Бесплатный фрагмент - Наглая ложь

НАГЛАЯ ЛОЖЬ

Рукопись эта была найдена мною в коридоре одного издательства, где ее, вероятно, бросил автор, вконец отчаявшийся пристроить свое творение.

Мне она показалась интересной, и хотя и не без труда, я сумел как-то упорядочить эти записки, желая представить их читателям. В частности, мне пришлось переменить имена многих упомянутых в ней людей, чтобы они не сочли себя оскорбленными или не решили, что рукопись эта как-то вмешивается в их личную жизнь, ибо, как ни странно, но люди, упомянутые в этой рукописи, несмотря на свое нахождение за границей, нежелание возвращаться, а также то, что многие из них осуждены российским судом по ряду уголовных статей, все же имеют существенное влияние на книжные издательства.

Сергей Павлов.

Наверно, сатирический памфлет

Все ждут, где я полью отменным ядом

Все недостатки власти. Как отраду

Его воспримут. Но памфлета нет.

Про армию с издевочкой роман

Ждут от меня с надеждой, как на чудо.

Про глупость, пьянство, воровство повсюду.

Не написал — такой здесь есть изъян.

И будут рады, если насмешу

Комедией про буйных патриотов,

Смешных попов, придурков из народа.

Ну что ж, писать и это не спешу.

Как много вариантов славы взять,

Пробиться и в богему и в элиту.

И что бы мне, схватившись раз за лиру,

С благословенной темы не слезать!

Но думаю: «А может, написать

Мне фарс про лживых псевдолибералов!»

С чего бы нет? Но тот поступок малый

Мне до скончанья века не простят.

Предисловие.

Когда я начал писать эту книгу, я читал двенадцатитомник Лескова. Чтение сие было интересным, хоть и наводило некоторую тревогу: практически все герои, которых я собирался раскрыть в своем труде, мало отличались от многих не столь героев, сколь антигероев у автора, описывавшего события более чем полуторавековой давности. Доходило до того, что я думал отказаться от своей затеи и отсылать читателей к прекрасной прозе этого мало вспоминаемого гения русской литературы.

Печалило и то, что за долгие годы в российской оппозиции почти ничего не изменилось. Увы, постоянство не всегда признак мастерства, иногда это признак застоя.

То, что российская, прежде всего либеральная оппозиция оказалась поражена нашествием мошенников, прохвостов, не двуликих, а даже многоликих персонажей, стало ее настоящей бедой и привело к тому, что довольно быстро она стала бороться сперва не За, а исключительно Против, потом принялась бороться сама с собой, а вскоре осталась кучкой людей в чистом поле без какой либо внятной цели, программы и поддержки.

Даже Интернет, в конце концов, оказался во вред этой странной группе борцов за все хорошее против всего плохого, так как вскоре их посты были вытеснены куда более интересными роликами.

В этом состоянии, именуя себя элитой, имея единственное требование в программе, в котором значилось, что Путин должен уйти, она и пребывала до момента, когда власти, наконец, вняли многочисленным просьбам избирателей и предложили борцам с нею продемонстрировать источники доходов.

Это возмутило любителей расследований источников доходов чиновников до глубины души: ещё бы, кто-то не только попробовал заглянуть в их карманы, но и снять налоги с доходов от антиправительственной деятельности. Не менее возмутительно для них было то, что надо было регистрироваться как иностранным агентам тем, кто, как бы, будучи всей душой за Россию, получал за рубежом деньги на борьбу с ее властью. Этот оксюморон не разрешился вплоть до начала СВО, когда большая часть оппозиции нас покинула без всякого особого нажима и угроз и без особого сожаления россиян.

Напоследок нам удалось лицезреть настоящую бесовщину вокруг умершего в тюрьме главы российского либерализма. Мало кому в трезвом уме пришло бы в голову продавать билеты на трансляцию похорон, но российские либералы решили монетизировать смерть своего лидера. Воистину, деньги не пахнут.

