Бесплатный фрагмент - Несправедливость

— Изменениям подвержены все мы. Ну, а я и есть это «изменение».

Владимир

ЧАСТЬ I
Перерождение

1. Подозрительный тип

Дверь. Холодная, белая, железная. На уровне глаз находится табличка, на которой вырезана золотистая надпись: «ГЕРМАН».

Дима дотрагивается до поверхности двери. Шершавая. Напомнило дверь при входе в квартиру.

Постучал. Дернул за ручку — открылась.

Дима сморщился и зажмурил глаза. Кабинет слепил своей яркостью. Все белое. Белые стены, белые полки, белый потолок, пол. В окно будто светит прожектор. Ярко. Нужно привыкнуть. Сколько потребуется? Минут пять? Десять?

Он и не понял, сколько прошло времени. Открыл глаза, увидел стеклянный стол и два красных кресла, а на одном из них сидит какой-то старик. Длинные светлые волосы он мог заметить уже с порога двери. Нужно подойти поближе.

— Здравствуйте… — сделал пару шагов вперед Дима. — Извините… Герман, верно?

— Да, все верно, — улыбнулся мужчина. — Подходите, присаживайтесь.

Дима закрыл за собой дверь. С потолка посыпалась штукатурка. Кабинет, что ли, старый?

Вокруг действительно все было в ярком белом цвете, и выделялся только красный цвет, как настоящая кровь, только та темнее. Белый столик посередине двух кресел отделяет двух людей, отражает всю комнату своим глянцевым покрытием, хотя отражать-то нечего.

Кресло мягкое. Очень мягкое. Будто провалился в пустоту.

Напротив паренька сидел Герман: скрестил ноги, руки сложил в один кулак и уперся ими в подбородок. Наблюдает. Настоящий психолог. Наконец, Дима мог его рассмотреть: его волосы были не просто светлыми, а крашеными — это были волосы, перекрашенные в пепельный цвет. Зачем старику с уже седыми волосами перекрашивать их в пепельный? Странный он. Нос с горбинкой, не сильно выступает, но в то же время хочется вправить этот дефект. Борода только около рта — вылитый Уолтер Уайт. Глаза серые, словно холодный лед. А лицо уже старое, морщинистое.

— Что ж, молодой человек, меня вы знаете, а я вас — нет. Представитесь? — улыбка не сходила с его лица.

— Я Дмитрий. Дмитрий Александрович.

— Хорошо, Дмитрий, — Герман посмотрел на стол. — Забавно, я тоже Александрович…

Дима улыбнулся. Не много Александровичей он повстречал в своей жизни. Хотя имя Александр очень распространено среди новорожденных. Саня, Санек. Классно.

— Дмитрий, с какой целью вы ко мне пришли?

Задает вопросы — действительно психолог.

— Я просто хочу кому-нибудь рассказать свою историю. Мне надоело молчать. Хочу, чтобы хоть кто-то узнал обо мне. Я всегда грустил, и мне было скучно жить, но именно сейчас я понял, каково это — «жить по-настоящему», — наконец вдохнул Дима. — Понимаете?

Герман внимательно слушает. Даже не моргает. Глаза пересохнут же.

— И как вам это удалось, Дмитрий?

— Все благодаря моему другу. Только благодаря ему.

— Расскажите о нем, как он помог вам?

— Это очень долгий рассказ, — сделал паузу парень, смотря на лицо психолога. — Вы точно готовы его полностью услышать?

— Конечно, вы можете написать книгу как Ник Кэррэуэй в «Великом Гэтсби», — Герман ухмыльнулся, — но вы же понимаете, что это будет дольше? Так что, можете прямо сейчас рассказать. Времени у нас достаточно, мы с вами никуда не торопимся. Но, в любом случае, решать только вам.

А заслуживает ли этот старик моего рассказа? Это моя жизнь. Ему подобные истории уже представляли десятки раз, а то и сотни… А может, на хер его, и свалить?

— Знаю, вы можете стесняться, можете не доверять мне, я вас полностью понимаю, — медленно кивал головой Герман. — Не беспокойтесь, любой психолог держит всю жизнь своего пациента у себя в голове. Он никому ничего не рассказывает. Представьте, будто вы разговариваете с самим собой. Тем более, разве не за этим вы пришли ко мне? Вы еще у порога двери были согласны рассказать мне о себе.

Мысли читает. Вот зараза. Или историю хочет? Мою историю.

— Хорошо, — согласился Дима, — как я уже и говорил… Это очень долгий рассказ.

Герман кивнул. Будто сказал «все правильно, продолжай».

— Все началось еще в начале одиннадцатого класса. Мое новое знакомство…

* * *

1 сентября

Это был одиннадцатый класс. Еще год и все — можно валить. Год за годом –ничего здесь не меняется. Только преподаватели, учащиеся, директора. А вот здание… Здание все помнит. Оно помнит все моменты своего прошлого с начала строительства и по сей день. Школу начали проектировать еще во времена существования Советского Союза, но когда Советский Союз превратился в Россию — само строительство почему-то заморозили на начальном этапе. Денег, что ли, не было, или еще какие-либо проблемы. Спустя несколько лет уже при новой власти школу продолжили строить. Закончили строительство быстро, но не учли факта, что через годы здание будет хлипким. Один раз ударишь с приложением силы по стене — и пробьешь. А если дело доходило до драки, то картонные стены пробивались так, будто их не существовало, но больно все-таки было. Повсюду и находились стены с заделанными дырами. Цвет стенок отличался и можно было сразу понять, что здесь что-то не поделили старшеклассники. А пройдя чуть дальше — можно было заметить одинокое огромное пятно — это кто-то влетел с ноги прямо в стену.

Дима перешел в эту школу еще в десятом классе. Сдал экзамены в другой школе и захотел чего-то нового. Он никогда особо не разговаривал с кем-то из одноклассников. Никаких общих интересов. Никаких совместных занятий. Одни вопросы к нему по типу: «почему ты такой странный?». А он не был странным, он просто видел всех окружающих насквозь, не хотел общаться с ними. Они все — глупы и сами своей странностью не понимают Диму. Когда он перешел в эту школу, он сразу «познакомился» с некоторыми ублюдками из его нового коллектива. Так хорошо познакомился, что на следующий день после учебы получил сотрясение мозга. Родителям сказал, что упал на лестнице и ударился об угол. Повели в больницу, а врачи-то умные — сразу кулак от угла отличили. Родителям, к счастью, не сообщили об этом. Унижали его подобным образом около полугода, потом им надоело и они перестали. Но Дима так и остался тихоней. Никогда никого не бил и не унижал, только в мыслях.

И вот, он сидит в этом классе с древними партами, дряхлыми стенами и качающейся доской, на которой написано: «С первым сентября!». Дима даже не слушал классного руководителя, он просто смотрел на свою сумку. Красивая ведь, черная, кожаная, идеально влезает ноутбук и пара учебников с тетрадями. Он в нее сразу влюбился, как только увидел. Как в самую лучшую девушку, которая не будет капризничать по пустякам и выедать мозги. Цена, правда, за такое сокровище кусачая — почти десять тысяч рублей. Любви ведь не прикажешь, пришлось попросить денег у родителей на день рождения. Как подарок на восемнадцатилетие она ему досталась. И радовался. Прекрасная сумка.

— А теперь, ребята, важная информация! — писклявый голос Ольги Ивановны повысил свой тон.

Дима отвлекся от своей сумки.

И что ты хочешь нам рассказать?

— В этом году учебный процесс будет начинаться не как раньше! Теперь вы будете начинать учиться в полдевятого. Запишите себе где-нибудь!

Отлично, теперь еще и времени на сон меньше. Кто это придумал? Директор?! Ну конечно директор, кто еще? Да этот придурок уже умереть должен был после того как рак легких получил. Излечился, сука? Ремиссия у тебя? Ввел какие-то тупые правила в учебном заведении, а сам в своем кабинете какую-то бабу лапаешь? Весь персонал школы ведь помнит, для чего ты водил к себе учениц год назад! Откупился своими деньгами, мразь. Дело даже не завели на тебя.

Всего за один год Дима смог узнать все об этом месте. Коррупция здесь такая же, как и везде. Никогда ничего нигде не меняется. Только власть. И то власть не уходит.

В кабинет зашел какой-то парень — вид у него был не выспавшийся: круги под глазами, закрывающиеся глаза. По одежде был похож на скинхеда: военные сапоги, рваные черные джинсы, темно-серая рубашка в клетку. Для полного комплекта только бритвой по голове пройтись нужно.

В их школе можно было ходить в какой угодно одежде. Хоть в домашнем халате приходи — тебе ничего не скажут. Все потому что всем плевать, в чем ты пришел. Главное, чтобы не голым. Сам Дима сидел в классическом костюме: черные брюки, белая рубашка и черный пиджак. Неудобно, только, но красиво.

Парня этого никто не заметил: ни Ольга Ивановна, ни сидящие ученики. Настолько всем плевать. По-видимому, это был новый учащийся их коллектива.

Он, ничего не сказав, сел куда-то назад. Дима не обратил внимания, только и рассматривал свою изрисованную парту. Годы идут, а синие и черные линии от ручек и маркеров на столах никогда не стираются, и никто не хочет их убирать. Кто-то взял циркуль и со всей силы вжал иглу прямо в безобидное дерево, из-за чего получились бестолковые надписи по типу: «химичка — тупая сука», «школа — дерьмо», «когда домой?», «а нахуй так жить?». И, конечно же, рисунки половых органов, ведь без этого никак.

— А теперь запишите себе расписание! — воскликнула Ольга Ивановна.

Ну, еще и расписание, конечно же. Оно будет таким же идиотским, как и все прошлые?

— Итак, понедельник: русский язык, астрономия, химия… успеваете?

Класс молча кивнул.

— Хорошо. Значит: русский язык, астрономия, химия. Дальше: биология, алгебра и опять русский язык. Шесть уроков. Так, теперь вторник…

Дима перестал записывать расписание и закинул ручку себе в сумку.

* * *

Наконец, это закончилось. Вся эта бессмысленная лекция о новом учебном году остается такой же нудной. Дима подарил цветы преподавательнице. Он всегда дарил цветы, ни разу не пропускал этого «ритуала жертвоприношения». Хоть эта учительница и была тварью, но нельзя же было просто так пройти мимо и не подарить цветы. Или уже родители внушили, что «нужно дарить цветы в любом случае». Ольга Ивановна — преподаватель химии. Уже учит детей лет тридцать, не меньше. Старая, полная, седая. Ходит еле-еле, иногда с палочкой. Почти слепа, очки кругловатые, и даже они не помогают ей все хорошо развидеть. Но больше ее ненавидят за ее ужасный характер и, конечно, голос. Не давала она исправить оценки: если получил «два» — то и живи с этой оценкой. «Химичка — тупая сука».

Он вышел из кабинета. Опять эти старые коридоры. Желтое свечение от ламп. Еще год потерпеть, всего лишь год. Немного. Кабинет находился на втором этаже здания, в самой его глуши. Пока идешь до лестницы, то хочешь уже с окна прыгнуть, настолько это долго. Наконец дошел до лестницы. Деревянный пол настолько скрипит, что кажется, будто он прямо сейчас развалится и все здание упадет. А вот и место, где буквально полгода назад разломали одну дощечку на лестнице. Столько тогда шума было. Какой-то паренек из седьмого класса прыгнул на хлюпкую, прогнившую доску и поплатился за это — нога ушла по колено, а достать не смог. Пришлось вызывать МЧС, или кто там этими делами занимается?

Единичный случай, конечно, но было и повеселее. Когда-то прямо во время занятий один идиот кинул петарду прямо посередине коридора. Поговорили с ним и отпустили. Зря. Через неделю он принес фейерверк. Так же, во время урока вышел в туалет и поджег фитиль. Грохот был на всю школу. Если петарду можно было не услышать, то это не услышать было невозможно. Вызвали родителей в школу. Отчислили. У парня, оказывается, расстройство было. Шизофрения, или что-то такое.

