Бесплатный фрагмент - «Ни почести, ни славы»

ФРОЛ КУРАКИН. «Ни почести, ни славы»

Человек должен иметь одно имя, одну фамилию и одну жизнь.

У нас было всё наоборот

ЛЕТО НА МАКУШКЕ

Узкий, длинный балкон высоко над землей, почти у самого неба. Белый, как мрамор монолит смело задевает облака. Красивая женщина, с черными, как ночь волосами, с изгибом ухоженных бровей, над карими, отчаянными глазами. Она в мягком шезлонге, курит, на столике рядом стынет кофе, разбавляя своим ароматом её утро. Там внизу под облаками едва слышен шум большого города, тут же всходит солнце прямо к ней на ладони. Она под самым небом, и потому она царственно спокойна и властна. На балконе появляется второй, он тоже молод, красив и статный. Он тоже «царь» ибо держится вольно. Бросает на стол синею папку, от чего звонко вскрикнуло блюдце, толкнув на себе чашку горячего аромата. Он валится в рядом стоящий шезлонг, ноги бросает на парапет балкона. Достает сигареты, закуривает, бросает пачку на стол.

Женщина невозмутима, глаза в небе. Делает затяжку, выпускает дым мягко, берет кружку с кофе, смотрит на папку.

— Ну, и что это?

Говорит совсем безразлично, но с ноткой госпожи, хозяйки.

Молодой человек, так же без энтузиазма, но с явной восторженностью в голосе за что-то сделанное:

— Души, — секунду промедлил, повернулся к ней лицом, добавил, — дома номер девять.

Они встретились взглядом. Он увидел поднятые брови удивления и вопрос:

— Все?

— Все, — ответил он.

Она делает глоток остывшего напитка. Одобрение читается на лице.

— Так быстро. Удивительно, как же тебе удалось это?

Он, подражая ей, вытягивает лицо к небу, делает затяжку, потом произносит:

— Начальница «ЖЭКА», — сука. За каждый подъезд, содрала штуку.

— Какая деловитость, — стерва.

Женская реплика, просто на автомате.

Парень же явно вошел в кураж.

— Всё продаётся. Старая дева, посмотришь на неё одни лохмотья, ну куда ей деньги. Все же у неё прошло, а ведь нет туда же, в мир наживы. Ей глубоко наплевать, что будет с жильцами, Деньги, деньги.

— Господи, что это с тобой.

Женщина поставил чашку, глубоко затянулась, посмотрела на парня.

— Ты, зеленый крокодил, льющий слезы, посмотри на себя. Сам-то без куска свежего мяса и дня не проживёшь. Хватит лицемерить, скажи лучше, что ни будь, стоящее есть.

Услышав интонацию власти, парень сразу остыл. Повернулся к столу, открыл папку, достал из неё бумаги, протянул женщине.

Она взяла бумаги, хотела прочитать, но он опередил:

— Квартира шестьдесят шесть. Старушка подкрадывается к восьмидесяти. У неё один сын, приезжает очень редко. Работает на далёком севере, одними открытками и письмами кормит мать старушку. За квартиру правда всегда перевод шлёт. Он ведь, несмотря на то, что не живёт, приписан у неё.

Женщина смотрит бумаги, листает странички. Туша сигарету в хрустальной пепельнице, говорит себе:

— Две комнаты, кухня двенадцать квадратов. Окна куда выходят? — Последние слова в его сторону.

— Во двор. Тишина.

— Ты, что там побывал?

— Обижаете Виктория Александровна, у меня принцип. Бумага, бумагой, а глаза и уши лучше. Я под видом социальной службы, всем пенсионерам гостинца принёс. У нашей старушке немного задержался. Чайку попили, поболтали. Хорошая старушка, живая. Все о сыне, о сыне. Он ведь у неё ещё холостяк, а какой матери не хочется понянчить внучат, познакомиться с невесткой. Вот и горюет старушка мать, что сын её бирючью жизнь ведет.

Всё завет его, чтобы квартиру приватизировать, а то ведь не ровен час, государству останется.

— Значит квартира ещё государственная.

— Государственная Виктория Александровна.

Женщина посмотрела на парня, скривилась.

— Твоя фамильярность здесь не уместна.

— Да, это я так. Ты ведь мозговой центр. Я, так просто.

— А ты учись Лёшенька. Чтобы просто было, и по делу. Пафос тут не нужен, он ведь на энтузиазме держится, а на нем далеко не проедешь.

— Вот, чему я завидую тебе, так это твоему хладнокровию и железной логике. Ты даже в постели как солдат. Врет твоя внешность, ох и врет.

Виктория рассмеялась.

— Постель, ведь это ещё не любовь.

— Ну да, тебе лучше знать. У тебя все в деловых отношениях.

— Умоляю тебя Алексей, ты определись, что тебе надо. Секс или любовь?

— А, что вдвоем они не живут.

— Редкий случай, друг мой. Любовь ведь это чувство, сердечное влечение, привязанность. А секс, жалкое, половое хочу.

— Значит я несчастное, презренное животное, гожусь лишь для полового хочу, где нет любви.

Парень встает, удаляется с балкона. Женщина рассматривает бумаги. Через несколько минут, Алексей уже с бутылкой коньяка и двумя серебряными стопками перед столом. Садится, наливает себе и ей. Вытаскивает новую сигарету, закуривает. Делает глубокую затяжку, опрокидывает стопку, потом выдыхает остаток никотина. Смотрит внимательно на женщину. Она, почувствовав его взгляд, отрывается от бумаг. Смотрит в его глаза, берет стопку налитого и тоже залпом. Тянется к дымящей сигарете, берет её с его пальцев, делает затяжку. После чего, отдает обратно в растопыренные пальцы.

Парень ухмыльнулся, тут же, спросил:

— Какой будит сценарий?

Виктория обмякла в шезлонге. Подставив свое лицо утреннему солнцу, закрыла глаза. Пауза, совсем ненадолго.

— Сценарий прост. Ты, все так же балуешь старушек всего дома. Надеюсь, твоя аккредитация в социальной службе еще действует.

— Да, я там богатый, сумасшедший альтруист. Балую чужую старость. Помогаю бездомным. Люблю животных, и борюсь с одиночеством.

Он тоже развалился в шезлонге, дымит, пуская кольца.

Она, открыла глаза.

— Много куришь, — сказала, так просто, без всякой заботы.

Он, посмотрел в её сторону.

— Твоя забота всегда проявляется, когда тебе надо.

Она игнорирует, продолжает совсем другой разговор:

— Через недельку нашей бабуле станет плохо. Она, умрёт. Сын приедет на похороны, а там, уже мой выход.

Виктория резко поворачивается в сторону Алексея.

— Свет мой зеркальце, скажи, я красивая?

Алексей от неожиданности замер, потом взял себя в руки.

— Ты, настолько красивая, что я забываю, что ты стерва.

Она сгримасничала ухмылкой, и произнесла:

— Красота, это великая сила. Ей прощают всё. Запомни, Алексей, — всё.

Дом номер девять по улицы «Н», в квартире шестьдесят шесть, в скромно обставленной, большой, просторной кухне, сидел человек. Человек смотрел в окно, серело. Стыл на столе чай, он ломал бублики, и складывал их горкой. В дверь позвонили. Позвонили скромно один раз, потом так же ненавязчиво второй. Мужчина встал, пошел к двери. На лице отрешенность, он в себе. Там в середине борьба, ноет совесть.

В открытой двери красивая девушка с дорожной, большой сумкой в руках.

Смелый пронизывающий взгляд карим кокетством обдал мужчину. Виктория Александровна, во всей своей скромной красоте была похожа на ту, что вышла из пены морской.

Мужчина впервые за эти дни внутреннего противостояния, вздрогнул и удивился. На его лице вместе с неожиданностью, промелькнул лёгкий испуг. Испуг- конфуз, который приводит мужчину от появившейся так близко красоты.

— Ой, — скромно произнесла девушка, — а где Анна Николаевна?

Он, смотрит в её открытые, красивые глаза, лепечет:

— Умерла

— Как, умерла?

Она опустила сумку, в глазах промелькнул испуг, удивления и скорбь.

— Как, же так. — Встретилась с его взглядом. — Почему? Я квартиру у неё снимала. Вот к родителям ездила, а сейчас куда?

— Вот оно, что. — Слова о смерти привело его в чувства. — А, я-то думаю, что женское бельё в моей комнате делает? Всё передумал, а разгадка вот, на пороге.

Мужчина отошел в сторону, и уже из глубины коридора:

— Да, вы проходите, коль снимали, снимайте и дальше. Куда же вас теперь денешь.

Он, побрел на кухню.

Девушка закрыла за собой дверь, поставила сумку, сняла легкую кофту, повесила на вешалку.

— Вы, не волнуйтесь, я недельку поживу, а там новое жильё найду.

Открыла сумку, вытащила пакет и на кухню.

Он, вылил остывший чай в раковину, снова зажег конфорку, поставил чайник. Она на пороге, и сразу в действо.

— Мама тут варенье клубничное передала и пирожки, мы с Анной Николаевной всегда в это время чаи гоняли.

Он, смотрел на неё, как она хлопочет за столом, как по-хозяйски достает из буфета чашки, ставит их на блюдце, Ломаные его бублики, высыпает в пиалу, а на место их в широком блюде появляются румяные пироги. Густое варенье, массивным, клубничным джемом, вываливается из банки в прозрачные розетки. Всё быстро, ловко, все красиво, все по-домашнему. Вот и она, красивая, с горящими глазами, смотрит на него. Неловко улыбается.

— Давайте, что ли посидим, по-домашнему. Помянем. Вы глазами на вашу маму похожи, ей так не хватало вас. Почему всё, так быстро?

— Это точно, быстро.

Чайник не дал ему договорить, засвистел, требовательно и настойчиво.

Они только вдвоём лицом друг к другу, пьют чай. Она ломает пирожок, макает его в густой джем, подносит ко рту, откусывает маленькими кусочками, лишь потом запивает. Делает это просто совсем по-детски, смешно и забавно. Он, только чай, смотрит в её сторону. Она вся в разговоре, успевает пить, есть и говорить.

— Мне, Анну Николаевну в социальной службе посоветовали. Иди, мол, к ней на квартиру. Старушка одна, сын говорят, где-то на севере шастает, совсем забросил мать. А старушке ведь уже восьмой десяток, тяжело ей. Ты молодая, институт много времени не занимает, будешь присматривать, и тебе хорошо, и старушке не одиноко. Мне то, что лишь бы крыша была. Правда, в общежитии веселее, но где веселее, какая там учеба. Анна Николаевна, хорошая была, добрая, я её бабушка Аня, называла. Сядем всегда вечером чай пить, а она о вас. Всё досада её бедную тревожила, что внучат, так и не увидит. А вы, что же пирожки не едите?

Он, увлекшись её монотонностью разговора, её манерой, пытался проникнуть в её сокровенное, то, что скрыто за огоньком, лукавых, красивых глаз. Вопрос девушки не сразу дошел до него. Почувствовав свою неловкость, за скрытое наблюдение и повисшее молчания, произвольно потянулся за пирожком. Потом, уже вертя пирожок перед глазами, произнес:

— Домашние?

— Ну, а какие.

Виктория, уколола его взглядом, и опять продолжила свою трапезу.

— Давно не ел домашних, — укусив пирожок, добавил, — мать пекла, только по праздникам.

Мужчина, проглотив очередной кусок, с тоской в голосе заметил:

— Боже, как давно это было.

— Прошлое беречь надо, — она сказала с явным укором.

Он заметил это, хотел поймать её взгляд, но она лишь секунду стрельнула диким огоньком, сбив его мысли.

— Камень в мой огород, — сказал то, что было первым, там, в запутанных и уставших мыслях.

Она поставил чашку, перестала жевать, и уже смело с вызовом полным решимости, глаза в глаза, сказала:

— Я, сказала просто о прошлом.

— Иногда прошлое тянет назад. Свободные мысли должны жить без прошлого, — ответил он.

— Не дурно сказано, — она почувствовала его нерешимость и замешательство, продолжила, — но глупо, когда речь идет о близких людях.

Он, никак не мог проникнуть в её глаза, они были так красивы. Красота похожая на ночь, где звезды и манящая неизвестность.

Теряясь в мыслях, он мог только защищаться.

— Моя жизнь вечного странника, в ней отсутствует сентиментальность.

— Ну, если странник бездомный и гонимый, какие уж тут сантименты.

Виктория встала, — «на первый раз достаточно», подумала она.

— Вы, позволите мне не убирать. — Она провела взглядом по столу. — Дорога с двумя пересадками слишком утомительна, так хочется спать.

— Да, да конечно, что тут убирать, я уж тут сам.

Он остался сидеть, уткнувшись взглядом на вечерний стол.

Она, уже в своей комнате, закрыла за собой дверь. Глубоко выдохнула. Нашарила за спиной защелку, тихо задвинула её. Потом уже смелее подошла к окну, открыла его. Присев на маленький диванчик, подтянула к себе сумку. Немного порывшись в ней, достала пачку сигарет, распечатала, закурила. В жадной затяжке, сигарета чуть заметно дрожит. Затянувшись несколько раз, отвела руку в сторону. Рука, и правда еле видно дрожит, она скривилась. Полезла опять в сумку, теперь уже за телефоном. Первая мобильная связь, грубая и громоздкая занимала, чуть ли не всю её дамскую сумочку. Виктория встала, посмотрела на сигарету, обвела взглядом комнату, остановилась на цветочном горшке с геранью. Потушив в нем табачный огонек, вышвырнула окурок за окно. Подошла к двери, медленно открыла задвижку. Приоткрыв дверь, прислушалась. Темный коридор молчал, лишь из освещенной кухни, журчала вода с крана, и глухо звенела моющая посуда. Закрыв за собой дверь, подошла к окну. Присев на диван, набрала номер. Номер долго молчал. Она нервничала, наконец, там ответили.

Она, тут же, зашептала:

— Я, же тебе приказывала мобильный носить при себе. Мне наплевать, на шею повесь. Завтра начинаем. Не рано, смотри, чтобы поздно не было. Мужик слишком странный. Для северного «бича» мысли не в том направлении, впрочем, как и глаза, жуть, сверлят до самого сердца. Всё. Завтра.

Мобильный замолчал. Виктория, посмотрела в открытое окно. Ночь, на небе звезды подмигивали и гасли. Она встал, выглянула в окно. Двор действительно был на удивление тихим, даже какой-то глупо архаический. Старо было всё, от подъездных дверей, до мощёных, булыжных тротуаров.

Красавица и странник были вместе не долго. Ведь её толкало вперёд стяжательство, его любопытство рождённых чувств. Эти две разные грани большого куба жизни существуют в разных измерениях. Они не встречаются, они смотрят друг, на друга из-за угла прожигая напрасно своё время, и потому уже через несколько дней, глубокая ночь жестоко развязала этот сложный узел.

В той же квартире дома номер девять по улице «Н», двое крепких парней тянули по коридору бессознательное тело. В большом зале положили его на широкую тахту, укрыв сверху пледом. Потом один из них появившись на кухне молча, стал складывать в сумку настольное яство. Простое, праздничное, недопитую бутылку шампанского, бокалы, разломанный на мелкие кусочки шоколад, пирожное. Виктория Александровна, у открытого окна спокойно курит. Алексей второй из парней, подошел к ней, она протягивает ему паспорт.

— Фрол Арсениевич Куракин, какие имена, какие фамилии интересное все-таки прошлое у страны. Не раскидывалась империя именами, что ни имя, то господин, что ни фамилия, то князь.

Алексей, берет паспорт, просматривает.

Она, затягивается, выдыхает никотин в ночь открытого окна, продолжает;

— Нечета нынешнему поколению, у них все верх ногами. То цветочками назовут, то иностранщину навяжут. Вот и жизнь от этого сумбурная и не правильная.

— Мужичек наш прямо таки симпатяга. — Алексей всматривается в паспортное фото — Что он на том севере нашел. С таким фейсом, кадрить богатых и одиноких.

— Кадрить, это у тебя получается. Его миссия, жить и умереть спокойно без суеты.

Виктория опять затянулась, потом продолжила:

— Не забудь взять мой паспорт. Завтра в девять у Афанасьевны, поставишь регистрацию брака. В паспортный стол я уже звонила, тебя там ждут. Заглянешь к своей «жэковской» старухе, за бланками и сразу на приписку.

