Бесплатный фрагмент - Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова

E-mail для связи с руководителями проекта:

tmanakova2010@yandex.ru

Фото на обложке: Цесаревич Алексей со своей собакой, спаниелем Джоем. Царская Ставка. Могилев, 1916 г.

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви

Печатается по изданиям: Tutor to the Tsarevich: An Intimate Portrait of the Last Days of the Russian Imperial Family / compiled from the papers of Charles Sydney Gibbes, by J. C. Trewin. London, 1975 / Пер. с англ. — И. В. Воронин, Т. Г. Курепина; под ред. В. М. Лукиной; The Romanovs & Mr. Gibbes: The story of the Englishman who taught the children of the last Tsar, by Frances Welch. London, 2002 / Пер. с англ. — В. М. Лукина; под ред. И. В. Федосенок, К. А. Выборновой; отв. ред. и сост. коммент. Т. Б. Кузьмина, К. А. Протопопов; А. А. Мановцев (предисловие, примечания). — М.: Патриаршее подворье храма-домового мц. Татианы при МГУ г. Москвы, 2019. — 704 с., с илл.

Издание третье, исправленное и дополненное.

В данном издании рассказывается о жизни англичанина Чарльза Сиднея Гиббса (1876–1963) — учителя английского языка детей Императора Николая II и наставника Цесаревича Алексея. За десять лет служения при дворе русского Императора Гиббс превратился в доверенное лицо семьи Николая II. Пройдя непростой путь к православной вере, он стал священником и внес заметный вклад в распространение Православия в Великобритании.

В издание вошли две книги о Чарльзе Гиббсе, написанные английскими авторами Джоном Тревином и Френсис Уэлч, дневники Чарльза Гиббса, которые он вел с начала Первой мировой войны, его письма из Тобольска, воспоминания о Царской Семье, написанные в 30-40-е годы ХХ века.

Обширные комментарии и приложения, вошедшие в данное издание, помогут читателям наиболее полно представить те или иные исторические события, а также более подробно познакомиться с биографией упоминаемых в тексте лиц.

Издание адресовано широкому кругу читателей, интересующихся историей России конца XIX — начала XX века, а также профессиональным историкам.

Книга удостоена Специального приза IX Открытого конкурса «Просвещение через книгу — 2014».

---

Предисловие (от издателей)

Данное издание посвящается памяти англичанина Чарльза Сиднея Гиббса (1876–1963) — учителя английского языка детей Императора Николая II и наставника Цесаревича Алексея, человека сложной и интересной судьбы. В 2013 году исполнилось 50 лет со дня его кончины, и в год празднования 400-летия Дома Романовых нам виделось важным представить российскому читателю издание, посвященное человеку, продемонстрировавшему верность Царской Семье, вплоть до готовности разделить ее участь и терпеть лишения. Предлагаем вниманию читателя третье издание — исправленное и дополненное.

За десять лет служения при дворе русского Императора Гиббс превратился в доверенное лицо семьи Николая II. Годы, проведенные вместе с Императорской Семьей, оказали на него громадное влияние. Всю свою долгую жизнь он оставался верным памяти Царской Семьи и сумел сберечь многие реликвии, имеющие огромную ценность для российской истории. Пройдя непростой путь к православной вере, он стал священником и внес заметный вклад в распространение Православия в Великобритании.

В издание вошли две книги о Чарльзе Гиббсе, написанные английскими авторами, — Джона Тревина («Учитель Цесаревича: Подробное описание последних лет жизни Царской Семьи, составленное на основе документов Чарльза Сиднея Гиббса») и Френсис Уэлч («Романовы и мистер Гиббс: История англичанина, учившего детей последнего русского Царя»). Эти книги были опубликованы в Лондоне в 1975 и 2002 годах соответственно и на русском языке выходят впервые.

Также впервые в России в полном объеме приводятся дневники Чарльза Гиббса, которые он вел с начала Первой мировой войны в Царском Селе и Ставке, а также его письма из Тобольска к своим тетушкам, в которых он описывает интересные подробности жизни Царской Семьи в ссылке. Переводы дневников были сделаны на основе рукописи, которая хранится у внука приемного сына Гиббса во Франции. Так удалось восполнить пропуски в тех отрывках из дневников Гиббса, которые приводятся в книге Джона Тревина.

В издании публикуются неизвестные ранее воспоминания о Царской Семье из архива Гиббса, которые он написал в 1938 году, после того как принял сан архимандрита, а также воспоминания, написанные им в 1949 году в Оксфорде к 25-летию Соборного храма Христа Спасителя в Нью-Йорке (в России ранее также не публиковались).

Обширные комментарии, вошедшие в данное издание, помогут читателям наиболее полно представить те или иные исторические события и познакомиться с биографией упоминаемых в тексте лиц.

Несомненно, большой интерес и особую ценность представляют снимки из личного архива Чарльза Гиббса, сделанные на фотоаппарат «Кодак». В этом издании впервые в России опубликованы не известные отечественным историкам и архивистам фотографии помощницы няни царских детей Елизаветы Николаевны Эрсберг и младшей камер-юнгферы Государыни Марии Густавны Тутельберг.

Т. Б. Кузьмина

К. А. Протопопов

---

Предисловие к книгам Джона Тревина и Френсис Уэлч

Читателю, расположенному к Царской Семье, важно знать и о тех ее приближенных, которые всей своей жизнью доказали преданность Царственным мученикам. Среди них два иностранца — француз Пьер Жильяр и англичанин Чарльз Сидней Гиббс, преподаватели иностранных языков и наставники Цесаревича. Имя Пьера Жильяра хорошо известно в России благодаря его воспоминаниям о Царской Семье, правда, о самом Жильяре не так уж много биографических сведений.

Чарльз Гиббс не оставил отдельной книги воспоминаний (в то же время в этот сборник вошли тексты мемуарного характера, принадлежащие Гиббсу). О самом Гиббсе российский читатель мог получить представление благодаря американской писательнице Кристине Бенаг, издавшей в 2000 году книгу «Англичанин при Царском Дворе: Духовное паломничество Чарльза Сиднея Гиббса»; в русском переводе эта книга была опубликована в Санкт-Петербурге в 2006 году. Кристина Бенаг уже в зрелом возрасте пришла к православной вере (как и Чарльз Гиббс), и поэтому ее книга в целом близка православному читателю — и многими оценками, и непреложно уважительным отношением к герою повествования.

Увы, в биографиях Чарльза Гиббса, написанных Джоном Тревиным и Френсис Уэлч, читателя, воспитанного в традициях русской культуры (не обязательно даже православного), многое покоробит: и лихость оценок, и взгляд на предмет рассказа как на забавный человеческий характер с интересной, удивительной судьбой, с такими-то чертами… но не более!

Возникает законный вопрос: зачем же публиковать эти книги? Что же в них ценного? Прежде всего, в этих книгах много живых подробностей, относящихся к жизни Чарльза Сиднея Гиббса, отсутствие которых, к сожалению, характерно для книги К. Бенаг. Только из издания Тревина мы узнаем, например, что «письмо» Великой Княжны Анастасии Гиббсу из поезда по пути в Тобольск (нередко цитируемое в разных книгах о Царской Семье) было в действительности упражнением — письмом, написанным по-английски задним числом, и Гиббс исправил в нем ошибки. (Заметим, что К. Бенаг приводит его как реальное письмо).

Тревин сообщает и другие подробности жизни Царской Семьи в Тобольске: последняя короткая пьеса, которую хотели поставить узники как домашний спектакль, была отрывком из произведения У. А. Мэккерси «Крысы» (как рассказывает Гиббс, Цесаревич Алексей успел выучить большой отрывок и очень жалел, что представление не состоялось), а последняя книга, которую Гиббс читал Цесаревичу, была «Следопыт» Ф. Купера.

Благодаря Тревину, который являлся известным английским театральным критиком, мы узнаем, что Чарльз Гиббс (по инициативе которого царственные узники ставили в Тобольске домашние спектакли) с молодых лет увлекался театром.

Рассказывая об участии Гиббса в расследовании убийства Царской Семьи, которое проводил Н. Соколов, Уэлч сообщает важную подробность. Она относится к исследованию предметов, найденных на Ганиной Яме. «Среди всего прочего там были… кусочек жестяной фольги и медные монеты, владельца которых так и не удалось бы установить, если бы Гиббс не напомнил Соколову о том, что Алексей любил собирать всякую всячину».

Известно, что Коля Деревенко, сын В. Н. Деревенко, врача Цесаревича, бежал из России и жил в эмиграции. В книге Уэлч есть такое упоминание об этом человеке: «… в 1947 году Гиббс получил грустное письмо от Коли. Сын доктора Деревенко, живший в то время в Австрии, просил его помочь найти в Англии работу. Коля также просил Гиббса помолиться за «несчастного человека, чувствовавшего себя потерянным в чужой стране». К сожалению, для Уэлч характерна досадная отрывочность. Так и здесь: читатель вдруг что-то узнает о друге Цесаревича, что-то даже проникновенное, берущее за живое, и должен удовлетвориться только этим: Уэлч не дает ни ссылок, ни пояснений. И все же — приведенное ею сведение очень драгоценно для нас.

Благодаря Джону Тревину мы знакомимся с возвышенными строками английского литератора и поэта Мориса Берринга (Maurice Bearing, 1874–1945, он много путешествовал по России в начале ХХ века, до германской войны) из его сонета «Эпитафия», посвященного Императору Николаю II:

Был лишен короны и трона, и сердца, и имени,

Горе придало ему величие, и страдание

Дало больше, чем власть монарха.

Однако лишь в этом отрывке Тревин пишет о Царе Николае II положительно. Его взгляд на последнего российского Императора — это вполне «традиционный», широко распространенный (увы, и в нашей стране) либеральный взгляд: «слабый царь», который, «по мягкости характера», не мог справиться с революционной ситуацией. Вот как Тревин пишет в начале книги: «После войны с Японией Император Николай II, воспитанный как абсолютный самодержец — роль, не подходящая ему, что сознавалось и было известно более решительной Императрице, — был вынужден согласиться на переход к полуконституционной монархии с законодательным органом — Думой. Во всей огромной империи, превратившейся в нечто аморфное, рушились вековые традиции, в то время как Россия шла навстречу невиданной катастрофе. Царствующий Император Николай II по своей натуре был добрым помещиком, человеком, который, несмотря на все свое обаяние, оказался чересчур мягким для правителя государства».

К традиционному сопоставлению «слабого» Царя и властной Царицы прибегает и Френсис Уэлч, с той только разницей, что Уэлч беззастенчиво приписывает Царице авторство одной резкой фразы в отношении России, которую, как известно, Царица полюбила всем сердцем: «Императрица Александра Федоровна отличалась жесткостью, — пишет Уэлч, — в гостиных Петербурга, где собиралась знать, ее называли «полковник». Именно ей принадлежит знаменитое высказывание: «Россия любит кнут!». Чтобы объяснить, как передергивает биограф, необходимо обратиться к источнику. Фраза, совершенно не характерная для Императрицы Александры Федоровны, упомянута ею в письме к Императору от 4 декабря 1916 года. Приведем отрывок из этого письма в достаточно полном виде: «Так как ты снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, я предостерегала бы тебя. Кто боится меня, не глядит мне в глаза и кто замышляет недоброе — не любят меня… Хорошие же люди, честно и чистосердечно преданные тебе, любят меня: посмотри на простой народ и на военных, хорошее и дурное духовенство… Все становится тише и лучше. Только надо чувствовать твою руку. Как давно, уже много лет, люди говорили мне все то же: «Россия любит кнут!». Это в их натуре — нежная любовь, а затем железная рука, карающая и направляющая…» (Платонов О. Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. М., 1996. С. 621). Да, Царице хотелось как бы сообщить Императору часть своей натуры, сообщить свою властность характеру, вовсе не слабому, но — лишенному властности… Однако никогда, ни единого раза, Государыня не оказывала давление на Царя. На той же странице Уэлч пользуется воспоминаниями Юлии (Лили) Ден, чтобы сообщить, что Царица «не любила проигрывать». Читатель, знакомый с воспоминаниями Ю. Ден, знает очень хорошо, какой доброй, великодушной и самоотверженной предстает в этих воспоминаниях Государыня. Однако Уэлч берет из них только то, что нужно ей.

Оба автора, естественно, уделяют много внимания Григорию Распутину, не жалея для него черных красок и не допуская и мысли о том, что повторяют давно разоблаченную клевету, и что личность Распутина, хоть далеко и не безупречная, но является гораздо более сложной, чем выгодный для либерального сознания образ. Тревин посвящает убийству Распутина почти целую страницу, хотя это вовсе не имеет отношения к Чарльзу Гиббсу. В тех же рамках Уэлч сообщает (не факт, а всего лишь слух), что Феликс Юсупов (убийца Распутина) хранил одну из пуль, которая будто бы по его заказу была вставлена в его перстень. Впрочем, Кристина Бенаг также повторяет клеветнические сведения о Распутине и, надо сказать, не сообщает того, что честно сообщают и Тревин, и Уэлч: Чарльз Сидней Гиббс относился к Распутину спокойно и совсем не считал его исчадием зла.

Интересно заметить различия между книгами Тревина и Уэлч. Первая написана еще с некоторой долей обстоятельности, еще с оглядкой на то, как в прежние времена писались биографические исследования. Вторая написана уже в постмодернистском стиле, т. е. с полной свободой самовыражения. Книга Тревина вообще написана более достойно. Уэлч запросто приписывает своему герою то высокомерие, то честолюбие, то еще какой-нибудь скрытый человеческий порок, упоминая об этом мимоходом и, конечно, ничем свою оценку не подтверждая, лишь внедряя ее как мотивацию того или иного поступка. У Тревина этого нет.

Несомненно, ценность книги Френсис Уэлч, в сравнении с книгами Джона Тревина и Кристины Бенаг, заключается в том, что в ней содержится подробное писание последнего периода жизни Чарльза Гиббса, а точнее, уже архимандрита Николая. Этот период для православного читателя представляет, естественно, живой интерес. Каким священником был Гиббс? Отметим здесь два момента. Во-первых, Гиббс, несомненно, принял православную веру всем сердцем. По описаниям Уэлч это понять невозможно, настолько современная исследовательница безразлична к вере во Христа. С точки зрения Уэлч, переход Гиббса в Православие — прихоть, психологически объясняемая приверженностью к Царской Семье, к памяти о них. Но из книги Кристины Бенаг, а в особенности из тех документов, которыми составители настоящего сборника сопроводили данное издание, причины такой перемены во взглядах очевидны. Достаточно познакомиться с письмами Гиббса к его младшей сестре Уинни. Во-вторых, нельзя не заметить следующее. Священники — это живые люди, а не только носители благодати. Они не претендуют на то, чтобы быть образцами совершенства, более того, как члены Церкви Христовой, они предполагают, что их (неизбежные) немощи будут восприняты братьями и сестрами с любовным снисхождением и прощением. Для «внешних» понять это практически невозможно. И читателю ничего не остается, кроме как отнестись, по возможности, снисходительно к тому, как Уэлч, не без удовольствия, рассказывает о разных несуразицах и казусах в служении отца Николая.

Уэлч пишет, как однажды «отцу Николаю показалось, что от его икон будто бы стало исходить чудесное свечение. „Такого чуда не происходило со дня начала гонений Царской Семьи!“ — объявил отец Николай. Чудо, однако, состояло в том, что пожилая прихожанка протерла стекла на окладе икон слишком большим количеством чистящего средства». Поскольку, по своему обыкновению, автор не входит в подробности и обоснования своим словам не дает, можно предположить, что материалистическое объяснение свечения икон измышлено автором. Интересно, что сама же Уэлч пишет о подобном свечении совершенно иначе в конце своей книги. Позволим себе привести целиком завершающий книгу Уэлч отрывок, но перед этим необходимо заметить, что упоминаемый Битти — это один из друзей отца Николая. Можно порадоваться за исследовательницу, что в конце своей книги она вдруг преодолела собственное предубеждение и нашла удивительно светлое завершение своему труду, в полной мере подобающее герою этого повествования. Вот как она пишет:

«Несколько дней спустя после смерти отца Николая Битти и епископ Каллист, в то время еще известный как Тимоти Уэр, нанесли визит Георгию в доме на Роберт-стрит. Они хотели знать, как Георгий собирается распорядиться личными вещами отца Николая. Георгий провел молодых людей в спальню своего приемного отца. Он указал на висевшую над изголовьем кровати икону, которую отцу Николаю подарила Царская Семья. Георгий рассказал, что за три дня до смерти священника икона потускнела, а потом начала светиться.

«Икона действительно светилась… — вспоминает Битти с едва заметной улыбкой. — Больше ничего не скажу».

В ту минуту Дэвид Битти думал о том, что отец Николай, наконец, оказался там, куда так стремился. «Отец Николай с нетерпением ожидал того часа, когда, наконец, снова сможет увидеть Царскую Семью. И я понял, что этот миг настал».

Будем надеяться, что читатель, предупрежденный о том, к чему ему следует быть готовым, сумеет отделить «плевелы либерального взгляда» от пшеницы любви к бесстрашному британцу. Для нас главное — его верность Царской Семье, его — столь удивительный и достойный внимания — путь ко Христу.

Святые царственные мученики, молите Бога о нас!

А. А. Мановцев

---

Авторы-составители выражают благодарность:

Георгию Гиббсу — за предоставленную возможность использовать архив его деда Чарльза Сиднея Гиббса.

Гузели Ращитовне Галямовой — за помощь в доставке архива в Москву и разборке документов для издания, а также перевод писем Пьера Жильяра.

Татьяне Геннадьевне Курепиной, Павлу Дмитриевичу Александрову, Дениз Мари Тимал-Александровой и Александру Бруксу — за расшифровку и перевод рукописных текстов из архива Чарльза Сиднея Гиббса.

Доктору исторических наук Людмиле Анатольевне Лыковой, доктору исторических наук Зинаиде Ивановне Перегудовой, кандидату исторических наук Владимиру Михайловичу Хрусталеву, кандидату исторических наук Владимиру Дмитриевичу Лебедеву, Сергею Владимировичу Фомину, Андрею Анатольевичу Мановцеву — за помощь в работе над книгой.

