Бесплатный фрагмент - Несказка о звёздном мальчике

Часть 1. Гранд

«Три дороги, лютый зверь, Предсказателям не верь,

Если дверь тебе закрыли — бей тараном в эту дверь!

Не умеешь — не берись,
Не умеешь — но дерись,

Ни обрыва, ни ухаба — ничего не сторонись!»
Алькор

Глава 1

— Барин, прости меня, но придётся тебя тревожить — Великий Инквизитор до тебя выдвинулся! — запыхавшись, вещал Педро и уже торопливо вваливался в камеру. — Он явно не один, так что дело дрянь, видать! — тучная фигура тюремщика, умевшего, когда надо, ни разу не звякнуть ключами, проворно нависла над лежащим юношей. — Скорее, барин, мне ещё твоё ложе надо спрятать успеть.
Эстрелладо быстро поднялся на ноги и молча кивнул. Со сна оставаться в одной рубахе было очень неприятно, но подводить никого из тюремщиков он не желал. Они и так немало старались для того, чтоб максимально облегчить его участь, ежечасно рискуя попасть под внимание не только королевских шпионов. Причём по собственному желанию, чем немало удивили новопожалованного гранда, не успевшего и часу пробыть на свободе в новом статусе. Когда стражники волокли его две недели назад по каменным ступеням, молодой воин плохо отдавал себе отчёт в реальности происходящего и не мог отметить два важнейших обстоятельства — несмотря на серьёзность обвинения и тот факт, что аристократ он всего лишь несколько минут от оглашения указа до ареста, прикасаться к нему руками, да ещё столь ощутимо, солдатня права не имела, да и выполняли они столь буквально приказ явно потому, что являлись скорее людьми де Солера, чем короля… Это путешествие в каменный мешок было похоже на нырок в камнедробилку — столь аккуратно и методично его избивали на всём пути, так, что не оставалось времени и сил даже закричать, такие опытные оказались кадры на службе у приятеля инфанты. Да и была ли санкция на то, что с ним потом делали уже в камере — тоже очень серьёзный вопрос… Хотя формально можно было шуметь, требовать прокурора, чтоб зафиксировал раны и жаловаться дальше согласно протоколу — слишком хорошо было понятно, что толку не будет, всё припишут якобы имевшему быть сопротивлению при аресте. Когда же, наконец, всё-таки довелось потерять сознание от боли, повиснув на цепях уже ни на что не годным хламом, этих мастеров заплечных дел уже и след простыл вскоре. Странно было лишь то, что его не покалечили — значит, или обвинение будет снято, или впереди казнь. Но раны от шипов на запястьях так и не зажили полностью, несмотря на то, что кормёжку тюремщики таскали совсем не ту, что было приказано. Да и вообще обращались с узником, явно не согласуясь с полученными указаниями, иначе бы от него осталось бы уже обессилевшее тело, не способное мыслить и чувствовать.
Какую же надо вызывать у людей ненависть, чтоб бессердечные по своей природе тюремщики по собственному желанию вели себя таким образом, мозг Эстрелладо отказывался понимать. Он всего лишь отказался от руки инфанты, и только. То, что это сподвигнет этих людей натуральным образом нянчиться с ним, не только манкируя положение о двенадцатичасовом пребывании в оковах на растяжке, но ещё и таскать сюда вполне сносную походную постель по собственному почину, а также еду явно из самого дорогого трактира в городе — не могло быть придумано самым воспалённым воображением. И всё же оно было так — он, всегда в глубине души презиравший чернь, сейчас был обласкан ею до таких немыслимых пределов, и за поступок, который никакого вроде бы отношения к ней не имел. Когда Педро ловко и аккуратно поместил тело на растяжку, Эстрелладо отметил, что положенных изнутри шипов в наручниках нет в помине… Совсем не мелочь, и если кто узнает и донесёт, не поздоровится всем троим сменщикам — но отчего-то их это не смутило, видать, раз сделали это молча. Да и за то, что у него не стали отнимать платье — куртку порвали те, кто приволокли его сюда — молодой человек был искренне благодарен этим простолюдинам. Они, в самом деле, ещё и жалели, что больше ничем не могут помочь — и даже не мешали ему горевать о погибшей матери, не приставая без устали с болтовнёй и уверениями, что всё наладится. 
— Значит так, барин, ты вроде как уже пять часов пристёгнут, — торопливым шёпотом вещал в ухо Педро, — потому если эта хитрая лиса вздумает тебя отцепить, сумей сделать вид, то ты уже деревянный, понял? А то ходят слухи, что нас всех троих желают заменить на людей де Солера, не иначе как тебя со свету сжить хотят, учти! И что там твои соратники делают, пока ты тут прохлаждаешься, ума не приложу, вот лоботрясы!
Эстрелладо охотно хлопнул ресницами в знак согласия и прикрыл глаза — за дверью уже раздавался звук шагов, и шептаться было опасно, Педро поспешно отскочил к факелу на стене, будто затем, чтоб заставить его светить ярче в присутствии высокого гостя. Дверь с натужным скрипом начала открываться — постепенно… Вот же хитрецы тюремщики, когда они сами заходят в камеру, дверь вообще почти не слышно, успел удивиться молодой человек про себя. Великий Инквизитор шагнул внутрь отчего-то в одиночестве, видимо, оставив сопровождавшего в коридоре. Педро подкатился к его высоченной фигуре — потолок едва позволял тому стоять во весь рост здесь — подобострастным колобком и плюхнулся на колени, подставив голову для благословления и почтительно сложив ладони горстями. Узник не стал открывать глаз и смотреть на это — он действительно чувствовал себя все эти дни столь дурно, несмотря на все выгоды своего пребывания в заключении, что уже проникся натуральным равнодушием к происходящему. Невозможность дышать ночным воздухом, смотреть на звёзды и видеть полуденное солнце и цветы сделала своё чёрное дело — лишив Эстрелладо этой важной для него вещи, враги действительно смогли до известной степени растоптать его морально. И ему сейчас было безразлично, что гость мог это заметить, хоть они никогда не были врагами, их отношения были всегда столь официальными, что и говорить об их существовании вообще было сложно. Скорее всего, просто наступило время инспектировать тюрьмы, и лишь поэтому эта встреча и смогла здесь состояться.
Великий Инквизитор молча сделал нужные жесты над Педро и выставил его вон, всё так же молча повелев закрыть дверь. Затем не торопясь особо шагнул к тому, кого он видел перед собой. Если не считать того, что за пять лет, прошедших с их последней заметной встречи, Эстрелладо вымахал в высоту и ширину так, что вполне достиг габаритов взрослого латника, изменилось мало. Но сумел за эти пять лет бывший тринадцатилетний ребёнок немало — и ревновать тут было к чему, собрать исключительно на своём обаянии целую гвардию в какие-то несчастные восемнадцать, целых четыре роты, что ещё и уцелели в битве почти в полном составе, суметь возглавить армию после гибели командующего, выиграть не только решающую битву, но фактически уже целую войну, построить серию пограничных крепостей… За одно это желающих ненавидеть нынешнего круглого сироту, никогда не знавшего своего отца, было кому и не только при дворе. Возможно, оценив почти ангельскую внешность белокурого красавца с аристократическим прищуром и точёными чертами лица — такого породистого экземпляра было трудно сыскать, а то и невозможно, при лучших дворах Европы, король и принял решение улучшить собственную породу, а интриги инфанты и её поклонников — просто фон для несчастья этого Звёздного Мальчика. Кто ж знал, что он окажется настолько непредсказуем и горяч, что откажется столь резко от пожалованной ему милости — эх, не научили парня быть гибким, некому было учить… Да и сообщение о смерти матери, что таскалась десять лет в поисках ребёночка — который с бессердечным высокомерием избалованного подростка поначалу просто высмеял её, не отвергая, не зная, что за ошибку совершает — ну никак не помощь в столь уже запутанном деле. И то хорошо, что ординарец-горбун оказался столь хитёр, что скрыл полученное известие от своего господина — страна оказалась спасена, иначе бы вести в бой армию было некому. Но дальше уже была неизбежность — в виде короля, что сам решил встретить победителя вместе с его воинами, да в виде цыганки, что прилюдно рассказала, как люди де Солера отказали в помощи больной бабе, которой вдруг стало плохо на улице. Как же бедолагу аккуратно развели придворные крючкотворы на истерику — что ж он сам, бедняга, не справился с этим дежурным коварством, видать, даже у него, неземного, на Земле ресурс конечен. Великий Инквизитор очень жалел, что его не было в столице в эти дни — иначе бы просто не позволил своим присутствием случиться такому беспределу. Пожалуй, о звёздном происхождении Эстрелладо все уже забыли за эти пять лет, да и знали немногие, а подлая цыганка снова куда-то исчезла, даже не подстрекает никого на улицах идти освобождать парня — а могла бы вполне, у неё бы это хорошо получилось. Мальчик был достаточно умён, чтоб лично прекратить все возможные толки о себе и звёздах — и, как свидетельствовал тамошний кюре, сам утопил в реке все хрустальные ожерелья, которые передавали на небо информацию о происходящем. Теперь и кюре этого нет уже, а кто духовник у молодого? Бог весть.