— Мужа сейчас забирать, — Алексей не удержался, съязвил.

Виктория ошпарила его взглядом власти.

— Пусть потемнеет, сам не марайся. Скажи ребятам Фридмана, только проконтролируй. Дело ведь не копеечное, кстати, сколько он будет в отключке?

— Не волнуйся, жидкость, испытанная до утра гарантированно.

— Ну, вот хвосты и подчистишь. А мой выход уже закончен.

Она небрежно затушила сигарету о подоконник, посмотрела, куда выкинуть окурок, подошла к столу, кинула его в пакет с мусором.

— Все обычно, все отлажено, но что-то, не так, как будто камень на плечах.

— Так, Викуся «много» и «часто», тяжеловато для совести. Вот и наваливается она судейским приставом.

Она пренебрежительно в его сторону, уже уходя:

— Ну, слава Богу, что она у меня ещё есть, я её усталость, как- нибудь, переживу. Тебе вот труднее будет, её у тебя совсем нет.

— Если нет, почему тогда трудно будет, — говорит ей уже в спину, догоняя в коридоре.

Она, открывает дверь, смотрит ему в глаза, тычет пальцем в потолок, и с иронией:

— Там, за меня будут бороться. Совесть ведь Божья награда. За тебя Лешенька, увы, никому ты не нужен, — потом уже серьёзно. — Дело сделаешь, позвонишь.

Ушла, хлопнув дверью. Ушла, оставила его перед дверью, только вот закрытой.

Глубокой ночью, небольшой фургон, въехал на раскинутый широкий мост. Остановился на середине, как можно ближе к металлическим ограждениям. Из Фургона вышли двое, подошли к парапету, посмотрели вниз. Внизу в лунном отливе, блестело железнодорожное полотно. Где-то вдалеке, стучали колёса ночного экспресса. Шум быстро приближался.

— Сейчас выскочит, они тут через каждых пятнадцать минут, летают, — сказал один.

— Хорошее место. Наутро ни тела, ни имени.

Как, только второй произнес эти слова, из ночного марева, выскочили глаза экспресса. Глазастая гусеница кричали во все горло, она мчалась, и громыхала так быстро, что двое, только и успели увидеть её спину.

Один, потянул второго к фургону, крича ему в ухо:

— Рядом переезд вот он и горланит. Давай быстрей, время хоть и не ездовое, но на патруль можно нарваться.

Они быстро открыли фургон, подхватили отключенное тело, мелкими шагами подошли к ограждениям и в одно движения перевалили тело за мост. Так же быстро, даже не взглянув вниз, вскочили в машину.

Фургон покидал мост, где-то вдалеке кричал ночной экспресс, приближаясь к переезду. Луна заливала серебром мост и рельсы они правильными холодными линиями на земле, только вот живой комок, черным пятном портит лунную зарисовку.

Лето. Августовское солнце во второй половине всё так же режет глаза и жжет темя. Небольшая кучка людей, прикрыв на голове свои сокровенные и активные точки рекламными козырьками разного цвета, оживилась. Желтые, красные, синие и зеленные бейсболки начали выстраиваться в маленькую очередь. Социальная служба, обед на колесах для бездомных, забытых и покинутых, подъехала к городскому скверу. Народ разнотипный и разношерстный. Последнее не в смысле, с шерстью разного цвета, а в содержании одежды. Заблудших бродяг эпохи социализма с её сов деповской, одноцветной «спецовкой», сменили «джинсовые» бичи с интеллигентной внешностью. Если и появлялся в их среде «бомж» с не человеческим выражением глаз, и разбитой физиономией, то это было редким явлением.

Толпа культурно выстроилась. Белый микроавтобус, быстро крутанул полукругом. Бойкий очкарик, выпрыгнув из машины, растянув свою улыбку культурной очереди, произнёс:

— Здравствуйте господа, товарищи, бояре и прочее, прочее.

Толпа одобрительно закивала, загудела словесным приветствием.

Парень открыл заднюю дверь, влез в салон и тем же весёлым голосом пропел:

— Подходи народ за горячим!

Разлив горячей похлебки в одноразовую посуду, не такое уж и сложное занятие. Сиди себе да разливай, да подавай, насвистывая любимую мелодию. Всё в этом мире одноразовое, песня, посуда и сама жизнь, для них бездомных. Руки тянулись за горячим, одни, вторые, трети. Пока передние суетились, задние молча и угрюмо, ждали.

Одноногий, с новыми костылями, стоял в середине. Грубо подстриженный, с седоватой щетиной, но опрятен, несмотря на свой пустой взгляд и поношенный вид. Он, как и все, бездомен, он, как и все, за горячей похлебкой.

Небольшой городской сад утопал в зелени. Центральные проездные улицы не полосовали его, и потому за живой изгородью, коротких насажанных пихт, он казался одним из спокойных и тихих мест большого города.

Появление черной девятки за редкими маленькими деревцами, никого не тронуло. Народ хотел, есть, да и плавный, бесшумный накат автомобиля, был мирным и совсем не заметным.

Девятка чуть слышно передвигала поршнями. Из ветрового, открытого окна, куда-то сквозь толпу в глубину сквера смотрел молодой парень. Его взгляд безразлично шел по толпе, его взгляд был за толпу, взгляд как-то странно изучал сквер. Машина скользнула вперед, взгляд из машины тоже, сквозь толпу, на сквер. Как только осторожное просвечивание по толпе тронуло одноногого, тот вздрогнул. Человек на костылях почувствовал этот осторожный чужой взгляд. Пальцы на руках расслабились, чуть согнутая одна нога выпрямилась, и тёплая волна, пробежав по позвоночнику, расправила его плечи, грудь. Он приподнял взгляд из-под козырька своей бейсболки, и посмотрел на человека в машине. Тот так же мирно катил в своей машине, пропуская взгляд сквозь толпу, сосредотачивая его, где-то там, в глубине сквера. Одноногий прочитал этого человека. Удивительно, он не помнил о себе ничего, а тут за одну минуту, он, как страницу давно прочитанной книги, пролистал человека. За рулем черной девятки был мастер, воин. Восточный стиль зверя, каким он обладал, был и не таким уж и слабым. Одноногий в своём сознании, сразу прокрутил его бой с ним. Жесткие, сокрушительные удары, с железными блоками, и прямыми уходами, были встречены водной все уступающей и изматывающей тактикой. Одноногий был великим мастером водной стихии. Но человека на костылях встревожило, ни это. Внезапно появившаяся память, уткнувшись в глаза человеку за рулем, прошла дальше, там за зрачками в серой массе из нейтронов, он почувствовал импульс, слабый, но такой настойчивый. Мозг одноногого принял сигнал, и тут же зарисовал картинку.

Картину сквера и в нём маленького идущего человека, который почему-то вдруг, как-то неловко спотыкается, падает на скамейку и замирает.

И всё, мозг опять отключился снова белое пятно, опять боль в затылке. Одноногий скривился от отчаяния.

Машина удалилась, уехали глаза, забрав надежду, что-то вспомнить.

Одноногий очнулся от встревоженных голосов. Несколько человек держали его за руки, кто-то поднял упавшие костыли и заботливо подсовывал их под мышки. Сосед сухой старичок с плешивой сединой на голове, поддерживая несчастного, отчаянно картавя речь, произнес:

— Эй, Трофим, подай Трухану горячего, а то бедняга опять к небу подался. Видать давно у него кишка, кишке шиш показывает.

Трофим, мужик с большими, как лопата руками, говорит себе под нос:

— Пустое.

Он в очереди первый. Хватает в охапку своими здоровенными ладонями две миски, ложки, хлеб. Толпа поворачивает свои головы в сторону одноногого, Трофим уже народу:

— Это не голод. Он часто таким бывает. Протянет голову к небу, и замрет так на одной ноге, как одинокая коломенская верста. Ни костылей ему не надо, ни другой, какой опоры. Странно так стоит, будто к небу привязанный.

Старик не унимается, начинает спорить:

— Э, Трофим не скажи. Пустой желудок всегда к Богу тянется, а как только наполнишь его сразу к земле, как магнитом, бац и сел. Так, что Трухан давно в небеса хочет, вот и разговаривает с Богом. На пустой живот с ним о многом поговорить можно.

Трофим подошел к одноногому, протянул миску с горячим, вложил ему в руки хлеб и ложку.

Повернувшись к старику с глазами упрека, сказал:

— Ты, Федя с полными мозгами, улыбаешься, шутишь, Иногда вместо крови, в вены вино заливаешь. Живешь, одним словом. Прошлое, настоящее, все с тобой. А у него память вырезана. Тут ни с Богом, ни с чертом встретится, не суждено.

Одноногий заковылял с обедом прочь от толпы. Ему с трудом удавалось удерживать горячую похлебку и костыли. Приловчившись удерживать локтевым суставом костыль, и свободной рукой тарелку, он добрался до небольшой скамейки.

Трофим и дед Фёдор, смотрели ему в след, но никто даже и не подумал, чтобы помочь инвалиду. В этой среде, заведено лишь глазами, сожалеть и помогать.

Одноногий поставил рядом костыли. Без всякого аппетита принялся за обед.

Три месяца Фрол не мог разбудить память. Только больница больно резала ему сознания, и больше ничего, пустота.

Как только он пытался, что-то вспомнить, сразу же вспыхивал белый свет больничной операционной и слова доктора, сквозь расплывчатые лица врачей:

— Хочешь, не хочешь, а жить будешь, не твое ещё время. Правда, без ноги, но это лучше, чем куском в инвалидном кресле.

Потом ещё центр реабилитации, где задавали кучу вопросов, на которые он так и не нашел ответов. Потом ночлежки в приютах, и дневные хождения по незнакомому, но кажущему родному городу.

Сейчас он был в городском парке, сидел на скамейке, положив на колено костыли. Сидел и ждал. Почему-то он был уверен, что тот парень из черного авто, накануне изучавший сквер, обязательно придет сюда. Придет, и он опять прочитает в его взгляде, обладающим гипнотической силой, забытые страницы своей памяти. Прочитает и вспомнит, кто он и откуда.

Парк был немноголюден, вдалеке две молодые мамы с колясками мирно убаюкивали своих чад, несколько пробегающих прохожих, да молодая парочка в отдаленном углу ворковала любовной лирикой.

Толстого коротыша он заприметил сразу. Коротыш медленно брел вдоль пустых скамеек. Останавливаясь, он оглядывался по сторонам, и как-то странно подымал плечи, встряхивая при этом своим кожаным портфелем на полусогнутой руке.

Перед Фролом на миг промелькнул кадр, прочитанный и отснятый с того парня. Кадр с этим коротышом. Миг его испуганной физиономии, короткий всплеск руками и падение.

Одноногий встал, поправил костыли и, ковыляя, перешел на сторону коротыша. Фрол не спешил, ему ещё не было ясно, почему все так?

Коротыш, идущий сзади, испугано оглядывался.

Неожиданно он прибавил шагу, обогнал одноногого, и уже не оглядываясь, шел уверенно и быстро. Такой поворот показался Фролу подозрительным, чтобы не выдать себя Фрол чуть-чуть ускорил шаг и, оставаясь как бы равнодушным потупив взгляд под ноги, все же успевал фиксировать все впереди.

Безлюдный парк и его одиночки, раскиданные по углам, сливались с деревьями, растворяясь в цветных скамейках. Высокие в обхват каштаны, подрезанные пихты и ухоженные кусты сирени, наполняли парк одиночеством, не уютом и страхом.

Жаль, что Фрол не мог лететь впереди этого коротыша, обидно, что эти десять шагов к его спине, отдаляют Фрола, от тех кадров увиденных накануне.

Широкая центральная дорога парка полосовалась множеством узких, ухоженных и вымощенных камнем аллей. Коротыш резко свернул на одну из них. Фрол, потерял его за густой сиренью. Проковыляв несколько шагов, он заглянул за поворот.

Коротыш, как-то непонятно и неожиданно вдруг стал хромать на правую ногу, потом резко взялся за сердце левой рукой, правой же выронив портфель, потянулся к стоящей скамейке. Дотянувшись до скамейки, он тут же завалился набок и затих. Фрол, остановился. Подсознанием он почувствовал чей-то сверлящий в левое полушария взгляд.

Гипноз похожий на тепло, обдало его шею, щеку. Непонятное, но какое-то родное забытое чувство ожило в его сознании, и он повернулся навстречу ему. Они встретились глазами. Это был тот парень из черной девятки, его взгляд, пронизывающий, похожий на сон, взгляд удава, манящий и парализующий свою жертву.

Пока Фрол принимал его взгляд, восстанавливая, чужим гипнозом, утраченное свое сознание. Парень, успокоившись от чужого присутствия, медленно подошел к лежавшему портфелю, так же не спеша, поднял его, и только потом опять взглянул на одноногого. Взглянул, чтобы удостовериться, как сильно он пригвоздил этого одноногого своим психофизическим состоянием, именуемым гипнозом.

На взгляд, Фрол улыбнулся. Парень от удивления расширил глаза. Улыбка одноногого была наглой и смелой. Парень прищурил глаза, но поток, черных глаз с их волей подчинять и внушать, повис на расстоянии, от глаз, которые требовали, до улыбки того, кто сильней.

Потом все произошло на каком-то подсознательном уровне. Парень, с места крутанув свое тело на градусов десять, резко выбросил вперед ногу, целясь одноногому в подбородок. Одноногий, как будто ожидал этого удара, сделав на одной своей ноге разворот, он умудрился костылем направить силу удара в сторону, лишив парня равновесия. При этом же не останавливая свой разворот, он крутанулся на сто восемьдесят градусов и как виртуоз балерун с пируэта, костылем подрезал вторую ногу. Движущий силой своего удара парень рухнулся всем своим телом на брусчатку. При таком неожиданном полете, он смешно раскинул в сторону руки. Портфель вылетел и, скользя, по брусчатке метров пять, замер. Успокоился и парень, при падении затылок не выдержал, кровь маленьким ручейком раскрасила светлый камень. Фрол посмотрел на парня, потом на коротыша. Всё замерло, они и парк, лишь ветер нежно гладил сирень. Перебирая костылями, Фрол поднял портфель, прижал его подмышки и, не оглядываясь, побрел прочь. При выходе из сквера, он пересек узкую улочку с редкими проезжающими машинами, свернул в переулок. Проковыляв вдоль дома, повернул в арку, там во дворе остановился возле ветхого здания и два раза костылем постучал по видавшей подъездной двери. Вскоре подъездная рухлядь на скрипучих петлях вывалилась наружу. Из черной дыры показался Трофим.

Вытирая свои лопаточные руки о кусок газеты, он возмущено понес на одноногого:

— Где, тебя черти носят, я уже грешным делом подумал. — Вдруг он неожиданно замолчал, внимательно рассматривая Фрола. — Да, ты брат что, выпивши, что ли?

Фрол, сделав шаг, остановился, посмотрел на Трофима.

— С чего ты взял?

— Да глаза у тебя, как-то жизнью заблестели.

— Когда ты с памятью компромисс найдешь, у тебя ни так заблестят, — сказал одноногий, и побрел в распахнутую подъездную темноту.

— Так, тебя можно поздравить с возвращением, — Трофим уже в спину.

— Поздравляй, — это уже Фрол, в шаге.

Трофим, криком продолжает в след тающей в темноте фигуре:

— Эй, послушай Трухан, или как там тебя, ты это там перекуси. На столе я тебе оставил. Прораб принес. Через неделю ломать дом будут. Ты, по дому не забывай, прохаживайся. Пусть пустует, недолго ему осталось.

Перед закрытой дверью, Трофим ещё немного постоял. Вытер ещё раз руки газетой, швырнул её скомканный вид под рассыпанное крыльцо и сам себе под нос, процедил:

— Вспомнил, ну вот, ещё один вернувшийся.

