Бесплатный фрагмент - Несмешной сон человечества

Памяти моей любимой бабушки

Сабяниной Маргариты Леонидовны

ПРЕДИСЛОВИЕ

Оставьте расти вместе то и другое до жатвы;

и во время жатвы я скажу жнецам: соберите

прежде плевелы и свяжите их в связки,

чтобы сжечь их; а пшеницу уберите

в житницу мою [Мф. 13:30]

Эта книга написана в честь 200-летия Ф. М. Достоевского, которое исполнилось в ноябре 2021 г.

Ф. М. Достоевский является моим самым любимым писателем. Я преклоняюсь перед ним как перед величайшим русским и мировым писателем-классиком и как перед великим учителем человечества. На мой взгляд, в настоящее, крайне переломное и кризисное, для России и всего мира время его творчество является как никогда актуальным. Именно об актуальности его произведений, его поразительных пророчествах, глубине его идей я хочу напомнить читателям через свое собственное творчество, которое появилось в результате моего художественного диалога с великим гением.

В восприятии художественного текста я следую за М. М. Бахтиным, утверждавшим, что автор любого произведения всегда стремится к «диалогу согласия» со своим читателем, кульминацией которого является их «духовная встреча». Состоится эта встреча или нет, зависит во многом от самого читателя. Настоящий гениальный писатель никогда не дает идеи в готовом виде, надеясь на понимающего читателя. Идеи растворены в художественном произведении, проявляются через образы и выкристаллизовываются в разного рода контекстах. В любом произведении писатель задает определенную планку восприятия своего текста, и у гениальных писателей эта планка высока. Таким образом, читая текст гениального автора и вступая с ним в «диалог согласия», читатель пытается возвыситься до заданной автором высоты.

Однако «духовная встреча» автора и читателя происходит далеко не всегда. Для большинства читателей в силу их личных особенностей данный подъем оказывается недоступным, ибо любой подъем — это труд, а трудиться хочет и умеет далеко не каждый. В таком случае в качестве ответа на предложенный автором диалог читатель не пытается понять автора и подняться на его уровень, а пытается опустить автора до своего уровня и интерпретирует его произведения с точки зрения своей системы координат, часто находящейся в противоречии с авторской. Данная тенденция очень часто наблюдается и при интерпретации творчества Ф. М. Достоевского. Примером подобного неадекватного восприятия творчества великого русского гения является стихотворение писателя и общественного деятеля Дмитрия Быкова «Достоевское», опубликованное к юбилею Достоевского в «Новой газете», №125, 8 ноября 2021 г.: «Наслаждаться паденьем, подпольем, быть клопом, паразитом, блохой… Ты один нас действительно понял, потому что ты тоже плохой». Очевидно, что это не адекватная оценка творчества Достоевского, а личное мнение о нем Дмитрия Быкова, которое он составил на основе своего уровня духовного и интеллектуального развития, находящегося неизмеримо ниже уровня развития Достоевского. Но, на мой взгляд, проблема здесь не столько в том, что Моська лает на слона, сколько в том, что данный неадекватный взгляд и подобные ему на творчество писателя активно распространяются и популяризируются с целью дискредитации великого гения. С этим, конечно, необходимо бороться.

В данной книге я предлагаю читателям познакомиться со своим восприятием творчества Ф. М. Достоевского, которое нашло отражение в моих собственных художественных произведениях, созданных по мотивам произведений писателя. Разумеется, я понимаю, какой на самом деле глыбой являлся Ф. М. Достоевский и что подняться до заданной им высоты очень сложно, но считаю, что необходимо хотя бы пытаться делать это, и это особенно важно именно сейчас. М. М. Бахтин говорил о так называемом «большом времени», в которое распахнуты гениальные художественные произведения. Читатели позднейших эпох уже имеют свой контекст понимания, и в этом контексте происходит обновление прежних смыслов. И если верно утверждение, что «ни сам Шекспир, ни его современники не знали того „великого Шекспира“, которого мы теперь знаем», то оно особенно верно и в отношении Достоевского в наше время. Именно с точки зрения проблем сегодняшнего дня я попыталась увидеть произведения Ф. М. Достоевского, писателя-пророка, и отразила свое видение в своих произведениях.

Сама концепция художественного диалога в литературе не нова. Как утверждает исследователь Т. С. Круглова, «одна из важнейших особенностей эстетики ХХ века состоит в пересмотре категории искусства как самодовлеющей и самозамкнутой целостности. Такая „переоценка эстетических ценностей“ привела многих представителей модернистского искусства к идее диалогизма, имманентно присущего художественным произведениям. <…> На уровне художественного текста взаимодействие наблюдателя и объекта наблюдения может быть прочитано в семиотической перспективе как взаимодействие адресата и адресанта. На уровне же самой художественной структуры произведения это взаимодействие может воплощаться в разнообразных цитатах, аллюзиях, реминисценциях, которые указывают на творческий диалог и взаимовлияние. Однако, очевидно, чтобы творческий диалог состоялся, необходимо принимать во внимание специфику разных картин мира, которые могут быть сведены друг к другу через общие типологические параллели, часто возникающие в этом случае». В качестве примера такого художественного диалога Т. С. Круглова приводит лирический диалог М. И. Цветаевой с Шекспиром, выраженный в шекспировских стихах Цветаевой.