Инквизитор тихо приблизился вплотную к растянутому на цепях телу, быстро припечатал серебряным крестом чуть раскрытые покусанные губы и торопливо взялся читать разрешительную молитву, как будто уже выслушал и принял исповедь. Эстрелладо медленно открыл глаза, и его обычный полыхающий в них огонь проявился лишь на крохотную долю секунды, сменившись ровным, ничего не значащим вовсе выражением. Так смотрят те, кто уже ничего хорошего не ждёт от происходящего и предоставляет окружающим полную власть над собой, будучи не в силах сделать что-либо самостоятельно. Однако, когда гость закончил, молодой человек произнёс хоть и очень тихо, но внятно настолько, что можно было сделать вывод, что он вполне владеет собой: — Спасибо Вам, отец. Вы слишком добры ко мне.
Отчего-то такого кроткого ответа инквизитор ожидал меньше всего — возможно, привыкнув доверять слухам о слишком крутом нраве и темпераменте нынешнего подопечного, а возможно, просто в результате пробуждения своей настоящей натуры — и его старания освободить от пытки юношу были слишком поспешными. Да и притворяться Эстрелладо вовсе не пришлось — боль была самая, что ни на есть настоящая, а холод подземелья вместе с незажившими ранами, полученными при аресте, угнетали его сильно и всерьёз. Оттого под тёплым плащом гостя он дрожал натуральной дрожью человека, близкого к лихорадке, а фляжке с крепким питьём был рад не меньше, чем лучу солнца, который посещал окно под потолком в три часа пополудни ровно на десять минут. 
— Кто твой дознаватель? — вполне официальный вопрос был задан столь участливым тоном, с настоящими отеческими интонациями, что молодой человек почувствовал себя ещё хуже. — Я его ещё не видел, — почти прошептал он, покачав головой. — Не знаю. — Как это, тебя пытают без допроса, получается? — даже в полумраке камеры было заметно, как нахмурился Великий Инквизитор — а это ничего хорошего обычно не означало для тех, по чьему адресу он темнел. — Мне очень досталось по прибытии сюда. Вот и всё, пожалуй, — Эстрелладо говорил без всякого выражения, не шевелясь, и это явно не нравилось гостю. — Мне сказали, что ты должен оставаться в том виде, что я тебя застал, свыше восьми часов. Ты знаешь, что больше четырёх нельзя? — Нет, я не изучал эти вещи на свободе. 
— Тогда слушай. То, что происходит — противозаконно, и я не намерен это так оставлять. Но пока я буду с этим разбираться, тебя могут здесь прикончить, желающих, чтоб ты не вышел отсюда живым, при дворе хватает. Нужно перевести тебя под опеку церковного суда — там тебя не достанут, и можно будет решить твоё дело спокойно. Будешь сидеть у меня в саду на террасе, пока адвокаты будут заниматься всем, чем положено. Понимаешь меня? 
— Вы что такое говорите, отец? — Эстрелладо воззрился на своего благодетеля широко раскрытыми от ужаса глазами. — Ради пары недель в саду я должен лгать, будто я вероотступник? Это же Иудин грех, ему нет прощения! Довольно и того, что я погубил своей чёрствостью собственную мать — она подорвала здоровье окончательно по моей вине, так не за то ли мне сейчас это приключение? — Молчи, глупый мальчишка, дело серьёзнее, чем ты себе вообразил! — сурово прервал гость. — Как раз тот факт, что тебе поздно сообщили о смерти матери, нам на руку — объявим о том, что у тебя в голове от горя помутилось, а позже скажем, что ты выздоровел в монастыре, и вся недолга. Тебя уморят здесь прежде, чем удастся снять с тебя обвинение в оскорблении Их Величеств — а под нашей опекой дело закроют сразу. У тебя слишком могущественные враги, они не допустят, чтоб ты вышел живым отсюда, а я не могу допустить, чтоб после твоей гибели в стране началась дикая смута и резня. 
— Кто мои враги, если меня здесь никто не беспокоит — только Вы и пришли сегодня? — с огромным удивлением проговорил узник, явно не до конца понимая смысл сказанного. 
— Для начала — Её Высочество, причём ты ухитрился сделать её врагом дважды, пять лет назад и нынче. Это уже взрослая фурия, и опаснее её сейчас сложно что-либо даже придумать. Она не одна, у неё целая куча прихлебателей и поклонников, которые каждый в отдельности чего-то да стоят — во всяком случае, отравить тебя или зарезать неугодного для них не вопрос. — Она ведь женщина, — недоверчиво улыбнулся юноша. — Вы всерьёз полагаете, что она способна на такие злодейства? Она же будущая мать, всё же… — Слушай, кому её лучше знать — мне или тебе, а? — Инквизитор заметил, что сам немало удивляется услышанному. — Ты ещё слишком неискушён, чтоб знать, на что способна избалованная властью эгоистка, полагающая себя оскорблённой — поверь тем, кто в этом разбирается. Мало того, что она затаила злобу с детства, полагая, что её высекли из-за тебя, а не по её вине, так ты ещё при всей державе посмел отвергнуть её руку — такого оскорбления не спустит ни одна принцесса в мире, сколь бы ни был ты ей на деле безразличен. Но дело ещё хуже — ты ей вовсе не безразличен, имей это в виду. 
— Она что, меня любит, это Вы хотите сказать? — Эстрелладо шарахнулся, как испуганный конь. 
— Она тебя хочет, парень, а это гораздо хуже, гораздо. Она из тех зверёнышей, что предпочитает разорвать в клочки то, что ей нравится, лишь бы другому не досталось. А ты её привлекаешь как раз тем, что не достался, и уже не раз, — он с интересом смотрел на юношу, до которого как будто не доходили эти слова. 
— Такая молодая и красивая — и такая злобная, с чего бы? — недоверчиво пожал плечами узник. — Уж не преувеличение ли это? У неё такой добрый отец… Думаю, они оба со временем успокоятся и поймут меня, всё же. Скажите им, что я готов извиниться — может, этого будет достаточно. 
— О, ты точно свалился с неба, теперь в этом нет никаких сомнений! — Великий Инквизитор понял, что до сих пор может быть подвержен эмоциям… — Да пойми же, что тебе нужно согласиться на то, что я предлагаю — иначе сам король, возникни у него вдруг такое желание, не сможет достать тебя отсюда живым! Есть куча способов прикончить тебя — и тьма желающих поквитаться с тобой за твои успехи, заканчивая шпионами сопредельных государств, которым выгодна гражданская война в случае твоей смерти, и начиная с де Солера, что спит и видит твой истерзанный труп, потому что просто ревнует к тебе инфанту!
