Бесплатный фрагмент - Не смотри вниз

Сражающемуся с чудовищами следует

позаботиться о том, чтобы самому

не превратиться в чудовище.

Фридрих Ницше

Часть 1. Детство

Глава 1

Раннее утро ворвалось в детскую комнату пением птиц, прохладный воздух щекотал маленькой Томе плечи и нос. Девочке очень хотелось спать. Она подтянула одеяло и накрылась им с головой, сладкое тепло томительно разлилось по всему телу, только вот трели за окном, как назло, не умолкали.

Будильник прозвенел ровно в шесть — громко и раздражающе, отчего маленькая Тома засунула голову под подушку и зажмурила глаза. Девочка была совой, а не жаворонком, и утренние подъемы стали для нее мучительным испытанием с первого сентября — и так и продолжалось по сей день.

В полусне она протопала в туалет, зашла ванную, отправилась на кухню. Там девочка поставила чайник и провела пару минут, опершись руками на подоконник и глядя в окно.

«Вот бы прилечь тут, хоть на полу, хоть на коврике, уснуть и не идти в школу!» — взмолилась она.

Напротив кухонного окна росло обледеневшее голое дерево, на одну из веток которого уселись две вороны. Ветка раскачивалась на ветру, ее колебания туда-сюда напоминали маятник — символ тоски и обреченности, чего-то ужасного, грядущего и неизбежного, того, что подкрадывалось издалека, того, что маленькая Тома чувствовала кожей, но объяснить никак не могла.

Радио, взревевшее гимном в 6:00, не замолкало ни на секунду, вслед за гимном шли «Утренние новости» — маленькая Тома их ненавидела. Именно потому, что в это время сильнее всего хотелось спать.

Это было невыносимо! Голос диктора ядерной бомбой взрывался в ушах, но мама не разрешала делать тише, так как считала, что радио помогает проснуться. Девочка не стала выключать его, а вместо этого поспешила в свою комнату одеваться в школу: все равно мама скоро встанет, придет на кухню и накрутит приемник на полную мощность.

Проходя по коридору, маленькая Тома увидела, что дверь в спальню родителей закрыта, а в том месте, где обычно из-под нее пробивается луч света — вычерченный на линолеуме параллелограмм — сейчас темно.

Маленькая Тома натянула коричневые хлопчатобумажные колготки и синюю юбку, а затем — блузку. Когда-то блузка была белой, но сейчас ее цвет приближался к грязно-серому, а перламутр на пуговицах облупился вовсе. Кружева на блузке затерлись и пустились на нитки от многочисленных стирок. Девочка заправила края блузки за пояс и застегнула молнию на юбке.

Растянула ткань на животе и присмотрелась: одно расстройство. Белые глазницы пуговиц выстроились в ряд и вылупились на нее с недоумением. Жалкое зрелище! Она достала из шкафа пузырек с лаком для ногтей и принялась их закрашивать. И пусть оттенок у него немного другой, розовый, а пуговицы когда-то были золотистыми, кто ж это помнит? И так сойдет.

Вскоре маленькая Тома закончила с покраской и, довольная собой, посмотрела в зеркало: неплохо. Она взяла в руку рюкзак, тихонько вышла из комнаты и направилась в коридор. Родительская спальня по-прежнему оставалась закрытой, и в этом не было ничего удивительного, мама часто не слышала будильник.

От пуговиц пахло лаком, и маленькая Тома подумала: «Хорошо, что папа спит». Он бы наорал на нее, если бы почуял едкий запах. Всех красивых женщин он считал тупыми, а при виде косметики в своем собственном доме впадал в ярость. Лак, как и другие женские радости — тени, помады, украшения — им с мамой приходилось прятать.

В школу ездить одной было нельзя — еще одна причина для расстройства. Родители говорили, что на улице слишком много наркоманов, бомжей и бандитов. Маленькая Тома знала, что мама с папой врут, они придумали всех этих плохих людей, чтобы не отпускать ее, потому что она еще маленькая. Ей было очень обидно. Неужели они не верят, что она справится? Подумаешь, чего тут сложного: оплатил проезд, купил билетик, отсчитал пять остановок, вышел. Все дела.

Таких разговоров велось множество, и все они заканчивались одним и тем же: каждое утро мама сопровождала дочку в школу. Они тряслись в душном автобусе, до отказа набитом народом, иногда внутри места было так мало, что им приходилось всю дорогу стоять на нижней ступеньке, держась за дверные поручни.

Мама еще не встала, значит, пора ее будить. Маленькая Тома открыла дверь в родительскую спальню и увидела, как на разложенном диване в куче хлама и скомканных вещей, похрапывая, спит отец, а мама висит в петле под потолком.

Все последующие события маленькая Тома помнила как в тумане. Она завопила и бросилась в подъезд, начала колотить во все двери:

— На помощь! — кричала она. — Помогите! Моя мама!!! Там моя мама!!!

∞

Детство Тамары прошло под девизом — прячься, иначе убьют. Отец безбожно пил, а мать несколько раз ложилась в психиатрическую клинику, правда, ее через некоторое время оттуда выпускали (за неимением веских причин держать ее там постоянно).

Мать, Вероника Степановна, обладала слишком уязвимым внутренним миром. Уровень ее психологических защит напоминал тонкую луковую кожуру, чуть нажмешь — и сразу хрустнет.

Приятная женщина средних лет, с высшим образованием, Вероника Степановна могла бы построить неплохую карьеру и удачно выйти замуж. Однако ее жизнь сложилась иначе, и бесконечные мытарства от одной работы к другой и проживание с мужем-алкоголиком были выбраны ей не случайно. Причиной тому служила неадекватно заниженная самооценка, которая подкреплялась страхом любых, даже самых незначительных, перемен.

Вероника Степановна не вписывалась в социум. Малейшие неудачи ее ранили, а общение с грубыми, резкими людьми (в ее случае практически каждый являлся таким, но не потому, что так было на самом деле, а потому, что она так реагировала) приносило ей невыносимую боль. Ей казалось, что ее никто не понимает, никто не способен постигнуть глубину ее чувств, а все без исключения люди — ограничены и жестоки, и ей нет среди них места.

Каждый раз, попадая в психбольницу, Вероника Степановна вела себя безупречно: не нарушала режим, не строила козни, как многие другие пациенты, не выбрасывала таблетки. Но, возвращаясь домой, постоянно пыталась свести счеты с жизнью.

Справедливости ради стоит заметить, что ей так ни разу и не удалось довести начатое до конца. Она резала бритвой запястья, пила тонны таблеток, даже один раз пыталась повеситься. Смерть от удушья наступила бы довольно быстро, если бы на пороге вдруг не появилась маленькая Тома.

Соседи вытащили Веронику Степановну из самодельной петли, положили в зале на диван, вызвали скорую помощь и психбригаду, благо в доме все телефонные номера находились на виду. Отец, смертельно пьяный еще с ночи, лежал в отключке. Столпотворение и крики его даже не разбудили, настолько основательно он накачался накануне.

В тот самый день, когда маму увезли, а отец еще спал, маленькая Тома стала перебирать больничные выписки, рецепты и документы. Тогда она впервые увидела страшный диагноз — биполярное аффективное расстройство. Она не понимала, что это значит. Страх за маму затмевал панический ужас перед будущим: что будет завтра? Через неделю? Как они будут жить? Вернется ли мама из больницы? И что они будут есть?

Обнаружив отсутствие жены дома, отец снова запил, а потом принялся в ярости бить посуду. Сжавшись в комок, забившись в угол за тумбочкой в спальне, маленькая Тома молилась, чтобы папа ее не заметил.

Произошло чудо. Он рухнул на диван лицом вниз и мгновенно захрапел. Теперь для того, чтобы выбраться из своего убежища, маленькой Томе нужно было перешагнуть через туловище отца, а как это сделать, не потревожив его сон, она не знала. В итоге она так и просидела всю ночь, почти до самого рассвета, дрожа от страха, а когда отец встал и пошел на кухню попить воды, тихонько сбежала в свою комнату.

Вскоре маму выписали, и она вернулась обратно домой. В больнице мама была в почете, ее по праву называли постоянным клиентом, и она то ли посмеивалась над собой, то ли правда этим гордилась.

Чем чище и безупречнее казались Веронике Степановне белые стены психиатрической клиники, чем вежливее и деликатнее обращались с ней врачи, тем ярче у нее в груди вспыхивало осознание, что ей совсем не хочется домой. В памяти всплывали: тошнотворные запахи мусоропровода в подъезде, мухи, которые роятся на кухне, горы немытой посуды, храп в стельку пьяного мужа и перегар на всю квартиру, от которого режет глаза.

Маленькая Тома не знала, радоваться ей прибытию мамы или нет. «Предательница», — шептала она, наматывая перед сном на палец прядь своих черных волос. Мама предпочла умереть! И сделала бы это, если бы она вовремя не зашла. Мама готова была бросить ее одну, оставить наедине с отцом — а это было, пожалуй, даже страшнее смерти.

Маленькая Тома панически боялась отца, причем не только в пьяном виде, но и в трезвом. Во время запоев он крушил все вокруг, а когда был трезв, как стеклышко, он становился назойливым, лез во все, придирался к мелочам и постоянно критиковал всех вокруг. Ему угодить было просто невозможно.

На него накатывали волны агрессии, которые изредка смягчали мутные воды алкоголя, а на смену им приходили приступы ненависти ко всему миру. Его жена и дочь не были исключением, скорее, напротив: к ним он относился все с большей и большей яростью, как будто в прошлый раз ее было недостаточно.

— Куда обувь ставишь? Вша поганая, — орал он на дочь, — мандавошка! Шлюха!

Маленькой Томе было всего восемь лет. Она не понимала, за что отец с ней так обращается, и догадывалась, что это несправедливо. Сильные руки рабочего били наотмашь, оставляя красные следы.

Она терпела, но втайне надеялась однажды выхватить огромный кухонный нож с деревянной рукояткой и длинным лезвием, которое покрывалось ржавчиной, и мама вытирала его насухо, прежде чем убрать в ящик, и зарезать этого урода. Мысли об огромном кухонном ноже посещали девочку все чаще, они стали спасением в трудную минуту.

При этом ее фантазии заходили достаточно далеко. Маленькая Тома представляла кухню в крови, скорую помощь и полицию, решетку детской исправительной колонии, где она будет жить, пока не достигнет совершеннолетия, а потом ее переведут во взрослую тюрьму.

Она никогда не станет обычным человеком, как все. Она никогда не родит ребенка, не выйдет замуж, но, возможно, выберется из заключения ближе к старости и будет мести двор — все же это лучше, чем терпеть унижения.

С тех пор, как мама зачастила в психбольницу, маленькая Тома перестала ей доверять. А затем — и всем людям без исключения. Отчего-то мир раскололся на две части: черное и белое. Доброй мамы больше нет, она струсила, сбежала, она ее бросила наедине с чудовищем.

Зато теперь с завидной частотой из психбольницы приезжала посвежевшая, отдохнувшая и спокойная мама. Только она лгунья: маленькая Тома знала, что она притворяется доброй, а на самом деле она — злодейка!

Зажившие порезы на маминых руках превратились в тонкие полоски шрамов.

— Я некрасивая, — говорила Вероника Степановна, рассматривая себя в зеркало. — Ты посмотри на меня, на эти волосы, — она брала пальцами пучок и поднимала вверх, искривляя лицо в ужасной гримасе. — На эти руки посмотри, — произносила она, выставляя их перед собой и сотрясая воздух, — это же не пальцы, это же палки!

Мама прятала свои изрезанные запястья под длинными рукавами, даже летом носила кружево, чтобы скрыть дефект кожи. Свои глаза она называла поросячьими — хотя это было неправдой. Маленькая Тома очень сильно расстраивалась, когда мама так обзывала себя. Зря она вдавалась в рассуждения о том, какая она некрасивая, ведь это не так!

По правде говоря, Вероника Степановна выглядела вполне достойно. Может, просто не ухаживала за собой, а захотела бы — выглядела бы в сто раз лучше. В этом маленькая Тома была уверена. Но уже тогда стало очевидно, что мама поставила на себе крест — как в плане своей внешности, так и в плане своей личной жизни.

Помимо ужасного отношения к себе, в маме со временем раскрылась такая черта, как «ненастоящесть». Что это такое, маленькая Тома с трудом могла объяснить — даже слова такого не было, просто она так чувствовала. «Ненастоящесть» проявлялась в том, с какой невинной простотой мама описывала происходящие события, причем все без исключения. Вены порезала? Да так, по глупости учудила. Отец избил? Да нет, он был просто не в духе.

Эти лживые объяснения для маленькой Томы были как яд. Белоснежные кристаллы яда растворялись в ее крови, пропитывали все клетки и органы, проникая так глубоко, что здоровых клеток совсем не осталось. Только этот яд нельзя было потрогать, ощутить, он был ментальным. Следы от яда остались в душе ребенка, и, поразив ее целиком, никуда не исчезли.

Для того, чтобы выжить в своей собственной семье, нужно было научиться закрывать глаза на очевидные вещи и делать вид, что все нормально. Например, как мама. Но уже тогда, в детстве, маленькая Тома не могла врать себе — а видеть все таким, как оно есть, было не менее разрушительно.

Маленькая Тома осталась одна против всех, без какой-либо поддержки, одиночество и изоляция стали для ребенка непосильной ношей. Девочка привыкла к тому, что в доме ей страшно и больно, она привыкла всегда находиться в состоянии ужаса, в ожидании нападения. Она не понимала, почему они с мамой не могут собрать вещи и уйти? Уехать куда-нибудь… Она бы с радостью жила даже под мостом в палатке, лишь бы не в одной квартире с отцом.

Однако ее идеи, например, переехать, пожить у бабушки, мамой не воспринимались всерьез — как и все, происходящее здесь. Вероника Степановна привыкла упрощать, называть иначе и приукрашивать.

— Почему ты плачешь? — спрашивала маленькая Тома, когда видела маму свернувшейся в калачик на кресле за закрытой дверью.

— Папа меня не любит.

Она хотела спросить: «А почему ты молчишь? Почему ты не уйдешь?», но понимала, что это бесполезно. Каждый раз мама отвечала что-то невнятное, мол, не могу, не знаю, так нельзя, нам не положено…

Вскоре маленькая Тома перестала верить в бабушек и дедушек, которые могли бы защитить ее и маму от отца. Все они, с маминых слов, примут его сторону. Да и, к тому же, ранее было четко оговорено: все методы воспитания идут от любви. Родители кричат, потому что любят. Родители наказывают, потому что желают лучшего. Родители бьют ребенка, потому что он этого заслуживает.

Со временем все люди — учителя, одноклассники, соседи, пешеходы, продавцы в магазинах — все без исключения стали для маленькой Томы источником угрозы. Она даже не заметила, как это произошло. Ей казалось, что все на нее хотят напасть и причинить ей зло.

Чтобы справиться с ужасом и отчаянием, девочка подолгу сидела за письменным столом, что-то вырезала и клеила, иногда рисовала и сочиняла истории, записывала их простым карандашом в клетчатую тетрадь.

∞

В раннем детстве в психику ребенка должен интегрироваться «хороший» родительский объект, тогда малыш учится видеть позитивное в себе. Он чувствует, что взрослые его любят, о нем заботятся, они утешают его в случае неудач и верят в него. Он знает, что ему протянут руку помощи.

Если теплой и принимающей мамы нет, всегда есть надежда на другого взрослого — на того, кто может стать таким «хорошим» родительским объектом. Есть надежда на папу, бабушку, дедушку, тетю или дядю, на тех, кто способен дать ребенку это недостающее тепло.

В норме «хороший» внутренний объект обязательно должен интегрироваться в психику, но не только потому, что ребенку так жить спокойнее и комфортнее: здоровая психика — это еще и строительный материал, из которого формируется личность человека.

В нездоровом варианте — в том случае, когда оба родителя ведут себя жестоко, а других взрослых, компенсирующих недостаток любви, нет — у ребенка не остается никакого другого пути, кроме как интегрировать в свою психику «плохой» объект. Ребенок безоценочно принимает на веру то, что мир опасен, а человек в нем беззащитен, и нет смысла учиться за себя постоять, это не поможет. Вот, что усвоила в детстве маленькая Тома.

Все те представления о мире, которые действиями и словами, образом жизни и поведением транслируют родители, ребенок принимает за истину. В случае карающих и жестоких взрослых ребенок получает от них послания: «Ты достоин порицания», «Ты заслуживаешь побоев», «Ты — ничтожество», «Ты мешаешь нам жить», «Ты не имеешь права быть счастливым».

Глава 2

Тем временем Вероника Степановна вошла в стойкую ремиссию. Вернувшись из больницы, она первым делом до блеска надраила паркет, вымыла все окна и стеклянные дверцы шкафов. Каждую лампочку под потолком она протирала дважды: сначала сырой тряпкой и затем сухой, бархатной. Все в доме засияло как в музее, все наполнилось жизнью и ярким светом — красота! Маленькая Тома радовалась…

Мама виртуозно пекла пироги — конвейером. Один в духовке, а другой — наготове. Длинный нож с деревянной рукояткой звонко стучал по доске, а куски капусты летели на пол. Маленькая Тома помогала маме готовить. Конечно, ей хотелось, чтобы мама все-таки вылечилась. Она разрешила себе на это надеяться…

Так продолжалось недели две, пока однажды абсолютно трезвый отец не пришел домой не в духе, и не устроил скандал:

— Для кого это ты тут стараешься? — крикнул он на маму. — А мне это надо, ты спросила? Я вообще такое не ем!

Отец опрокинул поднос с пирогом на пол. Мама заплакала. Маленькая Тома застыла в углу, оцепенев.

— Это ты зачем нацепила? Уродство! — с этими словами отец сорвал со стены две вырезанные из журнала картинки с цветами. На одной из них крупным планом изображались эдельвейсы, а на другой — маки, с которых пчелы собирают нектар.

Край первой фотографии остался висеть на стене, прочно посаженный на клей, а маки, разодранные на куски, валялись на полу. Отец еще прошелся по ним ногами, и в этот момент маленькой Томе стало очень обидно за маму: она старалась, клеила… Девочка не понимала, почему мама никак не защищается, почему молчит, неужели она ничего не чувствует?

Но она чувствовала. На следующий день Вероника Степановна вновь напилась таблеток.

— Я тебя зарежу, — выхватив нож, шепотом произнесла маленькая Тома, — и ты будешь гореть в аду, если еще раз так поступишь с мамой!

Отец ударил ее по лицу, маленькая Тома вскрикнула и упала на пол, а потом отползла к батарее. Длинный нож с деревянной рукояткой отлетел к стене. Пару раз пнув дочь ногой, отец произнес:

— Ты посмотри на себя, кто ты такая? Еще раз так сделаешь, вышвырну тебя отсюда, как шавку! И будешь на улице жить, поняла, тварь?

Несмотря на пережитое унижение и ужас, маленькая Тома запомнила этот день как самый лучший в своей жизни. Открыв холодильник, отец достал бутылку водки, выпил половину из горла и пошел на балкон курить. Там он не справился с «вертолетами», выпал с двенадцатого этажа и умер.