Диме всегда интересно было наблюдать за такими случаями. Может, ему постоянно скучно, но подобное его веселило и давало счастья на весь день.

Вот и первый этаж. Его украшала только большая люстра. Такого же, Советского времени. Она падала как-то, пока Дима лежал в больнице во время сотрясения. Целая, ничего не разбила себе. Невероятно красивая, золотистая. Блестит, как множество бриллиантов. Умели в СССР делать красивые и невероятно прочные вещи.

Кто-то тронул Диму за плечо — он обернулся. Новенький, тот самый. Выше всего на пару сантиметров. И что ему надо?

— Да? — усталым голосом спросил Дима.

— Эм, слушай. Тут все какие-то агрессивные, не хотят разговаривать. А ты вроде не выглядишь, как они. Меня Вовой звать, можешь Владимиром, или Володей, как тебе угодно.

Голос у него был грубоват для такого лица. Может, действительно скинхед?

— И?

— Я бы хотел просто спросить, что здесь из себя все представляет? — он смотрел прямо в глаза, ни разу не отворачиваясь.

Дима ухмыльнулся.

Домой бы, да поскорее. Почему он подошел именно ко мне? Вон там, классный руководитель есть. Почему ко мне?!

— Все просто. В этом учебном заведении учатся одни придурки. Если хочешь прожить здесь год, то советую просто не лезть в плохие компании, но по твоему внешнему виду сразу можно понять, что ты сам можешь эту компанию разогнать.

Вова посмеялся.

— Не, мне просто нравится так ходить, это удобно.

— То есть, не скинхед?

— Не-а, — покачал головой парень. — Я такой же, как и все вы.

Ладно, теория со скинхедом опровергнута. Вещи удобные…

— Учеба начинается в полдевятого. Смотри, не пропусти. А я пошел, — закончил Дима и молча двинулся к выходу.

— Спасибо! — вслед ему крикнул Вова.

Ну неужели он отстал? Странный какой-то тип, он мог подойти к другим, но подошел именно ко мне. Почему я не выгляжу как они? Абсолютно все в этой школе унылые придурки, которые улыбаться-то толком не умеют.

Он вышел из здания. Свежий воздух. Зеленые деревья. Нужно наслаждаться этим, пока не наступит осень, а то и зима. Зима вообще ужасное время года, один только холод. Особенно в Петербурге. Построили город на Севере России, и что теперь? Отопление включают только когда уже все умирают от холода. Деньги экономят? Знаем мы эту экономию. Все для людей. У отца — зарплата нулевая, у матери тоже. Денег нет, извините, Россияне. Пока русские живут ради того, чтобы выжить, в других странах — чтобы наслаждаться и отдавать свои знания и разработки для цивилизации. Но мы ведь все уничтожили. И наши разработки, и наше образование. Раньше мы были лучшими в сфере всего, но сейчас мы чуть ли не на дне. Огромная территория страны позволяет нам развиваться и быть лучше, но мы просто сидим на месте и доедаем хлеб со времен Великой Отечественной. А ведь даже ветераны той войны жалуются на то, как они живут сейчас. Скоро они умрут и все забудут.

Дима жил в километре от школы, пешком спокойно можно дойти. Хоть где-то ему повезло. Место жительства рядом с метро. Станция метро «Звездная» находилась почти около дома. Вокруг проносятся люди, которых он будто бы уже видел. В таких районах Петербурга обычно только свои живут. Каждый друг друга знает. Как одна большая деревня. Но есть в этой деревне проблема, которая существует во всех подобных деревнях. Приезжие. Люди с настоящих деревень. Дима ненавидел людей, которые приезжают с какой-то отдаленной точки по типу Ростовской области. Ну если уж приехали учиться, то валите обратно после учебы. Зачем вы здесь остаетесь жить? Цивилизация? Не достойны вы этой цивилизации. Сидите у себя.

— Ой, привет!

Дима остановился, осмотрелся.

Виктор Петрович, старый знакомый отца. Хороший мужик, восьмой десяток уже живет. Отрывается на всю катушку: пьет каждый день, также выкуривает минимум пачку сигарет. Умереть хочет, да побыстрее. Нечего уже делать в этой жизни, все успел: и поработать, и пожениться, и даже дети появились. Осталось только построить дом и вырастить дерево.

— Здрасьте, дядь Вить. Как жизнь?

— Да вот, блин, продал кольцо своей жены, оно ей точно уже не понадобится. Представляешь, всего шестнадцать тысяч стоит! А когда покупал за границей — отдал восемьдесят, — Виктор Петрович развел руками, — ну, на тот момент это очень солидные деньги были.

— А вы уверены, что вас не обманули?

— Мне аргументы привели, что золото уже не то, да и каким-то прибором проверили бриллиант, а он оказался ненастоящий. Короче, хреново все.

А золото ведь не портится. Обманули тебя, дядя. Золото хоть и не портится, зато однозначно портит людей.

— Ну, а у тебя как дела? Как отец?

— Да у меня все нормально, вот учиться опять начал. А отец, как всегда, работает, попивает иногда, — Дима начал медленно разворачиваться, чтобы поскорее закончить этот разговор.

— Ты там передавай привет обязательно. И удачи тебе, — он достал из кармана пачку сигарет с зажигалкой.

— Передам, дядь Вить. И вам удачи.

Продолжил двигаться к дому.

Дерево. Облокотившись на него стояло стекло. Пустое, без рамок, с битым отверстием, будто камень кинули. Осколки лежали на холодной земле, на одном маленьком осколке была красноватая жидкость: кровь — сразу понятно. Недавно разбили. Жил Дима в неблагополучном районе: шприцы, как в девяностых, могли лежать прямо во дворе дома. Иногда использованные шприцы вкалывали прямо в дерево, травили и его. Дерево-то выдержит, а люди умрут; пустые, стеклянные бутылки от пива стояли в ряд на скамейках, когда-то пустые, когда-то полные и недопитые. Было бы весело покидать эти бутылки в стену и посмотреть на то, как красиво разлетаются маленькие стеклышки. Молодость, а Дима не пользуется своим возрастом. Другие в этом возрасте гуляют, развлекаются… прекрасные года, чтобы «увидеть жизнь». А что если поймает полиция? Никого не ловят, а тут приедут специально за Димой и скажут: «пройдемте с нами», и на пятнадцать суток в обезьянник. Не жизнь, а сказка.

Дошел до дома. Доставать ключи даже не требуется, просто со всей силы нужно дернуть дверь. Дима так и сделал.

Дверь с громким звуком открылась.

Квартиры у них в доме были, в основном, двухкомнатные. Трехкомнатных не было. Обычно тут живут семьи, которые хотели жить вблизи к метро, а также алкоголики с наркоманами, которым правительство бесплатно подарило квартиру. Если кто-то курил в квартире, то запах просачивался через проводку. Ужасный запах, под который невозможно уснуть. Крики по ночам в других квартирах и стуки по стенам очень частое явление, все уже свыклись с этим. Как-то раз Диме удалось услышать ссору в соседней квартире: женщина убийственно орала, будто ее резали, как потом выяснилось: они с мужем употребляли наркотики и уже дошли до стадии передозировки. Муж умер, а эта женщина орала всю ночь до того момента пока не вызвали полицию.

Начал подниматься по лестнице. На лестничной площадке пахло мочой, ничего нового. Все как всегда. Ноги уже уставали идти, а всего на третий этаж нужно. Есть хочется, энергии хочет организм. На подоконниках стояли самодельные пепельницы, созданные из алюминиевых банок, рядом с мусоропроводом чья-то рвота — пусть кошки доедают.

Дошел до квартиры, нащупал ключи в кармане и открыл. Дима всегда закрывал дверь на все замки и полностью их проворачивал. Привычка такая, мама научила. Даже когда он находился дома — так же закрывал дверь на полную. Этот раз не стал исключением.

Скинул вещи прямо в прихожей. Все равно завтра на учебу идти. Нужно поесть. Пошел на кухню, заглянул в холодильник: три бутылки пива, торт, вино, кастрюля с макаронами, контейнер с котлетами. Мама ничего не приготовила. Устала, наверное. Может сегодня после работы приготовит? Мама у него — настоящий шеф-повар. На один из праздников она приготовила огромный торт, причем сама, даже без малейшей помощи. На кондитера училась, не зря несколько лет потратила, матушка. Выложил макароны на тарелку, кинул две котлеты и в микроволновку. Прекрасная еда. Пока разогревается пища, пошел в свою комнату переодеться. По пути взял сумку из прихожей. Вот и комната. Маленькая, но очень уютная. Дима смотрел на полку и гордился: там стояла его книжная библиотека. Он помнил каждую прочитанную книгу, пятьдесят семь штук и одна в процессе. Настоящий повод для гордости. Никто в его семье не читал столько за всю свою жизнь, а он прочитал за три с лишним года. Любимые жанры, конечно, были детективные романы, а также книги по психологии. Диме просто нравилось изучать человека, а именно его голову. Он знал всех своих окружающих лучше, чем они себя, даже не общаясь с человеком мог увидеть его сущность, просто по внешнему виду. Психология и психотерапия — его призвание.

Положил сумку на письменный стол, переоделся в домашнюю одежду и аккуратно сложил свой костюм в шкаф — завтра он в нем точно не пойдет. Если можно приходить в свободной форме — наденет какие-нибудь спортивки и футболку. Зачем создавать трудности и одеваться по три часа утром? Можно ведь надеть легкую одежду и расслабиться.

Где-то вдали послышался писк микроволновки. Готово.

Пришел на кухню. Распахнул дверцу микроволновки. Горячее. Как мама в детстве говорила? Есть горячим надо, холодное невкусное? Интересно, что большинство продуктов действительно невкусные в холодном виде. Только и трать на них энергию. А мясо-то. Мясо еще пещерные люди ели сырым, а потом как к огню его поднесли, так и глаза себе открыли: вкусно им стало, не так, конечно, сочно, но это было куда лучше — глисты-то теперь не жрали изнутри твою еду и самого тебя. А сейчас, как появилась термообработка мяса и люди научились правильно его прожаривать — вкус стал куда лучше, и никаких паразитических червей ты себе в кишечник не пустишь.

Минут за десять справился. Хоть мама и не успела приготовить что-то другое, но это тоже была превосходная еда. Пусть мама приготовит дерьмо, но это будет вкусное дерьмо.

На часах без десяти четыре дня. Спать рубит. Даже на занятиях так сильно не рубило как сейчас. Готов был лечь прямо посреди кухни и провалиться в глубокий сон. Видимо, это еда так подействовала на Диму. Иногда, приходя после учебы домой, он съедал малую порцию супа и так же готов был засыпать прямо на ходу, идя в комнату.

Вот она, комнатка. Который раз я с тобой уже вижусь? Неужели я сейчас смогу отдохнуть от всего, что сегодня было? Вот и кровать: манишь меня, чертовка. Мягкая ты, удобная, легкая, хоть и скрипучая, но люблю я тебя, сука. Сколько мы с тобой знакомы? Лет пять? А ты ни разу не подвела меня. Спасибо.

Дима закрыл дверь в комнату. Положил телефон рядом с подушкой, лег в кровать и попытался уснуть.

Он вышел из дома, опять учеба. Проверил — все на месте: учебники, тетради, ключи, телефон. Тот же путь: километр от дома до школы; как и всегда, еще один год потерпеть в этом зоопарке. Все то же: те же деревья, те же дома, те же лица, те же разбитые стекла — все идентично в этом городе. Сзади идет неизвестный мужчина, весь в черном: черная накидка, пальто что ли, или плащ? Черная шляпа, закрывающая половину лица, черные перчатки. Красиво выглядит. Дима всегда любил все черное. Неизвестный начинает ускорять свой шаг и касается плеча Димы.

— Да? — Дима смутился.

Мужчина молчал. Его лица не видно, будто его нет совсем. Настолько все черное было.

— Извините, — Дима развернулся и продолжил идти.

Остается половина дороги до школы. Никого нет по пути. Естественно, кто еще будет гулять в восемь утра? Дима развернулся. Заметил, что неизвестный до сих пор шагает за ним. Его охватила дрожь. Что же ему нужно-то? Резко свернул в переулок и начал бежать вдоль дома. Обернулся — никого. Вот и хорошо. Хорошо.

