Бесплатный фрагмент - Неприкаянные

Роб

Эйден Келли — следующий.

Крейг Томпсон был первым из списка. С ним уже покончено! Легко решенный и быстро закрытый вопрос. От его дома меня отделяла пара десятков футов… Никаких идиотских сомнений. Я остановился лишь потому, что ноги окоченели. Колени горели огнем, а пальцы задубели. Ноль жалости к мудаку! Я печалился лишь о том, что перед выходом на дело не выпил чашечку горячего шоколада с дюжиной тающих в кипятке маршмеллоу.

Задрот.

Такие, как я, любят, чтобы всё было разложено по полочкам. Рассчитать каждый шаг? Да как нефиг делать! План расположения комнат в однотипных частных домах района. Детали, разные там мелочи… Остальное, как говорится, дело техники. Томпсон. Его комната на втором этаже. Карабкаться по стене? Нет уж! Слишком много чести для него.

Дом.

Главный вход. Почти никаких заминок со вскрытием замка. Самодельная отмычка из толстой проволоки… Темная прихожая. Глаза после долгой ночной прогулки быстро привыкли.

Я хлопнул дверью так, будто пришел в гости к корешу после школы. Этим честно дал шанс на спасение шкуры борова… Слякоть на моих ботинках. Довольно громкое обстукивание обуви. Шарканье подошвами о коврик с надписью: «Добро пожаловать!». Радушный прием и поганый Томпсон со всей своей семейкой — нелепица, несовместимые понятия. Да уж! В отличие от них, я — благовоспитан. По этой причине не стал оставлять на паркете следов. А заодно и улик. Ох уж все эти чертовы манеры!

Тишина.

В ответ на шанс. Упущенная возможность. Дуболом-папаша, его затюканная женушка и двое отпрысков. Их крепкий сон… Сутулиться? Грызть от волнения ногти? Как бы не так! Сегодня ночь отказа от задротских привычек. Ночь похорон троих сволочей. И ботана, вечного лузера, который чертовски долго терпел!

Пустота.

Ни единой эмоции. Моя голова — одна из тех бутафорских тыкв, что грудой лежат на сцене во время спектакля к Хэллоуину. Овощи… Люди-невидимки, от таких не ждешь дурного. Зря! Я не собирался стучаться, протягивать хозяевам мешок для конфет и вопрошать: «Сласти или пакости?» Особенное «угощение» в нагрудном кармане давненько припасено…

Лестница.

Коридор. Настенный светильник. Он, как и я, был неисправен; одиноко мерцал в опостылевшей темноте. Его лампочка почти перегорела и одобрительно подмигивала мне. Я подмигнул в ответ. Коллеги по несчастью.

Дверь.

Табличка: «Убирайтесь! Мне не нужна ваша гребаная уборка!». Храп, доносящийся из глубины логова борова. Томпсону вторил из соседней комнаты его дуболом-папаша. Такой вот дуэт пивных пузырей… Незапертая дверь. Прекрасно! Меньше времени на возню.

Ария свиньи.

В исполнении Томпсона. Заливистое хрюканье. Он вбирал ноздрями затхлый, пропитанный потом воздух. Визжащий звук, исходящий из его приоткрытого рта. Будто резиновую детскую пищалку кто-то ему в глотку затолкал. Храп становился всё громче, а временной промежуток между выдохом и вдохом сокращался. Вот бы Томпсон насмерть задохнулся! Тогда часть «подарочка» можно было бы оставить про запас. Но нет, увы! Высшие силы не собирались делать за меня работенку. Хотя, казалось, что проще: один щелчок божественных пальцев — и готово.

Шоу.

Продолжение… Я даже улыбнулся. Внутренний поросенок Крейга, видимо, учуял нутром, что вот-вот отправится на убой. В отличие от самого Томпсона. Инстинкт самосохранения? Такие, как боров, считают, что подобные штуки в жизни ни к чему. Очень зря!

Подушка.

Видимо, взятая с дивана в гостиной. Она валялась на полу возле лежбища. Уродливая бахрома, мелкие, пестреющие надписи «Чайная пауза» в лже-английском стиле… Не время для пауз. Поскорее свалить из вонючего свинарника Томпсонов. Я плавно достал из нагрудного кармана дремавшего приятеля. Шестизарядный красавец триста пятьдесят седьмого калибра. Почему-то вспомнил, что этот мой приятель родом из штата Коннектикут. Не доводилось там бывать. Ну и ладно…

Три шага.

Кровать Томпсона. Я резко прижал подушку к его рылу. Внутренний поросенок успел лишь сдавленно взвизгнуть. Громкий хлопок — и маленькое дымящееся отверстие!

Роб

Уже почти на месте…

Еще один квартал. Затем повернуть направо. Эйден Келли — второй в списке. И ему явно не понравится мой далеко не дружественный визит. Внутреннее волнение, покалывания по телу? Да, так и есть, но никакой дороги назад!

Сатанинская ночь.

Густая, черная… Ночь моего рождения. Моего восемнадцатилетия. Неплохой возраст, чтобы начать жизнь с чистого листа, не правда ли?

Поздравления.

Обычно это какие-то добрые слова и вручение подарков. Тусовки с друзьями, посиделки с одноклассниками… Не мой случай. Кожаный блокнот от отца в серой оберточной бумаге. Он так меня и не простил. Уехал в командировку в Айову, сухо попрощавшись напоследок. Традиционный лимонный торт от мисс Эркин? Нет уж! Я запретил ей организовывать праздник. Обиделась она? Да и хрен с этим! У меня была куча поводов отметить событие по-особенному, классно, с огоньком. Под оглушительные хлопки с чарующим ароматом пороха.

Блокнот…

Цвета собачьего дерьма. И подожженное собачье дерьмо в пакете перед главной дверью — вот что мне оставили «милые» одноклассники. Каждый чертов год одно и то же: вонь на весь дом. Дом, где и так затхло, тошно. Особняк, набитый дорогим, ненужным мне старым хламом.

«Прощай-прощай, детка, детка, прощай…» — весь день тихо напевал заевшую в голове песню.

«Прощай-прощай, детка, не заставляй меня плакать». Группа Bay City Rollers. Да уж! Сладкая «детка» Эйдена Келли… Третья и последняя в списке. Мой десерт…

Пальто.

Шикарное, из мягкой теплой шерсти. Приготовленное заранее. Когда отец заказывал его для меня в ателье, он, верно, и подумать не мог, что внутренний карман шмотки вскоре станет вместилищем ада. Не даром оно прошито темно-красными нитками. А вообще, в том был заложен совершенно иной символизм. Вшиты долбанные семейные ценности.

Комбинация.

Не с первой попытки мне удалось набрать правильную. Пальцы плохо слушались из-за вполне оправданного волнения. Зря всё-таки отец не поменял код. 171170. День моего рождения. Очень опрометчиво — именно для него. Я немного повозился с чертовой железной коробкой сейфа, чтобы добраться до другого железного механизма.

Револьвер.

Отцовский кольт «Питон». Чудесная, по-своему изящная вещь. Некий музыкальный инструмент. Да уж, быстро же, однако, я научился на нем играть! Вошел во вкус, наслаждаясь закладывающей уши музыкой. Револьвер и правда отлично поместился в нагрудном кармане пальто. Его металл холодил сердце, не давая главной мышце слишком сильно колотиться…

Двор.

Там было свежо и тихо. Ночные заморозки. Дорожки, покрытые тонкой коркой льда. Я намотал шарф, поправил шапку и сделал шаг к тяжелым кованым воротам, отделяющим вечно сонный фамильный особняк Грэйвзов от чертового остального мира. Абсолютный ноль эмоций. Отец, прислуга, соседи, знакомые — всех их в адское пекло!

***

Вот и пустынная улица с темными мрачными деревьями. И такая долгожданная, приятная тишина…

— Никаких чувств,

Никаких чувств,

Никаких чувств,

К кому-то другому… — тихо напеваю песню.

Группа Sex Pistols. Обожаю! Эх, жаль только, что нескоро смогу послушать их музыку…

Забавно.

А ведь буквально недавно, топая к дому Крейга Томпсона, я размышлял о других вещах. Первое: зря затянул со сдачей экзамена инструктору по вождению: на тачке было бы куда быстрее. И второе: чем же сейчас, пока я в пути, эти два мудака занимаются?

Боров-Томпсон наверняка готовится ко сну. У таких, как он, свои ритуалы: смятая огромной ручищей пивная пива, брошенная под кровать. Журнал с порнухой. С Эйденом Келли всё сложнее… Он ведь эстет с совершенно иными развлечениями.

И ведьма Франк.

Со своими черными ритуалами. Чертов десерт! Красивый снаружи, но пропитанный сильным ядом… Когда я проходил мимо ее дома, промелькнула еще одна мысль: может, всё-таки не тратить время, делая потом крюк от дома Келли? Вроде как сейчас ведь по пути?

Нет!

Она достойна того, чтобы разобраться с ней в последнюю очередь.

Мэй

В машине жарко, как в преисподней. Личной преисподней для случайно выжившей в ночь убийств… Снять бы куртку или приоткрыть окно? Нет, никаких лишних движений. Никакой энергии во мне. Сижу и прею дальше.

Отец за рулем, мама — рядом, на переднем пассажирском. В салоне разит успокоительными. Запах лекарств, который, наверное, стоит в частном доме престарелых «Тихий уголок» на окраине Майнсити.

Моя зависть к старикам, потому что их жизнь почти прожита? Потому что им не надо думать о том, как бы побыстрее сдохнуть? Да, так и есть, им действительно повезло.

Стоящая тишина в салоне… Беседы родителей со мной? Бессмысленная штука. Мой острый как нож язык, грязные ругательства, хлесткие фразочки — всё это в прошлом. После кошмарной ночи я, Мэйси Франк, потеряла способность говорить.

Капли и запотевшее стекло. Майнсити, родной городок. Он — старик, который получил письмо. Конверт с небрежно шлепнутой печатью почтового отделения штата Миннесота. А внутри — некролог…

Отныне — ни единого яркого пятна вокруг. Мое детство… Калейдоскоп с цветными стеклышками. Кажется, эта игрушка мне наскучила, поэтому отдала ее сестренке…

Джинн. Джинни. Джинни-Колокольчику.

Мне четыре года с небольшим… Ее рождение и моя радость. А еще — убежденность в том, что все девочки с именем Джинн имеют магические способности. Лет до шести в это искренне верила. Почему? Да дядя Эдди тогда наплел про джиннов из бутылок, три заветных желания и счастливые имена.

Где теперь тот калейдоскоп? Гниет на помойке или пылится в одной из коробок на чердаке дома дяди? Разницы нет. Мой новый калейдоскоп с осколками трех цветов: бурого, серого и белого — в такие тона теперь окрашено всё вокруг.

Отчаяние и горе этих дней и ночей… Гостевая, а не моя комната. Место, где редко оставался даже кто-то из знакомых или родственников. Мой беззвучный, сдавливающий грудь рев. Мокрая от слез подушка. Подъем с постели только для того, чтобы сходить попить или в туалет. И так — до сегодняшнего утра, 21 ноября…

Вспышки и бесконечно повторяющиеся кадры… Ночь ада. Я ведь обещала прийти в одиннадцать? Как обычно, не сдержала слово. У Эндрю Вульфа время течет иначе. Была половина первого или около того. Мутное состояние по пути обратно из-за выкуренной травы.

Изгородь, а за ней — мой дом. Территория, куда не хотелось возвращаться. Боковая калитка. Мысли о Джинни. О том, что эта дурочка наверняка не спит. Лежит в моей кровати и дуется на меня.

Громкий хлопок! Я вздрогнула. И застыла как вкопанная. Первая мысль: в доме взорвался газовый баллон. Несколько мгновений тишины…

И душераздирающий женский крик!

Я рванула к дому.

Ноги разъехались на льду. Падение корпусом вперед. Кожа на ладонях тут же загорелась, а коленки под джинсами больно саднили.

Порог, дверь. Ключи. Сумка! Она осталась лежать там, на жухлом газоне. Выругавшись, я побежала обратно. И снова чуть не навернулась.

Выпотрошенная Прада. Связка ключей с брелоком в виде расписной мексиканской черепушки. Прощальный «подарочек» от Хесуса, оставленный в моем школьном шкафчике. Глупая угроза. El Dia de Muertos. Мехико и «Парад Катрин» — Роб хотел съездить туда…

Темнота в гостиной. Надрывный плач, доносящийся со второго этажа. Тетя Лиза. Что с ней произошло?

Лестница, коридор…

Шок!

Открытая дверь в мою комнату. Внутри, в полутьме — мрачные силуэты. Кто-то склонился над постелью… А фоном — папин голос, доносящийся из родительской спальни. Он как-то сдавленно, но сосредоточенно диктовал наш адрес по телефону.

Моя комната несколькими часами ранее…

Сборы к Эндрю Вульфу и попутная перепалка с Джинни. Она просила, нет, умоляла взять ее с собой! Потом затребовала, чтобы я и вовсе никуда не ходила; осталась с ней, чтобы болтать, делиться глупыми секретиками. Я не могла, просто не могла выполнить ее просьбу… Мне требовалось как-то отвлечься от мыслей об Эйдене Келли. Слишком большой соблазн увидеться с ним. Нет, этого не будет ни при каких обстоятельствах, поэтому срочно забыться в гостях у Эндрю!

Итог разговора на повышенных интонациях с сестрой: «Детство закончилось, если ты не заметила, Колокольчик, повзрослей уже!» — кинула я в раздражении. А она послала меня на хрен.

Взять ее с собой потусоваться? Да легко! Например, на посиделки с подружками. Но у меня их нет, а притон Эндрю Вульфа — не лучшее место для таких девочек, как Джинни.

Самое пронзительно-печальное, что дядя Эдди, вообще-то, не планировал ночевать у нас. Даже такси уже вызвал. Остаться его уговорил папа, потому что тетя Лиза и мама накидались белым вином за семейным ужином и никак не могли вдоволь натрепаться.

Классные новости с ночевкой — восторг Джинни. Она тут же предложила устроить пижамную вечеринку. И получила мой жесткий отказ, боже!

Теперь всё это уже неважно…

Бурое пятно на топорщащемся одеяле в моей спальне. Что было дальше? Лишь какие-то обрывки в памяти… Заунывный гул сирен. Белый снег неслышно падал на фоне дымчатого неба. Копы, машина скорой. Дребезжащая каталка. На ней — бурый чехол, похожий на желчный пузырь выпотрошенной рыбы. Пара медиков толкали жуткий транспорт к открытым задним дверям скорой. И…

Пришедшее, наконец, чудовищное осознание: Колокольчика больше нет!

Я вздрагиваю. Уже подъехали, боже? Ноги ломит и сводит от голеней и до щиколоток. Вдруг чувствую прикосновение к плечу. Да, это папа мягко дотронулся, окончательно выдернув меня из состояния мучительного забытья.

— Как ты, милая? Ты точно решила?

Киваю папе в ответ и тут же фокусируюсь на резиновом коврике с логотипом «Мерседес»… Мама сухо закашлялась. Ее пальцы тянутся к ручке. Да уж, маникюр у нее, как обычно, превосходен. Никаких обгрызенных в волнении ногтей. Всегда идеальная прическа и осанка.

Поток свежего воздуха проникает в салон с ее выходом. Мне зябко…

Какой-то звук? Да, точно, это звук поворота колесика зажигалки. Горько потянуло табаком. При мне мама никогда не курила. Но сегодня день открытой демонстрации дурных привычек. И день…

Похорон.

Папа выходит и огибает машину. Открывшаяся дверь и протянутая мне рука. Папина ладонь теплая, а вот пальцы — ледяные… Внутри меня — пустота. Все слезы уже выплаканы.

А вон там, поодаль, вход на территорию городского кладбища, где собралась куча народу. Плевать на них всех. Причудливые трещины на кладбищенской ограде — вот что действительно привлекает внимание.

Когда шлялась здесь с Дареном последний раз? Лет семь назад? Кажется, мы хотели пощекотать нервишки. Но при свете дня тут оказалось неинтересно. Какой-то музей под открытым небом. С чужими, навсегда уснувшими людьми — его экспонатами…

Блин! Мама пытается взять меня под локоть. Отстраняюсь, сую руки по карманам. Мы начинаем приближаться к мрачной толпе, под противный хруст мелких камней под моими подошвами. Людская масса — большое черное пятно с вкраплениями белых лиц. Это монстр-пожиратель душ. И вот-вот чудовище откроет пасть, покажет ряды гнилых зубов и с глубоким зловонным вдохом втянет вновь прибывших. Даже костями не подавится. А бледные лица фантомов расплывутся в улыбках и бесшумно расхохочутся. На том свете всегда рады новеньким.

Я только «за». Ни одной причины продолжать жить…

***

Мы — часть монстра. Сколько же отверстий для шнурков на моих дизайнерских дымчато-серых ботинках? Девять с одной стороны, девять — с другой. Умножение на два. Сколько это? Дурацкое умножение, терпеть его не могу.

Восемнадцать… Да, их восемнадцать. Как раз мой возраст, где годы — черные дыры, сплетенные меж собой тугим шнурком.

Втягиваю ноздрями вовсе не свежий, а какой-то прелый воздух. От стоящих рядом мужчин разит потом, и он перебивает утонченный звук маминого парфюма.

— Пойдемте? — предлагают из толпы.

Негромкие переговоры людей…

— Надо дождаться, нехорошо это, — возражает кто-то.

Звук скрежета гравия? Да, он исходит со стороны небольшой парковки. Подъехавший Линкольн Картье, мать твою! Мэр Ллойд собственной персоной!

Так вот кого ждали лизоблюды, ага-ага, теперь дошло наконец. А этот высокопоставленный урод даже сегодня прибыл с опозданием. Демонстрация статуса у него такая, сто процентов.

***

Движение колонны… Тут так тесно и совсем нечем дышать. Впереди — непроглядная чернота траура на фоне крика воронья.

Территория старого городского кладбища. Кованые ворота. За ними — могильные плиты и надгробия. Новые ли, старые — все когда-то были заказаны в похоронном бюро Грэйвзов. Дональд — отец хладнокровного убийцы.

Три новых камня с именами, датами рождения и смерти, должно быть, единственные, что куплены в другой конторе ритуальных услуг.

Родители чуть ускорили шаг. Есть возможность незаметно выбраться из толпы. Немного притормаживаю. Панорамная картина. Спины горожан какие-то сгорбленные, сутулые. Один мэр Ллойд гордо возвышается над всеми. Вышагивает в самом центре колонны. Его бурую шляпу с полями опоясывает переливающаяся серая лента. Ниже — кусок белой шеи и меховая оторочка дорогущего пальто…

Путь до ада довольно короток, и люди, идущие впереди, уже смешались с частью горожан, что прибыли к месту проведения церемонии раньше.

«За что?» — доносится чей-то крик. Это вопрос в глубокую бездну, в никуда.

Я зажмуриваюсь, ощущая, как челюсти сводит от боли и покалываний. Обезумевший Роб. Он, Келли, я — все мы безумцы.

Дядя Эдди и тетя Лиза где-то там, у места прощальной церемонии. Как смотреть им в глаза, боже?!

А может, бежать? Добраться до трассы и поймать машину. Уехать навсегда, исчезнуть. Раствориться в Мексике или Канаде?

Тут незаметно подошедшая мама берет меня за запястье. Каким-то своим от природы въедливым и подозрительным нутром она почувствовала этот мой порыв с бегством. Но я не оказываю ей никакого сопротивления, пусть ведет меня прямо в чистилище. Я заслужила самого худшего. Заслужила существование, что хуже смерти!

Мрачное кольцо из людей и припорошенная снегом белеющая полянка по центру. Три могилы — три гроба. Лакированный ящик с закрытой крышкой — там Томпсон с огнестрельным в голову.

Не смотреть. Не смотреть на Джинни! На кого угодно, только не на нее…

Тягостная, совершенно нестерпимая атмосфера. Плач, стоны, женские причитания.

— Будь ты проклят! Гори в аду! — пробивается через гул низкий мужской голос.

А закашлявшийся пастор уже готовится к слову.

— Братья и сестры! В это тяжелое время мы должны найти утешение в любви и заботе друг о друге. Господь милостив. Помолимся вместе за души почивших…

Бессмысленные слова в пустоту. Так же, как и вопрос «За что?». Если б Господь правда был милостив, то сейчас родители оплакивали бы…

Меня!

Мэр Ллойд потирает руки, облаченные в дорогие кожаные перчатки. Неужели уже успел подмерзнуть, сволочь поганая? На его идеальном кашемировом пальто ни единого катышка. Наверное, и ботинки блестят, хоть жмурься. Такие, как он, всегда выходят чистенькими. Даже с кладбища. Черт с ним! Но где же отец Эйдена Артур Келли?

Ах да, кажется, говорили, что его разобрал инфаркт. Но мама Эйдена. А она где? Она ведь должна была прийти?

Могила Келли. Он, боже! Темно-серый элегантный костюм, сложенные на груди руки. В моей груди щемит от боли! Ему ведь, как и мне, всего восемнадцать. Слишком мало. Слишком много…

Женщина со светлыми волосами. Явная схожесть с Эйденом. Его мама, точно! Ее придерживают под локти двое мужчин. Должно быть, какие-то родственники или знакомые. Изнеможденное лицо этой немолодой женщины с абсолютно пустыми светлыми глазами. Она — тихий, безропотный призрак, который не умеет ни кричать, ни издавать стоны горя. Она — символ принятия всего, жизни в тяжелейшей депрессии с неумением постоять за себя…

Что?! Лицо дяди Эдди на расстоянии в несколько дюймов! По моему телу катится крупная дрожь!

Господи, забери меня! Дядины глаза какие-то чужие, блестящие и полоумные. Он — незнакомец со щетиной и взъерошенными волосами, и с крепким запахом перегара изо рта.

— Джинни хочет с тобой попрощаться, Мэй, — произносит он еле слышно сухими губами.

Боже, «попрощаться»! Он говорит о ней, будто о живой!

Господи! Он тянет меня за рукав куртки. Хочет, чтобы я подошла к гробу. Только не это!

Эйден! Смотреть на тебя. Только не влево… Наши неправильные, сложные отношения… Но почему ты кажешься таким щуплым? При жизни ты был выше и гораздо красивее. Мечта любой девчонки.

Головокружение, гул в ушах. Размытые силуэты. Шаг за дядей, второй, третий… Тепло! Чуть колючая ткань пальто и цитрусово-табачный аромат. Папа! Его защитные объятия. Он почувствовал, что я могу не выдержать прощания. Не дал брату утянуть меня в ад. И дядя отпускает рукав куртки.

— Прошу, минуточку! — звучит не к месту бодрый и какой-то деловой голос на фоне низкого гула скорбящей толпы.

Что происходит? Отрываюсь от папы. Помощник мэра знаками пытается утихомирить людей. Мэр уже занял место пастора и достал бумажку. Он явно собирается толкнуть речь.

Часы, мать твою! Ллойд украдкой глянул на часы? Сволочь, тварь! Для него похороны — очередное мероприятие, на котором надо появиться для галочки, а затем побыстрее унести отсюда задницу — вот что он в действительности хочет.

Тишина. Толпа уже готова слушать ублюдка. Меня наполняет такая ярость, что зубы, кулаки машинально и одновременно сжимаются! А Ллойд откашливается. Открывает рот:

— Сегодня мы…

Хлопок в ладоши. Еще хлопок! Мои аплодисменты, адресованные ему. Браво-браво!

Толпа ахает. Отлично! Удалось привлечь всеобщее внимание. Мэр замирает с округлившимися глазами… Шаг, еще шаг к нему. В моих до того ватных ногах появляются силы.

Я хлопаю до жжения в ладонях! А Ллойд начинает пятиться. Еще мгновение, и он смоется? Ну уж нет! Беру разбег, чтобы преодолеть несколько футов.

Еще… еще…

Испуганная физиономия мэра совсем близко. Проклятье! На самом подступе кто-то хватает меня сзади, за куртку. Это его помощник? Поздно, урод!

Прижимаю язык к верхнему нёбу, втягиваю глоток воздуха ноздрями и… делаю плевок!

Четко в цель! Прямо в морду Ллойду!

Роб

Звук?

Сирены полицейской тачки? Накидываю мешок на плечи. Убраться отсюда, да поскорей. Копы. Та еще у них работенка. Нервная. В любой момент могут звонком выдернуть из теплой постели, чтобы оформить три трупа. Мда-а-а! Город еще не скоро оправится от шока.

Лузер.

