Бесплатный фрагмент - Найди то, не знаю что…

Маки

Глава 1. НАСТОЙЧИВАЯ ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА

Позднее летнее солнечное утро минута за минутой неумолимо приближалось к тому моменту, когда над городом прозвучит выстрел Петропавловской пушки. Таких деньков, с голубым безоблачным небом и ласковым, едва порхающим ветерком в северной столице наберется едва ли два-три десятка за целый год. И каждый из них нужно ценить, как нечаянный подарок природы.

Примерно в таком ключе размышлял Петр Пережёгин, владелец-основатель и, по сути, единственный штатный сотрудник фирмы, на вывеске которой значилось: «Бюро находок».

Он стоял у запачканного белой краской окна своего кабинета, обстановка которого состояла из внушительного полированного стола, старого неподъемного сейфа, нескольких видавших виды шкафов, глубокого начальственного кресла, трех пластмассовых стульев для посетителей и рогатой вешалки в переднем углу. Ну, и, конечно, компьютера и ксерокса, как же без них. Стол был свободен от каких-либо бумаг, не считая перекидного календаря, а легкий налет пыли на ручках шкафов свидетельствовал о том, что дверцы давненько не открывали.

В свои неполные 47 лет Пережёгин выглядел вполне импозантно: подвижный здоровяк с короткой стрижкой и бритыми щеками, энергичным подбородком и ясными хитроватыми глазками уверенного в себе профессионала. Однако, будучи по натуре классической «совой», он нуждался в первой половине дня в некой медитации, дабы войти в привычную рабочую колею.

Упражнениями подобного рода для него являлись наблюдения за мелкими происшествиями, происходившими во внутреннем дворе, вид на который открывался из его окна, либо размышления на самые отвлеченные темы.

Пережёгин практически достиг желанной степени нирваны, когда в дверь нервно постучали, и тут же бабахнуло за Невой.

— Да! — ответил он, повернувшись к окну спиной.

В кабинет вошла светловолосая женщина лет за тридцать пять, миловидная и стройная. Правда, не слишком удачно подобранные очки несколько портили ее, как, впрочем, и некая печать озабоченности, проступавшая в выражении ее удлиненного лица.

На посетительнице были аккуратные темно-синие брючки и розовая кофточка с короткими рукавами. В руках она держала большой плоский пакет, закрепленный в нескольких местах кусочками скотча.

— Вы Пережёгин? — спросила она приятным бархатистым голосом и, не дожидаясь ответа, тут же воскликнула: — Вы должны мне помочь! Умоляю, вся надежда на вас.

— А что случилось? — отозвался он без особого энтузиазма.

— Если в двух словах, то вчера днем моего мужа арестовали прямо в квартире по совершенно нелепому обвинению.

— Тогда вам следует обратиться к адвокату, — посоветовал Пережёгин.

— Адвокат у мужа уже есть, причем опытный. Однако я подозреваю, что он дает мужу неправильные советы, призывает его к сотрудничеству со следствием. А ведь муж ни в чем не виноват. Но у него слабый характер, он легко поддается чужому давлению. Вот этого я боюсь. Сейчас я вам всё объясню…

— Стоп! — жестом Пережёгин дал понять, чтобы она не продолжала.

Не предлагая ей садиться, он сделал несколько шагов в ее сторону.

— Давайте я вам кое-что объясню, дабы избежать недоразумений. Итак, входя в этот кабинет, вы не могли не заметить, что на его двери висит табличка «Бюро находок». Чуть ниже, буквами помельче написано «Народный эксперт Пережёгин Петр Мефодьевич». Что это означает? А вот что. Если вы потеряли на своем дачном участке или на пляже поселкового озера золотое колечко, мы вам его найдем. Если, собирая грибы, обронили где-то в лесу связку ключей — отыщем в течение двух-трех часов. Мы может даже найти вашу пропавшую собачку при условии, что на ней имеется ошейник. Правда, искать мы будет не собачку, а ошейник, такова уж наша методика. Однако вместе с ошейником, по логике, отыщется и собачка, верно? Ну, и так далее, понимаете? Мы ищем и успешно находим утерянные вещи, такова наша специфика, — повторил он. — При этом никогда не беремся за поиски вещей, если ими, в силу тех или иных обстоятельств, интересуются правоохранительные органы. И уж, конечно, не вмешиваемся в уголовные дела. Никогда. Вы меня хорошо поняли? — сощурился он, явно намекая визитерше на то, что ей пора бы удалиться.

Но дама, несмотря на свой домашний вид, явно была крепким орешком.

— Не далее, как в феврале, я читала репортаж в одной из городских газет о том, как вы, уважаемый Петр Мефодьевич, помогли полиции вернуть картину, похищенную из музея.

Ого! Это был ход, явно рассчитанный посетительницей заранее.

Невольно Пережёгин даже загорячился, что случалось с ним крайне редко.

— Но это же совсем другой компот! — воскликнул он. — Полиция сама, понимаете, сама обратилась ко мне, как к эксперту. — Тут он совладал со своими нервами и продолжал уже спокойнее: — Вот, к примеру, есть народные целители, которые помогают людям избавиться от многих недугов. При этом сами целители, если только они настоящие, природные, никогда не выдают себя за знатоков медицины. Они интуитивно используют свой дар, понимаете? Правда, к целительству сейчас примазалась целая орда мошенников, но это уже отдельный разговор. Что касается меня, то я — народный эксперт, может, единственный в своем роде. Я никогда не учился своему ремеслу, я получил свой дар от природы. Дар этот заключается в том, что я воспринимаю свойства вещей, ощущаю те тонкие, микроскопические, порой неуловимые следы, что оставлены на них их владельцами. Бывает, ощущаю на расстоянии, правда, небольшом. При этом я не пользуюсь никакой аппаратурой, никакими хитроумными приборами. Всю необходимую оснастку природа-матушка заблаговременно разместила вот в этой коробке, — он постучал полусогнутым пальцем по своему лбу. — Повторяю, такой у меня дар. В буквальном смысле слова. Есть прирожденные мыслители, поэты, математики, мореплаватели, полководцы, зодчие, вообще мастера своего дела, и никого ведь это не удивляет. А я — прирожденный эксперт. Но только по части неодушевленных вещей и предметов, не более того. Впервые эту способность я обнаружил в 12-летнем возрасте, когда нашел сережку, которую наша соседка потеряла на волейбольной площадке. Постепенно я развил в себе этот свой дар, хотя долгое время не знал, как его применить, затем открыл «Бюро находок». Да, в отдельных случаях ко мне обращались за консультацией господа сыщики. Однако никаких официальных договоров мы не заключали, потому что мои выводы, а я еще ни разу не допустил ни единой осечки, лишены, как правило, материальной доказательной базы и не могут быть приняты во вниманием судом. Вот так, милая сударыня. Извините, но ничем не могу помочь ни вам, ни вашему мужу.

— Значит, я пришла точно по адресу, — хладнокровно парировала посетительница. — Так вот, вчера вечером из нашего с мужем дома пропала картина. Она висела на стене спальни два года. Это полотно под названием «Банковский мостик» написал уличный художник Омельев. Картина не считается художественной ценностью, и не числится ни в каких каталогах. Рядовая ремесленническая поделка — уголок городского пейзажа, выполненная третьестепенным живописцем, как его называли при жизни. Два года назад Омельев погиб странной и страшной смертью. Буквально накануне трагедии он подарил эту картину моему мужу. И вот она исчезла из квартиры загадочным образом. Вы ведь не будете отрицать, что картина, особенно если она не имеет никакой материальной ценности, является ВЕЩЬЮ? Полиция, судя по всему, уверена, что вещь эта не похищена, а спрятана где-то моим мужем, который якобы сымитировал ее кражу. Вместо того чтобы искать пропажу, господа полицейские, как я полагаю, пытаются склонить моего мужа к признанию. Следовательно, поиск полотна, которое в данный момент никто не ищет, — по вашей части, и вы именно тот человек, который может мне помочь.

— Хм! А с какой это стати полиция вдруг заинтересовалась картиной никому не известного уличного живописца, вдобавок покойного?

— Для меня это еще одна загадка.

Некоторое время Пережёгин смотрел на плоский пакет, который она переложила в левую руку.

— Как я понимаю, воры удовольствовались холстом, а раму оставили хозяевам? — сощурился он.

— Не совсем так, но в пакете действительно находится рама от картины, с несколькими нитками холста, удержанными одним из гвоздиков.

— И эта рама, размеры которой приблизительно составляют 70 на 90 сантиметров, несомненно, ваша вещь… — задумчиво констатировал Пережёгин, затем встрепенулся: — Что же мы с вами стоим? Присаживайтесь, и подробно, а главное последовательно, расскажите мне вашу историю. Но сначала не худо бы познакомиться. Как я понимаю, мое полное имя вам известно. А как зовут вас, позвольте полюбопытствовать?

— Виноградова, Ирина Сергеевна.

— Что ж, Ирина Сергеевна, перейдем к делу.

Глава 2. НЕОБЪЯСНИМЫЕ СТРАННОСТИ

— Моего мужа зовут Алексей Николаевич, — начала свой рассказ посетительница, расположившись на одном из стульев, тогда как Пережёгин устроился в своем кожаном вращающемся кресле. — Он на десять лет старше меня, но между нами царит полное взаимопонимание. Мы не только супруги, но и друзья, надеюсь, вы понимаете истинный смысл этой формулы. В былые времена, еще до нашего знакомства, Алексей был искусствоведом, довольно известным в городе. Но эта профессия, как почти и все прочие, относящиеся к сфере культуры, оказалась невостребованной в новых условиях. По признания мужа, он бедствовал, пребывал в состоянии стресса и уже смирился с мыслью, что лучшая часть жизни прожита. А затем один из его прежних коллег, человек по натуре более разворотистый, пригласил его в свою туристическую фирму экскурсоводом. Ведь Алексей знает основные европейские языки, как и историю культуры многих стран континента. Он стал выезжать с группами туристов за рубеж. В одной из поездок произошло наше с ним знакомство, и вот уже седьмой год мы вместе. Последняя его поездка, как раз накануне похищения картины, была в Испанию. Он должен был везти группу в Швецию, но тут заболел другой гид, и мужу пришлось подменить его. — Она вздохнула: — Извините за длинное вступление, но вскоре убедитесь сами, что эта информация не излишняя.

Народный эксперт молча кивнул.

Она выдержала небольшую паузу и продолжала:

— Моя профессия тоже относится к миру культуры и считается одной из самых низкооплачиваемых. Я — простой библиотекарь. Точнее, теперь уже старший библиотекарь, но по существу это ничего не меняет. А еще я немного рисую, но исключительно на любительском уровне, без малейших претензий, для души, и только карандашом. Никогда даже не пробовала смешивать краски. Позднее, под влиянием мужа, который остается верным рыцарем искусства, я стала бывать на различных выставках, вернисажах и в галереях. Поверьте, это тоже не излишняя информация, и вы вскоре поймете, почему.

— Послушайте, — не удержался Пережёгин, — не нужно извиняться после каждой фразы. Раз уж я согласился вас выслушать, говорите так, как считаете нужным. Прерывать я вас не собираюсь. Ну, двигаемся дальше.

Она понимающе кивнула, явно воодушевленная его репликой, и заговорила вновь:

— У мужа в городе есть близкая родственница — родная тетка по матери. Когда-то, в пионерском возрасте Алексея, она много сделал для него, и муж до сих пор испытывает к ней чувство признательности. Между прочим, она занимала важный пост в органах городской культуры, еще в те, прежние времена. Зовут ее Елена Дмитриевна. По словам мужа, она всегда отличалась неподкупностью, честностью, принципиальностью и верой в светлое будущее. Живет она в огромной перенаселенной коммуналке, хотя и рядом с Невским. Могла бы когда-то, при ее должности, выхлопотать себе отдельную квартиру, но посчитала это недостойным поступком. Она и сегодня остается бодрой и боевой, несмотря на возраст. Муж считает своим долгом навещать ее дважды в месяц, иногда чаще. Поначалу он брал меня с собой, но общение с чрезмерно активной тетушкой действовало на меня угнетающе. Уже через пять минут мне начинало казаться, что у меня вот-вот лопнет голова. Поэтому я под разными предлогами отказывалась от этих визитов, и муж, кажется, понял мои мотивы. Наконец, по умолчанию, устроилось так, что я сопровождала мужа в гости к тетушке один-два раза в год, стараясь достойно исполнить эту тягостную обязанность. Ну, а муж навещал ее в своем прежнем режиме.

Пауза.

— Два слова о коммуналке, ибо истоки случившегося — там. В этом «дворце чудес», который, скорее, походил на восточный базар, чем на цивилизованное жилье, обитали не менее полусотни жильцов. На кухне вечно о чем-то скандалили. А чего стоил коридор! Он такой огромный и широкий, что в нем свободно разминулись бы два автомобиля, если бы не бессчетные старые шкафы, ящики и тумбочки, которые жильцы выставили вдоль стен. Тетушка любила повторять, что когда-то люди жили в этой коммуналке дружно и достойно, но мне что-то не верилось. Ну, какой покой может быть в коммуналке!

Одним из ее обитателей был художник Олег Омельев. По словам Елены Дмитриевны, он продавал свои творения туристам на Невском, на Конюшенной и в прочих бойких местах. Дверь его комнаты всегда была распахнута настежь, если, конечно, хозяин находился дома. Поневоле бросалось в глаза, что едва ли не две трети помещения заставлено его «шедеврами», — в основном, пейзажами популярных у туристов уголков города.

Мой муж еще до нашей встречи свел знакомство с этим типом. Полагаю, однако, что инициатива в их общении принадлежала Омельеву. Понимает, мой Алексей — человек коммуникабельный, и его очень легко втянуть в разговор, особенно на темы искусства. Скорее всего, Омельев узнал об основной профессии мужа и посчитал, что знакомство с опытным искусствоведом пойдет ему на пользу.

Так или иначе, с определенного момента визиты мужа к тетушке, нередко имели продолжение в комнате Омельева.

Как-то раз я тоже зашла с мужем к художнику, и мне активно не понравилось обилие пустых водочных бутылок в комнате. Кстати, муж никогда не выпивал с Олегом. Он, Алексей, вообще не пьет водку, только хорошее вино. Не понравилась мне и творческая манера Омельева: кричащие краски, какая-то небрежность в прописывании деталей, традиционный, уже набивший оскомину передний план. Словом, Омельев, как художник, был мне неинтересен. Я прямо сказала об этом мужу, он согласился со мной, но заметил, что у Олега есть искорка таланта, которую нужно пестовать.

А еще Алексей рассказал «по секрету», что у Омельева случались периоды запоя, когда он, человек тихий и незлой, начинал вдруг буянить, впадал в агрессивность, а затем устраивал суд над своими картинами, крича так, что его слышала вся огромная коммуналка. Часть картин он приговаривал «к смертной казни» путем сожжения. Затем выносил эти холсты в глухой тупик огромного разветвленного двора и разжигал костер, бросая в огонь одно полотно за другим. Назавтра он рыдал и жаловался, что уничтожил лучшие свои творения, повторить которые уже не сможет. Вот такой был человек, и я не испытывала ни малейшего желания общаться с ним. И знаете, мой Алексей оказался единственным, кто мог хоть в какой-то степени образумить этого чудака. Пару раз мужу удавалось отговорить Омельева от «пожарища», и тот, проспавшись, воздавал спасителю своих картин горячую благодарность.

Она перевела дух и продолжала:

— Итак, я вам обрисовала вкратце обстановку, на фоне которой произошли последующие события. Однажды вечером, два года назад, муж вернулся домой после очередного посещения тетушки и принес большой пакет, в котором находилась картина. Ее подарил, точнее, навязал ему Омельев. Дескать, Омельев готовил большой суд над своими картинами и сам боялся того, что может произойти. Поэтому, мол, он хотел спасти хоть что-то, и подарил мужу полотно под названием «Банковский мостик». Ну, тот самый, что рядом с Казанским собором. Грифоны с золотыми крыльями, канаты, уголок экономического университета сбоку и маслянистая поверхность канала Грибоедова. Никакой не шедевр, но написано было все же без свойственной Омельеву небрежности. Что ж, подарок есть подарок, и мы с мужем повесили картину в спальне, рядом с несколькими другими полотнами, собранными Алексеем еще в прежние времена.

