Бесплатный фрагмент - Ночная попутчица

Ночная попутчица

От автора

У меня вышло уже 18 книг, когда я задумал написать эту вещь. Я понимал как работать над романом, рассказами. Не понаслышке знал, что такое персонаж, характер, сюжет, как правильно собрать все в единое целое. Но для событий, которые произошли со мной это не работало. Все разваливалось, персонажи делали не то что им нужно, сюжет нарушался, переломные моменты сходили со своих мест. Оказалось сочинить роман гораздо проще, чем описать реальные события. Жизнь далека от придуманных накатанных схем. Пришлось переписывать, многое менять. Тем не менее я помню все, что тогда случилось, помню людей, обстоятельства, место, где это происходило, и готов рассказать, как все было на самом деле.

Таинственная незнакомка

Тогда мне было 23 или 24 года, и я дружил с одной девчонкой, не со своей будущей женой, с другой, и она очень нравилась мне. Она была необыкновенно хороша, и что-то в ней было, что я потом искал, в других девушках. В других девушках, и в своей жене. В то время мы дружили не так, как сейчас. Наши отношения были чисты, непорочны, хотя иногда, не скрою, мы были на грани фола. Но мы всегда останавливались. Чего это нам стоило? Думаю можно понять.

Жили мы тогда, с сестрой, в доме родителей, на Северном поселке. Есть такое место на самом краю Новосибирска. Маленько частных домов и много улиц: Игарская, Тайшетская, Тамбовская, Тагильская, Целинная, а у края, ближе к аэродрому, Пятигорская и шесть Электронных переулков. Из достопримечательностей — асфальтный завод, который щедро засыпал округу асбестом. Так что даже собранную малину, порой, приходилось отмывать от белого налета. Близ него доживали свой век шлакоблочные дома-бараки. Их строили заключенные, временно для себя, а потом стали проживать гражданские, и постоянно. А чуть поодаль, располагалась, окруженная глухим высоким забором, больница для сифилитиков.

Наша мать, к тому времени, трагически умерла, отец получил квартиру и безуспешно налаживал отношения с другой женщиной, овдовевшей учительницей. Сестра, на три сезона уехала работать пионервожатой, в результате, я на все лето остался полным хозяином огромного дома. Никогда я не был так счастлив, как в те месяцы, когда каждый день ощущал, что ты молод, у тебя все впереди. Одно огорчало, что дни не шли, а летели. Но, собственно, достаточно предисловий.

Как-то, в начале июля, мы со Светланой возвращались из кинотеатра «Победа», с последнего сеанса. С центра путь был не близок. Остаток вечера мы решили провести в доме. Она заранее отпросилась у мамы — остаться ночевать «у подружки». Мама отпустила и «подружка», конечно, тоже не возражала. Транспорт в советские времена ходил скверно, но в тот раз нам повезло. Мы быстро дождались любимую «Четверку» и чудесно устроились на заднем сиденье ЛИАЗа.

Автобус был полупустым и теплым. Наверно его нагрели пассажиры, которые вышли раньше. Напротив нас, у окна, сидела девушка в белом нарядном платье и с немного бледным лицом. Я говорил без умолку. Несмотря на мою заурядную внешность, если не сказать более, это у меня получалось. Мне нравились девушки, а иногда и я нравился им. Не вспомню, о чем тогда шла беседа, но нам было хорошо. Темный родительский дом терпеливо ждал нас, в погребе томились прекрасные бутылочки болгарского вина «Тырново», купленные «на всякий случай!», и автобус неторопливо покачиваясь на поворотах, приближал нас к нашему маленькому празднику. Понятно, что мы почти ничего не замечали вокруг. Теплая летняя ночь, запоздавший автобус, Света, которая изредка одаривала меня нежными взглядами — что еще нужно!

Но постепенно, не сразу, и как-то невзначай, я почувствовал, что нас стало трое: я, Света, и эта незнакомая девушка в белом платье. Она внимательно слушала нашу болтовню. Когда приходилось смеяться, отворачивалась к темному окну, но скрыть его не могла. Наконец, она перестала отворачиваться и просто стала смеяться с нами. Мы шутили, говорили, как мило, порой, беседуют люди в поезде, когда знают, что скоро расстанутся навсегда и без всяких последствий. В глубине души, на самом донышке, мне было приятно ее внимание — ведь две молодые девушки, когда тебе 23, это лучше, чем одна.

Мелькали дома, квартала, остановки. Расставание с незнакомкой затягивалось. Автобус увозил нашу троицу все дальше. Когда в очередной раз распахивались двери, я гадал: «Когда она выйдет? Сухой лог? … Нет! Учительская? Нет! Тогда очевидно Школа? Опять нет! Так мы ехали, и ехали, автобус скрипел на ухабах и нам втроем было нескучно. Народу поубавилось. Вот и Юбилейная? Я был абсолютно уверен, что она выйдет, и тем не менее ошибся!». Удивительное дело. Дальше начинался уже наш поселок! Я, озадаченный, стал исподволь присматриваться к нашей спутнице. Длинные каштановые волосы, легкими полуволнами обрамляли ее лицо. Они пышно и густо спадали на ее плечи. А глаза! Что это были за глаза, в тени обрамления длинных ресниц… вспыхивающие живыми огоньками, блестящие испепеляющие. «Почему красивые незнакомки невзначай лишают покоя и так серьезно тревожат душу?! — прокрались в мою душу непрошенные мысли. — Но что тебе до нее молодой человек?! Смотри на Свету! У тебя такой вечер, а возможно и ночь впереди!»

Вскоре мы остались почти одни в салоне. Далеко! У черта на куличках, расположен Северный поселок. Странно, думал я, — «Живу столько лет, но ее прежде никогда не видел». А такую девушку просто невозможно не заметить в нашей глухой окраине. Всех местных девчонок мы знали наперечет и все они нам, порядком, надоели — были скучны и неинтересны. «Наверно к кому-то приехала в гости, — закралась еще одна мысль. — Интересно к кому?»

Вот и наша остановка! Мы направились к выходу. «Неужели правда?!» Боковым зрением я уловил, что наша спутница встала и последовала вслед. Раскрылись с шипеньем двери и мы шагнули в ночь. Теплый и светлый ЛИАз, обдав нас газами, направился на конечную. Мы неторопливо перешли дорогу, прошли мимо магазина и свернули на нашу улицу. Девушка не отставала. Наш общий разговор тек плавно и естественно. Это было вообще удивительно, скорее непостижимо! Наша улица, Целинная, это двадцать частных домов. Я там знал каждого. «Куда же она идет?!» — сверлила меня мысль, — Этого не может быть! Потому что не может быть никогда. Фантастика!» Но факт оставался фактом — мы шли втроем! Затерянный на куличках и далеко не дружественный для приезжих Северный поселок, темные улицы, предпоследний, а может и последний автобус и эта незнакомка. Сознание отказывалось верить действительности. Кто бы мне рассказал, я бы и сам не поверил. Но все было именно так. Хотя внешне все делали вид, что ничего не происходит. Мы шли, мило болтали, смеялись и, наконец, пришли.

Дом отца был основательный, кирпичный, покрытый цементно-песчаной шубой, как и многие дома вокруг. А четырехскатная вальмовая крыша, была покрыта толстым оцинкованным железом, которое местные жители извлекали, разбирая оцинкованные промышленные бачки. Раз в пять лет, такую крышу приходилось красить олифой с серебрянкой и тогда она блестела на солнце как рыбья чешуя.

