Бесплатный фрагмент - Незваные…

Часть вторая

«Артефакт незваных или замысел Пентакса?»

1

— А почему же тебе не захотелось проследить прошлое дальше? — спросил Серж Марину. — Ведь интересно же, какова судьба артефакта Рэнда до 1946 года. Как попал странный предмет в руки советского атташе понятно — в качестве подарка от некоего Бонзи… А у Бонзи он откуда?

Полеха задавал вопрос пóходя, завершая «доставку» одного из ручейков прохладного источника в Замок Карабаса.

— А дальше не пускают. Я думала над этим. Что-то такое мелькнуло вроде, но неконкретное.

— Как неконкретное, Мариш? В этом деле слово «неконкретное» звучит некорректно…

— Видела, будто какой-то негр суетливо запихивает в рот клопа и проглатывает его. Смутно, невнятно. Возможно, лишь моя фантазия…

— Ну уж нет! Вспомни, где это происходило, на прииске?

— В шахте — или как это у них называется? — под землёй, в общем. Наверное, чтобы пронести через контроль. Не знаю, проверяли рабочих или нет, но вынести находку ему как-то удалось, насколько теперь нам известно.

— Это был не сам Бонзи?

— Нет. Кажется, родственник его. Хотя и Бонзи работал на прииске.

— А год какой?

— Года не видела. Не знаю. Попробуй сам.

Серж сполоснул руки в ручейке, струящемся изо рта каменной бородатой головы, олицетворяющей сказочного людоеда-великана. Правда, она получилась больше похожей на голову льва, чем человека. Вода стекала в метрового диаметра резную чашу из белого мрамора и, переливаясь через края по ветвящимся желобам, орошала Маринину лужайку. Для равномерного распределения жидкости по всей площади пришлось делать незаметный на глаз уклон в сторону многочисленных дренажных отверстий в каменных стенах. В свою очередь отверстия выводили лишнюю воду в специальный, длиною в 4 километра, сток, ведущий в одно из подземных озер.

— Я пробовал, Мусь. Ты права. Дальше — как занавеска.

— Что же ты молчал? –укоризненно сощурилась Марина.

— Вот сейчас говорю.

— А зачем допрос устроил: что узнала дальше?.. Я и так видела, что ты «ходил» в прошлое. И ещё знаю, что всё пытаешься сигару рассмотреть.

— Да, — вздохнул Серж, — нам с тобой, наверное, и хочется порой утаить что-то друг от друга, да бесполезно.

— А зачем секретничать?

— Для разнообразия. По привычке. Всё время находиться на виду…

— Оскомину набьёшь, хочешь сказать?

Сергей обнял девушку.

— Если серьезно сомнения и меня охватывают. Все ли так, как нам видится, не дорисовывает ли наше воображение некоторые события прошлого. Тут проверка не повредит, одновременно у двоих одинаковая фантазия маловероятна. А что до оскомины… Что ты, киска, я от тебя не устану, как и ты от меня. Новые свойства придали нам и новое видение друг друга. И эта новизна не иссякает. То, что для простого смертного…

— Да, — прошептала она, — у нас всё по-другому теперь. И время течёт по-другому, и мысли… Я часто путаюсь, где твои мысли, а где мои, — Марина засмеялась. — Вчера так смешно получилось. Ты только подумал, а не проведать ли Мамаева, как мы уже столкнулись нос к носу у него в доме.

— Мы не столкнулись.

— Ну, хватит подкалывать, я имела в виду эсвэ.

Новые словечки продолжали пополнять лексикон криптеров. Криптеры — это сами Серж и Марина, первые обитатели Крипты, созданной ими вселенной. Эсвэ, эсвизор — это стереовидение, позволяющее наблюдать за кем угодно, когда угодно и как угодно далеко. Однако были исключения: не всё удавалось рассмотреть в прошлом, когда интерес касался инсектоидов — гипотетической цивилизации насекомоподобных существ, развившихся в сверхразумную кибернетическую расу ещё миллионы лет назад, до появления на Земле вида Хомо Сапиенс.

— Ну, если нам вообще не разговаривать, Мусь, и хотя бы не играть в старые привычки, мы быстро перестанем быть на людей похожими. Представляешь — лежат тихо два неподвижных тела рядом, в потолок глядят. А на самом деле — шастают по миру, общаются…

— …кушают, занимаются сексом, любят друг друга и навещают своих близких! Перестань. Не получится у нас лежать, никогда такого не будет. Мы живем в реальном физическом мире…

— В двух мирах.

— Тем более. Мы ещё с тобой, слава богу, не способны впадать в анабиоз. Так что будем говорить, как привыкли, вести себя по мере возможности как нормальные люди…

Теперь рассмеялся Сергей, хотя и согласился:

— Ладно, да будет так. Время покажет. Попробуем. Слушай, киса, — Полеха, придерживая Марину за талию, поднялся вместе с ней по ступенькам Замка и, миновав анфиладу комнат, прошёл через зал к одной из нескольких огромных двустворчатых дверей, за которыми открывались широкие улицы солнечного города, — за прошедшие два месяца у нас мало событий произошло. Застой какой-то. Ну ладно, город делал, увлёкся очень. Два раза к маме ездили, отца разок навестили. Что ещё?… Ах, да — квартиру после ремонта приняли…

— Но даже не переночевали там, — подхватила Марина. — Зато экзамены сдала, поступила. Занятия скоро начнутся. Учиться, правда, не хочу, если честно.

— Вот я и говорю, застой. Будто ждём чего-то, а это «что-то» не происходит.

— Темп слишком быстрый взяли в самом начале.

— Это не мы его, это он нас взял. Такой водоворот закружил, что мы и пикнуть не могли.

— Вот-вот. Водоворот. А воронка занесла нас в подземелье. По чистой случайности. Только потому, что она мне приснилась. А могло ведь занести и ещё куда-нибудь? И мы теперь сидим тут, как кроты, копаемся в земле, и почему-то решили, что такова наша судьба.

— Нет, Мусь, это не так. Судьбу мы выбираем сами. Из множества вариантов, предлагаемых нам, мы вправе выбрать любой и отнюдь не обязаны на нём останавливаться. Я убеждён, ты просто не дала мне закончить свою мысль, что застой вынужденный. Это естественный отдых после всего свалившегося на наши головы. Закончился лишь самый первый этап нашей новой жизни. Состоялся симбиоз. Мы освоили основные приёмы использования открывшихся функций, помогли нескольким людям переосмыслить свою жизнь… Теперь, я чувствую, откроется новая глава в нашей с тобой судьбе.

— Ну не сиднем же сидеть и ждать, когда она откроется!

— А я этого и не предлагаю. Ты отдохнула за эти два месяца?

— Не просто отдохнула, а устала отдыхать!

— И я отдохнул.

Серж вгляделся в грубый заготовок продолжения улицы, где лишь условно обозначался квартал строений. Стометровой протяженности полированная гранитная стена с намеченными дверными проёмами и окнами обрывалась. Скальный монолит сменяло нагромождение известняка, каменного угля, кварца и гипса, а дальше открывался огромный провал в очередную подземную пустоту. В процессе работы над городом Полеха многократно убеждался, что характерной для настоящей Земли слоистости здесь почти нет. Как если бы кто-то собрал в кучу разноцветные плитки пластилина, смял их в один ком и изрядно помесил.

— Пошли назад, здесь ещё мне надо подумать… Не знаю, как вон ту полость использовать. Ладно, подустал я с этим городом. Фантазия кончилась.

— А говоришь — отдохнул.

— Отдохнул, отдохнул! От новых открытий, от круговерти событий. Надо дальше двигаться. Если и суждено кому-то в будущем заселить этот мир, то задел уже есть…

— Во всяком случае, гостей разместить есть где. На сколько мест гостиница-то?

— Тысяч на сто пока.

Улица, по которой криптеры возвращались в свой Замок, представляла собой классический вариант сплошной застройки, когда дома примыкают друг к другу безо всякого зазора. Другие двери Замка вели к улицам с чередой кварталов в совершенно разных стилях. Были реализованы и очень вольные фантазии Сержа: квартал-улей, где дома напоминали круглые осиные гнёзда с сотовым строением внутри; несколько кварталов-лабиринтов, многоярусные пирамидальные строения и многое другое.

Неделю назад Марина и Сергей зарегистрировали свой брак. Фамилию Марине решили оставить девичью — Жигарь, дабы избежать бюрократической волокиты, связанной со сменой документов. Для супругов это было совершенно непринципиально. Между собой они звали себя четой Карабасов, сначала в шутку, потом привыкли. Иногда это странное прозвище проскальзывало и при родственниках Марины, а на вопрос: «откуда?» следовал уклончивый ответ: Серёжа, мол, в детстве любил сказку Шарля Перро «Кот в сапогах», и даже не столько сам литературный оригинал, сколько отечественный мультфильм по мотивам сказки.

Свадьбы не устраивали. Родители Марины поначалу сильно возмущались, но, наткнувшись на отчаянное сопротивление детей, отступили.

За обеденным столом молодожёны продолжили свои размышления вслух.

— У тебя, Серёж, в бункере ещё не всё закончено. Хоть через эсвизор взглянул бы, что там осталось в тайнике.

— Не хочу. Боюсь разочарований.

— Давай я посмотрю.

— Нет! Не надо. Своими глазами посмотрим… Ладно, сейчас пообедаем и сходим туда.

— Профессор Хагинский, кажется, со всеми побрякушками управился?

— Угу… Всё на счёте уже. Надо сказать, мужичок-то оч-чень хорошо заработал. Ещё брать не хотел, кокетничал. За избавление благодарен, конечно, счастлив безмерно…. А теперь, когда новую тачку купил на свои комиссионные, так и вообще… Ждёт продолжения банкета. Я же намекнул ему, что ещё партия, наверное, будет.

— Кстати, один из мамаевских разбойников плохо себя ведёт.

— Это которого Бабиком кличут?

— Он. Полный отморозок. Но хитрый оказался. Ни в Бога, ни в чёрта не верит. После того как Хасан в Турцию укатил, точнее, внезапно исчез в неизвестном направлении, он свою банду принялся сколачивать. В него уже дважды стреляли, свои же, а он ещё больше озверел. Интриги плетёт, слухи всякие распространяет про Мамая.

— А чего ему Мамай-то дался? Он в Новосибирске, а Бабик в Москве. Что делить-то?

— Да есть что делить. У Мамая в Москве — свои интересы. И были, и есть. Только политику он слишком резко поменял, «честным» предпринимателем стал, от круга прежнего отошёл, кадры чистит. А у зоновского дружка Бабика, некоего Хомы, Фомичева Андрея Даниловича, в московских владениях Мамаева солидный пакет акций. Вот Бабик и подбивает его урвать кусок у Федота посредством каких-то не то рейдеров, не то ещё кого-то…

— К ногтю его.

— Да пусть сами разбираются. Или мы выбираем путь санитаров криминального мира?

— А что там Мамай, бросил разыскивать неизвестную девушку в косынке, которая его в больницу якобы привезла?

— Бросил. Но свечку за её здравие ставит в церкви. Так и пишет в записочках — Ангел в белой косынке.

— Да-а…

Полеха допивал молоко с каким-то вкусным пирожным. По телевизору показывали очередной сезон «Побега из тюрьмы» с Вентвортом Миллером, новым киношным любимцем Марины. После Игоря Лифанова, разумеется.

— Ладно, Мариш, хватит дурака валять, приступим к делу.

— Что затеял? — глаза Марины загорелись.

— Прогуляться предлагаю в одно место, — Серж умышленно заблокировал свои мысли от подруги. Она попыталась было проследить за ним, да не тут-то было. От этого азарт ещё больше разыгрался. Даже румянец проступил.

— В бункер? — с сомнением предположила криптерша, догадываясь, что у мужа родилась идея поинтересней.

— В бункер, — усмехнулся Полеха (Марина свои мысли не блокировала). Увидев тень разочарования, мелькнувшую в её глазах, успокоил:

— От бункера вместе пойдём в прошлое. Попробуем отследить череду событий, на этот раз связанных с нашими клопами.

Ни Серж, ни Марина уже не смотрели на свои пальцы, где когда-то началась новая «инкарнация» перстней-трансформеров. От них и след простыл, кроме странного «хитинового» колечка. То был не хитин, как выяснилось со временем. От касаний, поглаживаний или вращения материал колечек размягчался на пальце, чуть зеленел и становился похожим на плотную резину. Но вот если кто-то другой пытался его снять…

Как-то, ещё на одном из последних занятий у репетитора, всё тот же пресловутый Лёша Дильс от отчаяния, что все попытки завоевать внимание Марины терпели фиаско, опустился до того, что неосторожно бросил фразу:

— Не знаю, кто у нас там муж, но если он даже приличное обручальное кольцо тебе не может купить, то наверняка такой же дешёвый, как эта пластмасса.