А на следующий день, уже поздним вечером, позвонила Елена Дмитриевна и сообщила, что произошла ужасная трагедия. С наступлением темноты Омельев в очередной раз устроил сожжение своих картин, предварительно приложившись безо всякой меры к бутылке. Затем, будучи, очевидно, в невменяемом состоянии, побежал к Аничкову мосту и бросился в воду. Спрыгнул он так неудачно, что ударился головой о нос большого прогулочного катера, который как раз выплывал из-под моста. Словом, когда этого безумца подняли из воды, он был уже мертв. Этот случай показали даже в телепередаче о городских происшествиях. Вот что еще: выяснилось, что Олег сжег на этот раз не какую-то часть своей коллекции, а все картины, до единой. Если бы не внезапная прихоть живописца, буквально силой навязавшего мужу «Банковский мостик», то погибла бы и эта картина. Чудом уцелев, она так и висела у нас на стене, как память о художнике, который, по мнению мужа, служил искусству в меру своего так и не раскрывшегося таланта. Прошло два года. Мы практически перестали вспоминать об Омельеве. И вот… — Виноградова запнулась.

— И вот, — повторил Пережёгин.

— Вчера днем мне на работу позвонил встревоженный муж. Он сообщил, что ему только что звонила тетушка. По ее словам, в коммуналку с утра нагрянули полицейские, большей частью в штатском, и начали расспрашивать жильцов об Омельеве, о том, с кем он общался и кому в последнее время продавал или дарил свои картины. Муж предложил, чтобы мы оба немедленно отпросились с работы и встретились дома для серьезного разговора. Он считал, что имеет смысл добровольно обратиться в полицию и сообщить, что у нас есть одна из последних работ Омельева. Он добавил также, что ему лично абсолютно непонятен этот внезапный интерес правоохранительных органов к творчеству забытого уличного художника, но, видимо, для этого есть какая-то весьма веская причина.

Алексей приехал домой первым. Когда я поднялась в квартиру, то нашла его в спальне. С отрешенным видом он стоял у кровати и смотрел на пустое пятно на стене. Да и я не сразу поняла, что картины на привычном месте нет. Она исчезла. Придя в себя, я бросилась проверять наши домашние тайнички. Документы, деньги, драгоценности — всё было на месте. Исчез только «Банковский мостик», хотя рядом с ним висели более ценные полотна.

— Позвольте! — прервал ее Пережёгин. — Не было холста, но рама-то оставалась?

— В том-то и дело, что не было ничего. Ни холста, ни рамы.

— Каким же образом рама оказалась у вас?

— Объясню чуть позже, чтобы не прерывать хронологии событий. Не прошло и четверти часа, как во входную дверь требовательно постучали. Приехала полиция. Стражи закона тотчас принялись расспрашивать мужа о картине. К уверениям, что «Банковский мостик» похитили именно в этот день, может, только что, они отнеслись скептически. Алексею объявили, что он задерживается по подозрению в причастности к хищению ценного произведения искусства. Его увели. А у меня взяли подписку о невыезде. Едва за последним из сыщиков закрылась дверь, как я позвонила владельцу турфирмы, где работал муж, и объяснила ситуацию. Владелец заверил меня, что тотчас подключит к делу своего адвоката.

Не зная, чем успокоить себя, я решила спуститься во двор. На площадке первого этажа увидела дворника-гастарбайтера, который держал в руках пустую раму от нашей картины и рассматривал ее. Я налетела на него, как коршун, и потребовала объяснений.

Кое-как, с грехом пополам, мешая русские и узбекские слова, перепуганный дворник сообщил, что нашел эту раму перед дверью в подвал, где он хранил свой инвентарь.

Очевидно, похитители торопились, подумала я, либо же опасались задерживаться в квартире даже на пять минут. Возможно, они были в курсе того, что мы с мужем должны вот-вот вернуться домой, и предпочли вырезать холст из рамы в подвальной нише, где их никто не мог бы заметить. Затем свернули холст в рулон, засунули тот в тубус и спокойно вышли на улицу.

Пережёгин какое-то время обдумывал услышанное.

— В этой истории много странностей, и их следует зафиксировать, — сказал, наконец. — Первая странность: художник подарил картину вашему мужу и на следующий день погиб, а перед этим сжег весь свой творческий багаж. Очевидно, что Омельев чего-то опасался. Но почему уцелел именно «Банковский мостик»? В этом, несомненно, есть некий скрытый смысл. Вторая странность: спустя два года после смерти неведомого широкой публике уличного художника «антикварный» отдел полиции внезапно заинтересовался его творчеством. С чего бы вдруг такое внимание? Третья странность: именно в тот момент, когда сыщики опрашивали жильцов коммуналки, как возможных свидетелей, кто-то похитил разыскиваемую картину из вашего дома, притом, в большой спешке, словно опасаясь, что его застанут на месте преступления. Складывается впечатление, что вор, а точнее, заказчик этой кражи, имел своего информатора в «антикварном» отделе. Между прочим, тот сильно рисковал, передавая сообщение непосредственно из коммуналки. Значит, «Банковский мостик» — картина не простая, а с каким-то секретом. Кстати, дверь вашей квартиры была взломана?

— В том-то и дело, что нет. Краешком уха я слышала разговор двух полицейских касательного того, что на замке нет никаких царапин, его, мол, определенно открывали «родным» ключом. Как я понимаю, это обстоятельство тоже играет против Алексея.

— К сожалению, это так, — кивнул Пережёгин. — И всё же с ключом разобраться можно. Пока же, честно говоря, меня больше всего ставит в тупик четвертая странность: кто тот источник, от которого полиция узнала, что Омельев подарил картину именно вашему мужу? Ясно только одно: источник находится внутри коммуналки, это один из жильцов. Итак, имеем огромное коммунальное общежитие, где люди ежеминутно, особенно по вечерам, после окончания рабочего дня, снуют туда-сюда, входят и выходят с ведрами, сумками, пакетами и прочим хозяйством. Это мельтешение, как правило, надолго не задерживается ни в чьей памяти. Но кто-то всё же приметил, что ваш муж выносит именно картину, хотя та, как я понимаю, была упакована и перевязана, верно? Однако этот «кто-то» не только приметил картину в руках Алексея, но и твердо помнил об этом факте на протяжении двух долгих лет, и при появлении полиции сообщил ей об этом. Скажите, этим источником не могла быть тетушка вашего мужа?

— Елена Дмитриевна? Ну, что вы! Тетушка никогда не сделала бы ничего такого, что могло бы принести хотя бы косвенный вред Алексею. Кроме того, она, полагаю, вообще не догадывалась, что Алексей получил от Олега подарок. Это действительно странно, но, по словам мужа, дело было так. Он попрощался с тетушкой и уже находился на выходе из коммуналки, когда его догнал Олег и вручил ему картину, завернутую в упаковочную бумагу и перевязанную шпагатом. Скорее всего, никто из жильцов не видел этой сценки. А если и видел, то вряд ли имел основания удерживать ее в памяти.

— Хм, — крякнул Пережёгин, — значит, загадка спрятана глубже, чем могло бы показаться. Ладно, не будем бежать впереди паровоза. Итак, имеем четыре странности. Да еще эта рама. Кстати, Ирина Сергеевна, а почему вы не отнесли раму в полицию?

— Боюсь, что тогда меня арестовали бы, как соучастницу, и я лишилась бы возможности помочь мужу. Обратившись же к вам, я не теряю надежды. Но подождите, Петр Мефодьевич. Это еще не все странности, ведь мой рассказ далек от завершения. Возможно, по его ходу вы получите некоторые ответы.

— Ну, так продолжайте, — поощрительно кивнул он.

Глава 3. ДВА ПОРТРЕТА

Виноградова достала из сумочки конверт, а из него извлекла два карандашных рисунка. Придвинула их по столу к Пережёгину со словами: — Полагаю, именно эти люди побывали в нашей квартире и выкрали холст.

«Народный эксперт» всмотрелся в рисунки.

На одном из них был изображен мужчина зрелых лет с грубоватой, даже «топорной» физиономией. Второй рисунок изображал красивую молодую брюнетку с тонкими чертами лица.

— Потрясающая оперативность, — заметил владелец бюро. — Но каким же образом вам удалось определить наружности грабителей? Между прочим, черты лица этого типа, — он постучал полусогнутым пальцем по мужскому портрету, — напоминают, скорее, фоторобот, тогда как женщина будто списана с натуры.

Посетительница кивнула:

— Вы абсолютно правы. А дело было так. Вернув, по воле случая, раму от картины, я подумала о том, что ведь могу сделать еще что-нибудь для спасения мужа. Я вышла во двор и огляделась. В нашем дворе расположена просторная детская площадка, а чуть сбоку от нее — крохотный скверик. По периметру площадки тянутся скамейки, на которых в течение всего светового дня обычно сидят молодые мамаши с колясками и старушки-пенсионерки. Но, как нарочно, незадолго до этого прошел дождь, и все скамейки были мокрыми, а потому пустыми. И тут я заметила, что в скверике, под защитой кустов сирени, расположилась пестрая компания людей бомжеватого вида. Судя по количеству пустых жестянок из-под пива, валявшихся под их скамейкой, кайфовали они уже давно, значит, могли что-то заметить. Я знала, что с той скамейки наш подъезд проглядывается, как на ладони. В обыденной обстановке я побоялась бы подойти к этим грубым людям, но ведь речь шла о том, чтобы доказать невиновность мужа. Преисполнившись несвойственной мне отваги, я приблизилась к ним и вступила в разговор, каким-то чудом находя нужные слова. И они, эти классические бомжи, не прогнали меня и не стали отнекиваться, напротив, выразили сочувствие и поведали много интересного.

— Ну-ка, ну-ка, — сощурился Пережёгин.

— Они сообщили мне, что не так давно видели на уединенной дорожке, что тянется за детской площадкой вдоль гаражей, чужого человека с тубусом под мышкой.

— Что значит — чужого?

— Вот и я задала им тот же вопрос. Они объяснили: допустим, я подсела к ним, и любой прохожий со стороны скажет, что я чужая в их компании. Вот и этот человек был чужим во дворе. Он вышагивал взад-вперед, будто поджидал кого-то, нервничал, поглядывал на часы, стараясь укрыться от дождя под кронами деревьев. Они даже поспорили, кого он ждет: собутыльника или женщину? Оказалось — женщину. Но когда та появилась, бомжи удивились еще больше, потому что женщина отличалась необыкновенной красотой и явно была чужой этому мужчине. Тем не менее, они сошлись и принялись что-то тихо обсуждать между собой. Спустя несколько минут у женщины зазвонил мобильник в ее крокодиловой сумочке. Она достала трубу и выслушала кого-то, не проронив ни слова в ответ. Затем оба направились к подъезду, из которого вышли минут через пять-десять, быстро двинувшись под арку. Мужчина нес все тот же тубус, но теперь уже в руке.

Виноградова подняла на собеседника печальные серые глаза:

— Я говорила вам, что немного рисую. Вот и набросала по рассказам бомжей портреты подозрительной парочки. После нескольких проб они единодушно согласились, что получилось вполне похоже. Дома я перерисовала эти наброски, и сейчас они перед вами. Мужчину я не видела никогда, и мой набросок, вы абсолютно правы, фактически является фотороботом. Другое дело — женщина. Я видела ее, причем пару раз, на выставках. Такое прекрасное, чистое лицо трудно не запомнить. В ее сторону поглядывали, я говорю о выставках, многие другие посетители. Невольно я услышала разговор двух пожилых дам, обсуждавших эту красавицу. Опять же невольно, в мою память врезалось, что ее зовут Дина Цыганова. Ей, видимо, уже за тридцать, хотя выглядит она на 27—28. Одевается стильно, со вкусом, пользуется дорогой косметикой и вообще живет, судя по манерам, на широкую ногу. Вот, пожалуй, и всё, что я о ней узнала, хотя теперь жалею, что не стала подслушивать дальше. Так или иначе, образ этой красавицы до сих пор стоит у меня перед глазами, поэтому и портрет получился, словно выполненный с натуры.

Пережёгин, между тем, передвигал рисунки по столу, меняя их местами и внимательно вглядываясь в изображения.

— По-видимому, не нужно спрашивать, почему вы не отнесли эти фотороботы, назовем их так, в полицию?

— Помилуйте, там решат, что я выдумала историю с бомжами, лишь бы обелить мужа. Самое обидное, что они ведь и проверять не станут.

— Что ж, если ваши бомжи ничего не напутали, то расклад получается такой. Эта красавица — доверенный агент антикварной мафии. Ее сообщник — опытный квартирный вор, умеющий открывать замки, не оставляя следов. Он бы и сам, этот вор, мог взять картину. Но, очевидно, только Дина могла определить, тот ли это холст на самом деле. Значит, мужчина пришел на дело с тубусом? Это очень важная деталь. Ну-ка, покажите мне раму.

Некоторое время «народный эксперт» осматривал раму со всех сторон, затем начал проводить над ней ладонью, почти не касаясь ею дерева.

— Я оставлю ее у себя, не возражаете?

— Именно вам я ее и принесла.

— Вот и хорошо. Но начать всё же следует с выяснения того, кто именно указал полиции на вашего мужа. В этом эпизоде кончик ниточки, разматывая которую мы доберемся до истины. Скажите, Ирина Сергеевна, в тот день, когда Омельев подарил вашему мужу картину, в коммуналке не произошло ничего странного?

— Ну, как же! — воскликнула она. — У мужа пропали золотые часы. Будучи в гостях у тетушки, он случайно угодил рукой в майонез и пошел отмывать ее в ванную. Там снял по привычке часы и положил их на полку. И, конечно, возвращаясь в комнату тетушки, забыл о них. Спохватился только минут через двадцать. Поспешил в ванную, но часов на полке уже не было. Поднимать скандал не в его характере. Так и ушел домой без часов.

— Золотые часы? — оживился Пережёгин. — Это интересно. Это очень важный факт. Он долго носил эти часы?

— Они у него были еще до нашей свадьбы.

— Замечательно. Просто замечательно. Вот что, уважаемая Ирина Сергеевна, принесите мне нынче вечерком, скажем, часикам к семи, какую-нибудь старую вещь, которой постоянно пользовался ваш муж. Ну, не знаю, его бритву или домашние тапочки.

— А поясной ремень подойдет? — спросила она. — На его дачных брюках есть ремень, которым он подпоясывался, по его рассказам, чуть ли не со студенческих лет.

— Это то, что нужно. Жду вас не позднее семи. Мне нужно задать вам еще несколько вопросов, но на свежую голову.

— Я приду раньше. Заодно расскажу вам о своей беседе с адвокатом, с которым мы должны встретиться после обеда.

Глава 4. БЕССИСТЕМНЫЕ ПРИКИДКИ

Оставшись один, Пережёгин придвинул к себе позолоченную раму и некоторое время изучал ее. Естественно, в своей, мало понятной для постороннего манере. Проглаживал ее ладонью, осматривал стыки, обратную сторону, снова переворачивал…

Отодвинув раму от себя, он взялся за рисунки.

Долго вглядывался в них, как бы стараясь приметить скрытые особенности карандашных линий.

— Нет, — вздохнул, наконец. — Пока — полный ноль.

Поднявшись, он вышагивал какое-то время по кабинету, затем остановился у окна, разглядывая с высоты своего третьего этажа тесный замкнутый дворик.

Там, внизу, в самом углу, у глухой стены громоздился мусорный контейнер, в содержимом которого ковырял палкой еще не старый, обросший бородой бомж в засаленной куртке, давно уже «пасшийся» на этом участке.

— Ладно, — крякнул Пережёгин, — без визита к генералу в этом деле, кажется, не обойтись.

Он вернулся к столу, взял рисунки и отошел к угловой тумбочке, на которой пылился ксерокс.

Нажал кнопку, другую, и вот уже у него в руках оказались копии рисунков.

Выудив из ящика стола пухлый планшет для визиток, он долго перебирал карточки, которые, похоже, были перемешаны безо всякой системы.

