Бесплатный фрагмент - Небольшой кусок времени

Лезгинка

Было темно, и накрапывал дарз — мелкий дождь, сырой, убаюкивающий. Свет Луны или от придорожных фонарей, а может, автомобилей падал на остановку. Это было старое строение из трех стен и плоской бетонной крыши.

Мы услышали неожиданную музыку, поэтому остановились…

Была ли это музыка, не могу сказать. Просто два-три такта, мотив, напоминание.

Перекусив спичку в зубах, склонив голову и скрывая улыбку, я шагнул влево. У стены за стопкой черных покрышек, покрытых куском фанеры сидел писатель.

Лицо его было видно плохо, но невозможно было не узнать эти черты. На нем была черная кепка и черная куртка. Он шагнул в другую сторону и обнял крупного полного человека в зеленом плаще и черной шляпе.

— Я думал, тебя нет… Безумно рад!

— И мне говорили, что нет тебя. И я не верил.

Дальше помню обрывки слов, жесты, звуки, тени и куски бетона, на который падал свет. А еще все трое улыбались. Я не слышал звук своего сердца. Никто больше не проронил ни единого слова.

Помню, он кивнул, подавая знак, и начал потихоньку двигать ногами и руками короткими движениями. Несмотря на его полноту, двигался он красиво, даже лихо.

А наш друг не спеша, словно писал стихи, негромко отстукивал лезгинку. Так мы среди ночи тихо хлопали и смотрели на танец большого человека. Он двигал грузное тело по кругу.

Мимо пронеслась кавалькада из автомобилей. Ехали они быстро, даже ветерок ударился о стены остановки. И снова был слышен только этот приглушенный звук «тох-ох, тах-тох, асс-сса!..»

В черном лимузине сидел президент.

— Вы видели, — спросил он, — там человек в плаще и шляпе танцевал? Кажется, лезгинка?

Охрана и помощники переглянулись. Никто не хотел признаться, что не заметил танцующего человека на пустынной трассе.

— Жалко, статус, безопасность и все такое, — президент с грустью смотрел в окно. — А так бы слез по пути, поговорил с этими мужчинами, а может, и лезгинку станцевал…

А на остановке стихала музыка. Звуки растворялись в тумане. Стирались очертания и черты. Зрение, слух, ощущения постепенно исчезали вместе с нами. Время, словно огромное полотно украденной картины, свернулось и удалилось. А в душе осталась это наше молчание, незаметные улыбки и тихая лезгинка под сенью уставшего дождя.

Небольшой кусок времени

Батыр крепко сжал руль длинномера, вглядываясь в запотевшее стекло. Его работа требовала осторожности, он вез две огромные трубы. Путь был не самый дальний, на полдня пути. Оставалось аккуратно доставить груз на завод. Однако в этих предгорных районах Северного Кавказа был сильный туман, и снежная изморозь покрыла всё вокруг. Дальний лес, очертания поселка, мост в низе казались чем-то призрачным, изменчивым.

И вдруг как-то нехорошо, муторно стало у Бати — так называли его друзья — на душе… Где-то в глубине, на редко посещаемых задних полках сознания, зародилось чувство тревоги.

— Что стоишь? Дорога нормальная, пройдешь без проблем. Давай, трогай! — это кричал грузный инспектор ГАИ в шапке, надвинутой до самых бровей.

Батя показал ему жестом отойти в сторону и тихо увел машину на обочину. Выпрыгнув из кабины, он для надежности положил деревянную колодку под колесо прицепа.

— Ты боишься, что ли?! — инспектор развел руками: — С утра два рефрижератора проехали, там песок везде посыпали.

— Боюсь, — прямо ответил Батя-Батыр, — почкой чую, что надо переждать.

— Ну-ну, всевидящий ты наш, куковать желаешь на морозе? Как хочешь, твое дело, — инспектор зашагал вверх по дороге.

Батя смотрел на черно-белое полотно трассы, поземку, выписывающую узоры по гололеду и вспомнил о случае из своей юности…

Было это летом. Ночной городок был пропитан теплым ароматом цветущих акаций. Батыр и его друг Павел по кличке Пан, решили прокатиться по длиннющему Старопромысловскому шоссе. Ярко-оранжевый мотоцикл «Иж» помчал их по блестящему асфальту, заставляя редких прохожих оборачиваться им вслед.