Не успев развернуться обратно, его хватают сзади за шею и бросают на землю. Дима попытался встать, но этот человек оказался сильнее и прижал его со всей силы, Дима даже слова не мог сказать, только шепот получался. Неизвестный что-то берет из кармана. Нож. Белый, будто только что вылитый из чистой стали…

Звонок на телефон.

Дима проснулся весь в поту, резко вскочил, посмотрел на экран — «неизвестный номер». Он выключил звук и подождал, пока прекратятся звонки. Никогда не отвечал на неизвестные номера. Звонок с этого номера снова начался — он сбросил. Сердце стучало так сильно, будто на последнем издыхании.

Больше в этот день он не мог уснуть.

---

2. Преследователь

Семь утра, именно на это время Дима поставил себе будильник, чтобы не проспать учебу.

И зачем на тридцать минут раньше начинать учебный процесс? В чем заключается смысл этого идиотского нововведения? У директора свои мысли, он ведь тот еще придурок, и не такое сможет показать. Его могущество превосходит все, каждый учащийся в школе ему поклоняется и чуть ли не отсасывает. А может быть, преподаватели тоже отсасывают? Кто знает, вдруг его тянет на старых? Тогда зачем он молоденькую пятнадцатилетнюю девочку завел к себе в кабинет и лишил ее невинности? Может, у него после этого момента наконец встали правильно мозги, и он одумался, что нужно вести свои половые отношения только с совершеннолетними? Знает только он сам.

В квартире было тихо. Только один Дима находился в ней. Родители всегда уходили на работу еще в шесть утра, поэтому Дима мог давно бросить учебу и продолжать спать, но он не мог так поступить. Учеба для него — это важный процесс, который хоть как-то связывает его с миром.

Встал с кровати, с трудом заправил постель. С кухни веяло горелым. Дима пришел на источник странного запаха: на тарелке лежали подгоревшие бутерброды, которые чуть больше часа назад засунули до образования черной корки в тостер, на корке красовалась вареная колбаса и ломтик помидора.

— Охуеть, спасибо! — вслух высказался Дима.

Он выбросил подгоревший хлеб и съел колбасу с помидором, запивая все чаем.

— Так-то лучше.

Зашел в ванную, плеснул холодной водой себе в лицо. Дескать, умылся.

Придя в комнату, вспомнил, что не записывал расписание. В сумку положил только тетрадь и ручку. Большего не нужно. Надел спортивную одежду — пока тепло, нужно пользоваться случаем. На часах было уже восемь. Нужно уже выходить из дома.

Вроде все собрал, осталось только пойти. И он пошел.

Вышел на улицу — сразу вдохнул полной грудью свежий воздух. Пахло деревьями, их листьями, которые скоро опадут. Такова жизнь растений — жить по несколько месяцев, а потом впадать в спячку, как медведи.

Дима шел все по тому же пути, никуда не сворачивал. Из-за любого шороха позади ему сводило от страха шею, и он с трудом поворачивал голову назад. Паранойя. Пока люди шли к нему навстречу, он, в свою очередь, резко отходил в сторону и провожал взглядом каждого, выслеживая того самого неизвестного, который чуть ли не убил его во сне.

Где же ты? Прячешься, затаился где-нибудь в кустах. Ждешь меня, а я буду бежать от тебя, бежать и не оглядываться. Выбегу на дорогу, к машинам. Почему я во сне это не сделал? Идиот. Ну так, где ты? Я тебя жду! Появись, попробуй меня поймать. Я готов.

Спустя минут двадцать он дошел до школы — до самого ненавистного для него здания.

Услышал громкие шаги позади себя, будто четверо шагали одновременно, в одном темпе. Он моментально развернулся.

— Привет, Дим, — сказал улыбчиво Вова.

Ну что же тебе от меня нужно-то? Откуда ты мое имя знаешь?

— Что? — холодно спросил Дима.

— Я вот тебе вчера звонил вечерком, знаешь, пообщаться, поразговаривать. Ну, как люди, а ты вот не ответил. Обидненько просто. Ладно, хрен с ним. Как дела-то, сокамерник?

Кроме имени он еще знал и номер телефона. Каким чертом он вообще влезает в личное пространство? Да и кто ему, сука, сказал номер и имя?!

— Откуда ты имя с номером знаешь?

Осталось добавить только «мразь», а может «ублюдок», или «тварь». Не-а, надо с большой буквы — «Тварь», уважение хоть какое-то.

— А, так я это… — он рассмеялся — У классухи нашей спросил. Такая стремная тетка, как ты с ней учишься уже год? Ладно, это неважно. В общем, я спросил у нее твой номерок, ну и имя соответственно. Не бойся, по твоему лицу я вижу, что я тот еще засранец, так что могу тебя порадовать: адрес твой не спрашивал.

— Ладно, пошли на учебу, — сказал со злостью Дима и развернулся.

Оставалось несколько минут до начала первого урока. Дима даже не знал, в какой кабинет ему нужно. Вова шел позади и улыбчиво за всем наблюдал. Может, он знает какой сейчас будет первый урок?

— Че у нас первым, ты не в курсе, случайно-ли? — Дима чуть повернул голову назад, чтобы услышать ответ.

— Утром смотрел, в расписании был русский.

Кабинет на первом этаже, сто семнадцатый. Этот кабинет не предназначен для русского языка. Раньше в нем располагался учитель по математике, а потом он переместился в другое место, на второй этаж. Но кабинет пропитан духом этих бессмысленных чисел, а сейчас его пропитывают словами, такими же не менее бессмысленными.

Везде висят портреты математиков и физиков — еще снять не успели; на зеленой-блевотной доске написано: «С днем знаний!». Рядом проходили учащиеся, заглядывали внутрь, будто мысленно сочувствовали тем, кто попал именно в этот кабинет.

— Слушай, а может я к тебе пересяду, а? — прервал тишину Вова. — Может, повеселее будет, мы же отдельно сидим, так скучно все-же. Тебе ли не знать? Хоть какой-то фигней может позанимаемся. В этой школе скучно, — последнюю фразу он сказал шепотом, будто не хотел, чтобы все услышали этот всем известный факт.

Дима покачал головой в знак согласия, и они оба сели за одну парту.

* * *

— То есть, Владимир узнал ваш номер телефона у классного руководителя?

— Именно так.

Герман встал с места. Посмотрел в сторону маленькой полки, на которой находился чайник.

— Дмитрий, предлагаю сделать перерыв на чай. Вы будете?

— Буду, но только без сахара.

— Сахар — дело такое. А чем он вам не нравится?

— Люблю горькость. Тащусь от этого, — поджал губы Дима.

А ведь Вова бы то же самое сказал. Еще бы и улыбнулся во весь рот, насколько это возможно, пока мышцы не сведет.

— Горький, без проблем.

Герман положил две кружки с налитым чаем на столик: одну ближе к Диме, другую — противоположно. Такая же белая, есть ли в этой комнатке хоть что-то темное?

— Осторожней, горячий, — он сел и взялся употреблять свое пойло.

— Хорошо.

Пар красивый идет. Ароматный. Наверное, невтерпеж уже попробовать.

Дима держал свою порцию около носа, ничего не чувствовал.

Неловкое движение — часть чая пролилась прямо на колено.

Герман аж подскочил.

— Дмитрий, горячий же! — он отставил свое распитие и принялся искать салфетки.

— Да вроде не такой уж и горячий.

Он не ощущал тепла. Для него этот чай был будто холодным. Пустышка.

* * *

Друг ли ты мне, Владимир? Появляешься резко в моей жизни, что-то хочешь поменять, сместить правила, которые я создавал все свои года. Не даешь даже шанса как-то по-иному построить ситуацию. Все тебе с рук сходится.

А теперь ты еще со мной после учебного дня идешь. Я терпеливый, а ты? Может заведу тебя в угол, достану нож и вырежу тебя — этого добиваешься? Хочешь, устрою?

Решил познакомиться со мной — так знакомься, если хочешь.

Шли они все по тому же пути, как Дима шел обычно домой и до школы. По дороге рядом проносились автомобили. Ревели, уничтожали воздух своими газами. Вонь просачивалась через все стены. Рядом с дорогой обычно стоят и продают арбузы. Хрен его знает, что там может попасть на эти продукты, а их покупают, не боятся за здоровье.

Молчали. Оно к лучшему. Зачем лишний трепет?

Прошли новостройки — вот и конец цивилизации. Начиналась древняя Россия — помойки и склад мусора через каждые сто метров.

— Кстати, а это мой дом, — Вова протянул руку в правую сторону, и указал двумя пальцами.

Манеры, блядь.

— Я там живу, прикинь? — и положил руку на плечо Димы. — А ты-то где живешь, молчаливый?

Всего три многоэтажки, и они бы оказались у порога Диминого дома. Всего три. Три.

Какого хера ты живешь так близко? Что ты прикопался ко мне?!

— Неподалеку, — Дима не стал убирать руку с плеча и просто дождался, пока она сама спадет.

Спала.

Они прошли дом, на который указывал Вова.

— Мы же вроде прошли твой дом?

— Так мне на твой хочется посмотреть. Мне с тобой учиться год вообще-то, — он ухмыльнулся.

А почему бы тебе не узнать мой адрес у классного руководителя? Ты же так прекрасно умеешь узнавать информацию — вон, номер узнал. Что мешает прописку разузнать? Совесть мучает, или ты забыл? А может, ты сам хочешь от меня узнать все ответы на твои гребанные вопросы?

— Ладно, — посмотрел косо на него Дима.

С приближением к дому все нарастало волнение. Голова покалывать начала. Лицо кривило от боли. Только бы кровь не пошла. Сейчас придет домой и будет лежать, отсыпаться, как и всегда.

Лицо слегка побледнело — Дима чувствовал это. Ноги косило. Слабость. Приоткрыл слегка рот, начал дышать свежим воздухом — отпускало, но стало жарко, вспотел.

Таблетку бы от боли. Как мама раньше выдавала: кидаешь в воду — шипит, принимаешь — боль проходит. Магия, чудо.

Покажите мне чудо, всю жизнь его хочу увидеть. Нет никакого чуда в нашей жизни, только обыкновенные мысли о продолжении своих похождений. И то, кто-то даже с этим не справляется и хочет сдохнуть поскорее, попросту надоедает жить. Так на кой хер тебе дали эту жизнь? Чтоб ты помер из-за своих мелких проблем? Вот и помирай у себя в этом дерьме, не дожив хотя бы до семидесяти, как положено.

В других странах пенсию платят нормальную, а ты в России родился. Терпи, сколько там у тебя в семьдесят лет будет пенсия? Обычный человек — пятнадцать тысяч. Чиновник, ха-ха — сотка. Живем только так, жили раньше только так и будем жить всегда только так. Вот почему вы умереть хотите? Бабок мало к концу жизни? Или вы просто не хотели трудиться всю жизнь?

Езжайте в Европу, учитесь, будете учеными там какими-нибудь, если повезет, конечно. А как это, «повезет»? Повезет — значит родители смогут оплачивать обучение, или ты до хуя умный? Сможешь сам приехать в другую страну и бесплатно взять их обучение? Не, брат, так не работает. По крайней мере, зачастую. А ты наверняка относишься к этой «зачастую», не сможешь ты в Европу поехать учиться или в США. Куда же ты хочешь? Деваться некуда, только тут. Родился — и сразу иди работай на страну, которая медленно падает на глазах у всех.

А народ то что? А насрать русскому народу на страну, большая часть боится выступать против такого режима.

Вот зачем вы подыхаете? На каком там месте наша страна по суициду? На третьем? Что нам дает это число? Что можно сдохнуть, а тебя забудут через недельку-другую. И жить-то только можно ради этого, чтобы, сука, не забыли через неделю, чтобы знали, кто ты, блядь, такой, и чтобы помнили тебя дольше, чем неделю. А вы дальше и умирайте из-за мелких проблем, а я на вас посмотрю с ухмылкой, придурки.