Эстрелладо задумался на несколько минут, затем произнёс сокрушённым тоном: — Поймите правильно, отец, я не смогу это сделать. У меня не получится — сказать это. Простите меня.
Вместо ответа гость крепко обнял юношу, затем прижал его голову к своей груди. Его плечи предательски задрожали от этих действий, и он процедил сквозь зубы несколько выражений, вовсе не подобающих духовному лицу, а скорее уместных где-нибудь в кабацкой драке. — Глупец, несносный мальчонка, я слишком стар и хитёр, чтоб мои молитвы могли помочь тебе, — едва слышно бормотал солидный мужчина, не зная, что ему делать с накатившими на глаза слезами. — А девчонки, что любит и ждёт тебя хоть из пекла, у тебя нет — так что шансов у тебя при таком раскладе никаких не наблюдается. Друзья же в таких делах либо бесполезны, либо всегда солидно опаздывают. Молись тогда сам — может, так оно будет вернее, чтоб случилось чудо, а то я сам не особо уже верю в чудеса, не то нынче время и место для них уже! 
— Господь благ и человеколюбец, отец, он не допустит того, чему не должно быть, — тихо сказал Эстрелладо, и Инквизитор мгновенно успокоился, поскольку в этот момент у него в голове возникла ещё одна интересная комбинация… 
— Ты уверен? — с интересом произнёс он, полностью отстранившись и даже сложив руки на груди.
Сейчас Инквизитор напоминал не то довольного мартовского кота, не то глумливую пародию на самого себя, во всяком случае те, кто его знал чуть лучше собеседника, поняли бы, что от такого высокомерного выражения ждать хорошего трудно… Но Эстрелладо был слишком заторможен, чтоб догадаться об этом сам, и лишь спокойно кивнул в ответ на эти слова. — А я вот — нет, — с апломбом безжалостного циника проговорил Инквизитор, назидательно подняв кверху указательный палец. — Интересные шахматы, верно? 
— Я только в карты умею, — тоном школьника, не выучившего урок, проронил узник, потупившись. 
— И очень плохо, — тем же тоном, но уже с некоторой издёвкой произнёс собеседник. — В карты лучше всех играет начальник преисподней, он и выигрывает всегда. Если останешься жив, в чём я лично очень сомневаюсь, не пачкайся об это занятие — погубишь не только себя, но и всех, кто с тобой, понял?
Эстрелладо покорно кивнул, скорее из вежливости, чем понимая на самом деле сказанное. — Мне пора, — холодно бросил Инквизитор, отворачиваясь и неторопливо делая шаг к двери. — Плащ я оставлю тебе, здесь и так слишком неуютно дожидаться того, что ждёт тебя, — он как будто случайно помедлил у двери, будто сам чего-то упорно дожидаясь. 
— Спасибо Вам, отец, — тем же тоном проговорил Эстрелладо, не шевелясь. — Простите меня. — Не за что покуда, — тоном весёлого забияки обронил как будто помолодевший даже лет на десять гость и совершенно невозмутимо вышел прочь.
Эстрелладо почувствовал резкую, непреодолимую слабость — в голове всё поплыло, перед глазами и вовсе обозначился белесый густой туман, и он сам не заметил, как опрокинулся на бок и провалился в тяжёлое забытье прямо на каменном полу. Он и после не ощущал, как Педро уложил его на постель прямо в плаще гостя и тщательно закутал одеялом сверху. Честный тюремщик был очень рад полученным золотым монетам, а того больше — приказу больше ни под каким видом не укладывать узника на растяжку, не говоря уже о чём-то другом в этом роде, а в случае чего непредвиденного — сообщать теперь куда и кому следует. Он раздумывал своим затвердевшим за годы профессиональной деятельности умом, что могло значить то, что ему удалось подсмотреть нынче, ведь профессиональное чутьё упорно диктовало, что об этом не следует распространяться вовсе никому. Великий Инквизитор вышел из камеры походкой полководца, только что одержавшего блистательную победу, весело размахивая чётками над пальцами, и проворчал в пустоту, ни к кому не обращаясь: — Е восемь, господин Пилат, нам ещё нужны такие мальчишки, верно? Так подсуетитесь уже!

Глава 2

- Ваше Высочество, не извольте сумлеваться, всё сделано в наилучшем виде, в готовом к употреблению Вами, о несравненная! – подобострастный голосочек Санчо отдавал насмешливой ехидцей, и уж не приходилось сомневаться, что он сумел извлечь из своих слов и действий максимальную выгоду. – Если желаете, за небольшую приплату я могу организовать Вам встречу с этим арестантом в помещении с повышенным комфортом или просто улучшить обстановку этой камеры на нужное Вам количество времени – и Вы можете быть уверены, что до означенного час Вас никто не побеспокоит! Кроме того…
- Заткнись, негодяй! – хладнокровие инфанты тоже имело свои пределы… - Мне вовсе не нужны твои дополнительные услуги и реклама твоей корпорации. Тебе оплатили заказ – изволь быть доволен!
- Принцесса, я не просто разнорабочий и тюремщик, но ещё и палач, по основной специальности, к Вашему сведению, - холодный тон простолюдина стал мгновенно столь великосветским, что не приходилось завидовать тому, в чьи глаза сейчас смотрит этот прохиндей. – А сколь высоко ценят свою жизнь и шкуру палачи – Вам известно, так вот я из тех, кому на неё совсем плевать, у меня есть другие интересы. Таким образом, в Ваших интересах сейчас не разочаровывать меня, дабы не нужная Вашей репутации информация не понеслась сейчас над нашими головами со скоростью, превышающей скорость звука в вечернем небе. Понимаете? Кроме того, будучи идеалистом, я не очень ценю золото – когда его мне хватает, а мне его хватает на моей работе с моим отношением к жизни, Вы это понимаете, и оттого оплата за качество моих услуг – о том, что оно высокое, я только что пытался Вас уведомить, но Вы меня прервали – оттого оплата будет иного рода, но более приемлемая для клиента, чем он сам может подумать поначалу. Вот так, - за дверью громко стукнули каблуки, должно быть, Санчо доказал, что умеет разводить политесы не хуже настоящих благородий…
- Ну что за нахал, просто диво какое-то, - по всей видимости, инфанта не только побелела от гнева, но уже начала раздумывать всерьёз, не перекупить ли ей такого ушлого кадра для себя, и заговорила нарочито холодно и спокойно. – В таком случае изволь сообщить, чего ты хочешь и за что конкретно. 
- В данный момент, Ваше Высочество, есть все основания предполагать, что из-за известного нам с Вами арестанта идёт хороший торг где надо, верно? – с добродушием прожженного циника продолжил заливать Санчо. – Вы бы могли хорошо нагреть свои очаровательные ручки на этой сделке, а заодно и кинуть мне просимую мной подачку, даже не заметив этого. Я даже не возьму платы за этот совет, если Вы согласитесь.
- Тысяча чертей и сломанная палуба флагманского брига! – совсем не по-женски взвыла наследница престола, очевидно, вне себя от изумления. – Так ты не ручку поцеловать мне хочешь, стало быть, дьяволёнок?! Ну, тогда выкладывай свои карты, мне уже даже интересно. 
- Ну что Вы, Ваше Высочество, как я могу дерзать помыслить о такой милости, да и зачем она мне нужна? – Санчо усмехнулся уже нарочито глумливо, и Эстрелладо похолодел – этот разговор уже давно перешёл все возможные рамки дозволенного, и к каким последствиям он мог привести, было страшно даже подумать… - Я идеалист, и не приемлю несправедливости нашего грешного подлунного мира, - тут он ещё и слащаво вздохнул, явно издеваясь над собеседницей, - оттого и выбрал именно эту профессию из множества других вариантов. Вместе с тем я привык также учитывать интересы и других людей в тех комбинациях, каковые мне выпадает наблюдать. Таким образом, общая выгода, и громадная, может состояться, если Вы, о несравненная, прекрасная и столь же мудрая, просто публично попросите короля о снисхождении к герою, что спас страну от пожирания иноземцами – этак Вы приобретёте любовь всех простолюдинов в королевстве, и восхищение сильных мира сего. Тогда в дерьме, простите за выражение, будет уже не августейшая семья, отплатившая за честную службу чёрной неблагодарностью в итоге, а сам недотёпа победитель, не сумевший разглядеть своего счастья. А я буду счастлив от того, что всё прекрасно закончится – ведь Вы после этого сможете выбрать жениха себе по вкусу, даже не оглядываясь на мнение отца, слишком серьёзна будет услуга, которую Вы ему таким жестом окажете. 
