Бесплатный фрагмент - Неужели я умру?

Благодарность от автора

Это повесть о вечном поиске человеком смысла жизни, о нелегкой дороге к самому себе, об актуальной во все времена проблеме взаимоотношений отцов и детей, о преданности и предательстве, о науке любить, бороться и прощать. Эта повесть — плод совместной работы с теми, кто поддержал мою книгу у истоков её написания.

Я благодарен и признателен Ульяне Ситниковой, Анне Давановой, Константину Ананич, Александру Волк, Оксане Костровой, Тимофею Яковенко, Виктору Игумнову, Екатерине Санниковой, Константину Смаглюк, Веронике Хусяиновой, Роману Драгалёву, Ивану Кострову, Артему Саркисову, Богдану Брус, Юре Лошакову, Алине Мельник, Наталье Рыбальченко, Насте Макаренко.

Я благодарю за поддержу своих близких: жену Анастасию Орлову, брата Андрея Орлова, папу Анатолия Орлова, маму Татьяну Орлову.

Также благодарю: Александра Пустоветова, Михаила Кукота, Андрея Якушева, Петра Елизарова.

Благодарю Вас за искреннюю доброту!

Глава 1

Бояться надо не смерти, а пустой жизни.

Бертольд Брехт

Неужели я умру? Вскоре мне предстоит открыть тайную дверь в местечко под названием «Тот свет» и, наконец-таки, узнать главный секрет, сокрытый от вдыхающих воздух людей. Атеист? Нет! Но и не верю в то, что, будучи праведным при жизни гарантированно получишь номер в уютной гостинице рая. У меня своё убеждение. Я не раз представлял, что, когда всё кончится, моё сознание проснётся в маленькой капле, окружённой миллиардами конкурентов. А затем раздастся выстрел и начнётся самая беспощадная гонка, наградой за победу в которой станет жизнь. Проведя в одиночестве девять месяцев, станет тесно, и я начну пробираться к свету в конце тоннеля, принося адские муки матери. И вот здравствуй, ослепительный мир! Звонкий крик, слёзы радости и бурные овации. Ну а впереди — несколько жизней, которые нужно будет пройти в разных обличьях, начиная от лучезарного юнца и заканчивая дряхлым мешком с жалобами и набором болезней. Вот такой незамысловатый сценарий. Свет. Занавес. Аплодисменты.

Мне было даровано тридцать пять лет для знакомства с этим миром, но я не жил, а существовал. Что значит «существовать»? Сначала незаметно пролетает неделя, потом год, затем ты словно возвращаешься из комы, и к тебе приходит просветление. Ты испуганно подводишь итог: прошло десять лет. И за этот отрезок времени ты дышал, но был мёртв. Ты кричал, но был нем. Ты не смеялся до слёз и не плакал навзрыд. Ты мечтал, но не действовал. Ты спал с открытыми глазами в окружении сожалений о прошлом и в страхе перед неизвестностью будущего. Существование между жизнью и смертью.

Когда впервые доктор озвучил диагноз, я почувствовал слабость в ногах, лёгкую тошноту и увидел тысячи мерцающих точек перед глазами. Вперемешку со слезами и тяжёлым дыханием я оправдывался:

— Я за свою жизнь выкурил одну сигарету в школьном подвале со старшеклассниками. Мне тогда, по-моему, было семь или восемь лет. Нас всех поймали с поличным. Донесли родителям, и мой отец как следует отлупил меня по заднице. Отбило желание на всю жизнь. Курение — причина рака лёгких. Ирония, не правда ли? А быть может, та самая сигарета сыграла роковую роль?

— Шаду, я понимаю Ваше состояние, — хладнокровно начал доктор. — Результаты анализов показали…

— Рак легких… Как же банально! А представлял этот день гораздо романтичней… Вы бы как хотели умереть?

— Я… я… не знаю… Послушайте, метастазы распространились по всему организму. Но вероятность несколько продлить жизнь есть…

В этот момент в голосе доктора не было ни капли сочувствия или сострадания, лишь холодное, рациональное транслирование информации. Видимо, за столь долгие годы работы на этом поприще у него выработался иммунитет к людям с «крохотной надеждой».

— Сколько мне осталось?

— При интенсивной химиотерапии максимум два месяца…

Место для горечи было выбрано на крыше одной дряхлой многоэтажки, откуда открывался потрясающий вид на лабиринты города. Последний раз я забирался сюда очень давно, когда умер мой дедушка. Провожая последние лучи солнца, хотелось всматриваться в мириады разноцветных огоньков. Боже, как же город чудесно выглядел отсюда — замечательная, простая красота! Воздух наполнялся дурманящей свежестью. Я жадно вбирал лёгкими кислород, наслаждаясь каждым вдохом. Медленно выдыхал. Магия! Ощущение прекрасного сжимало меня своими тёплыми объятиями. Почувствовав горький ком в горле, я начал свою исповедь.

Прости меня, жизнь! Ты всегда была добра и справедлива ко мне, давая очередной шанс! Ты шептала мне: «Получится», но находилось тысячи несуществующих причин, чтобы разубедиться. Ты говорила мне: «Действуй», но меня заботило то, что подумают окружающие. Ты призывала проснуться, но будильник переставлялся ещё на пять минут…

Спустя два месяца отчаянных попыток ухватиться за каждую минуту, я в одиночестве ждал свой поезд, который отвезёт меня безвозвратно на конечную станцию. Боль с каждым днём становилась сильнее, и смерть представлялась, как долгожданное избавление от страданий. Решение не сообщать близким столь прискорбные новости обессиливало. Быть может безрассудство, а может просто нежелание видеть в отражении их лиц неизбежность моей участи. Впитывая через ноздри мерзкий запах больницы, я отхаркнул очередную порцию крови и, улыбаясь, прошептал:

— Неужели…

Тело провалилось в больничную кушетку. Сердце замедлило ритм. Чёрный занавес заканчивал представление перед моими глазами. Это конец. «Почему же мне не страшно умирать?!»

— Потому что глупо бояться смерти, не научившись жить… — внезапно ответил на мою мысль голос.

— Кто здесь? Я в предсмертном бреду? Или я уже умер?

— Ты ещё жив, Шаду…

— Кто ты? Почему я тебя не вижу? Ты ангел?

— Ну, можно сказать и так. Меня зовут Вестос. Я всегда был рядом с тобой, хотя ты меня и не видел. А быть может, не хотел замечать и не пытался слушать.

— Сейчас не самое лучшее время вызывать у меня чувство вины. Если ты не обратил внимания, я вообще-то умираю…

— Я всегда любил тебя, Шаду. Непоколебимый романтик, мечтатель, искатель приключений — таким ты был. И вот, в один день, ты, как и многие люди, свернул с пути, потому что испугался найти своё счастье. Жизнь потеряла магию и прошла незаметно.

Сквозь слёзы я принялся рычать на моего гостя:

— Что тебе нужно? Думаешь, я этого не понимаю?! К сожалению, живём только один раз, мой таинственный нравоучитель… Второго шанса не дано…

— Люди — самые противоречивые существа. Вы плачете в горести и в минуты счастья. Вы кричите в гневе и от прикосновения удачи. Вы скупы в похвале, но жаждете лести. Вы не верите в чудо, но вспоминаете Бога в минуты душевной слабости. Вы не пытаетесь понять, но стремитесь быть услышанными… Вы преследуете иллюзии, но не замечаете счастья рядом с собой. Судьба каждый день даёт вам новый шанс, но вы безразлично проходите мимо, находя оправдания вашему бездействию.

— Тогда зачем мы появляемся на свет? Выходит, что мы слепо плывём по течению, не замечая истины, а Господь тихонечко посмеивается над нашими обречёнными душами?

— Шаду, ты хочешь познать жизнь? — остановив мою истерию, спросил Вестос.

— Да… Всей душой и всем сердцем хочу…

— Ты заново проживёшь последние десять лет. Каждый день, каждый вздох, каждый удар в груди… Ты получишь свой второй шанс, но от смерти ты не сможешь скрыться и встретишь её в этот же день и в этот же час. А пока засыпай, Шаду…

Лицо пощекотал тёплый ветерок, и я уснул столь сладким сном, каким ещё прежде не спал.

Глава 2

— Шаду, просыпайся, — сквозь сон я услышал заботливый, хриплый голос.

«Невероятно, я всё ещё жив. В запасе очередной мучительный день».

— Шаадууу, просыпайся! Так всю жизнь проспишь!

«Боже мой… Я знаю этот голос! И если я не ошибаюсь, он принадлежит человеку, который умер очень давно. Как это возможно?»