Вся боль стихла. Нужно было просто поразмышлять о своем, спасибо.

Они дошли до дома, где жил Дима.

Развернулся к парадной. Достал ключи, сил нет, чтобы просто дверь отдернуть. Легче как нормальный человек — открыть дверь ключами.

Посмотрел на Вову: лыбится, осматривает новую местность. Пускай смотрит, внутрь он точно не попадет, ему незачем смотреть на хоромы квартиры с советской отделкой.

— Ну вот видишь, — прохихикал он, — совсем не сложно было меня сюда провести, — и протянул руку.

— С моей-то паранойей, — Дима пожал ему руку, на прощание.

— Ничего, вылечим. Бывай!

С трудом открыл дверь в квартиру. Слабость давала о себе знать, сейчас упадет.

Устоял на ногах, уперся в грязную стену спиной.

Дошел до коридора, сбросил сумку. Снова начало крутить, голова уже не варит, не о чем думать.

Ударил себя по щеке — не работает. Лучше не стало.

Начало тошнить. Подскочил и тут же в прыжке нажал на выключатель света в туалете.

Поднял крышку. Рот наполнился горькой субстанцией. Упал.

* * *

— Вы позволили совсем неизвестному человеку узнать ваш адрес? Вы просто привели его к себе? — попытался уточнить Герман.

— Герман, а вы не задумывались, что каждая дружба начинается с риска? Риск, который должен потом оправдать будущее доверие. Если не оправдает — дружбы и быть не может, а если оправдает — белая дорога вам обеспечена.

Глупый психолог попался, деваться некуда: придется полностью рассказывать раз уже начал.

* * *

Веселый паренек он, но не верит мне.

Ай, ладно, потом как-нибудь, как брат станет. Вроде добрый, ничего плохого в нем нет. Правда, чмырят его, как петуха на зоне. Ну ничего. Ничего.

Телефон зазвонил.

Посмотрел на экран — Аня. Сразу в груди тепло стало.

— Привет, Ань. Что-то случилось? — с улыбкой спросил Вова.

Влюбленность — странная штука. Кто-то ей поклоняется, кто-то ненавидит. Иногда мило видеть парочку где-нибудь во дворах, которая ходит за ручку, постоянно обнимается. Видна необходимость второго человека, а нужно ли это первому? Вся эта забота, бесконечные походы в паре, личной жизни уже никакой, а если пытаешься устроить себе личную жизнь — твой партер начинает возмущаться. Доверие нужно, возмущение пропадет. Любовь может и сложна, но также и проста: мало людей в мире доверяют друг другу полностью, многие ищут различные способы докопаться до своего любовника, не понимая, что разрушат свои отношения.

— Ой, Вов, все хорошо, — милый голос начал убаюкивать слушателя, — я хотела просто прогуляться с тобой. Когда будешь свободен?

— Да я прямо сейчас могу хоть, но только вещи домой занести надо.

— Может… — задумалась Аня, — через час?

— Давай, без проблем. Как всегда в том же месте?

— Конечно. Давай, мне торопиться нужно. Люблю.

— И я тебя.

Сбросил. Облизал губы.

Больше никакой голос в ухе не заставлял сердце стучаться сильнее.

Зашел в квартиру. Пахло табаком — значит отец дома.

Повесил вещи. Зашел на кухню: отец молча сидит за столом, курит сигареты, запивает виски. Вова прищурился и прочитал на пачке сигарет — «Mackintosh». Дорогие, красивые. Самому курить захотелось.

Отец начал разговор:

— Как день прошел?

— Нормально. Ничего интересного, — Вова с улыбкой ответил на простой вопрос.

Отец вздохнул, выпустил дым.

— У тебя всегда все «нормально», а на деле через жопу! — в конце он перешел на крик.

— Да как у меня за один день может быть все «через жопу»? Подумай.

Отец у него в полиции работает, на государство, характер закалил себе. То день неудачный — так сразу на сыне отрывается. Сейчас хочет докопаться до первого учебного дня, а повода никакого. Просто так, от нечего делать.

— Совсем охренел что ли? Ты кем себя возомнил, ссыкло?!

— Человеком… — шепотом высказался сын.

Отец прохрипел что-то про себя и махнул рукой в его сторону.

Вова покачал головой, мысленно послал своего опекуна. Пошел в комнату собраться на прогулку.

Пока разбрасывал вещи по комнате, думал:

Что же ты меня так недолюбливаешь, батя? Мама от тебя сама ушла, сам виноват! А я-то тут причем? Я в ваши дела не лез, так и ты не лезь в мои, мудила! Отучился на мента, так и меня хочешь под свое крылышко запихнуть?

А если бы дочь родилась? Отдал бы ее замуж за какого-то капитана-пидораса? Чтобы деньжата тебе капали, процентики накапливались. Бабла хочешь, заработал бы сам за свою жизнь! Пятьдесят, сука, лет тебе! Ведешь себя, как кусок дерьма. Взяточник гребанный.

Когда мама умерла, моя настоящая мама, что ты сделал?! Начал пить, меня подсадил на эту херь: «Вован, давай присаживайся, покажу тебе смысл счастья в нашем мире», тьфу, блядь. Отравил ты сына своего и травишь до сих пор своим присутствием. Этого ты добиваешься? Чтобы я помер с тобой в один день? Так лучше бы ты выстрелил себе в голову еще тогда, когда тебе выдали этот ствол. И меня бы не было, и с мамой не познакомился бы. Сука ты. Сука.

Глаза начали выделять больше жидкости. Лицо покраснело, стало болеть.

Всхлипнул носом.

Я хотя-бы чувствовать что-то могу, а ты? Агрессивная ты мразота! Можешь чувствовать любовь?! Можешь чувствовать?! А?! Твои гены как-то неправильно передались, ты точно мой отец? Или ты меня еще в роддоме украл, после смерти маминой? Может, настоящий Вова бегает где-то в счастливой семье, где на него не орут каждый день, и не доебывают по любому поводу! А ты у нас весь из себя спасатель. Взял меня в раннем возрасте на свои грязные руки. Да лучше бы ты меня в детский дом отдал! Но нет, гордый до хера, думал, справишься со мной? С какой-то глистой, которая может только обделать свои штаны.

А вот сейчас эта глиста выросла, стала сильнее. И ты ничего не сможешь с этим поделать.

Переоделся. Вытер красные глаза.

Готов выходить обратно на улицу, чтоб не чувствовать больше запах спиртного и сигарет.

Вышел в коридор, взглянул на кухню: все еще сидит, будто выжидает чего-то. Сына ждет, чтобы вновь высказать свою правду жизни. Унизительную правду.

Достал ключи, провернул. Пол скрипнул, отец очнулся и вслед хрипло крикнул:

— Ты куда, щенок?!

— К хуям, бать.

— Ты оху…

Ударил дверью. Чтоб не слышать больше его криков и визгов.

Полностью закрыл дверь, на все замки. Не выйдет просто так из квартиры.

Тварь же ты, пап. Жаль, что я не могу вернуться во времени. Убить бы тебя при рождении, столько бед не произойдет. Мама жила бы. Пусть я и не рожусь, зато хоть она будет жить дальше, а ты сгоришь. И в жизни, и в Аду сгоришь.

Вдохнул воздух: чисто, никакой вони. Никакого отца, никакой мрази, которая хочет тебя ударить.

Нужно в Пулковский парк. Там они с Аней встречаются каждый раз, когда собираются гулять.

Посмотрел на время: еще тридцать минут. Успеет.

Ждет зеленый сигнал светофора, рядом встала мать с ребенком.

Уткнулся взглядом на малыша.

Повезло мальцу. А у меня такой мамы не было. Хотя, может у тебя тоже ненастоящая мама, как и у меня?

Ребенок посмотрел на Вову пустыми глазами.

Слышишь меня? Тогда запомни: будь с ней счастлив и никогда не делай плохого для мамы. Вот у меня ее не было, а я бы хотел жить с мамой. С настоящей мамой. Мой папа приводил домой разных мам, но только с одной я хорошо общался. А у тебя есть папа? Классный он? Если классный — хорошо. А если плохой — не переживай. У самого плохой папа: ужасный, бритоголовый, злой, голос любит срывать. Он никогда не изменится в лучшую сторону. Ему уже ничего не поможет. Но ты, малыш, ты живи. С тобой все будет хорошо. Тебя мама за руку держит, любит тебя — люби и ее тоже. Заботься о ней, мама — одна, и ты — один. Никто не заменит тебе маму, я проверял. Тебе когда-нибудь говорили, что ты «любимый»? Конечно, говорили. Мама или папа? Оба? Счастливый ты, парень. Люби их, как и они тебя.

Загорелся зеленый для пешеходов.

Нам пора, малыш. Удачи тебе в жизни. Мы вряд ли еще встретимся.

Мама нежно погладила сына по голове, призывая, чтобы он повернулся на нее и посмотрел на зеленый свет светофора. Но малыш не поворачивался, он продолжал смотреть на Вову.

Любит, точно любит.

Женщина заметила взгляд сына, и сама посмотрела в ту сторону, столкнулась с взглядом Вовы.

— Милый у вас сын, — он улыбнулся.

— Спасибо, в гляделки играете? — мама мило засмеялась.

— Еще как. И он победил.

Прощай, малыш.

Пришел в парк, нашел ту самую скамейку, на которой обычно ждет девушку.

Опаздывает слегка Аня. Ну ничего, девушка, все же. Дождусь.

Пока ждет — смотрит на проходящих людей. У всех разные жизни: кто-то идет, как и Вова, на встречу с любимым человеком, кто-то просто гуляет, а кто-то спортом занимается, бегает, форму поддерживает — такие разные люди, а встретились в одном месте. В парке.

Листва деревьев пропускает сквозь себя лучи солнца, обжигает руки, лицо. Скоро не будет этой листвы, скоро не будет и солнца. Будут бесконечные тучи, зима, холод, морозы.

Знакомые шаги. Обернулся.

— Привет, — мило прошептала девушка и обняла сидящего на скамейке Вову.

— Привет. А как джентльмену на ноги встать позволишь? — рассмеялся тот.

— Не позволю, — и поцеловала его в щеку.

— Ну ты и…

— Да, я. А ты как думал?

Аня обошла скамейку и села рядом.

— Как день прошел? Как школа новая?

— Прекрасно, Ань. Пока все нравится. А у тебя?

Она ткнула пальцем в кончик его носа.

— Эй, — сквозь зубы сказал Вова.

— А что? — повертев головой спросила Аня, — Не отдашься?

Пока она крутила головой, парень успел заметить красный кровоподтек на ее шее.

Я не трогал твою шею, кто тогда? У тебя другой? А зачем пришла? Нет, нужно удостовериться.

— Закрой глаза, — сказал Вова, — доверься.

Она молча закрыла. На всякий случай прикрыл их еще своими руками.

Пригляделся. Точно кровоподтек, определенной формы, как губы. Будто недавно засосали.

Убрал руки с ее лица. Некое отвращение испытал.

— Открывай.

А меня, видимо, тебе мало, Ань? Я теперь лишний в твоей жизни? Кто он?! С кем ты там сосалась?!

— Так что ты хотел сделать, Вов?

Проверить тебя, на верность.

— Вова?

Проверить на сколько ты тупая.

— Эй, что молчишь?

И я доказал это, самым простым методом.

— Хватит молчать, Вова, блин!

Сука.

---

3. Друг-товарищ

— Дмитрий, а когда вы встретились с ним лично? То есть, намеренно, спланированно.

Знаешь какие вопросы задавать, старик. Ну хорошо, отвечу.

— Сразу после того, как мы отучились первую неделю. Он позвал меня на маленькую прогулку в Кунсткамеру. Ну, а что? Я согласился, — начал лыбиться Дима.

* * *

Прозвенел телефон. Высветилось сообщение:

«Салю-ю-ют. Короче, Димон, в музей пойдешь? В Кунсткамеру. Билеты за мой счет. Хочу посмотреть на баночки с детьми. Думаю, тебе тоже на пользу пойдет», — написал неизвестный.