Преодолев мост, они внезапно увидели темную лужу на поверхности, колеса мотоцикла подкосились набок, и они врезались в строительный вагончик, стоявший на тротуаре.

В себя Батыр пришел в больнице, где узнал, что Пан умер час назад, не приходя в сознание.

С Павлом они дружили с детского садика. Вместе лазили за черешней в сад, рыли землянку, мастерили скворечники и рогатки, играли в футбол, соревновались в подтягивании на турнике. Вместе ходили к девчонкам на свидания. Они никогда не говорили о дружбе. Просто у них была настоящая дружба.

Как оказалось, злополучной ночью сломался передвижной подъемный кран. Пьяный крановщик увидел, что потекло масло на дорогу, но ничего не убрал, никого не предупредил, а уехал к своему дому. Солнце выжгло масляное пятно лишь через пару недель.

…Батя обернулся и увидел силуэт инспектора, ведущего беседу с водителем большегруза. Вскоре грузовик приблизился и последовал вниз. Мигая огнями, вся эта масса двинулась к мосту и удачно преодолела его.

Батя-Батыр вновь обернулся и увидел приближающегося инспектора, шел он широким шагом, всячески подчеркивая свой важный вид.

Мимо проехал второй автомобиль с огромным синим контейнером. Двигался он на малой скорости, но спустя минуту его стало заносить в разные стороны и затем понесло по дороге. Люди закричали, огромная машина врезалась в перила и опору переправы и разлетелась на куски, словно наехала на бомбу.

Инспектор застыл на месте. А затем судорожно начал искать рацию.

— Жаль, очень жаль, — сказал ему Батя, — мне безумно жаль, но вот поверишь, я, когда почкой чую, что быть беде, — лучше подождать.

Он быстро достал аптечку, закрыл кабину длинномера и побежал рядом с инспектором к месту аварии. Он знал, как дорога сейчас каждая секунда.

Обретение света

— Послушайте, нельзя же так непримиримо, зло, не прощая, говорить о давно умерших людях? — тонкий женский голос на железнодорожной станции в Чите был слышан хорошо. Оказавшись невольным соседом трех человек, ожидавших объявления своего рейса, я просто слушал их спор. По невероятному стечению обстоятельств, абсолютной случайности, они продолжили его уже в вагоне, где все мы оказались рядом.

— Вот вы, спортсмен, чемпион Советского Союза, ну должны понимать, что глупо обижаться за столетнее прошлое! Раскулачили вашего деда? Ей богу кино какое-то настоящее. Ну раскулачили, это же тысячи таких примеров было. Ну, сослали в Сибирь…

Время все перемололо, сравняло, ур-ров-в-внял-ло! Как вы вообще можете говорить об этом?

— Я говорю не о том, что было со мной. Если бы со мной было, — мужчина откашлялся и продолжал, — я бы, может, ничего не говорил такого. А за деда мне обидно, на всю жизнь обидно. Я знаю, выяснил, как все было. Он день и ночь работал, не покладая рук, его вся деревня уважала. И хлебороб, и кузнец, и лекарь — все умел. Шестеро детей они с бабушкой вскормили, вырастили, ничего не воровали, не обманывали. Одна вина, получается, была у них, что не жили в нищете, как их сосед, лентяй и пустой человечишка. Он, кстати, и написал на них писульку, когда НКВД им жизнь ломало. А они его, его семью столько раз от голодной смерти спасали…

Ты говоришь, глупо говорить о реабилитации? А глянь, покумекай бабьей головой, с Кавказа сколько народа согнали в Сибирь и Казахстан, и все они требуют реабилитации. Почему же нам Горбачеву не написать насчет сибиряков — здесь каждый второй потомок раскулаченных или не за грош осужденных…

— Вы мне не тыкайте! Глаза разуйте, — женщина перешла на настоящий визг, — да это бандит на бандите! Я с этими чеченами-ингушами работала не один год. Они нас ненавидят, вам говорю! Гитлера сидели и ждали, вот и сослали их в Сибирь. Им все на блюдечке подали, а они это блюдечко вдрызг разбили. Неисправимый народ.

— Дура ты, — ее попутчик побледнел и говорил тихо, недобро глядя на замершую истеричку: — Дура и дрянь. Я в архивах работал, куда ни одного кавказца не пустят. Искал про своего деда, Николая Андреевича Несмеянова, материалы. Хотел понять, за что, да и как можно было так, без совести и человеческого духа, убивать и калечить людей. Они, эти подонки, вонючие сталинисты, они ведь своих соотечественников убивали. Они своих соседей, однокашников, родных и близких, тех, кто им доверил жизнь, вероломно убивали.