Наконец, нашел нужную: — Ага!

Сверяясь с ней, набрал на мобильнике номер.

— Мой генерал? — уточнил на всякий случай, хотя голос узнал сразу. — Как ваше драгоценное здоровье?

Слушая ответы, он часто кивал и в какой-то момент напористо осведомился: — Значит, мы можем встретиться сегодня? Ну, спасибо огромное, буду через 45 минут.

Закончив разговор, он уселся за компьютер, набрал на нем крупными буквами короткий текст в виде официального объявления и распечатал его на принтере.

Пару экземпляров сунул в портфель, вместе с ксерокопиями рисунков.

Раму повесил на гвоздике в шкафу и вышел из кабинета, заперев за собой дверь.

Глава 5. ВИЗИТ К «КОРИФЕЮ СЫСКА»

Ровно через три четверти часа Пережёгин звонил в дверь квартиры, расположенной в старинном здании на Петроградской стороне. Когда-то этот дом считался престижным, но, подобно тому, как рушатся карьеры у некоторых высоких чинов, строение это тоже обветшало, хотя и сохраняло еще отдельные следы былой респектабельности.

Дверь открыл высокий, худощавый ветеран далеко за семьдесят, с суровыми чертами лица.

Еще лет этак… впрочем, точная дата неважна, Евгения Константиновича Морозова, называли грозой криминального мира, прочили ему генеральские погоны и место на милицейском олимпе. Но уже в новые времена он не угодил присланному из первопрестольной вальяжному выдвиженцу и, несмотря на свою легендарную выдержку, поддался эмоциям, подав сгоряча в отставку, которая тотчас была принята.

Уволился Морозов из органов полковником, хотя многие из его окружения, в том числе Пережёгин, называли его «мой генерал».

Они, «народный эксперт» и милицейский неподкупный офицер — «корифей сыска», познакомились еще в ту пору, когда хозяин квартиры носил майорские погоны и вел нашумевшие дела, требовавшие, скажем так, нетрадиционного подхода. Профессиональные качества, которые они обнаружили друг в друге, обусловили их взаимную симпатию. Майор время от времени приглашал Пережёгина для так называемых консультаций, хотя никогда не афишировал эту связь.

Пережёгин, в свою очередь, иногда обращался к майору за информацией, особенно после того, как открыл «Бюро находок».

Эта ниточка, протянувшаяся между ними, была довольно эфемерной, поскольку встречались они едва ли раз-другой в год.

А уж после того, как полковника выпроводили в отставку, и вовсе, казалось бы, исчез повод для контактов.

Но Пережёгин первое время звонил полковнику даже чаще, чем раньше, понимая, что тот нуждается в моральной поддержке.

А затем понадобились и личные встречи.

Дело в том, что Морозов, с его профессиональной памятью, продолжал следить по открытым каналам за деятельностью родного ведомства и поддерживал контакты с отдельными, наиболее доверенными членами своей бывшей команды.

Иными словами, несмотря на отставку, полковник имел весьма полное представление о криминогенной обстановке в городе, и в тех редких случаях, когда очередной поиск Пережёгина требовал выхода на конкретных персоналий, «народный эксперт» обращался к Морозову по старой памяти, стараясь, впрочем, не надоедать отставному «корифею сыска».

После смерти жены, полковник обитал в своей трехкомнатной квартире один; двое его сыновей проживали отдельно и вспоминали об отце лишь по большим праздникам.

Одну из комнат Морозов превратил в полноценную специализированную библиотеку с прилегающим к ней архивом. Здесь же, в стальном сейфе, находилась картотека на преступников, которую хозяин вел на протяжении десятков лет. Он по-прежнему делал тематические вырезки статей из газет и журналов, распечатывал последние сводки из Интернета. Многочисленные папки его архива продолжали распухать, к их рядам добавлялись новые.

По слухам, полковник писал «честную книгу» о борьбе с криминалом в северной столице, начиная с послевоенных времен, но о работе над ней ни с кем никогда не откровенничал.

— Здравствуйте, мой генерал! — приветствовал хозяина Пережёгин. — Рад видеть, что вы пребываете в бодром состоянии духа.

— Здравствуй, Петя! А дежурные комплименты оставь для дам. Вот тебе тапочки, переобувайся и проходи в кабинет. Перейдем сразу к делу. Без предисловий.

— Евгений Константинович, вопрос у меня простой, как всегда, — начал Пережёгин, едва они расположились за столом. — Взгляните на эти два рисунка и скажите, не отмечены ли данные субъекты в вашей картотеке.

Сверху лежал карандашный портрет Дины.

Морозов довольно долго разглядывал его, но, кажется, вовсе не потому, что пытался напрячь память.

— Замечательно красивая женщина, — констатировал, наконец. — Если бы она, хотя бы косвенно промелькнула в каком-нибудь деле, пусть даже в качестве свидетельницы, я обязательно запомнил бы столь выдающуюся фактуру. Впрочем, нельзя исключить, что она из новой популяции криминалитета. Так сказать, поколение next. У тебя есть ее пальчики?

— Обижаете, — мотнул головой Пережёгин. — Вы же знаете, пальчики, анализы ДНК, потожировые пятна и всё такое прочее — не мой метод. Если я ищу людей, то лишь затем, чтобы выйти через них на пропавшие вещи.

— Ну, и какая же вещь пропала на этот раз?

— Картина маслом. В буквальном смысле. Так сказать, полотно малоизвестного живописца.

— Ну-ну! — хмыкнул полковник. — Тогда я вряд ли смогу тебе помочь. Не мой профиль. У меня, знаешь ли, тоже своя специфика.

Он отложил верхний рисунок в сторону и, едва взглянув на нижний, щелкнул по нему пальцем.

— Да это же Ключник!

— Ключник?

— Известный когда-то рецидивист Храпов Геннадий Федорович, по кличке Ключник. Начинал как квартирный вор, легко вскрывал замки любой конструкции. Такой, понимаешь, вручила ему матушка-природа талант. По слухам, изобрел универсальный ключ с регулируемыми бородками, но в глаза этого инструмента никто никогда не видел. Затем переквалифицировался в «медвежатника» — взломщика сейфов. Отличался исключительной удачливостью. Имел всего лишь две отсидки, да и те на заре своей воровской карьеры. Были подозрения, что он участвовал в ряде крупных ограблений, но всякий раз дело прекращалось за недоказанностью улик. А затем, лет семь или восемь назад, он как-то вдруг «завязал». Исправился, понимаешь ли. Хотя жил на широкую ногу, деньжата у него определенно водились.

— Может, и вправду исправился, а жил на накопления прежних лет?

— Эх, милый! Исправился — это я пошутил так неудачно. Ключник из тех личностей, о которых говорят «горбатого могила исправит». По большому счету, ему даже и не деньги нужны, а риск, адреналин в крови, ощущение собственного превосходства в мастерстве. Не может такой генотип ни с того ни с сего превратиться в добропорядочного обывателя. Для него это смерти подобно. Определенно, у него есть какой-то незаконный промысел, весьма хитроумно замаскированный. Я пытался в свое время подобраться к этому субъекту через свою агентуру, да не успел. — Морозов строго посмотрел на гостя: — Позволь, а у тебя какой к нему интерес?

— Еще не знаю, — вздохнул Пережёгин. — Но есть основания полагать, что именно он, на пару с красавицей, чей портрет так вас взволновал, сподобился похитить у моей клиентки картину, не представляющую художественной ценности.

— Картину, не представляющую ценности? — удивился хозяин. — Стал бы он, мастер высшего воровского пилотажа, связываться с какой-то ерундой.

— Нет слов, история загадочная, но пока факты указывают именно на Ключника. Полиция в этом направлении не копает, по крайней мере, в настоящее время. Стало быть, у меня развязаны руки, и я смогу помочь моей клиентке, не нарушая условий моей лицензии.

— Ох, и хитер же ты, братец! — погрозил ему пальцем полковник. — Ладно, чем я могу тебе еще помочь?

— Не подскажете, где берлога этого Ключника?

— Погоди-ка, достану свою картотеку, — Морозов встал с кресла и прошагал к сейфу, заслонив его собой.

Только сейчас, по его походке, Пережёгин с грустью понял, насколько состарился бывший бравый майор, и с какими усилиями он поддерживает себя в нужной форме.

Полковник порылся в одном из ящичков, вроде тех, что используются в библиотеках, и выудил оттуда карточку.

Вернулся в свое кресло, держа маленький картонный прямоугольник прямо перед собой, «рубашкой» к Пережёгину. Старая ментовская привычка воистину неискоренима!

— Так вот, — заговорил хозяин. — Ключник родился в обычной питерской коммуналке, в которой он, вот парадокс, прописан до сих пор. Но, заверяю тебя, после первого своего дела в ней он не появлялся более ни разу. Позднее, в период своих криминальных «подвигов», он имел целую систему «берлог», где успешно скрывался от облав. Впрочем, это дела давно минувших дней. А сейчас, и это достоверные сведения, он проживает, без регистрации, в Лахте, в дом своей тетки. Запиши адрес…

Некоторое время царило молчание.

Затем полковник произнес:

— Вот что еще, Пётр… Ключник — это тебе не какой-нибудь пацан, у которого перехватывает дыхание при виде полицейской корочки. Это матерый волчара. Он, между прочим, владеет искусством нанесения болевых приемов. Не успеешь опомниться, как окажешься на полу в бессознательном состоянии, при этом окружающие так и не поймут, что же произошло. Если же он почует смертельную опасность, а интуиция у него звериная, то может пустить в ход оружие. Оружием же в его руках может стать всё, что угодно, даже обычная скрепка для бумаг. — Морозов строго посмотрел на гостя: — Ты подумай, Петя, надо ли тебе, не имея надежной защиты за спиной, ввязываться в это дело, да еще из-за картины, не имеющей художественной ценности. Ей-богу, ищи лучше колечки, утерянные рассеянными дамами. Спать будешь спокойней.

— Ладно, — кивнул Пережёгин. — Спасибо за совет, но ведь и мы не лыком шиты. Притом, я уже обещал своей клиентке, что найду пропажу.

— Как знаешь, я тебя предупредил.

Они попрощались.

Глава 6. ВАЖНЫЕ НОВОСТИ

Клиентка уже дожидалась Пережёгина у закрытой двери его кабинета.

По ярким огонькам в серых глазах Виноградовой, по нетерпению, которое читалось во всем ее облике, нетрудно было догадаться, что дама принесла не только обещанный ремень, но и свежие новости, причем весьма неоднозначные.

Отперев дверь, «народный эксперт» пропустил женщину вперед:

— Располагайтесь и рассказывайте.

Он сам еще не успел устроиться, как следует, в своем вращающемся кресле, а Виноградова уже дала выход переполнявшим ее эмоциям:

— Петр Мефодьевич, я только что беседовала с адвокатом! Некоторые загадки, точнее, странности, из тех, что вы перечислили при первой нашей встрече, прояснились. Но одновременно открылись другие обстоятельства, которые ставят Алексея в еще более тяжелое положение. Теперь уж точно, вся надежда только на вас!

— Так-так, давайте по порядку. Какие именно загадки-странности прояснились?

— Адвокату удалось выяснить, что недавно Интерпол задержал группу антикварных мошенников. Они находились под наблюдением в течение нескольких лет, и, наконец, их взяли с поличным. Один из задержанных согласился сотрудничать со следствием и начал давать показания. Он рассказал, в частности, о русской ветви международной антикварной мафии. По этой ветви через Россию перевозили с Запада на Восток и в обратном направлении ценности, похищенные из музеев и частных коллекций. В основном, произведения живописи. Одним из перевалочных пунктов был наш город. Мошенники имели здесь на содержании своего художника, который по их указке закрашивал украденный шедевр каким-нибудь расхожим туристическим сюжетом, и далее полотно перевозилось до конечного пункта уже в таком виде. Затем верхний, свежий слой краски смывался, и шедевр представал во всей своей первозданной красе. Якобы существуют специальные технологии на этот счет. Мне, естественно, все подробности неизвестны, но суть, вкратце, такова. Художником, состоявшим на службе у мафии, был ни кто иной, как Омельев! Да-да! Я сначала ушам своим не поверила, но, увы, именно эту фамилию назвал Похититель, обозначим его так. По словам Похитителя, последним заказом для Омельева была закраска выкраденной из зарубежного музея картины «Маки», принадлежавшей кисти одного из известнейших французских импрессионистов 19 века. Омельев выполнил заказ, изобразив поверх полотна Банковский мостик с грифонами. Оставалось лишь подождать, пока свежая краска просохнет, после чего замаскированный таким образом холст надлежало забрать курьеру мафии. Но случилось непредвиденное. Омельев впал в страшное нервное расстройство, сжег все свои картины, в том числе, предположительно «Маки», и покончил с собой.

— Любопытная версия, — покачал головой Пережёгин. — Она действительно многое расставляет по своим полочкам. Стало быть, мафия поверила, что впавший в депрессию Омельев сжег вместе со своими творениями и закрашенные «Маки»?

— Из показаний Похитителя следует, что это не так. Мафия посчитала, что в ситуацию, скорее всего, вмешалась какая-то третья сила. Какой-то другой охотник за шедеврами. Возможно, конкурент. Он вычислил Омельева и пообещал ему очень крупное вознаграждение, если тот сыграет по его сценарию. Омельев согласился, даже не подозревая, что его водят за нос. В результате картина исчезла, а художник якобы покончил с собой, хотя в действительности его убрали, как лишнего свидетеля. Такова версия, которая будто бы появилась у аналитиков антикварной мафии, — подчеркнула Виноградова.

— Ну, эти аналитики тоже не боги, — отозвался Пережёгин. — Согласен, возможно, третья сила была. Но и Омельев оказался не так прост. Для подстраховки он использовал вашего мужа втёмную, передав ему картину в расчете на то, что позднее, когда шум уляжется, он заберет ее под каким-либо благовидным предлогом. Но и Омельев не всё просчитал, заплатив за ошибку собственной жизнью. А картина чудесным образом выпала на два года из поля зрения не только мафии, но и неведомой третьей силы, а также Интерпола. — Он поднял глаза на Виноградову: — Полагаю, Интерпол буквально на днях передал сведения, касающиеся Омельева, нашей полиции, и ее сотрудники начали действовать по своим каналам. Но какими путями наши доблестные пинкертоны вышли на вашего мужа, ума не приложу. Кстати, что вы там говорили о его ухудшившемся положении?

— Да ведь антикварных мошенников арестовали в Испании! — воскликнула Виноградова. — Как раз после того, как муж возил туда экскурсию. Надо же было случиться такому совпадению! А ведь он не должен был ехать в Испанию, это был не его тур, я вам уже говорила.

— Да-да, я помню, — Пережёгин надолго задумался. — Нет, — покачал головой после паузы. — Если бы аресты в Испании выводили на вашего мужа, то к вам пришли бы сразу. Нашим сыщикам не было бы тогда никакой нужды высаживать целый десант в коммуналке. Именно там, в коммуналке, они нашли ниточку, которая привела их в вашу квартиру. Но кто им вручил эту ниточку? Кто этот таинственный свидетель, который запомнил, что два года назад ваш муж вышел из квартиры с картиной в руках? Именно это надо установить в первую очередь. А затем размотаем клубок, но в другую сторону, и он обязательно приведет нас к картине, если она, конечно, еще цела. Однако не будем бежать впереди паровоза, — подытожил Пережёгин. — Вы принесли ремень?

— Конечно, вот он, — она достала из сумочки туго свернутое кожаное кольцо и протянула его собеседнику.

Тот распрямил потертую ленту во всю длину, осмотрел со всех сторон, ощупал пряжку. Ладонью провел по ней в обоих направлениях.

— Очень хорошо. Кстати, у меня тоже есть новости, — с этими словами он передал Виноградовой ксерокопию выполненного ею мужского портрета: — Я установил личность этого человека. Это вор-рецидивист. Специализация — бесшумное вскрытие чужих замков. Имя — Храпов Геннадий Федорович. Кличка соответствует «профессии» — Ключник. Полагаю, именно он проник в вашу квартиру вместе с очаровательной напарницей. Теперь я собираюсь нанести ему ответный визит. Тоже тайный.