В моем творчестве тоже есть пример такого диалога. В 2019 г. вышла моя книга «Диалог с Шекспиром. Сонеты». Замысел ее возник еще в 2014 г., который был объявлен Перекрестным Годом культуры Великобритании и России. Изначально я планировала просто перевести сонеты Шекспира, но в процессе работы поняла, что точно следовать Шекспиру у меня не получается, а получается свой вариант стихотворения, более созвучный нашей русской православной культуре. Тогда я решила принципиально отойти от следования за текстом Шекспира и попыталась описать свое видение художественных тем, образов и идей, которые он отразил в сонетах. В связи с этим на каждый шекспировский сонет у меня возникла своя версия того, как бы он мог звучать в контексте русской пушкинской культуры. Сонеты Шекспира я попыталась осмыслить в русле такого направления, как духовный реализм. В итоге у меня получился своеобразный диалог с Шекспиром, диалог не только с точки зрения разных культур, но и времен.

В данной книге у меня получился диалог с Достоевским, диалог прежде всего с точки зрения времен, ибо я нахожусь в поле той же великой православной русской культуры, в которой находился Достоевский. Для меня это поле несомненно и ощутимо. Вопреки атеистической советской эпохе и расхристанному капиталистическому постсоветскому периоду наша православная культура, ведущая людей к Свету, продолжает существовать, и я пишу свои произведения, находясь именно в ее поле. Чтение произведений Достоевского с позиций сегодняшнего времени всегда вызывало у меня ряд вопросов. Что сказал бы Достоевский, если бы попал в наше время, как бы он его изобразил? Что видим мы в произведениях Достоевского с позиции нашего времени, какие новые смыслы они в себе открыли по прошествии стольких лет? Как могли бы развиваться события в произведениях Достоевского и каковы были бы судьбы героев его романов (Раскольникова, Мышкина, Рогожина, Ставрогина и др.), если бы он писал их в наши дни? Попытки ответить на эти вопросы побудили меня вступить в художественный диалог с Достоевским и при создании собственных произведений по мотивам его текстов попытаться подняться до его высоты, постигнуть глубины его смыслов и актуализировать его творчество с позиции сегодняшнего времени. Для того, чтобы понять, в чем именно у меня получился диалог с Достоевским, нужно обязательно сначала прочитать те произведения Достоевского, по мотивам которых созданы мои тексты, поэтому название произведения Достоевского указывается в скобках под названием моего произведения. Таким образом, данная книга направлена, прежде всего, на то, чтобы обратить читателей к творчеству Ф. М. Достоевского, побудить их ознакомиться с произведениями писателя, перечитать их или их знаковые эпизоды. Принципиально значимо и то, что мои произведения являются поэтическими, несмотря на то, что Достоевский всегда писал только в прозе. Однако, на мой взгляд, в некоторых своих текстах Достоевский выступал буквально как поэт в прозе (например, очень поэтично описание земного рая во сне Версилова в романе «Подросток»), а поэтическое оформление глубоких идей Достоевского придает им особое звучание. Принципиально важно и то, что во всех моих произведениях данной книги присутствует образ Христа.

Книга состоит из трех частей. Первая часть книги — это «Поэма о Христе», написанная по мотивам главы «Великий инквизитор» из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Замысел «Поэмы о Христе» возник у меня весной 2020 года, когда в мире началась пандемия коронавируса. В связи с этим в Интернете и в других СМИ появилось много информации о мировом заговоре против человечества, о планах мирового правительства установить тотальный контроль над всей планетой, внедрив технологии чипирования людей и прочие «блага» цифровизации. Именно тогда мне вспомнилась глава «Великий инквизитор» из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». На мой взгляд, нет ни одного произведения в мировой литературе, где бы настолько глубоко и психологически достоверно было передано стремление небольшой группы людей к господству над другими людьми в мировом масштабе, стремление к созданию земного царства без Бога, стремление лишить людей Божьего образа и дарованной им Богом свободы и сделать их обезличенным послушным стадом. Невозможно было не заметить, что планы мировых элит по установлению тотального контроля над населением Земли и созданию электронного концлагеря, о которых вещал Интернет, идеологически во многом совпадают с планами Великого инквизитора относительно человечества. В связи с этим мне стало очевидно, что глава «Великий инквизитор» на сегодняшний день приобрела особую актуальность.