Фрол, закрыв за собой дверь на массивную щеколду и преодолев три ступеньки в полной темноте, очутился в одной из комнат первого этажа готовящего к сносу двух этажного барака. За большим на всю комнату окном, изрытый, огороженный двор. Перед окном в комнате широкий стол, накрытый газетами и заставленный водой и едой. Скромной трапезой вчерашнего и сегодняшнего дня простых бездомных. Усевшись за стол, Фрол потеснил настольное яство, положил на пустое место портфель. Долго смотрел на тесненную кожу, на расписанные широкие замки. Открыл. На столе стали появляться пачки банкнот, потом синяя папка. Отодвинув банкноты, раскрыл папку. В ней бумаги, на них в белом безмолвии черным оттиском цифры, фамилии, фамилии, цифры. Фрол оторвался от бумаг, пристально посмотрел в окно, там солнце медным шаром катилось к закату, а тут, у Фрола в голове, замелькали воспоминания. Всё в лицах. Женское красивое. Мужские гордые, умные, властные. Потом мужские куда-то резко исчезали, и появлялось одно, опять женское, с глазами полным эгоизма и надменности.

По больничному дворику, по его узким дорожкам, нагло, курсирует черный джип. Сделав крутой вираж, он остановился перед самым входом. Из джипа выпрыгнул средних лет мужчина, не обращая никакого внимания на больничные пижамы и халаты прогуливающих, хлопнув дверями, скрылся в вестибюле. Там в покоях реанимационного отделения, накинув на плечи белый халат, теснит молоденькую медсестру.

Она, преграждая ему путь тихим голосом, причитает:

— Я, вас прошу, все встречи с разрешения врача. Поймите меня, пострадавший после операции, ему необходим покой.

Мужчина поймал её руку, свел ладони вместе и между ними вложил купюру, потом придвинув девушку к себе, тоже тихо, на самое ухо:

— Я, быстро, всего на минуту.

Уже не преграждающую и как-то быстро ставшую спокойной, отстранил девушку в сторону.

Медсестра посмотрела на купюру, сунула её в карман, и ему, открывающему палату, шёпотом, сказала:

— Только на минутку. Хотя сейчас обед, можно и на две.

Развернувшись, поплелась к своему дежурному столику.

Мужчина закрыл за собой дверь, и посмотрел на больного. Парень из сквера сливался с белизной белого цвета. Перемотанная голова в белых бинтах, постель, стены все было в стерильной чистоте. В такой же стерильности был так же и его взгляд, конечно не в смысле, медицинской терминологии, — очищенный, обеззараженный. Просто лишённый способности, воспроизводить мысль.

Мужчина подошел к кровати, заглянул парню в глаза, сверля его взглядом, произнес:

— Кто, же тебя так? Ты, же мастер, ты воин.

Парень, уставившись в потолок, как будто замер за стеклом своих глаз. Одни черные точки глазных яблок поблескивали своим холодом.

Мужчина, повторил:

— Кто?

Взгляд парня, всё так же в потолке, но губы, произносят:

— Прохожий, на костылях.

Мужчина скривился, переспросил:

— Кто?

— Одноногий, — сказал парень и закрыл глаза, потом уже в полголоса, — он Чань, он совершенен. Глаз Шивы.

Но мужчина уже на выходе, он не слышит последних слов, испуганного и побежденного воина.

Выйдя из больницы, мужчина набрал нужный номер и произнёс слова в трубку:

— Перерой весь район, разыщи одноногого. Нет не кличка просто одноногого и непременно на костылях. Не знаю причём тут калека. Воин не может бредить, его сознание потухло на этом одноногом.

Ночь. Фрол, закрыл за собой скрипнувшую подъездную дверь. Немного отойдя от дома, остановился, прислушиваясь. Старая ветхость молчала, лишь где-то там, в конце отслужившейся постройки шумел ветер, играя легким мусором по окнам и стенам.

Выйдя из арки, прошёл тихую улочку, на заливающем светом городском проспекте остановил такси.

Умостившись на заднем сиденье, проронил:

— Бестужевский.

Таксист развернулся, посмотрел на инвалида. Вид явно не внушал доверия.

— Бестужевский весь перекопан, надо ехать по кольцевой. Денег хоть хватит?

— Хватит. — Фрол посмотрел в его глаза. В них нет злости, одна жалость к нему, одноногому. — У тебя ночь как расписана?

Таксист усмехнулся, и уже трогая, произнес:

— До утра. Кто, как? Кто, куда?

Фрол протянул через плечо таксисту две купюры.

Тот, взял и присвистнул.

— Э, брат, да ты хорошо упакован.

— А, ты не завидуй, деньги это вода. Сегодня пьешь, а завтра сушит. Заедешь на Бестужевскую со стороны проспекта, подождешь меня минут тридцать и назад привезешь. После получишь еще столько же.

— Сделаем.

Ехали, молча, один двигатель пел свою песню. Фрол опять копошится в своей памяти. Опять красивая женщина на пороге, в руках держит большую дорожную сумку. Сейчас глаза детские, взгляд наивный и растерянный. Когда же он, Фрол, потерял контроль. Он, который рассматривал человека, как краткое изложение вселенского порядка. Он, который «листал» человека, как учебник, прочитывая в нем все тайны, как земные, так и божественные. Нет, что-то ни так, видно есть, что-то, которое не желает быть признанным и взятым под опеку. Женщина, её чувства, её любовь, её коварство, этим триадам не нужны университеты. Будь ты трижды умным, опытным и осторожным тебе не удастся победить ИХ. Мысли тут же чеканят ему старую выписку, из старинных запылённых талмудов. « Мёд источают уста и мягче елей речь её, но последствие горьки, как полынь, остра как меч обоюдоострый; ноги её исходят к смерти, стопы её достигают преисподней».

Машина плавно остановилась. Водитель выключил двигатель, и как бы выдохнув, произнес:

— Приехали.

Когда инвалид вылез, таксист, сквозь открытое стекло, спросил:

— Сколько ждать?

— Тридцать минут. — Фрол развернулся к таксисту. — Включи приемник, на твоей любимой волне песни на заказ. Вот, как передача закончится, явлюсь и я. Тридцать минут.

Водитель включил приемник, и сразу из него позывные тем, кто в пути. Таксист с удивлением посмотрел в спину довольно странного клиента.

Фрол пересек улицу, некогда оживленную, но теперь перекрытую в связи с ремонтом. Улица вся ионная, рекламная, вся горит и поблескивает. Запоздавшие люди бегут, суетятся.

Проковыляв в темный дворик, он остановился на углу дома. Прислонясь к стене, понёс взгляд по дворику, по вымощенным булыжникам, потом на дом, что напротив. Зацепился за одно окно, четвертого этажа, оно горит. Там его детство, юность, там его прошлое. Закрыл глаза, дал волю сознанию. Оно в сумасшедшем ритме скользнуло за стекло уже чужой жизни, обшаривая все комнаты. Перед глазами замелькали картинки сегодняшнего вечера, сегодняшнего быта там за стеклом. Чужой мужчина за включенным монитором, экран отсвечивает синий цвет на его лицо. Лицо мирное, умное, думающее. Дальше кухня, тут горит свет, то же незнакомая женщина моет посуду, за столом ребенок держит двумя руками кружку. Фрол, открыл глаза, уставился в подъезд, потом опять к окну. Окно горело жёлтыми занавесками и вдруг перед глазами, щелкнул кадр прошлого. Он там за окном, смотрит во двор. К подъезду подкатила машина, из неё вышла девушка с цветами и тяжелым пакетам. Пока девушка входила в подъезд, машина развернулась и, выезжая со двора, показала свой номер. Фрол ещё тогда выделил, так просто для себя, «какой легкий номер, три семерки, ноль». Потом открылась дверь и на кухне появилась она, красивая, счастливая, радостно так произносит; «Поздравьте меня, сдала всё, и все на отлично. Вот, так-то».

Поставила на стол пакет, вытащила шампанское.

— Эй, мужик огнива не найдется?

Фрола оторвали от памяти.

Он раздражённо посмотрел на прохожего, тот явно навеселе.

— Не курю.

— Зря.

Мужчина окинул одноногого равнодушным взглядом, спрятал сигарету опять в пачку и, удаляясь, протянул:

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет.

Фрол посмотрел ему в спину, взглянул опять на окна своей когда-то квартиры. Отвернулся и побрел прочь.

В это же самое время на другой стороне страны, где сопки и высокие ели, где ветер чертовски силен и свободен, в маленьком и затерянном городке идет тайное собрание. Полукругом темный кабинет, на стене горит большой экран, на нем три африканских лица. Картинка меняет свое изображение, и уже эти лица во всей своей красе, в полный рост, каждый в своих национальных одеждах. Одежда у каждого разная, подчеркивающая их статус, и принадлежность к своему роду и племени. В кабинете четверо, внимательно изучают лица, одежду.

Голос седого человека звучит в темноте, с ясностью и расстановкой.

— Вожди это те же самые жрецы. Обладая сильной энергетикой и владея в совершенстве колдовскими навыками, они легко управляют своим народом. В скором будущем Африка должна стать одной большой страной. Объединённые Штаты Африки. Сейчас же берега африканского континента поражены эпидемией власти. Каждый из этих вождей претендует на кусок континента, принадлежавший его роду. Союз республик, при создании единой Африки процесс долгий и кропотливый. Мы должны идти на шаг впереди всё успевающих политиканов. Мы играем на слабости и жадности. Помните, что, не смотря на могущество вождей подчинять свой народ, они не черта не смыслят в военной доктрине.

Экран потух. Свет больно резанул глаза. Седой мужчина за широким большим столом снял очки, обвел взглядом присутствующих. Трое, они в костюмах строгих тонов вальяжно умостились в кожаных креслах. Седой положил очки, взял трубку, в тихом молчании набил её табаком и только после этого, продолжил:

— Ваш внешний вид будет не обременителен для этой страны. Ваша легенда состряпана. Изучите её. Все детали операции у Виктора, — он сделал ударение в имени на букву «о», от такого вмешательства потянуло старым светом.

Двое посмотрели на сидящего с краю Виктора, одобрительно кивнули.

— Только прошу вас, будучи на континенте не позволяйте себе никаких игр с местными колдунами. Знайте они у себя дома и потому их шансы сильнее. Берегите себя для более высокой цели. У меня всё, Виктор, — и опять в имени ударение «о», — задержись, пожалуйста.

Двоих явно не задерживали, каждый из них при выходе, встретился взглядом с седым и, прощаясь с легким поклоном подбородка, вышел. Как только дверь закрылась, седой протянул фотографию Виктору.

— Лично передай Геннадию, пусть запомнит эту личность. Лучший корсар африканского побережья, у него все ниточки идущие к правительству. Гнилой человек, но любит деньги. Отдел проработал его, и ты знаешь, оказывается он одержимый. Одержим своей мечтой, мечтой жить в старой Европе. Геннадию будет проще, пусть растворится в этом корсаре, пусть будет его тенью. Хороший советник сейчас ой как ему нужен.

Виктор кивнул в знак согласия, молча, спрятал фотографию.

— Что слышно о «молнии»?

Седой перевел разговор на другую тему.

— Мутно всё Андрей Павлович. Придется мне выезжать.

Седой прикурил трубку, затянулся.

— Ты давай Виктор всё мутное выложи, а потом решим, ехать тебе или нет.

— Я попросил помощи ребят из шестого отдела. Ребята толковые в сыске знающие, но они мне такое выдали. На «молнию» это не похоже. Первую абсурдность, что они мне понесли, женитьба «молнии». Фрол, женился сразу после смерти матери, нелепость. Конечно, ребята все проверили. Нашли «ЗАГС», нашли тетку, что их расписывала, также нашли и красавицу жену. Красавица, правда, была вся в «пене» на мужа, то есть на Фрола. Фрол оказывается, её кинул. Продал квартиру, угнал у красавицы жены дорогое авто и скрылся в неизвестном направлении. Каково?

Седой внимательно слушал, от услышанного раскрыл широко глаза и на выдохе с дымом, выдал:

— Это, что за сказка?

— Сказка оказывается не выдумка. Факты Андрей Павлович упрямая вещь.

Андрей Павлович опять с ударением на имени, произнес:

— Ты, Виктор эти фактики для себя запомни, а вот действительность, найдешь на месте. Немедленно выезжай. Мастер живой, это я точно знаю. Вот, только как он умудрился в историю вляпаться. — Седой минуту в молчании, минуту в мыслях, потом продолжил, — Выезжай и немедленно.

Неожиданно, седой откинулся на заднюю спинку кресла, ударил кулаком по столу и, выпалил:

— Засрали всю информационную сеть. Чертова мобильная связь, мысли путаются в этом хаосе дерьма.

— Я, Андрей Павлович неделю пытаюсь к нему добраться. То ли сознания его отключено, то ли мое найти его не может. Хотя такое расстояние, да в такой паутине, вполне возможен ноль.

— Да, ты прав поближе надо. Как, только найдешь Фрола, к мыслям не прибегай, не напрягайся. Отбей мне на факс. Иди, консультируй африканцев, и сразу в путь.

Виктор вышел, а седой ещё долго дымил трубкой, погрузившись глубоко в свое сознание.

Виктория долго звонила в дверь. Наконец за дверью послышались ленивые шаги, медленно щелкнул замок. Не дожидаясь пока двери, откроются, она со злостью толкнула их и вошла в комнату. За её спиной в одних трусах стоял удивленный Алексей.

— Мать, ты чё, с самого утра и в таком бешенстве?

Виктория прошла в комнату, посмотрела на разложенный диван, на скомканную постель, потом только, как-то расслабилась и всем телом бухнулась в кресло. Пока она вытаскивала сигареты, и с каким-то скрытым раздражением закуривала, Алексей еще ничего не понимая, стоял на пороге.

Она затянулась, взглянула на Алексея.

— Ты, один?

— Это, что утренняя ревность?

Алексей сразу как-то по смелел, подошел к Виктории, взял из её зажатой руки пачку сигарет. Вытащил одну, бросил пачку на стол, наклонился и от её сигареты прикурил.

Посмотрев ей в глаза неуверенно, спросил:

— Кто утро испортил, принцесса?

— Вчера вечером люди приходили. Серьезные люди, сразу видно было не ментовское племя. Неразговорчивые, но культурные.

Она глубоко затянулась. Алексей сел рядом, занервничал, смотрит на Викторию, она продолжает:

— Интеллигентно так, не навязчиво о моем муженьке спросили. Я, конечно, понесла на него, такой, сякой, машину угнал, деньги украл, что видеть его не хочу. Поверили, не поверили, это меня мало волнует. Меня волнует, почему это вдруг за северного «бича», такие люди беспокоятся.

Алексей развел руками.

— Ну и пусть беспокоятся, у нас все чисто. Все следы на небесах Виктория Александровна. Кому надо пусть слетают, проверят.

— Так, уж и на небесах. Ты присутствовал?

— Фридман ведь, он не любит, чтобы его контролировали.

— Дурак, доверяй, но проверяй.

Она встала, поискала глазами пепельницу. Пусто. Подошла к Алексею, дала ему не докуренную сигарету. Алексей взял окурок и снизу вверх виновато посмотрел на Викторию.

Она со злобой, выдавила:

— Поедешь к Фридману и узнаешь. Своими глазами посмотри, руками пощупай. Если вдруг он окажется на земле, зарой его глубоко, глубоко.

Пошла к выходу, и уже на пороге, крикнула ему:

— Купи пепельницу.

Фрол на дежурстве, сторожит ветхое строение от заселения и посягательств. Сегодня день заливающий солнцем окно, и двор изрытый и испачканный. Трофим всё в поисках, где, как бы невзначай, а где и просто по человечески, раздобыть еду, выпивку. Фрол накануне, правда, дал ему купюру, сославшись, что заработал, охраняя ночью одну дорогую машину. Но Трофим ведь все равно деньги не потратит. Для него пусть деньги будут в кармане, главное как это он любит выражаться, для бездомного это утреннее рандеву с улицей, с людьми, — чтобы не забывали.

Солнце ласкало дворик, отбрасывая по сторонам тени. Фрол перед окном, изучает газеты за прошедшее время. Рыщет глазами все объявления о продажи квартир.

Неожиданно перед окном появилась здоровенная детина. Она уставилась на Фрола, и с наглостью присущая таким рослым и сильным, спросила:

— Сторожуешь?

Через стекло голос был глухим и ещё более дерзким.

Фрол кивнул головой.

— Одноногого инвалида, где можно увидеть?

Фрол пожал плечами.

— Он, редкий гость.

Здоровяк обшарил глазами комнату. Фрол уловил его взгляд на костылях, что мирно прислонились на краю стола.

— Редкий говоришь, ну-ну. Ладно, мужик, сторожи дальше.

