Бесплатный фрагмент - Нагретый песок приморского рая

Часть 1

Отъезд

Большинство людей, ждут лето по-особому сильно. И даже едут к нему навстречу, к берегу моря или океана. Там лето получается полным и настоящим.

А те, кто проживают на побережье, постоянно летом, просто решив в один из солнечных дней, отправляются к себе на дачу — все там же, но только не в городе. Вот и получается, что чем ближе к морю, тем чаще встречи и длиннее лето.

— Мама! Машина приехала, — огласил, вбежавший домой Сеймур.

— Ну и здорово! Тогда, сынок, спускай продукты вниз и будь осторожен, а главное — не шуми, вдруг, кто еще из соседей спит.

Подхватив несколько увесистых сумок с продуктами, Сеймур стал спускаться вниз, во двор.

Во дворе, у подъезда, семью Рагимовых, точнее мать с двумя сыновьями, ждал микроавтобус, чтобы увезти их на дачу. Лето началось. Пора жарких и радостных дней, пора долгих дней игры на воздухе возле моря.

Отец семь Рагимовых, Идрис Мансурович — был ответственным человеком, работал журналистом. И ко всему же время было ответственное — советское. Жена Идрис Мансуровича — Хиджран ханум, в силу своего характера понимала мужа и время, в котором они жили — работа есть работа. Имея двух сыновей — подростков, будущих мужчин, она была уверенна, что переезд — дело не хлопотное, если все спланировать со знанием дела. Отправив свой класс на каникулы, Хиджран выходила в отпуск на два месяца. Она была учительницей в средней школе. Работа с детьми сделали ее строгой и требовательной, а мальчики, как известно, народ предприимчивый.

Сеймур, пошатываясь, спускался по ступенькам. Сумки были невыносимо тяжелые по весу, и ненавистны по содержанию — всякого рода крупы, манка особенно.

Сеймур выбежал во двор. Сумки упали.

— Ну что, хиляк, уронил! — Посмеявшись, с издевкой заметил старший сын Идрис Мансуровича и Хиджран ханум — Фархад, стоявший вместе с водителем микроавтобуса.

«Еще брат называется, даже помочь не хочет», — с обидой подумал младший сын семьи Рагимовых — Сеймур.

— Ладно, давай помогу, — Фархад присел рядом с братом и стал забрасывать крупы в сумку.

— Много еще чего наверху? — Спросил Фархад младшего брата.

— Это только первые сумки, — ответил Сеймур.

— Сеймур, предупреждаю тебя, сразу не сбегай, пока картошку не спустим. Слышал?! — Фархад строго посмотрел на младшего брата.

— Хорошо! — ответил Сеймур.

Фархад был выше брата в силу возраста. Четыре года — это несколько сантиметров ввысь, и несколько килограммов вширь. Фархад был красивым братом. В нем все было аккуратно сформировано — нос, рот, уши, то над чем больше всего смеются дети.

Сеймур в отличие от брата, был менее интересным (так ему казалось). Бурно растущие кудри завивались, словно черный крем кондитера, разрисовывавшего большой торт большими жуткими розочками. Безобразные волосы портили внешний вид и настроение мальчику, особенно, по утрам. Он казался диким и необузданным, подросток — мустанг. Зато он был сложен как мустанг. Ноги — стальные шарниры, руки — цепкие лианы. Только волосы огорчали своей распущенностью и вредностью, без воды было никак не обойтись.

— Все! Давай наверх! Теперь картошка. — Скомандовал Фархад, загрузив крупы в машину.

Братья наперегонки неслись наверх — домой. Сеймур — мустанг добежал первым и, ухватившись за мешок с картошкой, одарил брата язвительной улыбкой.

— Ну и дурак! — объявил Фархад.

— Почему дурак? — спросил Сеймур, приподняв кудри со лба.

— Скоро поймешь, — ответив Фархад, присел на корточки спиной к мешку и, вцепившись руками в мешковину, он резко приподнялся и, буквально выбежал на лестничную площадку. Шаги Фархада больше походили на прыжки, нежели на размеренную поступь по лестницам. Старший брат решил проучить младшего за прыть и улыбку.

— Ну что умник, как ты там?! — насмешливо беспокоился старший брат.

Младший молчал. Его несло вниз по лестницам, как несет ко дну увесистый камень, привязанный к ногам приговоренного к казни через утопление. Трудно быть младшим, даже на два года, ибо каждый день жизни — это капля мудрости в большой стакан мудрости, промеренного для каждого богом.

Фархад выбежал из подъезда гордо как рысак, за ним вывалился Сеймур, измученный и вспотевший, как мустанг на последнем этапе своего объезда. Не выдержав нагрузки и, почувствовав усталость рук, Сеймур бросил мешок.

— Мало иметь быстрые ноги, иногда надо, брат, головой думать. — Фархад стоял над запыхавшимся братом, который согнулся от сбившегося дыхания. — Ладно, принеси еще чего-нибудь и, можешь быть свободным.

Уже отдышавшийся Сеймур, не разменивая ступеньки, несся наверх за очередным чем-нибудь.

— Привет, Рена! — Сеймур поздоровался с девушкой, спускающейся по лестнице ему на встречу. То была Рена, соседка с третьего этажа. Единственная дочь семьи Исламовых.

— Привет, Сеймурчик! На дачу собрались? — Спросила Рена, перехватив поудобнее нотную сумку. Она серьезно занималась музыкой.

— Да, на дачу, до конца лета, — ответил Сеймур, неотрывно разглядывая девушку, значительно старше себя по возрасту. Она ему нравилась. А именно то, что мог еще понять и прочувствовать подросток. Короткая юбка оголяла стройные белые ножки. Аккуратно расчесанные длинные волосы, крупные карие глаза и большой выразительный рот заключались в луновидном овале лица.

— А ты, Рена, куда так рано идешь? — спросил Сеймур.

— Как видишь, — Рена движением руки выставила вперед ноты. — А ты веди себя прилично на даче, слушай маму. И еще, может тебя постригут, а лучше обреют. Тебе будет легче, — Рена ухватилась за вьющуюся гриву Сеймура. — Жуть, какая, как ты это носишь в такую жару?

Сеймур пожал плечами. Слов не нашел, потому что не понимал в чем его проблема.

— Ладно, побегу, а то опоздаю, — Рена продолжила движение вниз, размахивая нотной сумкой.

— А без волос я буду страшным как пират, — крикнул вслед удаляющейся девушке с нотами Сеймур.

— Не будешь! Потому что ты не пират, — слова Рены долетели до Сеймура с опозданием, Рена вышла из подъезда, оставив его наедине с ее предложением.

Сеймур побежал дальше.

— Сеймур, зачем кричишь!? — Вопрос женщины в неглиже остановил Сеймура. То была тетя Сура — мать Рены. Женщине, которой Сеймур всегда был рад. Она была пышной женщиной по формам и, доброй — по натуре. Временами она напоминала Сеймуру сказочных королев. Мать красивых дочерей- принцесс. Тетя Сура лучше всех остальных соседей понимала детскую резвость Сеймура. Наверное, потому, что у нее не было сына и, потому, что она была просто мудрая женщина. Часто повторяла при недовольных Сеймуром соседей: «Перерастет и угомонится, и станет другим и еще каким…, красавчиком» Её слова вселяли уверенность в Сеймура, что не все так плохо с ним и с его поведением. Тетя Сура была преподавателем музыки, уровня солидного — академического, как вся ее семья. Муж — дядя Расул, стройного телосложения мужчина и с тонкими чертами лица, гармонично дополнял их пару изяществом. Он был композитором, а на досуге преподавал. Они были люди знатные, и по корням и по содержанию. Мама дядя Расула, была известная певица, пение которой Сеймуру так и не удалось услышать. Идрис Мансурович всегда с восхищением отзывался о таланте усопшей. И вообще, Сеймур с уважением относился к тем соседям, о которых с уважением отзывался Идрис Мансурович. У него все были достойные. Любил часто повторять: « Хорошим соседом надо родиться, так же, как и хорошим человеком. Нам повезло с соседями, все хорошими людьми родились»

— Я с Реной разговаривал, — хитро улыбнулся Сеймур, понимая, что попался — проявил невежественность, позабыв о спокойствии соседей.

— Говори потише, а то всех разбудишь, — тихо промолвила тетя Сура.

— Уже разбудил! Постарался! — жестко высказался вышедший из своей квартиры сосед напротив, дядя Рамиз, бывший дирижер симфонического оркестра. Сеймур находил соседа сказочно смешным — настоящей черепахой Тортилой. У Сеймура с данным мужчиной, возраста его дедушки были особые отношения. У дирижера заболевала голова как раз, когда он встречался с Сеймуром. Семья Рагимовых жила над дирижером. Для резвости жеребцов требуется жесткая основа, а получалось, что у Рагимовых пол был жестким, а Рамизовский потолок жидким. Он часто жаловался соседям на семью, и отчитывал Идрис Мансуровича за беготню детей. Последний каждый раз извинялся перед дирижером и, придя домой, просил детей не бегать. Дети слушали отца, но быстро забывали его просьбу и претензии соседа снизу. Смотря на все это, Идрис Мансурович говорил: « Что можно поделать с ними, мои дети- кони в щенячьем возрасте»

— Уезжаете, и, слава Богу. Отдохну от тебя немного, точнее, от твоего топота. И насколько отдохну? — вопросительно взглянув на Сеймура через темные очки, спросил дирижер.

— На два месяца! — нахмурившись, ответил Сеймур.

— Хорошо! Даже чудесно! — с удовольствием заявил Рамиз, вмещая свою фетровую шляпу на свою лысину.

— И скажи отцу, пусть тебя пострижет, а то смотреть жутко. Боюсь, с такой копной ты никогда не узнаешь, что такое пробор, — небрежно пройдясь рукой по шевелюре подростка, дирижер стал спускаться по лестнице.

Сеймур смотрел вслед старику с недовольным выражением лица.

«Иди на свой бульвар, там тебе будет спокойнее, а вот через два месяца я тебе устрою жизнь оркестровую. Даю слово. Волосы мои ему не нравятся. На свои посмотри, если они у тебя еще остались. Лысый старикан» — зло, даже мстительно подумал про себя Сеймур.

— Не обижайся на него, — словно прочитав не дружественный взгляд Сеймура, тетя Сура постаралась отвлечь подростка от агрессивных мыслей, — Старикам нужен покой, а ему, почему- то, чуть больше. Ну, ничего, вот вырастите, и у него станет потише.

— Сеймурчик! Маме скажи, пусть перед отъездом зайдет ко мне, сказать хочу ей кое — что. Не забудешь?

— Нет, не забуду! — ответил Семик, сиганув при этом через перилла как гимнаст — всем телом.

Тетя Сура, неодобрительно покачав головой, на выходку Сеймура сказала: «Будь осторожен, сынок, и веди себя прилично».

— Хорошо! — Ответил Сеймур. Железные шарниры, заработали, подросток понесся домой.

Добежав до своего этажа, Сеймур заметил, что дверь их квартиры открыта и слышен голос мамы и соседки, тети Наргиз.

— Здравствуйте, тетя Наргиз! — громко поздоровался Сеймур.

Соседка по лестничной площадке — тетя Наргиз, была близка семье Рагимовых, как соль к еде, как сахар к чаю и лекарство к недугу. Все что нужно, когда вдруг все перечисленное не оказывается дома. Она была дочерью прославленных актеров своего времени, о которых помнят во все времена. Тетя Наргиз была большая, белая и мягкая женщина, с розовыми щечками. Сеймур был уверен, что если ему будет позволено ее обнять, то ему это непременно понравится.

— Здравствуй, сынок! — Ответила Наргиз. — Ну что, на волю тебя сегодня везут? Набегаешься вдоволь и приедешь более спокойным, а главное — повзрослевшим.

— Хиджран! Что- то надо делать с его волосами. Жуть, а не волосы, — Наргиз затронула больную тему Сеймура.

— Не знаю, что делать с ними, Наргиз, — задумчиво посмотрев на сына, сказала Хиджран.

— Укоротить до невозможности, чтоб дышалось легче корням, может, что и исправится — посоветовала Наргиз.

— Там, на даче решим, — решительно ответила Хиджран.

— Мам! Тетя Сура попросила зайти к ней, — выпалив просьбу соседки Сеймур, выбежал в прихожую.

— Опять листья? — Улыбаясь, заметила Наргиз.

— Думаю, что да, — ответила Хиджран.

— И все- таки апшеронские виноградники лучше, чем остальные — долма мягче получается.

— Я думаю, Хиджран, ты про меня тоже не забудешь — невзначай произнесла Наргиз.

— А тебе зачем? — удивленно спросила Хиджран. — У вас же своя дача есть и виноградниками вы не обделены.

— Да, я до сих пор не могу разобраться, какие надо срывать, какие — нет, — виновато заключила Наргиз.

— Подруга! Это же легко! Я же тебя учила! — удивленно провозгласила Хиджран.

— Лично мне, нелегко, — просто и не принужденно ответила Наргиз. — Самое легкое занятие для меня — это учить детей музыке.

Тетя Наргиз была учительницей музыки в музыкальной школе. Первый человек из этой сферы, кто определил полное отсутствие у Сеймура музыкального слуха. И мальчика оставили в покое — и родители, и школьная учительница пения.

— Хорошо! Привезу! — улыбаясь, сказала Хиджран. — Кстати, а ты когда собираешься на каникулы?

— На следующей неделе, — ответила Наргиз.

— Мам! Я сгущенку потащу вниз, хорошо? — Спросил Сеймур, волоча по полу сетку с десятками железных банок сгущенного молока.

Сеймур вышел из квартиры, грохоча банками. « Блин! Как тяжело!» — подумал Сеймур. Он недавно научился сквернословить. Улица научила.

— Сеймур, маму позови, — из чуть приоткрытой двери квартиры тети Наргиз, прижавшись к дверному проему, на него смотрела заспанная Айсель, младшая дочь тети Наргиз.

Сеймур был старше ее, не намного, на 2 года, что давало ему права доминировать над ней в пределах их лестничной площадки. Сеймуру самому было 9 лет. Айсель была светленькой девочкой. Волосы пепельного цвета поддерживали общий фон осветленной внешности Айсель. Карие раскосые глаза, привлекали внимание, которое у некоторых могло быть неотрывным. Рот, из которого, как считал Сеймур, порой слетали «приятные» слова, был большой как у настоящей певицы. Нос был маленький, и слегка вздернутый, хотя должно было быть наоборот. Корни семьи Наргиз, когда — то разрослись так бурно, что оказались далеко за пределами Баку. Кто — то из предков — мужчин Наргиз обратил свои любящие взоры на северных жещин. И получилось то, что получилось — пышная тетя Наргиз с красными, как от северного мороза щеками.

— Зачем тебе мама? — спросил Сеймур, совсем не удивившийся присутствию соседской девочки. Он ее видел каждый день, она любила петь всякие песенки, выйдя на балкон, а он любил, там же, но только на своем балконе, есть фрукты. Чаще всего их встречи на балконе заканчивались словесной перебранкой. Он критиковал ее пение, находя их писком, а она делала ему замечание по поводу его привычки швырять огрызки в проезжающие машины.

— Нужна! — вялым и заспанным голосом ответила Айсель.

— Выйди и пойди к ней сама, что ног нет? — неучтиво сказал Сеймур.

