Бесплатный фрагмент - Ненужные вещи

Предисловие

Старые, ненужные предметы в ящике стола порой становятся важными свидетелями минувших событий, выразительными деталями для съемок кино. Об этом знают все сотрудники сибирской католической киностудии «Кана». Сколько чудесных фильмов создано в киностудии имени древнего города, в котором Христос совершил свое первое чудо!

Однако поистине ненужные вещи, которые мешают коллективному творческому процессу, — это интриги, зависть, ревность. Увы, именно они в конце концов и разрушили «Кану».

Книга основана на реальных событиях, хотя все образы собирательные, а имена изменены.

Визитная карточка

— Паша, мы уже весь Видеожурнал собрали, когда обложку доделаешь?

— Да вот, думаю, что поставить на пустое место, рядом с названием.

— Да поставь хоть черт знает, что, хоть крест какой, лишь бы поскорее!

Диалог на католической киностудии «Кана»

Брат Дамиан заказал компьютерщику Паше визитку. Директору католической киностудии, пусть она и в Сибири, нельзя без визитной карточки.

Паша — молодой, длиннохвостый, флегматичный. Обычно он неподвижно, как изваяние, сидит за Макинтошем. Время от времени встает, чтобы перекурить в коридоре.

Сроков выполнения для него вовсе не существует.

— Паша, сколько времени тебе нужно? — спрашивает Дамиан.

— Фиг его знает, — иронично вскидывает глаза Паша.

Он ведь не просто так отсиживает время, он работает над стилем. А стиль — дело тонкое, — для тех, кто понимает. И стиль не терпит суеты.

В общем, ускорить Пашу невозможно никакими силами. Зато на киностудии настоящий праздник, когда у Паши хоть что-нибудь готово.

Так, в один прекрасный день Паша шулерским жестом веером разложил перед Дамианом семь разных визиток:

— Выбирай!

Семь визиток, и каждая в своем стиле, в своем цвете. Каждая воплощает отдельную творческую идею. Глаза разбегаются. Шрифты, заливки, обводки, тени, оттенки…

Одна общая проблема: невозможно прочитать, что там написано.

Особенно всех поразила коричневая визитка. Представьте себе: на коричневом фоне (Боже, какой деликатный цвет!!!) темно-коричневыми буквами с еще более темной коричневой обводкой какими-то китайскими иероглифами написано «бр. Дамиан Войчехо…»! Чего?!

— Это шифровка — чтоб враги Церкви не догадались, — предположил Шурик.

— Ой, не могу! — брат Дамиан схватился за живот. — А это что, номер телефона?! Это какая цифра? Ой, умру! Паша, я это сохраню на память!

Паша оглядел Дамиана и нас всех с сожалением человека, который только что разметал бисер перед свиньями.

На шум подошел другой иезуит, брат Джорджо, в прошлом сантехник, завхоз, ныне формальный директор студии.

Заглянув Дамиану через плечо, неодобрительно скривился на все эти стилевые изыски, затем презрительно покосился на Пашу, — и молча удалился. Брат Джорджо никогда не смеется: у него нет такого места в голове, которым смеются.

***

На киностудии «Кана» настали тяжелые времена.

Брата Дамиана отправили учиться в Москву на режиссерские курсы, и директор Джорджо из формального стал фактическим.

Теперь он не только меняет лампочки и навинчивает дверные ручки, но и занимается художественной частью.

— …Передачу о Боге тоже нужно делать интересно! — горячится Маша на студийном худсовете.

— Не «интересно», а религиозно, — поправляет ее брат Джорджо.

— Но ведь Евангелие — это же так интересно!

— Че там интересного, — буркнул Джорджо и навсегда прекратил дискуссии в студии.

Но первое, с чего он начал, — это с визитки.

Вот он четким шагом подходит к Пашиному столу и сует перед его носом карточку:

— Вот как надо. Вот это карточка!

Мы подходим со всех сторон и разглядываем визитку. Действительно, черным по белому. Шрифт — как в букваре. Даже логотип «Каны» в углу — кувшин под крестом.

— Вот! Все видно: вот телефон, вот мое имя, вот — что я директор! — торжествует Джорджо. — У меня в Польше брат в типографии работает, я ему передал текст, а он мне прислал готовые визитки.

— Ой, что это? — вдруг пугается Маша. — Смотрите: тут вместо «католическая телестудия» написано «камолическая мелесмубия»!!! Как это они так? И имя Ежи написано через «ы» — Ежы… Ой!

Ежи — это официальное польское имя брата Джорджо.

— Джорджо, наверное, ты письменными буквами отправил текст, да? — догадываемся мы. — Они там, видно, спутали «т» с «м» и «б» с «д»!

Брат Джорджо долго крутит визитку, обдумывает, потом заявляет:

— Ну и что, что буквы неправильные. Зато все видно. Все равно хорошая визитка, — и с достоинством выходит.

— Джорджо, подожди! — догоняю я. — Подари мне одну визитку, а?

Вечером демонстрирую эту визитку отцу Войцеху в церкви. Тот злорадно ухмыляется:

— Поди, целый ящик заказал!

Сам-то Войцех скоренько унес ноги из студии, как только узнал, что Джорджо станет директором.

— Это будет не студия, а неизвестно что, — сказал он.

Теперь известно, что: «камолическая мелесмубия».

— Как вы яхту назовете, так она и поплывет, — сказал тогда Шурик.

Как раз его брат Джорджо и выгнал первым.

Случай в аэропорту

— Почему на работу опоздала? — возмущается Валентина, мой редактор.

На часах уже двенадцать без пяти. Все журналисты газеты «Семь дней в Новосибирске» уже успели сдать в номер по статье.

— Валя, хоть ты не ругайся — я и так попала в катастрофу, — оправдываюсь я.

— В какую катастрофу? — настораживается Валя.

— На машине врезалась в киоск, чуть не сбила старушку…

— А ты что, водить умеешь?

— Нет, конечно, потому и врезалась, — объясняю я, запутывая дело еще сильнее.

— А откуда у тебя машина? — допрашивает Валя.

— Да нет у меня машины!

— Так ты еще и на чужой машине… Ну ты даешь! — Валя в шоке. — Чья это машина?

— Одного… священника, — я все сильнее чувствую себя персонажем из каких-нибудь там «Денискиных рассказов».

— Боже мой! — восклицает Валя. — Какого еще священника?

— Католического…

— Католического? — недоумевает Валя. — А зачем ты залезла в машину католического священника?

— Он сам меня попросил, — бурчу я.

— Знаешь, что? — решила Валя. — Ступай-ка ты домой. Отдохни!

***

А дело было так.

Ранним утром в аэропорту мы с отцом Войцехом провожали брата Дамиана. Помахав ему ручками, мы уже было собрались ехать обратно в город.

— Я сейчас отвезу вас на работу, — пообещал священник.

Но у отца Войцеха не завелись его «Жигули».

— Леля, не могли бы вы меня подтолкнуть? Или лучше давайте вы сядете за руль, а я вас подтолкну.

(До сих пор не пойму, чем я руководствовалась, когда беспрекословно уселась на водительское место!)

— Я толкаю, а вы жмете на педаль, хорошо?

Я кивнула.