Вова — сразу он понял.

Посмотрел на время — девять утра. Не мог уснуть с семи.

Дима никогда в своей жизни не был в Кунсткамере, хоть и всю жизнь находится в Петербурге. Никогда его и не звали в музеи, а тем более за счет других.

Он очень хотел в музей, хоть и с совсем неизвестным для него человеком. Плевать на него, пусть ставит любые условия, но в музей Дима должен попасть.

«Во сколько идем?» — спросил он.

Ответ ждать долго не пришлось, Вова автоматически ответил:

«В 12 часов сможешь? Я, если что, буду стоять уже там, билетики заказывать».

«Смогу. Встретимся около Кунсткамеры прям?» — уточнил Дима.

«Да, там местечко есть, где билеты заказывают. Короче, я тебя увижу, если что. Да и ты меня наверняка заметишь».

«Хорошо. 12 часов. Кунсткамера».

Кунсткамера. Двенадцать часов.

Через три часа нужно быть там.

А может, он не такой уж и плохой человек? Если зовет меня в Кунсткамеру, да еще и за свой счет. Спасибо, конечно, но это немного странно. Ты меня едва знаешь, ну и я тебя мало знаю. Пф, несколько дней всего-то знаем друг друга, зачем? Денег много что ли? Или захотелось вывести меня из дома, зарезать где-нибудь на лестничной площадке? Странный ты тип, Вова. Подозрительный. Неужто я тебе как-то сдался, будешь дружком? Или кем ты там хочешь быть? Знакомым? Странный ты знакомый. Что тобой движет — мне неизвестно. Раскроешь для меня эту тайну? Ты не такой уж и скрытный, всегда говоришь только правду. Думал, только ты меня изучаешь? А вот и нет, ни хуя. Я тебя тоже изучаю и вижу тебя лучше, отчетливей, чем все другие смотрящие глаза. Может, ты мне что-то новенькое расскажешь о себе? Изучу получше, интересней может станет. А может быть, нет. Узнаем сегодня, в двенадцать часов.

Матери и отца, как всегда, дома нет. Отдых обеспечен. Никто не кричит, никто не заходит в твою комнату каждые 20 минут чтобы спросить: «Как дела? Делал что-нибудь? Уроки делал?»

Не, мам. Не делал я ни хрена. Мне восемнадцать лет, хватит со мной обращаться, как с ребенком. Ты всегда пользовалась моментом и сюсюкалась со мной на глазах у всех, я устал от этого. Мне надоело, дай мне отдохнуть от всего, а? Просто полежать, посидеть. В тишине, мам. И давай без всяких: «хватит бездельничать!». Я умнее тебя, ты этого не знаешь ли? Я знаю больше вас, ваше поколение уже устарело, вы ни в чем не шарите. Когда-нибудь, может, ты научишься писать мне в «ВКонтакте», или в «Вотсаппе», но тебе просто лень этим заниматься. Цивилизация до тебя не дошла, она перешагнула тебя, твой мозг, твое сознание, твои принципы. Ты осталась той же бабой, которая живет при Совке, с такими же нравами. Ну, а папа? Что папа? Тоже ничего не знает из нового. Да, может некогда, может на пенсии он сможет заняться собой, но не сейчас. Сейчас только работа, только получение денег, которые ты вносишь на счет для погашения кредита. Я не хочу быть такими, как вы. Я хочу развиваться, не мешайте мне это делать, не вламывайтесь ко мне в комнату. Как вам это объяснить? Вы меня все равно не послушаете. Не дорос, что ли, я? А как по мне и по мнению общества, я дорос еще как. Отпустите меня, не нужно держать за ручку, как младенца. Я не обоссусь от страха, при виде этого мира. Он мне нравится, я наслаждаюсь, когда смотрю на город изнутри. У вас не было времени на это, а у меня оно есть. Я располагаюсь своей жизнью как хочу, а вы же, не могли это сделать. Так что вы успели за свою жизнь? Вы старше меня, что вы успели?! Оставить свое древнее и устаревшее мышление — вот, что вы успели. Пытаетесь внушить эту хрень и в меня. Нет, не получится. Спасибо, обойдусь без вас.

Собираться пора.

Накинул кофту, взял сумку. Перекусил.

Готово.

Вышел из дома. Где метро? «Звездная». Родная «Звездочка».

Посмотрел на время — оставался час до двенадцати. Успеет.

Заглянул в карты. Как дойти до Вовы?

На «Адмиралтейку» надо, где там Кунсткамера? Вот ты, на Ваське… красотка. На Ваське может сойти? Или пойти по мосту? По мосту. Так быстрее. До «Сенной», дальше пересадка на «Садовую», потом одна станция и уже «Адмиралтейка». Легко. Быстро. Минут тридцать на поездку, еще двадцать дойти до музея.

Прекрасная синяя линяя, особенно на первых станциях: «Купчино», «Звездная», «Московская». Народа всегда мало, можно сесть и ехать без тревоги хоть до самого конца линии. Если, конечно, тебя какие-нибудь старики не попросят уступить место. Обычно они молчат, выжирают тебе мозг молча, а другие это видят и сами просят тебя уступить стоящему рядом седому, хромающему с палочкой человечку. А сами? Встать не могут? Да и почему люди, которые хотят сесть — молчат?

Доехал без происшествий до «Сенной». Пересаживаться нужно. Где тут другая линия?

Вот она. Огромный переход между станциями, светлый туннель, в конце которого должен быть свет. Моргающая лампа, грязный пол, полоска от маркера на стене. Один из самых загруженных переходов метрополитена в Петербурге. Хоть и грязный, но, тем не менее, выглядит он изящно.

Зашел в вагон — мест нет, забит полностью, толкаться нужно. Даже не удивился.

До «Адмиралтейской» доехал за три минуты. Выбежал из вагона вместе с толпой.

Люди разговаривают, шум толпы привлекает. Хочется здесь остаться и не идти дальше, просто смотреть на проходящих мимо мужчин, женщин, детей.

Издалека увидел девушку, которая бежит на парнишку: прыгнула на него, тот чуть ли не упал, но успел подставить назад ногу. Обнялись, поцеловались, пошли за ручку ждать на платформе приближающийся поезд. Любовь у них, причем сильная.

Петербург иногда называют «городом любви». Как Париж, но только в России. Город собрал в себе расслабленное общество Германии, архитектуру Италии, французскую любовь. Иногда и не верится, что все это может происходить в такой стране. Вот в Москве люди быстрые, четкие, а в Петербурге все делают в свое наслаждение и никуда не торопятся. И это не потому что в Петербурге многие употребляют, а потому, что все уже привыкли быть в таком состоянии. В состоянии покоя.

Вышел со станции. Теперь нужно идти в сторону моста.

Сейчас — на Невский, потом — вдоль Дворцовой, дальше — мост. Навигатор, блядь. Налево — направо — вперед, вновь налево.

Как и рассчитывал: тридцать минут на поездку, двадцать пешком. Все по плану. Идеально.

На Дворцовой заметил кучу азиатских лиц. Любят азиаты посещать Петербург. И непонятно, зачем? Для чего им нужен северный город России? Вторая столица. Культурная. Дима знал, что азиаты потихоньку захватывают этот город. Китайцы уже русских не впускают в свои рестораны на Васильевском острове, а вот свои лица — пожалуйста, присаживайтесь. Своей местности им видимо мало, вот и решают заполнять промежутки в других странах. Чайна-таун на Ваське стремительно развивается. С одной стороны это красиво, многообразие видов Петербурга зашкаливает, ну и китайцам тоже нужно свое место выделить — целый остров, причем остров невъебических размеров.

Пусть живут тут, наслаждаются. Еда у них — охуевшая. В хорошем смысле, конечно.

Дворцовый мост. Десятый по длине в Петербурге. Узнаваемая фигура, которая соединяет два самых знаменитых острова. Сильно его жизнь потрепала: изначально строился почти двести лет назад, переносили его несколько раз, тонул как-то, потом и вовсе сгорел, реконструировали его, да и в двадцать первом веке тоже было дело, закрывали на реконструкцию. Как-то договор подписали, что его должны строить только русские, только из русского материала, только с русской душой; давно это происходило, узбеки не пришли еще в Россию.

Откуда Дима это знает — сам не понимал. Может, рассказал кто-то, может, прочитал где-то.

Развернулся на полпути до конца. Видит: Исаакий стоит. Огромный, темный, золотистый, священный даже. Построили его примерно, как и Дворцовый мост.

Все здесь древнее, как говно мамонта, — высказался про себя Дима, — но, сука, красивое. Огромное. Пиздатое! Какой город у нас в Рашке еще может похвастаться такой красотой? На ум только Москва. На хуй Москву! Цивилизация там, да. Все новые технологии появляются сначала там, да. А красоты нет. Лабиринт, а не город. В Питере заблудиться трудно, выйдешь к какой-нибудь речке и иди вдоль нее, кайфуй. Все такие расслабленные, не парятся. Идут ровно, уверенно, гуляют, никуда будто не надо. А в Москве толпятся, ну и зачем нужно быть раздавленным, если можно спокойно себе ходить? Люди хоть и не выбирают где рождаться, но если выбор падает на Москву или Петербург — Питер — лучший друг. Москва — это как женщина, такой же сложный организм, куда не пойди — можно отхватить, слова подбирать нужно правильные — шаги. А Петербург — это твой хороший брат-близнец, всегда поможет, у тебя с ним такая необъяснимая связь, которой нет ни у одного человека. Родился с этой связью и живешь всю жизнь с ней. Уезжаешь — тянет вернуться в Петербург. Все могут подвести, но этот город — никогда.

Вот и Кунсткамера. Огромная очередь, неудивительно.

Дима прошел вдоль очереди, заметил человека в берцах и клетчатой рубашке, это он: спиной стоит, не замечает.

— Как тебя угораздило в Кунсткамеру-то пойти? — похлопал по его плечу Дима.

Вова развернулся. Молча протянул руку. Поздоровались.

— Да вот, скучно мне что-то, а тебя для веселой компа-а-ании взял. Повеселимся слегка, а? — похлопал в ладошки Вова, — я вообще думал, что ты кинешь меня и забьешь, а на деле ты очень солидный человек, не подвел. Благодарю.

— Никогда не был тут, а желание пиздец большое. Хочу.

— Тогда отлично. Щас мы будем разглядывать са-амые старые маринованные огурчики. Ну и еще какие-нибудь там макеты питекантропов. Ар ю рэди?

* * *

— Надеюсь, вы передали ему свое доверие не из-за денег?

Дима рассмеялся. Слеза потекла. Герман в недоумении смотрел.

— Не-а, док. Он просто ахренительный шутник.

* * *

— Кунсткамеру построили еще в восемнадцатом веке, точно не помню, когда именно. Но могу уверенно сказать, что в первой половине уж точно. Петр Первый ее основал. Петр Первый ее освятил. И Петр Первый тут ебался! Ха, купил он себе короче коллекцию всякой херни, ну реально — безделушки, так этих «безделушек» становилось все больше и больше, хранить их было затруднительно, ну и решили построить данное здание. Тут еще вроде Ломоносов работал, ну, этот, пухлый уебок, который открыл много-много дерьма. Химия, физика, естествознание, блядь. Сейчас его во всех школах проходят, мол, умный был человек. Физическая химия, обычная химия, обычная физика. А! Эта Сучка еще писателем была! Точно! Везде хотел себя проявить, молодец. Уважаю я его за это.

— Ты историк? — удивился Дима.

— Не, просто читать люблю. Бесполезно, а базарить о чем-то надо. Ну, продолжим. Про Кунсткамеру я полностью не рассказал. Значит, построили они здание: большое, красивое, превосходное. Ну и как-то раз тут пожар произошел. К сожалению, я не могу утверждать, что это все произошло благодаря Пете: из-за того, что он слишком сильно терся о свою женщину и выскочила искра. Не, Петя к тому моменту времени уже лежал в земле и его жрали черви. НО! ЛОМОНОСОВ БЫЛ ЖИВ! Поэтому это все из-за него. Жирный уебок слишком хорошо изучал силу трения! Башню Кунсткамеры видел? Так вот там находится Музей этого Ломоносова: приборы, инструменты, книжки, личные вещи. А прикол-то в чем? В том, что башня как раз и сгорела тогда. Вот так.