Зеленая калитка выглядела неприступной, но взявшись за скобу, вбитую в столб, я ловко взгромоздился на приступку, нагнулся, и с обратной стороны отодвинул тяжелый кованый засов. Девушки стояли, ждали. Я спрыгнул назад и почему-то подумал, что эта незнакомая девушка — которую я даже не знаю, как звать — сейчас наверно войдет в наш дом. Но так не бывает!! В моей жизни такие милые симпатичные девушки в белых платьях, никогда в жизни не приходили просто так, тем более, ночью, без приглашения.

«Скорее всего, наша спутница проводила нас и сейчас пойдет на остановку. С минуты на минуту, с конечной, должен вернуться последний автобус! — эта мысль быстро пронеслась в моем сознании, но я ничего не сказал, только открыл калитку и глупо улыбался. — Сейчас она уйдет! Нет, конечно, она не может не уйти?! Вот сейчас. Это граница!».

Но девушки вошли вдвоем!! Это не поддавалось логике! Правда, незнакомка все-таки немного замедлила шаг и приотстала немного. Уличный фонарь желтым светом зыбко освещал гравийную дорожку во дворе. Девушки остановились у входной двери. Мне пришлось при ней достать ключ из-под крыльца. «Вот странно: она теперь знает, где мы прячем ключ от дома!» — пронеслась молнией спонтанная мысль у меня в голове.

На кухне было уютно и тепло. Металлически трещал на стене забытый репродуктор с поврежденным диффузором. Я, недолго думая, заткнул ему луженую глотку, выдернув штепсель. У меня было не очень-то прибрано. Впрочем, для холостяцкого жилья, очевидно, терпимо.

— Вот мы и дома, располагайтесь! — с нотками наигранного веселья и гостеприимства сказал я. Эта фраза была больше направлена в адрес нашей гостьи. Света здесь часто бывала и чувствовала себя свободно.

— Чур, я у окна! — быстро забила место Света.

Но на него никто и не покушался.

— Телевизор включать не будем? — поинтересовался я на всякий случай.

— Конечно, не будем. Такое добро и дома надоело, — весело отказалась Света.

— У меня есть немножко вина и сыра? Как вы смотрите на это? — обратился я к девчонкам, почти не сомневаясь, что они не ответят отказом.

— О чем разговор! Все мечи на стол, и побольше, побольше! — засмеялась Света.

— Чуть-чуть можно, — еле слышно, промолвила наша ночная гостья.

Я, открыл тяжелую крышку в полу, спрыгнул в подпол. За сеткой, где раньше держали куриц, было углубление. В нем цинковый ящик из-под патронов с Пашинского полигона. Сокровенное местечко! Я, в темноте, уверенно пошарил рукой и достал пару заветных бутылочек «Тырново». Они приятно холодили ладони рук. Из серванта на стол переехали: разнокалиберные фужеры на длинных ножках, из холодильника: сыр, яблоки — все, что было в моем холостяцком жилище; ну, еще штопор. Положив этот нехитрый набор, я вышел через сени на двор.

По пути вдруг задался философским вопросом, «почему девушек либо нет, либо их две? Почему в жизни все так несправедливо?» — Но на этот вопрос я не смог ответить.

Недалеко от крыльца стояли две бочки с водой. Я глянул в черное отражение. Оно колебалось. Поверхность маслянисто блестела. Плеснул в лицо теплой, нагретой за день, водой. Хотелось прохлады, но она была как парное молоко и не освежала. Тем не менее я отчаянно бросал пригоршни в лицо! А голова моя не отдыхала, не чувствовала успокоения: «Кто она? Откуда, куда ехала и почему оказалась здесь?! То что она красавица, не подлежало сомнению, как и то что девушка непосредственная и беззащитная! Еще видно, что она домашняя, стеснительная, даже робкая! А как она мило улыбается?! Смеется?! — В моем сознании вспыхнули ее горящие глаза, нежный рот, овал лица. И вся она такая загадочная, неизвестная и одновременно прекрасная своей тайной. — Наш забытый богом Северный поселок, что в народе зовут Кулацкий, и такая девушка! Это разные полюса! Разные вселенные, которые никогда не должны были встретиться! Как она решилась? Что это ей стоило? Зачем она пришла? Ведь она идет по обрыву, по досочке, канату, шатается, балансирует, но идет! Не смотрит вниз! Идет в никуда! Нет! Это будет взрыв мозга! Будь что будет!» Бросив бросать бесполезную воду в лицо и немного обтеревшись шторой на веранде, я вернулся к девчонкам.

«Тырново! Мое любимое «Тырново!"… и на закуску крупно и небрежно нарезанный сыр, яблоки. Я наливал вино не «жадясь», и нам скоро стало хорошо. Прелестные милые девушки сидели рядом как сестры. И если пару минут и существовала небольшая неловкость, то она быстро растворилась. Наша незнакомка при ярком свете кухни и в тени от зеленого абажура, казалась немного рассеянной. Она больше слушала, внимала и очень стеснялась. Мы вообще ничего про нее не знали, даже имени. Она была моложе Светы, совсем девчонка. Хрупкая, нежная и немного бледная, как только увидевший свет стебелек. Грудь у нее была небольшая, руки тонкие, казалось слегка прозрачные. Она почти не пила, но никогда не отказывалась поддержать тост. Глаза ее — даже когда она смеялась — казались, существовали отдельно и были необыкновенно грустны и печальны. Тонкие пальцы нервно сжимали фужер с вином, и создавалось впечатление, что она была одновременно с нами и как бы совсем далеко — в своем неведомом мире грез или фантазий.

Света заметила мой долгий откровенный взгляд, обращенный на нашу гостью, и украдкой из-под стола, показала мне увесистый кулак. Я смущенно улыбнулся, отвел глаза и растерянно пожал плечами. Типа: «Бывает! Прости!»

Наша незнакомка казалась мне существом открытым и готовой на поступок. Ее странности не пугали меня, а напротив интриговали, и как-то заводили, если вообще уместно это слово здесь. Наше общество окружено такой кучей табу и условностей, что человек, особенно в большом городе, зачастую оказывается один. «Ты меня не трогаешь — я тебя. Мне плохо — я не показываю виду. Тебе плохо — ты молчи». Не люди — автоматы, с приклеенными вежливо-равнодушными масками, на том месте, где должны быть лица. У нас на поселке пройди по улице: обязательно кто-то, о чем-то спросит, или улыбнется, или поздоровается. Конечно, может тебя, и пошлют, но и помогут, если необходимо, посочувствуют. Трудно представить если в городе начать здороваться со всеми подряд — примут за сумасшедшего. Мне казалось, чем меньше поселение — тем лучше люди и чище, сердечней их взаимоотношения. Небольшие захолустные городки — лучше, чем большие. Деревушки — лучше райцентров. Что уж говорить про Москву, которая сама себя съедает. Сохранить открытость простоту, может даже детскую непосредственность — это большое счастье.

Мы продолжали мило беседовать, но незримая тайна, как дамоклов меч висела над нами и ждала своего разрешения.

Вот и кончилось вино, и уже часы в коридоре показывали около двух ночи, и мое красноречие начало давать сбои, и небольшие паузы стали зависать над нашим столом… Во время одной из них — особенно долгой — наша незнакомка вдруг подошла к окну. Взглянула в непроницаемо черное стекло, (после часа ночи фонари на улице выключали) и, помедлив, как бы в раздумье, сказала одно слово:

— Пора!

Это слово упало как камень в воду. И все замолчали.

