Бесплатный фрагмент - Необычные дела и заботы

Погоня

Лыжные и просто прогулки по зимнему лесу всегда приводят к появлению хорошего настроения. Особенно, когда сидишь дома. Или работаешь в офисе за компьютером весь день.

В тот день я решил пройти вдоль коллективных садов по заснеженной лесной дороге. Лыжи оставил дома, и в валенках шел по лесной дороге, дышал свежим, морозным воздухом и смотрел по сторонам. Несмотря на разгар зимы, дорога была в следах машин. Некоторые садоводы живут в своих домах и летом, и зимой, а некоторые просто приезжают на выходные отдохнуть и покататься на лыжах.

Дорогу обступали молодые сосны, ветки их были украшены сугробами белоснежного снега. Стояла тишина, никого на дороге не было видно. Только я один скрипел валенками по этой зимней дороге.

Впереди, метрах в пятидесяти, был поворот. Неожиданно оттуда появился заяц. Он стремительно мчался по дороге, мне навстречу. Я невольно посторонился, давая ему дорогу. А за ним с такой же скоростью мчалась собака. Эта погоня пронеслась мимо меня и скрылась за поворотом.

Удивительное дело, подумал я. Вот если бы я просто бы заступил зайцу путь? Что бы тогда случилось с этим зайцем?

Поездка в Балтийск

Дома не сиделось, огород за весну и начало лета мне надоел, и я решил на время отвлечься от домашних дел — съездить в места, где я еще не был. Стал думать, где еще не был, и вспомнил, что когда уже приехал домой с янтарем из Калининграда, пришел к выводу, что на самой западной границе страны я не еще был — в городе Балтийске. Это упущение срочно надо было исправить. Срочных дел у меня не было, клубнику я уже успел всю съесть, а остальной урожай спокойно зрел на многочисленных кустах и на грядках.

Собрался очень быстро, как солдат по тревоге, и поехал обычным своим маршрутом: на электричке до Шали, потом пересел на следующую — до Перми. Там у меня была первая ночевка. Вторая была в Кирове, а третья, перед Москвой, в городе Владимир. Там я сначала попил чаю в кафе, заодно зарядил смартфон, а потом, после перекура пошел в кассы вокзала и стал выбирать поезд из Смоленска в Калининград. Нашел самый дешевый билет за восемьсот рублей, посидел на вокзальной скамейке, рассчитывая время, за которое можно доехать до Смоленска от Москвы на электричке и сесть на этот поезд уже с билетом. На один из поездов я не успевал, а на второй купил дешевый билет. Страховки мне кассир не предложила, и я потом об этом вспомнил, перед самым отправлением поезда Смоленск — Калининград.

На некоторых границах проверяют страховку, и я заволновался, потому что ее у меня не было. Пришлось подойти в кассу и попросить кассира ее мне сделать. Она стоила всего сто рублей, но кассир, выяснив, что я покупал билет во Владимире, так и не смогла ее мне оформить. Поезд уже стоял на перроне, и я с тяжелым сердцем сел в свой вагон, уже представляя, как литовские пограничники, или таможенники высаживают меня из поезда на границе.

Проводница меня старалась успокоить, говоря, что страховка, прежде всего, нужна мне самому, и поездка пройдет нормально. Но я успокоился после того, как проехал все границы. Никто у меня страховку не потребовал, и я утром благополучно вышел из вагона в Калининграде. Покурив на знакомой скамейке, на привокзальной площади, отправился в гостиницу. Посчитал у стойки регистрации дни и получилось, что мне надо было переночевать всего три ночи — одну сейчас, вторую после приезда из Балтийска, и третья — на крайний случай. Заплатил за все трое суток полторы тысячи рублей, получил ключи и отправился в знакомый номер. Он был пустым, и я прожил все ночи там один.

Утром я плотно позавтракал, взял билет до Балтийска, и поехал туда на электричке. В этом небольшом городе была база Балтийского флота, и везде попадались моряки, катера и боевые корабли, часть из которых стояла на пьедесталах, а часть еще плавала в небольших гаванях, прямо в черте города. Я спросил у патруля, где находиться музей Балтийского флота, и они мне рассказали, как до него дойти. Скоро я уже стоял перед музеем и читал информацию на его дверях. Он был еще закрыт, до двенадцати часов, и надо было подождать минут двадцать. Вскоре он открылся, и я с остальными посетителями зашел, купил билет и отправился осматривать многочисленные экспонаты. Там было что посмотреть: водолазное снаряжение, модели кораблей, форма боевых пловцов, оружие, флаги кораблей, награды.

Я ходил по музею долго, осматривая экспонаты и некоторые фотографировал. Потом пошел к выходу, но перед кассой задержался и выяснил, что можно попасть на бесплатную экскурсию в знаменитую на весь мир старую крепость Пиллау. Туда пускали только граждан России, потому что там стояла воинская часть, и на кассе посмотрели мой паспорт. Нас, посетителей крепости, набралось человек семь и когда сотрудник музея, наш экскурсовод вышел, мы пошли за ним. Крепость оказалась недалеко, и оказалась не очень большая внутри, но я получил от ее посещения огромные впечатления.

Она была очень старая, — около пятисот лет, и раньше она была шведской, а потом немецкой. Выстроена была в форме пятиконечной звезды с бастионами и равелинами, окруженными водой. Толщина ее стен впечатляла — почти пять метров. Экскурсовод водила нас по ней часа три и про все интересно нам рассказывала. Половину времени мы провели под землей, — там, в многочисленных подземных ходах и казематов немцы оборонялись практически до окончания мая 1945 года, несмотря на то, что война уже закончилась.

На территории крепости была казарма воинской части, а рядом с ней стояла цистерна с водой, в которой проводили обучение будущие боевые пловцы. Кроме того, здесь, во внутренней части крепости была выставка, на которой были торпеды, мины, корабельные орудия, катера и даже небольшая подводная лодка. Я достал свой фотоаппарат и беспрестанно им щелкал. Не забыл и себя увековечить на фоне всяких торпед и катеров.

После экскурсии я пошел прогуляться по морскому берегу, потом залез на крепость и, спрятавшись от резкого морского ветра, решил пообедать. Достал обед из рюкзака, уселся на пожухлую траву и, глядя на пролив с морскими кораблями съел все, что у меня было. Надо уже было идти на электричку. В Калининград я приехал поздним вечером, и сразу же пошел в торговый центр ужинать. Взял свой любимый холодный борщ, чай, купил продуктов на завтрак и пошел в гостиницу отдыхать после такого, насыщенного впечатлениями дня. Никого за день не поселили, и я проспал мертвым сном до утра.

После завтрака на просторной кухне оправился погулять в город, но сначала зашел на автовокзал, который находился на привокзальной площади. Там я выяснил, что можно было доехать на автобусе до Санкт-Петербурга за день, с пересадкой в Риге. Это мне подходило, потому что я в Риге еще не был, и можно было по ней прогуляться — автобус там мне предстояло прождать часа три, и я планировал осмотреть центральную часть города. Все так и вышло.

Поездка на трамвае

Вспомнил историю о том, как полтонны поделочных камней вез на трамвае. Смешно, но иного выхода у меня в этот день не было. Я недавно покинул семью — жену и две дочери. Жил в соседнем доме с одной своей подружкой, и встретил Наталью — старшую мою дочь. Она была обута в старенькие мамины сапоги, и эти сапоги произвели на меня не очень хорошее впечатление. Это мягко сказано.

Денег у меня тогда не было, и рассчитывать на их появление я не мог. Но в теплице у родителей был целый склад облицовочных и поделочных камней, который я создавал годами. И эти камни можно было выгодно продать.

В одном городишке я как-то зашел в заброшенную камнерезную мастерскую, и выяснил, что там, в покосившемся старом сарае, лежат никому не нужные поделочные камни, которые я очень любил. Там была яшма, родонит, обсидиан и прочие сокровища. Пришлось туда съездить на автобусе, раз пять, или шесть, и каждый раз я привозил двадцать-тридцать килограммов камней. Тогда начиналась мода на камни и камнерезные изделия из них, и мне было ясно, что их можно обменять на деньги. Большая часть их составлял иризирующий обсидиан, которого нет на Урале, и который незаменим в кольцах и серьгах. Он меняет свой цвет от черного до серого при меняющем угле зрения. Его было очень много, и блоки довольно большие — до двадцати-тридцати сантиметров в поперечнике.

Остальное было делом техники — я загрузил тележку ящиками с камнями, доехал до трамвайного кольца, тележку спрятал, подождал последнего трамвая, который проедет мимо фирмы, с которой я уже договорился. Потом у передней двери сложил эти ящики, и мы поехали. Около цирка я разгрузил трамвай, и начал челноком перетаскивать их к этой фирме.

Дело происходило глубокой ночью, я закончил переносить ящики в четыре часа утра. Там, под лестницу, у входа в здание, я их и сложил. А когда сотрудники этой фирмы пришли на работу, я их уже ждал. Менеджер посмотрел на ящики с камнями, и остался доволен. После чего достал весы, и мы взвесили эти ящики. Мне отсчитали двести пятьдесят тысяч рублей, я их засунул в нагрудные карманы энцефалитки, и отправился за Натальей.