Двое суток в реанимации и остановка сердца принесли нежданное облегчение. Маленькая Тома знала, что это грех, но все эти два дня молилась, чтобы он сдох. И вот, ее молитвы были услышаны.

Синяки на лице и на теле маленькой Томы отливали лимонно-желтым, когда тело отца положили в гроб и засыпали сырой землей. Девочка не проронила ни единой слезинки, зато мама плакала навзрыд — безутешно, горько и отчаянно. Маленькая Тома не понимала, почему она плачет?.. Ведь теперь они навсегда избавлены от чудовища.

Глава 3

Тамара почти ничего не помнила о своем детстве, и в этом месте образовался большой пробел. Каковы были ее отношения с мамой? Как проходили семейные выходные? Какие трудности она испытывала в учебе? Какие мультфильмы и сказки ей нравились? Как праздновали дни рождения?

Когда Тамару спрашивали, каким она была ребенком, та мало что могла ответить: так, остались обрывки, островки воспоминаний, как будто кто-то долго и старательно рисовал пушистой кистью на песочном столе извилистые магистрали, многоэтажки и качели, цветы и ажурные крылья птиц, а потом раз — взмахнул ладонью! — и все исчезло. Можно попытаться что-то восстановить, но с трудом. Еле-еле, почти никак.

В подростковом возрасте Тома увлекалась гаданиями — вот и все, что она помнила. Иногда прогуливалась с девочками после школы, но дружила мало с кем, и ясно, почему — родители оберегали своих чад от общения с ребенком из такой странной семьи. То, что у Томы папа алкоголик, а мама психбольная, в классе знали все. Дети не то, чтобы дразнили Тому, но избегали ее, и это было очень обидно.

Выбирать подруг приходилось по остаточному принципу, вот и сошлась троица детей, непохожих на остальных. Девочки часто проводили время вместе после школы, вот только что потянуло их друг к другу — остается загадкой. У Томы из неблагополучной семьи, отчаянной хулиганки и круглой отличницы, на первый взгляд, не было ничего общего. Однако это общее вскоре проявилось и крепко сплотило их…

Галя носила короткую «подстреленную» челку (так Тома в шутку называла челку, закрывающую ровно половину лба), отчего ее физиономия выглядела шкодной. Саму девочку эта деталь украшала и делала ее немного неряшливой, но от этого не менее обаятельной. Галя одевалась в спортивную одежду и остроумно шутила, ей нравились кроссовки, джинсы, ветровки, быстрая езда на велосипеде и фильмы ужасов.

Многочисленные «подвиги» прославили Галю на всю школу: однажды она подожгла журнал, а потом взорвала петарду в туалете. Галя регулярно воровала конфеты в супермаркете, и, несмотря на поимку с поличным, продолжала это делать. Родители хватались за голову, так как не могли на дочь найти управу, а учителя через день писали докладные на имя директора.

Порой Галя успокаивалась, затихала перед следующей бурей. Мальчики в классе ее побаивались — Галя могла и учебником стукнуть, и сдачи дать, да так, что мало не покажется. Поэтому представители сильной половины обходили Галю стороной: она дикая, неизвестно, что от нее ожидать.

Надя, напротив, олицетворяла противоположность Гали. Спортсменка и гордость классного руководителя, послушная девочка, она не давала поводов для беспокойств ни родителям, ни учителям. Длинную тугую косу, от которой лопались резинки, Надя не распускала, так как комплексовала из-за пышности своих волос. Ее лицо становилось похожим на одуванчик, когда она заплетала волосы: вокруг головы торчали тоненькие пушинки. Надя не пользовалась косметикой, исключение составляли лишь ее выступления и конкурсы.

Девочка много лет занималась акробатическим рок-н-роллом, и на время выступлений ее гордость — коса — превращалась в пучок, а пушинки одуванчика приглаживались гелем. Надя обладала стройной фигурой, любила платья и лаковые туфли, а на ее курносом носике красовались продолговатой формы небольшие очки. Она обожала стихи, мелодрамы и уроки литературы, как и полагается благовоспитанной девочке. Но с наибольшим трепетом Надя относилась к тренировкам, так как лишь на них могла избежать тотального родительского контроля.

∞

Однажды девочки решили сделать приворот. У Гали, как известно, не ладилось с мальчиками, при этом ей уже давно нравился высокий красивый баскетболист Рома. Старшеклассник не обращал на Галю никакого внимания, и неразделенные чувства украли у нее весь покой и сон.

Видимо, в процессе приворота что-то пошло не так, отчего Рома вскоре начал встречаться с Сашкой из параллельного класса. Галя с тех пор ходила поникшая и грустная, продолжая любить Рому так же наивно и пылко, как это бывает возможно лишь в юности. Девочки утешали Галю, как могли, но тщетно.

Неизвестно, сколько бы еще продлились Галины страдания, если бы не нашлось интересное занятие, которое полностью захватило подруг.

Как-то раз после уроков троица по обыкновению собрались у Нади дома. Девочки пришли из школы вместе, побросали рюкзаки в угол, налили чай, нарезали целую гору хлеба, сделали огромное блюдо бутербродов с вареньем. Втроем они уселись в Надиной комнате на ковер.

— Если бы мама увидела тарелку с едой на полу, у нее бы из ушей пар пошел, — выкатив глаза, произнесла Надя.

— Так может, это? Мы, того, — Тома кивком указала на письменный стол, кусок бутерброда стал комом в горле.

— Ниче. Их до вечера не будет, а пока их нет, нам все можно!

Чаепитие подошло к концу, пустые чашки и блюдца стояли на полу. Вдруг хозяйка поднялась и с хитрым лицом убежала в комнату родителей. Девочки переглянулись: что бы это значило?

Тут Надя торжественно распахнула дверь и предстала перед подругами в боа из страусовых перьев. Тома видела такие аксессуары только в кино! На Надиной голове чуть набок красовалась широкополая шляпа. Подруга продефилировала модельной походкой, переступая через чашки, высоко поднимая колени и развернувшись на 180º.

— Кто следующий?

Через пару минут вернулась Галя, поверх джинсов и футболки натянувшая длинное вечернее платье. Девочка держала подол в руке, чтобы не наступить на него, а локтем зажимала крошечную сумочку, расшитую бисером. У Томы аж дух захватило — она и не знала, что у обычных людей, живущих рядом с ней, в соседних домах, могут быть такие вещи. Она-то думала, такое носят только звезды эстрады.

Настала и ее очередь преображаться. Тома зашла в родительскую комнату, там увидела распахнутый шкаф, в котором висела пестрая одежда. Она стала осторожно перебирать кончиками пальцами плечики дорогих нарядов, остановившись на красном. Это оказалось вязаное зимнее платье. То, что надо! Закрутив на голове платок, как полотенце после душа, и надев темные очки, она стала похожа на актрису.

Тома повторила Надин маршрут, потом перешла к шкафу со стеклянными дверцами, и, чуть спустив темные очки и глядя на свое отражение, произнесла:

— Да, я эффектная женщина.

— Ты че, Томка! Ты женщиной будешь, когда начнешь с мужиками, — понизила голос Галя, — с мужиками спать.

— Да по фигу.

Девочки переоделись и искусно замели все следы, аккуратно развесили вещи на свои места, положили на полочку аксессуары. Вернулись в детскую комнату, сели на ковер. Надя извлекла из ящика стола припрятанный «трофей».

— Смотрите, что я недавно нашла! Знаете, что это?

— Что?

— Как гадать.

Надя с хитрой ухмылкой протянула девочкам старинную тетрадку. Тома, Надя и Галя принялись рассматривать пожелтевшие листы, исписанные ровным аккуратным почерком.

Специальных гадальных карт не нашлось, но девочки не растерялись: взяли обычные, для игры в дурака. Тома вдруг неожиданно для себя проявила инициативу в этом вопросе, она раскрыла записи Надиной бабушки (а может, и прабабушки, столь древней выглядела тетрадка) и принялась тасовать колоду. Вскоре, убедившись, что карты перемешаны достаточно хорошо, стала раскладывать.

Тем временем на улице стемнело. Тома начала отсчитывать левой рукой трижды по три карты: что на сердце, что под сердцем, чем дело кончится. Вдруг из коридора раздалось громкое шипение, девочки в ужасе выбежали из комнаты и замерли, прислушиваясь, откуда идет звук. Они на цыпочках прокрались в темноту, самой смелой оказалась Надя — она дернула дверь в ванную. Оказалось, что в пустую раковину льется поток ржавой воды. Накануне отключали горячую воду, а кран закрыть забыли!

— Вот зараза, — выругалась за всех Галя.

Девочки выдохнули с облегчением и вернулась к гаданию, Тома продолжила раскладывать карты.

— Ну что там Ромка, Ромчик мой? — с нетерпением спросила Галя, потирая руки.

— Особо порадовать нечем, — уклончиво ответила Тома. Она увидела конец, развязку ситуации, возможно, даже какую-то трагедию, однако сказать не решилась: все выглядело слишком странно и запутанно.

— И что же это значит?

— Да то и значит, что та, которую любит Ромка, скоро встрянет в какую-то неудачную историю. Катастрофа какая-то, фиг знает. Только это, Галька, будешь не ты… Тут на сердце брюнетка, а ты светленькая. Вот, видишь?

— Фу, фигня какая-то, — обиделась Галя.

— Не дуйся, Галь, — вмешалась Надя, — зато катастрофа случится не у тебя! Видишь, смотри на все с оптимизмом! Не надо обижаться!

— Тебе бы все прикалываться, — буркнула Галя.

Тома собрала карты и сложила в стопку на окне, поверх бабушкиной тетрадки.

— Сеанс окончен!

— А это правда, — спросила Надя, — что после гадания людям становится плохо? И они теряют силы?

— Не знаю, мне лично хорошо становится, — равнодушно ответила Тома.

— У мамы всегда дико голова болела после карт. Поэтому она от них и избавилась. Она на Ленорман гадала.

— А что это?

— Ну, специальная колода и методика. Все сбывалось, только потом она по полдня лежала, плохо ей было, так тошно — и голова болит, и на душе погано. А потом кто-то посоветовал просто не гадать. Типа оно энергетику человека поглощает.

— Ничего оно не поглощает! — с вызовом ответила Тома. — Хочешь? Еще и тебе разложу?

Она подошла к окну и схватила колоду. «Вот странные люди: чего тут бояться?» — подумала вдруг. — «Неужели и правда так бывает, что людям становится плохо?» Тома прислушалась к себе: живот не болит, не тошнит вроде…

Надин расклад был явно позитивнее, однако ее интересовали не мальчики. Она уже не один год страдала по Ване из 10 «Б», который о ее чувствах даже не догадывался.

Как-то раз Надя сделала для Вани коробочку с сюрпризами на день рождения. Она вырезала несколько маленьких открыток, насыпала внутрь конфеты и жвачки. Там же, среди конфет, были спрятаны сувениры и подарки, наклейки с надписями «Cool» и «I love you».

Вдохнув воздуха побольше, Надя сжала губы и стремглав понеслась в чужой кабинет. Стоя в дверях, она увидела картину: Ваня сидит на парте, протянув ногу через пустой ряд, а облепившие его со всех сторон накрашенные и припудренные старшеклассницы внимательно слушают его рассказы, заглядывая ему в рот и поедая Ваню глазами. Очевидно, что каждая из красавиц хотела выделиться, показаться интереснее на фоне других. Девушки манерно откидывали волосы и неестественно хихикали. Все это скопление старшеклассниц вокруг Вани напомнило Наде зоопарк, а точнее — клетку с обезьянами.

«Бог с ними, с обезьянами, я не из тех, кто сдается!» — решила Надя и шагнула вперед.

Вдруг Ваня поднял взгляд и увидел маленькую смешную девочку с коробкой в руках.

— Ты что-то хотела?

— Да, поздравить тебя с днем рождения!

— Так мило. Спасибо тебе… — Ваня взял коробку и улыбнулся. — А знаешь, что? Давай я тебе тоже кое-что подарю. Лейла, отойди на минуточку.

Ваня отлепил от правого плеча повисшую на нем красавицу. Лейла, похоже, обиделась, но пересела за соседнюю парту. Парень достал из кармана маленькую шоколадку и протянул Наде. Та была счастлива.

— Как тебя зовут?

— Надя.

— Откуда ты?

— Из 6 «В».

— Спасибо, ты крутая. Ты очень смелая. Будем дружить, да?

— Конечно.

— Давай обнимемся?

Ваня распахнул объятия, и Надя сделала шаг ему навстречу. Ее охватило теплое облако безграничного счастья… А затем они попрощались. Ваня помахал ей вслед, и Надя ушла, сопровождаемая ненавистными взглядами разрисованных обезьян.

Ноги подкашивались, они вдруг стали ватными, висках гулко стучало. Сердце выпрыгивало, отсчитывая удары. Надя чувствовала себя окрыленной еще несколько дней, пока кто-то из пацанов в классе не ляпнул:

— А вы знаете, кто это у нас Ванина фанатка?

Прозвище «Ванина фанатка» разлетелось по школе. Ваня по-прежнему тусовался со старшеклассницами, однако с Надей он теперь здоровался на переменках, и это было приятно. Надя смирилась и с прозвищем, и с тем, что у Вани постоянно новые девушки. Они намного старше ее и одеваются красиво. Ничего удивительного, что он встречается с ними, а не с ней.

«Лучше быть „Ваниной фанаткой“, чем всю жизнь стесняться подойти к тому, кто понравился», — думала Надя.

Красивый парень навсегда остался в ее сердце, а остальных она просто не замечала. Впрочем, Надя уже и не надеялась, что Ваня в нее влюбится. Этому не бывать. Да и от одной мысли о том, что Ваня и она… ходят вместе… встречаются… да нет! Это возможно лишь в параллельной вселенной… Поэтому у карт Надя хотела спросить нечто иное: отпустят ли ее родители на гастроли в музыкальный лагерь? На зимних каникулах танцевальный коллектив отправлялся в Санкт-Петербург, но мама и папа были против. И далеко, и дорого, и опасно — только что тут опасного? Надя не понимала.

Стены Надиной комнаты пестрили фотографиями с выступлений. На них девочка с ярким макияжем и неизменной сияющей улыбкой делала потрясающие танцевальные элементы в костюмах, усыпанных блестками.

— Вижу исполнение желания. Того, что на сердце. Поедешь, Надюх… Думаю, получится, — неуверенно проговорила Тома.

— Спасибо, только что-то мне не верится… Папа ходит последнее время злой как собака. Они с мамой постоянно орут друг на друга. Им не до меня вообще. А деньги-то папины. Папа злой — денег нет.

— Зовут Олег, — вставила Галя.

— Что? — переспросили девочки в один голос.

— Денег нет, зовут Олег. Что, не слышали? — усмехнулась Галя. — Присказка такая. У меня дома так шутят… иногда.

— А, нет, не знала, — призналась Надя.

— Угу.

Вскоре выяснилось, что Саша, девушка Ромы, попала в жуткую аварию и целых полгода будет прикована к постели. Рома ходил как в воду опущенный и понурый. В школе он всем рассказывал, что Саша еще в реанимации, разговаривать ни с кем не может, потому что помимо многочисленных переломов костей у нее еще и повреждена челюсть.

— Зато она в сознании, и даже не в коме, — оптимистично заявлял он, из чего следовало, что Рома просто бодрится, он не хочет, чтобы его жалели. А на самом деле надежд на полное излечение нет.

Родители Нади нашли путь к примирению, огонь бушующих между ними страстей заметно поутих. Затем они объявили сияющей от счастья дочери, что отпускают ее в Санкт-Петербург в музыкальный лагерь. Сами мама с папой решили, что снимут домик в горах и отдохнут вдвоем, без ребенка. Надиному восторгу не было предела!

∞

После того, как Саша попала в аварию, девочки о картах словно забыли, они даже не заводили об этом разговор — вероятно, по причине того, что всем стало жутко. Прогнозы сбылись, значит, не шутки это все, не розыгрыш. А чего уж тогда гневить судьбу, вмешиваться в нее? Лучше не надо…

Как-то раз Тома и Галя наведались к Наде в гости. Разговор не клеился.

— А давайте поделаем что-нибудь такое, духов повызываем? — предложила Надя.

— Надь, может, не надо, — взмолилась Галя. — Я сейчас как только подумаю, а вдруг я была бы девушкой Ромкиной… Ну, чисто теоретически, представь такое… Мне бы, конечно, этого очень хотелось… Но если бы в аварию попала не Саша, а я? Хоть она и страшная, эта Сашка Ломова, фу… Хоть она мне никогда не нравилась, фу! Да смотреть там не на что… Все равно ужас.

— Есть судьба, — ответила Тома. — Что должно было случиться, то и случилось.

Все сошлись на том, что затею с картами надо бросить, но тяга к мистике осталась, и девочки решили перейти на воск. Вдруг позвонили в дверь, и Надя опрометью помчалась открывать.

На пороге стояла Алиса. Одноклассница тоже хотела присоединиться к их мистической компании и целых полдня упрашивала Надю разрешить ей прийти сегодня, а та, добрая душа, не устояла. Алиса обещала заглянуть на огонек после школы — только чуть позже, у нее были какие-то срочные дела.

— Алиса, привет, заходи, — радостно произнесла Надя.

— Приветик… — разуваясь, ответила она.

Алиса поставила сапоги ровно возле стеночки, повесила куртку и разгладила две темные косички, укладывая их по плечам. Аккуратная черная челка блестела, как в рекламном ролике.

— Много вас?

— Трое. Так же все, как в тот раз…

— А девочки точно не будут против?

— Конечно, все нормально, не переживай, — бормотала Надя, провожая Алису в свою комнату.

Одноклассница уселась на ковер рядом с Томой и Галей, схватила с тарелки последний бутерброд и с жадностью набросилась на него, откусив огромный кусок.

— Девочки, только я к вам ненадолго. Меня Виталик пригласил погулять.

— Мы тут не романтические сопли размазываем, а серьезными делами занимаемся. Если ты пришла поразвлекаться, то иди к своему Виталику, — отрезала Галя.

— Ну что ты, Галь! — вступилась Надя. — Хочет с нами, ну пускай же. Захочет, уйдет, у нас тут демократия. Алиса, а ты знаешь, что Тома у нас — настоящий медиум?

— Да ладно — прохладно, — лениво отозвалась из угла Тома. Она как раз сидела на кресле и листала книгу гаданий, взятую с полки. — Валяй, хозяйка! Спички давай тащи. И свечи. И таз с водой.

— Пойдем со мной, Том, в кладовке поищем.

Девочки вдвоем удалились из комнаты. Алиса доела бутерброд и радостно защебетала, оставшись с Галей наедине:

— Мы с Виталиком не встречаемся, нет-нет, ты не думай.

— А че тут думать? Мне-то какое дело? — рявкнула Галя.

— Ты не в духе, да? Или ты из-за Ромки?

— Какого еще Ромки?

— Лебединского.

— Что-то ты напридумывала, Алиса из «Страны чудес», — Галя отвернулась к окну. — Придумала не то.