Протоиерею Владимиру Вигилянскому, протоиерею Максиму Козлову, Дмитрию Корнхардту, Софье и Филиппу Гудман, Александре Николаевне Дулиной, Андрею Викторовичу Заякину и многим другим, кто поддерживал словом и делом.

Особую благодарность выражаем всем жертвователям за финансовую поддержку аудио- и электронной версии проекта и особенно Сергею Анатольевичу и Ольге Юрьевне Кузьминым, Борису Николаевичу Горбачеву, Александре Александровне Сергеевой, Виктории Александровне Федоровой.

За техническое создание аудио-версии книги и профессиональное озвучивание благодарим Павла Владимировича Константиновского, директора и чтеца Студии «КНИГА» (г. Екатеринбург).

---

Учитель Цесаревича:
подробное описание последних лет жизни
Царской семьи,
составленное на основе документов
Чарльза Сиднея Гиббса

Джон Тревин

Прежде всего мы благодарим Джорджа Гиббса, владельца ранее не публиковавшихся фотографий и документов, послуживших основой для этой книги. Джордж Гиббс — приемный сын Чарльза Сиднея Гиббса, английского наставника Цесаревича Алексея. Чарльз Гиббс после событий в России, описанных в этой книге, и службы в Китайской морской таможне в Харбине (Маньчжурия) принял священнический сан Русской Православной Церкви, став иеромонахом Николаем, затем архимандритом. На протяжении многих лет он совершал богослужения в Оксфорде для местной православной общины. После смерти Чарльза Гиббса в 1963 году в возрасте 87 лет все документы, дневники, фотографии и многие другие памятные для Гиббса вещи, которые он бережно хранил, перешли по наследству к его приемному сыну. В свою очередь, Джордж Гиббс предоставил материалы для данного издания, рассортировав и упорядочив их, а также снабдил некоторые документы переводом. Таким образом, Джорджа Гиббса по праву можно считать моим соавтором.

Большую благодарность хотелось бы выразить также профессору Джорджу Каткову, Рут Гиббс и Венди Тревин; также Ричарду Гарнетту из издательства «Макмиллан», который с большим вниманием следил за тем, как готовилась к изданию данная книга.

Чтобы восстановить ход событий и более подробно осветить малоизвестные периоды жизни Гиббса, я обращался к следующим изданиям, которые впоследствии счел чрезвычайно полезными: «Тринадцать лет при Российском Дворе» Пьера Жильяра (Лондон, 1921), «Николай и Александра» Роберта К. Мэсси (Лондон, 1966), «Судебное следствие по делу об убийстве русской Императорской Семьи» Николая Соколова (Париж, 1924), «Последние дни Романовых» Роберта Уилтона, специального корреспондента газеты «Таймс» (1920). Ссылки на остальные работы даны в тексте.

За некоторым исключением, иллюстрации в этой книге напечатаны с фотографий из коллекции Гиббса. Большинство снимков сделаны самим Гиббсом, их негативы сохранились. Другие источники, в частности, Королевские архивы в Виндзоре, указаны в подписях к соответствующим фотографиям.

Д. К. T.

---

Глава I 
Царская погода

Всю ночь шел дождь, но следующее утро 9 июня 1908 года выдалось совершенно ясное. Среди людей, собравшихся в эстонском порту Ревеля на берегу Финского залива и на городских высотах, ходили разговоры о «царской погоде». Яркий солнечный свет заливал улицы Ревеля, и весь город сиял, охваченный радостным волнением.

Императорские поезда после ночного переезда из Петергофа доставили венценосную чету, Вдовствующую Императрицу Марию Федоровну и высших придворных сановников. Император Николай II был человеком среднего роста, четырьмя годами старше Государыни, с рыжеватой бородой и мягким взглядом серо-голубых глаз. Императрица Александра Федоровна, одетая в голубое, изящная и стройная, выглядела в утреннем свете слегка утомленной. Августейших родителей сопровождали юные Великие княжны и маленький Цесаревич Алексей в матросском костюме. Императорская семья прибыла в Ревель на встречу с английским королем Эдуардом VII, которого Императрица называла «дядя Берти», и королевой Александрой, совершавших свой первый визит в Россию в качестве правящих британских монархов. Это событие стало значимым еще и потому, что Император и Императрица впервые появились перед народом за последние несколько лет.

На Ревельском железнодорожном вокзале августейшие гости пересели в узкоколейный поезд, который доставил их по косе прямо на набережную. Порт тщательно охранялся. Никого не пускали дальше входа на пристань без специального разрешения. Даже местным коммерсантам временно запретили отправлять большую партию провианта на одну из императорских яхт.

Когда Император и члены его семьи вышли из поезда, они увидели оставшийся позади порт с развевающимися флагами обоих государств. С противоположной стороны расстилался парк Екатерининского дворца, построенного при Петре Великом. Невдалеке, меж рассеянных по заливу островов, стояли императорские яхты «Штандарт», «Полярная звезда», а также королевская яхта «Виктория и Альберт» и военные корабли сопровождения. Под шум орудийных салютов и крики чаек состоялся обмен официальными визитами между Императором и Самодержцем Всероссийским Николаем II, облаченным в форму шотландских серых драгун и королем Эдуардом VII, выглядевшим статно в форме киевских драгун. В час дня все собрались на официальный завтрак, устроенный на «Полярной звезде». Яхта была украшена множеством цветов. Отсутствовала только Императрица Александра Федоровна, которую несколько утомил переезд.

Затем в течение двух дней, подчиненных жесткому протоколу, между яхтами происходил обмен визитами, которые российские газеты с готовностью провозгласили «праздником мира». Вечером ничто не нарушало покой вод Финского залива. Многочисленные военные корабли были торжественно освещены. С палубы гостям открывался вид на Ревель, порт и городскую стену с башнями. В отблесках маяков, ярко освещавших береговую полосу у Екатерининского дворца, вырисовывались очертания крыш и колоколен. В тот вечер западная часть неба была удивительно прекрасна на закате.

На второй день король Эдуард VII и королева Александра обедали на яхте «Штандарт», самой большой из Императорских яхт. Старший лейтенант Н. В. Саблин, прослуживший на яхте 10 лет вспоминал:

«Седловатость» судна, если так можно выразиться, совсем не по-морски, изгиб его палубы или «линия судна» — идеал, не достигнутый ни в одной, столь же крупной, яхте других монархов и государств. Именно эта линия, обозначенная на корпусе толстым золоченым канатом, — была безупречна. […]

Яхта была выстроена из стали, с двойным дном, и разделена водонепроницаемыми переборками на семь отсеков. «Штандарт» имел три палубы — верхнюю, Царскую и жилую. Водоизмещение 6000 тонн — наибольшая яхта в мире, если не считать пассажирских пароходов, превращенных в яхты. […]

Носовое и кормовое украшения яхты были великолепны. На носу — двухглавый орел, крылья которого обхватывали форштевень. На широкой груди орла — вензель «Николай II». На корме — Имперский морской орел [на красном с белым центром щите], распластанный во всю величину подзора, держащий в клювах и лапах четыре карты русских морей: Балтийского, Черного, Белого и Каспийского. Под орлом — надпись славянской вязью: «Штандарт». Украшения соединялись между собой двумя золочеными канатами по всему борту яхты, с обеих сторон. Нижний, более толстый, кабельной работы, верхний потоньше, обыкновенного канатного вида. Именно эти канаты, между которыми располагались судовые полупортики, освещавшие каюты царской палубы, образовывали ту идеальную линию яхты, ее изгиб, автором и творцом которой являлся корабельный инженер Долгоруков. Золочение, как канатов, так и украшений, было предметом особых забот судового начальства: украшения, сделанные из дерева, покрывались шеллаком, на каковой прикладывались тончайшие листики сусального золота. Работа эта была очень деликатная, особенно на ветру, когда приходилось всю яхту окутывать подвесками, защищенными брезентами. Как-то раз золочение выполнили монашенки Новодевичьего монастыря в Петербурге, имевшие славу опытных позолотчиц. Золотые канаты очень эффектно и рельефно выделялись на черном лакированном борту «Штандарта» (Саблин Н. В. Десять лет на Императорской яхте «Штандарт». СПб., 2008. С. 18–19; 34–35).

Обед в тот день состоялся на яхте «Виктория и Альберт». Император Николай II был провозглашен адмиралом Британского флота, а король Эдуард VII в ответ — адмиралом Российского флота. Учтивые и сердечные тосты, произносившиеся за обедом, ознаменовали «скрепление дружеских уз между двумя великими народами».

Это много значило для России. Всего три года назад русско-японская война завершилась гибелью Балтийского флота в Цусимском проливе. Был нанесен серьезный удар по национальной гордости. В это время дружба с Англией имела важное значение, поэтому после достижения русско-британских договоренностей по азиатским вопросам в 1907 году, встреча в Ревеле носила не только светский, но и дипломатический характер. После ее окончания высокие гости, пробыв некоторое время в городе, покинули Ревель. Утром третьего дня яхте «Виктория и Альберт» был дан королевский салют, после чего она отплыла в Балтийское море. Позже за ней последовали императорские яхты «Штандарт» с Государем и его семьей и «Полярная звезда» с Вдовствующей Императрицей Марией Федоровной и Великой княгиней Ольгой Александровной. С древнего кафедрального собора и городской ратуши спускали британские флаги, соседствовавшие в дни визита с российскими.

Одним из тех июньских дней «дядя Берти», гостивший на борту «Штандарта», мимоходом заметил в разговоре с Императрицей, что ни одна из старших Великих Княжон не говорит с хорошим английским произношением. Вероятно, это задело Александру Федоровну. Будучи внучкой королевы Виктории, она в совершенстве владела английским, и даже по-русски говорила с сильным английским акцентом. Стало ясно, что в Петербурге необходимо найти учителя для старших Великих Княжон — двенадцатилетней Ольги Николаевны, голубоглазой, застенчивой девочки с каштановыми волосами, и одиннадцатилетней Татьяны Николаевны, ростом выше сестры, также с каштановыми волосами, но с рыжеватым оттенком. Вероятно, пока рано было беспокоиться об очаровательной девятилетней Марии Николаевне или о семилетней озорной Анастасии Николаевне. Также рано было начинать занятия и с наследником престола Алексеем Николаевичем, милым мальчиком, у которого уже проявилась гемофилия, наследственная болезнь членов Гессенского дома. Этим тяжелым заболеванием, при котором возникают кровоизлияния в суставы, мышцы и внутренние органы, страдают только мужчины, женщины же выступают его носительницами. У Цесаревича, которому еще не исполнилось четырех лет, имелись собственные каюты на «Штандарте».

Н. В. Саблин вспоминал:

«Из гостиной, по левому борту, дверь вела в две каюты наследника Алексея Николаевича. Первая, обитая чинсом в очень крупных цветах — хризантемах, в младенческие годы использовалась как игральная комната, затем — как классная. Это была большая каюта, откуда вынесли всю лишнюю мебель, чтобы дать место игрушкам, а впоследствии учебным пособиям» (Саблин Н. В. Десять лет на Императорской яхте «Штандарт». Спб., 2008. С. 26).

Там же находились его любимые игрушки: синий с красным воздушный змей, ракетка с воланом, бильярд для игры на палубе и связка соломинок для выдувания мыльных пузырей.

«Вторая каюта служила спальней наследника, где стояла кровать берегового образца с вензелями, принадлежавшими Государыне Марии Федоровне, поскольку эти каюты предназначались для Вдовствующей Императрицы. Однако Государыня Мария Федоровна ни разу подолгу не плавала на „Штандарте“, предпочитая свою „Полярную Звезду“. Наследник же спал на походной кроватке, сперва обыкновенной детской, с высокими никелированными сетками, а потом обыкновенной палаточной. Точно так же и Великие Княжны сперва спали на походных кроватях, пока не получили каждая по отдельной каюте. На большой кровати спала сначала няня М. И. Вишнякова, потом — боцман Деревенько (когда наследник бывал болен), а затем — воспитатель наследника, швейцарец господин Жильяр. За спальней находилась уборная и ванная» (Там же. С. 26—27).

Осенью того же года, когда «Штандарт» вернулся из круиза по финским фьордам, побережью и островам, Александра Федоровна спешно начала искать учителя. Ей сообщили об англичанине по имени Чарльз Сидней Гиббс, работавшем в то время в Санкт-Петербурге, талантливом преподавателе недавно созданной Гильдии учителей английского языка. Через несколько недель он получил неожиданное приглашение от Императора.

Глава II
Императорская классная комната

Чарльз Сидней Гиббс был высоким мужчиной тридцати двух лет со светло-каштановыми волосами над высоким лбом. Вежливый и учтивый, он легко вступал в разговор и обладал четкой дикцией. Он был наделен хорошими организаторскими способностями и всегда скрупулезно соблюдал правила общества, в котором жил. Чарльз Сидней Гиббс родился 19 января 1876 года в городе Ротерхэме, графство Йоркшир, в семье управляющего банком. Он стал девятым ребенком Джона Гиббса, уроженца Таучестера, графство Нортгемптоншир. Мать Чарльза Гиббса Мэри Энн Элизабет происходила из графства Суррей и была дочерью часового мастера по фамилии Фишер. Кроме дома на улице Хай-стрит в Ротерхэме, у семьи был загородный дом в Нормантоне-на-Тренте.

У супругов родилось одиннадцать детей, но выжило шестеро, трое из которых — Джон, Уильям Артур и Перси — пошли по стопам отца, став управляющими банками. Старший, Джон, жил в Аргентине, Артур отправился в Индию, Перси же поселился в Глостере. Младшая из дочерей, Уинифред Аделин, вышла замуж за священника из деревни Ли Марстон, расположенной неподалеку от Бирмингема. Чарльз Сидней, самый младший из сыновей, посещал школы в Бродстерсе, на юге, а также в городе Хорнси на побережье Ист Райдинг. Директор школы в Хорнси считал Чарльза Сиднея «усердным и добросовестным», «благонадежным и чрезвычайно воспитанным молодым человеком». С осени 1894 года по лето 1895 года юный Гиббс учился в Университетском колледже города Аберистиут, Уэльс. Отец желал, чтобы он стал священником, поэтому Чарльз Сидней продолжил обучение в Колледже Св. Иоанна в Кембриджском университете. В 1899 году, после четырех лет безмятежной учебы, Гиббс с отличием окончил университет, получив степень бакалавра гуманитарных наук по этике и психологии. (Говоря о Чарльзе Гиббсе, один из преподавателей Кембриджа отмечал, что он «человек высоких моральных качеств, здравомыслящий, с приятными манерами». Другой преподаватель добавлял, что Гиббс «очень приятен в личном общении; а о его прилежании и упорстве в преодолении трудностей можно говорить в самых лучших выражениях»).

Несмотря на то, что Гиббс продолжил изучение богословских дисциплин в Кембридже и Солсбери, он в скором времени понял, что это не его призвание. Он решил сменить профессию. Совершенно естественно, это задело и расстроило его отца. Чарльза Сиднея интересовал целый ряд других занятий — от танцев до театра. Будучи очень любознательным человеком, он посещал всевозможные спектакли и методично собирал программки (он будет коллекционировать их в течение всей жизни). Представления были самыми разнообразными, в духе театральных веяний того времени: от гастрольного «Гамлета» Форбс-Робенсона и новой комической оперы «Персидская роза» Бэзила Худа и Артура Салливена в исполнении труппы театра Лицей в Шеффилде до постановки миссис Лангтри по произведению Сиднея Гранди «Дегенераты» (позже она возобновила постановку этой пьесы). Пьеса шла в театре Хеймаркет в Лондоне с Чарльзом Хотри и самой миссис Лантгри в главных ролях, однако в наше время об этом факте помнят лишь специалисты-театроведы. Макс Бирбом, также посетивший спектакль, счел его довольно заурядным. Правда, в тот вечер писатель был не в лучшем расположении духа.

Гиббс хорошо знал иностранные языки. Возможно, именно это, а также его врожденная любовь к театру склонили его к романтическому решению поехать преподавать в Россию. Это встревожило его бывшего преподавателя из Колледжа Св. Иоанна, который считал это растратой таланта и сказал: «В России, мистер Гиббс, Вы будете лишь гувернером…» Действительно, в первый год своего пребывания в России Гиббс вряд ли мог рассчитывать на нечто большее. Он состоял гувернером в семье помещика и постепенно привыкал к жизни в чужой стране. Через некоторое время он вывез своего ученика в Англию, познакомил мальчика с некоторыми особенностями английской жизни и своевременно привез обратно. Но вскоре появилась другая работа, уже в Санкт-Петербурге, где его рекомендовали в качестве домашнего учителя в различные аристократические семьи. В то время он становится преподавателем в Императорском училище правоведения, где учились только юноши из семей потомственных дворян. Он испытывал неприязнь к распространенному там кляузничеству, когда с молчаливого поощрения преподавателя один студент был готов в любую минуту донести на другого. Гиббс неизменно наказывал любого, кто приходил к нему с доносом, что шло вразрез с общепринятой практикой и, возможно, очень удивляло студентов.

Через несколько лет он стал членом, а впоследствии и вице-президентом комитета Санкт-Петербургской Гильдии учителей английского языка. Гильдия была образована в 1907 году, для «поощрения взаимных консультаций» и «улучшения жизни гувернеров и преподавателей средствами общественных сборов». Патронировали организацию в том числе британский и американский послы, сэр Артур Николсон (отец Гарольда Николсона; позднее лорда Карно) и Джон В. Риддл. Чарльз Сидней Гиббс, «бакалавр гуманитарных наук Кембриджского университета», активно участвовал в его деятельности. На втором ежегодном драматическом представлении и балу в Театре Комедии в феврале 1909 года он сыграл роль романтического викария в постановке Кебл Говарда: «The course of true love» («Путь истинной любви» — англ.) по двум небольшим пьесам: «Compromising Martha» («Компрометируя Марту» — англ.) и «Martha plays the fairy» («Марта в роли феи» — англ.). Она значилась в программе вместе с короткой пьеской «Барбарой» Джером К. Джерома.

