Бесплатный фрагмент - Яблоко от яблони

Лекарство для души

Если хочется «русских горок» с перепадом высоты, скорости, чтобы захватило дух от ощущения падения и следующего за ним взлёта — надо открыть книгу Виктора Подъельных и упасть в неё, как прыгают с тарзанки. Потому что в первом рассказе вы почувствуете, как на вас будут смотреть через прицел, во втором — у вас навернутся слёзы от чистого сопереживания «непутёвой», наивной, а на самом деле мудрой героине, нечаянно открывшей рецепт великого счастья, заключающегося в том, чтобы с благодарностью и радостью принимать ЖИЗНЬ во всех её проявлениях. В третьем рассказе вы насладитесь чистой красотой Русского Севера, неспешным повествованием, сродни непрерывному внутреннему разговору, который каждый из нас ведёт в своём сердце с ушедшим дорогим родственником (отцом, матерью или бабушкой, у кого как). Спасибо автору за светлые переживания, возникшие в процессе чтения таких разных рассказов, неизменно наполненных нравственными открытиями (порой весьма неожиданными).

Желаю читателям приятного, местами трудного, но несомненно полезного для души чтения!

Александра Окатова

член союза писателей России

Лицензия

Он стоял в нескольких шагах, направив на меня ствол. Обычное ружьё «МР-18М-ЕМ» 16 калибра, однозарядное. Прикольная штука, у него даже гильза автоматически вылетает — щёлк! Для охоты не очень удобная вещь, а вот для… Стоп!

— Сань… ты чего?… Опусти ствол!

— А ты догадливый, братишка! Что, очко заиграло?

— Опусти ствол, идиот! — я закипаю, а это плохой признак, и Сашка это знает.

— А то что? — он насмешливо щурится, а у меня по спине пробегает неприятный холодок.

— Сань, ты остынь, — говорю спокойно, хотя внутри всё ходит ходуном, — давай поговорим сначала…

— Давай поговорим! Только не дёргайся, понял? — Сашка привычным движением откидывает чёлку со лба и смотрит на меня враждебно и недоверчиво.

— Сань, ну как же так? Мы только позавчера праздновали твою Днюху, помнишь? Это же я, Миша! Брат твой родной. Что с тобой?

— Ты чё, брат, за дебила меня держишь? — Сашка зло прищурился, и я снова ощутил холодок. — Зубы, сука, заговариваешь? Смотрю, настропалился в этом деле! Помню я Днюху и что брат ты мне — помню. А ещё я хорошо помню, как ты мне в детстве проходу не давал — кидал чем попало, бил, за дверь выставлял и держал в холодном коридоре по полчаса… А потом родителям жаловался, что я — зачинщик. Помнишь? Или забыл уже?

— Да мало ли что в детстве было… не убивать же за это!

— Отчего же? Если очень хочется… Ты думал, что я это так оставлю?! Всю жизнь меня чморишь, сука! Всё ревнуешь, бесишься. Тебя же не любят, придурка, а ты жалишься. Внимание стараешься привлечь. А нахрен ты никому не нужен, понял? Особенно мне!

Когда родился брат, внимание без остатка было направлено на него. Всем нравятся ангелочки с кудряшками, полными губками и пушистыми ресницами. Хочется потискать этого «золотого мальчика», сказать: «Утю-тю-тю-тю». Никто не обращал внимания на «буку», который делал вид, что играет, а сам страдал и неприязненно поглядывал в сторону «ангелочка». С тех пор, как он увидел свет, меня замечали лишь изредка. Только для того, чтобы узнать — сделаны ли уроки, сыт ли я, пришёл ли домой? Во всём остальном мне дали «вольную». Порой я радовался этому, убегая на целый день в лес с парой дворовых собак. Иногда я думал, что я — неродной, и было непонятно, зачем меня взяли из детского дома? Чтобы не обращать внимания? Может, это такая игра? Но я не хотел в неё играть! И тогда я доводил моего брата до слёз — ломал его игрушки и задирал исподтишка. Мне хотелось крикнуть во всё горло: «Я — есть! Посмотрите на меня! Вот же я, здесь!» Но всё было тщетно…

— Значит, ты всё это время копил ненависть ко мне? Ждал удобного случая?

— Ждал, когда исполнится двадцать лет, и получу лицензию. Одну лицензию.

Лицензия. Право на убийство. Когда государство приняло закон о лицензии, почти никто не роптал. Перед этим была сделана огромная работа: сотни тысяч агентов провели социальные опросы, телевидение и радио запускали специальные ролики с двадцать пятым кадром.. Откуда всё началось — никто не знает. На тот момент Земле грозило перенаселение, и, вероятно, какой-то придурок предложил свой вариант решения проблемы, а остальные — подхватили. С тех пор, когда человеку исполняется двадцать лет, к нему приходит агент. Я помню того, кто приходил ко мне — высокий, статный мужчина с бесцветным взглядом. Он позвонил в дверь, когда веселье было в самом разгаре, и задал единственный вопрос: «Сколько?». Можно было выбрать пятьдесят лицензий. Пятьдесят! И потом отстреливать этих мерзавцев, когда-то отравивших твою жизнь. Одного за другим! Был ещё вариант — взять безлимит и оторваться по полной. При этом было условие — в тридцать пять лет на тебя открывали охоту. Как на зайца или кабана. Интересная жизнь, полная приключений, правда?.. Вот и я не согласен. Месть — удел слабых и трусливых. До двадцати лет на меня было совершено три покушения. Первый раз — избили. Я просто не отдал кошелёк двум бугаям. А они навалились с обеих сторон, один держал руки, а второй — бил, стараясь не оставлять синяков, видно был профи в этом деле. Тогда меня спас прохожий, он чем-то их стукнул, кажется, железной арматурой. И сразу ушёл, я даже не успел его поблагодарить. Бугаи остались лежать на земле, они были без сознания, но живы. Когда я вернулся домой, то не увидел синяков на теле, хотя внутри всё болело. Поэтому ничего не стал рассказывать родителям и брату, всё равно не поверят.

Через год меня задела шальная пуля на охоте. Стали расследовать, но так и не нашли, кто стрелял. В тот день охотников было как грязи, первый день охоты всё-таки! Некоторые даже не охотились, а «жучили» водку, наслаждаясь природой и отсутствием сварливой жены под боком. Видно, кто-то из них и пальнул в мою сторону, приняв по пьяни за медведя. Помню белые стены больницы, тревожный взгляд медсестры, капельницу.. Потом уже рассказали, что я потерял много крови и нужен был донор. Нашли кого-то, правда, мне не сообщили. Врачебная тайна, видите ли!

Третье покушение было совсем пустяковое, даже и покушением не назовёшь. В лесу попал в медвежий капкан. За грибами ходил и не заметил, умеют же, шельмы, маскировать! Боль была дикая, сознание потерял, а когда очнулся — капкана не было. Кто-то снял и отбросил в сторону. Нога, правда, распухла, но я кое-как доковылял до дома. С тех пор я поверил в ангела-хранителя…

…Всё это промелькнуло у меня в голове в тот момент, когда агент терпеливо ждал ответа, переминаясь с ноги на ногу.

— Так сколько? — переспросил он, слегка нервничая, и достал чистый бланк.

Там в графе «количество лицензий» я поставил жирный ноль, а рядом подпись. Агент посмотрел насмешливо и убрал бланк во внутренний карман. Больше я его не видел.

…Сашка по-прежнему целился в меня из ружья. Руки у него слегка дрожали, но в целом он держался великолепно, я даже залюбовался им.

— Что лыбишься, урод? Вспомнил, как издевался надо мной?

— Саш, помнишь, я рассказывал тебе про ангела-хранителя?

— И что? А ты так и не догадался?!

— Как? — я слегка опешил, — это был …ты?

— Само собой, — Сашка ухмыльнулся, — я не мог допустить, чтобы ты погиб раньше, чем я получу лицензию. Сечешь?

Я был шокирован его признанием до такой степени, что не знал, что ответить. Просто молчал и смотрел на него. Передо мной стоял брат и больше всего на свете он хотел, чтобы я умер. Внезапно я увидел картинку — брату два месяца, я качаю его в коляске:

«Баю-бай, баю-бай, поди, Бука, на сарай,

На сарае тюкачи, Буке некуда легчи»

Пою ему колыбельную, а он смотрит на меня весёлыми глазёнками и нежно так улыбается.

Неожиданно на меня снизошло прозрение. Я понял, что любовь нельзя заслужить или получить в обмен на что-то. Она либо есть, либо нет. Жалость — это не любовь! Натягивая на себя жалость, как ватное одеяло, ты прячешься от любви. Всё это время я обвинял брата во всех бедах, а на самом деле — судил себя. Просто я сбился с пути, сделал неправильный выбор. Но можно всё исправить, пока не поздно. Можно исправить!

— Саша, — я посмотрел ему в глаза и заметил, как он слегка вздрогнул, — мне очень жаль, что я так себя вёл! Прости меня, брат! Дурак я, честное слово, придумал невесть что, и жизнь тебе портил. Прости, Сашка! Ведь я люб…

— Заткнись, сволочь! — закричал он испуганно и неожиданно для себя выстрелил.

Дальше всё было как в замедленной съёмке: громкий хлопок, вспышка и пуля, летящая в мою сторону. Ещё я отчётливо увидел на лице у Сашки слезинку. И маленького паука, который спускался откуда-то сверху на тоненькой паутинке. «Паук — значит весть получу, только от кого? И зачем мне эта весть?», — мелькнула мысль.

Вдруг кто-то толкнул меня со всей силы в плечо, и я упал. А когда поднялся, то увидел мёртвый взгляд своего соседа Костика. Когда-то в детстве я отобрал у него перочинный ножик, и с тех пор он смотрел на меня волком и никогда не здоровался. Ещё я вспомнил, что Костик был на несколько дней младше Сашки. И завтра ему бы исполнилось ровно двадцать лет.

Непутёвая

— Фуу, жара, отстой!!!!

— Ну и хорошо, лето же!

— А теперь холодно, фуу!

— Так здорово, не жарко!

— Бее, понедельник, на работу опять!

— Отлично! Денег заработаешь!

— Утопите кто-нибудь эту жизнерадостную тварь!!!

— Ура! Ура!!! Мы идём нырять!!!! (из Интернета)

Она шла по городу и улыбалась. Первым лучам солнца, слегка сонным домам, деревьям, кроны которых были похожи на большие, вытянутые шапки, огромному рыжему коту, дремавшему на крыльце дома из жёлтого кирпича, взъерошенным воробьям, купающимся в пыли. Женщина внезапно почувствовала, что хочет остаться здесь навсегда, что это её город. Город её мечты. Она подошла к городскому фонтану и умылась. Вода была прохладная и настолько прозрачная, что на дне можно было отчётливо увидеть разноцветные монеты. Скорее всего, их оставили здесь туристы для того, чтобы приехать ещё раз. Монет было очень много и, слегка поразмыслив, женщина, оглянувшись по сторонам и удостоверившись, что никто не подсматривает, нагнулась и насобирала их целую горсть. Банковская карточка, телефон и остальные вещи остались на пароходе, а знакомых у неё здесь не было. Впрочем, пока не было…

Женщина высыпала монеты в карман ветровки и плотно застегнула молнию. Город просыпался: где-то хлопнула дверь, на соседней улочке прокукарекал петух, торговец открыл ставни своей лавки, издалека послышался стук каблуков. Все эти звуки пробуждающегося от сна города приятно ложились на сердце, хотелось просто сидеть и слушать, закрыв глаза. Она так и сделала. Легкая полудрёма овладела ею, словно кто-то, позаботившись, накинул на плечи тёплое покрывало и слегка подоткнул с боков. Прошло совсем немного времени, и она проснулась. Сильно хотелось есть. Женщина зашла в лавку и купила несколько свежих, хрустящих круассанов и пакет молока. Когда она протянула лавочнику монеты, тот внимательно рассмотрел их, укоризненно покачал головой, а потом, окинув взглядом посетительницу, улыбнулся ей и ссыпал монеты в большую жестяную банку из-под печенья. Женщина поблагодарила торговца и, бережно прижимая к груди покупки, вернулась к фонтану. Она вынула из кармана сложенную вчетверо газету, аккуратно расстелила её прямо на скамье, положила на неё круассаны, рядом примостила молоко и принялась за свою скромную трапезу. Откуда ни возьмись, прилетели вездесущие воробьи и громко чирикая, расположились недалеко от скамьи, с любопытством поглядывая на незнакомку и ожидая крошек. Женщина доела круассан и аккуратно стряхнула крошки птицам, со смехом наблюдая за возникшей суматохой. Потом снова свернула газету, положила в карман и ненадолго задумалась, решая, что же ей делать дальше. Нужно было договориться о ночлеге, подыскать подходящую работу, найти возможность позвонить родителям и сообщить им, что она жива и здорова и, возможно, скоро вернётся. Возможно…

Её звали Надежда. Она часто размышляла над своим именем и однажды пришла к выводу, что родители, прожив свою жизнь и не вкусив счастья, возложили эту миссию на неё. Она была их надеждой. Но, как это обычно бывает при ожидании, их мечтам не суждено было сбыться. По крайней мере, они так думали.

Неприятности следовали за Надей по пятам. В пять лет она сломала правую руку, упав с дерева, и почти три месяца ходила в гипсе. В пятом классе она стала плохо видеть, и пришлось выписать очки. Чтение под одеялом с фонариком дало о себе знать. В день окончания школы Надя заблудилась в лесу, куда они всем классом отправились на пикник, и пришлось вызывать спасателей. Замужество её тоже было неудачным — муж через несколько месяцев начал пить, а потом и вовсе сбежал от неё, прихватив семейные драгоценности. Череда неприятностей катилась вслед за ней плотным комом, заставляя отца чертыхаться и часто хвататься за сердце, а мать жалостливо выговаривала ей: «Какая же ты, Надька, дура непутёвая, и откуда только взялась такая, ведь вроде родила хорошую, а потом будто кто-то сглазил…». Подруг у Надежды почти не было, а те, что были, говорили о ней по-за глаза нелицеприятные вещи.