Все вышло на славу: отец Войцех подтолкнул, я надавила на газ, и машина сорвалась с места…

…До торгового ряда было метров тридцать. За три секунды предо мной вся жизнь пронеслась перед глазами. Одновременно я прочла Розарий — весь сразу. Ко мне стремительно приближалась какая-то бабушка, заглядывавшая в окошечко киоска, ничего не подозревая…

— …Леля, я забыл вам показать, где тормоза!!! — кричал сзади отец Войцех, тщетно догоняя свою машину.

Я наугад повернула руль, машина вильнула — по счастью, в сторону от бабушки…

Раздался треск и грохот.

«Жигули» с шумом врезались в столик перед киоском. Алюминиевая обшивка стола помялась, словно пластилиновая. Зато сам киоск не пострадал. А главное — уцелела бабушка!

— Ой!! — удивленно причитала она, разглядывая свою черную сумку, сплющенную, как блин, со всем содержимым. — Ой — мои очки! — и бабушка достала расплющенный футляр для очков, полный молотого стекла. — Ой!! Подарок внуку! — и бабушка вытащила какие-то пластмассовые разноцветные осколки…

— Господи! Я все, все понял! — сказал Богу отец Войцех, добежав, наконец, до своей машины.

«Почему у него все руки в крови?..» — машинально удивилась я.

Войцех продолжал лихорадочно ощупывать разбитый капот своей машины, даже не замечая, что ранит пальцы и ладони.

— Да ты что, твою мать!? — Войцеха окружила куча мужиков. — Ты кого посадил за руль?! Ты соображаешь или нет?

Войцех всем улыбался, не соображая ничего… Когда он волновался, он совершенно переставал понимать по-русски.

Через десять минут ему даже начали сочувствовать — и продавщица, и бабушка, и мужики. И чуть ли не гаишники.

Войцех раздал все свои имеющиеся дойчмарки на штрафы и на компенсацию материального ущерба. Судя по сочувственным улыбкам, все остались довольны. Правда, гаишники несколько раз передавали его все выше- и вышестоящим, Войцех по очереди всем платил, улыбался, кланялся и благодарил. Через часа два ему вернули права.

За это время милиция разных видов на несколько раз проверила у него документы.

Мы познакомились с бабушкой. Оказалось, она летит на Сахалин, и ее самолет только через два дня. Она собиралась пересидеть это время в зале ожидания.

— Да зачем же в зале! Мы сейчас поедем к нам в курию, — предложил Войцех, кругом виноватый перед ней.

Мы было приготовились ехать. Но столкнулись с той же самой проблемой — машина не завелась. Сейчас у нее было еще меньше шансов.

— Леля, я подтолкну, а вы… — но Войцех благоразумно не стал развивать эту мысль.

Около нас праздно бродили мужчины среднего возраста без особых примет.

Когда Войцех со своим польским акцентом попросил их подтолкнуть машину, вместо ответа они потребовали предъявить документы.

— Да мы уже сто раз предъявляли эти дурацкие документы! — разозлилась я. — Документы у нас в порядке, а вот машина — нет! Лучше бы взяли да подтолкнули!

Люди в штатском переглянулись, затем действительно взяли и подтолкнули.

Мы тронулись. Примерно через десять минут пути из машины со звоном вывалилась какая-то запчасть — прямо на дорогу. Войцех притормозил.

— Леля, я не хочу выключать машину. Давайте я вылезу и посмотрю, а вы сядете на мое место и подержите руль. Только не жмите на газ!!!

Войцех нашел в багажнике тряпку, разорвал ее, смотав в жгут, привязал к машине отвалившуюся деталь.

Мы двинулись дальше. Но тут замигала красная лампочка…

— Бензин заканчивается… — упавшим голосом сказал Войцех. — Леля, кажется, я не смогу довезти вас до работы — я лучше вызову вам такси!

— Не надо такси, — произнесла я охрипшим голосом.

«Хоть бы до храма живыми доехать…» — мне было не до хорошего.

Розарий читали хором втроем, даже неверующая бабушка громко молилась…

Бензин закончился во дворе Кафедрального собора.

***

Вечером решила навестить моего польского товарища по несчастью.

Застала мирную идиллическую картину: у него в комнате за дубовым столом сидела бабушка в халате и вязала, а гостеприимный отец Войцех хлопотливо варил ей кофе.

— Вот, Леля, посмотрите, какие модные очки я купил, — похвастался он. — Жаль, что не подошли.

— Так они же на минус, а у меня — плюс, — сказала бабушка.

— Но зато подарок внуку — в самый раз! — отец Войцех запустил игрушку.

Это была какая-то заводная карусель, очень нарядная и громоздкая — как любит Войцех. Кажется, до внука он решил наиграться сам. Бабушка довольно улыбалась.

— Я ее с Владыкой уже познакомил, — сказал Войцех. — Он уже слышал об этой истории. Кормит ее в своей трапезной. До самолета, говорит, пусть поживет в курии.

Через два дня Войцех, посадив бабушку на такси, отправил в аэропорт. Взял слово, что она сообщит, когда доберется.

Через два дня в курию пришла телеграмма из Южно-Сахалинска: «Долетела нормально».

***

Я твердо решила не рассказывать этого случая ни мужу, ни дочке, опасаясь насмешек. Хватит с меня того, что я так глупо выглядела на работе.

— …Ну отец Войцех дает: ездит по городу и сшибает старушек! — сказал однажды Шурик, заходя с улицы.

— Ты откуда знаешь? — обалдела я.

— Встретил только что отца Романа, тот хохочет. Вся курия, говорит, веселится!

— Врет он, твой Роман: это вовсе не Войцех, а я, — не выдержала я, не заметив, как проболталась.

— Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее… — Шурик перестал смеяться.

Пришлось рассказать…

Короче, не умеешь врать — даже не пытайся.

Не умеешь ездить — не садись за руль. Даже если просит священник. Особенно если просит священник.

Фарфоровые черепки

В ящике рабочего стола — битая посуда. На первый взгляд — хлам, мусор.

— Зачем хранишь? — спрашивает офис-менеджер.

— Отнеси в музей, — говорят те, кто понимает.

Просто эти черепки от старинной фарфоровой посуды — таких чашек и тарелок уже не делают. Узор старомодный.

«Когда я была маленькая, в доме у нас были тарелки с таким же рисунком, — вспоминаю я. — Боже, как давно я живу на свете! То, что я видела в детстве, уже стало музейной стариной!»

Но эти черепки ценны не столько своей древностью, весьма, впрочем, относительной.

Это привет из града Китежа наших дней — затопленного города Бердска.

…В конце 60-х на реке Берди ради строительства плотины затопили целый город. Перед этим предложили его жителям переселиться в другое место, выделив землю. Кто успел, вывез разобранные на бревна избы и скарб, кому-то не повезло. Вскоре на город хлынули потоки воды, и он вместе с церковью ушел под воду, как славный град Китеж.

Через десятилетия ученые сообщили, что эта идея была ошибочной: расплатой за нее явилась экологическая катастрофа. В Обском море теперь бьется на поверхности, не в силах уйти под воду, зараженная глистами рыба. Цветет застойная вода. Но время вспять не повернешь.

***

Волны искусственного моря постоянно выбрасывают на берег старые монеты, гвозди, черепки от глиняной и фарфоровой посуды. Некоторые вещи давно вышли из обихода — например, лошадиные хомуты.