Эти повседневные дела занимали молодого учителя гораздо больше, чем нестабильная политическая ситуация в России. После войны с Японией Император Николай II, воспитанный как абсолютный самодержец — роль, не подходящая ему, что было известно более решительной Императрице, — был вынужден согласиться на переход к полуконституционной монархии с законодательным органом — Думой. Во всей огромной империи, превратившейся в нечто аморфное, рушились вековые традиции, в то время как Россия шла навстречу невиданной катастрофе. Царствующий Император Николай II по своей натуре был добрым помещиком, человеком, который, несмотря на все свое обаяние, оказался чересчур мягким для правителя государства. Все эти вопросы не интересовали Чарльза Сиднея Гиббса, пока однажды утром он вдруг не получил приглашение прибыть в Царское Село. Однако его первая встреча с Императрицей Александрой Федоровной состоялась лишь год спустя, а до тех пор он работал в окружении придворных Императора.

Царское Село расположено в пятнадцати милях к югу от Санкт-Петербурга. За охраняемой казаками высокой оградой Императорского парка простирался скрытый от посторонних глаз великолепный мир благоухающих лилиями садов и огромных стриженых газонов. Мир озер, террас, скульптур, гротов и триумфальных арок. На территории Царского Села находилось два дворца: огромный бело-голубой Екатерининский, построенный Екатериной Великой, и удаленный от него более чем на четверть мили Александровский, вполовину меньше первого, построенный позднее по заказу внука Екатерины II Александра I. Императорская семья жила в одном крыле Александровского дворца. Здесь находился почти легендарный сиреневый будуар Императрицы, на стенах которого висело множество икон и фотографий. Над будуаром располагались гостиные, столовые, спальни и ванные комнаты императорских детей, с которыми будуар соединялся персональными лестницами.

В одни прекрасный день осенью 1908 года Гиббс облачился во фрак, обычный в то время для появления при дворе, и государственный советник Петр Васильевич Петров отвез его в Александровский дворец в Царском Селе. Здесь строгая фрейлина при Великих Княжнах София Тютчева представила его ученицам: Ольге Николаевне, которой недавно исполнилось тринадцать, Татьяне Николаевне и Марии Николаевне; позднее они также присоединятся к сестре. Анастасия Николаевна в свои семь лет была пока неспособна к серьезным занятиям. Она начала учиться годом позже. Цесаревича Гиббсу доводилось видеть, когда он вновь и вновь входил в комнату, чтобы с серьезным видом пожать руки гостям.

Ольга Николаевна больше всего напоминала отца. Более уверенную в себе Татьяну Николаевну, привязанную к матери, младшие дети называли «гувернанткой». Мария Николаевна была жизнерадостной, но c ленцой, а Анастасия Николаевна очень озорной и всегда всех смешила. В течение последующих пяти лет Гиббс не занимался с Цесаревичем Алексеем Николаевичем.

Три старшие сестры были просты во вкусах и сообразительны, когда знали, что нужно сконцентрироваться. В целом, отношения с ними складывались легко. Английским языком они раньше занимались с учителем-шотландцем, и именно этот акцент Гиббсу предстояло исправить. Дисциплина в присутствии фрейлины должна была строго соблюдаться, говорить следовало осторожно. С первой серьезной проблемой Гиббс столкнулся, когда начались занятия с Анастасией Николаевной. Все еще худощавая (вскоре она начала расти очень быстро), стремительная в движениях, с глазами, в которых светился ум, она обладала прекрасной выдержкой и полностью владела своей мимикой. Такого он не встречал ни в одном ребенке. Гиббс помнил курс детской психологии, прослушанный в Кембридже, и старался использовать как можно больше описанных в нем новаторских методов, но они не спасали от неукротимых и зачастую внезапных проявлений ее нрава. Однажды после сорванного урока он отказался ставить ей пятерку. На минуту он с интересом задумался, что же может произойти. Затем Анастасия Николаевна решительно вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась с одним из тех искусно составленных букетов, которые всегда стояли в приемной. «Мистер Гиббс, — с торжествующим видом произнесла она, — Вы измените оценку?»

Секунду подумав, англичанин отрицательно покачал головой. Гиббс описал этот случай много лет спустя в письме от 1928 года Великому князю Александру Михайловичу, зятю Императора, жившему тогда в Париже.

Одно утро особенно запомнилось Гиббсу. Накануне вечером в Царском Селе давали детский костюмированный бал. Гиббс, во фраке и с белым галстуком, ждал за письменным столом прихода Анастасии Николаевны. Когда она вошла в комнату, ее лицо было черным, как у трубочиста. С собой она принесла маленькую золотую лестницу, которую положила рядом в ожидании начала урока. Гиббс, решивший не обращать на это внимания, собирался начать говорить, когда внезапно услышал смех за большой двойной дверью в конце комнаты. Дверь распахнулась, и вошли три старшие Великие Княжны со своей матерью. Императрица, казалось, была в ужасе. «Анастасия! — повысила голос Александра Федоровна. — Иди и приведи себя в порядок!» Трубочист кротко исчез. Когда она вернулась, с лицом, красным, как рак, от оттирания, золотая лестница все еще лежала рядом с ее партой, но все предпочли сделать вид, что ничего не заметили, и урок продолжился в присутствии Императрицы. Через много лет у Гиббса появится повод вспомнить это утро.

Вскоре он узнал индивидуальные черты характера каждого члена семьи и придворных. Императора Гиббс видел редко. Когда он встречал Императрицу, она казалась ему красивой, величественной. Александра Федоровна держалась настолько скромно, насколько это было возможно в ее положении. Несмотря на великолепие Царского Села, казаков конвоя, этикет, многочисленную прислугу, атмосфера Александровского дворца чем-то напоминала атмосферу английского загородного дома, и такая обстановка удивительным образом подходила Императорской семье. (Хотя готовили плохо, это никого не беспокоило, и меньше всего Императрицу.) Для учителя английского языка месяцы пролетали быстро. В рабочие дни Гиббс либо отправлялся в Царское Село, где давал, по меньшей мере, два урока, либо оставался в Санкт-Петербурге и уделял время другим профессиональными обязанностями. Гиббс жил все той же упорядоченной жизнью, вел подробные счета (внося в них каждую копейку) и общался с соотечественниками. Заниматься с царскими детьми становились все легче по мере того, как они узнавали и принимали Гиббса. Его овдовевший и вышедший на пенсию отец был рад узнать, что Чарльз занимает такое ответственное положение при дворе.

В 1913 году Императрица попросила Гиббса начать занятия английским языком с девятилетним Цесаревичем, который до того времени не желал произносить на этом языке ни единого слова. Незадолго до того Пьера Жильяра, швейцарца, который с 1906 года преподавал Великим Княжнам французский язык, также попросили приступить к занятиям с Алексеем Николаевичем.

Этот мальчик с золотисто-каштановыми волосами (официально — Великий Князь Алексей Николаевич, наследник престола) со временем должен был унаследовать обязанности своего отца. С того дня, как Император стал преемником Александра III, он пережил ряд серьезных политических кризисов в качестве главы дома Романовых или, по словам Мориса Баринга, «…последнего монарха из династии, родившейся под несчастливой звездой, Помазанного Императора, по праву помазанника Божия, от ледяных просторов Арктики до Аральского моря, от Варшавы до стен Татарии».

Это были студенческие беспорядки 1899 года, серия крестьянских бунтов, трагедия войны с Японией, восстание 1905 года с последующей всеобщей забастовкой и мятежом на флоте, душевные терзания при учреждении Думы и много всего другого. Но именно здоровье Цесаревича было постоянной, не затихавшей болью (это оставалось тайной, которую следовало хранить как можно дольше, не допуская, чтобы о ней узнали). Когда Цесаревичу было всего шесть недель, в семье узнали, что ребенок болен гемофилией. После любой раны или малейшего ушиба кровь не свертывалась, как это происходит обычно. Внутренние кровотечения причиняли страшную боль, и Алексей Николаевич, на время становившийся инвалидом, был прикован к постели. За ним, любящим приключения, надо было постоянно следить. Императрица, склонная к уединению и малообщительная, отдалилась от светской жизни еще больше. Именно из-за Цесаревича она всецело доверилась Православной Церкви, из-за него она искала духовного наставника и всем сердцем приняла дар целительства сибирского крестьянина Григория Ефимовича, прозванного с юности Распутиным. Самоуверенный, неопрятный и полуграмотный, он был известен как «человек Божий», мог с помощью молитв облегчать страдания Цесаревича. Этого человека с чарующими серыми или, скорее, светло-голубыми глазами (однажды их назвали «блестящими, стальными») стали считать злым духом, стоящим позади Российского трона и правительства. Чем большим нападкам он подвергался, тем преданнее поддерживали своего друга Николай II и Императрица, которые считали его спасителем Царевича, а через него, по иронии судьбы, — всего народа. Чарльз Сидней Гиббс рассказал историку Георгию Каткову, что однажды во время войны он наблюдал, как Николай II вскрывал Императорскую почту в Cтавке в Могилеве. Бросая письмо в корзину для бумаг, Николай Александрович воскликнул: «Еще один донос на Григория. Я получаю их почти каждый день и выбрасываю, не читая».

С течением времени образ Григория Распутина неизбежно упрощался, приобретая мелодраматические черты. Он не мог иметь всего того тайного политического влияния, которое ему приписывалось. Но число врагов Распутина, убежденных в его неискренности и алчности, угрожающе увеличивалось. Распутин не занимал никакой официальной должности, было достаточно того, что он пользовался расположением Императора, и его принимали при дворе в течение одиннадцати лет. Из них пять последних лет его возвышения, которым он, прежде всего, был обязан своей способности облегчать боль больного Цесаревича, совпали со временем роковой гибели Российской Империи.

Глава III
Наследник престола

Чарльза Сиднея Гиббса просили добиться успеха в том, в чем даже Императрица потерпела поражение, и теперь перед англичанином стояла сложнейшая задача. Занятия с маленьким Цесаревичем проходили в Александровском дворце в личных покоях Императорской Семьи. Поначалу мальчик относился к своему наставнику с недоверием и некоторым подозрением.

Прошло немало времени, прежде чем уроки стали проходить так, как этого желал Гиббс, поскольку в то время Цесаревич страдал от самого тяжелого приступа гемофилии за всю свою короткую жизнь. В течение всего 1913 года Цесаревич медленно восстанавливался после страшной травмы. Этот год был отмечен празднествами в честь 300-летия Дома Романовых, с того дня, как Михаил Федорович, основатель царской династии, взошел на престол в 1613 году. Несчастье произошло во время пребывания семьи на отдыхе в Восточной Польше осенью 1912 года. Еще в Беловеже, прыгая в лодку, мальчик ударился внутренней стороной левого бедра об уключину. Боль, казалось, ослабла, но через две недели, когда Царская Семья уже находилась в Спале, она возобновилась с ужасной силой. В области паха и бедра возникло угрожающее кровоизлияние. В течение многих дней Цесаревич находился в мучительном бреду. Его обезумевшие от горя родители пытались, и, в целом, небезуспешно, сохранить его болезнь в тайне. Выходили медицинские бюллетени, в которых не говорилось ничего определенного. В одну из октябрьских ночей конец был близок. Тогда Императрица в ужасе отправила телеграмму Распутину, находившемуся дома в Сибири, умоляя его помолиться за Цесаревича. Он немедленно телеграфировал: «Бог увидел Твои слезы и услышал Твои молитвы. Твой сын будет жить. Болезнь не опасна, как это кажется. Пусть доктора Его не мучают». Через день кровотечение прекратилось. Этому так и не было дано рационального объяснения. Императрица никогда не считала, что сообщение Распутина было случайным совпадением: для Александры Федоровны он был орудием Божиим. Алексей Николаевич действительно выздоровел, хотя еще почти год не мог ходить, и в Москве в разгар празднования 300-летия Дома Романовых его на руках нес в Кремль казак охраны.

Все церемонии, начиная с открывающего торжества благодарственного молебна в сопровождении хора кафедрального собора в Санкт-Петербурге, были блистательны. Поистине, это было последним блистанием славы Дома Романовых. Празднества отвлекли общественное сознание от текущих проблем и способствовали укреплению верности трону как раз тогда, когда это было необходимо. Но для Императрицы торжества оказались настоящим испытанием. Александре Федоровне вместе с Императорской Семьей пришлось переехать из Царского Села в огромный Зимний дворец — переезд, который никого особенно не радовал. Уставшая после тяжелого испытания в Спале, Императрица с трудом переносила длительные церемонии, каждый раз ее усталость замечалась и вызывала недовольство.

Когда Цесаревич оправился после болезни, он не был так энергичен, как раньше. Однако его английскому наставнику не показалось, что мальчик опечален этим или же опасается, что подобный случай может повториться в будущем. Цесаревич обладал врожденным умом и отзывчивостью, которая неизменно проявлялась, когда он преодолевал свою застенчивость.

Кроме занятий с ним и Великими Княжнами, у Гиббса было множество других дел. Императорское назначение укрепило его престиж, он был теперь директором Высших курсов иностранных языков. У него было много учеников, он приобрел квартиру на Невском проспекте. Было приятно, несмотря на мрачные предзнаменования, жить среди особняков и палладианских колоннад этого идеально пропорционального северного города, построенного на кислой болотистой почве. На берегах протекающей через весь город Невы возвышались дворцы. Над ними виднелись золотая игла Петропавловской крепости, длинный шпиль Адмиралтейства и золотой купол Казанского собора. Сидней Гиббс был очень привязан к этому городу, с серебристо-стальными ледяными зимами и необычными белыми ночами в разгар лета. Он одинаково полюбил парк в Царском Селе и хорошо знакомые ему комнаты Александровского дворца. Так, в комнате Цесаревича было множество механических игрушек. Однако Алексей Николаевич, как всякий ребенок, отдавал предпочтение простым вещам. Об этом говорят краткие записи из дневника Гиббса, который англичанин периодически вел с 1914 года. Дневник под названием «Уроки с Алексеем Николаевичем» начинается так:

«1914

8 января (среда) [по старому стилю]

За столом. По ошибке священник начал раньше, мне же пришлось вести урок с 12.30 до 12.50. Я дал читать Цесаревичу историю «Three blind Mice» («Три слепые мыши» — англ.) из книги «Mother Goose Book» («Сказки Матушки Гусыни» — англ.), которые он повторил со мной, не пытаясь добавить ничего своего. Рассматривал мою одежду и внимательно следил за моими действиями. В конце — чтение стихов. Затем пролистал мою книгу «Brave Men» («Смелые люди» — англ.).

11 января (суббота)

За столом показывал ему картинки в книге «Brave Men», еще раз рассказал ему кое-что об этих картинках. Говорил без особых усилий — то есть бегло. Начал раскрашивать книгу о солдатах [имеется в виду книга «Brave Men»].

15 января (среда)

Нет урока. Вместо урока посещение богослужения в Домовой церкви.

18 января (суббота)

За столом повторял снова «Brave Men». Он раскрасил большую часть картинок красным и синим карандашом. Глядя на книгу «Mother Goose Book», сказал несколько слов механически.

22 января (среда)

За столом. Он смотрел «Golliwog’s Circus Book» (книга «Цирк Голливога» — англ.). Писал письмо цветными мелками для Анастасии Николаевны, после этого мы сделали бумажную шляпу, и здесь он проявил интерес и сказал несколько слов.

25 января (суббота)

На диване с поджатыми ногами. Разговаривали о собаке, и потом я показал ему новые книги с картинками. Затем каждый из нас сделал бумажные шляпы, которые вывернулись плохо. После стали делать бумажные коробочки. Я показал ему одну полностью законченную. Делая коробочку, он больше говорил по-английски.

29 января (среда)

По вынесенному распоряжению, урок в среду не может быть дан, поскольку он нарушает правило расписания прогулок: гулять регулярно после каждых двух уроков. Впоследствии урок с А. Н. [Алексеем Николаевичем] был перенесен на субботы и понедельники с 5.30 до 6 вечера, за которым следовал урок с М. Н. [Марией Николаевной].

1 февраля (суббота)

А. Н. на этом уроке неожиданно начал расхаживать туда и обратно и стал менее застенчив, свободно высказывался по-английски. В целом, это было намного лучше.

3 февраля (понедельник)

Мы рисовали на классной доске с закрытыми глазами. Рисовали хвостики к поросятам, и как всегда из-за своей застенчивости он терялся.

8 февраля (суббота)

На этом уроке мы играли на полу, и я сделал для него флаги из бумаги, рисуя и раскрашивая их. Он раскрасил один, потом другой. Флагшток также был скручен из бумаги и обвязан проволокой.

10 февраля (понедельник); 17 февраля (понедельник); 24 февраля (понедельник)

На этих трех уроках мы играли на полу. Никакого успеха в обучении не было. Слишком много праздников. Масленица. Первая неделя Великого поста.

1 марта (суббота)

Сидели за столом. Повторяли детские стихи. Некоторые он проговаривал, но, как обычно, с большой застенчивостью.

3 марта (понедельник)

Он прогуливался во время занятий, но, в конце концов, сел за письменный стол. Начали читать рассказ «The Fisherman of York» («Рыбак из Йорка» — англ.). Он мало что понимал. А. Н. пришел с музыки и объяснялся по-русски.

6—7 вечера. На урок к М. Н. в 6.40 пришла Ее Величество и сидела примерно до 7 часов. После разговора о диктанте М. Н., успехах в учении, необходимости чтения вслух, о написании сочинений, особенно писем, она сказала, что уже попросила мистера Эппса прекратить заниматься грамматикой и уделять больше внимания орфографии. Предложив Ее Величеству стул, сел сам. В следующий момент я почувствовал себя неуверенно из-за нарушения этикета. Я встал, а книга для диктантов оставалась лежать на столе. Ее Величество заметила, что считает это неосторожным. Я уверил Ее Величество, что М. Н. никогда не подсматривает, а уж если она сделает это, то немедленно признается. И все же Ее Величество повторила, что это большой соблазн (конечно, когда я сидел, я обычно держал книгу в руках). Я спросил, заметила ли Ее Величество некоторые успехи М. Н. в языке. Она сказала, что М. Н. сообщила ей об этом. Но из кратких замечаний Ее Величества я понял, что она так не думает. М. Н. так сказала, потому что быстро писала. Затем разговор зашел об уроках с А. Н., и Ее Величество спросила меня, какие успехи он делает. Я сказал, что работа идет медленно и трудно. Порой он говорит крайне мало. Я объяснил, что на первых занятиях он вообще ничего не говорил, и поначалу казалось, что он только смотрит на меня и изучает детали моей одежды. Похоже, это позабавило Ее Величество. Она сказала, что он очень застенчив и еще привыкает ко мне. Я ответил: «Да, к несчастью, у нас было очень мало времени. И уроки проходят всего лишь два раза в неделю по 30, а, то и по 20 минут». «Да, — сказала Императрица. — Маловероятно, что от этого может быть толк». Я показал ей три книги, которые я использовал: «Mother Goose Book», «First Steps to Lit. [Literature]» («Первые шаги в литературе» — англ.), «How to tell stories to Children» («Как рассказывать сказки детям» — англ.). Мне показалось, что она проявила к ним интерес. Она заметила, что, возможно, ему бы понравились книжки с картинками, а я объяснил, что я уже показывал ему некоторые. Тогда Ее Величество предложила брать книги внизу [в библиотеке].