Как, только парень удалился, Фрол встал и, зажав костыли под мышкой, проковылял к дальней стенке. Прислонившись к обшарканной поверхности, он уставился на дверь.

Было слышно, как тихо скрипнула входная дверь, как шаркают ноги, ступая по развалившимся ступенькам. Взгляд Фрола уперся о филенчатую дверную перегородку и тупо елозил по поверхности. Стоило немного подтолкнуть сознание, и оно темными красками заглянуло за дверь, рисуя перед глазами две фигуры. Фигуры замерли перед дверью, прислушались, внезапная тишина их смутила. Они переглянулись.

Фрол усмехнулся. Сфокусировав свой взгляд в центр комнаты, он замер в ожидании.

Дверь не открыли, её вышибли. Не выдержав сильного удара, она старая, обточенная шашелем, просто развалилась на две части. Вместе с двумя вывалившимися дверными частями по инерции своего удара, влетел парень. Фрол поймал его взглядом и уже не отпускал. Парень даже не остановился, глядя на Фрола, он тут же споткнулся, упал на одно колено и, хватая руками воздух, открыв от изумления рот, рухнул ему под ногу. Детина, что вошел за парнем, остолбенел от увиденного. Одноногий инвалид, прислонив свои костыли к стене, как кобра в стойке, гипнотизировал свою жертву. Атлет дернулся в сторону выломанной двери, но взгляд одноногого пригвоздил его к косяку. Гипноз с его свойством проникать вглубь человеческого сознания парализовало его силу и волю. Здоровяк, прижавшись к дверному косяку, лишившись своего человеческого «Я», испугано взирал, на того, кто мог повелевать. Повелитель же, медленно вдоль пояса поднял руки, разжал ладони, приблизив их к лицу, потом резко, как будто толкая некую энергию, выбросил руки с открытыми ладонями в сторону атлета. Детина, почувствовав поток невидимой энергии, дернулся головой и, расширив ещё сильнее глаза, сполз всем телом на пол. Сидя он так и замер, живой, но утративший возможность мыслить.

Фрол взял костыли, переступив через лежавшего парня, подошел к старому разложенному дивану. Присев на край его истрепанной обивки потянулся к низу, запустив руку, вытянул кожаный портфель. Деньги из портфеля он растолкал по карманам, папку положил в портфель. Защелкнув замки, сильно запустил тесненную кожу назад в темноту под диван. Он ушел, так и не оглянувшись, прихватив лишь старые газеты.

Главный опер капитан Туреев, положил на стол майора протоколы и самолично написанный отчет за проделанную работу. Майор просмотрел бумаги, потом посмотрел на капитана, ещё раз взглянул на отчет.

— С этими всё ясно, протоколы они и в Африке протоколы. А, это, что за депеша?

— Отчет товарищ майор.

— Слушай Туреев, отчет в моем понимании это две, три страницы, а что у тебя. Спешное официальное уведомление.

— Товарищ майор мои ребята загружены. У каждого по два дела. С этим делом всё ясно. У одного сердце остановилось, другой испугался. Ну не поделили, подрались, кстати, пострадавшие из братков. Заявлений ни от кого не поступало. Местный «бомж», он как бы там сторожует, вообще их первый раз видит.

Майор откинул бумаги в сторону.

— Как у тебя капитан всё легко и просто получается. Нет заявлений, нет проблем. Иск никто не предъявляет можно дело считать, закрытым.

— Так если с каждым глухарем работать макулатуры много, и только.

— Вот, эта вся наша милиция. Щит и меч нашей страны. Но в этом случаи ты ошибся.

Майор открыл на столе папку, вытащил от туда несколько бумаг, и протянул капитану.

— Ознакомься ещё раз со своим отчетом двух дневной давности. Обрати внимания на заключения экспертизы. Случай в сквере и побоище в старом бараке, каким-то образом связаны. В том и другом происшествии двое пострадавших, два с остановкой сердца, два других или в коме, или в явном психическом испуге. Если провести маленькую кривую с одного места преступления к другому интересный зигзаг получается. Ты не заметил. Неизвестность, — плохая тетка, капитан. Так, что забирай своё сегодняшнее, связывай с прошедшим и ищи неизвестное. Завтра с подробностью и своими соображениями, жду у себя. Нюхом чувствую, — майор указал пальцем на бумаги, — дело не простое, и стоит отложить несколько мусорных дел для одного, но стоящего.

Капитан собрал бумаги, выпрямился.

— Разрешите идти?

Майор уже занят, он в других бумагах. Махнул рукой, «иди мол, не мешай».

Недовольный капитан, не заходя к себе, свернул в отдел.

В отделе четверо молодых опера прилипли к экрану компьютера. На мониторе игра на раздевания. Молодость в азарте, жмут под восторженность кнопки, снимая женские аксессуары. Капитана не видят, он скривился и из-за спины, набатом:

— Какого преступника ловите опера?

Все, в рассыпную за свои столы. Монитор горит, девица полураздета, томит взглядом на капитана, показывая свою упругую свежесть.

Капитан тушит игру и желания, поворачивается к своим подчиненным.

Всё с такой же, отрицательной физиономией, говорит:

— Ну и, что это за раслабуха? Если майор бы вошел?

— Перерыв у нас товарищ капитан. Небольшая зарядка для нервов. Психологи утверждают, нет ничего лучше отдыха, как натянуть нервы, потом их резко отпустить.

— Это ты Гурьев на что намекаешь. Может и правда попросить у майора пару девиц для сброса энергии, зачем вам бедным на сухую у монитора нервы трепать.

Капитан окинул взглядом оперов, у них довольные улыбки.

— Лыбу перестали давить, и всё внимания на меня. Дела сегодняшние, оперативные свои на ночь оставьте, если вдруг сна не будит. Сейчас занимаемся, как сказал майор, ну очень важным делом. И так, — капитан смотрит бумаги, потом продолжает, — пятого числа в тринадцать ноль, ноль. Сквер. Двое пострадавших. Версия о несчастном случаи. Отметается. Гурьев, ты как знаток психологии покопаешься в жизни каждого пострадавшего. Не забудь с настоящей их жизнью, заглянуть в прошлую. Остальные работают с вчерашним происшествием. Переверните эту старую ветхость, ещё раз допросите этого бомжа. Переройте их телефоны, если им эти дорогие штуковины были по карману, все разговору, даже те где они поздравляют своих мам и проституток. Узнайте? Почему и зачем эти две громилы оказались там? Главное не забывайте, что два случая в сквере и доме, связаны. И потому, каждая найденная мелочь может быть цепочкой одного преступления. Работаем без ажиотажа, спокойно, но с усердием. Оперативность тут конечно не помешает, но с умом. У меня всё господа офицеры, запрягайте коней и вперед.

Виктор прилетел поздно ночью. В аэропорту его ждали двое ребят из шестого отдела, а на стоянке, поблескивая черным цветом, роскошная иномарка. Забравшись в кожаный салон, Виктор присвистнул:

— Шикарно живете.

— Какой гость, такая и техника, — сказал один из парней.

— Спасибо не забуду. Эскорта хоть сзади нет?

— Не обижайтесь Виктор Андреевич, шеф сказал встретить как гостья, мы и встречаем.

— Сводку прихватили?

— Конечно. Как вы и просили, все «ЧП» за три месяца.

Парень протянул небольшую кипу.

Машина мягко набирала скорость, Виктор, развалившись на заднем сиденье, смотрел на ночное шоссе.

— Виктор Андреевич номер в гостинице забронирован на ваше имя. По этому телефону, — парень развернулся и передал визитку, — можно вызвать нас. Мы на всё ваше пребывание здесь, прикреплены за вами. Так, что не стесняйтесь, пользуйтесь нашими услугами в любое время суток.

— Благодарствую, но я думаю, пока я буду разбираться, и искать нужное, вы можете на два дня уйти в загул.

— Загул, это хорошо, но такого мерина, — парень похлопал по дорогой кожаной обшивке, — со своего кармана не накормишь. Придётся в глухой подворотне, убаюкивать себя музыкой.

— Что, же ты Миша такую дороговизну выпросил?

— А, вы у нас Виктор Андреевич, бизнесмен. По статусу дешевизна не положена.

— Тогда, выписывайте командировку, и дуйте по родным местам нашей знакомой, Виктории Александровны. Думаю, два дня вам хватит, прошерстить все её прошлое. Подышите старой наивной провинцией. Говорят, там девушки ещё помнят Наташу Ростову и читают письма Онегина, может и вы столичные пижоны, пристраститесь к высоким и простым чувствам.

— Ошибаетесь, Виктор Андреевич, провинция сейчас дышит алкоголем и фимиамом из марихуаны. Местные же провинциалки, как говаривал Владимир Высоцкий, ошметки хромосом, огрызки божественных генов.

— Ну, ты на счет «божественных генов» немного того.

Парень за рулем резко крутанул влево.

— Ну и ездок, — сказал он, круто обходя на обгоне. Потом продолжил, — перебрал о генах-то. У этого подрастающего будущего одна алчность в глазах и ничего божественного даже ни на йоту нет.

— О, о, так у вас полный крах. Где же будете невест искать, если даже захолустье на рыночное отношение перешло.

— В отделе Виктор Андреевич. Сейчас сильно круто и модно стало, поступать в высшие учебные заведения Министерства Внутренних дел. Вот мы с Колей и ждем красивую, но послушную молодость

— Ага, с уставными взаимоотношениями, — добавил Коля.

Парни оба рассмеялись. Виктор принял шутку, тоже улыбнулся. Ему нравились эти ребята, их оптимизм, размешанный на юморе, вселял надежду, что не всё так, «сухо», там, где «совершенно секретно».

Гостиница была в центре, в том месте, где много света, стекла и золоченых пластин с надписью или рисунком. Черное авто подкатило к самим ступенькам. Виктор еще раз прокрутил в мыслях, всё ли сказал, всё ли объяснил. Удостоверившись, что всё, что надо сказано, на прощание лишь добавил:

— Вы, там, в командировке галопом не бегите. Проверяйте всё, мне нужны только Факты. «Может быть» или «я думаю», мне не подходит.

Он вышел.

Лакированная дороговизна ещё немного подождала его, входящего в широкий стеклянный проход гостиницы, потом, шумя резиной о шероховатый асфальт, покатила в темноту.

Фрол на привокзальной улице наконец-то снял квартиру. Жизнь без паспорта с одним лишь медицинским уведомлением о том, что он человек «не помнящий», оказывается, не имеет смысла. Все, желают знать какого ты рода и племени. Все любопытны, что им человек, главное документ. Он даже удивился, когда на привокзальной квартире был только один вопрос, «деньги вперед». Видать вокзальная жизнь идет совсем другим путем.

Перед заселением Фрол на полчаса заглянул на почту, отправил срочную телеграмму в школу. Появившееся волнение слишком часто стало теребить проснувшиеся мысли. От этого холодный дискомфорт, неуклюжесть во всем. Приходиться искать тихую заводь, хорошо действует старый городской дворик, в нем уныние бальзам для его души. Только после этого, малость успокоившись, появился в засаленной чужой квартире наводить на себе марафет.

В ванной завершил последний штрих, последнюю полоску густой пены со щетиной, одним движением бритвы к новому лицу. Посмотрел в зеркало, наконец-то вернулся. Костыли под мышками, как опора, грубо давят. Вот они то, чужое, а так все прежнее, лицо, глаза, острый подбородок, но самое важное это мысли, свои родные. Там в отражении антипод после тяжелых мытарств, обрела своего хозяина.

В комнате темно, уже за полночь. Окно настежь, луна в полной своей красоте стелет свой свет в квартирную тишину. Фрол семенит вглубь комнаты, подставляет себя в лунное отражение. Вдыхает глубоко, как будто затягивает в себя это лунное безмолвие. Глаза открыты, они перестают видеть левые и правые рисунки, они слились с таинством серебреного отлива, они уносят его. Костыли падают, он не слышит их шума, он вытянут, он сейчас — связь.

Мысли тянут его по светлому коридору, коридор с разветвлениями, но ему не интересно, что там, в закоулках, ему надо вперед. Он поднялся, насколько это было возможно, и посмотрел вниз. Внизу был совсем другой город, его полосатил туман жалкими обрывками съежившихся облаков. Фрол с трудом растолкал густую сырость и, просунув себя в дневную свежесть утреннего города, пролетел несколько кварталов над еще спящими улицами. Около старого особняка врезающего шпилем в небо остановился. Зрительно прошелся по окнам и на одном из них замер. Заставлять томиться сознание не пришлось, оно, как старое знакомое, без спроса заглянуло в прозрачную перегородку.

За окном, за рабочим столом сидел седой, Андрей Павлович. Он дремал, наклонив свою седую шевелюру на грудь. Вдруг, как будто его кто-то тронул, вздрогнул. Открыв глаза, внимательно посмотрел на окно.

Передача мыслей затея сложная, единицам лишь исполнимая.

Днем старик уже тревожил мобильную связь.

Виктор откликнулся сразу:

— Я слушаю Андрей Павлович.

— Молния отбил телеграмму. У него большие неприятности. Букв мало и потому я не знаю, что произошло. Ему нужна помощь. Найдешь его на улице Привокзальной. Дом двенадцать, квартира шесть. Телеграмма была сегодня утром. Сейчас у тебя ночь, есть время поразмыслить.

— А, что тут размышлять, в принципе к искомому я добрался, осталось только найти его. Так, что беру такси и закрываю неизвестность.

— Не спеши, Фрол мастер и если он передал, что большие неприятности это не говорит нам, — «придите и заберите». Что у тебя есть?

— У меня на столе сводка «ЧП» за три минувших месяца. Сопоставив некоторые данные, я пришел к выводу, что исчезновения «молнии», это факт жестокого преступления. Самое смешное для нас, преступление оказалось спланированным. Мне не удается разгадать, как это могло произойти, как наш дока мог позволить себя так наказать.

— Вот в этом ты Виктор и разберись. Нам на ошибках, ой как дорого учиться. Проанализируй всё, оно ведь утро, вечера мудренее.

Две связи замолчали. Андрей Павлович протер глаза, посмотрел на светящийся циферблат. Десять тридцать в комнате за тяжёлыми шторами ещё пряталась ночь, и злая бессонница. Школа Иллюминатов со своей знаменитой «Теорией заговора», без государства и родины но с индивидуальной просвещенностью день начинала поздно. Школа глотало утро, проснувшемуся солнцу даже не хотелось заглядывать за зеленные портьеры этого серого плаксивого здания. Лишь к концу дня его могли пригласить на два часа на озарение, постижения истинной природы человека.

Мужчина из джипа, что накануне нагло разъезжал по больничному дворику, цокал каблуками по белому мрамору. Он нагло распахнул резную дверь гостиной и тут же был остановлен расторопным охранником. Охранник молчаливым жестом указал на мягкий диван, предлагая подождать. Мужчина скривился, он был не из тех, кого так легко могли остановить, да ещё так просто указать на место. Гримаса явно озадачила охранника. Настойчивость с искаженным лицом стояла и не хотела подчиняться. На счастье противостояние быстро разрешили противоположные двери. Они с шумом раскрылись и появившийся старый китаец в сопровождении второго охранника, дал возможность двум непримиримостям сбросить с себя воинственный вид. Китаец, опустив голову, проследовал, около них молча. Охранник же наоборот, посмотрев на своего напарника, кивнул ему головой. Тот сразу опустил руки, сделал шаг в сторону.

Гримаса мужчины переросла в ехидную улыбку. Он с явным достоинством прошел в открытый кабинет. Охранник лишь посмотрел в спину, злобно так, но в спину и с раздражением закрыл за наглецом дверь.

Наглец же наоборот довольный своей гордостью, вошел в кабинет.

Кабинет, увешенный и заставленный старинной культурой, скорей напоминал музей поддержанных и поношенных вещей. Зажженный свет за плотно закрытыми гардинами не приближал его к уюту. Яркий свет, падающий с потолка и стен, не мог пробить тяжелую усталость отжитой старины. Прихоть хозяина не открывать окна. Прихоть хозяина жить в прошлом.

Посередине кабинета полусферический медный макет земли, поставленный экватором на хрустальную треногу. Вокруг этого шедевра расставлены просторные стулья с подлокотниками, выгнутыми ножками и обтянутой золотой обивкой. Такой вот себе круглый стол, для тех, кто с мечом.