Глядя в замерзшее стекло, Галя подкатила глаза и скорчила рожу. Алиса и впрямь чудаковатая на всю голову, ей бы все пацанов обсуждать! А с чего им обсуждать пацанов, если они не подруги? Одно дело, Надя и Тома, а эта Алиса — просто посторонний человек.

В свой внутренний мир Галя абы кого не пускала. Для того, чтобы ее сердце открылось, сама личность должна была ей импонировать — или внезапно расположить к себе какой-то деталью. Например, девочка легко сближалась с людьми, если те могли удачно пошутить. Или если они сходились в каком-то вопросе, или… чтобы от человека исходил приятный запах.

До сегодняшнего дня Алиса никак не проявила себя с негативной стороны, и Гале придраться было не к чему. Но принять ее за свою она тоже не могла, не хватало секретного ингредиента.

В отношениях, которые длятся годами, можно долго ждать появления того самого секретного ингредиента, и в какой-то момент действительно произойдет сближение. А можно прождать напрасно лет десять, и так и не сойтись по-настоящему. Это пустые знакомства, поверхностные: как только пути расходятся — тут же забываешь человека, причем без всякого сожаления.

Алиса стала внезапно раздражать Галю, сначала своим присутствием, а потом — своими глупыми вопросами и желанием влезть в душу.

— Да ладно тебе, все знают, что Ромка тебе всегда нравился.

— Ну, мне еще Бред Питт нравился, и что? Расстраиваться из-за этого?

Галя смотрела, как по тротуару плетутся люди, медленно и осторожно обходят лужи, боясь поскользнуться. Вдруг на нее накатила такая тоска и безысходность, что отчаянно захотелось плакать, сжать зубы и скрючиться в дальнем углу… Но она была не из тех, кто показывает всем свои истинные чувства. Галя привычно задержала дыхание, пытаясь остановить гигантский шерстяной клубок, застрявший в самой середине горла. Слезы, пролитые публично — признак слабости.

В Галиной семье не принято было показывать, что злишься, нельзя было расстраиваться на людях, тем более, при посторонних. Галя этот урок усвоила уже давно, поэтому по старинке просто глубоко вдохнула и подавила в себе обращенную к самой себе жалость.

Жаловаться тоже было запрещено, равно как и публично страдать, поэтому Галя тайком называла всех плачущих в школе детей «истеричками»: всех без разбора. И смотрела на них свысока.

— Нет, ну что ты… Ну правда, — затараторила Алиса, — не хочешь, не будем про Рому…

— Надо таз с водой налить, — пробурчала Галя и вышла из комнаты, оглушительно хлопнув дверью.

— Спаси-и-и-и-бо, девочки, что бросили меня одну с этой припадочной, — протянула Галя, открывая дверь кладовки и закатывая глаза кверху.

— Эй, ну ты чего, Галь? — спросила Надя. — Что ты на нее взъелась?

— Не нравится она мне, и все. Спасите меня. Что помочь? Может, давай это вот подержу, — предложила Галя, увидев, как Надя прислоняет табуретку к стене, затем ставит сверху вторую и лезет на опасную конструкцию.

— Сейчас. Достану запасы. «Н.З.», как говорит мама. «Н.З.» — это неприкосновенный запас.

Надя спустилась с огромным тазом в руке.

— Какое ж это «Н.З.»? Это таз.

— А у нас там этих тазов наверху знаешь, сколько…

Девочки вернулись в Надину комнату со свечами, тазиком и ведром. Влили воду в таз, зажгли свечи, стали плавить воск в ложке и выливать по очереди в воду.

— Ну, что Томка, отгадывай все наши вселенские тайны! — воскликнула Надя, потирая руки.

— А что сразу я?

— Ты же наш медиум, вот и разгадывай.

— Дай хоть книжку. Я откуда такие вещи знаю? Девочки, вы такие отпадные, я с вас не могу. Я же тоже все это делаю в первый раз, как и вы, вообще-то!

Надя протянула подруге старую книгу.

Тома углубилась в чтение, а подруги замерли в ожидании. Затем она принялась рассматривать содержимое таза, плавающее в воде: далеко не все формы напоминали хоть что-то мало-мальски знакомое, и девочка с трудом продвигалась в вопросе толкования символов. Между страницами книги лежали газетные вырезки о гадании на воске:

Крест — тяжёлая болезнь или много неприятностей.

Лестница — обстоятельства вашей жизни меняются в лучшую сторону, возможно повышение по служебной лестнице.

Лодка — может означать краткосрочную поездку либо символизировать то, что вас вовремя выручат из беды.

«Так, так, так. Есть ли тут у кого-то что-то подобное?» — думала Тома, всматриваясь еще внимательнее.

В Надиной восковой лужице явно прослеживалось очертание поднимающихся ступенек. В Галиной Тома увидела нечто, напоминающее букет цветов. У нее самой было что-то, похожее на лодку.

— Букет цветов — судьбоносное событие! — сообщила Тома, широко улыбаясь.

Однако, увидев восковую фигурку Алисы, Тома почувствовала, как внутри все холодеет от ужаса.

Между тем все фигуры перемещались по водной глади автономно, не пересекаясь друг с другом. По траектории, описывающей круг, плавал маленький гроб. Не зная, что сказать, Тома уткнулась в книгу и зашуршала газетными вырезками. Долго перебирала их, перекладывая с места на место — ничего не нашла, кроме того, что гроб — это дурной знак.

— Похоже на книгу, — пробормотала Тома, не глядя на Алису. — Тяга к знаниям, наверное, проснется. Или будешь много учиться, или что-то читать увлеченно…

— Ой, а мне папа как раз подарил Майн Рида, — радостно сообщила она.

— Надя, у тебя успех или достижения. Галя, у тебя букет, видимо, не за горами много внимания от поклонников… А у меня, как тут в газете пишут, кто-то меня выручит из беды. Ну, как-то так!.. Поразвлекались — и хватит.

Тома сгребла в охапку все отливки и вышла из комнаты. Выбросив «вещдоки» в мусорное ведро, она чуть успокоилась, отдышалась и пришла обратно к девочкам.

— Может, чаю? — спросила Надя.

— Вы пейте чай, а я пойду, — ответила Алиса, — спасибо за гадание, очень интересно! Мне бежать надо…

За чаем и беседой пролетел весь остаток вечера. До прихода Надиных родителей девочки успели прибраться в комнате, водрузили таз обратно на верхнюю полку в кладовке. Во избежание расспросов смели хлебные крошки с ковра и разошлись по домам.

Глава 4

Через неделю школу потрясло страшное известие: Алиса пропала. Просто исчезла с лица земли в субботу вечером. Все выходные ее искали, родители подали заявление в полицию, начались обзвоны больниц и моргов.

Виталик, лучший друг Алисы, сообщил, что накануне исчезновения они болтали по телефону, настроение у нее было хорошее; она не жаловалась ни на какие проблемы, не переживала из-за оценок. В целом, в ее жизни было все спокойно…

Окоченевший труп нашли через десять дней, он лежал в камышах у речки, присыпанный снегом. Тело Алисы выглядело так, как будто она просто замерзла. Ни следов от ударов, ни царапин, ни ссадин, ни единого повреждения на теле.

После обнаружения тела по школе прокатилась волна паники. Дети сбились в кучки, учителя нервно бегали по коридорам.

Вечером девочки привычной компанией собрались у Нади. Тома и Галя пришли сразу после школы, они пригласили и Виталика. Подруги не хотели оставлять его одного…

Виталик явился незамедлительно. Он вел себя так, словно находился под кайфом: то хихикал, то рожи строил, то смотрел куда-то в пустоту перед собой. Потом вдруг сел, уткнувшись в одну точку с остекленевшими глазами.

Тома забилась в угол в кресле, обхватила колени руками и наблюдала за всем происходящим издалека.

— Зря я ей тогда нагрубила… — уныло пробормотала Галя, ковыряя носком узор на ковре.

— Ты не виновата, ну что ты… Не надо отчаиваться, — успокаивала ее Надя, она поглаживала Галины плечи и как-то натянуто улыбалась.

— Такая ужасная трагедия, — не унималась Галя.

Виталик молча смотрел на своих одноклассниц. Он никогда не видел Надю грустной: вечный миротворец, человек-позитив, она смеялась в лицо любым трудностям и старалась во всем увидеть что-то хорошее, но сейчас такое поведение раздражало.

Когда заговорили об Алисе, на глазах Виталика выступили слезы. Он тут же смахнул их рукавом: мужики не плачут. Но плакать все равно хотелось.

— Ты поплачь, это нормально, — произнесла Тома. — У нас у всех горе.

— Вы не понимаете. Я ей так и не сказал… Не успел. Думаю, что она догадывалась… Я ей не успел сказать, что я ее люблю.

— Да уж, — тихо произнесла Тома из своего укрытия: она загородилась подушкой и накрылась пледом.

— Эй, ты чего?

— Тошнит. Холодно, — ответила она.

— Я хотел ей предложить, — продолжил Виталик, — чтобы она стала со мной встречаться.

— А это не могло быть самоубийство? — вдруг спросила Галя.

— Какое самоубийство, — обреченно произнес он. — Самой себя в речке утопить в ноябре? В одежде? Да и к тому же у нее все было хорошо…

— Бедные ее родители, — добавила Галя.

— Вы знаете, что? Я, наверное, пойду, — Виталик поднялся и, не прощаясь, вышел в коридор.

Мальчик натянул шапку, куртку и намотал на шею шарф, потом так же, без единого звука, покинул квартиру. Подруги остались в комнате у Нади, никто не бросился за ушедшим гостем, никто не стал его догонять, и правильно: он бы не позволил увязаться вслед.

На улице стояла температура около нуля, мокрый снег крупными хлопьями опускался Виталику прямо на лоб, щеки и нос. И чувствовалось в этом безмолвном падении снега что-то правдивое, горькое — и отчаянное. Ботинки мальчика утопали в грязи, хлюпая и раздавливая только что упавшие на землю белые комочки, будто вырванные из большого крупного тела снеговика, живущего где-то на небе, и потерявшие опору. Погруженный в себя и не замечающий ничего вокруг, Виталик дошел до дома.

Войдя в квартиру, мальчик замкнул дверь на ключ и огляделся по сторонам: судя по обуви, дома сейчас не было никого, и он воспринял это как свою маленькую удачу. Виталик повесил верхнюю одежду в шкаф и щелкнул выключателем. Темнота внезапно обрушилась на него. Нет, она вовсе не пугала его, напротив, помогала скрыть то, что он больше всего на свете боялся показать окружающим — свою слабость.

Мальчик прошелся по пустым комнатам и еще раз убедился, что он в доме один, лег на ковер прямо посреди зала и заплакал. Сначала тихо, а потом громко и отчаянно. Он катался по полу и орал, бил кулаками об пол, потом протяжно и долго рыдал, сотрясая воздух и спрашивая кого-то там наверху: «Почему?»

∞

На следующий день Виталик почувствовал себя чуть лучше, но в школу так и не пошел. Он попросил маму остаться дома, и та разрешила. Да и не смог бы он учиться и ни о чем таком не думать… Он смотрел бы каждую секунду на пустой стул, где раньше сидела Алиса.

Он представил половину парты, где раньше лежали Алисины тетради и учебники, совершенно пустой, и ему стало невыносимо больно и тоскливо. Однако надо крепиться: теперь так будет всегда. Глядя на пустое место за партой, он будет вспоминать живого человека, который сейчас мертв и зарыт в землю. И сесть на ее место он никому не позволит…

Виталик провел день за компьютером, играя в игры и совершенно бессмысленно нажимая кнопки на клавиатуре. Ближе к вечеру раздался телефонный звонок, это был Даня, одноклассник и друг.

— Че в школу не пришел?

— Голова болела.

— А.

— Как там в школе?

— Ну так… У нас сегодня была минута молчания. Все встали и молчали в память об Алисе. Учительница произнесла речь, а Шестакова заплакала, прям истерика, и ее до пятого урока не могли успокоить. Ее потом родители забрали. Прямо с физры.

— Слышь че? Продиктуй домашку, — спохватился Виталик. — А то меня мама убьет.

— Щас…

Виталик слушал друга вполуха и таращился в окно. Как только Даня отключился, он швырнул дневник на кровать и перевернул стоящие у лампы песочные часы. Разноцветные крошечные кристаллы посыпались тонкой струйкой вниз, образуя небольшую горку — такую нарядную, искрящуюся и красивую. Горка уплотнялась, обрастала новыми радужными песчинками. Этот подарок Алиса вручила ему почти год назад, в канун зимних каникул.

— Чтобы дома вертел, вот так, — Алиса высунула язык и покрутила головой из стороны в сторону, — и меня вспоминал, пока каникулы будут, — с улыбкой добавила она.

Черные косички рисовали петли в воздухе, туда-сюда, вверх-вниз, отчего Алиса смахивала на мультяшную обезьянку.

— Так мы что, больше не увидимся?

— Меня увозят в деревню… На две недели. На все каникулы.

— Жалко…

В тот день Алиса впервые поцеловала Виталика. Порывисто чмокнула и умчалась бегом по коридору. Виталик так и стоял растерянный, глядя ей вслед, потирая ладонью щеку: что это было?

Мальчик открыл учебник по алгебре и попытался что-то решить, но так ничего и не понял. В итоге захлопнул книгу и снова сел за компьютер. Лишь вечером к нему неожиданно заглянула гостья.

— Виталь, к тебе пришли! — мама распахнула дверь в детскую. — Встречай!

— Кто?

— Одноклассница твоя.

— Угу.

Глава 5

Тома вошла в комнату, села напротив Виталика и замолчала. Начиная с момента исчезновения Алисы она чувствовала непрерывную тошноту. Скорее всего, ей так нехорошо было на нервной почве — руки тряслись от волнения, а может, от холода. Она вообще плохо соображала, зачем она здесь, для чего пришла?

Пришла, наверное, потому, что после смерти Алисы не могла избавиться от дикого страха, а еще от чувства вины. Вдруг она должна была сказать Алисе, что увидела гроб? А что, если бы она предупредила ее? Вдруг бы тогда ничего не случилось?

Виталик принес из кухни две кружки с мятным чаем, поставил их на стол, одну — перед гостьей, а другую — перед собой, и посмотрел в окно.

— Ты как вообще? — поинтересовалась Тома, обхватив горячую кружку.

Виталик громко отхлебнул, поморщившись.

— Не очень.

— Оно и видно.

— Угу.

— Вспоминаешь ее?

— Угу. Я вчера орал и плакал. Пока никто не видел, — вдруг неожиданно для себя выпалил Виталик.

Он сам не знал, с чем связан приступ такой откровенности. К Томе он всегда неплохо относился, но они не дружили. Просто здоровались — пожалуй, и все. Их связывало одно совместное торжество… и смерть Алисы.

Как-то раз классный руководитель придумал поздравительную лотерею на 23 Февраля и 8 Марта: мальчики тянули из мешка имена девочек, а девочки — имена мальчиков. Таким образом, детей, лишенных подарков, в классе не должно было остаться.

— И никому не будет обидно, — пояснила учительница.

Действительно, Виталик вспомнил, что в прошлом году праздник не удался: у кого-то было по несколько подарков, а у кого-то — ни одного. Несправедливо!

Тома вытащила как раз имя Виталика. Она подарила ему синий пенал и блокнот — вот и все их отношения за шесть лет совместной учебы.

— Часто виделись с Алисой? — спросила Тома.

— Мы проводили много времени вместе… Старались ходить куда-то после школы, гулять, ну… — грустно произнес Виталик, — гуляли, сколько могли. Но мне всегда ее не хватало, даже когда она только вот-вот уходила домой, я тут же начинал по ней скучать, она была такая веселая. Классно шутила, щекотала меня, приносила вкусняшки всякие из дома, печеньки.

После Виталик «завис», уставившись на свои колени. Он странно наклонил голову вбок, отчего стал похож на сломанную пластмассовую куклу. Тома не хотела нарушать тишину и пила чай, нервно ерзая на стуле. Прошло минут десять.

— Ну, я пойду? — не в силах выносить затянувшееся молчание, проговорила она.

— Угу. А… это… ты зачем пришла?

— Сама не знаю. Нехорошо прямо как-то. Аж тошно.

— Ну, давай, пока…

— Пока.

Выйдя в подъезд, Тома почувствовала, как застучали в ушах сотни тысяч гигантских молотков, и вдруг вспотели ладони. Домой идти не хотелось: как только она представила тоскливую гримасу матери и свирепое лицо отца, ноги сами понесли ее прочь. Так, в бесцельном блуждании прошло минут десять, пока Тома с удивлением не обнаружила, что завернула в знакомую арку между двумя обветшалыми кирпичными высотками. Вскоре она постучала в коричневую дверь квартиры, ставшей для нее почти родной.

Надя открыла тут же, из-за ее спины, из самых глубин полуосвещенного коридора выглядывала чья-то светлая макушка — разумеется, Галина.

— Мы тут кофе «3 в 1» пьем, — серьезно сообщила Надя, — будешь?

— Угу.

Пить кофе — это так по-взрослому! Тома видела его только по праздникам. Родители пили кофе сами, объяснив, что детям такое нельзя. А у Нади откуда взялась запрещенка?

— Ну как — откуда? Вскрыла мамину заначку, — с гордостью сообщила хозяйка квартиры. — Еще одно «Н. З.».

— Надь, они же тебя убьют!

— Не, ничего, там еще есть, я чуть взяла, они не заметят.

Тома поставила ботинки на обувную полку из железных прутиков, отчего тающий снег мог свободно капать на поддон, оставляя подошву чистой. Затем аккуратно повесила куртку на крючок поверх Галиного пуховика. Посмотрела на свои носки — насквозь промокли, что поделать! — и тихонько прошла в зал.

В зале на ковре шло совещание. Тут же, прямо на полу, стояла корзина с сухариками, печеньями и две чашки. Надя зашла в комнату, неся третью, и присела рядом, опершись спиной о подлокотник дивана.

Тома подобрала под себя мокрые ноги, чтобы подруги не увидели ее носки и не сделали ей замечание — она и так прекрасно знала, что обувь у нее течет. Когда ей в последний раз покупали обувь, Тома попросту забыла — обычно она донашивала то, что отдают добрые люди.

Соседка Марфа Кеворковна приносила сумки вещей, оставшихся от выросших племянников. Своих детей у пожилой женщины не было, но в доме ее, который поистине олицетворял выражение «полная чаша», всегда раздавались звуки детских голосов. Многочисленные родственники гостили у нее постоянно, а больше всего Марфу Кеворковну обожали малыши. Эта уютная, вкусно пахнущая пирожками квартира, переполненная детьми, стала для Томы островком надежды на несбыточное счастье.

Однажды маленькая Тома зашла к Марфе Кеворковне по ее просьбе (как обычно, что-то забрать) и застыла на месте как вкопанная. В хрустальной вазочке посреди стола лежали апельсины. Ведь это был не праздник, не День рождения, не Новый год! Откуда у них в доме марокканские апельсины? А то, что они марокканские, маленькая Тома знала наверняка: такое название было написано в гастрономе. Попробовать апельсин было ее заветной мечтой.