Вещевой рынок был в двух остановках трамвая. Там можно найти все, что угодно. Конечно, Наталья нашла — очень красивые розовые сапожки с искусственным мехом. Денег у меня хватило, как раз на сапоги.

Эти корейские сапожки служили ей долго. И будь ее воля, она и спала бы в них. Приятно делать подарки.

Полигон

Неожиданно насупила весна, и мы с моим несменным геофизиком Шуриком оправились готовить наши радиометры к работе — их следовало проградуировать радием-226. Выбрали сухое место, за складами нашей экспедиции, и приступили к работе. Накануне я рассчитал расстояние, на котором надо было замерять радиометром радиоактивность от этого радиоактивного источника.

На земле для него я установил метки и Шурик устроился с журналом и с карандашом возле радиометров. Мне надо было переносить источник излучения от первой метки к следующей, а Саша снимал показание приборов, и записывал их в журнал. Мы работали до обеда, а после того, как все приборы прошли эту процедуру, надо было построить графики и построить таблицу. В одной колонке были показания приборов, а рядом, сколько микрорентген соответствовало эти показаниям. Этой работой должен был заниматься Шурик, главный геофизик отряда, я только позже проверял его работу. Нас контролировали наши кураторы из спецорганизаций, и наши ошибки строго карались, вплоть до лишения квартальной премии. Эту процедуру требовало повторять каждый месяц, и мы возили этот радий с собой в поле, в свинцовом контейнере.

Пока Шурик строил графики и таблицы, я тем временем готовил паспорта аномалий и выбирал места для палаточного лагеря по топографической карте: одно основное место, недалеко от поселка Коелга, и запасное. Когда с этим я закончил, меня вызвал главный инженер и сообщил, что мне предстояло, кроме проверки аномалий, создать полигон для проверки геофизических приборов, с которыми летали наши самолеты.

Мне предстояло на пяти профилях измерить концентрацию урана, тория, калия и радиоактивность на точках наблюдения на этих профилях — через пятьдесят метров от предыдущей точки, до следующей. Участок был длиной восемьсот метров, и располагался рядом с местом, которое я выбрал для нашего палаточного лагеря. Мне выдали все аэроснимки на этот полигон, и я отправился в свой кабинет, их склеивать. В конце работы у меня получилась фотосхема, на которой я должен был прокалывать точки наблюдении с приборами, и подписывать номер каждой точки.

Машина наша уже прошла зимний ремонт, испытания, и водителем был назначен пожилой, спокойный и немногословный мужчина из какой-то деревни. Кроме студенток, которые должны пройти практику, в мой отряд просился один из рабочих, который пару лет сидел с магнитометром в деревнях и занимался вариациями магнитного поля, — там, где наши самолеты летали с магнитометрами и гамма-спектрометрами на борту. Ему до чертиков надоела эта скучная работа, и он искал приключений — в моем отряде. Я его хорошо знал, и сказал шефу, что беру.

Мы взяли с собой маленький телевизор, газовую плиту, продукты и отправились в путь. Место, которое я наметил еще зимой, оказалось подходящим, и когда мы подъехали к нему поближе, я пошел к речке, выбрать место для палаток. Река была метров пятнадцать шириной, и протекала на одном берегу среди высоких скал, а на другом, ровном берегу, была пашня. Там, где скалы заканчивались, у самой реки была маленькая полянка, и на ней как раз могли разместиться пара наших палаток и кухня.

Я уселся на штурманское место и сказал водителю «поехали». Машина медленно стала сползать к речке, и уже надо было тормозить, чтобы свернуть на поляну. Водитель начал тормозить, но машина продолжала двигаться, прямо в речку. Через секунду она переехала небольшого уступа и оказалась в реке.

Водитель спокойно сидел за рулем и глядел на меня. Я высунул свою голову в окно и посмотрел на речку. В ней оказалось довольно мелко, и вода еле скрывала ступицы колес. Я спросил пассажиров, как у них дела. В ответ донеслось, что у них все в порядке. Тогда водитель завел двигатель, и мы поехали. Наша несостоявшаяся подводная лодка двинулась прямо по середине реки, мы нашли пологое место и выехали на берег, прямо на эту полянку.

Все мои подчиненные высыпали на землю и стали осматриваться по сторонам. Место всем понравилось, и мы стали разгружать машину, а потом стали устанавливать палатки, кухню, и разожгли костер.

Была середина июня, вода в реке оказалась теплая, и мы на следующий день отыскали хорошее место для купания — в ста метрах от палаток скалы заканчивались, и река там немного разлилась, глубина ее около скал была почти два метра, а около полого противоположного берега всего метра полтора. Там было очень удобно заходить в воду для купания..

Мы целыми днями лазили по этому полигону с приборами, по вечерам обрабатывали результаты наших измерений, купались и отдыхали. За продуктами ездили в поселок Коелга, где было месторождение мрамора. Я заехал посмотреть на него, и с интересом рассматривал большой карьер с белым мрамором, в котором выпиливали мраморные блоки, из которых потом делали мраморные плитки для метро, полов и стен.

Когда июнь стал заканчиваться, мне надо было съездить с финансовым отчетом в Екатеринбург. Я добрался на машине до железной дороги и уехал. На следующий день утром уже был в экспедиции, сдал отчет, и поехал обратно, на автобусе. Когда я вылез из автобуса в одной деревне, до моего палаточного лагеря осталось двадцать километров. Уже было темно, сидеть и ждать утра, мне было негде и скучно. Поэтому я пошел пешком. У меня не было ни компаса, ни карты, но я держал ее в своей голове. Шел какими-то полями, через коровники, березовые перелески, и на исходе ночи заметил на горизонте зарево — это была Коелга.

Было уже шесть часов утра, когда я подошел к нашему палаточному лагерю. Все мои подчиненные дрыхли без задних ног. Бросил на свой спальный мешок полевую сумку и пошел на кухню. Поискал завтрак, который обязан сварить дежурный вечером, и не нашел его. Видимо, с моим отъездом дисциплина упала, и я решил, что это недопустимо. Я прочистил горло и начал свою громкую гневную речь. В ней досталось всем — рабочим, моему заму Шурику и водителю.

Сонные подчиненные выбрались из своих палаток и упали на колени, посыпая свои головы золой из костра и просто землей из канавок, которые мы выкопали вокруг палаток, на случай дождя. Всем досталось, особенно дежурному. Он получил по полной программе и наряд вне очереди.

Когда я, наконец, попил чаю и отдохнул, то сменил гнев на милость — всех помиловал, и мы в хорошем настроении снова отправились на полигон.

Конечно, они не рассчитывали, на то, что я приеду так быстро, но я сам когда-то был рабочим, и знал, что они будут не работать, а целыми днями загорать и купаться в реке. Но это им обломилось, как всегда.

Польша. Гданьск

В Калининград я приехал с новеньким загранпаспортом, в который уже была вклеена Шенгенская виза. С ней можно было разъезжать по всем странам Евросоюза целых три месяца. Ее мне выдала Франция, и по идее, я сначала должен съездить туда, и на долгий срок. Но я решил сначала съездить на разведку, в какую-нибудь страну поближе, и посмотреть, что из себя представляет заграница: — я раньше за рубежом никогда не был, и лететь прямо в Париж опасался. У меня были евро и банковская карта ВТБ банка, в котором лежала не очень маленькая, но и не очень большая сумма в рублях. Надо было ее проверить в деле — за рубежом.

Меня раньше награждали на работе путевкой в Венгрию, но я не смог поехать — впереди был полевой сезон, я был единственным геологом и начальником отряда, и мне пришлось отказаться от этой поездки.

Теперь, когда я был свободным человеком, и мне не надо было уже работать, надо было посмотреть на этих заграничных капиталистов поближе — своими глазами, а не глазами тех, кто там уже был. Я должен составить свое правильное, единственно верное представление о загранице.

Французский язык я немного знал, потому что читал детективы на этом языке без словаря, свободно, как на русском, родном для меня языке. За эти несколько лет перед поездками, я выучил сначала словарь на 4 000 слов, потом на 9 000, и в конце добрался до словаря на 25 000 слов, так что французские слова я знал. Но говорить на нем я еще не пробовал — французов в родном городе мне не попадалось.

Кроме французского, я немного поучил испанский и итальянский языки, и несколько сотен слов я запомнил. С английским у меня были сложные отношения. Когда я слушал перевод русских слов на английский, то поражался, — как можно так исковеркать слово. После французского языка я не мог долго совладать с английским — слишком большая между ними была разница. Около года прошло, когда я понял, как произносить слова на английском, — чуть не повесился, когда начал его учить. Потом, шаг за шагом, постепенно я стал к нему приспосабливаться, но так и до конца к нему еще не привык. Запас английских слов у меня небольшой — всего тысячи две слов с небольшим, но я на нем мог читать, даже говорить, но понимать его я так и не могу — только отдельные слова.

С этим английским у меня было пара забавных случаев, — я только начал его изучать, и носил с собою детектив на английском языке, который читал везде, — в трамваях, в автобусах, на остановках и дома перед сном. Куда-то я ехал, уже не помню, куда, зашел в трамвай, и пока ждал кондуктора, достал эту книжку и стал читать. У окна, рядом со мною, сидел молодой парень, в белой рубашке. Он скосил свои глаза на мою книгу, сразу оживился: повернулся ко мне, и спросил, на английском — «что это», и показал на книгу. Я повернул обложку книги, и показал ему название и автора.