— Я не могу! Я не одета, — посвятив Сеймура в свой утренний наряд, Айсель еще сильнее прижала свою входную дверь к своему высунутому лицу.

— Ну, пойди, умойся, оденься и заходи за мамой, это же легко, — предложив обычный порядок вещей, Сеймур сделал первые шаги вниз по лестнице.

— Ну, позови, не вредничай! — завопила Айсель.

— Да что ты пристала ко мне! Сделай два шага вперед и позови сама, — возмущенно выпалил Сеймур.

— Не могу, у меня зуб шатается и побаливает, — как тайну, тихо произнесла Айсель.

Сеймур бросил сетку. Новость для него была болезненной. Зубы — дело известное в подростковом возрасте. Сеймур подошел ближе к Айсель, чтобы рассмотреть зубную проблему.

— Покажи! Какой? — Сеймур пригнулся, чтобы посочувствовать.

Айсель приоткрыла рот, и пальцем указала на передний зуб в нижнем ряду молочных зубов.

— Пошевели! — приказал Сеймур.

— Боюсь! — завопила Айсель.

— Не бойся, ерунда это. У меня таких отлетело много, совсем не больно. Давай я его согну. Он выйдет без боли. Он уже готов упасть, — Сеймур нацелился на зуб.

— Нет! Не трогай! Надо к врачу пойти, — резким движением руки, Айсель отвела руку Сеймура от своего рта.

— Еще инфекцию занесешь своими руками, небось, немытые, как всегда. Я знаю, ты никогда руки не моешь — недовольная предложенным методом, Айсель зажала ладонью рот.

— Ну, тогда ходи и посвистывай, может и отвалится сам, — обиженно отвернувшись от Айсель, произнес Сеймур. — А лучше пой, может, выскочит вместе с твоим дурацким пением. Тоже мне недотрога, — Сеймур буркнул и стал спускаться по ступеням.

— Ты лучше на себя посмотри, на кого ты похож, страшно посмотреть на тебя — вечно нечесаный и грязный, — выговорив последние слова, Айсель резко закрыла дверь, зная о последствиях за сказанное.

Сеймур прилип к двери, разглядывая в замочную скважину Айсель.

— Ничего, ты еще выйдешь во двор, зараза, я с тобой разберусь, чума беззубая, — Сеймур, прижавшись губами к замочной скважине, исходился угрозами в адрес соседской девочки. Привычная сцена — собака желает вцепиться в кошку, но не получается — большая и без цепких когтей, она кружит вокруг дерева и лает на кошку, а та, маленькая, прищурив глаза восседает на высоте своего умения — карабкаться по деревьям.

— Позови маму! — доносились мольбы Айсель за дверью. Она была уверена, что Сеймур исполнит ее просьбу и что, выйдя во двор она, как и прежде, попадет под опеку Сеймура, под его защиту от нападок соседских мальчиков. Так уж водится во дворах — защищаешь того, с кем знаешься каждый день.

— Тетя Наргиз! — заорал как труба Сеймур, просунув голову в проем двери собственной квартиры, — У Айсель три зуба шатаются, вас зовет.

— Не три, а один! Не обманывай маму! — послышался голос Айсель за дверью.

— Вот выйдешь во двор, зашатаются не то что три, но и все остальные. — Послав через дверь последнюю угрозу, Сеймур, пересчитывая банками ступеньки, стал спускаться во двор.

«Еще этаж и все, а там Фархад поможет» — подумал Сеймур, волоча непосильную поклажу.

— Привет, мой родной! Что ты такое несешь? — Открыв дверь, спросила соседка со второго этажа, тетя Ирма.

— Да вот на дачу переезжаем, — запыхавшись, ответил Сеймур.

— Как, уже сегодня? — Удивленно спросила Ирма.

— Да, а что тетя Ирма? — также удивленно спросил Сеймур.

— Просто мама говорила, что вы через неделю переедете на дачу. Когда листья созреют, — Ирма задумалась, не смотря на подростка.- Передай маме пусть зайдет ко мне перед отъездом. И еще, вот что, подожди меня чуть-чуть. Тетя Ирма зашла в квартиру, оставив открытой входную дверь. Самый знакомый запах для Сеймура — был запах квартиры Кочарян — запах кофе. Хиджран всегда поила ребят только чаем, и на вопрос: «Мама! А чем это пахнет так хорошо?». Мать семьи Рагимовых отвечала: «Армяне очень любят пить кофе» — «Ничего, подрастешь и сам выберешь для себя, что пить по утрам»

Тетя Ирма вернулась с тарелкой домашних печений.

— Угощайся! — Ирма гордо поднесла тарелку Сеймуру.

Сеймур взял одно печенье, вспомнив наказы отца: « Бери всегда, что — то одно, когда предлагают угоститься, а когда вздумается взять второй раз, вспомни мои глаза, ты знаешь, как они выглядят, когда я не доволен»

Надкусив сухое печенье, Сеймур сделал довольное лицо.

— Как дела, цыганенок? — сказал, появившийся в прихожей дядя Лазарь — муж тети Ирмы. Славный старикан, грузный и очень тихий. Лазарь напоминал Сеймуру крота в темных очках — мультяшного персонажа, у которого была заботливая соседка — крыска, желающая обустроить его личную жизнь. Только в реальной жизни, соседка была его женой и обустраивала жизнь собственного мужа с толком и с расстановкой.

— Нормально! — ответил Сеймур, дожевывая то ли орех, то ли скорлупу от него.

Лично Сеймуру, Кочаряны были не интересны. У них не было детей. А вот мама Сеймура их уважала, даже где- то любила. Они были ее самые любимые армяне. Она часами пропадала у тети Ирмы, где получала дельные советы о маленьких хитростях жизни.

— На дачу собрались? — Спросил, одевающий в прихожей обувь дядя Лазарь.

— Да, скоро поедем, — учтиво ответил Сеймур.

— Смотри, постарайся ходить много босиком по песку и принимай много водных процедур — это полезно для кровообращения, — заботливо посоветовал дядя Лазарь.

— Хорошо, дядя Лазарь, буду, — ответил подросток, откровенно говоря, ничего не понявший из слов мудреца.

За спиной Сеймура щелкнула дверь с табличкой «Ольга Вертинская». На пороге появилась Ольга ханум. Так Ольгу Вертинскую величал отец Сеймура, говорил, что все женщины Баку — ханумы (не сводница), раз живут в нем. Ольга ханум была не обычная женщина. Сеймур никогда не видел ее с авоськами. Она была композитором. Написала марш для нефтяников Баку. Марш для сильных и отважных мужчин. Однако своего отважного мужчины у нее не было, и детей тоже не было замечено. Ольга ханум была худенькой женщиной, не высокой, с маленьким ртом, сильно подчеркнутой яркой помадой, и с приметным остреньким носиком, не портившего ее общего облика. Глаза, которые всегда светились, говорили о ее постоянно приподнятом настроении. Частенько можно было увидеть, приходящих к ней приметных мужчин и красивых женщин. Широко раскрытые окна ее квартиры, давали неповторимую возможность бесплатно услышать необычные голоса приметных мужчин и красивых женщин, то были оперные певцы и певицы.- «Композиторы не всегда творят, но иногда подрабатывают» — подмечал порой Идрис Мансурович. Иногда можно было услышать, как Ольга ханум сама поет для себя или для своих достаточно взрослых подружек. Голоса у нее не было, но было большое желание не скучать.

— Доброе утро соседи! — Ольга ханум поздоровалась, блеснув глазками.

Закрыв дверь и проверив волосы, собранными на голове шариком, Ольга ханум заговорила: «Просто ужас как спала. Мигрень совсем замучила. И эта жара меня просто утомляет. Выспаться не удается».

— Вы правы, Ольга Максимовна, Апшерон вообще место не для житья, особенно летом. Куда лучше Кисловодск, прохладней и по климату нам с руки, в нашем- то возрасте, — с чувством сожаления, тетя Ирма завершила мысль.

— Вам надо к нам почаще заходить, Ольга Максимовна, — заметил дядя Лазарь. — Мы с Ирмой будем вас лечить, я своим коньяком, а Ирма своим кофе. У меня есть отличный армянский коньяк из Еревана, друзья прислали. Просто сказка, а не напиток, — похвастался дядя Лазарь.

— А у меня есть чудесный кофе, сестра прислала из Москвы, настоящий Бразильский, такого в Баку не найдешь, — продолжила любезничать с соседкой, тетя Ирма.

— А я, Ольга Максимовна, еще кое- что дам Вам попробовать. Мне недавно друзья подкинули контрабандную продукцию — французский препарат от мигрени. Не просто таблетка, а райский глоток воздуха, выпил, и все как рукой сняло. Вы же знаете, что у нас с Вами один недуг, — жалостливо заметил дядя Лазарь.

Сеймур слушал разговоры взрослых соседей, словно следил за игрой теннисистов, но при этом не получал никакого удовольствия от действия.

— Ой, Сеймурчик, и ты здесь, я тебя и не заметила. Прости, чертовая мигрень, — Ольга ханум слега потрепала волосы Сеймура. — Ох, какие они у тебя жёсткие, буйнорастущие, мне бы такие.

Ольга ханум стала вытягивать кудри Сеймура, чтобы определить их длину.

— Да, Сеймурчик, у нас Пушкин, умно заметив схожесть с великим классиком, дядя Лазарь накрыл свою лысину летней кепкой.

— Так, когда Вы к нам зайдете, Ольга Максимовна, на чашку чая? Давно мы не слышали что-то из ваших новых произведений, — спросила тетя Ирма.

Сеймуру стало скучно от взрослой трескотни, и он не простившись, загрохотал дальше своими банками, вниз по лестницам, оставив любезных соседей за спиной.

В подъезде дома, где жила семья Рагимовых был подвал, где располагался склад художественной продукции союза художников Азербайджана. Заведующим складом являлся Рубен Вахтангович, крупный мужчина с крупным носом и, с завидным умением успокаивать гневящихся художников на его постоянные опоздания на работу. Без его разрешения художникам Азербайджана не выдавали ни одного тюбика краски, и ни метра холста для картин. Одним словом, художники Азербайджана начинали творить, предварительно отстояв очередь у склада крупноносого Рубена. Иногда, Вахтанговича ждали много художников. А, бывало, Рубена ждал один единственный художник, наверное, любимчик директора склада или самый известный не очередник. Когда их было много, они много курили и громко спорили. Как правило, они стояли разрозненно по два, по три человека, как стайки гордых птиц. А порой стояли порознь, и смотрели по сторонам

Сегодня Рубена ждал один художник, наверно самый известный.

Сеймур его знал, точнее не знал, а приметил за его внешность. Он был резкой наружности. Цвет лица поражал своими переливами от темного к желтоватому цвету. Волосы были длинными и почти седыми, они осыпались по обе стороны головы, закрывая большие и бесформенные уши. Под глазами были видны два темных больших мешка, производящих ощущения грусти и некой болезненности. Нос и рот напоминали закрученную и кривую линию. Он любил сидеть на корточках и курить папиросу, удерживая ее поочередно в руках, которые походили на корни старого дерева. Набухшие вены неприятно сползали к длинным пальцам художника. Фигура мужчины в сидячем положении, была похожа на тело осьминога. Художник не радовал глаз Сеймура, и даже вселял в него чувство страха, который можно переживать в подростковом возрасте, при просмотре в кинотеатре мистического фильма.

Временами, столкнувшись с художником в подъезде после теплых рукопожатий с художником, отец Сеймура говорил сыну, что это большой художник, а остальное в его жизни для него не неважно. Многих художников Идрис Мансурович знал лично, ибо сам, когда- то, окончил художественное училище, и о многих художниках писал, как журналист, самолично.

Сеймур прогрохотал банками до склада и художника. Остановился. Образовалась пауза. В подъезде витала ужасающая мистика.

Художник поднял глаза, и сквозь рассыпанные по лбу волосы, взглянул на оцепеневшего Сеймура, который стоял на последней ступени, и смотрел на художника, как на нечто сильно пугающее. Сеймур был один и без отца, и без его положительных отзывов о большом художнике.

— Тебе, сынок, отец не говорил, что так откровенно смотреть на незнакомого человека, неприлично! — Сквозь дым папиросы, художник обратился к Сеймуру.

Сеймур молчал. Он не знал, что ответить. Он не мог вспомнить об этих несущественных, для него подростка, деталей, когда все красивое и не красивое крайне желаемо познать, без всяких там условностей.

— Не помню! — Честно признался Сеймур.

— Так вот, сынок, не смотри так явно на людей, если они даже тебе не нравятся. Это может их обидеть. Ты же чувствуешь, когда на тебя обижаются, не так ли? — Прищурив глаза, и выдохнув дым со рта, — художник улыбнулся.

Сеймуру стало легче. «Он улыбается, это уже не так страшно» — по — детски подумал Сеймур.

— Да, понимаю, дядя …, — Сеймур забыл имя художника, то ли от испуга, то ли от сложности самого имени.

— Дядя Саттар! Меня зовут Саттар, — представился художник.

— Очень приятно познакомиться, — ответил Сеймур, вспомнив услышанную, в каком — то кинофильме приличную фразу. У подростков другой язык — свой, местами не литературный.

— И мне приятно! — художник протянул руку для рукопожатия, понимая, что мальчик сконфужен обстановкой темного подъезда.

Сеймур пожал руку художника — старый корень, и с ним ничего не произошло, он не окоченел и не засох, как в старых отечественных фильмах.

— Сладкое любишь? — дядя Саттар взглядом, указал на банки сгущенного молока.

— Да, люблю! — Уверенно ответил Сеймур. — Мама кашу варит нам с братом по утрам.

— Каша дело полезное, особенно в твоем возрасте. Надо есть. Будешь сильным и красивым. А то станешь как я, худой и некрасивый.

— Почему Вы так говорите, дядя Саттар? Вы хороший, — хитрый подросток стал наводить мосты.

— Да ты что?! — рассмеялся художник, — Ты меня находишь хорошим сынок? — Не поверив своим словам, но улыбнувшись снисходительности подростка, Саттар встал с корточек и выпрямил худое тело.- Спасибо тебе за оценку моей персоны. Буду иметь в виду. — Саттар подошел к Сеймуру и нежно потрепал его волосы.

— А Вы дядя Рубена ждете? — спросил уже довольный знакомством с художником, Сеймур.

— Да его самого, — ответил Саттар.

— Я его не видел, дядя Саттар, — участливо ответил Сеймур.

— Да здесь он, — небрежно ответил Саттар.- Жду, когда позовет. Так тоже, сынок, бывает, когда художник ждет кладовщика, что бы закончить шедевр. — Дядя Саттар сделал глубокую затяжку папиросы.

— Саттар джан! Матах! (Так говорят армяне, когда кого- то очень любят) Спускайся, — крупная фигура Рубена замаячила в неосвещенной глубине подвала.

— Ну и хорошо, Сеймур, рад был знакомству, кушай побольше каши, и запоминай чему учат старшие — пригодится по жизни. А я пойду выбивать краски, — дядя Саттар скрылся в темноте подвала.

Сеймур воспринял его необычную внешность. Дядя Саттар был невзрачным. Но они уже были знакомы, и он оказался добрым. Детям нравится, когда все кто их окружают — добрые и приветливые, ибо доброта это не качество, а свойство.