А у меня в голове запрыгали маленькие насмешливые молоточки: «Пора… Пора… Пора». И их веселый перестук был похож на карканье злобных ворон. Настроение сразу упало. Было ощущение, как будто кончился Новый год, отгремели тосты и салюты, все уже хорошо выпили, поели, а счастья нет. Так бывает: люди пьют, поздравляют друг друга с Новым годом, новым счастьем и отчетливо понимают, что никакого счастья не будет — просто еще один год ушел в тартары, сгинул бесследно в пучине времени. Когда гости уйдут: хозяева сольют недопитое вино обратно в бутылки, на следующий день доедят салаты; через пару недель вынесут елку, воткнут ее в сугроб у подъезда… И вновь начнутся серые бесконечные будни: когда дни, ночи, недели сливаются в одну безрадостную полосу, и порой за месяц, два, оглянувшись назад, нечего будет вспомнить. Но как хочется иногда верить и ждать чуда! … Хотя бы в новогоднюю ночь! Верить самому — и убеждать в этом других! Вот и сейчас случилось чудо, но сейчас оно исчезнет. Дед мороз положил подарок под елку, а потом извинился и решил забрать его обратно.

Я тревожно глянул на часы. Было почти два часа ночи.

— Как от вас добираться? — осведомилась девушка — после долгой паузы — и голос у нее сразу стал скучным и невыразительным.

— Автобусы уже не ходят, — уверенно и безапелляционно ответил я.

— Да! Я догадалась уже, — обронила она опустошенно.

— Наш район и таксисты не любят. Можно попытаться на частнике, если повезет.

— Мне одной идти? — промолвила она тихо, почти шепотом, и при этом вопросительно и тревожно посмотрела на Свету.

— Могу проводить, … То есть, конечно! — вдруг спохватился и затараторил я как пулемет. — И даже не стоит об этом говорить! Света, я быстро! Жди меня!

«Что я так подскочил? Сам не знаю!»

— Быстро? — слегка усомнилась Света. Она уютно устроилась в кресле, поджав под себя ноги и кусала ногти. Пожалуй, первый раз она внимательно и долго посмотрела на нашу гостью. Та в ответ виновато улыбнулась, но ничего не сказала, только опустила глаза в пол.

Мы вышли в ночь вдвоем.

Света в последний момент, в коридоре, незаметно, но крепко до боли сжала мое запястье. Это, конечно, был красноречивый и понятный знак.

— За-крой-ся! — решительно и твердо, по слогам, заявил я.

Это был язык жестов. Каждый сказал, что хотел.

На улице было не видать ни зги. Сильно посвежело. Приходилось двигаться почти на ощупь. Мне это удавалось. Моя спутница чувствовала себя неуверенно и мне пришлось взять ее за руку.

— Зачем — мне все видно, — лукаво солгала она, пытаясь освободиться.

— Только кошки видят в темноте.

— Они да! И я.

— У тебя глаза как у кошки?!

— Может быть.

— Кошки они ласковые?

— Я кошка, которая ходит сама по себе! — сказала незнакомка немного отчужденно.

Вообще, как только мы вышли на улицу, она стала другая. Пропали в ее голосе милые нотки, испарилась радость. Чувствовалось неуверенность и что-то необъяснимое: тревожное ожидание чего-то предрешенного. Она не так боялась, как закрылась.

Я отпустил ее руку — но так как луны не было — мы постоянно натыкались друг на друга. И я чувствовал, как она в очередной раз вздрагивает, и каждый раз мне было необыкновенно приятно касаться ее, и ощущать тепло ее тела, и легкий дурманящий запах духов и еще чего-то женского, девичьего, непреодолимо волнительного.

«Кто она? Неужели мы так расстанемся и я ничего не узнаю? Даже как ее зовут?» — такие вопросы иногда всплывали в моей голове, и даже легкий хмель от «Тырново» не мог снять их совсем, а только сглаживал острые углы, размывал очертания.

Мы свернули и вышли на остановку у «Маяка». Тут было светлей. От магазина струился свет мертвенно-голубых неоновых ламп, и одна из них противно мигала.

— Ждать бесполезно! — промолвил я уверенно, — можно пешком по шоссе, как ехали сюда, или, через школу и дамбу — это ближе.

— Вам совсем не хочется меня провожать?! — вдруг перешла она на «Вы».

Я промолчал.

Она подошла ко мне ближе, взглянула в лицо, и немного упрямо добавила:

— Это совсем не обязательно!

— Ну, вот началось! К чему этот пустой разговор? — сказал я сухо.

Мы еще раз оглянулись, на пустую дорогу, и тронулись в путь. Тут я уже шел не так уверенно. Девушка порой налетала меня, и я чувствовал ее упругую грудь у себя на спине, и легкий озноб пробегал у меня под лопатками. Хмель еще немного кружил голову. Я ни о чем не мог думать, как только о том, когда она вновь коснется меня. Это была, как будто, наша маленькая игра. Я уже не так спешил — и специально порой задерживал шаг, ждал, — и она не обманывала меня; она легко и испуганно дотрагивалась до меня вновь, и вновь; и мне опять это было необыкновенно радостно и приятно. Иногда — когда мы касались немножко дольше обычного — с ее губ слетало чуть слышное: «Простите».

Я представлял в темноте, находясь к ней спиной, ее нежные губы говорящие это, выражение лица, даже чувствовал незримый ток, электричество, которое исходило от нас и возвращалось. Нам ничего не надо было говорить. Мы общались молча, жестами, прикосновениями… совсем редкими, ничего не значащими, словами. Но в каждом таком незначительном событии был заключен глубокий смысл, который мог быть прочитан и он читался нами. Я был абсолютно уверен, что она чувствует, как и я.

Ее «Простите», звучало иногда так тихо, а отстранялась она так медленно, что я думал, что могу постоять так чуть дольше, и она будет упираться в меня своей маленькой грудью, и я буду чувствовать ее всю, сквозь тонкую рубашку. Мне очень хотелось так постоять — и ощущать ее тело!

Пройдя через школьный двор и березовую рощу, мы начали спускаться к речке и озеру. Повеяло сыростью, болотными запахами. А когда мы подходили к мосту, вдруг что-то неуловимо изменилось. Я это понял без слов. Возникло тревожное необъяснимое чувство. Наконец она сказала:

— Господи! Что это? Чем пахнет?

— Это болото. Так пахнет всегда. Раньше было озеро. А потом берега заросли рогозом, камышом. Рыба пропала — остались одни лягушки.

— Почему вы мне не сказали о болоте. Мы можем пойти скорей? — проговорила она с нотками беспокойства и тревоги в голосе.

— Конечно, давай попробуем, а что случилось? — недоумевал я, пребывая в растерянности.

— Давайте быстрей, еще быстрей! Прошу вас, — умоляющим голосом сказала она.

— Да-да! — бормотал я, теряясь в догадках, и скоро мы почти бежали, взявшись за руки. Гулкие доски деревянного моста громко разносили топот наших ног. Хмель выветрился из моей головы.

— Умоляю — быстрей! — просила она со сбивчивым дыханием.

Дорога пошла вверх и девушка стала слабеть. Мы уже не могли бежать. Перешли на быстрый шаг.

— Быстрей, быстрей, — шептала она, но ноги ее не слушались, появились какие-то хрипы в голосе.

— Что происходит? Что с тобой? Тебе, правда, плохо?

— Быстрей, — шептала она как заведенная, а вскоре остановилась и села на землю. У меня с собой были спички. Я зажег сразу несколько штук. Осветил ее лицо и невольно отшатнулся. Оно было распухшим, надбровные дуги стали водянистыми, глаза заплыли, и под ними образовались мешки.

— Что случилось? — испуганно кричал я, не понимая что происходит. — Скажи, что с тобой, тряс я ее за плечи.

Разобрать, что она отвечает, не удавалось.

Как я тянул ее, и сколько это продолжалось, трудно сказать. Иногда она мне помогала — шла ногами — но большую часть пути я тащил ее волоком и на спине. Это был очень тяжелый марафон в моей жизни, но я старался, падал, спотыкался и поднимался вновь. Проклятая гора съела остатки моих сил, и казалось, мне не выдержать. С огромным трудом нам удалось добраться до шоссе, где начиналась улица Объединения. У дороги я свалился как подрубленный. Пот лился с меня ручьем и мы лежали грязные, беспомощные.