— Вам известен его адрес? — удивилась она.

— Да, подсказал один добрый человек… — Пережёгин выложил на стол бумажку с записью, сделанной в квартире Морозова. — Вот, взгляните. Это в Лахте, недалеко от вокзала. Знакомые места.

Она заглянула в бумажку, затем снова перевела взор на ксерокопию:

— Вы сказали — рецидивист. Наверное, это очень опасный человек? В его чертах чувствуется что-то безжалостное, неумолимое.

— Я не собираюсь вступать с ним в контакт. Говорю же, визит будет тайный. Просто хочу проверить, не там ли прячут шедевр, дорисованный Омельевым.

— Вы поедете в Лахту завтра? — продолжала допытываться она.

— Завтра утром я загляну в известную вам коммуналку. Попробую отыскать тот самый кончик ниточки. Есть еще кое-какие дела. Так что Лахта, скорее всего, отодвинется на послезавтра. А почему вы спрашиваете?

— Хочу напроситься в ваши попутчицы. Чего ради мне целый день маяться от безысходности? К тому же, я могу оказаться вам полезной. Я не истеричка, поверьте.

— Ирина Сергеевна, это деликатный визит. Лишние участники тут ни к чему.

— Обещайте, по крайней мере, держать меня в курсе происходящего.

— На этот счет не волнуйтесь. Выходить на связь буду регулярно. Притом, что и у вас могут появиться интересные новости.

Глава 7. ОСМОТР «ВАВИЛОНА»

Назавтра, около половины девятого утра, Пережёгин стоял перед входом в коммуналку — «в трех шагах от Невского», вглядываясь в объявление, прикрепленное к двери:

Уважаемые жильцы!

С завтрашнего дня сотрудники СПб БНПМП будут осуществлять выборочный замер уровня транспортных шумов в жилых помещениях.

Просьба обеспечить доступ в квартиру, это в ваших интересах.

Администрация СПб БНПМП

Это было то самое объявление, которое Пережёгин вчера распечатал на своем принтере.

Он же и прикрепил его к дверям коммуналки на обратном пути от полковника Морозова.

Аббревиатура БНПМП расшифровывалась просто: «Бюро находок» Петра Мефодьевича Пережёгина».

Сейчас на эксперте была синяя с ярко-оранжевыми вставками униформа, вроде той, которую носят работники коммунальных служб города. Такого же цвета шапочка сидела на его голове. Лицо Пережёгина почти полностью закрывали большие очки с затемненными стеклами и респиратор, приспущенный на подбородок.

В руках шеф «Бюро находок» держал объемистый, серебристого цвета футляр, где, судя по внешнему виду, мог находиться некий измерительный прибор.

В действительности футляр был пуст, предназначался же для переноски в нем униформы после завершения намеченной акции.

Последняя деталь: сине-оранжевые брюки мэтра были подпоясаны старым ремнем, который вчера принесла Виноградова.

Пережёгин уже протянул палец к кнопке электрического звонка, когда дверь распахнулась, и на площадку вышел молодой человек, по всей видимости, спешивший на работу.

Едва не налетев на визитера, он резко остановился.

— А-а, измерители шумов! Давно пора! В моей комнате круглые сутки слышно, как у светофоров завывают моторы. Интересно, по результатам вашей проверки будут приняты хоть какие-нибудь конкретные меры?

Пережёгин молча кивнул, и молодой человек помчался своей дорогой.

Петр Мефодьевич шагнул в квартиру.

Ему казалось, что, по описанию Виноградовой, он имеет представление об этом жилище с сугубо питерской спецификой.

Но картина, открывшаяся его взору, оказалась куда более впечатляющей.

Перед ним словно бы обрисовался участок неблагоустроенной улицы, притом вечерней, несмотря на солнечное утро. А дело в том, что коридор не имел торцевого окна, и потому в нем царила вечная темень, слабо разбавленная двумя-тремя тусклыми лампочками, сиротливо горевшими над отдельными дверьми. Очевидно, жильцы экономили электроэнергию на общеквартирных расходах, так что дальняя часть коридора, как и высоченный потолок, утопали в сиреневом полумраке.

Вдоль стен громоздились «дрова» — отжившие свой век шкафы, комоды, буфеты, какие-то продолговатые ящики, используемые жильцами в качестве индивидуальных чуланов-«сарайчиков». Виднелись также подвешенные к стенам на разной высоте велосипеды, детские коляски, стародавние стиральные корыта.

По коридору сновали нервные люди, не успевшие завершить толком свой утренний туалет.

Надо полагать, все они прочитали вчера вечером объявление на входной двери, и потому появление человека в униформе и в маске-респираторе никого не удивило.

«Народный эксперт» перехватил два-три мимолетных взгляда, но и в них отражалась разве что тень любопытства.

Вот и хорошо.

Но сколько же здесь комнат? Пятнадцать, а может, и все двадцать? А сколько жильцов?

Сначала Пережёгин прошел вдоль хозяйственного блока — туалета на три-четыре очка и ванной, где пропали часы Виноградова.

Затем показался уголок крайне тесноватой для такого Вавилона кухни. Виднелось окно, выходившее во внутренний двор, одна его створка была открыта.

Из кухни несло чем-то пригорелым, там переругивались одновременно несколько хозяек.

Пережёгин принялся совершать обход по периметру коридора, начав с левой стороны. Он останавливался у каждой двери и приближал к ней, не касаясь, однако, дерева, правую ладонь, а левой проводил по старому ремню, полученному от Виноградовой. Если поблизости вдруг оказывался кто-то из жильцов, Пережёгин ставил футляр на пол и производил некие манипуляции отходившим от того гибким шлангом с раструбом. Затем двигался дальше.

Возле четвертой по счету двери он остановился, прошептав: «Ага, теплее…»

Именно в этой комнате обитал неудачник Омельев, заваривший всю эту кашу. А заселился сюда, после его смерти, по направлению в порядке очереди, надо полагать, тот самый молодой человек, который встретился Петру Мефодьевичу в дверях. Что ж, в таком мегаполисе, как Питер, есть люди, и их немало, для которых обладание отдельным помещением даже в многонаселенной коммуналке — большая удача.

Двигаясь почти без задержки, владелец «Бюро находок» добрался до торца.

Глаза уже привыкли к полумраку, и Пережёгин свободно различал детали окружающей обстановки.

Тут самая дальняя по левой стороне дверь распахнулась, и на участке коридора сразу же стало светло от ярких солнечных лучей, бивших с улицы через окно комнаты.

Пережёгин мгновенно принялся манипулировать раструбом, проводя им по плинтусу.

Между тем, вышедшая из комнаты худощавая, воинственного вида старуха остановилась прямо перед ним, скрестив руки на груди и сурово глядя на «измерителя».

Так вот она какая, Елена Дмитриевна, тетка Виноградова!

Пережёгин вообще не планировал на сегодня навещать старую даму, но раз уж она нарисовалась сама…

— Ваш прибор не работает! — громко констатировала дама. — Он не жужжит! Вы из полиции? Опять что-то вынюхиваете?

— Нет, женщина, я не из полиции, — ответил Пережёгин, убрав с лица респиратор. — Я из технической службы. А прибор работает, но бесшумно. Принцип его действия основан на колебаниях сверхнизких частот, недоступных человеческому слуху. Понятно объяснил?

— Ладно, — смягчилась она, — тогда сделайте замер в моей комнате. Слышите, какой шум доносится сюда со двора? Автолюбители! А ведь когда-то ставить машины во дворе запрещалось категорически.

Он кивнул и вошел в жилище.

Комната была большая, не менее тридцати квадратов, разгороженная высокими ширмами на две неравные части.

Не считая плоского телевизора и компьютера, вся прочая обстановка хранила на себе следы ушедшей эпохи.

На вычурном трехногом столике стоял телефонный аппарат. Ага, стало быть, тетушка имеет свой персональный городской телефон, с которого, очевидно, и сделала тот самый звонок своему любимому племяннику. Вне сомнений, есть у нее и мобильник. Но люди ее поколения предпочитают пользоваться городским телефоном. Не только из соображений экономии, но, главным образом, по давней привычке.

Пережёгин пару раз провел раструбом по стене у плинтуса.

— Всё, замер произведен.

— Но вы ничего не записываете, — подозрительно сощурилась Елена Дмитриевна.

— В этом нет нужды. Прибор автоматически фиксирует все показания. Оператору остается лишь сделать распечатку.

— И всё-таки вы чего-то недоговариваете, — настырно продолжала хозяйка. — Я вчера весь вечер провела за компьютером, но так и не нашла в Интернете организации под названием БНПМП…

— Мы не афишируем своей деятельности, — ответил Пережёгин, не зная уже, как отвязаться от въедливой старушенции. — Если есть вопросы, обращайтесь в городскую администрацию, там знают.

— Назовите, по крайней мере, вашу фамилию!

— Сидоров. Техник Сидоров. Ладно, пора продолжать, у меня еще десять квартир в списке.

Он вновь приладил респиратор и вышел в коридор, двинувшись вдоль его правой стены.

Старая дама некоторое время наблюдала за его действиями, затем направилась в сторону кухни, что-то бормоча про себя.

Он продолжал обход, нигде надолго не задерживаясь, поскольку для этого не было причин.

Увы, пока ничего интересного…

Оставалось пройти всего четыре комнаты, когда «народный эксперт» вдруг замер, как вкопанный. Приблизил еще раз ладонь к двери, медленно провел второй ладонью по ремню.

Комната находилась как раз напротив той, что занимал когда-то Омельев.

Тепло, сказал себе Пережёгин. Впрочем, кой черт тепло — горячо!

Следом он буквально сорвал с себя опостылевший респиратор и сунул его в футляр вместе со шлангом.

Затем коротко постучал в дверь.

— Войдите! — донесся с той стороны вежливый, даже несколько манерный голос.

Глава 8. ПРОФЕССОР ХИМИИ

Комната была примерно на треть меньше той, которую занимала тетка Виноградова. Однако, несмотря на такую же по возрасту мебель, здесь царила иная атмосфера. Бросалась в глаза давным-давно вышедшая из обихода этажерка с резными опорами-столбиками. Толстенные тома, теснившиеся на ней, относились в своем большинстве к области химии. На верхней полке красовался бронзовый бюстик Менделеева. Далее громоздился книжный шкаф, старинный, но не антикварный, до отказа набитый справочниками и пособиями. Отдельные экземпляры обосновались сверху на плотных рядах фолиантов, аккуратно выстроившихся по ранжиру. В разных углах комнаты размещались три-четыре подвесных полки с литературой по той же химии.

Несколько раскрытых книг лежали на столе, за которым сидел благообразный старик годков за семьдесят. Его пытливые карие глаза и седоватая бородка клинышком наводили на мысль о вышедшем на покой представителе старой ленинградской научной школы.

Ответив на приветствие визитера, он любезно осведомился:

— Вы, полагаю, тот самый сотрудник организации, которая замеряет уровень шумов? Чем могу быть полезен?

Пережёгин уже успел снять с себя шапочку и куртку.

— Вы позволите? — кивнул он на свободный стул.

— Конечно, конечно…

«Народный эксперт» безо всякой раскачки взял, что называется, быка за рога.

— Собственно говоря, я не тот, за кого себя выдаю, — обескуражил он хозяина. — Я шеф «Бюро находок», и сейчас выполняю заказ своей клиентки по обнаружению некой пропажи. А всё это — камуфляж, понадобившийся мне, чтобы найти, руководствуясь моим методом, единственного обитателя этой коммуналки, у которого должны быть ответы на интересующие меня вопросы.

— Что-то я не пойму… — даже растерялся старичок. — Вы хотите сказать, что имеете какие-то вопросы персонально ко мне?

— Именно так. Но сначала давайте познакомимся. Меня зовут Петр Мефодьевич. А вас?

— Вадим Эдуардович, — машинально кивнул тот, явно теряя благостное расположение духа.

— Вы, полагаю, химик по образованию?

— Не только по образованию, но и по специальности. Всю жизнь занимался этой удивительнейшей из наук. Сейчас на пенсии, но интереса к химии не теряю. Профессор Вадим Эдуардович Усиков! — повторно и как бы уже официально отрекомендовался хозяин комнаты.

— Очень хорошо. А теперь объясните мне, любезный Вадим Эдуардович, такую вещь. Вот вы — человек образованный, культурный, воспитанный. Профессор химии, хотя и на пенсии! Что побудило вас совершить два года назад кражу часов, принадлежавших господину Виноградову, племяннику вашей соседки по коммуналке?

— Да как вы смеете! — тот приподнялся со стула.

— Только давайте без патетики, ладно? Тем более что улики налицо. Вот же они, эти часы, лежат перед вами на столе. Готов держать пари, что на стекле, над цифрой шесть, есть небольшая царапина. А на обратной стороне корпуса выгравирована надпись «Алеша, будь точен, как сей хронометр» и дата. Проверим?

Усиков в смятении опустился на свой стул.

— Послушайте, эти часы… Я нашел их во дворе, два года назад. Во дворе, понимаете? Нашел. Я не знаю, чьи они!

— Не надо лукавить, уважаемый профессор, — мягко пожурил его Пережёгин. — Часы вы именно украли. Вы вошли в ванную, которую только что покинул Виноградов, гостивший в тот вечер у своей тетушки. Вас он не заметил. Зато вы сразу же заметили на полочке перед зеркалом забытые им часы. Он ведь тоже ученый человек, как и вы, и ему свойственна рассеянность. Вы быстренько ухватили эти часики и помчались в свою комнату. Но уже в следующий момент вас начали одолевать страхи. Вдруг, хватившись пропажи, Виноградов вызовет полицию, вдруг сыщики приедут со служебной овчаркой, и часы найдут у вас? Поэтому вы спрятали сей хронометр в коридоре, в свой комод, решив выждать, чем закончится дело. Если часы и найдут в комоде, то ведь можно сказать, что их сунули туда мальчишки. Какое-то время владелец часов провел в комнате Омельева, художника, с которым вы иногда выпивали. Дверь у живописца была открыта, как обычно, хотя проём закрывала занавеска, не мешавшая, однако, отчетливо слышать каждое слово, звучавшее в комнате. Судя по всему, Виноградов еще не хватился пропажи. Они беседовали о какой-то картине. Омельев настойчиво предлагал Виноградову взять ее в подарок. Тот поначалу отказывался, но когда Омельев заявил, что в этом случае он сожжет полотно, Виноградов согласился принять дар. Художник принялся заворачивать картину в бумагу. Виноградов отправился к своей тетушке и только тогда вспомнил о часах. Он поспешил в ванную, но было уж поздно. Раздосадованный Виноградов вернулся к Омельеву, жалуясь на пропажу. «Напрасно ты их там оставил, — ответил художник. — В нашей берлоге обитают полсотни гавриков, да еще по вечерам у многих бывают гости. Ищи теперь ветра в поле!» «Ладно, сам виноват, — вздохнул, наконец, Виноградов. — Как выражается один мой коллега, что с возу упало, того не вырубишь топором». «Ну, довольно об этом, — подытожил Омельев. — Я почему-то уверен, Алексей Николаевич, что в твоей жизни будет еще много наручных часов, такого качества, что нынешний инцидент покажется милым пустяком. Вот, смотри, картину я уже упаковал». «Послушай, давай я заберу ее в следующий раз». «Нет-нет, мы же договорились, бери сейчас!» Так всё было или нет, Вадим Эдуардович? — гость буквально гипнотизировал взглядом хозяина, который сидел на своем стуле, будто околдованный.

— Не знаю, откуда вы всё это разузнали, но примерно так оно и было, — неохотно признался Усиков. — Бес попутал, что тут скажешь? Я ведь добропорядочный человек, законопослушный гражданин. Пенсия у меня, правда, маленькая, но я подрабатываю немного, от голода не пухну. А тогда словно накатило что-то. Думал, никто не узнает. Но вы же как-то узнали. Вы меня арестуете, да? — в его голосе послышалась безысходная тоска.