«Все, дотащил» — выдохнул, с облегчением мысль, утомленный Сеймур. Банок было много, и некоторые и них были уже деформированы.

— Ну что, хиляк, дотащил? Ты что натворил?! Мама тебе задаст за помятые банки, — злорадствовал Фархад.

Сеймур зрительно стал разбирать содержимое сетки — вязанки. И действительно помятых банок было много.

— « Ну, поругают, но не побьют же» — подумал Сеймур.

Сеймур не ответил брату. Он знал, что мама его простит, потому что любит.

Только было, Сеймур собрался сделать последний рывок для того, чтобы дотащить банки к машине, как вдруг увидел надвигающего на него Сулейман муаллима. Поэт, Сулейман муаллим славил двор своим проживанием в нем. Он был известен всем взрослым, как выдающийся деятель литературы, но никак не Сеймуру. Подростка больше интересовало, как к нему относятся взрослые, и в частности, к его игре во дворе.

Сеймур, оттянув тяжелую сетку с пути писателя-поэта, отошел в сторону, и почтительно вытянулся в струнку, как это делал его отец, встретив уважаемого соседа.

Идрис Мансурович всегда обращаясь к соседу, непременно величал его как Сулейман муаллим. Для Сеймура это слово обозначало, что даже его отец начинает вести себя как ребенок, боясь ослушаться старшего — Муаллима.

— Здравствуйте, Сулейман муаллим! — Поздоровался, Сеймур, приняв позу отца.

Сулейман муаллим проплыл мимо как пароход, выдувая из себя дым « Казбека» или « Герцеговины Флор». Его походка разрезала воздух широкими шагами. Руки, как правило, были закинуты за спину. Глаза были постоянно прищурены. Он постоянно мыслил. То ли бритая голова, то ли безволосая, иногда покрывалась кепкой, придавая ему еще более глубокую задумчивость. Удивительно большие уши вызывали у Сеймура желание на ощупь, проверить свои, чтобы убедиться, что они у него не такие большие как у соседа. Вытянутое лицо подчеркивалось черными бровями над задумчивыми глазами. Массивный нос, Сулейман муаллима, завершал приметность его внешности.

Пройдя несколько шагов сосед — писатель обернулся, осознав, что с ним поздоровались.

— Здравствуй, мальчик! — Выдал сосед и поплыл дальше.

— « И это все?» — удивленно подумал Сеймур о непродолжительности приветствия знаменитого соседа. « С папой он хоть чуть- чуть разговаривает, а со мной и вовсе не хочет. Наверное, я очень маленький, и со мной не интересно» — Успокоив себя подобными мыслями, Сеймур ринулся к машине.

Однако, Сеймуру не долго пришлось быть не стрункой, ему навстречу шел Мирза муаллим. Милый старец, идеальный образ дедушки всех Бакинских ребят. Каждый раз, заметив деда всех Бакинских, Сеймур напрашивался на приветствия, которое звучало как поздравления деда Мороза.

Мирза муаллим был писателем и выдающимся государственным деятелем. Подобные описания его деятельности Сеймур слышал от отца — Идрис Мансуровича: « Это смелый человек, сынок. Он очень любит свой родной язык»

— Здравствуйте, Мирза муаллим! — Громко и отчетливо поздоровался Сеймур.

— Здравствуй, сынок! — Приветствия старца слились с улыбкой, выдав его человеческую душевность.

— На дачу собрались? — Спросил писатель, с легкостью догадываясь о намерениях, судя по набитому микроавтобусу.

— Да, Мирза муаллим, на дачу едем, — вытянувшись стрункой и сияя как кухонная утварь, Сеймур рапортовал знаменитому соседу.

— Кто твой отец, сынок? — Также чарующе, улыбаясь, спросил писатель.

Идрис мой папа! — Гордо заявил Сеймур.

— Вы живете в этом подъезде? — Спросил Мирза муаллим, явно перебирая в голове жильцов данного подъезда.

— Да! — радуясь столь продолжительному диалогу, ответил Сеймур.

— А кто твой дед? — спросил подростка Мирза муаллим, ввергнув, тем самым, мальчика в глубокую паузу.

Сеймур захлопал глаза.

— Ну да ладно, передавай отцу мои приветствия, и будьте осторожны в дороге.

Раскланявшись перед подростком, дедушка Мирза, вероятнее всего, так и не смог догадаться о происхождении этого мальчика. Старец зашагал дальше, размерено кланяясь всем, кто выходил ему на встречу.

Сеймур, проводив взглядом приятного старца, подошел к машине.

— Давай помогу тебе, Сеймурчик, предложил свои услуги водитель микроавтобуса дядя Вагиф, которого каждое лето присылал дядя Сеймура, брат матери, дядя Акрам. Вагиф подхватив у Сеймура изрядно помятые банки, разместил их в машине.

— Ну что, Фархад, я пойду? — Спросил брат у брата.

— Куда? — Спросил Фархад.

— Надо! В одно место! — требовательно заявил Сеймур.

— Опять что надумал, Сеймур, — не менее требовательно спросил старший брат.

— Я быстро! Ты же обещал, что это последняя моя сетка, — Сеймур припомнил брату уговор.

— Ладно, канай, только быстро. Одна нога там, а другая здесь, — снисходительность брата получилось грубой.

Сеймур на всех парах понесся из своего двора в новый двор, который находился в нескольких шагах от их подъезда. Это был один большой двор одного центрального жилого комплекса в центре Баку. Просто, по обыкновению застройщиков города, какой — то дом строится чуть раньше, а какой — то чуть позже. И в итоге, дома различаются своим стилем и новизной. В Баку всегда старались строить красиво и плотно — кружком, чтобы спастись от привычного Апшеронского ветра. Дворы домов казались смежными, и получались общими, и только дети пытались разделять свои игровые территории всякими условностями и границами. Дом, в котором жил Сеймур, очерчивался двумя улицами — Низами и Хагани. Здание дома было приметным, как оригинальное архитектурное строение и известно, как место, где жили одни знаменитости своего времени. Этот дом было принято называть именем певца знаменитого на весь мир.

Он проживал в этом доме, и пользовался большим уважением у соседей. Плоды его популярности достались не только ему одному, но и каждому, кто жил рядом с ним. Говорят, популярность тоже имеет тень, под которой во вторую очередь после семьи живут соседи.

Выбежав из своего двора, Сеймур вбежал в новый двор, где у него было важное дело. Быстро миновав футбольное поле (громко сказано, просто игровое пространство), Сеймур приблизился к стене, где его ждала незаконченная партия игры в крестики нолики, затеянная им и ею.

Девочка, которая с ним затеяла эту игру, была умной и красивой. Она сама подошла к Сеймуру и, предложила сыграть с ней в партию игры, мальчику, которого недолюбливали многие его сверстницы. За его вредность, которую он проявлял, как только кто- то из девочек заводил речь о его волосах.

Игра была не закончена. Она началась днем позже. Сеймур понял, что соперник серьезный и поэтому долго думал. Зейнаб, так звали девочку, не дождалась и ушла. Ее вызвала мать. А Сеймур остался думать, и думал он больше о том, почему она предложила ему, а ни какому-нибудь отличнику. Ее большие карие глаза повсюду преследовали Сеймура, как не осознанное желание видеть их постоянно. Зейнаб имела привычку заглядывать прямо в глаза, и ласково просить исполнить ее желание. И тогда, с Сеймуром что- то происходило, чему он не сопротивлялся. Ему нравилось тому не сопротивляться.

Ход был за ним. Он должен был поставить крестик. Накануне, она говорила, что тоже уедет на дачу и, если не успеет отметиться у стены, то доиграет с ним после каникул — в сентябре.

Сеймур опять задумался сильно, не знал, где поставить крестик, чтобы прихватить Зейнаб, и применить двойную комбинацию выигрыша.

У парня зачесалась голова от упорного мыслительного процесса.

«Да ну ее, буду я здесь напрягаться, наверное, сама уже носится по берегу моря, купается, а я здесь ходы продумываю» — подумав, Сеймур отошел от стены, и посмотрел на балкон, где проживала Зейнаб. Окна балкона Зейнаб были плотно закрыты. « Уехали» — успокоился Сеймур. « Вот и я пойду, приедет, вот тогда и доиграем, авось, за лето расслабится — отупеет, вот я ее и обыграю» — злорадствуя, Сеймур побежал обратно в свой двор.

Пробегая мимо больших тутовников, Сеймур взглянул на кроны деревьев. Большие, зрелые плоды дерева поманили Сеймура к себе. Он быстро взобрался по дереву наверх, достигнув заветной высоты, Сеймур сорвал несколько крупных ягод и запихал их себе в рот. Проживав их, он еще раз взглянул на балкон Зейнаб, для того, чтобы окончательно убедиться, что он не ошибся в ее отсутствии. Убедившись в своей правоте, Сеймур слез с дерева, и понесся домой к машине.

Временное прощание с двором состоялось. И не только с двором, но и с мыслью, что Сеймуру кто- то сильно нравится.

Мама уже была внизу. Беседовала с тетей Джейран, соседкой с четвертого подъезда. Пожилая Бакинская аристократка, была украшением двора и являлась примером для подражания.

Сеймур всегда прекращал играть, если Джейран ханум появлялась во дворе. Он в ней видел добрую фею из сказки, которая никогда не наказывает.

Добрый и осветленный взгляд мог привести в смиренное состояние любого ребенка, даже Сеймура. Одеяние тети Джейран всегда впечатляли своим изяществом и присутствием вкуса. Элегантно сшитые платья темного цвета, всегда сочетались с чем- то белым, и с чем — то прозрачным. Прозрачная шаль, как обязательный атрибут ее гардероба, непременно присутствовал на ее шее. Джейран ханум была женой академика, о котором Сеймур знал только по вывеске, висевшей над входом во двор. Там их было несколько — мраморных и красивых.

— Ну что, Сеймурчик, уезжаешь?! — Возрадовалась добрая фея. — На даче тебе будет, где разгуляться. А то каждый раз, когда ты взбираешься на эти деревья и пытаешься чудить, у меня сердце в пятки уходит. Так что веди себя хорошо — смирно. Договорились?! — Тетя Джейран ждала ответа.

— Хорошо! Даю слово! — Не смотря в глаза соседки, ответил Сеймур.

— И читай по — больше, речь надо развивать, — посоветовала пожилая аристократка.

Попрощавшись, Джейран ханум ушла, оставив приятное впечатление в сознании подростков и их матери…

Фархад, обвив руками шею матери, стал что — то шептать ей на ухо.

«Наверное, просит маму сесть рядом с водителем. Ну, нетушки, мама мне обещала» — настраивал Сеймур себя, на битву с братом за место в пилотской кабине.

— Мама, ты же мне обещала?! — громко заявил Сеймур, пытаясь перебить нашептывание брата на ухо матери.

— Что я тебе обещала, сынок? — Спросила Хиджран.

— Что я сяду впереди, рядом с водителем, — почти обиженно сказал Сеймур.

— Мам! Мам! Я должен сесть рядом с водителем, я старше, — теребил Фархад мать, обняв ее за талию.

— Никто не сядет! Я сама поеду впереди, а вы располагайтесь в салоне и удерживайте вещи, чтобы не расползлись.

Фархад подчинился первым, и запрыгнул в салон. И там занял мягкое место на матрасе, у окна.

— Мам! Я ласты забыл и маску тоже, — вдруг осенило Сеймура. — Дай ключи! — Сеймур засуетился.

— Все нормально, сынок, — успокоила Хиджран сына. — Фархад все давно уже спустил вниз, и они лежат в машине.

Фархад хитро смеялся, сидя в машине.

— И глубокометр взял?! — тихо спросил брата Сеймур. Обида и чувство благодарности граничили, но не пересекались.

— Конечно, взял, буду глубину измерять, чтобы ты не утонул, — зло пошутил Фархад.

— Не говори глупости, Фархад, — Хиджран пожурила старшего.

— Все, Сеймур, садись, — скомандовала строгая мама мальчиков. — Пора, а то жарко становится, под самое пекло попадем.

Дядя Вагиф завел двигатель.

Лето, каким оно бывает обычно для Бакинских ребят, началось — море и песок под ногами.

Часть 2

В пути

Ветер — в лицо и ни одной мысли о плохом…

Машина выехала на улицу — Хагани. Политой водой, она дышала свежестью. По обыкновению, летом Бакинские улицы будили прохладным душем, поливая их из поливочных машин. Видимо, были и те, кто любил все улицы сразу, заботливо умывая их по утрам. А Сеймур любил только свою и соседнюю улицу, грубо называемую Торговой. Его представления о большом мире ограничивались пределами этих двух центральных улиц Баку.

Сеймур решил открыть окно микроавтобуса, чтобы воочию наслаждаться видами города, точнее, своей улицей, которую знал наизусть и даже на ощупь. Он даже знал, кто, где работает, а не то, что, кто, где живет.

— Привет, дядя Паша! — громко крикнул Сеймур вахтеру «Клуба моряков», который дремал, у входа в клуб, не смущаясь прохожих людей и работников клуба. Он это делал всегда, особенно, после полива улицы.

Проснувшись, мужчина отмахнулся от приветствия подростка.

— Ты его уже достал! — заметил Фархад, удобно расположившийся на матраце.

— Ты ему так и не купил папирос, вот поэтому он с тобой даже здороваться не хочет. И меня гоняет.

— Забыл, — виновато ответил Сеймур.

— А бесплатно на утренние сеансы шнырять не забываешь, представляясь его внуком. Платить надо вовремя, Сеймур, халявщиков нигде не любят, — Фархад, как бывалый наставник, как всегда, был убедительным.

Сеймур, мучаясь совестью, посмотрел на удаляющего от его взора, бывшего моториста Каспийского пароходства. Дядя Паша был на пенсии, и любил лишние деньги, но в виде папирос и бутылочки прохладного пива.

— Обязательно отнесу! — заверил брата Сеймур. — Вернемся с дачи, я куплю ему папирос.

— Конечно, отдай, а то видел афиши…, хорошие зарубежные фильмы будут идти, — Фархад был старше, и от того мог мудро рассуждать.

Отстояв на светофоре, несколько минут, микроавтобус тронулся по задуманному маршруту, вдоль сада 26- ти Бакинских Комиссаров. Большой мемориальный комплекс, возведенный и строго охраняемый Советским государством, как дань памяти двадцати шести мужчинам зверски замученных, расстрелянных темными силами мирового империализма за свободу и независимость города, в котором многим из них не довелось даже родиться, и даже не суждено было провести свое детство. Небывалая редкость человеческой натуры — любить всех без разбора, невзирая на веру и расовую принадлежность. Вопрос только был в том, почему не интернационалисты, а комиссары.

Жители Баку тоже не остались в долгу — свою большую любовь к убиенным за правое дело, они увековечили в камне, на который, запретили себе даже дышать, не говоря уже о том, чтобы ступать на него ногами. И со всей серьезностью желали наказание тому, кто решится на подобное кощунство. Самая большая и ухоженная могила города Баку — была круглой как тарелка и черная как сама скорбь. В центре этой скорбной тарелки, удерживая в руках не тухнущей факел, и находясь в полусогнутой позе, сидел один из убиенных, очень походящий по колориту на местных мужчин. Комплекс скорби находился в самом центре города, где жители чаще радовались, нежели горевали. Всему свое место и время, которое течет и меняется.