А Надя… просто жила. С детства она научилась легко относиться к неприятностям и в каждой из них находить что-то полезное для себя, в каждой видеть кусочек счастья. Это было несложно. Когда она сломала руку — появилась возможность много читать и размышлять в одиночестве, выписали очки — стала выглядеть взрослее одноклассников, никто уже её не задирал, и все прислушивались к её мнению. Заблудилась в лесу — испытала себя на выживание в трудных условиях и, вместе с тем, полюбила всем сердцем этого огромного лохматого великана с его лесными жителями, ручьями и опушками. Когда Надежду бросил муж, она была ему очень благодарна в душе, ведь не нужно было омрачать дальнейшую жизнь, растрачивая её на пьяные разборки и ругань. И пусть она заплатила за это драгоценностями — это была настолько ничтожная плата, что не стоило об этом переживать. Ведь могло быть и хуже, намного хуже…

Искать благодарность в каждой ситуации стало для Нади привычкой, она научилась видеть то, что другим порой было не под силу. Порой она старалась помочь людям увидеть то, что спрятано за гранью боли, тоски, отчаянья. Но на неё смотрели как на идиотку, отмахивались и порой даже ненавидели. Поэтому у неё не было подруг, а мужчины, узнав её немного, тут же рассеивались, как дым. Она была для всех обыкновенная дурочка, которая то и дело попадает в неприятные ситуации. Непутёвая. Никто и не догадывался, что Бог ведёт эту «непутёвую» к счастью самой трудной, а значит надёжной дорогой.

Вот и с этим круизом всё получилось не так, как надо. Прямо как у Высоцкого! Началось всё с того, что Надежда долго не получала зарплату. Организация, в которой она работала машинисткой, переживала трудные времена. Директор проворовался, и его осудили, арестовав счета, а все сотрудники были распущены по домам. Имущество выставили на торги, и погасить долги по зарплате удалось нескоро. За это время Надя научилась вязать крючком, прочла не один десяток книг, поработала в клубе собаководства и освоила графический редактор. Когда она получила на руки крупную сумму денег, особо раздумывать не стала — купила путёвку в кругосветное путешествие.

— Ой, Надька, какая же ты непутёвая! — огорчённо выговаривала мать, узнав об этом решении, — машину бы купила лучше, ездишь на трамвае, как нахлыстанная!

— Мам, я обещаю звонить вам с папой каждый день, а машина — к чему она? Я пока и так везде успеваю… А о путешествии я давно мечтала!

Надя не любила оправдываться, да и в чём она была виновата? Только в том, что непутёвая? Она вспомнила своих «путёвых» подруг с перекошенными от вечного недовольства лицами и внутренне содрогнулась. Ну уж дудки!

…А вчера она опоздала на пароход и осталась одна в этом маленьком южном городке. Без вещей, денег и документов. Но Надежда не стала переживать или закатывать истерику. Ведь она, благодаря этой неприятности, обрела своё место, нашла свой рай.

Женщина прислушалась к себе и, почувствовав внутри долгожданную тишину, радостно улыбнулась и пошла дальше. Навстречу своему счастью.

Солнечный дождь (зарисовка о деревне)

Посвящается Карпунину Игорю Арсентьевичу

Мы собрали вещи, купили продукты и мчим на полном газу в самую глушь. Не к тётке, не в Саратов. В Ковжу. Так называется урочище, которое состоит из нескольких деревень — Попово, Быково, Рябово и Кузьмино. Деревни стоят на берегу тихой речки Ковжи, которая несёт свои воды прямиком в озеро Лаче.

Ковжа — родина тестя, где он родился, вырос, где жили его предки. Он настолько привязался к этим местам, что ждет — не дождётся лета. Лето для него — это возможность посидеть на завалинке, наловить рыбы, насобирать ягод и грибов, вспомнить мать и отца, покачать свою старую, почерневшую от времени зыбку, погладить шершавые, в глубоких трещинах брёвна родного дома. Тесть снова прикоснётся душой к тем далёким временам, когда здесь бурлила жизнь — кукарекали петухи, лаяли собаки, стучали топоры, визжали пилы, да звонил к обедне колокол. Тут он по-настоящему счастлив, он дома.

Я думаю о бабушке. Как она также ждала лета в надежде увидеть родную деревню. В суровые морозы грезила о земляничных полянах, о брусничных болотах, о шумной речке. Эти воспоминания согревали её сердце, наполняли душу тихой радостью и надеждой. По весне мы приезжали в деревню. Я смотрел на бабушку и видел восторг в её глазах и неподдельное счастье. Такой взгляд бывает у ребёнка, когда ему подарят игрушку, о которой он давно мечтал. Я был рад каждый год дарить ей эту «игрушку». В это лето не получилось…

А сейчас я вижу такой же восторг в глазах тестя. От этого мне становится хорошо, такое ощущение, что я сегодня настоящий Дед Мороз и исполнил его самое сокровенное желание. Мой дед умер, когда я только родился. Порой в детстве я часто смотрел с завистью на ребят, у которых были дедушки. Они забирали внуков из детского сада, рассказывали им истории из жизни, покупали гостинцы. Однажды в моей жизни появился тесть, и иногда я стал обращаться к нему коротко: «Дед». Он и вправду заменил мне деда — научил ставить сети, управляться с мотором, распознавать разные травы, птиц, ориентироваться в лесу, да много чему научил. Бывший лесник, он был здесь хозяином — знал, в каких местах набрать полную корзину черники или морошки, где водятся белки и лисы или растут дикие яблони. Он и сейчас всё помнит, но силы уже не те, что раньше, да и сердце порой пошаливает. Ему бы поберечься, но душа по-прежнему рвётся в деревню.

— Я там всё время чем-то занят, а что мне в городе делать? Только у телевизора сидеть.., — тесть горестно вздыхает и отводит глаза, но я успеваю заметить в них слезу.

Мы едем в Ковжу. Ласково светит солнце, облака, похожие на причудливых зверей, важно плывут по небу, за окном мелькают деревья, а сзади клубится густой шлейф пыли. Проезжаем первую деревню, за ней на отдалении — вторая, потом — третья. Каждая из деревень не похожа на предыдущую. В одной дома стоят у самой дороги, задыхаются в пыли, в другой — полукругом, словно хороводят, а в третьей — разбросаны тут и там, будто горох. Я смотрю на дома. Рыба гниёт с головы, а дом — с крыши. Встречаются дома, словно девки на выданье. Крыши у них покрыты железом или «ондулином», ни дать ни взять — модные шляпы, стены обшиты «сайдингом» — словно красивые платья. Увидишь такой дом, и глаз радуется. Да и сам дом стоит весёлый, задорно поглядывая пластиковыми окнами. Есть дома попроще, покрытые, словно цветастым платком, баннером со всевозможными надписями. Тут тебе и «кухни на заказ», и «голосуй за нашего депутата», и «выгодный тариф». Дома с такими крышами стоят слегка смущенные, будто стыдятся этих надписей.

Есть и заброшенные дома. Они сиротливо жмутся и смотрят с завистью на богатых соседей. Крыши у таких домов прохудились, а где-то и вовсе рухнули, окна мрачно зияют пустотой, а из развалившихся труб не идёт дым. Всё, что у них осталось — память о прежних временах, когда они были крепкими и надёжно защищали хозяев от зимних метелей, летнего солнцепёка и дурного глаза. Хозяева уехали, и дома тихо грустят, с каждым годом пригибаются ниже и ниже к земле.

Последняя деревня у озера. Дальше — только по воде. Мы оставляем машину в самом конце деревни и спешно переносим вещи в дюралевую лодку, предварительно отчерпав из неё воду. Последним несём лодочный мотор. Он весело блестит на солнце, чувствует свободу. Я давно подметил, что вещи, стоит только человеку обратить на них внимание, словно оживают. Радуются тому, что приносят пользу, служат.

Приготовления закончены, и мы отчаливаем от берега. Я сажусь за вёсла и отплываю на глубину. Дует сильный ветер и лодку подбрасывает на волнах, как поплавок, ещё чуть-чуть и опрокинет. Страха нет, на нас спасательные жилеты, а берег пока ещё близко. Тесть дёргает за стартёр, и мотор начинает весело тарахтеть, словно окончательно просыпается после зимней спячки. Я складываю вёсла и крепко держусь за борта, высматриваю топляки — старые брёвна, которые остались от сплава леса в 60-е годы. Брёвна накрепко застряли одним концом в речном иле. Чёрные головы еле видно, но когда вода спадёт, они покажутся во всей красе. Мрачные, словно сказочные водяные, они отпугивают своим видом местных рыбаков. Стоит лодке наскочить на такое «чудище» — повредится мотор, а то и днище.

Вот и устье реки Ковжи. Ветер здесь становится слабее, покладистее. На воде играют солнечные блики. Такое ощущение, что идёт дождь, и капли с силой ударяют по воде, вызывая круги. Я слегка меняю угол зрения и вдруг вижу тонкие солнечные нити, похожие на струи дождя. Это зрелище завораживает. Мы словно попали в волшебную сказку, чудом проскочили в новую реальность. Внезапно легкое облачко закрывает солнце, и волшебство теряется, будто и не было.

Каждый поворот реки приближает нас к цели путешествия. Мы проезжаем недалеко от берега, и я вижу сваленные в беспорядке деревья у воды. Это проделки бобров. Здесь их развелось очень много. Деловитые зверьки без устали строят плотины и мастерят под водой хатки, где живут сами и хранят припасы.

Лодка проходит последний поворот, и показывается наша деревня. В ней никто не живёт, лишь изредка такие, как мы, дачники, вносим сумятицу в эти заповедные места. Наш дом приветливо машет краями баннера на крыше. Так машет хвостом собака, издали почуявшая хозяина. Тесть глушит мотор, и лодка мягко утыкается носом в берег. Старенькая баня весело косится на нас единственным закоптелым окошком. Тихо вокруг. Пространство присматривается к нам, узнаёт. Вот заливисто защёлкал соловей, «закрякал» коростель, кукушка-гадалка заново начала отсчет, «заблеял» козодой. Мир мгновенно заполнился птичьими трелями. Я занёс в дом вещи, распахнул занавески-задергушки на окнах, принёс воды и дров, затопил русскую печь на кухне и плиту в горенке. Дом стал просыпаться, наполняться теплом и уютом. Мы на скорую руку приготовили незатейливый обед: макароны с тушёнкой, нарезанные дольками огурцы и помидоры, хлеб. Ели не спеша, торопиться было некуда, да и незачем. После трапезы пили чай. Чай здесь целебный. Вода в реку попадает с окрестных болот, она слегка желтоватая и мягкая. Я добавляю в заварочный чайник листья мяты, малины, смородины, насыпаю пару ложек чёрного чая и заливаю крутым кипятком. Мы пьём по пять кружек, и всё мало. В городе нет такого чая, вода там жёсткая, хоть и прозрачная. Сразу вспоминается сказка о живой и мёртвой воде, и становится понятной спрятанная там мудрость.

После обеда тело наливается приятной тяжестью, клонит в сон, но ещё рано — нужно сделать причал у реки, посадить картофель и лук, истопить баню, поставить сети. Тесть идёт отдыхать в комнату, а я надеваю сапоги с высокими голенищами и иду к реке — делать причал. Захожу в воду и ставлю металлический каркас. Затем настилаю на него двойным слоем толстые доски, один конец которых лежит на берегу, и крепко связываю их тросом, чтобы не распались. Причал готов, можно черпать воду с глубины, где нет водорослей. Я ношу воду в баню, наливаю доверху чугунный котёл и бочку. Потом открываю вытяжку в стене и затапливаю печь. Дым тыкается в углы, как слепой котёнок, случайно находит выход и радостно вылетает наружу. Пора заняться огородом. Беру лопату, ведро с золой и ящик с проросшим картофелем. Участок земли уже успел зарасти сорняками, которые смотрят с недоумением, словно спрашивают: «Мы здесь лишние?». Земля отдохнула за зиму и легко поддаётся копке, уже через полчаса участок готов. Выкапываю небольшие ямки, бросаю туда горсть золы и, будто курицу на гнездо, усаживаю в середину картошку. Затем зарываю и делаю следующий ряд. Это занятие занимает у меня полчаса. Иду к бане и подкидываю пару поленьев. Вода уже тёплая, но камелёнка ещё не нагрелась. Какая баня без парилки! Особенно здесь, в деревне, да ещё на берегу реки. «В какой день паришься — в тот день не старишься», — вспоминаю я пословицу и замачиваю веник в ведре. Мне нравится баня по-чёрному. Стены её прокоптились настолько, словно они срублены из чёрного дерева. Пар в такой бане намного ядрёнее, тело прогревается лучше, значит и пользы больше. Как тут не вспомнить Высоцкого: «В бане стены закопчённые кропи. Слышишь? Баньку мне по-черному топи!»

Пока топится баня, выношу на солнце одеяла и подушки, раскладываю и развешиваю их, где только можно. Тесть отдохнул и выглядит бодрым, он проверяет сети. Одни аккуратно складывает в пластмассовый ящик, другие — развешивает на стене дома. Вдруг откуда-то прилетает голубь, садится поблизости и любопытно вертит головой, поглядывая на нас. Голуби здесь редкость, они селятся рядом с людьми, заброшенные деревни их не привлекают. Снова вспоминаю бабушку, а вдруг это она прилетела посмотреть на нас? Бабушка часто гостила в этой деревне, ходила за ягодами в лес, пекла пироги, пела песни… Я иду в дом и нахожу горсть гречневой крупы, потом разбрасываю её по траве. Голубь начинает торопливо клевать гречку, видно, что он сильно проголодался. Насытившись, неожиданно взлетает как-то наискосок и попадает в сеть. Тесть чертыхнулся и стал аккуратно выпутывать птицу, а она дёргалась в нетерпении и запутывалась ещё сильнее. Я прижимаю голубю крылья, пока тесть освобождает лапки, и чувствую, как быстро стучит маленькое сердце. Наконец, голубь свободен. Я подкидываю его вверх, и он улетает в сторону леса.