— На том свете отоспишься, поднимайся! — настойчиво продолжал прогонять мой сон некто, скрывающийся за моими закрытыми глазами.

«Выходит, я тоже умер? И это тот самый загробный мир?» Со всей силы сжав веки, я испытал самый жуткий страх в моей жизни.

— Ну всё, хватит, это уже не смешно! Тебе не говорили, что лучше не злить старых людей: они становятся очень опасными, могут защекотать до смерти, — раздалась наигранная угроза.

Я собрал все крошечные остатки смелости и с усилием слегка приоткрыл правый глаз. Сквозь слепивший меня утренний свет я смог определить, что лежу не на больничной кушетке. Тошнотворный запах лекарств развеялся, тело не перетягивали трубки, но самое главное — отсутствовало пиканье аппарата, монотонно сигнализировавшего о моем жизненном состоянии. Картинка настраивала резкость, и с каждым её проявлением я с недоумением понимал, где нахожусь. Окинув взглядом границы помещения, я нашел источник голоса, пытавшийся меня разбудить. Он принадлежал худощавому старику, с пепельно-белыми волосами, лицо которого беспощадно изрезали морщины. Выцветшие голубые глаза, аккуратный прямой нос, плотная серая борода, необычайно белые, по всей видимости, вставные зубы. Детская улыбка, запечатлённая на старом лице, радостно встречала моё пробуждение.

— Дедушка… Это правда, ты? Господи, дедушка! Любимый и самый дорогой мне деда!

Я вцепился в него с таким отчаянием, что, по всей видимости, сбил на мгновение его дыхание. Испуская из глаз ручьи слёз, я прокричал:

— Я думал, что больше тебя никогда не увижу!

— Нет, ну я, конечно, старый, но, по-моему, ещё рановато провожать меня на тот свет! — высмеивая меня, ответил старик.

Меня бы сочли сумасшедшим, если бы я попытался кому-нибудь объяснить происходящее. Я до последнего старался убедить себя в том, что это помутнение рассудка, но все попытки были безуспешны. Всё было реально как никогда. Испытывая непонятный вихрь в голове, я нашел в себе силы подняться и окинуть взглядом границы комнаты. Я сделал самый глубокий вдох за всю свою жизнь и тихонько прошептал: «Этого не может быть…»

Невероятным образом я оказался в прошлом, а может быть, в параллельном мире или где-нибудь между раем и адом. Мне не хватало знаний и фантазии осознать происходящее. Мой приобретённый скептицизм отбрасывал все мистические доводы на задний план, но и толком не мог ничего объяснить с точки зрения здравого смысла. Тусклая гипотеза о бреде, спровоцированном действием препаратов, — это всё, что пришло на ум. Когда-то я перестал верить в чудеса, удачу, магию. Чтение фантастики находил бесполезным занятием. Философов — бездельниками. Не читал Библии, не ходил в церковь, не молился ангелам. Убеждённо поверил, что это всё придумано для управления нами — идиотами. Но сейчас мой рациональный ум рушился под воздействием увиденного. Я ощущал тепло рук сидящего передо мной человека и без сомнения был уверен в его реальности.

Моего дедушку звали Бродо. Непоколебимый оптимист с девизом по жизни: смех — лучшее лекарство. Он мог достучаться даже до самого бессердечного плебея. Дедушка был тот человек, в котором пылала любовь к жизни, несмотря на все ужасы, которые ему довелось пережить. Его светлые глаза были свидетелями страшной войны (тогда он был мальчишкой), полной человеческой жестокости и кровопролития. Он видел, как голод уносил тысячи жизней. Как расстреливают ни в чём не повинных людей. Как оплакивают холодные тела солдат. Он рассказывал мне историю, как его мать пыталась спасти жизнь потерявшему ногу бойцу. Кровь била фонтаном, с каждой секундой унося шансы на спасение. Бродо плакал, но героически выполнял приказы матери: менял алую воду в тазу, подавал бинты и стаканы с водкой.

Затем он услышал слова от солдата, которые заставили его забыть о муках бедняги: «Мама, зачем ты меня родила?!» Солдат, цепляясь за каждый вдох, оставил жизнь, словно пожелтевший лист на умирающем дереве. В тот день Бродо дал себе обещание найти ответ на вопрос: зачем люди рождаются?

Бабушка умерла ещё задолго до моего рождения, и о ней я узнавал только из немногословных рассказов дедушки. Все его попытки найти вторую половину не увенчались успехом, и он выбрал путь отшельника. Он говорил мне, что не смог полюбить никого так же сильно, как бабушку. Бродо часто показывал мне выцветшие, потрёпанные фотографии, где они вместе застенчиво улыбаются, держась за руки. И лишь только не удержавшаяся слеза, упав на снимок, останавливала рассказ старика.

Я всегда ждал с нетерпением лета, чтобы поскорей купить билеты на поезд и отправиться в самое спокойное место на земле средь живописных гор и таинственного, необъятного леса. Забытое местечко под названием Чауда, где с нетерпением ждал меня Бродо. Поезд подъезжал к крохотной станции, и я с волнением всматривался в окно в предвкушении нашей встречи. И каждый раз, издалека махая рукой, меня встречал самый лучезарный человек на свете в сопровождении двух прыгающих от радости собачек.

Я доверял всё самое сокровенное моему дедушке. Он был единственный человек, который мог выслушать и понять меня. Мы могли болтать с ним обо всём до бесконечности, сидя на деревянных порожках дома, рассматривая звёзды, слушая затяжные песни жаб и вкушая пропитанный лесной свежестью воздух. Дедушка курил одну за другой папиросу, а я пил приторно сладкий чай. Он всегда будил меня с первыми лучами небесного светила, и мы отправлялись к лесной речке ловить самую вкусную в мире форель. Наши беседы дедушка превращал в расспросы обо мне. Бродо всегда интересовался моими взглядами на жизнь, жадно вслушиваясь в каждое сказанное мной слово. Он говорил мне, что я всегда должен быть благодарен за каждую прожитую минуту, неважно горестную или радостную. Дедушка учил меня не отказываться от того, что приносит радость. Он говорил: «Всё, что мыслимо, то осуществимо. И самое главное — жизнь дана один раз, и я должен прожить её так, как хочу». В этих беседах я забывал о ловле рыбы и понимал, как бесценны минуты, проведённые вместе.

Лето пролетало столь незаметно, что я хотел обернуть время вспять. Мы прощались со слезами на глазах и обещали друг другу как можно чаще писать письма. Впереди нас ожидало десять месяцев разлуки.

Как же я скучал по этому времени. Сколько раз я видел сон, как возвращаюсь в этот дом. Неведомая магическая сила взывала к моей душе с мольбами вернуться хотя бы на миг. Я понимал, что былого не вернуть и без Бродо здесь меня ждет лишь одиночество, скорбь и пустота. Но сейчас я проживал заново те моменты, которыми дорожил больше всего на свете. Каждая деталь этого места олицетворяла спокойствие, гармонию, теплоту. Этот дом был построен с необычайной любовью. Находясь здесь, я замечал, что всё вокруг становилось ярче, красивее, таинственней. И меня невольно окутывали фантазии, мечтания, мысли о неизведанном — все то, что я утратил в последние годы… Чауда — пристанище моей души.

Не отрывая широко раскрытых глаз, я наблюдал, как дедушка без особой спешки собирал снасти для рыбалки. Горная прохлада пощипывала мою кожу, и я периодически постукивал зубами, видя, как утреннее солнце зажигает горные вершины.

— Шаду, ты сегодня как-то странно выглядишь, — заботливо сказал дедушка. — Плохо спал?

— Спал как мёртвый… — не подумав, ответил я.

— Нельзя такое говорить пожилым людям, засранец! — улыбаясь, отчитал меня Бродо.

— Извини, деда… Сегодня самое необычное утро в моей жизни…

— И что в нём особенного?

— Я вижу всё вокруг иначе, словно мир пропитан жизненной силой.

— Открою тебе секрет, Шаду. В старости ты начнёшь ещё больше ценить великолепие простых вещей. Для меня каждое утро — это щедрый подарок свыше. Просыпаясь, я всегда повторяю одни и те же слова: «Я благодарен и счастлив за этот чудесный шанс побыть ещё немного здесь».

— А кого ты благодаришь, дедушка?

— Думаю, я познакомлюсь с ним на том свете. Кто бы ни был этот чудак, я люблю его за всё, что он сделал.