Моя приятельница Галя, которая живет на берегу Обского моря, любит бродить по берегу, собирая эти предметы, когда-то исправно служившие первым бердчанам.

— Дай мне, — прошу я. — Когда буду снимать фильм о католиках Бердска, мне нужно будет немного показать и историю города.

— Возьми, — Галя охотно пересыпала мне в руки разноцветные черепки и ржавые гвоздики.

***

…Сергея и Свету, персонажей моего сюжета, мы привезли на берег Обского водохранилища. Разбросав по берегу мои черепки, я попросила Свету бродить по песку, как бы собирая их — под камеру.

При монтаже я обнаружила, что почему-то эти маленькие свидетели былой жизни в несуществующем ныне городе производят куда более сильное впечатление, чем съемки из музея, где нам профессионально и бодро изложили материал о строительстве электростанции.

«Откуда такой трагизм? — размышляю я, перебирая темно-синие и светло зеленые осколки фарфора. — Разбитая посуда — ну и что? Посуда ведь бьется к счастью».

И вдруг я понимаю.

Эти осколки — это все, что осталось от чьей-то родины…

***

…Моя мама родилась в маленьком дальневосточном поселке Домбуки, на реке Зее. Так записано в паспорте.

Но она никогда не сможет навестить место, где прошло ее детство — его больше нет на свете. Так же, как Бердск, этот поселок был затоплен при строительстве электростанции.

Разбитую посуду не склеишь, стертую с лица земли родину не вернешь.

Новосибирск 2003

Чиновники милосердия

Единственная католическая организация, которая заказала киностудии «Кана» фильм, по-взрослому, за деньги, — это Каритас.

Благотворительной организации понадобился рекламно-презентационный фильм, чтобы демонстрировать его потенциальным спонсорам.

Когда мы с Филиппом приехали к ним в офис, навстречу нам уже бежал молодой человек менеджерского вида, при галстуке, сомнительной ориентации. Вместо «Слава Иисусу Христу» он закричал: «Нет-нет, сюда нельзя!» и закрыл своим телом в светлом костюме вход в столовую.

Мы страшно удивились: наш отец Войцех любого, кто ни зайдет на огонек, радушно приветствовал и поил «кофеечком по-католически», то есть сваренным в кофеварке (в отличие от растворимого, «по-протестантски»). А тут — подождите в предбаннике, пока мы пообедаем.

Мы послушно уселись под дверь, хотя по чашечке чаю с мороза нам бы не помешало. Наконец, из трапезной потянулись ублаготворенные сотрудники, а там и вышел директор Каритас.

Это был итальянский католический священник, отец Джузеппе, рослый красавец со спортивной фигурой, говорят, из богатой семьи.

Филипп установил аппаратуру, и мы принялись записывать синхрон.

Священник очень убедительно, с набожным видом, рассказал о проектах помощи бездомным, малообеспеченным семьям, матерям-одиночкам, детям-сиротам, цитируя Священное Писание, где сказано о милосердии.

После интервью, пока Филипп паковал аппаратуру, не выдержав, я все-таки спросила отца Джузеппе:

— А почему вы не захотели, чтобы мы вам сняли сцену обеда? Совместная трапеза выглядит по-семейному, люди там раскрепощенные. Мы везде снимаем, даже в Сибирской католической газете. Мы бы показали Каритас с человеческим лицом.

— Да потому что цель фильма — попросить денег у спонсоров, — отец Джузеппе почему-то ощетинился.

— Ну и что? — не поняла я.

— А то, что сегодня Масленица.

— Ну?..

— Ну, на столе было… — у отца Джузеппе все язык не поворачивался произнести суть. — Ну, я хотел сказать, что мы, э-э… не каждый день здесь так питаемся. Так хорошо питаемся, я хочу сказать.

Наконец-то проговорился.

— А вы питайтесь так, чтобы не стыдно было показать спонсорам, — сказала я и вышла из комнаты.

В общем, тот фильм не относится к моим удачам. Зато я поняла, что не стоит делать хорошую мину при плохой игре.

«Одухотворять» циничных чиновников и изображать офис «с человеческим лицом» — та же ложь. Такими благими намерениями и вымощен ад.

Ненужные вещи

На киностудии валяется куча ненужных вещей, которые рука не поднимается выбросить.

Например, как можно выкинуть этот бейдж-пропуск на Мессу Папы Римского в Астане?

«ПРОПУСКВЕЗДЕ»

Наша католическая киностудия «Кана» снарядила делегацию для съемок исторического приезда Папы Иоанна Павла Второго в Казахстан.

Я как журналист и Дима как оператор получили в пресс-центре эти бейджи.

Вроде пропуск подписан не абы кем — начальником личной охраны Президента Назарбаева. Большими буквами на нем значится «ПРОПУСКВЕЗДЕ» — именно так, без пробела.

Самое смешное, что по такому «пропуску» не пропускали НИГДЕ!

Собираемся ли мы снять президентский дворец в вечернем освещении, к нам бежит вооруженная милиция и гонит прочь.

— Написано же — пропуск везде, — тычу я в бейдж.

— Везде, но не здесь, — отвечают мне охранники.

Хотим ли мы перед Мессой пробраться поближе к трибунам на центральной площади, нам преграждают дорогу.

— А как насчет «везде»? — интересуюсь я, предъявляя бейдж.

— А туда нужен специальный пропуск, — отвечают узкоглазые парни.

«Если этот бейдж и тогда не пригодился, уже никогда не пригодится», — кручу его в руках.

Все-таки прикрепляю к черной ткани на стене.

Пусть висит.

Литания

Длинный рулон бумаги, склеенный из листов А4.

Это заготовка для видеоролика, с приветом от нашего дизайнера Антона.

Лето 2001-го. Перед приездом Папы Римского в Астану казахстанский пресс-центр заказывает католической студии «Кана» ролик на одну минуту. Они собрались в течение нескольких месяцев крутить его на всех каналах телевидения, в каждой рекламной паузе.

Для начала Антон отсмотрел все имеющиеся фильмы про Папу Иоанна Павла II, начиная с торжественного объявления с балкона собора Святого Петра в Риме об избрании Кароля Войтылы:

— Абемус Папам!

Этой фразой он и открыл свой ролик.

А затем, по его замыслу, должны чередоваться кадры из разных ситуаций в жизни Папы.

По порядочку он выписал их на свой рулон:

Папа молится

Папа благословляет детей

Папа в горах

Папа служит Мессу

Папа приветствует толпу… и т. д.

Получился длиннющий список в несколько листов А4.

Кто-то сообразительный подписал сверху «Литания». Все хихикали. Действительно, похоже на литанию!

Я прикрепляю этот свиток на стену, рядом с бейджем. Как такое выбросить?

ВАТИКАН

Картонка с крупными буквами «ВАТИКАН». Ниже и мельче написано «Пресс-центр Папы Римского». Еще ниже — Астана, сентябрь 2001.

Эта бумага, которую Дима прикрепил на лобовое стекло студийной машины, в тот раз обеспечила нам беспрепятственный проезд по всему Казахстану. Как можно ее выкинуть?

…А началось все весьма скверно.

Шел дождь, когда мы — наша съемочная группа в составе Димы, Антона и меня — пересекали российскую границу между Россией и Казахстаном.