Смело, усевшись на одно из кресел, мужчина три раза стукнул своим перстнем по медной сфере. Сфера загудела глухим звоном, будто колокол, замурованный в каменной кладке.

Тут же из-за потаённой комнаты, скрипит старческий голос:

— Мальчишка, уважай старость.

— Ваша старость очень медленная, — отпарировал мужчина.

Не прошло и минуты, как потаённая дверь распахнулась. Вышедший старец, толи мудрец с эпохи Хайяма, толи злой колдун из темного царства, образ размытый. Ибо все его внешнее сходство подходило, как и к одной стороне, так и к другой.

Старик на ходу поправляя складки своего халата, упрекнул наглеца:

— Медленная говоришь, так это ведь не от того, мой дорогой, что устала. Это оттого, что мыслей мудрых много.

Старик прошел к столу, расстегнул золотой портсигар, вытащил папиросу и, постучав её о золото, прикурил.

Только потом он сел рядом и в том же тоне, произнёс:

— Ответь мне, что могла твоя молодость? Что могла моя молодость? Сильная, быстрая, ловкая, — но глупая. Молодая головушка она ведь только отнимать и прибавлять и умела. Были как всадники по головам и спинам вперед, только вперед. Скольких людей мучениями извели, близких, преданных, так просто на плаху отдавали.

Старик глубоко затянулся и тут же закашлялся.

Мужчина посмотрел на старика.

— Кирилл Романович, как вы можете сочетать эти противоположности. Китайскую пальцевую акупунктуру, и все разрушающий табак. Смысл лечить себя массажем, если тут же затягивать никотин.

Старик, откашливаясь, махнул рукой.

— Привычку Серёжа только смертью вытравишь.

— А, мудрые мысли, что же они не борются. Мы молодые хоть и лишены мудрости, но если сказали, хватит, значит хватит. Ломаем свою привычку, меняем характер потому, что надо и заметьте Кирилл Романович делаем это очень легко.

— А это Сергей Николаевич всё потому, что годы у вас впереди пустыми вагонами в отстое стоят. Вот когда ты Серёжа по всем своим вагонам пройдешься, да в каждом вагоне свой багаж, свою ношу с житейским барахлом оставишь, вот тогда и задашь себе вопрос. А легко ли ломать прожитое? Жизнь и смерть. В середине этих материй, вокзал. Вот там-то ты и бесишься.

Старик опять затянулся, но сейчас с наслаждением, будто табак в своём дымном распаде имел вкус.

— В эпоху царя «Вокзал» означал увеселительное заведение.

Сергей посмотрел на старика.

Старик тоже взглянул на Сергея.

— Правда, правда. — Сергей закивал головой. — Строился концертный зал, к нему присоединяли ресторан и давали простое название, «Вокзал».

Старик, выдохнув затяжку, синей струйкой, произнёс:

— У царей всё по-другому. Видно к смерти они готовятся с самих пеленок. Видно с Богом с малку дружбу ведут. Вот и не дал им Всевышний, остановки. Ну ладно Сережа давай-ка, — он привстал, дотянулся рукой к столу, там замял папиросу в пепельнице, снова присел, продолжил, — отгоним наше «настальже» и займёмся делами мирскими. И так, однажды в летний августовский день кто-то влез в нашу игру. Этот кто-то не только влез, но и оказывается, уже сделал нам шах.

Старик внимательно посмотрел на Сергея.

— Ты и сейчас утверждаешь, что это просто одноногий прохожий? Простой прохожий взял так просто вырубил наших людей, да ещё в придачу наш портфельчик прихватил. Наверно кожа тесненная, ему понравилась.

Сергей развел руками.

— Я, Кирилл Романович опираюсь на события, которые реально произошли.

— Ты, что смеёшься. Ты, что думаешь, совет примет твой сказ про богатыря на одной ноге. Ты понимаешь, о чем ты хочешь докладывать. Вырвано сознание у лучшего мастера Ордена. Погибает от разрыва сердца, черт возьми, высокого класса единоборец, — старик перешел на высокий тон, — про сумиста я вообще молчу, такая детина и в детском неврозе. Это, что? Что это Сережа? Кто за этим стоит? Мы, что, что-то упустили?

Старик встал. Он выкричался. Нервы у стариков всегда требуют бурных эмоций, после таких срывов мысли как-то правильнее делают свой вывод.

Теперь он за папиросой, снова в затяжке смотрит на подопечного.

— Молчишь?

— Думаю, Кирилл Романович.

— Вот видишь думать надо, а ты на нас стариков, медленные мол. Головушка она дана не для того, чтобы быстро перебегать от характера к характеру, а для того чтобы спросить себя. Зачем? Ну и, что ты надумал?

— Теорема получается.

— Так ты у нас Сергей Николаевич в прошлом научный сотрудник. Тебе математические утверждения устанавливать, как мне папироску выкурить. Подключай свои аналитические способност

— Пока одноногого не найдем, вопрос не решим. Я, Кирилл Романович, только одно могу точно и утвердительно сказать. За этим инцидентом ни кто не стоит, и не может стоять. Во-первых, информация черного портфеля настолько конфиденциальна, что даже если и произошла утечка, то вреда от неё ноль. Ключ к этому секрету, только у нас. Во-вторых, любая стоящая организация или группа людей, так по-дилетантски свои дела не делает. Остается одно. Некто оказался в не нужном месте, в не нужный час. Теперь этот некто, просто уходит.

— Дилетанты говоришь. Сейчас Сережа модно отдавать незначительные дела в руки этих самых дилетантов. Профессионалов оказывается, быстро вычисляют.

— Это не наш случай. У нас только похищение и побег. Никаких требований, никаких предложений.

— Ты забыл, нет наших лучших людей.

— Если бы не это, не было бы загадки.

У старика дымилась папироса, вот уже минут пять он не сделал ни одной затяжки. Он посмотрел на само съедающий табак и тут же бросил его остатки в пепельницу. Подходя к стулу, обронил:

— Кто этот оборотень?

— Как только гипнотизёр выдал мне информацию о одноногом, я не придал этому большого значения. Думал, что это кличка и гипнотизер стал свидетелем некой уличной разборки. Попросил ребят узнать о человеке с таким погонялом. Почему ребят потянула к этим бомжам, не знаю?

— Ну, теперь ты знаешь.

Мужчина развел руками.

— Чем больше я узнаю, тем больше я не знаю.

— Ты, это мне брось. Кстати уголовный розыск возобновил следствие. Они соединили два преступления в одно, и хотят найти истину.

— Надо же какая смекалка. Кто там такой умный?

— Они сейчас все умные стали. Государство подминает авторитеты, так, что своим опричникам стало хорошо платить. Быстрей надо Сергей Николаевич искать, а то, как бы ни вышло, что молокососы из «УГРО», не опередили.

— Пока они будут искать тень, мы найдем человека. Мы знаем, кого искать.

Виктор по привычке менял два раза такси. На привокзальную улицу он заехал совсем с другой стороны. Расплатившись с таксистом, прошел два квартала. Оказавшись у нужного дома, просчитал, куда будут выходить окна квартиры номер шесть. « Не умно, значит серьёзно», — подумал он. Все окна выходили на проезжую часть, да и дом напротив, давал возможность безбоязненно наблюдать как за квартирой, так и за её выходом. Для контакта ему надо всего пять минут, и потому магазинчик с широкими витринными окнами, что напротив, подходил как нельзя лучше.

Прихвативши первую попавшую товарную упаковку, Виктор пробрался к витринному стеклу и, делая вид, что изучает сведение о товаре, взглянул на окна, за которыми скрывался Фрол.

Несмотря на только что пробудившийся день Фрол уже был погружен в свое изыскание. Сидя в разваленном и наспех заштопанном кресле, он выписывал с газет номера телефонов всех социальных служб, которые предлагали помощь инвалидам и старикам. Мысль, летевшая с маленькой лавки, он уловил сразу. До боли знакомый почерк, так свободно и нагло передавать мысль мог только один человек. Фрол откинул газету, облегченно вздохнул, — « наконец-то». К окну он подошел, чтобы отдернуть вылинявшую штору пустить немного света, да и просто повторить, тому, кто внизу, — «заходи».

Сутки выделены капитану Турееву для выводов, оказалось недостаточно. Просидев целую ночь над всеми имеющими данными, он все же сумел вывести некую формулу, которая может, и не давала ясного ответа, но была на его взгляд правильной комбинацией, чтобы утверждать, — преступление не бытового характера. Прогнав свой сон парой кружек крепкого кофе, он вошел в кабинет майора.

Майор вешал свой китель. Выглянув из открытой дверки шкафа удивленно, произнёс:

— Ты, что капитан ночуешь тут?

— Да вроде того, товарищ майор.

Майор посмотрел на измятого капитана.

— Революционный комитет в действии. Хорошо выглядишь!

Майор скрылся за дверкой и уже оттуда:

— Ну и как тебе твёрдый стол и гадкий вкус выжратого никотина.

Но самое главное, — он закрыл шкаф, — стоит ли?

Потом тут же махнул рукой, идя к своему креслу, сказал:

— Молчи, я в твои годы тоже был таким. Ох, если попадется, что-то интересное всю ночь мог просидеть. Ты давай не стой, садись. Кофе будишь?

Капитан сел, и тут же на предложение о кофе замотал отрицательно. Майор заметил скривленную физиономию капитана, продолжил:

— Перебор. Ну, тогда давай о главном, вижу, не зря ночь заставил на себя работать. Укомплектован не на шутку.

На столе перед капитаном лежали не только протоколы, но и тот злополучный черный портфель. Туревич дернул плечами, мол, — «что имеем, то имеем». Он выждал паузу, переложил портфель, открыл протоколы. Потом посмотрел на майора.

— Вы, были правы. Два разных дня, два преступления имеют одно общее.

Капитан взял в руки портфель.

Майор с любопытством посмотрел на черную кожу, и указательным пальцем без слов в сторону портфеля, сделал вопросительность

Туревич закивал головой.

— Да, это и есть, то и за, что. Но вот странное дело. Портфель, вернее то, что в нем, ставши причиной всех разборок, попадает мне в руки без особого труда. Просто в подарок. Я на первый взгляд подумал, — Туревич открыл портфель, вытянул оттуда папку, — что ничего ценного, так макулатура.

Он развязал папку, вытянул несколько листов и протянул майору. Майор надел очки углубился в изучение. Не прошло и минуты, уже цедит сквозь зубы:

— Счета, фамилии. Фамилии, счета ничего больше я не вижу.

— А видеть и не надо, счета и фамилии. Парадокс в том, что таких фамилий и имен не встретишь даже в телефоном справочнике. Это конфиденциальный засекреченный документ. Если взять любую фамилию из этого списка и поиграть словами или слогами, можно составить весьма знаменитые инициалы. Вот только ключевого слова у этой шарады нет.

— И, что мы имеем?

— Только протоколы.

Капитан взял в руки протоколы, повертел в руках, отложил в сторону.

— Встретились двое. Сохненко Вадим Петрович, экономист на пенсии. Но видать с головой, так как, не смотря на свой преклонный возраст, работал в банке в отделе валютных операций. По моим расчетам ему и принадлежал этот кожаный ларец.

Туревич похлопал ладонью по портфелю.

— Второй без имени и фамилии. Молодой парень не имел при себе даже проездного талона. Удивительно, но его коматозное состояние хорошо оплачивается неким человеком. Этот человек перевел на счет больницы кругленькую суму, но чтобы сообщить хоть какие ни, будь данные о пострадавшем, как-то забыл. Что произошло на этой встречи загадка? Но то, что был третий очевидно. Он, прихватив портфель, скрывается. По его следу идет боевая единица. Они встречаются в старой развалюхе, и тут я потерялся.

Всю логическую цепь перечеркивает все тот же черный портфель. Мне его нарочно оставляют. Стоит ли похищать портфель, легко при этом, избавляясь от преследователей, чтобы просто оставить. Зачем? Может, испугались шума и подкинули, — « разбирайтесь-ка менты вы сами». Может это ниточка, которая ведет, к некому синдикату и мне дают понять, что это серьезно. Кто этот человек, который все так ловко расставил? Почему, если это так серьезно, разборки проводить в захолустном переулке в окружении бездомных бродяг?

— Что там за место, — спросил майор?

— Старый барак в переулке. Его давно готовили под снос. Прораб договаривается с местными бездомными о маленькой охране, чтобы пожили тут некоторое время сторожами. Обещает деньги небольшие, но бродягам лишь бы кров. Хлопнули по рукам и два бездомных, как две собаки стерегли чужое добро. Одного я нашел. Он, пока громили их комнатушку, за едой отлучался, другой, как в воду канул. С ним и тайна того злополучного дня исчезла, он ведь в той комнатушке стороживал. На участника не смахивает, калека на одной ноге. Ребята навели справки. Вместе с ногой он потерял память. В реабилитационном центре его хорошо знают, безнадежен, имеет только свою местную кличку, Трухан. Остается ему быть как свидетелем. Но так исчезнуть.

Майор просматривает еще раз бумаги черного портфеля.

— Ты об этом в своих протоколах упоминал?

— Да пока молчу, вот у вас совета хочу спросить.

— Вот и молчи капитан. Есть у меня хороший специалист по разгадкам, давай пока ему эти бумажки поднесем. Пусть в тайне помозгует, а мы с тобой наши непосредственные оперативные дела доделаем. Если бумаги серьезные, то рано или поздно нашим расследованием заинтересуются, потому, как с их стороны погоня есть, а портфельчика нет. Своих оперов не ставь в известность. Пусть ведут свидетеля. Не может ведь человек на одной ноге, да еще без памяти так просто исчезнуть. Если он нежелательный как свидетель, то должен быть труп, пусть ищут. Да, вот еще что, братки, с какой команды? Может, стоит с другой стороны посмотреть.

— Смотрел я товарищ майор. Охранное агентство «Викинг», к ним не подрулишь. Всё по контракту, все по договору. Телефоны служебные на распечатку их разговоров нужны разрешения. А так как они сторона пострадавшая, то и служебное расследование ведут сами.

Майор вытянул шею, ухмыльнулся и иронически, съязвил:

— Где же ты самодержавие, как тебя в нашей системе не хватает. Развели частников сыщиков, все в законе, всё в законе. Ладно, не будим париться, разыграем мы простую комбинацию. Пойдем пешкой, так для игры, а потом посмотрим, как ответят. Соображаешь о чем я капитан.

Туревич пристально посмотрел на майора, потом перевел взгляд на портфель.

— Портфель?

— То, что в нём. Сдается, дали нам бумажки не для того чтобы мы искали, кто это сделал. Наоборот, чтобы мудрили, кому эти циферки принадлежат. Выходит Леонид Николаевич у нас один вывод, ждать. Одноногого найти не помешало бы, если он так внезапно исчез, значит, знает много. А если знает, то не только мы его будим искать. Надо бы слушок запустить, что опера бездомного Трухана ищут, ищут как свидетеля одного преступления. Он ведь слишком приметный обязательно кто-то, что-то усмотрит. Остальное, — майор сложил содержимое черного портфеля в папку, связал её, — под «грифом секретно», пока. Ты капитан сильно не усердствуй, глубоко не копай. Дай той стороне удостовериться, что ты расследуешь простую уголовщину. Пока мы не проштудируем бумаги лучше плыть по течению. Ты от каматозника хоть что ни будь, узнал или он и впрямь безнадёга?

— Да твердит, словно заученный устав. «Глаз Шивы, глаз Шивы».

— И, что это значит?

— Если считать эти слова как пережитое явление, то вырисовывается некий энергетический центр человеческого организма именуемым «третьим глазом». Я консультировался с психологами, они утверждают, что человек, попавший под влияния «третьего глаза» навсегда лишается рассудка. Глаз Шивы это обязательное принадлежность Бога. Он позволяет Богам видеть всю предысторию Вселенной.

Майор округлил глаза.

— Туревич тебя куда понесло. Ты заводишь дело на Бога?

Туревич развёл руками.

— За, что купил, за то и продаю.

— Давай пока не трогать память о прародителях человечества. Всевидящее око пусть будет легендой.

Капитан встал, стоя он сразу почувствовал усталость. Всё как-то опустилось, плечи, руки, позвоночник от натянутого, до смешного сутулого. Захотелось упасть на майоровский кожаный диван закрыть глаза, послать всё к черту и уйти в глубокий сон. Там, где ты настоящий со своей мечтой, со своим детством и друзьями.