Бродо глубоко погрузился в свои мысли, уставившись в посветлевшие от солнца горы. В этот момент меня посетило странное чувство. Столь тонкое, что за него было сложно зацепиться и понять. Что-то похожее на ностальгию, состояние, уже имевшее место в прошлом. Нечто противоречивое. Сердце беспощадно таранило стенки груди. Руки дрожали, но не от холода. Хотелось плакать и смеяться. Я будто бы смотрел кино из далекого прошлого, актёром в котором был я, но кто были оператор и режиссёр этой постановки? Затем из глубин сознания появилась паника. Я вскочил будто бы ужаленный роем пчёл и рванул со всех ног в дом. Добежав до раковины, я издал рык и избавился от содержимого желудка, испытывая боль в горле, будто бы извергнул битое стекло. Дыхание не повиновалось. «Всё хорошо, — повторил я, — всё хорошо». Я привел себя в чувство, набрав в ладошки холодной воды. Затем поднял голову и увидел себя. В зеркале отражался юный, рослый, широкоплечий Шаду. Волосы непослушно вились вокруг головы, закрывая уши. В моих широких зелёных глазах был особый живой блеск. Лицом не владела усталость. Теперь я понимал, как сильно изменился за десять лет. Будто бы два разных человека. Я попытался изобразить кривое подобие улыбки и увидел две милые ямочки, которые придавали особенную обаятельность моей персоне. Я был парализован смотрящим на меня человеком. Будто бы спустя долгое время открыл запылившийся фотоальбом и сделал неопровержимое открытие — я повзрослел.

— Шаду! Шаду! — раздался взволнованный клич Бордо.

— Всё хорошо, я в порядке, деда!

— Боже правый, ты напугал старика. Может, тебе лучше остаться дома? Тебе нужны силы, завтра путь неблизкий.

— Я уезжаю? Так быстро?

— Время летит незаметно, молодой человек, особенно в хорошей компании!

Очередная волна слёз вызвала у меня затруднение смотреть на происходящее. Бродо положил мне руку на плечо и начал сеанс призыва спокойствия:

— Тебя ждёт дома много интересного. Ты даже не заметишь, как пролетит время. Впереди новый жизненный этап, новые знакомства, новые возможности. Отец всегда мечтал, чтобы ты стал юристом. Пойдём, нам нужен воздух…

В этот момент я почувствовал холодный укол прямо в сердце. Дедушка продолжал что-то говорить, но его слова растворялись, не коснувшись моих ушей. Обрывки прошлого сложились в единую картину. И внезапно я осознал жизненный этап, на который отправил меня Вестос. Завтра я сяду в поезд, который увезёт меня в Хегри, а по прибытии мне сообщат, что Бродо уснул и больше не проснулся.

Глава 3

Тупик под названием «безысходность». Я был во власти этого душераздирающего чувства, с каждой минутой теряя веру и надежду. Словно я наблюдал за песочными часами, зная, что с последней упавшей песчинкой закончится время самого дорогого мне человека. Бродо, ты не заслуживаешь этой участи! Окружённый вопросами: что делать, как помочь, как объяснить происходящее, — я впадал в отчаяние. Всё казалось безумием, вызывавшим непрекращающуюся дрожь и холод, скатывающийся по спине и ногам. Я был бессилен, пытаясь смотреть дедушке в глаза. Он как всегда чувствовал моё беспокойство. Старик обнял меня и, с трудом скрывая переживания, дал мне время побыть в одиночестве.

Что это: урок или наказание? Для чего я здесь? Может быть, это ад? И вдруг врезавшийся мне в глаза яркий свет прервал буйство навязчивых мыслей, и я услышал проповедь Вестоса:

— Многие из вас тратят время на ненужных людей, которым жалко даже секунды в ответ. Вы пытаетесь понравиться тем, кто презирает вас. Безответная любовь вызывает у людей азарт. И снова противоречие. Где-то в тени, но всегда рядом ваши близкие, любящие и родные. Вы откладываете главные слова на завтра, думая, что ещё будет время в этом бесконечном, увлекательном, полном надежд «завтра». Но время беспощадно, и в один день близкие уходят. Ну а вы, растратив постоянно занятую жизнь на вечную погоню за славой, утехами и признанием, испытываете чувство вины, потому что не выпустили на волю столь чудотворные и, как воздух, необходимые признания. Ибо осознание приходит в тяжёлые минуты, Шаду.

— Я не могу просто смотреть и бездействовать!

— Смерть Бродо была предрешена задолго до его рождения. Открыв эту тайну, ты превратишь его последний день в пытку.

— Скажи, что мне делать?

— Тебе выбирать, мой друг: отдать столь драгоценное время в руки отчаянию либо подарить чудесные минуты радости, которые ценит больше всего на свете твой дедушка.

— Кто ты, Вестос? Зачем ты отправил меня сюда? — тихим голосом спросил я.

Но мой гость исчез, оставив в тайне свою личность.

Как в старые добрые времена, под предлогом ловли форели, я и Бродо отправились беседовать о жизни к берегам бурной, кристально-чистой, приносящей умиротворение реки. Пробираясь всё дальше в глубь леса, мы созерцали тишину, боясь развеять разговорами царившую идиллию. Поток мыслей остановился, и на смену ему пришли воспоминания из прошлого, вызвавшие у меня неоднозначные чувства грусти и радости. Затем я увидел размытые временем фрагменты из детства. Однажды, будучи озорным мальчишкой, я лихо вскарабкался на верхушку дерева, чтобы осмотреть окрестности моих владений. Потом, возомнив себя разбойником, я издал боевой клич и прыгнул на землю. Мой полёт прервал выступавший из дерева сук, который приподнял меня за шкирку, словно провинившегося кота. Я почувствовал, как моя рубашонка превратилась в удавку, с каждой секундой лишая меня шанса глотнуть порцию кислорода. Я пытался позвать на помощь, но безуспешно. Страх управлял моими движениями, превращая их в беспорядочный танец конечностей. В глазах потемнело. И вдруг я почувствовал, что нечто сильное поднимает меня вверх, давая воздуху наполнить грудь. Перепуганные детские глаза метались по сторонам в поисках объяснения. И я увидел обеспокоенное, но полное решимости лицо Бродо. Мой ангел-хранитель. Через годы дедушка признался, что, когда он увидел моё маленькое, с посиневшими губами, висящее на дереве тело, какая-то неведомая сила помогла ему убежать от страха и спасти меня. А затем, будто бы придя в себя, старик с ужасом осознал произошедшее. Боязнь за мою жизнь дедушка долгие годы помнил.

Добравшись до намеченной цели, я принялся пристально вглядываться в окружающую нас живописную красоту. Осень приближалась и покрывала деревья самоцветами, превращая горный пейзаж в фестиваль красок. Но больше всего меня восхищали остававшиеся неизменными величественные сосны. Аромат этих деревьев исцелял от беспокойства и тревоги. Здесь стирались следы цивилизации, и ты покорно признавал царствие природы, которая мудро правила этими местами. Слушаешь тишину, и время останавливается, и ты невольно сливаешься в одно целое с волшебством этих мест. Природа начинает говорить с тобой шелестом листьев, дуновением ветра, всплесками воды. Таинственная речка впитывает в себя всё плохое и своим бурным течением уносит беды прочь.

Я снова здесь…

Дедушка принялся заботливо раскладывать снасти, доверив мне только одну удочку, с которой я едва мог совладать. С улыбкой наблюдая за моей беспомощностью, он помог мне справиться с наживкой и закинуть снасть. После продолжительного молчания Бродо первым прервал безмолвие:

— Шаду, ты по-прежнему рисуешь? Я помню тот день, когда во всей Чауде отключили свет, а ты зажёг свечу на кухне, накинул на себя, словно плащ, простыню и принялся писать мой портрет. Ты был такой важный.

— Дедушка, мне тогда было, наверное, лет пять! — почувствовав прилив хорошего настроения, звонко ответил я.

— Будучи студентом, ты мне писал о своей победе на городском конкурсе художников. А Хегри ведь не маленькая деревня.