Фархад покинув належанное место — ловко перебрался к Сеймуру и высунул голову из окна.

— Слушай, Сеймур, как только поравняемся с тем ментом, который стоит у дороги, крикни ему, что-нибудь глупое.

— А что надо крикнуть?! — настойчиво спросил Сеймур, понимая, что дистанция сокращается, а глупое еще не готово.

— Фархад издал клич дозорного племени, вероятнее всего, индейского. Стал махать рукой и скалить милиционеру свои крупные детские зубы.

Сеймуру тоже удалось издать звук, но не так образно как он удался у брата. Его клич оказался действительно глупым и внезапным, похожим на вопль человека — мальчика страдающего всяческими умственными нарушениями. Взъерошенные волосы и гримаса, скорченная наспех, привлекли внимание не только постового мемориального комплекса, но и простых прохожих Бакинцев, решивших, что кому — то душевно плохо.

— Сеймур! Что с тобой? — Хиджран одернула сына за ногу. — Перестань позорить нас. А ты, Фархад, вернись на свое место.

Проводив взглядом, угрожающе машущего свернутой газетой милиционера, Фархад и Сеймур втянули две братские головы обратно в салон микроавтобуса.

— Фархад! А почему мы кричали ему? — Недоумевая об их поступке, спросил Сеймур.

— На днях этот мент гонялся за мной, — гордо заявил Фархад.

— Зачем?! — спросил Сеймур, испуганно насторожившись от слов брата.

— Мы с Игорем поспорили, что я пробегу по мрамору мемориала, за три рубля, — улыбаясь, как не пойманный победитель, Фархад провожал взглядом милиционера с газетой.

— Да ты что, Фархад?! — застыл Сеймур от вести брата, мысленно пережив оплаченный подвиг брата.

— И тебя не поймали? — Впечатления Сеймура не угасали.

— Как видишь, и куда ему за мной угнаться, ты посмотри на его задницу и живот, — сказал Фархад, радуясь обстоятельству, что он быстрее и моложе.

— Но он тебя запомнил, потом может тебя поймать, и отвести в милицию, — Сеймур перечислил все вероятные варианты наказания брата, и пережил их один без брата.

— Ничего не будет, забудет за два месяца, — Фархад успокоил брата и себя, прежде всего.

— Какой ты смелый, Фархад, а я даже боюсь приблизиться к граниту, — Сеймур, сидя в машине, уносящей его к морю, на дачу, испугался воображаемой сцены незаконного восхождения на мраморный настил мемориала.

— Ничего страшного в этом нет, — успокоил младшего брата Фархад. — Пару шагов вперед, а потом даже интересно, можно проскользить по мрамору, если только в сандалиях.

— Не знаю Фархад, как-то стыдно, там же герои лежат, — Сеймур восполнился ответственностью. — И потом, там такая печальная музыка играет, мне очень нравится. Я всегда слушаю ее до конца.

— Ну и слушай, а я буду бегать, зато ласты купил самые дорогие, — Фархад поднял матрац и достал одну пару ласт, с гордостью рассматривая их.

— А остальные деньги, откуда? — с удивлением и чуть с любопытством, как находить деньги, спросил Сеймур.

Хитро улыбнувшись, Фархад шепотом ответил брату: «Бутылки увели из ресторана».

— Из «Ширвана»? — так же тихо изумился Сеймур, как Фархад тихо поделился с братом своим дерзким поступком.

— И сколько забрали? — приблизившись почти вплотную к брату, боясь, что Хиджран услышит, спросил Сеймур.

— 10 ящиков по 20 штук, — нашептал Фархад брату на ухо.

— Сколько?! — Опешивши, спросил Сеймур.

Будучи не расположенным к точным наукам, Сеймур с трудом пытался подсчитать прибыль.

Но цифра прибыли никак не выводилась у Сеймура в голове.

— Это 20 рублей, умник! — Фархад с насмешкой прекратил математические решения брата.

— И куда сдали, Фархад?

— Вартану, мужу Нины из ларька « Армянская вода», — спокойно ответил Фархад уже пережив все страхи за содеянное.- За все мы должны были получить 20 рублей. Но Вартан знал, что они краденные, и даже у кого он тоже знал, и потому предложил за все 15 рублей. И я согласился.

— А Газанфар? Он что, потом, не искал тележку с бутылками? — спросил Сеймур.

Газанфар — почти молодой, но хромой грузчик ресторана « Ширван», живущий там же — на рабочем месте, хотя у себя на родине, за 70 км от Баку он имел свой дом и родителей. Не обладая особым желанием учиться, и быть интересным, Газанфар знал свое дело хорошо — как сделать собственность ресторана неучтенной, и как продать ту же собственность самому ресторану за деньги. Фархада Газанфар не жаловал — больно трепал его за уши, особенно, когда заставал его за хищением бывшей ресторанной собственности. И Фархад относился к нему удивительно странно, тоже по своему — мстил ему за распухшие уши. Газанфар прятал «неучтенку», а Фархад с друзьями находил ее и наживался. Единственная тема разговоров грузчика и Фархада в периоды относительного их перемирия, была тема, как получилось, что семья Рагимовых стала проживать в таком известном дворе, где живут одни артисты и писатели. Газанфару удавалось это спросить только у одного Фархада, ибо только Фархад уделял Газанфару, в отличие от других его сверстников, хоть какое- то внимание.

— « Твоя семья не должна была жить в таком доме» — с нескрываемой завистью часто повторял грузчик. « Вы не заслуживаете такого права. Твой отец же не писатель и не поэт, и даже не артист. Как вы там очутились?» Газанфар хорошо знал всех проживающих в знаменитом дворе. Знал, потому что не скрывал свое желание когда-нибудь купить квартиру в знатном доме, и переехать из своей коморки в квартиру какого-нибудь писателя.

«Каждому своё!» — отвечал ему Фархад, как правило, сохраняя дистанцию, стоя на верхнем этаже, куда Газанфар в силу своей физической несостоятельности, не мог быстро добежать. — «Тебе грузчик, жить в коморке и мечтать о дворце, а мне с братом жить там, где мы родились. И еще, мы знаем то, как не надо жить — среди бутылок и ресторанных объедков». Слова, уничтожающие личность Газанфара, пробуждали в нем желание охотиться за подростком из знаменитого двора. Война продолжалась.

— А что, Газанфар?! — ухмыльнулся Фархад.

— Он как всегда уедался халявной ресторанной едой у себя в коморке, — спрятав ласту, ответил Фархад. — Конечно, искал, побежал к Вартану, прямиком, выяснять, кто и когда, что ему сдавал.

— А Вартан, что? — спросил Сеймур, желая знать продолжение дерзкой истории брата.

— А, что Вартан. Ему все равно кто ему, что сдает, главное, чтобы ему выгодно было, — по- взрослому мыслил Фархад.

И пусть теперь этот хромой черт Газанфар, отдувается за все это, в следующий раз руки не будет распускать. Козел! А то, как завидит, так сразу матерится.

— А когда ты это сделал? — Спросил Сеймур.

— Три дня тому назад, — не чувствуя вину за содеянное, ответил Фархад.

— Значит, у тебя теперь есть 15 рублей?! — торжественно произнес сумму денег Сеймур, мысленно приписав их в общий братский бюджет.

— Откуда 15 рублей?! — Возмущенно ответил Фархад. — Ты думаешь, мне это одному удалось бы без помощи. Я был не один. Эльхан и Саша были со мной. Вот и поделили на троих. По пятаку на брата.

У Фархада уже были друзья — Эльхан и Саша. Они каждый день встречались, чтобы, что-то предпринимать и что–то сбывать. Уходили куда- то и возвращались радостными и возбужденными, или прибегали, откуда-то очень взволнованными, или слишком напуганными. Это была дружба — командная дружба мальчиков.

У Сеймура не было конкретных друзей. Он еще играл в детские игры. Чаще с мальчиками, и реже с девочками. Ссорился с мальчиками и обижал девочек, не понимая еще, что скоро с девочками будет интереснее. Рос быстро, а развивался как — то по своему — медленно и игриво.

Фархад для брата был примером для подражания. Смелость брата его вдохновляла, а вот дерзость Фархада его иногда тревожила.

Сеймур был чувственным ребенком, и лучше ощущал, что есть за гранью разумного, а что есть за гранью опасного. Но в дерзости он уступал старшему брату и, поэтому оставался в его тени.

— А у тебя еще остались деньги? — многозначительно спросил Сеймур брата.

— А что? — спросил старший.

— Да так, просто спросил, — ответил Сеймур, имея в глазах желание, заполучить тысяча вещей.

Фархад улыбнулся и стал шарить по карманам. Через мгновение, у него в руках появилась пятирублевая купюра.

— Видел?! — гордо заявил Фархад.

— Вот это да! — громко произнес Сеймур, как сразу получил оплеуху от старшего брата.

— Молчи! А то мама увидит, потом объясняй, откуда, что, — грозно произнес Фархад.

— Хорошо, хорошо, — тихо и совсем не обидевшись на оплеуху, произнес Сеймур.

— Так что, мороженым и газировкой мы уже обеспеченны. — Фархад владел ситуацией как старший по возрасту и как самый богатый по деньгам, — А будешь слушаться меня, дам тебе попробовать пиво.

— Пиво?! — Сеймур успел своевременно прикрыть рот и не выронить компрометирующее слово.

Глаза Сеймура сияли, а рот был прикрыт.

— Фархад! А ты что уже пробовал!? — Еле сдерживая эмоции, спросил Сеймур.

— Да, недавно, с ребятами, — довольно, словно ощущая вкус запретного напитка, ответил Фархад.

— И как? — Сеймур вплотную подполз к брату.

— Да так, что-то непонятное, — ответил Фархад любопытному брату, — И солоновато и горьковато одновременно. Но зато потом, приятно кружится голова.- Его лучше холодным пить, а то, как говорят мужики, оно не холодным, как моча.

— Фу! Как моча?! — воспротивился Сеймур. — Я пить не буду.

— Вот ты зануда, Сеймур! — Буркнул Фархад. — Как моча, но не моча, в самом деле. Разницу улавливаешь? И потом, ты что мочу пил?

— Не пил, но знаю что она противная, — виновато ответил Сеймур, — понимая, что перебил впечатления брата.

— Ладно, приедем на дачу разберемся, — авторитетно заключил Фархад. — Только не разболтай маме о деньгах, а то я тебя знаю, ходишь, ходишь, а потом начинаешь к маме тереться, на ухо что-то шептать.

— Честное слово даю, Фархад, не скажу я маме ничего, — Сеймур, не переставая, мотал шевелюрой, заверяя брата в своей преданности.

— Фархад! — Громко, перекрикивая шум работающего двигателя, Хиджран позвала сына.

— Что мам? — Отозвался старший сын.

Хиджран смотрела сыну прямо в глаза. Они так часто общались. Процедура уже была испытанная. Хиджран пыталась по глазам сына понять, что он затеял, а сын пытался, не отводя глаз, скрыть свои мысли и не обнаружить свои замыслы.

С Сеймуром было легче, тот только хлопал глазами, стараясь при этом, избегать строгих глаз матери.

— Фархад! Все в порядке? — гипнотизируя сына, спросила Хиджран.

— Да, мам! Все хорошо, — не отводя глаз, ответил Фархад.

— Сеймур?! — произнесла Хиджран.

Сеймур попытался быть стойким как брат, но ему это не удалось. Опять захлопал и забегал. Хиджран, как всегда, все поняла. — «Надо приглядывать» — подумала Хиджран.

Машина заехала под черногородский мост. Сеймур высунулся из окна, чтобы помахать грузовому поезду. Фархад улыбнулся брату, поняв, что махать некому.

— Пойдем на море сразу? — спросил Сеймур брата.

— Посмотрим, если мама отпустит, — ответил Фархад, высматривая в окне микроавтобуса группу мальчиков стоящих у светофора.

Еще мгновение и голова Фархада уже торчала в окне машины, и он выкрикнул; — Эй Козлы! Фраера вонючие! Чего стоите?

Сеймур тоже попытался повторить нечто подобное за братом, но тот его остановил, преградил ему дорогу, точнее его желанию высунуть голову и выкрикнуть нечто неприличное. И это все неприличное излилось в салон микроавтобуса.

— Козлы….! — У Сеймура не получилось, машина миновала светофор на скорости.

— Сеймур! Когда ты прекратишь паясничать, — Сказала Хиджран, при этом, пристально посмотрев на старшего брата. — Фархад! Ты же старше, что ты себе позволяешь!? Зачем ты обругал детей!? Ты их знаешь, или они тебе что-то сделали?

— Нет, мам, — виновато ответил Фархад.

— Тогда зачем обругал?! Ответь мне! — Хиджран настойчиво смотрела на сына.

— Просто так, мам, — кратко ответил Фархад, усугубляя тем самым свою вину, ввиду отсутствия явных причин на выкрик непристойностей в адрес совершенно незнакомых ребят.

— А ты что повторяешь?! — Хиджран обратилась к младшему сыну, который уже успел отползти к своему матрацу.

Младший смотрел перед собой, опустив голову, изредка поглядывая на старшего брата.

Хиджран отвернулась и, не видя своих сыновей, произнесла,

— Я вас накажу! Я решила, что вас надо проучить. Вот приедем на дачу, и вы сегодня море не увидите.

За спиной матери молча, сидели два сына и смотрели в окна, каждый со своими мыслями, но с одним желанием быть прощенными и попасть к морю.

Время всегда на стороне детей — их быстро прощают, потому, что сильно любят.

— Хиджран ханум. — тихо обратился водитель Вагиф. — Это от них не зависит. Они мальчики. Они всех сверстников делят на две части — это с кем можно дружить и с кем надо подраться. Это у нас в крови. Такова природа мужчин. Друзья и недруги.

— О чем это Вы, Вагиф? — Спросила Хиджран, чуть не поняв мысль Вагифа.

— Я о том, что задиристость у мальчиков явление обычное, даже я сказал бы, что это в порядке вещей. — Завидев сверстника, мальчики сразу могут определить возраст. Что — то им подсказывает о силе и слабости сверстника. — Это как в природе не размер клыков, а бойцовский дух ставит точку в схватке. — А я заметил, что Фархад у Вас дерзкий и духом сильный, настоящий лидер.- У него по жизни не будет проблем, чтобы отстоять свое.

— У него точно не будут…, а вот у меня, они с ним уже и сейчас есть. В школе на него жалуются, соседи тоже не отстают от учителей — постоянно выговаривают мне. — Его поступки, всегда решительные и дерзкие, как у взрослых людей. А ему всего 13 лет, — сокрушалась Хиджран

— Знаю я все про него, я же вас каждый год перевожу, вижу, как он меняется. — Вы его просто часто ласкайте и не ругайте много. — Строгость не всегда полезна. У меня у самого три мальчика. Знаю, каково с ними. Но есть хороший метод, — Вагиф на секунду обернулся на детей, чтобы не выдать родительский секрет и продолжил мысль:

— Не скрывать любовь к своим детям, даже, когда отчитываешь их за содеянные шалости, — У моей жены есть золотая фраза, которой она каждый раз завершает свой воспитательный процесс с нашими мальчиками.

«Не огорчайте меня, пожалуйста, вы же знаете, как я вас люблю» — Вагиф улыбнулся, ощущая прилив чувств к своим детям и жене.