— У меня нет полномочий, чтобы арестовывать людей, — покачал головой Пережёгин. — Я всего лишь ищу пропавшие вещи и, как правило, нахожу их. Часы я нашел, а вас могу сдать в полицию, хоть сейчас. И хотя случай этот давний, но крупные неприятности вам обеспечены, гарантирую. По крайней мере, тетушка господина Виноградова долго еще будет стыдить вас на всю коммуналку. Впрочем, есть вариант…

— Какой же? — с живостью отозвался Усиков.

— Можно посчитать, что часы вы действительно нашли и собирались вернуть владельцу лично в руки, но так уж вышло, что ваши пути более не пересекались. Вы не украли эту вещицу, вы ее нашли и хранили у себя. Часы я у вас, конечно, изыму прямо сейчас для передачи владельцу, — с этими словами Пережёгин опустил находку в карман своего жилета. — Вам же могу объявить устную благодарность за бережное их хранение. Но в ответ на мою уступку вы должны будете откровенно ответить на мои прямые вопросы. Предупреждаю, при первых же признаках лжи, а я чую ее даже в самых малых дозах, наша милая беседа заканчивается, и я возвращаюсь к первому варианту.

— Я согласен, согласен, вот вам крест!

— Можете что-нибудь добавить к моей версии?

— Разве лишь то, что картина именовалась «Банковский мостик», и что Омельев буквально навязал ее Виноградову, когда тот уже находился у парадной двери.

— «Банковский мостик»? — переспросил Пережёгин.

— Сам слышал, как Олег по ходу их беседы пару раз именно так называл свое творение. Я ведь химик, и у меня хорошая память на всякого рода термины и названия. Кстати говоря, я собственными глазами видел эту картину у Олега днем раньше, когда заходил на минуту проведать его. Приятный взору городской пейзаж, но на стенах висели и другие, на мой вкус, более живописные полотна. Не возьму в толк, отчего Олежка решил спасти от сожжения именно «Банковский мостик».

— Вы были свидетелем той трагедии, что произошла на следующий день?

— Нет, клянусь! В тот день я ездил в гости к родственникам. Вернулся домой уже к вечеру, когда тут всё закончилось. Почти все соседи столпились в коридоре и обсуждали это ужасное происшествие. Бедный Олег! Он ведь и раньше устраивал подобные акции, сжигал десяток, ну, дюжину картин, которые считал неудачными. Поймите, с его стороны это было нечто сродни эпатажу. Конечно, по ходу этих актов сожжения он впадал в некий транс, но всё же контролировал, как бы из глубины подсознания, свои действия. Он ведь считал себя гением, ни больше ни меньше. Я, конечно, заглянул в тот вечер в его комнату. На этот раз он не оставил ни одной картины, ни единого эскиза, даже карандашного наброска. Он уничтожил весь свой творческий багаж и нелепо погиб сам. Сомневаюсь, однако, что с его стороны это был акт суицида. Понимаете, Олежка страшно боялся малейшей боли, даже уколов, боялся высоты, и решиться на прыжок с моста, конечно ж, не мог. Не тот характер. Может, его кто-нибудь подтолкнул? Умышленно или случайно. Не напрасно ведь полиция снова начала ворошить эту историю.

— Какую историю? — вкрадчиво поинтересовался Пережёгин.

— Ну, как же! Буквально на днях в наш Вавилон вдруг пожаловали стражи закона. Частично народ к тому времени уже ушел на работу. Но многие еще оставались дома. Пенсионеры, в том числе. Начались расспросы по поводу Омельева. Когда очередь дошла до меня, я понял, что надо сказать правду про контакты Олега с Виноградовым и про «Банковский мостик» тоже. Я рассудил, что полиция всё равно докопается до этого, и тогда меня могут обвинить в сокрытии важных улик. Про часы я, каюсь, промолчал, да меня никто и не спрашивал про них. Господ полицейских интересовал именно «Банковский мостик».

— Кому вы звонили после ухода господ полицейских? — Пережёгин не удержался от того, чтобы не сделать ироничное ударение на двух последних словах.

— Да так… — определенно заюлил химик. — Одному человеку. Просто рассказал ему, что в нашем Вавилоне выдалось тревожное утро.

— Одному человеку? Вадим Эдуардович, мы же договорились, — строго одернул его Пережёгин. — У этого человека есть фамилия? — повернув голову, он впервые окинул взглядом ту часть комнаты, что находилась за его плечами, и на какой-то миг онемел и оглох. Много чудес повидал Пётр Мефодьевич в этой жизни, но такого сюрприза никак не ожидал.

Он пружинисто поднялся со стула и подошел к серванту, за двойными стеклами которого веером расположились несколько фотографий. На одной из них красовалась таинственная Дина в легком летнем платье, со второй смотрел Ключник, недобро усмехаясь, третий снимок запечатлел всех троих — Дину, Ключника и профессора где-то на загородной прогулке.

— Кто эта женщина? — строго спросил Пережёгин.

— Это Диночка, моя родственница. Племянница по материнской линии. А рядом мой младший сводный брат Гена. Геннадий Федорович. Это ему я звонил.

— До вашего брата мы еще доберемся, — фраза прозвучала угрожающе, хотя Пережёгин вовсе не собирался брать химика «на испуг». — А вот эта ваша племянница, она часто навещает вас?

— Не навещала ни разу. Диночка на дух не переносит коммунальной атмосферы, да и у брата с этой обителью связаны малоприятные воспоминания. Мы встречаемся изредка на природе. Или в Лахте, в доме тети Галины. Собственно говоря, она тетка только для меня и Гены, а для Дины — бабушка. Но всё равно все называют ее тетей Галиной. Очень энергичная была в свое время дама, но сейчас, увы, прикована к постели и требует постоянного ухода. Кстати, в тот день, когда погиб Олег, я находился в доме тетушки, разделял на дозы привезенные лекарства. Вместе с сиделкой, которая может это подтвердить.

— Где обитает ваша замечательная племянница? — продолжал допытываться Пережёгин.

Профессор замялся:

— Понимаете, Диночка — уж взрослая девочка, с умненькой головкой, и ведет свободный образ жизни. Много ездит между нашей северной столицей и Москвой. Случается, что она неделями не ночует дома. А сейчас, когда она готовится к совместной жизни с одним из наших нуворишей, ее и вовсе не найти. Поверьте, я действительно не знаю ее теперешнего адреса. Но Диночка регулярно звонит нам с Геной и дает о себе знать. Так что мы, родственники, не теряем друг друга из виду.

— Ох, не лукавьте, Вадим Эдуардович! Мне почему-то кажется, что у вас есть дополнительный канал связи с вашей племянницей. Так вот, завтра я хочу ее увидеть. И я ее увижу, с вашей помощью или без оной. И не волнуйтесь понапрасну. Я не собираюсь причинять ей неприятности. Просто задам пару вопросов. Причем, без ссылки на вас. Если, конечно, вы сами не подставитесь, сообщив ей о нашем разговоре.

Последний аргумент явно успокоил Усикова.

— Завтра? Погодите, я вспомнил! Она вроде бы собиралась в галерею Гайчманна. Там открывается первая персональная выставка начинающего гения, по крайней мере, так, с известной долей иронии, именует его Дина. Кажется, его фамилия Свищев. Восходящая звезда, художник-примитивист.

— Адрес галереи у вас есть? Запишите.

— Одну минуту… — тот достал потрепанный блокнот и принялся перелистывать его. Воспользовавшись паузой, Пережёгин стянул с себя сине-оранжевые брюки и затолкал их в футляр, едва закрыв крышку. Ну, вот, теперь можно спокойно передвигаться по городу, не привлекая излишнего внимания к своей персоне.

Господи, всё оказалось много проще, чем он предполагал.

Так сошлось, что именно в этой коммунальной квартире обитал брат Ключника. Поскольку братьями они были сводными, то химик носил другую фамилию и другое отчество. Эх, если бы вчера полковник не поторопился с выводами и назвал бы ему адрес, по которому родился Ключник, то не пришлось бы прибегать к сегодняшнему маскараду. Он, Пережёгин, явился бы прямиком к Вадиму Эдуардовичу и раскрутил бы этого чудаковатого профессора по другому сценарию.

Ну, да ладно, так или иначе, общая картина теперь ясна.

Дина и Ключник, несомненно, в деле, а старый наивный химик, с его наклонностями клептомана, использовался ими втемную для слежки за Омельевым.

Усиков сообщил своим родственникам о гибели Олега, но о том, что накануне Виноградов унес с собой картину под названием «Банковский мостик», говорить не стал, просто не придав значения этому факту.

Однако через два года, то есть, несколько дней назад, когда сыщики стали задавать ему вопросы о контактах Омельева, старик рассказал про единственную картину, избежавшую огня. Затем он позвонил Ключнику. Очевидно, тому легче дозвониться. Ключник сразу сообразил, что Виноградов унес холст с закрашенным шедевром и тотчас связался с Диной. Оба — каждый своей дорогой — помчались к жилищу Виноградовых, поскольку счет шел уже на минуты.

Проникнув благодаря искусству Ключника в квартиру, они сняли со стены «Банковский мостик». По качеству холста Дина определила, что это старая работа, не новодел. Но надо было спешить. Они не сомневались, что тетка Виноградова уже позвонила племяннику, и хозяева вот-вот примчаться домой, а там и сыщики нагрянут.

Холст они вырезали в подвале этого же подъезда. Свернутое полотно поместили в прихваченный тубус. Раму оставили в темном углу. Поднявшись на площадку, огляделись через щелочку в двери и покинули подъезд. Скорее всего, они разминулись с Виноградовыми на четверть часа или около того.

Вот так всё и происходило. Вот и ответ на все загадки.

Пережёгин покачал головой. На все ли? Есть нечто странное в том, что основные участники этой истории были издавна завязаны на одну и ту же коммунальную квартиру. И еще: почему в течение двух лет ничего не происходило, а затем события замелькали с калейдоскопической быстротой? Наконец, есть какая-то неувязка в том, что Дине и Ключнику удалось опередить и хозяев квартиры, и «господ полицейских». Тут чудится некий потаенный клубок, до которого еще только предстоит добраться.

Однако на сегодня достаточно.

— Вот, — Усиков протянул ему листок с адресом галереи.

Пережёгин спрятал его в кармане жилета.

— Ладно, профессор, будьте здоровы! Если вдруг сразу же после моего ухода вам придет в голову мысль позвонить своим родственникам, то советую вести речь только о часах. Иначе у вас лично могут возникнуть весьма большие неприятности, и отнюдь не с моей стороны. Я же, как только доберусь до своей лаборатории, обязательно сниму ваши пальчики с этих часов. А снимки буду хранить в сейфе, который не сумеет вскрыть даже такой мастер, как ваш сводный брат. — Что-то подсказывало Пережёгину, что деликатного профессора не мешало бы хорошенько припугнуть перед уходом. — Желаю удачи! — он вышел в полутемный коридор.

Глава 9. ВНУТРЕННИЙ ТУПИК

Покинув подъезд, Пережёгин свернул направо и обогнул угол этого дома, стоявшего в глубине двора.

Прямо перед ним открылся вид на целую анфиладу проходов, двориков и арок, выводивших в соседний проулок.

«Народный эксперт» двинулся через это внутреннее пространство, занимавшее добрый квартал.

Миновав первую из арок, он увидел, что вправо, под прямым углом к главному проходу, от того «отпочковывается» своего рода каменный мешок — вытянутая тупиковая площадка. С двух параллельных сторон ее ограничивали тыловые, практически глухие, без единого жилого окна, стены домов, а с дальней стороны — высокая, более трех метров, оштукатуренная кирпично-бетонная ограда.

На этой площадке выстроились в два ряда с полдюжины мусорных контейнеров, между которыми оставалось место лишь для проезда мусороуборочной машины. Очевидно, сюда выносили мусор жильцы нескольких соседних зданий. И не только бытовые отходы, но и крупногабаритный хлам, вроде отжившей свой век мебели и замененных дверей и оконных рам.

Значит, именно здесь Омельев устраивал свои костры…

Что ж, место для подобных акций самое подходящее. Тихое, глухое, почти потаённое. Никого из посторонних, несмотря на близость Невского проспекта. Разве что обрисуется вдруг фигура какого-нибудь жильца с пакетами мусора в руках. Да и то, как сказать: народ избавляется от мусора обычно по утрам и вечерам. Так что в дневное время здесь, скорее всего, ни души.

Но именно это невольно наводит на другую мысль: представители нашей богемы тяготеют, как правило, к публичным акциям, к эпатажу. По логике вещей, Омельев должен был бы озаботиться присутствием толпы сочувствующих зрителей, включая репортеров желтой прессы. А он почему-то выбрал безлюдный тупик, да еще в эпицентре помойки. Куда же подевалось его эстетическое чувство? Что-то здесь не так. Не так. Ну, да ладно.

Как же всё это происходило?

Ходка за ходкой Омельев стаскивал сюда картины — больше сотни своих нераспроданных работ, скопившихся за последний период. А еще эскизы, наброски, рисунки. Здесь не было только «Банковского мостика», но ведь этот холст фактически принадлежал кисти другого, тоже не признанного при жизни живописца, и, вероятно, только по этой причине Омельев пощадил полотно «коллеги по творческому цеху».

Вскоре у дальней стены контейнерной площадки образовалась весьма внушительная горка горючего материала.

Он щелкнул зажигалкой, появилась легкая струйка дыма, и вот уже пламя занялось.

Омельев достал из кармана пиджака початую бутылку водки и сделал мощный глоток.

Ну, вот и всё. Его жизненный путь приблизился к завершению. Как только пламя разгорится в полную силу, он осуществит свой план до конца. Помчится к Аничковому мосту и броситься головой вниз в мутные воды Фонтанки, которые рисовал столько раз… Уйдет в иное измерение непризнанным гением, ну и пусть! Ему стало жалко себя до слез, и он сделал еще пару глотков «огненной жидкости».

Хм, но почему же именно Аничков мост, подумал Пережёгин? Объект этот вроде бы и недалеко, однако до него еще надо добежать — через внутренние дворы, проулки и улицы, лавируя затем среди толпы прохожих на Невском, а ведь на этом пути состояние аффекта запросто может улетучиться.

Куда логичнее для самоубийцы было бы заскочить, ну, хотя бы во-он в тот подъезд соседнего дома, взлететь по лестнице на верхнюю площадку и вскочить на широкий подоконник распахнутого настежь окна, из которого открывался впечатляющий вид на пылавшие картины. Вот тогда последующий шаг в пустоту имел бы определенный сакральный смысл.

Впрочем, какая уж там логика, если речь идет о суициде.

Надо полагать, в своем воображении самоубийца уже обитал в виртуальном мире с его обманчивыми отражениями.

Омельев даже не осознавал, что одной из сцен разыгрываемой им трагедии стала помойка — он просто не замечал этих мусорных контейнеров, выкрашенных зеленой краской. Не пугал его и извилистый путь к Аничковому мосту. Он убеждал себя, что выдержит последнее испытание, свидетелями чего станут многочисленные прохожие, в том числе туристы, включая зарубежных, а само событие попадет в сводку городских новостей и на странички Интернета.

Лирика всё это, вздохнул Пережёгин.

Скорее всего, старый химик прав: Омельев имел слишком слабую волю, чтобы собственной рукой оборвать нить своей жизни. Профессор знал, о чем говорит, он сам из той же породы.

Притом, что Аничков мост по своим конструктивным данным отнюдь не гарантирует успешного суицида. Высота его ничтожна, до воды рукой подать. Разве что промокнешь, да наглотаешься вредоносных бацилл.

А запланировать прыжок с таким расчетом, чтобы удариться головой о нос выплывающего из-под моста катера, — нечто из области компьютерных игр. То есть, в киберпространстве — сколько угодно, а вот в реальной жизни — шиш с маслом.

Но ведь произошедшая драма могла иметь совершенно другое толкование.

Предположим, Омельев попросту заигрался.

Он предполагал сжечь только с десяток верхних картин, а затем раскидать костер и снова перенести уцелевшую массу в свое жилище.

Ну, вот была у человека душевная потребность в деяниях такого рода!

А «Банковский мостик» он передал накануне Виноградову из опаски, как бы картина случайно не пострадала в кутерьме. Рассчитывал забрать ее уже завтра под каким-либо благовидным предлогом.