Вдруг вдали неожиданно показались огни. Это был лучик надежды. Мы лежали посреди дороги на асфальте. «Москвич» быстро приближался. Увидев нас, он замедлил ход. Я призывно замахал рукой. Но водитель не остановился. Ловко сделав зигзаг, машина объехала нас. Молодой парень — с белым перекошенным от страха лицом — нажав на газ, скрылся. Когда он умчался, мне показалось, наступила жуткая страшная тишина. Я испугался, нагнулся к ней, но девушка дышала. Я опять взвалил ее на себя, и, покачиваясь, побрел к брусчатым двухэтажным домам, благо до них оставалось идти не так много. С неимоверным трудом, мне удалось добраться до первого дома. Я опустил тяжелую ношу на землю и в изнеможении постучал в окно, потом постучал в другое окно, потом в третье, четвертое. Не знаю, сколько прошло времени, пока открылась одна из форточек и грубый мужской голос проворчал что-то нелицеприятное в мой адрес.

— Прошу вас, выйдете! Помогите, пожалуйста! Она умирает! — попросил я, и не узнал собственного голоса, такой он был противный и жалобный.

Спустя какое-то время, вышли две женщины в ночных рубашках и легких накидках на плечах. У одной я заметил в руках длинную деревянную скалку, которой обычно катают пельмени в больших семьях. Они подошли, и некоторое время стояли, молча, глядя на лежащую девушку.

— Она жива? — спросила одна, что была коротконогая и в мужских сандалиях.

— Что с ней? — спросила другая.

— Не знаю, — с трудом выдавил я в ответ.

— Как это ты не знаешь?! — спросила первая и нагнулась к ней ближе, стараясь послушать ухом.

— Не верю я ему, ни одному слову! — процедила та, что была со скалкой.

— Вызовите скорую! — попросил я, стараясь держаться уверенней и в тревоге кося глазом на маячившее сбоку деревянное оружие неуравновешенной женщины.

— Вызовем, вызовем, — проговорила с нотками угрозы, та, что стояла со скалкой, — ну что живая? — обратилась она к нагнувшейся женщине.

— Вроде бы да! Дышит, но слабо! Надо идти к Митрофанычу — у него телефон.

— Ну, иди, буди, а я за этим фраером «пестрожопым» пригляжу.

Такое обращение в мой адрес, мне совсем не понравилось. Спустя минут пять, во дворе собрались человек шесть-семь полусонных, наспех одетых людей. Все спрашивали: «Что с ней?!», и не получив ответа, шушукались, отойдя от меня шагов на десять.

Надо было ждать «скорую», а обстановка начала накаляться. Пришло еще двое мужиков и с ними очевидно владелец телефона — Митрофаныч, высокий жилистый старик с окладистой бородой. Заслушав импровизированное вече, он отделился от собравшихся и раскачиваясь, на плохо гнущихся ногах, направился ко мне. За ним, как по команде, гуськом, потянулись остальные жители дома.

— Кхе! Кхе! … прокашлялся он, внимательно рассматривая меня. — Ишь ты! Эт ты ее притащил? — спросил он, хотя вопрос был лишним.

— Я, кто же еще! — сказал я недовольно.

— Хоть не бросил. Кто она тебе?

— Никто. Я ее не знаю.

— То есть ты даже имя у нее не спросил?

— Не спросил, — сквозь зубы бросил я, с неприязнью глядя на дотошного старика.

— Вот молодежь пошла! — он обернулся к подходящим и выступавшим меня со всех сторон, жителям дома. — Это же надо до такого докатиться!

— Ну, а если бы спросил имя, это что-то изменило? — вяло отбивался я от него.

— Так ты расскажи правду, что ты с ней сделал? — подходя ближе сказал Митрофаныч, поглаживая бороду.

— Да абсолютно ничего не сделал, не прикасался даже! — горячась промолвил я. — Правда!

— А где-то же ты ее встретил? — лукаво продолжил он. — Не с неба же она свалилась?

— В автобусе. Потом она пришла к нам домой. Я на Северном живу.

— Сама?

— Ну, да!

— Ага! Понятно! Сама по себе шла, шла и пришла. И что дальше?

Я замолчал, не желая выслушивать обвинения.

— Рассказывай милок! — настаивал дед. — Рассказывай!

— Ну, посидели, — небрежно бросил я.

— Выпили наверно?

— Совсем чуть-чуть. А что тут такого.

— Да учуял, что от тебя запашок. Так. И что дальше?

— Смотрим, время два. Автобусы не ходят. Я отправился ее проводить.

— Что я с тебя тяну? Говори, да не мне, всем, пусть люди послушают, — обернулся к собравшимся старик.

Молчаливое, но грозное большинство, явно было на его стороне.

— Ну, что, школу прошли, лесок березовый, она нормальная была, а тут что-то и приключилась.

— Лесок березовый? — ехидно повторил старик и показал желтые зубы.

— Да лесок! — вспылил я. — Какая разница где мы шли?

— Молокосос. Видали мы таких! — крикнула женщина в мужских сандалиях.

— У него на лице все написано!

— Да уже все понятно!

Раздались со всех сторон возгласы от подошедших. Женщина, со скалкой, стала заходить мне за спину. Деревянную колотушку она грозно положила себе на плечо. Так окружают собаки незадачливого путника, который по неосторожности посмел вторгнуться на охраняемую ими территорию. Обстановка накалялась. Я инстинктивно стал отходить к стене дома, стараясь обезопасить спину.

— Да что с ним разговаривать! — отмела мои оправдания, женщина в мужских сандалиях.

— Натворил «делов», теперь прикидывается, ничего не знаю, ничего не видел, — сказал один из мужчин подошедших в конце.

— Да я честно вам говорю! Что бы я ее тащил на себе полкилометра если бы делов натворил. Я вообще чуть не сдох.

— Ой врет! Врет как сивый мерин! — отметала мои доводы, женщина со скалкой. Ей так и не удалось зайти мне сзади.

— Да зачем мне все это. — Отчаянно говорил я. — Вот врачи приедут, во всем разберутся.

— Женщины! Это правильно! — Покряхтывая, неуверенно обронил Митрофаныч, — Давайте врачей дождемся!

— Да мы и без них разберемся! — продолжала настаивать женщина, поигрывая скалкой.

— Не порите горячки. Успеется. За самосуд и загреметь можно! — останавливал ее Митрофаныч.

— За этого много не дадут. Может даже спасибо скажут.

К моему счастью, в это время на дороге показался Уазик-«санитарка», с красным крестом на крыше. Девушку переложили на носилки и затолкали в машину через открытые задние двери.

Женщина в белом халате стала задавать мне вопросы: но, ни что случилось, ни имени девушки, ни фамилии ее, я не мог сказать. Сказал только свою и адрес проживания. Люди начали возмущаться и обступили нас со всех сторон.

— Вы не видите? От него разит!

— Что он с ней сделал?!

— Эта молодежь, без тормозов! — раздавались угрожающие крики со всех сторон.

— Так! Товарищи! Давайте без самодеятельности! — решительно сказала женщина-врач. — Я сейчас вам ночью тут диагноз не поставлю. Но мы во всем разберемся!

— Разберутся они?! Жди?!

— Разберемся! — обрезала она коротко, и грубовато взяв меня за рукав, предложила поехать с ними. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Меня посадили вместе с водителем на переднем сиденье, а врач осталась хлопотать в салоне.

Я не оборачивался, боялся обернуться, смотрел неотрывно на дорогу, убегающую под колеса, в голове у меня роились разные мысли. Все случившееся казалось кошмарным сном. Проехав по Лесной дороге, мы свернули на «Александра Невского» и приехали в ведомственную 25-ю медсанчасть от завода «Химконцентратов».