— Да, деда, это так. Я всегда любил рисовать, несмотря на строгий запрет отца. Он всегда говорил мне: «Лучше бы ты занимался полезным делом. Жизнь тяжёлая и подлая. Сейчас эпоха негодяев, и ты должен думать о своём будущем». Однажды, когда я получил плохую оценку по латыни, он разорвал мои наброски со всем накопленным творчеством и вышвырнул ошмётки в окно. Я наблюдал, как ветер разносит в стороны кусочки моих чувств, хранившихся на бумаге долгие годы: городские пейзажи, портрет моей первой любви и моего лучшего друга, первое поздравление маме. Я тогда хотел выпрыгнуть вслед за ними, в надежде спасти хотя бы клочок…

Бродо как всегда внимательно поглощал каждое слово. Не отрывая глаз, он понимающе кивал и хлопал меня по плечу. Я перевёл дух и продолжил:

— Неделю я провёл в молчании, предпочитая до позднего часа засиживаться в одиночестве на крыше дома. Затем смирился. Ударился в изучение юриспруденции, игнорируя призывы души. Привычка стала второй натурой. Прошло больше года без творческих всплесков. И вот однажды меня попросили нарисовать карикатуры для местной студенческой газеты. Я подумал: это второй шанс, но все попытки свести краски в единое целое были провальными. Словно стучался в дверь, которая была безнадёжно заперта… А потом появился страх, от которого я решил прятаться.

— Шаду, страх — это хорошее состояние, которым обладает каждый человек. Оно предупреждает нас об опасности. Даёт нам силы для решительных действий. Как горькое лекарство: противное, но помогает. Я знаю кое-что гораздо хуже — сомнение. Это то, что размывает грань между мыслями и действием. Приносит душевные муки, превращая тебя в муху, которая бьётся о стекло. Словно паразит, оно жадно жрёт огромные куски времени, заставляя ненавидеть самого себя. Шаду, ты очень талантливый человек. Не отказывайся, люби и оберегай порывы своей души.

— Деда, ты очень мудрый. Я многим обязан тебе. Ты всегда учил меня видеть по-другому. Но разве у меня был выбор?

В тот же момент дедушка среагировал на поклёвку и резко потянул удочку, достав из речного потока крохотную форель. Виновато он достал крючок из пасти рыбёшки и уставился на меня:

— Вот, смотри, Шаду, сейчас в моих руках выбор. Скормить эту рыбу моим прожорливым собачкам, так и не дав ей познать свой путь, или же отпустить в вольное плавание, преподав ей самый большой урок?

Он заботливо опустил рыбёшку в воду, и она молниеносно шмыгнула в бурный поток.

— Наверное, я был этой самой беспомощной рыбкой!

— Как ни странно, Шаду, но это тоже был твой выбор. Теперь настало время взять жизнь в свои руки. Человек движется до тех пор, пока не останавливается на распутье. Неизведанное пугает его, а бездействие уничтожает. Внутренний голос всегда подскажет направление — только нужно перестать с ним бороться.

— Скажи мне, деда, ты ведь всю жизнь искал ответ на вопрос: для чего мы рождаемся?

Глаза Бродо постепенно стали грустными, и он с каплей дрожи в голосе начал рассказ:

— Да, Шаду. Эта мысль долгие годы не оставляла меня в покое. Навязчивая идея превратилась в одержимость. Я объездил полмира, обращаясь к толкователям разных конфессий. Я повстречал известных учёных, писателей, философов, задавая всем один и тот же вопрос. Все утверждения были туманны. Кто-то говорил, что мы рождаемся грешными и должны нести тяжкое бремя жизни. Другие — что мы рождаемся для поиска Бога. Третьи — для того чтобы оставить след в истории. Многие рассказывали глупые вещи с умным видом. Чтобы не впасть в безумие, я должен был добраться до истины. Осознание пришло, когда твоя бабушка тяжело заболела. Я многого не сказал ей при жизни. И только в те тяжёлые дни я осознал ценность каждой минуты. Я отвернулся от отчаяния и сделал всё возможное, чтобы подарить моей любимой ещё немножко счастливых мгновений. Когда она закрыла глаза, я окончательно понял: мы рождаемся, чтобы дарить любимым счастье и окружать заботой, словно живём последний день. Я был в вечном, слепом поиске истины, которая не может быть однозначной.

— И это всё, деда? Это и есть тот самый ответ на терзавший тебя столь долгое время вопрос? Ради этого ты потратил столько лет?

— Я понимаю твоё недоумение, Шаду. Ты, наверное, ожидал готовый рецепт или хотел услышать магические слова, которые откроют тебе суть бытия. Я долгое время не мог смириться, но у каждого свой ответ на вопрос, для чего он родился.

— Но как мне найти ответ на этот вопрос?

— Смысл кроется в том, чего желает твоя душа. Я знаю, что хочу быть с близкими всей душой…

День пролетел незаметно, постепенно уступая место вечеру. Мы говорили, не умолкая ни на секунду. Вернувшись домой, мы сели на порожки дома смотреть на бесконечные звёзды. Как и всегда у наших ног храпели две собачки. Изредка они пробуждались, чтобы недолго полаять в ответ соседским собакам. Затем снова умолкали и засыпали под дедушкины истории. Старик закуривал, и запах табачного дыма был на удивление приятен. Бродо рассказывал мне про войну, местные байки и с особой лаской о детстве папы. Некоторые истории я слушал далеко не в первый раз и заведомо знал финал, но снова и снова переживал по-новому, с удивительной интригой в душе. Это ощущение присуще детям, которые обожают слушать одну и ту же сказку перед сном. Казалось, будто вся вселенная улыбается нам в ответ на наши счастливые лица. Бродо продолжительно зевнул, дав понять, что время набирать силы перед новым восходом солнца. Похлопал меня по плечу, медленно приподнялся и, покачиваясь в стороны, зашагал в дом. Я же просидел до самого рассвета, так и не решаясь сомкнуть глаза. Наступило утро… Ну почему, время, ты так несправедливо? Иногда ты мучительно долго тянешься, а порой беспощадно мчишься, игнорируя призыв остановиться. Порой минуты бесконечны, порой годы мимолетны.

Дедушка помог мне собрать вещи, как следует накормил, и мы отправились на крохотную станцию. Кто-то свыше помогал мне справиться с нестерпимой болью, пронизывавшей каждый уголок моей души. Шагая вдоль улиц спящей деревушки, я понимал, что больше сюда никогда не вернусь.

— Шаду, я знаю, что отец хочет увидеть в тебе свою жизнь, о которой он так мечтал. Сделай свой выбор. Действие поможет справиться с сомнением. Я верю в тебя, мой самый лучший внучок.

— Ты самый дорогой мне человек. Я люблю тебя и благодарен за каждое сказанное тобой слово, за каждую минуту, проведённую с тобой!

Вдали раздался протяжный гул поезда, который предвещал разлуку с Бродо. Дедушка обнял меня, а затем протянул письмо с просьбой передать отцу лично в руки. Состав причалил к станции, и проводник выскочил поприветствовать единственного пассажира.

— Шаду, до встречи. Я буду ждать с нетерпением следующего лета. Не забывай писать старику…

Это расставание, которое я когда-то поместил в архив ушедших лет, вернулось к жизни. Всё, что я мог сделать, — это смириться и принять безнадёжно-необратимую разлуку. Едва собравшись духом, я улыбнулся Бродо и сквозь слёзы сказал:

— Спасибо тебе, деда…

Последнее объятие. Последний взгляд. Последняя улыбка.

Поезд тронулся, и, наверное, в последний раз мне на прощание махал рукой самый лучезарный человек на свете в сопровождении двух прыгающих от радости собачек.

Глава 4

Сидя в одиночестве в обшарпанном вагоне, я наблюдал, как капли дождя отчаянно пытались пробиться через стекло, безнадёжно скатываясь вниз. Опустошённость. Не давая шанса побыть ещё немного в сознании, настойчивая усталость закрыла мои глаза.

— Проснись, Шаду… ты умираешь… проснись…

Я открываю глаза и нахожу себя на больничной кушетке, но это не больница. Осмотрев комнату, я осознаю, что в доме дедушки. Зову Бродо, но мои слова немы. Беззвучно кричу. Хочу встать на ноги, но они парализованы. Глаза наполняет ужас. Чувствую, как рука неизвестного прижимает к подушке мое лицо. Оно — зло. Оно ненавидит меня. Больно дышать, словно в горле застрял острый неуклюжий камень. Паника управляет мной, словно животным. Изо всех сил я пытаюсь оттолкнуть моего врага, вступив в неравную борьбу. Оно швыряет меня на пол и насмехается:

— Думал, сможешь уйти от меня, ничтожество?! Я всегда за твоей спиной, чувствую твоё дрожащее дыхание. Ты решил взглянуть мне в лицо — так смотри же!

Я поднимаю голову вверх и вижу надо мной парящий силуэт женщины в белом одеянии. Она смотрит на меня презирающими бледными глазами. Затем становится ветром и вышибает со всей яростью дверь, оставив меня.