Вот пламя взметнулось высоко, и тут Омельев краешком глаза увидел курьера мафии, который выходил из-под арки.

Омельев страшно боялся этого человека, и то обстоятельство, что курьер явился раньше обговоренного срока, ввергло художника в состояние священного ужаса.

Он живо представил, что курьер уже побывал в его комнате и, не найдя там ни одной картины, отправился на поиски живописца, узнав от соседей, что тот перетащил свою «мазню» к помойке.

Значит, сейчас, прямо у костра, начнется допрос с пристрастием.

А у него, Омельева, нет убедительного ответа на вопрос, зачем он отдал драгоценный заказ чужому человеку.

Совершенно потеряв голову, он бросился бежать через дворы и переулки, кружным путем, к Невскому проспекту, надеясь укрыться, раствориться в многолюдной толпе.

Через четверть часа он поверил, что обманул погоню.

И тут, на Аничковом мосту, к нему подошли двое — курьер и его помощник.

Они непринужденно оттеснили художника к перилам, закрыв его от прохожих своими широкоплечими фигурами.

В желтых глазах курьера Омельев прочитал приговор. Он понял, что прямо здесь, на мосту, не сходя с места, они заставят его сказать, кому он передал картину, а затем убьют его так тихо, что никто из беспечных прохожих не обратит на его смерть внимания до тех пор, пока труп не рухнет на асфальт.

Омельев стоял спиной к перилам.

Он увидел, как с той стороны под мост входил большой прогулочный катер. Пассажиры расположились на нижней палубе, а верхняя, достаточно широкая, площадка была пуста.

В недавнем сериале преследуемый беглец прыгнул с моста примерно на такой же катер, и спасся.

Надо решиться. Это его шанс, ниспосланный судьбой.

Катер пройдет под мостом быстро. На счет «пять» надо прыгать. Эти тупые мордовороты даже не успеют сообразить, что произошло. А он, оказавшись на катере, позвонит в полицию и попросит помощи. Ну, на счет «пять»!

Омельев прыгнул, но, увы…

Тайна «Банковского мостика» оказалась похороненной на два года.

Пережёгин недовольно крякнул.

— Ладно, хватит сочинять, писатель, — сказал он себе. — Та же компьютерная игра, только под другим соусом. Тебе это нужно? Ты ищешь вещь, и ты почти нашел ее. Быть может, уже завтра она будет в твоем распоряжении.

Направившись к центральной арке, он достал мобильник и набрал номер:

— Ирина Сергеевна? Да, Пережёгин. Здравствуйте! Я сейчас нахожусь в районе Невского и рассчитываю через полчасика добраться до своей конторы. Приезжайте, есть интересные новости. Нужно посоветоваться. Подробности при встрече. Ну, всё, жду!

Глава 10. ЛОГИКА СОБЫТИЙ

Виноградова примчалась через пять минут после того, как Пережёгин расположился за своим столом.

Ее серые глаза горели внутренним светом.

— Ну, рассказывайте! — с порога воскликнула она.

— Только давайте без излишних эмоций, — сощурился он. — Не люблю, знаете ли, суеты. День и без того жаркий. Присаживайтесь к столу, отведайте кофе, который я только что приготовил для нас обоих, возьмите свои нервы в руки, и уж тогда приступим к беседе.

— Судя по вашему виду, новости у вас позитивные, — заметила она, умеряя всё же свой пыл.

— Для начала возвращаю вам это, — он запустил руку в карман жилета, висевшего на спинке соседнего стула, и выудил оттуда золотые часы. — Полагаю, те самые?

— Да-да. Вот характерная царапинка на стекле, а на обратной стороне — строгое пожелание… — Она подняла на эксперта глаза: — Петр Мефодьевич! То, что вы нашли их так быстро, подобно чуду. Не спрашиваю, где и у кого они были, это неважно. Главное — вы их нашли. Теперь я абсолютно убеждена в том, что вы, руководствуясь вашим чудодейственным методом, найдете еще и картину и спасете моего мужа. Что мне делать с часами?

— Забирайте их с собой. Вернете мужу, когда сочтете нужным.

— Хотелось бы поскорее…

— Однако перейдем к делу, — крякнул Пережёгин. — Скажите, вам известно, что в той самой коммуналке, где обитает тетушка вашего мужа, прописан еще и некий профессор химии, Вадим Эдуардович Усиков, близкий родственник Дины и Ключника?

Глаза у нее округлились:

— Родственник Дины и Ключника? Людей, укравших картину? В той же коммуналке? Это просто какая-то мистика… — Она энергично помотала своими кудрями: — Нет, фамилии жильцов коммуналки мне неизвестны, как и их профессии. Я никогда и ни с кем не вступала там в беседу, за исключением, разумеется, Елены Дмитриевны и этого несчастного художника. Хотя некоторые лица, с которыми сталкивалась в коридоре, конечно, помню.

В порыве эмоций она стукнула ладошкой по столу:

— Но ведь это многое объясняет! Многое, если не всё. Когда появилась полиция, этот, как его, Усиков позвонил своим родственникам, и те поняли, что надо действовать без промедления!

Пережёгин откровенно любовался ее способностью быстро ухватывать суть.

— Знаете, Ирина Сергеевна, если бы я имел возможность взять на работу секретаря, то, в первую очередь, предложил бы эту должность вам.

— Спасибо за доверие, — кивнула она. — А я ответила бы, что согласна помогать вам, в меру моих скромных сил, даже без вознаграждения. Нет, правда. Давайте обсудим ваше предложение, но позже, когда всё закончится.

— Позже, так позже, — ответил он. — Тем более что уже пора вернуться к нашим баранам. Я тут пытался реконструировать ход событий, но концы с концами у меня опять не сходятся. Давайте попробую еще раз. Слушайте внимательно. Итак, Интерпол сообщил нашей полиции, что, по их данным, цепочка, по которой двигалось похищенное ценное полотно под названием «Маки», оборвалась на Омельеве. Человек этот погиб два года назад, предположительно покончив с собой. Но действительно ли это был акт суицида? И куда подевались «Маки»? Фамилия «Омельев» ни о чем не говорила нашей полиции, не фигурировала ни в одной сводке. Чтобы начать поиски пропавшей картины, которая, скорее всего, уцелела, требовалось установить связи, круг знакомых художника. Одна группа сыщиков отправилась по месту жительства Омельева, вторая — к его собратьям по творческому цеху, уличным художникам. Нас эта вторая группа не интересует. Сосредоточим свои мысленные усилия на первой. К досаде сыщиков, коммунальная квартира оказалась слишком уж многолюдной. Тем не менее, они планомерно начали свою работу, установив определенную очередность бесед с жильцами. Так уж получилось, что в числе первых опрошенных оказалась Елена Дмитриевна Яковлева, тетушка вашего мужа. Поняв, что полицию по какой-то причине интересует круг общения Омельева, тетушка не назвала имя своего горячо любимого племянника, рассудив, что его встречи с художником носили эпизодический и даже вынужденный характер. Но как только стражи закона оставили ее в покое, она тут же позвонила Алексею, сообщив о полицейском десанте, как и о том, что жильцов расспрашивают о знакомствах Омельева и еще о какой-то его картине под названием «Банковский мостик». Ваш муж, в свою очередь, подумал, что в картине, столь настойчиво навязанной ему Омельевым, кроется, очевидно, какая-то загадка. Он решил разобраться в ситуации, но вместе с вами. Так получилось, что домой он приехал первым, увидев лишь пятно на стене вместо картины. «Банковский мостик» исчез. — Хозяин кабинета посмотрел на посетительницу: — Я правильно излагаю? Ничего не упустил? Ничто не вызывает возражений?

— Ваша логика безупречна, Петр Мефодьевич. Думаю, события развивались именно так.

— Тогда идем дальше и возвращаемся в коммуналку — этот «Вавилон», по характеристике профессора Усикова. Наконец, очередь дошла и до него. Именно Усиков порадовал сыщиков, сообщив им о том, что Омельев, накануне своей гибели, подарил картину «Банковский мостик» вашему мужу.

— Но откуда он мог знать?! — воскликнула Виноградова.

— Благодаря случаю. Усиков видел, как на выходе из коммуналки Омельев вручил вашему мужу завернутое в бумагу полотно, повторяя при этом его название. Не вините старика в том, что будто бы из-за него пострадал ваш муж. Усиков не в теме. Он не знал, что «Банковский мостик» имеет второе дно. Полиция задавала ему вопросы, он отвечал всё, что помнил, только и всего.

— А затем позвонил своим родственникам — Дине и этому ужасному Ключнику, да?

— Несомненно. Но поскольку он был не в теме, то просто поведал, что в «Вавилон» нагрянула полиция, которая расспрашивает о «Банковском мостике» Омельева, и что он, Усиков, как законопослушный гражданин, сообщил стражам закона интересующую их информацию. А теперь предположим, что Ключник, или Дина, или они оба — в теме. Но им тоже было неизвестно, куда подевался «Банковский мостик». И вдруг они получают точную наводку, причем от кого, — от собственного родича Усикова, который носил эти сведения в своей ученой голове на протяжении двух лет! Что делать? Ведь по наивности их родственника полиция тоже узнала эту тайну. Но надо рискнуть. Надо выяснить по Интернету адрес Виноградовых и мчаться туда молнией, чтобы завладеть сокровищем стоимостью в несколько миллионов зелеными… Логично?

— Вроде бы, да. Но я чувствую, что у вас припасена какая-то подковырка.

— Да уж, — вздохнул Пережёгин. — Давайте, однако, реконструируем еще и действия полиции. Итак, сыщики получили важнейшую наводку. Далее им следовало ехать, как можно быстрее, к вашему дому, Ирина Сергеевна, подниматься в вашу квартиру, предъявлять документы, затем изымать для проверки «Банковский мостик», а с хозяев брать подписку о невыезде. Правда, сначала требовалось, так же, как Ключнику и Дине, установить ваш домашний адрес. Но, сами понимаете, для полиции это не проблема. О том, что жиличка Яковлева приходится Виноградову теткой, и что адрес племянника у нее имеется, сыщики, конечно, знать не могли. Затем — некоторые формальности. Внезапно открывшиеся факты надо было обговорить с начальством, получить постановление на изъятие картины, ну и так далее. В этой ситуации, чисто теоретически, Ключник и Дина могли опередить полицию, в чем я лично глубоко сомневаюсь. Но вот вас с мужем, Ирина Сергеевна, эта парочка опередить не могла никак. Притом, что по наблюдению ваших бомжей, Ключник провел довольно продолжительное время в вашем дворе, поджидая Дину. Вот тут у меня концы с концами не сходятся, хоть тресни. И у полиции, полагаю, тоже. Уверен, что именно по этой причине был задержан ваш муж. В «антикварном» отделе не верят, и правильно делают, что даже при условии мгновенной утечки информации из полицейских рядов кто-то мог бы серьезно сыграть на опережение. А тут еще эта внезапная поездка в Испанию…

Виноградова сидела белая, как мел.

— Вы меня пугаете, Петр Мефодьевич. Всё действительно против нас с мужем. У меня нет ответов на ваши вопросы. Я знаю лишь то, что мой муж невиновен, и что картину украли из квартиры перед нашим приходом… Послушайте! — глаза ее загорелись. — Но если какой-то Усиков заметил, что «Банковский мостик» унес мой Алеша, то, быть может, был еще кто-то, кто знал об этом? И этот «кто-то» проник в тайну раньше всех.

— «Спящий» агент?

— А может, Омельев сообщил еще кому-то о своем подарке?

— Успокойтесь, Ирина Сергеевна, — ободряюще улыбнулся ей «народный эксперт». — Я обрисовал эту ситуацию лишь для того, чтобы вы поняли мотивы, движимые полицией. В этой истории действительно кроется некая странная загадка. Но, по счастью, я не следователь, и мне не нужно распутывать весь клубок. У меня другой метод. Я ищу картину, а когда найду, то клубок распутается сам. Так всегда происходило.

— Но когда же вы найдете ее?!

— Считайте, уже нашел. Поскольку всё указывает на Ключника, то он, скорее всего, и спрятал холст. Вопрос — где? Возможно, в том доме, где он сейчас обитает. Но, не исключено, у него есть более надежный тайник в другом месте. Это я и собираюсь выяснить в течение ближайших двух-трех дней.

— А если этот тайник находится на другом конце города?

— Неважно. Мой план состоит в том, чтобы разворошить это осиное гнездо, послать ему сигнал тревоги. Они забеспокоятся и соберутся на совещание. В Лахте, полагаю, там удобно и тихо. Почти уверен, что наши мошенники придут к решению перепрятать картину. Мне остается только проследить за ними.

— А дальше?

— Дальше, в зависимости от того, где именно находится тайник, нужно будет продумать новый план, чтобы вывести на пропажу полицию. Понимаете? Очень важно, чтобы «Банковский мостик» обнаружили не мы с вами, а господа полицейские. С уликами против Ключника и Дины. Вот тогда перед вашим мужем извинятся и отпустят его в тот же день домой. Это и будет торжество справедливости. А загадки этого дела, если они еще останутся, пусть распутывает следствие.

Глава 11. ГАЛЕРЕЯ ГАЙЧМАННА

Галерея Гайчманна размещалась на втором этаже старинного особняка в историческом центре города.

Выставленный у входа большой рекламный щит в виде призмы извещал, что именно здесь экспонируются работы художника-примитивиста Свищева.

Похоже, однако, что в программе произошли какие-то изменения, ибо к моменту, когда Пережёгин поднялся наверх, презентация была уже в самом разгаре.

Художник собственной персоной маячил у порога, встречая, очевидно, припозднившихся гостей.

Это был господин весьма плотного телосложения и зрелого возраста, с грубоватым багровым лицом деревенского пьяницы и хитроватым прищуром светло-голубых глазок.

На нем красовался колоритный наряд, главной компонентой которого был восточный халат, расшитый скачущими сиреневыми конями и ярко-золотистыми звездами. Халат был подпоясан обыкновенным солдатским ремнем, на котором висел кинжал, украшенный множеством сверкающих камней, — очевидно, бутафорских, как и само оружие.

Голову живописца венчал странный убор — нечто вроде квадратной шапочки, по углам которой поднимались миниатюрные пики с бахромой.

Из-под пол халата выглядывали спортивные бриджи, а также босые ноги, втиснутые в домашние тапочки с загнутыми носками.

Свищев пожал Пережёгину руку и осведомился хрипловатым баском:

— Вы из какой редакции? — тут же махнул рукой: — Впрочем, неважно. — Указал вытянутой рукой вглубь галереи, туда, где вокруг небольшой стойки кучковалась группа посетителей человек в тридцать. — Присоединяйтесь к своим коллегам. Возможно, они еще не всё успели расхватать.

Кивнув, Пережёгин последовал приглашению.

Вся галерея занимала две узких, продолговатых комнаты. Судя по всему, к ней примыкали еще какие-то помещения, закрытые сейчас на замок.

На стенах висели полотна нынешнего именинника, десятка три-четыре, может, чуть больше. Все существа и предметы на них изображались резкими, нарочито угловатыми контурами, в примитивизме которым чувствовалась, однако, рука опытного профессионала. Краски были наложены однотонные, без переходов и полутеней.

На каждой из картин воспроизводился некий сюжет, явно навеянный стремлением автора прослыть большим оригиналом.

Верблюд шагал не по пустыне, а по шпалам железной дороги, сидевший между его горбами азиат выискивал что-то в Интернете на своем ноутбуке. Из гигантского яйца, снесенного оранжевой хохлаткой, выбирался маленький человечек с автоматом Калашникова за спиной. Ну, и так далее.

Пережёгин приблизился к группе гостей, состоявшей в своем большинстве, как дал понять Свищев, из представителей городских СМИ.

А-ля-фуршет начался, по всей видимости, не более пяти минут назад. Однако бокалы с сухим вином, бутерброды с ветчиной, колбасой и сыром можно было увидеть только в руках присутствующих. На подносах остались лишь картонные тарелочки.

Убедившись, что Дины среди фуршетчиков нет, Пережёгин огляделся.