В больнице меня оставили в приемном покое одного, и скоро забыли. Или от холода, или от переживаний этой ночи, меня начал бить озноб. Зуб на зуб не попадал. Я обнимал себя за плечи, нервно ходил из угла в угол и даже приседал, чтобы согреться. Наконец я узнал, что кризис у девушки миновал, и что это было результатом аллергической реакции организма на пыльцу, запахи от болотных растений, и она могла задохнуться. Еще врач назвала ее по имени — Маша. А меня потрепала по голове и шутливо назвала «спасителем».

«Неужели закончилась эта нескончаемая и тревожная ночь?!»

Стало легче на душе. Автобусы еще не ходили и я отправился в обратный путь пешком, через Сосновый бор, по беговым дорожкам спорткомплекса «Север». Дорога заняла около часа. Когда я подошел к дому, первые лучи солнца осветили трубу асфальтного завода, но на земле еще лежал легкий сумрак ночи.

Стучаться долго не пришлось. Света открыла без промедления и с решительным видом встала в проеме двери. Она ждала, что я скажу. А я не желал ничего объяснять — просто не было сил. Мне тупо хотелось, как можно скорей добраться до подушки, и я это сделал.

— Все понятно! — раздраженно бросила она фразу, которая не предвещала ничего хорошего, и торопливо начала собираться: мельком оглядывая себя в зеркало, поправляя волосы, и нанося небрежно на губы помаду.

— Ничего тебе непонятно! Она в больнице, у нее аллергия, — наконец с трудом выдавил я.

— Это не умно — вы долго думали?! — зло бросила Света.

Я так и знал, что с этого разговора ничего путного получиться не могло. Я оставил свою девушку, пошел провожать другую, меня не было всю ночь — что тут добавить. Чем больше будет оправданий — тем меньше веры. Надо хорошо выспаться, тогда, возможно, найдутся нужные слова. Я лег в постель: она была теплая, согретая, и пахла дешевой польской «Шанелью №5».

Дверь в сенях громко хлопнула. Не было сил закрыться и голова моя начала проваливаться в небытие. Я засыпал, тем не менее, с улыбкой: вспоминал грустные глаза Маши, хрупкую угловатость девушки, белое платье и маленькую прекрасную грудь. Ее тихое: «Простите, … простите!». Почему я не обернулся там, наверху, и не сжал ее ладони в своих руках? А ведь я мог это сделать! Я точно мог это сделать, я чувствовал это! И мы постояли бы у школы, и не пошли бы в это проклятое болото.

Я даже не стал бы ее целовать, только бы она доверчиво прижалась ко мне. А она бы прижалась ко мне, и я бы чувствовал ее маленькие теплые комочки у себя под сердцем. Так можно простоять всю ночь. А может, когда-нибудь я увижу эти комочки без одежды — наяву, стоя на коленях или в постели? Как хорошо представить, порой, девушку без одежды — и тем более девушку, которую ты, наверное, немножечко спас и чувствовать себя слегка героем или рыцарем. Мягкое одеяло сна забирало меня, тепло укутывало со всех сторон. Как хорошо, что все кончилось. Я уже засыпаю. Вот уже почти окончательно сплю и мне очень хорошо. И мир такой голубой и розовый и люди вокруг прекрасные и с добрыми лицами.

А что это? Почему многоэтажные дома стали изгибаться, они же каменные. И белая церквушка нагнула свой купол, так и бросится в пляс, а по крышам ездит велосипедист. Ему совсем не страшно, а с соседней крыши ему кто-то подпевает на дудочке.

Когда я окончательно попал в объятья Морфея, мне снился теплый необитаемый остров с белым горячим песком. Коралловые рифы. Они как распахнутые руки, выдавались далеко в море, полукружьями окаймляя неглубокую лагуну с диковинными рыбками. По этому мелководью бродила девушка в белом легком одеянии. Она поддерживала края платья руками и плескала ногами в проплывающих рыбок. Рыбки, тем не менее, не боялись ее и приносили во рту крупные жемчужины. Девушка подставляла ладони, и они складывали их туда. Когда драгоценностей набиралось с горкой, она весело сыпала их на голову, плечи и при этом кружилась. Жемчужины искристым веером рассыпались вокруг, заливая округу волшебным светом.

Чего не может быть, но случилось

Проснулся я ближе к обеду, тело казалось разбитым, сознание работало плохо, тормозило. Подставил голову под кран с холодной водой, взбодрился, тщательно вытерся и сел к столу подперев голову руками. Даже чая не согрел, ничего не хотелось. «Солнце заглядывает в окна, соседский полосатый кот, как цирковой, крадется по воротам, заинтересованно поглядывает на птиц щебечущих на яблоне! Вся природа умытая, чистая, в ожидании жаркого полудня, так бы радоваться и радоваться, а на душе невесело. Все не так! Что-то обрушилось, придавило плитой! Что делать? Мыслей никаких! Пустота!» Маша! Но я же ее совсем не знаю! Ровным счетом! Только бурные, ни на чем не основанные, фантазии. Я ее придумал. От А до Я. Она просто одна тайна. Кто она? А Света? Почему я так опрометчиво отказываюсь от Светы?! Я же тоже был от нее без ума! Хотя мы не говорили о свадьбе, но это уже подразумевалось. Это витало в воздухе. Подуется, подуется, и все встанет на свои места. Или не встанет? Или не надо?! Это граница, водораздел. Света и эта девушка. Куда меня несет. Но я не могу быть таким непостоянным. Разрушить целый год отношений по нелепой случайности просто. А вот создать новые — большой вопрос. В голове калейдоскопом вспыхивали картинки прошлой ночи. «Всего один вечер, ночь и так резко все изменилось. Очарование незнакомкой! Немыслимое возможно! Ожидания чуда! Ее смех! Скромные опущенные ресницы. Безотчетные фантазии! Страх, прикосновения, разряды тока, электричество. И ничего! Пустота! Тайна ушедшая в пучину!» Одни развалины замка, которые воспаленное сознание возводило, строило и ничего не построило. «Это называется: „сам дурак!“ Слава богу жив остался, а то бы лежал сейчас к какой-нибудь больничке со сломанными ребрами и пробитой головой!»

Следующий день и вся неделя, оказались для меня не лучшими. Света упорно клала трубку телефона, как только слышала мой голос, а тут еще испортилась погода: подуло с востока, заволновались деревья, подошел грозовой фронт, собирая и сжирая всю голубизну неба и фиолетовые тучи затянули все, вплоть до аэродрома. В такую мрачную субботу, вечером, среди порывов ветра, я неожиданно услышал, как кто-то аккуратно щелкает ручкой калитки.

«Кто там такой нерешительный, ведь не заперто?» — пронеслось у меня мысль. Я вышел, помог открыть и реально остолбенел, потеряв дар речи. Удивлению моему не было предела! Это была моя спасенная. Глаза ее не были опущены, а смотрели широко и смело, а реснички часто вздрагивали. Собранные на затылке волосы открывали маленькие ушки с крохотными золотыми сережками. Все признаки болезни у нее прошли, и выглядела девушка чудесно.

— Здр-р-равст-вуй! Здрав-ствуйте! Проходи… д-дите! — пробормотал я растерянно и одновременно приветливо, не в силах переварить увиденное.

Я действительно обрадовался ее приходу. Да нет это слово совсем не характеризует мое состояние. Что значит «Рад!!» Я был вне себя от счастья! Я чувствовал себя на седьмом небе. Сидел там на облаке и боялся дышать. Но честно. Я почему-то чего-то такого ждал. Внутренне безотчетно. Ну раз случилось одно чудо, почему не может случиться другое?! Неужели сказки Северного поселка не кончились. Не ущипнуть ли себя!»