Из всего творчества Ф. М. Достоевского роман «Братья Карамазовы» для меня наиболее значим, потому что именно благодаря ему я пришла к вере в Бога. Я никогда не была атеисткой, но осознанно верующей стала именно после прочтения этого романа в 19 лет. И уже тогда меня наиболее поразила в нем глава «Великий инквизитор».

Во-первых, поразительно было то, что уже в трех искушениях Христа, описанных в Евангелии, на упоминании которых выстраивается структура главы «Великий инквизитор», заключались все основные противоречия, с которыми сталкивается человечество на всех этапах своего развития, и, по сути, все главные компоненты системы управления людьми в мире, находящемся под властью Князя Тьмы.

Во-вторых, было удивительно и даже не очень понятно, почему такую грандиозную поэму, которая, по сути, действительно хвалит, а не хулит Христа, придумал двадцатитрехлетний атеист Иван Карамазов. В конце романа ему даже становится стыдно за свою поэму, и он запрещает разговаривавшему с ним черту упоминать о ней. Стыдно ему становится, как понимает прозорливый читатель, потому что, сочиняя поэму, Иван пытался оправдать инквизитора. Было абсолютно очевидно, что настоящий автор данной поэмы — сам Федор Михайлович Достоевский и вынашивал он её идеи не одно десятилетие своей жизни. Мне, юной студентке 3 курса филфака, почему-то было обидно, что Достоевский отдал свое столь грандиозное творение молодому, мало повидавшему в жизни атеисту. Я точно знала, что атеист никогда ничего подобного написать бы не смог. Но такова была задумка Достоевского — его глубокая гениальная идея, демонстрировавшая противоречия человеческой души, заблудившейся во тьме, но стремящейся к Свету.

В-третьих, меня поражало, почему всю поэму Христос молчит, а в ответ на исповедь инквизитора всего лишь целует того в уста. И почему же в поэме именно инквизитор на первом плане, ведь на первом плане должен быть Христос. Конечно, я понимала, что это было обусловлено замыслом автора поэмы. Несомненно, атеисту Ивану Карамазову необходимо было поставить на первый план еще более непримиримого, чем он сам, атеиста Великого инквизитора. Поэтому в поэме говорит лишь инквизитор, а Христу и не надо ничего говорить. Его молчание — самый красноречивый ответ, опровергающий ложь инквизитора. Ведь Христос уже всё сказал, когда оставил людям Новый Завет, а принимать Его учение или нет — это решает каждый. В этом и есть истинная человеческая свобода в познании добра и зла.

В-четвертых, мне очень хотелось узнать, что же случилось с Христом после того, как он вышел из темницы. Что мог чувствовать Сын Божий и в то же время Сын Человеческий, прослушав исповедь старого богоборца-инквизитора, исправляющего Его подвиг? Почему Христос, вернувшись на Землю из любви и сострадания к людям, терзаемым инквизицией, не пресек власть инквизиторов? Я догадывалась, что по той же причине, почему не сошел с креста. Но что Он чувствовал, уходя от инквизитора? Мне казалось, что Он должен был чувствовать очень сильную душевную боль. Я буквально сама испытывала эту боль, и хотелось, чтобы и про боль Христа в поэме было написано. Но было понятно, что Ивана Карамазова это не могло особо интересовать, да и ощущать боль Сына Божия он черствым сердцем, заполненным тьмой безбожия, просто не мог. Но Федор Михайлович ее чувствовал, я уверена в этом. Однако автором поэмы в романе был Иван Карамазов. Не случайно в самой поэме нигде Христос не назван ни Христом, ни Иисусом. Используется лишь местоимение «он» и существительное «пленник».

В-пятых, меня удивляло, что поэма написана практически сплошным текстом, в котором нет рубрикации, часто нет даже нужных абзацев. Уже три упоминаемых искушения явно разбивают поэму на части, но выделения частей не было. Я решила, что это связано с тем, что поэма Ивана не написана. Она существует лишь в его голове, и передает он ее своеобразным потоком сознания. Повествование Ивана часто прерывается вопросами Алеши, на которые Иван вынужден давать ответы. Таким образом, воспроизводится диалог, и поэма в романе является не отдельным художественным произведением, а лишь частью диалога двух братьев: атеиста и верующего. Это было понятно, но поэма была настолько концептуальной, что очень хотелось увидеть ее отдельно написанной и разделенной на определенные главы или части.