— А ведь это голубка, — замечает тесть, и я снова думаю о бабушке. Становится ясно, что она мне хотела сказать: «Боль была очень сильной, сковала тело, нельзя было даже пошевелиться. Единственный способ освободиться от этой боли — смерть. Смерть была во благо».

Сети готовы, мы собрались поставить их за островом, недалеко от деревни. Тесть садится за мотор, и через пять минут мы на месте. Я берусь за вёсла. Тесть с размаху втыкает в илистое дно реки приготовленный заранее кол с привязанным к нему концом сети, а я гребу к противоположному берегу. В этом деле важно всё делать неторопливо, чтобы сеть не запуталась. Вот и последний виток. Тесть привязывает к другому концу сетки плавун — железку с куском пенопласта. Благодаря плавуну, сеть не путается в воде, а стоит ровно, «держит осанку». Мы ставим четыре сети, подбирая место наудачу, и возвращаемся обратно. Баня уже истопилась и, прихватив чистое бельё, я иду мыться. Плескаю на каменку воду из ковша и машу веником, разгоняя горячий пар. Струится ручьями пот, по телу бегут мурашки, становится нечем дышать. Я выбегаю из бани и плюхаюсь в речку. Купаться ещё холодно, но я не чувствую холода. Неземное блаженство! Окунаюсь пару раз, выбираюсь на берег и снова в парилку. Камни, веник, пар, речка. Тело гудит как провод под напряжением, кажется, что скоро заискрит. Я заканчиваю париться и не спеша моюсь, а потом выливаю на себя ведро холодной воды. Одевшись, сажусь на приступок около бани и некоторое время ни о чём не думаю. Мыслей нет, в голове пустота. Сердце бьётся с такой силой, словно хочет выскочить из груди. Такое ощущение, что я — одно большое сердце. Вечереет. Красный диск солнца касается верхушек деревьев. По реке идёт лёгкая рябь от ветра. Звенят комары. Птичий гомон слабеет, лишь коростель по-прежнему «крякает» как заведённый. Я понемногу прихожу в себя, поднимаюсь и иду к дому. В горенке, где стоит кровать, тепло, даже жарко. Горенка, горница… Мне с детства нравится название этой небольшой комнатушки, которую делают обособленно от других комнат, вход в неё — сразу из коридора. В таких комнатках обычно жили зимой, чтобы не отапливать весь дом. Я помню, как однажды мы с бабушкой приехали в гости к тете Вале, и я впервые познакомился с горницей. Там была старинная этажерка, забитая книгами, и удобное кресло. И какой-то особый запах, настолько приятный, что я помню его до сих пор. В той горенке я открыл для себя новые миры. Волшебник из страны Оз, Урфин Джус и его деревянные солдаты, Элли с Тотошкой. Сейчас я в другом доме, но горенка здесь такая же уютная, даже запах похожий. На стене висит карта СССР, рядом плакат с Юрием Гагариным. На другой стене — изображения Ленина и Сталина. На полочке стоят несколько иконок. Небольшая скамья, стол у окна да две кровати. Я ложусь на кровать. Тихо. Слышно, как комар, жалобно звеня, бьётся в оконное стекло. В комнату заходит тесть, что-то говорит, но я не слышу, бог сна Морфей увёл меня в своё царство.

Тесть встаёт рано и вскоре будит меня — пора проверять сети. Я смотрю на часы — без четверти шесть. Хочется спать, но если поехать позднее — рыба может «залиться», и её останется только выбросить. Мы спешно пьём чай и, одевшись потеплее, выходим из дома. Прохладно. Солнце недавно проснулось и ещё потягивается, дотрагиваясь лучами до капелек росы на траве. Снова кричит коростель, такое ощущение, что он не спит, или всё его семейство «дежурит» по-очереди. Мы спускаемся к реке и садимся в лодку, нарушая утренний покой шумом мотора. Проверяем сети. Попало только в одну — пять подлещиков, парочка язей, окуньков и три сороги. Тесть вытаскивает сети вместе с рыбой, аккуратно укладывает в специальный ящик, и мы возвращаемся обратно. Спать уже не хочется, речная прохлада прогнала весь сон. Я вытаскиваю ящик с сетями на берег и развешиваю их на шесте. Потом мы аккуратно освобождаем рыбу, стараясь не порвать сеть, и складываем её в берестяную корзинку. Я беру нож, разделочную доску и здесь, на берегу, начинаю чистить. Некоторые рыбины ещё живые, они смотрят на меня выпуклыми удивлёнными глазами. Мне становится нехорошо. Я в роли палача, жестокого и беспощадного. Погода внезапно хмурится, ветер нагоняет тучи, начинает моросить дождь. Я беру в руки окунька и… отпускаю в воду. Он, не поверив удаче, замирает на пару секунд, потом срывается и исчезает в глубине. Остальные рыбы уже «заснули», я чищу их и тут же в речке мою. Дождь перестал, но солнце по-прежнему закрыто плотной пеленой облаков. Тесть отправляется варить уху, а я решаю обкосить вокруг дома траву. Старенькая коса стоит в сенях. Я беру брусок и резкими движениями слегка правлю полотно. Потом прохожу первый ряд. Коса мелодично поёт, подрезая траву, а я снова вспоминаю бабушку…

Это она научила меня косить. Помню, как в первый раз я поранился, схватив брусок не за край, а за середину. Было такое ощущение, словно на большой палец плеснули кипятком. Я завязал рану попавшей под руку тряпицей, чтобы остановить кровь. Но желание брать в руки косу не пропало. Просто я стал аккуратнее.

В тот день мы шли с бабушкой рядом, она косила ловко — вжик-вжик-вжик. Сначала я еле успевал за ней, а потом приноровился и косил уже наравне. Мы обкосили лужок перед домом, а на следующее утро переворачивали траву длинными деревянными граблями, собирали в валки. Ещё через день трава слегка подвяливалась на солнце, и мы собирали её в небольшие копны. Утром копны растряхивали, в обед снова поворачивали, вечером — собирали. Сено было готово через несколько дней, и его убирали на сеновал — настланные под самой крышей жерди. Я брал подушку с одеялом и на ночь забирался в это пьяняще-ароматное чудо. Сны на сеновале были самые сладкие.

…Я прошёл последний прокос и вновь увидел голубку. Вернулась! Сходил за крупой и снова накормил её досыта. «Отпустишь, и вернётся» — шепнул кто-то внутри меня, и на душе стало легко.

Только мы сели обедать, как издалека послышался звук мотора. Через некоторое время я увидел, что к нам по тропинке идут гости. Это приехали Николай с Михаилом. Мы пригласили их за стол и налили ароматной ухи. Николай приехал из Зеленограда. На могилу деда. Его деда в 30-х годах сослали в эти места как «врага народа». В нескольких километрах от нашей деревни был лагерь, куда свозили людей, неугодных советской власти. Николай рассказал нам, что дед отказался вступать в колхоз, хотел жить, как и раньше, личным хозяйством. Тогда его арестовали и сослали куда-то, а куда — никто не знал. Николай писал в разные инстанции, но тщетно. Однажды ему повезло, и след деда нашёлся. Николай приехал в наши края и привёз большой металлический крест. На нижней табличке креста были выбиты фамилия и инициалы деда, на верхней — поминальные слова людям, которые попали не по своей воле в этот лагерь и умерли в нём. Тесть вспомнил, что лагерь тогда был открытым и деревенские могли свободно ходить по его территории, общаться с заключёнными. Ему было всего четыре года, как «зэки» его «украли». Мать с отцом обошли тогда весь лагерь, и нашли его в одном из бараков, где он вместе со всеми пил чай. Люди были оторваны от родных и брошены в незнакомые места умирать. У многих дома остались дети, которых они уже никогда не увидят и поэтому любой ребёнок был принят ими как родной. Тестю тогда надавали гостинцев и самодельных игрушек, всем хотелось с ним поговорить, сделать что-то приятное.

Я слушал разговор про лагерь и снова вспомнил про рыбу, смотрящую на меня обречённо. Сосланные в лагерь люди и были как та рыба — вырванные из привычной среды и отправленные на верную смерть…

Михаил, проводник Николая по этим местам, уточнил у тестя детали маршрута, и они отправились дальше, нужно было успеть до темноты. Мы проводили их до лодки. Николай задумал поставить крест там, где были захоронения, а если не найдёт, то на самом высоком холме. Впервые за много лет в этих местах появится памятник жертвам репрессий, установленный обычным человеком. Настоящим человеком! Я уверен, что дед Николая гордится внуком, благодарно кивая ему с небес.

Мы возвращаемся в город. Дом насупленно смотрит на нас, он ожидал, что мы ещё погостим, но пока не получается. Мы собираем вещи, занавешиваем окна и запираем двери. Уже из лодки я оглядываюсь на дом. Он, словно собака на привязи, смотрит просящими глазами-окнами, прощается. Мне хочется подбежать к нему, обнять как человека и долго так стоять, обнявшись. Мы вернёмся. Слышишь?! Обязательно вернёмся!

Где-то снова кричит коростель, кукушка отсчитывает дни до новой встречи, а за лодкой стелется длинный, расходящийся по воде след.

Тепло души

Светлой памяти бабушки Тамары

В лесу

— Ну, здравствуй, Горбунок! — Бабушка подходит к большому валуну, обросшему мхом, и гладит его, как живого.

Он и правда похож на конька-горбунка из сказки — «уши» -веточки, «широкая спина», вытянутая «морда». Перед тем, как зайти в лес, мы всегда прикасаемся к нему. Бабушка уверяет, что он не даст заблудиться, выведет из леса, силу придаст. Я прикасаюсь к нему опасливо, но, почувствовав мягкий мох, глажу, как соседскую кошку, и даже обнимаю в порыве чувств.

— Ну, пойдем давай, ягоды ждать не будут, — Бабушка поднимает большую плетёную корзину, берет сухую палку, оставленную рядом с «горбунком», и мы, раздвигая разросшиеся кусты дикой малины, заходим в лес.

Еле заметная тропинка петляет между деревьями, но я не боюсь заблудиться: бабушка впереди, да и хозяин леса нами обласкан, чего бояться? Но через пару шагов шарахаюсь в сторону, испугавшись лесной птицы, вспорхнувшей из-под ног. Бабушка улыбается. Она чувствует себя как дома в этом необъятном пространстве под названием «лес». Она бодро идёт по тропинке, временами находит редкие ягоды и с удовольствием ест, успевая при этом разговаривать со мной.

— Я ведь весь район объехала в своё время, где только ни побывала, каких только ягод ни брала! Без компаса ходила — не боялась. Лишь бы солнышко было видно…

Мы пробираемся через лес. Птицы поют на все голоса, где-то надрывно кукует кукушка, и бабушка весело приговаривает:

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?

Мы задорно считаем, сбиваемся, начинаем снова, потом бабушка машет рукой:

— Ну, насчитала… Куда мне столько!

Бабушка называет себя «выморной». Все братья-сёстры её давно умерли, кто — от болезни, кто — погиб. У каждого своя участь.

— Вот, оставили меня доживать за всех! Ещё бы болезней не было, дак пожить моожно, — протягивает она и задорно поёт частушку собственного сочинения:

«Все старухи умирают, скоро очередь моя,

Отдала бы все пожитки, кто бы умер за меня».

— Бабушка, хватит, — пугаюсь я и хватаю её за рукав, — живи подольше, не умирай!

— Да я ведь в шутку, — улыбается она и обнимает меня. — Ох, ты, испугался как, до слез, не бойся! Сколько отпущено — всё моё!

Мы молча идём дальше. Каждый думает о своём. Лес начинает редеть, огромные сосны и ели пропадают вдали, вместо них появляются чахлые и кривые сосенки, порой сухие, похожие на чьи-то костлявые руки. Мне они не нравятся, и вместо того, чтобы собирать чернику в ведёрко из-под майонеза, я начинаю ломать эти сухие стволы, которые падают с громким чавканьем и хрустом на болотные кочки.

Бабушка уже далеко, я вижу её белый платок, мелькающий впереди, и тороплюсь к ней, по пути хватаю спелые, крупные ягоды и отправляю их в рот. В ведёрке — пара ягод, они сиротливо перекатываются по дну и ждут своей участи. Вскоре и они отправляются в рот.

— Нуу, ты так долго будешь собирать, — досадует бабушка и показывает мне корзину, где дно скрыто под плотным рядом черных, крупных ягод.

Мне становится завидно, очень хочется похвастать своими успехами, и я начинаю собирать ягоды в ведро. Собираю двумя руками, чтобы успеть наверстать время. Руки вскоре становятся чёрными, как и рот, недаром ягоду назвали черникой. Я вспоминаю сказку про дудочку и кувшинчик и проговариваю тихонько:

— Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, а четвертая мерещится!

Четвертая ягода, как самая пропащая, сразу же отправляется в рот.

Солнце сильно припекает, и я снимаю куртку, повесив её на обломок сухой ветки. Бабушка делает то же самое, она кладёт рюкзак около сосны, куртку — вешает на сучок, а потом ходит вокруг этого места, собирает ягоды и изредка окликает меня.