Это была очевиднейшая провокация, направленная только на то, чтобы вывести всегда непоколебимую и уверенную в себе красавицу из равновесия. Дильс руководствовался глупой надеждой, что, унизив человека, возвысится над ним. Ему страшно хотелось доказать, что Марина такая же, как и все: из крови и плоти, из слабостей и комплексов, просто искусно скрываемых. Он даже готов был схлопотать от неё оплеуху, но он напрасно обольщался. Вместо ожидаемого Дильс вновь увидел снисходительную улыбку, излучающие сочувствие глаза и царственным жестом протянутую руку.

— Лёшенька, какой ты ещё ребёнок, не будь таким, тебе не идет. Держи.

Уверенный в себе наглец растерялся, не совсем понимая, чего от него хочет девушка, держа руку, словно для поцелуя. Тогда Марина опустила её пониже и изменила положение ладони, уже явно подразумевая исключительно рукопожатие.

— Ну, — повторила она, — держи, я нисколько не обижаюсь на тебя.

Глаза… Ох уж эти глаза! Глаза рыжей не от мира сего бестии, глядящие так, что смутное томное волнение поднималось от ног к желудку и дальше…, заставляя дрогнуть даже холодное сердце бывалого прелестника.

Дильс взял тёплую, нежную девичью ладошку в свою, и большой палец руки невольно коснулся кольца, только что подвергнутого попытке умалить его достоинство. Что-то юношу заставило сказать:

— Ладно, прости… Можно взглянуть?

Марина, продолжая улыбаться как Джоконда, позволила развернуть свою ладонь и потрогать странное украшение. Лёша попробовал его подвигать на тонком пальчике вожделенной ладони…

Это случилось вновь, как и в прошлый раз, — на перемене, и снова ровно в тот момент, когда в открытые двери гурьбой заходили курильщики, застывшие на пороге от необычной сцены. Дильс сидел на полу перед невозмутимой и спокойной Мариной, широко рскинув руки и неловко подогнув одну ногу под себя, а позади медленно заваливался стол. Грохнувшись, он заставил вздрогнуть Дильса и всех свидетелей сцены. Алексей резко вскочил, растерянно и как-то жалобно бросил взгляд на Марину и принялся отряхиваться, криво улыбаясь вошедшим.

— Оступился вот, — пробормотал он нелепое и неправдоподобное объяснение.

Всё произошло в секунду, когда чужие пальцы вознамерились побеспокоить неприкосновенное. Кольцо сначала изменило цвет, став красным. Будучи до этого, как и положено кольцу, выпуклым, оно мгновенно потеряло объём, вжалось в палец Марины и распласталось на нём прозрачной розоватой пленкой. Что случилось с Дильсом, вряд ли понял он сам. Кажется, у парнишки просто подкосились ноги, как от внезапного паралича.

После этого случая он избегал смотреть в глаза Марине, а только робко кивал в ответ на её приветствие и спешно покидал занятия по их окончании. А распираемые любопытством девчонки почему-то не решались задать ни единого вопроса — ни тому, ни другому участнику странного инцидента.

— Я не поняла. Мы идём с тобой в бункер и там через эсвэ просматриваем прошлое? Так, что ли? Но это можно сделать и отсюда.

— Нет. Обойдемся без эсвэ.

Марина мотнула головой, не понимая намерений Сержа. Он таинственно улыбался, выдерживая необходимой длительности паузу для пущего эффекта.

— Мы пойдём в прошлое телесно.

2

— Но это невозможно! — разгорячилась Марина. — Я пробовала! Прошлое можно только смотреть, как кино, но покинуть реальность настоящего нельзя!

Полеха опять молчал, натягивая спортивные шорты.

— А я сумел. Сейчас научу.

— Когда ты сумел?! Как сумел?! Мы всё время вместе!

— Да что ты так разошлась, киска? Накинь чего-нибудь посвободней да поудобней.

Марина стояла в одном купальнике. Освещение зала было максимальным, как в летний ясный полдень. Загар ложился ровно и имел красноватый оттенок.

Через какое-то время озадаченная и взволнованная Марина предстала перед супругом в джинсовых коротких шортиках, больше напоминающих широкий пояс, и необычной, стилизованной под топик оранжевой рубашке из тонкой ситцевой ткани без рукавов с открытым воротом и узлом под самой грудью. Волосы были забраны в два смешных хвостика. На ногах лёгкие кожаные сандалии.

— Ну, пойдём, — вызывающе сказала она, игриво подбоченившись.

Серж критически оглядел красавицу, восхищённо цокнул языком и скомандовал, махнув рукой сверху вниз:

— Поехали!

Они уже привыкли к трудноописуемому состоянию закрывшейся капсулы: почти неуловимая волна, прокатывающаяся по всему телу от подошв к макушке.

— Следи за мной, — сказал-подумал Серж, Марина ответила мысленным посылом: «Готова». — Вот она… Я её «трубой» назвал, видишь, как колышется, словно от ветра.

— Скорее на чулок капроновый похожа, а не на трубу… И мы должны войти в неё?

— Да.

— А как ты её вызвал?

— Случайно нашёл, сейчас покажу. Ты когда эсвэ включаешь, сначала что-то вроде вспышки видишь, да?

— Угу…

— А потом как разбегающаяся в стороны вода волной идет…

— Да-да-да…

— Так вот я её, эту волну, как-то остановить попробовал. Замер так…, знаешь, напрягся весь — ты спала уже, это вчера было после сериала твоего…

— И?..

— И волна встала. Кольцом. Застыла на мгновенье и… размоталась в трубу.

— В чулок.

— Теперь смотри…

Труба-чулок стала причудливо изгибаться, как живой червяк.

— Это я делаю. Сам её кружу. Ты дальний конец видишь?

— Не-а.

— Ничего, потренируешься сама, потом и конец увидишь. Так вот, я направляю её на картинку, которая меня интересует. Картинка, как на эсвэ, такая же объёмная, но с дополнительным параметром: она по времени движется. Как объектив у фотоаппарата с автоматической экспозицией ёрзает, когда настраивается на нужный фокус, туда-сюда, вперед-назад. Так же и труба… Отстраивает нужное изображение. Только во времени…

— Похоже на эсвэ, там тоже ёрзает, пока не настроится.

— Правильно, но там иначе, ты сама ощутишь позже, сейчас ты пока только зритель… Вот теперь даю изображение для двоих и входим в него…

Перед Мариной распахнулся незнакомый город. Улочка со свежеуложенным асфальтом. Молоденькие тополя ровным рядком между улочкой и узеньким тротуаром. Марина с Сержем стояли на нём. Трёхэтажные кирпичные дома. Лето, солнце скрылось за крохотным облачком… Через дорогу перебежал, спотыкаясь, пьяненький мужичонка в грязных штанах. Люди кругом шли по своим делам. На противоположной стороне — магазин с вывеской «Продукты». Через его дверь входили-выходили люди с авоськами — тряпочными сетками-сумками для продуктов, каких сейчас нет. Спешащий мимо прохожий — в широченных серых брюках, светлой рубашке и очках — чуть не задел Марину, она рефлекторно посторонилась.

— Можно этого не делать, — усмехнулся Сергей, — они сквозь тебя проходят. Нас нет для них. Мы их видим, они нас нет. Мы даже…

— Постой, тогда не вижу разницы, это ведь то же, что и эсвэ, когда в него погружаешься…

— Э, нет. То, да не то. Приготовься…

По улице проехал смешной грузовик, громыхающий железом и деревянным кузовом.

Серж что-то сделал и, кроме изображения и звуков, в нос ударил запах едких выхлопных газов. Запахло асфальтом, на зубах заскрипела песчаная пыль.

— Эх ты-ы! Теперь нас видят, что ли? — съёжилась Марина, понимая, что в таких нарядах они как два попугая среди воробьёв.

Серж рассмеялся тихонько.

— Нет, всё равно не видят…, но слышат. Так что веди себя тихо, не пугай людей. Мы теперь что-то вроде привидений. О! Смотри!

У ближайшего дома грелась на солнышке кошка, развалившись на земле с реденькой травкой. Серж, осторожно ступая, пошёл к ней. Трава под ним приминалась, он явно был вне платформы. Марина тут же поняла, что и сама стоит непосредственно на тротуаре — поднятая нога оставила под собой еле заметный след на пыльном асфальтовом покрытии. Кошка продолжала безмятежно жмуриться на солнце. Серега подкрался уже на метр, когда животное повело ушами и приоткрыло один глаз. Затем резко вздрогнуло, глядя под ноги привидению, напружинилось и заняло положение готовности к прыжку. Это был молоденький и ещё глупый котёнок, хоть и крупный. Шевелящаяся трава возбудила в нём охотничий инстинкт, и он прыгнул, напоровшись на невидимую преграду в виде кроссовки пришельца. Отпрянул, но не бросился наутёк. Потряс головой и отполз на прежнюю позицию, вновь готовясь к прыжку.

Серж наклонился и громко «фукнул» на котёнка. Вот это была уже заметная реакция! От неожиданности вздрогнули оба. Испугавшееся животное зашипело, выгнув спину, и стремглав умчалось за угол дома.

— Видела? — улыбнулся Сергей, вернувшись к Марине. Она сошла с тротуара на землю, устав сторониться прохожих и не желая экспериментировать со своей материальностью.

— Видела, но мы, получается, обрели плоть и все соответствующие ей параметры: вес, — она показала на следы под собой, — плотность, запах… А почему же мы невидимы? И тени нет, гляди!

— Не знаю пока. Второй раз я здесь. Но чувствую, можно полностью «нарисоваться». Не знаю пока как.

— А надо ли?

— Да я так, в принципе.

— Серёж, это не очень хорошая идея, может, в капсулу давай вернёмся?

— Боишься нарушения пространственно-временного континуума? Рея Бредбери вспомнила с его «эффектом бабочки»? Рассказ такой есть, названия не помню.

— «И грянул гром». И фильм не так давно был на эту тему. Не видел?

— Нет, интересно было бы посмотреть.

— Вот он так и назывался «Эффект бабочки». А что, не веришь, что такое может быть? Фантасты много чего напредсказывали. У многих из них дар предвидения, а не просто полёт фантазии. Лично я в это верю.

— Не спорю. Но могу тебя немного успокоить. Когда ты сама пройдешь по трубе и окажешься в прошлом, записанном, как на плёнку, — не знаю уж, где такие архивы хранятся, — то почувствуешь одну интересную штуку…

— Ну-ка, ну-ка, выкладывай.

— Прошлое — это не застывшая хроника событий, не просто кинолента с фиксированным кадром каждого мгновенья. Оно как ветвистое дерево, где большинство веток — тупиковые варианты, не реализовавшиеся в будущем.

— Что-то такое я читала… Многовариантность прошлого, параллельные миры… Не ново. Хочешь сказать, мы в одном из таких ответвлений, где впереди — тупик? А если до самого тупика дойти, что там? Застывшая картинка людей и их судеб?

— Нет, не так. Пошли.

Продолжая оставаться на месте, Серж манипулировал своей трубой, Марина пока не понимала, как он это делает, но люди двинулись спиной в обратном направлении, неуклюже поднимая и опуская ноги. Мимо пронёсся грузовик, всасывая выхлопной трубой ранее отработанные газы, превращая их в горючее и наполняя топливный бак бензином. Котёнок вернулся на место… Остановка движения, и… опять время потекло в привычном направлении, наматывая секунды и минуты. Марина почувствовала капсулу и платформу под ногами. Полеха смотрел на котёнка и показывал на него пальцем. Прошло минуты три, и котёнок повторил все свои действия, когда к нему приблизился невидимый человек. Приминалась трава, раздалось «Фу!», и зверь скрылся за домом.

— И что? — задумчиво произнесла Марина. — Ну, наследил ты в этом тупичковом отрезке времени, хотя самого тебя уже и не было. Ну, записал неведомый нам хронограф все изменения, вызванные нашим вторжением. Ну, увидели мы этот вариант развития истории. И что?

— Дальше смотри.

Серж «отмотал плёнку» ещё чуть назад до момента, когда дорогу ещё не перебегал пьяный мужичок. Вот он появился и, так же спотыкаясь, пересёк улицу. Но что-то было всё же не так. Марина смотрела по сторонам, моргая ресницами, словно в глаз попала соринка. Полеха хитро улыбался, глядя на неё. Кот сидел на прежнем месте… Вскочил, убежал… Но вместо него оставался другой, продолжая жмуриться на солнышко. И тут Марина, ещё раз всмотревшись в окружающие её детали, поняла, в чём дело. В глазах как-то странно подрагивало. Люди и все перемещающиеся предметы двоились отличными друг от друга вариантами движения: автобус, отъезжающий от остановки вдали, воробей, перелетевший с ветки на ветку, голуби, склёвывающие с земли крошки хлеба, подбрасываемые старушкой на лавочке, даже листья деревьев, трепыхающиеся на ветерке…

— Две реальности, Мусь. Две реальности в одной точке времени. Теперь дальше наблюдай.