Таково было мое восприятие главы «Великий инквизитор» после первого прочтения романа. И вот спустя 19 лет (ровно столько, сколько мне было при первом знакомстве с романом «Братья Карамазовы») в 2020 г. я решила вновь обратиться к «Великому инквизитору» по причинам, описанным выше. Мне стало понятно, что в связи с происходящими событиями эту поэму нужно актуализировать: необходимо привлечь внимание читателей конкретно к ней, в целом к творчеству Ф. М. Достоевского, который являлся не просто писателем, а писателем-пророком, а также к Евангелию и трем искушениям Христа. Для этого я решила вынуть текст поэмы Ивана Карамазова из романа и написать его как отдельное произведение в стихах, но в названии уже указать Христа, потому что эта поэма на самом деле о Нем. Я разделила текст поэмы Ивана Карамазова на смысловые части, которых у меня получилось пять, и каждой дала свое название, исходя из основных идей текста. Перелагая текст поэмы из романа, я, конечно, где-то отошла от него, и моя поэма — это есть моя интерпретация, но все идеи Ф. М. Достоевского я попыталась передать как можно точнее. Затем, чтобы актуализировать материал и связать идеи инквизитора с нашим временем, я написала еще три части, которые явились продолжением поэмы, изложенной в «Братьях Карамазовых». В трех дополнительных частях я опиралась на идеи других романов Достоевского («Преступление и наказание», «Бесы»), на его «Дневник писателя», а также на его очерк «Пушкин». В итоге в «Поэме о Христе» получилось восемь частей, каждую из которых предваряет подобранный мною эпиграф из Евангелия. В последней восьмой части 38 строф по числу моих лет на момент написания поэмы.

Таким образом, мною созданный текст есть художественное осмысление главы «Великий инквизитор» и других произведений писателя. Во многих своих художественных и публицистических текстах Федор Михайлович писал о России, о ее миссии, о русском народе-богоносце, о важности православия для спасения мира, о будущем русского народа, и я считаю, что эти идеи особенно важны именно сегодня, и нам стоит о них вспомнить. Последние три части поэмы дали возможность написать о тех событиях, которые происходили уже после смерти Достоевского, но знатоку творчества писателя очевидно, что Достоевский предупреждал о них своих читателей. Также при написании двух последних частей, посвященных будущим событиям в мире и конкретно в России, я опиралась на предсказания старцев.

Достоевский использовал в главе «Великий инквизитор» много образов из Евангелия и конкретно из «Откровения Иоанна Богослова». В последних трех частях я следую за великим писателем и также использую евангельские и конкретно апокалиптические образы. Караван веков, который прозревает Иисус Христос в поэме, был навеян мне строками из стихотворения Б. Пастернака «Гефсиманский сад», которые когда-то потрясли меня не меньше, чем глава «Великий инквизитор»:

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,

Ко мне на суд, как баржи каравана,

Столетья поплывут из темноты

В «Поэме о Христе» переплелось прошлое, настоящее и будущее. То будущее, о котором здесь написано, — это возможный вариант развития событий. Его предсказывал Достоевский, предсказывали старцы. Возможно, будет другой вариант развития жизни людей на Земле, но одно для меня несомненно — в конце своей истории человечество должно прийти к Богу и нет у людей другого пути, кроме того, который был указан Иисусом Христом. Только выбрав Христа, люди смогут преодолеть земные искушения и спасти свою душу. Именно это в своем творчестве утверждал Ф. М. Достоевский, именно это вслед за ним в своей поэме утверждаю я. И если б кто доказал мне, что Достоевский не прав и истина вне Христа, то мне лучше было бы оставаться с Христом и Достоевским, нежели с истиной. «Поэма о Христе» направлена на то, чтобы в наше сложное время, которое я бы обозначила библейским понятием «Время Жатвы», люди сделали бы правильный выбор и выбрали Христа, чтобы оказаться им в Божьей житнице.

Вторая часть книги — это поэма «Несмешной сон человечества», написанная по мотивам рассказа Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека». Этот рассказ я впервые прочитала в начале 2010-х годов, будучи уже кандидатом филологических наук. На тот момент меня поразил в нем глубокий христианский подтекст. Казалось бы, в данном фантастическом, по определению автора, рассказе вообще ничего не сказано о христианстве, не упоминается Христос, но мне было абсолютно ясно, что сам сюжет о смешном человеке, пришедшем в добрый мир, принесшем зло и злом развратившем, является перевертышем, трансформацией сюжета о Христе, пришедшем в злой мир, принесшем добро и добром спасавшем. Рассказ вызвал у меня много эмоций, вопросов, размышлений. Хотелось понять, как именно произошло падение безгрешных людей, ведь процесс самой деградации не был показан. Много я размышляла и о том, почему герой просил себя распять за то, что он развратил этот безгрешный мир.