Каждый раз, когда маленькая Тома залезала в кресло у себя дома, свернувшись в калач, и из ее колготок торчали голые коленки, она представляла, что ее коленки — и есть те самые марокканские апельсины.

— Хочешь? Возьми, попробуй, — перехватив ее взгляд, произнесла Марфа Кеворковна, пододвигая вазу девочке.

Маленькая Тома застеснялась, она опустила глаза и отрицательно помотала головой. Проблема заключалась в том, что она никогда не пробовала апельсин и не знала, как его правильно есть! А вдруг она будет выглядеть глупо, и Марфа Кеворковна над ней посмеется? Воспоминания яркой вспышкой пронеслись в голове и тут же ускользнули в распахнутую форточку.

После соседской квартиры самым любимым местом на свете было Надино жилище. Во-первых, потому что родителей Нади почти никогда не было дома, и детям была предоставлена полная свобода, а все, что от них требовалось — вовремя прибраться. А во-вторых, потому что всюду, кругом, в вазочках, конфетницах и коробочках у Нади дома хранились угощения. Тома затруднялась сказать, когда в последний раз она ела обычное магазинное печенье…

Девочка осторожно протянула руку к вазочке и откусила кусочек, и во рту разлилась сладость, давно забытая… Она потянулась за вторым печеньем, потом за третьим.

«Главное — вовремя остановиться, не съесть все, оставить подругам», — опомнилась она.

Мама учила ее вести себя культурно за столом. Не жадничать. Не забирать последний кусок, не предложив его другим людям. Не брать самый красивый кусок — это неприлично. Не обгонять всех по скорости в еде и не отставать.

Правил было много. Их запомнить было сложно, но приходилось слушать маму и следовать им беспрекословно. Тарелку с супом нужно было наклонять от себя, а не к себе. Дети в школьной столовой ели неправильно! Тома все это видела, и ей было даже стыдно за них.

— Бескультурные, — говорила мама.

В силу того, что семья испытывала материальные трудности, и баловать ребенка было нечем, маленькая Тома охотно сопровождала маму, когда та направлялась к кому-то в гости. Это хоть и случалось крайне редко, но сулило свои радости: там обязательно чем-то угостят, хоть леденцом, хоть пряником, а если очень сильно повезет, то и домашней выпечкой с чаем или бутербродом с вареньем.

Тем временем совещание шло полным ходом. Оказывается, фигурку гроба видели все: и Надя, которая не решилась сказать об этом вслух, и Галя, которая в тот день мечтала, чтобы Алиса с ее расспросами исчезла с лица Земли, и взъерошенная, перепуганная до смерти Тома.

— Я думала, только мне это почудилось, — выдавила Галя. — Но я решила, что это бред.

— Как видишь, не только тебе, — задумчиво произнесла Надя.

— Больше никаких карт. И никаких гаданий, — сказала Тома, — я пас.

— Ни за что на свете! — в один голос ответили подруги.

Был ли гроб предвестником смерти одноклассницы или символом, предупреждающим о том, что дети влезли в совсем не детские дела, неизвестно. Несмотря на усиленные поиски оперативной службы, убийца Алисы так и не был найден, а в версию о том, что это был несчастный случай, подруги не верили.

— Если есть на свете злой рок, то именно он определил судьбу Алисы, — рассказывала учительница на классном часе. — Несчастный случай может повлечь самые трагические последствия. Поэтому мы с вами сегодня поговорим про технику безопасности…

Зачем учительница сказала, что это несчастный случай? Для того, чтобы отвести подозрения от кого-то? Или для того, чтобы прекратились, наконец, приступы паники? Тома часто размышляла об этом перед сном, укутавшись в одеяло и накрывшись им с головой. По ночам было страшно.

Родители одноклассников буквально с ума посходили, никому не разрешали гулять даже днем, а подругам это было только на руку: они все чаще встречались у Нади дома.

Однако тот факт, что фигурку гроба видели все, никак не мог успокоить Тому и избавить ее от мучительного чувства вины. Ей казалось, что это она во всем виновата: она плохая, гадкая и ужасная. Она должна была предупредить Алису, а значит, существовал один шанс из миллиона спасти ей жизнь… Могла, но ничего не сделала!

Тома постоянно вспоминала грустное лицо Виталика, бледное, как полотно. Как же ей хотелось попросить у него прощения! Если бы только у него одного было такое лицо… У Томы перед глазами постоянно всплывала картина плачущей Алисиной мамы. Тогда, на похоронах, она рвалась признаться во всем, но сдержалась в последнюю секунду: зачем? Это ни к чему. Алису не вернешь.

Яркий оживший кадр прокручивался в голове снова и снова: тело Алисы усыпано алыми цветами с головы до пят, гроб погружают в землю, закапывают, ставят деревянный крест, кладут венки… а ее мама кричит во весь голос. Одноклассники в черных одеждах, унылые и понурые — на заднем плане. Перетаптывается с ноги на ногу учительница, что-то бурча себе под нос, и в воздухе кружат мелкие белые снежинки…

Глава 6

Первые попытки выйти на связь с потусторонним миром свидетельствовали о том, что Тома, даже будучи ребенком, способна предвидеть будущее. Однако стоило пророчествам сбыться, интерес ко всему загадочному и мистическому затмил страх.

Много лет девочка хранила секрет о том, что обладает сверхспособностями: она не хотела их проявлений в обычной жизни, она их боялась. Тома усиленно делала вид, что не замечает намеков и подсказок, которые посылает ей судьба, закрывала интересные статьи и книги, убирая их с глаз долой. Переключала канал, как только видела там мистические фильмы, телешоу, передачи.

Вдобавок ко всему девочку преследовали страхи — откуда они брались, она не знала. Но ей казалось, если она войдет в контакт с чем-то потусторонним, то обязательно испортит свою судьбу и останется несчастной.

Проявления «темной стороны» она видела ежедневно и повсюду, как и проявления стороны светлой. Сначала изменения коснулись родителей: например, пока отец еще был жив, Тома видела, как его затягивает пугающая чернота в какое-то вязкое болото. Болото обрастало бесформенной массой вокруг его тела, уголки губ у отца опустились вниз, и брови как-то стали тяжело нависать над глазами, делая лицо более мрачным и жестоким. Он, не переставая, пил водку, ссылаясь на то, что «устал», «его достали», «все вокруг задолбали», «все уроды». Уродами он называл дочь, жену и своего начальника.

Мама тоже примкнула к «темным силам» — болезнь ее души имела густой серый оттенок, заполонивший ее внутреннее пространство тела, начиная с горла и спускаясь вниз до самого живота. Из больницы мама всегда возвращалась чуть светлее, серый туман немного выветривался, но потом накапливался вновь, обретая прежнюю плотность. Маленькая Тома видела этот мутный серый цвет у мамы в груди, но молчала. Так же, как и о черном болоте, поглощающем отца.

По многу раз в день девочка видела странные существа в углах комнат, напоминающие зайчиков. Они беззвучно двигались и иногда прыгали то тут, то там. «Зайчики» ее пугали, они могли появиться где угодно: и в транспорте, и в подъезде, и в школе, только как будто были сотканы из плотного тумана, тронешь рукой то место — а там ничего и нет. Как только они являлись, девочка начинала читать молитвы. В ту же секунду «зайчики» исчезали.

То, что они недобрые, маленькая Тома поняла сразу: иначе от молитвы бы они не исчезали. Сама мысль о том, что в комнате присутствует что-то паранормальное, вводила ребенка в самый настоящий ужас. От этого руки и ноги леденели, становилось трудно дышать, все в груди сжималось как под давлением тонны кирпичей.

Обо всем этом тоже приходилось молчать, так как в глубине души девочка знала, ее никто не поймет и не воспримет ее переживаний всерьез. Мама бы сказала: «Ничего там нет, тебе просто показалось».

На сочувствие со стороны отца тем более нельзя было рассчитывать. Самое лучшее, что бы он мог сделать, так это просто ее высмеять. Просьба о помощи, причем любая, вызывала у отца приступы гнева, и если бы маленькая Тома рассказала о том, что ей страшно, он воспринял бы это как еще один повод поиздеваться.

Таких поводов и искать было не нужно, они сами шли к нему в руки. Жене и дочери достаточно было просто существовать на этой планете — одним своим присутствием они вызывали у него вспышки гнева.

Отец мог прицепиться к тому, что дочь не так сидит, не так смотрит, и начинал унижать ее и избивать.

Однажды мама приготовила ужин и сказала маленькой Томе:

— Зови папу.

Девочка зашла в комнату к отцу и произнесла:

— Папа, иди есть.

Он вдруг разорался.

— Ты как с отцом разговариваешь? Кто тебя учил так со взрослыми обращаться? Надо было сказать: «Приглашаем тебя к столу». Тупица!

Отец ударил девочку, она отлетела к стенке и сжалась в комок. А сам он прошел на кухню, с грохотом выдвинул стул, царственно сел на него и начал тут же поучать жену:

— Кого ты ее воспитываешь? Ты посмотри, как она с отцом разговаривает!

Мама молчала, а маленькая Тома плакала в другой комнате.

— А ну иди сюда! — взревел отец.

Страшнее всего было осознавать то, что он не пьян, а значит, приступы гнева нельзя объяснить алкоголем: он просто их с мамой так сильно ненавидит… Маленькая Тома вернулась на кухню с лицом, покрытым пятнами, и красными от слез глазами. Отец злобно посмотрел на нее, а мама сделала вид, что ничего не замечает.

— Садись, вот твоя тарелка, — мама придвинула ей ее еду. — Ешь.

Маленькая Тома села за стол, а внутри нее вскипала ненависть. Она не могла смотреть ни на отца, ни на мать. Пальцы, держащие вилку, сжимались и разжимались от бессилия и ужаса. Отец продолжал орать на мать; мать вела себя, как ни в чем не бывало — она невозмутимо жевала свой плов.

Маленькая Тома отгородила себя от родителей невидимой стеклянной стеной, которая отсекла и заглушила крики и шум. Она оставила там все свои чувства — боль, обиду, гнев, несправедливость. А затем переключилась на действия: если ты действуешь и ничего не чувствуешь, ты обязательно выживешь.

Девочка понимала, что встать и оставить еду нетронутой ей не позволят, отец может ударить еще. Она съела плов, который по вкусу напоминал сухой наполнитель для кошачьего туалета — Тома не чувствовала ни запаха, ни вкуса.

Ее тело существовало отдельной жизнью, просто присутствовало за столом как муляж, имитировало какие-то действия, которые положено выполнять ребенку за ужином: брать вилку, пережевывать пищу, вытирать рот салфеткой. А сознание отлетело куда-то далеко-далеко, на край земли, и блуждало по пустынным улицам незнакомого города.

В том дивном сказочном месте взору открылись длинные-предлинные тротуары, выложенные аккуратными ровными рядами красивых камушков. Там росло множество деревьев, и в воздухе пахло сыростью и прохладой. Несколько грустных плакучих ив опускали вниз, к воде, свои ветви. Рядом красовались клены и березы с желто-оранжевыми листьями, осенние деревья чередовались друг с другом, создавая гармоничную картину.

Вода казалась настолько синей и гладкой, что хотелось обмакнуть в нее кисть, как в гуашь, и рисовать, рисовать… От этой красоты захватывало дух! В небе летали белые птицы и жалобно кричали, распахивая широкие крылья и паря над землей. Затем они клювом вылавливали мелких рыбешек и поднимались ввысь.

Спустя много лет, став взрослой, переехав в другой город и прожив там не один год, Тамара поняла: то место, в которое она улетала в своих видениях, существует на самом деле. Это место называется Таганрог — маленький южный город с красивой набережной, где осенью желтеют листья на деревьях, а возле моря летают чайки…

В тот день, когда маленькую Тому в очередной раз ударил отец, а мама сидела рядом, наблюдала и бездействовала, у нее в душе что-то надломилось. Так дерево падает с хрустом. Девочка теперь точно знала, что мир не будет прежним, она утвердилась в этом ощущении прочно и окончательно, и ничто не могло ее разубедить.

Родители молча уничтожали содержимое своих тарелок, сверля глазами друг друга. Это выглядело так отвратно, что хотелось все это прекратить — разбить посуду, перевернуть стол, растоптать осколки и весь мусор, лишь бы не притворяться, что все нормально…

Быстро закончив есть, маленькая Тома встала из-за стола. Она вымыла тарелку, сказала: «Спасибо», — без этого ей живой было не выбраться из кухни. Хотя никакой благодарности она не испытывала — только ненависть.

Девочка поставила посуду в шкаф и поспешила в детскую, слава богу, отец ее не останавливал. Через несколько минут раздался оглушительный грохот: кажется, он ударил кулаком по столу. Тарелки попадали вниз, звеня и крошась на осколки.

«Хорошо, что хоть маму не бьет», — подумала маленькая Тома и продолжила делать уроки.

Внутри нее кипела раскаленная лава, но она научилась жить с ней, собирая ее всю без остатка в тугой жаропрочный контейнер, плотно закрывая его и пряча от людей. Девочка мастерски сохраняла невозмутимый вид, и с каждым днем она все больше поражалась своему спокойствию. Видимо, она интуитивно взяла за основу такое правило, что только холодный рассудок сохранит ей жизнь, и если она начнет впадать в панику, как мама, начнет вредить себе, то будет только хуже. К тому же, отец обрадуется, увидев ее страх, ведь именно этого он и добивается!

Маленькая Тома верила, что пока она не поддается панике и ужасу, у нее все под контролем, а значит, она выживет. Рано или поздно она найдет способ со всем этим справиться. Правда, чем больше маленькая Тома гордилась собой — тем, что не показывает свои истинные чувства, тем, что почти не плачет и никак не реагирует на издевательства — тем больше мистических и пугающих явлений преследовало ее.

Регулярно ей снились ночные кошмары, в которых она убивала людей. Днем в комнате мерещились «зайчики». В такие минуты ей становилось жутко. Вдруг она сама — такая же, как мама, и ей по наследству передалась ее болезнь?… Ну уж нет, лучше скрывать все, что тревожит! Лучше ходить в школу, дружить с Галей и Надей, бегать к ним в гости, болтать о всякой ерунде и делать вид, что все нормально, чем признаться во всем и вслед за мамой загреметь в психушку.

Вскоре «зайчики» исчезли, зато вслед за ними появилось кое-что посерьезнее. Теперь маленькую Тому что-то душило во сне, как будто давило на ее тело сверху гигантским камнем. На девочку накатывал дикий парализующий страх, вскакивая на кровати и задыхаясь, маленькая Тома крутила головой из стороны в сторону, но вокруг не было никого. Только время на видеомагнитофоне светилось зелеными цифрами.

В эти минуты маленькая Тома включала торшер, доставала из-под подушки Библию и читала шепотом: чтобы вся нечистая сила сгинула. То, что темные силы боятся молитв и не любят Библию, она усвоила уже давно. Главное — читать вслух, и тогда они не вернутся.

Часть 2. Юность

Глава 1

Когда Тамаре исполнилось шестнадцать, новенький симпатичный одноклассник стал проявлять к ней знаки внимания. Первые отношения носили легкий характер, не было в них ни душевных ран, ни драм, ни боли, однако затянувшийся конфетно-букетный период резко оборвался, и все зашло слишком далеко, как только парень с девушкой оказались наедине после выпускного бала.

Юноша приятной наружности и невысокого роста сразу понравился Тамаре — с самого первого дня, как он перевелся в их десятый «В». Причина для экстренного перевода заключалась в том, что Андрею нужно было поступать в училище, а в училище брали из спецкласса без подготовки.

Андрей напоминал Тамаре ее любимого актера, Джонни Деппа, у него были такие же темные волосы и такой же прямой нос. С каждым днем этот спокойный, уравновешенный парень все больше импонировал ей: он никогда не выступал в роли зачинщика драк, мог разрешить школьные конфликты мирным путем, Тамара восхищалась его характером. Но что это было за чувство? Влюбленность, симпатия? А может, просто уважение? А может, первая любовь? Она не знала.

Девушка совершенно не понимала Надю: после того, как ее прекрасный принц Ваня был забыт, у подруги вспыхнула новая любовь. Теперь у Нади трепетали в животе бабочки и потели ладошки при виде Леши из параллельного класса. Надя могла по полдня рассказывать только о нем… Все это казалось таким странным! Она не понимала Галю, которая все так же втайне сохла по Ромке. Галя сохранила верность своему чувству несмотря ни на что: девушку Ромы, Сашу, после аварии выписали из больницы, и он продолжил с ней встречаться. И они ни разу не расставались с шестого класса по десятый, и на выпускной собирались пойти вместе. Но Галя все так же преданно и безнадежно любила Рому. Тамара втайне называла такие чувства «собачьей любовью», но никогда бы не призналась в этом, чтобы не обидеть Галю. А ведь она, бедолага, даже исписала всю тетрадь его именем, помещая в каждую клеточку слово «Рома» микроскопическими буквами. Словом, таких порывов у Тамары не возникало, ей просто нравился Андрей, и все.

К тому же, новенький красиво ухаживал за ней — приносил букеты, открытки, дарил диски с ее любимыми песнями. От такого теплого и приятного отношения сердце девушки начало таять.

На выпускном вечере они с Андреем танцевали под медленные романтические мелодии, держались за руки, тихонько бегали покурить в туалет, чтоб никто не видел, и ни на секунду не разлучались. Почуяв, что в воздухе запахло свободой, выпускники даже не притронулись к закускам и горячим блюдам. Их манила так называемая взрослая жизнь и отсутствие контроля — учителя сидели через стенку в отдельном зале.

Вскоре праздник подошел к концу, столы, которые прежде ломились от угощений, а сейчас напоминали ледовое побоище, разобрали официанты, и свет был погашен. Музыка стихла, салюты отгремели, отчего на душе у Тамары разлилась грусть, приправленная ароматом авантюризма. Сердце девушки замерло в предвкушении чего-то волнующего и прекрасного, и поэтому, когда Андрей пригласил ее пройтись, она охотно согласилась. Парень провожал ее домой, обнимая за талию. Теплым июньским вечером было слышно, как стучат высоченные каблуки, Тамара слегка пошатывалась — и не удивительно, ведь она надела их впервые.

От запаха цветущих каштанов кружилась голова, а может, виной всему был их первый поцелуй, такой загадочный и пьянящий? Домой возвращаться совершенно не хотелось, и Андрей предложил пойти к нему.

Спустя несколько минут все произошло, причем так быстро, что Тамара даже охнуть не успела. Красивое вечернее платье отлетело в сторону, длинные черные волосы растрепались по подушкам. Тамара удивилась, до чего же отличаются ожидания и реальность: вместо предполагаемого бурного танца любви случилась какая-то нелепица. Иначе и не назовешь!

После выпускного бала и всего, что произошло вслед за ним, отношения, разумеется, должны были как-то измениться. Андрей воспылал к Тамаре такими сильными чувствами, что теперь не давал ей прохода. Мало того, что ему все время хотелось видеть ее и слышать, и он каждый час ей звонил — теперь он встречал ее с остановки и провожал до дома. Причем Тамара его об этом даже не просила!