Дима расхохотался. Смех разошелся по всему зданию. Люди разворачивались и косо смотрели.

Дошли до анатомического раздела Кунсткамеры.

— А сейчас будет самое интересное! Видел когда-нибудь банки с людьми?

— Нет, но слыхал многое. Даже фотки не смотрел, — признался Дима.

— Тогда это будет для тебя новый экспириенс. О! Ты, блядь, посмотри! Хуя у него голова огромная! — Вова ткнул пальцем в колбу с младенцем, — умный, наверное. Может и умный, но мертвый.

— А у этого брат торчит из жопы, — подключился Дима, и также ткнул пальцем.

— А срать-то как…

— «Девочка с врожденной водянкой мозга и нарушением его костных покровов», о-ху-еть.

— Реально! Телка! Дырку видишь? Как в мультиках изображают прям. Идентично, сука. Гладкая, блядь.

— Это ты какие мультики смотришь? — ухмыльнулся Дима.

— Весе-е-елые мультики, — пропел Вова, — герл виз гидро… гидроцефалус. Блядь, кто такие слова придумывает?

— На этого посмотри, — Дима кивнул.

— Опа. Карлик. Мелкий, уродливый карлик. А вообще они тут все мелкие и уродливые. А также засоленные. Я же говорил, что они как огурчики будут? Так вот, это оно. Засоленные ребята, зеленые огурцы, я бы откусил кусочек. Облизнул разок. Ну слишком тянет, а тебя?

— Водянка классная, давай на двоих разделим? А то, думаю, один не справлюсь.

— Давай, конечно. Кстати, продолжим курс истории. Петя хотел большую коллекцию этих уродов, ну и получил, как видишь. Он тогда подписал указ, где было написано что-то по типу: «ребята, мне нужны все мертвые дети-уроды, которых вы найдете, а также всякие косточки различных людей, будем собирать человека по частям». Как видишь, не только человека они собрали, вон там, — он свистнул в сторону экспоната, — животные какие-то. Так и жил Петя: собирал различную хуйню со всей Европы и таскал сюда. Натаскался. Ебать, циклоп!

* * *

— Я эти шутки запомню надолго, — улыбнулся Дима, — я пытался ему подражать даже в них. Настолько мне понравилось это. У меня было огромное наслаждение от того, что я несу всякую бесполезную фигню. Мне это нравилось. Да, это грязные шутки, черный юмор, все дела. Но мне нравится это, я привык к этому. Этого мне не хватало.

Герман так и продолжал внимательно слушать.

* * *

Они шли в сторону «Адмиралтейской», по мосту. Обратно. Домой.

Я в нем ошибался, видимо? — спрашивал себя Дима, — я давно не ржал так сильно. Да даже не «давно», я никогда так много не смеялся, с рождения блин. Это нормальный человек, с нормальными взглядами на жизнь, с охуенными шутками. Но почему ты решил сам начать со мной общаться? Почему ты заплатил за меня? Почему, Вов? Как я могу входить в твои планы? Я же ничего не стою, просто ни хрена. Так зачем я тебе сдался?

— Слушай, а зачем ты меня пригласил в Кунсткамеру? — осторожно он спросил.

— Захотел сходить, давно планировал сюда прогуляться. Изначально не тебе предлагал, но так получилось, что нет лучше влагалища, чем очко…

— Так значит, мы товарищи? — с усмешкой задал вопрос Дима.

— А ты как думал? Долбиться не будем, не переживай. Ты не в моем вкусе.

— С девушкой хотел сходить?

— Ага. Не пошел, как видишь, — сморщился Вова.

— А чего не пошел?

— Долгая история.

— А я вообще-то психологом мечтаю стать. Можешь спокойно рассказать, как своему, сука, брату.

— Люблю психологов. Я знаю одного, ходил год, потом забил. Могу тебя на консультацию записать, чтобы ты понял, как они работают на самом деле, а то это не как в фильмах работает.

— Сходим как-нибудь.

— Клевый мужик. С розоватыми волосами, но не гей.

— Розовые? — рассмеялся Дима.

— Да, а почему бы и нет? Говорю же, клевый мужик. Кабинет, правда, у него староват, но это не суть. Главное, что он очень талантлив и хорошо помогает. Желаю, чтобы ему все бабы давали.

— Так что там за история с девушкой? — не мог отстать Дима.

— Да что тут рассказывать. Пришел на прогулку, счастливый пиздец, дождался даму сердца, обнялись, вся херня. Потом вижу — засос у нее на шее. А не я как-бы его… Ну я не знал, что сказать ей. Просто молчал, она за руку взяла, а мне противно стало. Не мог ей высказать свои мысли, в лицо перестал смотреть, она еще ближе полезла, обнять, что ли, хотела, не знаю, а я решил уйти. Сказал, что забыл вещи, извинился ни за что и свалил. Я хотел ей как раз на прогулке сказать про Кунсткамеру, но что-то не срослось. Тварь злоебучая она, как и вся ее семья. Яблоко от яблони. В общем, пусть идет на хуй. У меня хоть друг новый появился. Это куда, блядь, лучше, чем какая-то давалка. Друзья не подводят. И поржать есть с кем. С девушкой ты хуй поржешь над уродцами в банках. А тут — пожалуйста. Мерзость, гребанная. Су-ука, — он плюнул себе под ноги.

— У меня как-то тоже баба была, красивая, умная, вроде. Любила книги, как и я. В итоге последнее сообщение от нее было что-то в роде: «нам нужно перестать общаться». Ну я же ни хрена не понимал, начал спрашивать, а она просто заблокировала везде. Потом узнал, что у нее оказывается парень другой был, а я просто какой-то еблан, которым она пользовалась. Давно было, года три назад. Осадок до сих пор есть, испортила будто что-то во мне, сука, — соврал Дима, чтобы не рассказывать реальную историю.

— Извините, что перебиваю ваш рассказ, сэр, давайте свернем немного в сторону? К Медному всаднику, — на лице Вовы вернулась улыбка.

— Без проблем. Короче, внешность такая злая сука. Красивый человек может быть уродом внутри и наоборот. Бывают, конечно, люди, которые красивы и снаружи, и внутри, но это такая редкость на данный момент. Забей на свою бабу, а если будет писать что-то — посылай на хуй, как Есенин.

— Поздравляю! — выкрикнул Вова.

— С чем? — удивился Дима.

— Я симпатичный, сексуальный и пиздатый! И внутри, и снаружи! Я — сама редкость. Я — самый красивый мужик на этом свете, и никто с этим не поспорит. А бабы, которые мне изменяют — просто шлюхи! Я Владимир, блядь, запомните меня какой я есть! — он начал кричать во все горло.

Дима увидел его обезумевшие глаза и улыбку маньяка.

Этого ему не хватало. Отбитости. Чтобы быть счастливым — нужно быть отбитым наголову. Капелька безумия в жизни — готово. Горючая смесь, которую не потушить. Убийственная капля. Капля, которая сожжет весь его мозг, перестроит мышление, создаст нового Диму. Воплотит невоплотимое в реальность. Сможет уничтожить всю грусть.

Ебанутость.

— А это мой друг! — не останавливался Вова, — зовут Димон! Дмитрий! И он, сука, тоже охуенный! И МЫ РАЗЪЕБЕМ ЭТОТ МИР!

— ЕБНУТЫЙ!! — присоединился Дима.

— Мы — ебанутые, мы — охуенные!

Мимо них проходили люди, смотрели с улыбкой, радовались за них. Кто-то даже кулак вверх поднял, будто поддерживал их. Дима ощутил наслаждение. Отпущение грехов. Это ему было необходимо всю жизнь.

— А вот и Медный всадник, — подошел поближе Дима.

— А вот и он, — поддержал Вова.

— Хочешь сказать, мы теперь друзья?

— Мы с тобой послали баб куда подальше, как ты думаешь? Конечно, друзья! Но чтобы полностью стать друзьями, нужно сделать одну вещь. Переплыть с одного берега Невы на другой!

— Погнали, — Дима хрустнул пальцами.

— Не, ну я все понимаю. Но эта шутка кажись была лишней. Ладно, остановимся просто на словах. Друзья и друзья. Не хочется мне быть пойманным катером полиции и купаться в грязной речке.

— Обломал ты.

— Не теряй надежды, может как-нибудь я соглашусь на это. Мне просто трусы лень мокрые носить, так-то я прям щас уже бы прыгнул.

— Запомню я твои слова, пожалуй, — сделал злобную улыбку Дима.

— Запоминай. А пока что, давай посмотрим на эту статую, — он посмотрел на Медного всадника.

— Курс истории?

— Ну, а почему бы и нет? Легенду про этот памятник знаешь?

— Не-а.

— Тогда, сейчас будет очень весело. Легенд про этот памятник много, но самая классная связана с императором Павлом Первым. Шел значит как-то этот паренек со своим другом и заметил какого-то чела с закрытым лицом, в плаще. Ну, Пашка сказал своему дружку, что с ними идет какой-то мужик, а друг сказал, что ничего мол не видит, и вообще никого рядом нет. Паша в ахуе, ну и думает такой «ладно, хрен с ним», идут дальше, а этот мужик говорит: «Павел! Бедный Павел», вроде так, если что, загугли потом, я ошибаться могу. Пришли они на эту площадь, и этот странник такой: «Пока, Пашка. Скоро здесь увидимся», и свалил. А, он еще личико показал, и Павел увидел лицо Петра Первого. Клево, правда? Ну так это еще не все! Однажды Павел получил письмо, где было написано об открытии нового памятника в Петербурге. На этом самом месте. Ну и как думаешь, что?

— Охуел? — ответил Дима.

— Да, еще как! Петр, сука, Первый! На этом месте, где говорил, что снова увидится с Павлом. Легенды, а красивые же, не так ли? Кстати, как думаешь, сколько бабок было у Пети?

— Ну он же императором был, — задумался Дима, — сколько у нашего президента сейчас денег? Вот столько, наверное, было у Петра. Хотя, меньше даже. Сейчас у нашего президента больше всего денег. Самый богатый человек в мире, но не состоит в списке Форбс.

— Я вообще-то тебе про реальных баб говорю, про женщин. А ты все про деньги, — он громко вздохнул.

— А выкручиваться ты умеешь, — покачал головой Дима.

— Еще как!

Они стояли около Медного всадника еще полчаса, пока не начался осенний ливень.

---

4. Не узнают. Не услышат. Не поймут!

17 сентября

Повторяющиеся петербургские дома, так называемые «колодцы». Закрывают свои дворики от чужих глаз — идеальное место убийства. Никто ведь не заметит, тем более ночью, в темноте. Окна смотрят, глазеют на двор, но его ночью не видно, только силуэты кустов и деревьев, подсвеченные благодаря этим же окнам. Так подойти, уткнуть в кого-нибудь нож, прикрыть рот. Пусть барахтается, никто не увидит. Могут услышать звук падения, вот единственная проблема.

Шел маленький моросящий дождь. Его будто не было, как бы повышенная влажность, но более заметная.

— Как дела? — спросила Аня.

— Nicht schlecht, — холодным тоном ответил он.

Только и думал, как ее спросить по поводу измены. А может, она не изменяла, и он подумал другое? Почему тогда это было больше похоже на то, что он подумал? Вопросов становилось все больше.

— А что это значит? Нихт, чего?

— Немецкий: «неплохо» или «не так уж и плохо».

Аня удивленно хмыкнула.

Разговаривать не о чем. Все темы разговора только и сводятся к одному: «как дела?». Вот тебе и рутина отношений, Вов. Как будешь выбираться из этого? Если только расставаться. Хотя, с последней прогулки это желание возросло и пробило потолок, да даже не просто потолок, а весь дом с первого этажа по девятый.