Рассказу «Смешной сон человека» посвящено немало научных трудов. Обычно исследователи говорят о том, что Достоевский в нем изобразил нашу Землю, какой она было до грехопадения, то есть обратился к прошлому. Так, например, В. Н. Захаров утверждает: «Во сне „смешной человек“ попадает на „другую землю“, но это перемещение в космическом пространстве оказывается перемещением во времени. Герой как бы возвращается в мифическое прошлое человечества — в „золотой век“: и сон становится не сном, а мифом об исторических судьбах человечества». Возможно, это вполне соответствовало замыслу Ф. М. Достоевского и было адекватно для малого времени создания рассказа, однако большое время, в котором произведения, как справедливо заметил М. М. Бахтин, «обогащаются новыми значениями, новыми смыслами <…> как бы перерастают то, чем они были в эпоху своего создания», показало, что рассказ «Сон смешного человека» не столько о прошлом Земли, сколько о ее будущем. Во-первых, читатель начала XXI в. не может не поразиться тому, насколько достоверно и красочно Достоевский в докосмическую эру описывает космическое путешествие героя. Во-вторых, духовный кризис начала XXI в., открытия в области квантовой физики, появление различных учений, говорящих о том, что Земля находится на этапе перехода в зону более высоких вибраций и пришла пора проснуться и осознать истинный (духовный) смысл жизни, ставит данное произведение в иной контекст понимания. На мой взгляд, прочтение рассказа «Сон смешного человека» в данном контексте позволяет сделать вывод о том, что Достоевский писал в нем именно о будущем Земли. Та чистая и безгрешная Земля, на которую прибывает герой — это модель Новой Земли, которой должна стать наша Земля после духовного перехода, это та самая Новая Земля, которая описывается в Откровении Иоанна Богослова, это тот идеал, к которому нам всем необходимо стремиться именно сейчас в наше непростое время, Время Жатвы. Именно с точки зрения такого понимания я написала поэму «Несмешной сон человечества» по мотивам рассказа Достоевского «Сон смешного человека».

Поэма «Несмешной сон человечества» написана в стихах и имеет восемь частей, каждая из которых предваряется эпиграфами, играющими важную роль для понимания основных идей произведения. Моя поэма во многом не совпала с текстом Достоевского, но духовный вектор наших идей, на мой взгляд, абсолютно совпадает. Я постаралась как можно глубже показать историю духовного роста героя, его размышлений и метаний на Новой Земле, его суда над собой и желания искупления. Некоторые эпизоды добавлены мной в структуру поэмы, исходя из сегодняшней мировой ситуации. Принципиально значимым является появление в моей поэме образа Христа, которого нет в рассказе Достоевского, но, как мне кажется, он присутствует в нем имплицитно. В финале поэмы читатель найдет концептуальное отличие моей поэмы от рассказа Достоевского и, как надеюсь, поймет, почему художественная логика моего текста привела меня именно к такому повороту сюжета. Для того, чтобы увидеть отличия моей поэмы от рассказа Достоевского, необходимо сначала прочитать рассказ Достоевского, а затем после этого сразу же прочитать мою поэму. В целом, на мой взгляд, основная идея моей поэмы «Несмешной сон человечества» совпадает с основной идеей рассказа Достоевского «Сон смешного человека» и является необыкновенно значимой именно сейчас, во Время Жатвы.

Третья часть книги называется «Из тьмы к Свету» и представляет собой цикл стихотворений, написанных по мотивам отдельных эпизодов произведений Ф. М. Достоевского. Исключение составляет первое стихотворение «Христова ёлка», написанное по мотивам целого рассказа Достоевского «Мальчик у Христа на ёлке». Замысел данного цикла возник у меня в период празднования 200-летнего юбилея писателя, когда в СМИ, помимо хвалебных речей в адрес Достоевского, появились и отклики, утверждающие, что Достоевский был темным писателем, любящим тьму и погружающим в нее читателя без всякой надежды на Свет. Подобная идея очевидна и в уже упомянутом выше стихотворении Д. Быкова «Достоевское»: «В результате каких биохимий, тайных сходств, недоступных глазам, он увидел нас очень плохими и торжественно всем показал? <…> Достоевский, ты русская жопа! Пахнет истиной каждый абзац. И приятно, что любит Европа эту жопу со страхом лобзать». Причину неадекватного восприятия Д. Быковым творчества Достоевского я уже выше обозначила. Для меня лично непонятно, как можно не увидеть Свет в творчестве Достоевского. Да, в его произведениях много тьмы, но он погружает в нее читателя именно для того, чтобы вывести его к Свету. Митрополит Антоний Храповицкий в статье, опубликованной ко дню памяти Достоевского спустя 7 лет после его смерти, утверждал: «Достоевский при таком (конечно уже само по себе великом) проникновении начертывал, кроме того, путь, по которому это присущее всякому доброе начало может развиваться все сильнее и сильнее до борьбы с подавившими было его страстями, до победы над ними, до полного отождествления с собою всего человека. Но что еще замечательнее, это реализм Достоевского при таких высоких идеалах: он не игнорировал злой воли человека, злой действительности. Все его романы, особенно три последние, постоянно рисуют нам, как на каждой ступени развития каждого характера представляется путь к усилению этого доброго начала. <…> Вот если веришь в свет Евангелия, спустись-ка с ним в эту тьму, а для этого не в желаниях и идеалах, а на самом деле просвети свою собственную внутреннюю жизнь настолько, чтобы не потеряться в этой тьме, но осветить и ее». По мнению Н. Бердяева, «в Достоевском сгущается вся тьма русской жизни, русской судьбы, но в тьме этой засветил свет. Скорбный путь русской литературы, преисполненный религиозной болью, религиозным исканием, должен был привести к Достоевскому. Но в Достоевском уже совершается прорыв в иные миры, виден свет. Трагедия Достоевского, как и всякая истинная трагедия, имеет катарсис, очищение и освобождение. Не видят и не знают Достоевского те, которых он исключительно повергает в мрак, в безысходность, которых он мучит и не радует. Есть великая радость в чтении Достоевского, великое освобождение духа. Это радость через страдание. Но таков христианский путь. <…> Освобождающий свет есть и в самом темном и мучительном у Достоевского. Это свет Христов, который и во тьме светит».