8 марта (суббота)

Намного лучше. Прежде всего, он взял проволоку, и мы отрезали два конца, из которых он сделал телеграфную и телефонную линии. И мы телеграфировали друг другу, держа провод рядом с ухом и между зубами. Он был очень удивлен, что слушает с помощью зубов. Потом я продолжил читать сказку о рыбе и кольце. Затем повторил снова, и тогда мне показалось, что он запомнил ее. Безусловно, он отвечал лучше, когда я задавал вопросы. Мы продолжили обсуждение сказки, но не закончили. В середине урока он попросил разрешения вызвать звонком Деревенько и попросил у него что-нибудь сладкое. Матрос-слуга принес в стакане шоколадную конфету, который мальчик с удовольствием съел. Это вошло в привычку, и теперь необходимо положить этому конец. Бессовестно так есть, когда ты в компании.

10 марта (понедельник)

Урок длился только 15 минут (5.45 — 6 вечера). Он постоянно делал плетки, и я помогал ему. Он немного говорил по-английски и под конец урока, наконец, сосредоточился, был не так застенчив. У него милое маленькое лицо и очень обаятельная улыбка.

14 марта (пятница)

О. Н. [Ольга Николаевна] сдала свой последний экзамен. Во-первых, 7 марта она написала диктант по сказке Оскара Уайльда «Selfish Giant» («Великан-эгоист» — англ.), а сегодня сдала изложение по книге «Called Back» («Призванный обратно» — англ.). Диктант был написан Великой Княжной совершенно самостоятельно, чего я не могу сказать о последнем [о сочинении]. Мы все очень веселились по этому поводу. Я с сожалением думал, что наши уроки уже заканчиваются, потому что, несмотря на небольшие исключения, они были очень приятны.

15 ноября (суббота)

А. Н. сидел за письменным столом, когда мы начали заниматься, и я продолжил читать ему сказку «The Fish & the Ring» («Рыба и кольцо» — англ.), которая еще не была закончена мной. Очень скоро он пошел, сел на диван и сказал: «Идите и сядьте здесь». Так мы сидели, а затем он лег на диван. Он был очень тихий и чувствовал себя далеко не лучшим образом. Сказку он слушал очень внимательно и, когда я закончил, он лаконично сказал: «Другую». Я задал ему несколько вопросов и по его кратким ответам догадался, что он понял содержание. Затем я рассказал ему сказку «Cap of Rushes» («Шапка из камыша» — англ.), которая заняла у меня оставшиеся полчаса.

17 марта (понедельник)

В ожидании, кода Петров закончит урок и выйдет из комнаты, я открыл дверь в 5.40. Но я не мог сразу приступить к занятиям, так как еще не завершились предыдущие. Это был урок правописания: нужно было отвечать на вопросы в письменном виде. Ребенок устал. После того, как ушел П. В. [Петр Васильевич], у меня оставалось всего четверть часа. Мне не повезло. Сначала он принялся резать ножницами хлеб и затем бросать его птицам, для чего пришлось открывать и закрывать оконные створки — работа оказалась довольно нервной. Затем он обмотал проволоку вокруг зубов и хотел проделать то же самое со мной. Ну, естественно я побоялся. И что самое худшее, он снова взял ножницы и настоял на том, чтобы резать все, или притворился, что режет все. И чем настойчивее я пытался предотвратить это, тем в больший восторг он приходил. Тогда он не выглядел красивым: у него было странное выражение лица. Затем он захотел подстричь мои волосы, а потом свои. Когда я попытался ему помешать, он спрятался за портьеру и обмотал ее вокруг себя. После того, как я извлек его из портьеры, он успел отрезать себе прядь волос, и очень расстроился, когда я сообщил ему, что у него на этом месте образовалась проплешина. Дальше он попытался отрезать ножницами кусочек обоев и портьеры. Закончилось это тем, что он начал извлекать из портьер свинцовые гирьки. Под конец, он пригласил меня пойти с ним в игровую комнату, но я сказал ему, что уже 6 часов. Тогда он спустился вниз, крича о том, что вынул из портьеры свинец. Безусловно, он уже больше понимает по-английски. Но этот урок был скорее возмутительным, чем приятным».

Гиббс, все еще не знавший о том, что Цесаревич болен гемофилией, не представлял себе, насколько неприятными могли быть последствия любого происшествия с ножницами.

Здесь Гиббс ненадолго перестает вести дневник. Когда он вновь внес туда нескольких кратких записей, за пределами Царского Села уже было неспокойно. В то знойное беспокойное лето Гиббс взял отпуск и отправился в Англию, где в Нормантоне жил его отец, вышедший на пенсию. Пока он гостил дома, президент Франции Раймон Пуанкаре пересек Финский залив и прибыл в Россию с государственным визитом. Новый посол Франции Морис Палеолог вспоминал драгоценности, в которых появились дамы на банкете в Петергофе: «фантастический водопад бриллиантов, жемчугов, рубинов, сапфиров, изумрудов, топазов, бериллов — блеск огня и пламени». Приблизительно в то же время пламя намного страшнее этого охватывало Европу. Оно начало разгораться в июне после убийства в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника Австрийского престола. Австрия предъявила яростный ультиматум Сербии. Россия, традиционно оказывавшая покровительство славянам, посоветовала Сербии пойти на уступки, но ничто не могло удержать Австрию от войны. Император, пребывавший в нерешительности, уступил Генеральному штабу и объявил мобилизацию армии. 1 августа [1914] Германия объявила войну России. На следующий день в полдень, выдавшийся чрезвычайно жарким, Император в присутствии Императрицы ответил из Зимнего дворца официальным объявлением войны. Толпы людей встретили его с огромным патриотическим восторгом. Франция была в состоянии войны с Германией. 4 августа присоединилась Великобритания.

Через две недели Гиббс получил телеграмму о том, что Императорская Семья останется в Царском Селе. У Гиббса также справлялись, приедет ли он в Россию. Гиббс тотчас вернулся в Санкт-Петербург, совершив рискованное и изнуряющее путешествие через Норвегию, Швецию и Финляндию. По случайному стечению обстоятельств, в том же поезде ехал Великий Князь Михаил Александрович («Миша»), младший брат Императора, которому в то время было тридцать шесть лет. До рождения Алексея Николаевича он являлся предполагаемым наследником престола. Когда Император отказал брату в разрешении на брак с разведенной женщиной недворянского происхождения, он уехал с ней из России. Осенью 1912 года Михаил Александрович женился на своей возлюбленной, г-же Наталье Шереметьевской, которая к тому времени уже родила ему сына. Телеграмма Великого Князя, посланная из Баварии с этим сообщением, застала Императора в Спале, как раз после болезни Цесаревича. Оказалось, что Великий Князь Михаил Александрович, второй в очереди на престол, читал бюллетени, содержавшие намек на то, что болезнь наследника может иметь смертельный исход. Этим объясняется его решение заключить морганатический брак, прежде чем вернуться на родину. Запретив брату и его супруге возвращаться в Россию, Император, однако, был вынужден впоследствии признать этот брак и даровать г-же Наталье Шереметьевской титул графини Брасовой. Когда началась война, Великому Князю и его супруге было позволено вернуться. Великий Князь был послан на фронт командовать конной дивизией. Отношение же к графине Брасовой оставалось неизменным: Император и Императрица были непреклонны и игнорировали ее.

Рабочая сила в России и, как позднее окажется, ее военные потери, были настолько же значительными, насколько приготовления к войне — неадекватными. Тем не менее продвижение в начале войны через леса и болота Восточной Пруссии по двум направлениям: одной армии — к северу от Мазурских озер, второй — к югу от них, было удивительно успешным. Но это продолжалось недолго. Через месяц с небольшим немецкие генералы Гинденбург и Людендорф отразили непродуманную наступательную операцию, нанеся два сокрушительных поражения, первое из которых — в битве при Танненберге. Таким было положение дел, когда в сентябре [1914] Сидней Гиббс покинул столицу, по царскому указу сменившую немецкое название Санкт-Петербург на русское Петроград. Англичанин отправился в Царское Село, чтобы возобновить занятия с Цесаревичем.

После возвращения к Алексею Николаевичу Гиббс сделал лишь несколько разрозненных комментариев:

«9 сентября

Возобновились уроки с А. Н. Могу сказать, что он добился успехов. Значительно продвинулся во всех отношениях. И, кажется, он стал намного более сообразительным, и проворнее выполняет задания. Большую часть времени мы проговорили. Я рассказал ему о своей поездке, а затем попросил его описать картинки из занимательной азбуки.

10 сентября

Комментировал упражнения по методу G […]. Кажется, что он вполне в это вник. Читали «Three Bears» («Три медведя» — англ.).

11 сентября

Продолжаем работать по методу, открытому G […] (1). открываю книгу и читаю (2), открываю дверь. Описывали картинки без слов из книги Л. Мартина.

13 сентября

Метод G […]. № А и 3, 5. Описание картинок №2, 3 и 4. Читали «The Duke of York» («Герцог Йоркский» — англ.). Не так уж хорошо. У меня легкая простуда».

В это время Цесаревич был слишком счастлив, чтобы отвлекаться. К концу недели Гиббс в качестве своеобразного образовательного приема показал ему, как делать другие бумажные шляпы, но из-за этого пострадало качество занятий.

«16 сентября

Метод G […]. 6 (шляпа) 5 и М. Я сделал бумажную шляпу. По этому поводу было много восторга, и он сделал несколько других шляп для себя и своих маленьких друзей».

Глава IV
Рядовой

Это стало началом больших перемен. В воздухе повеяло холодом. На Императора навалились служебные обязанности в таком количестве, что у него не оставалось свободного времени. Он мог позволить себе лишь прогулки в парке, но даже они зачастую сокращались. У всех вдруг стало намного больше дел.

Обсуждая предвоенный период, Г. Дж. Брюс, глава канцелярии Британского посольства, супруг балерины Карсавиной, говорил: «Насколько мы знаем, Император никогда не приезжал в Петербург, кроме как на Крещение Господне, чтобы присутствовать на освящении воды. Императрицу я никогда лично не встречал. Нам довелось увидеть Императора вблизи один единственный раз. Это произошло на Новый год, когда члены дипломатического корпуса направлялись в Царское Село. Как человек Николай Александрович производил очаровательное впечатление. Ему было суждено единолично править страной в очень трудное время. Кроме того, из-за своего добросердечия он не замечал, какое дурное и пагубное влияния оказывают на него приближенные, а из-за своего слабоволия не принимал против этого должных мер. Все это явилось […] главной трагедией его жизни» (Брюс Г. Д. Непринужденные беседы. Лондон, 1946).

Вступление России в войну положило конец уединенной жизни Императорской Семьи. С началом военных действий Император большую часть времени проводил в штабе. Императрица отдала себя работе в Красном Кресте. Александра Федоровна, Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна получили квалификацию сестер милосердия. Они носили форму медицинских сестер и принимали участие в зачастую мучительной работе военных госпиталей. Цесаревич больше не ходил в матросской форме, теперь он был одет как рядовой солдат и носил миниатюрное ружье, подходящее ему по размеру. Только Великие Княжны Мария и Анастасия одевались в обычную и простую одежду. По мнению Гиббса этого было достаточно, чтобы им также уделяли должное внимание. Тем более, что они, как и старшие сестры, неустанно трудились в лазарете. Уроки проводились в свободное время, когда это было возможно. Цесаревич, к удовольствию Гиббса, мог заниматься более интенсивно. И так продолжалось вплоть до наступления совершенно нежданных перемен.

Несмотря на то что Император доверил командование армией Великому князю Николаю Николаевичу, самому доблестному и опытному военному исполинского роста, сам он постоянно находился в штабе верховного главнокомандующего — Ставке. Ставка была расположена между фронтами, в лесу, неподалеку от железнодорожного узла Барановичи. В течение 1915 года российские войска, разгромившие австрийцев, столкнулись с мощной атакой немцев и были отброшены назад, понеся огромные потери. По всей стране ненависть ко всему немецкому стала прогрессировать. Всеобщий патриотизм прошлого лета сменился гневом и разочарованием. Императрица подвергалась нападкам за свое немецкое происхождение, равно как и за доверие Распутину (ему приписывалось все самое скверное), который считался сторонником мира с Германией. В период наиболее тяжелых испытаний для русской армии Николай II в конце лета 1915 года говорил:

«Возложенное на Меня свыше бремя Царского служения Родине повелевает Мне ныне, когда враг углубился в пределы Империи, принять на Себя Верховное Командование действующими войсками и разделить боевую страду Моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.

Пути Промысла Божьего неисповедимы, но Мой долг и желание Мое укрепляют Меня в этом решении из соображений пользы Государственной».

Государь издал:

«Приказ Армии и Флоту 23-го августа 1915 года

Сего числа Я принял на СЕБЯ предводительствование всеми сухопутными и морскими силами, находившимися на театре военных действий.

С твердою верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли Русской. НИКОЛАЙ».

Осенью 1915 года, когда в ожесточившемся обществе уже произошел раскол, Николай II, выполняя то, что он считал «священным долгом Российского Царя», решил принять на себя верховное командование. Это решение привело в смятение правительство, но обрадовало Императрицу, которой не нравилось, что Великий Князь пользуется слишком большим влиянием, также оно обрадовало и Распутина, который открыто ненавидел Великого Князя.

Вскоре Император, чувствовавший себя одиноко вдали от семьи, с которой он до этого редко разлучался, взял в Ставку Цесаревича. Позже он решил, что Цесаревичу следует постоянно находиться при нем. И хотя Императрица очень беспокоилась, она вынуждена была согласиться, поскольку, как она сказала Гиббсу, «Император отказался возвращаться в Ставку без Алексея». Кроме того, Император полагал, что пребывание наследника исключительно среди мужчин будет очень полезно для него как для будущего правителя России. Кроме того, и это было, безусловно, справедливо, присутствие наследника должно было укрепить боевой дух верной и преданной армии. Ставка к тому моменту была перенесена в провинциальный центр Могилев, находившийся приблизительно в 500 милях от Петрограда. Здесь, в бывшем доме губернатора, Алексей Николаевич спал по ночам в спальне Его Величества, каждый день занимался с Пьером Жильяром, встречал всех, кто посещал Императора и играл в бесчисленные игры с тем, кто в тот момент составлял ему компанию. Однажды Император взял Цесаревича, одетого в форму рядового солдата, в долгую поездку по всей линии боевого фронта. Даже если часть Польши, принадлежавшая России, и нижние балтийские земли были бы потеряны, линия фронта не изменилась бы до конца войны.

Иногда Императрица сама приезжала в Ставку вместе с Великими Княжнами и своей подругой Анной Александровной Вырубовой и жила по нескольку дней в императорском поезде, где у нее была большая спальня и лилово-серая гостиная. Тем не менее она, как правило, оставалась дома в Царском Селе, читая регулярно поступавшие от Императора письма, в которых он сообщал ей, как обстоят дела у Алексея Николаевича. Вести приходили разные. Любое, даже небольшое, повреждение могло оказаться чрезвычайно болезненным. Зимой 1915 года после серьезного катара и приступов чихания у Алексея Николаевича началось сильное кровотечение из носа, и его необходимо было срочно отвезти обратно в Царское Село. Император поехал с ним. Дважды в течение поездки на поезде он падал в обморок и по приезде в Царское Село был очень слаб. Никаким способом невозможно было остановить кровотечение, пока докторам не удалось прижечь рубец на месте разрыва небольшого кровеносного сосуда. Императрица же считала, что ей следует благодарить за это Распутина. Он осенил крестным знамением кровать, пристально посмотрел на находившегося без сознания ребенка и воскликнул: «Не тревожьтесь, ничего не случится» — и уехал. Цесаревич выздоровел, но должен был оставаться в Царском Селе до начала лета. После его возвращения в Могилев Император присвоил ему звание ефрейтора.

Глава V
Ставка

До следующей поездки в Ставку Гиббс занимался с императорскими детьми приблизительно по 18 часов в неделю. Он выполнял обязанности учителя Цесаревича через день, разделяя этот пост с Жильяром. По мере выздоровления Цесаревича его интерес к играм возобновился, и он упрашивал обоих воспитателей играть с ним. Тот, кто в этот день выполнял обязанности воспитателя, был в его команде, а другой возглавлял команду соперников. В свои одиннадцать лет Алексей Николаевич быстро взрослел. Он уже усвоил понятия добра и зла, а в своем подсознательном стремлении реализовать предоставляющиеся возможности был очень похож на мать. Жизнь во дворце, регулируемая традиционными правилами, о которых знал небольшой круг людей, возбуждала любопытство Цесаревича.

Однажды, когда Гиббс с Алексеем Николаевичем прогуливались по дворцу, в одной отдаленной комнате они обнаружили двух слуг, разбивавших молотками фаянсовую посуду. Оказалось, что если в том или ином предмете сервиза обнаруживали изъян, его сразу же уничтожали, поскольку никто, кроме членов Императорской Семьи, не имел права пользоваться этой посудой. В обязанности этих двух слуг входило разбивать все, что не соответствует стандарту.

В то время как Алексей Николаевич был в Могилеве, Гиббс продолжал давать уроки Великим Княжнам. Императрица предложила ему апартаменты в Царскосельском Екатерининском дворце. И хотя Гиббс был вынужден отказаться от некоторых уроков в Петрограде, он все же предусмотрительно сохранял за собой квартиру в городе. С 1914 года Гиббс начал проявлять интерес к модной тогда Английской школе новых языков Притчарда, которую купил в 1916 году. Но сейчас его вызвали в Ставку. Незадолго до этого Гиббс с воодушевлением начал вести дневник, а скорее — «тетрадь для заметок», в которую периодически заносил записи:

«29 июля 1916 г.