На мое приветствие и приглашение Маша отрицательно помотала головой.

— Будешь стоять здесь? — с придыханием спросил я.

Она утвердительно и смешно кивнула, обжигая меня взглядом из-под тени ресниц. Я не мог прочитать ее выражение лица. Она смотрела на меня и как бы мимо. Установилась неловкая пауза. Мой взгляд невольно скользил, по ней.

Одета девушка была в тщательно наглаженное клетчатое коричневое платье из грубой ткани: на воротнике и манжетах, оно было обрамлено белыми вставками; ноги ее обнимали белые босоножки, а в руках у нее была несерьезная светлая сумочка. Я почему-то вспомнил выпускной вечер и наших девчонок с класса. Они были такие же нарядные и смешные. Мы стояли молча. Я растерялся, не зная, что сказать. Наконец она нарушила молчание:

— А где ваша девушка? … Ее нет?

— Ее нет, — односложно сказал я, сбитый с толку ее просьбой и пытаясь поймать ее взгляд.

— Я хотела бы с ней поговорить, — неуверенно промолвила она, не допуская, чтобы наши глаза встретились.

— Я тоже, — вздохнул я.

— Может, я подожду ее у вашего дома? — предложила моя нежданная гостья.

— Это скорей всего бесполезно.

— Не знаю. У меня есть время! — проговорила она с нотками упрямства, открыто и пронзительно, взглянув на меня из-под длинных ресниц.

— Ты не пройдешь? — одновременно спросил и предложил я, кивнув на дом.

— Не беспокойтесь. Здесь есть скамейка, — виновато и извиняюще улыбнулась девушка.

— Почему ты не хочешь зайти? — чуть суше заявил я, уже понимая, что она не отступит от своего решения.

— Я не хочу об этом говорить, — промолвила она без улыбки, и реснички ее затрепетали.

— И все же? — настаивал я, чувствуя что говорю не то.

— Разве это надо объяснять?

— Не знаю! Так будет лучше.

— Если придет ваша девушка, то лучше встретить ее здесь, чем в доме!

Она сверлила меня взглядом и не выдержал, отвел глаза.

— Да, но она не придет. Это пустая трата времени. — совсем сухо сказал я. — Мы неделю не общаемся.

— Я все равно подожду на улице… и уйду. Я чуть-чуть посижу. Вы идите, не беспокойтесь, — она так умоляюще посмотрела на меня, и так захлопала ресницами, что я не удержался, улыбнулся в ответ, и молча глупо кивнул:

— Хорошо.

Что в этом было хорошего? Сам не знаю. Конечно ничего. Я, сделав над собой усилие, ушел, но на душе скребли кошки. Постоял во дворе, что-то вспомнил, потом снова забыл, что хотел, сделал несколько кругов по огороду. Желание вернуться к ней казалось, непреодолимым, меня тянуло к ней, но я этого не сделал. «Да! Я так растерялся, но так обрадовался! Я очень хочу с ней поговорить! Тогда зачем я согласился, ушел? С моей стороны непорядочно ее одну там оставлять. Даже если так, как теперь возвращаться? Что я скажу?! Тогда не нужно было уходить.» Нет, наверно правильно, что я ушел!» — пытался успокаивать я себя, но места себе не находил. «И все-таки почему я не настоял, позволил ей уехать!» Я ненавидел себя за эту безвольность, бесхребетность. Но дело сделано. Я упустил свой шанс. «Такая девушка! и такой болван! Восторженный пустой болван. Это мог сделать только я!»

В воздухе пахнуло близким дождем. Я зашел в дом. Холодные комнаты были не уютны и пахли старыми журналами. Лучшее, что можно было придумать — затопить печь, но в такую погоду это проблема. Я сходил за дровами. Толстым тупым ножом привычно и ловко нащипал лучины. Огонь не хотел разгораться. Дым упорно шел в кухню, а не в трубу. Так бывает, когда в печных колодцах образуется пробка из сырого влажного воздуха. Комната наполнилась едким дымом. Меня пробил кашель, глаза слезились. Я открыл маленькую чугунную дверцу рядом с трубой и бросил в кирпичный колодец зажженную газету. Воздушную пробку прорвало, в трубе загудело, и огонь весело заскакал по тонким сосновым полешкам. «Наконец-то!» — облегченно вздохнул я и глянул в окно. На улице начинался дождь. Крупные редкие пока капли падали на листья малины, и они тряслись как сумасшедшие. Ветки ранетки качало. Стало заметно темней.

Дождь то усиливался, то стихал, чтобы спустя минуту начаться с новой силой. Железо на крыше периодически гремело, будто на него горстями сыпали мелкую дробь. На мгновение яркая вспышка осветила местность ярким фосфорическим светом. Над головой раздался треск и тут же протяжно, и оглушительно грохнуло. Дом содрогнулся, и казалось, присел. Жалобно зазвенела посуда в серванте.

Люблю дождь весной, летом… и больше всего, когда он сопровождается грозой. Мне нравится, когда небо лопается от громовых раскатов и перечеркивается вдоль и поперек огненными всполохами. Я открыл настежь дверь, убрал занавеску и стал смотреть на струи воды, которые падали с неба. Они заливали грядки, тонкой пылью, отбивались от досок крыльца, холодили руки, одежду. Гроза в своем доме — совсем не то, что в городской квартире!

«Успела уехать моя спасенная до дождя? Наверно едет сейчас в теплом автобусе?» — подумал я и машинально прошел в зал, уперся носом в стекло, чтобы боковым зрением захватить скамейку: но было уже слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. Вдруг яркий разряд молнии вспышкой озарил округу, и… О! Черт!!! Черт!!! Я увидел на скамейке одинокую маленькую фигурку девушки!!! Маша сидела сжавшись в комочек. Без зонта, совсем промокшая, с распущенными по плечам волосами. На коленях у нее была знакомая светлая сумочка и наверно от холода, она почти касалась ее подбородком. Эта картинка на мгновение высветилась и пропала. Жалость и недоумение вспыхнули в моей душе. Я, не мешкая, набросив штормовку, почти бегом отправился к ней. Завел ее в дом безропотную, тихую и безмолвную. Посадил на маленькую табуретку у печи. Она не сопротивлялась. Мы молчали. Наша кошка покинула насиженное место и удивленно нюхала наши мокрые следы на полу.

Скоро молчание начало тяготить меня. Это было неприятно, но в голову ничего не приходило. Совсем ничего — кроме жалости. Я не мог забыть вспышки молнии, и ее сжавшуюся в комочек без зонта, совсем промокшую с распущенными по плечам волосами. Ну что же она себя совсем не жалеет? Идет в разнос! Знает, что так не делается, но делает. Сжигает себя! А я ушел как последний кретин. Да настоящий кретин. Другого слова не подберешь! А как печально и красиво ее лицо. Бледное, не улыбчивое, и даже трагически обреченное. Лицо мадонны. Она как цветок, — надломленный брошенный на асфальт. Хрупкая нежность цветка можно растоптать сапогом, а можно возвысить до небес. А если бы я не увидел, и не вышел?!

Мне казалось, что у нее есть внутри какая-то необъяснимая свобода, отсутствие предрассудков. Ее нелогичные поступки при всей их абсурдности имели неизвестный мне стержень — скрытую правду — о которой знала только она. Я видел только вершину айсберга, одну десятую часть, а все остальное было скрыто от моего сознания, но, тем не менее, ее поступки подчинялись именно этой подводной части.

— Как зовут вашу кошку? — промолвила она, наконец, после долгого молчания.

— Вообще Муся или кисс-кисс.