«Плёнка» вновь отмоталась назад, и снова то же, да не то. Теперь движения троились, смотреть было тяжело. Взгляд фиксировался и видел одну деталь, но тут же отвлекался на другую. Вот прошёл мужчина в очках, правой рукой провёл по лбу, смахивая испарину, вторая правая делала отмашки в такт шагам, а третья чуть запаздывала… Тело «объекта» троилось, то сливаясь в одно, то разделяясь на клоны…

Полеха в очередной раз отмотал назад. Четыре варианта. Ещё. Пять… Когда после многократных повторений он вернулся к исходной точке наблюдения, Марина сказала:

— Хватит, остановись, я не могу, у меня голова кружится.

Вокруг мельтешило, рябило, вибрировало под жуткую какофонию, и это делало картинку невосприимчивой для мозга. В двигающихся вместо людей бесформенных дрожащих конгломератах с трудом угадывались фрагменты лиц, рук, ног, сумок… Воздух пронзали сонмы гомонящих воробьёв, голубей. Клубок кошек ворочался на месте симпатичного котёнка…

— А ты не смотри пока, самое интересное дальше, я только громкость убавлю.

Марина зажмурилась, и лишь по меняющейся тональности общего звучания мира понимала, что делает её партнёр. Он наращивал число вариантов реальности до какого-то, только ему ведомого предела. Когда отдельных звуков уже не различалось, а стоял лишь ровный шелестящий шум, Марина, следуя команде, открыла глаза. Кроме Сергея она никого и ничего не увидела. Вокруг висел плотный белый туман.

— Вот это и есть время. Никаких тебе ветвей, стволов и тупиковых вариантов. Сплошное месиво плоти. Каковó?! А если дальше продолжить, ты должна максимально мобилизоваться для спокойного восприятия эффекта. Показать?

— Не надо, Серёж, — тревожно прошептала Марина, — лучше расскажи.

— О-о, это не передашь словами. Видишь под нами что?

Под ногами был тоже туман, но более тёмный и плотный.

— Это ещё земля. Она колышется, превращаясь в тягучий плотный туман. Если дальше продолжать, то не станет и её. В общий ряд встроятся даже такие, казалось бы, невозможные варианты, где Земли вообще нет как планеты в данной точке времени. Хотя о какой точке я говорю! Постепенно туман будет темнеть, станет однородным вокруг, а потом — сплошной мрак. Я догадывался, что и это не предел.

— И что же, ты «ходил» еще дальше?

— А как ты думаешь? Ох и долго я шёл! И наконец, дошёл. Это был снова свет! Яркий белый свет и ничегошеньки больше. Но его я описать не смогу. Это не туман, это нечто совершенно другое…

— Я поняла, это фрактальность времени!

— Чего-чего?

— Давай пока вернёмся, не могу я тут…

В тот же миг Марина увидела знакомый, привычный и уютный Замок Карабаса.

— Уф-ф, — плюхнулась она на диван. — Вот это ты даёшь, друг мой любимый. Вместо путешествия ты мне устроил урок естествознания, что аж мозги набекрень.

— Ну-ка, рассказывай, что ты там поняла, какая такая фак… фракальность? — Серж заинтересованно и восхищённо смотрел на девушку, усевшись рядом и нежно приобняв её за плечи.

— Фрак-таль-ность. Не знаю, сумею ли. У нас в школе преподаватель был, классный такой мужик, алгебру вёл с геометрией, иногда химию и физику. На все руки, в общем. Николай Иванович Залесский. Так вот он нам как-то про фракталы рассказывал. Мы с двумя девчонками и пацаном одним даже после уроков остались — так нам интересно было. Кажется, из всех мало кто чего понял. Николай Иванович меня тогда похвалил, ты, говорит, одна «врубилась», так и сказал… Эх, как бы тебе нагляднее… Давай ручку, бумагу. Тут рисовать надо.

…Марина очень долго объясняла, рисовала всякие снежинки, береговые линии, жестикулировала, приводила примеры… Сыпала именами великих математиков, произносила заковыристые термины: евклидова геометрия, топологическая размерность, размерность Хаусдорфа-Безиковича, фракталы Бенуа Мандельброта… Сергей только молчал и слушал. Иногда кивал. И очередной раз поражался феноменальной памяти Марины. Он уже заметил, что это от матери. Та тоже обладала уникальной способностью запоминать имена, цифры, мелодии, тексты песен и их авторов.

В конце концов он остановил Марину, которая уже беспомощно и безнадёжно смотрела на друга, и неожиданно изложил, совершенно поразив Марину, своё резюме:

— Поправь меня, если я окажусь неправ. Ни одна фигура, ни один предмет, ни одно явление или процесс не являются такими простыми, как кажутся на первый взгляд. Точка в математике — вовсе не точка в реальном мире. Прямая линия в геометрии напрочь отсутствует в природе. Площадь географическая любого острова в океане не соответствует площади его в реальности. Длина береговой линии при ближайшем рассмотрении оказывается длиннее, чем на карте. Клубок шерсти издалека кажется точкой. Приблизившись к нему на какое-то расстояние, мы увидим диск, ещё ближе — шар, потом клубок ниток. Под лупой мы обнаружим множество пушистых волосков на каждой из нитей. Вооружившись электронным микроскопом, получим картину бесконечного переплетения сложных полимерных молекул, из которых состоит каждый самый наитончайший волосок самой крохотной пушинки. Если бы разрешающая способность какого-нибудь суперфантастического микроскопа позволила нам «прогуляться» по поверхности самого крохотного кончика любой из наименьших молекул, то мы просто заблудились бы в дебрях атомов и субатомарных частиц и потерялись бы в круговерти пустоты и материи. Так?

— Так, — Марина внимательно слушала, приоткрыв рот.

— Ты сказала, что современные математики отвергают целые числа, что мир подчиняется закону фрактальности, то есть дробности и самоподобности. Я думаю, что всё ещё сложнее. Нет никакой дробности, есть аморфность! Взять хоть классическую топологическую размерность, хоть фрактальную — всё это чисто математические условности. Я бы даже сказал — уловки математиков. Мир куда сложнее. Правильно ты говоришь, что нет идеально ровных поверхностей, что при ближайшем рассмотрении и соответствующем увеличении самая зеркальная, казалось бы, идеально гладкая плоскость окажется руинами после ковровой бомбардировки. А кончик тончайшей иголки — конгломератом кряжистых нагромождений металлических кристаллов. Про снежинку мне понравилось… Если в круге нарисовать крест, каждый лучик которого дополнять перекладиной, чтобы получить крестики меньшего размера, и так далее до бесконечности, то получится, что вся площадь круга будет иметь внутри себя фрактальную линию, длина которой не имеет предела. То есть на ограниченной площади нарисованного круга можно нарисовать бесконечной длины линию. Не приближающуюся и не стремящуюся к бесконечности, а именно бесконечную совокупную длину линий! Но это опять математика! Нет и линий самих в природе! Каждая линия — математическая условность. И площадей! И объёмов!.. И времени.

То, что мы с тобой видели, когда дошли до белого тумана вокруг, это фрактальный физический мир в аморфном времени. Но наша разрешающая возможность глаза и скорость восприятия мозгом ограничены. Если бы мы могли их усилить, мы бы различали и людей, и окружающие их предметы, и движение… Так что сказка Бредбери про бабочку — полная ерунда. Это та же примитивная евклидова геометрия, только в фантастике.

Полеха замолчал. Он улыбался подруге и глазами спрашивал: «Ну что, лаптем щи хлебаем или как?»

— Серёж, — произнесла Марина, — чем дальше мы уходим в прошлое, тем вероятнее искажение истинной картины. Нас не пускают далеко и делают это умышленно. Наше восприятие по мере погружения в прошлое всё менее адекватно реагирует на увиденное. Инсектоиды не дают нам ошибиться в оценке реальности. И не только в прошлом. Даже в настоящем не всё открыто для нас. Мы с тобой не можем вновь попасть в сигару, мы не видим её головного конца, погружённого в землю, мы не найдем никак Нодара, не понимаем снов, исходящих от наших симбионтов. Видимо, есть что-то, что наш разум понять не в состоянии. Его «разрешающая способность» пока невелика, чтобы различить существенные детали, чтобы клубок ниток не спутать с шаром, а ещё хуже с точкой…

3

Утром раздался звонок от Гарика, уже в который раз за последнее время. Он всё надеялся на новинки из «родника драгоценностей», владельцем которого он считал Полеху. Очень проницательно как-то сказала Марина (может, подсмотрела через стереовидение?), что профессор Хагинский теперь ходячая реклама Сержа. Пусть он и опускает многие детали, боясь разочаровать своего спасителя, но не выразить своего восхищения таинственной личностью новорусского графа Монте-Кристо, каковым выглядел Серж в его глазах, вряд ли мог. Хагинскому льстило такое знакомство, и, конечно, его распирало желание похвастаться им. Наверняка в кулуарных разговорах с тем же Гариком звучали интонации, подталкивающие армянина потеснее завязаться с Полехой.

— Да, доброе утро, Гарик, слушаю.

— Здравствуй, Сергей! Как дела, дорогой?

— Всё хорошо, Гарик. У тебя как?

— Спасибо, брат, отлично!

— Ну, рожай, дружище! Всё то же, небось?

— Встретиться бы…

Эсвэ показывало, что Гарик сидел в своей ювелирной будочке один.

— Я мимо рынка проезжаю. Заскочить?

— Ай, как хорошо! Заскочи, дорогой, рад буду видеть тебя!

Полеха сложил слайдер, с явной скукой в глазах посмотрел на Марину. Она понимающе кивнула.

— Надо, так надо. Взглянуть, что он хочет?

— Не трать энергию, батарейки береги. Сам узнаю, прогуляюсь заодно. Может, купить чего?

Марина сорвала со стены самоклеющийся листок со списком.

— Вот, захвати по дороге.

— Так, что тут? Помидоры, огурцы, зелень…, майонез…, зелёный горошек… Ясно. Будет исполнено, мадам.

Проверенное место высадки — туалет кафетерия недалеко от Гарика. Дверь распахнулась, и через две минуты Серж уже сидел напротив приятеля-армянина.

— Рассказывай, мой бакинский друг, слушаю тебя.

Ювелир отложил в сторону какой-то перстень, выключил почти бесшумную полировальную машинку, на окошко выставил картонку с надписью «Буду через 30 минут» и задёрнул шторку.

— Серёжа, я знаю, что ты можешь меня послать куда подальше…, — Полеха привык к длинным вступлениям и слушал терпеливо, — и, может, правильно сделаешь. Человек один есть, который ту вещь купить может. Всё честно будет. Чисто будет. Никто в обиде не останется.

— Диадему, что ли? — Серж заскучал.

— Да, её.

— А по телефону не мог сказать?

Гарик изобразил гримасой нежелательность таких разговоров по телефону.

— А я её в музей собрался сдать…

— Какой музей, что ты! Посадят!

— А что там за история хоть? Расскажи, если знаешь.

— А ты — нет, не знаешь?

— Не интересовался до этой вот секунды.

— Ну, слушай. После войны дело было, после Великой Отечественной. Полицая одного бывшего поймали, немцам прислуживал, в Союзе прятался под чужими документами. Людей много загубил в Украине и Белоруссии, в расстрелах участвовал. У немцев в почёте был, с ними удрать хотел. Но тут дело ему подвернулось. С каким-то дружком из немцев, кстати. Вот сука, да? И у них предатели были, я б…

— Не отвлекайся.

— Короче, казну они фашистскую ломанули, прикинь! А там цацок всяких, деньги немецкие, украшения, старинные вещи из наших музеев… Как они это провернули, не знаю. Но немцы пробили этих двоих. Своего поймали и кончили гада, а бандеровца упустили, ноги сделал вовремя. Когда этот… ну, процесс знаменитый был…

— Нюрнбергский, — помог Полеха.

— Вот-вот! Когда судили, короче, их, дело всплыло, и уже наши заинтересовались. Энкавэдэшники по горячим следам полицая, может, и нашли бы, но время тяжёлое было, лихое. Кто-то головастый из них закинул удочку к ворам-авторитетам, сидящим на зоне: мол, поможете, амнистируем — государственного значения преступник, мол, ваших сестёр-матерей вешал, сжигал, падаль, нельзя не найти. Ну, надо, так надо. Братва тогда покладистая была, видела, что война наделала. Короче, подключились. И что ты думаешь? В Туле жил, сука. Воры его сдали, а казны немецкой не нашли…

Гарик замолчал и выразительно посмотрел на Сержа.