Дима притормозил перед толстым мужиком в форме ГИБДД, чтобы задать вопрос, но не успел.

— Почему не остановился по требованию? — заорал тот, размахивая своей палкой. (Ни Дима, ни я, ни Антон в упор не видели никакого «палочного» требования).

— Вот же, я остановился, — объясняет Дима.

— Надо было по знаку сразу остановиться, а ты проехал еще восемь метров! — кричал он. — Будем составлять протокол, заберем права, — и Диму увели.

Не помогли никакие извинения, а упоминание Папы Римского, из-за которого мы едем в Астану, вызвало лишь дополнительную вспышку злобы.

Расстроенный Дима вернулся с «времянкой» вместо нормальных прав.

— С такой филькиной грамотой теперь каждый казах в форме с палкой будет требовать с нас денег, — обреченно сказал Дима.

До казахской границы ехали молча, не зная, увы, что самые главные испытания еще впереди.

…Казахский пограничный пост представлял собой навес в голой степи, под которым тусовалось куча вооруженных казахов.

Те плотным кольцом окружили нашу машину, обнаружили видеооборудование.

— У вас неправильно оформлены документы на аппаратуру.

— Но мы сделали все по инструкции, — кинулись мы оправдываться.

— Ничего не знаем. У вас нет нужной формы.

— Что же нам делать?..

— Поедем в Павлодар. Вашу машину необходимо обыскать.

— Так обыскивайте скорее.

— Э, нет! Мы поедем в специальный гараж, где обыскивают фургоны на предмет наркотиков.

— Так поехали скорее!

— Сегодня мы уже не успеем — пятница, вечер. А завтра и послезавтра там выходные.

— Что же делать?

— Это не наши проблемы.

— Но мы едем снимать Папу Римского!

— Это ваши проблемы.

Часа полтора мы понуро сидим в машине, нами никто не занимается.

— Они хотят взятку, разве не ясно, — мрачно произнес Дима.

— Я не умею давать, — возражаю я.

Но отправилась на разведку.

— Почему нас не везут обыскивать? — спросила я у солдат.

Они загадочно посмотрели на меня и кивнули на кабинет начальника.

Захожу в кабинет. Толстый казах что-то пишет, даже не взглянув на меня.

— Где можно позвонить? — спросила я.

— Здесь нет телефона, — ответил он. — Раньше был, — он кивнул на три дырки в стене, от гвоздей. — А сейчас сняли.

— Почему?

— Кабель мыши сгрызли.

— Мы едем снимать визит Папы Римского, а нас не пускают, — пытаюсь я объяснить ему. — Мне нужно позвонить в пресс-центр.

— Ничем не могу помочь, — толстяк продолжает писать.

— Почему нас здесь держат?

— Потому что еще не готов протокол задержания. Надо все правильно оформить, а то вы еще жаловаться будете.

— Жаловаться мы и так будем, — сказала я без эмоций.

Постояла, побрела было прочь, но вдруг мне в голову пришла одна мысль.

— А как ваша фамилия?

— Моя фамилия будет в конце протокола задержания, — ответил он. — Устраивает?

— Устраивает, — кивнула и я вышла.

Не успела я дойти до машины, как толстый начальник выскочил за мной на крыльцо.

— Эй! — закричал он солдату. — Может, мы вообще их не пустим — неизвестно, кто они такие! Вези ее в деревню, пусть звонит, куда ей надо!

Я струхнула. В такой грубой форме дядька разрешил мне позвонить, что я даже не сразу поняла, что выиграла, и что он на самом деле идет на попятную.

…Степь да степь кругом. Дождь не перестает.

— Куда мы едем? — уныло спрашиваю я у молоденького рябого солдатика.

— В деревню, звонить. Там ближайший телефон.

Пока едем, роюсь в папке, ищу номера, которые мне дал брат Дамиан, наш директор киностудии, — он уже в Астане, работает в «Пресс-центре Папы Римского».

Папка набита рекламными проспектами с портретом Папы Иоанна Павла Второго.

— Зачем это он к нам едет? — спросил казах, искоса заглядывая мне в бумаги.

— Здесь у вас много ссыльных католиков. А вы что, против? — задаю встречный вопрос.

— Да мне-то все равно, — равнодушно отвечает парень, крутя баранку. — Он мне ничего не сделал, ни плохого, ни хорошего.

— Ошибаетесь: в том, что ваш Казахстан сейчас независимая страна, во многом его заслуга, — и я рассказала, как Иоанн Павел Второй боролся против тоталитаризма, и как в него стреляли, и как в конце концов рухнула вся социалистическая система.

Солдат внимательно слушает.

Заезжаем в какую-то бедную деревню. Останавливаемся около избы.

— Где тут почта? — спрашиваю.

— Это не почта, просто мы в этом доме арендуем телефон, — объяснил казах.

На пороге мы оба снимаем обувь с налипшими комьями бурой грязи, проходим на чью-то веранду, хозяева нам выносят из комнаты допотопный телефонный аппарат со сломанным диском, перемотанным изолентой, ставят на табуретку.

Солдат достает секундомер. Совместными усилиями набираем с ним код и номер.

— Алло! — слышу знакомый басок, не выговаривающий букву «л». Поляк. Дамиан. Наш директор.

— Дамиан!!! — заорала я. — Нас не пускают на границе!!!

— Я сейчас сижу на заседании в министерстве иностранных дел. Передай трубку тому, кто рядом с тобой, — спокойно приказывает Дамиан.

Мой солдат берет у меня трубку и вдруг вытягивается по швам.

— Да!.. Да!.. Слушаю!..

…Через тридцать минут вся наша съемочная группа уже мчится по Казахстану, мы совершенно свободны.

— Молодец, Дамиан, — похвалил Дима.

— А может, это Римский Папа помог? Может, он уже при жизни святой?

А уж после того, как в пресс-центре нам выдали пропуск с заветным словом «ВАТИКАН», все встречные представители властей всех видов разве что честь нам не отдавали. Димина «времянка» так и не понадобилась.

Мы объехали кучу сел и деревень, чтобы снять, как старые католики, которые еще помнят ссылку, готовятся к визиту главы Католической Церкви. И никто нас ни разу не остановил.

Секс: сейчас или потом?

Наша киностудия «Кана» не только выпускала собственную продукцию, но и копировала для священников разный вспомогательный материал: проповеди, фильмы про Папу Римского, экранизации книг Библии.

Нам заказывали фильмы по каталогу, мы их копировали и высылали заказчикам.

Как-то один священник из Казахстана по имени Генрих Срока заказал продукцию под интригующим названием «Секс: сейчас или потом?»

На самом деле это были всего-навсего проповеди для молодежи на тему нравственной чистоты, довольно нудные и длинные, целых два с половиной часа.

— Он заказал аж двести экземпляров этих кассет! — сообщила директору Марина. — Маньяк.

— Куда ему столько? — поразился Дамиан.

Мало-помалу заказ выполнялся. Скопированные кассеты черной стопкой лежали в углу. Марина размножила и напечатала название, чтобы наклеить на каждую кассету, разрезала лист на полоски.

Мы выхватывали у нее узенькие разноцветные бумажки со словами «Секс: сейчас или потом?» и баловались с ними, как глупые подростки. Лепили куда попало.

Я приколола такую к фотографии, где священник благословляет бабушку. Дамиан гневно отодрал подпись и выкинул.