Хиджран не возразила, и тоже улыбнулась, а потом задумалась. Пауза получилось содержательной. Вагиф мысленно умилялся своими близкими, а Хиджран не могла представить себе, как это у нее может получиться — проявлять любовь и выказывать строгость одновременно.

Дорога увлекала микроавтобус своей широтой и ровностью. Машина неслась с ветерком. Московский проспект был основной артерией, которая питала побережье Каспия отдыхающими горожанами. По двум сторонам широкого проспекта располагались жилые дома, а местами встречались промышленные объекты — заводы и фабрики. Дома людей были маленькими и большими, красивыми и неприметными, как и заводы- были значимыми и не совсем престижными, но все равно, все они были полезными для тех, кто в них работал и удобными, для тех, кто рядом жил — радость для ног и продолжительность сна. А впрочем, кому как.

Сеймуру стало скучно обозревать не совсем ему понятные объекты промышленного назначения, и он перебрался ближе к брату — на его сторону обозрения.

— Фархад! А что это за здание, такое большое и длинное? — Спросил Сеймур, уткнувшись лицом в плечо брата.

— Винзавод, — ответил Фархад.

— А что там выпускают? — спросил младший.

— Вино, наверное, — неуверенно ответил Фархад. Будучи еще не взрослым и неискушенным знатоком питейной продукции, старший брат исходил от простого, от знакомого ему слова.

— А лимонад? Там выпускают? — Сеймур желал газировки, и вопрос был уместен.

— Может быть, и выпускают, там же бутылок много и на лимонад думаю, хватает, — задумчиво ответил Фархад.

— Их, наверное, много?

— Вот бы их все сдать, А… Фархад? — Довольный своей идеей Сеймур спросил брата.

— Ты что чокнулся!? Как ты это себе представляешь, Фархад хихикнул, и постучал кулачком по голове младшего брата.

— А что если одолжить у Газанфара на несколько дней тележку и сдавать понемногу? Я думаю, получилось бы за несколько дней вывезти и заработать, — Сеймур смотрел на брата в надежде на похвалу.

— Ты точно ничего не соображаешь, — жестко ответил Фархад. — Ты представляешь, что это надо украсть, а не одолжить или попросить. Это воровство. За это могут и в тюрьму посадить. Смотри сколько там охраны, это тебе не хромой Газанфар, у этих, наверное, и пистолеты есть, и собаки сторожевые бегают. И потом, Сеймур, запомни, мы с ребятами не воры — мы мстители. Этот хромой черт Газанфар, просто совсем обнаглел и зажрался, вот поэтому пусть знает свое место и пусть делится. Двор наш и все что в нем — наше.

Фархад был преисполнен уверенностью, продолжать вершить правосудие у себя во дворе и своими, даже очень выгодными, методами.

— Фархад, я хочу пить! Купи газировки, — спрятав глаза, Сеймур обратился к брату.

— Напрасно я тебе сказал о деньгах, теперь ты меня замучаешь своими просьбами. — Я же тебе сказал, на даче будем тратить, чтобы мама не узнала. — Лучше ползи к маме, и попроси купить лимонад, пока из города не выехали, а за городом все дорого, жалко переплачивать, — Фархад ткнул локтем и велел брату исполнить его указание.

— А почему я, а ни ты? — Справедливо возмутился Сеймур.

— Потому что у тебя лучше, получается, разжалобить маму, — слегка улыбнувшись, почти с насмешкой, ответил Фархад.

— Сам такой! Жалкий! — буркнул Сеймур и стал перекочевывать свое тело к водительскому месту, где мама и дядя Вагиф обсуждали учебу его детей.

— Мам! Фархад хочет пить! — Сеймур хитрил, и притом, по крупному. Не желал растрачивать количество своих личных просьб.

— А ты сынок, не хочешь? — Спросила Хиджран.

— Я не очень. Фархад больше.

Сеймур вздрагивал. Его дергал за ногу Фархад, расслышавший хитрый ход брата.

— А у Фархада что языка нет? — спросила, улыбаясь Хиджран.

— Просто он дальше от тебя находится, чем я, вот и попросил меня сказать тебе. — Буйная шевелюра Сеймура зависла между матерью и Вагифом в ожидании ответа на маленькую хитрость, придуманную наспех и не совсем обдуманно.

Хиджран и Вагиф громко рассмеялись. Машина стала отклоняться к обочине, к ларьку прохладительных напитков. Дядя Вагиф вышел и ушел.

Въехав под Багировский мост, машина на мгновение попала в темень.

Сеймур напрягся, сжимая в руках свой «Дюшес» — бутылку лимонада. Этот промежуток моста ему никогда не нравился, как и сам весь мост. Будучи каменным и большим, мост вселял чувство тяжести и страха быть придавленным. Единственное, что радовало Сеймура это каменные звездочки, высеченные по всему периметру моста. Они вносили некую веселость в тело этого монстра.

Говорят его построили из- за постоянной лужи, которая образовывалась каждый раз, когда на Баку обрушивался дождь и лужа была такой большой, что машины не могли проехать, и ждали, когда она высохнет. А потом решили по этому месту провести железную дорогу, и получился Багировский мост, дорога для машин, а мост для поездов.

Идрис Мансурович каждый раз, когда семья проезжала под мостом, с гордосью говорил, что его построил сам Багиров, и, что он, Багиров, был настоящим мужчиной.

Сеймур никогда не видел Багирова, но знал, что настоящие мужчины всегда бывают строгими. Как- то раз, он попросил отца, показать ему Багирова, на что Идрис Мансурович ответил; « Его расстреляли за дело, которое многим не нравится — когда ими правят. И вообще сынок, настоящие мужчины долго не живут, потому что борются»

— Сеймур! — окликнула Хиджран сына.

— Да, мам! — охотно отозвался Сеймур.

— Ты взял учебники и тетради?

— Да взял, — у Сеймура вдруг произошла смена настроения.

— А то смотри, опять забудешь и будем ждать, когда папа из города твои летние задания привезет, — у Хиджран это получилось как всегда строго, ведь речь шла о заданиях на лето и о школе вообще.

«Чертовы задания, ненавижу!» подумал про себя Сеймур.- « Все равно же спишу я их, не сам же буду решать, ведь знают эти училки, что списываю, и все равно задают, вот вредные тетки»

Сеймур откинулся на тюк с вещами и посмотрел на Фархада.

— Ни чем помочь не могу, — участливо сказал Фархад, — у тебя почерк неподдельный, ужасный, второго такого нет, а то я помог бы, написал бы за тебя немного.

— Ладно, сам как-нибудь отпишусь, — обреченно отмахнулся Сеймур.

Ему было не привыкать, он закончил четвертый класс и, уже как третье лето выполнял принудительные летние задания по математике — списывал решения с тетрадей друзей- отличников. Этой маленькой хитрости его научил Фархад.

Душный город остался позади, за спинами братьев, которые про него уже забыли, и жили мыслями о ближайшим будущем. На два месяца Баку для них будет закрыт, чтобы стать необычно большим и красивым и нужным, потому что лето кончается, и море становится холодным.

Сеймур допивал свой «Дюшес» и морщил свой нос от запаха. Они проезжали место, где не было красивого обзора и буйной растительности.

Одни только нефтяные качалки населяли это место и едкий запах нефти, который преследовал проезжающие машины, одурманивая их пассажиров.

Хиджран наспех закрыла окно и попросила детей последовать ее примеру.

— Как можно при таком запахе жить? — Возмутилась Хиджран.

— Видимо можно, Хиджран ханум, — заметил Вагиф.- Через метров двести будет поселок, где живут люди, которым этот запах стал родным и желанным.

— Как можно к этому привыкнуть, не понимаю? — Продолжала удивляться Хиджран.

— А что делать, если государство не переселяет этих несчастных, и даже не думает переселять, — сочувствуя жителям придорожного селения, заключил Вагиф.

— Не уж- то, нефти в море не хватает, что они до сих пор, эту уже загубленную землю насилуют, — Хиджран смотрела на неприглядный ландшафт с чувством глубокого сожаления и обиды, за погубленную природу родного края. Хиджран была здешняя- с окраин Баку.

— Но они молодцы, я имею в виду здешних жителей. У них всегда чисто, дома выкрашены, заборчики ровненькие и огороды, наверное, есть. И складывается такое впечатление, что ты не в Баку, а где то далеко за его пределами. И люди другие.

Сеймур заметил двух девочек у дороги, они желали перейти дорогу. Светленькие и голубоглазые, они чем- то напомнили ему, Айсель — соседку.

Вагиф притормозил, и позволил девочкам перейти дорогу. Они ему помахали в знак благодарности, а Сеймуру показали языки, голова которого сразу высунулась из окна машины, как только Вагиф решил выполнить правило уличного движения — пропустить пешехода

— Дуры! — Крикнул Сеймур и так громко, что девочки заслышав бранное слово, успели коллективно растянуть уши и высунуть языки еще раз.

— Сеймур! Ты опять за свое!? Хиджран слегка шлепнула сына по ноге.

Сеймур промолчал, потому что был не прав, даже обидные гримасы и на дразнящие язычки маленьких блондинок, не оправдывали его поступок. Он вспомнил, что его предупреждали.

У него так всегда получалось, когда он видел приятных сверстниц. Независимо от получаемого воспитания и, невзирая на присутствие родителей, ему хотелось, как- то обозначиться, чтобы позже отличиться.

Разбросанные по обе стороны дороги качалки, напоминали Африканские просторы, в которых пасутся зебры и антилопы Гну с постоянно трясущими головами. Только качалки не тряслись, а постоянно кому- то кланялись в знак благодарности или признательности, что их когда-нибудь выключат и дадут передохнуть.

— Фархад! А их ночью выключают? — Спросил Сеймур, вновь переметнувшийся поближе к брату. — Или качалки и ночью работают.

— Думаю, их выключают, не могут же они ночью работать, — предположил старший брат.

— Значит, кто- то их вечером выключает, а утром включает, — Фархад! Но их ведь так много?! — Изумился Сеймур количеством нефтяных качалок.

— Значит, есть специальный человек, кто за это отвечает.

— Чтобы только выключить и включить? — Сеймур взглянул на брата в ожидании ответа — «Да».

— Наверное, — безразлично ответил Фархад.

— Вот клево! Хорошая работа. Включил, и ходи весь день, а вечером выключи, и иди домой. — Вот окончу школу, и пойду работать выключальщиком качалок, — переполненный положительными эмоциями от предстоящей перспективы, Сеймур обнял брата.

— А включать, кто их будет, умник? — Сострил Фархад, покосившись на младшего брата.

Сеймур задумался. Он был еще мал для сложных обозначений и определений. Он сдался. — Не знаю, как назвать этого человека, — тихо признался подросток.

— Никем ты не будешь! — Жестко огласил Фархад. — Ты будешь моим помощником.

— Как это помощником? — Неясно представляя себе свои будущие обязанности, спросил Сеймур.

— Ты будешь помогать мне, дела делать, — не отводя глаз с дороги, ответил Фархад. Казалось, что он в окне микроавтобуса видит их будущее, и те дела, о которых он обещает брату.

— А что мы будем делать, Фархад? — Спросил Сеймур, втянув при этом в себя шею и голову, ему вдруг стало и интересно и боязно.

— Богатеть, брат! — Решительно ответил Фархад.

— Как это богатеть? — Глаза Сеймура беспрерывно захлопали.

— Просто! — оставаясь по- прежнему спокойным, ответил Фархад. — Будем покупать и продавать все то, что где- то очень нужно.

— А что, где нужно? Я не понимаю, Фархад? — спросил Сеймур, замученный непонятными идеями старшего брата. — Фархад, я не понимаю, о чем ты говоришь, — младший неотрывно смотрел то старшего брата.

— Только дай мне слово, что не растреплешь обо всем маме?! А то ничего не получишь, — выдвинув условия, Фархад ожидал ответа.

— Не скажу, честно, даю честное слово — слово «Октябренка», — Сеймур привстал.

— Да на черт мне далось твое слово октябренка? Клянись могилами прадеда и прабабушки! — Настойчиво потребовал Фархад.

Сеймур растерялся. Фархад запросил слишком большую ответственность — поклясться могилами предков, которых Сеймур не помнил, потому что был маленьким, но чтил, потому что так было принято.

Сеймур проглотил набежавшую слюну, и вымолвил: « Клянусь!»

— Тогда слушай, — начал Фархад.

— Я у «стекляшки» прикупил у ребят петушков. Пять штук.

— У чего ты что купил, и что такое петушки? Я чего- то не понял, Фархад, — признался Сеймур.

— Вот ты Сеймур, балда, — выпалил Фархад.- Объясняю — у стеклянного базара, напротив «Снежинки», я у спекулянтов купил иранские жвачки, ну помнишь, я тебе как- то раз приносил их, на них еще петушки нарисованы, мятные такие, вкусные.

— Аааа…! Вспомнил! — Сеймура осенило.

— Так вот, их- то мы и будем продавать на даче, точнее, на пляже. Я все продумал, только с ценой надо определиться.

— Как на пляже и кому? — Недоумевал Сеймур.

— Как кому? Людям, — продолжал объяснять Фархад. — Особенно приезжим, они любят все такое иностранное. И потом, у них всегда деньги водятся. Как говорит дядя Эльдар — « На отдыхе никогда не надо жалеть денег. Работают, чтобы зарабатывать. Копят, чтобы отдыхать».

— Правильно, дядя говорит, — одобрительно замотал головой Сеймур, словно ему было чуть больше лет, чем его прародителю.

— Какой ты молодец. Фархад! А где ты этому научился?! — Спросил Сеймур, переполняемый эмоциями.

— Эрик подсказал, — ответил Фархад.

— Какой Эрик?

— Который с Малаканского садика, дед которого там, постоянно в медалях сидит. Ну, тот, ветеран войны, Фархад пытался помочь брату вспомнить существенную особенность неизвестного мужчины.

— Их там много сидит, и все говорят на непонятном языке, — оправдывался Сеймур незнанием языка, достаточно большого народа.

— Ладно, проехали, одним словом, приедем, на пляже разберемся, кому и почём — деловито отрезал Фархад.

— Фархад! Будь братом, покажи мне жвачки, — застыв в ожидание положительного ответа, Сеймур смотрел на брата.

— Зачем? — Строго посмотрев на младшего брата, Фархад нахмурил брови.

— Просто, хочу посмотреть, я их уже не помню, — Сеймур пытался хитрить.

Фархад потянулся за своим рюкзаком, где лежало все его добро, известное всем и кое- что, известное только ему одному.

Покопавшись одной рукой в своем рюкзаке, Фархад на ощупь определил вещь — тайну, и вынул, заключив ее в кулак.

Маленький кубик в серебреной обертке, и со смешным петушком на этикетке, на несколько секунд предстал перед взором Сеймура, как только Фархад развел пальцы руки.

Сеймур проглотил слюну, и так явно, что Фархад спешно спрятал кубик обратно в рюкзак.

— Не смей думать даже об этом, и не доставай меня просьбами дать пожевать, — Фархад выставил указательный палец прямо перед лицом страждущего брата. — Это товар. Это табу. Понял!

Сеймур промолчал, проглотив, при этом, вторую порцию слюны, и одобрительно кивнул головой.