Роб. Роберт Грэйвз. Он умер во мне быстро, в одно мгновение. С третьим выстрелом. Слабак, трус, ничтожество. Он ничего не понимал в жизни, не мог постоять за себя. Отныне остался лишь безымянный Я. И шестизарядный кольт «Питон» триста пятьдесят седьмого калибра. Три пустые гильзы — да три мертвеца.

Черт!

Не слова, а прям блестящий монолог для героя спагетти-вестерна. Поединки, возмездие и смерть. Лузер не любил кино такого жанра. Разве что «Хороший. Плохой. Злой», и то из-за Туко в исполнении крутого Илая Уоллака.

Особняк.

Фамильное гнездо Грэйвзов. Наведался туда прежде, чем отправиться в дальнюю дорогу. Ноль сложностей с попаданием внутрь. Ключи Грэйвза в кармане его дурацкого дорогого пальто. Старая прислуга мисс Эркин. Грэйвз дал ей выходной. Ну как дал, потребовал убраться вон!

Пустой дом и быстрые сборы. Кабинет мистера Дональда Грэйвза. Ох и орал он тем проклятым днем на опешившего Лузера! И поделом ему. Тот слабак еле сдержался, чтобы не пустить от обиды слезу. Ладно, хрен с этим…

Деньги.

Одна из очень-очень важных вещей. Сейф. Кажется, папаша Грэйвза при случае любил сумничать: «Деньги — это всего лишь резанная бумага. Единственное, что есть хорошего в финансах, — приобретение новых возможностей». Да уж! Может, сноб ничего и не смыслил в жизни, но в этом как раз оказался прав. Примерно сто тысяч долларов в вещмешке. Этот груз мне точно не в тягость. Надеюсь, папаша Лузера не против того, чтобы подарить кому-то «новые возможности». Особенно учитывая тот факт, что он был скупердяем.

Духота.

Гостиная. Мисс Эркин явно разжигала камин, чтобы выгнать из дома сырость. Всё такое знакомое Лузеру и совершенно чужое мне. Ни одной причины задерживаться дольше положенного. По приезде из Айовы его папашу ждет сюрприз. Да не один…

Соблазн…

Эх, да с такими-то деньжищами можно и катер купить. По речным артериям пересечь границу с Канадой, а затем добраться до Аляски. На Аляске обитают исключительно конченные психопаты. Ни один нормальный человек добровольно не согласится жить в таком климате. Очень подходящее место для меня… Стоп-стоп! Есть план, и его надо придерживаться. Копы первым делом свяжутся с погранслужбой. Психология беглых преступников, убийц. Смыться из страны с кучей налички. Тем более что до границы с Канадой рукой подать. Рискнуть и быть пойманным? Как бы не так!

Вещи.

Немного съестных припасов. Бутылка воды, пара коробков спичек, взятых с каминной полки, и механический фонарик. Удочка и упаковка ячменя для наживки. Найденные в хозяйственной пристройке старая дубленка и эскимосские унты дворника и по совместительству садовника, мистера Фиджи.

Гараж.

Канистра бензина для чертового Кадиллака папаши Грэйвза. Горящая спичка…

Старый особняк со всем нажитым барахлом полыхнул мгновенно! Воистину прекрасная, чарующая картина! Лузер бы ее точно заценил!

Мэй

Прощание папы с мистером Ченом и их рукопожатие. Мозгоправ пытается изобразить сочувствующую мину. Брехня! Ему охота побыстрее избавиться от семейки Франков. Убрать мое «досье» подальше в шкаф и забыть, как страшный сон.

Еще бы! Внимание назойливых писак из газет, расспросы местных… Даже рюмочку вечером после работы спокойно не опрокинешь в баре. Какой-нибудь подвыпивший тип наверняка полезет: «Слышь, мистер Чен! А что там с этой полоумной?» Врачебная тайна, но кому какое дело?!

***

Наконец-то путь на парковку…

Я была частым гостем в кабинете Чена, но это, слава богу, последний мой визит. История с клиникой для наркозависимых «Спирит-Форс», затем погром и, наконец, плевок в физиономию мэра.

Словом, Чен очень от меня устал. Да уж, другие его пациенты куда менее буйные. Семейные дрязги, депрессии всех сортов, подростковые комплексы, неудачи с личной жизнью или карьерой и прочие проблемки…

Мда! Таким, как я, и правда место в психушке на принудительном лечении. И это вопрос решенный. Я только «за». Заслужила!

Папа спрашивал Чена про вариант домашнего лечения. Нет, ни за что! По городу бы пошла волна возмущения. Как это, посмевшая выжить агрессивная психопатка — и не взаперти?! Мало ли, еще укокошит кого-нибудь.

К тому же мамина изгаженная репутация. Одно дело — сочувственные взгляды из-за больной дочери в окружной больнице, а другое — осуждающие из-за того, что психованная девчонка нежится в теплой постели в своей комнате. Ну и вкусная еда, красивая одежда и всё такое…

Теперь мамина жизнь и так без званых вечеров и дружеских посиделок. Ее подружки, светские дамочки. Они наверняка уже намекнули, что отныне никакого членства в женском клубе, никаких мест в попечительских советах.

Ну а мозгоправ с упорством следователя пытался выяснить, почему я плюнула в харю мэра. Даже карандаш с блокнотом подсовывал, когда отказалась кивать «да» и мотать головой «нет». Он называл произошедшее «инцидентом». Терпеть не могу, когда люди не называют вещи своими именами!

***

Наша машина, пассажирское сиденье. Я не пристегнула ремень. На фиг безопасность!

Всего один день на сборы, нет… целый день. И тоскливая ночь, а утром — госпитализация. Никакого понимания родителей, как себя вести сегодня. Делать вид, что всё путем? Плакать горючими слезами? Нет! Я знаю, что в моем родном доме будет стоять гробовая тишина. А вечером состоится последний ужин из нескольких блюд. Что-то такое, привычное. Стейк из лосося с горошком для мамы, бефстроганофф для папы, паровые овощи и яблоко — для меня.

Ну а у меня несколько простых желаний — побыстрее собраться, запомнить каждую мелочь в любимой комнате. Прощаться с ней, словно с лучшей подружкой. Репродукция Энди Уорхолла с английской королевой Елизаветой над косметическим столиком, облепленным яркой жвачкой. Справа — стеллаж с разной мелочевкой. Старые девчачьи шкатулки с коллекцией украшений. Напротив — классический шкаф-гардероб до потолка. Я выкрасила его самой дешевой, ультра-черной краской на масляной основе. Блистательная вещь!

И, наконец, стены, оклеенные страницами из женских журналов моды 60-70-х годов. Выкройки нарядов и домоводство. Куча благовоспитанных элегантных дамочек в кринолиновых юбках и на каблуках. Лоснящиеся, безупречные жены в фартучках. То был демарш в сторону мамы. Два года назад она хотела навязать стильный, в ее понимании, ремонт. Каталоги с мебелью для «молодой современной леди» подсовывала. Это назло ей накупила журналов на гаражной распродаже и сделала свой «дизайн». На, мол, смотри, мать твою! Будто не понимаю, кого ты хочешь из меня вылепить.

Папа тогда остался в восторге от моего творчества, хоть и вида старался не показывать. Но за черный шкаф ради приличия немного поругал…

А еще — по приезде прилечь на мою постель, где не было парней. Кровать с балдахином сложного, насыщенного цвета фиолетовой сливы с розово-зелеными бочками. Моя обитель. Спроси сейчас: в каком стиле она, моя комната?

«Гранж». Надрыв. Пренебрежение правилами и устоями. Одинокий, но громкий протест.

Роб

Лес…

До плотины «Левингтон» топать примерно полмили. И мой следующий ход? Да уж, скоро копам будет подкинута новая головоломка…

Странный звук.

Большая ночная птица вспорхнула и исчезла в вышине. Должно быть, это филин. Однажды, когда Лузеру было лет восемь, он прогуливался в парке. Внезапно откуда-то сверху донесся истошный крик. Он глянул наверх, и в его лицо полетели еловые иглы. Прямо над ним, между деревьев, пролетела невероятных размеров сова. Ее гнало черное вороньё. «Подло лезть в гнездо к лесной красавице, да еще средь бела дня, когда та спит. Будь у меня пистолет, я б перестрелял свору к чертовой матери!» — шептал он в досаде. Мда! Револьвер-то у отца Лузера уже тогда дремал в сейфе, а вот смелости «одолжить» его, чтобы пригрозить пару раз мудакам в школе, — не нашлось как-то…

Дональд Грэйвз.

Его прозвища. Дракула, гробовщик, могильщик. Ну а по факту, владелец компании ритуальных услуг на территории нескольких северных штатов. Его особняк — фамильный склеп с нажитым старым барахлом — всё теперь превратилось в тлеющие угли.

Громадное пепелище, запах гари, пожарные машины. Ахи и хватания за сердце мисс Эркин. И ни единого следа того, что деньги украдены. Побольше бензина, незапертый сейф. Языки пламени в рабочем кабинете. Ну и горсть пепла, оставшаяся от каких-то важных документов и «денег».

***

Передышка…

Вот и упавшее когда-то дерево. Его толстый ствол еще долго будет гнить. Несколько лет, может, даже десятилетий. Люди превращаются в труху куда быстрее. Всё правильно. Они не берегут природу и молятся своим богам. Но фишка в том, что небожители не любят людей. Требуют от них лишь послушания и соблюдения универсальных правил. Ну и плевать. Буду жить по своим, первобытным законам…

Книги.

Музыка, кинематограф. Да уж! Чего-чего, а этого будет недоставать. Человечество напридумывало кучу разных способов развлекаться. В основном очень дрянных, но, конечно, случается, попадаются и ничего. Одна книга, одна видео- и аудиокассета. Что бы выбрал? Ну, тут наши вкусы с почившим Грэйвзом совпадают:

Фильм «Brazil» Терри Гиллиама.

Альбом «Scary Monsters» Дэвида Боуи и одноименная любимая песня. Лузеру в последнее время больше нравилась композиция «Because you’re young».

Ну, и книга. «Множественные умы Билли Миллигана» авторства Дэниела Киза.

Миллиган.

Многоликий человек. Исключительный. Куча личностей, живущих в одной телесной оболочке. Это же надо было Лузеру напороться на подобную сущность… Ведьма Франк. Вечно в разных образах. Вечная скука и безудержное веселье. Зря Грэйвз сдуру одолжил ей книгу. Она не привыкла возвращать долги…

***

Плотина?

Вот и она, отлично! Малая ГЭС «Левингтон» и водохранилище. Древняя рухлядь тридцатых годов постройки. Точная высота — сто десять футов. Жаркие споры вокруг закрытия махины. Зеленые активисты, шумевшие чуть ли не с десяток лет. В итоге — штраф владельцам компании и нерентабельность. И если бы не летние тусовки маргиналов и «экскурсии» чудаков, то здесь бы уже всё давно поросло травой.

«Левингтон».

Еще и магнит для влюбленных и самоубийц. Влюбленных самоубийц?

Бред!

Я не влюблен. И я не самоубийца. У меня иная цель. Избавиться от последнего, что объединяет с Грэйвзом, а заодно немножко запутать копов и выиграть время.

Ржавая лестница.

Опасная такая, черт! В любой момент держащие конструкцию ржавые болты могут вылететь из облупившейся бетонной стены. Делаю глубокий вдох. Хватаюсь за холодное железо.

Выше. Еще выше… Всё будет окей! Сегодня — мой день. День больших дел и невероятного везения.

Кривотолки.

Местные считают плотину дурным местом. По слухам, первым здесь покончил с собой один мужик по имени Альфред. Или просто «Альфи-Половинка». Он вроде был дальнобойщиком. Колесил по Штатам, пока однажды не двинулся умом. Купил Альфи в строительном магазине то ли пилу-ножовку, то ли бензопилу и отправился на ферму к бывшему однокласснику. Прикончил его из дробовика, затем распилил тело ровнёхонько посередине и оставил на месте убийства записку. Типа приятель отбил у него в старших классах любимую девушку, его единственную любовь. Его половинку. Мда! Странные, бывает, мысли приходят людям в больные бошки. Зачем мудрить? Море кровищи, кишки, возня и пустая трата времени. Месть — есть месть. Простое действие без каких-либо извращений.

***

Цель близка!

Главное, половчее схватиться за округлые поручни. Чертов школьный бассейн — похожие были там. Но тут прямоугольные крепежи совсем плохи. Я сглатываю. Тревожно, черт! Вот и толстые дуги… Противный скрип. Скорее, скорее… Есть! Вот и край бетонной площадки.

Вещмешок.

Что ж, к делу! Швыряю ботинки вниз, в стоящую воду. Дубленка скинута, теперь — пальто. Аккуратно раскладываю на бетоне. Внутри дорогой вещи, на подкладке, бирка: «Р. Грэйвз. Ателье „Мейер и Левин“».

Готово! Надо убираться. Спешно одеваюсь. Вещмешок на плечах. Приближаюсь к лестнице.

Сделать первый шаг в пропасть всегда труднее всего сделать. От этого ощущения холодные мурашки бегут по спине, а на лбу уже выступила испарина. Глубокий вдох… Ну, погнали!

Снова скрип.

Черт, чер-р-рт! Бетонная серая мука сыплется из отверстий ржавых болтов. Премия Дарвина серийному убийце за самую нелепую смерть. Смешно даже!

Пальто…

Важная улика. Копы. Следаки. Их версии, поиски следов ДНК. Во внутреннем кармане обнаружится любопытная вещица. Типа предсмертная записка. Одно короткое предложение: «Я не раскаиваюсь». Уж что есть, то есть: ноль мук совести из-за тех трех мразей. Ладно, хрен с этим…

«Мейер и Левин».

Двое еврейских портных, прибывших в эти края одновременно с Грэйвзами. Хочешь не хочешь, а когда семейство живет на одном месте больше двух сотен лет, возникают разные традиции. Байки о жизни предков. Как с этим чертовым пальто. Отец Лузера на День благодарения рассказывал одну и ту же историю. Конечно же, поучительно-назидательную.

Семейная легенда.

Жили в стародавние времена Грэйвзы. Нищета. Скотские условия. Отец семейства по имени Патрик и два его старших сына — все скончались в один год от лихорадки или, может, тифа. Тогда люди вообще мерли, как мухи. Осталась вдова с последним сыном и тремя мелкими дочерьми. Звали того парнишку, ясен перец, Дональд. В общем, ничего не оставалось тому бедолаге-предку, как устроиться на кладбище. Могилы копать. Грэйвзы были такими бедными, что не могли позволить себе купить нормальную еду и одежду. Ходили в лохмотьях. Поэтому этот Донни даже зимой работал в одном свитере. Зато он оказался очень усердным, работящим. В день семнадцатилетия начальник того кладбища подарил ему старый поношенный китель. В те дурацкие времена это считалось великой щедростью, потому что люди не то чтобы раскошеливались на подарки. Скорее, было нормой дать пинка с работы, не заплатив. Никаких профсоюзов и стачек рабочих. В общем, Донни растрогался. И поклялся, что подарит своему сыну на семнадцатилетие пальто от «Мейер и Левин» из шотландской шерсти, а прошито оно будет бордовыми нитками, чтобы сын помнил: папа работал до кровавых мозолей, чтобы тот жил лучше. Дональд открыл собственное дело, и жизнь потихоньку начала налаживаться.

Мораль, короче…

У Грэйвзов она всегда на первом месте. Смысл этой истории в том, что потомок обязан достичь большего, чем его предшественник. Тогда типа как бытие имеет смысл. Очень логично. Эх! Вот бы глянуть теперь на физиономию мистера Грэйвза-старшего. Хотя… Подумаешь, руины дома и «сгоревшие» сто тысяч долларов. Всё это наверняка застраховано. Единственное, что папаша похерил, — землю в Оук-Хиллс. Ну и Лузера. Невелика потеря.

Корни?

Черт! Как же батяня Лузера гордился всей этой мутью. Грэйвзы — выходцы из восточной Англии. Происхождение фамилии — от древнескандинавского «граф», а вовсе не от «яма, могила». Просто злая усмешка судьбы и отдельная тема для издевательств в чертовой школе. Похоронным бизнесом Грэйвзы начали заниматься после переезда в Штаты.

Род.

Много разных кровей. Датские викинги, шотландские гэлы, саксы и даже английские цыгане. Черная магия и проклятия. Чушь! Лузер был, как и я, атеистом и не верил во всё это…

Земля!

Ура! Я уперся подошвой в твердую ледяную почву. Как же приятно чувствовать ее под ногами, черт возьми.

Мэй

Постельное белье пахнет дешевым отбеливателем. Новая узкая кровать скрипит при малейшем движении. Матрас, подушка — жесткие, как камень. Ворочаюсь. Поспать, что ли? Всё равно делать нечего…

Новый мой лечащий врач мистер Хендрикс. Да уж. Он сухо поздоровался, что-то записал в мое «личное дело» и смылся, сказав: «До встречи, мисс Франк». Красивый мужчина, что и говорить. Похожий чем-то на… Эйдена. Аристократические черты, статность, интонации голоса.

Врачи в белых халатах. Спасатели тел и душ. Как по мне, это одна из самых сексуальных профессий. Немного обидно, что Хендрикс даже не глянул в мою сторону. Но надо бы отвыкать от мужского внимания…

С другой стороны, а что такого? Страсть между доктором и невменяемой пациенткой. Прям отличный сюжет для какого-нибудь эпического любовного романа или киношной мелодрамы. Эх, нет! «Вы нормально устроились?» и «Как самочувствие?» — дежурные фразы, как знак безразличия этого доктора.

Что ждет меня впереди? Неделя за неделей здесь. Сплошная тоска и маета. Хорошо еще, что Хендрикс выписал какие-то таблетки. И посещение дурацкого церковного хора, мать его! Это звучало больше как издевательство. Я ведь не говорю и к тому же далека от христианства.

В общем, ничего не хочу! Забыться, просто стать овощем. А еще лучше — смерть, перед которой нет никакого страха. Вовсе не седая с косой уже наведывалась ко мне, а древний бог Морус в человеческом обличии. Ошибка бога. Он забрал Джинни. Боже, как же больно! Одна сплошная боль! Теперь всё окончательно разрушено…

Больше ничего нет.

Что? Зовут на обед? Мой живот тут же отвечает призывным урчанием. Когда я ела-то в последний раз? В гостях у Эндрю в ночь ужаса. Поднимаюсь. Засовываю ноги в убогие тапочки.

Дверь. Коридор. Впереди — вереница дамочек-психов. Все сплошь возрастные и какие-то запущенные. Безнадега одна! Они, как неисправные роботы, которых списали в утиль за неспособность нормально выполнять работу. Никому не нужные, брошенные в темный чулан. Их батареи еще не сели, но, когда это случится, всем будет глубоко плевать.

***

Помещение столовой. Ну и вонь, боже! Даже в школьной столовке пахло приятнее… Вот и зона раздачи. Страшные сосиски и переваренные макароны, гадкого вида рис. Нет уж! Указываю тетке на кастрюлю. Суп-пюре, похоже, что из цветной капусты. Сойдет.

Занимаю место за столом рядом с толстухой, которую тут зовут Пончик Ди. Боковым зрением вижу, что Пончик пялится на мою тарелку. Свою порцию она уже прикончила. Ну и скорость!

— Бу-у-удешь? — тянет она заторможенно.

Что, на хрен, она делает? Она реально сунула палец в мой суп?! Фу, это отвратительно! Никакой культуры и уважения к личным границам. Аппетит пропал, блин. Я с брезгливостью придвигаю к ней тарелку. Ладно, жри на здоровье. Пончик Ди тут же начинает громко похлебывать с ложки. Хоть бы «спасибо», что ли, сказала…

— Всем психам доброго денька! — прорезает помещение озорной, нахальный голос.

Вздрагиваю! Кто это еще пожаловал?

— Джинн! Опять устраиваешь? — произносит строгим тоном санитар.

Господи! Джинн, Джинни-Колокольчик! У меня гудит в ушах, а пальцы задрожали. Это какое-то страшное, многослойное наваждение? Некий сумрачный мир, где ходят тени и призраки из прошлого?

— О! Кто тут у нас? Новенькая?

Призрак явно говорит обо мне. Звуки решительных шагов. «Джинн» быстро приближается. Леденящий ужас целиком и полностью накрывает меня!

— Сядь на место и начинай обедать! Ты оглохла, что ли? Эй! — повышает голос санитар.

Призрак уже за моей спиной! Я слышу его сбивчивое, короткое дыхание. Вдруг — топот. Это санитар бежит. Я зажмуриваюсь, вслушиваясь в их возню и напряженное сопение.

— Отвали, слышь! — отчаянно отбивается призрак.

— В карцер захотела? — пыхтит санитар.

— Я еще до тебя доберусь, паскуда!

Борьба быстро заканчивается. Хлопок дверью. Санитар, похоже, вывел призрака. Я чувствую, как капли холодного пота стекают за шиворот. Полный шок!

Это точно жуткий сон. Или, может, я умерла, но просто не осознаю этого? Так вот как, оказывается, выглядит ад. Ни чертей, ни демонов с рогами и копытами. Никаких раскаленных сковородок, котлов и щипцов. Для грешных душ есть куда более чудовищные пытки.

Обед в аду. Я неловко поднимаюсь на ватных ногах. Вокруг — туман и размытые силуэты заблудших душ и работников этого царства мертвых.

***

Коридор… Дверь… Палата. Кровать. За окном сереет небо.

Ужас, как же голова раскалывается!

Роб

Кемпинг…

С дурацким названием «Лапа медведя». По расчетам, осталось топать недолго. Появившиеся сомнения: не сбился ли я с пути? Лес ведь — не город с табличками и дорожными указателями. Природе всё это не нужно…

Живот.

Там урчание с голодухи. Примерно в это время мисс Эркин начинала готовить завтраки. Дональду Грэйвзу — сэндвич с тунцом. Забавно, что раньше это несложное блюдо называли «Вкус дома для работающих женщин». Ну а для Лузера — яичницу с беконом или омлет с ветчиной. Ну и кофе, конечно же. Обязательно молотый. Из медной чеканной турки его матери. Съесть сухарь из заначки, что ли? Нет. Пора привыкать к тому, что вскоре придется тщательно следить за припасами. И в прямом смысле умерить аппетит.

Добыча.

Охота. Рыбалка. Дональд Грэйвз не был любителем природы. Он не научил Лузера ничему. Предпочитал всему работу, а в короткие перерывы на отдых — книги, газеты и, изредка, новости по телеку. Папаша-трудоголик, в общем. У таких, как он, свои, специфические представления об отдыхе. Энергетически экономные.

Память.

Вообще-то очень полезная штука, особенно когда она у тебя исключительная. Это дает весомое преимущество перед другими. Процитировать любую из прочитанных книг? Ноль проблем! Дать четкое определение — да на здоровье. Инструкции, схемы, графики, иллюстрации и картинки всякие. Чего только нет в моей голове. Наверное, в ней больше информации, чем в публичной библиотеке города. Изготовление ловушек и капканов, способы строительства временных укрытий и землянок. Рецепт, как сделать индейский пеммикан. Да уж! Кто бы мог подумать, что такие знания могут пригодиться…

Ель.

Притормаживаю. Ее ствол с надвое разломленным сучком. Застывшие золотистые капли. Сковыриваю их. Бесподобный запах смолы. Отправляю эту мягкую горошину в рот. Черт! Прилипла к зубам. А вкус-то прикольный.

Что ж, чувство голода перебито. В лесу много чем можно поживиться даже зимой: замороженные грибы, ягоды, желуди и отвар из хвои для иммунитета.

«Отшельник».

Чем не название для книги? Проверка на прочность и отличный новый опыт. Отрастить бороду, окрепнуть физически и душевно, в общем, измениться до неузнаваемости, а затем с кучей налички тайно свалить в любую точку мира. Купить там поддельные документы. Начать новую жизнь новым человеком там, на чужбине.

Аргентина.

Родина Че. Эрнесто Че Гевары. Врача и революционера. Человека с интереснейшей, но трагической судьбой. Южная Америка. Путешествие от жаркого Мехико до суровой снежной Ушуайи.

Мехико…

Отметить с огоньком День мертвых. Вырядиться в черта, дьявола. Подцепить сладкую мулатку на «Параде Катрин». А лучше двоих. Безостановочно, жадно брать их всю ночь напролет. Шептать на испанском приятные слова под их стоны. А что? Вполне ведь могу сойти за местного, если хорошенько загорю…

Знак!

Так-так, он показался, наконец, в просвете меж деревьев. Схематичное изображение палатки на желтом фоне и виднеющаяся дорога. Супер! Я почти на месте.

Испарина, жар появились. Это адреналин заиграл в крови.