Изо всех сил я начинаю ползти, с надеждой покинуть этот ужас. Дом постепенно чернеет, а затем развеивается, как пепел. Чувствую силы в ногах. С трудом поднимаюсь. Слышны стоны, вопли и бранные речи. Затем всё сливается в шум, напоминающий звук сломанного, шипящего радио. Вдали я замечаю человека, который машет мне рукой, подавая знак, чтобы я приблизился. Это Бродо! Пытаюсь бежать, но это даётся с особым трудом, словно я погряз в трясине. С каждым моим усилием приблизиться силуэт становится всё дальше и дальше.

Я слышу чей-то призывающий голос:

— Ещё рано, остановись, Шаду. Открой глаза!

Я проснулся, захлёбываясь страхом. Сон ярче, чем действительность. В попытке привести себя в чувства, я ударил по лицу ладонью со всего размаха. Затем, ринулся к проводнику в поисках успокоительного средства. Мой кулак тарабанил в его дверь так, словно меня преследовали.

— Ну какого черта там случилось? — раздался заплетающийся голос.

Мне открыл человек, скрывающийся не то в облаке сигаретного дыма, не то в клубах пыли:

— Что надо, уважаемый?

— Мне плохо, у Вас есть что-нибудь успокоительное? Сердце сейчас выпрыгнет.

— Да у меня в аптечке только бинты и градусник! — оправдываясь, ответил хозяин. — Сядь! Будем лечить проверенным народным средством.

Проводник достал залапанный гранёный стакан и бутылку неизвестной мутной жидкости. Наполнил до краёв и протянул мне:

— Пей залпом!

Опрокинув стакан, я с трудом влил в себя обжигающую, горькую смесь.

— Теперь сигарету!

Дым сковал глотку, моментально вызвав кашель. Мой лекарь рассмеялся, и поспешно наполнил второй стакан.

Я очнулся только утром от скрипучего голоса проводника:

— Станция Хегри. Конечная!

Испытывая невыносимую головную боль, словно в мои виски забили гвозди, я спешно ринулся на выход. Похмелье управляло моим телом, вызывая причудливые движения ногами. Во рту царила засуха.

Город встречал меня далеко не тёплыми объятиями. В надежде привести себя в чувства глотком свежего воздуха я вызвал лишь острый кашель. Складывалось впечатление, что я оказался у проснувшегося вулкана: в окружении дыма и едкого пепла. Хегри — каменный лабиринт, состоящий из серых, потрёпанных, стремящихся вверх коробок. Толпы безликой массы во власти безразличия населяли эту обитель. Большая удача, если удавалось разглядеть одинокую улыбку в бурно плывущем потоке людей с пустыми глазами. Хегри захлёбывался от несмолкаемых заторов, прогоняющих тишину и спокойствие. Небо, изуродованное запутанными паутинами коммуникаций, хмуро смотрело на вечную спешку. Переулки кишели сбродом, который днём выползал попрошайничать, а ночью поджидал в своём вертепе неудачно свернувших горожан. Проводив солнце, город вспыхивал яркими огнями, призывающими тратить деньги, покупая «селедку по цене красной рыбы». Назойливые торгаши не давали прохода в надежде продать безделушки. Возле входа в метро поджидали женщины, потерявшие надежду на завтра, сдавая за гроши тело в аренду таким же безнадёжным клиентам, стремящимся испытать лицемерную любовь.

Несмотря на это город привлекал с каждым годом всё больше людей, принявших решение попытать удачу. Хегри безжалостно превращал отчаянных гостей в рабов, выжимая из них все силы до последний капли. Манипулятор. Под видом лживого изобилия разбил вдребезги сотни судеб. Обречённые подписывали контракт с дьяволом, который пропагандировал истребление души за небольшую стопку бумаг. Город отправил в изгнание искусство, заменив его учением о том, как продавать друг другу то, что не приносит радости. Власти города активно боролись с уличными музыкантами, которые пытались вернуть к жизни забытые добрые мелодии. Мой школьный преподаватель по истории рассказывал, что когда-то Хегри имел другой лик и с гордостью носил звание «культурной столицы». Огромный парк делил город на две части, служивший пристанищем для влюблённых парочек и одиноких зевак. Затем паразит под названием «коммерция» поглотил оазис, превратив его в муравейник из недвижимости.

Я медленно шёл в сторону главного здания вокзала, зная, что в зале ожидания я наткнусь на убитые горем лица родителей. Мама не выдержит и закроет глаза ладонями, отец наберётся мужества и сообщит мне трагические новости о смерти дедушки. Немая сцена. Игра без слов. Вера до последнего, что это вымысел. Парад слёз…

Воспоминания из жизни «до второго шанса» не давали мне покоя. Моё прошлое можно было поделить на две серии: до двадцати пяти лет — бессознательное, беззаботное; после двадцати пяти — бессознательное, полное хлопот.

В первой главе я начинаю путь мальчишкой, не знающим препятствий. Окруженный миром фантазий, я мечтаю о покорении бесконечной вселенной и об экспедициях в неизведанные морские глубины. Затем слышу: «нельзя», «не красиво», «не делай так». Я продолжаю бороться, будучи школьником. Тайком пишу стихи девочке из параллельного класса, играю в театре, рисую первые картины. Вновь слышу «не получится», «бесполезно», «не продолжай». Хочу посвятить себя творчеству, созданию шедевра, поиску прекрасного, но принимаю выбор, сделанный за меня. Годы в академии знакомят с замечательными людьми. Постепенно они растворяются во времени: сначала мы обещаем видеться каждые выходные, потом нас окутывает вихрь забот, и мы видимся раз в месяц. Затем появляются другие интересы, приоритеты. Раз в год из приличия мы поздравляем друг друга с днём рождения. Проходит еще время, и в суете мы забываем набрать номер телефона, чтобы произнести столь редкие, искренние, тёплые слова. Мы были такие живые, такие рискованные и улыбчивые. Каждый теперь окружён своим миром.

Вторая серия начинается в тот момент, когда ты врезаешься в стену под названием «выбор». Ты осознаёшь, что кончилось веселье. Становишься той самой маленькой рыбкой. Тебе говорят: «Ты готов открыть дверь, за которой тебя ждёт реальный мир? Мир, полный дерьма, лицемерия и борьбы за существование? Готовься взять свою ношу. Только стабильность — гарант выживания. Дом — работа — падение на диван от бессилия. Вечные долги, туманные карьерные продвижения, дряхлая, копеечная пенсия. И ты отвечаешь: «Хорошо, я согласен отдать полвека за шаблон. Нет смысла даже рисковать секундой во благо того, что я люблю».

Работа выбрала меня и завалила тоннами бумаг, полных жалоб, угроз и оскорблений. Заканчивается день и, упав в кровать, я думаю: когда же выходные? Проснувшись утром, собираюсь как на каторгу. Стандартный ритуал: кофе, чистка зубов, дорога к восьмичасовому вкалыванию. День издевательски тянется. Последние пятнадцать минут особенно долгие. Ровно в 18:00 синхронное, спешное покидание мест заключения. Замкнутый круг повторяется пять дней. Зато ты в курсе всех событий и сплетен, словно у стен есть уши. Тебя вдруг стала интересовать личная жизнь шефа и удачное карьерное продвижение длинноногой блондинки, которую он так часто подвозит домой. Ты с группой «детективов» проводишь расследование и находишь взаимосвязь между этими уликами. Дело закрыто. Зависть оправдана.

Здесь нет людей, есть только функции. Вот их краткий перечень: продажа ложной выгоды доверчивым и наивным, манипуляция ответственными сотрудниками посредством обещаний прикоснуться к карьерной лестнице, перекладывание своей ответственности на подчинённых или делегирование полномочий, уклонение от законов при помощи нахождения лазеек, которые заменяют слово «ложь» на «лояльность». Деструктивная секта, где каждый адепт готов был сделать всё возможное для признания своей важности.

А потом на горизонте виднеется ненависть. В отражении появляется заклятый враг, который презирает твоё малодушие. Ты хуже спишь по ночам из-за боязни упустить ту самую стабильность. Вот наступает долгожданный день, и в конверте тебе приносят заслуженную награду: цветные фантики, которых хватает на вызов утреннего похмелья и поддержания штанов до следующей встречи с чудотворными бумажками. Порой появляется ощущение, что твоими действиями кто-то управляет. Меня спрашивают: «Чем ты занимался на прошлой неделе в четверг?». Я, потупившись в никуда, делаю открытие: не помню. Бродо всегда говорил: «Человек спит не только ночью и не только с закрытыми глазами». Теперь я полностью впитал смысл этих слов… Последние годы своей жизни я примкнул к группе людей, которых объединяли мысли о том, что уже поздно что-либо менять, так называемые неудачники. Они обвиняют в своих бедах кого угодно, только не себя. Этакие жертвы, которых мало ценят и не поощряют за долгие годы бездействия. Окружены несправедливостью, наивно полагая, что в счастливом «другом месте» их бы почитали как святых. Всегда боялся сказать на смертном одре, что моя жизнь никчёмная… Вышло всё иронично — нашим страхам свойственно сбываться. Трагичный конец.