В какой-то момент она поняла, что ничего не чувствует к Андрею: он больше не привлекает ее ни как парень, ни как друг. Вся магия куда-то испарилась после проведенной вместе ночи, теперь поцелуи Андрея стали казаться ей слюнявыми и противными. Тамара не то, чтобы разочаровалась в нем… скорее, он ее раздражал.

В общем-то, ей стало все равно, есть Андрей в ее жизни или нет. Отношения продлились совсем недолго, еще дней пять, а затем они расстались. Тамара решила, что они слишком разные люди, а тот интерес, который Андрей пробудил в ней изначально, оказался с ее стороны всего лишь любопытством. Как только любопытство было удовлетворено, парень стал ей не нужен.

∞

Забавы ради Тамара пробовала повстречаться еще с несколькими парнями, пока училась в колледже. Дальше, чем прогулки и поцелуи под луной, у них дело не заходило. Девушка все так же, как в случае с Андреем, не испытывала ни к кому из своих поклонников никаких чувств, с легкостью разбивала им сердца и бросала их при первой же возможности.

Наверняка парням хотелось большего, нежели прогуливаться от остановки до дома, но все попытки сближения Тамара тут же пресекала. Она не принимала приглашений в кино и не приходила в гости, передаривала или выбрасывала полученные букеты. Причина заключалась в том, что она теряла интерес к лицам противоположного пола так же стремительно, как они в нее влюблялись. Парни с ума сходили при виде ее длинных иссиня-черных волос, а стоило Тамаре взглянуть исподлобья проницательным взглядом, испепеляющим душу и пробуждающим дикий огонь внутри, они тут же теряли голову.

Люди в большинстве своем травмированы, вследствие чего принимают искреннее и теплое отношение к себе за проявление слабости. Тамара не являлась исключением: чем больше парни стремились завоевать ее расположение, тем сильнее это ее раздражало, чем лучше к ней относились ее поклонники, тем сильнее она в них разочаровывалась.

Дети, обделенные теплом, однажды вырастают. Большие грустные дети в оболочке из чужого взрослого тела на самом деле так же несчастны. Большие грустные дети не умеют наслаждаться взаимными романтическими чувствами, а чтобы влюбиться по-настоящему, им нужна драма. Лишь тогда, когда с партнером они испытывают то же самое, что и в детстве, они считают, что к ним пришла настоящая любовь. Чаще всего маркером эмоциональных нарушений является вспыхивающее яркое чувство страсти в ответ на унижение, отвержение или насилие.

В тот момент, когда родителям маленькой Томы было безразлично, где их дочь, что она делает и с кем; в тот момент, когда мама подолгу не разговаривала с ней в качестве наказания за плохой поступок; в тот момент, когда отец был к ней неоправданно жесток — во всех этих случаях в психике ребенка развивался, укреплялся и рос механизм нездоровой привязанности.

Большие грустные дети, которые уже выросли, но до сих пор не залечили свои раны, ощущают полноту жизни только через проживаемое насилие. Они не ценят хорошего к себе отношения, и для того, чтобы почувствовать пламенную любовь, им нужно мучиться и страдать.

Тамара впитывала яркие краски жизни через боль, а представители противоположного пола вели себя аналогичным образом. Чем пренебрежительнее Тамара к ним относилась, тем сильнее парни в нее влюблялись.

Добрые и отзывчивые девочки с курса оставались для большинства молодых людей незамеченными, они не то чтобы не были популярны, на них просто никто не обращал внимания. Зато когда по коридору шла Тамара, парни неслись наперегонки, угождая каждый на свой лад: один протягивал ей стаканчик с кофе, второй подавал свою куртку, чтобы обогреть ей плечи, третий рассказывал анекдоты. Однако ее сердце, холодное, как лед, не трогали эти глупости.

Глава 2

Отец ребенка вихрем ворвался в ее жизнь: красивый мужчина восточной внешности мгновенно очаровал Тамару. Играт олицетворял собой недостижимый идеал, зародившийся в ее фантазиях, пока она была еще ребенком.

Давным-давно маленькая Тома смотрела вместе с мамой турецкие сериалы и мечтала о том, что сказочно богатый арабский принц влюбится в нее и увезет далеко-далеко, за тридевять земель. Пусть Играт и не являлся арабским принцем, однако был очень на него похож: темные глаза, черные волосы, орлиный профиль, роскошная улыбка. Уверенность пульсировала в нем, жила и выплескивалась, как из неиссякаемого источника, эта энергия манила Тамару, она не могла противостоять ей и вскоре была унесена ею.

Тамаре нравилось в нем все: и то, что он одевается исключительно в строгие деловые костюмы, и то, что пользуется дорогими духами, и то, что всегда безупречно подстрижен и в чистой обуви. Она вдоволь насмотрелась на лохматых и воняющих пивным перегаром однокурсников в мятых футболках, растянутых джинсах и грязных кедах, и вид этих парней внушал ей одно лишь отвращение.

Казалось, такой мужчина — интеллектуал с хорошими манерами, обаятельный и харизматичный — не может выбрать для серьезных отношений обыкновенную девушку. Образ нового знакомого вызывал у Тамары благоговение и трепет, отчего собственное чувство несоответствия усиливалось в разы.

Однако он оказался парень не промах: все тревоги Тамары вскоре были рассеяны, и теперь она уже не сомневалась в том, что он хочет быть именно с ней. Сказать по правде, ей пришлись по вкусу все эти перемены: и новый статус «в отношениях», и та скорость, с которой сами отношения развивались. Тамара любила людей, которые быстро принимают решения, поэтому Играт, сам того не ведая, интуитивно применил верную тактику по завоеванию ледяного сердца. И оно действительно оттаяло.

Молодой человек работал инженером, занимал солидную должность в крупной компании и с большим увлечением рассказывал об этом. Тамара впервые встретила мужчину, который был в восторге от своей деятельности, и это на нее произвело колоссальное впечатление. Почему? Возможно, потому что отец был вечно пьян и начальство свое ненавидел. За всю свою жизнь он не проронил ни одного доброго слова о своей работе и своей стране, подчеркивая, что кругом одни сволочи. Играт как будто явился из другого измерения, на этом контрасте Тамара и попалась в плен нового чувства.

После первой встречи, которая произошла совершенно случайно в супермаркете, Играт предложил Тамаре довезти ее до дома. Она согласилась…

∞

Наступили долгожданные выходные. Тамара мечтала, наконец, выспаться, отдохнуть от шумной толпы однокурсников и подготовить проект, до которого руки не доходили вот уже две недели — вечер обещал быть интересным.

Тамара уже давно заметила одну такую странность: пока все стремятся к человеческому обществу, она его избегает. Ей не слишком нравилось находиться в компании курящих и пьющих молодых людей, к тому же те часто распускали руки, обнимая «по-дружески» то одну девушку, то другую, умудряясь ухватить за мягкие части тела.

Глядя на своих однокурсниц, которые хихикали и охотно липли к парням, Тамара понимала, что с ней что-то не так, но от этого пересилить себя и начать с мальчиками обниматься не могла, прикосновения чужих рук были ей противны — причем настолько, что хотелось отмыться и отодвинуться подальше. Поэтому заманчивая перспектива изучения материалов и составления своего авторского взгляда на проект Тамару по-настоящему воодушевляла.

Преподаватели в колледже часто просили Тамару зачитать вслух ее рефераты или курсовые, и она каждый раз смущалась, так как не любила обращенное к ней пристальное внимание. Проекты у нее, как правило, получались нестандартными, потому они и нравилось учителям. О копировании чужих материалов не могло быть и речи! Тамара писала все как есть, как она думает и мыслит на самом деле, вкладывала в проекты всю свою душу, избегая повторов и рутины.

Перед тем, как сесть за проект, Тамара решила сходить за продуктами. Интенсивная нагрузка для мозга вызывала потребность что-то пожевать, и, чтобы не набирать лишний вес, она сделала выбор в сторону здорового питания. Лучше жевать яблоки и помидоры, чем чипсы.

Фигура девушки выглядела безупречно, но каждый день Тамара, подходя к зеркалу, пристально рассматривая свое тело, находила в нем новые и новые изъяны — и этому издевательству над собой не было предела.

Она накинула спортивную одежду, закрыла входную дверь на ключ и выбежала из подъезда. Супермаркет находился через две улицы от дома, на светофоре Тамара достала крошечные наушники и зашагала на зеленый в такт музыке, уплывая в другое измерение — что-то воодушевляющее пели Duran Duran, потом был Джейкоб Дилан, потом классика зарубежного рока.

Под Scorpions в тележку упали апельсины, лимоны, ярко-розовые спелые помидоры, привезенная из заграницы хурма, несколько пучков зелени. Покупка овощей и фруктов завершилась успешно: Тамара причисляла себя к тем редким экземплярам, которые ходят в супермаркет со списком и не берут ничего лишнего. Она втайне гордилась этим своим качеством! Мама же, напротив, называла себя безвольной женщиной, и возле прилавков с конфетами у нее отказывали тормоза. А вот ей самой хватало силы воли. Тамара положила сдачу в кошелек, откатила тележку и направилась к выходу.

Внезапно у пакета лопнула ручка, и вдоль торговых островков с украшениями, темными очками и мягкими игрушками покатились помидоры, апельсины и лимоны. Тамара бросилась подбирать их, как вдруг случайно стукнулась лбом с каким-то мужчиной, который, очевидно, кинулся ей помочь. Оба рассмеялись.

— Спасибо за помощь! Я сама, — улыбнулась Тамара.

— Да что вы, что вы. Я помогу. Куда отнести?

Красивые черные волосы мужчины, уложенные гелем, слегка завивались. Аккуратная прическа была ему к лицу, очки в темной оправе дополняли стильный образ. Мужчина держал в руках несколько розовых крупных томатов, у одного из них отбился бок и содралась кожица.

Тамара оглядела все вокруг. Пакет с порванной ручкой лежал под ногами, предательски распластавшийся, как враг на поле боя. Девушка подкатила пустую тележку и указала на нее.

— Вот сюда давайте.

— Меня зовут Играт, — произнес молодой человек, складывая в тележку апельсины и пучок зелени.

— Тамара.

— Очень приятно.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Тоже очень приятно.

Тамара подняла с пола пакет с бывшей хурмой, которая от удара разбилась и превратилась в желе, и отправила его в тележку.

— Дома попробую спасти, — произнесла она, а затем вежливо улыбнулась и передала бразды правления, то есть ручку от тележки, новому знакомому.

Играт молниеносно среагировал: он схватил тележку и покатил ее к выходу.

— Часто здесь бываете?

— Да нет, не очень. Наоборот, редко.

— Видите, как бывает!

— Это точно…

— Вам далеко ехать до дома? Давайте я вас довезу.

— Ну… Что вы, неудобно.

— Вы меня нисколько не обремените, напротив. Буду рад сделать для вас что-то приятное.

Тамара пристально посмотрела на мужчину исподлобья — своим коронным взглядом.

— Ладно, уговорили.

Вскоре рассыпанные овощи и фрукты были переложены в новый пакет. Тамара для подстраховки взяла большой — он прочнее. Забирая пакет из рук девушки, Играт дотронулся до ее пальцев, в эту секунду в сознании Тамары пронеслись вспышки воспоминаний о будущем: страстные любовные сцены, причем довольно откровенные, свадьба, почему-то без белого платья, а вместо него — какое-то бледно-желтое, рождение ребенка, церковь с огромными золотыми куполами и кружевная сорочка, одетая на младенца — крещение.

Тамара почувствовала всеми фибрами души, что перед ней стоит ее муж. Затем видение исчезло, а сама она отмахнулась от этих мыслей.

«Надо же, какие у меня смелые фантазии», — подумала она.

Все, что пронеслось в голове за эти мгновения, выглядело столь заманчиво и реалистично, что Тамаре пришлось незаметно ущипнуть себя за запястье.

Играт приоткрыл перед Тамарой дверцу тонированного черного Audi. Единственное, на что она успела обратить внимание перед тем, как сесть в пассажирское кресло, была марка машины. Ни госномеров, ни региона — ничегошеньки не запомнила! А вдруг он маньяк? Или убийца, подстерегающий своих жертв в супермаркетах? А что тут такого, не столь уж бредовая идея… Однокурсница недавно давала почитать детектив, в котором сумасшедший охотился на девушек определенной внешности, подстраивал случайные знакомства в общественных местах, входил к ним в доверие, а потом…

«Прекрати!» — приказала себе Тамара. — «Ты просто так сильно нервничаешь, потому что он тебе нравится».

В салоне Тамару окутало облаком приятного аромата, она вернулась в реальность, посмотрела на свои домашние лосины и спортивную куртку… Нет, ну серьезно: что такой шикарный мужчина может делать рядом с ней? Сейчас он просто отвезет ее домой, высадит у поворота, и они больше никогда не увидятся. Все эти видения и любовные сцены в голове — это ерунда.

Играт сложил продукты в багажник, завел двигатель и плавно повел машину к выезду с парковки. Тамара обратила внимание на то, что у него красивые руки — да и не только руки, он весь…

«Нет, это невозможно… Так не бывает. Он слишком хорош. Он — не для меня», — с грустью подумала Тамара.

С каждым светофором, отмеряющим минуты до неизбежного расставания, Тамара ощущала все большее и большее волнение в груди. Ей совсем не хотелось, чтобы Играт просто так взял и исчез… В машине играла тихая музыка — что-то таинственное и манящее ощущалось в этой атмосфере. Автомобиль двигался плавно и почти бесшумно, как будто скользил по воздуху. Возможно, от расслабляющей музыки, а может, от присутствия рядом столь притягательного мужчины у Тамары пошли мурашки по коже. Она поежилась и обняла себя за плечи, этот жест не остался незамеченным Игратом.

— Вам холодно?

— Да нет, все нормально. Все в порядке.

Играт повернулся к своей спутнице.

— Куда вам?

— Прямо, тут недалеко. Я покажу дорогу.

Играт сверкнул белозубой улыбкой, и напряжение как рукой сняло: всю дорогу они безостановочно болтали и шутили. Тамара отметила прекрасное чувство юмора нового знакомого, с сожалением думая о том, что этот импозантный мужчина, скорее всего, женат. Такие мужчины не могут просто так, свободными, разгуливать по улице… Их дома ждут жены модельной внешности с грудью пятого размера…

Словно прочитав ее мысли, Играт вдруг спросил:

— Вы замужем?

— Нет.

— Прекрасно. Сегодня вечером хочу вам показать один замечательный ресторан. Если вам понравится, и если вы будете не против составить мне компанию, — он подмигнул, — то мы останемся там поужинать.

— Все это как-то очень неожиданно, — пробормотала Тамара.

— И?…

— Хорошо. Давайте…

Играт расплылся в улыбке. Затем он довез Тамару до подъезда, они обменялись телефонами и вежливо попрощались.

∞

На дворе стоял теплый осенний день. Листья, слегка окрашенные желтизной и скрученные по краям, напоминали о том, что скоро наступят холода. Тамара высоко запрокинула голову вверх, разглядывая, как сквозь пышные и густые кроны деревьев пробиваются золотые лучи солнца, и молниеносно взбежала по лестнице вместе с переполненным тяжеленным пакетом, не чувствуя его веса.

Для того, чтобы переодеться, собраться с духом и привести себя в порядок, оставалось всего лишь несколько часов. Тамара испытывала смятение и воодушевление, граничащее с беспокойством. Она подошла к зеркалу, распустила волосы, придирчиво осмотрела лицо, поджимая губы и натягивая кожу на щеках то справа, то слева, выискивая невидимые прыщики. Ни одного. Но что-то подсказывало, что если уж идти в ресторан с таким невероятным мужчиной, то надо выглядеть на все сто.

Разобрав продукты, Тамара приняла душ, затем вернулась на кухню, извлекла из пакета с разбитой хурмой одну уцелевшую, отмыла ее под краном, а фруктовый фарш выбросила. Вытерла пыль со стола, постелила кружевную салфетку и сложила в красивую хрустальную вазу апельсины и лимоны.

Тамара включила тихую расслабляющую музыку — время шло, а беспокойство усиливалось. Дикий, первобытный страх ощущался где-то внутри, в области желудка, отчего руки у Тамары леденели. Интуитивно она понимала, что свидание с Игратом изменит всю ее жизнь. Еще не поздно передумать: можно отказаться, никуда не идти, сесть за компьютер и закончить, наконец, проект…

«Да ты просто трусиха», — сказала сама себе Тамара и пошла краситься.

Ровно в 20:00 Тамара уже стояла внизу, у подъезда. Плечи окутала россыпь длинных волос, строгое длинное платье с разрезом соблазнительно подчеркивало формы, а зеленая ткань гармонировала с цветом глаз, делая его еще ярче и выразительнее.

Сердце выпрыгивало из груди. Тамара волновалась, как никогда в жизни, внутри у нее в буквальном смысле все тряслось, ледяные ладони сжимались и разжимались, в горле пересохло. Через пару минут черная машина подъехала, но эти две минуты показались Тамаре вечностью.

Играт, одетый в безупречно выглаженный серый костюм, вышел из машины и подал девушке руку. Как только Играт закрыл за ней дверцу и сел за руль, он обернулся и достал с заднего сиденья букет красных роз необъятного размера. Тамара расплылась в улыбке: цветы изумительно пахли, и она уткнулась в них носом.

Впервые в жизни Тамара наблюдала столь галантное поведение со стороны мужчины. Никто и никогда не окружал ее таким трепетным вниманием, не открывал перед ней двери автомобиля, не дарил роскошных букетов.

Тихая музыка сопровождала их всю дорогу. Играт рассказывал что-то обычное, простое — про автомобильные пробки, про ремонт дороги и новостройки. Тамара в растерянности молчала и слушала его вполуха.

Когда они подъехали к парковке высокого многоэтажного здания, с виду напоминающего обычный бизнес-центр, Тамара даже не поняла, что здесь и находится тот самый ресторан. Они поднялись на лифте на пятнадцатый этаж, где их встретил вежливый администратор и проводил на открытую террасу через зал, изысканно декорированный живыми цветами.

Тут Тамара потеряла дар речи: терраса впечатлила ее еще больше, чем сам зал. Здесь стояло несколько столиков, однако вокруг не было ни души. То тут, то там росли экзотические растения в мраморных клумбах.

Стеклянная перегородка в виде высоких перил защищала террасу от ветра, отчего Тамара вдруг ощутила, как здесь тихо и спокойно. Белые скатерти гармонировали с красивыми бокалами округлой формы. Видя, что Тамара в замешательстве, Играт протянул ей руку и повел за столик.

— Позвольте ваш букет, — администратор через мгновение вернулся, поставив на стол вазу с цветами.

Тут же принесли закуски и бутылку вина, официант наполнил бокалы и исчез. Тамара смотрела на крыши домов, на панораму вечернего города, в котором россыпью ярких бусин зажигались огни то тут, то там, а небо обволакивало ярко-малиновое закатное небо. Вино в бокале тоже было под цвет небу — розовое.

— Какое… какое потрясающее место, — только и смогла вымолвить она.

— За нашу встречу, — произнес Играт.