***

Поворот…

Вот и асфальтированная стоянка для машин. Вдали — поляна для домов на колесах и пустые палаточные зоны. Место точно такое, как на фото из буклета для автотуристов. Только вот зелени лета не хватает. Не сезон сейчас. Поздней осенью сюда могут наведаться разве что озабоченные парочки и какие-нибудь наркоманы… Что?

Лай?

Черт! Собака! Это ищейка копов? Хм, да, похоже вроде. Уж больно тоненький голосок. Скорее тявканье мелкой шавки. Не тянет она на овчарку или боксера. Должно быть, какая-нибудь бродяжка, любительница рыться по мусоркам после свинарника, что оставляют после себя «любители природы»?

Тишина.

Собака заткнулась. Лезу в карман и кладу пальцы на рукоять револьвера. Сердце колотится бешено! Лишние проблемы мне ни к чему. Не охота задерживаться тут дольше необходимого.

Цель.

Сарай. Догадки, теории… Там должен храниться инвентарь, сдаваемый в аренду палаточникам и пожирателям барбекю. Эти вещи мне крайне необходимы. В хозпостройке Грэйвзов не нашлось ничего стоящего. Да и опасно было брать слишком много. Следователи после опроса мистера Фиджи легко бы догадались, что самоубийство — инсценировка. Ну, допустим, даже и так. Они наверняка возьмут в разработку версию с побегом в другую страну. Пересечение границы в какой-нибудь фуре или багажнике. В том то и дело, что для этого убийце не нужно походное снаряжение и всякое такое из загашников старика-Фиджи…

Строение.

Вот оно, большое, убогое, мрачное. Сколоченное из самых дешевых тонких досок, потемневших от времени. Плачущие ржавчиной гвозди. Крыша — в зеленых проплешинах мха… Ого!

Дом?

Так и есть. Он за углом сарая. Одноэтажный, крохотный. Это место дежурства сторожа? На улице холод, а дым из печной трубы не идет. Да и тихо к тому же… Ни единого намека на то, что там кто-то есть. Эта хибара, скорее всего, надежно заперта на осень-зиму. Залезть, что ли, еще и туда заодно? Наверняка там есть чем поживиться. Ну нет. Не по плану…

Дверь сарая.

Дешевенький хлипкий замок. Да уж! Владелец кемпинга явно тот еще жмот. Достаю из кармана револьвер… Клац! Сбиваю замок. Дергаю ручку просевшей двери… Что за звук, черт?

Черт!

Чер-р-рт! Шаги? Кто-то вышел из сторожки и спускается по лестнице? Да, отчетливая и какая-то тяжелая поступь. За углом сарая не разглядеть, кто там. Мороз проходит по моему позвоночнику. Полная оторопь! Как можно тише я прикрываю дверь.

Что же делать? Бежать или оставаться на месте? Мало времени, черт. Без вариантов! Я спешно прячу за спиной револьвер.

Ненавижу неожиданности!

Появляется человек. Толстяк лет двадцати восьми-тридцати. Мда, он явно не гений! Хлопает коровьими глазами, мягко улыбаясь. Такие, как он, готовы одаривать дружелюбием всех подряд. И это главная проблема наивных людей. Да, он совершенно безобидный.

Какое облегчение!

С ним у меня точно проблем не будет, если, конечно, он здесь один. Если в домике нет вооруженного охотничьим ружьем дружка.

Изучаю незнакомца. Красная кепка с надписью «Coca-Cola», потертая желтая куртка, походит на шар для жонглирования, под ней — замызганная футболка «Star Wars». Лазерные мечи, Люк Скайуокер, Дарт Вейдер. «Да пребудет с тобой сила, толстяк!» Но это заклинание едва ли тебе поможет.

Молчание…

Незнакомец явно пытается откопать в голове какие-то подходящие слова на случай неожиданной встречи. Тугой у него мыслительный процесс, однако. А это даже смешно выглядит. Ловлю себя на том, что слегка улыбаюсь. Сказать, что ли, ему: «Дурень! Беги отсюда и не оборачивайся»?

Нет, его судьба предрешена! Будь он поумнее, сидел бы сейчас в сторожке и пил пиво. Увы, такие, как я, не оставляют следов. И свидетелей тоже.

— П-п-привет! — тянет толстяк, чуть заикаясь.

Лузер тоже когда-то заикался, но ему удалось избавиться от этого недуга, причем без посторонней помощи…

Толстяк-заика делает шаг ко мне. Зря! Я сильнее сжимаю револьвер.

— Что ты тут делаешь, п-п-приятель? Машина заглохла? Или застряла где? П-п-помочь?

Черт, а ведь он чем-то похож на одноклассника Лузера Айзека Ковальски. Того парня сильно чморили. Впрочем, как и самого Грэйвза.

— Так что случи…

Беглый взгляд толстяка падает на то место, где валяется сбитый дверной замок. Добродушная улыбка тут же сходит с его щекастого лица. Ну вот, наконец-то до него что-то начало доходить.

Курок.

С отчетливым щелчком взвожу «музыкальный инструмент». Толстяк вздрагивает. Он открывает рот и часто моргает.

Не торопиться — честно дать ему шанс в пару секунд на спасение; пусть попробует метнуться за угол или… броситься на меня. А вдруг осечка выйдет, бывает же? Мда-а-а! Кто-то поотчаяннее, попроворнее мог бы попробовать так вот рискнуть. Но нет. Чувак похож на дубовый шкаф, который и вчетвером не сдвинуть с места. Его трясущиеся губы и до предела жалкий вид. Он захлебывается горлом, желая произнести что-то через приступ сильного заикания…

Скрип!

Что? Звуки со стороны сторожки? Там точно есть кто-то еще, черт! Это всё осложняет. Три патрона. Всего три!

Я четко слышу чье-то сиплое, прерывистое дыхание. Кто-то бежит в нашу сторону… Очень легко так, еле касаясь грунтовой шероховатой поверхности. Это спортивный, подтянутый человек? Тут же навожу дуло револьвера на угол сарая.

Собака!

Мелкая, безродная. С двумя асимметрично оттопыренными ушами и высунутым розовым языком. На ее короткошерстном коричневом боку выделяется белое пятно. Вместо хвоста у нее какой-то обрубок. Видимо, толстяк неплотно запер дверь, и животное просочилась в узкую щель, словно мышь. Почуяла она опасность, значит. Хоть и мелкая кнопка, а вызывает-таки уважение, что и говорить…

Псина уже рядом с хозяином. Нервно суетится, поскуливая подпрыгивает.

— У-умоляю! — жалобно скулит толстяк в унисон своему питомцу. — Забирайте всё, что х-х-хотите.

Легкое чувство жалости к ним обоим? Нет! Это иррационально. Но однозначно уже можно сказать, что данное конкретное убийство не доставит мне никакого удовольствия, факт есть факт.

— К-к-клянусь! Я буду держать рот на замке, видит Бог! — Толстяк умоляюще складывает ладони в районе солнечного сплетения.

Черт!

Как же банально и предсказуемо. Обещание держать «рот на замке» и упоминание бога. Но дело в том, что я не люблю замки, ведь они, как показывает практика, весьма ненадежны. Один точный удар или умелая работа отмычкой, и заходи кто хочет…

Дом Томпсона.

Храпящее его рыло. Ария этой свиньи. Мне опять не к месту смешно становится. Должно быть, это нервное… Толстяк замечает мою улыбку и тоже поднимает уголки губ, но как-то вымученно, через силу. Да уж, странные же, однако, бывают люди. Он думает, это розыгрыш, что ли? Или он всерьез решил, что меня тронула его мольба?

Ну, довольно!

Кольт «Питон». Направляю дуло прямо в лоб толстяка. Поскорее вышибить ему мозги, закопать тело в лесу, и концы в воду… Но вот интересно: он испытает при проникновении пули в его череп какие-то мучения или нет? Стоп-стоп! Совсем ненужные это размышления… Но мой палец на спусковом крючке похолодел, а ладонь, напротив, стала горящей и вспотела…

Стон?

Что за черт? Лицо толстяка резко бледнеет, а глаза закатываются. Он прижимает пухлые руки на груди, к району сердца…

Бах!

Толстяк падает на землю! Он неуклюже, со стоном переваливается на бок. Да что происходит? Это попытка изобразить какой-то приступ? Ну нет, не похоже, ведь у него реальные судороги, такие сложно подделать. А еще, белая вспененная слюна с хрипом выходит изо рта.

Хирургия…

Калифорнийский Университет. Украденное будущее Грэйвза. Наши с ним знания. Всё это теперь тлен! Но всё же по симптомам несложно диагностировать ишемическую болезнь сердца. Если так, то толстяку осталось жить примерно минуты три-пять… Недолгие его мучения и коронарная смерть.

Реанимационные манипуляции.

Непрямой массаж сердца. Дыхание рот в рот. Но это только теория. Практику Грэйвз пропустил из-за Элис Ньюман. Ну а я могу ли что-то предпринять? Нет. Клятву Гиппократу не давал… Сую револьвер в карман, наблюдая за финалом. Толстяк теперь с трудом, из последних сил переворачивается на спину… Руки и ноги толстяка обмякают, а взгляд застывает в точке на пасмурном небе…

Всё!

Конец. Сейчас он видит бога, которого упоминал? Будет ли тот добр к толстяку? Надеюсь, да, но это навряд ли.

Преданность.

Довольно ценная вещь. Далеко не все на нее способны. А вот собаки еще как способны. Вот и эта кнопка суетится, крутится у бездыханного тела хозяина. Она тыкается в небритую пухлую щеку, лижет его лицо, жалобно и как-то безысходно поскуливая. Наверное, толстяк многое позволял ей. Считал за лучшего друга, точнее, подругу…

Смерть?

Надо бы удостовериться, что она точно наступила. Я подхожу к телу, а собака отпрыгивает, типа как пытается рычать. Эх, безобидная козявка ты, свыкайся с новыми обстоятельствами. Такое бывает: живешь себе более-менее сносно, а иногда и вообще нормально так, а затем раз! И всё катится к…

Чертям собачьим.

Наклоняюсь и прикладываю два пальца к шее толстяка. Пульса нет, сто процентов. Рукавом свитера стираю отпечатки с его кожи.

Итак, цель.

Старый сарай. Один сэкономленный патрон и ноль желания напороться на кого-то еще. С немного необъяснимой опасливостью открываю скрипучую дверь… Ух и темнотища здесь. Да еще и запах гнили, плесени. Снимаю вещмешок и нащупываю фонарик. Так, чем тут можно поживиться? Мда-а, потерявшие нормальную форму коробки по углам стоят кое-как, неаккуратно. Мне точно некогда в них копаться. О! Вот и стеллаж справа, что тут, так-так… Нижняя полка. Бинго! Походные топорики и лопатки в чехлах. Штук тридцать, не меньше. Туристы и отдыхающие часто теряют такие вещи. Можно брать без опасений. Теперь… полка выше. В дальнем углу приметил пыльные ножны и роговую рукоять.

Есть!

Охотничий нож. Разжиться бы еще спичками, черт. Двух имеющихся коробков критически мало… Проклятье! Какой же я дурак! Кто ж станет хранить такое в сыром, неотапливаемом помещении?!

Газеты?

Да, целая стопка в углу. Отличная штука для розжига. Ну, и хоть что-то можно почитать на досуге. Пары изданий мне вполне достаточно…

***

Так, тут, пожалуй, всё. Прикрываю дверь и делаю шаг на свежий воздух.

Труп.

Из-за увлеченных поисков я на время о нем забыл. Тело лежит на прежнем месте. Сторожка… сторожка… Не по плану, блин, это! Но спички. Они должны быть там. И к тому же эта дурацкая собака. Как долго она проведет одна, без воды и корма?

Чер-р-рт!

Ладно-ладно, новая стратегия. Но мне нужна обувь толстяка. Потому что в доме не должно остаться чужих следов. Но сперва замок, сбитый револьвером. Я кладу его покойнику в карман, опять же, при помощи рукава. Пусть копы и хозяин базы думают, что сторож не смог открыть сарай и пришлось его взламывать.

Заимствование.

Резиновые тапки с закрытыми мысами. Размер не мой. Маловаты они. Боже, носки покойника! Протертые, в дырах. Мда-а, он, наверное, и с девушками-то не спал. Если только с дешевыми проститутками.

***

Сторожка…

Порог. Ступени. Дверь. Микроскопическая прихожая и одна-единственная комнатка за ней. Ну и дубак! Какой же тут колотун стоит! Толстяк явно ленивый, точнее, был очень ленивым. И неряшливым к тому же. Ну и свинарник тут, боже! Крошки от чипсов или хлеба, пустые пивные банки, ошметки грязи на полу. Замызганный старый диван. Из постельного белья — засаленная наволочка на подушке. Пара скомканных пледов. Гора одежды в углу. Жесть! Полная деградация налицо. Уважающий себя человек не смог бы прожить тут и дня.

Спички.

Есть! Вот она, черная печка и куча упаковок рядом. Пропажи одной упаковки с дюжиной коробков точно никто не заметит…

Теперь собака.

Собачий корм нужен. Иду к шкафчику у плиты. Ого-ого! Да тут консервы, чай в пакетиках, сахар-рафинад, чипсы, банки с арахисовой пастой. Ну, как бы, с таким питанием толстяк точно не протянул бы до пенсии. Но ему теперь еда уже не нужна, а мне — еще как. Набрать бы побольше, но, опять же, рискованно… Эх, ладно, черт подери! Снова развязываю вещмешок. Наскоро пихаю туда три супа «Кэмбелл», несколько пакетиков чая и чуток сахара. Который раз использую рукав свитера, чтобы протереть поверхности. Но где же этот чертов корм?

Ага, есть!

Замечаю миску возле дивана. Рядом — довольно дорогая плюшевая лежанка с бортиками. На боковой части надпись: «Люси». Вот как, значит, зовут эту козявку. Ага, мешок корма почему-то хранится на подоконнике. Нелогично совершенно, но в этой хибаре нет смысла искать здравого смысла и упорядоченности. Главное — насыпать жратвы с запасом. Ну и воды подлить…

***

Отлично!

Дела сделаны.

Вот и коридор… Стоп-стоп, что это там, в углу? Довольно большая коробка с…

Черт!

Там бутылки с алкоголем. Бурбоном? Водкой? Я сглатываю. Сколько дней я не прикасался к выпивке? Два или три дня?

Взять — не взять?

Черт с ним! Толстяк, походу, тоже был пьяницей или продавал алкоголь туристам. Не тратя время на разглядывание бухла, отправляю в мешок, который прилично так потяжелел за это короткое время.

Выход.

Оставляю щелку в двери для Люси-козявки.

***

Покойник.

Он будто бы стал белее и меньше, скукожился как-то. Надо вернуть ему обувь…

Лай!

Что за черт?! Рычание движка тачки, доносящееся с парковки? Чьи-то голоса, точно!

Чер-р-р-рт!

Сука! Меня всего колошматит, пока пытаюсь засунуть ноги мертвеца в обувь. Да налезете вы на вонючие ноги или нет?! Фух, готово!

Спешно натягиваю унты. Ес-с-сть! А мелкая Люси-предательница настойчиво требует тявканьем прийти сюда быстрее.

— Берни! — развязный тон какого-то мужика.

— Эй, Бернард, детка, ты где? — доносится следом скрипучий бабий голос.

Шарканье и стук каблуков. Они, эти двое, уже близко. Что делать? Убить обоих? Нет, бежать!

Я подрываюсь с места под бешеный стук сердца…

— Берни, твоя подруга с цепи, что ли, сорвалась? — игриво и бодро произносит мужик.

Вот уже и пролесок с кустами и деревьями. Еще немного… Чуть-чуть. С прыжком ныряю в заросли… Канава. Черт! Ледяная грязь обрызгивает лицо. Дубленка, джинсы — испачканы сзади.

Да и хрен с ним!

Это всё мелочи… А вот есть ли преследование? Осторожно выглядываю из укрытия. Нет, слава богу, обошлось… Лишь лай собаки непрерывным фоном продолжает звучать. Но кто же те двое? Ага. Появляются. Боже, как я же вовремя слинял! Пузатый рыжий мужик средних лет топает, а с ним рядом… стопроцентная шлюха. На ней дешевый белый парик, куцая шуба, мини-юбка, колготки в сетку и блестящие сапоги до колена. Они увлечены беседой и не замечают лежащего перед ними покойника.

— Мамочки! — вопит шлюха, дернувшись.

Заметили. Она первой заметила и тут же закрыла руками лицо от ужаса, а мужика парализовало. Стоит как вкопанный. А предательница-Люси наматывает круги, прося помощи у этих двоих.

Слишком поздно!

Мужик наконец приходит в чувства. Хватает бабу и с силой тащит ее за собой в сторону парковки.

— Заткнись! Поняла? Чтобы никому, или прибью тебя! — громко и зло цедит он.

Всё ясно.

Этот козел не собирается вызывать копов или скорую. Наверное, он женат или просто боится изгадить репутацию, когда все узнают, зачем и с кем он сюда приехал. Нет, ну и сволочи! Теперь лежать их приятелю Бернарду незнамо сколько. И если погода будет такой же, как сегодня, то уже на третьи сутки тело начнет гнить, синея. Да и дикое зверье, хищные птицы запросто могут обглодать ему нос и уши. Впрочем, Берни уже всё равно, а его жизнь, похоже, была полным, беспросветным дерьмом.

Свобода!

Теперь ее можно даже потрогать. Вот она — лежит грузом в вещмешке. Выдыхаю с облегчением, ложась на землю. Теперь можно и дух маленечко перевести… Рев движка? Да, эти двое слиняли. Это тоже отлично! А верхушки деревьев мерно и спокойно покачиваются на ветру… Зевок на меня нашел. Так, не время расслабляться.

Мэй

За ночь ресницы покрылись корками. Веки, наверное, теперь красные и распухшие, а губы потрескались. Сейчас бы крем и увлажняющую помаду… Мама с раннего детства призывала ухаживать за собой, следить за внешним видом.

Неподражаемая Долорес Франк. Соверши она какое-нибудь тяжкое преступление с приговором в виде электрического стула, то, уверена, первым делом потребовала бы перед казнью косметичку и лучшее вечернее платье, а вовсе не Библию и бургер с жареной картошкой…

Кто-то стучится?

Заходит медсестра с подносом. Хмурая бабенка лет тридцати. Плоская, как доска. У нее жидкие волосы, забранные в косичку. Мда уж, про таких говорят — серая мышь.

— Поднимайтесь! — зло цедит она.

Командирша хренова. Хоть бы поздоровалась для приличия. Ну и манеры, боже. Ладно, да сажусь я, сажусь! Мышь — так теперь буду ее называть. А она подходит, протягивает бумажный стаканчик. На дне — одна капсула и пять таблеток. Почему так много? Что это за колеса такие? В клинике «Спирит-Форс» нас, в основном, пичкали антидепрессантами и литием.

— Живе-е-е! — тянет Мышь, глядя на наручные часы.

Какая занятая, мать твою! Мало того что пришла так рано, да еще и воды не предложила запить. Ладно, твое здоровье, Мышь!

Блин! Оболочка капсулы предательски прилипает к нёбу. Горсть таблеток тут же застревает в горле. Во рту вкус горечи. Рвотный позыв подступает…

— Это что за фокусы? — раздражается Мышь. — Быстро глотайте!

Выплевываю слюнявые таблетки в ладонь. Сжимаю кулаки и резко кидаю на нее такой взгляд, чтобы эта сука поняла: сейчас отхватит!

Мышь вздрагивает и пятится к двери. Она явно испугалась, потому что тянет руку к кнопке экстренного вызова. С этой дамочкой всё ясно. Такие, как она, специально устраиваются на подобную работу, чтобы каждый день отыгрываться на других. Помыкать слабыми, борясь с собственными комплексами неполноценности…

— Что тут у тебя, Мэри? — На пороге появляется санитар.

Ну и скорость! Это тот самый чувак, что вчера обезвреживал таинственную Джинн. Крепкий такой, коренастый, руки — что лопаты. Деревенщина, словом. А Мэри-Мышь с самодовольным видом скрещивает тонкие бледные ручонки на груди.

— Мисс Франк не соблюдает правила и отказывается принимать лекарства. Но она сейчас всё сделает, верно? — Вроде как сучка к санитару обращается, но на деле — ко мне, ну понятно, это издевка такая.

Санитар занимает ту же выжидательную позу, что и Мышь. Черт, как же они оба надоели! Подношу ладонь ко рту, собираю губами гадкие таблетки и запрокидываю голову. Принудительный глоток… Готово. Со второй попытки получается куда лучше.

— Вот та-а-ак… — скрипит Мэри-Мышь.

Она оглядывается на санитара и с настороженным видом приближается ко мне. Правильно делает, что боится.

— Теперь скажите «А».

Открываю рот и высовываю язык. Мэри-Мышь внимательно изучает полость. Наверное, сучка подсчитывает, в какую сумму обошлись идеальные зубы богатеньким родителям пациентки.

Мда-а, вблизи Мэри-Мышь выглядит еще страшнее. Тонкая морщинистая кожа похожа на папиросную бумагу для косяков. Острый нос с выпирающей венозной горбинкой…

Всё! Шмон наконец закончен. Эти двое уходят. Господи, дышать даже стало легче!

***

— Завтрак! — доносится снаружи.

Повариха зовет пациентов к столу? Проклятье, аппетита как не было, так и нет. Но это еще полбеды. Самое хреновое, что в этой поганой лечебнице не наливают кофе. Видимо, чтобы психи не стали слишком бодренькими и не начали чудить. Ладно. Можно и прогуляться до столовки…

В коридоре несколько дамочек той же, что и я, ленивой походкой двигаются в сторону столовки. Пахнет здесь гадко: химией, что начищен пол, чем-то вареным и еще — заскорузлым потом…

Вот и помещение приема пищи. «Прием пищи» — самая подходящая формулировка. Звон столовых приборов и хлопанье подносов о линию раздачи. У входа привычно дежурит деревенщина с руками-лопатами.

Выбор «изысканных» блюд тут невелик, мягко говоря. Дегустировать то, что в кастрюлях? Да ни за что. Но всё же что-то съесть надо, блин. Подсохшая булка — сойдет для дела. А еще беру стакан сока неестественно-оранжевого цвета.

Присаживаюсь на вчерашнее место. Пончик Ди тут как тут. Она покачивается взад-вперед на стуле и, склонившись над тарелкой, что-то там бурчит под нос.

Ужас, какая горечь во рту от таблеток стоит! Надо срочно перебить неприятный привкус. Отхлебываю сока. У этого напитка привкус мела и нотка лимонной кислоты какой-то. Где только ответственные за провизию закупают эту дрянь?

Рука-окорок Пончика Ди тянется к моей тарелке. Мать твою! Она снова хочет присвоить мою еду, причем на этот раз даже не спрашивая разрешения. Я отстраняюсь. Да хрен с ней, пусть ворует. Лишь бы не касалась меня. Видимо, таким, как она, вечно всего мало: еды, выпивки, секса…

Боже, со мной что-то начинает происходить. Муть, легкое головокружение. Кислота от сока и принятых натощак лекарств засели в желудке. Болезненный спазм бьет по кишкам! Блин, больно-то как!

— О, телочки! Всем доброго утречка!

Проклятье, опять тот самый звонкий голос и нахальный тон! Этот страшный сгусток энергии снова в столовой… Джинн, Джинни-Колокольчик. Боюсь ли я? Нет. Прежнего чувства страха нет. Потому что тут вовсе не ад, а мрачная реальность.

Ой-ё-ёй! Таблетки пошли в победоносную атаку. Меня штормит, а скулы сводит от металлического привкуса. Хватаюсь за край стола. Звук в ушах такой, словно идут помехи телевизора. Мелкая дрожь проходит по ледяным рукам и ногам…

— Ты опять нарываешься? — доносится какой-то приглушенный голос санитара-деревенщины.

Черт, этот приход совсем не по душе! Какая-то центрифуга. Может, засунуть два пальца в рот, чтобы избавиться от колес? Нет, за это точно будет какое-нибудь наказание, типа карцера…

Мелодия под залихватские присвисты и громыхание посудой на раздаче. Эта Джинн продолжает веселиться, баловаться, шороху наводить…

Вот и конец музыкального шоу. Слышу какую-то нечленораздельную ее болтовню с персоналом столовки.

Как же хреново, блин! Я вся в испарине, а в висках сильный стук. Что-о-о? Вдруг ветерок пробегается по взмокшему лбу и волосам. Кто-то стоит передо мной? Джинн?

Скрежет ножек стула о кафельный пол. Напротив появляется поднос и руки по его краям. Какие-то детские ручонки с россыпью конопушек…

— Эй, Ди! Тебе на диету бы сесть. Стул скоро сломаешь, — насмехается призрак.