А Паша приклеил бумажку на дверь соседнего кабинета, где располагался Библейский курс.

Там работала некая Верочка. Первые годы она ходила исключительно в длинной черной юбке — собиралась стать монахиней-затворницей, причем непременно в монастыре на Святой Земле. Но недавно вступила в новый период: обстриглась клочками, выкрасилась в зеленый цвет и перешла на прозрачные кофточки, под которыми ничего не было надето.

Верочка параллельно преподавала английский в богословском колледже в монастырском здании. Новенькие священники и монахи недоуменно оборачивались на нее при встрече, а Дамиан их успокаивал:

— Спокойно: это не б**ть, — она здесь профессор.

Верочка в тот раз возмущенно сорвала бумажку с двери своего кабинета.

Но через несколько лет таки увела из монастыря одного польского иезуита! Не сейчас, так потом!

…Заказ был почти готов, когда на студию совершила свой исторический «налет» налоговая полиция.

Им донесли, что мы якобы подпольно распространяем видеопродукцию.

Первое, что они увидели в павильоне, это гору злополучных кассет «Секс: сейчас или потом?» в углу. Они рьяно бросились к кассетам, с надеждой на улов — так легко и быстро удалось обнаружить порнографию!

Как же они обломались, когда поняли, что это проповеди, да еще такие неинтересные!

…Немало воды утекло, пока в «Кане» вновь воцарилась тишь, да гладь, да Божья благодать.

Как раз в это время президент направился с визитом в Рим, к Папе Римскому. Прочитав газеты, налоговики с извинениями вернули весь наш архив вкупе с тиражом про «секс».

Работа возобновилась. Дело дошло до раздачи заказов, в том числе и кассет «Секс: сейчас или потом?»

— Представьте себе, звоню в Казахстан, чтобы узнать, по какому адресу выслать заказ отцу Генриху Сроке, а мне отвечают: он больше не работает в России… Уехал на родину, — возмущается Маша.

Что нам теперь делать с этой грудой кассет? Кому они теперь нужны?..

…Со временем весь «секс» затерли. «Секса» у нас больше нет. Остались узкие, как ленточки, бумажки с надписью «Секс: сейчас или потом?».

Пусть себе висят на стене.

Степь да степь кругом

Степь да степь кругом.

Путь далек лежит.

Там, в степи глухой

Умирал ямщик.

Русская народная песня

— Вот так новость: отец Атаназиус стал епископом, — объявляю мужу, подняв глаза над планшетом с открытым Фейсбуком.

Тот пожимает плечами. Ему все равно, а мне приятно.

— Ты, что ли, знакома с ним? — Шурика удивляет мой энтузиазм, с которым я докладываю эту информацию, не особенно актуальную для него.

— С отцом Атаназием-то? Ну конечно. Мы с ним однажды чуть не замерзли в степи.

— Ничего себе. Как это?

— Ну, примерно, как тот ямщик. Песню помнишь?..

…В январе 2003 года наша съемочная группа прибыла в Караганду. Мы долго и тщательно готовили эту командировку.

Еще бы, Караганда для католика — город знаковый. Можно сказать, это столица подпольного католичества. Из этого города вышла львиная доля духовенства для России и Казахстана — монахини, священники и даже епископы.

Мы застали Казахстан в кульминационный момент разрухи, когда квартиры отдавали за золотую цепочку, а то и просто бросали. Бежали сломя голову все, кому было куда. То тут, то там многоэтажные необитаемые дома зияли, словно пустыми глазницами вырванными окнами, обчищенные мародерами.

Мы с оператором Егором никак не ожидали, что в Казахстане будет прохладнее, чем в Новосибирске. Нас, коренных сибиряков, морозом не испугаешь. Однако даже мы оказались не готовы к такому ужасному климату: не столько морозно, сколько промозгло, к тому же сильные степные ветра, пронизывающие до костей, с края до края. Ветрам ничего не препятствует, куда ни кинь глаз, сплошные заснеженные степи. Иногда то тут, то там высится гигантская черная куча, — это уголь, места-то шахтерские. Ну и концлагерные.

С концлагерями связаны практически все герои наших съемок, ведь за исповедание христианства в сталинские времена легче легкого было схлопотать срок.

Все в Караганде выглядело странно. Наш неподдельный интерес вызвал загадочный поселок из аккуратных, прямо европейских, домиков, — эдакий кусочек Германии, но — под казахским названием Майкудук. Оказалось, его построили депортированные с Поволжья немцы. Когда-то в поселке звучала только немецкая речь, но теперь большинство немцев эмигрировало на свою историческую родину, а стильные дома остались.

Но не только дома: в центре Майкудука стоит настоящий католический храм.

Это вторая загадка Караганды: почему католический храм выглядит, как гараж? Низкий, ничем не декорированный, безбашенный…

Открываешь дверь — и с удивлением обнаруживаешь ступеньки, которые ведут вниз… Спускаешься — и оказываешься в просторном зале, с невысоким, но все же куполом!

И вот почему: строительство церкви каким-то чудом пробили в застойном 1978 году, однако власти поставили условие, что здание не будет возведено выше официальных административных строений, и чтобы дети из близстоящей школы не могли видеть крест.

Католики согласились, но не смирились: тогда они прокопали глубоко вниз и добились того, чтобы внутри храм смотрелся весьма достойно. Впечатление от внутреннего убранства не соответствует внешнему впечатлению: в храме просторно, нарядно, выгнутый потолок напоминает настоящий купол.

К тому же здесь служили героические священники, расплатившиеся за веру свободой, здоровьем, годами жизни. Именно они воспитали будущее духовенство, принявшее эстафету в перестроечной стране, после возрождения религиозных свобод. Кстати, почти все они похоронены у стен необычного храма, собственноручно построенного верующими.

В общем, в Караганде есть что поснимать.

Но как же неприятно ходить по улице, недолго и простыть.

— У нас всегда зимой сильные ветра. Иной раз за ночь снегу наметет столько, что дверь невозможно открыть изнутри, соседям приходится откапывать друг друга, — рассказывают старожилы. — А порой человек выйдет за водой, а обратной дороги не найдет, такая сильная метель. Замерзали насмерть, бывали случаи. Умные люди веревку привязывали к двери и по веревке добирались до колонки.

Как страшно жить в Караганде!

Несмотря на массовую эмиграцию, в Караганде все равно полно немцев.

Например, редактор местной газеты, отец Атаназий Шнайдер. Его предков сослали не в Казахстан, а в Киргизию, откуда семья эмигрировала в Германию. Но священник снова на территории бывшего СССР, и снова говорит по-русски, и даже пишет в католическую газету статьи.

Отец Атаназий не похож на «белокурую бестию»: сам чернявый, глаза, как буравчики. Он самоотверженный, как все священники из среды депортированных, но несколько безалаберный, как все бывшие советские люди. «Дойч орднунг» — это не про них.

Однако его газета на удивление живая, с «человеческим лицом», — не чета нашей, сибирской, такой нудной, что в руки взять нельзя.

— Сегодня еду в дальнее село, на службу. Не хотите ли поснимать наших сельских католиков? — предлагает нам отец Атаназий.

Мы с Егором с готовностью соглашаемся.

Договорились, что после обеда трогаемся в путь.