— Я понял. А откуда стало известно, что там в казне было?

— Немецкие архивы — раз, и сам полицай, когда прижали, список огласил.

— Как огласил?

— Он, как немец, скрупулёзный был, всё переписал, список в подполе хранил.

— А казну?

— В разных местах, на части разделил и где-то прятал…

Полеха почесал подбородок.

— Откуда у тебя вся эта информация, Гарик? Как ты можешь в таких подробностях всё знать?

— Честно?

— Между нами.

Гарик наклонился к самому уху Полехи, словно всё, что он только что поведал, — так, ерунда, ничего секретного.

— От профессора. Его папа в НКВД работал. Долго прожил, не так давно скончался, года два назад. Сыну всё рассказал, тем более сын такой! О! По теме, короче.

— Что же он, паразит этакий, от меня скрыл?

Гарик опять наклонился к Полехе и зашептал:

— Он боялся чего-то, но хотел тебе рассказать. Меня давно знает, уважает очень! Доверяет мне!

— И что?

— Он через меня решил тебе тайну свою открыть.

— Ну и ну, какие сложности. И давно?

— Вчера мы с ним на одном юбилее были, у нашего общего знакомого…

— Да-а, я смотрю, проф наш болтлив больно…

— Нет, Сергей, что ты! Он боится очень. Тебя уважает, но боится. Так и сказал мне: ты, мол, Сергею историю расскажи, чтоб осторожней был, но я тебе, мол, ничего не говорил. Ничего не знаю, ничего не слышу, я, мол, в стороне.

— Ну, ты, Гарик и удивил меня, и рассмешил одновременно. Он, как я понял, меня хочет предупредить из уважения. Так?..

— Да, очень уважает…

— А другого человека просит сделать это за себя?

— Ну, такой человек, слушай. Ну, странный, да. Не спорю. Но я своё слово держу. Всё тебе рассказал, как просили.

— Та-ак, ладно. А кто и откуда узнал о диадеме? Что за покупатель такой выявился?

— Ты знаешь его, — Гарик потупил свои юркие глазки, как девушка.

— Жора, что ли?

Гарик только кивнул и продолжил полировать перстень.

— Ну вы и народец болтливый, как я посмотрю… Все уже всё знают, блин.

— Не сердись, Сергей, — Гарик опять выключил машинку. — Жорик мне как брат…

— У вас все братья…

— Зачем так говоришь, а? Он давно этим занимается. А про диадему я ему намекнул ещё как только познакомились с тобой, когда в библиотеке встретились. Я тогда всей этой истории не знал ведь…

— Ай, ладно, ну вас. Забирайте эту диадему и делайте с ней, что хотите, — Полеха махнул рукой и встал.

— Как забирайте, он посмотреть хочет, убедиться, что…

— Да что я буду бегать к вам каждый раз? Тебе отдам…

— Нет, нет, дорогой, — замахал руками армянин, — я не хочу даже касаться ее…

— О, о! Посмотрите-ка на него, прямо как профессор, недотрога какой… Ладно. Так что? Жорику привезти? Тогда договаривайся о времени. О’кей?

— Я позвоню… Не обижайся, а? Серёжа, дорогой…

— Да ладно, не извиняйся.

Серж беззлобно улыбнулся, хлопнул Гарика по плечу.

— Насчёт своих комиссионных сразу с ним решай, моё дело отдать и деньги получить. Всё, прощевай, пока!

…Выполнив продуктовый заказ Марины, Серж вернулся в Замок. Рассказал историю, точнее Марина сама её посмотрела и… проследила дальше. Женское любопытство — понятие невыдуманное.

Получалось, что вор у вора дубинку украл. В 1948 году притаившегося в одной из глухих деревушек под Тулой полицая по фамилии Плищак, дослужившегося при немцах до чина начальника сельской полиции в Белоруссии, и вправду вычислили именно уголовники. Уж больно приметный шрам был у того на лице. Казну он действительно разделил на три части, одну из которых хранил дома, её-то сразу и нашли. Но не воры — милиция. О двух остальных он умолчал, надеясь, что удастся скрыть. И скрыл бы, если бы не список, нашедшийся при обыске в подполе избы, где полицай проживал с местной бабёнкой. Понимая, что снисхождение ему не светит, на этапе перед отправкой в последнее своё пристанище — следственную тюрьму №1 во Львове — Плищак встречает земляка Никиту Кровню и делится тайной. Никита, освободившись в 1950 году, отправляется за казной в Тульскую область. Находит место в лесу и откапывает могилу. Именно могилу. В ней хранилась большая часть немецких трофеев в пяти холщовых мешках, и тут же лежали останки двух землекопов — помощников Плищака, которых тот и порешил на месте, как ненужных свидетелей и подельников. Утащить всё разом Кровня не мог, он не рассчитывал, что добра окажется так много. Помимо всего прочего, в мешках лежало около полусотни папок с нацистскими документами. Никита понял, что одному ему в этой ситуации не обойтись. Друзья все на Украине. Да и страх одолел парня — уж больно нехороший душок шёл от могилы и в прямом, и в переносном смысле. Кое-как прикопав яму и закидав ветками да жухлой листвой, он решил отправиться за второй частью трофеев. Но из мешков, бегло осмотрев лишь два из них, всё же кое-что прихватил с собой. За плечами была выцветшая котомка, 25 рублей да паспорт в кармане. Ситуация, похожая на ту, в которой оказался Полеха в самом начале своих похождений.

Итак, Никита Кровня, попав в чужие места, никого не зная, отправился на вокзал. Ехать предстояло в некую Узловую, город районного значения всё той же Тульской области. Опасаясь попасть в руки милиции, добирался на товарняке ночью. Задача стояла не из лёгких. Необходимо было найти домик, неподалеку от узловского вокзала, где проживала некая бабушка Маша, приютившая в своё время Плищака на летний сезон. Там, в сарайчике, в качестве платы за проживание бывший полицай вырыл бабуле погреб и обложил его кирпичом, а за кладкой спрятал железное ведро. Никита знал только, что в нём было нечто лёгкое для сбыта, потому и привлекало больше, нежели провонявшая тухлятиной могила в лесу.

К счастью, и дом нашёлся, и старушка была жива. Однако жила не одна, а с квартирантами — двумя крепенькими парнями-шахтёрами, Николаем и Сидором. Пришлось искать подходцы к квартирантам.

Помытарился приезжий зек немало, пока искал жилье неподалеку, завязывал дружбу с Колей посредством самогона, который гнали местные цыгане. Сидор оказался букой, к тому же совершенно непьющим. Удалось устроиться на шахту, время было тяжёлое, послевоенное, рабочих рук не хватало, поэтому в отделе кадров махнули рукой на дефекты биографии, удовлетворились наличием паспорта.

Легализовавшись таким образом и даже получив комнату в общежитии, Никита готовился проникнуть в погребок. А погреб-то всё чаще оказывался под ногами в буквальном смысле — самогонку распивать приходилось с квартирантом бабы Маши, а теперь и коллегой по работе Колей, именно в том самом сарае. Трепет, с которым Хохол (так его окрестили шахтёры) поглядывал на крышку в земляном полу, не унимался, а рос от раза к разу. Добыча была близка, да случая удобного не подворачивалось, чтобы проникнуть вниз, расколупать стенку и убраться восвояси, заметя следы.

Близился День шахтёра — 27 августа 1950 года, последнее воскресенье месяца. Почему-то все свои надежды Хохол связывал именно с этим праздником, зная, что гулять будет весь пролетарский люд, а уж тем более его коллеги. Слабым звеном был всё тот же Сидор.

Однако праздновать решили в шахтёрском общежитии большой шумной компанией, куда, разумеется, входил и Никита. Ну что ж, этот вариант вполне подходил ему, и, заранее подготовив в кустах недалеко от вожделенной цели необходимые инструменты, Кровня с пролетарской пьянки ушёл никем не замеченный. Баба Маша встретила его спокойно, тем более объяснение визита заранее было заготовлено: ребята, мол, гуляют, а у Никиты разболелась голова, в общаге не поспишь, шум-гам, не позволит ли баба Маша в сарае переночевать? Подслеповатая и впадающая в маразм старушка возражать не стала. Даже дала рваное одеяло и подушку. Всё, цель достигнута.

Зажжённая свечка осветила крохотный погребок. Здесь стояло несколько банок с соленьями. Кровня обстучал стенки, быстро нашёл пустоту и, расковыряв штробу в рыхлом шве, где заметно преобладал песок с глиной, нежели цемент, поддел кирпич коротким ломиком…

Ржавое сплюснутое ведро прикрывала мешковина. Хохол аккуратно уложил все кирпичи обратно, используя в качестве связующей массы глинистый грунт со дна погреба, поднялся в сарай и уселся прямо на земляной утоптанный пол. Было ещё светло, и через небольшое окошко внутрь проникало достаточно света, чтобы рассмотреть содержимое довольно тяжёлого ведра.

Половину его занимали золотые монеты, в кисете — зубные коронки, несколько карманных часов, жёлтый портсигар с камнями на крышке и выгравированной надписью, читать которую Никита не стал, а в инкрустированной камнями костяной шкатулке та самая диадема, состоящая из двух фрагментов.

Хохол поднялся с колен на ватные ноги и нервно закурил. Донимали вопросы: что теперь делать? Бежать на Украину? Оставаться здесь и искать сбыт? Определённых планов у Никиты не было. Заранее продумать дальнейшие действия он не удосужился. Накопившиеся за последние два месяца напряжённость и томление выливались теперь трясучим ознобом.

И тут он услышал звук приближающихся шаркающих ног. Дверцу сарая отворила старушечья рука. Баба Маня стояла на пороге и всматривалась в сумрак сарая, почти ничего не видя. Кровня, потеряв над собою контроль, неожиданно размахнулся ломиком и что есть силы ударил им по голове доброй, сердобольной старушки. Она тихо простонала и упала на пол с раскроенным черепом. Из её руки выпала кружка с огуречным рассолом…

Он вполне мог вернуться в общежитие, обеспечив себе алиби, — вряд ли там кто потом разобрался бы, что Хохол отсутствовал некоторое время. Но рассудительно мыслить бывший зек, потом шахтёр, а теперь убийца уже не мог, ноги сами понесли его прочь в сторону железнодорожного узла. Тяжёлая котомка трещала по швам, и в момент, когда Кровня запрыгивал на платформу притормаживающего перед станцией товарняка, ткань разошлась, и все трофеи золотым дождём рассыпались по земле.

Так совпало, что в одном из хвостовых вагонов с продовольствием орудовала шайка поездных воров, набивая мешки консервами и выбрасывая их через выломанные доски на насыпь. Стоящий на стрёме и выглядывающий с межвагонной сцепки шкет издали увидел небывалую картину: мужик в кепке и засаленном чёрном костюме судорожно собирает и распихивает по карманам золотые монеты, россыпью устилающие пространство между путями…

Возглавляющий шайку вор по кличке Матрос хладнокровно прирезал незнакомого, явно не местного мужика, попытавшегося отбить награбленное нацистами добро.

Вечером того же дня Матрос хвастался добычей друзьям, в числе которых был старый матёрый вор Фофень. По справедливости отобрав для воровского общака долю, которая оказалась львиной, «поездной бригаде» авторитет выделил лишь горсть золотых червонцев и лично Матросу — часы с цепочкой. Любопытную шкатулку с диадемой Фофень, поправ неписаный закон, оставил себе, остальное воровская малина сбагрила барыгам.

Дальнейший путь шкатулки не отличался обилием событий. 20 лет она пролежала в тайнике между брёвен сруба на краю города Ефремова, где жил Фофень. Спустя месяц, как шкатулка пополнила личные накопления вора, его посадили. В лагере разыгралась эпидемия сыпного тифа, и он в числе двух десятков других зеков скончался.

Старую избу летом 1971 года сносили, и рабочие строительно-монтажного управления обнаружили тайник. От начальства сей факт скрыли, перенесли кучу денег, потерявших ценность после реформы 1961 года, несколько украшений, ожерелий из жемчуга, золотой браслет и шкатулку из слоновой кости в квартиру бригадира. Один из его подчиненных за кружкой пива с водкой взболтнул о находке приятелям-собутыльникам, а ночью на квартиру нерадивого бригадира был совершен дерзкий налёт молодой банды Степана Кабанова по кличке Кабан, большого друга и подельника Шурши…

4

Марина с Сержем долго разглядывали в пригородах Алексина Тульской области, что на Оке, малозаметную впадину в лесу у высокой осины. Два скелета в скрюченных позах просвечивали зловещими контурами сквозь метровую толщу рыхлой земли. И мешки, набитые драгоценностями и документами с тиснёным нацистским орлом на папках.