Подобные события стоило запечатлеть, а если бы их не было, то придумать.

Также мне казалось, что я собираюсь писать о самых настоящих политических трупах, ибо многие из них мало были известны ещё до событий февраля 2022 г. и только забавность этих персонажей может заставить вновь к ним обратиться.

Тот воистину отчаянный историк, который решится разобраться в истории оппозиции путинского периода, почему-то называющей себя либеральной, несомненно, будет сразу сбит с толку не только обилием персонажей, как крупных, так и мелких, но и сложностью их классификации. Это неудивительно, ибо систематизировать несистемное нереально.

В самом деле, есть ли что-то более противоречивое, чем российский либерал? И дело даже не в извечной его склонности к «Этодругину», помогающему ему горячо осуждать и столь же горячо оправдывать практически одинаковые события в зависимости от того, где они произошли и кто к ним причастен; проблема в том, что многие либералы просто не подходят под определение либералов.

Российский либерализм столь непонятен, что нельзя даже точно сказать, что это — движение, направление, секта, религия? Любое это определение в чем-то верно, но в чем-то и ошибочно. Иногда даже непонятно: а либерализм ли это?

Так же истово, как отстаивают в своих речах свободу слова, совести, права человека, они в своих речах и статьях нередко выступают против выборов, свободы слова, оправдывают репрессии (не коммунистические) и терроризм, речь их зачастую весьма не интеллигентна, а часто и сквозит матерком. Народ они презирают, а под конец стали склоняться к силовому захвату власти и террору. Больше того, многие из признанных либералов прямо заявляли, что они не либералы. Путин же, их названный противник, про себя говорил, что он либерал.

Шашни либералов с националистами (сперва российскими, а после украинскими и прибалтийскими) смутили многих, но только не их самих. Не смущает их и любовь к диктаторам вроде Пиночета, Пилсудского, Франко, Сметоны (эти традиции давние, кое-кто из шестидесятников даже поднимал бокалы за Пиночета) и ещё целой череде весьма мрачных персонажей, среди которых не последнее место занимают Власов и Бандера.

Российский либерал примечателен тем, что он, в отличие от либералов иностранных, патриот, прежде всего другой страны. Он не позволит оскорбить зарубежье, но с радостью обольет грязью Россию. Если указать ему на иностранные недостатки, он обольет вас презрением и сообщит, что ему неинтересно как там у них. После чего продолжит воспевать заграницу.

Обычно он уверен, что все, производившееся в СССР, было украдено у Запада, включая песни и кино, наиболее радикальные будут с пеной у рта заверять вас, что Сталин готовил и начал Вторую Мировую. Спорить с ними бесполезно. Вера их неколебима, и терять время понапрасну не стоит.

Ничто не может обидеть либерала так, как применение к нему его же аргумента. Это для либерала обидно вдвойне, ибо является ещё и нарушением его авторских прав. Он, например, может убеждать вас, что не стоило сохранять СССР, если он мог рухнуть от нескольких радиостанций, но если вы его спросите, стоит ли сохранять США, если там так боятся пары российских телеканалов, обиде его не будет меры.

Также он абсолютно непоследователен: если вы встретите в сети любителя либерализма, который будет вопрошать: в какой еще стране, как не в России, может происходить что-либо такое ужасное, не вздумайте указать ему такую страну! Вы сразу же узнаете, что это его совершенно не интересовало, а вы — путинский пропагандист. Из этого вытекает и еще одно свойство российского либерала — он устраивает дискуссию не для того, чтобы узнать ваше мнение, а исключительно для того, чтобы высказать свое.

Большая часть сторонников либерализма в России любит лозунг: «А что плохого в либерализме?». Признаем, что ничего. Как впрочем, и в коммунизме. Да и христианский или буддийский идеал неплох. Плохо то, что это именно идеал, которого еще надо достичь, а по дороге к этому идеалу обычно проливают реки крови.