Я остановился перед чёрствым зданием с огромными буквами «Вокзал». Нужно было перевести дух и набраться решительности перед встречей с близкими. Я задумался: почему Вестос из миллиона страдающих и безнадёжных выбрал меня? Есть люди, которые больше заслуживают второй шанс. Судьба умереть или избежать смерти? Я до последнего надеялся услышать голос, который откроет мне истинный смысл моего, пожалуй, второго рождения, но тщетно.

Войдя внутрь вокзала, я поспешил в направлении двух людей, лица которых с каждым моим шагом становились более тяжёлыми, безжизненными, пустыми. Я приготовился еще раз услышать те слова, которые когда-то разбили часть моего юного сердца…

Я будто бы наблюдал всё происходящее со стороны. Отец говорил медленным, непривычным, сочувствующим тоном, опустив глаза вниз. Он всегда был человеком крайне сдержанным, но сейчас позволил выпустить эмоции на поверхность. Папа взывал к моим сильным качествам, пытаясь сдержать вырывающиеся на волю отчаяние и скорбь. Затем он принялся рассуждать о закономерном жизненном этапе, который ждёт всех нас в конце пути. В эти минуты я иначе воспринимал сказанные слова, замечая крохотные детали: частички дрожащих мелодий в голосе, сухость губ, влажный блеск глаз…

Мама всё это время находилась за спиной отца. Такая ранимая и хрупкая, она была обессилена смертью Бродо. Я готов был отдать полжизни за её спокойствие. Мне даже казалось, что я слышу, как тревожно бьётся мамино сердце.

Я решил остановить боль близких, прижав их к себе со всей любовью, и почувствовал, как эмоции хлынули неконтролируемым потоком. Время остановилось. Многолюдный вокзал окружил замершую в объятьях семью. Жаль, что порой только горе так объединяет людей.

Глава 5

Прошёл месяц моей новой жизни. Повторная боль, связанная с утратой близкого мне человека, постепенно угасала. На смену ей приходили размышления об абсурдности происходящего. Я пытался найти логический ответ, чтобы утихомирить непослушные мысли. Свойство человека — рационализировать всё необъяснимое, руководствоваться здравым смыслом. Наверное, поэтому многие идеи, замыслы и мечты закапываются на стадии фантазии. Я представляю, каким идиотом считают храбреца, который предложил что-то новое, неординарное, ломающее стереотипы. Его высмеивают, поливают грязью, призывают опомниться, но он, упрямо, совершая тысячи ошибок, продолжает бороться за воплощение задуманного. И в итоге, как же нелепо выглядят все те, кто, разинув рты, наблюдает, как простая беспочвенная идея материализовалась и стала объяснимым явлением, принося своему создателю счастье, славу и богатство. Многое на этой планете, что уже является обыденным и создано для комфорта и радости общества, обязано таким замечательным людям. Потрясающий момент в том, что они не волшебники и состоят из такой же крови и плоти, как мы. Одержимые своим призванием, они вдохнули жизнь в то, что считалось сверхъестественным. Человечество не может объяснить многого вокруг нас, мир полон тайн и загадок. Есть вещи, которые ставят в тупик науку. Люди редко задумываются об этом — просто плывут по течению.

Мой случай с возвращением на десять жизненных отрезков назад разбил все мои представления о мироздании. Я осознал, что стоит прекратить выдумывать миллионы бессмысленных предположений и попытаться написать с чистого листа новый захватывающий сценарий. Рискнуть и превратить его в шедевр, который послужит примером для многих искателей счастья.

Я сидел в своей комнате, поглощённый мыслями о предстоящем разговоре с отцом. Обдумывал каждую деталь, каждую щепотку появлявшихся противоречий. Меня вновь ждал разговор, который когда-то определил мою прошлую жизнь. Как бы было в случае иного решения, я не мог даже предположить. Другое противоположное направление, которое ничего не гарантировало. Неизведанные годы, набор новых проверок на прочность и терпение. И тут из глубин души появилось до боли знакомое чувство. Рад тебя снова видеть, Сомнение! В прошлый раз ты растоптало в пух и прах мою жизнь, похоронив все мои стремления, мечты, надежды. Ты вновь просишь впустить тебя, раздираешь меня изнутри, ищешь оправдания слабостям. Лишь действие отделяет меня от твоих оков, которые ты при первом удачном случае набросишь. Поработишь моё намерение идти вперед, бросишь яд в колодец жизненной силы, отправишь в изгнание внутренний голос. Как же много людей доверилось тебе… Ты помогло создать стены, отгородившие несчастных от радости. Научило их оправдывать свои слабости. Пригнало стадо блудниц: Зависть, Корысть, Лицемерие, Неуверенность, Алчность, Безделье, Враждебность — целую армию разрушения. Добро пожаловать на шабаш! Но я тебе вот что скажу. Каждый раз, когда предают, используют, лгут, человек укрепляет иммунитет под названием сила воли. Мы открываем дорогу к мудрости. Я готов еще раз встретиться с глазу на глаз, Сомнение, и сразиться за второй шанс…

Моего отца звали Эстиго. Можно жить с человеком долгие годы и ничего о нем не знать — наверное, это тот самый случай. Призрачные воспоминания из детства перенесли меня в то время, когда всё казалось окружённым семейной гармонией. Я вспомнил, как папа водил меня в кукольный театр, а после представления покупал огромное облако сахарный ваты. Затем сажал меня, самого счастливого ребёнка на свете, к себе на плечи, откуда был виден весь мир. Вспомнил, как он учил меня держать равновесие на велосипеде, призывая подняться после падения. Я обожал, когда папа рассказывал мне одну и ту же историю перед сном о том, что мы не одиноки во вселенной и что далеко-далеко живёт такой же, как я, человек, только возможно другого цвета и с большим количеством пальцев. В моей памяти запечатлелся и тот день, когда в драке мне разбили нос, и я, поверженный, приполз домой, полный отчаяния и позора. Отец тогда давал мне уроки самообороны и говорил, что я должен уметь постоять за себя и защитить слабых.

А ещё мы любили выбираться за город к озеру. Папа готовил своё фирменное жаркое, запах которого сводил с ума. Мама не давала покоя фотоаппарату, пытаясь запечатлеть каждую секунду нашего совместного отдыха. Потом, набив животы долгожданным блюдом, мы обнимали друг друга, становясь одним целым, неделимым, и вдумчиво всматривались в свободно бегущие облака. Порой мне кажется, что эти воспоминания принадлежат другому человеку и они ошибочно попали в мою голову. Я многократно смотрел те самые снимки и видел, как на них застыли совершенно другие люди. Мы не жили в роскоши, но были полны счастья. Радовались мелочам. Поддерживали друг друга в минуты горести и радости. А потом что-то изменилось…

Эстиго вкалывал на двух работах. Он в течение трёх лет получал отказ на вакансию юриста в одной из ведущих компаний в Хегри, но настойчиво продолжал атаковать своим резюме неприступную крепость. Затем он отчаялся и сказал, что у него больше нет сил. Мама упрямо взывала его к настойчивости. В один прекрасный день, сам того не ожидая, папа получил долгожданное письмо с приглашением на собеседование. Ему не было равных, и все кандидаты были бессильны перед Эстиго.

Сбылась мечта отца, и мы закатили самый громкий праздник за историю нашей семьи. Мы переехали в новый дом, меня перевели в частную школу, и жизнь постепенно начала налаживаться. Но ценой такой жизни стала тускнеющая, а затем исчезающая гармония. Я практически не видел отца: он возвращался поздно и рано утром уже был на пути к работе. Наши совместные встречи прекратились. Мы стали мало разговаривать. Выходные посвящались дивану и телевизионному идиотизму. Эстиго был вымотан напряжённой неделей, и на все мои призывы отправиться куда-нибудь всей семьёй отвечал категоричным отказом.