- Уж не сделал ли тебя походя королевский шут, коль скоро ты настолько лезешь не в своё дело? – задумчиво произнесла принцесса ледяным тоном. – Предположим, я по какой-то причине не делаю этого шага, или он не имеет успеха – и что тогда мы выиграем, черепки?
- Если Вы не делаете ничего – всё летит к чёрту, но страдают Ваши интересы, не мои. Моя работа нужна везде и всегда, особенно во времена смут, резни и захвата страны соседями. Скоро произойдёт взрыв из-за инцидента с арестом известного нам новопожалованного гранда, это недовольство сметёт либо трон, либо монаршью семью. Вы можете оказаться даже крайней – скажут, к примеру, что без согласия любимой дочери король не стал бы предлагать её руку герою, а стало быть, скандал на её совести. Если Вы делаете такой шаг – то просто получаете возможность занять трон быстрее обычного вместе с тем кабальеро, который Вам понравится, ведь всех собак свешают на венценосца, допустившего этакую глупость – бросить в подземелье того, за кем пошла в бой целая нация, - голос Санчо напоминал сейчас интонациями скорее прожженного придворного, чем простолюдина. – Поверьте, Ваше Высочество, ситуация более чем напряжённая, толпы народа, требующего освободить узника, можно организовать уже за считанные часы. Разумеется, в этом случае народ получит только тело – и озвереет сразу так, что Варфоломеевская ночь в Париже покажется пустой безделицей, здесь кровь горячее и амбиции круче. И кто бы ни возглавил эту кашу – не будучи королевской крови, на троне он не усидит, соседи не дадут, Вы это лучше меня знаете. Что же касается моего происхождения, о котором Вы изволили осведомиться, то я действительно происхожу от кое-кого в шпорах и при шпаге, но это сейчас совсем неинтересно, мне думается. 
- Ну, если ты столь умён, то должен тогда понимать, что я не могу тебе пообещать сделать то, что ты мне предлагаешь – хотя это не означает, что я вообще это не сделаю, - к инфанте вернулось её прежнее высокомерное жеманство. – Причина же в том, что я сама ещё не знаю, как будет вести себя в этой опере наш непредсказуемый герой – за этим я и здесь, так что засунь свои грязные намёки себе поглубже, понял?
- Ах, принцесса, разве одно обязано исключать другое ? – слащавейшим тоном парировал Санчо. – Лучшие слуги – бывшие враги, обласканные женщиной, разве не так?
- Тебе не кажется, что ты уже слишком болтлив? Женщина имеет большее право совершать глупости – например, прикончить того, кто ей не нравится, верно? – вернулось также и недовольство…
- А будущая королева не имеет права на ошибку, верно? – прошелестел Санчо уже почтительно и гораздо тише. – Особенно, если она – самодержица…
- Хорошо, ставки сделаны. Пропусти уже меня к этому анти-Парису, а там будет видно, - холодно усмехнулась инфанта, и из-за двери донёсся резкий щелчок веера. 
- Извольте, Ваше Высочество, извольте, сей момент, буквально секундочку, - нарочито вежливо заворчал Санчо, истово гремя ключами.
   Эстрелладо поспешил занять позицию под оконцем, будто разговор его вообще не касался, и слышать оттуда он ничего не мог. Обдумывать услышанное вовсе не хотелось, настолько ватной была сейчас голова. Наверное, он действительно устроен так, что не может жить без того, чтоб каждую ночь смотреть на звёзды, а полумесячное существование среди холодного камня даже без солнечного света сломало его настолько, что всякий интерес к жизни начал быстро угасать. Последние два дня после визита Великого Инквизитора он и вовсе пролежал пластом, почти не шевелясь, и это уже было трудно списать на незаживающие раны, полученные сразу после ареста. Предстоящий визит инфанты вызывал внутри только растерянность от неспособности толком воспринимать реальность – и, как ни странно, ни одной, самой завалящей эмоции не трепыхнулось в груди. А ведь, следуя банальной логике, как раз множество и разнообразие эмоций должны были мгновенно вспыхнуть и даже передраться между собой, это мозг понимал вполне ясно. Значит, что-то сломалось в душе, наверное, уже непоправимо, жаль…
   Дверь наконец перестала натужно скрипеть и смачно захлопнулась, пропустив гостью. Её Высочество была ослепительна в нежно-белом перламутровом дневном туалете, и её присутствие наполнило камеру как будто лунным сиянием в летнюю ночь на берегу моря. Она остановилась посреди помещения, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку, и царственным жестом поправила причёску. Будь Эстрелладо более опытным в альковных делах мужчиной, он бы уже по достоинству оценил этот жест и даже воспользовался этим приглашением, чтоб подойти самому и с поклоном поцеловать что подставят под губы… Но тупая нудная боль от ран и придавившее его равнодушие к жизни сделали своё чёрное дело – шевелиться ему страшно не хотелось, и намёк не возымел вовсе никакого действия, что немало покоробило принцессу, ничего не знавшую о ранах и пытках, да и знать особо не желавшую до нынешнего дня. Он сидел, закутавшись в плащ Великого Инквизитора, потому что очень страдал также от холода, и следы от побоев и пыток не были видны, а голова, чуть склонённая на грудь, прятала от свежего взгляда также покусанные губы. 
- Я действительно тебе столь противна, что ты даже не хочешь поздороваться? – с вызовом произнесла гостья. – Или ты настолько плох, что не узнаёшь меня? – она приблизилась почти вплотную, поскольку близорукие глаза не оправдали её ожиданий разглядеть всё как следует.
- Простите меня, Ваше Высочество, я просто не в лучшем виде, чтоб вести себя как следует, - вежливо произнёс Эстрелладо отчего-то сильно ослабевшим голосом. – Я рад, что Вы столь великолепно выглядите. 
- Вести себя как следует ты никогда не умел, - металлическим тембром отозвалась инфанта. – Отсюда и все проблемы с тобой. 
- Да, я понял, - он на мгновение слабо улыбнулся, но лучше бы и не старался вовсе…
- Разве ты способен что-либо понимать? – рассердившись, вспыхнула гостья. – В таком случае я жду объяснений – что тебя подвигло устроить скандал, из-за которого ты здесь? 
- Я сорвался, - тихо сказал он прежним тоном. – Только и всего. 
- Это следует понимать так, что ты сожалеешь о произошедшем? – с интересом осведомилась принцесса – ей показалось, что сейчас она будет выслушивать мольбы о пощаде, и с удовольствием приосанилась.
- Нет, сожалеть бессмысленно, - спокойно ответил он без всякого выражения. – Этим вряд ли что-то поправится или изменится. 
- Ну и наглец, - по-прежнему с интересом произнесла она, но уже с гневными интонациями. – Так значит, ты продолжаешь упрямиться? 
   Эстрелладо стоило больших трудов отрицательно замотать головой, и он расстроился, заметив, что теряет силы – он полагал, что их вполне достаточно для всякого разговора…
- Мне жаль, что я обидел Вас, Ваше Высочество, поверьте, - постарался проговорить он как можно более внятно. – Но я уже ничего не могу изменить. Если можете, простите меня. 
- И это всё? – с немалым удивлением и апломбом повелительницы пожала плечами инфанта. – Ты больше ничего не хочешь сказать разве?