— Будет больше, дам тебе целый кубик. А пока молчи, и никому не разболтай, — сказав, Фархад спрятал рюкзак.

— Мам! Мы въезжаем в Маштаги. — Помидоры покупать будем? — Сеймур крикнул, высунув голову в окно. Его кудри выпрямились от порывов воздуха, обтекающих машину. Лицо сморщилось от скорости и стало смешным.

Сеймур приветствовал земляков, размахивая руки и окриками своего звонкого голоса, потому что он считал дачу в Бильгях своей Родиной.

— Знаете, дядя Вагиф! Папа говорит, что наша дача находится в Бельгии, и что, не все могут себе позволить иметь дачу в Бельгии, — Сеймур обнял Вагифа обеими руками и заглянул ему в лицо, чтобы увидеть его восхищение.

— Сеймур, не мешай дядя Вагифу вести машину, -строго приказала сыну Хиджран.

— Не беспокойтесь, Хиджран ханум, он мне не мешает, — хладнокровно и уверенно ответил Вагиф, продолжая вести машину. — Сеймур! А Маштаги получается, столицей Бельгии? — Улыбаясь, спросил Вагиф.

— Ну, выходит так, что Маштаги есть — столица Бельгии, — с уверенностью ответил Сеймур.

— Балда ты, Сеймур! Сколько тебе можно повторять, что Бельгия и Бильгях это не одно и то же, — грубо отметил Фархад. — У Бельгии столицей является город Брюссель.

— А мне все равно, что является столицей Бельгии. Папа сказал, что у нас дача в Бельгии, значит, так оно и есть, — Сеймур, рассмеявшись назло брату, в очередной раз высунулся из окна машины и продолжил звучные приветствия жителей столицы Бильгях.

Маштаги — самая населенная часть одного из маленьких кусочков апшеронского рая. Самое интересное, что было для Сеймура в Маштагах это люди. Мужчины — смелые и улыбчивые. Женщины — ласковые и любящие детей. Хотя, Сеймур иногда их сторонился, особенно тех, кто ходил в черных накидках и без лица.

Частенько, на базаре, куда Сеймур приходил с матерью за овощами, он мог быть обласкан одной из таких женщин в черном. Неожиданно, из- под черного покрывала могла появиться женская рука и пройтись по его шевелюре, и в тот же миг спрятаться обратно, в темени своеобразного одеяния.

Сеймур вздрагивал, но соглашался, ведь руки были как у его матери — нежно любящие.

На вопрос Сеймура — « Мам, почему эти женщины так одеваются», Хиджран отвечала коротко и понятно — « Так надо». А отец Сеймура объяснял все удивительные особенности маштагинцев тем, что они сильно верят в Бога и очень любят торговать. Часто бывало, что летом в местном универмаге, можно было купить зимние вещи импортного производства, а зимой — летние вещи хорошего качества — импортного. Надо было, просто, согласиться на пару десяток рублей дороже, чем летом или зимой. Все было в родных Маштагах, даже можно было без очереди купить любимые китайские кеты Сеймура, с цветными полосками на подошве.

Жара уже властвовала. Осталось проехать самую малость, скоро море и дача — неделимые понятие у братьев Рагимовых.

Сеймур, высунувшись из окна, ожидал встречи с чем — то большим и необъятным.

Нарастающий гул отвлек мальчика от ожидания встречи с лазурным простором. Нечто шумело в небе.

— О…, мам, смотри, Ил 18 летит, и так близко, что колеса видны, — выкрикнул Сеймур, испытывая сильные эмоции от полета винтокрылой машины.

— Мам! Я буду летчиком! Да, я буду летчиком. Слышишь, мам!? Вот, окончу школу, и пойду учиться на летчика, — стал приговаривать Сеймур. — Дядя Вагиф! А что надо для этого, чтобы стать летчиком? — Спросил Сеймур Вагифа, как самого старшего мужчину в салоне автомобиля.

— Не много, Сеймур! Только твое желание, — мудро ответил Вагиф мечтательному подростку.

Взрослые улыбались желанию мальчика. Вагиф улыбался, потому что помнил себя и знал, что не все так просто в жизни, а Хиджран радовалась тому, что мечта сына светлая и достойная — стать сильным и бесстрашным мужчиной.

— Фархад! Как тебе моя идея — стать летчиком? — Спросил брата, возбужденный Сеймур.

Фархад промолчал, а потом, резко посмотрев на младшего брата, сделал пару вращательных движений рукой, приставив при этом, свой указательный палец к своему виску.

.

Ожидания Сеймура нарастали. Эпизоды детского счастья проносились в его памяти яркими сценами — вожделенный берег моря, купания до заката, где резвости и смеха было больше, чем за школьной скамьей, или за письменным столом дома. Ему нравились слова бабушки — «Сынок! Пока твои мозги в ногах, бегай и не обращай внимания на чужие слова. Придет время, и все в тебе встанет на свои места — станешь взрослым и степенным»

Поэтому Сеймур был спокоен и уверен за свое будущее. Время было на его стороне и в его распоряжении.

Машина дядя Вагифа пошла на подъем перед большим спуском к долгожданному лету.

Море всегда видно раньше, даже когда еще не видно — его рисует наше воображение.

Вопль мальчика огласил начало лета и продолжение его счастливого детства.

Моря было больше чем суши. Оно всецело охватывало своей гладью землю, предлагая, тем самым, верить только в него.

Оно манило своим абсолютным спокойствием и широтой своего величия.

Сеймур пел, сам не зная, что поет. И так заразительно, что даже, Фархад, беспристрастный ко всему чувственному мальчик, не выдержав подобных эмоций брата, присоединился к нему, высунув голову из окна, чтобы поддержать близкого ему человека в его диком желании радоваться жизни.

Часть 3

Дом у моря

Дача — место, где дни жизни сходятся воедино с летней порой, веселье сливается со счастьем, а нагретый песок утопает в теплом море, наполняя память незабываемыми впечатлениями.

Пережив величественный вид моря и яркие эмоции подростков,

машина с ее пассажирами стала скатываться к побережью, где вдоль берега тянулся большой дачный массив, именуемый Бильгийские дачи.

Буквально несколько сот метров отделяли первый ряд дач от береговой линии моря. Завидная близость этих дач к морю, порой сменялась разочарованием, когда море из тиши и благодати превращалось в страшную, без всякой лазурности, клокочущую массу разрушительной воды. Трудно было сосредоточиться на простых вещах — к примеру, на сне, особенно ночью. И как, если вас не покидает опасение быть накрытой большой морской волной.

Бывшая, большая территория совхоза Апшеронского района была, когда- то отдана под дачное заселение.

Природа этой большой территории была скудной. Смело можно было сказать, что здесь ее не было и вовсе, кроме виноградников и иногда инжировых деревьев здесь рос только один сорняк — наглый и беспардонный.

Решение властей, избавиться от однотипности природы этого края, видимо, было обоснованным. Выставив его как не плодоносный и затратный, совхоз подлежал реорганизации. Вероятнее всего, кто- то из очень умных руководителей, взвесив все «за» и «против», понял, что лучше провести электричество, газ и дорогу и начать, при этом зарабатывать немалые для государства деньги на электроэнергии и тепле, нежели горбатиться над виноградниками, которого вокруг Апшерона произрастало в предостаточном количестве.

Проложили дорогу. Позже, пришло электричество — не совсем необходимое, как напряжение, и не совсем устойчивое как столб, на котором висят провода. Столбы часто падали, особенно, после апшеронских ветров, обрывая при этом провода и лишая дачников цивилизации.

Газ не провели, его стали развозить в больших стальных баллонах. В подобном виде газ выгоден для всех, особенно для тех, кто его предлагал.

Первыми поселенцами прибрежной зоны стали те Бакинцы, кого избрал Баксовет, (организация городской власти советского периода) кого за заслуги, кого за большое количество детей, а кого за просто так, тогда это было нормой — ни за что и просто так.

Счастливчикам построили дома бесплатно, со всеми «удобствами», исходя из строительной сметы. Дома, словно росли из земли как грибы на очень коротеньких ножках. Они не радовали глаз, потому что были бесцветными и однотипными — каменная коробка, поделенная на нужды.

Главное, все были довольны и счастливы, от равного жития и неприхотливого бытия.

Далее следовали дачи не избранных, а тех, кто согласился крепнуть на этой земле самостоятельно, исходя из собственных сил и денежных средств.

Все было налицо, материальные возможности в виде забора, у кого из проволоки и подручного материала, а у кого из белого и добротного камня. И дом как достаток, у кого каменный и красивый, а у кого в виде списанного большого автобуса. И вообще, легко можно было догадаться, кто, где работает или, где работает его родственник. Частенько можно было приметить странные емкости для воды в виде авиационных баков летающих аппаратов, взгроможденных на высоту для давления воды.

У одних Бакинцев дачи походили на свалку металлолома, а у других — на замаскированный от дурного глаза райский уголок.

Времена были удивительные, на все надо было иметь документ, который бы подтверждал законность строительства вашего большого белого дома, или бумажку на законное право владеть вашим старым полуржавым автобусом, и ко всему еще без колес.

Некоторым было нелегко въедаться в землю самостоятельно, особенно если семья была многодетной. Много детей не значит много денег, но зато много рабочих рук и дружба, которая помогает жить и строить. Вот и строили дома методом семейного подряда. Одна семья сменяла другую, а потом выяснялось, что все они родственники и будут отдыхать все вместе — дружно и шумно.

Дачный массив быстро разрастался вширь, но не ввысь. Ввысь было нельзя. Строго следили за тем, чтобы никто никому не завидовал. Строительство двухэтажного дома было явлением редким, даже где — то сенсационным. Все сразу понимали, что хозяин дачи не скромен и богат всяческими разрешительными бумажками.

Как правило, такие соседи жили тихо и никому не мешали, и неохотно шли на контакт со своими соседями.

Соблазнов построить хорошую дачу было много. С утра до вечера по дачному массиву носились грузовики с мешками цемента и каменными кубиками, предлагая на развес, стройматериал за полцены. Выбор подобного добра был большой, от гвоздя до шифера, только место применения этого полезного материала было за много километров от дачного поселка, и его, явно, где — то не хватало. Водители — продавцы этих передвижных магазинов готовы были предоставить все, кроме чека на покупку. Торг был уместен, хотя боялись все: вор без «чека» и покупатель без «бумажки»

Строителей дач тоже было хоть отбавляй. Всякие ходили: специалисты — шабашники из далеких краев, малоимущие студенты, оказавшиеся вдали от родины, мастера на все руки — вырыть колодец за бутылку вина и заснуть на дне своего рабочего места. Временами, даже местные жители — поселковые ребята, любители сшибить деньгу, предлагали свои услуги — построить кривой забор, а потом долго таить обиду на заслуженно высказанные претензии.

Всего хватало: и материала для дворцов, и рук, творящих чудеса.

Говорят, была бы земля, а замок с небес можно стянуть.

Тогда земли вокруг Баку было много, свободной и доступной для многих тружеников города, но зарплата была у них не королевская и даже не придворная, и мнимые замки по-прежнему продолжали витать в облаках, составляя мечтательный небосвод горожан прибрежного города.

Машина съехала с шоссе на проселочную дорогу, не асфальтовую, а ребристую — как ступени, и колючую — как битое стекло. Она состояла из пыли и мелких ракушек.

Вагифа трясла земля. Он трясся вместе со своей машиной, которая пересчитывала колесами ребра земли, бывшее дно Каспия и нынешняя дорога безжалостно разлаживала груженую машину.

Миновав должников Баксовета и их детей, которые уже носились по дороге, оглашая тем самым, что это их игровая территория, машина въехала в зону тех, кто был сам по себе, где еще царила относительная тишина. Из числа разных и независимых владельцев дач так рано никто не переезжал, многие, часть лета проводили за пределами Апшерона, благо получалось заработать на путевку и попасть на лоно другой природы. И потом, многодетностью эта череда дач не отличалась. Два мальчика или две девочки, или все вперемешку. Здесь дети не косились друг на друга, а улыбались, прячась за спины родителей. Может быть потому, что родители улыбались друг другу и здоровались по-соседски. Позже, на берегу моря, куда стекались все ради загара и большой воды, дети знакомились, вовлекая в свою дружбу и родителей.

— Все, приехали! — Огласила Хиджран.

Её никто не услышал. Их уже в салоне не было. Они дружно открывали врата своего рая.

Первым на дачу, как всегда, вбежал Сеймур.

Мам, я сейчас! — Крикнул Сеймур, унося себя вглубь дачи.

Его босые ноги отталкивались от сухого песка, словно два острых клинка, придавая ему, тем самым, стремительности. Широко разведя руки, он на ходу касался широких листьев инжировых деревьев и нежную поросль виноградников.

Так, Сеймур приветствовал постоянных обитателей дачи и оглашал начала дачного сезона.

— Эй…, чокнутый! Иди, будем разгружаться, — окрикнул Фархад возбужденного брата.

— Слышишь, Сеймур! Мы ждем, — присоединившись к общей просьбе, Хиджран попыталась призвать сына вернуться от щенячьих радостей, к взрослым обязанностям.

Дача Рагимовых была как у большинства дачников — четверть гектара.

Совхоз делили равномерно, исходя из количества отцов семейств, изъявивших желание иметь загородный участок, а не из количества членов семьи. Двадцать пять сот приморской земли считались достаточными для одного дома, деленного на две комнаты по 14 квадратных метров, и кухней на 5 кв. метров, где должны были уместиться множество едоков, состоящих из детей, внуков, а у некоторых даже из правнуков.

Осваивая побережье, кто- то думал практично, по — государственному — без лишних эмоций.

Один дом на отдельном участке, чтобы не перенаселяли и жили дружно.

Рагимовский дом строили все Рагимовы — папа и дядя. Идрис и Эльдар. Две опоры одной женщины — бабушки Солмаз. Дача была ее заслугой за долгие годы непосильного труда и терпения, сперва на поприще одного из руководителей вуза, а позже, преподавателем того же самого института, где ее не переставали уважать даже тогда, когда она сменила уровень значимости. Она добилась земли и помогла детям построить дом.

Дом получился оригинальным, построенный по- особому проекту близкой знакомой дядя Эльдара, архитектором Риммой из какого- то заграничного журнала. Она называла своё творение виллой — приземистый прямоугольник с плоской крышей и без окон на тыльной части дома. Дача не походила на соседские дома — однотипные как детские рисунки — крыша как крыша с трубой, и дом как дом, с окнами на все четыре стороны. Рагимовская дача больше напоминала корабль, который плывет боком.

Летом все мечтали о сквозняке, точнее о сильнейшем ветре, который творил ужас, в том числе и сквозняк.

Каждый раз, когда ветер утихал, старший брат Идрис задавал один и тот же вопрос младшему брату Эльдару: — « Скажи мне братишка, чем вы занимались с Риммой, когда проектировали нашу дачу? Почему забыли наметить смежные окна для сквозняка?», на что Эльдар отвечал — «Виллу, Идрис, для всех нас». А Камаля, жена дяди дополняла мужа — «Наверное, у нее дома всегда было прохладно, что вы даже не задумывались, как это некомфортно жить без сквозняка»

Комнат было две, как у всех, строго по 14 квадратных метров. Для каждой семьи своя комната — свой квадрат с одним окном в большом дачном прямоугольнике.