Я решил начать вести дневник — не такой, который пишешь каждый день скорее из чувства долга, чем по желанию, а просто когда будет к этому расположение. Мне кажется, это обычно называется тетрадью для заметок, а не дневником, но, в любом случае, именно этим я намереваюсь попробовать заняться.

Я провожу лето в деревне, если вы можете назвать Царское Село деревней, — некоторые называют, хотя многие, возможно, большинство — нет. Было бы правильнее называть его «городом сельского типа» или «урбанизированной глушью» в зависимости от того, как вы на это посмотрите. В Царском Селе огромное количество домов и казарм, так как это еще и крупный военный центр; а также множество очаровательных дворцов, окруженных искусственными парками и водоемами, тоже искусственными. Теперь, по прошествии времени, все приобрело естественный вид, как будто было создано природой, а не человеком. Но хотя таково само Царское Село, окружающая местность до сих пор сохранилась в своей нетронутой дикости бесплодных болот. Итак, здесь я провел лето, то есть, скорее ночи, чем дни, поскольку близость Петрограда ставит крест на отдыхе и покое тела, как ни пленительны они для ума. Итак, я часто туда езжу, неудачно распоряжаясь «сезоном». Тем не менее, для меня уже очень много значит проводить ночи в покое, страдая только лишь от разбойника-кота, который по ночам посещает мое обиталище, запрыгивая внутрь через окно, и оставляет свою визитную карточку (на самом деле, несколько) в виде множества четко различимых отпечатков лап на скатерти. Хотя, справедливости ради, добавлю, что это бывает только в дождливую погоду, и у меня нет половика перед окном. Котик наслаждается моим гостеприимством и демонстрирует свою высокую оценку мастерству придворного повара, доедая все оставшееся, за исключением салата, соли и горчицы, которые, строго говоря, не были приготовлены, и потому не кажутся ему соблазнительными.

27 июля

Прошлой ночью я не мог заснуть, и многие сказали бы, что они провели ужасную ночь. Чаще всего действительно неприятно лежать в кровати, не смыкая глаз. Но хотя прошлой ночью со мной было именно так, это не было неприятно. Я долго лежал с открытыми глазами — не помню, насколько долго, потому что не смотрел на часы, но когда стало уже довольно светло, должно быть, не раньше четырех, я задремал. Мысли, казалось, стали более бессвязными, а затем я вдруг проснулся и почувствовал, что сознание совершенно прояснилось. В ушах у меня звучали слова, которые только что произнес В.К. [Великий Князь] Алексей Николаевич: «Вы будете чиновником министерства Двора не позднее чем через неделю». Это было очень любопытно и странно. Затем я снова заснул, и больше ничего не происходило.

4/17 августа 1916 г.

Господин Жильяр только что приехал на императорском поезде из и [мператорской] Ставки. Он позвонил мне и сказал, что мне следует прийти в Александровский дворец. Г-н Жильяр добавил, что Императрица хотела бы, чтобы я поехал в Ставку для продолжения занятий английским языком с А [лексеем]. Н [иколаевичем]. Я почувствовал, что что-то должно случиться. Когда он позвонил, я только начинал обедать, и какое-то время мне было довольно трудно есть. Получается, что то, о чем говорил Дядя Миша, произойдет, и даже в указанное время. Это напомнило мне, что я не переписал в свой дневник того, что некогда себе пометил. Он сказал следующее: однако прежде чем я начну делать эти заметки, хочу сказать, что некоторые мои знакомые, например г-жа Грир и г-жа Малони, раньше уже были у него, и все, что он сказал им, было удивительно верно. Он жил на отдаленной улице Конная, дом 19, квартира 2. Оба раза до и после меня было много людей. Первый раз я ходил со знакомым, второй — один; во второй раз мы разговаривали намного дольше, и он сказал намного больше. Первый раз я был у него в понедельник, 13 июня, второй — в среду, 6 июля, таким образом, между визитами прошло порядка нескольких недель, и он меня действительно не узнал и не вспомнил, что я уже приходил раньше. Вот что он говорил в обоих случаях, так как за исключением одного малозначительного факта, он сказал одно и то же: «Вы человек, который рассуждает, руководствуясь чувствами. Вы можете быть ученым, священником, врачом, педагогом, художником, музыкантом или юристом. Никогда не занимайтесь коммерцией, здесь вас ждет неудача. Вы никогда не выиграете на скачках или в лотерею. Вы принадлежите к тому роду людей, которые, как правило, никогда не женятся. Но если вы все же решитесь на этот шаг, пусть это будет интеллектуальный союз. Не стоит заключать брак ради обретения богатства и знатности, так как в этом случае он наверняка будет несчастливым. Сейчас ваше положение неопределенно, но оно будет постепенно улучшаться. Вам ничто не угрожает, Первая половина 1916 г. неблагоприятна, вторая будет лучше, как и первая половина 1917 г. Скоро вы отправитесь в поездку, но она будет исключительно делового характера; это хорошо, не отказывайтесь от предложения. Это произойдет во второй половине июля или в первые дни августа — и будет связано только с рабочими делами. (N. B. Вначале он сказал мне, что это произойдет в июле). Вы никогда не разбогатеете вдруг, ваши дела будут улучшаться постепенно, но деньги никогда не будут доставаться вам легко, и вы никогда не будете получать или выплачивать крупные суммы».

Через несколько недель Гиббс действительно отправился в Могилев, где находилась Ставка. Дом, в котором жил Император, располагался на вершине холма. Внизу вдоль песчаных берегов протекал Днепр. Вокруг стояли березовые и сосновые леса. Жизнь превратилась в бесконечное ожидание очередного события, но напряженная атмосфера не особенно беспокоила Гиббса. В то же время это было приятное место, и Цесаревич, ставший необычайно общительным, говорил ему, что он здесь намного более счастлив, чем в Царском Селе. Ужинали воспитатели вместе с Цесаревичем, а обедали всегда с Императором и его свитой. За столом никогда не бывало меньше двадцати четырех человек, а иногда собиралось около шестидесяти, а может быть, даже больше. Классная комната в губернаторском доме могла бы служить приемной: почти все Великие Князья, в том числе Великий Князь Михаил, и «бесконечная вереница» российских и иностранных генералов, государственных деятелей и послов заглядывали поздороваться с Алексеем Николаевичем. Иногда Государь приглашал Цесаревича и его воспитателя посидеть в его кабинете, пока он работал. Здесь Николай Александрович случайно услышал, как Алексей говорит Гиббсу, что когда они будут уезжать домой, он возьмет с собой граненый стеклянный плафон с электрического канделябра. «Алексей! — крикнул обычно мягкий Император. — Это не наше».

Когда кто-нибудь приходил к Государю, ученик с воспитателем должны были быстро уйти через внутреннюю дверь. Она вела в общую спальню отца и сына, где оба спали на никелированных кроватях. В Царском Селе каждый вечер, когда Цесаревич был уже в постели, Императрица читала с ним вечерние молитвы. В Могилеве Его Величество продолжал этот обычай. Несмотря на то, что его осаждали посетители, он на время пренебрегал своими обязанностями и ускользал из кабинета.

Гиббс с Алексеем Николаевичем читали, разговаривали или играли с кошкой, оказавшейся очень воспитанной. Каждое утро Его Величество проводил в здании штаба с генералом М. В. Алексеевым. Мало у кого были иллюзии относительно того, какую роль играл в Ставке Николай Александрович. Он никогда не претендовал на то, чтобы быть стратегом. В Ставке были важны его авторитет и великодушие. Он обладал удивительной памятью, даже его дети не могли с ним в этом сравниться. Часто бывало, что офицер, прибывший с докладом в Ставку Верховного главнокомандующего и приглашенный на обед, стоял в смущении и волнении, не зная, что сказать. Гости выстраивались в линию, и Государь приветствовал каждого. Подходя к новоприбывшему, он обращался к нему по имени: не просто по фамилии, но, например, Николай Николаевич, Иван Степанович; расспрашивал о его полке и упоминал пару деталей так, будто это было вчера, а не несколько месяцев или лет тому назад.

У Гиббса появилась привычка записывать ежедневные события от лица Цесаревича. Эти записи, содержащие неизбежные повторы, дают, однако, представление о повседневной жизни в Ставке, а затем в Царском Селе. Начинаются они 6 октября (по старому стилю) и ведутся в течение последующих пяти месяцев, навсегда изменивших облик Императорской России. Вот эти записи:

Суббота, 8/21 октября 1916:

Уроки, как обычно. Поездка на моторе к поезду в 11 часов, а затем после ланча поездка на моторе в лес по Оршанскому шоссе, где играли в «Разбойников». По возвращению Царская Семья пошла к Великому Князю Павлу на чай. После обеда был один урок, а затем поехал к поезду. Лег рано.

Вторник, 11/24 октября 1916:

Утро прошло, как обычно, включая посещение поезда. После ланча поехали на моторе в лес и играли, как обычно. После обеда пошли в кинематограф, а позже направились в Царский поезд. Лег спать в обычное время.

Четверг, 13/26 октября 1916:

Утром уроки и прогулка на моторе, как обычно. Писал Императрице. После ланча уехал в старую Ставку и играл в «Разбойников» в лесу. Вернулся домой, чувствуя себя не очень хорошо; по настоянию доктора лег в 6.30. Из-за расстройства желудка чувствовал себя очень плохо. Ч. С. Г. [Чарльз Сидней Гиббс] читал, но мне было трудно сосредоточиться.

Суббота, 15/28 октября 1916:

Оставался в постели до ланча. Писал Императрице. Был на ланче в столовой со всеми. После обеда играл в саду с доктором Деревенко и Ч. С. Г., затем играл с солдатами и П. В. П. [Петр Васильевич Петров]. Читал до обеда. После обеда опять читал и играл в игры. Лег рано.

Вторник, 18/31 октября 1916:

Уроков нет, так как [Императорский] поезд [Царь отправляется в поездку] уехал в половине первого. Доктор Исаакиянс пришел обработать нос и получил в подарок золотые часы и цепочку. В поезде после ланча играли в «Nain jaune» («Желтого гнома» — фр.) с Императором, ген. [В. Н.] Воейковым, П. Ж. [Пьер Жильяр] и Ч. С. Г. После обеда собирали геометрическую головоломку, и Ч. С. Г. читал. Пошел спать, как обычно.

Четверг, 3/16 ноября 1916:

Оставался в постели весь день из-за опухоли на правой ноге. Писал Императрице. П. Ж. и Ч. С. Г. читали. Перед ужином был урок русского языка. Собирал геометрическую головоломку».

Цесаревич повредил вену в верхней части правой ноги. На следующий день Государь написал Императрице:

«Нога Бэби от времени до времени побаливает, и первую часть ночи он не может спать. Когда я ложусь, он старается больше не стонать и засыпает скорее».

Дневник Гиббса от лица Цесаревича:

«Суббота, 5/18 ноября 1916:

Чувствую себя лучше, но все еще в постели. П. В. П. [Петр Васильевич Петров], П. Ж., Ч. С. Г. со мной все время. Написал Императрице после ланча, а затем играл в «Nain jaune» с генералом В. [Воейковым] и Ч. С. Г.

Воскресенье, 6/19 ноября 1916:

Плохо провел ночь. Написал Императрице раньше обыкновенного. После ланча играл в «Nain jaune» с ген. Воейковым и Ч. С. Г. Обедали все вместе, как обычно. После обеда собирал геометрическую головоломку и играл с кошкой.

Вторник, 8/21 ноября 1916:

Чувствую себя намного лучше. Спал хорошо и сейчас в хорошем настроении, но мне не позволяют вставать до завтра. Читал Ч. С. Г., а также П. В. П. Вечером урок с П. Ж. Во второй половине дня играл в «Nain jaune» с ген. Воейковым и Ч. С. Г. После обеда меня перенесли в кабинет Императора, вместе с кроватью и всем остальным, пока комнату проветривали. Там меня навестили Великий Князь Николай [Николай Николаевич младший] и Великий Князь Петр».

Четверг, 10/23 ноября 1916:

Пил кофе в столовой. Написал Императрице и Макарову. Немного покатался на моторе перед ланчем. Уроки, как обычно. Пил кофе в столовой. Написал Императрице и Макарову и перед ланчем немного покатался на моторе. Уроки, как обычно. После обеда пошел в кино смотреть картины, затем в постель.

Суббота, 12/25 ноября 1916:

Утром занятия, а затем катались на моторе по Быховскому шоссе. Днем катались на моторе по Оршанскому шоссе, но мне разрешили только слегка размяться, был хороший обед. Пошел спать рано».

Императрица прибыла с кратким визитом:

«Вторник 15/28 ноября 1916:

Утром уроки, как обычно. Поехал на моторе к поезду. После ланча проехал на моторе по Оршанскому шоссе около восьми верст; повозка и пара пони были посланы вперед. Катался с Императрицей и играл. Обед в 5.30, кинематограф — в 6 часов. Два новых эпизода из «Таинственной руки» Нью-Йорка. Поехали в поезд. Вернулись в 9.15 и затем в постель.

Четверг, 17/30 ноября 1916:

Уроки и поездка на моторе к станции, как обычно. Дневная прогулка на моторе по Оршанскому шоссе, где демонстрировался полет семью аэропланами. Затем играл в «Разбойников» в лесу с П. Ж. и Ч. С. Г. Английский — с 5 до 6, Императрица зашла в этот момент. Обед в 6 часов. Урок русского языка, после этого писал в дневнике. Поехали к поезду в 8 часов и вернулись назад в 9 часов. Затем через четверть часа в постель. Очень возбужден, но в хорошем расположении духа.

Суббота, 19 ноября/2 декабря 1916:

Уроки и прогулка на моторе утром, как обычно. После ланча катался на моторе по Оршанскому шоссе и играл в лесу. Урок с 5 до 6, а после обеда писал в дневнике. Затем поехал к поезду. Вернулся домой на четверть часа раньше обычного, принял ванну и лег спать.

Суббота, 20 ноября/3 декабря 1916:

Ходил в церковь и после этого встретился дома с Императрицей. После ланча катался на моторе по Быховскому шоссе и играл в «Разбойников» в лесу. Обед, как обычно, с профессором Федоровым и генералом Воейковым. Поехали к поезду в 8 часов и вернулись назад в 9. Лег спать в обычное время.

Вторник, 22 ноября / 5 декабря 1916:

Уроки и поездка на моторе, как обычно. После ланча опять катался на моторе и играл в лесу в течение получаса. Обед в четверть шестого. Кинематограф — в шесть. Видел два новых эпизода из «Таинственной руки». Поехал к поезду в 8 часов и вернулся назад к 9 часам. Лег спать в обычное время».

Затем они вернулись в Царское Село:

«Покинул Могилев 25 ноября 1916:

A. H. [Алексей Николаевич] и П. Ж. на Литерном [поезде] в 12:30 (прибыли в Ц. С. 26 ноября). П. В. П. и я на поезде Его Величества в 7 часов (прибыли в Ц. С. [Царское Село] в 5 часов пополудни 26 ноября 1916).

Вторник, 29 ноября/12 декабря 1916:

Встал рано. Уроки утром, как обычно: Ариф. — с 9 до 10 часов; Ист. — с 11 до 12 часов; Английский — с 12 до 1 часа. Поездка в парк — с 10 до 11 часов; холодно, никого вокруг.

После ланча — отдых, затем играл в парке с 3 до 5 часов.

С 5 до 6 часов урок английского чтения. Ужин в 6 часов. Затем, так как было довольно холодно, играл с кирпичами вместо поездки. Находился на нижнем этаже с 8 до 9 часов; в постель — в 9 часов.

Четверг, 1 декабря/14 декабря 1916:

Уроки и утренняя поездка на моторе, как обычно. Арифметика с 9 до 10 часов; История с 11 до 12 часов; русский язык с 12 до 1 часа. После ланча отдыхал и затем играл в парке около Белой башни и катался там на моторе. Обед в 6 часов. После обеда выехал на моторе и посетил П. В. П. на полчаса. На нижнем этаже с 8 до 9 часов; в постель — в 9 часов.

Суббота, 3/16 декабря 1916:

Встал рано. Урок русского языка с 9 до 10 часов, а потом ездил в Екатерининский парк, вернулся в четверть одиннадцатого. Сопровождал Императрицу, чтобы посмотреть две операции в госпитале. После ланча отдыхал и затем играл около Белой башни и катался там на моторе до 5 часов. Урок английского языка с 5 до 6 часов. После обеда посетил доктора Деревенко и играл с Колей до 8 часов. На нижнем этаже с 8 до 9 часов, а затем в постель».

Назад в Могилев (поездка заняла 25 часов):

«Покинули Ц. С. и отправились в Могилев 4-го декабря. А. Н. [Алексей Николаевич] и П. Ж. в Собственном [поезде] в 3.30 пополудни. П. В. П. и я в Свитском [поезде] в 2.30 по полудни. Прибыли 5 декабря 1916. Мы в 4 часа пополудни, они в 5 часов пополудни.

Далее записи от лица Цесаревича:

Вторник, 6/19 декабря 1916:

Поздравление Императору перед завтраком. Ходил в церковь в 10 часов, после писал Императрице. Был на ланче со всеми, приглашено 75 персон. После ланча катался на моторе по Оршанскому шоссе и затем играл в лесу, пони и сани были посланы заранее. Обед в 5.20 пополудни. Кинематограф — в 6 часов. Два новых эпизода из «Таинственной руки»: герой обнаружен, разоблачен и вскоре исчезает, оставив таинственное кольцо. Писал в дневнике и играл до 8.30, затем в постель.

Четверг, 8/21 декабря 1916:

Уроки и прогулка на моторе, как обычно. Получил Французскую военную медаль от генерала. Сделали фото вместе с П. В. П., П. Ж. и Ч. С. Г. и во второй раз с теми же людьми и генералом Воейковым для «Военного журнала» генерала Дубенского [он был официальным историографом].

После ланча поехал на моторе на Быховское шоссе и играл в лесу с пони и санками, как до этого. Урок русского языка в 5 часов, а английского — после обеда. Собирал новую геометрическую головоломку. Лег рано.