Оказалось, что он англичанин, и был бы рад узнать, как у меня идут дела. Я вопрос понял, но начал ему отвечать на французском языке, подбирая слова. Глаза у него сначала стали круглыми, а потом квадратными. Он недоуменно стал тыкать на книгу, и мне стало сразу понятно его недоумение — я читал книгу на одном языке, а ответил на его вопрос на другом. Пришлось ему на французском языке объяснить, что я только изучаю английский. До него, наконец, дошло, и он потом дал мне визитку, а на словах пояснил, что в этом месте я могу пообщаться с такими, как я, людьми, только начинающие изучать английский язык. Туда я так и не сходил — времени не нашел.

В библиотеке Белинского, среди словарей, я случайно обнаружил книгу английского мата. И выучил все эти матерные слова за зиму, — готовился к разным ситуациям. Я тогда путешествовал по России, и однажды вечером приехал на вокзал небольшого городка, где хотел пересесть на другую электричку. Но ее отменили, и я стал ждать поезд. Он уходил ночью, и я тихо, мирно сидел в зале ожидания. Потом мне захотелось покурить, я вышел из вокзала и пошел в небольшой сквер, на лавочку. Не успел я и сделать несколько шагов, услышал, а потом увидел парня, который бежал наперерез ко мне, и при этом извинялся на английском языке.

Я автоматически, даже не задумываясь ни на секунду, послал его на три буквы, тоже на английском. Он сразу затормозил, и, когда подошел ко мне поближе, с укором мне сказал на русском, что я произнес очень плохие слова. На это я ему ответил, — «какого черта ты меня зовешь — на английском… Я же русский, как и ты». Потом, когда мы познакомились, он принес гитару, баян, и играл мне то на одном, то на другом инструменте. У него был хороший слух, и я не скучал.

После того, как я выучил эту книгу, эти английские выражения у меня вырывались автоматически, и мне пришлось себя контролировать, особенно при встрече с иностранцами…

С такими знаниями языков, я, в принципе, мог объясниться с любым европейцем, так я рассчитывал. Но это надо было проверить на практике.

В Калининграде очень дешевые туры — можно съездить в соседнюю страну: Германию, Польшу, страны Балтии задешево. Я заплатил в одной турфирме семьсот рублей, и утром поехал с небольшой группой на автобусе в Польшу, на один день. Сначала мы должны осмотреть один замок, а потом съездить в Гданьск.

Польские пограничники перетрясли мой маленький рюкзак, и нашли бронь одного отеля во Франции, в Париже. Сразу вцепились в меня с этой бронью. Пришлось им объяснить, что я забыл выложить эту бумагу, и она, вообще-то старая. Когда я делал визу, сотрудник визового центра забронировала мне этот отель, но я тогда не смог поехать. Они посмотрели дату, и успокоились.

Мы ехали по польским полям, на которых было множество ветрогенераторов, проехали несколько маленьких городов, и добрались до замка. Гид нам все по дороге рассказывал, и было очень интересно его слушать. Он нам выдал нам радиогиды с наушниками, и отправил осматривать замок. По этому замку я бродил один почти три часа. Наушники я не стал одевать, так как хотел составить о замке только мое собственное суждение, и радиогид мешал мне своими лекциями.

Замок оказался очень большой и интересный. На меня произвело впечатление один станок для казни — колесованием. У меня был цифровой фотоаппарат, с картой памяти — мне можно было нащелкать около четырех тысяч фотографий, и я снимал все и везде. Если мне надо было, чтобы меня щелкнули около какой-то статуи, или стены, я просил на английском туристов, и они меня фотографировали. Туристов там было много, и они были из разных стран, даже из Китая. Китайцы ходили группами по несколько десятков человек, очень организованно и с флагами.

У меня уже устали ноги, и я вышел из замка, сдал в пункт приема своей радиогид, и решил обойти замок. Он стоял на берегу реки, и какой-то поляк ловил в этой реке рыбу. Я подошел к нему, и стал спрашивать на английском языке, как у него клев — мне надо было попрактиковаться на иностранцах в знании языка, и этот польский рыболов как раз и подходил для этой цели.

Но он меня хорошо и так понял — ответил на русском языке, что у него клюет всякая мелочь. И мы продолжали беседу на русском. Потом я пошел искать другого собеседника, но время было уже мало, и вернулся к нашему автобусу.

После замка поехали в Гданьск. Договорились, во сколько встречаемся, и всей группой пошли за гидом по оживленной улице города. Гид все обстоятельно рассказывал, было интересно его слушать, но предо мной стояла другая, более прозаическая задача. Я оторвался от группы и пошел в одиночку рассматривать иностранный город, и его обитателей. Заходил в разные лавки, магазины, слонялся по тротуарам и велосипедными дорожкам, и чуть не попал под велосипед, когда переходил улицу. Мне было интересно все — и порядки, и жители, и транспорт, короче, все, что там мне попадалось на глаза, было для меня интересно.

Мне хотелось еще посмотреть на корабли — ведь Гданьск находился на побережье моря, но мне было неясно, как туда пройти. Нашел несколько девушек, которые курили на лавочке, и спросил у них — на французском, как мне пройти в порт. Они меня поняли, мой вопрос, и ответили, но на английском языке. Ответ был мне совершенно не понятен, но я сказал им спасибо, и пошел дальше — искать порт. Прошел немного, и зашел в пару магазинов. В одном купил конфет, и расплатился за них своей банковской картой. Платеж прошел нормально. Довольный своей покупкой, я попробовал конфеты на вкус. Он был отвратительный. Поляки положили туда столько мяты, что я всю оставшуюся дорогу плевался. После второго магазина я забыл, куда мне надо идти, и в какую сторону, чтобы вернуться к моему автобусу — время бежало очень быстро, и про порт я забыл, когда посмотрел на часы.

В это место я шел улицей, по которой ездили трамваи, и я запомнил остановку, с которой пошел искать порт. Поэтому, недолго думая, я на английском спросил одного пешехода, как мне выйти к трамвайной линии. Он мне ответил вопросом на вопрос — «куда мне надо?» — и на русском языке. Оказалось, что русский язык здесь знают все, даже собаки. Я ему объяснил, куда мне надо, и он показал мне улицу. По этой улице я вышел к автобусу, но было еще рано уезжать, и я отправился в столовую.

Супа, который нам рекомендовал попробовать гид, уже не было, а меню было на польском, которого я не знал вообще, и поэтому поступил просто — показал кассиру на поднос впереди шедшего туриста, и объяснил кассиру жестом, что мне надо то же. Расплатился польскими деньгами — получилось семьдесят злотых. С подносом в руках поднялся на второй этаж, и принялся за свой обед. Я взял второе, компот, и хлеб. На второе мне положили огромную котлету и полную миску пюре из картошки. Когда я, наконец, все это съел, еле поднялся из-за стола, и с трудом добрался до автобуса.

До отъезда оставалось еще минут пятнадцать, и у автобуса никого не было. Я прошел по улице, и увидел хостел. Зашел в него и стал узнавать, сколько стоит проживание в нем — на французском языке. Девушка не стала мне говорить цену, а сразу попросила мой паспорт. Но я не собирался там жить, и вышел на улицу. С набитым желудком было трудно ходить, я нашел пустую скамейку и стал сидя ждать остальных туристов. Сидел, такой умиротворенный, и грелся на польском солнышке. Мимо меня походила кампания молодежи, и какой-то оболтус меня спросил на английском, где тут можно выпить пива. Я ему стал рассказывать на французском языке, но он меня не понимал, потом рассказал на испанском, он опять не понял. Я спросил его на итальянском, но и этого языка он не знал. Тогда я жестами объяснил, куда идти, и сколько времени. Компания проследовала дальше, и до меня дошло, что, судя по акценту, это были мои соотечественники. Слово пиво на английском носителями языка произноситься по-другому. Эта компания была из России.

Наша группа забралась в автобус, и мы поехали обратно, на родину. Уже в одиннадцать вечера я попал в свой номер, залез в душ, и через полчаса уже спал — крепким сном. Заграница была похожа на заграницу, но там жили такие же простые люди, только они знали не только свой, но и русский язык. В этом я убедился позже: и во Франции знали русский язык, и в Финляндии, и даже в Италии, — надо было только слушать разговоры окружавших людей. А вот как узнают во мне русского, я так и не понял…

Последний развод

Закончился очередной полевой сезон. В Екатеринбурге была поздняя осень, стало холодно спать одному, и я начал задумываться о своем мужском здоровье. Мне нужна была постоянная подружка. В те временами найти ее не составляло труда. Существовала газета бесплатных объявлений «Ярмарка», которая печатала письма одиноких мужчин и женщин, которые в силу каких-то обстоятельств остались без спутников жизни. Они писали свои требования к кандидатам в спутники жизни, и получали ответ от таких же озабоченных своим одиночеством людей, в этой газете.