В дальнем углу, образованном выступом стены, задумчиво прислонилась к подоконнику прекрасная незнакомка. Снисходительно-высокомерная усмешка на ее холеном, смуглом от загара, без единого изъяна лице, кажется, была адресована жующим по соседству участникам презентации.

Пережёгин прямиком направился к ней.

— Здравствуйте, Дина Владимировна!

— Здравствуйте, господин Пережёгин! — ответила та, изучая, скорее, даже оценивая его взглядом. — А на снимках в Интернете вид у вас более затрапезный. Ладно, пришли, так пришли. Хотя, если честно, ума не приложу, что вам здесь делать? Судя по той информации, которую мне сообщили о вас, живописью вы не интересуетесь, да и не разбираетесь в ней. Извините уж за откровенность.

— Это верно, — кивнул он. — В живописи я полный профан. И уж точно не знаток, поскольку признаю только две оценки: «нравится» — «не нравится».

— Полагаю, работы мастера Свищева вам не слишком по душе? — усмехнулась она.

— Я вот думаю, действительно ли на эти картины найдется покупатель?

— Всё зависит от конкретных обстоятельств, — ответила она. — Если угодно, могу вас немного просветить по этой части.

— Сделайте одолжение.

— Так вот, если коротко, то любой художник, вышедший в свет, подает лишь заявку на свое творчество. Покупатель на его полотна, конечно, может найтись, но только в силу некоторого везения, благосклонности фортуны. Иной художник так и подает всю жизнь заявку за заявкой. Потом он умирает, и публика забывает о самом факте его существования. Но если художнику удается создать Шедевр, пускай один, то все его прежние заявки быстро поднимаются в цене, подобно акциям заброшенной шахты, в которой вдруг обнаружили алмазные россыпи. Понимаете? Сначала нужно создать Шедевр, пускай даже из воздуха.

— Неужели бывают дутые шедевры? — Пережёгин принял изумленный вид.

— Сколько угодно. Бывают даже «мыльные». Но в этой галерее шедевров я пока не вижу — ни подлинных, ни дутых.

— А художник Омельев, по вашему мнению, имел перспективу создать шедевр?

— Омельев? — искренне удивилась она. — Кто это? Впервые слышу о таком художнике. — Либо она говорила правду, либо была изощренной актрисой. Пережёгин не уловил в ее голосе ни единой фальшивой нотки.

— Ну, как же, Дина Владимировна? — сощурился он. — Художник Омельев проживал в той самой коммуналке, где и поныне обитает ваш дядюшка Вадим Эдуардович Усиков. Дядюшка, который, полагаю, не далее, как вчерашним вечером позвонил вам относительно моего внезапного визита в коммуналку.

— Ах, вот вы о чем! Значит, Омельев — это тот самый бедняга, что погиб ужасной смертью два года назад? Да-да, я слышала, конечно, краем уха об этой жуткой истории, но фамилии в памяти не удержала. Я, знаете ли, не коплю излишней информации, которая мне вряд ли когда-либо пригодится. Что же касается картин этого Омельева, то я не имела счастья видеть хотя бы одну из них, поскольку никогда, ни разу в жизни не была в указанной вами коммуналке. Тем не менее, отвечая на ваш вопрос, замечу, что названный вами художник Омельев, скорее всего, не создал своего Шедевра. Боюсь, что этот уличный живописец уже прочно забыт всеми, даже своими собутыльниками.

— Ошибаетесь, — покачал головой Пережёгин. — Есть люди, весьма интересующиеся его работами. Один человек поручил мне найти его картину, чудом спасенную от огня. Это полотно Омельев подарил своему знакомому накануне трагедии. Тот унес картину с собой. Вы случайно не знаете его имени? Или опять скажете, что для вас это излишняя информация?

— Послушайте, Пережёгин, не валяйте дурака, — ясным голосом отчеканила она. — Уж вам-то прекрасно известно его имя. Вчера днем мой дядюшка сам назвал вам его. Впрочем, похоже на то, что вы знали это имя еще до визита в коммуналку, и пришли сейчас ко мне за подтверждением некой своей догадки.

— Могли бы еще добавить, что мне известно и название картины. «Банковский мостик», похоже, заинтересовал еще кого-то. И этот «кто-то» похитил картину у моего клиента при весьма загадочных обстоятельствах.

— Похитил? Картину Омельева? Ну, что за сказки вы рассказываете, господин Пережёгин! Кому нужна бездарная мазня?

«Она, несомненно, актриса», — уже утвердительно подумал визитер.

— Не судите опрометчиво, — заметил он. — Эта картина особая, единственная в своем роде, в ней заложен некий скрытый смысл, зашифрована тайна.

— Впервые слышу об этом. От меня-то чего вы хотите?

— Мне, по моей наивности, казалось, что вы можете навести меня на след этой картины, поиски которой я начал совсем недавно. А свои поиски, поверьте, я всегда довожу до конца. Найду я и «Банковский мостик». Несмотря даже на свою репутацию полного профана в живописи.

— Да вы, никак, угрожаете, правда, не пойму, кому именно.

— Пока предупреждаю. Вас, Дина Владимировна, и вашего дядюшку. Только не того, который живет в коммуналке, а другого. Вы меня поняли, да? А засим разрешите откланяться.

— Не смею задерживать. Но совет на прощание дам. Постарайтесь не оказаться в смешном положении, господин «народный эксперт», не то ваши клиенты отвернутся от вас.

— Ценю деловые советы. До скорой встречи!

Выходя на улицу, Пережёгин думал:

«Пока всё идет нормально. Я их припугнул, и они засуетятся. Сегодня созвонятся, а завтра с утра соберутся там, в своем родовом гнезде. Надеюсь, всё пойдет по плану. Моему плану. Но эта Дина, как же она владеет собой! Волевая женщина. Просто уникальная личность. Я так и не смог проникнуть через ее ауру. Какой там Ключник! Это она вертит шайкой по своему усмотрению. Полагаю, „Банковский мостик“ — не единственная их авантюра. Ладно, завтра всё прояснится окончательно».

Глава 12. ДОМ С МАНСАРДОЙ

В Лахту Пережёгин приехал около шести утра. «Сова» «совой», но если нужно, мог подняться раньше любого «жаворонка».

Оставив машину на привокзальной площади, он двинулся далее пешком.

Несмотря на ранний час, солнце стояло уже высоко — такова особенность северного лета, воспетая еще Пушкиным:

«Одна заря сменить другую

Спешит, дав ночи полчаса».

Пережёгин хорошо помнил те времена, когда Лахта представляла собой сугубо деревянный, привольно разбросанный самый ближний пригородный поселок, рассеченный на «доли» двумя нитками Выборгского шоссе и железнодорожной веткой на Сестрорецк.

Но сейчас мегаполис приблизился к поселку вплотную, будто готовясь проглотить его совсем, да и в самой Лахте появилось немало причудливых особняков, принадлежавших владельцам пухлых кошельков.

И всё же кое-где, особенно в северной части, примыкавшей к лесу, сохранились анклавы старой застройки. Здесь доживали свой век и ветхие дачи-курятники, облицованные вагонкой, и старомодные «виллы», считавшиеся в прежние времена эталоном зажиточности.

Дом тетушки Ключника относился как раз к «зажиточному» типу строений.

Выдерживавший когда-то сравнение с загородным поместьем, с «фазендой», ныне он сильно проигрывал тем уютным гнездышкам, чьи башенки и фигурные крыши горделиво возвышались то тут, то там.

Тем не менее, дом всё еще годился для того, чтобы безмятежно отдыхать в его стенах от городской суеты.

Это было бревенчатое двухэтажное сооружение со скошенной крышей под красной черепицей, крышей, образующей своими формами дополнительный, третий этаж, где разместилась просторная мансарда.

Дом стоял в глубине участка, ближе к его тыловому забору.

Во дворе, как и вокруг, царила благостная тишина.

Пережёгин для начала огляделся: нет ли во дворе собаки? В его арсенале имелись собственные методы приваживания сторожевых псов, способных своим отчаянным лаем поднять с постели заспанных хозяев.

Собаки во дворе, по счастью, не было.

Правда, на крыльце дремал пушистый котище пепельного цвета, но от этого существа вряд ли следовало ожидать неприятностей.

Вдоль боковых секций забора густо разрослись кусты сирени и черемухи.

Вот и отлично! Лучшего наблюдательного пункта не найти.

Пережёгин перемахнул через забор и нырнул в примеченное природное укрытие. Влажные листья щедро осыпали его утренней росой. Поежившись, он двинулся вперед, маскируясь за ветвями с пышной зеленью.

Вот, наконец, торцевая стена дома. Она могла бы считаться глухой, если бы не три окна, расположенные друг над другом по вертикали. Два нижних были распахнуты настежь, надо полагать, по случаю жаркой погоды, третье — верхнее, не только закрыто, но и занавешено изнутри.

Всю площадь от стены и до кустов сирени занимали аккуратные грядки с зеленью, разделенные тропинкой, которая, похоже, вела к задней калитке.

Над одной из грядок примостилась старая табуретка. Очевидно, кто-то из домочадцев срезал для стола укроп и петрушку, предварительно оседлав для удобства этот простейший атрибут мебели. Возможно, Ключник, страдавший радикулитом.

Так или иначе, нечаянная находка оказалась кстати.

Осмотревшись по сторонам, Пережёгин выскользнул из кустов, прокрался к табуретке, стараясь не ступать на вскопанную землю, и стремительно вернулся со своей добычей на прежнее место.

Установив табурет на ровном пятачке, он, цепляясь за ветки, взгромоздился на него.

Этот маневр позволил «народному эксперту», оставаясь невидимкой, заглянуть из своего укрытия в нижнее окно, хотя бы и на расстоянии.

Перед ним открылся вид на коридор, который проходил по осевой линии первого этажа. В конце коридора имелось второе, точно такое же торцевое окно, тоже распахнутое настежь, что создавало, очевидно, ощутимый приток свежего воздуха внутри дома.

В коридор выходило несколько дверей.

В центральной части первого этажа, как раз напротив парадного входа, угадывалось что-то вроде холла. Из него наверх вела витая лестница с полированными деревянными перилами.

Скорее всего, похожая картина повторялась и на втором этаже.

Это означало, что оба нижних этажа были обитаемы.

А вот в мансарде, надо полагать, никто не ночевал, ибо при плотно закрытых окнах любой нормальный человек задохнулся бы там от обрушившейся на северную столицу поистине африканской жары.

Значит, этот дом и есть берлога Ключника? Что ж, расположился он здесь с простором и комфортом.

Но на месте ли он сейчас, вот в чем вопрос.

Пережёгин слез с табуретки, затем достал из своей «походной» сумки некий черный комок и развернул его. Это был обыкновенный полиэтиленовый пакет.

Наблюдатель застелил им табуретку и занял сидячее положение.

А теперь можно подремать. В нужный момент мозг сам пошлет ему сигнал о побудке.

Внутренний толчок он ощутил около девяти утра.

У открытого коридорного окна на втором этаже стояли мужчина и женщина.

В мужчине Пережёгин сразу узнал Ключника.

О женщине пока можно было сказать лишь то, что это не Дина. Совсем другой женский тип. Лет сорока, пухлая, с гладко зачесанными назад русыми волосами, собранными на затылке в узел.

— Сегодня вы меня весьма огорчили, мадам Майя, — желчно выговаривал собеседнице Ключник. — Я уже готов был признать вас женщиной добросовестной и ответственной, и вдруг такой казус! Мы ведь с вами четко договорились, что ровно в девять утра вы будете проводить с нашей больной необходимые утренние процедуры. И что же я вижу, войдя в комнату? Больная не обихожена, теплая вода не приготовлена, зато вы сладко дремлете в уютном кресле.

— Ради бога, извините, Геннадий Федорович! — взмолилась та. — Сама не пойму, как это произошло. Просто отключилась на какую-то минутку…

— Если бы на минутку. Но я, кажется, знаю, почему вы «отключились». Кроме нашей больной, вы дежурите еще у чьей-то постели. Вам кажется, что вы успеете и там, и тут, и заработаете кучу денег. Нет, мадам Майя, свою работу надо делать качественно, какой бы тяжелой она ни была. Пожалуй, я сейчас позвоню в вашу фирму и попрошу прислать другую сиделку.

— Пожалуйста, не надо! — похоже, провинившаяся готова была бухнуться на колени. — Клянусь вам, этого больше не повториться.

— Мы ведь даже доплачиваем вам сверх договора, не так ли? — в прежней строгой манере продолжал Ключник.

— Да-да, и я вам очень благодарна…

— Ладно, на этот раз я не буду поднимать шум. Но запомните: это было последнее предупреждение.

— Клянусь вам… — начала она, но он сделал резкое движение:

— Довольно об этом. Идите сейчас к тетушке и продолжайте выполнять свои прямые обязанности.

Она сделала шаг в сторону, но он остановил ее:

— Вот что еще. Скоро должны подъехать мои родственники. Затем у нас состоится деловая встреча с важным гостем. До одиннадцати часов вы можете свободно перемещаться по дому, если больной что-то потребуется. Побеспокойтесь, чтобы всё необходимое у вас было под рукой. Потому что после одиннадцати я вам запрещаю даже нос высовывать в коридор, ясно?! Чьи бы шаги там ни раздались, какие бы голоса вам ни послышались, сидите в тетушкиной спальне тихо, как мышка! Я выразился ясно?

— Да, я всё поняла.

— Вот и отлично, ступайте.

Сиделка исчезла в глубине коридора.

Ключник еще какое-то время недвижно стоял у окна, ожидая, видимо, когда женщина зайдет в комнату.

— Ну, поглядим, сколько капусты принесет нам шторм в заливе… — произнес он вдруг загадочную фразу и тоже исчез из виду.

Вскоре послышался скрип деревянных ступенек.

Спускается он вниз или же поднимается в мансарду?

Шаги стихли.

Но вот распахнулось мансардное окно.

Ключник зорко оглядел с высоты прилегающую территорию.

Затем достал мобильник и послал кому-то вызов.

— Вадим? — крякнул он через пару секунд. — Здорово, братан! Как там дела в твоей долбанной коммуналке? Этот хлыщ, «народный эксперт», больше не докучал? Ну и славно. Собирайся в дорогу. Покупатель будет в одиннадцать. Не опаздывай. Так просила Дина.

Затем Ключник сделал второй вызов.

На этот раз ответ абонента ему пришлось ждать дольше, так что он даже начал пританцовывать от нетерпения.

Но вот линия, похоже, ожила.

— Диночка?! — воскликнул Ключник. — Здравствуй, племянница! — теперь в его грубом голосе звучали нотки нежности. — Да, в одиннадцать, как договаривались. Он подтвердил. И еще сказал, что придет один, но охрану оставит на привокзальной площади и будет с ней на связи. Разговор, думаю, получится тяжелым. Впрочем, чего это я беспокоюсь? Ты, моя умница, умеешь это делать. У нас с Вадимом так не получилось бы. Да-да, конечно, я понимаю… Всё в лучшем виде… Я выйду пораньше, в половину одиннадцатого. С задней калитки. Да ничего особенного, просто гляну, сколько у него бойцов, и вообще, что к чему. Мало ли как пойдет дело. Говоришь, всё будет тип-топ. Ну, тебе виднее. А я всё-таки схожу в разведку. Не помешает. Ладно, всё, умолкаю. До встречи!

Ключник отошел вглубь мансарды.

Он оставил окно открытым, но Пережёгин со своего места мог видеть лишь часть потолка, обшитого досками.

По всколыхнувшейся занавеске стало ясно, что Ключник открыл окно и на противоположной стороне. Надо полагать, для проветривания. Значит, деловая встреча состоится в мансарде. Вполне возможно, что на ней пойдет речь о продаже «Банковского мостика».

Еще какое-то время в мансарде слышались тяжелые шаги Ключника.

Очевидно, он ходил взад-вперед по комнате, размышляя о некоем весьма скользком деле, в котором не ощущал себя лидером.

Глава 13. НЕНАДЕЖНОЕ УБЕЖИЩЕ

Еще минут сорок в доме царила обычная утренняя суета.

Было слышно, как Ключник заваривает чай на веранде, к которой, очевидно, примыкала кухня, как хлопает дверцей холодильника.