— Ну-с, что будем с этим делать? — вздохнув, спросил Полеха.

— Я знаю что. Пусть пока полежат. 62 года лежали, ещё за неделю-две с ними ничего не случится.

Серж внимательно посмотрел на Марину и удовлетворённо кивнул головой.

— Хорошо. Интересно, это совпадение или подтверждение нашей версии, что существует временной предел? Заметила, что дальше 1946—47 годов мы не можем продвинуться? Остаётся отследить историю жука и наших с тобой двух клопов.

— Я хотела кое-что сказать…

— У меня тоже есть некоторые мысли, но делиться ими не буду… И ты ничего не говори пока. Хорошо?

— Да, Серёж, согласна. Ты не устал? Нет? Ну, тогда…

— Поехали!

…Опять эта уже знакомая улица и котёнок, греющийся на солнышке. Спотыкающийся мужичок торопился перейти дорогу. Смешно. Транспорта почти нет, вдали виднеется грузовичок, а на остановке стоит новенький желтый пассажирский автобус ЛиАЗ-677.

— Мы зачем здесь опять? — снова шёпотом спросила Марина.

— Побежали, нам в автобус! — скомандовал Серж и потащил спутницу через дорогу.

Чувствуя себя скованно, странные для того времени пассажиры прошли в салон. Народу было немного, половина мест пустовала. На заднем сиденье скромно притулился в уголке тот самый мужичок, дыша перегаром. Было ему лет под 70, морщинистое лицо, крючковатые пальцы, блёклые жиденькие волосёнки топорщились из-под полосатой замызганной кепки.

Полеха пристально наблюдал за ним.

— Чего ты на него так смотришь? — прошептала одними губами Марина, с интересом осматривая других пассажиров.

— Он нам и нужен. Это наш маячок, — тоже почти беззвучно ответил Серж, памятуя о том, что вне капсул их могут услышать.

— А как ты это чувствуешь? Как в эсвэ?

— Похоже, но немного иначе. Скажи, ты видишь всех одинаково?

— Как одинаково? Не поняла?

— У меня этот дяденька…, — Серж показал рукой на пьянчужку, а Марина укоризненно опустила его руку, шикнув на Полеху.

— Да ладно, нас же не видят…

— Всё равно неприлично, они же люди, не могу я на них, как на картинки, смотреть!

Створки дверей, лязгнув, сомкнулись, и автобус тронулся. Кондукторша в головном конце салона скороговоркой напомнила всем:

— Билетики приобретаем, товарищи!

Народ зазвенел монетами.

— Ну так продолжай про старичка, Серёж.

Полеха вынужден был подчиниться справедливому замечанию подруги, проникнувшись тем, что хоть это и прошлое, но все же такая же абсолютная реальность, а никак не картинка.

— Он у меня будто самый яркий. Не визуально, а… энергетически, что ли… Ты это сама поймешь, когда самостоятельно освоишься по прошлому гулять.

— Серёж, а это какой год?

— Семидесятый. Сентябрь, седьмое число, понедельник.

Рядом два молодых мужчины интеллигентного вида обсуждали нападки Мао Цзэдуна в адрес СССР, и как тот обвинил нашу страну в неоколониализме, обозвал брежневскую политику фашистской диктатурой.

— Вот тебе и дружба народов, — говорил один, цокая языком и возмущённо шурша газетой «Известия», — зато с Чехословакией заключили договор о дружбе…

— Ничего, и китайцы одумаются. Мао стареет, из ума выживает. А народ ему верен… Культ.

Не довелось дослушать начавшийся урок политинформации. Объект, интересующий гостей из будущего, покачиваясь и хватаясь за поручни, кинулся к выходу. Он уже начал задрёмывать, но, очевидно, знающая его кондукторша по-домашнему пропела на весь автобус:

— Дед Мафута! Остановку свою не проспи!

Некоторые пассажиры заулыбались, оглядываясь назад. Мафута кивал и без конца прикладывал руку к груди в знак благодарности, стыдливо пряча глаза. Скромный дедок, воспитанный. Видимо, местная достопримечательность.

— Он партизанил в этих местах, герой войны. Местные знают его, по-своему чтят, но видишь, спился, к сожалению, — пояснил Полеха Марине, разумеется, видя и зная больше, чем ведомая в настоящий момент подруга. «Кинотеатр» реальности прошлого был сейчас в руках Сержа.

— А что за город, я до сих пор не спросила?

— Донской.

— О! Мы всё ещё в Тульской области?

— Да. Представь себе. Кажется, все клады тут…

Мафута на выходе из автобуса был подхвачен чуть ли не на руки стоящими на остановке гражданами под их же ободряющие возгласы. У Марины похолодело внутри, когда они с Сержем вынуждены были закрыться в капсулу и «провалиться» сквозь заходящих в автобус пассажиров. Уже через закрытые двери трогающегося ЛиАзика донесся голос тётки-кондуктора:

— Билетики приобретаем, товарищи! На ЖБК выходит кто?..

Идти за дедом Мафутой было смешно и приятно. Воздух необыкновенно чист и по-своему ароматен. Даже периодически доносящиеся волны перегарного выхлопа впереди идущего не могли испортить общего впечатления. Пробираться пришлось узкими двориками с двухэтажными одноподъездными домами-бараками, где играла детвора, женщины развешивали свежепостиранное белье и кудахтали куры, пасущиеся у длинных деревянных сараев. Мужики, пришедшие с работы — время было около шести вечера, — резались в домино, хлопая костяшками по отполированному засаленному столу и выкрикивая «Рыба!». Бабки сидели почти на каждой лавочке возле подъездов, лузгая семечки. Все громко здоровались с дедом, а он отвечал кивком головы и улыбался, сосредоточенно глядя под ноги.

Наконец он добрался до своего дома, оказавшегося старой деревянной мазанкой с кирпичной трубой на крыше, в глубине квартала, где начинался, как сейчас говорят, частный сектор — одноэтажные разномастные избушки, по большей части скромные и обветшалые, с небольшими двориками в одну-две сотки земли.

Марина не задавала Сержу вопросов, почему они так долго гуляют, когда могли сразу оказаться в самый ключевой момент очередной истории. Она понимала своего друга и, вероятно, испытывала те же чувства, что и он: хотелось именно погулять по провинциальному прошлому, вдохнуть атмосферу давно прошедших дней, увидеть и почувствовать людей и кусочек былой страны, ещё именовавшейся тогда державой.

…Мафута бережно и осторожно вытащил из кармана пиджака бутылку с мутноватой жидкостью, отёр-погладил и поставил на стол. Поднял с пола банку с солёными огурцами, достал из шкафчика на стене головку лука, соль и отрезал горбушку чёрного хлеба, завёрнутого в тряпку. Окинул взглядом сервированный стол, сел на табуретку и посмотрел на фотографию, что висела над его железной кроватью.

Пятнадцать лет назад он похоронил свою супругу Марью Ивановну. На фото в деревянной рамочке они ещё молодые, только-только поженившиеся. Грудь удалого фронтовика украшали пусть немногочисленные, но дорогие боевые награды. Успев полгода повоевать в должности командира партизанского отряда особого назначения, не раз поднимал бойцов в атаки на врага, а в начале 43-го, получив серьёзное ранение, был демобилизован. Провалялся в госпиталях до самого окончания войны, горько сожалея, что не дошёл до Берлина. Тогда ещё его уважительно звали Матвей Богданович. Фамилия только необычная была, молдавская и редкая — Фусу. Друзья звали Матюхой, а потом имя с фамилией незаметно и замысловато трансформировалось в прозвище Мафута.

Не сказать, что Матвей Богданович сильно пил, но после смерти Марии, так и не встретив достойную женщину, жил один, работал то сторожем, то дворником и потихоньку попивал горькую. Детей и внуков не нажил. Бывший партизан любил захаживать к одинокому фронтовику Пахому, живущему в центре города, и сейчас вернулся от него, где всю ночь напролёт до самого утра праздновал 69-летие друга. Немного удалось поспать, но хмель не выветрился, и организм требовал лечения.

Полеха переместился вместе с Мариной на час-полтора вперед, поскольку одинокое застолье горюющего старика удручало.

…Мафута сидел у открытой печки и курил «Беломор», поглядывая на весёлые язычки пламени, лижущие кучку бурого угля. К вечеру похолодало, сентябрьские вечера выдались в последние дни прохладные. Так что был повод растопить любимую печку и погреться у открытого огня, вспоминая партизанские костры. Приятное тепло от выпитого стаканчика первачка разлилось по телу. Мысли затуманились, голова стала светлой и пустой.

И тут сквозь пламя в рассыпающемся, докрасна раскалённом искрящемся крошеве что-то блеснуло. Мафута схватил кочергу и быстро выгреб странный предмет, похожий и формой, и размерами не то на жёлудь, не то на небольшой приплюснутый грецкий орех или на слепленных брюшками жуков. Когда странная находка остыла, Мафута взял её в руки и осмотрел внимательнее. Казалось, что это какой-то белый металл, но слишком лёгкий. Или изделие было пустотелым. На двух половинках «ореха» размещалось по одному тёмно-серому квадрату с матовой поверхностью. Удивительно было то, что предмет нисколько не пострадал от огня. Оттерев его от сажи и копоти ветошью, Мафута был потрясён идеальной блестящей в прожилках-узорах поверхностью металла и безупречной гладкостью тёмных квадратиков.

Первая мысль, посетившая не ахти какую умную голову, что это шкатулка и должна открываться -ну уж больно просили две половинки ореха расколупать его. Однако ни нож, ни отвертка результатов не дали. Поскоблив грязным обкусанным ногтем оба квадратика, Мафута хмыкнул растерянно, бросил «орех» в карман и налил себе очередную стопку самогона…

— Каково! — прошептал Сергей, хотя они с Мариной давно пребывали в капсуле из-за стеснённости пространства перед печкой и тишины в доме. — В куске угля!

— Залежи каменного угля формируются в земле, кажется, сотни миллионов лет! — попыталась припомнить Марина.

Мафута завалился в кровать и тут же захрапел. Пришлось пропустить ночь и наблюдать развитие событий с момента, когда ранним утром объект наблюдения, кряхтя, встал с кровати.

Проснувшись с дубовой головой и напрочь забыв о находке, дед похмелился огуречным рассолом и взялся выгребать золу из остывшей за ночь печи. Пошурудив кочергой по колосникам, проваливая через их щели остатки золы, Мафута никак не мог справиться с куском то ли не прогоревшего угля, то ли сварившегося в твёрдый слиток шлака. Застрял он в щели и ни туда, ни сюда. Кое-как выковыряв непонятно что пальцами, старик в испуге выронил странное нечто на пол.

Это был жук. Чёрный здоровенный жук. Только без лапок. Ну, ясное дело — обгорели. Но как сам-то он целым остался? Голова туго соображала, и Мафута решил похмелиться по-настоящему: последним стопариком ещё остававшейся недопитой накануне самогонки. Крякнул, закусив корочкой хлеба, и поднял с пола жука.

Полеха и Марина с изумлением обнаружили, что никакого кольца не было. Зато имелись довольно длинные, в полсантиметра, жвала, торчащие из кончика головки и направленные вниз, перпендикулярно оси тельца. Словно клыки, расставленные чуть в стороны.

Мафута обтёр жука тряпицей, попыхивая папиросой и щурясь от дыма. И только сейчас прояснившаяся память обратилась вновь к вчерашней находке. Дед пошарил в кармане и, удивлённо охнув, достал из него распавшийся на две одинаковые части желудь-орех. Это, безусловно, были те самые маврские клопы, доставшиеся 38 лет спустя Сержу и Марине.

Старик положил трёх непонятных насекомых на стол и почесал затылок. Минуту докуривал папироску, бросил окурок в ведро, сгрёб со стола свои находки и вышел на улицу.

— Серёж, промотай, интересно, что дальше будет, я уже домой хочу. Главное мы выяснили.

Оказалось, что Мафута ринулся к соседке, у которой внук Дима, светлая голова, учился в 8-м классе и слыл очень грамотным парнишкой, увлекающимся разными науками. Дима собирался как раз в школу, когда дед вывалил перед ним угольных героев, которым и огонь не страшен. Ошалелый вундеркинд попросил взять странные штуки с собой в школу и показать учителям.