В молодости я любил писать письма, и написать объявление в газету мне не составило труда. Тонкость заключалась в том, что надо было заинтересовать женщину, и взять у нее телефон, по которой можно было договориться о встрече. По тексту письма, опубликованного в газете, можно было сразу составить мнение о человеке, который его написал. Простые, с банальным описанием своей личности письма, скорее отпугивали потенциальных спутников жизни, и желание ответить у них не возникало. А вот интересный текст объявления, наоборот их привлекал. Лучшие дни для меня, в течение которых я мог сочинить подобного рода текст, я давно знал. Это был вечер пятницы, или субботы.

В один из таких вечером на бланках, которые были в газете, я сочинил несколько объявлений, и опустил в фирменные почтовые ящики газеты. Обычно в таких объявлениях указывался возраст, рост, вес, сложение и так далее, в таком духе. Я так же указал эти параметры, но в каждом моем объявлении они были разными. Кроме того, требовалось написать, кого и для чего нужен был спутник жизни. Это я проигнорировал. Вместо этого я написал в письмах интересные, с юмором, фразы. И продолжил жить своей одинокой жизнью в ожидании газеты, в которой должны появиться ответы на мои объявления.

Через пару недель я купил газету, в которой для меня было семь посланий. У меня была свободная пятница и суббота, и на эти дни я назначил свидания всем девушкам, на разное время, естественно. Неделя уже заканчивалась, и наступила пятница — первый день свиданий. Я уже и не помню, сколько их было, и чем они закончились, кроме одной встречи, которая была последней.

На свидание пришла молодая, стройная и симпатичная девушка. Мы познакомились, после свидания я поехал ее провожать, и остался с ней до утра.

Она работала инженером, жила в общежитии, и ждала переезда в ведомственный дом около своей работы. Мы продолжали встречаться в течение нескольких месяцев, и наконец, настал день переезда. Ее новое место жительство было в старом бревенчатом доме на четыре квартиры. Я помог ей переехать, и вскоре стал жить у нее.

Мое детство и юность прошли в частном доме. У отца всегда были в нем дела, и мы с братом ему всегда помогали. Дом, в котором я стал жить с подругой, практически ничем не отличался от частного дома, единственное различие было в том, что за стенкой были соседи, которые жили в таких же однокомнатных квартирах. Здесь был тоже небольшой приусадебный участок с грядками. Моей новой подруге было этого мало, и она завела сад, на котором тогда не было домика, а одни молоденькие яблони и сорняки.

Отопление дома было печным. Мебели никакой не было, и мы спали на полутора спальной кровати с панцирной сеткой. На маленькой кухне была небольшая электрическая плита, стол и пара табуреток. Ничего лишнего, спартанские условия, к которым я привык за долгие годы, работая геологом.

Но дом должен быть удобным, теплым и уютным, и я взялся за дело. Сначала надо было укрепить пол в жилой комнате. Вообще-то надо было его менять, но не сейчас, когда наступала долгая зима. Я залез в подпол, и стал укреплять его толстыми березовыми чурбаками, которые ставил под лагами. Потом вбивал клинья, чтобы эти чурки не упали. Эта работа заняла у меня почти месяц, а когда я ее закончил, у всех соседей был на меня зуб — из-за стука, который я издавал молотком, ставя эти чурки на место, и вбивал клинья.

Воды в доме не было: — ее надо было возить на тележке, или санках зимой из конторы, которая была в метрах четырёхстах от дома. Зимой можно было воспользоваться водоводом, который был в саду — он был ближе на целых двести метров, но зимой там было много снега, и мне приходилось зимой изображать из себя трактор, чтобы проехать с тяжелой, полной воды алюминиевой флягой по снежной целине до дороги.

Запаса дров на зиму тоже не было. Мы таскали с Галиной на тележке всякие деревянные доски, прочий деревянный хлам из сада, конторы, отовсюду, где его находили. Потом его надо было распилить и расколоть. Печка сжигала очень быстро этот наполовину сгнивший деревянный хлам. Но зимой спать в теплой комнате было лучше, чем мерзнуть. Когда пришла настоящая зима, я завалил снегом стены нашей квартиры по самые окна, чтобы было потеплее.

Туалет был холодный. Собственно, его у нас его не было вообще, и мы пользовались туалетом соседей. Он находился в метрах тридцати от дома, и чтобы в него попасть зимой, надо было сначала потеплей одеться, сделать тропинку в снегу, а уж потом забираться внутрь.

На кухне было неуютно и холодно. Она была маленькая, и часть ее занимала печка. Когда вечером ее затапливали, в кухне становилось жарко, и можно было что-нибудь сварить на ужин — приготовление еды на электроплитке занимало много времени. У отца была газовая плита, и он нам ее отдал, вместе с баллоном. Я установил газовую плиту, рядом с ней баллон на пятьдесят литров, и на кухне появилась возможность приготовить завтрак, обед и ужин безо всякой спешки, и быстро. Чтобы нам меняли газовые баллоны, надо было пройти инструктаж в газовой конторе. Я его получил, и нам стали менять баллоны. Как- то вечером я почувствовал запах газа. Закрутил баллон, и стал искать причину. Нашел, и заменил шланг. Больше проблем с газом у нас не было.

Хотя дом был засыпан снегом по самые окна, в комнате было прохладно. Мы с Галиной поехали по магазинам, и в одном из них купили красивые и плотные шторы на оба окна. Когда их повесили на место, стало гораздо теплее и уютней, а когда купили ковер на пол, почти на всю комнату, стало как в настоящей квартире. Единственным неудобством для этого ковра была сажа из печки, поэтому надо было его чистить постоянно.

Шкафа для одежды не было. На кухне был небольшой шкаф для рабочей одежды, но его не хватало, и некуда было складывать белье, вешать рубашки и всякую мелочь. Недалеко от дома проходила выставка продажа мебели, и я там выбрал симпатичную, длинную и вместительную стенку. Когда ее в разобранном виде привезли, я ее собрал и поставил в комнате, туда вошли все книги и одежда, и пока с мебелью было покончено.

Последней заботой у меня остался телевизор, вернее его отсутствие. Я привык смотреть на голубой экран вечером, это мне надо было, как ребенку игрушка. Жизнь и так трудна и коротка, чтобы лишать себя небольших удовольствий. В то время то и дело устраивались выставки-продажи импортной техники, и на одной из них я купил цветной корейский телевизор.

Когда его привезли, я до полночи возился с ним, пытаясь его уговорить показать хоть какую-то программу. Но он не соглашался без антенны, поэтому я срубил для этой цели сосну высотой почти десять метров. Сделал сначала пасынок, а уже к нему привязал толстой стальной проволокой эту сосну. Дом находился в радио тени Уктусских гор, но телевизор стал ловить отраженный сигнал от Нижнеисетского пруда. Пришлось купить активную антенну и установить ее на эту сосновую мачту. После этого можно было смотреть большинство телевизионных программ.

Моя подруга совсем не смотрела телепрограммы, а у моих родителей сломался телевизор, я предложил отдать им наш новенький телевизор. Она не согласилась, и стала из принципа смотреть какой-то длиннющий сериал каждый день.

Жилище наше постепенно преображалось, и приобретало нормальный вид. Для полного счастья нам не хватало воды. Прошло время, моя подруга заработала денег для скважины. Приехала буровая установка со знакомым мне по институту буровым мастером, и пока станок сверлил глину, мы с ним вспоминали наши лихие студенческие годы.

Устье скважины было в нескольких метрах от кухонного окна, и чтобы провести воду в дом, надо было выкопать яму, и под фундаментом выкопать траншею для трубы. Земляные работы продолжались у меня почти две недели, потом приехал мне на помощь отец. У него уже был опыт, как все обустраивать — когда я ему пробурил скважину, он один делал ее обустройство.

Надо было обложить стенки этой ямы кирпичом. Но каждая копейка у нас была на счету, и я отправился на поиски бесплатных кирпичей. Нашел недалеко фундамент дома, в котором было печное отопление. Кирпичи от печки и трубы валялись везде, и после того, как я все их перетащил к выкопанной яме, и сложил из них большую кучу, отец решил, что их должно хватить.

Работы по проведению воды в дом продолжались долго, но в один из летних день все было закончено. Теперь в доме была вода, пропала проблема с ее доставкой, а также исчезла проблема с поливом грядок на приусадебном участке.

Проблема с дровами для печки решилась через год. Я заказал уголь, и когда приехал КАМАЗ с несколькими тоннами угля, сделал у входа в дом бункер, куда его и перетаскал. Руководство конторы, которой принадлежал дом, тоже не осталось в стороне — бесплатно привезло пару машин горбыля для отопления. Требовалось его распилить, и расколоть. Так что я никогда не скучал без работы.

Уголь горел хорошо, но печка была сделана для дров, и когда в ней стали засоряться дымоходы, то их приходилось чистить, и выгребать оттуда время от времени большое количество сажи. В конце зимы пришла моя мама в гости, и предложила простой, надежный и легкий способ очистки печки от сажи. Я его не знал.

Надо было просто протопить, как следует печь осиновыми, сухими дровами, и тогда печь сама очистит свои дымоходы. Я проверил этот метод на практике и остался доволен результатами. Было очень интересно смотреть, как сажа крупными хлопьями вылетает из печной трубы, и ложиться на белый снег нашего огорода. В конце этого процесса белого цвета не осталось — весь снег стал черным, и это было единственным недостатком этого метода. Я перестал вытаскивать кирпичи из печки и трубы, чтобы выгребать сажу, которая мешала хорошей тяге.