Большая веранда, где в основном обитали жители дачи, была почти круговой. Солнце всегда было разным. Утром ласковым, а днем жестким и жгучим, приходилось сбегать от него, и часто менять дислокацию.

Главной достопримечательностью дачи была мансарда, как существенное дополнение дяди Эльдара в проект архитектора Риммы. Она в расчетах площадки уже не участвовала. Её отстранили как месть за кражу сквозняков.

Часть крыши стала местом, где встречали гостей и часами проводили время все, и стар и млад, благо широкий шиферный настил защищал днем от солнца, а ночью от неожиданного дождя.

Большие железобетонные плиты, привезенные дядей Эльдаром без нужных бумаг и, оформленные как некондиционными, гладко легли на опоры в виде бетонных труб, которые также были привезены им неизвестно откуда. Но, в итоге, все неоформленное воздвиглось в возможность видеть главное зрелище лета — море, которое было рядом.

Дачные участки не дарили, и даже не продавали, их выделяли. И как можно подарить если семей много, а земли у моря мало, значит, кого — то придется обидеть и оставить без подарка. И как можно продать, если кто — то очевидно хитрее другого, и умеет копить деньги и зариться на общее — на государственную собственность.

Решили выделять землю, без многих прав на нее. Форма собственности тогда называлась — «Владей, пока не потеряешь интерес».

И вот, по принципу — не обидеть и не распустить народ, Советская власть города отмеряла 25 сот вечно- государственной земли, тем самым делая большое одолжение Бакинцам — отдыхать на берегу моря на свои деньги и за свои труды.

Пять лет оказались достаточными, чтобы память о совхозе, стерлась из памяти сторожил.

Собственность, пусть даже мнимая, всегда ускоряет желание внести разнообразие в свое гнездышко, и тем самым выделиться из общей массы. Желание воздвигнуть нечто грандиозное всегда занимает место.

Постепенно и незаметно апшеронская земля застроилась заборами, упрятав за ними совхозные виноградники и инжировые деревья, оставив при этом, место только для домыслов и загадок о честности и нечестности дачников.

— Сеймур! Фархад! — Жестко и почти не по- матерински скомандовала Хиджран. — Подойдите ко мне!

Сыновья собрались у машины. Подобные сборы помогали матери донести до мальчиков всю серьезность момента, и объявить о своем решении.

— Значит так! — Начала Хиджран.

— Продукты несете на кухню. Матрацы под солнце. Телевизор в комнату. — Все понятно?! — Требовательно спросила Хиджран.

— Да мамочка! — Хитро улыбнувшись, ответил Сеймур. — Мам, а потом на море?

— Позже будет понятно, посмотрим, как справимся с делами.

— Быстро справимся мам, вот увидишь, — заверил мать Сеймур.

— Мам, я открою комнаты, — вызвался на взрослое занятие Фархад.

— Хорошо! Только береги руки.

Хиджран отошла с Вагифом в сторону, заготовив, в сжатой руке пять рублей.

— Сеймур! — Так же как мать скомандовал Фархад. — Начинай с продуктов, подтаскивай их к кухне, а я пока открою комнаты.

— И долго ты их будешь открывать? А как я? Мне придется одному все таскать? Я так не согласен. Давай вместе! — захорохорился Сеймур.

Фархад спокойно посмотрел на брата и, выставив вперед указательный палец, сказал:

— Ты все понял? А то….

Сеймур понял, о чем идет речь. Мелкий шантаж брата удался.

Фархад перебирая ключи, отправился открывать все дачные двери. Это было его обязанностью в отсутствии отца и дяди. Сегодня он был хозяином.

Сеймур, еще какое- то время обиженно смотрел вслед брату. А потом, улыбнувшись, он со всего разбега нырнул в машину на матрацы, представляя их себе морем, которое вскоре посетит.

Часть 4

Велосипед

Бывает так, что род продолжается только одними мальчиками, у которых фамильные ценности, в некоторых случаях, используется не по назначению, а для исполнения сиюминутных желаний. А бывает и так, что потом род продолжается одними девочками, тогда потеря реликвий становится очевидной.

Сеймур дотащил последний матрац до бассейна и, опрокинув его на край купальни, крикнул:

— Мам! Все! Теперь можно на море?

— Нет! — Уверенно произнес Фархад за мать. Он стоял на веранде, покручивая ключами.

— Почему «нет»? Я же все сделал! — Возмутился Сеймур.

— А кровати кто будет выносить из комнаты? А велик кто будет собирать? — Давай, иди сюда, будем выносить, — выдав тираду обязанностей, Фархад вошел в комнату, где были сложены кровати и другая дачная мебель.

— Как много их! — Сказал, вошедший в комнату Сеймур.

— Не больше чем было год назад, — мудро ответил Фархад.

— Слышишь, Фархад! А может, мы это после моря сделаем? — предложил Сеймур.

— Когда ты поймешь, что кое- что надо делать раньше чем то, что потом будет хотеться сделать еще меньше.

— А что делать надо раньше? — пыхтя от тяжести железной кровати, произнес Сеймур. Братья включились в работу.

— Думать о том, чтобы после одного удовольствия получить следующие, — испытывая те же нагрузки от железного матраца, выдавил из себя Фархад. — А главное, о маме надо думать. А вдруг она устала и захочет прилечь.

— Да, ты прав, мамочка точно устала, пусть полежит. Испытывая чувства нежности к незабвенному образу, Сеймур задвигался быстрей, не отставая от брата, в желании позаботиться о матери.

— Молодцы! — улыбаясь, заявила Хиджран, увидев натруженных сыновей и плоды их труда — Красавчики мои. Вы просто настоящие мужчины!

Шесть железных кроватей были извлечены братьями из комнат, и расставлены по периметру веранды, согласно числу взрослых и мест, определенных бабушкой после строительства дачи. Кровати стояли у стен дачи, умно спрятаны от жгучего солнца. Братья знали свое дело и помнили наставления взрослых, как добиваться тени, и про солнце не забывать.

Сеймур, воодушевленный похвалой, подбежал к матери за лаской. Обняв ее за талию, он произнес — Теперь мамочка, ты можешь отдохнуть, а мы поедем на море, да?

— Можно мам? — Спросил у матери, Фархад.

— Можно. Только, Фархад, ты знаешь ваш рубеж, дальше него ни в коем случае! Хотя, море спокойное, но шутки с ним все равно опасны, — поглаживая старшего сына по голове, Хиджран словно кодировала сына к ответственному отношению к морю.

— Не беспокойся мам, мы будем осторожны и быстро вернемся — Фархад устремился к матери, предложив, при этом, младшему брату поделиться возможностью обнять мать. Сеймур не уступил место рядом с матерью. Фархад остался обделенным.

— Пошли собирать велик! — Злобно потянув Сеймура за волосы, прошипел Фархад.

Из кладовой братья извлекли раму велосипеда, обвернутую в тряпичную ленту, нарезанную из мешковины. Далее, Фархад долго грохоча в кладовой садовой утварью, подал Сеймуру колеса от велосипеда, так же бережно обвернутые в мешковину.

— Сеймур! Разматывай тряпки с колес, и смотри не выбрасывай их, еще пригодятся.

— Они же пыльные, зачем они нам? — Сеймур не понял мысль брата.

— Чтобы через два месяца новые не нарезать, — не смотря на брата, ответил Фархад, будучи всецело поглощенный серьезным делом. Он бережно разувал раму велосипеда, при этом, свертывая нарезанную мешковину в мотки. Еще мгновение, и он должен был увидеть необычную раму их с братом велосипеда.

Братья привстали. Перед ними засиял хром. Рама велосипеда была целиком хромирована.

— Красота! — выдал Фархад.

— Очень красиво, очень! — Добавил Сеймур.

Каждое лето, обнажая раму велосипеда, Фархад изумлялся сиянию и свежести их старого велосипеда.

Сеймур ждал этого момента, чтобы не оставить восхищения брата в одиночестве. Ему нравилась участливость в жизни брата и причастность его к этому старому велосипеду. Брат возил его повсюду на приделанном позади багажнике, и они всегда были вместе.

— Принеси из комнаты один маток шланга, а я пока сниму покрышки с колес. Меня научили, как ездить без камер. Только возьми новый моток, и не перепутай со старым, — Фархад в очередной раз проявил старшинство.

— А кто тебя научил? — с любопытством спросил Сеймур.

— Сашин дядя — Сергей. Он всем во дворе, у кого не хватает денег на камеры, вставляет в колеса резиновые шланги вместо камер.

— А ты сможешь сам вставить шланг в колеса? — Усомнившись в умении брата, спросил Сеймур.

— Сеймур! Хорош базарить, давай иди, — чуть прикрикнув на младшего брата, выпалил Фархад.

— Хорошо, иду, только не злись, — ухмыльнувшись, подросток ускакал.

Сеймур вернулся быстро, волоча за собой увесистый моток поливного шланга.

— А где нож? — Спросил Сеймур.

— Зачем он тебе? — Без излишних эмоций спросил Фархад, не сводя глаз от того, чем он был занят. Высохшая от времени шина велосипеда не желала сдавать свои позиции на ободе колеса.

— Хочу отрезать от мотка, сколько надо шланга — найдя конец шланга, деловито ответил Сеймур.

— Сеймур! А сколько надо отрезать? — Улыбаясь, спросил старший брат.

— Ну как сколько? Сколько надо, столько надо, — уверенно заявил Сеймур, при этом, пряча глаза от пристального взгляда Фархада.

— Ты же не знаешь, сколько надо! Не знаешь и берешься, — покачав головой, как зрелый мужчина над несмышленым юнцом, Фархад содрал непригодную для использования старую шину.

— Я хочу отрезать шланг — тихо признался Сеймур.

— Так сколько надо отрезать шланга, Сеймур? — Фархад вновь настойчиво спросил брата.

— Не знаю, но я хочу отрезать шланг, — раздраженно ответил Сеймур.

— Понятно. Ты просто хочешь отрезать, я должен отмерить и при этом еще не ошибиться. — Легко отрезать. Много ума не надо — Фархад зачесал за затылком.

— Ты старший, ты должен знать, сколько надо отрезать — держа нож на изготовке, заявил Сеймур.

Фархад с удивлением посмотрел на брата и покачал головой.

— Иногда ты говоришь так, словно ты старше меня, но когда, что — то касается дела или знаний, ты прячешься за моей спиной. — Вот возьми и отрежь, раз такой умный! — Фархад подвинул старую шину к брату, и обиженно стал извлекать из пакета обильно смазанную тавотом цепь велосипеда.

— Я не могу, не знаю сколько. — Сеймур отложил нож и отодвинул шину обратно Фархаду.

— Вот так надо было с самого начало и говорить, а не лезть вперед раньше взрослых — Фархад вернул свое внимание к шине велосипеда.

— А может, все- таки попробовать еще раз накачать и посмотреть, а вдруг получиться покататься?

— Один раз? У нас с тобой целое лето впереди, — возмущенно отреагировав, Фархад отложил шину в сторону.

— Так давай купим! Съездим в Маштаги и купим. У нас же есть деньги, — Сеймур с корточек присел на колени и заглянул брату в глаза. Ему казалось, что в этот раз его идея Фархаду понравится.

— Ты опять за свое?! Я же сказал тебе, забудь про деньги. Они нужны для других дел, — резким ответом Фархад отпарировал идею брата восвояси, — И потом, с нашей ездой, шин не оберешься. Каждый раз на что-нибудь, да и наедем. — Надо что — то не протыкаемое, жесткое.

— Да, надо, что-то очень жесткое, — с умным видом добавив, Сеймур швырнул непригодную велосипедную камеру в сторону.

— Зачем выбросил?! — Возмутился Фархад. — Без нее трудно будет угадать длину шланга.

Сеймур вернул камеру обратно и, присев на колени напротив Фархада, стал терпеливо наблюдать за действиями брата.

— Дядя Сергей всегда говорит: «Если не знаешь, как установить новую зап. часть, не выкидывай старую» — Вот я и думаю, как нам правильно отрезать шланг. — Главное, чтобы по объему подошел, — Фархад вместил конец шланга в шину велосипеда.

— Клёво! В самый раз! — Обрадовался Фархад.

— Ура, в самый раз! — Сеймур поддержал радость брата и быстро умолк, выдав тем самым, что он всего лишь поддержал радость, а не понял их удачу до конца.

— Все вспомнил, как дядя Миша это делал, как менял шины на шланги, — Фархад уверенно взялся за дело. Он расстелил камеру на каменном полу, подложив предварительно под нее деревянную дощечку. Потом, сделав ножом глубокий надрез, он разрезал ее.

— Вот теперь приложим ее к шлангу и получим нужную длину шланга. — Понял, барашек мой?! — Фархад, на радостях потрепал Сеймура за волосы.

Сеймур расплылся в улыбке от слов брата, а главное, он ощутил, что им брат доволен, что происходило крайне редко.

— Ты очень хотел отрезать шланг. Вот здесь режь, где я отметил, — Фархад указал на метку, то была царапина на шланге, сделанная им при помощи гвоздя.

Сеймур напряг мышцы руки, и нож разделил резину. Замена камеры переднего колеса была готова.

— Теперь, так же, и со вторым куском разберись. Понял? — Фархад был горд самим собой, и не преминул показать это перед младшим братом. А перед кем же еще? Больше братьев у него не было. — Только пальцы смотри, береги, не порежься, а я тем временем, с цепью разберусь, — Фархад с чувством брезгливости стал разворачивать цепь велосипеда, скользящей в руках от обилия густого тавота.

Братья отошли в сторону от велосипеда, который был собран и готов к смотринам. Серебреный конь сверкал под солнцем одним цветом — цветом самого солнца.

— Клевый, какой у нас велик, — Сеймур сиял от счастья не меньше чем двухколесный, и не больше чем старший брат. Фархад улыбался, вкушая предстоящие ощущения рулевого и капитана корабля в одном лице.

— Хороший он у нас, надежный велик, — немногословно подытожил Фархад.

Велосипед, действительно оказался прочным и добротным. Привезенный, когда- то, в Баку из поверженной Германии, он был восстановлен и продан армянином Мишей семье Рагимовых. Один велосипед на двоих — на папу Идрис Мансуровича и дядю Эльдара. Они хорошо помнили тот день и цену, за которую их дядя, Максуд, бывший фронтовик, заплатил за изделие германского производства. По рассказам Идрис Мансуровича, торг был долгим и изнурительным. Миша не уступал, как под Москвой, а дядя Мамед наступал, как на Берлин, всей мощью всех фронтов Красной Армии.

Миша не был на войне. У него, как у всей его семьи были золотые руки. Он больше был нужен тылу, нежели фронту. Воин с золотыми руками большая находка для мародеров, и большая потеря для многодетной семьи и Родины, которую он защищал, сидя у себя в полуподвальной мастерской.

Фронтовик Максуд поначалу просил продать по совести, потом стыдил Мишу за неуступчивость и за отсутствие уважения к фронтовикам.

Говорят, что из подвала армянина, где создавались чудо — велосипеды, были слышны даже угрозы (выдать властям подпольное предприятие Миши по распродаже трофейного имущества, по завышенным ценам, т. е, по спекулятивным расценкам).

Миша стоял стойко, хотя насторожился от озвученной Максудом угрозы.

После часового торга, соглашение было достигнуто. Только велосипед был продан не за деньги. Хитрый Миша предложил обмен, так как не верил в твердость послевоенных денег.