Пончик Ди издает обиженный всхлип. Она поднимается и уходит. Всё, что оставила обжора от моей булки, это крошки на подносе. Глянуть наконец на призрака?

Нет! Вдруг он примет облик сестренки?

— Последнее предупреждение, Джинн! Не задевай других пациенток, — доносится голос санитара будто бы из глубокого подземелья.

— Ладно-ладно, отстань уже! — отвечает призрак звонким чеканным голосом, который слышно в сто раз лучше.

— Эй, э-э-эй? — бледная рука тянется к рукаву моей пижамы.

Божечки!

— Э-э-эй…

Тонкие ее пальцы легли на серую ткань.

— Как тебя зовут, новенькая? — довольно дружелюбно шепчет призрак, который совсем близко и пахнет детским яблочным шампунем. — В какой ты палате? Хочешь вишневой Колы или кофе? Или, может, закинемся?

«Закинуться». «Кола, кофе». Это какой-то бред?

— Ты глухая, что ли? — треплет меня за рукав.

Вслушиваюсь в недовольное сопение призрака, который явно раздражается.

— Мда! А с виду вроде нормальная… В чем твоя проблема? — бурчит с осуждением.

«В чем проблема?» Это уже наезд. Ну, хватит! Довольно!

Поднимаю голову…

Совсем не моя! Вовсе не Колокольчик. Какое облегчение, боже! Девчонка-подросток с прической в виде короткого каре. Копна темных прямых волос. Курносый конопатый нос, остренькие лисьи глазки. Обиженно поджатая нижняя губа. Круглое, кукольное личико. На вид ей лет пятнадцать, не больше…

— О-о-о! Походу тебя накачали, подруга. Вот звери! — не отрывая от меня взгляда, Джинн сочувственно качает головой.

Вдруг она прикасается к моей щеке холодными сухими костяшками. Машинально отстраняюсь, а она тут же придвигается ближе…

— Иди-ка, полежи, — шепчет. — А к вечеру, как отойдешь, навещу тебя, окей?

«Иди, полежи», — звучит как команда к действию. Шевелю ногами. Вроде они слушаются. Встаю и направляюсь к выходу… Деревенщина совсем близко. Пройти мимо незамеченной, чтобы не привлекать внимание, — моя укоренившаяся привычка не палиться перед предками…

Длинный, как два направленные друг на друга зеркала, коридор. Магия, гадания, зазеркалье. Множество дверей. Которая из них моя? Номер палаты. Номер палаты… Восемь. Перевернешь — и будет знак бесконечности. Бесконечность коридора и комнат.

Нескончаемое безумие…

Роб

Берни?

— Как ты там? Молчишь… Почему? Ты ведь наверняка какой-нибудь католик или баптист. Если так, то по твоей вере предполагается, что душа еще не покинула мир. Поэтому можем пообщаться… Видишь ли, я обычно малоразговорчив, но одному как-то скучновато. А-а-а! Ты, наверное, в обиде. Понимаю… Слушай, ты помнишь Люси? Думаю, тебя порадует новость, что я позаботился о ней.

Как смог, конечно…

А хочешь, открою тебе тайну? Если не тормозить, то к концу дня можно добраться до одного озерца, напоминающего по форме треугольник. Там я собираюсь заночевать… Но до главной цели далековато, если честно. Кристиновы топи. Слышал про них? Да-да. Слухи, разная там болтовня про ведьм, проклятия и темных духов. Херня всё это! Ну исчезла пара-тройка ротозеев и охотников, подумаешь. Нечего шляться в опасных местах без знаний и навыков.

Стародавние времена.

Берни, ты ведь, наверное, за жизнь ни одной книжки не прочел? Ладно, без обид, прости. Я часто бываю высокомерен. Но что интересно: когда-то в тех местах добывали торф. Вычитал об этом в одной архивной вырезке с фото… Домишко для отдыха работяг — вот куда я направляюсь. Минимальные удобства, вроде как даже печка есть. А что? Места-то там глухие. Никаких тебе вандалов и пьяной молодежи. Понимаешь, о чем я? «Л» — логика и немного везения… Мне, знаешь ли, в последнее время везет. К слову, был у меня один знакомый. Я зову его просто «Лузер» или «Грэйвз». Вот он-то был чертовски неудачлив. Напоролся на такие проблемы, что не разгрести. Ну, речь не о нем. Это уже в прошлом… Короче, если дом не сохранился, то есть план «Б». Как вариант — построить землянку. Придется, конечно, изрядно повозиться… Что?

Вещмешок?

Да, Бернард. Я — вор, признаю. Прихватил у тебя из сторожки кое-что ценное. Ты ведь не против? А вот лучше ответь: почему ты жил в таком дерьме? Как скатился до такого уровня? О-ой, да ладно-ладно, извини. Не мое это дело, ты прав… А ведь тот Лузер не лучше тебя. Тоже пошел по наклонной. Он тоже кое-что один раз украл. Так, по мелочи… Но главного ты не знаешь: мы с ним — убийцы. И если бы не сердечный приступ, то я б и тебя грохнул. Без шуток!

Рыбалка… удочки.

Ты когда-нибудь ловил рыбу, Берни? Я — ни разу. И Грэйвз, кстати, тоже. А знаешь почему? Лузер ведь даже удочку складную лет в десять купил. Типа хотел намекнуть отцу, что не мешало бы проводить больше времени вместе, на природе… Но тот сказал, что «как-нибудь в другой раз, сын». Тот «раз», кстати говоря, так и не наступил… Удочка долго валялась в чулане. И по, мать его, иронии, теперь ей воспользуюсь я, а не Лузер… В общем, Берни, недалеко от тех болот есть неплохое местечко. Два лесных озера. Там, должно быть, полно рыбы. Пробей топором прорубь и хоть голыми руками лови… Хм, я вру, говоришь? Придумываю? Эх, чувак! Ты правда мало читал. Не знаешь, что, когда лед полностью сковывает озеро, его обитатели начинают задыхаться от нехватки кислорода. Сделал отверстие, и хоп! Рыба сама начинает выпрыгивать на поверхность. Простая физиология и никаких сказок…

Урчание.

Живот сводит от голода. Съесть что-нибудь или нет? Точняк! Сахар-рафинад.

***

— Ох, Берни, вкуснотища-то какая! Знаешь, а ведь меня уже, наверное, объявили в Федеральный розыск. Круто ведь? Чертовски это лестно! Беглый убийца, опасный психопат. «Libertad o Muerte». Свобода или смерть. Нравится тебе лозунг? Лично мне — да. Очень в тему. Потому что я выбрал свободу, а Лузер — смерть… Ох, пить хочется…

Бутылка!

Точно, черт! Дружище, ты не против, если я выпью чуток? Что-то, блин, замерз маленечко… Так, что тут у нас? Боже, вот это совпадение! Лузер тоже пил такое. «Муншайн». Времена «Сухого закона». Бутлегеры. Тачки. Мощные моторы.

«NASCAR».

Бернард, ты знаешь, кто такой Джуниор Джонсон? Молчишь. Ну понятно! Боишься, что опять пристыжу тебя, начну умничать. Да уж, это часть говеного характера. Придется тебе какое-то время меня потерпеть, пока душа твоя еще здесь… Так вот, про Джонсона: его отец, как и многие, был бутлегером. Этим ловким дельцам требовались быстрые машины. Компания «Форд» в тридцатых создала движок V-8. Тачка — как идеальный инструмент для доставки алкоголя, смекаешь? Бойкие ребята гоняли, как проклятые, от копов и заколачивали кучу налички на подпольном алкоголе… Соревновательный дух между самими любителями больших скоростей. В итоге это вылилось в гонки «NASCAR». Представляешь? Джонсон с четырнадцати лет помогал отцу и был лихим водителем, а затем стал победителем пятидесяти этапов гонок серийных автомобилей. Он член «Зала Славы», между прочим… Вот такие причудливые вещи случаются. Алкоголь и машины. Риск и горячая кровь настоящих мужиков… Так, кажись, тост созрел!

Берни, старичок!

Не верю я в рай. И в ад тоже не верю… Но надеюсь, что, где бы ты ни был, тебе там нормально. И хотя твоя жизнь была бессмысленной, уж извини, если не прав, я реально благодарен… Благодарен за сэкономленный патрон, консервы, этот самый сладкий в мире сахар! И горячительный «Муншайн».

За тебя, короче!

Мэй

— Эй! Встава-а-ай, слышишь? — пробивается через черную глубину сна.

Полумрак палаты. Кто-то легонько тормошит за ляжку… Переворачиваюсь на бок под скрип кровати.

Психушка, а не дом. Еще непривычно. Таблетки, капсула и отруб… Затем бесцельные хождения из угла в угол по комнате в каком-то забытьи…

На краю койки замер силуэт. Это она, Джинн! Я ощущаю аромат яблочного детского шампуня. Слишком уютный, жизнеутверждающий запах для психбольницы.

— Привет! — шепчет еле слышно. — Так как тебя зовут?

Она, наивная, что, до сих пор думает, что я не заговорила с ней в столовке из вредности?

— А у меня дурацкое имя, — продолжает, будто я ей только что представилась и можно вести полноценный диалог. — Хочешь знать какое?

Вообще-то я в курсе, что ты — Джинн. Блин, какая же навязчивая! Явилась в ночи, да еще докапывается.

— Меня зовут Джина. Скажи, бред?

Ого! Не Джинн, а просто Джина. Никакой она не призрак. И никакого мистического страха и совпадений.

— Ладно! — цокнув языком, отмахивается просто Джина. — Пока не выяснила, буду звать тебя Барб, слышишь, молчунья?

Мать твою, издеваешься? Барб! Да Барбара — еще хуже, чем Джина. Кукла я ей, что ли? Сама такая. Отворачиваюсь в знак протеста.

— Да не похожа ты на куклу Барби, успокойся! Персонаж Барбара Фишер из «Обнаженного аромата». Слыхала про этот сериал? Ты напоминаешь ту актрису, как ее, м-м-м, Донну Миллз.

Оправдывается, понятно. Решила, значит, подмаслить сравнением с актрисой? Брехня! Не похожа я на Донну Миллз. Только если чуть-чуть, формой глаз…

— Ну ты чего? Обиделась? — Она прикасается к плечу.

Накрываюсь одеялом с головой. Достала ты!

— Слушай, Барб…

Что ж это такое! Ей хоть бы хны!

— Хочешь кофе? Или вишневой колы?

Хм, по-моему, она уже предлагала… Такие вещи в психушке в цене. Как сигареты и травка в тюрьмах. И чертовски заманчиво ведь звучит… Но врет ли она? Кофе. Пусть даже растворимый, самый дешевый. От такого не отказываются. Эх, ладно! Приспускаю одеяло с лица в знак осмотрительного, но согласия.

— Ура! — взвизгивает Джина и подпрыгивает.

Она придвигается ближе, склоняется, упершись тощими ручонками в матрас.

— Завтра, после отбоя. Палата номер двадцать. Та, что за углом, слева…

Чмок! Ее влажный след остается на моей щеке. Джина юркает к выходу, словно мелкий зверек. Какая-то куница бурая.

Мастерски, очень тихо приоткрывает дверь. Она явно знает всё о том, в каком моменте внутри механизма, связывающего дверную ручку, железный язычок и неработающий замок, может что-то предательски заскрипеть или щелкнуть.

Джина с осторожностью высовывает голову. Чисто? Да, девчонка исчезает. Мда, в деле тайных перемещений по этой тюрьме она точно опытная. Наверное, она здесь давно…

Протираю краем пижамы щеку. Странно. Совсем даже не брезгливо. Это отпечаток чистоты, детской непосредственности и невинности. Надо бы вообще-то проявить больше снисходительного отношения к ней. Джина ведь чем-то больна, раз находится здесь.

Обманываю сейчас себя… Нежные сестринские чувства к ней. Джина, она для меня — как продолжение Колокольчика. Стоп, спать! Спать! Спать!

Слишком тяжело…

Роб

Тяжесть.

Опоясывающая боль…

Чер-р-рт!

Сумерки… Какой адский холод! Дубленка внутри вся сырая, а снаружи покрыта тонкой коркой льда. Пальцы на ногах и руках околели. Изо рта клубится белый пар…

Где я?

Боже, как же башка-то раскалывается! А во рту стоит вкус перегара. Ну зачем? Зачем, почему нажрался, да еще и на голодный желудок?!

Чертов алкоголик, кретин!

Пустая бутылка валяется рядом. Открытый вещмешок. Слышится шум воды. Как так? Неподалеку река течет? Но такого не должно быть! Моя цель — озеро треугольной формы.

Проклятье!

Я заблудился. Да еще эта лютая резь и позывы внизу живота… Мочевой пузырь вот-вот лопнет! Мои почки, черт. Получить переохлаждение с моими-то недавними проблемами? Так, надо срочно отлить…

— Чер-р-рт! Мать твою ж, больно!

Реки?

Да их в штате не счесть. Идиот! Где теперь искать ночлег? Как сориентироваться? Если срочно не согреться, то мне хана… Жар в теле? Лихорадка? Да уж, знакомо. Антибиотики в доме Грэйвзов? Конечно же, забыл про них. Чтоб мне сдохнуть!

Смерть.

Мучительная и страшная… Нет! Я всего лишь день в пути. Слишком уж короткое путешествие, А река — это даже неплохо. Есть где набрать воды. Надо сделать костер и какое-то укрытие. А прочие проблемы — все на завтра отложу… Так! Идти по течению или против?

Против.

Это слово всегда больше нравилось…

***

— Эй, Берни! Ты чем занимаешься? Наверное, ржешь сейчас надо мной? Ну смейся-смейся… А я пока подыщу уютное местечко. Знаешь, я ведь крайне жестокий человек. А сейчас еще и взбешенный! Понимаешь ли, на то есть куча причин. Ненавижу, когда что-то идет не по плану. Злорадствуешь? Ну давай-давай, мне плевать… А знаешь, что произойдет после того, как найдут твое бездыханное тело? Мне вот легко спрогнозировать. Интересно, нет? Да ты и сам всё скоро увидишь с небес…

Труп.

Рано или поздно кто-то найдет тебя. Затем — морг. Ну а потом, как ты понимаешь, могила в земле или крематорий. Ты вот что предпочитаешь? Лично я — кремацию, поскольку являюсь убежденным атеистом. Так вот, похороны… Ноль, ну или почти ноль провожающих тебя в последний путь. Я ведь угадал? Ой, ой, ой… Да ладно тебе, на правду ведь не обижаются… В общем, в отличие от моей кончины, твоя точно не станет сенсацией. Всего лишь строчка в некрологе местной газеты, и всё на этом…

Бывшие одноклассники.

Они соберутся на тупую встречу выпускников какого-то мохнатого юбилейного семьдесят восьмого года… Эй, Берни, скажи: кто-то из них вообще вспомнит о твоем существовании? А? Без обид, но если и так, то это будет какая-нибудь бывшая проныра-староста. Скажем, по имени Мойра. Она-то и разнюхает, что ты на том свете. Выйдет эта Мойра в центр и скажет: «Внимание, ребята!», и все со вздохом закатят глаза, типа, да заткнись ты уже! Но такие, как эта проныра, не унимаются.

«Бернарда нет!» — выдаст она громко, но на скорбящих интонациях.

И народ в зале пристыдится. А староста с гордым видом выложит всю суть, мол, в таком-то году эту произошло и при таких-то обстоятельствах, бла-бла-бла, короче… Понимаешь, приятель, это такая минута сомнительной славы для нее. Погоди, мне надо отлить…

***

Что дальше?

— Ах, да, так вот… После паузы первыми поднимут бумажные стаканчики с пуншем дуболомы и звезды твоей школы. Те ублюдки, кто больше всех тебя и гнобили… Как их звали, кстати, а? Ну… В общем, поднимут чертов пунш не потому, что их заела совесть, а по привычке перетягивать на себя внимание при любом случае… Что, Берни? Будь ты жив, то не пошел бы на сборище из принципа? Ох, да, я тебя тут хорошо понимаю. Но сейчас в тебе явно говорит обида. Знаешь, у тебя с Лузером много общего. Но, видишь ли, разница между вами заключается в следующем: хоть о нем тоже никто не вспомнил бы, но ему бы было насрать, да-да! Блестящая карьера, красивые бабы, много секса и всё такое. Но, увы, не сложилось… Он прикончил тех, кто не давал ему житья. И умер сам. Так вот…

«За Берни!»

«Он был славным парнем!» — забасили бы ублюдки-дуболомы. Ну а остальные притворно скорбные рожи состроили бы… «За Берни! Классного парня!» И, выдержав паузу минут в пять, все они продолжили бы веселиться, лицемерить, брехать об успехах и шептаться о том, кто с кем трахался в старших классах. Да-да, приятель, именно такой вот мой прогноз, расклад эдакий… И, поверь, скоро и проверим, прав я или нет. Можем даже поспорить на что-нибудь…

Ого! Глянь-ка, корень. Здоровенный-то какой! Это поваленное со склона стихией дерево. Ветер выдул почву, а ураган доделал работенку. Оно точно рухнуло под тяжестью собственного веса, говорю тебе, приятель.

***

Интересненько…

— Берни, слышишь? А тут, внутри, довольно сухо, хоть и попахивает гнильцой… Так что ты рано радуешься, поверь. Я не собираюсь подохнуть в этой чертовой глуши… А ты читал книжку под названием «Золото Чейза»? А? Конечно же, нет. Это такой рассказ приключенческий. Там чувак по имени Йен Чейз отправился искать золотую жилу. И по порядкам тех времен ему надо было вернуться в город и застолбить официально тот участок… Но по дороге он встретил каких-то проходимцев и спьяну похвастался находкой.

Что-что, Берни?

Ты припомнил-таки мою пьяную выходку. Молодец, в тему подметил! А у тебя неплохое чувство юмора, приятель. Я, кстати, не обижаюсь… Так вот, бандиты скрутили Чейза, избили и хотели заставить показать то место. Чувак смекнул, что ему в любом случае хана, и бежал. Без всего. В одной рубахе и штанах. Книга — скучища одна, если честно. За исключением одной темы… Там описывалось, как Йен Чейз ночевал в корнях упавшего дерева. Прятался там, чтобы преследователи его не обнаружили. И я собираюсь использовать пару тех трюков, благодаря которым он не замерз насмерть… Каких? А вот скоро и увидишь. Итак…

Список.

Мне понадобятся небольшие камни, жерди из щуплых деревьев, а еще — еловые лапы. Ну и дрова, и хворост для костра, разумеется.

Глянь-ка: а тут на берегу полно разных палок. Знаешь, пора бы заканчивать болтовню и приниматься за работу. Кроме того, страшно жрать охота!

Мэй

Клумба с увядшими цветами… Пасмурно и зябко. Снаружи психушка похожа на старый, облупившийся краской круизный лайнер, который сел на мель. Асфальтовые потоки дорожек выбиваются из-под его проржавевшего бурого днища, чтобы попасть в штормовой океан. А сумасшедшие пассажиры после кораблекрушения вывалили на неприветливый серый пляж. Они осматриваются. Вон там мисс Пончик Ди стоит и нервно грызет ногти, а другая дамочка, что по соседству, кружится вокруг своей оси. Она, наверное, думает, что оказалась на райском острове…

Персонал «лайнера» тоже тут. Следит, чтобы туристы-пациенты не разбежались кто куда. Ну да, лови их потом по всему острову…

Боже! И как меня угораздило купить билет на это «судно»? Почему я обменяла авиабилет бизнес-класса в будущее на путешествие в компании психов? Сама виновата…

Карибский остров Мартиника. Вот бы сейчас оказаться там! Этим дамочкам там тоже понравилось бы. Можно переодеться в легкие цветастые парео, а затем отправиться пить ледяную «Маргариту» на пляж… Эх, красота! Лагуна, пальмы, покачивающиеся на теплом ветру. А неподалеку — гостиницы с уютными номерами, где, впрочем, не хочется засиживаться… Море, крики чаек, парусники в бухтах. Экзотические фрукты. Кусок сочной папайи? Да я сейчас так бы и вгрызлась в сочную мякоть!

Мда… Как же смешно было наблюдать, как мама отмахивалась от жуков на Мартинике. В каком году случилось то нашествие? В восемьдесят четвертом? Да, точно. Насекомые тогда залезали под шезлонги, до безумия одолевали владельцев прибрежных кафе. В итоге мама распсиховалась и потребовала у папы отчалить домой раньше срока… И самая умора в том, что не успел Боинг сесть в Миннеаполисе, как она начала жаловаться на комаров и мошку, которые летом правят бал в северных штатах…

Сегодняшнее первое свидание с родителями уже, слава богу, состоялось. Я ожидала его с неприятными чувствами… Никакого желания их видеть. Их новая жизнь без меня. Проклятье! Да лучше бы они вовремя родили еще одного ребенка. Девочку или мальчика — неважно, но хоть какое-то утешение и надежды…

А сперва в палату пришла мисс Гилберт — главная надсмотрщица. «Франк, к вам посетители, собирайтесь!» — приказала, пронзив меня ледяным взглядом.

Да что, мать твою, я ей такого сделала-то? Или она так ко всем пациентам относится? Всё-таки родители жертвовали на больницу. Это кажется ужасно несправедливым!

Теперь я знаю, что у входа в комнату для посетителей стоят две страшные искусственные пальмы. Там белые стены, а на больших окнах есть жалюзи. Там как бы всё создано для эффекта нормальной, дружелюбной атмосферы. Но как по мне, это довольно корявый реверанс дирекции в сторону «нормальных» людей. Посыл такой, мол, у психов жизнь почти ничем не отличается… Просто есть кое-какие дополнительные правила и распорядок. Нелепость, конечно, это всё.

А гнусная лицемерка Гилберт была с родителями куда любезнее. Когда я пришла, предки уже расположились в самом углу, за крайним столиком. Они будто притаились там, нашли укромное местечко. Но тут без обид! У них нет причин гордиться дочерью. Зато есть куча поводов испытывать стыд и неловкость.

Какой-то измученный, но улыбающийся папа. Крепкие наши объятия и его запах. Цитрус и табак. Затем — холодные объятия с мамой. Что тут скажешь, мы никогда не были близки с ней… Папа спросил, как я, и назвал Медвежонком. А я еле-еле сдержалась, чтобы не зареветь. На его вопрос я лишь пожала плечами, мол, да так, всё нормально, потихоньку обживаюсь.

— А Остины завели собаку, — завела беседу мама ни о чем.

Да уж, родители всеми силами пытались создать непринужденную атмосферу… Будто приехали навестить меня в лагерь скаутов. А мне лет эдак шесть-семь.

— Взяли из приюта. Большая, лохматая. Вечно лает, — продолжала нести эту бессмыслицу мама.

Мда… Неподражаемая Долорес Франк. Затея Остинов с собакой ей, естественно, оказалась не по душе. В прежние времена я бы наверняка съязвила, спросив: собака — сука или кобель? Если сука, то Остинам стоило назвать ее Долорес. «Лори-Лори! Фу! Хватит брехать!» — слушала бы она каждый божий день через забор. Папа, услыхав злой подкол, вначале бы прыснул, а затем состроил серьезный вид и сказал что-то типа: «Следи за языком, Медвежонок!»

Колкие, но семейные междусобойчики. Всё в это прошлом…

Какой-то шум? Оттуда, со стороны правого крыла здания больницы. С отдельного ее входа… Ого! Здоровенный коренастый санитар идет впереди колонны из мужчин-психов. Ну и персонажи, мать его! Один занятнее другого. Вон там бородатый дядька, похожий на Санту, ржет в голос, что-то очень громко рассказывая соседу-доходяге. Ну-ка, ну-ка, интересно…

— Чтоб его, этого Карла! Обрюхатил мою сеструху. И родила она семь близнецов. Нет, восемь! Все страшные, как черти. Чертов Карл!

Во заливает-то! А что не девять близнецов?! Пожалуй, это тянет на «Книгу рекордов Гиннесса». С другой стороны, этот дядька — псих. Может, он и сам верит в то, что болтает.

Рядом с ними ковыляет какой-то дед. Бакенбарды, грязные патлы серых, очень длинных волос. Наверное, в молодости он был певцом кантри. Ему сейчас только кожаной куртки с бахромой, шляпы и ковбойских сапог не хватает… Колонна уже у угла здания. Мда, в мужском корпусе явно гораздо веселее.

Что такое? Ловлю какое-то движение сбоку. Ух ты ж, боженьки! Пончик Ди делает мужикам недвусмысленные намеки: виляет толстыми бедрами, водит рукой по грудям. Да, всё-таки я хорошо разбираюсь в людях. Эта дамочка и правда неуемная…

— Эй, Ди! А-ну заканчивай стриптиз! — окрикивает ее одна из санитарок.