В течение второго лета мы с Галей осваивали ее садовый участок, в котором было десять соток, и мне пришлось копать землю, как у дома на приусадебном участке, так и втором маленьком участке, который был за домом. А сейчас к ним добавился сад. За ним тоже следовало ухаживать — копать, полоть сорняки. Как-то раз, когда я там не был долгое время, он весь зарос ромашкой — было сплошное ромашковое поле. И мне понадобилось немало труда и времен, чтобы вырвать эти ромашки.

На второй год один соседей, у которого была с нами общая стена, умер, и можно было расшить наше жилище. С администрацией жена договорилась быстро, и я принялся за работу. Первым делом срубил яблоню, которая росла под окнами соседа. Сразу стало светлей, потом очистил от мусора просторные сени, и принялся сдирать со стен и потолка отставшую штукатурку. Когда с ней было покончено, я залез в подпол и укрепил толстыми чурками пол, и выпилил проем в стене для входной двери. Теперь можно было заходить во вторую комнату, не выходя в сени.

Сени были холодными — из досок. Во все щели дул ветер, и к зиме надо было сделать вторые, внутренние стены, и полость между ними заполнить. Материалом, доступным для этой цели должны были послужить опилки, которых в избытке хватало на лесопилке. Она была метрах в трехстах от нашего дома, и мы с Галиной стали их возить, когда было на это время. Скоро внутренние стены были у меня готовы, и пространство между стенами можно было заполнять опилками. На скорую руку в этих сенях я соорудил туалет, чтобы можно было в него сходить, не выходя зимой на мороз. Копать выгребную яму не стал, а просто вкопал под фундаментом двухсотлитровую бочку, просверлил в ней побольше отверстий, и туалет был готов.

Время не хватало для одних домашних дел, и я по-прежнему не работал. Лишь изредка шеф просил меня, чтобы я съездил описать шурфы и канавы. В это время я подхватил где-то заражение крови, и следующую зиму провел практически один — подруга уехала к родителям, и жила там с нашим сыном в теплой благоустроенной квартире. Я жил один, плохо себя чувствовал, особенно ночью, когда просыпался несколько раз мокрый как мышь. Снимал с себя мокрую одежду, и одевал сухую. Иногда приезжала моя мама, и, глядя на меня, лишь качала головой.

Когда зима близилась к концу, приехала, наконец, моя подруга. Я ее встретил на автобусной остановке около дома. Она была крайне недовольна, что пришлось по моей вине вернуться в свой дом, и покинуть благоустроенную родительскую квартиру в Челябинске. Остальное время мы с ней прожили в непростых отношениях. Она часто говорила мой дом, вместо того чтобы говорить наш, и настал период, когда она стала отказывать в интимной близости. Так больше продолжаться не могло, и я устал. Я видел, что я ей надоел, и однажды предложил такой выход: я уезжаю от нее, а если она хочет, то устроит свою дальнейшую жизнь с другим мужчиной. От нее надо было только одно — чтобы она сама подала на развод.

Она согласилась. Я заказал машину, позвонил брату, чтобы он мне помог с переездом, и когда машина приехала, то мы погрузили в нее те вещи, которые были куплены мной, на мои личные деньги. Уехала со мной стенка, телевизор, швейная машина, мои книги и одежда, и вскоре я получил повестку в суд, в котором рассматривался наш развод. Я пришел в суд, заседание продолжалось недолго, и мы развелись навсегда.

Через три месяца я пришел навестить сына. Игорь сидел на новом диване с большой красной машиной, за ним стояла новая мебельная стенка с новым телевизором. Я уселся рядом и спросил, где твой папа. В ответ услышал, что папа на работе: — моей бывшей был новый спутник жизни, который стал для Игоря новым и единственным папой. У меня стало колоть сердце, я нашел кружку, налил туда воды, немного выпил, и стал успокаиваться. Игорь взял у меня кружку с водой, отошел с ней к противоположной стене, и стал исподлобья смотреть на меня. Он меня забыл, а может, и не помнил. Я попрощался со всеми, и навсегда покинул этот дом.

Я вернулся к родителям, занял свободную комнату в доме, и стал жить. Стенку отец поставил в гостиной, она была как раз во всю стену, телевизор тоже пришелся ко двору, так как у родителей его не было. Весна была в полном разгаре, но я даже и не заходил в него, столь сильное отвращение у меня вызывали работы, связанные с огородами и садами.

Я по-прежнему чувствовал себя неважно, и поэтому все свободное время проводил в прогулках по лесу. Лес меня за весну и лето вылечил, и осенью я вышел на работу. Через год, когда я еще спал утром, после трудной рабочей недели, кто-то позвонил. Мама вышла на улицу, и потом зашла ко мне. Оказалось, что моя бывшая жена с Игорем приехали ко мне в гости. Я сказал маме, что болею, и не хочу принимать никаких гостей.

Моя мама была способна разговорить любого, и когда Галина с Игорем уехали, она рассказала, что после меня у нее появился другой мужчина. Но совместная жизнь у них не сложилась, он стал пить, и она его выгнала. И приехала с сыном, по-видимому, за мной. Но разбитую чашку не склеишь, это все знают.

Галя меня выбрала, и я ей за это благодарен. Я старался все годы, проведенные с ней устроить нашу жизнь, много времени потратил на домашнее хозяйство и дом, в котором мы с ней жили. От нашего брака родился сын, которого я любил, но когда жизнь наладилась, у нее уже был свой дом, сын, работа, сад, она решила от меня избавиться, найти более молодого и успешного спутника жизни. Для этого она выбрала женский способ, и он сработал.

Иногда я вспоминаю этот период своей жизни, когда проезжаю место, где находиться дом, в который я вложил столько труда и сил. И времени.

Мавр сделал свое дело, и больше был не нужен.

Пострадавшая сторона

Мне довелось ознакомиться с судебной практикой на практике. Приходилось быть истцом в гражданском судопроизводстве и ответчиком. В уголовном процессе я как-то раз был обвиняемым по уголовному делу, свидетелем, но пострадавшей стороной еще не доводилось. Это было упущением, с моей стороны, и судьба любезно предоставила мне возможность побыть пострадавшей стороной на практике.

Шел предпоследний полевой сезон на Приполярном Урале. Где-то вдалеке работала буровая, горнорабочие в поте лица копали глубокие шурфы, геофизики разматывали свои провода на профилях, а мы, три геолога, следили, как ведется работа и занимались в свободное время своими делами — я занимался проверкой аэрогамма-аномалий, Володя с Сашей занимались каротажем, и указывали буровому мастеру, где надо бурить. После того, как буровики заканчивали бурить очередную скважину, Саша занимал свое место за столом, вычерчивал по скважине гамма-активность и строил разрезы. Дел у всех хватало на этом участке, но надо было переходить на северную его часть. Там стояло несколько палаток, но еще никто не жил.

В один солнечный день к нам приехал начальник партии на вездеходе и привез студентов — геофизиков из горного института, на первую производственную практику. Обратно он ехал с московскими геологами, которые документировали наши скважины и надеялись в скором времени написать диссертации, после которых они бы стали профессорами, или на худой конец, старшими научными сотрудниками.

Вечером мы с ними устроили в вагончике прощальную посиделки за литром водки, и после начальник сказал Володе, чтобы мы начали работу на севере — там надо было начинать спектрометрические измерения по профилям, которые уже были разбиты топографами.

Утром, после завтрака, выяснилось, что к этим палаткам надо было идти пешком, километров девять, со своими спальными мешками, с приборами и нести продукты на неделю, для того чтобы там не умереть с голода. Я сразу же прикинул, сколько мне нести, и отправился к начальнику партии. Наш вездеход стоял на своем месте, и я спросил у начальника нашей партии, почему мы должны идти пешком, тащить на себе приборы и продукты, если для этого есть вездеход.

Начальник мне ответил, что если нас забросить, то москвичи опоздают на вертолет. «Ничего себе порядки», — подумал я. Мало того, что приходиться ходить в геологические маршруты по медвежьим местам одному, а теперь придется тащить на себе все, что могло уехать на вездеходе еще вечером. Мне не понравилось эта затея, и я сказал, что пойду в обычный маршрут и вернусь вечером обратно.

Володя со студентами уже стояли, нагруженные, как верблюды, и я ему сказал, что пойду налегке и вернусь обратно в лагерь. Он был недоволен моими справедливыми и правильными словами, но заставить меня не мог. Он ушел со студентами, я а неторопливо собрался, засунул в мой походный рюкзак обед — банку супа, банку консервированного молока и печенье. Надел радиометр, полевую сумку и пошел за ними. Дорога была сильно разбита гусеничной техникой, и приходилось идти по обочине, где не было луж, глины и колеи от вездеходов и тракторов.

На этом участке я еще не был, и осматривал лес по обе стороны дороги. Вскоре тайга закончилась, и начался березовый лес. Березы все были кривые и невысокие — от постоянных сильных ветров. За ними была пойма ручья, и наконец, я обнаружил на опушке несколько палаток. Там уже сидели усталые студенты с Володей. Им предстояло, как обычным туристам, готовить себе пищу по утрам и вечерам, работать днем с приборами, а ночью спать в спальных мешках прямо на земле.