Я в архивах нашел десятки имен ингушей и чеченцев, о которых ты кричишь, а они во время войны с Гитлером награждались советскими орденами за подвиги, героями были. А такие дуры, как ты, сегодня лгут с пеной у рта, чтобы свою ложь спасти. Дура ты конченная.

— А-а! За оскорбления ответишь, — женщина вновь перешла на истошный крик, — историю не перепишешь. Мало вас раскулачивали и в Сибирь ссылали, мало депортировали. Надо было навсегда за Колыму загнать и чтобы потомства у вас не было. Я с тобой не буду говорить, не буду кушать. Лучше подавиться.

Она замолчала, отирая со лба пот, и зло смотрела на пролетающий за окном однообразный пейзаж. Внимательно слушавшие ее соседи по плацкартному вагону тихо перешептывались, а затем живо принялись за еду. В поезде, какие бы истории ни услышал человек, почему-то очень хочется поесть.

Внук кулака демонстративно достал из большого портфеля сверток и, развернув снедь, начал с аппетитом ее поглощать. Он аккуратно разбивал скорлупу вареных яиц, тщательно пережевывал бутерброд с сыром и хрустел соленым огурчиком.

На верхней полке проснулся студент, который после недолгих приглашений быстро спустился вниз, чтобы поужинать. Он достал большие лепешки, куски соленого вареного мяса, картофеля, домашней колбасы, затем и домашнюю халву — к чаю.

— Я вас прошу, — он обратился к женщине и мужчине, — пожалуйста, отведайте, это очень вкусно, это моя мама готовила. Пожалуйста, не стесняйтесь.

— Нет, спасибо, уже сыта, — женщина отвечала тихим уставшим голосом.

— Никаких «нет», я ничего кушать не буду, если вы откажетесь. Где это видано, чтобы ехали вместе, а кушали врозь, — черные глаза молодого кавказца светились искренней просьбой.

Женщина ничего не ответила, взяла кусочек мяса и, отломив лепешку, принялась за еду. Постепенно куда-то улетучился холодный воздух незнакомства. Слово за слово, и речь пошла о житейских проблемах и удачах, заботах и надеждах.

— Послушайте, а эта вареная колбаса такая вкусная, неужели сами делаете? — женщина улыбнулась впервые за всю поездку.

— Да вы знаете, мы ведь в Казахстане сейчас с дядей работаем. Он там остался работать еще, когда из депортации ингуши домой возвращались. А у нас соседи, точнее они нам уже давно родные люди, казахи, они давно научили нас делать колбасу. Это конская колбаса.

— Просто конина? — попутчица не сразу поняла, откуда парень родом и продолжала жевать вкусную дольку.

— Нет не просто. Однажды, говорят, Гитлеру с Кавказа послали белого скакуна в подарок, но по дороге он заблудился и оказался на ипподроме, — парень смотрел в сторону, — затем его определили в конюшню и от него пошло потомство. Вот из одного из таких потомков, подарка для Гитлера, недавно сварили и эту колбасу…

Во всем вагоне, который умудрялся за перестуком колес слушать чужой диалог, наступила полная тишина. Рядом, покачиваясь у перегородки, замерла проводница с четырьмя звенящими стаканами горячего чая.

— Я — дура?.. — женщина выдохнула слова, с недоумением глядя на юношу.

— Нет, — он говорил твердо, глядя ей в глаза, — это не вы, это история была дурная. Как пленка, за которой ничего не видно. Она проходит, исчезает и больше никогда не вернется. Вы хорошая.

Давайте забудем плохое и лучше попробуем нашу халву. Ничего вкуснее халвы, которую готовит моя мама, вы никогда не ели!

Вид сверху…

Внизу с правой стороны на лужайке за широким столом сидели веселые люди. Сквозь ветви высокого раскидистого вяза проникал мягкий солнечный свет. Мужчина с черными волосами и красивой улыбкой расправил ворот синего костюма и обернулся к своим сотрапезникам. С белоснежной улыбкой он рассказывал что-то гостям. Люди смеялись, кто-то спешил с подносами к отдаленным навесам, где звучала музыка и слышались возгласы.