Пончик не слышит. Она посылает мужикам воздушный поцелуй…

Свидание, но далеко не романтическое. Воздушный поцелуй, посланный папой на прощание в комнате для посетителей. Слава богу, встреча с родителями длилась недолго. Но мама успела издали завести шарманку, мол, в городской церкви теперь новый пастор. Что он очень «современных взглядов». Да уж! Судя по всему, не только новая собака Остинов ей не по нраву. Маман считает себя католичкой. Любит всё такое, ну, традиционное.

А еще она сказала, что слышала о том, мол, тут есть часовня неподалеку. Твою налево! Ее эти намеки на становление на истинный путь и спасение моей души молитвами. Они прям с этим мистером Хендриксом и его хором сговорились будто!

Господи, да лучше б папа рассказал, как продвигается расследование. О том, что сейчас творится в городе. Лезут ли к мистеру Дональду Грэйвзу с расспросами журналисты, нападают ли на него местные с обвинениями и проклятиями?! Он хоть и так себе человек, но не заслужил такого…

Увы, папа ни за что не выдал бы подобного рода информацию. Он — адвокат, и прекрасно знает всю эту кухню, и уж наверняка осведомлен лучше прочих. Папа не стал бы травмировать меня новостями, ведь когда близкий болен, лучше говорить о чем-то совсем отстраненном.

И мне, если честно, пофиг на мистера Грэйвза. Плевала я на всех горожан и назойливых журналистов!

Главное…

Его поймали или нет? Дал ли он какие-то показания? Раскаялся ли в чудовищных преступлениях? Но самый главный вопрос, который будет терзать мое сердце, пока оно не остановится навсегда… Как он смог решиться на такое?

Роб

— Берни, слушай, что-то мне хреново, чувак! А-а-а, сам виноват? Мда уж, что есть, то есть. Вырубился я от тепла камней в укрытии. Но согласись: ведь ловко же вышло повторить эксперимент Йена Чейза? Нагретые в костре камни, еловый настил, дубленка сверху. Хорошее лежбище. Поверь, далеко не каждый сможет пережить ночь в лесу на морозе.

Старые газеты.

Они меня подвели, черт. Это от них меня сморило. Не надел я дубленку… Погоди, приятель. Надо отлить…

***

Черт подери!

— Да знаю я, что бегаю поссать каждую секунду! Знаю, что у меня всё еще лихорадка и озноб. Ну и что прикажешь делать с этим, а? Может, сдаться копам? Ну уж нет, хрен ты дождешься!

Позитив.

Давай лучше о чем-нибудь хорошем… Форд Мустанг шестьдесят шестого года. Ночное чтение. Одно из объявлений в несвежей газетенке «ТаузендЛейк Пост». Наверное, ту тачку продали быстро. А жаль! С таким количеством нала ее легко бы сейчас мог купить и я… Но что теперь об этом говорить. Время назад не отмотаешь. Но вот интересно: кто же был владельцем машины? Какой-нибудь старик, а в прошлом — лихой гонщик, как ты думаешь? Двести семьдесят кобыл под капотом, представляешь себе? Черт! Да я ни в жизнь бы не продал такого красавца. Кстати, а у тебя была тачка, а, Берни?

Лузер…

Да у него даже прав-то не было. Хотя если честно, то из него вышел бы неплохой водитель. Отличные навыки и всё такое… Законченная автошкола, но так и не сданный экзамен. Почему не сдал? А на хрена, черт?! Но давай не будем опять о грустном…

О новостях.

Похоже, приятель, я сориентировался. Карта в моей умнейшей башке, подсчеты. Ноль паники утром и полная собранность, короче, кто тут молодец, угадай? Это приток речки Натс. Правильно я вчера сделал, что пошел против течения… Интуиция, понимаешь? Еще пара миль, затем надо свернуть в лес. Ну а вечеру уже добраться до Кристиновых болот. Как тебе такое? Неплохо? То-то же!

Бернард?

Всё забываю спросить: а как выглядит душа? Это сгусток светящейся энергии? Или, может, это часть космической темной материи? Ага, тайна, секрет, понимаю… Знаешь, у меня есть к тебе просьба: если случайно столкнешься с духом по имени Роберт Грэйвз, то привет ему от меня. А Крейгу Томпсону, Эйдену Келли и Франк…

Суки!

В общем, передай этим троим ублюдкам, что мир стал без них гораздо лучше. Чище стал.

Мэй

Как же адски медленно тянется здесь время…

Ад — это когда совершенно нечем заняться, кроме как лежать и гонять мысли. Ну когда уже отбой-то объявят, боже?

Приглашение странноватой Джины… А может, она от балды ляпнула про кофе и вишневую кока-колу? Если так, то это будет пипец каким сильным разочарованием!

Вишня — самая любимая ягода. Моя школьная форма была такого цвета. Она всё еще висит в глянцевом черном шкафу, как напоминание о школе. Она ждет меня… Зря! Прости, милая, тебе нашлась замена — эта вот убогая серая невзрачная пижама. Еще и наверняка не новая, с чужого плеча…

Пижамные вечеринки, тупые сплетни, яркие мэйк-апы, попсовая музыка. Подружки? Нет, не так… Дружба — вообще довольно странное, лично для меня, понятие. Особенно женская. По сути, это такой тип отношений, когда выгодно общаться. Выгодно держаться стадом.

Надин, Кимми, Сара, Алекса, Рита, вместе — смазливое, туповатое стадо. Как мама ни пыхтела, пристраивая меня в их компанию, они не принимали… Я туда не вписывалась. Испортила бы эту их идеальную картинку. И кстати, не больно-то мне и хотелось к ним в компашку принцессок гребаных.

Единственный и самый лучший друг Дарен… Мы отлично проводили с ним время. Он добрый и умный, всегда давал списывать, а я смешила его до икоты. Тощий и нескладный Дарен; и я — «вредная пампушка». Дарен так вот, совсем необидно меня называл. Ему в ответ я всегда иронизировала, мол, вредная, потому что пампушка. Типа вот такой получается замкнутый круг, мать его.

Комплексы и эти извечные мамины придирки — спутники моего детства. Лишний вес. Пухлые ноги и руки, живот со складками, щекастое лицо, ну, в общем, непрезентабельная внешность по общепринятым меркам. Мама очень пристально наблюдала за обедами и ужинами. Смотри, мол, не съешь чего лишнего. Ну спасибо хоть на том, что изо рта еду не выковыривала.

Семейные приемы пищи всегда выливались в тяжкое гнетущее испытание. К тому же эти постоянные напоминания маман: «Поменьше сладкого и мучного, Мэй». Да и пофиг! Я назло ей покупала шоколадные батончики, чипсы и уплетала их с особой страстью. Дарен, кстати, тоже ел будь здоров, но не поправлялся ни на унцию. Это казалось какой-то наглостью уровня космос с его стороны. За это я в шутку несильно щипала его или пихала локтями и улыбалась губами, вымазанными шоколадом. А он с улыбкой говорил, что плевать хотел на мои жирки. Мол, людей не за внешность любят и ценят. Ох… мой наивный, искренний, чудесный добряк Дарен…

Нам было по тринадцать, когда мы получили чудовищную новость: его семья переезжает в Австралию! Большего шока от потрясения в жизни не испытывала! В запале я кричала, что ненавижу эту далекую страну и желаю всем австралийцам сгореть в озоновых дырах. Понятно, что Дарен ничего не мог с этим поделать. Ему, как и мне, было больно и страшно…

А через две жалкие недели — проводы лучшего друга в аэропорту. На прощанье я подарила Дарену защитный крем от загара, чтобы он не сгорел вместе с дурацкими австралийцами. Ну и конверты, чтобы он не забывал писать… И мы оба, крепко обнявшись, плакали навзрыд!

Первое мое лето в полном одиночестве. От тоски и лютой скуки я попросилась в лагерь. Да всё равно в какой, лишь бы дома не находиться. Лишь бы не выслушивать мамины комментарии о моем внешнем виде.

Бассейн… Я испытывала какую-то жгучую ненависть к этой лазурной, прохладной водичке. Прыгнуть бы туда с разбега, забрызгав модные журналы на мамином шезлонге. Увы, нет! Мне мешал спасательный круг из жира на животе и боках, обтянутый тканью розового закрытого купальника. Да, такая вот неповоротливая хрюшка, а вовсе не папин Медвежонок…

Море разновозрастных ребят и девчонок на автобусной стоянке лагеря «Томагавк». Шум, неразбериха, чемоданы, цветные панамки и бейсболки. Дружеские, восторженные приветствия ребят, которые приехали туда не в первый раз. Ну а я, новенькая, почти сразу поняла, что, скорее всего, не впишусь. Меня просто проигнорировали, не заметили от слова совсем.

Дискотека в первый же вечер. Ясное дело, я не пустилась в неистовые пляски, как сделала бы это с Дареном под песни Майкла Джексона и Мадонны. Из-за комплексов попридержала лихих внутренних коней, чтобы посмешищем не выглядеть.

Глен — самый красивый парень среди сверстников. Неожиданно он подошел, протянул руку и пригласил на первый в моей жизни медляк. Боже, как же это было волнительно, до дрожи в поджилках! А в голове крутился лишь один вопрос: «Почему именно я, когда вокруг столько смазливых девчонок?»

Но как такому раскрасавцу с приятной улыбкой откажешь?! Да и еще под романтичный хит группы Culture Club «Ты действительно хочешь причинить мне боль?». Я положила потные ладошки ему на плечи, а Глен держал руки на том месте, где у стройных популярных девочек находится талия.

Отблески дискотечного зеркального шара в темноте. Я не могла видеть колких, насмешливых взглядов. Куда уж там различить злой ехидный хохот. Подумаешь, разгоряченные от танцев ребята смеются…

А потом полночи я не спала, ворочалась и испытывала искристые чувства. Думала от том, как здорово придумала приехать в самый классный в мире лагерь «Томагавк»!

Следующее утро. Завтрак. Появление Глена… Когда он подсел ко мне, я чуть не подавилась куском булки. Благо выпечка была намазана толстым слоем сливочного масла. Красавчик придвинулся ближе и шепнул: «Пойдешь со мной вечером к озеру?» Не сразу, но я рассеянно кивнула и тут же стала похожа на свеклу. Вспыхнула щеками так, что стыдно стало.

Вдруг Глен поднял высоко над головой руку и громко щелкнул пальцами. И в треклятой столовой тут же раздался топот! Нарастающий громкий топот десятков ног под гул из голосов. Я, находясь в полном шоке, поняла, что попала в… осиное гнездо. В дерьмище вляпалась, мать его!

А сотни этих гребаных насекомых готовы были жалить и жалить до смерти, в то время как ублюдок-Глен поднялся с королевским видом. Он развел руками и, словно дирижер, начал плавно махать. И этот поганый осиный оркестр в унисон его движениям прожужжал: «У-у-у! Сначала похудей! По-худ-де-е-ей!» Под вибрации, что шли по полу от молотящих подошв кед и кроссовок. Эти мрази изображали свиней, громко хрюкая и взвизгивая.

И я расплакалась лишь тогда, когда захлопнулась дверь, что отделяла меня от обитателей самого ужасного лагеря во всем мире!

А потом соседка объяснила, что эта такая лагерная традиция — выбрать новенькую девочку, мягко скажем, не вписывающуюся в понятие «красивая», а затем унизить ее публично, пока двое-трое ребят отвлекают вожатых. Это у них называлось «Завтрак с уродиной».

Уродина! «Человека ценят и любят не за красоту» — те слова Дарена… Черт, да окажись Дарен рядом, он точно бы защитил бы мою попранную честь, кинувшись набить треклятому Глену смазливую морду.

— Почему никто не прекратит это? — спросила в жуткой досаде у той девчонки, которая пояснила про «душевные» лагерные традиции.

— Да ты что, Мэйси, большинству это нравится. А кто против — те молчат. Не хотят проблем. — Она пожала плечами, и меня просто ошарашила такая ее подчинительная позиция.

Не только ее, точнее, а такой уклад и порядочки в принципе.

— Прелесть какая, мать твою! — хмыкнула я, стиснув зубы. — Прямо замкнутый круг какой-то.

Мои сжатые в ярости кулаки и никаких слёз. Мое решение, которым двигал внутренний протест. Порвать чертов круг в клочки! Вспороть острым ножом, чтобы оттуда со свистом вышел весь смердящий гнилой воздух. Показать всем!

Доказать!

Еда? Да она не лезла всю гребаную смену. Никаких там булок, конфет, макарон и жареной картошки. Яблоки, ненавистные паровые брокколи и брюссельская капуста — вот мой новый рацион питания. Точка!

«Мэй, а ты немножко похудела», — сухо заключила мама, пробежавшись холодным критическим взглядом при встрече после трех недель моей каторги в драном «Томагавке». Вообще-то, блин, и на деле мне удалось сбросить целых десять фунтов. Прилично, учитывая тогдашний невысокий мой рост. Махнула вверх я позже, через полгодика где-то, и довольно стремительно…

По возвращении в родной город торговый центр встретил меня с распростертыми объятиями, а не привычным: «Купи что-нибудь объемное и проваливай, толстуха!» И я испытала крайне приятное удивление, когда встала перед большим зеркалом в примерочной.

Стройные ноги, выпирающие коленки. Почти плоский живот, который точно надо подкачать до идеала. Красиво торчащие ключицы. А моя шея будто бы длиннее стала… Ну и никакого двойного подбородка и круглых щек. Короче, вполне себе нормальная такая девчуля. Даже очень ничего. Плюс ко всему — выцветшие пряди волос оттенка блонд, ну и загар летний, очень естественный, натуральный. Ко всему прочему, у меня и еле заметная грудь появилась. «Полгода-год, и надо будет покупать бюстгальтер», — сделала волнующий вывод. А еще подумала о том, что, может, купить юбку или шорты покороче?

Пришел конец сентября… Мой день рождения. Дядя Эдди и папа заперлись в кабинете, а мама и тетя Лиза делали последние приготовления. А в это время Колокольчик примеряла в комнате мои новые нарядные платья и клянчила в конце праздника отрезать ей самый большой кусок кремового торта. Мне было немного не до нее, ведь маман, даже не посоветовавшись, пригласила на праздник Надин, Кимми, Сару, Алексу и Риту. Избалованные и драгоценнейшие дочурки ее подруг из женского клуба. Они заявились все из себя такие манерные, с постными скучающими физиономиями и нулем дружелюбия в мою сторону.

По сути, моя маман устроила смотрины с оцениванием: достойна ли приобщившаяся я наконец-таки получить пригласительный билетик в компанию. Эти фифы принесли примерно одинаковые подарочные наборы косметики.

Почему же я в итоге согласилась общаться с ними? Первое — корысть. Мое желание понять, как устроен их мир. Я нуждалась в инструментарии этих популярных цыпочек. Это точно не лишнее в новой жизни. Второе — я вступила в их клуб от скуки. Но лишь одно тянущее, неприятное чувство не давало покоя при общении с ними. Их гребаное высокомерие от богатства. Они все — маленькие копии родителей-снобов. Поверхностные во всем и с вечной пустой болтовней ни о чем. В общем, при общении с ними я приняла скуку как данность, но по-прежнему чувствовала полное одиночество…

Год пролетел стремительно. Еще восемь фунтов долой благодаря водному поло в полюбившемся школьном бассейне. Ну и разумеется, новая наука с изучением привычек и повадок подружек. Я на удивление быстро привыкла к заинтересованным взглядам парней, часть из которых нещадно лупила в детстве за издевки по поводу лишнего веса. И все эти приятные бонусы вовсе не случайный выигрыш, а ежедневная, изнурительная работа над собой с болью от молочной кислоты, что забивала мышцы. А еще этот вечный голод, особенно донимавший по ночам…

Да, я уяснила важные вещи. Первое — никого нельзя подпускать слишком близко, чтобы не обмануться и не потерять с болью в сердце. Второе — люди, в основном, так себе, они любят быть частью общей управляемой массы. Внушаемые и трусливые они. Третье — никакого доверия. Особенно к парням. Уж тем более к красивым парням. И, раз так вышло, что я — ничего такая, да еще и с новым инструментарием, то не стоит ждать, когда тебя размажут по стенке. Наносить удар первой. Всегда!

Мда, в те годы я была куда умнее…

Успешное культивирование в себе нужных качеств. И план мщения! Да-да, я не забыла ублюдка-Глен. По приезде из лагеря на эмоциях даже думала отравить его. А чтобы сделать это, как говорится, с умом, в кои-то веки пошла в школьную библиотеку. Я попросила у очкастой хмурой тетки какую-нибудь книжку про ядовитые растения и тут же словила подозрительный взгляд. А затем — настойчивое предложение немедленно отправиться к школьному психологу. Еле отвертелась тогда, блин.

В общем, пришлось хорошенько пошевелить мозгами. Включить логическое мышление. И я сделала вывод, что далеко не дура. Просто надо анализировать и больше читать. А не дура я потому, что сообразила отправиться в местный центр поддержки ветеранов войск. Тамошняя тетка оказалась куда сговорчивее. Я наплела ей, мол, хочу стать «машиной для убийств врагов государства». Она рассмеялась. И одолжила-таки «Пособие по выживанию армии США» со списком особо опасных растений. «Болиголов пятнистый» — классное название, мне оно сразу понравилось! Я тут же представила, как утырок Глен покрывается зелеными пятнами, закатывает глаза, а из его гнусного рта идет пена. Он недолго бьется в предсмертных судорогах, а затем его голова взрывается от боли и мозги брызжут в разные стороны. И разумеется, всё это происходит на «Завтраке с уродиной». Гениально, мать его!

Но очень скоро во мне взыграли логика и здравомыслие… Ну нет, отравление «Болиголовом пятнистым» не катит вообще. Ведь копы точно начнут вынюхивать, разных там свидетелей опрашивать. А в итоге составят список всех «уродин». И если я попаду на полиграф, то всё, хана. К тому же школьная библиотекарша и тетка из центра ветеранов могут спокойно заложить странную девчонку… Нет уж, сесть на пожизненное из-за мудака-Глена в тюрягу — точно не входит в планы.

И новый план, который вынашивала весь учебный год. Готовилась к часу «Х». Долгие уговоры предков, чтобы ехали в Доминикану без меня, в итоге увенчались успехом. Потому что нужная мне смена, как назло, совпадала с этой дурацкой поездкой. Перед отъездом я походила в солярий, а для еще большей конспирации сделала другую прическу. И почти не жалела укороченных наполовину волос. Новые летние наряды прикупила с кайфом и в предвкушении того, как буду в них щеголять по убогому «Томагавку».

Приезд в голимый лагерь. Ублюдок-Глен, конечно же, не узнал меня из-за полного преображения. Гордый цокот каблуков моих босоножек. Дребезжание колесиков маминого чемодана Луи Виттон, взятого без разрешения… Я с жадным упоением вслушивалась в присвисты парней и ловила на себе их заинтересованные взгляды.

Вот вам и уродина!

Первый вечер. Первая дискотека. И бесперебойные приглашения парней на танцы. Я дала всем им от ворот поворот, желая полностью погрузиться в шпионство и тайные наблюдения… Кого же теперь Глен позовет на медляк?

Его «избранницей» оказалась невзрачная девчонка с тощей косичкой на затылке и двумя огромными, как у зайца, передними зубами. Она так широко улыбалась этому утырку, что ее зубы аж в темноте светились.

Ранним утром я разыскала ту девчонку. Вывела из домика под каким-то предлогом. Довольно бойкая она, кстати, оказалась. Мириам — так ее звали. Когда она услышала горькую правду про предстоящий «Завтрак с уродиной», то ужасно обиделась… нет, в такой ярости прибывала, так материла Глена, что даже у меня, любительницы лихого словца, уши горели.

Столовая, долгожданный, мать его, завтрак. Я чувствовала невероятное возбуждение от предвкушения финала. От того, что хорошенько подпорчу злой розыгрыш тупых подростков. И я намеренно села так, чтобы Мириам видела меня. Видела поддержку и не струсила в час Х, а внутри покалывало от дичайшего волнения и… Азарта!

Глен заявился. И меня чуть не блевануло от его смазливой рожи и притворно-добродушной гримасы. Он, весьма ожидаемо, подсел к Мириам и зашептал ей в ухо про озеро или, может, какое-то другое место, в которое в любом случае не собирался ее вести. Но, в общем и целом, сцена точь-в-точь как со мной год назад. Никакой, мать его, фантазии!

Щелчок пальцев. Моих пальцев! Раскрасневшаяся Мириам подскочила так резко, что Глен дернулся. Она расставила руки, словно дирижер, махнула кистями и срывающимся, писклявым голосом выпалила: «Сначала отрасти член!» В помещении застыла тишина… Я затопала ногами и начала гудеть, сложив руки в трубочку. У-у-у! Мириам повторила за мной.

— Глен — маленький член! — крикнула я, испытав полнейшее ликование!

Зал тут же взорвался от неистового ржача! И порочный, замкнутый круг разорвался навсегда! То была наша с Мириам общая победа. А ублюдок-Глен стремглав удирал, да-да. Пулей вылетел из столовой с пунцовой харей. Ну а на следующий день он испарился. Вот так! Король-то голым оказался, да к тому же еще и без яиц. Настоящий трус, ссыкло конченое — вот кто он на поверку.

А мы с Мириам неплохо общались всю смену. Жаль, что жила она в штате Юта…

Какой-то шум? Точно. Кто-то идет по коридору.

«Девочки, отбой всем!» — доносится до моих ушей.

Отлично! Скоро получу наслаждение от вишневой колы в палате Джины.

Роб

Температура.

Ужасная слабость… Тянущая боль в пояснице и внизу живота. Еще примерно одна миля, и надо повернуть в лес…

— Эй, Берни? Что это ты не интересуешься моим самочувствием? А-а-а… Мы с тобой не друзья, ясен перец. Знаешь, мне и правда херово. Померить бы сейчас температуру… Я реально горю, приятель. М-м-м, так что насчет того света? Как он выглядит, а? Ну раскрой ты чертову тайну. Ладно, не надо… Грэйвз, кстати, был атеистом. И я придерживаюсь тех же взглядов. Но есть такие моменты, ну вот как сейчас, когда хочется порассуждать о потустороннем, неведомом… Так ты католик, Берни?

Вера.

Знаешь, из всех религиозных культов мне наиболее симпатично язычество скандинавов. Наверное, это генетическое. Ты, конечно, ничего о северных богах не знаешь, приятель. И ты не воин, павший в бою, чтобы пить с богом Одином.

Вальхалла.

Местечко, куда попадают настоящие бойцы. На вечный пир за столом с убийцами, революционерами и прочими отчаянными типами… А хочешь, спою тебе что-нибудь? О! Песня чилийских партизан. М-м-м, сейчас… Берни, слова вылетели из башки. Наверное, от температуры. Погоди-погоди… ага.

De pie cantar, que el pueblo va a triunfar.

Millones ya imponen la verdad;

Знаешь песню? Нет? Ну как же…

de acero son, ardiente batallón,

sus manos van llevando la justicia y la razón.

Mujer, con fuego y con valor

ya estás aquí junto al trabajador.

Ну ты даешь, Бернард! Не слышал такую известную песню. Что-что? У меня недурной испанский? Спасибо, приятель. Я для тебя переведу слова. Этот куплет о том, что народ победит, так как миллионы требуют справедливости, честного правосудия и всего такого прочего… Ну, и как же без женщин. Женщины поддерживают левое движение.

Mujer.

Девушка, женщина. Красивое слово, правда? Интересно, когда Ортега сочинял этот свой гимн, он представлял кого-то конкретного? Может, какую-нибудь смуглую даму с шикарными бедрами и пышными буферами. «Женщину с огнем и решимостью».

Франк.

Огонь и решимость. Наверное, из нее могла бы выйти неплохая партизанка. Хитрая, изворотливая, как сам бес. Она могла бы стать Грэйвзу боевой подругой… Но не в этой жизни. Ей просто не повезло родиться в исторический период, где нет приключений. Нечего открывать, не с кем бороться. Некого побеждать… Одна сплошная пресыщенность и праздность. Мда-а-а. В песнях женщины всегда музы. Какими стервами они бы ни были при жизни.

Грэйвз.

Поведаю тебе про него, Бернард… Это был парень с хреновой кучей проблем. После смерти матери он совсем закрылся. Глупец. Он вполне бы мог выглядеть лучше, подстроиться под общество. Но Лузер сильно недолюбливал людей, впрочем, как и я. А еще он был высокомерным, чересчур гордым, впрочем, как и я, опять же… Ах да, забыл рассказать тебе кое-что… После потрясения из-за кончины мамы он начал сильно заикаться. Никакие врачи не помогли недуг побороть. И тогда он придумал вычленять слова или короткие словосочетания. Так сказать, находить главное смысловое значение и фокусироваться на нем. Это реально помогает… Ладно, проехали. Теперь про Mujer… Берни, ты не знаешь, но Грэйвз нравился девушкам. Конечно, может, и не самым смазливым, но некоторые были очень даже ничего…

Олимпиада.