К счастью, в России либералы (или лица, выдающие себя за них) пока не успели развернуться во всю ширь и их обещания разобраться, выслать, расправиться остались только обещаниями. По крайней мере, пока. Бодливой корове Бог рог не дает.

От всей души надеюсь, что это вступление подтолкнёт в читателях хотя бы интерес к Николаю Лескову, гениальности которого я даже не мечтаю достичь.

Введение

Читатели! Не ищите в этих записях абсолютной правды! Ее здесь нет. Как во многих литературных и не очень источниках, связанных с теми, о ком здесь написано, частички правды здесь густо смешаны с полуправдой и наглой ложью. То, что получено на выходе, отбиралось автором по принципу интересности чтения и забористости сюжета.

Понять, где хоть какая-то правда есть, иногда можно, но сложно — герои этого труда постарались подчистить за собой особо неприятные истории и высказывания, а то, что происходило в реальности, производит впечатление глупой и нелепой выдумки. Если же вы будете крайне возмущены особо наглым враньем и мерзкой клеветой, обратитесь к книгам тех, о которых пойдет речь — там вы увидите ничуть не меньшее вранье под прикрытием «художественного вымысла». Когда же возмущение от того, что написано в этой книге будет доводить вас до крайнего гнева в отношении пишущего эти строки, воспользуйтесь следующими объяснениями, которые помогут вам принять эту книгу:

— Это просто художественное произведение.

— Это гипербола.

— Это метафора.

— Это чисто личностная оценка.

— А судьи кто?

— Я не это имел в виду.

— Меня не так поняли.

— Надо беречь свободу слова.

— Не нравится, не читайте.

Если кто-то решит, что я оскорбил его упоминанием в этих записках или совсем уж соврал, то помните: это не про вас, а про вашего полного тезку. Налоговые и судебные исполнители отлично знают, что бывают полные тезки, да еще и родившиеся в тот же день.

Когда же происходили эти события? Скажем так: уже после того, как кинорежиссер, известный не фильмами, которые почти никто не заметил, но своими неоднозначными выступлениями на ток-шоу, призвал восхищаться подвигами Вермахта, а писатель, известный широтой своей талии, убеждал на конференции в Петербургском отеле, что Гитлер был бы популярен в СССР, если бы не трогал евреев, но все же до того, как на «Эхе Москвы» рассказали отвратительный антисемитский анекдот.

Итак, начнем.

Сон Валерии Передурской

Как и Скарлетт О’Хара, Валерия Передурская не была красавицей, однако, в отличие от героини романа Маргарет Митчелл, мужчины, увидевшие ее, вполне отдавали себе в этом отчет. Как, впрочем, и женщины.

Уродство было доведено в ней до фанатического абсолютизма. Казалось, — какой смысл в наше просвещенное время, полное стремления к красоте, делать из себя такое страшилище, но эта неугомонная воительница против «совка» представляла собой самый отталкивающий образец именно карикатурно совковой бабы — толстой, плохо постриженной, неухоженной хамоватой тетки в толстенных очках, абсолютно отталкивающей и напрочь не сексуальной?

Впрочем, как она выражалась: «Секс — это занятие не слишком увлекательное. Это скучно: я читала». Соответственно, и каких либо покушений на ее невинность не наблюдалось. Тем более что у всех, кто ее видел, создавалось впечатление, что психиатрия в СССР отнюдь не была карательной, а занималась чрезвычайно важным и нужным делом. Однако вежливость, а главное, деликатность заставляли говорить великой диссидентке обратное.