— Тут очень красиво.

— Ты очень красивая.

Тамара поежилась, стало вдруг неуютно: как будто эти слова предназначены не ей. Например, вон той официантке, что дежурит у входа, вон той милашке с курносым носиком. Вот она — красивая! Или любой другой женщине. Тамара постаралась пропустить комплимент мимо ушей и забыть его как можно скорее.

Выпили за знакомство, напряжение и сухость в горле потихоньку стали исчезать. Солнце садилось, озаряя прохладными лучами уличную террасу, превращая клумбы в фигуры эльфов и силуэты лесных чудовищ.

Уже почти стемнело, и Тамара вдруг обнаружила, что замерзла. Она подозвала официанта и попросила принести плед. Парень хотел накинуть плед даме на плечи, но Играт остановил его:

— Спасибо, я сам.

Когда Играт заботливо укутывал плечи Тамары теплым пледом, он коснулся кончиками пальцев ее шеи. В эти секунды по всему ее телу пробежал сильнейший разряд тока. Тамара вновь увидела перед собой яркие вспышки воспоминаний о будущем, и она задрожала.

— Что с тобой?

— Это я от холода, — улыбнулась Тамара и сделала маленький глоток вина.

Вскоре принесли горячие блюда, которые так и остались нетронутыми. Позабыв о еде, влюбленные болтали без умолка почти до самой глубокой ночи.

— Может, нам пора поесть? — внезапно предложил Играт.

— Точно, мы же совсем забыли.

Еда оказалась невероятно вкусной, но Тамара не чувствовала голода. Холод отступил, она укрылась пледом еще теплее, скинула туфли и подобрала ноги под себя, взяв в руки бокал вина. Играт улыбнулся ей, отчего Тамара вдруг почувствовала себя уютно, как… Уютно, как где? Она прокручивала в голове варианты овтета. Уютно, как дома? Дома не было уютно. Уютно, как на даче? У нее не было дачи. Уютно, как в кино? Пожалуй, да: подсмотренная чужая жизнь всегда лучше, чем своя собственная.

Кадр из романтического фильма, в который Тамаре посчастливилось попасть сегодня вечером, подсвечивал ей серость и скуку ее собственной обычной реальности. Чувство невозможности происходящего только усилилось: она — простая девушка, студентка, он — взрослый мужчина, солидный и уверенный в себе. Что между ними может быть общего? Сейчас Играт расплатится и исчезнет, и все. Конец истории. Останется лишь воспоминание.

Тем временем Играт рассказывал что-то о своей работе, подливал вино в бокалы, а небе вспыхивали мелкими кристаллами первые звезды.

Глава 3

Несмотря на страхи и сомнения, нахлынувшие чувства закрутили Тамару в водоворот: сумасшедшая влюбленность, порождающая огонь страсти, взяла верх над разумом. С одной стороны, девушке хотелось продлить конфетно-букетный период, не спешить и не сближаться с Игратом слишком стремительно. С другой стороны, Тамара обнаружила, что этому чувству невозможно сопротивляться, и то, что с ними сейчас происходит, невозможно остановить.

Через пару недель Тамара уже забеременела. Узнав об этом, Играт отреагировал спокойно, он был одновременно и обрадован, и удивлен, однако весьма сдержан в своих эмоциях. Тамара видела по глазам, что он счастлив, и ей было этого достаточно: она не ждала от него бурного проявления радости и восторга.

Вскоре Тамара сообщила новость маме и отчиму (после смерти мужа Вероника Степановна вскоре вновь вышла замуж, на этот раз удачно). Родители были несказанно рады прибавлению в семье, и тут же предложили отремонтировать одну из комнат, чтобы дети могли переехать к ним жить. Играт воспринял предложение переехать без энтузиазма, пообещав, что решит вопрос с жильем самостоятельно.

— Ты подожди, Томочка, я скоро разберусь, что к чему.

— А как ты все это себе представляешь? Как мы жить будем и на что?

— Чуть позже расскажу.

— Ты уверен, что мы к маме не переедем?

— Да. Сто процентов. Мы справимся.

Оказалось, Играт ждал возврата долга от школьного товарища, а также премию за разработку нового проекта, которую обещали выплатить в течение одного-двух месяцев. Время шло, беременность Тамары становилась все более и более очевидной для окружающих, и ее беспокоила неопределенность, связанная с жильем и с их будущим.

В итоге школьный товарищ Играта пропал, просто перестал брать трубку и отвечать на звонки. Та внушительная сумма, о которой говорил Играт, канула в лету. На сумму долга можно было взять ипотеку, оформить первоначальный взнос, или снять квартиру на долгое время вперед. Точной и ясной стратегии у Играта не было, но Тамара поняла одно — он не хочет жить с ее родителями.

Дело закончилось тем, что премию за внедрение нового проекта выписали другому сотруднику. Ее получил напарник, который также числился в подразделении и принимал участие в разработке. Это вышло весьма несправедливо, так как над проектом трудились они оба, а ведущая роль принадлежала Играту. Так или иначе, все ниточки, которые должны были привести к решению квартирного вопроса, оборвались.

Играт остался один на один с нерешенной задачей и в подвешенном состоянии. Несколько дней ходил поникший, но никакого иного способа, как решить вопрос с деньгами, найти не смог.

— Но что же мы будем делать? — спрашивала Тамара, поглаживая округлившийся живот.

— Нам остается лишь заново собрать необходимую сумму на первоначальный взнос. Для этого потребуется какое-то время: может, полгода, может, год.

— Ох, а где же мы будем жить?

— Будем снимать жилье.

— Но ведь я даже не закончила учебу, и я не смогу тебе помогать.

— Знаю, знаю. Попробуем что-нибудь сделать.

Однако когда они стали искать квартиры и просматривать объявления, реальность столкнула их с тем, что снимать жилье не получится: к арендной плате добавлялись множественные затраты на мебель, одежду и предметы первой необходимости для ребенка, суммы получались гигантские. Отложить на первоначальный взнос у них бы никак не вышло. Играт любил Тамару и хотел этого ребенка, поэтому ему оставалось лишь одно:

— Переедем к моим родителям, там первое время поживем, все будет нормально. Я смогу накопить побольше денег. И это произойдет значительно быстрее, чем на съемной квартире… Раз уж мы оказались в такой ситуации, надо ее решать.

— Я понимаю… Но… Все же я не уверена, что это правильно. Может, попробуем пожить у моих?

— Все будет нормально, я же мужчина, я должен привести женщину в дом, а не наоборот.

— Да, милый. Тебе вообще нелегко в связи с этими проблемами, я знаю.

— Спасибо… — Играт криво улыбнулся краешком рта. — Все это сильно давит на меня, понимаешь? Я и тут облажался, и там.

— Но как они примут меня? Я же для твоих родителей — чужой человек!

— Примут, куда они денутся. Иди сюда, — Играт привлек к себе и обнял Тамару. — Ты же моя. Моя женщина и мать моего ребенка.

И все же Тамара была не в восторге от новой идеи… Но если глава семьи так решил, значит, так тому и быть! Однако интуиция не соврала ей, тревоги и опасения оказались не напрасными.

∞

Заявление в ЗАГС подавали по-быстрому, расписались без пышного торжества. Заметный круглый животик ускорил дело, и молодых пропустили вне очереди.

Тамара долго выбирала в магазине наряды, тщательно рассматривая ткани и украшения, и, наконец, выбрала одно платье. Нежно-голубое, в пол, свободного покроя, а длинные черные волосы решила она украсить незабудками.

В день свадьбы рано утром Тамара надела платье и присела на диван. Раздался треск: разошелся шов, мама и отчим в один голос запричитали, что зашивать — это дурная примета, нельзя идти на церемонию в этом платье!

В растерянности Тамара открыла шкаф и увидела висящий перед ней сарафан на тонких бретельках лимонного цвета, длинный, в пол. И красивый он, да вроде не свадебный. Но кроме него, ничего не налезет: огромный живот торчал, как арбуз.

«Арбуз на спичках», — выругалась она и пошла переодеваться.

Про незабудки можно было забыть, настроение окончательно испортилось. Критически разглядывая себя в зеркале без одежды, Тамара подумала о том, что ей не идет беременность. Есть женщины, которые при беременности расцветают…

«Но здесь — явно не тот случай», — подытожила она. — «Вот тут — испортилась кожа, плюс каждый вечер мучает изжога, бесконечно приходится бегать в туалет. Да и с этим огромным животом тяжело ходить».

Действительно, живот казался еще больше оттого, что у нее такие тоненькие ручки и ножки. Была бы у нее фигура пополнее, никакой дисгармонии бы и не было.

Тамара примерила бледно-желтый сарафан и в целом осталась довольна своим внешним видом. Она подправила прическу и улыбнулась своему отражению — все же неплохо. В своих воспоминаниях о будущем Тамара выходила замуж не в белом платье, а в бледно-желтом. В конечном итоге, все вышло именно так, как в тех видениях, которые вспыхнули в день знакомства с Игратом.

После росписи молодожены с родителями отправились в ресторан, а затем поехали ночевать в заранее забронированный номер в дорогом отеле. Вероника Степановна где-то вычитала, что в первую брачную ночь мужу и жене нельзя ехать домой, это — тоже плохая примета. Тамара охотно верила: хуже не будет, если послушать маминого совета. А вот риск прожить несчастливую жизнь, совершив оплошность, неоправданно велик.

День свадьбы пролетел как в тумане. У Тамары обострилась изжога, кружилась голова, плюс нервное напряжение, которое витало в воздухе, как пыльца, передалось всем присутствующим на празднике. Тамара стала вспыльчивой и раздражительной. В какой-то момент сработала психологическая защита: теперь все казалось ей ненастоящим, словно все происходит не с ней, а с кем-то другим… Как будто она смотрит кино про то, как незнакомая девушка выходит замуж.

Тамара механически шагала, подавала руку, ставила подпись в документах, улыбалась, когда ее фотографировали, а на самом деле не чувствовала ничего.

Оглядываясь назад, Тамара часто задавала себе вопрос: зачем она так стремительно и в таком юном возрасте вышла замуж? Возможно, это произошло в попытке заглушить душевную боль, которая преследовала ее в течение всей жизни.

Тамара была вовсе не готова к материнству, и новость о том, что она ждет ребенка, ее шокировала и парализовала. Ведь она еще сама не жила! Какие тут могут быть дети?

Однако девушке даже в голову не пришло, что можно сделать аборт. Во-первых, потому что религия это запрещала, а во-вторых, Тамара искренне надеялась на то, что наличие своей собственной счастливой семьи принесет долгожданное избавление от мучительных мыслей и кошмаров, преследующих ее по ночам.

Теперь рядом с ней всегда будут люди, о которых она сможет заботиться. Заботиться так, как того требует семья — трепетно и со всей самоотдачей. Теперь не останется времени на то, чтобы впадать в уныние, а это состояние посещало Тамару с завидной регулярностью, хотя объективных причин она найти не могла.

Уныние — тяжкий грех. В Библии говорилось о том, что нельзя предаваться ему, ибо Бог нас любит, и нужно мужественно принимать все заготовленное им для тебя.

С самого раннего детства Тамара читала Библию, ее приучила к этому мама. В Библии маленькая Тома искала ответы на самые сокровенные вопросы — зачем человеку даются испытания, страдания и болезни, как следует к ним правильно относиться, почему нельзя сомневаться, что Бог нас любит, и через что он дает нам это понять? Любимой книгой девочки было Евангелие от Луки. Поэтому, когда Тамара узнала, что беременна сыном, вопрос о том, как его назвать, даже не стоял.

На восьмом месяце беременности Тамара переехала жить к Играту, в квартиру его родителей, где они были вынуждены уживаться вчетвером вместе с его родителями.

— В тесноте, да не в обиде, — улыбалась свекровь, и Тамара ей верила.

Однако вскоре оказалось, что эта фраза не что иное, как обман, призванный пустить пыль в глаза окружающим. Свекровь была категорически против того, чтобы сын жил отдельно, не хотела его отпускать от себя, и готова была пойти на все, лишь бы этого не произошло.

Вскоре на свет появился Лука, и семейная жизнь молодой пары начала рушиться. В крошечной двухкомнатной квартирке с планировкой трамваем никак не умещалось столько человек. Но причиной возникновения конфликтов было вовсе не малое количество квадратных метров, которых действительно катастрофически не хватало, а неприятие свекровью молодой невестки.

Перекрестные скандалы преследовали всех: они вспыхивали с завидной периодичностью то между Тамарой и свекровью, то между ее мужем и его отцом. Когда свекровь нападала на Тамару, Играт просто молчал, делая вид, что ничего не случилось: он ни разу не пытался остановить конфликт или защитить жену.

Глава 4

Свекровь, Клавдия Ивановна, всегда выглядела безупречно, даже если находилась весь день перед телевизором, что, по правде сказать, случалось довольно редко. Она носила аккуратную прическу, уложенные локонами седые волосы делали свекровь похожей на киноактрису, ежедневный макияж лишь дополнял этот образ. Поначалу Тамара испытывала недоумение, глядя на боевой раскрас Клавдии Ивановны, и лишь через некоторое время поняла, что алая помада, румяна, тени и тушь для нее — норма…

Однако визитной карточкой Клавдии Ивановны являлись отнюдь не локоны и макияж. Ее настоящей страстью были крупные украшения с камнями — серьги, перстни, броши, заколки. В таком виде свекровь готовила еду, встречала гостей, выносила мусор, читала книги в своем излюбленном кресле, ходила на почту или в церковь. Ее ногти, неизменно покрытые блестящим лаком, напоминали ей об ушедшей молодости, а туфли по той же причине она носила исключительно на каблуках.

Невысокого роста и худощавого телосложения, Клавдия Ивановна напоминала маленькую девочку, которая перестаралась с косметикой, заигралась во взрослую тетю и не заметила, как постарела. Все это могло бы оказаться чистой правдой, только если не смотреть ей в глаза — именно они выдавали ее змеиную сущность.

Клавдия Ивановна оказалась личностью властной и деспотичной, она привыкла единолично принимать решения. Становление ее характера началось, вероятно, еще на работе: долгий стаж в должности директора завода оставил свой отпечаток. Она не терпела возражений и пререканий ни со стороны мужа, ни со стороны сына, со всеми членами семьи она не общалась — она приказывала.

Теперь Тамара поняла, почему в незапамятные времена знакомство начиналось с родителей жениха и невесты. И только в том случае, если они друг другу нравились, дальше предлагали встретиться молодым. К сожалению, в их случае было уже поздно что-либо менять.

В период знакомства и романтических встреч Играт не создавал впечатления маменькиного сынка или подкаблучника: напротив, в нем чувствовались волевые качества, которые Тамаре импонировали. Но стоило на горизонте появиться силуэту его матери, вся его сила духа испарялась, как утренний туман.

То, что Играт — слабый человек, а его мать — монстр, Тамара поняла практически сразу после переезда. Свекровь вечно критиковала еду, приготовленную невесткой, и Тамаре было обидно до слез. Если она пыталась постоять за себя, ее обвиняли в том, что она нахлебница и решила оттяпать жилплощадь.

— Опять несъедобный суп у тебя получился, — язвительно сообщала Клавдия Ивановна, глядя на Тамару. — Кто тебя учил готовить?

— По-моему, все хорошо получилось.

— Старшим не перечь!

— Но вы же очевидные факты перевираете. Суп нормальный.

— Тебе не кажется, что ты слишком много себе позволяешь? Ты здесь живешь на птичьих правах, и прописывать тебя никто не собирается, и ничего ты от нас не получишь. Будешь так вякать, улетишь отсюда быстро. Суп ты не доварила!

Каждый раз, когда Тамара слушала эту охинею про охоту за квартирами, про недоваренный суп, про недожаренную яичницу или про картофельное пюре с комочками, ее душило чувство несправедливости.

Тамара прекрасно знала, что своего жилья у Играта нет, а претендовать на половину комнаты в хрущевке она не собиралась. Кроме того, она была уверена, что ее пища приготовлена качественно, а Клавдия Ивановна выдумывает недостатки на пустом месте, чтобы ее разозлить. Готовый от недоваренного супа она отличить пока еще может, и никакая изжога, беременность и нервный стресс на эту способность никак не влияют. Омлет с помидорами всегда получался немного влажным и сочным, но не оттого, что он недожаренный, а оттого, что в нем свежие овощи. А в картофельном пюре, которое она готовила, никаких комочков не было.

Самое противное, что она ничего не могла изменить в этой ситуации: это было похоже на травлю. Если она старалась в следующий раз приготовить лучше, то свекровь находила новые поводы для критики. Если Тамара никак не реагировала на едкие замечания, то Клавдия Ивановна превращалась в разъяренную фурию и заводилась пуще прежнего. Ситуация выходила из-под контроля и казалась безвыходной.

Лишь спустя некоторое время Тамара начала осознавать, в какой ад превращается ее семейная жизнь. Кроме того, у нее под сердцем жил ребенок этого человека, она не могла просто так встать и уйти, а хотелось.

То, что Играт — не мужчина, и он не в состоянии ее защитить, Тамара поняла почти сразу. Чувства к нему не то, чтобы остыли… Она остекленелыми глазами смотрела на чужого человека, который ест и спит рядом с ней, наблюдает все эти унижения, и его ничего не смущает. Напротив: его все устраивает.

Тамара не просто разочаровалась в муже — вместе с надеждой на его помощь она похоронила часть себя. Теперь она не жила. Она вообще перестала чувствовать себя живой. Все происходящее в этом доме казалось ей жутким театрализованным представлением. Так не должно быть!

Все эти дорогие автомобили и роскошные букеты, рестораны и комплименты оказались просто фарсом. По факту Играт вообще ничего из себя не представлял без своей матери. Он не мог ни шагу ступить без ее разрешения, панически боялся ее, по сути, он даже не распоряжался своей жизнью. Образ галантного мужчины оказался удачно подобранной ролью, которую Играт исполнил просто блестяще — Тамара ему поверила.

После того, как первый шок прошел, Тамара решила понаблюдать за поведением свекрови и осознанно выбрать дальнейшую стратегию поведения. Все происходящее было до боли знакомо: монстр, который унижал ее в детстве, вернулся в женском обличии, чтобы довести начатое до конца. Эти осознания отдавали горечью во рту и металлическим вкусом крови.

Горечь усиливалась еще и тем, что Тамара не могла постоять за себя. Когда ее бил отец, она была ребенком. Беспомощным ребенком, который не мог обеспечить себя, защитить и прокормить. Ей попросту негде было жить, кроме как в собственном доме, и поэтому она была вынуждена терпеть этот кошмар. А сейчас она — взрослая… Но как она может уйти от мужа, если у них скоро родится сын? Для начала ей нужно хотя бы устроиться на работу. Но это невозможно, пока Лука не пойдет в детский садик. Теоретически, есть мамина квартира, где ее всегда ждут с распростертыми объятиями… Но она все так же беспомощна.