Штат Колорадо. Два года назад… Анья Миллер. Одна из его главных соперниц. Симпатичная девчонка с копной кудрявых каштановых волос. Лузер пялился на ее выпуклую попу, когда Анья стояла перед ним в очереди на стойке регистрации. Эта девчонка отлично знала, что задроты пускают на нее слюни. Выездная олимпиада по математике — небольшой мирок, где всё устроено иначе. Место, где появляются разные возможности. Умникам, приятель, знаешь ли, нечасто предоставляется относительная свобода. Родители таких подростков и детей, как правило, жесткие психи. Они круглосуточно держат отпрысков в ежовых рукавицах.

Вечер.

Анья выгнала очкастых соседок по гостиничному номеру за порог. С Грэйвзом они пили всё подряд из бутылочек мини-бара. Такая вот недоработка горничной — и их везение…

Первый секс.

Берни, ты когда-нибудь спал с женщинами? Ладно… Можешь не отвечать. Это дело интимное, понимаю. Так вот, дружище, Анья не была девственницей. Она оказалась из тех, кто любит пожестче, так сказать… В позе спаривания животных, смекаешь? Короче, Грэйвз немного повозился с презервативом. Всё закончилось довольно быстро. Эта Анья, скажу я тебе, оказалась той еще чертовкой! Представь…

Завтрак.

Склонившись над столиком, она с упоением шептала тем двум подружкам о вечерних приключениях. Она периодически поднимала глаза и мерила Грэйвза каким-то насмешливым взглядом. А он всё больше наливался краской и желал выдрать ее прямо там, в зале ресторана. Ну а затем вырвать ее болтливый длинный язык к чертовой бабушке. В общем, Берни, ее эти подружки отклячивали широкие зады, приподнимаясь со стульев. Лишь бы расслышать все подробности. Заучки то и дело оборачивались, хихикали, кокетливо прикрывая рты ладонями. В конце сцены Анья повысила голос: «Да клянусь вам!» И отмерила невидимые дюймы. Грэйвз не видел, сколько бесстыдная девка показала. Много, мало или объективно. В любом случае соседки разом выдохнули и заверещали: «Да брехня!» Грэйвз вышел из столовой со смешанными чувствами. С одной стороны, он знал, что хорошо сложен физически и у заучек действительно есть повод удивиться, а с другой — ощущение неловкости от, так сказать, самой публичности момента.

Бетти.

Да, так звали не очень симпатичную девчонку из тех двоих любительниц сплетен. В таком возрасте всем хочется секса, гормоны играют, понимаешь, приятель? Короче, она пришла, немного помялась в дверях. Даже дураку понятно, чего ей надо было от него… Раздеваясь, Бетти сказала, что «это» было у нее один-единственный раз. С каким-то троюродным кузеном, что ли… В общем, лишняя информация для Грэйвза… Белая-пребелая ее кожа. Казалось, Бетти всю жизнь продержали в темнице без доступа света. Рыхлое тело, не знавшее физических нагрузок. Бетти лежала снизу и издавала звуки, похожие на крики раненой птицы.

Дорис.

Почти точная копия Бетти. Только волосы не русые, а темные. Она не решалась прийти, сомневалась до последнего. Девственница. Дорис очень смущалась, выдавая эту почти ненужную информацию Грэйвзу… Что, Берни? Мы с Лузером жестоки? Да, так и есть, но в данном конкретном случае ты не прав. Она знала, на что шла. Ей было охота избавиться от «постыдного знания». Дорис точно завидовала Анье и Бетти, говорю тебе. А Грэйвз вообще-то не являлся ее парнем, ничего он ей не обещал… Так вот, не отвлекай меня, черт… Он с ней не особо-то церемонился. Никаких там поцелуев, предварительных ласк, комплиментов. Дорис старалась не кричать. Зажмурившись, терпела, пока он ее долбил.

Потайной мир…

Мир умников. Он такой. Это тебе, Берни, не яростный бой олимпийских богов и титанов. Соревнование интеллектов днем и ночные тихие проделки, чтобы помнить: жизнь есть. И она идет. А Грэйвз собрал в тот год неплохой урожай в тенистом саду. Пусть даже и не из самых сочных, спелых плодов, похрен.

Элис Ньюман.

Горячая Элис. Вот это реально сочный плод, о да-а! Лузеру тогда было шестнадцать. В то лето он проходил практику с группой школьников в местном госпитале, чтобы набрать дополнительные баллы для поступления в университет… Элис. На год старше него. Знаешь, Берни, есть такой тип девушек… Очень сладострастных. Они рано начинают вести половую жизнь, а вечная жажда секса — их бремя. Ньюман сразу смекнула, что Грэйвз может быть довольно неплох. Она оценила его опытным взглядом: раздела, изучила, одела и ринулась в атаку. На третий день знакомства она предложила провести вместе время. Берни, слышишь? Тебе бы она наверняка понравилась… Пышная грудь, узкая талия, широкие бедра. Фигура — песочные часы. Ноги, правда, полноваты, ну и ладно. Это не мешало ей быть гибкой, словно гимнастка.

Да-да, приятель!

Знаю, что меня плющит от температуры. Нашел, тоже, время думать о сексе. Но ты представь: закрытый изнутри кабинет. Кушетка. Стонущая Элис сверху. Ей точно нравилось, клянусь тебе чем хочешь. А еще она учила Грэйвза разным штукам. Где и как надо касаться, чтобы ей было классно, как довести ее до оргазма. Такому, знаешь ли, в школе точно не научат. А Грэйвз — неплохой ученик, и благодаря Элис у него поднялась самооценка, ведь он спал с самой вкусной, страстной девушкой, которая всем тем уродам из школы даже не снилась.

Увы.

Элис Ньюман уехала внезапно. Вроде как у нее в семье случилось что-то серьезное. Лузер мучился, скучал, а потом сообразил, что тоскует вовсе не по ней. Он ведь совсем не знал ее. Слишком мало разговоров между ними. Никаких свиданий вне госпиталя. Но Грэйвз вошел во вкус. Ему хотелось близости с девушками каждый божий день, и желательно по несколько раз… Но, как ты понимаешь, дружище, такие, как Элис Ньюман, — редкие райские пташки.

Проститутки.

Грэйвз даже хотел пойти к мотелю, где обычно дежурят жрицы любви. Но он передумал. Побоялся подцепить венерические болячки. Ладно, проехали… А знаешь ли ты, Бернард, что великому ученому-физику Льву Ландау приписывают «классификацию женщин»? Вещь, конечно, очень спорная, даже оскорбительная как бы. В общем, Элис Ньюман относилась, скорее, к «Хорошенькой», не более. По версии Ландау, женщины самой высшей категории — те, от кого «невозможно оторвать взгляд». Я, знаешь ли, не согласен, при всём уважении к его гению. Скорее, разделяю мнение почившего Грэйвза: самые притягательные девушки в душе неугомонные, переменчивые, как ветер, непредсказуемые. Вот так, дружище! И отношения с такими всегда заканчиваются крайне скверно. Из таких ведьм невозможно сделать примерных домохозяек и верных, тихих жен. Они как ураган, хоть на вид иногда и не скажешь…

Франк.

Она подошла к Грэйвзу первой. Ни с того ни с сего прилепилась. Это случилось в мае-месяце… На последней неделе учебного года. А минутой ранее его закончил метелить Томпсон под злой шепот: «Ах ты чертов лузер!» Губа разбита, бок ноет от гематомы — ничего приятного, знаешь ли, Берни… Да что уж там, тебя, наверное, тоже поколачивали… Короче, эта Франк подсела к нему на лавку. И принялась пялиться. Лузер терпел, терпел, а затем не выдержал пристального наглого взгляда и выдал на накопленных эмоциях: «Вали отсюда!» Ну а ей — хоть бы хны.

— Больно? — спросила она типа сочувственно и вкрадчиво.

Он буркнул в ответ, что не ее это собачье дело. Тогда Франк показала коленки. Да-да, Берни, представь: задрала юбку чуть ли не до трусиков.

— Видишь болячки? — деловым тоном продолжила она, не собираясь убираться и оставить его наконец в покое.

Лузер не удержался, посмотрел на эти ее болячки. Да уж, размозжила колени она знатно, что и скрывать.

— Слушай, давай залечим раны? — быстро проговорила она.

«Залечим раны». Грэйвзу в голову тут же полезли пошлые мысли. Он в этой фразе, точнее, в ее предложении подтекст услышал. Вспомнилась ему Элис Ньюман в белом халате, больница, кабинет и кушетка для пациентов и горяченькие их утехи, так сказать…

Ужас один!

Он и правда всё еще не мог выкинуть из головы подробности прошлого лета… Но Франк вообще-то имела в виду совсем иное, Берни. Следом она предложила «напиться вдрабадан». А еще обещала поведать тайну о том, как расквасила коленки. Грэйвз буркнул ей, что ему насрать на ее ноги… Хотя ноги у нее были что надо, охренительно-стройные, длинные. Даже с заживающими, будто поджаренными корками болячек… И Лузер припомнил ее в младшей школе. Пухлая коротышка. На концерте в День благодарения она стояла на сцене с о-очень кислой миной. Ее тогда заставили играть индейку. И на фоне других этих актеров она выглядела самой… честной, что ли. Франк даже не пыталась скрыть отношение ко всему происходящему. А Лузера тоже воротило от концерта, но в зале, с сидящим рядом его папашей. И он хотел, чтобы эта мисс-индейка громко выругалась со сцены матом, ну… или какой-нибудь поджог для эффектности устроила. Потому что от нее чего угодно можно было ожидать, а Лузер не раз видел, как она ругается и дерется. Да-да, Франк вечно колотила тех, кто дразнил ее из-за лишнего веса. Мать Франк одевала ее стильно, дорого-богато, с лоском. А сама Франк не думала о нарядах, когда боролась с обидчиками на пыльном или мокром асфальте в школьном дворе…

Заброшенный дом.

Лузер пришел в назначенное место и время, Берни. То жилье стояло на отшибе и выглядело в темноте крайне угрожающе. И Грэйвз даже подумал, а не жестокий ли это розыгрыш? Может, там, внутри, его поджидает пьяная компания отморозков? Но тут услышал голос Франк.

— Эй, это ты?

Он откашлялся, потому что у него вдруг в горле запершило, и ответил коротко: «да».

— Тогда заходи, чего телишься? Напугал до чертиков, блин! — крикнула она довольно небрежно.

Да уж, что тут скажешь, Берни, приятель… Франк подготовилась основательно. Принесла фонарь, бутылку самбуки, дорогие коньячные бокалы и низкие стаканы, салфетки и упаковку коктейльных трубочек. Она деловито раскладывала всё это на пыльных строительных лесах, подсвечивая фонариком, который зажимала в зубах. Наконец она подняла голову, пока Лузер продолжал стоять в дверном проеме, оценивая обстановку. Как я уже говорил, Берни, она подняла голову. И нарочно ослепила его. Направила свет прямо в лицо. Грэйвз тут зажмурился и прикрыл глаза рукой.

— Фто фы фам фтоиф? — пробурчала она.

И тут же прыснула! Вынула фонарь изо рта, сплюнула по-пацански на пол.

— Грэйвз, мать твою, что ты там стоишь? Особое приглашение нужно? — теперь уже четко произнесла она.

Лузер немного опасливо еще раз глянул по сторонам и приблизился к лесам.

— Умеешь? — спросила она, протягивая ему зажигалку.

— Что? Курить? — не понял Грэйвз.

— Балда! Крутить самбуку, — хмыкнула эта дерзкая любительница вопросов с подковырками.

Лузер помотал головой и смутился.

— Ладно! Говорят, ты умник. Тогда гляди и мотай на ус.

Она сделала паузу.

— Кстати об усах: ты бреешься?

— Да-а-а… — протянул он, чувствуя себя тугодумом.

— Значит, волосы везде растут. Ясно, — бесцеремонно заключила Франк. — Люблю волосатых мужиков!

Грэйвз вспыхнул, а она ударила ладонью по строительным лесам, подняв пыль, и расхохоталась.

— Да я ж прикалываюсь! — Она попутно протирала пальцы салфеткой.

— Не смешно, — в раздражении буркнул Лузер.

— Ладно, ладно. Мне больше нравятся гладко выбритые, если ты понимаешь, о чем я. — Она подмигнула, а затем смеялась почти до икоты.

— Не задохнись! — съязвил он.

— Слушай, сходи во двор, — наконец успокоившись, сказала Франк, утерев слезы смеха.

— Зачем? — Грэйвз от дискомфорта ляпнул первое, что логично пришло в голову.

— Ну как! Может, там ты похерил чувство юмора?!

Лузер стоял совершенно растерянный. И раздосадованный.

— Пошла ты в жопу, Франк! — бросил он, потеряв остатки терпения, и спешно направился к выходу.

— Да погоди, ладно тебе! Я буду паинькой. Ну прости! — услыхал он вслед.

Грэйвз развернулся. А Франк изобразила, что закрыла невидимым ключом рот. И бросила его Лузеру.

«Ну и ведьма! — подумал он. — Правильно о ней говорят».

Ну а дальше Франк показала, как поджигать и крутить коктейли. Зрелище, скажу я тебе, Берни, завораживающее. Вроде ничего такого, обычная химия, а как эффектно! И вдохнув пары при помощи трубочки из перевернутой коньячной рюмки, Лузер почувствовал, как шарахнуло по мозгам. С первой же порции он захмелел, да-да.

— Где научилась? — больше из научного интереса спросил он, когда перевел дух.

— А-а-а, это? — Франк кивнула на бутылку. — Пришлось дать бармену из «Гризли» в обмен на магический тайный рецепт.

— Господи! — покачал головой Лузер и демонстративно закатил глаза. — Ну ты и дура!

— Не упоминай имя Господа всуе, Грэйвз. — Абсолютно непробиваемая Франк проигнорировала его оскорбление. — Ты улыбаться-то вообще умеешь?

— Нет, — пробурчал он почти честный ответ.

— Жаль. Тогда еще по одной… — Франк снова принялась колдовать над сладким зельем со странным привкусом какой-то микстуры.

Да уж…

Лузер первый раз в жизни напился в такой хлам, Берни. А наутро он проснулся с диким перегаром и головной болью. С трудом он припомнил, как Франк травила смешные байки, а когда он, пошатываясь, провожал ее до дома, она рассказала, что своровала самбуку в супермаркете. Охранник ее спалил за этими темными делишками. Потом была погоня. Франк не заметила выбоину на дороге и смачно кувыркнулась. Руки она не выставила вперед, потому что прижимала к груди украденную бутылку. Ну а потом она пряталась в парке и кляла дорожную службу за криворукость…

Тебе смешно, Берни?

Вот и Грэйвзу тоже было уморительно, хоть он и не смеялся в голос. И он еле-еле сдерживал улыбку, потому как уже ответил ей, что не умеет растягивать рот наверх. А еще по пути он сказал Франк, что ей бы в команду регби с такими-то навыками. Она рассмеялась и по-свойски довольно сильно хлопнула его по плечу. Похвалила за «сносную шутку». В самом конце вечера Франк ловко перемахнула через ограду своего дома и шепнула:

— Эй! Не спи на спине, Грэйвз. Если насмерть захлебнешься рвотой, я к тебе на похороны не приду.

Мэй

Безлюдный темный коридор… Шум воды? В душевой кто-то есть. Ну и что с того? Теперь еще ждать, пока этот кто-то намоется? Нет уж, слишком сильно хочется… газировки!

***

Поворачиваю за угол… Вот и комната Джины. Почему я боюсь? Да потому что не доверяю ей. В принципе не склонна я людям доверять. И уж тем более тут, в психушке.

Ладно, глубокий вдох… Поворачиваю ручку. Заглядываю внутрь…

Что-о-о? Стол. На нем детский ночник в виде единорога, а рядом — какие-то книжки, тетрадки и фломастеры. Стоп-стоп! Какое-то зазеркалье, блин. Вроде это не тот мой, старый мир, но и не совсем психбольница… Кто же ты такая, Джина? Сказочное существо или плод больного воображения?

Открываю дверь шире. Джина на постели. Она рыщет под матрасом и не услышала, как я пришла… Что же делать? Не хочется напугать ее до чертиков. А может, постучаться? Ну нет, это тоже плохая идея… Делаю шаг, прикрывая дверь.

Джина вздрагивает и резко оборачивается.

— Тьфу ты ж, блин! — махнув ручонкой, произносит. — Я щас чуть не обкакалась!

Она улыбается. Девчонка рада мне. Она жестом подзывает сесть рядом. Подхожу к ней. На ее кровати плед с рисунком серых облаков, плывущих по белому небу. Боже, какой же он мягкий, приятный, очень домашний… Ого! Да у этой Джины не одна казенная подушка, а целых три пуховых.

Да кто же ты такая, а?

— Теперь я в курсе, что тебя зовут Мэйси, — шмыгает носом Джин. — Но я всё равно буду звать тебя Барб. Мне так больше нравится. И если ты в рот воды набрала, то имею на это право.

Вот наглая, издевается!

А это что еще такое? Ее запястье на руке замотано. Джин, заметив мой невольный взгляд, тут же торопливо, с какой-то стыдливостью одергивает край рукава пижамы.

— Ты, Барб, ничего такого не подумай… — мгновенно грустнеет она и чуть опускает голову. — Я добрая и других не трогаю. Только себя.

Так! С одним вопросом разобрались. У Джины склонность к суициду. Это серьезно, блин. Гораздо серьезнее, чем мое молчание и выпад в сторону мэра Ллойда.

— Только никак не возьму в толк, ты-то что здесь забыла? — поднимает глаза эта несчастная девчонка.

Смотри-ка, почти прочитала мою мысль. Я тут ничего не забыла. Я хочу тут… забыться!

— Я у папы пыталась разузнать, но он не раскололся, — продолжает она, чуть взбодрившись.

Кто же твой отец? Санитар? Доктор? Какой-то всевластный криминальный авторитет?

— Ну что, бахнем по кофейку? — щелкает пальцами развеселившаяся девчонка.

Джина тянется к тумбочке и открывает ящик. Ого! Ничего себе! Сколько всего там припрятано. Пакетики кофе «3 в 1», пачки мармеладок, плитки шоколада, соленые крендельки, чипсы «Раффлс»… Я сглатываю мгновенно скопившуюся во рту слюну.

— Извини, Барб, с кока-колой вышла нехорошая история, — повернувшись, говорит и кивает в сторону запястья. — Папа иногда теряет бдительность… Идет у меня на поводу.

Она, значит, навредила себе при помощи жести банки или ушка-замочка. Это очень плохо. Это ненормально. Это вызывает беспокойство, которое я не должна испытывать. Достаточно мне и собственных демонов и бесов.

Ну, в общем, ясно, с газировкой проехали… Итак, что мы имеем? Сладкие напитки и конфеты. Уютная обстановка и разные поблажки. Ее отец — главный врач, мистер Хендрикс. Уверена в этом на девяносто девять процентов.

Джина принимается готовить кофе. Это больше смахивает на ритуал… нет, на игру какую-то. Два бумажных стакана. Она зубами открывает пакетики. Медленно, будто заговаривая волшебное снадобье, высыпает в них содержимое. Пахнет просто бесподобно! Сухим молоком и некрепким кофе.

Люблю кофе лучших сортов. Арабику. Черный, очень горячий и без сахара. Напиток, способный взбодрить слона. А Джина уже подливает воду из бутылки. Понятно! Мы будем пить холодную, сладкую жижу. Ну и пусть! Не в моем положении кочевряжиться.

Джина идет к столу. Берет карандаш. Вид у нее о-о-очень сосредоточенный. Теперь она перемешивает напитки. Сегодня эта девчонка какая-то более спокойная, уравновешенная, что ли… Наверное, потому что нанесла себе увечья. Вероятно, таким вот образом она выпускает из души боль и страх…

Мда, а Джина ну совершенно не похожа на отца. Хендрикс привлекательный, а она больше напоминает куклу, которая, по задумке маркетологов и производителей, должна была затмить не к ночи упомянутую… Барби, ну или Синди. И эта кукла Джина могла стать любимицей и лидером продаж. Но что-то пошло не так… Кукла получилась неплохой, но странной какой-то. Со слишком характерными чертами. Такую игрушку обычно хочется изрисовать фломастерами, побрить отцовской бритвой наголо, одеть в пекарскую фольгу вместо красивого платья и запустить в космос.

Космическая Джина…

— Маме, говорят, немного лучше. И если я не подведу, то на Рождество мы поедем на водопады. Ты была на водопадах? — Джина протягивает стаканчик.

Киваю ей в знак признательности.

— А ты на какие ездила? — интересуется девчонка, которая наверняка почти нигде не бывала.

Блин, но она не так меня поняла. Не была я на водопадах, хотя их полно в штате. Не нравится мне бывать в таких местах. Там появляются гнусные ощущения, будто люди используют созданные природой шедевры. Вытаптывают траву, мешают животным и птицам устраивать водопой и всякое такое… Уж лучше картинные, скульптурные галереи и показы мод. Это хотя бы плод человеческого труда.

— Да, мы с мамой одинаковые… — естественно, не дождавшись моего ответа, продолжает Джин. — Правда, у нее болезнь проявилась позже. После родов меня, — отхлебывает из стакана.

Повторяю за ней. Делаю первый глоток. Фу, ну и гадость! Как ни крути, а напиток всё же дерьмовый.

— Знаешь, что меня мучает? — вкрадчиво заглядывает в глаза девчонка.

Не знаю. Что?

— Как так вышло, что папа лечит душевнобольных, а на самого свалилось такое несчастье? Как считаешь, это злой рок? Насмешка судьбы какая-то?

Понятия не имею. В жизни вообще всё устроено крайне несправедливо. И да, она окончательно подтвердила прежнюю догадку с ее отцом.

— Чем больше думаю об этом, тем становится хуже, — обреченно вздыхает Джина. — Иногда мне очень хочется удалить данный ужасный сбой. Отмотать время назад. Чтобы папа не шел в медицинский, не встретил там маму, а женился на другой женщине… Они родили бы здоровую, вот как ты, девочку. И жили бы спокойно.

Очень не по себе становится! Похоже, Джина раскусила меня. Но хуже всего, что я — именно здоровая. Но жестокая и злая. У меня было всё, чтобы жить счастливо и спокойно. И выходит так, что несчастная Джина рушит себя, я — тоже рушу свою жизнь, но иными способами. А еще я — мастер разрушать и чужие судьбы тоже…

— Да ты не унывай, Барб! — девчонка одаривает добродушным взглядом. — Мне бы в палату телевизор. Тогда и житуха, возможно, наладилась бы.

Это навряд ли. По телеку показывают одну муть и глупости, а мое существование и без ящика — одно сплошное гребаное шоу.

Джина придвигается ближе…

— Хочешь закинуться? — торопливо шепчет мне в самое ухо.

Что? Повтори!

Джина достает из-под пледа прозрачный пакетик. Внутри него какие-то капсулы. Крупные, как личинки. Значит, она не шутила… Но откуда?

— Так! Мне семь штук, а тебе и пяти для начала хватит. — Она высыпает капсулы в горку на пледе и начинает отсчитывать их. — Одну мне, одну — тебе. Две… три… — шевелит губами, словно первоклассница, которая только недавно научилась счету.

Черт! Меня! Подери!

А вечер перестает быть томным. И вот искорка неистовства уже вспыхнула глубоко внутри. Да, чем бы я ни занималась, это ощущение всегда было наиболее будоражащим… Это такой желанный побег от скуки, уход от болезненных мыслей в место, где нет законов. Там царит… хаос.

Но всё же интересно: что это за препарат? Я вообще не фанат химии, но, как и в случае с кофе, выбирать не приходится. А Джина, не медля ни секунды, привычным движением кладет горсть в рот, отхлебывает из стаканчика и запрокидывает голову.

Эх, была не была! Следую ее примеру…

Джина укладывается ну кушетку и хлопает по постели, мол, не стесняйся, располагайся рядом. Ложусь, подоткнув мягкую, такую классную подушку, от которой пахнет кондиционером. Похоже, «Морозной свежестью».

— Хочешь, открою тайну? — Джина переворачивается на бок, лицом ко мне. Она очень близко. Я лежу на спине, но чувствую ее теплое дыхание. А к аромату «Морозной свежести» примешивается запах яблочного шампуня. Киваю ей — ладно, пусть расскажет об этой ее тайне.