Свадьба была в разгаре. За оградой в новые ряды выстраивались автомобили, народ прибывал.

Женитьба сына бывшего губернатора, человека известного, вкусившего славу политика, бизнесмена, авторитета, спонсора, обладателя сотни прижизненных этикеток, вызвала интерес множества людей.

Дом его располагался в живописном месте — на небольшом плато, с которого открывался прекрасный вид: низина реки среди светло-зеленого ковра, устланного белыми камнями. И манящий свет неба с силуэтом горного хребта.

Отдавая дань моде, бывший губернатор построил двухуровневый дом с просторными залами, двумя кухнями и несколькими другими удобствами. На территории поместья стоял еще и старый двухэтажный особняк — в былые времена единственный по своим размерам. Он был мечтой, причиной черной зависти целого поколения, в общем-то, неплохих людей…

Экс-губернатор распорядился привести обветшалое строение в порядок, побелить, покрасить, освежить. Вручил необходимое количество денег, и бригада потомственных строителей превратила старый дом в цветную картинку.

Нас с друзьями после обильного застолья угощали жареными курами, шашлыком из баранины, красной икрой и печеной рыбой — жених пригласил в эту самую «картинку».

— Вы все, поднимитесь, пожалуйста, на балкон, и увидите, как красивы наш двор и окрестности. И еще мы с Лизой (это была его невеста) встанем на плиты, а вы сфотографируйте нас и покажите всему миру!

Мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Дом словно дышал — так дышит усталый путник. Никакие краски и контрасты не могли скрыть странного чувства, ощущения, что эти стены и своды уже простились с человеком, навсегда забыли тепло его рук, вибрацию голоса, давление шагов.

Длинные доски, окрашенные в темно-бордовый цвет, скользили под ногами, когда вся компания подошла к распахнутым дверям.

Внизу на сложенных в стопку семиметровых бетонных плитах стояли жених и Лиза, оба в белом, они улыбались и восторженно махали руками.

Вдруг узорные перила балкона перекосились, болтаясь на железном ржавом кольце. Никто не успел ахнуть, как тяжелая решетка сорвалась вниз и полетела мимо оцепеневшего жениха и невесты.

Не прошло и двух секунд, раздался треск, все инстинктивно отпрянули от проема, и балконная плита скользнула вниз. Массивные обломки бетона, осколки и пыль пронеслись рядом с бетонной стопкой.

Охваченные ужасом мы побежали вниз по лестнице, но три человека бросились к балкону, чтобы узнать судьбу жениха и невесты. Друзья чудом успели ухватиться за рамы и остатки петель, как тесанный каменный блок перекрытия, вырывая вслед за собой часть досок, рухнул на землю. В это мгновение они успели увидеть, как бледные лица молодоженов проводили взглядом упавшую глыбу…

Пыль заволокла все вокруг, все затихло, а затем взорвалось криками и воплями. Прошел час, и когда крики и разговоры обрели спокойствие и выяснилось, что к счастью никто не погиб, старый сторож поместья неожиданно обратился к жениху и Лизе:

— Теперь, когда годовщину свадьбы отмечать будете, еще и три дня рождения сможете отметить. Повезло-то как вам и мне!

— А вам в чем повезло?! — удивилась Лиза.

— Так я за эти девять лет каждый день на этот балкон выходил, чтобы сверху все осмотреть, — ответил старик, и его слова на многолюдной свадьбе были слышны всем.

Время в сумочке

На моих часах нет цифр, это хай-тек, просто циферблат угадывается благодаря четырем угловым насечкам. Все остальное хаотичные кристаллы. «Крутые котлы», как говорит наш младший оболтус.

Мне их подарили на день рождения, когда я стал седым, мудрым, желчным и вспыльчивым. Однако я хорошо помню, где находятся цифры 6, 9, 12 и 3, и остальные, что расположены между ними. Поэтому меня раздражает, когда Рыжая говорит о «предостаточном времени». В действительности мы опаздываем, славная биография становиться ничем, никто на планете так катастрофически не опаздывает, как этот автомобиль, отправляющийся из селения Барсуки в город Магас.

По телевизору показывают сюжет про ужасную жизнь за границей, затем говорят о новом паркете в доме Пугачёвой, далее о возможном втором прилете Челябинского метеорита. А мне все равно, что и когда они сообщают, я чувствую непрерывный поток времени, и оно равнодушно к любой информации. Словно ветер с комнатной температурой. Оно течет, летит с большой скоростью.