Солнце ненадолго прячется за облака, и на мгновение становится пасмурно. Я окликаю бабушку и бегу на её голос, крепко прижимая к себе ведёрко. Бабушка, словно фокусник, ловкими движениями срывает ягоды и бросает их в корзину. Я присаживаюсь на корточки и наблюдаю.

— Есть-то не хочешь? Может, пообедаем? — говорит она, и тут же у меня просыпается аппетит, словно до этого времени он притаился за кустом и ждал сигнала.

Мы садимся на поваленное дерево, и бабушка достаёт из рюкзака порезанную на части булку, вареные яйца и термос с чаем. В этот момент нет ничего вкуснее этой еды, и я смачно, за обе щеки, уплетаю, почти не жуя, яйца, закусывая хлебом и запивая крепким, сладким чаем. Мы сидим около большого куста черники, и я попеременно срываю ягоды и ем их, как конфеты. Хорошо. Спокойно. Такое ощущение, что ты находишься в раю. Есть в этом что-то мистическое, что ум не может для себя определить, вывести логическое объяснение. Ты словно попадаешь в другое измерение. Измерение добра и света, радости и счастья. Измерение детства.

После трапезы мы снова идём собирать ягоды. Мне становится скучно, и я снова валю сухие деревья, дразню эхо, наблюдаю за деловыми муравьями, пинаю поганки.

— Вольница! — улыбается бабушка. У неё полная корзина черники, а у меня только половина ведёрка. Мне горестно, настроение пропало, и я уныло топаю домой, ничего не замечая вокруг.

Бабушка видит моё состояние, подходит и щедро отсыпает мне ягод до верха. Я в восторге. Снова вокруг весело поют птицы, ласково светит солнце, радостно улыбается «горбунок», встречая нас у кромки дороги. Мы снова ласково треплем его «морду», оставляем «волшебный» посох и медленно, стараясь не обронить ни одной ягоды, идём к реке.

Шумная, ворчливая река приветствует нас издалека. Мы идём через луг. Трещат кузнечики, жужжат шмели, трава и цветы тихо качаются от легкого ветерка, словно прощаются с нами до следующего раза.

В деревне нас встречает тетя Валя и удивляется шумно, радостно:

— Витя! И у тебя полное ведро! Молодец! Надо же!

Радость и гордость распирают меня изнутри, я с благодарностью смотрю на бабушку и скромно замечаю:

— Мне бабушка помогла.

Тетя Валя с бабушкой понимающе перемигиваются, и мы все вместе идём пить чай. Где-то мычит корова, блеют овцы, кукарекает петух. Я сижу на диване, хрумкаю сушку, запиваю её чаем и слушаю неспешную беседу бабушки и тети Вали. На душе у меня тихо и хорошо…

Последний разговор

В тот день мы сидели с ней на лежанке и неспешно беседовали. Обо всём понемногу. О том, что скоро лето, и мы поедем за земляникой, о соседях, о работе, да много ещё о чём. Было тепло, лежанка исправно грела, а ещё теплее было от того, что рядом сидел человек, которого ты знаешь с детства, и который тебя любит. Просто так любит.

— Вот как мы поедем за ягодами? Я ведь ничего не вижу. — Бабушка горестно вздыхает, и у меня щемит сердце от этой фразы.

— Просто посидишь на полянке, я ведь знаю, как тебе хочется. — Я успокаиваю её, но знаю, что даже с плохим зрением она умудрится набрать ягод хотя бы чашку. — А про зрение ты зря, помнишь про чек в магазине?

Она вспоминает и улыбается. Мы тогда выбрались с ней в город, давно просила свозить в магазин, да всё не получалось. А в тот день получилось. Я аккуратно веду её от машины до магазина, поддерживая за локоть, а она всё спрашивает:

— Тут ровно? А тут? — ступает осторожно, чтобы, не дай Бог, нога не подвернулась.

— Ну всё, дальше я сама, здесь ровно. — Бабушка решительно отпускает мою руку и идёт маленькими шагами через торговые ряды. Ей приятно, что в свои восемьдесят восемь лет она может ещё самостоятельно ходить, да и память не подводит, вот только зрение…

— Вот ничего ведь не вижу! — громко говорит она. — Мне нужны подушки из бамбука, на старых совсем спать неудобно, перо извалялось, грубые стали.

Её слова для меня как бальзам. Ещё совсем недавно говорила про похоронную подушку, а тут вдруг заговорила про бамбуковые. Значит, жить сильнее хочет, чем умирать! Я быстро обегаю все ряды и нахожу пару недорогих, мягких подушек из бамбука. Бабушка мнёт их со всех сторон и остаётся довольна.

— Ну вот, одно дело сделали, сейчас ещё «заречным» внукам по обновке нужно купить. — Так бабушка называет внуков, живущих на другом берегу реки, в поселке Заречный.

Мы снова обходим ряды, продавца нет и в помине, и вместо него я сам предлагаю на выбор товары.

— Вот футболки есть, носки, платье для Элины можно взять. — Размеров я не знаю и ориентируюсь на возраст.

Наконец мы выбираем то, что нужно. Я уже порываюсь идти к кассе, но бабушка разошлась не на шутку и ещё раз обходит полки с товаром:

— На 8-е марта хочу купить нашим подарки, вот полотенышки красивые, давай возьмём?! — Она подслеповато рассматривает полотенце, выбирает несколько, спрашивает у меня цену и прикладывает к остальным покупкам.

И вот мы у кассы. Бабушка горделиво достаёт кошелёк и протягивает кассиру купюры. И я понимаю, что значит жить «здесь и сейчас», что значит жить — играючи. Бабушка проживает этот миг от души — шутит с кассиром, пересчитывает сдачу, подмигивает мне, разговаривает со знакомой, бесхитростно перечисляя покупки. И я понимаю, что дома она раз за разом будет вспоминать эти мгновения и радоваться им, как ребёнок.

Мы переходим в продуктовый отдел, и у самого входа я вижу аккуратно разложенные пачки с халвой. А рядом бумажка — акция. Халва всего лишь за полцены! Бабушка обрадованно берёт сразу пару пачек, и мы идём дальше. Закупив то, что нужно, подходим к кассе. Выкладываем из корзины продукты. Несколько пачек маргарина — для выпечки тонких пирогов, булка с маком — любимое лакомство бабушки, халва, десяток яиц. Кассир отрывает чек и протягивает его бабушке. Я, нагружённый покупками, жду её у выхода. Но бабушка не торопится:

— Ужо, ужо, погоди, я посчитаю. — Она, прищурясь, всматривается в цифры на чеке и ведёт подсчет. Бабушка всю жизнь проработала бухгалтером, и цифры — её любимый конёк.

— А ведь халву-то нам продали по полной цене! — недовольно говорит она.

Я беру чек, чтобы самому убедиться в ошибке, и вижу, что она права. Зову продавца и объясняю ситуацию. Продавец краснеет, оправдывается, снимает бумажку с акцией и исчезает. Мы возвращаем халву обратно и получаем деньги.

— Всё надо проверять! — назидательно говорит бабушка, когда мы выходим из магазина.

— Ну ты даёшь! — Я не могу сдержать восторга, а бабушка, довольная собой, добавляет:

— Ну ты даёшь стране угля! Мелкого, но много, — и радостно смеётся своей любимой поговорке.

И сидя на тёплой лежанке, вспоминая этот случай, я понимаю, как много доброго и радостного она раздавала просто так, от всей души. Где ещё встретишь таких людей?! И внезапно, словно предчувствуя скорое расставание, рвутся из груди слова:

— Как же я, бабушка, без тебя жить-то буду?! — И горечь такая, что выть хочется.

— — А я без тебя?! — негромко вторит она, и мы замираем ненадолго, думая каждый о своём.

В печке ласково потрескивает огонь, о чем-то пустом и ненужном бубнит телевизор, а мы сидим на лежанке. Бабушка и внук. И никто бы не подумал в тот момент, что мы прощаемся и в этой жизни больше не увидимся. Никогда.

Яноама

Бабушкин дом похож на поезд. Кухня напоминает вагон-ресторан, следующая комната, в которой всегда полусумрак — тамбур, за ней идёт светлая комната — спальный вагон. Я — в спальном вагоне. Двери в остальные комнаты плотно прикрыты, чтобы не разбудить нечаянным звоном посуды. Лежу на диване и улыбаюсь. Мне пять лет. Возраст, когда не думаешь о кредитах и коммуналке, о предстоящем ремонте и генеральной уборке и уж тем более о том, чтобы вставать и идти на работу к восьми часам. Всё это будет гораздо позднее, а сейчас… Я слышу, как потрескивает огонь в печке-лежанке и размеренно тикают ходики. Чувствую аромат тонких пирогов, который пробивается через все закрытые двери и неудержимо манит, зовёт к себе. Вижу, как солнечный зайчик игриво скользит по обоям, перебирается на большой узорчатый ковёр на стене, затем прыгает на кресло и замирает там, свернувшись клубком. Мне не терпится потрогать его рукой, ощутить тепло. Выскакиваю из-под ватного одеяла и в два прыжка оказываюсь около кресла. Но зайчик уже убежал, его не проведёшь! Вздыхаю и начинаю одеваться. За окном пошёл снег. На мгновение замираю, прислонившись к стеклу — деревья стоят, словно сказочные великаны, а над ними слегка провисают белые паутинки проводов. Пушистые снежинки кружатся в танце, и я напеваю песенку, услышанную в детсаду:

«Кружится снежинок,

Кружится снежинок хоровод.

На часах старинных,

На часах старинных полночь бьет».

Дверь в комнату открывается с лёгким шорохом, и входит бабушка.

— Проснулся, вольница? С добрым утром! Каша готова, иди завтракать.

Мою наспех глаза из рукомойника и вытираюсь маленьким махровым полотенцем. На столе дымится в тарелке геркулесовая каша, чай в кружке, рядом тарелка с пирогами и блюдце с дольками лимона. В кухне тепло и уютно — ярко горит огонь в русской печи, большой чугунок с водой притулился сбоку, греется. Хватаю тёплый пирог и надкусываю — с черникой! Съедаю один пирог, потом второй…

— Ну-ко, давай кашу сначала, а то пирогами не наешься! — бабушка садится рядом и наливает себе чай в любимую кружку с красным горошком. Потом берёт сахар, раскалывает его щипцами и пьёт чай вприкуску, поглядывая на меня хитро.

Разделываюсь с кашей и пирогами, пью ароматный чай с лимоном и, наконец, встаю из-за стола.

— Спасибо! Баушка, а можно альбомы посмотреть? — мне нравится так её называть — баушка, тёплое такое слово, ласковое.

— Смотри. Сам достанешь? — бабушка достаёт большую миску и, не откладывая на потом, споласкивает посуду, убирая её на сушилку.

— Достану! — я бегу в комнату, выдвигаю нижний ящик шкафа и достаю альбомы с фотографиями. Сажусь в кресло и начинаю разглядывать. В комнату входит бабушка и подсаживается ко мне. Спрашиваю её про каждого человека на снимках, и она обстоятельно рассказывает мне, где со смешком, а где и серьёзно. Для меня это лучше сказок — настоящие истории про моих предков. Я внимательно слушаю её, стараясь всё удержать в памяти, но потом путаюсь и вновь переспрашиваю:

— Это твой дядя? А где он работал?

— Я ведь тебе уже говорила! — бабушка притворно сердится и снова терпеливо рассказывает, словно прядёт невидимую нить, связывающую меня с родом.

Мы рассматриваем все фотографии, и я вижу, как бабушка на глазах молодеет, воспоминания греют её душу. Она заново переживает счастливые моменты, грустит по утраченным близким. Бабушка здесь, со мной и вместе с тем она там — с другими людьми, словно в параллельной вселенной. Я пугаюсь этого и захлопываю альбом. Бабушка удивлённо смотрит на меня, словно видит впервые.

— Капость!* — говорит она, улыбаясь, и берёт в руки вязание.

Подхожу к ковру на стене и вожу пальчиком по узорам и вижу, что они становятся светлее. Когда это занятие надоедает, я достаю с полки книжки и разглядываю картинки. Одна из книг мне нравится больше всего — «Яноама». Это любимая бабушкина книга, она часто пересказывает мне её содержание:

— Так зовут девочку, которую похитили индейцы. Она выросла среди них, родила детей, а через несколько лет сбежала и написала о своих приключениях книгу.

Смотрю на фотографии индейцев, их разукрашенные лица, выпяченные губы, проволоку в ушах — мне страшно и вместе с тем интересно. Я представляю себя у индейцев — иду с ними по охотничьей тропе, внимательно оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к малейшим звукам, ем на ходу ягоды и коренья, переговариваюсь знаками. Старый сундук у печи становится огромным кабаном, а большой тёмный шкаф в углу — слоном. С замиранием сердца я подползаю к «кабану» поближе и с громким криком вонзаю в него своё копьё — потрёпанный веник. Бабушка, наблюдавшая за мной, заразительно смеётся, и я хохочу вместе с ней. Солнечный зайчик снова возвращается и веселится вместе с нами, снег уже перестал, и мне хочется на улицу. Бабушка протягивает мне шерстяные носки:

— На-ка, вольница, примерь, должно быть в самый раз.

Тёплые носки приятно согревают ноги. Я обнимаю бабушку и спешно одеваюсь, впереди длинный зимний день, полный радости и открытий…

…Бабушки нет уже полгода. Я смотрю на обгоревшую, слегка потрёпанную книжку со звучным названием «Яноама», которая стоит на моей полке, и вспоминаю дни, наполненные теплом и любовью. Бабушка, как и та девочка из книги, прожила трудную жизнь, со смирением принимая все невзгоды и радуясь каждому счастливому моменту. А самое главное — она донесла до меня тепло души, согрела добротой и любовью. Благодарю тебя за детство, баушка! Уверен, что у тебя всё хорошо, и ты наконец-то вернулась из индейского плена. Домой.

*Капость — проказник (диал.)