- Я ведь не знаю, что Вы хотите услышать, - он сказал это без всякого выражения, но она отчего-то услышала в этом усмешку.
- За что ты меня так ненавидишь?! – она начала частить, как рассерженная кокетка. – Что я тебе сделала такого, что ты так полон злобы, а? – она с чувством резко уложила обе руки на талию и почти нависла над ним, так что её наполовину открытая грудь заметно вздымалась над его лицом, а боа почти не прикрывало её. – Ты только и делаешь, что постоянно унижаешь меня!
- Это не так! – вне себя от изумления почти выкрикнул Эстрелладо, чуть подняв голову. – Мне это совсем не нужно, Ваше Высочество! 
   Принцесса полыхнула столь ярким румянцем, что даже полумрак камеры не смог его скрыть. 
- его? – она заметно осеклась от возмущения, по-своему поняв его слова, и плавным движением правой ладони крепко схватила его волосы, стремясь, как видно, пресечь возможные попытки уронить голову или отвести взгляд. – Ты что, помолвлен уже, что ли? Или пообещался какой-нибудь девке и теперь строишь из себя беленького, а?
   Эстрелладо настолько не ожидал этого маневра, что натуральным образом остолбенел, ошалело уставившись на гостью широко раскрытыми глазами. Будь он постарше или поопытнее, он бы уже сообразил, в чём дело, и хотя бы для приличия сделал бы хоть какое-нибудь движение рукой, а то и двумя. 
- Нет, но отчего Вы спрашиваете сейчас? – полным удивления голосом наконец проговорил он, не шевелясь.
- Ты или круглый дурак, а вроде не похоже как-то, - тяжело дыша и растягивая слова, проговорила инфанта, приблизившись к лицу узника настолько, насколько позволяло ей платье, - или насмехаешься надо мной, прикидываясь идиотом… - она помолчала, повнимательнее заглянув в глаза юноши, затем вспыхнула уже яростным недовольством. – Встань уже, невежа, хватит испытывать моё терпение!
   Эстрелладо покорно кивнул и взялся исполнять указание, но это оказалось не столь легко, как ожидалось, и удалось лишь с четвёртой попытки. Инфанта отпустила его волосы и молча наблюдала за ним, с неослабевающим интересом и застывшей полуулыбкой на губах. Если бы она догадалась подать ему руку, растущее с каждой секундой фатальное непонимание удалось бы потом быстро уничтожить. Он бы не придал особого значения маневру с волосами и не почувствовал себя после в роли товара на невольничьем рынке – пока он старался выпрямиться, в спине трижды стрельнуло огненной болью, так, что удержаться от крика стоило огромных трудов. Она бы не сочла эту его неуклюжую медлительность за попытку себя разжалобить и почувствовала бы, что ему действительно очень больно. Но этого не случилось – и люди, которые могли бы стать как минимум крепкими друзьями, довольно быстро оказались на совсем иных позициях… Эстрелладо был, как и полагается взрослому латнику, в свои восемнадцать уже полностью сформированным отличным экземпляром мужской породы, и, налюбовавшись за несколько секунд его мощной фигурой, девушка растаяла настолько, что с совершенно женским инстинктом и без всякой злобы в этом порыве, игриво обхватила его правой рукой за талию… По всей видимости, дело бы закончилось весёлыми улыбками как минимум, а то и рождением пары приятелей по детству. Но это движение причинило столь сильную боль не восстановившемуся от пыток телу, что сил повести себя галантно у молодого мужчины уже не осталось. 
- Какого чёрта.., - прохрипел он, прикрыв глаза и силясь не задохнуться, - оставьте меня, инфанта. 
   Принцесса, по-прежнему не понимая истинной причины его поведения, в сердцах быстро прибрала пальцами левой руки веер, что болтался у нее на запястье, и жеманным движением кокетки хлестнула им по лицу юноши. К несчастью, удар пришёлся верхним краем веера и именно той стороной, что была отделана слоновой костью – в результате от губы до середины подбородка образовалась глубокая ссадина, резко наполнившаяся кровью… Принцесса испуганно воззрилась на творение своих рук и уже хотела что-то сказать, но слова очень некстати завязли у ней в горле, когда она наткнулась на уже вполне себе недобрый взгляд Эстрелладо.
- Наигралась, озорница, может, хватит уже? – холодно процедил он, пытаясь языком унять кровь. – Только больно и научилась делать за все эти годы, стало быть…
- Я не хотела, - тоном провинившейся школьницы промямлила девушка, без устали хлопая ресницами.
- А кто приказал, чтоб у твоих гостей не было сердца? – ледяным тоном прошипел юноша, резким движением сбрасывая с талии её руку. – Стало быть, я тебе и не нужен на таких условиях, верно? – он зажал рукавом рану и осторожно прислонился спиной к стене, очутившись теперь в пол-оборота к собеседнице. – Так что удивительного в том, что я отказался, соблюдая твои интересы?
- Эстрелладо, - неуверенно начала она и умолкла, встретив его взгляд, на мгновение полыхнувший прежним огнём, тем самым, что так интриговал её раньше. 
   Он как будто не отреагировал, пытаясь на деле промолчать, чтоб не сказать того, что хотел. Инфанта сейчас ничем не отличалась от себя прежней, как в пору их старой стычки из-за мальчика-горбуна, кроме фигуры полностью созревшей девушки, и смотрела она так же обиженно, как и тогда. Но он был слишком уже взрослым, чтоб всерьёз обращать внимание на её формы как сейчас, так и вообще. А она вспомнила, как он сбросил её руку тогда, таким же взрослым жестом, когда объявил, что больше никогда не будет с ней играть, и былая белая ярость уже потихоньку начала подниматься из глубин её существа. Но его роскошное тело взрослого мужчины пьянило её в этой обстановке гораздо сильнее, чем раньше, когда они оба делали вид, что прошлое забыто, и чопорно раскланивались в общей суете дворцовых церемоний. Поэтому, как ей самой казалось, принцесса рискнула сделать ещё одну попытку к примирению, а в его глазах оказалось, что потребовала снова унижаться перед ней. На самом деле оба были правы, и если бы девушка всего лишь использовала свой искренний порыв для настоящей, а не ритуально-игривой ласки, примирение бы случилось само, незаметно для них обоих. Ему бы вполне хватило даже искреннего вопроса «где ещё больно?» и платка на свежую рану. Но к таким движениям инфанта не была приучена, а он был слишком раздосадован её внешним поведением, чтоб желать продолжения разговора вообще, и не дал ей никакой подсказки на этот раз, да и боль ему слишком мешала. В итоге принцесса жеманно топнула ножкой и произнесла тоном обиженной капризницы:
- Если б ты был моим, ничего этого бы не случилось!
- К счастью, теперь это уже исключено, - свистящим шепотом проговорил Эстрелладо, снова блеснув пламенем в глазах. – Увольте, принцесса.
- Я тебя заставлю пожалеть об этом! – прорычала та, мгновенно рассвирепев сверх всякой меры. 
- Уже не привыкать, - ледяным тоном ответил молодой мужчина и отвернулся, прикрыв глаза. 
   Это движение дорого ему обошлось – дурнота резко усилилась, и он медленно осел по стене, поскольку подкосившиеся ноги подло отказались его держать. Раны на спине ответили целым залпом боли, и на пол Эстрелладо рухнул уже в обмороке. Этого инфанта не видела, проворно выбираясь из камеры, чтоб пронестись мимо Санчо со скоростью ветра. Но тот и не пытался преследовать её, поскольку предпочёл заняться узником, понимая, что это сейчас важнее. Аккуратно уложив обмякшее тело на постель и закутав одеялом, он проворчал достаточно громко, зная, что слышать его некому:
- Побрезговал, значит. Силён парень, силён. Сомневаюсь, что кто ещё способен на такой подвиг.