— Помнишь санитара?

Мотаю головой. Которого?

— Бабр, ну ты что? Того, с которым я дралась в столовке.

Да, я помню этого деревенщину. И что с того? Боковым зрением вижу, как Джина смешливо, совсем по-детски прикрывает рот ладошкой.

— У нас с ним любовь, Барб!

Твою ж…

Поворачиваюсь, чтобы глянуть ей в лицо. Это что, мать твою, розыгрыш какой-то?

— Клянусь, Барб! — ерзает она. — Мы с ним специально устраиваем эти шоу. Чтобы никто не догадался о нашей любви…

Ну-ну, любовь, как же. Давай, расскажи про любовь, девчонка. Удиви.

— Угадай, как его зовут?

Какая мне разница? Наверняка имечко у него еще глупее, чем физиономия. Чандлер? Грэнт? Барри? Не знаю, короче, и знать не хочу.

— Его зовут Вуди.

Ну и?

— Он такой горячий после наших «ссор». Трогает меня за грудь, целует.

Ясно. Извращенец. Сочувствую.

— Это Вуди достает колеса… Только, умоляю, никому ни слова! Он говорит, что от них мне лучше. Мне и правда лучше. Скоро ты почувствуешь приход. А еще Вуди говорит, как только я достигну совершеннолетия, он заберет меня отсюда. Мы отправимся путешествовать по стране… Первую брачную ночь проведем в дорогой гостинице. А потом будем без конца заниматься сексом. Вот бы попробовать, что это — любовь с мужчиной… — вконец размечтавшаяся девчонка делает паузу. — У тебя был секс, Барб?

Не твое дело.

Вдруг Джина ударяет себя по лбу и тихо смеется.

— Что я спрашиваю, блин?! Конечно же, был. Ты ведь красотка. Черт! Да тебе даже эта пижама к лицу, — заканчивает она с грустным вздохом и горькой, завистливой ноткой.

Что-то происходит…

Тело словно зависает в воздухе, в футах двух над кроватью… Джина тоже парит… Аромат «Морозной свежести». Я ощущаю легкие покалывания, будто мы с ней на зимней прогулке. Облака мерно поплыли по белому фону на пледе… Просто невероятно! Джина не обманула насчет прихода. А ее лицо, шея — покрыты мерцающей пылью. Завороженно оглядываю свои руки. Боже, я тоже свечусь!

Джиночка, милая, ты тоже красивая. Очень! Гони этого мерзавца Вуди. Он пошлый, поганый человек. Он будет делать с тобой грязные вещи, а затем бросит в таком же грязном мотеле. Мне хочется защитить тебя, но я не знаю как… Да и кто я такая, чтобы нравоучать.

Тут Джина вкладывает искрящуюся ледяную ладошку в мою.

— Тебе хорошо, Барб? — тихим, отдаленным эхом разносится по палате. Но этот звук еще и такой густой, что его можно потрогать. Можно узнать, чем он наполнен… Он наполнен вьюгой и звездами, украшен морозными узорами.

Мне отлично, Джин!

Я сильнее сжимаю ее ручонку. Любовь, секс. Да, дорогая Джина. У меня это всё было… А ты, в отличие от меня, заслуживаешь прекрасного рыцаря, который подарит спокойствие и добро. Который не бросит…

В темноте звездная пыль рисует зимнюю вьюгу. Горнолыжный курорт.

Закрываю глаза…

Я там, возле дровницы на лавке. За спиной — арендованный дом в стиле «Шале». На мне зимние дутые сапожки. Выше — выпирающие колени, скрытые под кашемировыми лосинами.

Недавно мне исполнилось шестнадцать… А здесь царит ужасная скука! Родители где-то там, на склоне. Разрумяненные и бодрые от катания на лыжах. С этого ракурса подъемник напоминает странное приспособление для доставки людей на космический корабль, что спрятался под снегом на самой верхушке белой горы. Вот бы все отдыхающие сели на этот корабль и улетели куда подальше… На Плутон!

— Вуди отвезет меня на водопады… — слышится откуда-то издалека голос космической богини Джины.

Не водопады, а бар в шале. Я уже налила водки в стакан и теперь делаю глоток. Фу, как же невкусно! Непонятно, в чем прикол крепкого спиртного, ладно бы еще пиво…

Вдруг какой-то звук, доносящийся снаружи. Похоже, снегоуборочная машина или типа того?

Выхожу со стаканом. Так и есть, какой-то трактор с ковшом. Уборка обильно выпавшего за ночь мокрого снега идет полным ходом. А в кабине трактора — двое парней лет двадцати трех.

Местные!

Их сразу видно. Они намеренно одеваются иначе, как лесники или суровые лесорубы какие-нибудь. Это такой плевок в сторону приезжих разряженных «кошельков».

Парни разом поворачивают головы в мою сторону… Боже! Транспорт останавливается, но мощный двигатель продолжает работать под бухтение трубы. Сильно пахнет выхлопными газами.

Железная дверь открывается настежь. Четыре изучающих глаза проходятся от моей макушки до мысов дутых сапожек. Взгляды с какой-то издевкой? Да, как на дорогую игрушку богатого соседа, которой хочется свернуть голову. Меня тут же накрывает волной страшного дискомфорта!

Потому что оба парня красивые. Не смазливые, как школьные звезды, а именно мужественные. В них считывается животная сила. В то время как я чувствую полную растерянность, а щеки мгновенно краснеют…

Делаю большой глоток водки из стакана, желая показать этим парням, что взрослая и опытная.

Нет! Не опытная и не взрослая. Я — девственница!

— Барб, поедем с нами на водопад? Ты, я и Вуди… — снова доносится из пространства голос божественной Джины.

Нет, я не хочу на водопад. Мне хочется убежать от этих двух парней, но ноги предательски остолбенели.

— Привет! — громко произносит тот, что за рулем.

А вот второй парень, на вид, куда менее добродушный. Какой-то он хмурый и отстраненный будто бы.

— Привет, — с трудом выдавливаю я.

— Ты только приехала? — кричит первый.

— Да, — отвечаю коротко, потому что все прочие слова поперепутались в голове.

— Я — Лукас, а это, — кивает он вправо, — Мартин.

Тот, который Мартин, пихает Лукаса в бок. Он явно недоволен. Они начинают о чем-то спорить, но слов не разобрать…

Тут Лукас глушит двигатель и ловко выпрыгивает из кабины. Боже, он идет ко мне! Парень ростом не менее шести футов. Широченные плечи, распахнутая дубленка. Прическа — очень короткий русый ежик. Загар от круглогодичной работы на свежем воздухе. Мне нехорошо! Кажется, на его фоне я смотрюсь как сморчок, которого сверху, для красоты, присыпали золотой пудрой.

— Так как тебя зовут? — приблизившись, с ходу интересуется он и протягивает мне огромную ручищу.

— Мэй, — пищу сдавленно и неловко отвечаю на рукопожатие прикосновением к его пальцам.

— Сколько тебе лет? — без лишних церемоний спрашивает Лукас прямо в лоб.

— Восемнадцать, — вру ему, опять же, чтобы казаться старше и хоть в чем-то опытной. Да, блин, как-то не хочется выглядеть перед ним пьющей водку малолеткой.

— Эй, поехали! — грохочет низкий и до края суровый голос.

Мартин. Он выглядит словно мрачная черная тень в кабине. Особенно на фоне погожего и солнечного дня. А меня так и тянет смотреть на него, но и глаза хочется отвести, потому что от его облика как-то тревожно, пугающе…

— Да погоди ты! — небрежно отмахивается совсем другой, такой веселый и располагающий Лукас. — Слушай, а приходи вечером к нам тусоваться? Оторвемся нормально, гарантирую. Это там. — Он указывает влево. — Бордовый дом, который возле самого леса.

Хоть и робко, но тут же согласно киваю. Но зачем, блин?! Местные парни. Взрослые и красивые. И я — скукоженный, чуть пропитанный водкой позолоченный сморчок!

— Мы скоро отправимся на водопады… — еле различимый шепот богини Джины скользнул дуновением по моему горячему лбу.

Дом в стиле «Шале»…

Вечер. Маман окончательно достала с придирками! Она понукала тем, что я, мол, недостаточно радуюсь отпуску. А чему радоваться-то? Да лучше бы я дома осталась. Любой вменяемый подросток не станет пищать от восторга, когда зимние каникулы с предками приходится проводить… Да еще и с их друзьями. С ними вместе приехали еще несколько человек. Одна пара — бездетная. А вот вторая — с мелким сыном Гарри, который бесил непоседливостью и вечными капризами. Короче, не собиралась я быть ему нянькой.

В итоге — решение принято. Я пойду в бордовый дом, и будь что будет!

Взрослые начали пить еще с обеда и где-то к семи захмелели. Я выкроила наиболее удачный момент, когда все они собрались в гостиной, и попросилась у маман на дискотеку сходить. Знала, что она точно откажет, если наедине к ней с этим подойду… Короче, для надежности я еще и набрехала, мол, познакомилась с ребятами из Нью-Гэмпшира. Маман поинтересовалась, достаточно ли они благонадежны. В переводе на простой человеческий язык: «достаточно ли богаты и статусны?» Брехать-то я всегда умела качественно, этого не отнимешь. Не подкопаешься, в общем. Я даже имена им придумала «статусные». Бенджамин, Жаклин, Теодор, Хилари, Франклин…

Дом, где по вечерам собирались местные, стоял на самом отшибе курортной зоны. Я шла в почти кромешной темнотище по плохо очищенной дорожке, точнее — по тропинке, вытоптанной в сугробах. Пока топала, несколько раз зачерпнула снег, и носки от этого вымокли.

А у самого логова пришлось остановиться. Чтобы немного подышать. Потому что волнение накрыло по самую макушку!

Логово — именно так и выглядела большая бревенчатая изба с заснеженной крышей, которая, казалось, вот-вот рухнет и придавит постройку. А внутри нее — звери, повадок и намерений которых я знать не могла. Я — такая мелкая, глупая и добровольно пришедшая к ним…

Из дома слышалась громкая тусовочная музыка. Она-то как раз и взбодрила немного. Я сделала выдох и постучала в дверь ногой — наверное, именно так, небрежно и по-свойски сообщают о приходе другие звери.

Мне открыл тот самый Мартин — главный зверюга! Я хоть видела его издали и могла перепутать, но сразу поняла, это он! Угрюмый, злой человек. Точнее, парень лет двадцати четырех-двадцати пяти. Не такой высокий, как Лукас, но очень складный. Физически крепкий. Брюнет со скуластым волевым лицом. Широкоплечий и с мощной грудью.

Боже! Я глянула в его черные, как два уголька, глаза и невольно сглотнула! Потому что в них замерло что-то совершенно необъяснимое… Холодное изучение меня — растерянной и жалкой девчонки в сравнении с ним, таким фундаментальным, что ли. А он еще и мгновенную оценку сделал будто бы, выводы определенные.

И мне стало невыносимо от его взгляда. От его присутствия! Он, этот притягательный внешне, но внутренне отталкивающий человек, даже не по косточкам меня разбирал. Он испепелял, нет… Мартин сжигал до угольков!

— Эй, Лукас! К тебе! — пробасил он громко, но каким-то совершенно безразличным тоном.

Да, он закончил мучительную пытку со сжиганием, которая длилась целую вечность.

Тут я заметила шрам, что тянулся от виска до самого затылка на его коротко стриженной голове. Заметила эту отметину, когда он голову повернул.

И он без всякого приветствия, одним сухим коротким кивком вовсе не пригласил внутрь, а будто бы дозволил зайти. Да, Мартин всем видом демонстрировал, что не рад приходу незнакомки. Казалось, он меня даже презирает. Такую тщедушную, но избалованную и богатенькую пустышку. И от этого стало очень горько и обидно! Мне отчаянно захотелось доказать, что он…

Ошибается!

А лучезарный по сравнению с ним Лукас помог раздеться и проводил в комнату. Он уже немного выпил, но проявлял внимательность и гостеприимство.

Ребята и девчонки сидели — кто на ковре, кто на разношерстных старомодных диванах. Они встретили довольно доброжелательно. Под пиво мы болтали, выясняя, кто откуда и чем занимается. А Лукас находился рядом. Он постоянно норовил дотронуться то до колена, то до плеча или шеи. И от каждого его прикосновения по моему телу шли мурашки… неловкости.

А Мартин расположился поодаль, за подобием барной стойки, и читал книгу. Да-да, он предпочел чтение веселой компании. И я, вопреки обиде, с каким-то болезненным любопытством поглядывала украдкой именно на него, а вовсе не на сидящего в нескольких дюймах новоиспеченного кавалера.

В итоге я не выдержала и спросила у Лукаса, почему его друг такой… грустный. Нет, не выдала я вслух более подходящие определения. «Почему он такой жестокий? Такой нелюдимый и мрачный? И возомнивший себя судьей, мать его?!» — что-то из этого крутилось в голове от чувства досады, которая изрядно портила настроение. А Лукас ответил, что это его двоюродный брат, а не друг.

— Эй, Тин-Тин! Мэй интересуется, почему у тебя такая скорбная рожа? — вдруг крикнул этот засранец на весь дом и растянул рот в беспечной улыбочке.

Божечки! Я мгновенно вспыхнула щеками, а остальные присутствующие рассмеялись. Мартин не поднял глаза. Он дочитал текст, а затем с шелестом перевернул страницу. И это тоже ощущалось настоящей пыткой, издевательством с ноткой ледяного пренебрежения именно ко мне — тупице эдакой!

Господи! Я внутренне содрогнулась, когда этот человек оторвался наконец от книги и стрельнул молниями в Лукаса. И я обмерла, когда он проделал то же самое со мной! Темный громовержец решил, что недостаточно превратить девчонку в тлеющие угли. Что ее надо в черную пыль стереть! И развеять с порывом ледяного колючего ветра.

А Лукасу всё нипочем. Он хмыкнул и показал «доброму» брату средний палец. Он, похоже, привык к родственнику — повелителю грома и молний. Меня же чуть не вырвало от собственной глупости!

— Не парься, Мэй, Тин-Тин у нас тут за главного, — ободряюще потрепал меня по плечу засранец Лукас, которого я ни фига не простила за выходку. — Братец следит, чтобы мы не сильно косячили. Кстати! — он встал и растер ладони. — Ну, что? Может, по косячку?

Блин, я ведь ни разу не курила траву до того. Страшновато, если честно, пробовать! А вдруг закашляюсь или начну чудить под кайфом?

И пока Лукас ходил за травой, мое сознание металось между тем, что не хочется опять опозориться перед компанией с непонятными последствиями курения, и тем, что отказ дуть будет выглядеть слабостью мелкой трусишки.

Сладковатый запах анаши… Лукас передал пущенный по кругу слюнявый косяк. Я сделала осторожную короткую затяжку и тут же поперхнулась сухим кашлем. Вот проклятье! Мои тревоги и опасения стремительно претворялись в жизнь, мать его!

А Мартин иногда отвлекался от чтения… И смотрел на всех осуждающе. Мол, я, конечно, тут самый взрослый, трезвый и правильный такой, но так уж и быть, прослежу за тем, чтобы вы, кретины, совсем не распоясались. Даже трава не помогла избавиться от гнетущих этих мыслей с привкусом самоуничижения. От каких-то мутных рассуждений о том, что, оказывается, на свете бывают люди, которые имеют негласное превосходство. Просто по определению! Так природой заложено, а всякие там статусы, деньги, связи, голубые крови — вообще ни при чем тут. Что всё эти вещи — блажь и херня полная.

Ну а Лукас всё навязчивее лез. И за полночь, когда уже, по идее, надо было потихоньку собираться, мы с ним целовались. О, да, я и правда чудила… А Лукас шептал, что я ему очень-очень нравлюсь. Мол, я — неиспорченная. Не то что прочие.

Но это звучало в моих ушах вовсе не комплиментом, а реальным фактом. Девственница. Девчонка, которая в теории могла бы выбрать Лукаса в качестве первого мужчины?

А почему и нет?

Он ведь красивый, с отличной фигурой. Лукас — взрослый парень и уж наверняка опытный. К тому же я не из тех романтичных дурочек, что сидят у окошка и томно вздыхают в ожидании появления единственного и неповторимого принца. Нет, я хоть незрелая в каких-то вещах, но в целом — тот еще циник. Я хотела именно ощутить физическое притяжение, а не выслушивать всякие там романтические бла-бла-бла про любовь.

И с Лукасом у нас случилась некая химия… Мне ведь не противны его поцелуи с языком?

Но от этих мыслей сделалось как-то паршиво. Слишком много аналитики в голове, пока Лукас трогал меня за бедра и продолжал усиленно работать языком. Да, чересчур конкретные наметки плана вовсе не с первой близостью, а именно с сексом. И эти думы ничем теплым или, наоборот, будоражащим внутри не отзывались. Они не ёкали в моей и так далеко не светлой душе…

Душно от этого слишком быстрого сближения с Лукасом! Тесно в его объятиях! Срочно на воздух!

Лукас, слава богу, не изъявил желания составить компанию. Он вальяжно разлегся на диване, заложив руки за затылок. Я вышла — и сразу почувствовала охлаждающее облегчение. Потому что воздух в доме действительно слишком насыщен чем-то взрослым и запретным.

Я, присев на порожке, всматривалась в точку, где притаился шале. Такой далекий… Дом под названием «Детство», который родители снимали многие годы.

Вдруг где-то за избой захрустел снег. И на несвежую голову почудилось: вот сейчас появится медведь и сожрет меня! Я оторопела, боясь даже шелохнуться.

Божечки мои… главный зверь!

Мартин!

Он вышел из-за угла с вязанкой дров в крепких руках.

Роб

Уже ночь…

— Похоже, мои дела совсем плохи, приятель! Молчи-молчи, и без тебя знаю, чем чреваты сгустки крови и гноя в моче! Да, я свернул в лес давно… Да, бля, в курсе я, что каждый шаг дается с трудом. Что? Я брежу, а ты не существуешь? Неправда, существуешь. И это ты, да-да, именно ты специально подговорил бога или богов, чтобы они устроили этот дождь со снегом. Хочешь, чтобы я побыстрее составил тебе компанию? Ты эгоист херов! Наверное, все покойники становятся такими из зависти к живым. А я ведь хорошо к тебе отношусь, с пиететом… Что-что, черт? Ты значения этого заумного словечка не знаешь? Слушай, я сейчас не в состоянии разжевывать. Да и вообще, снизь-ка обороты с подковырками. Ты сегодня что-то перебарщиваешь с этим.

Смотри-ка, Берни…

Во-о-он туда, в то место, которое специально, персонально для тебя подсвечиваю фонариком… Да, знаю, что он почти погас. Ручку надо бы подкрутить. Не хочу… Не могу, мать его. Но лучше глянь вон туда: угадаешь, что это за растение?

Черника?

Нет, что ты. Это брусника. Если ее заварить, то получится сносное лекарство для почек… Но ведь ты попросил у богов ливень треклятый, так ведь? Воду теперь не согреть на костре. Да и одежду не просушить…

Спасибо тебе большое.

Мэй

— Ты напугал меня, блин! — пропищала Мартину, не узнав собственного же голоса, и тут же внутренне сжалась, потому что это первые слова, напрямую адресованные именно ему — мрачному человеку в черной овчинной дубленке. Мужчине, который и правда казался полузверем в этой черной одежде, да еще и впотьмах.

— Не сидела бы ты тут одна, — тихо, чуть сипло произнес он. — А лучше иди домой, Мэй… К себе домой. — Он кивнул в сторону элитных домов-шале.

Теперь он говорил иначе. Совсем не так, как можно было бы спрогнозировать. Не сухо и безразлично. Он не игнорировал молчанием — как второй, логичный вариант его поведения. Как-то спокойно и без капли надменности он это сказал. Даже с неким снисхождением, которое в моменте не вызвало раздражения.

И мой взгляд проследовал за тем его движением головы. В направлении дома под названием «Детство». А где-то вдалеке вдруг завыл волк. Или, может, большой матерый пес…

И я поняла! Этот человек, что стоит чуть поодаль, вовсе не ненавидит меня. Он по какой-то причине хочет загнать обратно, в дом, где правит бал беззаботное детство. Где нет грязи, пошлости, травы, пива. И поцелуев с языком!

Боже, как же это…

Взбесило!

Я ведь не ребенок и не нуждаюсь в наставлениях. Мне, блин, и маман в этом плане с головой хватает. И уж тем более опека какого-то там условного старшего брата тысячу лет не сдалась!

— Зачем ты так? — К горлу подкатило, но я нашла силы задать строгий и прямолинейный вопрос. — Я ведь ничего такого не сделала. И ничего тебе не должна. Что вообще за тема такая — нравоучать других?

Да, я стала смелеть от озвученных слов. Они обязаны быть услышанными, ибо хранить их внутри — просто невыносимо! Ненавижу недосказанности и скрытые обидки, которые потом долго мучают нутро.

Мартин чуть сузил глаза, а затем как-то тяжело вздохнул.

Боже!

Он положил дрова и стал приближаться ко мне…

Господи и все святые угодники!

Он, казавшийся таким далеким… Куда более далеким, чем мое шале. Таким недостижимым и полным чувства собственного превосходства Мартин сел рядом, на скрипнувшие ступеньки.

Да лучше б меня медведь растерзал!

Какая уж там смелость, правота и уж тем более — борзость! Я оробела настолько, что пошевелиться не могла.

А Мартин молчал, кажется, подбирая какие-то слова, чтобы дать четкий, лаконичный и исчерпывающий ответ на мой этот вопрос с сильным привкусом обидки.

— Лукас — урод. Ясно тебе? — Он наконец нарушил тишину.

Мартин силой мысли, беззвучным приказом заставил мою голову повернуться. Он принудил смотреть ему прямо в глаза. И в его взгляде застыло столько строгости, уверенности и властности, что меня прошибло током!

Мартин!

Никогда в жизни я не встречала парней… нет, молодого мужчину с такой внешностью. Не полузверь, а словно высеченный из камня древний воин. Суровый, бескомпромиссный, твердый, такой волевой.

И от этого даже голова закружилась. А в душе уже начало вызревать что-то абсолютно доселе неизведанное…

Мне он нравился?

Он — человек, который ни при первой встрече у шале, ни при второй здесь, у входа в дом даже не поздоровался? Он — человек, который проявлял ко мне то ли снисхождение по праву старшего, то ли вообще гребаную жалость? А может, и вовсе милость оказывал, сев рядом и ответив на мой вопрос?

Да, он мне немножко нравился, самую малость…

— Ясно мне! — довольно дерзко передразнила его фразу насчет Лукаса.

Этот донельзя прямолинейный «доктор» уже поставил четкий и весьма неутешительный диагноз своему же собственному брату. Мол, никакой Лукас не кавалер, а всего лишь гнусный тип.

И от этого опять стало неприятно, унизительно! Такой тычок наивной и неразбирающейся в людях девчонке. Вообще-то я не без оснований считала, что довольно неплохо научилась распознавать окружающих. Ну и уж тем более наивной меня трудно назвать.

Проклятье! Да Мартин одной короткой грубой фразой заставил передумать! Выкинуть Лукаса из головы, где он и так не сильно-то отсвечивал… И я мгновенно дала себе зарок, что скорее сдохну, чем отдамся этому Лукасу.

— А кто не урод, в твоем понимании? — подавила небольшую порцию из очередных глупых обид, потому что жаждала лишь одного: продолжить эту чудную беседу с сильным мужчиной, который пробуждал всё более жгучий интерес.

Мартин в ответ хмыкнул. И первый раз, еле заметно, но улыбнулся.

— Ты вот точно не урод, — произнес он, немного смягчив тон.

— Откуда тебе знать? — огрызнулась я… блин, не сразу догадавшись, что это — подобие комплимента.

— Оттуда. Знаю, и всё, — заключил Мартин новый диагноз, уже относительно меня. И он мне понравился, черт!

— Ну а ты-то чем лучше брата? — Я намеренно подцепила другую тему, чтобы окольными путями узнать о нем больше.

Выдала это и тут же испугалась! Потому что слишком уж дерзила. И этот мужчина, конечно, не дал бы мне по губам, но запросто мог встать и уйти. А я отчаянно жаждала его именно его компании.

Однако Мартин и ухом не повел на панибратский вопросик. Какая-то невозмутимость уровня космос! Он продолжал смотреть в одну точку на снегу.

— Ты когда-нибудь посещала с экскурсией колонию для подростков? — вдруг спросил он.

— Нет… — протянула в оторопи и часто-часто заморгала.