Путь неблизкий, ехать часа три. Вокруг белая степь, куда не кинь глаз.

Вот такие они, немецкие священники из ссыльных. Как сострил мой ехидный директор, иезуит брат Дамиан, такие готовы по морозу тащиться за сотни километров, в Тьмутаракань, ради единственной бабушки, которая их не ждет, не принимает и вообще не верит в Бога.

Отец Атаназий сосредоточенно ведет свои раздолбанные «жигули», Бог знает какого года выпуска. Перед глазами шофера мотается Розарий, как у всех священников.

Как назло, сегодня изрядно похолодало. На трассе совсем мало машин.

— Отец Атаназий, не опасно ли тут ездить в мороз?

— Опасно, конечно. Если машина сломается, помочь будет некому. И выйти из машины нельзя — волки в степи.

— Могут напасть? Серьезно?

— Могут. Они как учуют человека, выйдут к дороге. Их целая стая, если нападут — не отобьешься.

— Да, у вас тут шутки плохи.

Егор, опытный водитель, поводит носом:

— Бензином в салоне запахло. Отец Атаназий, у вас бак не протекает случайно?

— Немного капает, — хладнокровно сообщает священник, истинный ариец. — Надо бы заняться, да времени нет.

Я его понимаю: в Казахстане трудно найти нормального мастера, который бы быстро и хорошо починил машину. Продержит и ничего не сделает. В России все то же самое: только по знакомству. Где бы еще взять этого знакомого автослесаря?

Бензином воняет все сильнее.

— Отец Атаназий, да там не капает, а течет, — авторитетно заявил Егор. — Нам хватит, чтобы доехать?

— Надеюсь, — отец Атаназий смотрит на Розарий.

Стемнело, когда мы въехали в наше село — на честном слове, на одном крыле. Бензина хватило только-только. Автомобиль тупо встал на обочине дороги.

Хорошо, что дом, в котором собирается приход, не так уж далеко. Нам с Егором приходится на себе тащить аппаратуру — камеру, штатив, сумки.

Отец Атаназий с двумя приходскими мужчинами тут же выходит из избы — добывать бензин на обратную дорогу. Они возвращаются с канистрой.

На Богослужении присутствуют с десяток прихожан, в основном пожилые немцы, пара семинаристов и монахиня-евхаристка. Я с ней знакома по Новосибирску, даже ухитрилась поругаться. Но мы встречаемся вполне душевно.

После Мессы скромный ужин, пирожки и бутерброды с чаем. Надо как следует подкрепиться перед обратной дорогой.

За столом знакомимся с семинаристами.

— Вы откуда?

— Я из Славгорода, — говорит один, по имени Николай. — Вы там были?

Мы там не были, но Шурик по съемкам отца Войцеха на наших глазах монтировал замечательный фильм про католиков Славгорода.

Каждому врезался в память трогательный эпизод, где пожилая немка рассказывает о том, как среди степи, на закатном небе, вдруг узрела Распятие, и даже побежала в сельсовет: «Идите, посмотрите! Бога видать на небе!» Во время свидетельства о том чуде, ее глаза вспыхнули сильным голубым светом, и темное морщинистое лицо словно помолодело и озарилось счастьем. Ее звали Мария, ту бабушку.

— Как там бабушка Мария, не знаете? — спросила я Николая.

— Знаю. Это же моя бабушка, — застенчиво улыбнулся тот.

— Как? Неужели? — я радуюсь ему, как родному. — Как ее здоровье? Поди, совсем старенькая?

— Ничего. Она сказала, что пока не увидит меня в сутане, не помрет.

Что ж, только ради этой встречи стоило ехать в такую даль.

Записав синхроны, Егор собрал оборудование.

Прихожане провожают нас до машины. Отец Атаназий выливает из канистры бензин в бак. Пора ехать.

…Темень в степи непроглядная. Мороз стал еще крепче. Вообще ни одной машины на дороге…

Тем временем бензин ощутимо вытекает в увеличившуюся дырку. Наверное, за нами на трассе тянется такая пунктирная бензиновая дорожка…

— Отец Атаназий, у нас хватит бензина до дома? — тревожится Егор, глядя на приборную панель и прикидывая.

— До Караганды-то нет, но на трассе есть заправочная станция, даже две. По дороге заправимся.

Не сговариваясь, мы все втроем с энтузиазмом принимаемся читать Розарий. С каждой тайной мы все больше приближаемся к Караганде, однако бензин все быстрее просачивается из бака. Эта чертова течь все расширяется.

Но вот показалась бензозаправка. Какое счастье!

— Слава Богу, — облегченно вздыхает отец Атаназий. — Кое-как доскреблись.

Увы, она закрыта. Да и для кого тут работать, на трассе никого. Кроме нас, бедолаг. Что же делать?!

Нам становится не по себе. С новой силой воображение рисует кошмарные картины — лютые волчьи глаза, горящие желтыми огоньками, в черноте морозной степи, вокруг холодной, безжизненной машины, превратившейся в бесполезный металлолом. Признак смерти замаячил перед нами во всей реальности.

Может, от этого наш молитвенный хор зазвучал громче и выразительнее.

Мы радовались каждому преодоленному километру, приближавшему нас к спасительному городу, стараясь не смотреть на стрелку счетчика, болтающуюся уже где-то у нуля.

И вот показалась вторая заправка. Эта работала, к счастью.

Вот оно, наше спасенье.

Догадливый управляющий

Все совпадения имен и названий — чистая случайность.

Когда он позвонил мне в редакцию газеты, меня поразил его тонкий, почти детский голос:

— Алло, это Георгий П. из Церковного радиовещания. Мне нравятся ваши статьи, и я хочу предложить вам работу. Мне кажется, так может писать только верующий человек. Вы ведь христианка?

— Католичка.

— Это ничего, я сам баптист, у нас как раз межконфессиональное радио. Запишите телефончик…

В середине девяностых газета «Семь дней» успешно претендовала на роль путеводителя по культурной жизни Новосибирска, и будучи музыкальным журналистом, я частенько писала о концертах духовной музыки.

Примерно в этот период я открыла для себя христианство, и, как все неофиты, при любой возможности бросалась на амбразуру проповедовать. Это потом умные люди посоветовали мне «убирать своего Господа Бога в подтекст», а тогда я запросто могла написать черным по белому: «…и Святой Дух парил под куполом…»

Оказалось, кого-то это даже порадовало, а именно тонкоголосого баптиста.

Звонить ему я не стала: мне показалось, что «церковному вещателю» не подобает иметь такой голос, даже если он баптист.

***

…Встретились мы через несколько лет.

Меня как раз уволили с работы — в тот период это была уже не газета, а католическая киностудия. (Забегая вперед, могу сказать, что меня оттуда увольняли неоднократно, но это оказалось впервые, и оттого особенно обидно). Вот тут-то я на безрыбье и вспомнила о предложении с межконфессионального радио.

Обладатель детского голоса оказался пожилым человеком со стертой бесполой внешностью. Круглая небольшая голова была плешивой. Небольшие серые глазки прятались за очками без оправы, стекла которых постоянно отсвечивали, делая его еще более безликим. Классический персонаж Достоевского или Чехова.

Но самой поразительной деталью внешности была фигура — высокий рост, прекрасные пропорции, широкие плечи и — самое невероятное! — осанка. Прям гусарская выправка!