Глава 3

Ночь выдалась душной, муторной и с кошмарами. Эстрелладо снилась цыганка, объявившая в деревне о его неземном происхождении – ещё тогда он уголком сердца почувствовал опасность и затаился, уже жалея, что подал руку для гадания. Снова пережил, как тяжело было принимать свой новый статус, надевая пусть и прекрасную, но означающую конец детства, одежду посланника со звёзд. Право, на поле боя было проще – поднять падающий штандарт было скорее делом техники, и остальное тоже пошло без особого напряжения, врубаясь в рукопашную, он чувствовал себя спокойно, всегда чётко зная, какое движение сделать следующим… Он действительно воевал с улыбкой, не думая о грядущей минуте, потому что чувствовал, что делает всё правильно. А вот именно тогда, когда цыганка, закончив свой лицемерный монолог о необходимости говорить правду, потребовала сразу обрядить его в плащ со звёздами, он почувствовал фальшь и что-то очень скверное. Как в манерах балаганного шулера, у которого невозможно выиграть, принимая правила. Потом опять был кошмар с появлением родной матери – такого топтания грязными сапогами по его образу сыновьей любви потерпеть было просто невозможно, и реакция деревенских, прогнавших его, защищавшего ту, что сквозила в предрассветных снах, была для него страшным ударом. Эстрелладо чувствовал, что в том ужасном инциденте, где он был вынужден играть, оказывается, отрицательную роль, немало была замешана та же цыганка, и так оно потом и оказалось. Именно она надоумила мать объявиться в лохмотьях, отговорив от намерения переодеться во что-то приличное… Да ещё и последний скандал с её же появлением и сообщением о том, что мать мертва  – помнится, в голове слишком сильно полыхнуло что-то, напоминающее блики ожерелий, никогда они ему не нравились, эти блестяшки, оттого и носить он старался только один шар, а не всю нитку. Может быть, река вынесла их, и один из этих чёртовых шаров и был использован, чтоб вывести его из себя окончательно? Но они же не горели и не крошились под кузнечным молотом, что ещё можно было придумать, чтоб избавиться от них поскорее – кинул в воду, да и всё… Эстрелладо помнил, с каким облегчением он дышал после на мосту, когда ненавистные уже шары шлёпнулись в быстрый поток. До чего приятно перерезать повод, который тащит в преисподнюю. Так что же, старое проклятье вернулось, чтоб погубить его окончательно? Как обидно, ведь за окном август, его любимое время года, когда надо успевать набегаться по садам и наесться прямо с деревьев разного сладкого великолепия. Ну почему его не хотят оставить в покое, зачем опять эта глумливая личина цыганки с ледяными глазами приснилась? Хотели бы убить – столько возможности было на войне, зачем сейчас-то мучать этой духотой и болями, прикончили бы сразу. 
   Эстрелладо попробовал повернуть голову в другую сторону на подушке, но ссадина от веера инфанты отозвалась на это движение очень болезненно, и пришлось замереть в прежнем положении. Это уже было совсем муторно – не шевелиться вовсе нельзя, а в другом положении боль от ран начинает пульсировать сильнее, и начинаются проблемы с дыханием. Отчего же так душно и жарко, ведь все полмесяца в этой камере холод был самым подлым врагом, проникающим незаметно? Молодой человек приподнялся на постели – пришлось подобраться сначала на боку, потом отжаться на локте – и с тревогой обнаружил, что перед глазами появилась какая-то нехорошая рябь. От намерения сразу встать пришлось отказаться, и только после трёх передышек удалось это сделать, да и то хватаясь за камни стены – будь они совсем гладкими, пришлось бы потерпеть неудачу. Наконец выпрямившись, стало ясно, что стоять без того, чтоб не хвататься за стену, не получится, да и голова очень подло перестала держаться прямо. Кажется, это всё-таки случилось – раны от пыток не зря отказывались заживать – лихорадке всё же удалось завладеть телом, и теперь действительно шансов дождаться чего-то хорошего не оставалось. Как жаль, казалось, что здоровья крепкого латника должно хватить ещё хотя бы на месяц. Эстрелладо прижался горячим лбом к каменной тверди, но не почувствовал никакого облегчения. Как же всё ужасно, он не боялся смерти, но очень хотел жить. Здесь было страшно, больно, но все две с лишним недели его не покидала надежда, что удастся дождаться хоть какой-то перемены к лучшему. Если же придётся умирать – то казалось, что это должно произойти быстро, как удар каким-нибудь клинком. Но вот так, задыхаясь неведомо сколько и раз от раза мучительней… это вызывало леденящий ужас, который пока Эстрелладо старался ещё не подпускать к сердцу, понимая, что это его единственный шанс остаться человеком, а этого он хотел больше, чем выжить. 
   Скрипнула входная дверь, и в камеру резво прошмыгнул Педро с новой корзинкой, торопливо поставил её на пол и быстренько подбежал к рослой фигуре молодого новопожалованного гранда, опытным глазом сразу заметив, что с ним неладно. 
- Барин, что с тобой, тебе плохо, что ли? – с искренним беспокойством в голосе осведомился тюремщик и, не дожидаясь ответа, быстрым движением тронул пальцами лоб узника. – Ого, дело дрянь! – затараторил он совсем уже быстро и обеспокоенно. – Ты вот что, не расстраивайся, это даже к лучшему, сейчас вызовем лекаря, чтоб это дело зафиксировать, да не дальше завтрашнего успеем тебя отсюда в лазарет убрать, там тебе будет легче, не сомневайся. А я тебе сейчас вина с имбирём и перцем организую, полегчает быстро. 
   Эстрелладо не поверил собственным ушам – только что он был на грани самого тяжелого отчаяния, но сейчас ему подсказывали, что побороться за жизнь и честь ещё удастся. Он повернул голову, хоть это и вызывало нехороший шум в ушах, и посмотрел на лицо говорившего, желая удостовериться, что он не бредит и происходящее – правда. По всей видимости, в его глазах при этом всё же отразилось выражение затравленного зверя, каким он и был уже на самом деле несколько суток, как ни больше, ведь сообщения о волнениях, которые вызвал его арест, лишь укрепили уверенность, что живым из этого переплёта уже не выбраться. Педро понял это по-своему и продолжил частить:
- Барин, ты не смущайся, если тебе плохо, говори, я помогу. Сегодня ж я начальник смены, идут все к чёрту в канун праздника, кому мы тут нужны с тобой ещё из благородий? Ты что, упасть боишься, так давай держись, я тебя к себе отведу, приведём тебя в порядок, освежим, дело житейское, - и он с непосредственностью простолюдина подставил локоть, примериваясь к фигуре подопечного, и тут заметил на лице того новую ссадину. – А это кто тебя там, вчера, что ли?
   Эстрелладо почувствовал, что его начинает мутить гораздо сильнее, и сдался.
- Да, мне нужна помощь, как ты и сказал, - прохрипел он чуть ли не шёпотом. – Действуй. 
   Педро оказался хитрее – или просто опыт профессионала в своём деле давал себя знать – и подхватил шатающееся тело так ловко и крепко, что идти было уже даже удобно, просто аккуратно переставляя ноги. Эта перемена подействовала очень благотворно – столько дней почти без движения уморили незаметно, но существенно, и сейчас кровь с восторгом носилась по жилам, радуясь жизни. Педро знай себе тарахтел что-то про то, что всё ещё наладится, коль скоро Великий Инквизитор запретил пытать арестанта, значит, есть основания предполагать хорошее, так, что слух уже значительно притупился не то от его велеречий, не то от общей подлой слабости, почти не дававшей стоять на ногах и самостоятельно двигаться. Назвать происходящее иначе, как чудом, было нельзя – и после очень слаженной и плодотворной возни тюремщика с его телом Эстрелладо ни разу не пожалел, что разрешил позаботиться о себе. Горячий глинтвейн, которым хорошенько накачал его Педро, был явно не из дешёвого вина, и это тоже было по меньшей мере странно и уж подавно за гранью возможного. 