Однажды ночью меня разбудила ссора. Отец кричал, что он делает всё один, а мама занимается пустой болтовней. В его голосе было столько ненависти, что это спровоцировало несмолкаемый поток маминых слез. Затем частота ссор увеличилась. В конце концов, это превратилось в ежедневный ритуал. Мне тогда удалось слепить примерную картину происходящего на долгожданной работе. Как выяснилось, его начальник был редкостный мерзавец, который жил по следующему принципу: если всё плохо — виноват мой папа. Ну, а если хорошо, то Эстиго остаётся в стороне. Звали этого господина мистер Руст. Отец тратил всё свободное время на реализацию своих идей, которые впоследствии были украдены лживым и корыстным руководителем. Один раз, будучи в пьяном состоянии, мистер Руст позвонил в поздний час папе, приказав забрать его с друзьями из ресторана. Эстиго, набравшись смелости, ответил отказом. На что получил следующий ультиматум: «Если ты не появишься через пятнадцать минут, ублюдок, ты сильно пожалеешь». Папа проявил гордость, вежливо подтвердил отказ и положил трубку. Утром отца уволили…

Прогремел стук, рассеяв призрачные воспоминания. Я закрыл глаза, сделал храбрый глоток кислорода и уверенно двинулся навстречу судьбоносному разговору. Передо мной стоял папа, переполненный серьёзностью. Его глазами правили властность и нерушимость. Он начал беседу твёрдым, аристократичным, полным надменности голосом:

— Шаду, ты уже взрослый парень, и тебе пора начать познавать суровость реальной жизни. Наш с тобой план сработал идеально. Твоё резюме вызвало неподдельный интерес, и я договорился о твоей встрече с представителями юридической компании.

— У меня есть выбор?

— Решение принято, я уже согласовал детали с людьми, важными людьми, сынок. Твоя задача — показать себя с лучшей стороны.

— Ты хотел бы видеть меня счастливым, пап?

— Безусловно, Шаду! Я всё для этого делал, долгие годы выстраивал тебе дорогу в эту компанию. Ты получишь возможности роста, стабильный заработок, не будешь испытывать нужды, как когда-то испытывал я.

— Помнишь те дни, когда мы проводили время всей семьёй?

— Да, сынок, конечно помню… Какое это имеет отношение к нашему разговору?

— Я просто знаю, что меня ждёт…

— И что же?

— Пустота…

Я почувствовал, как голос отца наполнился досадой, стал резче и острее:

— Что за вздор? Ты не знаешь, о чём говоришь! Ты когда-нибудь думал о том, что твоя семья будет есть завтра? Как найти деньги на учёбу сына?

— Я благодарен тебе за многое, пап. Ты дал мне всё необходимое. Но ты не можешь вечно опекать и принимать решения за меня…

— Ты просто боишься преодолевать жизнь! И убегаешь от действительности.

— Ты называешь это жизнью? — в этот момент белая пелена закрыла мои глаза и сквозь ненависть я закричал. — Я был мёртв, хотя казался живым, отец! А мёртвым не страшна смерть, они одиноко ждут своего конца, исполненные сожаления, пытаясь ухватиться за нищие, крохотные счастливые воспоминания. Я не познал пылкой любви, не рискнул ради мечты — спрятался в своей тёмной пещере, пустив всё на самотёк. Я был трус! Я оставлял мир трусом. Слепой, инертный кусок дерьма, прибывавший в отчаянии…

На лице Эстиго был отражён шок, и он смотрел на меня как на сумасшедшего пациента.

— Шаду, наверное, я поторопился с разговором. Ты ведь даже не знаешь, чего хочешь. Я понимаю твои страхи…

— Страха нет! Только решимость! — я протянул письмо дедушки. — Я пойду своей дорогой…

Эстиго развернул записку, пробежался глазами по посланию. Затем недовольно скомкал прочитанное и швырнул на пол.

— Он не ты… — тихим голосом сказал отец. — Бродо всегда оказывал на тебя дурное влияние. Делай, что считаешь нужным, только на меня не рассчитывай.

Окончен бой. Отец и сын разошлись в разные стороны. Победа без боли — редкое явление. Как бы я хотел, чтобы ты услышал меня, пап! Надеюсь, со временем мы простим друг друга…

Я сидел в комнате, обдумывая состоявшийся разговор, как вдруг тихий, застенчивый голос попросил разрешения войти. Я одобрительно ответил и увидел, как в комнате появилась фигура, застенчивая, полная опасений и переживаний. Глаза, наполненные унынием, пронизывали меня. Мама. Её лицо демонстрировало вековую усталость. Хрупкость, присущая её натуре, олицетворяла беззащитность. Маму звали Найта. Она всегда была фигурой утончённой, обаятельной, полной заботы и ласки, любви и добра. Её звонкий смех напоминал мне что-то весеннее, красочное. В больших голубых глазах можно было увидеть бесконечную радость. Лучезарная, радушная, отзывчивая, смелая…

Именно такой она запомнилась мне в детстве. Не знаю как, но в один день Найта исчезла, и на смену ей пришел угрюмый, исполненный чувством вины человек. Подобно угасающему пламени, она остывала, превращая свою жизнь в пепел из прошлого, грёз, безнадёжности. Её сознание заполнилось хламом в виде повышенной осторожности, доходящей до абсурда, замкнутостью, ведущей к необоснованным приступам депрессии, драматизмом, недоверием, осуждением и ещё многими ингредиентами яда, медленно, но верно отравлявшего жизнь. Что-то заставило маму пожертвовать своей харизмой, принять серую сторону этого мира, перестать улыбаться сложностям. Люди меняются… Или мир становится порой другим. Как бы там ни было, многие черствеют, подбирают новую призму для обзора происходящего. Взрослеют…

Я приготовился к очередному тяжёлому разговору.

— Шаду, сынок, — осторожно начала мама. — Ты же понимаешь, как сильно огорчен отец?

— Да, мам, но…

— Но не менее важны твои чувства. Делай, что ты считаешь нужным. Будь независимым. Что бы ни сказал отец, знай, он тебя любит, и я тебя очень люблю…

Она протянула маленький кулачок, а затем аккуратно передала мне содержимое. Это был медальон с фотографией нашей семьи. Мама и папа смеялись, держа за руки двухгодовалого меня. Этот крохотный снимок отражал те самые остатки радости, которые сохранились в моей памяти. Возможно, для мамы это было тоже последнее воспоминание тех самых счастливых дней.

— Я верю, что у нас всё будет хорошо, сынок. И чёрные полосы сотрутся на нашем пути. Храни его, пожалуйста, в нём очень много любви. И помни, если что-то не получится, мы тебя всегда будем ждать.

Найта крепко обняла меня и поцеловала в щёку. Едва сдерживая слёзы, одобрительно кивнула и покинула комнату.

Покидая дом, я видел, как отец, будто бы не замечая моего присутствия, с хмурым видом всматривается в утреннюю газету. Мама пыталась скрыть горе и, всем видом изображая состояние ложного спокойствия, натирала и без того блестящую посуду. Немая сцена, пропитанная напряжением, была разрушена скрипом двери, свидетельствовавшим о моём уходе.

Этот путь от комнаты раздора до выхода был самым длинным в моей жизни. Словно тысячи обеспокоенных голосов кричали в моей голове: «Остановись! Что ты делаешь? Ты эгоист!». Тонкая нить силы намерения заставляла ноги делать очередной тяжелый шаг вперед. Я осознал, что в прошлой жизни до второго шанса мне не хватило душевных сил покинуть дом. Я, как рыба, пойманная в сеть, ждал своей участи, не пытаясь даже колыхнуться. Ты понимаешь, что исход неизбежен и кому-то будет больно от твоего решения. Спокойствие и значимость родителей, стабильность и отказ от мечты вынудили принести в жертву собственное я. Лишь спустя время я увидел, что счастливее никто не стал. Вдобавок я только воспитал в себе ничтожность. Эта правда, которую мы боимся произносить вслух, как навязчивая муха, преследует нас до конца наших дней. Мы оправдываемся, что всё сделали правильно, ищем одобрения у других, но мы — то знаем… В глубине души невозможно обмануть… Бродо говорил мне: полюби себя и окружи счастьем, тогда будешь любим и окутан добром. Но никогда не предавай своего сердца, не лишай языка внутренний голос.

Мы становимся на грабли наших отцов. Проносим сквозь время багаж ошибок, чтобы снова выплеснуть их на своё чадо. Та самая авторитарность, которую мы так ненавидели в детстве, укрылась в глубине нас. Отцы оказывают огромное влияние на своих сыновей. Но неумение слышать детский голос приводит к замкнутости и недоверию. Всё, что нужно ребенку, — это понимающие глаза, готовые разобраться в сложном, постепенно открывающемся мире. Сын подаёт сигналы, чтобы привлечь внимание, и если ответа нет, он уходит в свой мир. Потерять эту тонкую нить связи крайне легко, а вот найти её стоит огромных усилий. Отец — это проводник, который знает свои тропы. Кто-то шёл темными, болотистыми, извилистыми дорожками сквозь тернистую чащу, а кто-то — вытоптанной дорогой средь душистых цветов и сочных лугов. Потом наступает миг, когда следопыт передаёт свои знания сыну на основе пройденного пути. Вот на этом моменте и формируется восприятие мира, а ведь неизведанных троп множество.