Ленточка

Так Колька называл свою работу. Было в этом слове что-то ласковое, нежное, воздушное. Вот только Колькины знакомые, узнав, что он работает «на ленточке», качали головой. В их взгляде Колька частенько замечал усмешку, самодовольство и даже лёгкое презрение. Колька не тушевался, он настолько привык к работе, что не представлял никакой другой. Совсем не воздушная и уж точно не лёгкая ленточная пилорама кормила и поила его уже несколько лет. Начинал Колька укладчиком досок, затем стал работать помощником рамщика, а через год встал на раму самостоятельно и с тех пор ни разу не изменил ей. Он ловко поддевал бревно крючком, закатывал с помощником на станину и намётанным глазом моментально определял — сколько досок и какого размера можно выпилить. Потом аккуратно, почти ювелирно вёл раму, разрезая бревно, словно батон хлеба, на ровные «ломти».

Отца и мать Колька схоронил несколько лет назад, они ушли один за другим, не мешкая долго, будто договорившись заранее. Раньше, бывало, соберутся в кино идти, отец уже у калитки стоит, а мать всё собирается — прихорашивается, платье выбирает, Кольке даёт наставления. Отец нервничает, курит сигареты одну за другой, а потом не выдерживает и бежит обратно в дом — поторопить. Отец у Кольки скорый был на руку, в лесу работал, пока деревом ногу не переломило. Ногу кое-как срастили, но работать он уже не мог. Первое время отец храбрился, пробовал чем-то себя занять, брался то за одно, то за другое. А потом словно потухло в нём что-то, вроде бы живой человек, а во взгляде — тоска. Тогда и начал он пить. Уходил на несколько дней из дома, возвращался злой, угрюмый и страшный. Когда отец работал, денег в доме было вдоволь. Колька с матерью всегда ходили в обновках, в каждой комнате — по телевизору, холодильник едой набит впрок. Отец приходил вечером уставший, но весёлый. Завидев издали его крепкую фигуру, мать суетливо накрывала на стол, наливала тарелку дымящегося борща и клала рядом отцову ложку. Колька уважал отца. За его недюжинную силу, за прямоту, за честность. На всё у отца было своё мнение, а уж если решит что — не отступит, сделает. Бычка однажды взял на выращивание: построил хлев для него, сена с Колькой заготовили впрок. Мать поначалу охала, а потом тоже втянулась — кормила животину, ухаживала.. С тех пор, как колхоз развалился, мать сидела дома. Хотя «сидела» — слово неправильное. Дел у неё всегда было невпроворот: огород, готовка, стирка, глажка, да вот ещё бычок появился. Колька родителям помогал, нигде без него не обходились. «Помощник у нас растёт!» — говаривала частенько мать и гладила непослушные Колькины вихры.

После того как отец получил увечье, жить стало тяжелее. Скромного пособия по инвалидности хватало на пару недель. Летом выручали огород и лес, а зимой приходилось туго. Кольке в ту пору исполнилось семнадцать, и однажды он, недолго думая, пришёл к Ивану Захаровичу, местному коммерсанту, и попросил работу. Так Колька попал на «ленточку». Школу пришлось бросить. От неё у Кольки сохранились тёплые воспоминания, да справка, которую он убрал на самый низ большого сундука с личными вещами. Словно спрятал подальше своё детство.

Почти все Колькины друзья разъехались кто куда, окончили институт, обзавелись семьями. Порой Колька получал от них открытки на Новый год и Рождество, его приглашали в гости, но он никуда не ехал, а упорно работал с восьми до пяти, толкая тяжёлую махину взад и вперёд, да сортируя доски. Сам семьёй он обзаводиться не хотел. Наслушавшись разговоров приятелей о «прелестях» семейной жизни и будучи от природы застенчивым, он положился на случай. Но случай всё не представлялся, чему Колька особо не придавал значения. Он приходил вечером домой, и мать ставила перед ним тарелку с едой. Колька молча ел, а потом, поглазев в телевизор и справив кое-какие дела по хозяйству, заваливался спать. За стенкой храпел отец, вернувшись с очередной попойки, а мать, стараясь не шуметь, мыла посуду и вскоре тоже ложилась. Дни были похожи один на другой, словно листки на отрывном календаре у изголовья Колькиной кровати.

Отец умер внезапно, люди говорили, что он отравился палёной водкой. После его смерти мать сникла, занедужила, высохла, стала забывчивой и пугливой. Колька старался не задерживаться на работе допоздна, зная, что мать в ожидании его будет плакать и часто выходить на крыльцо, опираясь на батог. Через полгода матери не стало. Колька шёл в тот день с кладбища и не понимал — что ему делать дальше, как жить? Он стал пить.. Пустота, овладевшая когда-то отцом, перешла к нему, словно по наследству. Временами он приходил в себя и шёл на работу. Ему не отказывали, зная, что «этот парень и пьяным не ошибётся». Колька не ошибался. Он делал всё на автомате, а машинам ошибаться не позволено. Отработав несколько смен, Колька снова ударялся в загул, и остановить его было невозможно.

Вот и сегодня он работал в ночную смену после нескольких дней «веселья». Лес привезли крупный, крутить его было тяжело. К тяжести леса добавлялась тяжесть в груди. Кольку сильно клонило в сон. Он вдруг как наяву увидел тонкие пироги с изюмом, которые пекла его мать, и в животе забурчало. Колька тряхнул головой и попросил помощника, долговязого парнишку с голубыми глазами, поставить чайник. Ожидая его, не выключив пилу, Колька тут же на раме сел передохнуть. Снова вспомнилась мать. Как она сидит, подперши щеку рукой, и смотрит ласково на Кольку, уплетающего пироги за обе щёки и швыркая горячий чай. Внезапно, сам того не замечая, Колька стал плавно заваливаться набок. В ту сторону, где резво крутилось полотно пилы. Приснился отец. Было лето, и они косили траву для бычка. У каждого в руках коса. Отец делал широкие прокосья, и Колька старался от него не отставать. Шли плечом к плечу, искоса посматривая друг на друга и улыбаясь. Дойдя до конца поля, отец достал из-за пазухи брусок и стал резкими движениями затачивать косу. Потом протянул брусок Кольке: «Только не порежься, сынок, руку подальше держи от лезвия». Колька самодовольно схватил брусок и со всего размаха махнул им по ножу. Отец вдруг закричал страшным, диким голосом, рванул к нему, стараясь уберечь от беды. Но не успел…

Помощник, вернувшись из вагончика, увидел, как Колька спит, привалившись к работающей раме. Он бросился к рубильнику и дёрнул его со всей силы. На некоторое время воцарилась тишина. Где-то тоскливо завыла собака, ей вторила другая, третья. Пошёл первый снег. Среди опилок, окрасившихся в красный цвет, лежала Колькина голова. Было странно видеть её в этом месте. Нелогично. Что самое странное — Колька улыбался. И улыбка у него была светлая и слегка простодушная.

Последняя встреча

Коротко звякнула СМСка. Взяв в руки телефон, я чуть было не уронил его — она назначила мне встречу! Она! Назначила! Мне! Встречу! «Где мой костюм? Стоп, сначала почистить зубы, потом рубашка…»

Наконец, я оделся. Стою у зеркала и пытаюсь пригладить непослушные волосы. «Где же туалетная вода, аа вот она, так, что ещё? Ботинки!» Я остервенело начистил и без того сверкающие ботинки, вроде бы всё… «Кошелек! Я чуть было не забыл самое главное!»

— Ты куда так собираешься, на свидание, небось? — мама улыбается, на ходу вытирая руки о фартук. — Когда вернёшься?

— Через час приду, мам..

Я бегу вниз, не дождавшись лифта, перепрыгиваю через ступеньки. На встречу с ней.

Сегодня она занята. Очередь двигается, словно, в замедленной съёмке — тихо и неизбежно. Я смотрю на неё, запоминая этот образ надолго, ведь наша встреча — последняя. Зелёное платье, изумрудные глаза, мягкая, плавная речь — я впитываю её всей душой, каждой клеточкой.

Я никогда не покупаю цветы, как это принято, не утруждаю себя поисками подарка. Ей это не нужно. Она любит деньги. Деньги — мерило наших отношений, все разговоры с ней — только о деньгах. Деньги, деньги, деньги. Она хмурит брови, увидев тощий кошелек и радостно улыбается, если он туго набит купюрами. Так было всегда. Я раздражался от этой меркантильности, но уже в следующий раз прощал ей всё на свете и в нетерпении ждал новых встреч. Я принял её такой. Она нравилась мне такой.

И вот я стою перед ней, смущённый, стараясь не смотреть в сияющие глаза. Вынимаю кошелек. Она властно просит у меня содержимое и я, не ропща, отдаю всё, что там есть. Она довольна. Полуприкрытые веки и слегка изогнутая улыбка, мягкие обволакивающие фразы. Она говорит мне «спасибо», я вслушиваюсь в это слово и слышу его внутреннее звучание — «спаси тебя Бог». Ей наплевать на меня! Наплевать на тщательно отутюженный костюм, начищенные ботинки, на горящий взгляд. Наплевать на всё! Кроме денег. Как же я ненавижу её в это мгновение и как люблю! Но всему приходит конец, и я прощаюсь с ней, прощаюсь навсегда. Я ухожу от неё. Иду, не оборачиваясь, а сам всё жду, что она окликнет. Тщетно. Она уже с другими. Что ж, прощай, любимая! И будь счастлива!

Я выхожу на свежий воздух. Мимо проносятся машины. Прохожие торопятся по своим делам. Собака с оборванным поводком, скуля и принюхиваясь, подбегает то к одному, то к другому, заглядывает преданно в глаза и в отчаянии бежит дальше. Звонит телефон. Мама.

— Серёжа, я вспомнила! — голос мамы слегка встревожен. — Сегодня же последняя выплата по ипотеке..

— Уже заплатил, мам, иду домой, — я достаю из кармана «Сникерс» и смачно, с хрустом откусываю половину батончика.

Надо же как-то отметить свободу.

Какой солдат не мечтает…

— Расскажите, какие у Вас были игрушки в детстве, во что Вы играли?

— Солдатики. Много солдатиков — оловянные, из пластмассы, из пластилина. Я строил для них крепости, делал маленькие пушки из деревянных катушек, устраивал бои.. Меня больше ничего не интересовало, только военные сражения, где я был генералом. Великим полководцем. Я даже рисовал карты, пусть не по правилам, но наносил самые мельчайшие детали. Мне не нужны были друзья, книги, я не мечтал о собаке. Я хотел лишь одного — быть командиром. Когда взрослые меня спрашивали, кем я буду, когда вырасту, я всегда отвечал: «Буду командовать полком!». Помню, мы с папой, когда мне было десять лет, стреляли в тире, и он меня спросил — не передумал ли я быть командиром полка? Я ответил, что нет, не передумал. А папа посмотрел на меня как-то странно и тихо спросил: «Обещаешь?»..

— А какие у Вас были отношения с матерью?

— Когда отец нас бросил, она вплотную занялась моим воспитанием. Она думала, что я всё делаю не так как надо. Постоянно на меня кричала и командовала: «Сиди прямо!», «Не хмурься!», «Не стой, как истукан!», «Закрой рот, когда тебя не спрашивают!», «Получишь двойку — выпорю!». Она выбирала для меня одежду и обувь, друзей. Познакомила с девчонкой, которая «мне точно подходит». Потом выбрала институт..

— А Вы никогда не возражали?

— Я рос послушным. Не хотел её расстраивать. А к чему Вы клоните?

— Мне интересно — как Вы оказались здесь, в армии, ведь остался всего год учёбы?!

— Мама умерла. Скоропостижно.

— Простите, соболезную Вам.

***

— Товарищ генерал, я отобрала для Вас несколько личных дел, как Вы просили. Изучила психологические особенности солдат. Вот, обратите внимание на этого молодого человека. С детства мечтает стать генералом, никаких игрушек в детстве, кроме солдатиков. С одной стороны, ребёнок выплёскивал агрессию, так как обстановка в семье была далеко не идеальной. А с другой…

— Кто? Этот? Отправить его на учёбу? Да Вы что? Он солдат! Настоящий солдат, каких надо поискать! Он чётко выполняет приказы, не обсуждает их, как некоторые. К чему ему звание лейтенанта? Он просто не справится! Это же надо командовать, управлять другими людьми, принимать решения.. Сейчас он на своём месте, понимаете?! Мы не разбрасываемся такими людьми. Он нужен здесь как солдат, ясно? Так… кто там у Вас ещё?

Повелитель

«Повелитель машин» — такое прозвище Лёшка дал себе сам. Он горделиво приосанивался, оправляясь утром на работу, долго приглаживал седые виски у зеркала и натирал ваксой ботинки.

Уже тридцать лет Лёшка работал диспетчером в такси. Приходя в диспетчерскую, небольшую комнатку с диваном, телевизором и барной стойкой, доставшейся в дар от бывшего здесь когда-то пивбара, он, как всегда, наливал себе большую с зебрами чашку кофе, кидал туда три ложки сахара, и тягуче, с причмокиванием пил напиток маленькими глотками. Вместе с тем, он просматривал журнал со вчерашними заявками, машинально подсчитывал выручку и обзванивал водителей, как всегда приезжавших с опозданием. А иногда и навеселе.

— Баночка пива для снятия напряжения не возбраняется, — шутили они, гордясь находчивостью, но сразу же отводили глаза и отходили от диспетчера на приличное расстояние.

— Вы ж людей возите, а не шкафы, совсем уже охренели? — Лёшка громко матерился и отправлял нарушителей домой, продолжать снимать напряжение. Те особо не роптали, зная, что останутся без работы, а потом — ищи-свищи. Со временем «выпимших» стало меньше, а потом и вовсе пропали. Как шутил начальник: «Были все тверёзые, пили сок берёзовый».