- Так значит, это инфанта тебя там, да, веером, ха-ха! – весело гоготал Педро, чавкая, как подросший хряк. – Да-а, баба – она и есть баба, толку, что принцесса, правильно ты сделал, что отказался жениться на ней! Все они дуры, сами сначала в душу нагадят, а потом только зенками хлопают, мол, ни за что её, такую расхорошую, обижают грубияны, ага! Ха-ха, ха-ха, да им всем от нас одно надо, это ж известно давно…
   Эстрелладо почувствовал себя гораздо лучше, когда подлый жар лихорадки отступил, но одновременно ощутил, что над ним, где-то над головой, собирается тьма – так же было за несколько часов до тех печальных событий, которые знаменовали своим сверканием злополучные хрустальные шары. Даже чуть накатилась тошнота, единственный раз  и ненадолго. Педро, заметив, что подопечный снова помрачнел, сразу поспешил уточнить причину. Не зная, что ответить на этот раз, арестант заглянул в глаза тюремщику и вежливо спросил, чтоб перевести разговор на другую тему:
- Отчего ты так беспокоишься обо мне? Ведь я не сделал ничего хорошего лично для тебя. 
   Педро осклабился с явным удовольствием и с гордостью поднял палец к потолку.
- А вот ты и не прав. Сделал, и столько, что я буду скучать, когда мы расстанемся, - затем, позабавившись искренним удивлением собеседника, продолжил, в избытке чувств растопырив пальцы перед собой. – С тобой приятно говорить, даже помолчать в твоём присутствии хорошо. А что за публика у нас тут годами квартирует – тебе лучше и не знать вовсе, тот ещё разносорт гнилья. Я так хорошо себя даже в церкви не чувствую, потому что там всегда есть кому пялиться на меня и злобствовать. 
   Эстрелладо лишь тихо улыбнулся и промолчал. С подобными искренними порывами простолюдинов он сталкивался часто и знал, что в этом случае не нужно ждать подвоха и мести за то, что услышал однажды подобные слова. Но ощущение опасности усилилось и даже перешло в резкие проявления дискомфорта – за воротом как будто вынырнули чьи-то острые и узкие когти и впились в шею. Так не бывало даже перед самыми кровопролитными и опасными драками, где смерть дышала со всех сторон. 
   Стук копыт, который не понравился им обоим, и грохот подъезжающего экипажа раздался где-то через четверть часа, и Педро, высунувшись в окно, с неудовольствием присвистнул:
- Этого ещё не хватало, не было печали, так черти накачали! Придётся, барин, спрятать тебя в камеру, не нравятся мне эти гости… тем что более в праздник явились.

В темноте, царившей в камере, стало ещё хуже – воздух как будто отказывался попадать в лёгкие, и тот, кто полмесяца назад был пышущим здоровьем и силой восемнадцатилетним красавцем, почувствовал себя былинкой, растоптанной каблуком сапога. Всё ясно, это потому, что я не вижу неба – ни звёзд, ни даже солнца, пришла унылая мысль. А ведь сегодня праздник Преображения Господня, самое красивое небо в году. Наверное, Педро и хотел устроить мне что-то вроде прогулки – похоже, его проинструктировал Великий Инквизитор на сей счёт. Нематериальные когти за шеей так и не исчезли полностью, и, когда Эстрелладо снова обратил внимание на их существование, откуда-то из небытия или же пелены потёмок раздалось тихое шипение: «Неба ты больше не увидишь!» Лихорадка, решил юноша, обхватил ладонями виски и сконцентрировался на молитве. Сейчас это было отчего-то сложнее обычного, но хотя бы отвлекало от кошмара полностью. 
   Закончить он не успел – дверь отворилась слишком проворно, хоть и со скрипом, что указывало на то, что посетители будут не из приятных. Их было трое, крепких парней в тёмной одежде без всяких знаков различия, и узник инстинктивно повернулся спиной к стене, почувствовав угрозу. Один из пришельцев прорычал низким неприятным голосом:
- Пойдёшь с нами, шевелись уже.
- И кто вы такие будете? – ровным голосом осведомился Эстрелладо без всякого выражения, но отчего-то сложив руки на груди. 
- Не твоё дело, - хмуро ответил другой. – Двигайся, тебе говорят. 
- И не подумаю, - холодно усмехнулся юноша. – Я не подчиняюсь приказам кого попало. От чьего имени вы явились, извольте сообщить. 
- Вот же упрямец, - фыркнул первый. – Ну так пойдёшь поневоле, раз такой капризный. 
   Эстрелладо успел примериться и среагировать – трое, всё же, не пятеро, и можно было прорваться к выходу даже не смотря на то, что у двоих оказались кастеты, но на пороге его догнал удар не то кистеня, не то чего-то подобного… как назло, по спине, по самой больной ране… Крик гулко отозвался в коридоре, а тело грохнулось на каменный пол, и подбородок не удалось приберечь. Больше времени и шансов не выпало – и его потащили куда-то очень быстро, нарочито грубо выкрутив руки. Как долго тащили и куда – понять было невозможно, да и не хотелось об этом особо думать вообще. Только когда тело небрежно снова швырнули на пол, отпустив, стало ясно, что как будто в помещении есть какое-то вполне сносное освещение. Инстинкт диктовал, что проявлять самостоятельность не нужно и опасно, и пленник не стал шевелиться. 
- Вот он, идти отказался, - проворчал кто-то из ловких исполнителей. 
- И правильно сделал, - раздался чей-то рафинированный смешок. – Теперь поставьте его на ноги, а то ещё разговаривать откажется и тоже будет прав. 
   Это было проделано хоть и грубо, но без особой жестокости, но боли во всём теле успешно превратили процедуру почти в пытку. Когда чужие руки наконец отпустили его совсем, Эстрелладо открыл глаза, что были инстинктивно прикрыты, и его взгляд присутствующим не понравился. Помещение оказалось ничем иным, как залой для допросов с пристрастием. Но удивляло не это, а то, кто оказался сейчас на месте тех, кто приказывал исполнителям. Де Солер и инфанта собственной персоной, даже без сопровождающих слуг. Эстрелладо небрежным жестом сложил руки на груди и нарочито спокойно уставился на них. Принцесса была в лазурном платье для вечернего бала и выглядела совершенно нереально в отсветах факелов и жаровень, да и глаза у неё казались почти чёрными, на фоне её светлых волос и бледной кожи это резко бросалось в глаза. Перламутровая накидка на этот раз скрывала надёжно все девичьи прелести и драгоценности на шее и груди, так что вряд ли их хозяйка собиралась быстро покинуть тюрьму, ведь она не забыла даже надеть перчатки, об них здорово доставалось сложенному вееру. Де Солер смотрел, как всегда, с осторожным любопытством, и больше ничего нельзя было прочесть на его заострённом, куда не кинь, лице. Он будто жалел, что теряет время, собравшись на деле на охоту, да и стоял на непредосудительном расстоянии от дамы. Уловив на лице арестанта высокомерное «какого чёрта?», кабальеро вежливо кивнул ему и произнёс ровным светским тоном:
- Приветствую тебя, де Астерос. Прости за беспокойство, но я подумал, что было бы неплохо как-то выправить ситуацию, из-за тебя и так уже много шума и волнений. 
- И каким же образом? – холодно поинтересовался Эстрелладо, не шевелясь. 
- Ну, это вы с Её Высочеством решите, я полагаю, - невозмутимо пожал он плечами, и по его чёрным томным глазам было вовсе не понятно, в каком смысле стоит расценивать эти слова. – Моё дело – предложить попробовать. 
   Эстрелладо ответил тем же жестом:
- Я ничего не имею против вообще, но вот детали следует обговорить на берегу. 
- Вот и славно, - с удовольствием кивнул де Солер. – В таком случае я удаляюсь и желаю вам успеха, я и так уже слишком опаздываю. 