Суббота, 10/23 декабря 1916:

Уроки и поездка на моторе утром, как обычно. Во второй половине дня поехал на моторе на Оршанское шоссе и играл в лесу. Пони и сани были отправлены заранее, как обычно. Урок русского языка в 5 часов. Обед в 6 часов и затем писал в дневнике. Лег рано.

Воскресенье, 11/24 декабря 1916:

Встал поздно. Пошел в церковь в 10 часов и потом ездил по городу на моторе в течение получаса. Играл в саду и написал Императрице перед ланчем. Во второй половине дня поехал на Оршанское шоссе, играл в лесу с пони и санками, как обычно. После обеда писал в дневнике и собирал головоломку. Лег рано.

Вторник, 13/26 декабря 1916:

Чувствую себя лучше. Занятия и поездка на моторе, как обычно. После полудня поехал на Оршанское шоссе и там играл в лесу. Генерал Воейков составил мне компанию.

Обед в 5 часов пополудни, в 6 часов пошел в кино смотреть картины. Лег рано.

Четверг, 15/28 декабря 1916:

Уроки и поездка на моторе, как обычно. После полудня поехал на моторе на Быховское шоссе и играл в лесу. Сделал убежище, сваливая в кучу снег вокруг свесившихся веток ели. Обед в 6 часов. Князь Игорь и генерал Воейков присоединились. После обеда играл в прятки в Белой гостиной с выключенным светом. Английский чай, а потом в постель в 8.30.

Суббота, 17/30 декабря 1916:

Занятия и поездка на моторе, как обычно.

Во второй половине дня поехал на Оршанское шоссе и играл в лесу. После этого ездил в город в магазины, чтобы купить подарки и посетил гостиницу «Франция». Потом урок русского языка и обед в 6 часов. Играл в Белой гостиной перед уроком английского языка. Лег рано».

В период между этой и следующей записью Государь с Наследником вернулись в Царское Село. Цесаревич вновь был болен, но Гиббс все еще не знал, чем именно. Алексей больше не ездил в Могилев. Его Величество ждала тревожная новость. Григорий Распутин, «Таинственная рука» этой эпохи, подвергавшийся жесткому осуждению в Думе со стороны монархиста Пуришкевича («темный мужик больше не будет править Россией»), был убит во дворце князя Феликса Юсупова. Может показаться, что у Распутина было какое-то предчувствие; он оставил странное письмо. В нем он писал, что умрет до 1 января, и предсказывал, что за этим последует роковой конец. В назначенный день, в полночь, он ехал по заснеженному Петрограду на условленную встречу в дом Юсупова. Его ждали пятеро заговорщиков, среди которых были Пуришкевич и молодой Великий Князь Дмитрий Павлович, двоюродный брат Царя. Во дворце на Мойке в превосходно обставленной комнате цокольного этажа все уже было готово. Распутин съел несколько пирожных с цианистым калием и выпил предложенную ему отравленную мадеру (более верное произношение — мадейра — Прим. пер.). Однако в течение двух с небольшим часов у него не проявлялось никаких признаков отравления. Напротив, он настоял на том, чтобы Юсупов спел под гитару. В это время остальные находились наверху, в беспокойстве ожидая развязки. В конце концов, отчаявшись, князь выстрелил ему в спину. Бывший в числе заговорщиков врач объявил его мертвым, но Распутин вскочил на ноги, подскочил к Юсупову, побежал вслед за ним по лестнице, а затем выбежал через двор. Пуришкевич четыре раза выстрелил в него из револьвера, дважды попав в цель. Упавшего Распутина избили, связали, а затем сбросили в прорубь в замерзшей Неве. Когда через три дня нашли тело, вскрытие показало, что последним усилием Распутин смог освободить одну руку от веревок. Известие о смерти ее «друга» привело Государыню в ужас. Даже будучи Императрицей, она всегда слепо следовала его советам. Императора это событие, вероятно, встревожило меньше. По словам Пьера Жильяра, он терпел Распутина в основном потому, что не решался подрывать веру, которая поддерживала Императрицу. Тело было похоронено в углу Александровского парка в Царском Селе, на месте, где строилась церковь. Императрица регулярно ходила туда молиться. Николай II направил Великого Князя Дмитрия Павловича в русские войска в Персии. Князь Юсупов был выслан в имение своего отца в Центральной России (менее чем через год он покинул страну). В отношении остальных не было принято никаких мер.

Записи Гиббса о Цесаревиче:

«[Царское Село] Среда, 21 декабря 1916 / 3 января 1917:

Оставался дома и в постели весь день под присмотром докторов — Боткина, Деревенко и Острогорского. Результата не было, глист остается в кишках. Играл с моделью города и с электрической железной дорогой весь день. Когда боль отступает, настроение хорошее.

Четверг, 22 декабря 1916 / 4 января 1917:

Встал поздно. Выехал на моторе в 11 часов к Белой башне и играл с маленьким Деревенько. Ланч в 1 час, затем отдых до 3-х часов. Пошел к доктору, чтобы привести Колю, и потом пошли к Белой башне играть вместе. Взял Колю домой в 5 и играл с ним до 5.45. Затем — по домам. Пошел увидеть Императрицу и обедал с ней. После обеда украшал рождественские елки на нижнем этаже до отхода ко сну.

Суббота, 24 декабря 1916 / 6 января 1917:

Встал в 9 часов. Выехал на моторе в парк в 10 часов. Пошел к Белой башне с доктором Деревенко. После ланча отдыхал, а затем пошел на Рождественские елки: для всех в 3 часа, семейная в 4 часа, с П. Ж. и Ч. С. Г. в 4.30, с доктором Деревенко в 5 часов. Потом домой обедать в 6.15 пополудни, а затем в церковь. После этого играл дома с новым макетом местности и солдатиками.

---

Воскресенье, 25 декабря 1916 / 7 января 1917:

Встал поздно. Пошел церковь в 11 часов. Ланч внизу в 12.30 пополудни. Днем отправился на Рождественскую елку в Школу верховой езды и помогал распределять подарки. Вернулся домой в 3.15, затем выехал на моторе к Белой башне, где играл. Пошел на Рождественскую елку к Деревенько, а после этого на Рождественскую елку к доктору [Деревенко]. Обедал дома в 6 часов и потом направился к П. В. П. отнести ему рождественские подарки. Затем играл дома до отхода ко сну.

Вторник, 27 декабря 1916 / 9 января 1917:

Выехал на моторе в 10 часов и играл все утро с доктором Деревенко. Вернулся к ланчу и после этого пошел в Школу верховой езды на Рождественскую елку. Вернулся в 3 часа и поехал к Белой башне и играл там с детьми. В 4.30 пошел к доктору Деревенко и вернулся домой в 6 часов, чтобы посмотреть кино. Видел военные картины, два эпизода из «Таинственной руки» и одну комедию. Во время просмотра сильно разболелась рука, и, когда он закончился, отправился в постель. Сильная боль весь вечер.

Четверг, 29 декабря 1916 / 11 января 1917:

Весь день в постели, но болит меньше. Императрица провела большую часть дня рядом у постели. Макаров и Ч. С. Г. были на ланче, а потом вместе ужинали.

Суббота, 31 декабря 1916 / 13 января 1917:

Еще в постели, но уже намного лучше. Мог больше играть и, в основном, весел. День прошел, как до этого. Вторую половину дня провел с Императрицей и А. А. [Анна Александровна Вырубова].

Вторник, 3/16 января 1917:

Встал поздно, но чувствовал себя намного лучше. Играл в парке все утро и после ланча отдыхал, а затем снова играл в парке до 4 часов пополудни. Затем пошел к доктору Деревенко. Обедал в 6 часов, а потом играл дома в «Таинственную руку». В постель в обычное время.

Четверг, 5/18 января 1917:

Встал поздно. Вышел в 11.30 и играл в парке до ланча. Снова играл до 4 часов с обычным отдыхом после ланча. Был у доктора Деревенко с 4 до 6 часов, а после обеда пошел к П. В. П. В постель в обычное время.

---

Суббота, 7/20 января 1917:

Встал поздно. Находился весь день в парке, играя на снежном холме у Белой башни с поездом из санок с 10 до 4 часов. Вернулся домой один на ланч и затем отдыхал между 13:00 и 14.30. С четырех часов играл с доктором Деревенко, затем обед в 6 часов, а потом снова играл с П. В. П. Вернулся в 8 часов, оставаясь на нижнем этаже до 9, а затем в постель в обычное время.

Суббота, 8/21 января 1917:

В церковь, как обычно, утром. После церкви вышел с санями и пошел к Коле, как обычно, с четырех до обеда.

После обеда Макаров вернулся в Петроград. Играл до 8 часов, затем спустился на нижний этаж и оставался там до 9 часов. Потом в постель.

Вторник, 10/23 января 1917:

Уроки утром, как обычно (арифметика, история, английский), затем ланч и отдых. Днем играл в парке и вернулся домой в 4 часа для первого урока по естественным наукам, который проводил В. Н. Д. [доктор Владимир Николаевич Деревенко]. Английский с 5 до 6 часов, затем обед, а после обеда катался на тройке, играл до 7.30. Навестил П. В. П. на десять минут. Спустился на нижний этаж в 8 часов. Пошел спать в обычное время.

Четверг, 12/25 января 1917:

Именины у Т. Н. [Татьяны Николаевны]. Встал поздно и на улице все утро до 12.15 с поездом и санками. 12.30. Молитвы по случаю именин Великой княжны Т. Н. После ланча играл с санками на улице в парке. Встретил Его Величество, и все пошли к старой заснеженной башне и чистили ее основание от снега.

Пришел домой в 5 часов. Играл до обеда, который состоялся в 6 часов. Затем гулял в парке до 7.30, зашел к П. В. П. на десять минут. Находился на нижнем этаже, а потом пошел в постель в 9 часов.

Суббота, 14/27 января 1917:

Уроки: Французский в 9 часов, прогулка на моторе, как обычно. В 12 часов английский.

Ланч и отдых.

Катался на моторе и играл в парке, затем к доктору Деревенко, обед в 6, потом к П. В. П. [далее неразборчиво]. Маленький Деревенько приходил на 10 минут вечером. Затем стригся. Лег в постель в обычное время.

---

Вторник, 17/30 января 1917:

Встал в положенное время.

Арифметика с 9 до 10 часов.

Катался на моторе и играл около Белой башни с Сергеем с 10 до 11 часов. Английский язык с 11 до 12 часов вместо истории. Снова английский язык с 12 до 1 часа.

Очень холодно и ветрено, но светит яркое солнце. После ланча отдыхал. Играл у Белой башни с санками с 3 часов до 5. Урок по естественным наукам с 5 до 6. Обед в 6 часов, а после этого играл до 8 часов. Лег спать вовремя. Чувствовал себя нехорошо.

Четверг, 19 января / 1 февраля 1917:

Весь день в постели, но немного лучше, чем накануне. Мог немного играть и слушать, когда читают.

Суббота, 21 января / 3 февраля 1917:

Лежал в постели. Настроение хорошее, мог играть и разговаривать. Читал вслух, посетители стали главным развлечением дня.

Показ картин, на который все были приглашены, начался в 5 часов.

Воскресенье, 22 января / 4 февраля 1917:

Чувствовал себя лучше, но был чуть более раздражителен. Играл, читал и принимал посетителей. Кино в 5 часов.

Пришел навестить профессор Федоров. Лег в постель в обычное время.

Вторник, 24 января / 6 февраля 1917:

В очень хорошем настроении. Играл и читал весь день. Императрица приходила до и после ланча. Утром сидел в классной комнате, поскольку игровая комната была очень холодной и согрелась только после отопления открытым огнем. Играл с кораблями в морской бой на макете местности. Кинематограф — в 6 часов. Императрица собрала модель старинной деревни. В постель в обычное время.

Четверг, 26 января / 8 февраля 1917:

Совсем не здоров. Лежал почти весь день и слушал чтение вслух «Робинзона Крузо». Кинематограф — в 6 часов, после которого чувствовал себя очень больным и не смог съесть ужин. В постель в обычное время, самочувствие несколько лучше.

Суббота, 28 января / 10 февраля 1917:

Встал поздно. Несколько лучше, чем вчера, но не разрешено садиться. Ел довольно хорошо и немного играл в течение дня. Императрица поднималась до и после ланча, и также А. А. [Анна Александровна] после ланча. Наблюдал, как они продолжают собирать модели. Ужин в 6. В кровать, как обычно.

Вторник, 31 января / 13 февраля 1917:

Очень болен весь день, едва мог есть, проявлял мало интереса к тому, что происходит вокруг. Под воздействием морфия боль несколько отступала, но был сонным весь день.

Четверг, 2/15 февраля 1917:

Намного лучше, проявлял интерес к книгам и играм. Проходили Императрица и А. А. после ланча, на котором присутствовали профессор Федоров и доктор Боткин, В. Н. Д. [доктор Владимир Николаевич Деревенко], Шура Ал. и Ч. С. Г. В кровать в обычное время.

Суббота, 4/17 февраля 1917:

Встал очень поздно, но чувствовал себя намного лучше. День прошел спокойно. Императрица приходила три раза. В хорошем настроении, ел лучше. Генерал Воейков зашел на несколько минут утром. Доктора навещали, как обычно.

Воскресенье, 5/18 февраля 1917:

День прошел, как обычно; в очень хорошем настроении. Навещался, как обычно, Императорской Семьей. Во время этого слишком возбудился, и вечером был не вполне здоров».

В действительности не все было в порядке в Российском государстве, и, естественно, в его столице, где царили некомпетентность и бюрократическое корыстолюбие, и доверие к центральному правительству сильно упало. Революция была близка, но никто не осмеливался предположить, чем это может обернуться. Гражданские свободы ограничивались, а в армии нарастало недовольство. Зима выдалась суровой, и в Петрограде не хватало топлива и продовольствия. Вскоре накопившаяся усталость и недовольство переросли в стачки, беспорядки и мятежи. В начале января того года британский посол, сэр Джордж Бьюкенен, предупредил Императора о том, что ему следует восстановить доверие народа — формулировка, которая привела Николая Александровича в недоумение. Сэр Бьюкенен заметил также, что главный министр Александр Протопопов (министр внутренних дел и шеф полиции) ответственен за бедственное положение дел в стране. Твердый реакционер, Протопопов пользовался доверием Императрицы, но мало чьим еще. Николай Александрович не прислушался к словам сэра Бьюкенена. Не обращая внимания на бездеятельность своих министров или просто устав от нее, Император решил вернуться обратно в Ставку из «отравленной атмосферы» Петрограда и сделал это 22 февраля/7 марта.

Впоследствии, когда Гиббса спрашивали об Императоре, он рассказывал:

«Я всегда чувствовал, что мир, в общем, никогда не принимал Императора Николай II всерьез, и я часто интересовался почему. Он был человеком, у которого не было низменных качеств. Я думаю, что в основном это можно объяснить тем фактом, что Он выглядел абсолютно не способным внушать страх. Он знал очень хорошо, как сохранить свое достоинство. Никто даже и помыслить не мог, чтобы позволить себе вольности по отношению к Императору. Это была бы неслыханная вещь. Он не ставил себя выше других, но при этом был исполнен спокойствия, самообладания и достоинства. Главное, что Он внушал, — трепет, а не страх. Я думаю, причиной этого были его глаза. Да, я уверен, это были его глаза, настолько прекрасными они были. Нежнейшего синего (голубого) оттенка, они смотрели прямо в лицо. С добрейшим, нежнейшим и любящим выражением. Как можно было чувствовать страх? Глаза его были настолько ясными, что казалось Он открывал вашему взгляду всю свою душу. Душу простую и чистую, которая совершенно не боялась вашего испытующего взгляда. Никто больше не мог так смотреть. В этом было его величайшее обаяние и, в то же время, великая политическая слабость. В битве умение внушать страх порой составляет больше половины победы. И именно этим преимуществом Он не обладал. Если бы Он находился в другом положении, мог выражаться более свободно, говорить и писать то, что думает, как обычный человек, тогда бы Он, вне всякого сомнения, смог приспособиться и найти свою нишу. Но в его положении это было невозможно. Ему приходилось высказываться только в официальном стиле. И, тем не менее, Он мог при случае излагать прямо основные положения своей государственной политики».

Глава VI
Николай Романов

Гиббс тем временем продолжал вести записи о жизни Алексея в Царском Селе:

«Вторник, 7/20 февраля 1917:

Чувствовал себя намного лучше; ел с аппетитом, особенно за ланчем, когда подавали блины. День прошел обыкновенно, как всегда приходили Император и Императрица.

Четверг, 9/22 февраля 1917:

Улучшение продолжается. День, как обычно. Ел очень хорошо, особенно за ланчем, когда подавались блины. Снова немного сидел.

Суббота, 11/24 февраля 1917:

Все еще не мог встать, но чувствовал себя намного лучше, хотя долгое пребывание в постели немного повлияло на общее настроение. Императрица приходила утром, днем и вечером. Маленький Макаров пришел в 3 часа и остается до завтра. Кино в 5 часов. В кровать в обычное время.

Ланч с О. Н. [Ольгой Николаевной], которая также нездорова и находится в кровати, и обедал, как обычно.

Вторник, 14/27 февраля 1917:

Утром встал с постели, но левая рука и левая нога так болели, что пришлось снова лечь в постель сразу после завтрака. Провел весь день в постели. Ланч с О. Н., а обедал, как обычно. Спать лег также в обычное время.

Среда, 15/28 февраля 1917:

Г-н Жильяр — также в постели, у него грипп. А. Н. (Анастасия Николаевна) плохо себя чувствует. Весь день прошел очень тихо. Как всегда приходили родители и остальные. Спать лег, как обычно.

Четверг, 16—17/1—2 марта 1917:

Ночь была тяжелой, проснулся поздно. Не очень хорошо себя чувствовал, но хорошо позавтракал. В 12 пошел спать и хорошо спал до 3. Писал на свежую голову. Затем был ланч. В 5 пошел с Императрицей навестить г-на [Жильяра], который встал поздно. Обед, как обычно, и в кровать в обычное время.

Пятница, 17 февраля / 2 марта 1917:

Встал в положенное время и завтракал за столом. Утром играл, приходил священник для получасовой беседы. Ланч внизу, затем отдых и игры. На полчаса поднимались Императрица и A. A. [Анна Александровна]. Обедал, как обычно, затем лечение, и в кровать.