День начинался с семи утра. Десять мобильников, лежащих на столе, непрерывно голосили на разные лады до двух часов дня, а потом разом смолкали и играли задорные песни уже поочередно с двадцатиминутными интервалами. Лёшка изучил работу досконально и чувствовал себя здесь на своём месте. Он виртуозно нажимал кнопки телефонов, записывал, передавал вызов, перезванивал, отправлял смс и делал много других нужных дел. Как пианист заносит руки над клавишами инструмента, приготовившись усладить зрителей невероятной игрой, так и Лёшка с утра заносил руки над «мобилками» и не отпускал до конца смены. Только зрителем на этом концерте был он сам, да ещё облезлый, вечно голодный кот Пупсик, прикормленный водителями.

— Здравствуйте, такси «Незабудка» слушает… так …Гагарина, пятьдесят, корпус два, секундочку…

— Серёга, заявка на Гагарина, пятьдесят, корпус два, просили побыстрее…

— К вам подойдет серебристый шевроле, номер триста семьдесят шесть, через три минуты…

— Мишаня, забери пассажиров на площади Восстания, рядом с пивным ларьком…

— Двести восемьдесят пятый, ты куда пропал, твою дивизию, сто раз уже перезванивали!

— Коля, не тормози! Там нет сквозного проезда, давай в объезд, через Маяковского…

— Никого? Хмм, странно, уточню!

— Какой обед, Дима, у нас машин не хватает сегодня! Будет заявок поменьше — отзвонюсь, а пока катайся!

Лёшка чувствовал значительность, важность распирала его настолько, что иногда он даже не гнушался отругать пассажира, задерживающего поездку. Начальство Лёшку любило, обращалось к нему не иначе как Алексей и на его склоки с пассажирами и водителями смотрело сквозь пальцы, где ещё найдешь таких виртуозов дела… А Лёшка старался. Он с упоением отправлял машины по адресам, представляя себя то бравым генералом, командующим солдатами на войне, то спасателем, готовым прийти на помощь по телефону доверия. Иногда эта игра затягивала его настолько, что даже во сне он иногда выкрикивал адреса улиц, чем будил жену и получал мощный тычок в спину, просыпался и долго ещё приходил в себя…

Жена у Лёшки была из начальства, работала главным бухгалтером в охранной фирме, женщина властная, с тяжелым характером. На работе её боялись, поэтому угождали, чем ещё больше вызывали негодование. Угодников она не терпела. Весь день провозившись с цифрами, таблицами и графиками, она приходила домой сильно уставшая с постоянными головными болями и ничем не прикрытым раздражением. Когда жена входила в квартиру, Лёшка съёживался и становился похожим на маленького нескладного подростка, который получил двойку и не знал, как сообщить об этом родителям.

— Лёшка, опять ботинки раскидал по прихожей, сколько раз тебе говорить — убирай на полку! — гремел голос жены, и Лёшка бежал вприпрыжку, убирал обувь и каким-то надорванным голосом спрашивал про дела на работе. Дела как всегда шли, контора пахала.

— Вечно у тебя картошка подгорает, — слышал он чуть позднее и мгновенно парировал, что прожил не так уж и много лет, вечностью здесь не пахнет, но в ответ слышал одну и ту же убийственную фразу, — Поговори ещё у меня, засранец!

Лёшка молчал, проглатывал обиду и с головой погружался в просмотр телевизора, чтение газет и «стрелялки» на компьютере, дети уже выросли и уехали в другой город, оставив отцу старенький комп с небольшим «моником», как они называли монитор. Комп временами ломался, и Лёшка, чертыхаясь, носил его в ремонт, где ему советовали «выбросить это барахло». Но «барахло» всё не выбрасывалось, оно было привычное для Лёшки с его пятью классами образования, включить, запустить игру, выключить — ничего сложного…

— Ты в магазин сходил? — в голосе жены послышались угрожающие нотки и Лёшка похолодел, про магазин он совсем забыл, словно и не было в ячейках памяти такого слова «магазин», и тем более он не помнил, что там купить.

— А чего сидишь? Сидит как принц заморский, а в доме шаром покати — жена появилась в дверях как танк, который через мгновение развернет дуло и бабахнет со всей мощи, так что стены рассыпятся.

Лёшка встал с теплого дивана и понуро стал одеваться, старясь вспомнить, что же купить. «Яйца вроде бы, молоко, мясо, хлеб, круп каких-то…» Лёшка взял большую хозяйственную сумку и незаметно выскользнул за дверь. Вечер уже вступил в свои права, тут и там перемигивались фонари, слегка подморозило и лужи хрустели под ногами как галеты, которые он любил с детства. «Скорей бы на работу», — думал Лёшка, провожая тоскливым взглядом проходящие мимо машины. «Скорей бы на работу…»

Колдунья

Посвящается жене Любови

Можешь на любовь не ответить,

Не пускать даже в сны,

Но еще остались на свете колдуны, колдуны!

Я тебя давно опоила колдовскою травой,

Где бы ты ни бегал там, что бы ты ни делал там,

Все равно ты будешь мой (из песни «Колдовская трава»)

На этой неделе у моей жены открылись магические способности, и она… Впрочем, обо всём по порядку.

Мы живём в двухкомнатной квартире, окна которой выходят во двор. Если у кого-то во дворе стоянка машин или футбольное поле, то нам в этом плане повезло — у нас растут деревья. Не знаю, когда их посадили, скорее всего, в самом начале строительства. Да это и не важно. Главное то, что летом у нас почти как в лесу — поют птицы, шелестят листвой берёзы и тополя, даже грибы растут. Я бы сам не поверил, если б не нашёл однажды два огромных подберёзовика в траве. Причём совершенно случайно.

Жена моя, Валюха, работает в одной строительной фирме главным бухгалтером. Сводит дебет с кредитом. Иногда баланс не сходится, и в такие дни она становится похожа на грозовую тучу — не знаешь, когда громыхнёт и в кого жахнет. Обычно попадает всем, кто подвернётся под руку. Больше всего, конечно же, мне. Просто я не работаю уже несколько месяцев, попал под сокращение, а новых подходящих вакансий пока не предвидится. Валюху это сильно раздражает, и она, не стесняясь выражений, выплёскивает весь гнев на меня. Я не обижаюсь, уже привык. Гроза ведь не вечна, погремит и пройдёт. Здесь важно отсидеться в укромном месте. Для меня такое место — библиотека. Так высокопарно я называю полку с книгами и кресло рядом с ней. У Валюхи отдушина — телевизор, а любимые передачи — там, где орут друг на друга и всё-время что-нибудь выясняют. Однажды до меня дошло, что там тоже сводят дебет с кредитом, и Валюха отлично вливается в эту компанию. Я однажды посмотрел с ней передачу про актёра, которому упорно навязывали внебрачную дочь, мне хватило минут десять, после чего возникло стойкое желание «хряпнуть по рюмашке». Да и не по одной. Позднее я долго думал над этим феноменом и решил для себя с облегчением, что бухгалтером мне не быть. Никогда.

Детей у нас нет. Сначала мы переживали по этому поводу, обвиняли друг друга и всех родственников до десятого колена, а потом смирились. Ну, нет и нет, это же не повод, чтобы закатывать истерику, правда? Чтобы не зацикливаться на этом факте, мы завели кота. Чёрного, как ночь. Почему чёрного? У нас с женой был небольшой пунктик — мы боялись переходить дорогу, если перед нами пробегала чёрная кошка. Приходилось обходить целый квартал из-за какой-то безумной животины, выскочившей из кустов и пробежавшей под самым носом по своим кошачьим делам. Другие скажут, мол, перекрестили бы пальцы наудачу, поплевали через левое плечо и шли дальше смело. Но нам эти способы были как для собаки пятая нога — ничего не помогало! А потом кто-то из друзей предложил взять чёрного котёнка. Мишка, кажется, он же психолог.. Точно, Мишка! Мы с ним советовались тогда по поводу породы кота и, между прочим, рассказали про наши страхи. Он внимательно выслушал и сразу стал говорить про барьеры в сознании. И про то, что их нужно сломать. Валюха ему поверила и на следующий день притащила котёнка. На Птичьем рынке купила. Чёрный пушистый комочек. Что самое интересное, он не пищал. Смотрел на нас недоумевающим взглядом. Так обычно смотрят на слона в зоопарке или крокодила, думая при этом: «И зачем природа создала таких существ?» Правда, со временем он понял — зачем. Чтобы кормить божественным мясным ассорти, гладить и иногда даже играть. Кота мы назвали Слипером. Мяукать он так и не научился. Если ему что-то нужно — подходит и трётся об ноги или садится напротив и буравит взглядом. При этом нужно самим догадаться о его хотелках, правда, вариантов всего три — есть, гулять или играть. Сначала мы, было, запаниковали, решив, что кот болен. Сами посудите — кот и не мяучит! Свозили в ветлечебницу. Ветеринар, старичок с весёлыми глазами и доброжелательной улыбкой, успокоил нас, сказав, что у кота всё «тип-топ», просто «такая особенность характера». Кот с характером — умора! А черных кошек на дороге мы и, правда, перестали бояться. Наверное, всё-таки сломали барьеры в сознании, а может, в каждом коте мы видели Слипера и вместо страха испытывали радость. Так или иначе, мы убили сразу двух зайцев. Мишке я выразил огромное мерси, на что он хмыкнул: «Кто бы сомневался!» В общем, всё было замечательно. До тех пор, пока кот не пропал.

В тот вечер я стоял у плиты в потрёпанном фартуке жены и жарил картошку с грибами. С теми самыми грибами, которые нашёл во дворе. Картошка весело фырчала на сковородке, а я напевал незатейливый мотивчик песни, которую недавно слышал по радио. О районах, кварталах и жилых массивах. Честно сказать, я не уловил смысла этой песни, кто и зачем там уходил красиво — непонятно. Если бы это была песня черного кота — тогда понятно. Жаль, Слипера дома не было, спел бы для него персонально. Кот обычно приходил вместе с Валюхой. Не знаю, как у котов в голове всё устроено, но он всегда подгадывал её приход. Тут одно из двух — либо память хорошая, либо интуиция. А может, всё вместе.. В этот раз интуиция кота подвела, и жена пришла домой одна. С одной стороны, нам показалось странным, что Слипер не пришёл, но, с другой — может он хоть иногда отступить от заведённого порядка и немного покуролесить?! Мы спокойно поужинали и разбрелись — каждый в свою «отдушину». На следующий день кот опять не пришёл. Вот тут-то и началось.. Валюха вернулась с работы позднее обычного, к ним приехала проверка — узнать, верно ли сводят дебет с кредитом. Видно, нарыли что-то, потому как жена была чернее тучи: «Меня проверять!.. Без предупреждения!.. Всё вверх дном перерыли, суки!» Я тихо сидел за столом и поддакивал, краем глаза поглядывая в окно в надежде, что гроза пройдёт мимо меня. Не тут-то было!

— Ты кота искал? Его до сих пор нет! — вдруг спросила она, поглядев на меня, как Сусанин на поляков.

— Да куда он денется! Небось, кошку встретил и на дискотеку пошли, — попытался я схохмить.

— Тебе что, трудно было сходить, циркач недоделанный? — голос Валюхи стал набирать обороты, и я понял, что скоро окажусь в самом эпицентре бури. — Сидишь, бл*ь, дома целый день, палец о палец не ударишь, а туда же!

Я не стал уточнять «куда же», просто оделся молча и вышел на улицу. В такие моменты лучше не возражать и спорить, а подышать свежим воздухом. Заодно и кота поискать. Обошёл весь двор, заглядывая под каждый куст, но Слипера нигде не было. Скорее всего, он исследовал новые земли, как в игре-стратегии, которую всё никак не пройду до конца. Я прогулялся ещё пару кварталов и вернулся домой. Валюха сидела перед телевизором и смотрела очередную убойную делёжку. В этот раз делили наследство какой-то знаменитости. Знаменитость давно уже почила в бозе, но её упорно, с завываниями, призывали обратно. Рёв стоял такой, будто в зал ворвались зомбецы и стали неистово всех кусать, клацая зубами. Я хотел было пробраться в своё убежище, но тщетно. Валюха набросилась на меня, как те «зомбецы» из передачи:

— Нашёл кота?

— Нет его нигде, да и поздно уже… Завтра днём поищу.

— Так, а сколько ты ещё дома просидишь? Все штаны протёр, лоботряс! Я кручусь на работе, как проклятая, а он тут в игрушечки на компьютере играет, да книжки почитывает! Обленился совсем! Два шага лень сделать! Посмотри, на кого ты стал похож — опух, как алкоголик!.. Небритый!.. Растрёпанный…

Тирада Валюхи была похожа на извергающийся вулкан. Сразу вспомнился Высоцкий: «Тут за день так накувыркаешься, придёшь домой — там ты сидишь». Я слушал и внутренне соглашался с ней, как ни крути, а правду-матку моя жена умеет преподнести. Под острым соусом. Видя моё спокойствие, Валюха словно с цепи сорвалась. Я таких слов никогда не слышал, даже в гараже у Мишки. Наоравшись как следует, она ушла на кухню и напоследок так дверью хлопнула, что посуда в серванте зазвенела. Я взял было книжку, но тут же бросил. Всё-таки задела она меня, хоть чуть-чуть, но задела. Сижу и смотрю на корешки книг на полке, а там, как назло, Чернышевский с извечным вопросом «Что делать?».