Тем удивительнее для ее холодного ума стало то, что сон, посетивший ее однажды ночью в одинокой девичьей постели, был настолько непристоен, отвратительно развратен и фантастичен, что и мы не сможем привести его здесь, дабы не выйти не только за пределы приличий, но и за рамки уголовного кодекса. Упомянем лишь, что почтенная Валерия Ивановна долго не могла забыть этот невероятный сон, произведший на нее столь сильное впечатление, и многие дни не в силах была спокойно смотреть на политика, которого мы, желая сохранить в этой ничтожной книге хоть какие-то рамки приличий, обозначим как Леди Х.

Мы же упомянули эту боевую женщину, почившую в бозе до происходивших событий, лишь для того, чтобы ее словами полнее охарактеризовать одного из ключевых героев сего произведения.

Человека этого, противоречивого и весьма разностороннего, женщина сия, напротив, прямолинейная и упрямая обозначила так: «…внушает панический ужас как будущий лидер обезумевших толп. Да ещё и с нацистским уклоном. Мне даже не надо было дожидаться, пока он пойдёт на Русский марш, воспитывать там малолетних нацистов…»

Чтобы не мучать загадками читателя, откроем, наконец, тайну: главным героем этой книги будет не нацист, а большой либерал и неутомимый борец с Путиным, стрелявший как-то во время дискуссии в лицо оппоненту. А именно, Александр Голяев и его друзья.

Сон Снежаны Карамбалевич

Снежана стояла на Лубянской площади с плакатом в слабеющих замерзших руках; ветер, хоть и не петербургский, по-петербургски дул со всех сторон, холодя ее не слишком-то молодое тело, и она начинала прикрываться от ветра плакатом, который все держала в руках непонятно зачем. Вокруг почему-то не было ни души, только ветер гулял по площади. И в голове.

Она уже сто раз подумала: зачем она тут торчит в одиночестве с этим дурацким плакатом, но в этот момент со зловещим скрипом распахнулась дверь ФСБ и из зловещего лубянского нутра, согнувшись, чтобы поместиться в низком для него проеме, на площадь шагнул реально Железный Феликс.

Распрямившись, он грозно взглянул на Снежану; лицо его было сумрачно и бесстрастно, ибо был он памятником, и писательницу-оппозиционерку еще сильней пробрало холодом от одного взгляда его стальных глаз, но настоящим льдом пробрало ее, когда разверзлись стальные уста, и над пустой площадью прозвучало, как отдаленный раскат грома:

— Проститутка! Не ты ль клялась мне в преданности и любви!

Карамбалевич стала тихо отступать задом в сторону Красной площади, все держа перед собой чертов плакат, и едва смогла натянуто улыбнуться, и сдавленным голосом сказать:

— Ну, Феликс Эдмундович, дорогой, вы же сами понимаете, это было просто увлечение, юношеская любовь… Теперь времена изменились…

— Проститутка! — вновь пророкотало над площадью, — Политическая проститутка! — И Феликс грозно зашагал к ней.

Как маленький Нильс от статуи Короля, Снежана ринулась по Театральному проезду, не выпуская из рук плаката и с ужасом слыша, как грозно гремят сзади стальные шаги.

Подбегая к Красной площади, она подумала, не свернуть ли туда, но вокруг все еще не было ни души, она вспомнила «Москва — Петушки», подумала, что лучше бы не на Красную площадь, а на Курский вокзал, но, уже мчась туда, снова передумала и ринулась в место, где ей всегда было тепло, светло, сытно, уютно, весело и дружно. В американское посольство.

Она свернула на Большую Никитскую, все еще надеясь, что хоть кто-то подвернется навстречу, но и эта улица была пуста, как продутая макаронина. Ни людей, ни машин, ни автобусов, ни проклятых всеми самокатчиков. Уже задыхаясь, она добежала до заветных дверей, оказавшихся закрытыми, и забарабанила в них руками и коленями.

Бесстрастный домофон отозвался не сразу, а грозные стальные шаги уже звучали совсем недалеко.

— Что вам нужно, мисс?

— Я Карамбалевич, — быстро пролепетала срывающимся голосом Снежана, — мне нужно убежище, срочно!