— Муся, Муся, — Маша ласково погладила ее по спинке, потрепала за ушком, хотела посадить к себе, но Мусе не очень нравилась ее холодная мокрая одежда и она вырывалась.

Под табуреткой начала образовываться маленькая лужица.

— Она не сразу привыкает к чужим, — как бы оправдываясь, промолвил я.

— Муся ну куда же ты, — ласково пыталась она образумить уходящую кошку.

— Вообще-то она у нас ласковая.

— Ваша Муся меня не любит. А я очень люблю кошечек. Мама не хочет, чтобы у нас дома были животные.

— Их часто бросают — когда они надоедают.

— Я бы не бросила.

— Никогда?

— Думаю да!

— Все, наверное, так думают, когда берут. А сколько их бездомных потом?!

Я говорил о кошке, а думал о Маше. Ливень не испортил ее внешности. «Милые девочки, они прекрасны своей свежестью. Это тот период, косметика не нужна. Все естественно от природы. Молодость: ни морщин, ни печати усталости на лице, и оно прекрасно и свежо слабым слегка проступающим румянцем. Никогда еще мне не доводилось так близко и наедине общаться с таким нежным созданием. И подумать только: много лет она росла, училась, была хорошей девочкой-паинькой, которой гордились учителя и родители! Может быть, ей просто надоело быть такой умной и послушной». Как далеко и отнюдь не целомудренно иногда витают мысли молодых людей, когда они смотрят на таких девочек. Но что думать о пустом и несбыточном!

Шум дождя по железной крыше то усиливался, то ослабевал, порывы ветра доносили на кухню запахи озона и свежести, но от печки шло приятное тепло.

— Ты наверно сильно замерзла?

— Да так, — неопределенно промолвила девушка.

— Почему ты не ушла, когда начался дождь? — поинтересовался я.

— Я не думала, что он будет такой сильный.

— Ты хочешь заболеть?

— Я крепкая, я очень крепкая, и почти никогда не болею.

— У меня есть старая куртка из овечьей шерсти! — вспомнил я. — Принести?

— Это уже не поможет! Я если честно, мокрая насквозь.

— Совсем?

Маша сделала попытку улыбнуться, и она у нее получилась очень виноватой.

— Совсем, совсем!

— Ну, вот что, — сказал я довольно решительно, и нагнулся к ее лицу, стараясь заглянуть в глаза, — я тебя наверно оставлю здесь. Закрывайся, раздевайся и сушись.

Ресницы девушки захлопали, она неуверенно посмотрела на меня снизу вверх, как бы определяя, насколько мне можно доверять.

— Да-да! — добавил я еще решительней, не терпящим возражения голосом. Легонько приподнял ее за плечи и подвел к двери. — Замка нет, но ты вот так: швабру за ручку протолкнешь, и будет надежно. Ничего не бойся. Договорились?!

Лицо ее посветлело. Она, молча, кивнула в ответ и глянула на меня с благодарностью.

Когда я уходил, то оглянулся. Она смотрела в мою сторону с каким-то неестественным выражением, сквозь меня, будто я… совсем не я, а кто-то другой. Лицо ее отражало что-то мне неведомое и запретное, и вся она казалась, светилась внутренним светом.

«Милая, но непонятная!, — промелькнула мысль у меня. — Но у девушек наверно так бывает! А какое у нее чудесное имя. И прямой обезоруживающий взгляд. Посмотрит из-под ресниц — как напалмом прожжет, оставляя раны в душе. Вот бы научиться мысли читать! Сколько нового и интересного про девчонок можно было бы узнать?» — промелькнула шаловливая мысль.

Я прошел на веранду. Дождь не стихал, даже усилился. Я сел, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Когда идет дождь хорошо думается. Но гроза не занимала мои мысли. Я вдруг живо представил, что происходит на кухне. «Вот девушка, пробует на прочность швабру, подходит, закрывает дверь. Проверяет, надежно ли закрыто, нет ли щелок, и только после этого… руки ее неторопливо скользят за голову. Пуговицы на спине непослушны. Наконец, платье расстегивается. Взявшись за подол, она чулком, наизнанку снимает его. Тело ее при этом соблазнительно изгибается. Мокрое и тяжелое платье она вешает на спинку стула и придвигает к горячей печке. Доходит очередь до лифчика. Он тоже мокрый, как и всё. И как резиновая лягушка липнет к телу. Какого он цвета? Наверно белый?! Или нет! Голубой. Руки девушки привычно скользят за спину… Хорошо бы взглянуть на это хоть одним глазком?!

«Стоп!!! Там же есть ОКНО!!!!!» — Пронзила меня молния! Я вскочил как подброшенный пружиной.

Эта мысль лишила меня покоя. Я нервно и ожесточенно заходил, меряя четырехугольник комнаты. «Черт побери!!! Вообще — то это все не очень?! Ведь я обещал! Что стоят тогда мои слова?! — Делая усилие над собой, я опустился на стул. — Но я ведь все равно не высижу здесь! Ни за что не высижу! Точно знаю. Стоит ли терять время?! Нет! Этого не нужно делать! Конечно, не стоит. Не стоит? Но так хочется, что просто нет сил!!!»

Виновато, прикусив губу, я в нерешительности поднялся, вздохнул и сел. Но спустя секунду вновь встал, ломая пальцы, и вновь опустился, опять встал и, наконец, …и, наконец, с замирающим сердцем вышел в дождь. Ноги сами понесли меня к северной стороне дома, к кухонному окну. Я чуть не упал на скользкой дорожке. «Вот и Бог не хочет, чтобы я подсматривал!!!» — мелькнула совестливая, непрошеная мысль и сразу погасла как случайная искра, вылетевшая из костра.

Белые занавески закрывали только нижние две трети окна. Встав на высокий приступок фундамента, я вытянулся и ухватился за ставню. Она предательски жалобно скрипнула удерживаемая слабым крючком. «Этот звук можно услышать из дома!» — это я знал наверняка. Опасаясь быть обнаруженным, я выждал бесконечно долгую минуту, с замирающим сердцем вытянул вверх голову и осторожно глянул поверх занавески.

«Ни фига себе!!! Вот это да!!!» — задохнулся от увиденного я и чуть не свалился сразу обратно. Картина, которая открылась мне — захватила меня целиком! Я сразу ощутил жаркую волну, подступившую к горлу, сердце забилось в учащенном ритме готовое выпрыгнуть из груди! Моя ночная гостья действительно была без одежды!!! Обнаженная и прелестная — она стояла у печки, в чем мать родила!! Девушка спокойно сушила волосы, сбивая их легкими движениями. Я видел Машу только со спины. Лопатки ее двигались, волосы струились по плечам, спине и были такой длины, … что немного не достигали белых аккуратных половинок начала ног с загаром в виде чайки. Дыхание мое остановилось, я боялся вздохнуть или шелохнуться. Маша часто встряхивала головой и подносила локоны волос ближе к печи. Выхватывала новые прядки и вновь сушила.

«Когда же моя гостья обернется?! Когда же?!!! Когда?! — настойчиво желал я! — Какая стройная и нежная она сзади, а что будет, когда она обернется?!» Наконец, Маша прекратила свои занятия, встряхнула последний раз головой, разбросав волосы по плечам, и сделала несколько шагов к двери кухни. Она ступала свободно и просто — как будто на нашей кухне — ей ходить раздетой было совсем привычно. Приблизившись к двери, Маша приложила к ней ухо и прислушалась. Это было очень забавно и смешно, я видел ее всю голенькую как на ладони, а она слушала меня там, через дверь. И, наконец, — это свершилось — она повернулась и пошла обратно!

«О боже!!! … О боже!!! Нужно хорошо держаться, а то я грохнусь!»