Как тебе это поднести, Ань? «Слушай, а можешь мне сказать, что у тебя было на шее несколько дней назад?», как-то так себе звучит. Злость моя пропала, но если будешь врать — возрастет вновь, и тебе некуда будет деться. «Ань, поговорить нужно. Ты изменяла когда-нибудь мне?», тоже дерьмово, но так смогу понять, что она врет. «Чего тебе во мне не хватает?», а так, что она ответит? Денег, наверняка. Денег, богатства. Такая девка всегда хочет быть похожей на свою мать, хочет роскошь, показывать себя с самой лучшей стороны, выебываться любит. Денег у меня немного, живу как-то, наслаждаюсь. А ты, Ань?

Дождь усиливался, стал больнее капать на лицо. Легкая осенняя куртка промокла, стала насквозь просачиваться влагой. Волосы девушки стали похожими на грязные, брюнетка.

Вова держал в руках зонт-трость: тяжелый, полностью черный и металлический, под заказ был сделан специально для него; рукоятка в виде крюка, на конце которой виднелся крест; конец трости был тупым и очень прочным, как телескопическая дубинка.

Раскрыл зонт. Аня сразу забежала под него и прижалась.

Теплое тело. Обнимающее тело. Нежное, нуждающееся в помощи, чтобы приласкали, обняли, поцеловали, поняли и простили. Заслуживает ли она этого только? Пусть и прижимается к своему парню, но она может лгать и быть верной только на словах. На деле она с другим уже давненько тусуется. Предположения требуют доказательств. Как это доказать? Как доказать это, Вов?

Нужно не бояться. Просто спросить. Ничего страшного, обычный вопрос. Ответит правильно — хорошо. А если неправильно? Тогда пошла она туда откуда вылезла. Нужно в глаза смотреть. Увижу ее страх — она поймет, что я ее понял. Заметит мои мысли. Обычный человек ответит быстро, с вопросительным взглядом. Она же, в свою очередь, замешкается, посмотрит на землю, потом на меня, а дальше ответит, что это не так, что не изменяет. Легко ее вычислить, слишком она простая. Так, как ее спросить?

«Чернышевская». Аня живет где-то здесь. Вова никогда не знал точное расположение ее дома, только доводил до станции метро и уходил, а она дальше сама. Ее мать не разрешает рассказывать, где она живет. В паспорте место прописки около «Старой Деревни», квартира там, но никто в ней не живет, просто для галочки.

Прогулка только началась, не уйдет она сразу после начала.

Зашли во двор домов. Там укрыться от дождя хоть можно.

Встали около стенки: сухая, вода не тронула.

— У меня вопрос, — начал наконец он.

— Какой?

— Ты когда-нибудь изменяла мне? — Вова прищурился, смотрел прямо в глаза.

Как и хотел: замешкалась, посмотрела в землю, потом на него с вопросительным взглядом. Ухмыльнулась, улыбнулась.

Изменяешь все же? Давай, скажи. И так все понятно.

— Нет, — она слегка подпрыгнула, выдохнула грудью.

— Молодец, — покрутил зонт Вова.

Действительно, молодец. Хорошая ты, Ань. Очень хорошая. А я ведь поддерживал тебя, не мог оторваться, ты подружкам своим обо мне рассказывала, какой я милый, веселый. Столько времени вместе проводили, часами могли общаться без перерыва, узнавать друг о друге новое. Потом часами гулять, бродить по разным местам. А сейчас что? Сейчас даже слова связать не можем. Это ты начала, ты начала пропадать. Не рассказывать, где была вчера. Сама начала встречи планировать, а на меня забила. Будто бы ко мне просто привязанность есть, а любви никакой. Привязанность пройдет и все, да? Может, бросить тебя прям здесь? Как поведешь себя? Расплачешься, будешь просить прощения, больше так не будешь, ха-ха. Я посмотрю на тебя, порадуюсь за себя.

Из дома вышел парень и двинулся пьяной походкой к ним. Лицо было улыбчивое, мерзкое. Телосложение худое. Темные кудрявые волосы.

Приблизился к Ане. Стало видно: зрачки во всю расширены. Только одним алкоголем тут не обошлось.

— А-а-ань, — высоким голосом сказал тот, — какими судьба-а-ми?

— Отвали, — волнительным голосом сказала она.

— Как это, «отвали»? Ты вчера со мной, а сегодня с э-этим? — он показал пальцем на Вову, немного уткнул в его грудь.

Вова начал улыбаться. Показал оскал, облизал зубы. Посмотрел так на девушку.

— Ты не так все понял. Он друг мой, мы с Лешей с детства дружим, — со страхом в глазах затараторила она.

— Пи-и-издит, мы вчера у меня на хате на кровати, того, — Леша приподнял глаза наверх и выдохнул пар изо рта.

— А на это ответ будет? — спросил у нее Вова.

— Это н-неправда, — ее голос стал дрожать.

Врешь ты мне. Он хоть и в говно, но знает, что говорит. Хреново оправдываешься, пытайся дальше. Буду надеяться, что у тебя получится получше. Хорошо, что мы зашли в этот дворик, а, Анька? Ты ведь сама пошла сюда, ты ведь знала. Знала же куда мы идем. И мы пришли прямо в логово твоего нарика. А сейчас я его отпизжу.

— Чем он тебя зацепил? Чем я хуже? — Вова положил зонт на землю и хрустнул пальцами.

— Да я же говорю, он друг! — начала вопить Аня.

— Не друзья! Мы ебе-е-емся…

Взмахнул рукой, ударил в подбородок парню. Тот не упал. Стойкий.

Аня закричала, но Вова прикрыл ей рот.

Парень начал медленно отходить. Пошел вслед.

— Я расскажу тебе сказку, — начал Вова и ударил ногой по колену. Наконец, он упал, — жил был парень, он любил одну девушку, очень сильно любил, прям до смерти. Встречались они год, любили друг друга год, не ходили налево совсем, или же так думал только парень. Однажды, гуляя в парке, парень заметил у девушки засос, — Вова присел рядом, уткнулся пятками в землю, — и начал думать: а не изменяет ли девушка ему? Он сбежал с прогулки, не мог видеть девушку, тошнило только от вида. Он нашел себе друга, с которым он начал веселиться, смеяться над всей этой ситуацией. И все бы ничего, но парень вновь пошел гулять с этой девушкой. И он заметил большо-о-ого и страшного дракона-наркомана. А тот сказал, что она его любовница. Так, знаешь, что сделал парень с этим драконом?

Леша начал подниматься, попытался накинуться на Вову, но тот успел отойти.

— Хватит! — закричала Аня.

Вова начал подходить к нему. Улыбаясь, делая большие, но медленные шаги. Повернулся к девушке, подмигнул.

Резким движением взял парня за шею, ударил головой об нос — тот замычал. Схватил за волосы, поднял повыше, отдернул назад, ударил в челюсть. Раз. Два. Три. Пока не услышит хруст. Четыре. Вмазал его голову в землю.

Лежит. Дышит. Живой еще. Кровь течет с носа, заполнила все пространство вокруг тела. Челюсть неестественно отодвинута вбок.

Аня начала плакать.

Не так она себе представляла их расставание.

— Лешка… Парень сломал дракону челюсть. Вот, что он сделал с ним. Конец.

Вова подошел к зонту, взял его, улыбнулся.

Аня подбежала к любовнику, села рядом с ним. Рыдала.

— Живой он. Я всего-то ему хирургическую операцию провел на рот. Зато базарить теперь не будет. Тебе ведь это нужно было, Ань? Чтобы он заткнулся? Ну вот, я выполнил твое желание. Люблю тебя, Ань. Зови на такие операции, если что. Буду ждать звонка, ну или сообщения. Как тебе проще, так и связывайся со мной. Твой единственный и неповторимый ангел, блядь, хранитель, Владимир. Ты пока займись им, помоги, он ведь важнее, чем я. Пока.

Раскрыл зонт. Ушел.

* * *

Кровь, алая такая, купаться хочется. Алые паруса не сравнятся с кровью таким ярким цветом. А нос покраснел от этой крови. Нос — показатель кровотечения, «потри нос», как мама в детстве говорила, «пройдет все», но не проходило. Жаль, что не проходило. Продолжал кровоточить. В детстве еще говорили, что сосуды слабые, но что-то не верится. Хоть в армию не берут с такими сосудами, это плюс. Конечно, когда он резко вставал, она сразу начинала пускать свою течку, но не в таких количествах, как сейчас. За последние два месяца кровь из носа уже достала его. Но сначала кружилась голова, он даже мог упасть в обморок. После головокружения пошла боль в голове. А после боли пошла кровь. О тошноте и смысла говорить нет, и так все ясно. Головокружение, тошнота, боль, кровь. Все это за несколько месяцев, всего-то ничего, а такие последствия.

От боли мучается, кривит лицо. Кричит в себя, никто не слышит. В туалете лежит, дверь закрыта, никто и не войдет, и не увидит. «Пусть мама услышит…», а мама не услышит, он никому не говорил про свои боли. Ни один человек не знает ни про головокружение, ни про тошноту, ни про кровотечение из носа. Лучше так, если сказать, то все будут волноваться, собирать деньги на лечение, поддерживать. А ему это не надо. Молчать. Только молчать. Мать с отцом не должны знать. Ни в коем случае. Но узнать надо одно: в какой области мозга находится опухоль?

Случайно пискнул от боли. Не услышали, хорошо. Если услышат, то спросят. Нельзя чтобы знал хоть кто-то из родственников. Нельзя.

Нужно пойти на обследование, — шептал в себе он, — но как? Одному не хочется, страшно. Нужно с кем-то, с тем, кто достоин правды. Кто не осудит, не обидит, кто поймет, услышит. «Пусть мама услышит…», блевать хочется. Мама, зачем ты меня такого родила? Я не хотел болеть, я не хотел страдать, я не хотел жить здесь. Хочу уйти с достоинством, по-своему. Не так, как хотите вы — до старости жить надо, я это понимаю. Я хочу до старости, мне жизнь не дает. Как сделать себе легче? Как легче жить? Я всегда считал, что мелкие проблемы для идиотов, я согласен с собой, я готов всем рассказывать и внушать это. Но у меня не маленькая проблема, я умереть могу. Мне ничего не остается делать, только ждать своей смерти. А она будет простой: я усну и никогда не проснусь, я просто умру во сне от боли. Никто даже знать не будет.

Взял телефон. Кровавыми пальцами разблокировал, нашел контакт, написал:

«Помощь нужна, Вов».

Не ответил сразу. Занят. Ну ничего, подождет.

Перевернулся с бока на спину. Посмотрел на лужу крови. Все залито. Туалетной бумагой убрать можно, впитает в себя алую жидкость и можно смыть в унитаз. Может, девушки так же делают? Так же подтираются и смывают. Не его проблема.

Намотал на руку бумагу. Протер сначала нос, потом пол, стену, которую заляпал, экран телефона. Выбросил, смыл. Чисто.

Открыл на телефоне карты, посмотрел месторасположение клиники: около Обводного канала, четыреста метров от станции. Близко, хорошо.

Записался еще вчера на МРТ головного мозга. Стрясут за это две с половиной тысячи, взял из копилки.

Высветилось сообщение:

«Я к вашим услугам!» — печатал ему Вова.

Дима обрадовался.

«Сходим в частную клинику, рядом с „Обводным“? Сегодня».

«О, я сегодня уже одну хирургическую операцию провел, а тебе зачем?» — его смех просачивался через экран и расходился по стенам всего дома.

«По дороге расскажу. Пойдешь?»

«Конечно! Как мне другу не помочь-то? Где встретимся, больной?»

«Прямо у метро Обводного. Я буду через час где-то».

«Давай, буду ждать».

Собираться нужно. Через боль.

Сил не было встать, но получилось. Открыл дверь, прошел, спеша в свою комнату. Набросал нужного в сумку. Ноги подкосило, приземлился на одно колено. Встал.

— Ты чего там? — крикнула с соседней комнаты мама, услышала.

— Поскользнулся просто, нормально все! — хрипло ответил Дима.

— Осторожней! — присоединился отец из той же комнаты, где была мама.