Я был полон сил, в отличие от них, у меня был готовый обед в рюкзаке и после работы ждал вкусный ужин и сладкий сон на кровати в вагончике с печкой. Я посидел с ними несколько минут, и отправился в горы, искать аномалии. Так прошла неделя. Я каждый раз уходил на работу, проходил девять километров и бродил по горам, курумникам и зарослям ивняка в долине ручья, потом возвращался обратно к себе на базу, ужинал и отдыхал.

Через несколько недель, когда основная работа в южной части участка была закончена, приехал наш вездеход с начальником, и мы всем отрядом отправились жить в этом пьяном березовом лесу. По дороге вездеход сломался, и пока его чинили, студенты с молодыми рабочими, проходчиками шурфов, достали водку и на глазах начальника выпили. Я подивился спокойствию и невозмутимости нашего шефа. Для меня это было удивительно. Много лет я ездил в поле начальником отряда, но представить себе, что на моих глазах, в рабочее время, рабочие пьют алкоголь, не мог. Это было удивительно, но факт. И то, что начальник партии на это смотрит на пьяных рабочих сквозь пальцы, меня поразило. Может, я сплю, и мне это сниться?

Но я не спал, к сожалению. Когда их достаточно развезло на солнце, один из рабочих, мечтавший заработать много денег на шурфах, передумал их копать и сказал об этом начальнику. «Нет, так нет», — и он отправил его обратно, с вещами. Двоим пьяным студентам пришлось остаться, — у них была производственная практика, и их бы выгнали из института.

Вездеход, наконец, отремонтировали, мы забрались на броню и поехали. До палаток оставалось несколько километров, и мы их проехали благополучно. Вездеход остановился у палаток, и рабочие стали его разгружать. Я находиться на вездеходе, подавал рабочим вещи, которые они складывали около палаток в большую кучу. Эти двое пьяных студентов не стали принимать участие в разгрузке, а наоборот, мешали. Один из них решил устроить драку, и ударил несколько раз геофизика, моего ровесника, который был старшим в нашей команде. Мне не успеть было слезть с вездехода, и я остался, внимательно наблюдая за происшедшим.

Но продолжения не последовало, и когда я все наше имущество достал из вездехода, он уехал, вместе с геофизиком.

Мне надо было устроить себе дом, и я немедленно этим занялся. Поставил туристическую палатку с круглым основанием и затащил в нее раскладушку. Она не хотела туда помещаться, но я был настойчивым, и, в конце концов, добился своего. Положил на нее свой спальный мешок, поставил около входа болотные сапоги и отправился к студентам. У меня все внутри кипело, потому что мы находились, по сути, на одной подводной лодке и нам предстояло жить вместе и работать в течение нескольких недель.

Я зашел в палатку, где переодевался студент, который ударил геофизика, сел на ящик от радиометра и потребовал от него объяснений. Ему и нечего было мне сказать, но он искал, думал, и потом сказал, что он относился с антипатией к геофизику. Я смотрел на этого пьяного юнца, и понимал, что он сам не понимает, что творит. Здесь была глухая тайга, на сотни километров не было ни единого человека, и если он пропадет, в каком-то маршруте, то его никто никогда не найдет. Этот суровый край, и правила здесь были жестокие. Ему довольно сильно повезло, что геофизик оказался довольно миролюбивым мужчиной. Если бы на его месте оказался другой, то неизвестно было, чем бы закончилась потасовка.

Я встал и стал его пенять за то, что он ударил геофизика, но вместо того, чтобы изобразить какое-то раскаяние, он нанес мне удар в лицо, а потом еще один. У меня все поплыло в глазах, но я и не думал сдаваться. Сделал пару быстрых шагов к нему и схватил его в свои крепкие объятия — только так мне удалось избежать следующих ударов. Он сполз на землю и попытался удрать от меня, под пологом палатки.

У меня всегда при себе был нож, и он висел у меня на поясе. Я это всегда помнил, но доставать его не хотел, — мог его убить, или нанести такую рану, после которой он бы долго потом лечился, а я сел бы в тюрьму. Там я уже был, правда, не долго, и тогда я дал себе слово, что это в последний раз. Все это я просчитал, когда получил от него удары.

У него были длинные руки, и, судя по ударам, он занимался боксом. Серия была простой — боковой, а потом сразу прямой. Я тоже занимался боксом, но перед этим я служил в армии, в элитной части, где нас учили всяким приемам. Поэтому, когда он вылез из палатки под одной стенкой, вышел из палатки и последовал за ним.

Он успел отбежать на несколько метров и схватил топор, который мы привезли для рабочих, а я проходил в этот момент мимо лопаты, и прихватил ее с собой, на всякий случай. В конце концов, он не выдержал моего приближения и задал стрекача по тропинке. Я не стал гнаться за ним — у меня стала неметь правая рука, и я чувствовал, что скоро потеряю сознание. Повернулся, бросил лопату, и пошел к своей палатке. Там, рядом с ней и упал, без сознания.

Через несколько минут очнулся, но не стал подниматься, а лежал на теплой земле и думал, как мне быть. Когда принял решение, поднялся, зашел в палатку, взял полевую сумку, рюкзак и пошел на базу, которая находилась в девяти километров. Прошел несколько метров и вспомнил, что у меня на карте были точки заложения скважин, которые наметил наш главный геолог. Я подозвал молодого геолога, который в этом году окончил институт, отдал ему эту карту, и пошел.

До базы я добрался вечером, а когда шел, понял, что мне надо делать — сесть на вездеход, потом на вертолет, поезд и доехать до Екатеринбурга. И там взять у моего лечащего врача направление в больницу. Мне не нравилось мое состояние, после ударов в голову, и надо было пройти курс лечения.

Вездеход стоял у вагончика и ждал утра, чтобы отвести несколько людей на базу, в поселок. Начальник партии тоже там был, я объяснил, что произошло, и что мне надо попасть в больницу. Оказалось, что этот студент прибежал на базу раньше меня и утверждал, что я напал на него с лопатой. У меня тем временем образовались два синяка под глазами, и я стал из-за них плохо видеть.

Начальник не стал возражать, и утром я на вездеходе уехал в поселок. Там зашел к местному врачу, который меня осмотрел и написал мне справку, потом купил билет на вертолет, и через два дня уже был в Екатеринбурге. Врач дала мне направление в больницу, и я зашел, наконец, к главному геологу. Когда я ему начал рассказывать о событиях, происшедшие в отряде, одна из девушек нашей партии, которая слышала наш разговор, упрекнула меня, что я не справился с этим студентом одной левой. Я ей сказал, что только в голливудских фильмах герои встают после нокаутов и продолжают драться, как ни в чем не бывало. На самом деле, если боксер получает даже нокдаун, то его отстраняют на несколько дней от тренировок. Если боксер, или простой человек поплыл после пропущенного удара, то он уже не боец, а груша.

Дома я вечером написал заявление в полицию, где описал события, происшедшие со мной в тайге, и в обед отнес его в Ленинский отдел полиции. Меня направили на судебно-медицинскую экспертизу.

Судебная машина заскрипела и поехала.

На следующий день я пришел в знакомую больницу, поздоровался с врачами, которые меня помнили и знали, и зашел к заведующему отделением, которого я тоже знал. Он повертел в руках направление и отправил в палату. Мне там назначили курс лечения, на двадцать дней, и лечение началось.

Голова еще все время кружилась, но к этому я уже привык, надо было просто подождать некоторое время, и головокружение должно было пройди. Мне делали капельницы, кололи витамины, потом я купил пару импортных препаратов и мне стали их вводить в вену. За долгие годы лечения я выучил все лекарства, которые мне помогали, и понемногу стал приходить в норму. Как-то раз я увидел заместителя начальника экспедиции по технике безопасности, — он как раз выходил из кабинета заведующего отделением, и сразу же задумался, что он тут делает. Хоть в экспедиции знали, что я инвалид, но диагноз мой не знали, и мне этот визит заместителя начальника мне не понравился.

Дни летели, один за другим, я чувствовал все лучше и лучше, синяки под глазами прошли, и можно было собираться на работу. Курс лечения закончился, мне написали выписку, и я пошел домой, чтобы подготовиться к выходу на работу.

В кабинете были все знакомые лица — сидел главный геофизик, внук главного геолога и геофизик. Они занимались обработкой полевых материалов, которые стекались к ним от нас — полевых геологов и геофизиков. Для меня тут же нашлась работа, и я просидел за своим столом до конца рабочего дня.

Прошла неделя, вторая, и ничего не происходило. Пришлось мне наведываться в полицию и узнавать, что с моим заявлением. Искали его долго, и наконец, нашли. Оказалось, что его направили в Ханта-Мансийский округ — по месту преступления.

Это было для меня новостью — я не стал знакомиться с уголовно — процессуальным кодексом, а прочитал несколько разделов из уголовного кодекса, в которых выяснил, что этого студента могут лишить свободы как минимум на три года. Я не собирался его прощать, — пускай посидит, в колонии общего режима, поучиться, к чему может привести попытка нападать на геологов и геофизиков.

Мое заявление, наверное, затерялось в Тюменской области, и я обратился в прокуратуру своего района, чтобы его нашли и наказали, в конце концов, нашего с геофизиком обидчика. Геофизик не стал раздувать из искры пламя, и не стал писать заявления. Но мне не нравиться, когда нарушают мои права, и решил во что бы ни стало добиться от фемиды справедливости.