   Эстрелладо мог ожидать чего угодно, но не такого поспешного исчезновения человека, который как будто являлся кавалером инфанты, и вроде бы не питал никаких хороших чувств из-за этого лично к нему, во всяком случае, пытками в камере сразу после ареста узник был обязан как будто его людям. Однако то, что не было нигде видно Педро, намекало на то, что как раз этот почти мгновенный уход со сцены – ну что он такого страшного увидел в моих глазах, выцвели они из зелёных в серые в этой темноте, что ли – как раз и намекало, что дело, кажется, дрянь. Юноша попробовал выпрямиться ровнее, опустив руки вдоль тела, но даже это движение отозвалось резкими болями, и это помешало ему радушно улыбнуться принцессе, однако, как оказалось, всё это он задумал зря…
- Взять его! – прогремело металлическим тембром вдруг сразу же, и чужие злобные руки мгновенно выполнили приказ, потащив тело к растяжке и на ходу срывая рубаху. 
   Всё произошло так быстро, что не мешай пленнику постоянная боль в разных местах тела, он бы всё равно не успел ничего сказать или крикнуть. Когда же щёлкнула последняя застёжка на цепи, принцесса уже приблизилась настолько, что оборки платья коснулись колен, а волна резких духов обдала шею. Эстрелладо с трудом выдохнул и посмотрел на лицо девушки. Оно как будто было высечено из мрамора, и оставалось бы свежим и прекрасным, как сама юность, кабы не хищное выражение полуоткрытых губ и очень пламенный взгляд по-прежнему тёмных глаз. 
- Камилла, - тихо и спокойно произнёс Эстрелладо, пытаясь сладить с болью и стерпеть те мучения, что причиняла растяжка, - прости меня. У меня лихорадка и очень болят раны. Не надо, прошу тебя. 
- Просят не так, - усмехнулась она с каким-то липким сладострастием. – Да и поздно, невежа. 
- Зачем это тебе? – спросил он с тихой печалью в голосе. – Я никогда не желал тебе зла, но что ты потом будешь делать, ты ведь станешь королевой. Остановись – для себя, не для меня. 
   Принцесса как будто стала темнее – а может, блики от пламени портили её недвижное лицо, на котором не отразилось никаких ещё эмоций, кроме мрачного торжества… 
- Тебе не кажется, что ты не тот, кто смеет мне указывать, что делать? – в её металлическом тембре загрохотало уже что-то совсем грозовое. 
- Камилла, - он говорил уже с трудом, хотя по-прежнему ровно и спокойно, - мне слишком плохо, чтоб играть в такие игры. Пощади меня, пожалуйста. Не нужно, всё кончится очень скверно.
   Он не видел, что она уже отдала жестом какой-то приказ в сторону тем, кто оставались здесь и, похоже, совсем не интересовались разговором. Боль нарастала, начиная слепить и растаскивать тело на кусочки. Голову уже невозможно было держать ровно, и она завалилась на грудь. Хоть бы отключиться тогда скорее, что ли, мелькнула слабая мысль. Но этого не случилось даже тогда, когда калёные прутья сомкнулись у него на талии… Как ни странно, закричать не удалось, но Эстрелладо очень удивился тому, что он ещё жив и в сознании – всё прочее поблекло, прошлое и всё, что существовало за пределами этого ада, перестало существовать. Сердце и кровь грохотали так, как бьёт об скалы девятибалльный шторм, и было удивительно, что они не остановились до сих пор. Когда адская волна схлынула наконец, оставив ожоги пылать и позволив хоть как-то вздохнуть, юноша почувствовал сквозь гарь от сожженной плоти, что происходит что-то ещё, а именно – его подбородок чем-то поднимают вверх. Пальцы в белой перчатке, надо же – а какие у принцессы глаза пылающие, уже не злые, кажется, но с интересным выражением, и язык по губам у неё скользит явно не просто так, экая выискалась весёлая кошка, ага. 
- Я говорила тебе, что ты пожалеешь, чему ты удивляешься теперь? – интонация капризного ребёнка, всего лишь, она что, вообще не понимает, что причинила? Боль же не проходит, вовсе, если убрать прут… 
   Эстрелладо с трудом вздохнул, но произнести спокойно слова у него получилось ещё…
- Я мог бы сделать всё, что желаешь, и даже был не прочь, - с жалящей грустью сказал он. – Но теперь просто не смогу, вот чего ты добилась, дурочка. 
- Может, повторим, раз ты так упрям теперь? – она произнесла это медлительно, с придыханием, и тут мозг пронзила догадка – это выражение лица и глаз, да, оно же всегда бывало у деревенских девок на сеновале во второй части свидания, перед самым последним всплеском… 
- Дура! Идиотка уродливая! – вскрикнул он в гневе, уже не замечая, что дышать стало гораздо тяжелее. – Ты всё равно меня уже не получишь, поняла?! Даже если ты меня прикончишь, твоим я уже никогда не буду!
   Как ни странно, она не среагировала сразу на слова, на которые весь её характер повелевал обидеться – на самом деле она столь нуждалась в паузе, что ей было не до того. Он не знал, радоваться ли тому, что это дефиле сладострастия, которое он был вынужден наблюдать, разбудило в нём нешуточный гнев – с одной стороны, это чуть притупило восприятие адской боли, с другой стороны, было противно до омерзения. 
   Принцесса очнулась только через несколько минут – глаза заблестели радостным блеском, губы так и норовили сложиться в безмятежную улыбку. Эстрелладо про себя с удовольствием вспоминал самые грязные кабацкие ругательства и молчал, скривив губы в презрительной гримасе. Он мечтал исчезнуть отсюда сейчас каким-нибудь образом – он с тоской понимал, что рассчитывать, что теперь она его оставит в живых, после того, как он дважды видел, как она потеряла контроль над собой настолько, не приходится. И понимал, что этим мечтам так и суждено остаться мечтами, а сейчас будет продолжение только что пережитого ада, только сильнее и страшнее. И не знал, что хуже – ждать, когда наконец ошибутся, дозируя пытку, или самому начать огрызаться, чтоб это случилось раньше. Он не хотел погибать по-прежнему, а того пуще – таким способом. Наконец глубоко вздохнул и решился.
- Я считал тебя человеком, Камилла, - сокрушенным тоном процедил он. – А ты им никогда не была и уже не станешь, как жаль. 
- Тебе не кажется, что в твоём положении глупо говорить подобное? – съязвила она, но не смогла скрыть довольства в голосе.
- Ещё на мнение таких, как ты, я не оглядывался, - хмуро ответил Эстрелладо. – Пошла вон. 
- Что? – инфанта была так потрясена, что даже не рассердилась. – Как ты сказал, повтори. 
- Пошла вон, шлюха! – выкрикнул он и улыбнулся со всей желчью, на которую был способен. – Я тобой брезгую, поняла?! Ты обычная кабацкая дрянь, только в рюшечках и бусинках, ха-ха-ха! 
   Принцесса краснела, тряслась от гнева, но не могла поверить, что слышит это. Эстрелладо закончил презрительно смеяться и закрыл глаза. Повисла пауза. Инфанта с недоумением смотрела на него, очевидно, не в силах понять, как она могла дождаться от него таких слов. Затем, приосанилась, вздохнув, и, воспользовавшись тем, что глаза пленника всё ещё были закрыты, потянула пальцы к застёжке на нательном кресте, и ловким движением раскрыла планки… Эстрелладо почувствовал только рывок, последовавший за этим, и не сразу понял, что остался с голой шеей. Однако инфанта с гордостью держала в кулаке украденный трофей, и улыбалась уже столь нехорошей улыбкой, что рисковать называть её человеческой, пожалуй, не стоило… Молодой гранд похолодел от ужаса и застыл с широко открытыми глазами, наблюдая это. Затем медленно уронил голову себе на грудь и тихо прошептал:
- Отец, Вы были правы. Она не человек.
Инфанта улыбнулась хищной улыбкой ещё раз, затем громко произнесла, прежде чем выйти прочь:
- Сделайте его стариком к утру, ребята, постарайтесь, вас учить не надо.

Глава 4