Эта женщина, осознавая статус принцессы, совершает невозмутимые движения, открывает черную сумочку и закрывает вновь. Секунды улетают в бездну. Я как гражданин осознаю всю пагубность утреннего копошения, эту малую важность уборки со стола, заправки постелей, чистки обуви, поиска печенья для оголодавших детей. Это все может подождать, ведь есть заботы государства, гражданского общества, перспективы очередного светлого завтра. А она нет, она невозмутима, как сама невозмутимость.

— Мы опоздаем. На улице миллионы автомобилей. Мы каждый день опаздываем. Можешь ты, наконец, это понять???

— Да нет, — отвечает она бархатным голосом, — времени еще предостаточно. Ты знаешь, я убила наглую муху.

Я видел забег Усейна Болта, я знаю, какова скорость света, звука, гепарда и работающего пенсионера. Я до сих пор умею делить и умножать. И даже если бы ошибся, почкой чую: никогда никакой из известных на земле механизмов не в силах доставить эту семью за оставшиеся жалкие минуты в Магас, в Назрань, Карабулак или Малгобек.

И что ты, читатель, в статусе брата или сестры, думаешь?

Она просто останавливает время. Начинаю догадываться, что это как-то связано с этой черной сумочкой. Эту вещь она редко ищет. Она невероятным образом заталкивает в нее облака времени, целые пласты, гигантские объемы времени. Уплотняет, убаюкивает, усыпляет.

Иначе никак нельзя объяснить, каким образом мы успеваем каждый раз вовремя оказаться на своих рабочих и учебных местах.

Муравей на пенсии

Это был старый муравей, без талии, с грустным взором и обвисшими, седыми усами. Всем своим видом он напоминал пенсионера былых лет, старичка в сером пальто, что тихо бредет на свою квартиру, купив скромную снедь.

Однако это люди, а тут муравей, насекомое, преобразившее свою внешность сильнее, чем эстрадная дива или профессиональный патриот.

День был необычный, пахло камфарой и кофейными зернами. Да и сам я был необычным в то утро, маленький, ранимый, чуткий.

— Наверное, вас замучили этим вопросом, — сказал я, сильно смущаясь, — но разве муравьи выходят на пенсию?

— Во-первых, вы первый, кто задал подобный вопрос, — отвечал он тонким и скрипучим голосом. — Вы первый, ибо никому нет дела до одинокого муравья. Я расскажу вам о муравьиной жизни.

Родился я, разумеется, в муравейнике. С детства меня окружали муравьи-солдаты, которые следили за порядком в хранилище, в проходах, внизу и на поверхности земли. На работу я вышел в тот же день, когда родился.

Мы таскали зерно с полей, сахар со склада, фрукты из сада. Делали налеты на бабочек и кузнечиков. Все совершали бригадой, группой, толпой.

По воскресеньям перед нами в минуты перерыва выступали муравьи-стражи. Старшие шептались, что муравьи-стражи приближены к правительству муравейника. И даже видели саму Мать муравейника. Не знаю, выбирали ли ее или кто-то назначал сверху, но все верили, что она — наше все.

Однажды пришли муравьи другого цвета и попытались захватить наши склады и саму Мать муравейника. К счастью, кто-то из наших успел по цепочке передать химическое письмо, поднять флаг из подкрылка, оставшегося от жирной саранчи, и объединить всех в одну армию.

Много тогда друзей моих перекусали. Почва их забрала… Я потерял в той битве одну ногу, вот немного хромаю, осталось лишь пять конечностей.

Сейчас на пенсии, скучаю по старым временам. Муравей не тот пошел, слабый, ленивый. Многие сегодня просто бродят весь день, на авось и халяву надеются. Мало кто добычу в родной дом волочит. Все на другого муравья полагаются, еду выпрашивают. Да и вы, вероятно, заметили, изменились нынче работяги.

Раньше большая голова, крепкая челюсть, твердое брюшко и тонкая талия муравья отличала, а теперь только голова да плоское тело. Мы перестали ловить гусениц — это катастрофа.

— А что вы думаете о политике? Вообще о политике?

— Политика не изменилась с тех пор, как динозавры раздавили первого муравья. Никто с давних времен не смотрит под ноги.

— Что бы вы посоветовали тем, кто внизу? Как выжить?