Через несколько дней мне позвонили из Тюмени, и сотрудник полиции проинформировал меня, что дело было отправлено в этот поселок, где была наша база.

Я провел в своей конторы несколько недель, и главный геолог нашей партии решил, что я засиделся в городе и мне надо поработать, на свежем воздухе, — в тайге. Плюс ко всему у буровиков кончились алмазные коронки, и они без них не могли бурить.

Пришлось ехать. Я добрался до поселка на вертолете, привез буровые коронки, меня встретил начальник партии, и увез на нашу базу около поселка. Вездеход был в ремонте и я, когда его ждал, выучил геологическую карту нашего участка, проанализировал ее с разных точек зрения, нашел себе валенки, лыжи и резину для лыжных креплений.

Наконец, начальник партии устал ждать, когда наш вездеход починят, а отправил меня и нескольких рабочих из топографической партии на другом вездеходе, принадлежащим нашим соседям. Он был очень старым, и по пути сломался. Мы пересели на другой вездеход, и добрались, сначала до нашей базы в тайге, а потом и до полевого лагеря.

Работы у меня там было выше крыши — надо было подготовить буровые профиля для буровой установки, наметить скважины и канавы. Геолог, которого я оставил в начале лета вместо себя, поставил буровую на точки, которые указал главный геолог в своем кабинете. Никаких опережающих работ он не проводил: шурфов и маршрутов перед бурением не было, и естественно все скважины оказались пустыми.

Постепенно жизнь налаживалась — приехала очередная смена буровиков, буровой мастер, а вездеход привез солярку для тракторов и буровой. Один ум хорошо, а два лучше и я посоветовался с Игорем, молодым геологом, с какого профиля начнем — с дальнего, на севере нашего участка, или с профиля, который я разбил перед нашими палатками. Он посоветовал начать с дальнего профиля. Я был такого же мнения, и на следующее утро трактор потащил буровую на север. Но болота еще не замерзли, как надо, и они проехали половину дороги, а потом застряли в болоте.

Вечером буровики в полном составе стали просить, чтобы я подыскал им скважину поближе. Я уперся, как баран, и сказал, что им надо было пробурить сначала те, на севере. Они позвонили главному инженеру экспедиции, нажаловались на меня, и он появился у нашего главного геолога и был долгий и напряженный разговор. Утром мне позвонил шеф, и стал меня уговаривать, чтобы я не мешал буровикам заработать, — дал им бурить скважину около лагеря. Рудной зоны там не было, и я отказался, и, сказав, что только тогда, как они пробурят этот профиль на севере, я покажу скважины около лагеря. Пообещал найти им более легкую дорогу для буровой, чтобы можно было объехать это болото. Разговор был нелегкий, но я чувствовал, что был абсолютно прав. На следующее утром отправился на лыжах и по пути ставил на новой дороге вехи. По ним на следующий день и поехали трактора с буровой. Добрались туда нормально и стали бурить первую скважину.

Я порадовался, что у меня есть лыжи. На них катался весь день, с утра до вечера и тыкал гильзой радиометра в сугробы, стараясь определить как можно точней, где надо бурить следующие скважины, и разведывал, как к ним можно подъехать. Снег валил каждый день, становилось все холодней, и мне надо было успеть сделать свою работу до настоящих морозов.

Однажды вечером позвонил начальник партии и сказал, чтобы я приехал на базу, в поселок. Меня жаждал увидеть начальник здешней полиции. Мне было неохота оставлять с таким трудом налаженную работу, и я отговорился, сказав, что повредил ногу.

Через несколько дней он приехал на вездеходе, и, посмотрев, как я катаюсь на лыжах по всему участку с радиометром наперевес, пришел к выводу, что у меня совсем не болит нога. Деваться мне некуда, и я собрался в полицию. Кроме меня поехало еще несколько рабочих, которые были летом, при этом инциденте. Им надоело жить в палатках, и они просто мечтали пройтись по магазинам и отдохнуть от снега, печек и работы.

Мы забрались в вездеход и вечером добрались до поселка, переночевали в нашем доме и отправились все вместе в полицию. Начальник полиции вызывал нас по одному и не спеша допрашивал рабочих. Мы спрашивали тех, кто уже был на допросе, но они предпочитали отмалчиваться. Наконец, вызвали меня. За столом, в небольшом кабинете сидел невысокий грузный майор перед грудой бумаг. Я расписался в одной из них, за дачу ложных показаний и стал ему рассказывать, что происходило в тот летний день между пьяными студентами и геофизиком, которому попало от них, а потом перешел к своей роли в последующей драке.

Он слушал, записывал, но вопросов не задавал, ждал, когда я сам все расскажу. В конце сказал, что я сам был виноват — зашел в его палатку и спровоцировал потасовку. Я обдумал эту его версию, и в чем-то он был прав. Если бы я не зашел, то всю оставшуюся жизнь меня мучала бы совесть, от того, что не заступился за геофизика. И студент бы не вынес бы никакого урока, а наоборот. Вот если бы геофизик написал заявление в полицию, было бы другое кино, с другим сценарием. Но он не захотел писать заявление, в отличие от меня.

На этом вопросов у майора ко мне больше не было, и мы на следующий день уехали на работу, в наш полевой лагерь.

Буровая бригада пробурила первую скважину, в ней, как я и ожидал, оказалось рудная залежь, и приступила ко второй и третьей. Я удачно разместил скважины на буровом профиле, и все они подсекли руду, на разных глубинах. Их глубина была маленькой, первой всего 35 метров, а у третьей, самой глубокой 70 метров. Буровикам это было очень мало — им надо было пробурить как минимум 800 метров. Поэтому они торопились и перетащили буровую на второй профиль, который был для них уже готов.

Здесь было масса тектонических нарушений, и рудная залежь была ими разбита на куски, и они располагались в таком беспорядке, что черт ногу сломит. Три скважины на разных глубинах встретили руду, а вот четвертая нет. Но мне необходимо было закончить бурение только в гранитах, не раньше. Буровики встретили граниты только на ста метрах, и принесли мне кусок керна прямо в палатку. Я сказал «ОК», и мы остались довольны друг другом. Я был доволен тем, что скважина вошла в граниты, а буровики, что они набурили свои восемьсот метров.

Вскоре я уехал с буровиками в Екатеринбург и там получил отказ от возбуждения уголовного дела. Отказ был объяснен тем, что у этого студента не было хулиганских действий, он мне не угрожал убийством, или причинением тяжкого вреда здоровью, а просто испытывал ко мне личную неприязнь. Я посмеялся над нашим правосудием, и сразу написал заявление в прокуратуру района Тюменской области, в котором находился этот поселок.

Прокуратура отменила решение, и направило дело на повторное рассмотрение. Судебная машина стала работать побыстрее, так я не отступал от своего намерения запрятать моего обидчика за решетку и все в Тюмени поняли, что я не шучу.

Ответ от подполковника, который снова рассматривал мое дело, я получил, и с удивлением обнаружил, что не только на моего обидчика было закрыто уголовное дело, но и на меня. Я не знал, но предполагал, что этот студент тоже написал на меня заявление.

Я получил от прокуратуры снова отказ и предложение подать заявление мировому судье, в Екатеринбурге. Там, в заявлении, мне надо указать регистрацию этого студента. Пока я размышлял, как мне это узнать, встретил на улице геофизика, который первым пострадал от этого пьяного студента. Он давно ушел из нашей геологоразведочной партии, и не знал о моих попытках наказать студента. Заявления, он, конечно, не писал, и с большим интересом слушал меня, когда я рассказал о своих попытках упрятать за решетку его обидчика.

Конечно, подать или нет такое заявление, зависит от каждого человека. Большинство отказывается — кому охота связываться с полицией, судами и судебными тяжбами. Но в моем случае была и экономический аспект — я уехал с участка, оставил всю работу на молодого еще геолога, а он был еще неопытен в таких делах. В результате произошел сбой, и когда эти студенты появились у нашего главного геолога — у них заканчивалась производственная практика, и им потребовались документы по этой практике в институт, мой шеф не стал церемониться с ними. Всыпал им по первое число — в отличие от них он понимал, какой урон был нанесен работе, когда я приехал с синяками в контору и попал на месяц в больницу. Но не ограничился на этом, а написал официальное письмо в горный институт и приложил к нему характеристику на каждого: это была своего рода черная метка, для их обоих.

Наверное, в настоящее время она не так действует на будущую карьеру в той области, в которой они решили работать после института, но во времена, когда я учился, такая характеристика могла зачеркнуть все положительное, которое имелось у студента. И я надеюсь, что мое заявление попортило им большое количество крови.

Мои надежды об уголовном преследовании студента не оправдались. Хотя я и написал заявление мировому судье, в котором просил о моральном возмещении в пятьсот тысяч рублей и обосновал эту сумму документами, но не стал с ним обращаться в суд. Это мне не подходило — мне надобно было именно уголовное судопроизводство. А с гражданским я уже был знаком.

Время и силы мне надо было потратить на более важные дела, и я засунул все документы — заявление и отписки прокуроров и полиции, в ящик моего письменного стола, в угол своей памяти и начал свой новый проект, который требовал от меня опыт и умение обращаться с властью. Ничего я не потерял, а наоборот приобрёл.