Усталость сорвалась с губ:

— Разрешите идти?

— Разрешаю, но только домой. Иди, выспись, а то ведь часа через два никакие крепкие напитки не помогут. Маленький тайм-аут нашему делу не повредит. Зайди к своим ребятам, пусть по всем участкам разошлют сведения об одноногом, любом, но с костылями. Пусть задерживают и тащат в участок, там разберёмся. После этого чтобы я тебя в отделе не видел, до завтрашнего утра. Всё, ступай, — при выходе капитана, добавил, — не забывай тайна черного портфеля, только моя и твоя. Глаз Шивы ты пока вычеркни. Он если и появится, то это будет уже другое дело.

Туревич лишь пожал плечами.

— Как скажете.

Куликова Зинаида, накануне так удачно сдавшая квартиру одноногому инвалиду, в приподнятом настроении заполняла корзину всякими вкусными и дорогими продуктами. Расплатившись на кассе и упаковав весьма внушительную сумку, вышла из магазина. Пройдя насколько шагов, она услышала за спиной голос удивления.

— Петровна, ну ты и отоварилась. Я знал, что ты жадная, но не до такой, же степени.

Зинаида поставила сумку, подождала, пока с ней поравняются, и только тогда прямо в лицо, заявила:

— Это не жадность, это впрок. Жадность, когда воруют и всё мало. А у меня, как ты знаешь всё законно. Так, что Вася-Васечкин хочешь заработать, бери сумку и тащи мне домой.

Вася-Васечкин мужчина прилично подержанного вида, в кепке набекрень, расплылся в улыбке.

— Сколько Петровна, а то ведь голова не болит только у дятла.

— Бери сумку не боись, хватит полечить и опять сделать дурной твою голову.

Мужчина схватил сумку и тут же скривился.

— Что ты нагребла, тут же пудов эдак три будет.

— Хилые вы мужики стали, если пуд с килограммами путаете.

— Нет, Петровна, это вы бабы рвачками стали. От вас кроме, давай, давай ничего больше не услышишь.

— Хорошо жить не запретишь. Мы, что виноваты, если вам только стакан да песни подавай, об остальном голова не болит.

— Жизнь короткая для счастья Петровна. Всё, охватить всё равно не успеешь. Вот тебе повезло, квартирка есть, богатым мужикам сдаешь. А мне где рубль взять, я ведь станочник, а они нынче не входу. Без денег ни любви, ни хорошего имени, одно лишь «погоняло».

— Какие богатые мужики Вася? Один сброд вокзальный на квартиру лезут. Этот квартирант тоже несчастный калека, но с деньжатами видать, без разговору выдал мне за месяц вперед.

— Какой же он несчастный, если деньги карманы жмут.

— Когда костыли одну ногу держат и негде переночевать, разве деньги принесут счастье.

Василий остановился, поставил сумку и, глядя на Зинаиду, спросил:

— Одноногий?

— Ну да, а чего ты так всполошился?

— Это я Петровна удивился. — Василий взял сумку и, прибавив шагу, добавил. — Думаю, что это калека сам, одинешеньки, шастает по белу свету.

Зинаида, едва успевая за Василием, запричитала:

— Куда это ты так засуетился и сумка уже не в тягость.

— Забыл Петровна, совсем забыл, ждут меня.

Они остановились у подъезда. Василий поставил сумку около двери, а сам поспешил прочь. Зинаида опешила от такой помощи и уже в след Василию, закричала:

— Ну, ты и помощник, я бы по ровному и сама донесла, кто же мне теперь на этажи подымит.

Василий махнул рукой и язвительно, прокричал:

— Извини Петровна ты баба боевая для тебя четыре этажа не преграда.

Зинаида взяла сумку и уже себе под нос, прошипела:

— Прейдет козел за сеном, а сена не будет.

Василий не слышал да куда ему слышать, он мчится быстрым шагом вдоль домов, по переулку туда, где вокзальная площадь прямиком к табачному киоску. Колотит в дверь. Дверь тут же открывается и молодой парень слету, несет на него:

— Ты, куда ломишься, дома что ли?

— Не напрягайся зелень пузатая, одноногий на квартире у Зинке. Звони Викингу.

Василий прямо втащил парня в ларек и закрыл за собой дверь.

Парень достал мобильник и в удивлении, произнёс:

— Об-на у нас значит. Так мы кутнём сегодня.

— Это я кутить буду, а ты у меня на хвосте, только хвосты рубаются по самую задницу.

— Ты, не прав Вася, я связной. Ты без меня лесное «ау», — парень набирает номер, при этом продолжает шутить, — «ау», «ау», а его никто не слышит.

Ожидания на мобильной связи секундные, одно нажатие кнопки и на другой стороне уже слушают.

Парень, глотая слова, говорит, отвечает, снова говорит:

— Викинг, он у нас. Как, кто? Одноногий. Сто процентов, он квартиру снял у Зинки. Понял, хорошо. Будь спокоен, мы проконтролируем.

Парень прячет телефон, и уже Василию:

— Всё Васёк закрываем лавочку и к Зинке под окно. Стережём наши чаевые.

Василий приостановил парня.

— Слушай Филя, там ребята Фридмана золотишко скупают. Они по всем приютам одноногого инвалида разыскивают. Он вроде бы, как задолжал им. Я чего подумал, давай им предложим захват. Если это их инвалид пару сотен от них наверх получим. У Фридмана бугаи ещё те, тем более все со стволами, что им этого одноногого взять. Они у него про долги поспрашивают и нам отдадут, а мы его готовенького, связанного Викингу на блюдечке с голубой каемочкой.

Филя посмотрел на Василия.

— А, что неплохо было бы подарочек Викингу преподнести. Это же наш район мы, что не в состоянии провернуть дельце.

Они закрыли ларек, и направились на угол площади к белому фургону.

Фрол и Виктор сидели в маленькой кухне. Чай уже был выпит, да и разговор подходил к концу. Виктор встал, подошел к окну.

— Боюсь, боюсь оказаться на твоем месте. Страшно когда чувства берут верх над сознанием.

— Да Виктор, мысли они ведь чувствуют себя комфортно только в своей среде, там, где действует закон холодного расчёта. Нас учили думать, разговаривать, убивать, только этим серым веществом. Учили что сознание, с его свойством жить с живым воображением, может привести к обретению конечной истины гораздо быстрее и надежней, чем пресловутый здравый смысл. Наши тренированные мозги освободили нас от чисто человеческих свойств, — мы сверхчеловеки. Так нас заучили и так мы думали. Но оказывается этот определённый порядок, даёт сбой. Чувства заходят в мысли, как морфий тепло и легко. Пресловутый наш сознательный элемент разваливается, на множества человеческих хочу, и боюсь. Он просто бессилен перед натиском сердечных чувств. Это не страшно Виктор, когда отключаются мозги, а работает сердце.

— Стоп Фрол, ты же едва выжил после сердечной агонии, и опять за чувство, которое разрушает сознание. Любовь, слово, которое ты так боишься, не заложено в нас. Как любил поговаривать наш генерал, мы воины-тени. Но на счёт сбоя в системе, на дальнейшее в наших учебных пособиях надо разработать курс противоядия.

— Разве можно от сердечного влечения найти противоядие. Для таких, как мы, лучшая сыворотка, смерть. Скажи мне, как можно избавиться от того, что прошло, заметь, прошло через сознание и засело глубоко в сердце. Я не могу забыть её глаза, её голос это сильней моего, Я. Несмотря даже на то, что они пришли меня убивать…

Фрол не договорил. Там в темном коридоре щелкнул замок и через секунду крепкий парень, держа перед собой пистолет, стоял перед ними. За ним замелькали тени, они проскользнули в комнату.

Удивленный Виктор прислонился к окну, посмотрел на сидящего Фрола. Фрол как-то безразлично смотрел на парня.

— Ты ждал гостей — спокойно спросил Виктор?

— Для меня это неожиданность.

Парень занервничал. Он судорожно стал переводить пистолет с толстым глушителем от одного, к другому. Потом, не выдержав короткой тишины, процедил сквозь зубы:

— Заткнитесь уроды.

Виктор так же спокойно и на удивления даже мелодично, произнёс:

— Не нервничайте молодой человек, всё будет так, как вы захотите.

За спиной парня засопели дружки, они топали по коридору.

Один из них, крикнул:

— Стас, всё чисто.

Как только он это произнёс, парень развернулся к дружкам лицом и, держа наготове пистолет, выстрелил два раза. Двое упали, даже не успев понять, что происходит. Потом повернулся к Виктору и Фролу, обдал их отрешенным взглядом. Поднес пистолет к виску и нажал на спуск. Пуля глухо прошла на вылет, вынесла пол черепа и вместе с кровавым месивом врезалась в дверной косяк. Парень, так и не закрыв глаза, рухнул прямо на стол, разбив блюдца и чашки.

Фрол посмотрел на Виктора.

— Смиренно сознавая ответственность за дело, доверенное мне, я клянусь, всегда чтить высокое призвание нашей почетной профессии, исполнение обязанностей, являющейся как искусством, так и наукой.

Виктор тут же продолжил:

— Исполняя свои обязанности, я буду, словно хирург искоренять преступную заразу, паразитирующую на теле нашего общества, словно художник, я буду стремиться к тому, дабы выполнение любого задания стало шедевром.

Фрол улыбнулся.

— Мы всегда были вместе.

Виктор дернул подбородком в сторону лежащих тел.

— Мы правильно сделали?

— Если не мы их, то они нас.

— Быстро они нашли тебя.

— Я сейчас фигура заметная, а их почта всегда работала быстро.

— Таксисту я заплатил за два часа ожидания. Он стоит через переулок. — Виктор посмотрел на часы. — У нас двадцать минут. Выйти не замеченными не удастся, попробуем на колёсах, следы замести.

Фрол кивнул головой.

— Надо уходить.

Он встал, с трудом на костылях пропихнулся через парня. Неожиданно обернулся, взглянул на вытекающую кровь из простреленного черепа.

— Странное дело, портфель я оставил органам и браткам, как бы и не нужен. Какой им интерес валить пустого. Как свидетеля? Так бумаги с секретом.

— У них нет информации, что портфель у оперов.

— Будь спокоен информации у них предостаточно. Вот если только опера нарочно утаили находку.

— Слишком просто, хотя, я бы тоже так поступил.

Фрол пробираясь вдоль тел, продолжает размышлять:

— И подставил под удар главного свидетеля.

— А, что им приходится делать. Тайну портфеля, так быстро не разгадаешь. Приходится жертвовать тобой.

Вскоре их силуэты исчезли в темном коридоре, за ними щелкнул дверной замок, и комната погрузилась в страшную тишину с запахом крови и пороха.

Охранное агентство «Викинг» прибыло с опозданием. Сергей Николаевич заглянул в темный коридор, этого ему было достаточно, что бы ни продолжать дальнейший осмотр квартиры. Злой, он вышел на маленький пятачок площадки перед квартирой, посмотрел на испуганных птенцов Филю и Василия.

— Что бойцы обосрались? Я просил только подождать никакой самодеятельности.

Крепкий парень выглянул из квартиры и вопросительно, спросил:

— Сергей Николаевич, что делаем? Квартира пустая ничего интересного. Ребят уложили на месте, только вот один из них, кажется самострел.

— Что значит самострел?

Сергей Николаевич повернул к парню искривленную физиономию.

— Да вроде, как сам себе пол черепа развалил. Всё на это указывает.

Сергей Николаевич немного подумал потом, сказал:

— Закругляйтесь. Вызывай Ментов, пусть разбираются. Протокол расследования, как ни — будь, у них выпрошу. Сейчас не до этого, — посмотрев на двух гавриков, добавил, — ну и что дальше.

Филя сразу скороговоркой:

— Одноногий вышел с каким-то мужиком. В переулке их ждал таксист 2420В. С. Мы хотели как лучше.

— Хотели как лучше, а получается, как всегда, — злобно произнёс Сергей Николаевич.

Два охранника вышли из квартиры, прикрыли дверь и начали спускаться вниз. Сергей Николаевич пошел за ними. Спустившись на несколько ступенек, развернулся.

Посмотрев на испуганных пройдох, произнес:

— Ментам на глаза не попадайтесь, если же вдруг угораздит. Ничего не видели, ничего не знаете. Через минут сорок вся сатрапская рать будет тут, так, что советую, исчезнуть отсюда поскорей.

Они замотали головами и лишь невнятно еле слышно, с двух уст, произнесли:

— Да, мы.

— Да, нас.

Он язвительно улыбнулся.

— Ликбез, — и быстро стал спускаться.

Его машина стояла около подъезда, он быстро вскочил в открытые двери и джип рванул с места. На повороте перед светофором машина притормозила. Николаевич негодовал, составленная им пирамида рухнула, оставив после себя одни новые вопросы.

— Коля пробьёшь такси 2420ВС. Пассажиры были заметные, может, что-то узнаем интересное. Хотя процент маленький клиенты смотрю профессионалы.

— Сделаем Сергей Николаевич. Значит, выходит у одноногого появился хозяин?

— Значит, выходит, — задумчиво произнес Сергей Николаевич.

— Я вот, что хочу сказать Сергей Николаевич компания то неместная. А если неместная, то возникает вопрос. Кто её пригласил?

— Это не один вопрос, который хотел бы я узнать. Вопросов Коля много. Внутренняя моя сущность шепчет мне, что, не пора ли нам убраться с этой стези. Мы или не успеваем, или опаздываем. Наша потеря в крепких руках. Но это ещё полбеды. Основное несчастье, как не прискорбно это слышать, мы не знаем, с кем играем.

— Разве это игра, кино какое-то со стрельбой и бегством. Не знаю, откуда они, но так со страху всех валить, могут, только командировочные.

— Есть и другая категория.

— И, что эта за сумасшедшая категория.

— Плаща и кинжала. Ты такой категории Коля не проходил. Но это всё мои догадки. Кто бы они небыли они явно недовольны. Только вот не пойму, когда мы им дорогу перешли?

Джип сделал крутой поворот и выскочил на главную улицу. Сергей Николаевич тут же засуетился.

— Давай меня загород к Романовичу, а сами пробивайте таксиста. Потом загляните к Мальцеву, узнайте о расследование на привокзальной. Прошу вас ничего лишнего. Осторожность, ещё раз осторожность. Если повезёт узнать маршрут одноногого, сразу звоните мне.

— Если запеленгуем его берлогу?

— Берите под наблюдение.

Машина набирала скорость, приятно подул ветерок, прогоняя духоту дорогого салона.

Виктор и Фрол поменяли такси. На втором авто проехали две улицы, свернули к салону дорогих причесок. Тут отпустили таксиста. Не взглянув друг на друга, почти одновременно зашагали к салону.

Они мыслили одинаково, они крутились в одинаковых жерновах, они жили в одном мире, где не было права на ошибку. За всё отвечал мозг, он был приемником и передатчиком. Натренированный и воспитанный он во время менял частоту настраивая их на жизнь под приказом. Система, которая годами заучивалась, делала их воинами одиночками, холодными и расчётливыми, без чувств и сожалений. Так они думали, так они жили. Пока одному из них незнакомое чувство, пробив брешь в сознательном нельзя, больно кольнуло сердце. День, всего лишь день и этого было достаточно, чтобы сердце взяло верх, чтобы сознание, увидев свой эгоизм, отступило. Теперь один знал, что прекрасное чувство, с первого взгляда, так приятно томит и манит, и тут же обезоруживает, но нисколько не пугает. Второй же пугливо вглядываясь в товарища, никак не мог понять почему, внушаемая аксиома сознательного превосходства, вдруг перешла в банальную теорему, требовавшая доказательств.

В салоне работал кондиционер, приятно крутились запахи, щелкали ножницы, жужжал однообразно «фен». Мастера были заняты. Виктор взглянул на Фрола, тот кивнул головой.

= Подождем.

Они уселись в небольшой зеркальной комнате для ожидания. Фрол потянулся к журналу стильных причесок. Виктор включился в мобильную связь. Пока соединялся номер, он, указывая на журнал, пошутил:

— Выбери самую стильную, я оплачу.

Фрол принял шутку.

— Думаешь, прическа изменит моё мировоззрение.

Виктор пожал плечами.