∞

Страшная правда вскрылась в день знакомства с родителями. После той встречи Тамаре стало так нехорошо, что физически ее мутило и выкручивало до самой глубокой ночи, хотелось бежать без оглядки как можно дальше от этого дома. Тамара ругала себя за то, что поддалась на уговоры, ни в коем случае не следовало переезжать к этой ужасной женщине…

«Лучше жить впроголодь в каком-то общежитии, еле сводить концы с концами, чем так унижаться. Лучше даже стать матерью-одиночкой, чем ежедневно выслушивать такое количество оскорблений», — думала Тамара, сокрушаясь о том, что не послушала свой внутренний голос.

Играт повел Тамару знакомиться с родителями теплым летним вечером. На улицах горели фонари, дорога оказалась тихой и безлюдной. Настроение у влюбленных было прекрасное — они мило беседовали по пути о всяких пустяках, дурачились и шутили.

Квартира на первый взгляд показалась Тамаре неуютной, к тому же, в коридоре горел яркий свет. Слишком яркий, неестественный, как в операционной. Играт помог невесте снять пальто и повесил его в шкаф, затем взял ее за руку и повел в зал.

Тут Тамара увидела богато накрытый стол, переполненный изысканными блюдами. Она смутилась от такого торжественного приема и почувствовала себя некомфортно, плюс опять тот же яркий свет: он и здесь слепил глаза.

Не успели приступить к ужину, как Клавдия Ивановна тут же показала свое истинное лицо. Первоначально все разговоры крутились вокруг ее сына — какой же он умный, красивый, успешный, неотразимый, талантливый!..

«Странно», — подумала Тамара. — «Они вроде знакомятся со мной, а сами даже ничего обо мне не спрашивают».

Тамара перевела взгляд с Играта на его отца — тот тихо сидел в углу и улыбался, его взгляд блуждал в пространстве где-то под потолком. Сначала пожилой мужчина разглядывал люстру, потом антресоли и ковер. Складывалось впечатление, что он физически здесь, а мысленно где-то там.

После речь пошла о кухне, о пирогах.

— Тома очень вкусно печет, — робко, как бы извиняясь, произнес Играт.

Клавдия Ивановна взъелась, услышав комплимент не в свой адрес:

— Ты знаешь, как он всегда мне говорил? «Мама, твои пироги — это что-то неземное, это просто что-то воздушное, это блаженство!» — она с чувством превосходства уставилась на Тамару, ожидая, что же та ответит.

— Я заметила, что мужчины всегда более красноречивы, чем женщины, если речь идет о еде, — с улыбкой ответила Тамара.

— Ну, так это само собой! Мужчины так хвалят женщин, потому что женщина женщине враг. И конкурент, — отчеканила Клавдия Ивановна, воткнула вилку в кусок мяса и принялась со скрежетом его резать, царапая ножом дно тарелки… — Женщины друг другу завидуют и ненавидят друг друга.

«Вот это поворот», — в ужасе подумала Тамара. — «Вот такой будет моя семейная жизнь».

Тамара на секунду представила, что в тарелке лежит не кусок свинины, а она сама, и ее планируют здесь зарезать и сожрать: перспектива складывалась не самая радужная. Готова ли она была к такому повороту событий? Разумеется, нет. Но в тот момент у нее не было другого выхода…

Ужин прошел в напряженной атмосфере. Несмотря на множество горячих блюд и закусок, есть Тамаре расхотелось: кусок встал поперек горла. Теперь она думала лишь о том, как бы поскорее отсюда уйти. Тамара больше не хотела слушать эту чушь про женскую ненависть друг к другу, все эта нелепица и ерунда раздражала ее: она была с этим не согласна, но ее никто не спрашивал, и она оставила свое мнение при себе. Кроме того, сама обстановка здесь показалась ей откровенно враждебной и пугающей.

И этот потерянный взгляд отца Играта, который за весь вечер не произнес ни одного слова, кроме: «Здравствуйте!»… Старик ее сильно смущал — только непонятно, чем.

Тамара вдруг вспомнила фильм «Плетеный человек», где мужчины, малочисленные рабы на острове, лишенные языка, так же затравленно смотрели на внезапно прибывшего расследовать пропажу туриста, позже принесенного в жертву. Ей стало жутко. Усилием воли она отогнала от себя эти мысли и попыталась найти во всей этой встрече хоть что-то хорошее.

Знакомство с родителями будущего мужа Тамара представляла себе совсем иначе — это общение должно было быть радушным, теплым и по-домашнему уютным. Эти фантазии теперь казались ей верхом наивности: ну и что с того, что у нее было нормальной семьи? Это не повод надеяться обрести ее здесь.

Тамара ждала, что папа и мама будущего мужа спросят ее об образовании, о планах на будущее, или, к примеру, о том, как они хотят назвать ребенка… Как оказалось, в этом доме ни до нее, ни до малыша никому нет дела.

«Ах, так? Значит, имя я выберу сама», — решила она.

По пути обратно Тамара несколько раз настойчиво попросила Играта подумать о переезде к ее маме и отчиму — на первое время, разумеется, но тот был непреклонен.

— Ты все равно скоро уйдешь с колледжа, а мне на работу ездить оттуда неудобно.

— Зато мне там будет с ребенком комфортнее.

— Не переживай, мама — она всегда сначала такая, серьезная. Потом оттает.

— Да нет, я не об этом… Все в порядке, — соврала Тамара.

— Тогда тем более, все будет хорошо, денег накопим и съедем от родителей, не переживай.

Эти бесконечные «не переживай» порядком надоели Тамаре. Ей хотелось какой-то конкретики, а не этих размытых обещаний.

Глава 5

Иосиф Петрович, свекр, носил длинные усы и бороду белоснежного цвета, а на лице его всегда блуждала улыбка. Его рассеянный взгляд свидетельствовал о том, что он пребывает в каком-то своем, совершенно ином мире.

Старик без конца покупал лотерейные билеты в газетном киоске напротив дома и свято верил в удачу, хотя удача за всю жизнь к нему ни разу так и не пришла. Постоянное выбрасывание денег на ветер раздражало всех: и Клавдию Ивановну, и Играта, и даже Тамару, в конце концов! Деньги он просил у Играта, так как сам уже давно не работал, а Клавдия Ивановна не позволяла тратить семейный бюджет на всякую ерунду. То, что Клавдия Ивановна называет покупку лотерейных билетов всякой ерундой, его страшно обижало.

Помимо всего прочего, Иосиф Петрович любил рассказывать о контакте землян с другими цивилизациями. В спальне он собирал прибор для установления такого контакта через пространственно-временную петлю. Иосифом Петровичем была тщательно изучена степень вероятности этого контакта, предварительные расчеты он вел сам, по своим авторским формулам, которые сначала вывел, а потом доказал их эффективность.

Своим изобретательством он никому сильно не мешал жить, и к его лекциям о внеземных цивилизациях все в доме относились спокойно, воспринимали их как должное, одна Тамара чувствовала себя сумасшедшей истеричкой, потому что ее бесили эти бесполезные разговоры над ухом. Монологи Иосифа Петровича напоминали назойливое зудение комара: и прекратить невозможно, и слушать невыносимо.

Теперь Тамара поняла, почему Иосиф Петрович так загадочно молчал в тот вечер знакомства: ему строго-настрого запретили болтать о своих экзотических хобби, чтобы не отпугнуть молодую невестку. Кроме лотереи и контакта с инопланетянами, его больше вообще ничего не интересовало, и поддержать разговор о чем-либо другом он попросту не мог.

Играт срывался на отца и ругал его за то, что тот воровал у него из кошелька деньги. Тамара старалась не вмешиваться, понимая, что муж прав: такое поведение неприемлемо. Старик вел себя так, словно он провинившийся подросток, который хотел купить чипсы и жвачку, а взрослые не разрешают — страшно обижался, хитрил.

Когда суммы стали пропадать огромные, а количество лотерейных билетов росло в геометрической прогрессии, Играт устроил жуткий скандал.

— Сколько это все может продолжаться? Я тебя спрашиваю!

— Ты вообще-то отцом разговариваешь! Умерь свой пыл, щенок!

— А ты сам? Ты что творишь? У тебя крыша поехала! Ты псих, что ли?

Отец бросился на него с кулаками.

— Я тебя убью!

Но так как Играт оказался физически сильнее, победа была за ним, он скрутил старика и повалил на диван. Иосиф Петрович обмяк, ослаб и тут же прекратил агрессивные выпады.

— Еще раз так сделаешь, отправлю тебя в дурдом. Все понял?

— Понял.

— Не слышу, повтори еще раз!

— Да понял, понял я!

Перед лицом проблем Играт вдруг проявил себя как человек жесткий и категоричный, Тамара его никогда таким не видела. Она даже испугалась. Мало ли, чего от него ожидать? А еще он какие фокусы выкинет? А вдруг на нее кинется с кулаками? Но потом она поняла: если что-то расстраивает мамочку — он превращается в героя, а если что-то расстраивает жену — упс… Он разводит руками и дистанцируется.

После того, как Играт пообещал во всеуслышание сдать отца в дурдом, Иосиф Петрович стал тише воды, ниже травы. Он погрузился в долгий самоанализ. Надо сказать, воровство денег прекратилось, но вместе с тем и рассказы про пространственно-временные петли, контакт с другими цивилизациями, про формулы и приборы закончились тоже. На самом деле старик затаил обиду: ему казалось, что в этом доме его никто не понимает, а раз так, значит, делиться сокровенным бессмысленно.

∞

Своей вины за кражу денег Иосиф Петрович не признавал, ведь накануне он получил знак из космоса, что вскоре купит выигрышный билет с шифром «Анзерцвейг». Если перевести все цифры лотерейного билета в буквы по секретной методике, то должно получиться именно это слово — разгадка.

Методику для дешифровки Иосиф Петрович изобрел самолично, потратив на это целых полтора месяца. И, как оказалось, время было потрачено не зря: старик невероятно гордился собой.

Таким образом, пропажа гигантской суммы денег была неизбежна, ведь все средства были направлены на покупку лотерейных билетов, и все силы Иосифа Петровича были потрачены на поиск загадочного «Анзерцвейга».

Что означает данное космическое послание, Иосиф Петрович пока не понимал, но действовал твердо и решительно, ибо был уверен, что в свое время ему откроется тайный замысел. Просто надо дождаться еще одного знамения…

И оно не заставило себя ждать. Однажды утром Иосиф Петрович проснулся, посмотрел в окно, и ему на миг показалось, что в куче снега на детской площадке что-то блестит. Старик надел очки, подошел ближе к стеклу и, опершись на подоконник, стал всматриваться. Теплое дыхание оставило на замерзшем стекле белое облачко пара, и Иосиф Петрович поспешно вытер его рукой, чтобы не упустить из виду что-то важное. А между тем в снегу что-то мерцало золотистым светом, кружилось и двигалось, словно жило своей жизнью, независимой от окружающего мира.

На площадке веселились дети, они катались с горки и бросали друг в друга снежки, но золотистое сияние словно никто не замечал. Тогда Иосиф Петрович почувствовал тот томительный трепет в груди, который всегда предшествует возникновению посланий из космоса. Он внимательно посмотрел на небо и сдвинул брови: яркое лазурное небо расстилалось бесконечным полотном над землей, и никаких необычных явлений в нем Иосиф Петрович не увидел.

Тем временем золотистое пятнышко крутилось и мерцало, увеличиваясь в размерах. Иосиф Петрович обомлел, его переполняли восторг и радость, казалось, что вот-вот он станет свидетелем чего-то непостижимого, таинственного, и он хотел было прокричать: «Клава, а Клав, поди сюда!», но отчего-то голос пропал, старик вдруг охрип и лишь беззвучно шевелил губами.

Из самого центра светящегося пятна выскочила маленькая белая собачка. Ее кудрявая шерсть напоминала тех плюшевых животных, которых продавали в советских магазинах, а тем временем это маленькое чудо, рожденное из золотистого сияния, сделало круг и исчезло. В сознании Иосифа Петровича тут же пронеслось: «Анзерцвейг».

Точно! Теперь все сходится! Иосиф Петрович ликовал, ведь он разгадал секретное знамение. Анзерцвейг — это имя собачки, посланницы из космоса… Вот, почему так важно было купить именно все-все до единого билеты из лотереи и найти ее имя, ведь когда зашифрованное послание будет открыто. Он обязательно встретит маленького веселого друга с белой пушистой шерсткой, и ему откроется великая тайна. Возможно, это тайна мироздания. Но об этом никому нельзя говорить, это секрет. Именно поэтому в тот момент, когда Иосиф Петрович хотел позвать жену, у него пропал голос!

«Это знак! Надо молчать и держать все в тайне», — рассудил он. — «Где только взять денег на новые лотерейные билеты?»

Данный вопрос мучил Иосифа Петровича совсем недолго. Сын строго-настрого запретил брать его личные деньги, но есть, в конце концов, крайнее средство.

Иосиф Петрович дождался, когда Тамара отправится с малышом в детскую поликлинику, задернул все шторы и проверил: нет ли чего странного за окном? Оказалось, что сегодня совершенно обычный день — никаких тебе светящихся пятен на снегу, никаких посланников из другой галактики, никаких белых собачек или иных невидимых животных.

В том, что Анзерцвейг является посланником из космоса, Иосиф Петрович был уверен на все сто процентов. Во-первых, никто из играющих на площадке детей не видел собачку; во-вторых, Анзерцвейг так же внезапно исчез, как и появился. Нормальная, обычная собака должна была куда-то убежать, а не испариться в воздухе. Кроме того, в тот день было много снега, и будь Анзерцвейг обычным животным, он бы, уходя, оставил за собой следы. Следов не было! Значит, никакой он не обычный пес.

Убедившись, что за окном никого нет, Иосиф Петрович открыл тумбочку, в которой Тамара держала домашнюю одежду — майки, носки, шорты. В самом низу он нашел туго перевязанную резинкой пачку денег. Купюр там было не так уж много, и Иосиф Петрович вытащил всего две, лежащие с краю. А потом еще две… А также вынул пару футболок, чтобы замести следы.

Все логично: кто-то взял ее одежду, а там лежали неосторожно положенные купюры. Несколько тысячных бумажек случайно подвернулись и попали под ткань. Только вечером Иосифа Петровича осенило: «Вот дурак! Остолоп несчастный, кому же нужна ее одежда?» И он решил немедленно исправить свою ошибку. Тамара с малышом уже пришла домой, и недостачу денег она пока не обнаружила. Тогда Иосиф Петрович решил подбросить футболки обратно в тумбочку. На том-то он и попался.

Глава 6

Вечером, открыв тумбочку, Тамара увидела, что ее майки, шорты, ночные сорочки скомканы. Она протянула руку вниз и на самом дне нащупала пачку денег, сняла резинку и пересчитала купюры… А затем впервые за все время, что жила в этом доме, закричала во весь голос. Комната, в которой секунду назад было тихо и уютно, царил полумрак, превратилась в самое настоящее поле брани. Тамара резким движением включила свет и вытрясла все содержимое тумбочки на пол.

— Я не понимаю, как так можно! Да это же что такое?

Малыш, ползающий в манеже, громко заплакал. Из кухни явился Играт, всем видом показывая, что устраивать сцену сейчас не стоит: он недовольно сморщил нос, театрально прикрыл глаза, медленно подошел к Тамаре и попытался обнять ее за плечи, но та не унималась.

— Нет, ну ты видел это? Вещи перерытые, четыре тысячи исчезли!

— Успокойся, тебе просто показалось! — пытался сгладить конфликт муж.

— Да это же бесстыдство какое! Что он с моим бельем делал? Какое право он имеет? Какое право на то, чтобы брать чужие вещи?.. И чужие деньги? Это как понимать вообще?

Тут в комнату вбежала Клавдия Ивановна, она заняла собой весь дверной проем, уперев руки в бока и часто моргая густо накрашенными ресницами. Вслед за свекровью из кухни тоненькой струйкой сочился аромат котлет, наполняя пространство неуместным запахом. Этот запах здесь был лишним, как и яркий свет, слепящий глаза! Тамару уже тошнило от всего в этом доме: и от кулинарных прелестей, и от копания в нижнем белье, и от воровства. И от всей этой семейки, в конце концов. К тому же, Лука истошно вопил, свекровь убрала прядь со лба, вытерла ладонь о фартук и взяла малыша на руки.

— Тома, давай реально на вещи посмотрим, — подбрасывая внука в воздухе, произнесла она. — Он как ребенок. У Играта деньги таскал, ну, у тебя таскал. Зато твои трусы и майки ему на фиг не нужны. Он же не какой-то там извращенец, просто дитя малое. Безобидное. — Клавдия Ивановна принялась заигрывать с Лукой и по-дурацки хихикать. — Дя, малыш? Дя?

Лука на секунду замолчал, а потом разразился яростным воплем.

— Ага, безобидное настолько, что роется в нижнем белье?

— Тихо, тихо, успокойся, не надо так драматизировать. Сколько он взял? Я тебе все верну с зарплаты, — уговаривал ее Играт.

— Да пошли вы все!..

Далее Тамара действовала на автомате, она побросала в сумку вещи — самое необходимое для ребенка, документы, деньги. Захватила пару носков и зубную щетку. Вызвала такси, схватила малыша и уехала на ночь глядя.

В такси все плыло перед глазами. Играт не пытался остановить, удержать, и не мудрено: видимо, в этом доме надо было слушаться его маму, а раз она не послушалась, то будет отвергнута. Ради бога! Тамара провела тыльной стороной ладони по лицу и обнаружила, что оно мокрое от слез. Играт — умный мужчина. Он ведь понимает, что это конец. Но он ничего не сделал. Он даже не пытался. Не приложил никаких усилий.

«Тебе просто показалось!» — вспомнила Тамара слова мужа. — «Какое на хрен показалось? Они все там больные на голову, и Играт такой же! Прочь, прочь от этого места!»

Первые дни, находясь у мамы, Тамара не могла нарадоваться. Как же здесь тихо, уютно и хорошо! Благодать… Родной дом казался раем по сравнению с квартирой мужа, где Клавдия Ивановна, как змея, только и делала, что жалила всех вокруг и отравляла своим ядом, а Иосиф Петрович окончательно слетел с катушек и потерял связь с действительностью. Про мужа даже думать не хотелось — он просто предатель.

Именно здесь, в ненавистном родительском доме, Тамара впервые в жизни ощутила себя в безопасности. Это открытие стало для нее удивительным началом целой цепочки последующих открытий.

«Все совсем не так, как кажется», — повторяла про себя Тамара, ложась на подушку и закрывая глаза перед сном.

∞

Новый день не принес никакой радости, напротив, безжалостно раскрыл глаза на все, как оно есть. Играт не звонил, а это значит, либо он окончательно застрял под каблуком у своей сумасшедшей мамаши, либо Тамара ему безразлична. Ни тот, ни другой вывод не показался ей утешительным, и она долго плакала в ванной, пока ее никто не видит.

Далее Тамара решила взять себя в руки. Сколько можно предаваться страданиям? Обстановка в доме располагала к тому, чтобы прогнать плохие мысли, вот только легко сказать — сложно сделать! Родители носились с Тамарой как писаной торбой, помогали с ребенком, оказывали любую помощь.

— Давай я Луку возьму, а ты поспи немного, — посоветовал отчим, направляясь с малышом в зал.