— Ну и хорошо, Мэй. — Он чуть повернул голову в мою сторону. — Не влипай в истории, чтобы потом не пришлось выяснять на практике, кто урод, а кто — нет.

И мне стало так холодно от его слов. До дрожи! Потому что он говорил о каких-то пугающих вещах… О страданиях и об изнанке жизни.

Тут Мартин снял черную дубленку и накинул мне на плечи. Боже, как же хорошо!

Что-о-о?

Мартин поднялся, открыл входную дверь, из-за которой тут же неприятно загрохотала музыка и голоса. И мне хотелось со всей дури захлопнуть ее и приказать, да-да, рявкнуть этому мужчине: «Сядь на место! Мы не договорили!»

Умоляю, Мартин, вернись!

Но он сгреб лежащие неподалеку дрова, даже не глянув на меня, поднялся по скрипучим ступенькам, зашел в дом и тихо прикрыл треклятую дверь. Конец. Первому и последнему нашему страшно короткому разговору, боже!

Одно желание — тихо расплакаться, потому что я вмиг почувствовала одиночество. Такое пронзительное и печальное, что скулы свело.

Его запах, что пропитал широкий воротник дубленки. Аромат горькой полыни, русской бани с дубовыми вениками. И разумеется, никакого желания продолжить тусоваться в избе…

Вернулась лишь из вежливости, чтобы с компанией ребят попрощаться. Я скрепя сердце оставила дубленку Мартина на крючке, хотя вскользь подумала о том, чтобы забрать ее не как трофей, а в память об этом загадочном человеке.

Ну а совершенно не интересующий меня Лукас ожидаемо стал уговаривать побыть еще. И я почти отвертелась от него. Уже стояла в узком тесном коридорчике, когда он поцеловал меня в щеку и шепнул, мол, придет утром.

Ну-ну, приходи, я придумаю что-нибудь эдакое, чтобы ты отвалил, Лукас!

Условная дорожка… Я шла по ней шаткой походкой, не обращая внимания на попавший в сапожки снег. Да и пусть, всё неважно! Потому что в душе — пустота и безрадостность. Там, внутри, скребли тоскливые тощие кошки.

— Эй! Погоди… — вдруг донесся до ушей знакомый низкий голос.

И мое сердце громко стукнуло и остановилось! Я медленно обернулась…

Мартин, боже!

— Я провожу, тут небезопасно. — Он быстро приблизился.

И замершее сердце кольнуло чем-то горячим!

Мы прогуливались молча, неторопливо… А внутри у меня всё ликовало от того, что есть возможность побыть с ним еще немного времени. Да, пусть он просто заботился о безопасности хрупкой девчонки, неважно. Ведь вот он — совсем рядом. Я топаю по тропинке, а он — пробирается прямо через сугробы.

— Почему ты так относишься к брату? — Мне поднадоело слушать тишину. Я хотела не ее, а голос его слышать.

— Лукас? Он приносит много страданий. Он — бедоносец, — коротко и пространно ответил Мартин.

— Бедоносец… — повторила за ним чудное слово.

— Он портит таких, как ты, — сухо произнес он следом.

— Это каких же? — во мне мгновенно вспыхнула спичка.

— Глупых девчонок.

Я резко становилась и, чтобы показать обиду, демонстративно скрестила руки на груди.

— Что-что? Кто глупая? — сквозь зубы процедила.

Мартин снова сузил глаза и сделал широченный шаг навстречу. Он оказался так близко, что стало трудно дышать!

— Будь ты поумнее, дождалась бы другого парня, Мэй, — без единой эмоции проговорил он.

Да что за намеки-то?! Внутри меня всё так и чертыхалось! Мартин вел к тому, что я — девственница? Неужели это так заметно? От таких, как я, что, запах какой-то особенный исходит?

— А если этот «другой» тоже окажется бедоносцем? — выдавила я через силу.

— Тогда лучше переспи с другом. Он хотя бы будет с тобой нежным и, на короткое время, любящим. — Мартин произнес это так, словно о чем-то будничном, незначительном беседует, а вдобавок еще и мощными плечами пожал в подтверждение своего простого отношения.

Никогда в жизни не встречала таких, как Мартин, божечки! На любой каверзный вопрос с издевкой у него находился взвешенный, спокойный ответ прожженного циника.

— У тебя есть друзья-девушки? — вдруг выскочило из моего болтливого рта.

Проклятье! Еще немного, и я бы добавила: «Давай дружить?!» И в этой фразе таился особенный смысл, ведомый только нам. Два секретных, будоражащих воображение слова.

— Дорога близко… Давай уже вылезем из этого ебучего сугроба. — Мартин ускорил шаг, проигнорировав невероятно важный и такой волнительный вопрос.

Боже, оказывается, он еще и шутить умеет. И грязно выражаться тоже. Я почти пропала! Даже удивительно, насколько быстро может пропасть человек…

Когда мы оказались на широкой, хорошо вычищенной полосе, ведущей к шале «Детство», у меня подкашивались ноги, а в груди болело от скорого расставания. Ну не могла я вот так в лоб сказать Мартину, что он мне нравится! Это так не делается… С ним все эти тупые штучки и ужимки, которые подглядела у Надин, Кимми, Сары, Алексы и Риты, точно не сработают. Только дурой выглядела бы. Но просто так уйти, не услышав ответа, я тоже не могла.

— Так что насчет друзей? — переступив через гордость, более настойчиво спросила уже во второй чертов раз.

— У меня вообще нет друзей. Ну а ты еще слишком маленькая для таких вещей… — Мартин сделал паузу и окинул мою фигуру каким-то изучающим взглядом. — Сколько тебе лет на самом деле? — продолжая идти в том же темпе, добавил он.

Боже, он обо всём догадался! Видимо, еще при первой встрече у шале. И теперь, Мартин легко, непринужденно вывел меня на чистую воду и снова заставил вспыхнуть! Я остановилась и засопела, не найдясь, что бы такое ответить. А он сделал несколько шагов, прежде чем понял, что я отстала.

— Ты чего, Мэй? — обернулся этот прозорливый тип.

— Ничего, — пролепетала дрожащими губами. — Ты… ты ужасный!

— Так сколько тебе?

— Шестнадцать. — призналась, с трудом сглотнув.

Мартин ухмыльнулся и сунул руки по карманам дубленки.

— А я думал, лет одиннадцать… — хмыкнул он. — Тебе явно надо лучше кушать.

— Дурак! — Я тут же рассмеялась и попыталась его пнуть.

Но он ловко увернулся, в то время как мой сапог слетел с ноги. Я хохотала, а Мартин полез в сугроб и выудил оттуда «беглянку». А затем он заботливо вытряхнул снег.

И я опиралась на его плечо, пока он натягивал обувь, испытывая невероятный трепет от его прикосновений к лодыжке!

Мы приближались к месту моего одиночества…

— Тин-Тин, ты самый странный чувак из всех, кого я встречала! — пошутила я, немного расслабившись после той неудачной физической расправы.

— Ты права. Странный… — кивнул он. — А каким одним словом ты охарактеризуешь себя?

— Хм. — Призадумалась. — Ну не знаю…

— Вот когда придумаешь, тогда, возможно, мы попробуем подружиться. — Мартин коснулся моего подбородка. — А если ты еще хоть раз назовешь меня Тин-Тином, укорочу твой острый длинный язык. Топором. Ясно?!

Господи-боже!

«Подружиться» — это значило просто общение? Или нечто большее? Я судорожно попыталась припомнить, на сколько дней мы приехали в горы. Когда родители брали билеты, как-то не задавалась этим вопросом. Неделя — дней десять, да без разницы.

«Лишь бы на месяц! — подумала, стоя рядом с шале, перед Мартином. — А лучше на год!» Ведь за неделю-другую трудно подружиться. Притереться друг к другу… И от двоякого смысла слова «притереться» мне стало стыдно!

— Ну, пока, Мэй. — произнес он и, не дожидаясь ответа, двинулся в обратный путь.

Я смотрела ему вслед, не находя каких-то нормальных слов. «До завтра!» — означало намек на то, что напрашиваюсь, так же, как и «Увидимся!» или «До встречи!». Вот так и стояла истуканом, пока Мартин не скрылся за домом…

Роб

— Какая у меня температура сейчас? Эх, ты прям как заботливая мамочка! Уложи тогда в теплую постельку, доктора вызови…

Слабо?!

Что-что? Может, еще и куриного бульона принести для поправки? Продолжаешь насмехаться… Ну ясно-ясно. Нет у меня сейчас сил обижаться, если честно. Нет от слова совсем, проклятье!

Мама…

Бернард, у тебя есть мама? Она жива или вы там вместе? Хочешь знать, как звали маму Грэйвза? Ее имя красивое — Шэрин… Нет, Берни, не Шэрил, а именно Шэрин. Ее родители перебрались в Штаты из Ирана. Это в нее Грэйвз такой темноволосый, с большими, как у теленка, карими глазами…

Нет, Берни.

Со мной всё в порядке. В по-ряд-ке! Я просто споткнулся, точнее — оступился… Нет, не упал, мать твою! Не доставай меня, хватит уже! Извини-извини, не хотел повышать голос… Так вот, мама Лузера умерла давно…

Гром!

Ты это слышишь, дружище? Разве в ноябре такое бывает? Разве поздней осенью льют такие ливни?

Шэрин…

Ее убили. Убили очень жестоко, Берни. А ее сын, в силу возраста, не присутствовал на опознании. Но по городу расползся слух о том, что его маму изувечили, изуродовали до неузнаваемости. Она, в отличие от мужа, любила лес и природу и по воле рока жестоко за это поплатилась. Ее тело нашли именно в лесу, неподалеку от плотины Левингтон. А еще в поганом городе шептались, что ее лишил жизни муж. Да-да, гробовщик Дональд Грэйвз. Потом эти ублюдки еще и Лузера приплели, мол, они вместе это сделали… Потому что они оба — скрытые психопаты. Дональд Грэйвз, привыкший к смертям, могилам, трупам, погребальным обрядам, и его сынок с херовым примером перед глазами в виде ремесла бати и со сбоем в генетике.

Сплетни и домыслы.

Одна чернота и гнусность, Берни, вот так! И я тебе рассказываю эту историю не для того, чтобы вызвать сочувствие к Лузеру. Я говорю об этом, потому что не ровен час, я тоже сгину в лесу. Аналогия такая… Насмешка судьбы гребаной, прикинь?

Шэрин Сафари.

Девичья фамилия его мамы. Вообще-то, Бернард, я сейчас открою тебе тайну, которую хранил Грэйвз. И это вовсе не исповедь перед каким-нибудь пастором. Не откровение перед смертью, а просто история его жизни. История, которая вообще никого не волновала, когда его мир…

Разрушился!

Я даже сделаю исключение и полное имя его произнесу по такому случаю…

Роберт Грэйвз.

Он искренне любил маму! Она была для него восходом солнца, что неизменно приходит по утрам. Она олицетворяла свет и мягкое телесное тепло. Она играла с Робом, заботилась о нем без всяких оговорок на то, что сын будет обязан принести ей гребаный стакан воды в старости. А вечерами мама рассказывала ему сказки, пропитанные восточной мудростью. Она нежно целовала его просто потому, что любила безмерно, наплевав на то, что мальчик, по идее, не должен получать чрезмерной ласки и заботы. Она была для него воплощением всего самого уютного, чистого, великодушного. Того, что можно приравнять к слову «Вечность».

Да, именно так, Бернард.

Я не в курсе, кто твоя родительница. Но могу предположить: раз ты жил так убого, значит, она либо наплевала на тебя, либо же, напротив, слишком наседала с эгоизмом, который упаковывала в обертку чрезмерной опеки.

Видишь разницу?!

А вот по поводу разницы — это отдельная тема… Отец Роберта Грэйвза как раз-таки синоним заката и всего такого, знаешь, правильного, но заскорузлого. Дональд Грэйвз — это заход солнца. Причем тусклый и долгий, какие сопутствуют межсезонью или зиме…

Не перебивай с ерундой!

Нет, не стою я сейчас на коленях. Не стою я! Да встаю-встаю, приятель. Что у тебя за привычка такая, всё время дергать? Бросай ты это дело, реально раздражает!

Смерть…

Боже, а знаешь, как же не хочется умирать?! Честное слово! А-а-а, опять цинично посмеиваешься? Ну и правильно. Уж кто-кто, а я это заслужил… Берни, ты все-таки можешь ведь позвать Шэрин Грэйвз? Мне надо кое-что ей сказать… Ночь на дворе? Она отдыхает? Понимаю.

Ну а Франк?

Она-то ведь точно не спит.

Не понял тебя? Как это, она прячется?

Вот хитрая стерва…

Мэй

Мы и правда дружили с Мартином.

Одну несчастную неделю!

Да уж, дружба… Наверное, так можно назвать наши отношения. Мартин поставил меня на сноуборд и гонял так, что к концу тренировок я не могла пошевелиться, настолько болели мышцы. А он, такой сильный, ловкий, сложенный атлетически, пролетал мимо на какой-то сумасшедшей скорости на своей этой крутой черной доске. Он еще и разные трюки выделывал, я же — падала, падала и падала! То на попу, то на локти или лопатки…

И казалось, у меня трещат кости и рвутся мышцы. Но, сжав зубы, «избалованная девчонка» терпела, не ныла и не жаловалась. Потому что поставила самую важную в жизни цель!

Доказать: я — не слабачка! Не изнеженная дочь «кошельков». Ну а предкам я наврала, мол, Мартин — мой инструктор по катанию. И когда представила его, папа обрадовался рвению в спорте, а мама смерила Мартина недовольным высокомерным взглядом и сказала: «Мэй, будь осторожнее». А громовержец тут же выпустил в ее сторону две яркие молнии из глаз, от которых маман даже вздрогнула. А в моей душе искрилось! Как же круто, без единого слова он поставил ее на место!

Вечерами он ждал меня поодаль от шале… Мартин отмеривал широкими шагами заснеженную дорогу, а я — ковыляла, держась за него. Он знал, что его уроки даются с трудом и мучениями. Он подкалывал, мол, из меня может получиться чемпионка.

И при случае я прижималась к нему, испытывая небывалый трепет от того, что он дозволяет прикасаться к его мощному, жилистому телу. Точнее, его зимней одежды касаться…

А Мартин снисходительно улыбался. Он почти не говорил о себе, всё больше какими-то загадками мысли формулировал. Зато внимательно слушал мои истории из жизни. Про школу, отношения с родителями, о подружках так называемых. Даже про парней, с которыми никак не срасталось…

На одной из прогулок Мартин спросил:

— Так ты придумала для себя слово?

Нет, так и не придумала. Честное слово, я всё пыталась подобрать что-то не слишком пафосное или детское, но ничего достойного его похвалы в голову не лезло.

— Это секретная информация, — наврала я, точнее, решила перевести в шутку. — Зато теперь знаю, что ты не странный, — ловко перескочила на его персону.

— А какой? — Он слегка изогнул темную бровь.

— Ты — жестокий убийца! И хочешь, чтобы я умерла с пристегнутым к ногам сноубордом, — снова пошутила, ткнув его в ребра, скрытые под дубленкой.

Тут он вдруг мрачно глянул и отвернулся.

— У тебя талант видеть людей насквозь, Мэй. Только не переусердствуй с этим. — сухо сказал он после короткой паузы.

— Ладно… — тихо ответила, покрывшись ледяными мурашками…

Роб

— Ты видишь это, приятель?

Видишь то же, что и я, Берни? Жилище какое-то спереди… Нам бы надо ускориться. Собрать последние силы.

Что?

Поднять фонарик нужно бы? Не хочу, сил нет ни унции…

Дом.

Я хочу домой, Берни! Очень хочу укрыться одеялом с головой, как в детстве. Хоп! Это был просто кошмарный сон. Болезненное глубокое наваждение…

Автомобиль.

Это машина, а не дом, Берни. Да, меня глючит, но там точно старый полицейский грузовик. Похоже, времен Сухого закона. Как он оказался в лесу?

Земля.

Такая холодная и мокрая… Я всего лишь присел на минуточку, Берни. Блядь! Да дашь ты мне перевести дух или нет, черт тебя дери?! Усталость. Я смертельно устал, понимаешь? Знаю, что надо укрыться от дождя там, внутри.

Или не нужно?

Я не ползу, не преувеличивай. Не обмочился я теплой кровью, черт! Это просто дождь…

А вот и ступеньки. Шероховатые, ржавые, холодные.

Смотри, Берни.

Вон там можно полежать. В уголке, где почти не капает. Сейчас-сейчас… Берни, можно я посплю немного? Что говоришь? Мне ни в коем случае нельзя закрывать глаза?

Ну раз так, если нельзя, то разбуди тогда, пожалуйста, Шэрин Грэйвз. Ну пожалуйста, умоляю! Мне очень-очень с ней надо поговорить.

Нужно поговорить…

С мамой…

Мэй

Проклятый день до отъезда!

Да, я заочно прокляла его, не хотела даже краешком сознания думать о расставании. Точнее, в моих фантазиях постоянно вспыхивала прекрасная, но и болезненная картина…

Наша последняя вечерняя прогулка. На прощание Мартин обнимает меня. И прижимает в себе так крепко, что я вот-вот умру! А затем он дарит…

Поцелуй!

Такой долгий, глубокий и божественный, что я умоляю небеса забрать меня именно в этот момент! А там уже неважно куда попаду: в рай ли, в ад или еще куда-то там, пофиг. Потому что больше мне ничего от жизни и не надо.

Ну а стены в комнате дома-шале всё нашептывали назидательно, с какой-то ревностью: «Тебе шестнадцать! Ты еще ребенок!» Они вещали ночами о том, что я не должна постоянно, каждую секунду думать о взрослом мужчине…

Катастрофа!

Мартин не пришел в последний треклятый день. Не появился он в обычное время на склоне. И мне хотелось разбиться на доске насмерть!

Но, увы, я уже достаточно неплохо гоняла. Ни разу не упала на опасных участках. А предательское тело на сей раз работало четко и идеально слаженно. Может, потому что не боялась покалечиться. И я силилась не разреветься в голос, попутно прокручивая в голове варианты того, как бы поживописней…

Сдохнуть!

Ну а после, когда вдоволь, мать его, накаталась, то пошла возвращать экипировку в прокат.

Случайная встреча с Лукасом. Бедоносец сразу состроил обиженную физиономию. Само собой, этот тип уже не казался красивым и мужественным. И я на мгновение представила, что пойди тогда сюжет по его сценарию… Фу! Он шептал бы на ухо пошлые комплименты, а затем навалился бы сверху и заторопился побыстрее приступить к «делу». Что потом? Да всё понятно. Стоило б мне дойти с чемоданом до гостевой стоянки, как он тут же поперся бы на новую охоту. За новой жертвой. Он — коллекционер девочек, неопытность и наивность которых можно потом обсудить на тусовках в избе.

— Привет, Мэ-э-эй, — протянул он с искривленной рожей. — Слыхал, ты снюхалась с ним?

«Да пошел ты! Мои с „ним“ отношения заслуживают более высоких слов, поэтому ты, ушлепок, в жопу иди!» — закрутилось в голове, но вслух этого не сказала.

— Знаешь, что в тот вечер Тин-Тин поклялся разделаться со мной, если приближусь к тебе? — хмыкнул бедоносец.

— Ну и что? И вообще, всё это не твое собачье дело! — бросила ему брезгливо, а внутри меня просияло от его слов про угрозы Мартина. — И если ты еще раз назовешь его Тин-Тином, я укорочу твой поганый язык… канцелярским ножом!

Канцелярский нож. Всё же более изящная и эффективная штука, чем грубый топор.

А этот поганый Лукас едко рассмеялся напоказ. Но я-то видела, что мои слова его задели.

— Зря ты с ним путаешься. Он, если ты не в курсе… — запнулся он. — Тин-Тин — бывший уголовник.

Человек с темным прошлым! Я подозревала… Да что уж там, знала почти на сто процентов.

— И что? — кинула ему. — А ты бабник и трепло!

— Ну как знаешь… Я предупредил, — с наигранно-безразличным видом подытожил Бедоносец.

— Смотри, сам не попади под статью. Соображаешь, о чем я? Предупреждальщик хренов! — прошипела на него гремучей змеей.

— Сука! — тоже прошипел он в ответ, а затем гадко сплюнул и тут же убрался восвояси.

Возвращение в дом…

Страшная, мучительная и неизлечимая болезнь под названием Мартин! Лихорадка, ломота в теле и полное непонимание, куда себя девать в этом бреду. На мою несчастную голову нашло безумие. От безысходности и коротких приступов гнева. Ну а затем — полное исступление!

Неуютная кровать, время — за полночь. Ненавистный чемодан, который днем окропило несколько слезинок, уже полностью собран и ждал в коридоре очень раннего утра. Да, я выставила этого пузатого кретина за порог, чтобы он не маячил, не напоминал о том, что завтра в проклятую дорогу.

Как вдруг!

Меня окутало ощущение незримого присутствия… Мартина! Настолько четко уловимое, что каждая клеточка тела оцепенела, а затем издала стон мистического страха.

Я медленно, крадучись приблизилась к окну, тронула штору дрожащими похолодевшими пальцами и…

Он, боже!

Мартин стоял там, впотьмах, среди елей, на самом краю участка. Я различила лишь его силуэт, но точно знала: он неотрывно смотрит. Теперь уже не через стены шале, а прямо мне в глаза! Да, я услышала его молчаливый зов до того, как он коротко махнул рукой, давая знак, чтобы я немедленно спускалась.

Выкради меня, Мартин, забери из шале, возьми с собой!

Пока наскоро оделась, в моей груди тарабанило так, что казалось, этот бой сейчас весь дом перебудит, и тогда — всё, конец миру!

Ну а предки с друзьями с огоньком отметили отъезд, напились Кьянти и водкой и теперь мирно похрапывали по комнатам. И мне удалось совершить незаметный побег из ненавистных стен, которые совершенно бессмысленно шептали в спину о том, что я — плохая девочка и получу за это суровое наказание. Горите вы синем пламенем!

Нащупывая подошвами ступени широкой длинной лестницы, ведущей вниз, я сильно сжимала перила не потому, что полутьма стояла и можно оступиться. Мои ноги подкашивались. Они слабели с каждым шагом по направлению к…

Нему! Божечки…

— Пойдем, Мэй! — сухо скомандовал Мартин и с силой потянул за запястье, как только я приблизилась под гул в ушах и дикий пульс в висках.

— Подожди-подожди, куда? — пролепетала я, всё еще не веря в то, что он передо мной, во плоти, что он не дух, не галлюцинация, не плод воспаленного сознания.

— Вопроса два: «Куда?» и «Зачем?» — тихо произнес он абсолютно ровным тоном.

Вдруг Мартин сделал шаг и оказался ко мне почти вплотную! Так неожиданно это сделал, что я невольно отшатнулась.

— Боишься меня? — как-то горько усмехнулся он.

Я помотала головой, мол, нет, не боюсь. Хотя это вранье. Конечно, страшно! Но вовсе не он пугал, а неизвестность, что ждала впереди. Потому что я первый раз как бы по-настоящему осталась наедине с ним, с этим темным полузверем, мыслей которого не могла прочесть.

— Хорошо, раз не боишься, тогда кое-что покажу тебе. — Он снова потянул за собой…

Мы уходили всё дальше и дальше от туристического комплекса… Чернеющий лес с шапками снега. Какая-то проселочная дорога показалась. Путь по ней под звуки шагов и похрустывающего инея под ногами. А там, в конце бугристой дороги с заледеневшими канавами — оказалась старая мрачная деревня…

Мартин остановился. Ряд из ветхих бедных домов. Это место выглядело обезлюдевшим, хотя из некоторых труб шел серый печной дымок. А в самом центре этой короткой вереницы из хибар, словно в гнилом старушечьем рту, зияла черная дыра. Там виднелись обугленные останки какой-то горевшей избы.

— Я это сделал, — монотонно произнес Мартин, первый раз за долгое время нарушив тишину. — Хочешь знать, почему, Мэй?

До меня не дошел смысл большей части его слов, но я из послушно кивнула.

— Мой… — запнулся Мартин. — Отец творил страшные вещи… Мне было одиннадцать, когда я зарезал его и поджег дом. — Он замолчал, давая мне время осмыслить сказанное.

Его слова, которые не отразились внутри… Ничем вообще. Какие-то сухие факты, и не более того. И я, не найдясь что и сказать, испытала лишь одну эмоцию: облегчение от того, что этот проклятый дом канул в небытие, точнее, в адском пекле сгорел. Нет, в праведном пламени, которое когда-то сотворил Мартин.

— Ну что, ты еще хочешь дружить со мной, Мэй? — тихо спросил он, глядя на припорошенное снегом пепелище, и чуть накренил голову вбок.