Потерянный иммунитет

Уже прошло два дня, и я с удивлением обнаружил, что мне совсем не хочется курить. Плюс ко всему два дня я просыпался совершенно мокрый. Сил совсем не стало. Все было ясно, — опять на меня набросился грипп. Прошло всего каких-то десять месяцев, когда я уже перенес эту напасть.

Тогда было совсем плохо — у меня была температура под сорок градусов, на улице стоял мороз, и даже под страхом смерти я не мог себя заставить покинуть родную хату. Я оценил, что у меня имеется из лекарств. Было совершенно точно, что медикаментов от гриппа у меня нет — я проверял не это не раз, и все собирался их купить, но так и не собрался.

С народными средствами дело обстояло лучше — в палисаднике росли пять кустов калины, был урожай лука, картошка, и было огромное желание выздороветь. Я начал с лука. Начистил полную чашку лука, начал потихоньку его есть, и пить настой лука. Потом добавил морс из калины, сварил картошку, подышал парами. Вылез после этой процедуры, как мокрая мышь.

По истечению двух дней лечения народными средствами, никаких результатов не было видно. Температура не спадала. Аптека находилась в двух километрах от дома, и туда можно было доехать на автобусе, если повезет с автобусом. Но, как правило, мне никак не везло с ними, и идти два километра с температурой сорок градусов, было просто выше моих сил. Ладно бы мороз, но к нему как бесплатное приложение добавлялся ветер, который дул всегда в лицо. Поэтому я оставил эту рискованное занятие, и решил бороться с болезнью в удобных домашних условиях.

Лечение выглядело просто — я объявил себе постельный режим, и лежал, изредка заставлял себя съесть что-то, попить морса, и пожевать мелко нарезанный лук. Так я проболел дня три, но температура не спадала.

Я был уже очень опытным борцом с такой высокой температурой, — когда-то у меня случилось заражение крови, и я боролся с ним в больничной палате под надзором врачей почти два месяца.

Однажды в палату зашел главный врач, посмотрел на меня и ткнул меня в печень. Это было больно и неожиданно. А он, не обращая на это внимание, стал изучать анализы крови. Это был крупный мужик с чувством юмора. Я до сих пор помню, как он рассматривал мои анализы и повторял как попугай — «этого не может быть, этого не может быть». Мне сразу стало приятно на душе.

В конце концов, я тогда победил болезнь. Но просто замучил медсестер. Утром у меня все было нормально, а потом, днем, начинались перепады температуры: вот у меня сорок с половиной, а если их сбить, то часа через два все повторялось снова. И я, в конце концов, привык к высокой температуре.

Но все тогда окончилось хорошо, и спустя два месяца я вышел из больницы.

Перед тем как туда лечь, я спасался дома антибиотиками. Дешево и сердито. Сейчас они были только по рецепту. А всякие порошки, которых надо пить от ОРЗ и гриппа, я ощущаю как сильный удар по своему организму. То ли дело старый антигриппин, который продавался в бумажных маленьких пакетиках, — его просто было приятно пить.

И вот снова меня настиг этот проклятый грипп. Когда мне стало понятно, что обычными методами не выздороветь, то стал думать, как быть. Решил еще поискать какие-то лекарственные препараты. Поиски длились долго, но по истечению поисков я нашел то, что искал. Моя покойная мама приготовила для меня маленькую коробку с лекарствами от ОРЗ. Как я мог пропустить ее раньше? Я не понимаю — методично и упорно обшарил тогда весь дом, и не один раз. И в этой полке шарил не раз. Я просто не мог пропустить, эту коробку. Но факт — она предо мною. Я сказал спасибо маме — за то, что с того света она заботиться обо мне.

Сейчас мне легче: — перед этим я был в магазине, купил куриную голень и головку чеснока. Варю я эту курицу и пью куриный суп. А чеснок оказался злым, как собака. Ни разу в жизни не пробовал такого злого чеснока. Я даже дольку не мог съесть, поэтому я поначалу от него отказался, и решил пить побольше морса из красной смородины. Начал глотать таблетку за таблеткой, и через три дня температура спала.

Потом у меня появилось постоянное и интересное занятие — писать рассказы. И некогда стало болеть и лежать на диване.

Поход за синим кварцем

Вот и закончилась моя карьера геолога, сказал я себе, выходя из родного геологического управления. В кармане лежала трудовая книжка, мне уже было пятьдесят с хвостиком, и на моих плечах была забота о маме, которая жила после смерти отца одна в большом, просторном доме с огородом. Даже если бы я и устроился куда-то по своей основной специальности, все равно бы пришлось куда-то ехать. Уж такая доля у геолога. Но рано, или поздно пришлось бы завязывать с командировками. Сейчас такой момент настал.

У меня было еще два диплома: бухгалтера-экономиста и менеджера в коммерческой деятельности. И опыт работы был, правда, бухгалтерские компьютерные программы я знал, а для работы экономистом надо было знать как минимум, программу «Смета». Так называлась программа, которую я не знал, и знание которой мне не хватило, когда меня брали на работу в одну солидную фирму. Менеджером я тоже побывал. Правда, в старой трудовой книжке было написано, что я был принят коммерческим директором Уральской горной компании, но эту мою трудовую книжку у меня украли, и взамен у меня был ее дубликат.

Впереди было свободное время. Как раз поспевали ягоды в огороде, и надо было еще купить квартиру. Поэтому я особенно не спешил с поисками работы, но в службу занятости все равно сходил. Там хоть какое-то пособие можно было получить. Плюс ко всему, у меня была группа инвалидности, которая мешала мне, как пятая нога, особенно при устройстве на работу. Но пенсию по инвалидности я получал, и это мне порой помогало.

Начались трудовые домашние будни. Я управлялся, иногда при помощи брата, с домом, а городом приходилось заниматься мне одному, потому что Лева наотрез отказался быть огородником и садоводом. Его интересовала только рыбалка, на которой он отдыхал душой и телом, после интенсивной работы мастером по вызовам, у одного из операторов мобильной связи. А я к огороду относился спокойно, и любил смотреть, как все там растет и процветает. Но я стал не уважать рыбалку. Натура у меня была очень активная, и я терпеть не мог сидеть, и смотреть на поплавок целыми часами.

Раньше, особенно в детстве, я постоянно ходил с отцом на рыбалку, зимой и летом, но потом как-то отошел от этого отдыха. Лучшим занятием для меня на досуге давно стало активное изучение новых мест, особенно когда эти места связаны с красивыми уральскими самоцветами и поделочными камнями. Кристаллы я потом дарил кому-либо из знакомых, а из поделочных камней иногда делал сувениры. Коллекции камней я не собирал никогда. Если надо было полюбоваться камнями, то я заходил в ближайший магазин, где продавали камнерезные изделия, и смотрел на выставленные для продажи шкатулки, всякого рода безделушки из камней. В них я понимал толк, потому что у меня был в жизни период, в течение которого я занимался их изготовлением. Моя продукция пользовалась спросом, и я тогда не бедствовал.

Так, в трудах по дому и огороду проходило лето. Денег на покупку квартиру уже хватало, но спрос превышал предложение, и я не мог выбрать подходящее жилье. Приличная работа тоже не находилась, и я жил спокойной деревенской жизнью, и ждал, когда она сама по себе закончится. Осень и зима прошли как-то незаметно, пришла весна, и настало время действовать. В конце зимы я определился с квартирой — нашел новостройку, за которую надо было заплатить, и потом ждать, когда этот дом построят. Мне надо было месяца два, или три, чтобы добрать недостающую сумму. А пока я занялся поиском работы вплотную. Взял в службе занятости два направления — одно в какую-то геологическую контору, другую в кадастровую палату.

Геологическая контора оказалась на краю света — пока я ее нашел, ушло целых полдня. В отделе кадров я выяснил, что геологи тут занимаются инженерной геологией, и требуются геологи для документации буровых скважин — за пределами Свердловской области. Я мог работать и в инженерной геологии, но перспектива часто ездить в командировки мне сразу не понравилась. Поэтому я отказался.

Направился в кадастровую палату. Что это такое, я не имел никакого представления, чем она занимается, тоже. Но то, что она находится в знакомых мне местах, в центральном районе города, мне понравилось. В отделе кадров я достал все свои дипломы, удостоверения о повышении квалификации, и выложил их перед сотрудником.

Ему понадобился лишь один диплом — об окончании горного института. Мне стало интересно, что тут делают геологи, но оставил этот вопрос на будущее. Просмотрев мои документы, он отправил меня к начальнику отдела кадров, который меня направил к начальнику отдела, в котором была вакансия.

В этом отделе я познакомился с начальником — молодой стройной женщиной, узнал, чем занимается эта кадастровая палата, и этот отдел в частности, и еще много интересного. Самое главное для меня было, что командировок тут нет, и работа была на компьютере. В конце получасовой беседы мне стало понятно, что я подойду. Началось оформление и так далее, и вскоре я уже вышел на работу.

Все в этом отделе оказалось новым для меня — но я, в конце концов, освоился, и с работой, и графиком работы, и с персоналом. В общей сложности я проработал там три года — до самого выхода на пенсию.