Достоевский — очень светоносный писатель. Для меня очевидно, что не понимать и не чувствовать этого может только тот, кто не поднялся на тот уровень, на который поднимает читателя Достоевский. Для того, чтобы подчеркнуть светоносность Достоевского, я написала цикл «Из тьмы к Свету», который состоит из восьми стихотворений. Под каждым стихотворением написано, по мотивам какого произведения оно создано, конкретно указывается эпизод, который необходимо прочитать, чтобы понять специфику моего диалога с Достоевским. Обязательно нужно прочитать указанные мною произведения и их эпизоды и только потом знакомиться с моими стихотворениями.

Принципиально значимо, что во всех стихотворениях цикла обязательно присутствуют два образа: образ свечи и образ Христа. Согласно моей идеи, которая, как мне кажется, абсолютно адекватна Вселенной Достоевского, свеча символизирует слабый свет во тьме, но и его хватит, чтобы прийти к Христу. Христос был очень важен для Достоевского. Как утверждает Н. Бердяев, «через всю жизнь свою Достоевский пронес исключительное, единственное чувство Христа, какую-то исступленную любовь к лику Христа. Во имя Христа, из бесконечной любви к Христу порвал Достоевский с тем гуманистическим миром, пророком которого был Белинский. Вера Достоевского во Христа прошла через горнило всех сомнений и закалена в огне. <…> Вера в Христа выдержала все испытания. Он потерял гуманистическую веру в человека, но остался верен христианской вере в человека, углубил, укрепил и обогатил эту веру. И потому не мог быть Достоевский мрачным, безысходно-пессимистическим писателем». Для своего цикла я постаралась отобрать именно те эпизоды из произведений Достоевского, где присутствует Христос. Это у меня получилось, за исключением сцен, по мотивам которых созданы два последних стихотворения «Признание» и «Воскресение», но, думаю, даже не очень глубоко понимающий творчество Достоевского читатель должен почувствовать, что в тех эпизодах, по мотивам которых написаны эти стихи, Христос однозначно присутствует имплицитно. Что же касается образа свечи, то его было добавить несложно, а в некоторых эпизодах он есть и у самого Достоевского и играет в них очень важную роль, как, например, в сцене чтения Соней Раскольникову о воскресении Лазаря. Таким образом, у меня получилось восемь стихотворений-свечей. Их я зажгла от Света, который нес людям светоносный писатель Ф. М. Достоевский, и они горят в память о нем.

Творчество Достоевского, как выше уже отмечалось, в целом особенно актуально для нашего времени, однако для цикла «Из тьмы к Свету» я попыталась отобрать наиболее злободневные эпизоды. Так, с позиции сегодняшнего дня в контексте обострения отношений России с миром Запада и, конкретно, с Европейским миром особую актуальность приобретает стихотворение «Золотой век человечества», написанное по мотивам романа Достоевского «Подросток», главы с описанием сна Версилова.

Стихи цикла «Из тьмы к Свету», написанные по мотивам произведений Достоевского, продолжают мой диалог с великим гением и являются, по сути, моей интерпретацией его творчества. Достоевский многое недосказывал, в связи с чем его произведения дают почву для появления большого количества трактовок. Я в своих стихотворениях попыталась не просто поэтически передать тексты Достоевского, но и художественно вложила туда свое понимание каждого текста.

Так, например, свою интерпретацию утопии, описанной Версиловым, я вложила в уста его сына Аркадия Долгорукого, и вынесла идею, с ней связанную, в эпиграф к стихотворению.