Глава 6

Я вышел на улицу с непоколебимой верой, что поступаю правильно. Мне нужен был рецепт, состоящий из желания и действий. Словно белый лист, я был готов почувствовать жизненные чернила и сотворить новое произведение. Я ощущал необыкновенную лёгкость и прилив сил. Мне хотелось беспричинно кричать, смеяться до слёз, обнимать и целовать прохожих. У меня не было ни малейшего представления, что и как мне нужно делать, но я был далёк от уныния. Состояние свободы опьяняло с ног до головы. Казалось, что серый город непривычно улыбался мне в ответ. Я просто шёл вперёд с уверенным видом мимо чахлых домов и презрительных взглядов прохожих, смотрел в небо, пел дурацкие песни. Затем решил перевести дух на дряхлой лавочке в старом сквере. Голуби окружили меня в надежде получить хотя бы крохи, но я лишь нелепо развёл руками в стороны, испытывая даже некое чувство вины. Потом подложил ладони под затылок, прикрыл глаза и задумался. Мысли кружили хоровод, сливаясь в необъяснимый шум. Мне нужно было высказаться, расчистить поле для идей, найти понимающего слушателя.

И вдруг меня осенило. Лимерций! Мой старый друг Лимерций! Он ведь даже жил неподалёку от этого места. Я вскочил на ноги и попытался быстро сориентироваться в направлении его дома. Затем стремительно двинулся вперёд, окрылённый посетившей меня мыслью. Лимерций — это человек, который мастерски срывал занятия в академии, вызывая шквал недовольства преподавателей. Благодаря ему я впервые познакомился с алкоголем, прогулял своё первое занятие, побывал на студенческой вечеринке, где мне неплохо настучали по голове за то, что я охмурял чью-то подружку. Он никогда не думал о последствиях, просто жил на всю катушку. Человек — веселье! Многие недолюбливали его и активно поливали за спиной грязью. А я считал, что он просто не прячется под масками. Несмотря на всю свою оторванность, он был крайне талантливым парнем. Лимерций был руководителем студенческого театра комедии и собирал огромные толпы людей на своих представлениях. Он был создан для сцены, обладал природной харизмой. Иногда в нём появлялась противоречивость и резкая переменчивость в настроении. Мне казалось, что именно в этом проявляется его творческая натура. Все мои лучшие студенческие моменты были связаны с ним.

Барабанной дробью я постучал в дверь, сгорая от нетерпения увидеть моего, пожалуй, единственного друга. С внезапным возгласом радости распахнул двери худощавый, светловолосый, яркий человек. Такой же, как и прежде, звонкий, энергичный Лимерций!

— Шаду, где ты пропадал так долго?! — издав пронзительный крик, вцепился в меня старый друг. — Где ты околачивался всё лето?

А ведь на самом деле я не видел этого человека очень давно. Изобразив растерянный вид, я попытался вспомнить момент нашей последней встречи, но удалось лишь оживить некоторые фрагменты.

— Я рад тебя видеть, дружище! Столько событий произошло, я даже не знаю, с чего начать…

— Заходи, Шаду, я сейчас найду бутылочку чего-нибудь для лучших друзей.

Лимерций принялся копошиться в старом антикварном серванте, мелодично звеня бутылками с горячительным. Затем, будто бы наткнувшись на сокровище, радостно выкрикнул:

— Боже мой! Это тридцатидвухлетний бурбон моего папаши. Он позволяет выпить себе одну рюмку этого эликсира жизни на день своего рождения. Пожалуй, мы лишим старика этого удовольствия!

Типичный Лимерций. Девиз: живу одним днём.

С первой рюмки разговор пошел взахлёб. Мне казалось, что не хватит времени поведать все накопленное моему другу. Взаимопонимание крепчало по мере опустошения праздничного бурбона. Затем незаметно я ощутил себя в крепких объятиях напитка. Я очнулся в середине разговора, забыв начало нашей беседы. Громкий смех сменился слезами. Лимерций встал на шаткие ноги и, устремив взгляд в никуда, произнёс тост:

— За твоего… замечательного дедушку! Я не был с ним лично знаком, но уверен, что он был потрясающий старик!

— За Бродо! — заплетаясь, произнёс я.

Взмахнув руку вверх, мой друг влил последние граммы в себя и со всей силы швырнул рюмку в стену. Затем рухнул на диван, вставил в зубы сигарету, вальяжно прикурил и, втягивая горький дым, спросил:

— Что будешь делать, Шаду?

— Я буду жить… Придумаю себе цель и буду добиваться её оставшиеся десять лет!

— Ты так говоришь, как будто знаешь день своей смерти! — раздался неуверенный смех.

— Я думаю, если бы люди знали точный день своей смерти, они жили бы иначе.

— Это точно! В яблочко, Шаду. Мы бы тогда не пичкали себя дерьмом, которое отравляет нас. Жили бы где-нибудь в лесу, подальше от чертовых заводов! Хотя представляется крайне скучно

— Есть яд страшнее, Лимерций! Яд, который медленно убивает душу, — бездействие. Когда человек занят поисками оправданий, вместо того чтобы преодолевать свои слабости. Постоянно в погоне за одобрениями окружающих: «Всё нормально, ты просто оступился». По мне, звучит как клеймо, поставленное человеку, потерявшему надежду. Боль проходит, но напоминание остается!

— Щаду, ты просто гений. Ты что, провёл все лето в библиотеке?

— Лимерций, мы творческие люди. Это наше призвание! Мы должны придумать что-нибудь! Живём один раз, второго шанса не дано…

— Я с тобой! К чёрту все замыслы папаши поместить меня в банк! Да там как в аквариуме! Нам нужно отметить это грандиозное событие! Я знаю отличное место, там все хегринские сливки собираются.

Следующий эпизод — и мы уже в переполненном заведении, где яркие огни вызывают боль в глазах. Шум захватывает голову, превращая меня в глухонемого. Я вижу, как Лимерций скачет в агонии на столе, разбивая вдребезги посуду ногами. Две женщины ласкают мою шею, оставляя следы от укусов. На моей рубашке рвут пуговицы. Вспышка — я на полу. Струя шампанского льётся мне на лицо под бурные овации публики. Перед глазами калейдоскоп. Я не понимаю, что говорю и что мною движет. Время теряется. Давка в баре затрудняет дыхание. Мне нужен воздух. Чувствую подступающую к горлу рвоту. Пытаюсь уберечь людей от предстоящей беды, но не успеваю и поражаю впереди стоящую цель. Эта цель оказывается огромным амбалом с невинным лицом бульдога. Его рука сдавливает моё горло. Сцена на улице. Я вижу, как Лимерций, не успев даже объяснить ситуации, принимает тяжёлый удар в лицо. Время замедляется. Кадр за кадром я наблюдаю свободное падение моего друга. Мои действия выглядят беспомощными и нелепыми. Я кричу что-то агрессивное в сторону обидчика, но тяжёлый толчок в живот заставляет меня заткнуться. Я на земле — перед глазами звездное небо. Радуюсь этой красоте, но огромная подошва от ботинка прерывает представление. Тёмный занавес.

— Шаду, беги ко мне, мой мальчик!

Я вижу со стороны себя — мальчишку, который с распростёртыми объятиями бежит к маме. За этим, улыбаясь, наблюдает мой отец. Ощущаю дуновение весеннего ветра и приближение яркого света.

— Время — самое неуловимое создание. Только в наших воспоминаниях мы можем заново прожить ушедшие моменты. Призвать чувства этих мгновений. Именно они греют нас, поддерживая внутреннее пламя. Зачем ты теряешь время, Шаду?

— Я не знаю, чего хочу, Вестос… Я боюсь ошибиться вновь…

— Бездействие оградит тебя от ошибок, но приведёт в тупик. Только движение осветит путь в темноте.

— Я не хочу подвести тебя! Я не понимаю, каким должен быть следующий шаг.

— Ты просто должен проснуться, Шаду…

Капли дождя тарабанили по моему лицу, смывая запёкшуюся кровь. Затем я услышал голос Лимерция, который призывал меня прийти в чувство.