— Так считают стилисты. Меняя имидж, меняешь характер, а с ним своё «Я».

— Поменять «Я», сомневаюсь.

Тут Виктор поднял палец, останавливая собеседника. Заработала связь. Несколько секунд прослушав абонента, он тут же ответил:

— Салон причесок, Ждановская 40. Миша у меня к тебе просьба по пути сюда узнай, кто Печёрский район ведет. Меня интересует дебош в Лермантовском переулке, в доме под снос. Да, всё, фамилия следователя, ход расследования общим всё, что накопаешь.

Виктор выключил телефон, и уже серьёзно Фролу:

— Минут через сорок за нами приедут. Так, что у тебя есть время изменить свой убогий вид. Мастер уже освободился, — Виктор кивнул в сторону рабочего зала.

Фрол встал, протянул журнал Виктору.

— Пока мне будут делать джентльменский вид, найди себе подходящий имидж, а то шибко серьёзен.

Виктор взял журнал.

— Спасибо друг.

— Не за что.

Фрол поковылял к мастеру.

Виктор уже ему в след:

— Стригись и думай, что делать будим. Может всё к черту и домой.

Фрол не ответил.

В просторном гостиничном номере четверо. Двое молодых ребят из шестого отдела украдкой любопытствовали фигурой одноногого. Он переодетый и мастерски поправлен парикмахером, уже не напоминал несчастного из драмы уличных ужасов. Серый костюм и строгий цвет черной рубашки подходил к образу тайного агента, но не инвалида на одной ноге. Все четверо в креслах, за круглым столом, за коньяком и легкой закуской. Фрол никак не мог допить коньяк. Он делал маленькие глотки, наслаждаясь вкусовым букетом. Он вертел бокал перед глазами, умиротворяясь игрой цвета и солнца.

Виктор не выдержал его ребячества, прервал тишину:

— Фрол, возвращайся.

Фрол опустил бокал, зажал его в ладонях, посмотрел на Виктора.

— Ты услышал всё, — продолжил Виктор.

— Всё, — спокойно ответил Фрол.

— Твоё решение?

— Хотелось бы продолжить знакомство с Викторией Александровной.

— Проверить себя?

Фрол пригубил коньяк, сделал глоток.

— Скорее всего, вернуть себя. По бумагам я, как бы и муж ещё.

— Где же её найдёшь, она птица пугливая. Кстати, — Виктор посмотрел на ребят, — откуда, наша Вика опасность почувствовала.

— Паж её, шустрый малый. Он как мусорщик всё под белый лист, а тут оказия, не досмотрел. Да и мы не вовремя с вопросами. Вот вам и бега, — Михаил окинул всех взглядом, продолжил, — хотя, хочу заметить интуиция у неё на высшем уровне.

— Чутьё её, вот-вот на задворки побежит, — тихо сказал Фрол, потупив взгляд себе под ноги.

— Это почему же, — удивился Виктор.

Фрол лишь хмыкнул:

— Розыск на неё не объявлен, зачем же красоте, да ещё с деньгами взаперти сидеть. Обеды, ужины в дорогих ресторанах это как дань себе красивой. Сбежит интуиция, не выдержит высокомерия.

Миша удивленный такой логикой, вставил свою заметку:

— Фрол Арсеньевич с таким успехом можно и заграницу. Всё своё у неё с собой, зачем ей по лезвию ходить.

— А лезвия ведь нет. Вернее оно есть, но оно с нашей стороны. На её стороне профессиональная осторожность и одни вопросы. А так, как она женщина гордая и не любительница оставлять за собой шлейф грязного прошлого, то вопросы, на которые надо ответить, ой, как её будут мучить. Выходит, что заграница должна подождать, если хочет спать спокойно.

— Хорошо.

Виктор налил себе коньяк, уютно умостился в кресле.

— Это оставим молодёжи. Тем более что у них в арсенале имеется маленькая зацепка.

Ребята удивленно переглянулись.

Виктор посмотрел на ребят, глотнул коньяк и с лёгкой укоризной, высказался:

— Шеф у вас ребята золотой человек, всё дал вам. Весь свой опыт, разжевал, разложил. Вот только логики, размышлений вам не хватает. Всё же делаете правильно. Когда первый раз к Чернявской Виктории Александровны с вопросами приходили, под домом машины все переписали?

— Да.

— Да.

Ребята ответили в один голос.

— Тогда размышляйте. Помните, что театр начинается с вешалки, а сыск с мелочи.

Михаил засуетился, похлопал себя по карманам, пошарив внутри пиджака, вытащил блокнот. Листает записи, находит нужную запись.

— Горького 23, четыре подъезда. Всего шесть машин.

— Три часа хватит?

Виктор посмотрел на часы.

Ребята встали, Михаил, пряча блокнот, ответил:

— Да, тут-то дел на полтора часа, ни больше.

Виктор одобрительно кивнул.

— Тогда на другие полтора часа загляните в аэропорт. Закажите на послезавтра два билета рейс двести шестьдесят.

Михаил посмотрел на Фрола, тот задумчив, будто не слышит, потом на Виктора, дернул плечами:

— Закажем.

Ребята вышли.

— Ты прав, мстить за измену, за любовь, за жизнь нам не дано.

Проговорил Фрол, даже не взглянув на своего друга.

— Человеки. — Виктор поставил коньяк. — Любить, ненавидеть смысл их жизни. Ты и я мы выше этих понятий. Мы подымаемся вверх, смотрим вниз и нам совсем неинтересна эта мышиная возня. Потому, что наша философия рассудительна и спокойна. Мы ждем смерти лишь для того, чтобы идти дальше.

— Значит наш мир без солнца, — ответил Фрол, посмотрев Виктору в глаза.

Виктор выдержал его взгляд, взял опять рюмку, откинулся на спинку кресла, сделал глоток.

— Что, такое солнце?

— Это правда, которую не спрячешь.

— Но зачем она нам, ведь с ней тяжело идти.

— А не трусость ли это?

— Трусость, когда бегут. Трусость чувство. Слабость человеческая.

Разговор прервала мобильная связь.

Виктор поднял трубку.

— Говорите.

Он слушал, молча и долго.

Фролу эти минуты показались длинными, стало скучно и как-то одиноко. Допив коньяк и сунув в рот дольку лимона, он погрузился в свои мысли.

Не хотел, но наглая родившаяся память опять показала глаза, её, губы, её. Он с ней в тот последний вечер. Она в приподнятом настроении лукаво стреляет в его сторону. Он открывает шампанское. Отказаться не возможно, она просит ласково, за её удачу, за её экзамен. Потом после первого бокала кладёт свою руку на его, у него дрожь по телу, по всем фибрам. Она просто просит посмотреть его прошлое. Он уходит, приносит альбом старых фотографий. Последнее, что он помнит это глаза, уже холодные, эти губы в злой улыбке.

— Ну, вот кажется и всё.

Услышав голос Виктора, Фрол вернулся.

Виктор допил коньяк, потянулся за лимоном и уже с кислым привкусом во рту, повёл разговор:

— Справедливости ради лучше будет отдать, все наши негоразды, уголовному розыску. Ребята хорошо чувствуют след. Только, что разговаривал с майором Зацепиным, его отдел ведет твоё дело. В принципе все ясно. С появлением нас в открытой форме, решающий ход за ребятами с УГРО. Интересующий меня вопрос, да и наверно тебя тоже, это тот парень из сквера. Тот, кто убивает взглядом. Вопрос я таки решил.

Фрол посмотрел вопросительно на Виктора. Виктор в знак удивления расширил глаза.

— Парень навряд ли будет в боевом состоянии. Сотрясение надолго уложило его в кому. Охранное агентство «ВИКИНГ», где он по нашим сведениям состоял на службе, отрицает любое знакомство с ним. Против «викинга» никакого компромата, работают честно или очень стараются вести себя честно. Хвала им, это им удается. Бумаги, которые они упустили, задевает их авторитет, но нисколько не открывает завесу грязных дел. «У нас все чисто, у нас никакой утечки», только и твердят. Конечно, было бы интересно заглянуть на их кухню. Сколько у них ещё таких воинов, а самое интересное, кто их готовит?

У Фрола загорелись глаза.

— Так может, заглянем. Как говорил наш шеф, «Идущий на смерть, всегда бессмертен».

Виктор посмотрел на Фрола и, скривив свою физиономию, промолвил:

— Шумно будет, да и оперов жалко. Они ведь только начали мусор разгребать. Ты я смотрю, всё остаться норовишь. Скажу тебе как друг. Не парься.

Потом через несколько секунд уже в другой интонации глядя в окно, добавил:

— В царстве слепых и кривой король.

Фрол в недоумении взглянул на Виктора.

— Это ты о чём?

— О чувствах. Вот почему-то Стендаля вспомнил. Его кристаллизацию. Он, видишь ли, утверждал, что любовь, какая бы она не была, остаётся в нашем сознании, в нашем сердце маленькими кристаллами. Они на всю жизнь, они мучают и терзают. Только беда человеку, если кристаллизуется вся душа, слеп он. А слепому зеркало ни к чему.

— Не хорошо другу аллегориями говорить. Да ты не бойся, я в своё зеркало в любом состоянии посмотрю. А Стендаля в своё время не любил. Особенно его вздохи и ахи, по той, что за шторой, чужой и неприкасаемой.

Виктор перевел взгляд с окна на Фрола.

— Неужели? Последние часы у тебя одни чувства.

— Я точку хочу поставить, одну и жирную.

Они встретились взглядом.

Виктор посмотрел на часы.

— Тогда подождём. У ребят ещё два часа. Надеюсь, им удастся тебе помочь.

Машина еле передвигалась по загруженному проспекту. День перевалил на вторую половину, город суетился машиной возней. Каждому хотелось срочно и быстро, но чем больше город, тем больше этих срочностей, больше машин которые цветной полосой теснились по узким улицам и широким проспектам.

Николай пристроил своего дорогого мерина во второй ряд, немного расслабился, потянулся к кондиционеру.

— В этом змеином потоке можно задохнуться от жары и смога.

— В этом медляке ты самый счастливый. — Миша посмотрел на своего друга. — У тебя есть кондиционер.

Развернулся к сидящим на заднем сиденье, Фрола и Виктора. Тех явно разморило.

— А вы Фрол Арсеньевич недооценили Викторию Александровну. Её пресловутая интуиция взяла всё-таки верх над своим высокомерным эгоизмом.

Фрол лишь развел руками.

— Знаешь, Миша, форма здравого смысла являет собой квадрат, сдвинуть который очень трудно. Форма женщины это шар, куда он покатится никому не известно.

— Вы господа знатоки сильно глубоко не мыслите, это не тот случай, когда надо включать мозги.

Виктор, расправил своё затекшее тело.

— Викторию Александровну просто кто-то хорошо проинформировал. Иначе такую беготню понять не возможно. Посудите сами. На десять утра заказан и уже оплачен дорогой салон, а в девять срочная продажа машины. Заказ перенесен на двенадцать, в десять же приобретения новой машины. Не исключено, что при этом обретение не появился и новый паспорт личности. Возникает вопрос? Они, то есть Виктория Александровна, в салон причёсок едут на новой машине и с новым именем. Нет, тут явный звонок друга. Друга не откуда-нибудь, а…, ну Михаил продолжайте мою мысль. Делаю вам Михаил поправку на ветер, Виктория по нашему портфельному делу не проходит.

Секунду Михаил смотрит на Виктора.

— Если вы Виктор Андреевич клоните в транспортный отдел, то прошу прощения, вы ошибаетесь. Я поиск в компьютере сам производил. Никто об этом не знает. Ведут её, наши ребята утечка там не возможна.

Фрол улыбнулся. Виктор заметил насмешку, его просчет был на лицо.

— Старший по званию ошибаться не может. Звонок в этом деле присутствует и хоть, что вы мне не придумывайте, но её бегство связано только с чьим-то уведомлением.

Виктор исправил свою ошибку правильной, трезвой мыслью.

Миша отвернулся. Фрол пожал плечами, действительно такая срочность со стороны Виктории была чем-то оправдана. Звонком или женской интуицией теперь это не важно. Важно, что она бежит.

Мишин телефон внезапно заиграл гимн бывшего СССР. Он поднес трубку.

— Да…, понял…, спасибо ребята.

Он спрятал телефон и, произнёс:

— Новая, красная «Шкода», и знакомая, красивая женщина, но уже с новым паспортом и с новым именем, мчится на большой скорости по улицы Волгоградской. Через два светофора она будет выскакивать на нашу главную, и мчаться в противоположную сторону. В противоположной стороне у нас аэропорт. Ребята ждут указаний их старенькое Жигули по главной за ней не бегун. Нас же, как видите от встречной, разделяют одни ограждения.

Молчания, но ненадолго.

Фрол оборвал тишину:

— На въезде Волгоградской прижмись к ограждениям, я выйду. Вы развернётесь и заберете меня на той стороне.

Голос Фрола прозвучал спокойно и осмыслено. Даже Виктору, не доверявшему сейчас другу, голос Фрола внушил какой-то странный покой. Он властно положил свою ладонь Николаю на плечё. Николай сразу же вывернул влево, придав своему мерину скорость, обойдя несколько машин. Через минуту мигая аварийками, они высадили Фрола.

Фрол стоял на середине бегущего потока и спокойно смотрел на другую сторону, где с второстепенной ждали своего зеленого десятки машин. Им хотелось быстрее выскочить с такой узкой Волгоградской на такую широкую трёх полосную главную. Дорогу, которая в свободном потоке мозаикой разносит автомобили по разным уголкам большого города.

Светофор заиграл огоньками и несколько машин с Волгоградской, набирая скорость, выскочили на главную. Красная «Шкода» не появлялась. Фрол не знал, что предпримет при встрече, мысль не давала четкого ответа, в голове мельтешили лишь куски каких-то справедливых наказаний. Но какое наказание будит первым, что он выберет.

Светофор выдавливал из Волгоградской всё новый и новый поток. Фрол ждал, ждал в глупом ожидании замершего истукана, ждал, выбирая свою кару.

Когда появилась красная «Шкода», Фрол был еще в сомнениях. Ему хотелось просто остановить её, и просто пощёчиной уголовного права, наказать.

Горел красный. Волгоградская замерла. Миниатюрная иномарка уткнулась в белую разделительную полосу, притихла в ожидании.

Он обдал её взглядом.

Виктория почувствовала его взгляд, замельтешила глазами по сторонам и вдруг перед собой через поток бегущих машин увидела силуэт. Силуэт показался ей огромным, каким-то расплывчатым призраком, которого полосовали машины, а он стоял и смотрел ей в глаза. Это было глаза в глаза, это были мысли в мыслях.

Её обдал холод, холод пробежал по позвоночнику, как-то невольно затряслись ноги. Нога произвольно надавила на газ. От такой неожиданности двигатель глухо заревел.

Сидящий рядом Алексей, мирно покуривая, подскочил и с тревогой посмотрел на Викторию.

Виктория уже лицом тянулась к стеклу, ухватив ладонями руль.

— Что с тобой мать, — только и успел сказать Алексей?

Машина рванулась с места, так и не дождавшись, разрешение постового светофора.

Фрол просверлил её взглядом насквозь. Он не хотел ничего плохого только сказать мыслями, — «ты не права», сказать, — « что я живой и вся твоя гнусная жизнь так коротка и такая неправильная», а потом просто отпустить.

Но, встретив её глаза в испуге и ненависти, увидев её злобу, выскочившую из неё такой гадкой Химерой, что ему, Фролу лишь и оставалось позвать мыслями, — «иди ко мне».

Её судьбу решил тяжелый грузовик. Он на огромной скорости расколол легкую дамскую «Шкоду», выскочившую на запрещенный красный.

Ребята ехали на максимальной по третьей полосе. Виктор смотрел в окно, где мелькающие разноцветные автомобили теснились на второй, пытаясь выскочить на третью скоростную полосу.

Голос Николая прозвучал, разочаровано, но на задумчивого Виктора его возглас не произвел никакого впечатления. Он как будто все давно знал, всё давно слышал.

— Ну, вот опять аварийная возня, — произнес Николай, приостанавливая своего скоростного мерина.

— Что опять чьё-то горе выскочило на красное.

Михаил отреагировал в своей шуточной форме, впялившись в окно.