Другой пример художественного изложения моей интерпретации можно найти в стихотворении «Письмо сопернице». Я написала его по мотивам отрывков из писем Настасьи Филипповны Аглае, которые читает князь Мышкин и делает вывод о том, что они полны бреда: «И много, много было такого же бреду в этих письмах». Однако, на мой взгляд, текст этих писем вовсе не является бредом. Он очень важен, так как позволяет нам увидеть Настасью Филипповну не такой, какой она пытается быть на людях, надевая маску инфернальницы, падшей женщины, а такой, какой она является на самом деле: доброй, чуткой, ранимой, умеющей жить счастьем других людей. С точки зрения Н. Бердяева, в центре внимания Достоевского всегда только «мужская судьба. Женщина есть встретившаяся в этой судьбе трудность, она не сама по себе интересует Достоевского, а лишь как внутреннее явление мужской судьбы. <…> Судьба Мышкина и Рогожина интересует Достоевского, а Настасья Филипповна есть то, в чем осуществляется эта судьба. <…> Поэтому у Достоевского такой исключительный интерес к мужской душе и незначительный интерес к душе женской. По истории женской души нельзя проследить судьбы человеческой личности». Не могу согласиться с мнением Н. Бердяева. На мой взгляд, в своем творчестве Достоевский выступил блестящим психологом и психологически достоверно изобразил не только мужские, но и женские души, что делает ему особую честь как писателю мужского пола. Письма Настасьи Филипповны Аглае и образ Христа, появляющийся в них, позволяют нам понять основную причину вызывающего поведения героини и ее метаний: считая себя падшей, она чувствует себя недостойной Христа и не может простить себя за это. В этом я вижу и причину того, что Настасья Филипповна, любя, отталкивает чистого князя Мышкина, считая себя недостойной его, и почти обожествляет избранную Мышкиным Аглаю, так как, по ее мнению, чистый князь полюбил ту, которая, конечно, более его достойна, чем такая падшая женщина, как она. В письмах Настасьи Филипповны не бред, а боль чистой души, попавшей волей злой судьбы в грязь и вследствие своей чистоты не сумевшей простить себя за это. Именно эту идею я прочла в подтексте Достоевского и ярко выразила в своем стихотворении.

Есть в моих стихах и сюжетные повороты, которых нет у Достоевского, но которые я ввела в свой текст именно с позиции нашего времени, Времени Жатвы, времени необходимости четкого выбора между тьмой и Светом.

Например, в моем стихотворении «Мертвый Христос в гробу» Рогожин, обменявшись с Мышкиным крестами, возвращается в свой дом и внимательно рассматривает картину Гольбейна. Данного поворота сюжета нет в тексте Достоевского. Картина Гольбейна «Мертвый Христос в гробу» играет очень важную роль в романе «Идиот». С моей точки зрения, она символизирует здесь Божий образ, который под влиянием эгоистических страстей умер во всех героях романа, кроме Мышкина, и, казалось бы, данная картина не дает никому никаких шансов на воскресение. Однако и здесь оказывается всё не так просто, поскольку, как утверждают некоторые исследователи творчества Достоевского, картина Гольбейна вовсе не призвана убивать в людях веру. С точки зрения В. Н. Захарова, «Гольбейн явил образ Христа в преддверии воскресения. Это уже не мертвый Христос, но Тот, чье тело уже пронзила первая искра воскресения. <…> В картине нет одоления небытия сознанием умершего — все свершается по воле Всевышнего, „по воле Бога самого“. Художник передал это непостижимое одоление смерти. Собственно, в этом и заключается парадокс картины, ее художественная правда. Картина Гольбейна свидетельствует не о смерти, а о воскресении Христа». В моем стихотворении Рогожин, проводив князя Мышкина, возвращается к картине Гольбейна и видит ее иначе, чем обычно, что переворачивает его душу и заставляет героя хотя бы на какое-то время выбрать Свет и почувствовать его живительное влияние. Читая роман, я задумалась, а могла ли быть такая альтернатива для героя, как вступление на путь Света, ведь его восприятие мира должно было измениться после обмена крестами с князем. В своем стихотворении я решила дать Рогожину такой шанс. И дело здесь не столько в том, что действительно заложил в своей картине Гольбейн, сколько в изменении восприятия данной картины Рогожиным вследствие произошедшего изменения в нем. Ведь если бы это изменение в герое тогда произошло, оно положило бы начало его воскресению, и финал истории мог бы быть совсем другим. И пусть Достоевский эксплицитно не дал своему герою шанс на воскресение, но, возможно, поместив картину в его доме, он заложил данную идею имплицитно. Я же данным поворотом сюжета утверждаю, что Рогожин все-таки мог вступить на путь воскресения, а главное, пытаюсь дать понять современным читателям, что у них всегда есть шанс выйти из тьмы к Свету.