Слипер всё не возвращался. Отношения с женой совсем испортились, словно кот был в этом виноват. Ели порознь, спали — по разным местам. Я, понятное дело — на раскладушке. Дошло до того, что разговаривать перестали. Зато стали друг другу писать записки: «Сходи в магазин за хлебом», «Заплати за свет», «Размести объявление о пропаже кота, тунеядец!», «Завтра борщ буду варить, оставь деньги на сметану». А однажды я с удивлением прочёл на клочке бумаге, прилепленной к холодильнику: «Записалась на тренинг, приду поздно». Ну всё, думаю, мужика завела, только непонятно — огорчаться мне или радоваться?! Пока соображал, что делать — Валюха вернулась. Радостная вся, аж светится. Я на неё волком выглянул и спать лёг. Решил, что завтра поговорим, чего на ночь глядя лаяться?! Я и подумать тогда не мог, что «завтра» будет не таким, как всегда. Это было совсем другое «завтра».

Проснулся я рано. Жены нет, а с кухни доносятся дразнящие запахи оладий. Что за чудеса?! Давно такого не было, чтобы Валюха сама готовила. Пошёл на кухню. На столе — оладьи пышной горкой, варенье земляничное в вазочке. И записка: «Милый, с добрым утром!». Это «милый» меня поразило ещё больше, чем оладьи. Приятное слово, ничего не скажешь, хоть и необычное. Хорошо, что я милый, а не кто-то другой. Хотя, может всё ж завела? К чему бы такие перепады? С такими мыслями я слонялся день по квартире, даже о коте забыл. Всё «милый» из головы не выходит, гоняю, словно леденец на языке. Надо же, как зацепило!

Валюха вернулась с работы вовремя, радостная, как и вчера. Я её у порога встретил, надо ж расставить все точки над «и». Спрашиваю:

— Может, расскажешь, что у нас за праздник такой? Оладьи.. Милый.. К чему всё это? У тебя кто-то есть?

Она засмеялась, довольная, как слон после купания. Сумки протягивает:

— Отнеси, пожалуйста, на кухню. Успокойся, нет у меня никого, кроме мужа — ревнивца. Ишь как набычился!

И эти две фразы — «нет у меня никого» и про ревнивца — сразу меня успокоили. Вот, думаю, балбес, насочинял ерунды. И ещё обрадовался, что игра «в молчанку» наконец-то закончилась. Чудеса, да и только! Но дальше было ещё интереснее. Поужинали. На ужин я приготовил мясо по-французски с картофелем, чтобы закрепить примирение. Распечатали бутылку «Киндзмараули», свечи зажгли. Хорошо так стало, будто и не было споров и криков, молчанки этой. Поговорили о гулящем коте, о том, что цены на молочку подскочили, о дворнике дяде Васе, который приютил у себя бездомную дворнягу. Я стал было расспрашивать про тренинг, но Валюха отмалчивается, сказала только, что для женщин. И ещё о высвобождении энергий рассказала, о блоках, что эту энергию сдерживают. Я слушал вполуха и балдел, это ж надо — сидим и нормально разговариваем. А Валюха вдруг говорит:

— Саш, ты можешь завтра трубу прочистить в ванной? Засорилась что-то, не дай Бог прорвёт — соседей затопим!

Я слегка напрягся. Раньше Валюха сама этими вещами заведовала, меня не подпускала. Накосячу ещё! Звонила спецам, договаривалась. А тут вдруг просит трубу прочистить… Странно всё это. Может, вино повлияло? Решил уточнить:

— Ты хочешь, чтобы я сам прочистил? А сантехник не может? У него же больше опыта.

А она смотрит загадочно и говорит:

— Ты знаешь, мне на тренинге сказали, что если в энергетическом канале засор, то энергия застаивается. Отсюда все проблемы. А внешнее равно внутреннему. Ты чистишь трубу в ванной и при этом высвобождаешь свою энергию. А зачем я кого-то со стороны буду звать? Попробуй, милый, у тебя получится, я уверена.

Мне её доводы показались логичными, а что если на самом деле всё так устроено?! Проверить, по крайней мере, не мешает. И ещё это «милый», как бальзам на душу. В общем, решил, что сделаю. Решить-то решил, а как? Стал в Интернете гуглить, даже игры забросил. А потом вспомнил про Серёгу, одноклассника. Он же, как раз сантехником работает. Позвонил ему, попросил помочь. Серёга приехал около обеда со своим инструментом. Хотел сам всё сделать, но я был против. Серёге ничего не оставалось, как стоять над душой и давать советы. Ух, и матерился он, стены вздрагивали! Про руки мои говорил, что не из того места и многое другое. Но я на него не обижался, мне нужно было во что бы то ни стало, сделать всё самому. И сделал же! Сидел потом на полу в ванной красный и потный, но довольный собой до чертиков. Серёга в итоге даже похвалил и сказал, что из меня толк выйдет. То-то же! А то — руки, руки…

Валюха вечером пришла с работы и обомлела. Видать, слегка сомневалась всё же. А потом обняла меня и говорит:

— Саш, да ты талант! Вот никак не ожидала, честно! Я для тебя шарлотку испеку, хочешь?

А я и рад. Кто же от шарлотки откажется?! Пока жена на кухне с пирогом крутилась, я всю квартиру обошёл в поисках неисправностей, уж очень мне понравилось самому делать. Это как спортсмен на соревнованиях — добивается результата и кайфует потом. А здесь и соревноваться не нужно, просто делать. А кайфа не меньше. Уверенность появляется, гордость за себя. Нашёл ещё пару дел — розетки заменил, да сделал полки в кладовке. Три дня ушло на эту работу, а когда сделал — почувствовал, что подрос. Ей Богу не вру! И Валентина радуется моим успехам, даже инструмент прикупила: дрель, рубанок, шуруповёрт, кое-что по мелочи. Через неделю соседи, узнав о моих успехах, наведались, попросили помочь с электрикой. Потом полы помогал перебирать, обои клеил.. На каждое новое дело я бросался, как альпинист на непокорённую вершину. И, что самое главное, Валентина со мной советоваться начала. Не только по поводу ремонта — по любому вопросу! Говорит: «Как решишь, так и будет». Выходит, главенство мне передала. Значит, я стал главнее главного бухгалтера?! Ну а что? Где наша не пропадала! Вчера случайно услышал, как она с соседкой разговаривала: «Этими вопросами у меня Саша заведует, я даже не касаюсь». Внутри потеплело сразу, и такая силища появилась — весь мир бы обнял! Но мир большой, поэтому начал с жены, а она особо и не сопротивлялась…

Через два месяца решил бригаду сколотить. Нашёл ребят толковых, Серёгу с Мишкой в оборот взял, и работа закипела. Заказов много — только успевай вертеться. Про готовку забыл, какая там готовка, когда столько дел приходится решать?! Клиенты, договора, материалы… Домой прихожу уставший, но весёлый, а дома Валечка встречает. У самого порога. Стоим и обнимаемся, словно на первом свидании. Вот уж никогда бы не подумал, что в собственную жену влюблюсь, как мальчишка. Валечка дома сидит, четвёртый месяц у неё, если кто понятливый. Когда узнал — чуть с ума не сошёл от радости!

А кот? Да что кот?! Вернулся через пару недель — тощий, как велосипед. Сидел у подъезда и орал, будто контуженный, мы даже не сразу его признали. Месяц откармливали. Впрочем, не до кота нам, к путешествию готовимся. Денег подкопил сколько нужно, маршрут выбрал. В Индонезию поедем, на Бали. Почему на Бали? Потому что я так решил.

Вампирша

Подруга у меня есть — Зинка. Видимся редко, зато каждый день звоним друг дружке. Ну, она звонит, так точнее будет. Позвонит и давай жалиться:

— Ой, я умирааюю, ой там закололо, там заскрипело, там жмет, а здесь щиплет.

Ну я, понятное дело, её жалею, успокаиваю, советы разные даю, то сё… Она и замурлыкает, а я… как трубку положу, и начинается — давление скачет, как ковбой по прериям, тошнит жутко, тряпку мочу холодной водой и на голову и так лежу пару часов, как тюлень на лежбище — ни рукой, ни ногой. Думаю — что со мной такое происходит, может, по врачам уже пора, возраст и всё такое, а как отлежусь и забываю сразу, дела затягивают. Сначала с Зинкой свои недомогания не связывала, на погоду сваливала — метеозависимость там всякая, озоновые дыры. А однажды приметила — вот как поговорю с ней, в тот день и штормит меня, как пьяную, прости Господи. А так — здорова и жизнерадостна, все дела переделаю и хоть бы что. Значит, проблему нашла — надо как-то решать! Ну, знамо как — погуглить, как мой сын Сашка любит говорить. Что ни спросишь у него — один ответ:

— Щас загуглю, мам. Иногда я ему говорю:

— Ты, Саш, голову то временами включай свою, а то вдруг электричества не будет, ведь пропадешь. А он улыбается мне как несмышленой и говорит:

— Ты чё, мам, это фантастика, — и снова в интернете пропадает.

Так вот, полезла гуглить. И узнала, что Зинуля-то моя — вампирша энергетическая, мать честная, а я-то распылялась. И советы там даны — бери и применяй, ну я выписала несколько, типа вооружилась знаниями супротив «закадыки» своей, оно мне надо — здоровье по каплям терять? Вот звонит вечером и ноет:

— Тамара, у меня родимое пятно темнее становится, это рак, точно, я по телевизору у Малышевой вчера видела дядьку с такими же симптомами, ой, Тамарушка, пожить-то хочется… А я ей выдаю:

— В Бурятии у одного жителя обнаружили двести алмазов в багажнике машины, представляешь?! В Монголию повёз, засранец…

А Зинка:

­­­- Да ты что?! — и снова заныла — Вчера голова болела, думала уже скорую вызывать, три таблетки выпила, потом вроде бы полегчало, а сегодня — понос жуткий, только и бегаю, ох, не кишечник ли воспалился… А я невозмутимо так:

— У соседей пилу украли вчера из сарая, сегодня полицейские по всем квартирам ходили, выспрашивали.

А Зинка угукнула и попрощалась сразу, дескать, суп варится — помешивать нужно. А я трубку положила и прислушалась к себе: вроде нигде не давит, не прижимает, наоборот, легко так стало, даже танцевать захотелось. Музончик включила и давай вертеться перед зеркалом. Сашка аж от компьютера оторвался: — Мам, ты чего?

А меня прёт необыкновенно, я его подхватила и давай вальсировать, он смеется, я тоже. Какой вечер был чудесный!

Зинка потом ещё пару раз звонила, пробовала про болячки свои рассказать мнимые, но я уже была наготове и смело парировала разными выдуманными фразами. Потом звонки прекратились.

Встретила её на днях как-то, она меня увидела и шасть на другую сторону улицы. Я её догнала:

— Не поняла?! Зин, ты что это от меня бегать вздумала? Или я в чем провинилась, или обидела тебя чем? А она:

— А то ты не знаешь?! Да я недавно заметила — как с тобой поговорю, так мне всё хуже и хуже становится, колдовка ты, Тамара, и не подходи, чур меня!

Вот сижу и думаю, может, мне приём открыть платный, а что, лишняя копейка не помешает! Рекламу Зинка мне хорошую сделает, я в ней уверена на все 100 процентов. Фрейда только осилить придется, да этого… Эрика зазубрить, который про игры придумал. И всё, пожалуй.

Сказка про кота

В некотором царстве, в каком-то государстве стоял дуб. А к дубу этому кот был прикован цепями золотыми. Кот-то не простой был, а говорящий. Да и умён не по годам. Вот только не повезло ему, больно разговорчив оказался, выдал себя. Тогда время было такое — как только чудо увидят, попугая там говорящего, лягушку или другую живность — сразу или прибьют или в клетку посадят и изучают. Боялись. Вот кота и повязали, да, мало того, кормить стали, если только он мудрый совет даст. Гринписа тогда не было, спасти животину никто не отважился, а вдруг цапнет, что там у него на уме у ученого. Кот долго терпел, но голод не тетка, не пожрамши не споёшь! В конце концов взбунтовался, вредить начал. А сделал он это весьма остроумно — полезные советы стал переиначивать во вредные. К примеру, приходит к нему мужичок один и просит: «Научи, котик, как лучше рыбу чистить, с головы или с хвоста?». Оно и понятно, что с хвоста удобнее, а кот возьми, да и брякни: «С головы, конечно! Рыба же с головы гниёт». Мужик приходит домой и давай ножиком туда-сюда елозить. Нож соскальзывает, пальцы все изрезал, в конце концов плюнул и так изжарил. А вот было дело — пришла к коту деваха одна незамужняя. «Котик, дай совет, — говорит, — как жениха мне искать, на что внимание обращать?» А кот хитрыми глазами поводил и говорит: «А ты смотри, кто больше в день сигар выкуривает, да вина выпивает — того и бери». Ну, выбрала она, потом век кота поминала «хорошим» словом. Так и повелось — придут к коту за советом, а получают проблемы себе на голову. Но потом люди смекнули, что к чему, стали советы «мудрые» с ног на голову поворачивать. Смекалистые стали. Кот даст «совет» какому-нибудь горемыке, тот соберет друзей, и сидят, отгадывают. Еще и название придумали таким сборищам — «мозговой штурм».

А кот что? Да ничего! Малец один как-то расхрабрился, подкрался ночью к дубу, да цепь-то топором и перерубил, а кот шмыг — на свободу с чистой совестью. А мальцу от него — почет и уважение. Парнишку того Гриней звали. Животных любил шибко. Потом ребята долго ещё его дразнили — Гринкис, да гринкис, — пока не забылось всё. А кот??? Да что вы к коту-то привязались?! Бродит где-то… Весна!

Снежинка

Я — снежинка. Белая, пушистая, невесомая. Обычная. Но сначала я была слезой. Слеза намного тяжелее снежинки и когда падает — можно промахнуться. Поэтому я изменила форму. Я всегда мечтала научиться летать и сейчас наслаждаюсь полётом, ведь мне дали только один шанс. Я выполню своё предназначение и растаю. Мне не страшно, даже интересно — а что будет дальше, что там, после смерти? Что-то чУдное, не иначе.