Как она была хороша. Черт побери! Да разве хороша?! Эх! Нет таких слов! Зачем девчонки носят свои платья и другие штучки, если они так прекрасны без них! Если бы они знали, как пацаны хотят увидеть их без всего этого!!! Вот эти милые грудки, качающиеся в такт шагов, с розовыми упрямыми сосками, и стройный втянутый живот, с таким ласковым смешным пупком. И самое главное, что есть у девушки, прикрытое легким темным треугольником волос!! И этот вытянутый треугольничек прячется где-то между ног — играет, двигается от ее ходьбы, просвечивает, и взгляд, ну совершенно не оторвать! Это класс! Это нечто необыкновенное и сногсшибательное! Это то, что всегда недоступно и пленительно! У меня даже закружилась голова, и перехватило дыхание от увиденного. Но Маша даже не подозревала о моих шалостях.

Наконец, я почувствовал, что совсем промок. Хотя карниз и защищал меня от прямых струй дождя, все же порывы ветра приносили изрядные порции влаги. В ботах у меня уже было полно воды, но я, ни за что не хотел бросать своего занятия, только старался придвинуться ближе к стене дома, где меньше доставалось от непогоды. «Походи еще немножко! — просил я ее мысленно, — никогда еще голые девушки не ходили у нас так запросто. Походи — и я посмотрю на тебя!! Мне так хочется посмотреть еще раз, еще чуть-чуть! Ты же такая красивая, такая восхитительная… нежная… открытая и свободная! Что тебе стоит порадовать меня еще раз. Ну, один раз! Самый маленький разочек! И все!»

Но как, ни жаль! Моя ночная фея не вняла моим молитвам, и решила одеваться. Видимо ей тоже не очень хотелось этого делать. Маша трогала одежду, хмурилась и тяжело вздыхала. Наконец она сняла со спинки стула розовые плавочки, нагнулась и поочередно вступила в них. Протянув их по стройным ножкам, высоко и плотно натянула на живот, последний раз дав мне мимолетно насладиться узким гребешком волос между ног. Розовый бюстгальтер, очевидно, не высох и она, приложив влажную материю к груди, сморщилась смешно, и немного подумав, свернула и сунула его в сумочку, а шерстяное платье еще не совсем просохшее с трудом через голову одела на голое тело.

Мне пришлось поспешно ретироваться и мчаться стремглав назад. Я вновь чуть не растянулся на повороте и еле успел! Когда она появилась в сенях, я уже сидел мокрый на стуле, у открытой двери, и с меня лилось не меньше чем с нее, когда она уходила.

— Спасибо за печку. Так тепло и здорово! — промолвила она с добрыми нотками в голосе, когда я услышал ее шаги у себя за спиной.

— Я рад Маша! — обернулся я к ней. — Так лучше будет.

— Правда, шикарно! Других слов не найду — я вам так благодарна. Вы очень добрый и хороший.

«А какая ты хорошая — не представляешь!!! У меня до сих пор руки дрожат!» — подумал я, стараясь быть спокойным, и пытаясь никак не выдать душевного волнения. Я глядел на нее, и только что увиденное, яркими образами всплывало у меня в сознании. Мои глаза видели ее вновь без этого сурового клетчатого платья. А она наивно хлопала ресницами и мило улыбалась.

— Хотела спросить, — вдруг промолвила она бросая взгляд в соседнюю комнату. — Видела у вас гитару. Вы играете?

— Немножко.

— Может, когда-нибудь, я услышу вас? — лукаво щуря глаза, сказала моя гостья.

— Моя игра тебе быстро надоест, и ты непременно попросишь спеть, — разведя руками констатировал я.

Она улыбнулась, как будто своим мыслям.

— Наверно так и будет. А что тут плохого?

— А пою я скверно и даже отвратительно, — пришлось сознаться мне.

— Совсем?! — не поверила моя гостья.

— Увы! Без сомнений. А в гитаре не важно как ты играешь — главное как ты поешь.

— Не задумывалась, — с нотками сожаления промолвила она.

— Это правда. Ты знаешь, сколько заблуждений окружают нас, — это была ключевая фраза. Спусковой крючок. Я почувствовал, что меня понесло. Если девушка нравилась мне, меня несло. И чем сильней — тем больше, и я продолжил не в силах совладать с собой, — это и в живописи и литературе так. Люди думают, если человек умеет рисовать, то он уже художник.

— Вы так не считаете?

— Человек, который может точно нарисовать, еще совсем не художник, он просто хорошо владеет карандашом. Он ремесленник, а не творец и возможно им никогда не станет. Так можно любого учителя русского языка назвать писателем. Да! Он грамотно пишет, правильно излагает на бумаге свои мысли, возможно даже прекрасно разбирается в литературе и учит учеников, как писать сочинения — но все же до писателя ему далеко. До хорошего я имею в виду.

— Пожалуй насчет учителя, я с вами соглашусь. А у вас на гитаре шесть струн или двенадцать?

— Шесть — одинарный набор.

— Жаль конечно!

Мне осталось непонятным, что ей было жаль: или то, что струн только шесть — или, что у меня голоса нет. Я не успел ей ответить, как Маша неожиданно перевела разговор:

— А что с вами? Вы тоже с ног до головы? — удивилась она, увидев мою, насквозь промокшую одежду.

— Я люблю ходить в дождь, — пробормотал я, не задумываясь, первое, что пришло на ум.

— Вы не боитесь грозы? — удивилась она, оглядывая меня недоверчиво и со скептицизмом в лице.

— Я люблю её, — заверил я без тени сомнения. — Гроза в июле — прекрасно!

— Это все равно холодно, неуютно! — неуверенно возразила девушка.

— Первую минуту! А потом здорово: только нельзя стоять.

— Бр-р-р! — сжав кулачки, выпалила она.

— Надо двигаться.

— И вы один — так долго ходили по дождю?! — изумилась она.

— Ходил. А как дети бегают по лужам и получают удовольствие, — продолжал я нести околесицу. — Это как настроиться. Вспоминаются ощущения чего-то давно забытого и утраченного. Такой заряд: энергии, бодрости… нового и свежего!

— Вы так вкусно рассказываете! — удивленно и с интересом промолвила моя гостья.

— Потому что это правда, — соврал я.

— В этом наверно, что-то есть? — предположила девушка, слегка задумавшись.

— Конечно — какие сомнения!

— Может и мне попробовать — возьмете меня? — неожиданно предложила она.

— Наверное! — смущенно улыбнулся я.

— У вас сомнения насчет меня? — сморщила она лобик, и капризно сделала губы.

— Ничуть. В следующий раз обязательно.

— В следующий? — разочарованно протянула она.

— Конечно.

— Почему в следующий? — недоумевая, спросила меня Маша.

— В очередной раз непременно.

— А зачем ждать? — сказала она, и глаза ее озорно заблестели.

— Ты серьезно? — немного опешил я.

— Конечно! Только сейчас! И сию минуту! Иначе, … иначе… в общем: или не будет дождя, или меня, или вообще ничего.

— Как же так Маша?! — недоумевал я. — Ты только просохла?!

— Я все равно пойду — если пойдете вы! — решительно промолвила она и посмотрела на меня открыто, и даже дерзко. Ее взгляд и голос привели меня в легкое замешательство. Мне показалось в эти секунды, что незримая преграда ломалось в наших отношениях. Видимо Маша, тоже почувствовала это, и в глазах ее, одновременно с вызовом и бесстрашием, читалось что-то еще. Она смотрела на меня долго и неотрывно — дожидаясь моего ответа. Наконец я не выдержал и сказал не совсем уверенно:

— Без шуток… серьезно?!

— Конечно! — глаза Маши горели огнем.

— Готова? Мы сейчас пойдем в дождь? — спросил я, хотя это было лишним, я понимал, что она не отступит.

— Мы пойдем в дождь!!!