— Раз эти сверху не смотрят вниз, надо нижним товарищам чаще глядеть наверх. Как только внезапная тень заслонит над вами солнце — прячьтесь! Я так много раз избежал разного рода деформаций.

— А кто еще из муравьев сегодня на заслуженном отдыхе? Много таких?

— Да что вы?! Никого, все в деле, пашут день и ночь. Я один на пенсии, совершенно случайно так получилось. Муравей должен работать при первой возможности. Я сейчас работаю над книгой, посвященной этой теме.

Лиловая пушинка

Луч тонкий, жгучий, словно едкий дым, впился в глаз. Шу проснулся и сел на кровать. Между зелеными занавесками висел сноп света — смотреть на него было больно.

За окном что-то зашелестело, и с тихим скрипом форточка открылась. Ветер занес в комнату дорожную пыль. Неожиданно сверху медленно стала опускаться синяя пушинка красивая, переливающаяся лиловыми оттенками.

Шу осторожно поймал ее на ладонь и замер. Пушинка вдруг растворилась, окрашивая кожу в лиловый цвет. Большое пятно почти полностью окрасило ладонь, словно он раздавил в ней горсть черных плодов тутовника.

Через несколько дней Шу с тревогой заметил, что пятно не смывается и поделился своими мыслями с сестрой Лидой. Лида сразу подняла панику, требуя немедленного визита к врачу.

Доктор долго осматривал пятно и с недоверием слушал рассказ Шу о пушинке.

— Ну, как сказать, — доктор говорил без спешки, — необычный случай, редкий. Нет намека на недуг, а цвет изменился…

Надо недельку понаблюдать, если будет беспокоить или изменяться в цвете, сразу же ко мне.

Однако минула пара недель, а лиловое пятно на ладони ничуть не убавилось. Настали выходные дни, Шу отправился на рынок купить мясо, молоко, масло и хлеб. Он обходил лужи между торговыми лавками, но все же, ноги замочил. Не было никакого желания простужаться, и Шу стал торопить торговку молока, дабы быстрее отправиться домой.

— Эх, люди, люди, вечно спешите, куда — сами не знаете. Все у вас есть, но вы этого не замечаете, еще что-то ищите, — недовольно сказала хозяйка молочной лавки.

— Да как же у нас все есть? — удивился Шу, — Разве я пришел бы, если молоко у нас было?

— Ноги, руки есть? Значит, все у тебя есть. У меня сын сидит который год, слабость в теле, сил нет. И никто не может объяснить этот недуг, — глаза женщины наполнились слезами.

— Я могу с ним дружить, как-то помочь ему, — растерявшийся Шу не знал, что говорить, лишь бы поддержать её.

— Правда можете с ним дружить? — глаза женщины засияли: — Ему так не хватает общения. Мне и не верится в такую удачу…

— Вы только дайте мне его телефон или адрес, скажите, как с ним связаться. Я готов без проблем. И еще, как вас зовут?

— Имя мое Элима.

Женщина подвинула в сторону бидон, оторвала лист бумаги и тщательно вывела на нем имя сына и номер его телефона.

«Марат. Т. 8 181 671 17 18» — прочитал Шу. Он взял бутылку с молоком, потратив несколько минут на уговоры, но продавщица наотрез отказалась брать деньги за товар.

На следующий день Шу благодаря расспросам быстро нашел квартиру Марата и постучал в дверь, обитую черным выцветшим дерматином.

— О, какая неожиданность! — дверь открыла хозяйка квартиры Элима: — Проходите скорее, Марат вас ждет.

Шу слегка поклонился, здороваясь, повесил куртку и прошел в зал. На старой коляске сидел молодой человек, он протянул руку, и они обменялись крепким рукопожатием.

Лицо Марата украшали большие выразительные глаза, темные, с тонкими бровями. Черные волосы были аккуратно зачесаны в сторону.

— Ну привет! Как твое здоровье? Скучаешь здесь, наверное? — Шу с улыбкой смотрел на нового друга.

— Нет, я не скучаю. У меня книги есть разные, еще в интернете веду переписку.

— Здорово! Я книги люблю, а вот с перепиской у меня не очень получается. Мне привычнее видеть человека, лицом к лицу.

— Да и я бы хотел так, но ноги не слушаются, сижу тут… Они долго говорили с Маратом о любимых героях, увлечениях, делились планами. Выпили с удовольствием чай, мама Марата приготовила прекрасный пирог.