Он запросил дорогое, он запросил швейную машинку бабушки Кюбры.

Акоповы знали про всех и про все, и что есть у соседей дома. У них получалось со всеми соседями общаться душевно.

Дядя Максуд назвал Мишу «подлецом», и уступил, ибо во дворе его ждали два подростка — Идрис и Эльдар.

Вскоре, два брата спешно стаскивали с четвертого этажа приданое бабушки — старую, неработающую уже давно швейную машинку, с мужским именем «Зингер».

Тем временем, дядя Максуд выкатил из подпольного цеха семьи Акоповых, хромированного коня без хвоста и на двух колесах. Велосипед был красив и надежен, только без фирменной эмблемы.

На вопрос, где эмблема, Миша ответил, что ее нет, ибо это генеральский велосипед, и выпущен по специальному заказу.

Акоповы были мастера выдать подделку за раритет. Раз нет имени, значит, надо придумать легенду.

Все подозревали, что хромовое одеяние велосипеда это творение золотых рук Акопова — старшего. Ни один здравомыслящий «германский генерал» не станет утруждать свои ноги излишним весом велосипеда. А вот дети, точно купятся на излишний блеск механизма, в который, особенно мальчики, влюбятся без памяти.

Дядя Максуд не сожалел о машинке, считал, что она уже непригодна и занимает место в доме. Он радовался счастью мальчиков. А Миша, рассматривая машинку, тоже улыбался. Он был мастером и хорошо разбирался в старине.

Напоследок, после сделки, дядя Максуд обязал Мишу помогать детям, ремонтировать велосипед.

Миша дал фронтовику «честное слово», что будет верен своему обещанию. И на радостях от удачной сделки, подарил мальчикам багажник — для второго брата, кто будет не у руля.

Все радовались, и бабушка Кюбра в том числе. Она не сожалела о потери любимой вещи, её внуки были на седьмом небе. Просто, в душе у нее что — то догорало — память о беззаботных днях ее молодости.

— Хорош велик, — еще раз похвалился Фархад, — Но Кюбры машинку мы вернем. Слышишь Сеймур, вернем домой обязательно, — посмотрев на велосипед, сказал Фархад.

— Обязательно вернем, — смело подтвердил Сеймур и в следующую же секунду спросил: «А как, мы это сделаем?»

— Как, как, просто, — ответил Фархад.- Выкупим обратно. Надо просто ждать и не терять их из виду. Наше должно вернуться домой.

Братья утихли, и думали уже только о швейной машине, которую никогда не видели, но помнили старенькую прабабушку Кюбру, которую когда — то сильно любили.

— Ну, все, теперь, марш за ластами и масками, — ткнув Сеймура локтем в бок, Фархад отвлек его от приятных воспоминаний. — Пора на море.

После быстрых сборов, мальчики уже стояли перед матерью в ожидании последних наставлений. За их спинами сверкал «генеральский» велосипед.

— Фархад! Ты все знаешь, — Хиджран знала с кем из братьев надо быть строже, — Чувство меры, и еще раз чувство меры. Слышишь?!

— Да мам, я все помню, — кивая головой, заверял мать старший брат.

— Сеймур! Если Фархад на тебя пожалуется, ты будешь лишён моря на всю неделю, — Хиджран щемило сердце от напускной строгости к младшему. Он был ранимым и все еще маленьким.

— Хорошо мам, буду слушаться, — покорно ответил Сеймур, лишь бы ощутить себя на багажнике велосипеда, стремящегося к морской прохладе.

— Ну, все, через час жду вас на обед, — жестко определила Хиджран время возврата.

— Как?! Всего час? Мам, так мало? — Возразил Фархад.

— Один час, для первого раза, будет вполне достаточно, — Хиджран резко отрезала все возражения сына. — Через час жду вас на обед!

— Фархад! Как мы поймем, что час прошел? — Спросил Сеймур, сидя на багажнике за спиной брата. — У нас же нет часов.

— Не знаю, как, но вовремя вернуться надо, а, то мама накажет. Ты же слышал, что она сказала.

Фархад набирал скорость, прилагал неимоверные усилия, чтобы разогнать хромированный велосипед и вес брата, который с прошлого года чуть прибавился.

Земля снова трясла, в этот раз уже велосипед. Опять Бельгийская земля надсмехалась, теперь уже над мальчиками, решившими искупаться и начать пляжный сезон.

— Когда стану взрослым, обязательно закатаю эту дорогу под асфальт, — изнемогая от нагрузок, процедил Фархад.

Братья лихо промчались мимо соседских мальчиков — Баксоветовской принадлежности, сидевших под забором, в тени, после футбольных баталий. Кто- то из футболистов, выбежав на дорогу, крикнул вслед серебряному велосипеду: «Эй, фраера! Чего тут разъездились?».

Для любимчиков городской власти лето тоже началось. Утихшая за год зависть к обладателям необычного велосипеда, заново взыграла.

— Козлы! — Крикнул Сеймур, усмехаясь ветру.

— Еще какие, братишка, — поддержал брата Фархад, издав, при этом, необычный возглас, вероятно, вызывающий раздражение не только у одного крикуна, но и у всей его футбольной команды.

Братья достигли железнодорожных путей. Спешились. Перетащив велосипед, они стали вглядываться в морскую даль. Дальше, их ждала колкая поверхность морского побережья.

Когда — то море отошло, оставив людям неприятность — множество острейших ракушек, а приятное унесло глубоко в море — золотой песок Каспия. И получилось — безногим рыбам — золото, а для людей — порезы на пятках.

В очередной раз Фархад запыхтел, набирая скорость.

Сеймур пытался удерживать равновесие, размахивая ластами, дабы облегчить работу ногам брата.

Ракушки раскалывались под тяжестью велосипеда, издавая не живой звук.

Скорость обдувала братьев, принося им свежие запахи моря.

Надуваемые от ветра, семейные штанины мальчиков напоминали черные шароподобные паруса, отнимая, тем самым, последние силы у Фархада — тягача по силе, и рулевого по старшинству.

В какой- то момент, Фархаду стало легче крутить педалями. Он растерялся, потому что не мог объяснить себе причину облегчения.

Позже стало ясно. Причина пронеслась мимо него, размахивая ластами.

— Эй, чокнутый! Подожди меня! Один в воду не лезь, — крикнул Фархад, уже к тому моменту, ослепшему и оглохшему от счастья младшему брату.

Сеймур забыл про все: про острые ракушки, про наказы матери, про брата, который был главным в команде. Его несло к морю — к матери всех людей на свете. Он надвигался на море, и оно становилось все больше, для небывалой любви и радости.

Мальчик вознесся, затаив дыхание. Сделал нырок во времени и в пространстве. Из холодной зимы, прямо в знойное лето.

Сеймур погрузился в море с желанием объять необъятное.

Чуть насладившись любимой обстановкой, ему захотелось подкинуть море к небу, и разглядеть это чудное сочетание тепла и влаги.

Фархад разбежавшись, тоже нырнул в море, огласив воплем свои неописуемые эмоции.

Братья стали визжать и одаривать друг друга брызгами щедрого Каспия. Море их уровняло и еще больше сблизило. Братья забылись. Время и шло, и останавливалось, растягивая для ребят удовольствие и радость.

Говорят, что для хороших людей, время иногда делает подобное исключение.

Часть 5

Соседи

Родных людей окружают родные стены, а за стенами живут соседи со своими родными людьми. Так бывает в городах, где живут близко друг к другу — стена к стене, и соседская дверь напротив. А все остальное остается тайной за закрытой дверью.

Не все можно понять про соседа, если не стать хорошим соседом и не ходить друг к другу в гости.

Другое дело дача — земельное пространство с забором, за которым много собственности и желание жить так, как вам вздумается.

Только есть одно «но», притом очень большое.

Как скрыть свою жизнь от глаз соседей, если вы не хотите дружить. Выше дома забор не построишь — это глупо и безвкусно.

Сеймур проснулся. Ветер сильно трепал тонкое одеяло, которое Хиджран развесила, чтобы скрыть раннее солнце от глаз детей, и защитить остаток сладкого сна своих сыновей.

Братья, как всегда, спали на мансарде, грубо говоря, на крыше, под шиферным настилом.

Развернувшись, Сеймур лег на живот и стал вглядываться в ранний пейзаж, состоящий из дачных крыш, обросшими молодыми деревьями. Протерев глаза, он посмотрел на старшего брата, который спал рядом, лежа на толстом матраце. У него был широко открыт рот. Он так часто спал, потому что боялся лечить нос.

Внизу хозяйничала Хиджран.

Запахи свежего омлета доносились до крыши. Сеймур обрадовался, что сегодня, согласно установленной матерью очереди, у них — омлет, а завтра — каша. Но прежде он должен был пригубить банку сгущенки. А главное, он знал, что любимая мама не будет против того, если он исполнит свою давнюю привычку — получать необычную пищу перед сном и на заре летнего утра.

Фархад звучно всхрапнув, проснулся.

— Давно встал? — Будучи еще сонным, спросил Фархад.

— Нет, только что, — улыбаясь, ответил Сеймур.

— Что у нас на сегодня? — развернувшись к брату лицом, спросил Фархад, вдыхая через заложенный нос ароматы материнской стряпни.

— Омлет! — спешно обрадовал брата Сеймур.

— Хорошо, что омлет, а не каша, — отметив свое предпочтение вкусному, Фархад поднял спину с матраца, и стал разглядывать окружающую его среду, то есть соседские участки. Его не интересовало море, которое было всегда доступно, его интересовало недоступное, то, что было за заборами их дачи.

— Фархад! Что будем сегодня делать? — Спросил Сеймур. Ему нужен был распорядок дня, расписанный старшим братом, и им же утвержденный. Так было легче следовать предложениям и получать удовольствие.

— Для начала, не мешало бы окунуться разок в море. Потом поесть, а потом…., потом будет видно, что потом, — оставив план действия незавершенным и почти открытым, Фархад встал и пошел в конец крыши, где как на ладони, была видна дача соседа- дяди Имрана.

Дача соседа Имрана часто пустовала, даже летом. Он был занятым человеком, работал, где — то в торговле. Говорят, когда — то был большим начальником. Частенько, приезжал на дачу на такси, и, как правило, один. Таксист долго что — то заносил ему на дачу — продукты, мешки, пакеты, коробки из — под электротехники и всякое такое, что не было понятно братьям. Фигура Имрана подсказывала, что он был в летах — маленького роста, слегка сгорбившийся и полноватый мужчина, на коротких и кривых ногах.

Очень ему нравились фетровые шляпы, которые скрывали его редеющие волосы.

Мелкие черты лица делали его неприметным, особенно, когда он злился. А злился он часто: на жену, которая была моложе его и, естественно, красивее; злился он и на дочь, которая была ему не родной и, естественно, была на него не похожа. Она была красивой и юной.

Трясущаяся левая рука, была его особенностью и примечательной деталью его, порой, жалкой внешности.

И еще, он очень не любил мальчиков в любом возрасте. Бог не дал Имрану и его жене способность творить жизнь. И по этой причине, когда перед ними встал выбор, кого взять из детдома на воспитание, жена сразу подумала о своей идентичности, а Имран вспомнил, что он не любит мальчиков.

Имран часто оставлял что — то нужное во дворе своей дачи. Уезжал. В городе вспоминал о своей рассеянности. Возвратившись на выходные на дачу, это что — то, он естественно, не находил. Если это была зима, то он думал про воров — сезонников, рыскающих по малопосещаемым дачам. Но если это было лето, он сразу думал на соседей, а если быть конкретнее, на Фархада, в первую очередь.

Нелюбовь была обоюдная. Имран, как опытный торговый работник не доверял, прежде всего, глазам человеческим. А Фархад, как любящий сын своего отца, ждал от Имрана авторитетного, схожего с отцовским — поведения.

Вот и получалось, что Имран не воспринимал мальчика — подростка, а Фархад на все это невосприятие, злобно щурил глазами.

Маленький Сеймур всегда был непонятен Имрану, потому, что всегда улыбался, даже тогда, когда боялся злого выражения лица старого соседа.

Что касается взаимоотношений Имрана со старшими семьи Рагимовых, то он всегда старался показаться очень почтительным и учтивым с бабушкой Солмаз.

Они давно знали друг друга. Бабушка Солмаз была известным преподавателем, а Имран был старым торговым работником. Знание — тоже товар, ровно также, как и дефицит, который нужен всем. Поэтому, Имран знал бабушку, а бабушка знала Имрана.

С Рагимовскими мужчинами Имран держал марку, не особо приближался к отцу мальчиков — Идрису, и не особо жаловал их дядю — Эльдара.

С Идрисом он мог поговорить накоротке, и только о виноградниках. А с Эльдаром он только холодно здоровался. Видимо, многое ему было в Эльдаре понятно — неординарность подходов к различным вопросам.

Дачный двор Имрана всегда был чист и ухожен.

К людям иногда с небес снисходит удача, особенно тогда, когда нет здоровья, а вместо дождя падают деньги.

А у Имрана они периодически появлялись, как в любой торговле появляется дефицит. У него был нанятый садовник, который наводил красоту и взращивал фрукты за счет навоза, который то и дело подсыпал под деревья. И сад цвел за счет вони и труда наймита.

По вечерам садовник уходил, оставляя Имрана наедине с растущими фруктами. Персики и груши были любимыми плодами Имрана. Он мог часами кружить вокруг плодов, которые требовали время, чтоб созреть, а у Имрана время было в обрез, надо было уезжать в город за хлебом насущным. И тогда дача становилась райским садом с запретными плодами.

Фархад стоял на краю крыши. Смотрел на соседскую дачу, прищурив глаза. Думал.

— Ну что Фархад? — Что будем делать? Поедем, окунемся? — Спросил подошедший к брату Сеймур.

— Сейчас, скажу, — ответил Фархад, что — то думая о своем.

— Ба! Гляди, Фархад, какие персики! — Вдруг, неожиданно для Фархада, Сеймур взорвался от восхищения, заметив на соседней даче, отяжелевшее от плодов, персиковое дерево.

Сеймур выдвинулся вперед, на самый край крыши, чтобы лучше рассмотреть чужое.

— Осторожно, чокнутый! Упасть хочешь? Да вижу я все, не ори! — Фархад схватил брата за штаны и подвинул к себе.

— Что персики не видел никогда? Стыдно. Что скажут, если кто увидит, — Фархад обернулся вокруг, перебирая глазами соседские дачи, с целью обнаружить свидетелей, бесстыдного поведения младшего брата.

— Лучше скажи мне, кто из Бардинцев приехал? — Фархад стал уводить возбужденного брата от обзора имрановской дачи и плодов, которые еще были чужие.

— А Чингачгуг переехал? — Поинтересовался Сеймур, разглядывая дачу соседа со стороны левого забора.

Так необычно Фархад окрестил взрослого мужчину по имени Фаик. И заслуженно, ибо дядя Фаик был похож на индейца. Смуглый и загорелый как бронза, у него было очень сильно обветрено лицо, словно он рыбак — индеец. Он имел обыкновение редко бриться. Лицо полнело от щетины, и становилось неприметным. Вместо лица — одна большая копна волосяной растительности. А когда он брился, он светлел и молодел на глазах. И тогда можно было понять, сколько Фаику лет.