До учителей дело так и не дошло. Второгодник Юрка, хулиган и гроза всей школы, отнял у мальчика перед началом первого урока все три предмета и убежал с ними прочь. Старший брат Юрки, только что освободившийся из колонии для малолетних преступников Васяня бесцеремонно конфисковал у балбеса цацки, сочтя клопов за драгоценности. Жука он хотел было выбросить, поскольку тот не блестел и больше был похож на поделку из камня, но смутил блестящий глазок. Отколупать его не удалось — нож соскальзывал и тупился. Через три часа Васяня пришёл на консультацию к местному авторитету по кличке Князь, который пообещал вещички загнать подороже, и посулил их владельцу половину суммы. Князь тут же выехал в Новомосковск, город неподалеку, к верным корешам, заправляющим большими делами. Вечером жук и два клопа достались Мамону, давшему за них Князю два четвертака, то есть пятьдесят рублей, и красивый выкидной нож хорошего качества с безупречно работающим механизмом.

На этом история кончалась, поскольку Мамон входил в четвёрку главарей уже известной банды Кабана. На следующий день с очередной партией награбленного, регулярно поставляемого со всей области многочисленными налётчиками и ворами за скромные гонорары, так и не идентифицированные предметы оказались сначала в общаковом сундуке, а через полгода в одном из тайников под домом №7 в ящике с инициалом «М»…

5

Марина и Сергей ужинали в Замке, каждый погружённый в свои мысли. Занятия были пропущены, но это сейчас не тревожило Марину.

— Серёж, а кольцо откуда взялось, посмотри, а?

— Я посмотрел, Мусь. Клыки, которые мы видели, выросли уже в сундуке, когда жук лежал, завёрнутый в вату, в жестяной коробке. Видимо, многочисленные прикосновения человеческих рук пробудили какой-то механизм и жвала вытянулись в полудуги, сомкнувшиеся затем в кольцо. И ещё. Я обратил внимание, что у клопов, когда они только отделились друг от друга, брюшки были гладкими. Они тоже дозрели уже в бункере, под землёй.

— Пошли к отцу! — засобиралась Марина.

— Чего решила?

— Интернет нужен.

Полеха надевал джинсы. Потом задумался и скинул их, оставшись в плавках.

— Правильно, — метнула на него взгляд Марина, собирая посуду со стола в проволочный ящик и отправляя его в «мойку» — специально подобранный бурлящий источник горячей воды в гранитном колодце, найденный в 350 километрах отсюда, — там всё равно никого нет, все на работе, а нам и пяти минут хватит.

Знания, почерпнутые из Сети, показали, что ископаемый уголь образовывался из торфяных залежей в особых условиях, главными из которых являлись температура, давление и время. В течение многих миллионов лет последовательно образовывались бурые угли, каменные угли, антрацит и графит. Последний — самый древний продукт так называемой углефикации. Практически на всех материках, кроме Антарктиды, существуют залежи каменного угля. Тектонические пульсации окраин материков сопровождались накоплением угленосных толщ в несколько километров. Во время морских трансгрессий, когда затапливались и торфяные болота, поверх торфа отлагались смываемые с прилегающих более высоких участков суши осадки разного механического состава. Затем море отступало, болотообразование возобновлялось, и накапливался очередной слой торфа. В результате многократного повторения этих процессов сформировались слоистые осадочные толщи. Мощность таких угленосных толщ колеблется от нескольких десятков метров до трёх километров и более (например, в Донецком угольном бассейне — до 18 000 метров).

Самые древние угольные залежи образовались в девонский период, то есть 350 миллионов лет назад. А самые молодые — в третичный период, примерно 50 миллионов и позднее вплоть до начала последнего межледниковья.

В результате движений земной коры, в ходе которых происходила смена относительного положения суши и моря, мощные толщи угленосных пород испытывали поднятие и складкообразование. С течением времени приподнятые части толщи (антиклинали) разрушались за счёт эрозии, а опущенные (синклинали) сохранялись в широких неглубоких бассейнах, где уголь находится на глубине не менее 900 метров от поверхности.

— Давай подытожим, Серёж. Я не верю, что инсектоиды могли буквально двигаться и вгрызаться в каменноугольные пласты, распространяясь по ним под землёй по всем континентам от самой сигары, расположенной в Африке. Не верю. Правдоподобнее выглядит такая картина. Сигара попала на землю ещё в период торфообразования, то есть от нескольких десятков до нескольких сотен миллионов лет назад, если современная наука не ошибается в определении этих сроков. Так. Возможно, инсектоиды, и это очень даже вероятно, двигались самостоятельно, распространяясь по планете. Часть из них попадала в торфяные болота и увязала в них, впадая в анабиоз — многомиллионную спячку. Ну, может быть такое?

— А почему нет? Погребённые под километровыми пластами, они в результате и оказались замурованными в уголь. И таким образом дотянули до нас.

— Пусть так. Но почему люди не находят их? Неужели два клопа и жук — всё, что досталось людям?

— Три клопа! Нодара не забывай.

— Точно, три. Значит, один из южноафриканской шахты, все остальные, скорее всего, из бурого угля тульских. Хорошо.

Марина была предельно сосредоточена и барабанила пальцами по столу — это верный признак её максимальной концентрации, Серж давно заметил это и про себя тихонечко улыбался. Такая Марина ему по-особенному нравилась.

— Хорошо. Предположим… Ну вот скажи, сколько, по-твоему, могло быть в сигаре единиц инсектоидов? Ну? Скажи?

Полеха задумался под пристальным взглядом подруги.

— Вслух, вслух рассуждай.

— В одной камере, где мы с тобой достали второго жука… Кстати! Он ведь был с кольцом! Как это объяснить?

— Пока не важно, не отвлекайся, решим и этот вопрос.

— Там было штук сто на квадратный метр стены. Диаметр…, умножаем… Так… В общем, все пустоты в среднем имеют по пятьдесят квадратных метров, то есть пять иысяч ячеек-сот в каждой сферической полости. Визуально на просвет, сквозь землю, мне помнится, я увидел целую гирлянду из нескольких десятков полостей….

— Пусть пятьдесят, — Марина, видимо, прямо сейчас всматривалась в контуры внутренней конструкции цилиндрической болванки, бог весть когда врезавшейся в землю.

— Тогда, если допустить, что в каждой ячейке было по особи, получается, сигара несла на своём борту двадцать пять тысяч насекомых.

— А что ты думаешь об остальных ячейках, которые вне сферических камер-пустот? Ведь весь сердечник сигары — сплошная губчатая ткань. Это уже миллионы сот!

— Думаю, что сердечник — амортизирующий субстрат и контейнер одновременно. Вырастили они там у себя некую пористую ткань с универсальными свойствами, заполнили ею сверхпрочную многослойную капсулу и нашпиговали в специальные отсеки своих соплеменников в состоянии анабиоза…

— Нет, не так всё было, — Марина смотрела по-особенному уверенно.

— Сон видела? Признавайся.

— Что-то вроде. Ты знаешь, они по-всякому пытаются донести до нас информацию. И во сне, и наяву иногда… Тебе разве нет?

— Бывает иногда. Но ты знаешь, я хочу заметить, что твой клоп говорит с тобой чаще. А у меня жук порой и хочет поговорить, да мозгов у меня не хватает его речь понять.

— Ну так слушай. Не знаю, получится ли… Попробую своими словами. Они вывели что-то вроде куколки, кажется, или личинки какой. Путём селекции или генной инженерии. Важно, что в качестве основы тех самых гигантских сигар, что на землю упали, была использована живая, а может, и полусинтетическая конструкция, совмещённая с другой. Мне так показалось: представь, огромный улей или термитник в виде живого многокилометрового полена. Только не насекомые строят соты, а какой-то другой организм, типа губки. Растёт, увеличивается в объёме, а насекомые лишь поставляют ей строительный материал. Затем эта губка вырастает до необходимых размеров и начинает окукливаться, обрастая слой за слоем всё новыми и новыми оболочками. И заметь! В это время всё население колонии уже находится внутри, продолжает доделывать внутренние помещения-переходы и готовится к спячке! Куколка в конечном итоге обрастает набирающим крепость многослойным панцирем и достигает готовой кондиции со всем населением. Ноев ковчег. И последнее, что я на сегодняшний день поняла. Чтобы не кантовать эти исполинские сооружения, цилиндры-куколки росли прямо в челноках, которые и отправились потом в космос. Всего двадцать челноков и сорок куколок — по две на челнок.

— А про челноки есть что?

— Не-а. Пока тишина.

Полехе рассказ явно понравился. Очень было похоже на правду, хотя бы в приближённом варианте. Если так, то это очередной шаг к разгадыванию всей тайны инсектоидов.

— Вот бы в сигару ещё разок проникнуть…, — высказал он свою мысль, — чувствую, там разгадка.

— Не пустят.

— Нет, пока не пустят. Я уже, кажется, говорил тебе, что время ещё не пришло. Позже обязательно пустят. Словно мы или тест какой-то не прошли, или не созрели, или должны что-то сделать.

— ДА!!! — выкрикнули и Марина, и Серж одновременно, вспомнив, что собирались друг другу сказать кое-что важное перед отправкой в прошлое. Оба рассмеялись, и первой взяла слово Марина. Серж уступил.

— Ты можешь себе представить, что произойдёт, если сразу тысячи тех же клопов и жуков окажутся в руках самых разных людей?

— Вот и я это хотел сказать.

— Это же война, борьба за власть, убийства и, возможно, порабощение мира кучкой людей, а то и одним маньяком. Ты ведь осознаёшь, что нам с тобой сейчас такое ничего не стоило бы?

— Верно, так вот я думаю, что не предвидеть этого умные и прозорливые инсектоиды не могли! И наверняка обеспечили какой-то предохранительный механизм, препятствующий стихийному распространению насекомых.

— Ага, только по штуке! И в добрые руки! А что, смотри, сколько людей лапало, хапало наших милых клопиков, а в итоге они попали к нам с тобой. Я без ложной скромности скажу: что я, что ты — люди порядочные, миролюбивые и… нравственно крепкие что ли. Ну, ведь так? Нам не опасно доверять такое оружие.

Серж улыбался, вспоминая, каким он был раньше, но внутренне согласился с Мариной, полагая, что именно она сыграла в его переоценке ценностей ключевую роль. И, возможно, сами клопы довершили дело. «Я становлюсь гуманнее, добрее, снисходительнее и милосерднее, чем раньше, — размышлял Серж. — А Марина — умнее, духовно совершеннее и, конечно же, мудрее. Это благодаря инсектоидам — без сомнений. Непосредственно ли они воздействуют на психику и интеллект, или опосредованно, через новое мироощущение, сказать трудно. Может, и то, и другое имеет место. Но мы постоянно меняемся, и куда заведёт этот процесс — неизвестно…»

— Ладно, Мариш, имею и я слово. Жуки мои…, будем считать, сказали, будто все насекомые на Земле заселены с планет инсектоидов, и произошло это 500 миллионов лет назад. Некоторые из них выродились совсем, потеряв даже зачатки разума, другие образовали тупиковые ветви развития, предпочтя «остаться в тени», но разум всё же сохранив.

— Кто? Муравьи, пчёлы, термиты?

— Нет, не совсем… Точнее, и они в какой-то степени, но эти слишком показушные, коллективные и всегда на виду у человека. А есть другие, хитрые одиночки, которые стараются быть незаметными, чтобы человек их не распознал, на то у них есть причины.

— Кто это?

— Пока не знаю точно, но некоторые из них паразитируют на человеке…

— Вши, блохи, клопы?

— Какая ты торопыга. Нет! Отдельные микроскопические формы. Но они полезные и находятся в симбиозе с человеком, а вот что положительного они дают, каковы их функции, пока не понял. И ещё есть какие-то жуки и несколько других видов насекомых, но с человеком никак не связанных… Всё, больше пока ничего не знаю, и не пытай.

— Вот это номер. Мы давно проживаем с пришельцами, а сами ни сном ни духом?…

— Ни ухом ни рылом… Ладно, кис, дело тут ещё одно нарисовалось. Времени не остаётся…

6

Марина немного заволновалась, когда они с Сержем оказались на плоской крыше высотного здания. Вокруг простирался большой город, прохладный ветерок трепал рыжие косички.

— Где мы? — спросила девушка, держа Сержа за пояс джинсов.

— В Питере.

— Зачем?

— Сейчас узнаешь. Сначала дело одно сделаем. Должнички у нас остались… Если я, конечно, не ошибаюсь.

Он огляделся по сторонам. Только торчащие вентиляционные кирпичные трубы, закованные в жесть, и множество телевизионных антенн разнообразили пейзаж. Ещё два сооружения вроде будок с железными ржавыми жалюзи и открытыми деревянными дверцами завершали картину.

Соседние дома были несколько ниже того, с которого открывалась красивая панорама.

— Нет, тут не спрятаться, давай в капсулы, только каждый в свою. Мы не должны быть видимы и скованы в движении.

Оба сделали шаг друг от друга, и волосы Марины перестали развеваться на ветру.

— Теперь, Мариш, что бы тебе ни захотелось сделать, воздерживайся, делать буду я. О’кей?