На следующий день Шу принес Марату две книги с притчами, а Марат подарил ему свою небольшую картину — красивый пейзаж. Шу вдруг обнаружил, что нашел близкого человека, которому очень хотелось помочь. Через пару дней Марат спросил его:

— Извини, любопытство распирает, хочется узнать, почему такой необычный цвет руки у тебя?

— Не поверишь, это лиловая пушинка упала мне на руку, — перехватив недоверчивый взгляд Марата, Шу невольно выдал:

— Это удивительно мне самому, но знаешь, с тех пор я начал немного лечить разные болезни.

Он и сам не понял, зачем неожиданно сочинил подобную версию. Сорвалось неожиданно с губ, стихийно возникло где-то в мозгу…

— Правда? И ты уже пробовал кого-то лечить? — Марат даже попытался привстать.

— Конечно, — продолжал выдумывать Шу, — у нас кошка приползла домой на передних лапах. Я ее носил каждый день на этой руке, делал ею массаж, и она поправилась.

— Да нет, это несерьезно. Так бы и меня ведь мог вылечить, только очень известные доктора, и те мне, помочь не могут.

— Но ты ведь не лечился фиолетовой рукой? — Шу растерянно улыбаясь, продолжал гнуть свое.

— Нет.

— Так давай попробуем. Я буду делать тебе два-три раза в неделю массаж и посмотрим результат.

— Договорились…

Прошел месяц. Шу приносил Марату различные книги из своей небольшой библиотеки. Оба очень любили минуты чаепития, когда сами собой рождались новые мысли, и они делились тем, что радует или тревожит. Обычно такие «мудрые посиделки» — по меткому выражению Марата — проходили у них вечером, в благословенную пятницу.

— Ты вправду думаешь, что смогу когда-нибудь встать, быть сильным и здоровым? И чудо реально? Хочу, чтобы ты знал, у меня внутри чувство или знание, что ничего не получится, — вдруг спросил Марат.

— Когда я был маленьким, отец мне рассказал про свою службу на юге, в огромной горячей пустыне. Он всю жизнь занимался спортом, крепкий был невероятно. Так однажды они всей ротой заблудились в пустыне, вода закончилась, силы все закончились, шли бесконечно долго по дюнам. Люди понемногу стали сходить с ума, кто-то сломался и отказался идти. Отец говорит, что тоже потерял надежду и был уверен, что это смерть.

Но с ними был один паренек, самый худой, низкорослый. Он постоянно говорил, что его кусают комары и добавлял, что, значит, где-то совсем недалеко есть вода. И они делали новый шаг и шли за ним. Так и спаслись.

— Невероятно! Нашли воду?

— Добрались до дороги, на которой их нашла поисковая группа.

— А как же комары?

— Не было никаких комаров. Он врал, чтобы они держались, не останавливались, верили в спасение.

— А мы как будем действовать?

— Почти также. Я буду тебе врать, что ты делаешь успехи, а ты будешь верить. И придет день, когда встанешь и прогуляешься со мной по родному городу!

— Замечательный рецепт здоровья! Согласен! — засмеялся Марат, протягивая руку Шу, и они закрепили этот договор братским рукопожатием.

Тайны полета

В субботу, когда народ только начинал делать потягивания в пастели, расставаясь со сладким сном, владелец автомастерской Адам Рязович Маев начал совершать подъем на вершину зеленого холма. Усеянная сочными травами возвышенность была просто великолепна на фоне чистого неба. Солнце немного припекало, и Адам Рязович надел широкую ковбойскую шляпу. Он взял с собой пакет, в котором лежали различные старые бумаги, положил в карман смартфон и начал восхождение. Дорога заняла около пятнадцати минут — он любил эти прогулки с нагрузкой.

Поднявшись на холм, невольно застыл на месте: панорама птичьего полета открывалась до сиреневого горизонта. Эта была та самая высота, с которой, возможно, и пробовали люди совершить свои первые полеты. Кто-то отчаянный бежал по покатому склону с самодельными крыльями, старясь разгадать тайны полета. Кто знает, сколько было таких мечтателей?