Суббота, 18 февраля / 3 марта 1917:

Встал поздно, играл до двенадцати. Затем пришел священник для причастия. Ланч был на нижнем этаже. Отдыхал и играл всю вторую половину дня. Заходил профессор Федоров. Обедал, как обычно. После обеда — играл, лечился, стригся и принимал ванную. Лег спать в 9.15. Императрица, как обычно, читала «Helen’s Babies».

---

Воскресенье, 19 февраля / 4 марта 1917:

Встал нормально. Играл весь день в игровой комнате; выходить не разрешали. Ланч был внизу с Императором, Императрицей и Т. Н. [Татьяной Николаевной], все остальные плохо себя чувствуют. Обед раньше обычного, а затем кино в 6 часов. Лег в постель в обычное время. Чувствовал себя не очень хорошо. Приходил Ген.- адъютант.

Понедельник, 20 февраля / 5 марта 1917:

Лежал в постели весь день под присмотром докторов. Настроение довольно хорошее. Навещали родители и сестры, как обычно. Кашель.

Вторник, 21 февраля / 6 марта 1917:

Все еще в постели; кашель. Читал новую книгу «Русские сказки», подарок Императрицы.

Среда, 22 февраля / 7 марта 1917:

Кашель очень утомляет. День прошел в обычных визитах. Император уехал в Ставку; написал коротенькую записку в поезд. Генерал Воейков зашел сказать «до свидания».

Четверг, 23 февраля / 8 марта 1917:

В хорошем настроении, но продолжает мучить кашель. П. В. П. оставался с ланча до обеда, а затем его сменил доктор Деревенко.

Пятница, 24 февраля / 9 марта 1917:

Настроение хорошее, но корь усилилась. Вырезал бумажные домики и склеивал их. Посетители, как обычно».

Трехсотлетняя династия Романовых была готова рассыпаться, как карточный домик. В период с 23 февраля/8 марта по 4/17 марта революция, названная позже Февральской, шла своим непредсказуемым анархическим путем. На место забастовок и процессий с революционными песнями пришли бунты под красными флагами. На улицах происходила беспорядочная стрельба (большинство солдат, впрочем, были потрясены происходящим и не желали в этом участвовать), и множество простых людей погибло в давке на Невском. Затем произошел мятеж полков Петроградского гарнизона, в значительной степени состоявшего из молодых неопытных солдат. Затем стали поджигать общественные здания и штурмовать тюрьмы. Царское правительство в том виде, в котором оно существовало до этого, распалось. Какое-то время не было ни централизованной власти, ни организованного руководства восстанием.

Залы Таврического дворца, построенного в XVIII веке, в которых заседала Государственная Дума, являли собой непрекращающееся вавилонское столпотворение. В одной из комнат проходили бессистемные заседания Временного исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Девять дней спустя, как джин из облака дыма, появилось Временное правительство. Его возглавил князь Г. Е. Львов, а красноречивый энергичный тридцатипятилетний юрист и республиканец А. Ф. Керенский, лидер фракции трудовиков в Думе, стал министром юстиции, одновременно сохраняя свое место заместителя председателя Совета.

Тем временем в Могилеве, в пятистах милях от Петрограда, Царь не спешит реагировать на происходящее. Генерал Дубенский, его официальный «историограф», оставил такую запись:

«Уже с утра [25 февраля] в Ставке стало известно, что волнения в Петрограде приняли широкие размеры. Толпы появились уже на Невском у Николаевского вокзала, а в рабочих районах, как и вчера, народ требовал хлеба и стремился производить насилия над полицией. Были вызваны войска, занявшие площади, некоторые улицы. Революционное настроение масс росло. Государственная Дума с Родзянко во главе предъявила правительству новые настойчивые требования о реорганизации власти. Все эти тревожные сведения достигли Могилева отрывочно и определенных сообщений о мероприятиях, принятых властями для подавления беспорядков в Столице, — не было. […]

Внешняя жизнь Могилева — прежняя. Спокойно и тихо на улицах. Государь выезжал на прогулку, были Высочайшие завтраки и обеды, а все остальное время Его Величество занимался в Своем кабинете, принимал графа Фредерикса, генерала Воейкова, генерала-адъютанта Алексеева; утром того же дня происходил обычный доклад по Генерал-Квартирмейстерской части.

Государь внимательно следил за сведениями, полученными с фронта за истекшие сутки, и удивлял всех Своей памятливостью и вниманием к делам» (Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России. Кн. 3. Русская летопись. Париж, 1922. С. 28, 30). Император не выглядел обеспокоенным до тех пор, пока не начали приходить телеграммы от Императрицы. 27 февраля/12 марта в 11 часов 12 минут Царица телеграфировала: «Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что присоединились и другие части. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Аликс». В 1 час 5 минут она сообщала: «Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Многие части перешли на сторону революции. Аликс». И, наконец, в 9 часов 50 минут Императрица телеграфировала: «Лили провела у нас день и ночь. Не было ни экипажей, ни машин. Окружной суд горит. Аликс». На рассвете следующего дня императорский поезд отправился на север в Царское Село более длинным путем, чем обычно. Находясь в ста пятидесяти четырех верстах от Петрограда, Государь узнал, что революционеры недалеко, и решил, что поезд должен быть отведен на запад к Пскову. Это была утомительная поездка через заснеженную страну с лишней тратой времени. Поздно вечером в среду (1/14 марта) Царь добрался до станции Псков. После многочасового обмена телеграммами с Петроградом стало очевидно, что ничего уже нельзя сделать. На утро 2/15 марта полученные сообщения от генералов с нескольких фронтов побудили Царя отречься. В тот день в 3 часа Николай Александрович подписал документ об отречении в пользу Его Императорского Величества Алексея I, но отменил его сразу же после разговора с врачом Алексея Николаевича доктором Федоровым. Из-за неизлечимой болезни жизнь мальчика зачастую зависела от воли случая. В дальнейшем, что бы ни решило новое правительство, оно, несомненно, настояло бы на том, что Алексею Николаевичу должен быть назначен регент. Император этот вариант даже не рассматривал. Когда два делегата от представителей новой власти добрались до поезда в тот вечер, Император сказал им, что отрекается в пользу своего брата, Великого Князя Михаила Александровича. Появился документ — Акт об отречении Императора Николая II от Престола Государства Российского и о сложении с себя Верховной Власти:

«Ставка. Начальнику Штаба.

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжелое испытание.

Начавшиеся народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, блага народа, все будущее дорогого нашего Отечества, требуют доведение войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг направляет последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша, совместно с славными нашими союзниками, сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных, для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думою, признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского, и сложить с СЕБЯ Верховную Власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ, и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в этом ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины, призываю всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России!

Г. Псков.

2-го марта 15 ч. 3 мин. 1917 год. НИКОЛАЙ

Министр Императорского Двора Генерал-адъютант граф Фредерикс»

После этого делегаты отбыли в Петроград, и императорский поезд отошел с запасного пути в сторону Могилева. Государь тем временем записал в своем дневнике: «Кругом измена, и трусость, и обман!» Великий Князь Михаил Александрович после сумбурного обсуждения сам отрекся от престола:

«Тяжелое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных.

Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение, в том лишь случае восприять Верховную Власть, если таковая будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые Основные Законы Государства Российского.

Посему призывая благословение Бога, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.

МИХАИЛ 3/III — 1917 Петроград»

Все это произошло в течение всего нескольких часов, и правление Романовых окончилось.

В Ставке бывший Царь быстро попрощался с офицерами, попросив собравшихся вести армию к победе. 8 марта 1917 года Император Николай II отдал свой последний приказ по армии:

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжении двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот — изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе святой великомученик и победоносец Георгий.

НИКОЛАЙ

8 марта 1917 года.

Ставка.

Подписал: начальник штаба, генерал Алексеев»

Он провел три печальных дня со своей матерью — Вдовствующей Императрицей Марией Федоровной, приехавшей из Киева крайне истощенной. 8/21 марта мать и сын позавтракали вместе и простились. Это было последнее свидание Императора и Марии Федоровны перед встречей с комиссарами Временного правительства, которые официально его арестовали.

Утром следующего дня автомобиль, приехавший от станции Царского Села, остановился у закрытых ворот Александровского Дворца. Часовой позвонил офицеру, который вышел и закричал с расстояния нескольких ярдов: «Кто там?». «Николай Романов», — крикнул часовой. — «Пропусти его!» С этого момента бывший Император и Самодержец всея Руси осознал себя заключенным. Началась «тихая жизнь».

Глава VII
Дворец и тюрьма

Записи Гиббса о Цесаревиче продолжались и во время отсутствия Императора. В Царском Селе этой холодной весной произошла вспышка кори, передавшейся, очевидно, от одного из тех юных кадетов, которые приходили играть к Наследнику. Сначала заболели Алексей Николаевич и его старшая сестра Ольга Николаевна, затем Татьяна Николаевна и близкая подруга Императрицы Анна Александровна Вырубова — у обеих был сильный жар. Тем временем Александре Федоровне, на руках у которой было четверо больных, продолжали поступать тревожные вести о бунтах и мятежах Февральской революции в Петрограде. Это с трудом угадывается из типично сдержанных записей Гиббса:

«Суббота, 25 февраля / 10 марта 1917:

[Царевич] лежал большую часть дня в затемненной комнате и слушал как С. S. G. читал вслух русские сказки. Настроение довольно хорошее. После обеда носили посмотреть на остальных больных.

Воскресенье, 26 февраля / 11 марта 1917:

День прошел, как и предыдущий. Слушал, как читал вслух Ч. С. Г. Провел день и вечер с остальными больными.

Понедельник, 27 февраля / 12 марта 1917:

Чувствует себя лучше и сразу после пробуждения был перенесен в комнату к остальным больным.

Вторник, 28 февраля / 13 марта 1917:

Г-н Ж. [Жильяр] позвонил мне в ночь на понедельник передать, что Ее Императорское Величество сказала, что мне нет необходимости приезжать сегодня (во вторник), так как А. Н. [Алексей Николаевич] проведет весь день с сестрами, у него слишком высокая температура, чтобы делать что-то еще.

Среда, 1/14 марта 1917:

Пошел проведать А. Н. и нашел, что ему лучше. В игровой комнате. Ее Величество была очень обеспокоена тем, что нет известий от Императора.

Четверг, 2/15 марта 1917:

Больной чувствует себя лучше и уже может играть. Строили модели домов и читали вслух. День прошел почти как обычно. Все с беспокойством ожидают новостей. Поезда в Петроград не ходят с самого утра. Спал в моих собственных комнатах.

Пятница, 3/16 марта 1917:

В Петрограде.

---

Суббота, 4/17 марта 1917:

Ему (Цесаревичу) лучше, но он не в очень хорошем настроении. Ничего не знает о том, что происходит, но все равно чувствует неладное. Метали свинцовые шарики и строили модели домов. День прошел в многочисленных визитах Императрицы и семьи.

Воскресенье, 5/18 марта 1917:

Больной чувствует себя не очень хорошо.

Вторник, 7/20 марта 1917:

Больному лучше, но беспокоят глаза и уши. Утро провел тихо. Находится в классной комнате, так как нет воды и невозможно обогреть игровую комнату. Ланч провел с сестрами, проспал почти всю вторую половину дня и обедал с ними же. После обеда собирал модели домов и играл в домино».

Эта последняя запись была сделана в ночь перед возвращением бывшего Царя. События предыдущих дней безвозвратно разрушили изолированный мир Царского Села. Утром 28 февраля/13 марта метель кружила снег по парку. В расположенном к северу Петрограде воцарился хаос. Хотя председатель Временного комитета Государственной Думы посоветовал Императрице уехать с детьми как можно быстрее, было маловероятно, что железнодорожные рабочие подадут им поезд. Впрочем, это не имело значения, так как Императрица не собиралась уезжать, а больные были для этого слишком слабы. В тот день возникла опасность взятия Александровского дворца штурмом. Многие мятежные солдаты пошли на приступ Царского Села, чтобы захватить «Немецкую женщину» и ее сына. К счастью, обер-гофмаршал Императорского двора граф Бенкендорф настоял на своем требовании и получил гарнизон охраны из 1500 человек. В 9 часов приблизительно в четверти мили от Екатерининского дворца прогремели выстрелы, но затем все стихло. Ночью произошла перестрелка, но мятежники отступили, так как до них дошли преувеличенные слухи о многочисленной охране дворца.

«Кто это стреляет?» — спрашивали больные дети, находясь в жилой половине Дворца. На это им дали краткое объяснение — «маневры».

На следующий день Императрица, пребывавшая в беспокойном ожидании, узнала, что императорский поезд задерживается. Это произошло в тот момент, когда Император повернул поезд на запад к Пскову, и шквал телеграмм, адресованных ему, оставался без ответа. 2/15 марта, в то самое время как Царь в императорском поезде, отведенном на заснеженный запасной путь, готовился подписать отречение, Царское Село оказалось в бедственном положении. Дворцовая стража дезертировала, слуг оставалось мало, здание дворца стояло без электричества и водопроводной воды (хотя воду можно было брать из покрытого льдом пруда), и даже Великие Княжны Ольга Николаевна и Анастасия Николаевна, менее восприимчивые к болезням, были чрезмерно бледны и молчаливы. Вечер прошедшего дня стал самой серьезной проверкой на прочность, самым тяжелым испытанием из всех. 3/16 марта, дядя Царя, Великий Князь Павел Александрович, прибыл с вестью об отречении Императора и отказе Великого Князя Михаила Александровича от трона. Крайне опечаленная Императрица сильно ослабла. Тем не менее Пьер Жильяр отметил, что она заставила себя, как обычно, навестить детей, и они ни о чем не догадались.

Гиббс в ту пятницу был в Петрограде. На следующее утро ему стало ясно, что Алексей чувствует гнет событий, которые никто не мог объяснить ему без разрешения Императрицы. Государыня Александра Федоровна, часто в слезах, сортировала свои личные бумаги. До этого часа поддерживаемая надеждой и молитвами, всегда помогавшими ей справиться со страхами, Императрица до конца не верила, что Император может лишиться трона. Она также не понимала, что близость Распутина ко двору лишь усиливала ее непопулярность. Гиббс, веривший в пророчества и предсказания, был очень впечатлен историей, рассказанной баронессой Буксгевден полтора года спустя. В декабре 1916 года в качестве личной фрейлины она сопровождала царствующую Императрицу в ее последнее путешествие:

«…Императрица поехала в Новгород, который очень хотела посетить, поскольку в городе было множество красивых древних церквей. Однако времени на это не хватало, так как планировались только визиты в госпитали. В поездке по городу Ее сопровождал губернатор, а дворянство устроило в Ее честь большой чайный прием, но членам свиты было видно, что Императрицу приветствуют без теплоты и радушия, хотя сама Александра Федоровна этого не заметила. Она смогла увидеть сокровища старых церквей и собор, а с Дочерьми и князем Иоанном Константиновичем посетила весьма почитаемую в городе старицу, которой было больше ста лет. Старица приветствовала Ее словами: „Вот мученица Императрица Александра“. Ее Величество, казалось, не расслышала этих слов. Она получила благословение старицы и ушла, ободренная и утешенная; но те, кто был с Ней, вернулись подавленными и напуганными, поскольку увидели в этом предзнаменование» (Буксгевден С. К. Жизнь и трагедия Александры Федоровны Императрицы России. Т. I, М. 2012, стр. 233–234).

По мнению Гиббса, с тревогой наблюдавшего за Александрой Федоровной, причина непопулярности Императрицы была совсем иной. Приехав в принявшую ее страну, она стала более православной, чем сами православные в России. Но одного качества ей не хватало:

«…Думаю, что это явление может быть объяснено как полное отсутствие у Императрицы чувства «театральности». Театральный инстинкт врос в русскую натуру. Иногда кажется, что русские скорее играют свои жизни, чем проживают их. Это было совершенно чуждо манере мышления Императрицы, которую Она приобрела благодаря воспитанию Ее любимой бабушки королевы Виктории. Она осталась без матери в возрасте шести лет, и королева Виктория заняла место Ее любимой матери, насколько расстояние и обстоятельства позволяли ей. Они находились в постоянной переписке, которая продолжалась и после замужества Императрицы, фактически до смерти старой королевы в 1901 году.

[…] …Таким образом, совершенно не удивительно, что образовалась фундаментальная разница между характером молодой Императрицы России и теми миллионами подданных, что и послужило основой этого отчуждения, которое было замечено всеми, кто писал на эту тему. Императрица и сама знала об этом, не подозревая об истинных причинах. Она скорее приписывала это своей застенчивости, о которой так сожалела, но не могла преодолеть. Чтобы найти истинную причину, нужно было искать глубже. Но возможно, это тоже послужило той ужасной помехой. […] Свидетельства об Императрице, даже краткие, будут не полными без упоминания о Ее благочестии и набожности. Эти качества были присущи Ей с детства, и переход в Православную Церковь послужил усилению всех Ее религиозных инстинктов. Как было замечено, Она всегда стремилась к простой жизни и всем сердцем стала православной. Догматы Православия стали ведущими в Ее жизни [Русская Православная Церковь была тогда в зените]. Будучи преданной Православию, Императрица, до самой своей смерти, скрупулезно соблюдала посты и праздники Святой Церкви. Перед всеми важными событиями Она и Ее муж исповедовались и причащались. Она регулярно и неизменно делала это перед всеми важными событиями в своей жизни — я думаю, в этом всегда поддерживал Ее муж. В тоже время я должен добавить, что Она вела себя без всякого фанатизма и с величайшей умеренностью».