А пока я лечу. Ветер кружит меня, как ему вздумается, я смеюсь от радости, и мой тонкий серебристый смех попадает в унисон со смехом моих сестёр. Я вижу огни большого города, потоки машин, дома в белых шапках, деревья в красивых, пушистых шубах. Вижу бородатого человека с лопатой. Он что-то сердито бормочет, раскидывая снег, но вдруг на мгновение замирает, счастливо улыбаясь, и достаёт из тайников памяти дорогое и светлое. Я вижу, как слеза скатывается по его щеке, значит, одна из нас выполнила своё задание и перешла на другой уровень. Счастливица!

А вот и мальчик! Он стоит и смотрит на меня, ждёт. Недавно он катался с горки, щеки его раскраснелись, шапка съехала на затылок, а варежки сплошь облеплены снегом. Он чувствует меня, ведь в этом возрасте все дети, как большое, не прикрытое бронёй недовольства и равнодушия, сердце. Он ловит меня ртом, но я уворачиваюсь и плавно приземляюсь ему на лоб, снова превратившись в каплю.

У мальчика рак первой стадии. Но он хочет жить. Он очень хочет жить! Кататься с горки зимой, а летом гонять с друзьями на велосипеде, собирать душистую землянику в баночку из-под майонеза, а потом с удовольствием есть бабушкины пироги, сочные, с хрустящей корочкой и земляничной начинкой. Ещё он любит землянику с молоком, любит плюшевую собаку с оторванным ухом. Любит, когда мама поёт колыбельную на ночь. Когда слегка касается его бровей и носа, приговаривая при этом смешную считалочку: «По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку — бух, а там сидит петух». А потом они весело смеются, заглядывая друг другу в душу. Мальчику нравится жить. И он не виноват в том, что давным-давно мама сказала в сердцах одному человеку: «Будь ты проклят, тварь! Рожу и воспитаю без тебя!». Тот человек сильно заболел через год, но мама об этом не знала. А мальчик всё знал. Ведь тогда он был внутри неё. И в тот день, когда мама бросила эти слова тяжелым камнем, он почувствовал, как что-то кольнуло под сердцем. Появилась маленькая черная точка. Но никто не заметил, пока ему не исполнилось пять лет.

Я счастлива! Так хорошо, что хочется петь, жаль, что снежинки не поют. И ангел, который отправил меня в это удивительное путешествие, тоже счастлив. Потому что добра в этом мире должно быть больше, хотя бы на вес слезы. Мальчик не делал выбор, у него нет кармических долгов, за которые он расплачивается. Болезнь досталась ему «в наследство». Из-за фразы, брошенной в гневе. Так бывает, но всё поправимо. Ведь скоро Рождество, и мальчик загадает самое сокровенное желание. И мама с папой тоже загадают. А желания под Рождество — исполняются. Если очень захотеть!

…Мальчик улыбнулся, шмыгнул носом и, махнув рукой неизвестно кому, побежал лепить снеговика с остальными ребятами. Дел было ещё невпроворот — снеговик, катание с горы, осада снежной крепости, да мало ли дел у пятилетнего мальчугана. А в воздухе, наполненном волшебством, носились миллиарды снежинок. Словно танцевали своеобразный, красивый танец. Танец жизни.

Судить нельзя помиловать

«Бомба» взорвалась. Под видом электриков в больницу проникли полицейские и установили в кабинетах «жучки». Папка с объяснениями допрошенных сотрудников на столе начальника ОБЭП росла, как тесто на дрожжах. В кабинетах главного врача и экономиста стоял сильный запах валерьянки и коньяка. Настолько сильный, что местные коты, гуляющие под окнами больницы, унюхав валерьянку, таращили глаза и жалобно орали. Заместитель главврача то и дело промокал салфеткой лоб и мелко трясся, читая уголовный кодекс с комментариями и подсчитывая срок наказания на калькуляторе. Главный бухгалтер в десятый раз писала заявление «по собственному желанию», не указывая дату. Сотрудники больницы роптали и надеялись на скорые перемены. Мучительное ожидание развязки давило всем на психику, даже пациенты, сидящие в очереди, вдруг ни с того ни с сего пререкались между собой и даже дрались. Ко всему прочему, гардеробщица зачем-то выкрасила волосы в сиреневый цвет. А ведь поначалу всё так хорошо начиналось…

В тот день главный экономист больницы №6 Мария Сергеевна влетела в кабинет главврача, как метеор. Глаза её лихорадочно блестели, волосы были слегка растрёпаны, а на щёках полыхал румянец. К груди она прижимала чёрную папку и калькулятор. Её появление было столь стремительным, что главный врач, по совместительству невролог, Казимир Петрович Перепутов, играющий в танки-онлайн под ником «Суслик — переросток», вздрогнул от неожиданности и с грохотом захлопнул крышку ноутбука. Убедившись, что ему ничего не угрожает, врач протяжно застонал, схватившись руками за голову — сражение было проиграно, что угрожало его рейтингу в игре. Его прокаченный, нашпигованный оружием танк, скорее всего уже разгромлен, и нужно снова начинать с нулевого уровня, покупать кристаллы и менять их на вооружение.

— Что с Вами, Казимир Петрович? — проворковала Мария Сергеевна, участливо поглядывая на огненно-рыжую шевелюру руководителя.

Врач хотел было разразиться гневной тирадой, но, увидев пышные формы экономиста, влажные губы и глаза, полные сочувствия, расслабился и сладострастно улыбнулся:

— Да так, голова слегка побаливает, наверное, к дождю. А что у Вас, срочное что-нибудь?

Мария Сергеевна, томно вздыхая, присела на краешек стула, раскрыла папку, положила рядом калькулятор и начала торопливо говорить:

— Вы знаете, я придумала одну интересную схему работы, совершенно легальную. Вы сами в прошлый раз сетовали про свою ипотеку, а мне хочется свой дом, соседи ужасно раздражают. И вот я что придумала…

Схема была просто гениальная — начислять сотрудникам завышенные премиальные, переводить им на карты, чтобы потом оговорённые заранее суммы сотрудники самостоятельно обналичивали и приносили в конвертах.

— И все будут рады, представляете! Кто же не любит деньги, особенно в кризис?! А деньги из конвертов будем делить поровну, как Вам идея?

Всё это время Казимир Петрович смотрел с вожделением на грудь экономиста, представляя себе невесть что и нисколько не вдумываясь в смысл сказанных ею слов. Его жена, работающая акушером-гинекологом, была женщиной умеренного телосложения и ничем примечательным не выделялась. Мария Сергеевна, заметив его пылающий взгляд, слегка зарделась и потупила глазки.

— Вы меня простите, не расслышал, — проговорил Казимир Петрович, пытаясь сосредоточиться. Отчасти ему это удалось.

Мария Сергеевна, оправившись от замешательства, повторила суть своей придумки и вопросительно посмотрела на шефа. На самом деле эту схему она придумала давно, но всё ждала случая. Был у неё один грешок — страх. С тех пор, как её мамашу, Глафиру Петровну Неумывакину, несколько раз судили за финансовые махинации, прошло уже немало времени. В самый последний момент адвокат выдавал какой-либо секретный финт, и до тюрьмы дело не доходило. Всё заканчивалось денежным штрафом. Уровень благосостояния семьи Неумывакиных был достаточным для того, чтобы оплатить услуги адвоката и выплатить штраф. Даже оставалось на несколько банок чёрной икры и бутылок коньяка — для снятия стресса. Все мамашины перипетии Мария Сергеевна сносила покорно, будучи уверенной в благоприятном исходе, но на самом дне её души копошился маленький паучок страха, который со временем подрастал. Хотя, нужно отдать должное этому паучку. Благодаря ему Мария Сергеевна проворачивала свои «дела» более аккуратно, так что комар носа не мог подточить, даже если бы очень захотел. На предыдущих рабочих местах всё обычно заканчивалось строгим выговором и заявлением «по собственному», но Марию Сергеевну это вполне устраивало. Поговорка «яблоко от яблони» прижилась в их семье крепко.

Казимир Петрович даже не догадывался о тёмном прошлом экономиста, ему было достаточно того, что она умела складывать, вычитать и умела разговаривать с людьми. К слову, под фразой «умела разговаривать» скрывался деспотичный и наглый характер Марии Сергеевны, привитый ей любимой мамочкой в детстве. Этот характер в нужное время умело скрывался под маской радушия и участливости, если бы только не холодный змеиный взгляд. Недаром коллектив больницы наградил её «ласковым» прозвищем — Бандерша.

— В принципе, нормальная схема, — сказал, немного подумав, Казимир Петрович. — Согласуйте с главным бухгалтером и вперёд!

Главный бухгалтер, узнав про операцию «по честному» сливу денег, сильно испугалась. Вероятнее всего, паучок страха, живший в ней, был на порядок крупнее паучка Марии Сергеевны.

— Вы вообще понимаете, во что меня втягиваете? Мои девочки ничего делать не будут! — кричала она так громко, что слышно было в самом отдалённом коридоре больницы.

— Давайте потише, Галина Ивановна, — сузив глаза, грозно приказала главный экономист. — Казимир Петрович дал добро, а Вы хотите нам всё испортить?

— Это называется коррупция, и статьи там соответствующие! — парировала главбух. — Вас, может, отмажут, а я непосредственно буду переводить деньги, на меня все шишки-палки…

— Да какие шишки-палки?! — грозно сверкнула глазами Мария Сергеевна, — Если хотите свою долю — так и скажите! Нечего пай-девочку из себя корчить!

— Вы понимаете, что у меня муж — судебный пристав?! Если что, то его попросту вытурят из органов! И как потом жить? На что?

— Вы так не волнуйтесь, Галина Ивановна, — экономист стояла до последнего, — Муж мужем, а Вы для себя решите — одна работаете или в команде? Как говорится, с волками жить… Подумайте хорошенько!

Экономист вышла, громко хлопнув дверью, словно поставила жирную точку под разговором. Главный бухгалтер думала пару дней, после чего согласилась, вырвав себе солидный процент.

Кроме того, к «делу» решили привлечь зама главврача — Льва Давыдыча Брезгунова, человека тучного и лысоватого. Кроме названных достоинств, заместитель был сладкоречив до безобразия. Где и как он настропалился так убалтывать — никто не знал, но все умело пользовались этим приобретённым инструментом в корыстных целях. Стоило только разгореться спору по поводу невыплаченной в срок заработной платы или нехватки лекарств, как тут же появлялся Лев Давыдыч и всех успокаивал, размахивая пухлыми ручками и изливая из себя тонны словесной воды. Демагог — это прозвище надолго закрепилось за замом, и менять его никто не собирался. Не было в этом нужды.

Наконец, схема заработала. Сотрудников обрабатывала сама Мария Сергеевна, не доверив никому это важное дело. В основном её доводы были неоспоримыми: хочешь денег сам — помоги другу. Колёсики завертелись, купюры сыпались как из рога изобилия, жизнь, однозначно, наладилась

Прошло два года. За это время Мария Сергеевна поставила на фундамент сруб нового дома, а Казимир Петрович купил себе домой самый навороченный игровой ноутбук и выплатил львиную долю ипотеки. Остальные подельники тихой сапой наполняли свои фарфоровые копилки, стараясь не светиться понапрасну.

Гром грянул совершенно неожиданно. В один прекрасный день Мария Сергеевна сильно расслабилась, позволив себе выматерить свою подчинённую — хрупкую девушку по имени Елизавета. Матерные слова были настолько «новые» и обидные, что Елизавета, недолго думая и находясь в «состоянии повышенного аффекта», написала заявление в отдел, который занимался расследованием экономических преступлений. На сером бланке она красивым витиеватым почерком расписала всю схему «круговорота денег» с указанием всех задействованных в операции лиц. Началось следствие…

Лев Давыдыч, слегка шаркая ногами и попеременно вытирая салфеткой шею, постучал в дверь главного экономиста и сразу же вошёл, притворив за собой дверь.

— Мария Сергеевна, надеюсь, что Вы за меня замолвите словечко? Всё-таки мы в одной команде и…

— Не паникуйте Вы так, Лев Давыдыч, — Бандерша смотрела на испуганного зама насмешливо, как смотрит мать на неразумное дитя. — Мы Вас в обиду не дадим.

— Премного благодарен, надеюсь на Вашу помощь, — Лев Давыдыч ушёл, всё так же шаркая и оглядываясь по сторонам — не видел ли кто его визита? Ему повезло наполовину, диктофон, спрятанный под столом экономиста, работал исправно, как молодой новобранец.

Начальник отдела по экономическим преступлениям Гришин Дмитрий Николаевич сидел у себя в кабинете и сосредоточенно листал пухлое дело. Всё было в порядке — свидетельские показания, фото-видео-аудио материалы. Завтра начнутся аресты. Зазвонил телефон. Дмитрий Николаевич взял трубку и услышал голос своего шефа из Управления:

— Здравствуй, Дима! Чем занимаешься?

— Здравствуйте, Пётр Тимофеевич! Готовлюсь к операции, как и договаривались. Завтра — арест. Что-то случилось?

— Случилось, Дима, случилось! Ты давай, сворачивай это дело с больничкой, поигрался и хватит!

— Как хватит, не понял?! Мы же всё обговорили…

— Это мы вчера обговорили, понял? А сегодня — другой приказ. Ты же подчиняешься приказам, верно?

— Я ничего не понимаю, Пётр Тимофеевич! Что происходит?

— Я тебе так скажу, Дима, ты зацепишь очень влиятельных людей, а им это неприятно, усёк? Так что завязывай с арестами, с больничкой этой… В накладе не останешься, не ссы. Местечко мы тебе тёплое подготовили в нашей Управе, начинай вещички собирать. Всё понял?

— Так точно. Значит, делаем «обратный отсчёт»?