Образ неумолимо распадался на три составляющих, никак не связанных друг с другом: детский голос, невыразительное бесполое лицо — и великолепная фигура. Так кто же вы на самом деле, загадочный Георгий?

Несмотря на былое любезное приглашение на работу, баптист подверг меня жесточайшему допросу: почему я ищу работу, чем я занималась, как я пришла в церковь. Мне пришлось все честно и подробно рассказать.

То ли я завоевала доверие, то ли этот Георгий оказался добрым человеком, однако его глазки за стеклами светились неподдельным сочувствием по ходу того, как я рассказывала мою невеселую историю.

— Да уж… — только и произнес он. — А давай помолимся за тебя! — вдруг с места в карьер предложил он.

— Как?.. Прям так? — растерялась я. — Мы же не в церкви…

— Ну и что! Вот возьмем и помолимся, — и не меняя позы, разве что опустив глаза, произнес: — Господи, мы просим тебя…

…Мы сидели за обычным столом, и он своим детским голосом обращался к Самому Богу. И, что удивительно, мне становилось все легче…

— Как это у вас, баптистов, просто, — высказала я ему за чаем.

— Это действительно просто, — пожал он плечами. — Все испытания даются нам во благо.

— Да ну! — меня никак не устраивала такая точка зрения: я не любитель «испытаний».

— Ну конечно, — убежденно проговорил Георгий. — Вот, например, мою радиостудию недавно ограбили: ввалились четверо подростков, связали меня, избили и вынесли все компьютеры.

— Ужас! И что тут хорошего?

— Слушай дальше: пока они собирали в сумки аппаратуру, я проповедовал им: Господь, говорю, все видит, он воздаст вам, покайтесь, пока не поздно, Он вас, говорю, любит. Один пнул меня, дескать, заткнись, но я за свое. А через месяц их поймали. И на суде говорю я ему: так кто из нас оказался прав? Тот голову опустил.

— А компьютеры-то вернули?

— Нет, конечно: они их уже успели продать. Но я все равно их простил, тем более мать одного из них так меня просила… А компьютеры наши спонсоры уже нам купили совсем новые, мощные. Так-то!

Лишнего рабочего места у Георгия не было, однако дело для меня нашлось: собирать по Новосибирску религиозные новости. Самым простым для меня оказалось освещать жизнь католиков, кроме того, полезно было познакомиться и с другими христианскими общинами.

Я побывала на сеансе исцеления у каких-то новомодных протестантов на Сибирской ярмарке: под оглушительную музыку «группы прославления» по команде верующие «избавлялись от рака, спида и туберкулеза» и тут же выходили на сцену под бурные аплодисменты.

Сходила на собрание церкви «Эвенэзер» — это те, которые разыскивают евреев, чтобы переправить их на Святую Землю. Не вздумайте, говорят, обращать евреев — ваша миссия не в этом: вы должны лишь пожертвовать средства, чтобы помочь им достичь Земли Обетованной. Да, сколько странных христиан на свете…

А кто нынче хорош, зато деньги Георгий платил мне исправно и с видимым удовольствием.

Кстати, я со смехом обнаружила, что московские «собратья по вере» регулярно воруют мои новости, публикуя их в столичных католических изданиях.

***

Помимо Георгия, в Церковном вещании работали одни девушки. Как на подбор, все красивые, веселые, креативные и, что немаловажно, из разных христианских церквей. И передачи у них были такие же: интересные, музыкальные, позитивные, динамичные, разнообразные, на любой вкус и возраст.

Лена делала смешную передачу для детей «Маленькая Овечка» — та все время по легкомыслию попадала в какие-то передряги, но с помощью Доброго Пастыря выходила невредимой.

У Ани была собственная авторская передача — она с легкостью могла раскрыть любую тему из жизни женщины, мастерски меняя голоса, создавая целые спектакли и изобретая сюжетную интригу на пустом, казалось бы, месте. Недаром Аня пришла с профессионального радио, — это был готовый талантливый специалист.

Пышноволосая жгучая красотка с библейской внешностью по имени Дора, не будучи профессионалом в журналистике, имела свое неоценимое качество: никто лучше ее не брал на улице блиц-интервью у прохожих.

Вот компания какая!

Для музыкальных передач многие церковные группы прославления с удовольствием отдавали на радио свои записи христианских песен, и у Георгия уже скопилась целая коллекция.

Несмотря на то, что Церковное вещание «вещало» где-то на частотной периферии, в Новосибирске у него появилось много фанов.

На радиостудии — а это была обычная трехкомнатная «хрущоба», в которой сам Георгий и проживал, ночуя на диванчике, — можно было встретить кого угодно: бородатых православных старост, иудеев, староверов, мусульман, не говоря уж о протестантах и пасторах разных видов. По всей студии висели сакральные подарки от гостей — иконы, свечи из Иерусалима, четки — прямо торжество экуменизма. Георгий был очень доволен, когда я подарила ему католический Розарий, даже попросил объяснить, как по нему молиться.

И вообще он был довольно продвинутым верующим: баптист без фанатизма, что называется, он с глубоким уважением относился к любой религии, за исключением сект, конечно.

Девчонки по очереди готовили нехитрые, но сытные обеды, на которые приглашали всех присутствующих. Все рассаживались вокруг крохотного столика в небольшой кухоньке — в тесноте, да не в обиде — и непринужденно беседовали.

Были и запретные темы: стоило новичку поинтересоваться, чем отличается та конфессия от другой, типа «а есть у этих причастие? а вот у нас есть! а есть у них…» — как все девицы наперебой принимались совать ему булочки или конфетки, хором крича: «Ты ешь, ешь!» — пока тот не отступался от своей острой темы.

Со временем я поняла, что у Георгия господствует неписанный закон: говорить только о том, что у всех нас общее, и умалчивать, не дискутировать об отличиях, — только так можно сохранить «экуменический» мир в отдельно взятой радиостудии.

На моих глазах проект межконфессионального Церковного вещания становился все более успешным. Георгий уже больше не планировал заняться коммерческой рекламой, дабы прокормиться: заокеанские спонсоры с готовностью шли на увеличение содержания и на расширение студии. Георгий отправился в командировку по Сибири и Дальнему Востоку — искать корреспондентов для новостной работы и соратников по созданию сети экуменического радио. Я дала ему адреса и явки красноярских католиков, которые занимались похожим служением, и эти координаты пригодились.

Однажды Георгий пригласил меня на производственное собрание. Большая комната была набита незнакомыми женщинами в одинаковых газовых косыночках. Оказалось, Георгий бросил клич в своей церкви — кто хочет заниматься «радиослужением»? — и часть прихожан, вернее, прихожанок откликнулось.

Собрание баптисток произвело на меня удручающее впечатление: бабы в газовых косынках оказались горластыми, на мой взгляд, невоспитанными, перебивали друг друга, скандалили. Это была визуализация поговорки «простота хуже воровства». Георгий невозмутимо восседал во главе стола, на полном серьезе слушая весь этот бред, а я удивлялась: неужели он ждал конструктивных идей от этого сборища? И «по-английски» удалилась.

У Георгия таки появились новые сотрудницы, и передач прибавилось, — может, в ущерб качеству. Однако идея «народного радио» себя оправдала: нашлись христианки, которые рвались учить жить других.