Гиббс никогда не относился к рассказам о Распутине слишком серьезно. Он считал его умным, хитрым и добродушным мужиком, который, несомненно, не посещал дворец так часто, как это утверждали злые языки. Императрице теперь предстояло выполнить то, что позже в разговоре с Гиббсом она назвала самой трудной задачей в своей жизни. Александра Федоровна сожгла в камине своей гостиной все письма от королевы Виктории (и ее собственные письма, присланные из Виндзора после смерти королевы), чтобы недоброжелатели не смогли их прочесть. Также она уничтожила часть своих дневников и большую часть корреспонденции. 8/21 марта, одетая, как обычно, в форму сестры милосердия, она приняла генерала Л. Г. Корнилова, который только что был назначен новым комендантом Петрограда. Он спокойно объяснил, что должен ее арестовать для ее же собственной безопасности, и что бывший Император присоединится к ней уже на следующий день. Поскольку дети уже поправились, Временное правительство сможет выслать Царскую Семью в Мурманск (единственный незамерзающий в течение всего года порт на арктическом побережье России). Оттуда британский крейсер сможет забрать их в Англию. Императрица выслушала это с облегчением. «Поступайте как считаете должным, — сказала она. — Я в вашем распоряжении». Затем некоторые члены свиты Императорского Двора, которые решили остаться, были формально помещены под домашний арест. Все входы во дворец были опечатаны, кроме главного подъезда и двери в кухню. А новая партия революционных солдат из 1-го стрелкового полка была приписана к дворцовой страже. Императрице также надо было сообщить новости своей семье. Дочерям она сказала сама: Татьяна Николаевна, у которой (как и у Анастасии Николаевны) был тяжелый абсцесс уха, была временно глухой, и детали ей надо было писать. Пьер Жильяр вспоминал:

«Утром 8/21 марта, 10 1\4 часов Ее Величество призвала меня и сказала, что генерал Корнилов пришел сообщить Ей от имени Временного правительства, что Император и Она арестованы, и те, кто не желает разделять с ним заключение, должны оставить дворец до 4 часов дня.

— Император приезжает завтра, необходимо предупредить Алексея, ему нужно сказать все… Не сделаете ли Вы это? Я пойду сообщить дочерям, — сказала Императрица. Видно было, как она страдала от одной мысли вызвать у больных Великих Княжон волнение, объявляя им об отречении их Отца от престола, — волнение, которое могло ухудшить состояние их здоровья.

Я вошел к Алексею Николаевичу и сказал ему, что завтра Император возвращается из Могилева и более туда не поедет.

— Почему?

— Потому что ваш Отец не хочет быть более Верховным Главнокомандующим.

Наследник очень любил ездить в Ставку, и это известие сильно огорчило его. Через некоторое время я прибавил:

— Вы знаете, Алексей Николаевич, ваш Отец не хочет быть более Императором.

Он посмотрел на меня удивленно, желая прочесть на моем лице, что же произошло.

— Как? Почему?

— Потому что он очень устал, и последнее время у него было много различных затруднений.

— Ах, да! Мама мне говорила, что Его поезд был задержан, когда Он хотел ехать сюда. Но потом папа опять будет Императором?

Тогда я ему объяснил, что Император отказался от престола в пользу Великого Князя Михаила, который также, в свою очередь, отказался.

— Но тогда кто же будет Императором?

— Я не знаю, пока никто…

Ни одного слова относительно Себя, ни одного намека на Свои права Наследника престола. Он раскраснелся и был очень взволнован. После нескольких минут молчания Он сказал мне:

— Но, однако, если не будет более Императора, то кто же будет управлять Россией?

Я пояснил ему, что образовалось Временное правительство, которое будет заниматься делами государства до созыва Учредительного собрания, и тогда, может быть, Его дядя Михаил вступит на престол» (Жильяр П. Трагическая судьба Николая II и Царской Семьи / Петергоф, сентябрь 1905 г. — Екатеринбург, май 1918 г. М., 1992. С. 123–124).

В ту ночь снег вокруг дворца блестел в ярком лунном свете. На следующий день, после волнительной встречи с Александрой Федоровной, бывший Император, теперь просто «Николай Романов», немедленно отправился навестить выздоравливающих детей. Поправлялись все, кроме Великой Княжны Марии, которая заболела пневмонией. Некоторое время спустя, когда солдаты не позволили ему свободно прогуляться в парке, Николай Александрович осознал все унижение домашнего ареста. «Вернитесь назад, когда Вам приказывают, господин полковник», — говорили они. Однажды вечером приехали солдаты на броневиках и безапелляционно потребовали — в силу резолюции Петроградского совета — чтобы бывшего Царя поместили в тюремную камеру Петропавловской крепости. Их остановили. Но на этом все не закончилось. Как-то на рассвете другие солдаты выкопали тело Распутина из маленькой часовни в парке и сожгли его.

Пьер Жильяр оставил воспоминание об одной из самых странных и драматичных историй. 21 марта/3 апреля Керенский (в синей наглухо застегнутой рубашке без воротника) прибыл во дворец на автомобиле, принадлежавшем Императору. На следующий день Жильяр записал в своем дневнике:

«Среда, 4 апреля. Алексей Николаевич передал мне разговор, происходивший вчера между Керенским и Императором с Императрицей.

Все Семейство собралось в комнатах Великих Княжон. Входит Керенский и, представляясь, говорит: «Я генерал-прокурор Керенский». Затем он пожимает всем руки и, повернувшись к Императрице, говорит: «Английская королева просит известий о бывшей Императрице!»

Ее Величество сильно покраснела, видя в первый раз такое к себе обращение. Она отвечает, что чувствует себя неплохо, но страдает, как обыкновенно, от сердца» (Жильяр П. Трагическая судьба Николая II и Царской Семьи / Петергоф, сентябрь 1905 г. — Екатеринбург, май 1918 г. М., 1992. С. 128).

Позже Император рассказывал Гиббсу, «…что Керенский очень нервничал, когда бывал с Государем. Его нервозность однажды дошла до того, что он схватил со стены нож слоновой кости для разрезывания книг и так его стал вертеть, что Государь побоялся, что он его сломает, и взял его из рук Керенского. Государь мне рассказывал, что Керенский думал про Государя, что Он хочет заключить мирный сепаратный договор с Германией, и об этом с Государем говорил. Государь это отрицал, и Керенский сердился и нервничал. Производил ли Керенский у Государя обыск, я не знаю. Но Государь говорил мне, что Керенский думал, что у Государя есть такие бумаги, из которых было бы видно, что Он хочет заключить мир с Германией. Я знаю Государя и я понимал и видел, что, когда Он рассказывал, у Него в душе было чувство презрения к Керенскому за то, что Керенский смел так думать» (Российский архив VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919–1922 гг. М., 1998. С.104).

Глава VIII
Не впускать

Среди членов Императорского Двора, решивших остаться во дворце, –далеко не все решились на это — были подруги Императрицы Александры Федоровны: Анна Александровна Вырубова и Лили Ден. Обе были арестованы по приказу Керенского и высланы в Петроград. Во дворце также остались генерал-адъютант, обер-гофмаршал Высочайшего Двора граф Бенкендорф и его больная жена; пасынок графа Бенкендорфа князь Василий Долгоруков — единственный член царской свиты, кто по прибытии из Могилева поехал с Императором в Царское Село; баронесса Буксгевден и графиня Гендрикова — фрейлины; учитель французского языка месье Жильяр; гоф-лектриса при дворе Императрицы Александры Федоровны госпожа Екатерина Шнейдер и доктора Деревенко и Боткин. К несчастью, в тот день, когда вернулся Император, у Гиббса был выходной, и он находился в Петрограде. Дворец сразу закрыли и взяли под охрану. Затем он перешел на тюремное положение. У Гиббса не было возможности пройти к Царской Семье. Оказавшись в затруднительном положении, он обратился к британскому послу. Сэр Джордж Бьюкенен сразу же написал министру председателю письмо, в котором просил позволить Гиббсу вернуться к работе. Просьба была отклонена. Затем письмо сэра Бьюкенена отослали обратно в посольство — в нем содержался отказ, подписанный пятью министрами. Гиббсу только оставалось с нетерпением дожидаться удобного случая. Но он так и не представился. Сам он ничего не смог добиться от революционного правительства. Разочарованный, он сдался.

В течение последующих пяти месяцев Гиббс получал новости о Царской Семье только из вторых рук. Он узнал, что новые солдаты охраны обращаются с членами семьи значительно хуже прежних, и даже матрос Деревенько, более десяти лет бывший дядькой Цесаревича, унизил, а затем покинул его. Гиббсу сообщили, что Император, ставший непривычно молчаливым, днем убирает снег, пилит дрова или играет с детьми, а вечером читает им вслух. Англичанин узнавал не только о визитах Керенского и наведении правительством справок о якобы изменнической и прогерманской деятельности Александры Федоровны, но и о многом другом: создании огорода на лужайке парка, изъятии солдатами игрушечного ружья наследника, которое полковник Кобылинский, комендант гарнизона, а позднее и дворца, любезно вернул.

Полковник Кобылинский, благородный и великодушный человек, охранял Царскую Семью, не вторгаясь в ее жизнь, и без того полную ограничений. Телефонные линии были обрезаны, входящие и исходящие письма прочитывались.

Все, кроме Александры Федоровны, поднимались рано. Затем Император и князь Долгорукий гуляли в парке полтора часа (после заката это запрещалось). Ланч был в час. Император, иногда вместе с другими, мог работать в саду до трех, в то время как у детей шли уроки. Чай подавали в четыре часа, обед — в семь. И так день за днем. Однажды, когда Великим Княжнам и Наследнику стало лучше и депрессия после болезни отступила, Император с помощью месье Жильяра (по-французски он называл его «Cher collegue» — дорогой коллега) перепланировал программу их обучения. Николай Александрович преподавал историю и географию, Императрица Александра Федоровна — Закон Божий, месье Жильяр — французский язык, баронесса Буксгевден — английский и фортепиано, госпожа Шнайдер — арифметику, а графиня Гендрикова — изобразительное искусство.

Глава IX
В Сибирь

Гиббс не мог находиться вместе с Царской Семьей, но он по-прежнему жил в своих комнатах в Екатерининском дворце. Англичанин брался за любую работу в Петрограде и время от времени обращался к чиновникам в слабой надежде на то, что ему позволят вернуться к семье Императора. Он поздно узнал о смерти своего отца в Нормантоне весной 1917 года. 21 апреля / 4 мая он написал своей тете Хэтти из комнаты №4 Большого дворца Царского Села. Среди его бумаг был исправленный черновик:

«4, Полукруглый зал, Большой дворец, Царское Село.

21 апреля 1917.

Моя дорогая тетя Хэтти,

Тетя Кейт сообщила мне печальное известие о смерти моего бедного отца. Письмо было написано на 11-ый день после его смерти, и оно очень долго находилось в пути, почти два месяца. И хотя прошло уже столько времени, я узнал об этом только сейчас. Я уверен, что первое, что мы должны сделать, — это поблагодарить Вас за ту любовь и заботу, которыми Вы окружили отца в последние годы его жизни. Трудно себе представить, что бы он делал без Вас. Если бы не Вы, он не прожил бы столько и не был бы так счастлив. В 1914 году, уезжая из дома, я оставлял его счастливым. Из-за того, что меня не было рядом с ним в последние годы, у меня остались самые светлые воспоминания о закате его дней. Было бы хорошо, если бы я смог побывать дома еще раз до того, как это все случилось. Вопрос о разрешении на выезд до сих пор не решен. Без сомнения, Вы уже знаете о том положении, в котором мы оказались из-за политических событий. Само собой разумеется, никто пока не знает, что будет дальше, и мой долг, равно как и мои интересы, призывают меня находиться здесь. Наши судьбы совершенно поломаны, и велика вероятность того, что я вскоре покину Россию и вернусь в Англию с моим «учеником». Но я не могу сказать, когда это случится, потому что в настоящее время им не разрешено выезжать [изменено на «в настоящее время мы не можем уехать»]».

21 апреля 1917.

У меня не было возможности закончить это письмо раньше. Почти все время я провел в городе в комитетах и исполнительных комиссиях из-за своего коллеги. Он не может являться туда сам. Я снова получил известие от тети К [ейт] (очевидно, письмо было написано три недели спустя после первого; все письма между ними утеряны), и это письмо пришло действительно быстро, примерно за четыре недели. У меня также есть письмо от Нетти, в котором она сообщает, что Вы уезжаете из Нормантона. Думаю, к настоящему моменту Вы уже уехали. Нетти пишет, что Вы собираетесь продать большую часть вещей в Нормантоне. И я хотел спросить позволите ли Вы мне взять из дома несколько вещей на память, и можем ли мы приехать туда в изгнание. Разумеется, Вы оцените вещи и напишете мне, сколько это стоит. Я пошлю Вам список вещей (но не с этим письмом) завтра или через день. Если среди этих вещей окажутся те, которые Вы не станете оставлять себе, я был бы благодарен Вам, если бы Вы отказались от них в мою пользу. И конечно, я думаю, это понятно, что я не хочу просить Вас отдать мне, что Вы считаете своим. Расстояние и то продолжительное время, которое требуется на доставку письма, — все это очень затрудняет общение, поэтому я вынужден отослать Вам список немедленно. Если бы не эти обстоятельства, я бы никогда не поступил так без Вашего согласия. В список я включил некоторые предметы мебели и картины, которые всегда ассоциировались у меня с нашим домом. Мне жаль, что отец не успел получить мое последнее письмо, но, я думаю, он, тем не менее, знал о нем. Не будете ли Вы так добры прислать мне «Ротерхэм адвертайзер» [«The Rotherham Advertiser», местная газета] с хронологом? Я думаю, там должно быть полное описание похорон. Пожалуйста, передавайте сердечный привет А. К., я надеюсь, она это вынесет, но я убежден, смерть отца станет для нее большим ударом. Она всегда любила и обожала его. Отец был для нее опорой, и я со страхом думаю о том, как она воспримет известие о его кончине. Я посылаю мое письмо в Нормантон, поскольку, если Вы уже покинули его, оно наверняка будет возвращено. С большой любовью и благодарностью за Вашу преданность дорогому отцу,

Искренне Ваш, С.»

В письме была важная фраза: «…велика вероятность того, что я… вернусь в Англию с моим „учеником“». Несколько месяцев во время либеральной интерлюдии Временное правительство продумывало планы об отправке Царской Семьи в Англию. Большевистские экстремисты требовали смерти бывшего Царя, на что Керенский, одним из первых действий которого на посту министра юстиции была отмена смертной казни, твердо ответил: «Русская революция не мстит». Совет рабочих депутатов не хотел мстить, но ни одна из сторон не могла действовать решительно. Экстремисты были недостаточно сильны, чтобы штурмовать Александровский дворец, а правительство не контролировало железные дороги. Англия, несмотря на неодобрение премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа, осторожно заявила о готовности предоставить убежище Царской Семье, если Россия возьмет на себя расходы. Почти одновременно в Петрограде Временное правительство с той же осторожностью сообщило Совету, который оказывал на него давление, что Император Николай II и Императрица Александра Федоровна останутся в России. За три месяца (в течение которых Гиббс вел переписку с Нормантоном) этот вопрос, казалось, утратил важность. Но в середине лета он был поднят снова. Теперь, судя по всему, Британское правительство — по неопределенным причинам — отозвало свое предложение. Вне зависимости от того, прислала бы Англия приглашение или нет, было очевидно, что Императорская Cемья должна покинуть Царское Село. Положение Временного правительства было непрочным и, в случае его свержения, Император Николай II и Императрица Александра Федоровна оказались бы в опасности.

Когда после Февральской революции было создано Временное правительство, большевики в Петрограде получили бескомпромиссную телеграмму из Цюриха [направленную в Стокгольм]: «6 марта 1917. Наша тактика — полное недоверие, никакой поддержки временному правительству. Керенского особенно подозреваем. Вооружение пролетариата — единственная гарантия… Никакого сближения с другими партиями». Телеграмма была подписана Лениным. Этому профессиональному революционеру, ставшему в будущем строителем новой России, было 47 лет. Урожденный Владимир Ильич Ульянов провел детство в Симбирске на средней Волге: по странному совпадению, это был и родной город Керенского. Большую часть жизни Ленин был убежденным марксистом. С момента отъезда из России на рубеже веков он и его жена Крупская — они вместе находились в Сибирской ссылке — вели активную подпольную деятельность в различных европейских городах, в том числе и в Лондоне. В январе 1917 года Ленин с горечью писал: «Мы, люди старшего поколения, можем не увидеть решающих сражений грядущей революции». На самом деле революция была зажжена, и очень скоро. Во-первых, он и его партия должны были избавиться от слишком либерального и буржуазного правительства Керенского. Проблема заключалась в том, как добраться до России. Здесь помогли немцы. Обрадованные идеей создания волдыря уже внутри Великой России, они подготовили Ленина к переезду через Германию в опечатанном вагоне и въезду в Россию через Швецию и Финляндию. По словам Уинстона Черчилля, «они транспортировали Ленина в опечатанном вагоне как бациллу чумы» (Мировой кризис: последствия. Лондон, 1929). Похоже, он прибыл слишком рано. Его призыв к Всероссийскому съезду Советов о ниспровержении правительства и прекращении войны был подвергнут злому осмеянию. Однако, поставив перед собой цель, этот малорослый лысый фанатик упорно шел к ней. Авторитет большевиков рос. В правительстве наметились расколы, и в середине лета Керенский стал одновременно министром-председателем и военным министром. Однако совсем скоро, после успеха на Галицийском фронте, дело приняло угрожающий поворот, когда войска под воздействием большевистской доктрины стали отказываться сражаться. Керенскому, впрочем, с помощью пропаганды удалось подавить восстание под лозунгом «Долой войну!», и Ленин после так называемых «июльских дней» вынужден был бежать в Финляндию, переодевшись кочегаром локомотива.

Керенский предвидел, что успех будет недолгим. Заехав как-то в Царское Село, он сказал Императору, что сейчас самое время для отъезда. Не в Ливадию, которая стала призрачной мечтой, а в Тобольск. Это был город с двадцатью тысячами населения в западной Сибири, «полное захолустье», неподалеку от слияния рек Тобола и Иртыша, в 200 милях севернее Транссибирской железной дороги. Царская Семья должна была отправиться туда в начале августа. Большинство придворных, число которых значительно сократилось, также собирались ехать, за исключением графа Бенкендорфа, поскольку его жена лежала в постели с острым бронхитом. Вместо него поехал генерал-адъютант, граф Татищев. В холодную ночь 1/14 августа, на следующий день после тринадцатилетия Царевича, путешественники собрались и ожидали отъезда. Никто не предполагал, как долго может продлиться ссылка в Тобольск. Керенский полагал, что она закончится, когда зимой соберется Учредительное собрание.