Иной поворот сюжета по сравнению с текстом Достоевского можно найти и в моем стихотворении «Воскресение». Если у Достоевского Раскольников так и не раскрыл Евангелие на каторге, то в моем стихотворении он раскрыл его и при свете свечи стал читать отрывок из «Притчи о блудном сыне». Если Достоевский, четко наметив открывшийся для Раскольникова путь воскресения, оставил его лишь в начале пути, что породило научную, и не только, полемику по поводу того, состоится воскресение героя или нет, то Раскольников в моем стихотворении однозначно обратился к Христу, поняв значение Его великой жертвы для человечества, и воскрес для новой светоносной жизни. Финал моего стихотворения таков, потому что, в отличие от Достоевского, я пишу его не в XIX в., а в XXI в., во Время Жатвы, где каждому из нас пора сделать четкий выбор между тьмой и Светом и преодолеть свой внутренний раскол.

Последовательность восьми стихотворений цикла «Из тьмы к Свету» не связана ни с хронологией создания Достоевским тех произведений, по мотивам которых написаны стихи, ни с хронологией создания мною стихотворений, но она принципиально важна для понимания общей идеи цикла.

Таким образом, три части книги «Несмешной сон человечества: Диалог с Достоевским» содержат по восемь составляющих, образуя число 888 — число Христа. Символы, которыми заканчивается каждая из частей: Реки Жизни, Древо Жизни, Свет Жизни — являются крайне важными для понимания глубинных идей книги и связывают все три части в единое целое.

С точки зрения некоторых исследователей, которую я разделяю, творчество Достоевского явилось одним из высших достижений христианского реализма в мировой литературе. Как утверждает В. Н. Захаров, «Достоевский был первым, кто в своем творчестве сознательно поднялся до высот христианского реализма, назвав его „реализмом в высшем смысле“. Впрочем, сам Достоевский считал своим учителем на этом пути Пушкина и был особенно благодарен ему за уроки прозы в „Повестях покойного Ивана Петровича Белкина“». В своей монографии «Христианский реализм в повести А. С. Пушкина „Станционный смотритель“» по результатам анализа данной повести в православном контексте я выделяю основные черты христианского реализма как литературного направления, к числу которых отношу «обращение читателя к Богу, к Христу, открытие для читателя евангельских истин посредством художественного произведения». Несомненно, что в творчестве Достоевского данная черта проявилась особенно ярко. Своим творчеством Достоевский вел людей к Христу, к Богу. Для него не существовало иного вектора пути. Мои произведения, написанные как диалог с Достоевским, имеют ту же цель.

Произведения такого гениального автора, как Достоевский, всегда несут многосмысленность, а потому могут интерпретироваться по-разному. Я предлагаю читателям посредством моих произведений обратиться к произведениям Достоевского, присоединиться к нашему с ним диалогу, преобразуя его в полилог, поразмышлять над предложенными текстами, придумать свои интерпретации, задуматься о судьбе нашей планеты Земля и всего мироздания и, окунувшись в мою художественную Вселенную, появившуюся в результате постижения мною творчества Достоевского, пойти путем, который указывал в своих произведениях Достоевский, а вслед за ним в своих поэтических текстах указываю и я — выбрать Христа и через Него прийти в Царство Божие. Этот выбор особенно важно сделать сейчас, во Время Жатвы, ибо «жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы» [Мф. 13: 39], и Время Жатвы подошло. Я очень надеюсь, что мои произведения, написанные в контексте диалога с Достоевским, помогут читателям сделать правильный выбор между тьмой и Светом и приведут большинство из них к Богу.

ПОЭМА О ХРИСТЕ

(по мотивам главы «Великий инквизитор» из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Ч. 2. Книга 5 [V])

Часть 1. Явление

Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною,

Чтобы воздать каждому по делам его

[Откр. 22:12]

I

История эта известна давно.

Была или нет — точно знать не дано,

Но явно могла бы случиться.

Жесток был в Севилье шестнадцатый век —

Столь много убили тогда человек,

Сожгли на кострах инквизиции.

II

Пятнадцать веков уж минуло тому,

Как Он обещал возвратиться к нему —

К народу, что любит без меры.

Пятнадцать веков Его верные ждут.

Нет с неба залогов, но в сердце несут

Они пламень истинной веры.

---

III

И вот, сострадание чувствуя к ним,

Иисус возжелал вновь отправиться в мир,

Где предан был мукам крестовым.

О, это сошествие не было тем,

Что Он обещал свершить в славе Своей,

Пронзив молнией небо с востока.

IV

Он людям явился — и именно там,

Где еретиков предавали кострам,

Где с властью на равных смерть встала.

На Землю сошел снова в образе том,

В котором давно приходил как Христос

И смертью Своей смерть попрал Он.

V

На жаркие стогны Севильи сошед,

Где в великолепнейшем автодафе

Жгли люд к вящей славе Господней,

Иисус незаметно и тихо возник,

Но люди узнали Его в тот же миг,

К ногам Его пали с мольбою.

VI

С улыбкою Он молча шел средь людей,

И солнце любви, разгораясь сильней,

В Его чистом сердце лучилось.

И эти лучи сотрясали сердца