Николай осторожно провёл машину вдоль скопившихся, помятых автомобилей покачивая при этом головой, произнёс:

— Ничего себе цепная реакция, такое ощущение, что все в один миг задремали.

— А ты как думал трасса скоростная, тут Коля, коль один гаву поймает, то и все её ловят. Попробуй на такой скорости на метре свои мысли поймать.

Миша говорил, рассматривая через окно степень аварийного происшествия.

Тяжелый грузовик, молча, стоял на середине кольцевой. Его развернуло поперек, закрыв при этом две крайние полосы. Удар столкновения был настолько сильным, что переднюю оторванную часть легковушки, откинуло на несколько метров. Заднюю же её часть подмятыми, искаженными частями зажевало и протащило по асфальту грубое, тяжелое, грузовое создание.

Автомобили, звучно играя клаксонами, спешились к одной полосе. Они осторожно объезжали огрызки и осколки, железа и стекла. Они любопытствовали, открывая окна, вглядываясь в кровь, в испуг и в два безжизненных тела, которые в мертвом оцепенении застыли в красном скелетном остове.

Ребята проехали молча. Они узнали красную изуродованную «ШКОДУ», узнали и черные, прикрывшие руль в крови волосы, её, ту, которая так и не успела убежать.

Повисшая испуганная немота в салоне заставила Виктора хоть как-нибудь оправдываться. Он долго подыскивал слова, долго искал длинную оправдательную речь, но как это всегда бывает в таких случаях, выдал лишь одну фразу:

— Может так и лучше. Может так справедливее. У неё было много желаний, а как известно мешок желаний не имеет дна. Хазарский горшок. Парни из шестого, так и не поняли последние его слова о каком-то горшке.

Фрол тяжело перебирал костылями посередине двойного потока. Там впереди дорога сливалась с горизонтом. Там впереди дорога шумела, играла разноцветной бегущей массой, бегущей на него, убегающей от него. Он влачил своё тело, и думал, что вся так и жизнь с шумом и цветом на тебя и от тебя.

Его забрали без единого слова, просто машина остановилась, просто открылась дверь, и он просто сел и уехал.

На другой день уже в аэропорту перед самой посадкой, Михаил протянул Фролу папку и связку ключей. Фрол удивлённо посмотрел на Михаила.

Тот, сдвинув плечами осторожно, произнёс:

— Извините Фрол Арсеньевич квартира Виктории Александровны всё-таки ваша. Нам она как бы и незачем, а вам будет куда возвращаться. Это ваш город.

Виктор посмотрел на растерянного Фрола.

— Наверно это будет правильно, — сказал он и положил на плечо друга руку.

— Знаешь, жизнь это сон, иногда захочется этот сон увидеть заново.

Они посмотрели друг, другу в глаза.

Самолёт взмыл в небо, унося в голубовато-серую прохладу воспоминания жаркого лета. Лето, которое было на макушке…….

КАВКАЗ

— Ас-саляму алейкум.

— Уа-алейкум ас-салям.

Они встретились на окраине Черкеска в новой пельменной из холодного синеющего стекла. При въезде в город стёкла пельменного заведения так задорно играли с солнцем, что всё движущее в город перед её ликующим ликом тут же останавливалось чувствуя нестерпимое желания поесть. Пельмени тут всегда были на славу. Просторный светлый зал с высокими квадратными стойками мог принять без суеты, по-домашнему на скорую руку и местных, и заезжих. Больших бесед и теплых длинных встреч тут было мало, на этой стороне города люди всегда спешили. Во всём были виноваты горы, они первые приносили в эту окраину весну и холод. От того и люд здесь как червь спешащий и раздражителен. Пельменная лишь успевала вдыхать голодных и тут же выплёвывать сытых. Сего дня было не людно, два кавказца да кучка солдатиков из местной части с аппетитцем уплетавшие горячие пельмени.

Горцам никто не мешал. Медленно переваривая пельмени, смачивая их уксусной настойкой, они тихо говорили:

— В станице открыли школу сержантов. Брат говорит, что носильщика тебе найдёт крепкого и здорового.

— Я выхожу через неделю пусть не торопиться. Осла тоже надо выбирать с умом. Тропа у меня слишком узкая повернуть назад на ней невозможно.

— Выберем Аслан, выберем. Мы тебя никогда не подводили.

— Пусть будет так.

При выходе Аслан искоса посмотрел в сторону солдат. Солдатиков человек шесть, не вмещаясь за маленьким квадратом, они дружно теснились, сыто улыбаясь друг другу.

— Дембеля. Ты посмотри, какие они натёртые и сытые, от таких свободой за километр несёт. Брату передай таких мне не надо. Пусть из духов выбирает, они чаще ломаются.

— Что ты Аслан, дембель это уже документ он исчезнуть просто так не может. Его дома ждут.

— Верно говоришь, умно вот и решай сам.

Аслан уже в возрасте с густой чуть поседевшей бородой с глазами тяжёлой печали и усталости. Он высок и, несмотря на свою внутреннюю грусть, держится молодцевато и гордо. О его собеседнике такого не скажешь, тот интеллигентно выбрит и подстрижен. Лицо от подбородка до лба очень правильной формы в глазах ни усталости, ни тревоги только задумчивость, глубокая и какая-то мудрёная. Если бы не молодость такому выражению хочется всегда верить.

Под вечер с гор потянуло прохладой, это снежные вершины начинали плакать. Весна дышала теплом всё настойчивее. Горы просыпались и пели, только под вечер уставшие они отдавали ветру застоявшуюся прохладу и тот нёс её в город.

Аслан потянулся к воротнику.

— Не могу, привыкнут к городу, в нём даже весна остывает под вечер.

— Не удивительно твой мир ближе к солнцу

Аслан усмехнулся:

— Мой мир…

Целую зиму Фрол Куракин привыкал к образу одноногого. Хотя одноногим сейчас его назвать было бы не совсем правильно. Взамен костылей он получил лёгкий импортный протез и трость с янтарным набалдашником. С таким атрибутом Фрол сразу же входил в очень редкую категорию спецагентов. Любая придуманная легенда на его имя имела очень выгодную сторону. Трость от Виктора, протез от главного и от себя печальную качающую походку творил образ одинокого забытого воина или простого клошары. Все две версии можно было вписать в его личное дело.

Фрол учился и старался меньше думать о лете на макушке. Ребята из шестого отдела сдали его квартиру в бессрочную аренду, правда, иногда звонками возвращали его память в тот летний зной. Оказывается, после той страшной аварии Виктория всё же выжила, и эта жизнь заставляла Фрола думать. Когда Виктор был рядом, мысли работали в служебном порядке. Подготовка Виктора в длительную командировку забирала уйму времени. Фрол готовил план, разыгрывал роль, копаясь в истории и в законе той страны, куда должен был ехать Виктор. Но когда Виктор покинул своего друга, память стала просыпаться и беспокоить Фрола.

С Виктории сняли все обвинения, у следователя не нашлось не одной серьёзной зацепки, чтобы усадить прекрасное создание за решётку. Все её аферы с квартирами были документированы и в законе, на счёт же нравственной нормы прокурор на суде смог лишь упрекнуть взглядом. Фрол бесился, хотя знал, что на практике умные аферисты всегда выходили из зала суда с гримасой полного удовольствия.

Можно было вернуться и с лёгкостью разрушить, стереть её образ, закрыть её глаза, местью заколоть своё сознание и успокоиться. Школа не давала на это права. Даже если у тебя забирали половину сердца, ты как Христос должен терпеть. В центре всегда чтили подвиг Христа.

Обладая небесной тайной, в совершенстве владея психической энергией, Иисус мог испепелить всех своих недругов. Иисус мог не идти на крест. Иисус мог посмеяться над своими врагами, но Он не сделал это, Он разрешил распять Себя, ибо его Отец написал Ему будущее.

Школа, в которой учился Фрол, было местом не мести, за её стенами учились смотреть в будущее.

«Мы не вмешиваемся в ход истории. Мы не останавливаем прогресс. Мы не воюем. Мы философское объединение тайно участвующее в процессе. Мы иллюминаты».

Так всегда любил говорить учитель.

«Вы, — при этом он сверлил каждого своим взглядом, — просвещенные».

Такая серьёзность с примесью оккультизма не давала Фролу спокойно продолжать свою жизнь. Всё чаще в его глазах появлялась усталость. Внутреннее не удовлетворенное его «я» стучало в душу и тихо незаметно для его самого мутило сознание. Фрол понимал, что, то лето вместе с красивой авантюристкой осталось не законченным и, это будет висеть над ним и корить и смеяться над его «я», над его волей. Фрол даже счёл считать себя заложником Фрейдовской амбивалентности. Он и по правую руку и по левую. Главный был вторым человеком после Виктора, который знал всю его летнюю одиссею. Обладая острым профессиональным чутьём, заглянув Фролу в глаза, он почувствовал, что месть рано или поздно износит его душу, порвёт нервы и сделает лучшего ученика в робота исполнителя без какой либо логики.

Обязательная программа медитации, существующая в центре, выгоняла из тела блажь, но не останавливала память, в которой не было точки. Большой ошибкой было то, что школа не ставила перед собой задачу изучать сердце. Любовь, как мощнейшее невидимое оружие свободно шагающая через приграничную зону будоража сознание своей независимостью, стало для иллюминатов печальным открытием. Зная всё, зная обо всём, школе пришлось наспех стряпать новый параграф, кристаллизации.

Ранней весной, Андрей Павлович решил послать Фрола на Кавказ. По оперативным сводкам горные трудно проходимые тропы всё чаще стали служить контрабандистам. Если раньше в год по ним следовал один или два курьера с сибирским золотом, то сейчас по узким тропам мог следовать уже караван. Самое удивительное это то, что всё чаще караван появлялся с другой стороны. У пограничников были свои секреты с большими ушами, но они слышали лишь одинокие шаги. Горы неохотно делились тайной, для пограничников они запросто на рассвете показывали лишь кучку маленьких облачков похожие на большой караван. Всё продолжалось бы и дальше в таком же духе, если бы не случай с винтокрылыми братьями. Как-то на рассвете вертушка с погранзаставы, с трудом переваливаясь через перевал, наткнулась на не большую группу контрабандистов. Задержание так бы и осталось в протокольном отчёте, если бы не груз, который состоял из двадцати автоматов, китайского производства. В центре сразу же всполошились, но куда и кому следовал арсенал так, и осталось загадкой. Местные горцы выполняли только вьючную работу, остальное им было не ведомо. По всем заставам летели депеши, усилить наблюдение, расширить секреты. Горы на это лишь эхом смеялись, где это видано, чтобы кавказские хребты обложить людским глазам. Трудновато однако будет прыгать с вершины на вершину, где даже винтокрылому монстру и то кислорода не хватает.

Фрол сразу же выдвинул версию о перевороте, уж слишком большое количества золотого песка стало просачиваться за бугор. Золото в таком количестве в ювелирные мастерские не принимают, его явно обменивают на автоматы и пистолеты. За таким потоком стоял кто-то, у кого есть четкий рассчитанный план. Андрей Павлович принял его мысли, всё выглядело именно так. Где-то, кто-то начинал серьёзную игру.

Отдохнув после зимы, станица набирала всё больше зелёных красок. Проснулась земля, задышали теплом бугорки и камни. Горы заслезились светлыми ручьями, горы обхватили долины и уже не желали отпускать тепло. Весна!

В части, где находилась сержантская школа новый не большой набор. Сотня солдатиков, которые уже год изнашивали казенные сапоги, призваны в станицу для дальнейшей учёбы. Сержантов не хватало. Кавказ возводил небесный защитный купол, и все строительные отряды, участвовавшие в этой гигантской стройке, требовали своих годовалых маленьких командиров. Ребятам из Черкеска повезло, вместо старой вылинявшей от солнца дырявой палатке их поселили в осунувшуюся и зашарканную казарму. И если молодым ученикам из палаточного городка приходилось целыми днями выгонять из своих шатров местных ядовитых пауков и посыпать свежим песком узкие дорожки, то казарменным приходилось утром и вечером драить полы. От такого ухода казарма всегда пахла мокрой доской и застоявшейся хлоркой. Кто мог придумать загнать в глухую станицу сержантскую школу, от которой по всей округе воняло кислой кухней и сосновыми дровами. В такой дыре может хорошо устроиться только гауптвахта, что она с удовольствием и сделала, огородившись высоким забором.

Будущие сержанты из славян неохотно зубрили свою науку, быть взводными в своих приписных частях и нести всю ответственность за разгильдяйство своих же годков, было делом бесперспективным. Христос и тот с неохотой появлялся в своём родовом имении, ибо не одно чудо ему там не удавалось. Наверное, с тех пор по миру и гуляет апостольское выражение, «Нет пророка в своём отечестве». Такое сильное, правильное небесное выражение не трогало малые народы, узбеки и армяне, таджики и азербайджанцы с удовольствием командовали в свих ротах, пряча в своём сознание, великое тщеславие. Видать у них в аулах желтая полоска на пагоне высокий чин. Они то и составляли ячейку рьяных носителей сержантской муштры, от чего ежедневно грызлись со славянским составом.

В одной из таких перебранок Пашка из Черкеска не выдержал и затеял драку с малым народом. Азиаты тут же ответили кляузой, за что Пашку упекли на губу. После издевательств за высоким забором, Пашка ещё пуще возненавидел всех степных кочевников, и вместе с ними дембелей с красными пагонами. Для него, годка, шибко унизительно было каждые шесть драить полы на ненавистной гауптвахте.

— Раз, два! Раз, два!

— Налево! Направо!

Звучит команда, гудит плац, для новобранца всё было бы понятно — курс молодого бойца, но для стройбатавца с годовым стажем, позвольте!

Если правда, что Бог отделил людей от зверей речью и разумом, а от ангелов гневом и похотью, то тут в повседневной муштре становится непонятно советский солдат, куда клонится больше. Скорее армейские казармы напоминают скопище тварей, зверей одиночек. Тут кроты и волки, крысы и шакалы и не одного почитателя ангельского слова. Враньё, что армия закаляет тело и строит в душе отечество. Душа здесь в заколоченном гробу, а тело постоянно ноет от напряжённых нервов и мышц.

Паша это уяснил ещё, будучи духом. Ему ученику художественной школы с первых минут стало ясно, что о своём мастерстве в армии лучше не вспоминать. Будь таким как все простым, деревянным, а если надо то и крепкой железкой. Но только не профессиональным художником. Художнику привольней живётся скорее в тюрьме, армия же его имеет все двадцать четыре часа.

— Раз, два! Раз, два!

— Налево, на право!

После обеда рота принималась учить устав. Каждую его страничку, каждый его пункт будущий сержант должен не только выучить, но ещё и сохранить в памяти, как один из совершенных языков солдатского, обязательного братства. Над таким можно лишь посмеяться, уставной язык давно в стройбате не действует, — «мы звери, мы рычим, мы кусаемся».

Пашка зверь, бунтарь одиночка, со своими он ещё ладит, с другими старается совсем не быть. Особенно по утрам, когда рота только, только начинает просыпаться, он старается незамеченным перевалиться через открытое окно и пуститься в одиночную пробежку. Это ему доставляло больше удовольствия, чем на подъёме вместе с ротой делать совместные приседания и слушать при этом гимн своей родины.

В такой всеобщей казарменной неразберихи, где отсутствует перекличка, Пашкин финт оставался всегда на задворках. До торжественного символа социального единства Паша уже далеко от казармы. Государственный гимн часто звучит без него.

Каждое утро Паша делал пробежку до горной реки и обратно. Река, как и станица, носила одно название, она была по-весеннему полной, быстрой и уже здоровой (без глины и песка, что несётся из гор, с грязным снегом делая первые речные потоки мутными и тяжёлыми). Тут на её зелёных не очень высоких берегах Пашка разминался, растягивая мышцы, отжимаясь на кулаках, и дышал полной грудью, загоняя в свои лёгкие кубы чистого горного воздуха.

В одно такое тихое весеннее утро Пашка в одних галифе и сапогах как обычно вывалился из казарменного окна. Солнце уже налилось золотом, солдатская кухня начинала приятно пахнуть сосновым дымом, и в дали горы разрывая ранний туман, томились в ожидании человеческого эха. Два километра и Пашка около реки. Окружённый водой и горами, рокотом потока у ног и большой тенью от гор на плечах. Свобода с пустыми берегами и одиноким клёном, свобода на тридцать минут.