Лука радостно пускал слюни и грыз пластиковую погремушку с шариком, постукивая деда по плечу. В глазах сына Тамара увидела радость и восторг, в то же время на лице отчима как в зеркале отразилась та же гамма эмоций. Тамара чуть не расплакалась: ведь этот человек ей не родной, но от него исходит столько тепла и поддержки! А в том доме ее гнобили и унижали — тоже мне родственники, называется… Как только дверь за отчимом закрылась, Тамара провалилась в глубокий сон.

Мама с удовольствием сопровождала малыша на прогулку, и Тамара в это время могла искупаться, сходить в туалет или просто поесть, эта помощь казалась поистине бесценной. В преодолении тягот люди раскрываются такими, какие они есть: одни молча наблюдают и умывают руки, а другие вкладывает всю душу, не требуя ничего взамен.

Родители искренне хотели помочь и делали все, что в их силах, и подробностей не выспрашивали. Почему Тамара ушла от мужа? Почему именно сейчас? Что произошло? Они восприняли переезд как данность, как что-то само собой разумеющееся, не требующее глупых разъяснений и неуместных вопросов.

Ни разу Тамара не услышала от мамы и отчима ни одного плохого слова в свой адрес. Их отношение к ней было удивительно спокойным, полным тепла и принятия. Тамара как будто вырвалась из безвоздушного пространства, в котором нельзя было ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни опереться, и попала на твердую землю, где есть ясность, свежий воздух и покой.

Однако идиллия не могла длиться вечно, и Тамара это понимала. Хорошенько взвесив перспективы, она приняла решение. Все складывалось замечательно: мама прекрасно готовила, не требовала непосильной помощи, никогда не предъявляла претензий. Прогулки с коляской были ей в радость, и Тамара знала, что дома ее с малышом любят и ждут.

На улице Тамара практиковала техники релаксации, она считала шаги на вдох и на выдох. После прогулок на свежем воздухе розовощекий и счастливый Лука возвращался домой довольным и уставшим. Тамара его кормила, и он тут же засыпал. Перспектива остаться у мамы еще на какое-то время казалась такой заманчивой…

Но нужно было переезжать. Тамара знала, далее неизбежно случится конфликт интересов — это вопрос времени. Точки разногласий по бытовым вопросам прорисовывались все отчетливее. Да, ее выручали прогулки, чему способствовала стабильная хорошая погода, однако стоило ей с малышом остаться дома, количество спорных вопросов вырастало в разы. И, чтобы не наступать дважды на одни и те же грабли, не превращать родительский дом в поле брани, Тамара сообщила, что скоро они с малышом переберутся на съемную квартиру.

Мама и отчим не были в восторге от этой идеи и всеми силами пытались Тамару отговорить. Потом, разумеется, смирились. Кристальная ясность относительно своего будущего вдохновляла и вселяла в Тамару новые силы, только вот ответственность за свою жизнь и жизнь малыша пугала, а внезапно нагрянувшая неопределенность порождала массу вопросов.

На что они с Лукой будут жить? Когда Тамара вышла замуж, она регулярно получала финансовую поддержку от мамы с отчимом, вот только шестое чувство подсказывало, что не надо тратить эти деньги впустую, нужно отложить их. Поэтому на первое время им с малышом хватит — а дальше она что-нибудь придумает.

Несколько дней прошло как в тумане. Тамара видела косые взгляды домочадцев, их безмолвное осуждение и отгороженность.

— Мам, что-то случилось?

— Да нет, все нормально.

— Точно все в порядке?

— Да.

Мама ходила, как в воду опущенная. Отчим тоже поубавил свой пыл и не тянулся уже к малышу с таким пылом, как раньше.

— Дядь Лень, вы сегодня сможете с Лукой погулять? Я хотела помыть полы во всем доме с хлоркой, чтоб он не дышал этим…

— Хорошо, — вздыхая, отвечал он, театрально складывая газету и наматывая на шею шарф.

В такие моменты Тамара чувствовала себя неловко: на словах-то они согласны с переездом, но, похоже, затаили обиду… Тамара переключалась на бытовые дела, чтобы избавиться от навязчивых мыслей о том, что она опять сделала или сказала что-то не так. Уход за младенцем, бесконечная уборка, стирка с утра до ночи спасали ее, и тревога незаметно отступала.

К концу дня круговорот дел завершался, и вечером, лежа в кровати, Тамара оставалась вновь один на один со своим ощущением слабости и беспомощности. Это было очень странное ощущение: ясно, что делать, но не понятно, как. Тревога подсвечивала отсутствие уверенности в завтрашнем дне, делала Тамару все более уязвимой, и еще почему-то виноватой во всем, что с ней произошло.

По ночам Тамара мучилась от бессонницы. В эти долгие безжалостные часы, когда правда лезет наружу изо всех дыр, и от нее никуда не спрячешься, она спрашивала себя, почему она не смогла терпеть дальше? Почему разрушила семью? И ответ приходил мгновенно: первый ответ — всегда самый честный. Потому что Клавдия Ивановна и Иосиф Петрович — два совершенно жутких и невыносимых человека, каждый из которых невыносим по-своему. Если бы они жили только с одним из родителей мужа, например, с матерью, что, разумеется, было бы худшим вариантом, или только с отцом, что было бы не менее ужасно, то Тамара никуда бы не ушла. Она бы нашла в себе силы все терпеть ради мужа и ребенка. Но вот на пару эти сумасшедшие старики представляют собой гремучую смесь, рядом с ними любая жизнедеятельность обречена на погибель. Это как отравленная почва, на которой не вырастет ни куст, ни цветок, ни дерево. Все засохнет…

Хотя с кем из них двоих жить лучше, это еще вопрос. Клавдия Ивановна упивалась превосходством, а Тамара больше не хотела доставлять ей такого удовольствия, как паразитировать за свой счет. Зато она психически здорова, и если случится беда, на нее можно положиться. А вот Иосиф Петрович — назойлив, неутомим в своих лекциях, и с поврежденной психикой. И это очень страшно. Вдруг ему инопланетяне что-то нашепчут, и он навредит ребенку? В присутствии свекра Тамаре приходилось в сто раз внимательнее следить за Лукой, а также — за обстановкой в доме, да и за всем вокруг…

С этими мыслями Тамара проваливалась в прерывистый поверхностный сон, а после следовало пробуждение, открывающее двери в еще один день, полный неопределенности.

Ни ночью, ни днем Тамара не могла позволить себе расслабиться, отдаться на волю чувствам и уйти в рев, отгоревать случившееся. И дело даже не в том, что ей не хотелось, чтобы ее застали в слезах. Она даже не испытывала такой потребности — плакать. Слезы ушли давно, с тех самых времен, как умер отец, именно тогда на сердце ртутным пятном разлилась тяжесть, и эта тяжесть затмевала все: и разум, и волю к жизни, и свободу. Даже совершая действия, казалось бы, направленные на благо себе и ребенку, покидая то место, где ее унижали, Тамара как будто не жила, а существовала, смотрела кинопленку с чужой жизнью, а ее собственная жизнь тем временем тлела, как слабый уголек.

Слезы исчезли, испарились, стыдливо спрятались — еще много, много лет назад. Их отсутствие лишь усиливало остроту переживаний, как бы очерчивая круг и провозглашая изоляцию маленькой девочки, оставшейся наедине со своей болью. Никто бы этих слез не понял, никто бы не смог подобрать нужных слов, никто бы не дал в обмен на них горстку тепла. Такого простого человеческого тепла, на которое можно обменять немного своих мучений.

В детстве маленькая Тома знала, что есть семьи, в которых так бывает: есть родители, которые жалеют своих детей. Горстка тепла приходится как раз кстати, она ложился в то самое место, где была рана, и рана затягивается. Так случается, когда тебе дают поплакать и гладят по плечам, когда тебя прижимают к груди так сильно, что трудно дышать, когда тебя слушают и слышат. Но она сразу поняла, что с ней этого не случится никогда: мама только подсмеивалась над ней, дразнила плаксой-кляксой и постоянно напоминала, что она выглядит некрасиво, когда плачет.

С тех самых пор Тамара усвоила урок: ни с кем не надо делиться своими чувствами. На самом деле они никому не нужны. Люди не сопереживают, а пытаются заставить тебя замолчать.

И вот, прошло два месяца с момента расставания Тамары с мужем, но все ее чувства — обида, гнев, несправедливость — по-прежнему оставались внутри, закоченелые и обездвиженные. Их парализовало, и они превратились в гигантские каменные статуи. Играт не писал и не звонил, что лишь подчеркивало правильность принятого решения: от него надо было не просто уходить, а бежать со всех ног. Такие отношения нельзя сохранять. Но от этого отнюдь не становилось легче. Тамара знала лишь один выход, как помочь себе пережить все это: просто дистанцироваться от своих эмоций.

«Какая разница», — спрашивала себя Тамара, — «люблю я его или нет? Это уже не имеет значения. И на ход решения проблемы никак не повлияет».

Как пышные цветы на морозе сморщились от холода, точно так же застыли и покрылись коркой льда все нежные чувства к Играту. Цветущий сад любви и доверия умер.

Глава 7

После смерти своего первого мужа Вероника Степановна открыла для дочери сберегательный счет. Разумный поступок, казалось бы, иллюстрировал пример ее материнской заботы, вот только форма подачи информации повергла ребенка в шок. В том и заключалась вся сущность Вероники Степановны: она могла ляпнуть что угодно, сильно обидеть или напугать другого, не задумываясь, как ее слова воспримут окружающие. Зато критически и придирчиво оценивала все, сказанное в свой адрес, вплоть до мелочей.

В тот теплый майский вечер окна в квартире были распахнуты, с улицы тянулся аромат цветущих липовых деревьев. Вероника Степановна налила чай в две чашки и поставила на стол тарелку с хлебом. Маленькая Тома только закончила делать уроки и пришла на кухню.

— Я открыла для тебя счет в банке. Вдруг и меня не станет, — сообщила Вероника Степановна, сморщив губы, — так тебе хоть будет на что жить.

Маленькая Тома затряслась от страха. А что, если мама доведет начатое до конца: покончит с собой?

— Мама, ну что ты такое говоришь! Мама, ты не умрешь! Никогда не умрешь, слышишь? — девочка подбежала к ней, уткнулась в живот и крепко обхватила ее руками.

«Точно, теперь и мама умрет…» — подумала она, мурашки побежали по всему телу, а на глазах выступили слезы.

— Не надо, мамочка, прошу тебя, пожалуйста. Только не надо умирать…

— Что ты, милая, — Вероника Степановна, поморщившись, отлепила от себя плачущую дочь и натянуто улыбнулась. — Конечно, я буду с тобой, я никуда не денусь! Ты не так все поняла. Это деньги на твое будущее…

Вероника Степановна глубоко вздохнула, закатила глаза и сжала губы в тонкую линию. Эта девочка все время хотела обниматься! Она ее раздражала. Раздражала тем, что всегда была слишком назойливой и требовательной. Но не только в вопросе объятий: этот ребенок словно не от нее родился, ей надо было все знать. Всю душу вытрясет, но не отстанет, пока не получит свое.

Дочь задавала такие вопросы, на которые Вероника Степановна даже не знала, как отвечать. Эти вопросы вводили ее в ступор, а сама она от этого чувствовала себя глупой.

— Как люди рождаются?

— Почему дети становятся инвалидами?

— Откуда дует ветер?

— Почему проститутка — это плохое слово?

— А кто такой алкаш? В классе говорят, что папа был алкаш…

И так далее…

Бесконечные вопросы начались с тех самых пор, как дочь заговорила, и не прекращались по сей день. Вероника Степановна всячески давала понять, что разговор окончен, и на такие темы в их доме беседовать не принято, отворачивалась от дочери, уходила в другую комнату — и именно тогда она липла к ней со своими объятиями!

Вероника Степановна научилась игнорировать ребенка, она просто отвечала: «Придет время — все узнаешь!», и усиленно делала вид, что не слышит дочери, не замечает ее. На самом деле детские вопросы сталкивали Веронику Степановну с ее тайной, которую она тщательно скрывала от всех. С ее внутренним мраком и ужасом. С ее внутренней пустотой. Именно этого она и боялась больше всего: в пустоте нет никаких ответов, никаких разъяснений, просто бессмыслица.

Каждый вопрос дочери Вероника Степановна расценивала как безжалостное и жестокое вторжение в свой шаткий внутренний мир. Эта девочка напоминала ей о том, что все лишено смысла, а впереди лишь пустота — бездонная, безграничная, как океан, и черная, как его дно.

К тому же, Вероника Степановна не любила объятий и недоумевала, зачем лишний раз прикасаться к другому человеку? Ведь это неприятно. Она не получала от тактильного контакта никакого удовольствия в принципе, а от объятий с дочерью — тем более. Эта девочка вечно к ней цеплялась, как репейник к одежде.

Вместо того, чтобы утешить плачущую дочь, Вероника Степановна по привычке сделала вид, что ничего особенного не происходит.

— Плакса, вот плакса! Чего ты ревешь? У тебя лицо кривое, когда плачешь, фу!

Затем она распахнула голубую крошечную сберкнижку и ткнула пальцем в верхнюю строчку:

— Вот тут, видишь, я положила первоначальный взнос, а вот тут будут начисляться проценты. Все, Тома, хватит! Прекращай сопли размазывать.

Дочь росла, а Вероника Степановна пополняла счет в банке. Ко дню совершеннолетия уже скопился небольшой капитал.

После того, как Вероника Степановна ушла в стойкую ремиссию, она повторно вышла замуж и завязала с попытками убить себя, а впоследствии смогла реализоваться в работе. Бухгалтером Вероника Степановна была превосходным, за профессиональные качества ее высоко ценили, к тому же, дома ждал супруг — хороший и уважаемый человек, перед которым она не могла ударить в грязь лицом и снова сорваться, скатиться на дно, то есть попасть в психушку.

Куда-то исчезли слезы, истерики, прекратились перепады настроения. Вероника Степановна с таким усердием взялась за работу, что вскоре ее повысили. Характером она отличалась довольно скрытным, сама себя она считала человеком необщительным, что, кстати, полностью соответствовало действительности. Коллективы она не любила, пустых бесед о природе и погоде ни с кем не поддерживала.

Как ни крути, факт остается фактом: после стольких лет домашнего насилия Вероника Степановна смогла выжить. Она осталась в той или иной мере социально адаптированной, устроила свою личную жизнь и даже позаботилась о будущем дочери.

∞

Тамара ждала подходящего момента, надеясь, что отложенная сумма как-то поможет ей во взрослой жизни, и оказалась права. В детстве она и мечтать не смела о развлечениях за мамин счет, слишком глубоко вонзилась в память ржавая железяка — бедность. Об избытке чего-либо думать не приходилось вообще. А если и думалось тайком об избытке еды, одежды или каких-то игрушек, так со стыдом, как о грехе.

Учеба в колледже Тамаре ничего не стоила, она с легкостью поступила на бюджетное место, а вот рождение ребенка в столь юном возрасте, переезд и новый виток в судьбе подтолкнули ее к использованию отложенных денег. И эта необходимость просить деньги и тратить их на себя вызвала у нее глубочайшее чувство вины.

— Понимаешь, мам, я там, в этом кошмаре, в том доме, много чего насмотрелась, мне нужно побыть одной, прийти в себя, успокоить нервы.

— А как же мы? Мы так хотели помочь…

— Вы и так помогаете каждый день. Своими делами. И добрым словом. Мама, ты же сама говорила, что деньги — мне на будущее. Ну, кто мог знать, что мое будущее будет именно таким? — Тамара развела руками.

— Ладно, ладно!.. Делай, как знаешь.

— Наверное, ты бы хотела видеть меня студенткой престижного вуза, или, может, крутым рекламщиком или пиарщиком… А не вот это все, — Тамара окинула взглядом комнату, указывая на разложенные кругом стопки пеленок, разбросанные игрушки и пачки памперсов.

— Ну, что ты! — запричитала Вероника Степановна. — Мы тебя любим, и твой малыш — это наше счастье!

— Знаю, знаю, — Тамара обняла маму за плечи. — Не учиться мне в столице, вот видишь…

Отложенные деньги Тамара даже не считала своими — они мамины, они принадлежат маме по праву. Мама сама заработала их, скопила. Как только она встанет на ноги — она обязательно ей их вернет…

∞

Тамара с сыном прожили в родительском доме совсем недолго, вскоре последовал переезд. За тот короткий период, что они провели здесь, Тамара отметила, как благотворно влияет на нее смена обстановки: она вдруг ощутила, как стала спокойнее. И эта метаморфоза побудила ее заглянуть вовнутрь себя, не бояться того, что там, в душе. Оказывается, у нее наладился сон, а еще она стала проще реагировать на баловство и капризы малыша.

Тамара с Лукой поселились в отдельной квартире недалеко от родителей: расчет был на то, чтобы видеться с ними чаще, тем более, мама и отчим всегда охотно уделяли внуку внимание.

После того, как вещи были расставлены по полкам, разложены подушки, развешены занавески, Тамара решила заняться внутренним наполнением квартиры. Она не хотела приносить в новое жилье свое отчаяние, чувство покинутости и то разочарование, которое олицетворял Играт. Нужно было навсегда избавиться от воспоминаний об этом человеке, освободиться от гнета, от тяжести на сердце.

Заварив крепкий чай, Тамара раскрыла ноутбук и устроилась на кухне, подобрав под себя ноги и укрывшись пледом. Чтобы вычеркнуть из жизни человека, нужно удалить все его фотографии. А как это сделать, эмоционально не вовлекаясь в процесс? Идея с избавлением от воспоминаний была хороша, если бы не одна ловушка. Ловушка со всей ее подлостью заключалась в том, что люди фотографируют только хорошие моменты: никто не фотографирует ссоры, недельное демонстративное молчание, одиночество или отчужденность, когда ты живешь и не знаешь, как он к тебе относится. Никто не фотографирует дискомфорт в отношениях, чувство внутренней несвободы и зарождающуюся фальшь.

Просматривая совместные фото с Игратом, на которых у них обоих светились глаза, сияли улыбки, щеки горели румянцем, Тамаре вдруг стало мучительно больно. Как можно удалить все фотографии и при этом ничего не испытывать? Ведь они оба были безоблачно счастливы и влюблены друг в друга. И тут, смахивая слезу, Тамара созналась, что, наверное, они с мужем чем-то похожи: каждый из них видел совместное будущее совсем иным. А что в итоге? Играт остался в любовных отношениях со своей матерью, а Тамара — вот она, здесь, на съемной квартире.

Она залпом выпила остывший чай, нажала на клавиатуре «Ctrl + A» и удалила все папки, затем очистила корзину. Теперь она была спокойна — в порыве слабости она защищена от соблазнов и провокаций своего подсознания, а оно запросто может подкинуть идею восстановить фотографии и обставить все таким образом, что это произошло случайно.

Новая жизнь действительно налаживалась, и Тамара это чувствовала с каждым днем все отчетливее: она дышала полной грудью, наслаждаясь свободой, уютно обустраивая свое жилище.