Достав из пакета белые листы бумаги, Адам Рязович начал старательно складывать из них модели самолетов. Этому его, как и миллионы других людей, научили в детстве. Идея была простая: запустить самолетик с верхушки холма и снять его полет на видеокамеру. Вдруг, что-то интересное выйдет…

Первый лист совершенно случайно был постановлением правительства края об изменениях в транспортном налоге. Адам Рязович аккуратно отправил конструкцию в полет, быстро направив вслед глазок видеокамеры. Однако «транспортный налог» не поймал восходящих потоков воздуха и почти моментально врезался в землю. Спускаться за ним вниз, пусть и на пять метров, не хотелось.

Адам Рязович сложил второй самолет из письма-благодарности некоему Василию Николаевичу Перцову за высокую оценку, данную им творческой студии «Голос Кавказа». «Благодарность» сделала крутой виток и внезапно полетела обратно, сделала третий кивок и упала в траву. И съемку сделать не успел хороший человек.

Третий самолетик был создан из обложки тетради ученицы 3 класса школы-лицея №8 Луизы Туевой. Две дырки от скрепок не стали преградой, и «штурмовик» синего цвета устремился в долину. Это был настоящий рекорд — десять метров и посадка на полынь.

Четвертый лист был бланком-заявлением на участие в региональном конкурсе «Почему я хочу работать на пенсии?» Адам невольно прочитал пару абзацев, но ничего не понял. С силой бросил самолет, и тот взмыл, затем опрокинулся навзничь и так, вверх тормашками, удивительным образом полетел в сторону. Куда он упал и сколь долго парил в воздухе, увидеть не удалось.

Пятая конструкция ранее была огромной квитанцией абонентного отдела местного филиала ООО «Газпром». Пару лет назад Адам Рязович долго воевал с газовиками, чтобы узнать, откуда у него образовалась мифическая задолженность за природное ископаемое. Нервов потратил немало. И вот теперь этот кусок его жизни уплывал в атмосферу. Самолет-«газовик» сразу же понесло из стороны в сторону, он потерял всякие формы и напоминал целлофановый пакет, поднятый теплым ветром. Вскоре зацепился за куст шиповника и остался на его иголках навсегда.

Шестой лист был черно-белой копией Микки-Мауса, которую когда-то давно он сделал по просьбе маленького сына. Образ американской мыши чудесным образом сохранился среди семейного архива и теперь получил шанс полетать над зеленым взгорьем.

«Микки-Маус» с перекошенной в результате сложных складок мордочкой полетел чуть кособоко, совершил полукруг и тихо исчез среди пионов и дикой ромашки.

Адам Рязович без слов понял, насколько это бесполезное дело и решил возвращаться домой. Просмотрев короткие записи неудачных полетов бумажных конструкций, он стер их из памяти смартфона.

Он любил чувствовать себя мудрым философом.

— Это ошибка, — сказал он себе. — Для полета нужны другие материалы — и даже темы. Такая бумага хорошо летает в замкнутом пространстве, среди четырех стен. Она не любит свободу и просторы. — И он отправился вниз, чтобы попить чай без лимона.

Теплое небо

Утром в четверг, как обычно, Алп прогуливался по тротуару. В середине, между трех высоток, рядом с детской площадкой увидел девушку в красном платье. Красавица поливала небольшой синей лейкой саженец дуба.

Алп вышел за пределы двора и побрел к желтой поляне у шумной трассы. Он шел с улыбкой, шепотом подбадривая себя: «Ать, два, три! Левой! Левой!»

Через полчаса оказался на опушке леса, примыкавшего к городу. Увидев среди травы красные бусинки земляники, Алп собрал горсть пахучих ягод и, жмурясь от удовольствия, съел.

В эту минуту Алп в который раз испытал чувство сожаления по поводу того, что в днях людских много абсурда, заслоняющего вкус жизни.

Он прилег на траву, сбросил обувь и с наслаждением вытянул ноги и руки. Сверху манило светлое небо. Все было как обычно.

— Зачем же человеку лгать каждый день, — он рассуждал тихим голосом, — зачем класть в тарелку больше, чем способен съесть? Зачем искать виновных вместо поиска тех, кому можно помочь? Зачем много земли, если лопату ни разу в руках не держал?

Еще несколько сот «зачем?» пронеслось в сознании, и он устал от них…

Алп вытянул руку верх и замер: небо медленно спускалось к земле.

Кончики пальцев оказались где-то у облаков, выше Эйфелевой башни, почти на высоте Столовой горы. Он с восторгом отметил, что пальцы — словно прямые стволы деревьев-исполинов.