Не узнают, не услышат, не поймут. А если и поймут, то только в самом конце, когда я уже буду собираться умирать. А умру я красиво. С честью, блин.

Переоделся, взял зонт, захватил сумку. Вышел из комнаты, заглянул в комнату с родителями — вино пьют, смотрят что-то по телевизору.

Приятного, блядь, просмотра.

— А ты куда? Там же дождь, — проговорила быстро мама.

— Погулять, с другом. Осень, гулять надо, мам.

— Ну ты там недолго!

Не узнаешь, не услышишь, не поймешь, мам. Никогда… Не хочу, чтобы вы знали.

Быстро накинул пальто, вышел из квартиры, закрыл на один замок. Родители и так дома.

А если это не опухоль? Что же, зря обследовался? Только зря деньги потратил, еще и много так. А если все же опухоль? Может, рассказать остальным? Нет, нельзя. Никто не должен знать. Если только Вова. К нему только и есть доверие о неразглашении. Он-то не расскажет всем о моей возможной болезни.

Открыл дверь на улицу, ветер с грохотом помог ее закрыть. В лицо хлынул ливень. Отстегнул зонт, нажал на кнопку. Взмахнул рукой, чуть не вылетел. Нужно было идти против ветра. Практически бессмысленно люди шли с зонтами — и так накроет. Трудно идти, сдувает назад. Зонт выскользнул пару раз и оказался на расстоянии вытянутой руки. Ноги через несколько минут уже были полностью мокрыми, а пальто только-только начинало просачиваться влагой.

Вот какая погода бывает в Петербурге. А причем она тут частенько. Зачем вы сюда переехать хотите? Чтобы вас потом сдувал маленький и нежный ветерок? Непривыкший человек сразу сломается, разложится, упадет на асфальт, а настоящий петербуржец — ни хуя. Настоящий петербуржец будет стоять на своем, идти до конца, до его цели. До финала комедии! Пока ноги не отсохнут, пока руки с ногами не задубеют от холода. Мы те еще дебилы, ходим по льду Невы зимой, кто-то умудряется провалиться, и их тела находят уже весной, когда лед растает. А вы, возможно, еще не видели тела утопленников. А тут они не простые, а золотые. Замерзшие утопленники, как вам такое? В Москве тоже есть речка, тоже замерзает, тоже утонуть могут. Но она не такая большая, область поисков мала. В Ростове есть речушка, но там тепло. Хер знает, как там вообще люди тонут.

Ветер надувал, становилось все холоднее. Осеннее время года давало о себе знать.

Решил идти дворами. Вспомнил сон, мурашки прошли по телу.

Вов, ты только не подведи, будь на станции. Один не пойду в эту клинику, оно мне не сдалось. Благо ты свободен в это время. Трачу я его у тебя. Надеюсь, простишь как-нибудь за это, хотя, сегодня ты узнаешь, что это не просто так, не просто так я потратил твои несколько часов.

Вышел из дворов. Станция уже близко. Еще немного дойти.

На дороге раскинулась огромная лужа. Скорее даже озеро. В такое наступишь разок, и простуда охватит сразу, а до дома не успеешь, процесс-то уже начался, стартовал.

Около станции столпились люди: ждут, пока ливень закончится. Кто-то такси вызвал, кто-то просто наблюдает. Ну а Диме нужно было протиснуться сквозь эту живую стену. Выход перегородили, твари.

Свернул зонт.

Как учили в такую толпу заходить? С силой? Конечно, с силой. Лучшая защита — нападение!

Влетел с разбегу в неизвестных ему людей, сам чуть не упал, ощупал рукой чьи-то тела. Прошел через один круг Ада. Сзади послышался крик в его сторону, грозно. Уже не важно.

Внутри народу было еще больше. Откуда на отдаленной станции метро столько людей? Почему их тут так много? Время рабочее, откуда вы здесь?

С трудом прошел к турникетам, приложил карту. Все. Теперь только на «Обводный канал».

В туннелях отключался интернет. Скучно без него. Как люди вообще жили до создания сети? В военное время интернета не хватало, да и простой связи тоже не хватало. Так бы все военные действия длились быстрее, а если в году так тридцатом создали ядерное оружие — скорость любой войны равнялась бы скорости обычного пулевого выстрела из пистолета тогдашних времен.

Голова опять начала раскалываться. Сколько можно? До смерти можно.

В вагоне метро сидело мало человек, обойдется. Кровь не льется, только покалывает мозг. Нейроны дергает, сука. Дергает за ниточки, как марионетку: один раз кольнет, и ты захочешь руку отдернуть в сторону, а может и голову по выработанному уже рефлексу, в стенку ударить, чтобы больше не болела. Он ни разу не ходил к врачу, только и ждал, пока само пройдет. Само не проходит уже долго, а может, все-таки пройдет? Через месяц, два, три, а может, год? Хорошо, пройдет. Все будут только и вспоминать о нем, как все у него было хорошо, как у него все прошло. Так хорошо прошло, что он лежит в гробу, на глубине двух метров, наслаждаясь обезболивающим — червями в его глазах.

Представил себя мертвым. Не так уж и плохо для него. Гроб красивый нужен, дорогой, из самого дорогого дерева. Внутри пусть будет золотое покрытие, настоящий мех, который будет привлекать всех насекомых, но они не смогут пробиться сквозь слой дерева с золотом, все продумано. Но похоронят его только в гробу из дерева, срубленного во дворе около его дома. Мертвые все-равно не дышат, не видят того, как их хоронят. Им плевать на эту эстетику и красоту. Но хочется ведь умереть так же красиво, чтоб все видели твой дорогой гроб, чтоб все понимали, какой ты был классный человек, позвать на похороны весь город, на крышке гроба пусть будет написано что-то в роде «он умер молодым, но самым пиздатым», не это ли прелесть? Не рано ли только ему умирать?

Рано. Доехал до «Сенной», решил не тратить время на пересадку в двух местах: на «Технологическом» и на «Пушкинской». Лучше подождать, пересесть один раз и доехать сразу до места.

На знакомой ему «Садовой» было все так же, ничего не изменилось за несколько дней. Только теперь он едет не на «Адмиралтейскую», а в другую сторону, на «Обводный канал». Единственное отличие было в людях: на синей ветке они более расслаблены, а здесь все в работе, в телефонах сидят, печатают что-то кому-то. У всех своя личная жизнь, все чем-то заняты, никто из них не обратит внимание на проходящих мимо людей.

Вот, какая-то мать с ребенком сидит, наверняка едут домой: одежда слегка мокрая, быть может, они еще не знают о том, что на улице дождь стал сильнее, стал убийственней, готов снести все на своем пути.

Малыш чихнул, и тут мама сразу повернулась к нему, ткнула своим носом в его нос. Не гигиенично, но главное, что выглядит мило. Заботливая мать, у многих такой заботы и в мыслях не было, а тут прямо на глазах история пишется.

А вот, мужик какой-то, лапает, по-видимому, свою жену. Непристойно, публично, но глаз не оторвать, только и смотришь в пол, а боковым зрением подглядываешь за их действиями. Как подростковая любовь у них: лапают друг друга, страстно засасывают, плевать на окружающих, не стесняются. Интересно, что у них может происходить дома, когда никто не видит?

Отвернулся в другую сторону. Там парень, торчит видимо, похож. Нос постоянно подтирает, головой крутит налево и направо, а вот и вверх потянул. Разминается просто. Поднял руку — трясется. От холода? Или от веществ?

Прозвучало: «Обводный канал». Пора выходить.

Яркая станция, новая. Все глянцевое, отражает весь свет, будто в зеркальный лабиринт попал. Это и был лабиринт — слишком много проходов. Станция маленькая, тесноватая, очень на бункер похожа.

Но настоящим бункером можно назвать только Адмиралтейскую. Она самая глубокая, слишком долго спускаешься по эскалатору, у кого-то уши закладывает. А как люди постоянно работают в метро? Как постоянно находятся под землей? Настоящие кроты нашего времени. А если они и проедают все тоннели, как черви?

Разобрался, нашел выход. Остается только подняться наверх, на воздух. А там, где-то его уже должны ждать.

Может, бросить это все? Сдохнуть как следует?! Моя голова вскоре перестанет варить, как раньше. Бороться надо, да… Так мама говорила? Именно так. А папа не хочет так говорить, только и пьет, сука. Ну, бухай, старый, будет у тебя такая же ситуация, поймешь, каково это. Говорила мама, что лучше бы я нашел новый дом. Нет, блядь, не нашел. Остался жить в старом, трухлявом дерьме.

Поднялся на эскалаторе.

Где Вова? — подумал про себя.

Кто-то тронул за плечо. Повернулся.

— Ну, привет, больной. Куда выдвигаемся? — улыбнулся на одну сторону он.

— Привет, — протянул руку Дима.

Пожали. Рука Вовы была твердая, сильно сдавливала, до боли — кости прощупывал.

— Тут, рядом, центр есть медицинский. Платный, все как надо. Туда вот надо.

— Ну пойдем. Веди, Сусанин.

Вышли из здания метро. Солнце светило, а где ливень? Дороги мокрые, ветер есть, дождя нет. Вот она, сущность Петербурга. Меняется постоянно. Любит этот город менять свой характер и настроение: то поплакать захочет, то захочет улыбаться и сиять, показывать всем свое счастье и радость.

— Направо сейчас, — сообщил Дима.

Вдали уже виднелось белое здание. Туда они направлялись.

— Я так и не понял, зачем тебе туда? — спросил наконец Вова.

— Умирать, — с усмешкой сказал Дима. — А вообще мне нужно пройти одну штуку, угадаешь как называется?

— Лоботомия?

— Не-а, пизже. Но ты был близок. Эм-эр-тэ, — прочитал он по буквам, — головного мозга.

— Че у тебя там в голове находится? Обычный мозг же, ничего интересного. Ты, кстати, видел, как выглядит мозг внутри? Он такой розовый, мясистый, ахренительный, пульсирует где-то даже.

Клиника все приближалась. Приближалось еще и сомнение в действиях и волнение. Некое переживание вызывало дрожь в ногах, совсем тело не хочет узнавать результат, который и так ясен. Но почему? Что такого? Уже все готово. За него все сделают, он только должен залезть в аппарат МРТ. И все.

Теперь можно было ее разглядеть: белые глянцевые стены, такие же и окна, даже не выдают частичку того, что находится внутри кабинета или комнаты. Как на допросе в полиции: зеркала, которые не показывают того, что располагается с другой стороны.

Страх охватывал все сильнее.

Соберись, это всего-навсего жалкая машинка с лампочками. Она тебе ничего не сделает, только сделает пару фотографий мозга, ничего больше она не сделает с тобой, никаких уколов, ничего страшного. С тобой твой друг, он тебя если что, то поддержит. Ничего не будет страшного. Ни-че-го.

Дверь открылась с трудом, сама судьба показывала не идти туда. Но было уже поздно.

Внутри было светло, ослепительно.

— Это Рай? — спросил Дима.

— Нет. Это только ворота, — ответил старик, сидящий на зеленом кресле, сшитым из эко-кожи.

Заплатил за обследование, как и положено, две с половиной ровно. Сказали ждать своей очереди, врач сам позовет. Но очереди никакой не было. Он был один, вместе со своим другом.

— Ничего не заметил странного на входе? — спросил Вова. — Там лица какие-то странные у всех. Не нравится мне это местечко, Дима, совсем оно мне не нравится.

— Всего на немного, я только залезу в этот аппарат, и сразу сваливаем, хорошо?

— Да без проблем вообще! Только побыстрее, стремаюсь я как-то, смотрят они на меня все, душу выедают, уроды. Пойдем после этого пешком до дома, на хрен это метро.

Дима чувствовал, что что-то напугало его. Он никогда не показывал страха, но сейчас почему-то волнуется. Что могло напугать такого человека? Бояться сейчас нужно только Диме, это ему проходить обследование и волноваться из-за результата. Но уже отпустило. Не волнуется, не переживает. Как только заплатил и отдал свои деньги — все. Сразу понял, что выхода больше нет.