Сиделка носилась взад-вперед по лестнице, как угорелая.

Но вот Ключник вышел из дома, очевидно, через парадное крыльцо, и вскоре оказался в поле зрения Пережёгина, направляясь к тыльному забору по узкой тропинке мимо кустов сирени, за которыми притаился незваный гость.

Внезапно Ключник замер, как вкопанный. Создавалось впечатление, что он учуял чужой запах, и сейчас пытается определить его источник.

Но на самом деле он смотрел на ту грядку, откуда Пережёгин умыкнул табурет.

— Майя Григорьевна! — крикнул Ключник на такой высокой ноте, что его надтреснутый басок перешел в подобие визга.

Из окошка второго этажа высунулась перепуганная сиделка.

— Зачем вы убрали мою табуретку? — сварливо выговорил ей хозяин. — Я же просил не трогать ее.

— Больно мне нужно трогать вашу табуретку! — осмелев, ответила сиделка. — А то у меня других забот мало.

— Куда же она подевалась?! Мы с вами в доме вдвоем. Тетушка не в счет. Что, у табуретки ноги выросли?

— Почем мне знать! — отрезал сиделка, которая на этот раз, похоже, не чувствовала за собой никакой вины. — Говорила ж вам: собаку надо завести. А то ведь в ваш двор кто угодно ночью может залезть. Хорошо еще, что в дом не забрались — окна-то нараспашку. А табуретку мог какой-нибудь ранний рыбак прихватить. Для удобства.

— Ладно, ступайте, — махнул рукой Ключник.

Он потоптался на тропинке еще немного, бормоча:

— Совсем обмельчал народ. Надо же, уперли с участка мою любимую табуретку! А ведь Дина тоже советовала завести пса, непременно свирепого, чтобы мог на куски разорвать, и спускать его на ночь с цепи. Ладно, вот покончим с этим делом, тут же присмотрю подходящую собачонку.

Он двинулся дальше и вскоре свернул за угол, где еще через пять метров в штакетнике была устроена калитка. Толкнув ее, Ключник вышел на неприметную тропинку между участками и направился по ней в сторону станции.

Выждав для верности еще пяток минут, Пережёгин выбрался из своего укрытия, разминая затекшие мышцы.

Табуретку он водрузил на отмостку перед раскрытым окном и в два приема забрался в коридор.

Убирать табуретку с глаз посчитал излишним занятием. Ведь Ключник, почти наверняка, вернется через парадный вход. А если и заметит невесть откуда появившуюся табуретку, то решит, что это дело рук Майи.

Помня те строгие наставления, которые Ключник давал сиделке, Пережёгин не особенно осторожничал, твердо ступая по скрипучему полу. Для начала осмотрел помещения первого этажа, заглянул на просторную летнюю веранду, к которой сбоку действительно примыкала кухня с газовой плитой.

Затем поднялся по витой лесенке на второй этаж.

Чуть правее виднелись ступеньки, ведущие в мансарду.

Они скрипели гораздо меньше старой лестницы.

К удивлению незваного гостя, дверь Ключник оставил открытой.

И вот уже Пережёгин внутри помещения.

Мансарда занимала всё пространство от одной до другой боковой стены дома и наводила на мысль о домашнем варианте картинной галереи.

Правда, холст здесь экспонировался только один, зато внушительных размеров. Пожалуй, два на три метра, определил на глазок визитер. Холст был заключен в массивную золоченую раму, к нижней горизонтали которой крепилась табличка с четкой надписью: «И. Айвазовский. Шторм в заливе».

Так вот о каком шторме говорил Ключник!

Собственно, даже без таблички Пережёгин догадался бы, что перед ним полотно Айвазовского. Точнее, подделка под него. Но мастерская подделка.

Очевидно, именно эту картину шайка намеревалась продать простодушному покупателю под видом оригинала.

Пережёгин хоть и позиционировал себя как дилетанта в живописи, но о творчестве Айвазовского представление имел. Много лет назад, по случаю, «генерал» Морозов просветил его на этот счет.

Айвазовский считается автором более шести тысяч художественных произведений, правда, в это число входят его эскизы, наброски, рисунки и прочее.

Непревзойденный мастер морского пейзажа, Айвазовский — один из наиболее «похищаемых» художников, кроме того, он держит своеобразный рекорд по количеству подделок его работ.

Да и могло ли быть иначе, если на его картины, особенно крупноформатные, существует устойчивый спрос?

Не последнее место среди покупателей, жаждущих заполучить «настоящего Айвазовского», занимают состоятельные армяне. Ведь подлинная фамилия живописца — Айвазян, так как же уважающему себя армянину не иметь дома хотя бы одной картины прославленного земляка? Перед соседями неудобно…

Ну, ладно, Айвазовский — Айвазовским, но где же «Банковский мостик»?

А ведь холст, скорее всего, находится где-то здесь, в ожидании своего покупателя.

Пережёгин огляделся.

Вся мебель в мансарде скучилась у дальнего окна, оставляя свободным остальное пространство.

У стены стояла старая металлическая кровать с никелированными шарами на спинках. Постель была застлана кружевным покрывалом, которое свешивалось почти до пола. Над изголовьем возвышалась целая гора подушек и подушечек в таких же кружевных наволочках.

Не иначе, тетушкино наследство, являвшееся для рецидивиста Ключника эталоном комфорта и хорошего вкуса, подумалось Пережёгину.

Напротив кровати, у другой стены, высился вместительный современный холодильник, рядом с ним громоздился шкаф, несомненно, перекочевавший сюда, как и кровать, из пятидесятых годов прошлого века.

Несколько поодаль стоял обеденный стол, а вокруг него — с полдюжины плетеных кресел.

Как говорится, ничего лишнего.

Стены и потолок были обшиты свежевыструганными сосновыми досками, всё еще источавшими легкий запах смолы.

Пережёгин открыл шкаф и заглянул внутрь.

Нет, «Банковский мостик» здесь определенно не поместился бы.

На многочисленных полочках выстроились тесными рядами баночки с красками, растворителями и еще какими-то химикатами, а также стаканчики с кистями, ножичками и прочими инструментами, требовавшимися для художественного творчества либо реставрации старых полотен.

Нечто подобное Пережёгин уже видел, причем совсем недавно.

Ну, конечно, в комнате профессора. Так он, значит, не только химик, но еще и художник? Любопытно…

Пережёгин аккуратно закрыл дверцы шкафа, и в ту ж секунду его слух уловил легкое поскрипывание ступенек. Кто-то поднимался в мансарду, находясь совсем рядом. Но только не Ключник, у того была куда более тяжелая поступь.

Впрочем, «народному эксперту» не оставалось ничего другого, как немедленно спрятаться в единственном подходящем для этого месте — под кроватью.

Что он и проделал не без лихости.

По счастью, кружева на покрывале имели то же свойство, что и ветви сирени.

Пережёгин мог наблюдать через многочисленные мелкие просветы за событиями вокруг, сам оставаясь невидимым.

Дверь скрипнула, и в мансарду ступил Вадим Эдуардович. В руках он держал тубус коричневого цвета.

— Уф! Добрался, наконец, — выдохнул отставной профессор. — Нет, что ни говори, а всё же дальняя дорога утомляет. Хорошо бы немного взбодриться… Ну-ка, глянем, нет ли чего в холодильнике? — Он открыл дверцу: — О, армянский коньяк! Продегустируем, пожалуй. — Усиков сделал глоток прямо из горла и поставил бутылку на место, после чего расположился в одном из кресел, пристроив тубус на коленях.

— Что же мне делать с этим сюрпризом? — подняв глаза к потолку, вопросил он кого-то, ведомого лишь ему одному. — Сказать им сразу или после? Нет, сразу нельзя, ведь они должны привести покупателя. Нельзя портить спектакль импровизацией, которая может еще и сорваться. Ладно, пока я его спрячу, но куда? В холодильник? Нет, они же будут его открывать. В шкаф? Но там всё заставлено. Ага, положу на шкаф… — Он поднялся, примостил тубус сверху, затем отошел к центру мансарды: — Нет, так тоже не пойдет. Его хорошо видно со всех точек. Брат спросит: «Что это такое?» А после меня же обвинят в том, что я сломал им всю игру. — Усиков вздохнул и снова огляделся: — Ага! Спрячу его пока под кроватью, а после достану.

Профессор хотел наклониться, но вдруг заохал и схватился за поясницу:

— Ох, старость — не радость, верно говорит народная мудрость.

После довольно продолжительной паузы он уронил тубус на пол и катнул его ногой вглубь, прямо на Пережёгина.

— Ладно, может, Гена сподобится его достать. Но ведь и у него радикулит. Ба! Да мы попросту передвинем кровать, она же на колесиках…

Перспектива для наблюдателя была малоприятной, притом, что внезапно возникшую ситуацию теперь предстояло постоянно держать на дополнительном контроле.

Между тем, Вадим Эдуардович уселся в другое кресло, лицом к двери, мурлыча под нос какой-то бравурный мотивчик.

Прошла еще минута-другая, и в нижнем коридоре послышались громкие голоса нескольких человек. Кажется, один из голосов принадлежал Дине.

«Значит, вся шайка в сборе, — подумал Пережёгин. — Вот и хорошо. Однако же, здесь столько пыли! Как бы мне не чихнуть вдобавок ко всему. Вот тогда будет весело».

Глава 14. СЕКРЕТЫ ФИРМЫ

Первой в мансарду поднялась Дина, следом за ней в дверном проеме обрисовался некий незнакомец — плотный, подвижный, хорошо одетый, с курчавой темной шевелюрой, оттененной серебряными прядями. Замыкал шествие Ключник. Войдя в помещение, он плотно прикрыл за собой дверь, как доверенный страж, которому поручили важные, хотя и второстепенные заботы.

Незнакомец вел себя совершенно раскованно, хотя, судя по всему, оказался в этом доме впервые.

Не удостоив профессора даже взгляда, курчавый господин огляделся, затем прошел вперед и остановился у картины Айвазовского (или всё же ее копии?).

— Ну, да, — произнес после паузы. — По всем приметам, то самое полотно. Из коллекции моего покойного друга и земляка Арама. — По-русски он говорил хорошо, хотя и с сочным кавказским акцентом. — Да, то самое полотно, вроде бы. Узнаю эту легкую царапинку в верхнем углу, как и мелкий дефект рамы. Да… — Он замолчал, теперь уже надолго, после чего экспрессивно воскликнул: — Но тот ли это холст?! Как я могу доверять вам, незнакомым мне людям? Может, вы подсовываете мне хорошо изготовленную копию, а? Может, эти узнаваемые дефекты нанесены методом компьютерных технологий? Учтите, я очень не люблю, когда меня держат за простака.

— Послушайте, господин Бадалян… — начала Дина, но вновь прибывший гость энергично замахал руками:

— Никаких фамилий! Называйте меня по-простому — Тигран.

— Господин Тигран, — как ни в чем не бывало, продолжала ледяным голосом Дина, — вы, с вашей репутацией авторитетного знатока живописи, можете сами легко отличить подделку от оригинала. Кроме того, вы сами только что указали на легкие дефекты, как картины, так и рамы. И причем тут компьютерные технологии, если дефекты старые? Чего же вам еще? Что вас смущает?

— Я скажу вам, что меня смущает. Очень смущает, — многозначительно добавил Тигран. — Настолько смущает, что я теряюсь в догадках. Мой друг Арам никогда не продал бы эту картину, даже если бы умирал с голоду. Для нас, армян, Айвазовский — это гораздо больше, чем художник. Это частица нашей души, нашего самосознания, понимаете? Ладно, Арам умер, причем весьма состоятельным человеком. Царствие ему небесное! — гость перекрестился. — Свое собрание картин он завещал сыну Гегаму. Гегам, к сожалению, не имеет хватки отца, к тому же он — не коллекционер. Я не удивлюсь, если рано или поздно он промотает всё отцовское наследство. Но сейчас у Гегама есть деньги, хорошие деньги. Почему же он, ни в чем не нуждаясь, продает ценное полотно, да еще Айвазовского, хотя в его распоряжении находится множество других известных холстов. Вот этого я не в состоянии понять. Но чувствую, что-то здесь не то.

— У вас есть еще вопросы? — хладнокровно уточнила Дина.

— Меня вполне устроит, если вы убедительно ответите мне на этот главный вопрос.

— Идет, — кивнула Дина. — Из уважения к вам, господин Тигран, я предоставлю вам исчерпывающую информацию по теме. Дело в том, что наша маленькая фирма, — она указала рукой на обоих своих дядюшек, — рассчитывает, что вы станете постоянным покупателем нашего товара. А раз так, то деловые отношения между нами должны быть исключительно прозрачными, согласны?

— Поёте-то словно соловей, но я привык доверять только реальным фактам.

— Господин Тигран, вы, по моим сведениям, разумный человек, и я полагаю, что не ошибусь, открыв вам некоторые наработки нашего семейного бизнеса по части антиквариата и уникальных произведений искусства.

— Лук уже подоспел, пора бросать в котел мясо, — хмыкнул тот.

— Извольте! Не секрет, что с давних времен существовали мошенники, которые выдавали копии и подделки мировых шедевров за оригинал. Некоторые из аферистов владели кистью настолько мастерски, что их творения не могли отличить от подлинника даже самые признанные эксперты. Полагаю, вам известны многие скандальные истории на этот счет. Как и тот факт, что целый ряд великих аферистов — подделывателей шедевров тоже вошел в летопись искусства. Однако меня лично этот скользкий путь никогда не увлекал. Зато мне удалось открыть удивительную, неведомую коллекционерам сторону антикварного бизнеса. Я поняла, как зарабатывать на живописи, выдавая оригинал за подделку, и при этом почти не нарушая закона. В этом и заключается мое ноу-хау.

— Что такое? — похоже, самоуверенность покинула гостя.

— Именно так, — кивнула Дина. — Гегам, сын вашего покойного друга, продал, точнее, передал эту картину мне по доброй воле. У меня и документы на нее имеются. «Шторм в заливе» — по состоянию на текущую минуту, моя собственность, запомните это. А изюминка в том, что я, вместе с моими компаньонами, сумела убедить наследника, что доставшийся ему Айвазовский — подделка, и любая попытка продать полотно в Европе может закончиться крупным скандалом. Получив убедительные доказательства на этот счет, он пришел в отчаяние, осознав, что владеет фальшивкой. Я предложила ему продать полотно, пока не поздно, через моего посредника, кому-нибудь на Ближнем Востоке или в Латинской Америке. Вернуть таким ходом хотя бы десятую часть цены. Гегам подумал и согласился. И вот картина здесь.

— Стало быть, она имеет славу поддельной? — набычился Тигран.

— Послушайте, не изображайте из себя простофилю, — усмехнулась Дина. — Картина продается за полную стоимость, ведь она настоящая, что совсем нетрудно установить.

Гость опять задумался.

— Я давно не видел Гегама, он в последние годы жил отдельно от отца. Но, при всей его склонности к излишним тратам, общие знакомые отзываются о нем, как о человеке весьма недоверчивом. Ума не приложу, как вы сумели обвести его вокруг пальца?

— Легко, — усмехнулась Дина. — Но позвольте мне продолжить свой рассказ.

Она повернулась к Усикову:

— Вадим Эдуардович, откройте, пожалуйста, шкаф.

Тот живо вскочил с кресла и, суетясь, выполнил просьбу племянницы.

Взорам гостя предстало зрелище, уже знакомое Пережёгину, то есть, сотни баночек и прочего добра.

— Это краски, — пояснила Дина, всем своим видом демонстрируя, что готова открыть перспективному покупателю, если не все, то многие тайны мошеннического кооператива, — Но не простые, а особенные. Каждая из них имеет возраст от сорока до девяноста лет, а некоторые датированы началом двадцатого века. С помощью этих красок мы, так сказать, омолаживаем в нужной нам степени старые картины, превращаем, к примеру, шедевр 18 века в подделку, написанную якобы лишь полвека назад. Впрочем, тут возможна масса вариантов, поэтому мы держим наготове широкий по давности спектр красок, включая столетние.

— Где же вы их находите? — спросил гость, всё определеннее проявляя интерес к теме.