— Угу.

Она догадывалась, что кто-то должен сейчас явиться сюда. «Киллер? — мелькнула первая мысль. — Классическая удобная позиция. Хоть по окнам стреляй, хоть по прохожим». Она подошла к краю бордюра и встала на него. Страха высоты не было. Все страхи прошли ещё в воронке. А капсула и новые возможности приучили смотреть на реальность как на её виртуальную пародию. Плавно соскользнув по воздуху чуть в сторону, Марина повисла над распростёршимся внизу длинным и прямым, как стрела, проспектом. Быстро сосчитала этажи. Шестнадцать. Серж, так и стоящий по центру крыши, дал знак рукой: «Внимание!»

Ну, так и есть. Мужчина средних лет, худощавый, с большими залысинами, в лёгких кроссовках, сером спортивном костюме и тонких перчатках появился беззвучно, как приведение, мягко шагнув из дверного проема одной из «будок». Окинул взглядом крышу, никого, разумеется, не заметив, и подошел к трубе. Аккуратно, не торопясь, хотя движения были чёткими, отлаженными, снял часть кожуха вместе с укрывным колпаком. Нащупал в вентиляционной шахте крючок и вытащил закреплённую на тонком блестящем тросике громоздкую винтовку с оптическим прицелом. Она была собрана заранее и завёрнута в тряпку. Человек положил оружие, педантично вернул на место кожух, взглянул на наручные часы…

Полеха сосредоточенно следил за ним, медленно кружа неподалеку. Марина «висела» на прежнем месте, собираясь проверить свою версию, и поглядывала вниз.

…Когда киллер уже полулёжа пристроился возле парапета, удобно расположив ствол, Марина заглянула через эсвэ в окуляр оптики. Она не ошиблась: перекрестие прицела было направлено на перпендикулярный проспекту тупик, в котором располагался санкт-петербургский филиал крупного международного банка. Парадные двери выходили широким лестничным веером с блестящими перилами на площадку с припаркованными на ней машинами. Все входящие и выходящие из двери люди оказывались соответственно — либо затылком, либо лицом к объективу.

Марина вопросительно посмотрела на Сержа, но он покачал головой: «Рано». Ей не были понятны пока намерения партнёра: остановить человека в последний момент перед выстрелом? убрать его по классической схеме в одну из камер Крипты? обеспечить исчезновение «объекта», оказавшегося на мушке?..

К банку плавно подкатил чёрный автомобиль, кажется, «Мерседес» -седан с тонированными стёклами. Из неё выскочили четверо в тёмных костюмах и окружили машину. Один распахнул заднюю дверцу. Никто не выходил. Ясно. Ждали того, кто выйдет из банка. Зеркальные створки двери разошлись в сторону, из них вывалили трое секьюрити в таких же одинаковых классических костюмах, выстроились по бокам. Четвертый шёл спиной, заслоняя собою человека с лоснящейся лысиной, в белой рубашке и галстуке. Перекрестие мощного прицела застыло точно в середине его лба.

Марина настолько увлеклась созерцанием сцены через оптику киллера, что не видела действий Сержа. Он сидел рядом со снайпером, которого несколько секунд назад окутал капсулой — в это мгновенье снайпер только немного дрогнул и левой рукой провёл по голове, словно отогоняя муху или смахивая паутину. Характерные ощущения в момент возникновения платформы им были восприняты как секунный, неясный дискомфорт. Ветер еще как-то странно — вдруг и полностью — исчез. И то ладно: можно не делать корректировку выстрела.

Полеха отскочил в сторону, и палец в чёрной перчатке нажал на спусковой крючок. Закрытая вместе с человеком в невидимое непробиваемое поле капсулы винтовка распределила силу порохового заряда равномерно по всему стволу, и он разорвался. Сильнейшая отдача выбила и раздробила плечо киллера. Пороховые газы обожгли лицо и руки. Ударная волна сотрясла весь организм, оглушила. Надо отдать должное профессионалу. Он даже не вскрикнул, а только катался по поверхности крыши и глухо стонал, скрипя зубами. Капсулы уже не было. Хлопок от разорвавшегося оружия донёсся до дверей банка. Лысого человека не было, «Мерседес» вместе с ним уже выехал на проспект и, повернув, стремительно набрал скорость. Чёрный джип следовал чуть сзади. Четверо охранников с пистолетами в руках рассыпались по площадке и переговаривались по рациям. Один из них звонил по мобильнику. Все озирали окна и крышу дома, на которой корчился от боли проваливший задание стрелок. Конечно, он был невидим снизу.

— Кто заказчик? — раздался голос Полехи у него над головой. Человек встрепенулся, забыв на мгновенье о боли, и слезящимися глазами обвёл округу. — Не отвлекайся, иначе полетишь вниз. Кто заказчик? — голос уже прозвучал прямо в ушах.

— Бл… ь, — засипел он, — отвалите…, — и попытался кинуться в сторону двери, откуда вышел на крышу. Подошвы беспомощно заскользили, как обмазанные киселём. Невидимая сила закружила его на месте и выпрямила тело в струну, заворачивая в прозрачную пленку-упаковку. Словно обмотанный с ног до головы скотчем, человек издал стонущий звук и впал в состояние ужаса. Он поднялся в воздух, перевернулся и повис вниз головой, касаясь кончиками кроссовок края парапета.

Один из охранников увидел странную картину и, привлекая внимание остальных, удивленно поднёс к глазам бинокль. Двое кинулись через дорогу, явно намереваясь подняться на крышу шестнадцатиэтажки.

— Кто заказчик? — не унимался голос.

— Проня… Проня заказчик. Да хорош что ли, всё, хватит! — взмолился он.

— Тебя убьют, ты знаешь об этом?

— Хватит… господи! — уже почти плачущим голосом взмолился перепуганный киллер.

На крышу с пистолетами наперевес выскочили двое, но кроме странным образом разорванной снайперской винтовки СВД калибра 7,62 они ничего не нашли.

…Продолжая причитать: «Не надо, господи, хватит…», человек с залысинами корчился уже на полированной базальтовой глади в кромешной темноте.

— Слушай внимательно, Вениамин, — женский голос, строгий и вместе с тем немного грустный, разнёсся эхом. — В Чечне ты убивал по приказу, и убил немало. Но то была война. Тебе было жалко молодого чеченского парнишку с родинкой на виске. Ты целился именно в неё, но в последний момент перевёл прицел на затылок. Тогда твоя рука впервые дрогнула… Сейчас ты вновь убиваешь. Две невинные жертвы на твоём счёту. У тебя есть годовалый сын в Калуге. Его мать любит тебя и надеется, что ты вернёшься. Она назвала сына Вениамином в честь тебя… Выбирай свою судьбу сам, но не ошибись.

Пока звучал голос, человек лежал, замерев, и лишь кивал в темноте головой, а губами шептал: «Да… Да… Да… Хорошо…».

В одном из кварталов исторической зоны Санкт-Петербурга сносили признанные аварийными несколько домов постройки XIX века. Во время взрыва одного из них из-под обломков был извлечён человек, неведомым образом оказавшийся в оцепленной зоне. Сильных повреждений на нём не было, кроме расшибленного правого плечевого сустава и нескольких ожогов на коже лица. Как попал на опасную территорию, человек не помнил, возможно, вследствие незначительного сотрясения мозга и посттравматического шока.

— Откуда ты узнал, Серёж?

Полеха сидел в кресле и потягивал через соломинку яблочный сок из коробки.

— О покушении на соратника Мамаева Фёдора Илларионовича? Жук подсказал. Я заметил, он давно у меня никаких признаков не подавал, как раньше, помнишь? То рука заноет, то в пальце стрельнёт. И вот, только я об этом подумал, как у меня сразу картинка появилась, и цепочка персонажей выстроилась: Мамаев, его компаньон Симаков…

— Которого убить хотели?

— Да. Потом некий Рудин, ну, этот ни при чём, дальше Бабик, Проня, и, наконец, сам исполнитель Беня, он же Вениамин. И как раз вижу сцену, как Проня ведёт переговоры с Беней, даёт весь расклад по «объекту», обговаривает сумму. Проня тоже в Чечне служил. Скот самый настоящий. Крови на его совести — море. А Бабик — беспросветный тупоголовый подонок. Он не бросит своей затеи Мамаю насолить.

— Получается, жук почувствовал твою готовность не оставлять нашего подопечного Мамаева и тут же предложил тебе работёнку?

— Ну, раз взяли однажды на себя ответственность за людей, вмешались в их судьбу, значит, придётся довести дело до завершения. Но на этом наша антикриминальная миссия закончится, я чувствую. Всё это — отрыжка прошлого, старых ошибок Мамая.

— Тогда доводи до конца, — постановила Марина, запрыгнула к нему на колени и обвила шею своего робингуда, уперевшись высокими грудями в его подбородок.

…К 9 часам вечера и Бабик, и Проня сидели в отдельных боксах. Проне досталась узкая горизонтальная щель между двумя пластами антрацита, где можно было только лежать. Вдали, где две плиты соединялись и куда хода не было, тускло мерцала пунктирная линия, будто цепочка из светлячков. Давящая на психику верхняя плита слабо отблёскивала чешуйками угля. Только-только выпив мартини со своей подружкой, отправившейся в душ, Проня снял трусы и намеревался было нырнуть под тёплое одеяло. В руке ещё оставалось ощущение его шёлкового краешка, как тело зажали страшные и холодные чёрные тиски. Он лишь сказал протяжное «Ы-ы-ы» и в голове пронеслась неуместная мысль: «Что ж там у Бени не срослось? Так и не позвонил, гадёныш; и клиент жив-здоров…». Секунд десять он помолчал и в звенящей тишине издал один из самых неприличных физиологических звуков.

Бабику, как повторно определённому на перевоспитание, для разнообразия было выделено особое место.

Что можно придумать для отмороженного на всю голову циника и негодяя, которому предыдущий урок не пошёл на пользу? Полуживотный, но изворотливый мозг напрочь отвергал всякий сакральный или мистический смысл предыдущего намека Судьбы. Вместо этого Бабик тупо обвинил во всём произошедшем «сибирского толстожопого» Мамая вместе с его профессором, который своим гипнозом «чё-то хотел доказать пацану». При этих мыслях у Бабика непроизвольно разъезжались в сторону пальцы и мерзкая гримаса искажала лицо, а сжатое яростью горло натужно давило из себя: «Да я, бл..ь буду, на куски их всех пАрву, падла!». Особенно ему не давала покоя последняя фраза «этой профессорской сучки», которая на прощанье произнесла тогда: «Ну, как знаешь, человек, тебе жить…».

…Бабик прохлаждался в казино уже три часа. С трудом оторвавшись от рулетки и еле сдерживая желание, азартный завсегдатай игорных заведений, где его все знали, кинулся в туалет. Заперев дверь, он лихорадочно расстёгивал ремень на брюках и уже предвкушал сделать облегчённое «уф-ф», как вдруг почувствовал, будто погрузился в ледяную прорубь по самое горло.

В юности был случай, когда, напившись вусмерть на великий праздник Крещения, они с друзьями пошли к полынье в Москве-реке. На спор. Бабик был третьим, кто должен был трижды окунуться с головой в святую крещенскую воду. Он нырнул «солдатиком», как и все, преодолев страх и холод. Но вышло так, что ноги свело, руки отчаянно гребли в попытке вынырнуть, и голова с треском ударилась о лёд. Течение, хоть и слабое, относило тело юноши всё дальше от полыньи, воздуха в лёгких не оставалось, а деревянные ноги, пронзённые острой болью, тянули на дно, как гири… Он ничего не помнил. Но по рассказам знал, что вытащил его пожилой дядька, коренной москвич, старый бывалый морж, оказавшийся на месте неслучившейся трагедии…

Вот и сейчас ощущение той коварной и страшной полыньи вернулось.