Георгий и сам запустил авторскую передачу, она называлась «Пороки и пророки».

Он брал какой-нибудь популярный «порок», например, алкоголизм, приводил занимательные факты из истории, сообщал все, что говорит по этому поводу Священное Писание, и завершал нравоучительным выводом. Он был не только автором, но и ведущим. Для того, чтобы его специфический голос звучал внушительнее, он, во-первых, пытался говорить ниже, во-вторых, прогонял его через компьютерную программу, еще сильнее «опуская» тембр. Возникал образ не очень интеллигентного дядьки с хриплым голосом, однако в целом передача вышла интересной и динамичной. Про такие банальные вещи, как пьянство и разврат, он выискивал в интернете малоизвестные подробности, перемежал песнями в тему, Дориными «блицами», и слушать было не скучно.

К тому же этот человек мастерски владел специфическими радиосекретами — всевозможными шумовыми и звукоизобразительными эффектами — и умел их использовать к месту. Правда, меня немного напрягало чисто протестантское морализаторство, не без этого.

Кстати, мне он тоже предложил делать свою передачу.

Я было уже нашла тему — а именно «Евангелие в лицах», смонтировала пробную передачу, и ее уже даже одобрили «наверху», как вдруг… меня снова приняли на работу в католическую киностудию!

Наконец-то заменили «злого» директора на не то, чтобы «доброго», но единственно возможного, на мой взгляд: это был молодой монах-иезуит брат Дамиан, великолепный профессионал.

Георгий, конечно, жалел, что я уже не смогу заниматься радиопередачей, но искренне порадовался за меня и за торжество справедливости в мире.

Я продолжала забегать в радиостудию в гости, теперь — чтобы поплакаться, как трудно идет работа, и Георгий все так же сочувственно выслушивал меня.

Идею радиопередачи «Евангелие в лицах» я полностью перенесла на телевизионную почву: один за другим рождались сюжеты-свидетельства, иллюстрирующие тот или иной стих из Священного Писания. Съемочная группа часто ездила в командировки по городам и селам Сибири и России, и везде находились интересные люди, познавшие преследование за веру, потерю близких, чудеса обращения и исцеления. Серия росла.

«А чем не сюжет — сама эта радиостудия? — подумала как-то я. — Все это здорово подходит к стиху «Да будут все едино».

И в один прекрасный день мы с оператором Ильей отправились на радиостудию — снимать «экуменический» сюжет.

…Снаружи обычная панельная пятиэтажка посреди сугробов, а в квартире на третьем этаже…

Илья поснимал работу девочек за компьютерами, как они озвучивают на разные голоса своих персонажей, сфотографировал веселый экуменический обед, интервью с пастором дружественной церкви, которое брал сам Георгий, сделал крупные планы работающей звукозаписывающей аппаратуры. Позже вмонтируем в сюжет «радиослушателей» у приемников.

Вечером, усадив Георгия в студии звукозаписи, мы осветили его при помощи фонарей — и я стала задавать вопросы.

Цели, задачи, экуменическая идея — все это Георгий толково и убедительно прокомментировал, цитируя по памяти Священное Писание.

— А как и когда вы сами обратились к Богу?

И тут началось самое интересное…

Оказалось, он был военным моряком, ни больше, ни меньше. Получив высшее военное образование (вот откуда выправка!), работал по специальности. Случайно познакомившись с баптистами, он открыл для себя Библию и стал посещать служения, пока, наконец, не понял, что хочет круто изменить свою жизнь, — например, покинуть армию. Каким-то чудом ему разрешили уволиться без серьезной причины, миновав трибунал. Имея образование связиста, он занялся «радиослужением», — и вот уже несколько лет возглавляет радиостудию.

— Да Вы прямо Апостол Павел — тот тоже вначале был военным, — восхитилась я.

***

— Приглашаю тебя на собрание, — позвонил мне Георгий. — Мы будем обсуждать идею фильма к столетию баптистов в Новосибирске.

Ох уж эти баптистские собрания… Два раза под благовидным предлогом мне удалось этого избежать, но на третий мой друг все же уговорил меня поприсутствовать.

…Ну и базар!

— Братья и сестры, надо начать так: наш старейший брат заходит в церковь…

— Нет, братья и сестры, надо начать так: наш заслуженный пресвитер в церкви проповедует…

— Нет, надо начать так: дети играют сценку из Евангелия…

— А ты, Леля, почему молчишь? — вдруг спросил меня Георгий. — С чего надо начать?

— Это невозможно сейчас решить, — заявила я.

— Почему это? — возмутились тетки в косынках. — Сначала надо придумать сценарий, а потом по нему снимать.

— Документальное кино так не делается, — возразила я. — Мы, например, не пишем сценариев, — только сценарный план: требуются такие-то и такие съемки, составляется список мероприятий, синхронов, организаций, которые нужно посетить. По нему съемочная группа и работает, а уже на монтаже режиссер будет решать сам, с чего ему лучше начать.

Тетки возмущенно загалдели, и я спешно засобиралась домой.

А через несколько дней на киностудию позвонил Георгий и спросил, за сколько бы наша «Кана» сделала такой фильм. Дамиан выставил «гуманный» ценник, баптисты сразу согласились, и мы приступили.

Не жалею, что я ввязалась в это дело, потому что в целом мне очень понравились баптисты: дружные, активные, позитивные. Я с удивлением узнала, что в нашем городе уже двенадцать баптистских церквей, и продолжают создаваться все новые общины.

Побывав в нескольких церквах, мы не только сняли служения, но даже попали на венчание. Мы объездили реабилитационные центры для бывших наркоманов, где ребята и девушки сообща пытаются избавиться от страшной зависимости. Мы записали истории обращения нескольких людей разных возрастов, посетили многодетные семьи. Посидели также на репетиции знаменитой группы «Весть», набрав картинок на целый музыкальный клип. Я познакомилась со стареньким пастором, который в свое время за веру отбывал срок заключения в Магадане, а сейчас окормляет приход глухонемых.

Правда, их храм мне напомнил клуб, а само служение носило черты торжественного комсомольского собрания, с «монтажом» к Первому мая: один выступил — хор спел, вдохновенные лица в зале, затем другой прочел стихи про Иисуса — хор спел, сыграли на скрипке — и так далее. Меня все время тянуло поаплодировать.

Так или иначе, но съемки получились выразительные и нарядные.

Я изрядно перенервничала со сдачей этого фильма: к назначенному часу в монастырский двор иезуитов въехала туча иномарок, и вся пресвитерская баптистская мафия прошествовала в подвал, где располагалась «Кана».

Вся толпа, втиснувшись в мою монтажерку, придирчиво уставилась в монитор. Удрав во двор, я нервно бродила вокруг монастыря все сорок минут. Молодой шофер, тоже баптист из одной из церквей, ходил за мной, без конца повторяя:

— Не понравится им, вот увидишь. Им бы только собраться в кучу да лясы поточить. Они у нас все такие горлопаны, как на подбор.

«Черт тебя принес», — тихонько бурчала я.

На обсуждение я шла по коридору, как на гильотину. Два десятка мужиков в гнетущей тишине высокомерно разглядывали меня, вдруг мелькнуло бледное лицо Георгия и тут же исчезло за чьей-то спиной, — он таки переживал за меня.