— Простите, мисс, но мы не можем принять вас в таком виде, мы очень заботимся о репутации нашего посольства. Изложите ваши проблемы в письме и пришлите на электронный адрес посольства. Всего вам доброго.

Карамбалевич была в отчаянии, но тут она мельком взглянула на себя, и отчаяние ее сменилось шоком — из одежды на ней были только игривые стринги, сетчатые розовые чулки и красные туфли на высоком каблуке!

Не медля ни секунды, Снежана прикрылась сразу ставшим столь нужным плакатом, но из всех окрестных улиц Москвы вдруг вывернули радостные люди с плакатами, гармонями и шариками, собирающиеся в демонстрации, строящиеся в колонны. Все они глазели на ее столь неподходящий для прохладной погоды костюм…

***

Первой мыслью проснувшейся Карамбалевич было: зачем отключили батареи? Потом она вспомнила, что сама же и убавила вчера температуру, потому что ей было жарко.

Заглянув с опаской под одеяло, она увидела, что одета все же в пижаму, черную, как ночь за окном. Значит, это действительно не более чем сон.

Но утро подступало незаметно, а с ним подходила вечерняя встреча у Великого лидера либеральной оппозиции России Алекандра Голяева. Вчера под большим секретом он передал ей, что надо срочно приехать к нему и что будут другие. Имена других он не назвал.

Сон Соколок

Арсюша стояла на стадионе на беговой дорожке, рядом выстроились Голяев и прочие, привычные участники. На табло над трибунами горела надпись «ПРИВЕТ КАНДИДАТАМ В ПРЕЗИДЕНТЫ»

Грохнул выстрел и все кандидаты рванулись вперед, но Арсюша прекрасно знала, что молодость победит и легко обошла всех на первом круге. Она громко смеялась, мчась по кругу, но вдруг заметила, что стадион все сужается, а почти все участники сели на первый ряд трибун, Президент же встал в центре арены. А Голяев, которого она догнала на втором круге, ловко вскочил ей на шею, отчего она встала на четвереньки и побежала дальше уже рысью.

Арена стадиона сжалась настолько, что стала цирковой, а у Президента появился в руке хлыст, щелчки которого подгоняли Арсюшу, мчащуюся вокруг арены; при каждом щелчке хлыста Голяев то вскакивал ей на спину, то свешивался сбоку, то падал как убитый, то пролетал под животом, то делал сальто, то вставал на руках на спине.

Она все мчалась, удивляясь невероятной ловкости Александра, но постепенно стала уставать от этой гонки и попробовала встать на дыбы, чтобы сбросить наездника, но ее всадник резко взнуздал ее. В тот же момент на арену высыпали клоуны, в которых она узнала хорошо и плохо известных либералов, и начали кувыркаться, драться, дрыгать ногами, играть на концертинах, дудках и трубах, срывать друг с друга штаны и заниматься прочими непотребствами. Одна клоунесса в дурацком дутом наряде ходила на ходулях и отвратительно визжала: «Снимайте меня, я Божена!».

Когда шум и визг стал нестерпим, Президент вынул из-за голенища револьвер и выстрелил в воздух. Клоуны, бестолково гомоня, толкаясь и кувыркаясь, роняя по дороге вещи, спешно кинулись за кулисы, уронив Голяева с Арсюши. Ее они схватили под уздцы и увели с собой, а Голяева утащили с арены за ноги.

За кулисами цирка она распрямилась и вновь стала человеком. Пот лился с нее градом, она обмахивалась веером и тяжело дышала. Клоуны и карлики уже вели к ней какого-то коротышку в короне. Да, это был Наследник императорского дома! Именно он — отвратительный толстый коротышка в очках, за которого ее хотели когда-то выдать замуж. С омерзением она поцеловала его в губы, и он превратился в высокого прекрасного принца, но она, она-то стала при этом отвратительной мерзкой жабой, которую новоявленный красавец с отвратительным смехом зашвырнул далеко в болото. Кувыркаясь, она плюхнулась в холодную жижу, в которой забарахталась…

***

Арсения проснулась на полу. Она упала с дивана. Жижа, холодная и мерзкая никуда не делась, в дверь звонили и стучали, орали, требуя немедленно открыть. В ванной шумела вода. Вода была повсюду — на полу в гостиной, кухне, коридоре и конечно, в ванной.