Никакого света не было. Лишь звук падающей откуда-то сверху воды. Брызги всё больше заливали лицо. Отчаянно работая ногами, чтобы удержаться на поверхности и не утонуть, он ощупывал пространство вокруг, ища опору. Ни дна, ни стен, ни берегов, ни поручней, ни краёв проруби… Тело несло вместе с потоком воды. Шум водопада удалялся, но приближался другой звук — гулкий густой рокот. Ноги начала сводить уже знакомая судорога, не предвещающая ничего хорошего. На крики и ругань энергии и сил не оставалось. Намокшая одежда, крепко зашнурованные английские ботинки на толстой подошве, увесистая связка ключей в брюках и пистолет в кармане пиджака тянули вниз. Паника затмила сознание. Вскоре ноги неожиданно коснулись скользких каменных плит, только приумноживших страх. Зловещий рокот усиливался. Течение набирало скорость. Водоворот закружил Бабика, протащил через гряду разнокалиберных ледяных валунов и равнодушно, как куклу, выбросил в пропасть. Потеряв всякую ориентацию в пространстве, человек захлёбывался в полёте бурлящей пеной пятидесятиметрового водопада. Беспомощно балансируя всеми конечностями и хаотично вращаясь в низвергающейся водяной стене, Бабик понял, наконец, что секунды его жизни сочтены…

Удар о клокочущую пучину не был смертельным, но бушующая стихия накрыла с головой, и вода всё же залила лёгкие. Ноги сковались каменной судорогой, как кандалами, и разум померк…

…Где-то противно капала вода, разнося эхо от каждого удара и отзываясь страшной болью в висках. Свинцовое тело пронзали тысячи иголок, и больно жгло в животе. Саднило горло, и распухший, прокушенный насквозь язык заполнял всю полость рта, не позволяя сомкнуть зубы. Глотательный рефлекс был нарушен. Периодические рвотные позывы вызывали конвульсии всего тела, выбрасывая из желудка и лёгких остатки воды. Мысли неуправляемыми обломками витали в голове, а чувства продолжали вести борьбу с водяным монстром. То и дело судорожно сводило одну мышцу за другой. Болезненно тукал нерв где-то в паху…

Прошло не известно сколько времени, когда скорее не головной, а спинной мозг послал слабый импульс мышцам, что надо отползти подальше от обжигающей воды. Так червяк, даже разрезанный лопатой пополам, сокращается от капли кипятка. Так выпотрошенный и обезглавленный карась корчится и подпрыгивает на сковородке.

Тело, извиваясь, вползло на небольшую возвышенность и замерло в бессилии. Тяжелое хрипящее дыхание минут десять раздавалось в безмолвной пещере, где бил кипящий источник и клубился горячий пар.

Первая мысль, простая, как клочок рваной бумаги, шелохнулась в голове: «Больно…». Бабик попытался двинуть руками, и силы вновь покинули его.

Забытьё длилось ещё какое-то время, и снова мысль: «Больно… Жарко…».

Через полчаса он попробовал поменять положение затёкшего тела, и память прошедших событий озарила разум болезненной вспышкой. Вспомнилось сразу всё: и первое предупреждение, и Мамай, и казино, и ледяной водопад…

Животный страх болезненными липкими волнами облапил всё тело и проник в каждую клетку мозга. Бабик, превозмогая боль и озноб, поднялся и сел. Тяжёлое сиплое дыхание сопровождалось жалобным постаныванием. Глаза в темноте были широко раскрытыми и полными ужаса. В раздавленной душе больше не существовало места для гнева или ярости. Поверженный дух отказывался бороться. Кратковременный проблеск сознания позволил понять, что какая-то непреодолимая сила вероломно отбирает у человека, рождённого в любви и созданного для радостей, такую дорогую, неповторимую и единственную жизнь.

Бабик взорвался истерическим, клокочущим, захлёбывающимся криком. Рана на языке открылась, заливая рот горячей кровью. Челюсти сами смыкались, рефлекторно пытаясь разжевать мешающий крику язык и выплюнуть его. Физическая боль затмилась страхом.…

Внезапно на голову вылилась тонна прохладной воды. Расчёт на отрезвляющий и приводящий в чувство эффект не оправдался. Человек зашёлся от визжащего вопля, не прерывающегося даже на вдохе, забился в судорогах, захлёбываясь кровью и уже не пытаясь её сглотнуть или выплюнуть. Руки бешено рвали одежду.

Когда силы иссякли, а разум не выдержал шока, Бабик потерял сознание.

— Переборщили, — промолвил Серж, нервно теребя подбородок.

Марина давно сидела, зажмурившись и закрыв уши руками. Это она только что опрокинула кубометр приятной на ощупь, как ей показалось, воды, на голову несчастного — уже действительно несчастного — Бабика. Ей было до боли жалко его, и она искренне сожалела об устроенной экзекуции. Но ведь не ради самих пыток! Ради спасения души. «А вправе ли мы судить?» — вертелся в голове вопрос, и Марина не видела однозначного ответа. «Не судить вообще? Отвернуться? Позволить убивать других? Положиться на волю Божью? А мы на что, люди?.. Мы на что?! Нас Бог создал по образу и подобию своему…».

Марина наклонилась над смердящим Бабиком.

Из громадного дома Прони, где одна из мрачных комнат в полуподвале всегда была закрыта, Марина извлекла кровать и поместила её в одно из помещений подземного города. К этой кровати пронинские молодчики должны были приковать наручниками Сержа, если бы он приехал тогда в Москву по приглашению Мамая. А сейчас на ней лежал стонущий Юра Бабиченко по кличке Бабик. Лицо его было ужасно: раскрытый кровавый рот, блуждающий под полуприкрытыми веками взгляд.

— Я не доктор, — подняла на Сержа жалостливые глаза Марина. Перед этим она раздела мокрого и вонючего бандита до пояса, как могла, обтёрла чистыми полотенцами и простынями лицо, торс, положила на лоб тряпку, смоченную в холодной воде. Надо было бы снять и брюки вместе со зловонным содержимым, но… Нет, брезгливости Марина не испытывала. Ей не давал это сделать Серж. Сейчас он смотрел через эсвэ, задействовав и прошлое, всех его возможных друзей, близких, родственников, кто бы мог поухаживать за ним. И к своему удивлению, не обнаружил никого, кому он был бы по-настоящему дорог. И сам Бабик не испытывал ни к кому каких-либо светлых чувств.

Из женщин — только проститутки и брошенные любовницы. Сестра-двойняшка проживала тоже в Москве, но прокляла брата ещё в 17 лет, когда он, пьяный, надругался над ней. Мать спилась и давно покоилась на кладбище. Три женщины родили от него детей, но панически боялись, что однажды этот зверь явится к ним. Слишком был он жесток и циничен.

В сорок лет человек, кроме врагов, обманутых или изнасилованных женщин и сомнительных дружков-приятелей, ничего не нажил. За плечами были Чеченская война, два десятка убитых боевиков, пять невинных жертв на гражданке и два заказанных клиента из числа таких же бандитов, как и он сам. Третьего — друга Мамаева — уберегла судьба…

— Никого, кто мог бы за ним ухаживать, — с горечью констатировал Серж.

— Может, очухается? — Марина с жалостью смотрела на Бабиченко.

— Мне кажется, в больницу его надо.

— Ну, так давай организуем!

Полеха потрогал кольца своих жуков, заныла рука. Непроизвольно, уже догадываясь, что это может означать, Серж коснулся головы Бабика. Тот прерывисто вздохнул и открыл глаза.

— Не надо докторов, — тихо произнёс Сергей, — они тут, при нас.

Марина вспомнила оживление Коляна и с надеждой улыбнулась.

— Юра, — Полеха смотрел в глаза Бабику, который вполне осмысленным взглядом обвёл склонившихся над ним людей.

— Я… омой.. оу, — промычал он.

— Домой хочешь? — догадался Серж.

Бабик кивнул, сморщившись от боли.

— Может, здесь поживёшь пока? — предложила Марина.

Бабик уставился на рыжую девушку и, похоже, узнал её голос. Он долго смотрел на неё, ничего не выражая своим лицом и громко сглатывая тягучую слюну.

— Пить хочешь? — ласково спросила Марина.

— А-а, — кивнул он, и глаза впервые выразили человеческое чувство — благодарность. Пока девушка шла за водой, он, не отрываясь, смотрел ей вслед и часто моргал. На стоящего рядом Полеху Бабик даже внимания не обращал, настолько был увлечён магией рыжего ангела.

Лишь для виду завернув за угол — до запасов с минералкой было ещё идти и идти, — Марина подхватила из воздуха бутылку «БонАквы» без газов и хрустальный стаканчик.

Бабик трясущейся рукой поддерживал стакан, помогая Марине, с трудом глотал воду, льющуюся на подушку, и смотрел на незнакомку. Она не отводила своего взгляда. Когда вода кое-как была выпита, к «пациенту» пришло осознание, что у него далеко не всё в порядке в штанах. Он потянул носом. Глаза стыдливо забегали, и руки зашарили по кровати в поисках одеяла или простынки, чтобы хоть чем-то укрыться от своего стыда. Марина незаметно исчезла, предоставив Полехе решать текущие проблемы Бабика.

— Давай-ка, дружок, попробуем встать, — Серж подхватил за толстую шею кряжистого бандита и помог сесть. — Сейчас я тебя отправлю на мойку, грязные шмотки оставишь там…

Через эсвэ он видел сигналы Марины, уже «слетавшей» на квартиру Бабика и державшей в руках целый ворох чистой одежды, включая майку, трусы и носки. Даже огромное махровое полотенце из его ванной висело через плечо.

— Ты не кряхти, знаю, что больно. Встань. Закрой глаза, — Бабик встал и уставился на спасителя. — Закрой глаза! — уже резко скомандовал Полеха.

Бабик покорился и тут же оказался в мойке, той самой парной. Единственной обустроенной. Других подобных заведений хозяева Крипты не предусмотрели для нежданных гостей. Серж посмотрел на одежду, лежавшую стопкой на отполированной половинке круглого камня, мыло, мочалку и шампунь. Даже зеркало было здесь и красивая расческа с резной ручкой — всё из особняка Хасана. К слову сказать, Хасан так стремительно покинул Россию, что не побывал на прощанье в своём доме. Средства в достаточном количестве хранились на счету «Bank of America», а дом так и остался стоять, купленный на подставного человека, даже не подозревающего, какой недвижимостью он владеет по документам. Марина, правда, двери дома за собой закрыла.

7

Растерянного Бабика немного потряхивало. Он смотрел на одежду, в которой распознал именно свою, на тёплый источник, на туалетные принадлежности. Неизвестный человек продолжал стоять, прислонившись к стене. На Полехе была скрывающая наколки белая футболка и джинсы.

— Не стесняйся, начинай. Я могу уйти, конечно, если…

«Пациент» закивал головой и благодарно посмотрел на Сержа, уже понимая, что попал в необычное место и к необычным людям. Полеха на его глазах исчез. Бабик вздрогнул, хлопая глазами, и тут же вздрогнул ещё сильнее, когда раздался голос:

— Как закончишь, позови меня. Имя моё Карабас.

В ответ бандит промычал «угу» и кивнул, наверное, слишком усердно, потому что скривился от боли в шее и во рту.

Марина встретила друга лучезарной улыбкой и повисла на его шее. Комментировать случившееся никто не хотел, и так всё было понятно. Оставалось ждать, что из этого всего получится. Откликнется ли на милосердие спящая душа бандита и убийцы, воспримет ли урок?

…Девица, пронинская секретарша, выйдя из душа и не обнаружив любовника, допила мартини и некоторое время лежала под одеялом. Потом посмотрела телевизор, покрутила в руках несколько раз звонивший мобильник своего дружка, выругалась матерно и, одевшись, ушла. Дверь в дом оставалась открытой.

Время было позднее, часы показывали 11 часов вечера. Проня, брошенный на произвол судьбы, находился зажатый угольными плитами уже два часа. Только изредка оба криптера поглядывали за ним через эсвэ. Дошла очередь и до него.

Проня, он же Прохор Иванович Заварзин, он же Ржавый, он же Бот. Тридцати двух лет отроду. Судим за вымогательство, но дорогие адвокаты добились отмены решения суда. Женат дважды. Ныне разведён. Детей двое, по одному ребёнку от каждой из жен. Помогает только одной, да и то нечасто и крайне скупо. Вторая бывшая жена благополучно устроила свою жизнь с англичанином, который и усыновил мальчика. В первой чеченской военной компании участвовал всего два месяца, по ранению комиссован. Военных заслуг не имел. С 19 лет в русских криминальных группировках. Пережил лихие годины, многих «своих» резал, душил удавками и стрелял лично. Зарекомендовал себя хладнокровным, жестоким, хитрым и расчётливым бандитом. В авторитет вступил последние 4 года, когда помог сильным мира сего «опустить» одну из кавказских группировок и лично разоблачил покушение на крупного московского мафиози. Через него вышел на знакомство с новосибирскими авторитетами и, в частности, с Мамаем.

…Проня все два часа пролежал тихо, лишь изредка ворочаясь и пялясь на цепочку светящихся огоньков. Но слово «тихо» не совсем соответствовало действительности. В животе у «арестанта» страшно урчало, воздух замкнутого пространства был изрядно подпорчен. Духота усиливалась, доступа кислорода сюда не было, и Прохор Заварзин начинал потихоньку задыхаться. Сердце бешено стучало по ребрам и отдавалось болью в затёкшей шее. Частое дыхание подняло угольную пыль, глаза слезились, и першило в горле. Иногда в голове проскакивала одинокая мысль: «Так не бывает».