Забудем про эту героиню. Хотя, почему? Есть в ней свои замечательные моменты. Например, можно вспомнить, как она руководила телеканалом «Вошь». Канал этот считался резко оппозиционным, на нем многие годы выступали люди с умным лицом уверявшие слушателе, что России осталось жить не более нескольких месяцев, что невозможно провести олимпиаду в Сочи, абсолютно нереально построить Крымский мост и многое другое, причем выступающих ничуть не смущали постоянные провалы их прогнозов, ибо они несли людям великую ПРАВДУ и врать им было незачем.

Без каких либо проблем канал выходил на государственном телевидении, что особенно занятно, учитывая непрекращающиеся стоны оппозиционеров о жестокой диктатуре и цензуре. Так он и выходил, деля свою популярность среди единомышленников с также сидевшим на государевой шее «Ухом Москвы», пока не решился провести опрос на тему: «Не было ли лучше, если бы Ленинград сдали немцам?».

Этот опрос быстро перетек в опрос на тему: «Не будет ли лучше, если „Вошь“ (да и не только его) закроют ко всем чертям?». Вскоре был получен положительный ответ, но Президент немного смягчил решение, и команда просто осталась без денег из-за того, что от канала отвернулись рекламодатели. Арсюша попыталась пустить по кругу шапку, но лучшие друзья и богатые олигархи срочно прикинулись нищими. Тогда она отправилась к Президенту попросить денег на борьбу с его режимом, но и он почему-то отказал. Канал стал платным, но денег периодически не хватало, потому он переехал в интернет.

Так он, вещая о тяжести жизни, цензуре, гонениях прожил с грехом пополам в России двенадцать лет, после чего укатил в Латвию, к свободе. Свобода не заставила себя ждать и в Латвии канал закрыли канал менее чем через полгода. Причиной стал вопрос мэру Риги «Действительно ли надо было сносить памятники советским солдатам?». Власти Латвии быстро объяснили российским либералам правила западной демократии. Как говорится, где нас нет, там и хорошо.

Сон Яйцовой

Поскребышев, выскользнул из-за широкой двери, и, как будто соответствуя своей фамилии, поскреб себя по лысой голове, кудри которой (Яйцова твердо это знала) были начисто вырваны Вождем в гневе.

Бесшумно, в мягких сапожках, специально сшитых, чтобы не беспокоить Сталина звуком шагов, он маленькими шажками проскользнул к Яйцовой, сидевшей в широкой приемной, по углам которой стояли охранники. Еще двое охранников стояли у двери кабинета, сбоку за широким основательным столом сидел секретарь. Поскребышев наклонился к ее уху и прошептал:

— Хозяин ждет вас.

Во рту у Яйцовой пересохло, она с трудом встала и на негнущихся ногах двинулась в логово тирана. Яйцова попробовала по дороге поправить прическу, но стоило ей сделать шаг в направлении зеркала, стоявшего в нише, как ее остановил резкий голос «Нельзя!» и она продолжила свой путь в кабинет. Охранник пружинистым движением открыл створку двери, она шагнула внутрь и дверь бесшумно затворилась за ее спиной.

Диктатор сидел за длинным столом, его седую голову освещала зеленая лампа. Седая голова его поднялась, он встал, вышел из-за стола и, протягивая к писательнице руки, пошел навстречу.

— Товарищ Яйцова! Какую вы книгу написали! Замечательная книга! Женщина Востока при помощи советской власти вырвалась из средневековья, нашла любовь, прошла через трудности, испытания! Троцкисты ей вредили, она и через это пробилась! Только знаете, дорогая, присаживайтесь, давайте поговорим, — он отодвинул стул для нее, — конец неправильный, надо, чтобы Михаил Иванович ей орден вручил и в Верховный совет ее надо выбрать.

Она только кивала, слушая этот диктаторский восторг.

— Вы не против, если я закурю? — спросил он.

— Нет, товарищ Сталин. — Только и пискнула Яйцова.

— Так вот, товарищ Яйцова, — спичка чиркнула, трубка задымилась, — вы это вот все внесите, сценарий сделайте, эту историю мы сможем в кино отдать. Орлова или Федорова нам не подойдут, а вот восточную актрису мы вам найдем. Абрикосов, Бабочкин, прочие актеры — все ваши. И режиссеры тоже любые, но Александров нет, он по комедиям. А название оставим ваше «Сулико глядит во все глаза».

Яйцова только хотела сказать, что сняли уже не фильм, а целый сериал, но вдруг кабинет начал заполняться ледяной водой, а Сталин запел «В белой пене ревет Ангара», наигрывая на непонятно откуда взявшейся гармони. Становилось все холоднее, ноги уже коченели, хотя Яйцова и знала, что не утонет, потому что Ангара в те времена была лишь по пояс…

***

Яйцова проснулась, в комнате дул ледяной ветер — приоткрылось окно. Одеяло слетело на пол и ноги жутко застыли, она тихо ругнулась и слезла с кровати за одеялом. Сон ее от холода растаял, как ночные облака, даже туфельки или яловые сапожки не стояли ни на окне, которое она закрыла, ни у кровати, в которой она свернулась, укутавшись в одеяло. Надо было выспаться перед встречей у Голяева. Александр просил ее подойти к вечеру, значит, предстояло навести красоту.

Адмирал и «Новая»

Как всем хорошо известно, любое политическое движение хочет иметь свой рупор, рупор же этот всегда желает демонстрировать себя абсолютно независимым и совершенно правдивым, даже если его сотрудники на корню куплены.

«Новая газета» убеждала своих подписчиков и читателей именно в этих добродетелях, и ее работники, да и большинство ее читателей отзывались о государственных СМИ с презрением, заведомо предполагая, что там нет ничего кроме пустой пропаганды и заведомой лжи; позиции же газета занимала такие: «Ну что в этой тупой Рашке может быть хорошего!». В таком свете там освещали все российские и зарубежные новости, было ли это наводнение в Приморье, пожары в Якутии, Олимпиада в Сочи…

Корреспондентам ее даже не требовалось ехать на место событий, чтобы пригвоздить власти к позорному столбу; готовые клише помогали на все сто процентов. Когда же происходила какая-то неурядица, то в газете просто не обращали внимания на собственную, скажем не ложь, а ошибку. При вызове в суд журналисты спешно начинали взывать к свободе слова. Опровержения, назначенные судом, печатали мелким шрифтом, и в других рупорах оппозиции, например, на «Воши», руководимом бывшей когда-то во всех смыслах в шоколаде блондинкой, обязательно заверяли, что не согласны с несправедливым приговором.

Нет, этим журналистам, конечно, было далеко до истинных профессионалов Европы, получавших призы за многолетние репортажи о придуманных событиях или также долгие годы снимавших в новостях своих родных, чтобы прикарманить деньги на экспедиции. Нечего было даже думать о великой славе храбрых английских репортёров, трогательно рассказавших из цхинвальской траншеи всему миру, как они сидят под русским обстрелом на переднем крае грузинской обороны, но кто из нас совершенен? Даже дерзость румынской журналистки, лежавшей на израильской земле «под обстрелом ХАМАС», пока мимо нее степенно ходили люди и ездили велосипедисты, осталась ими не достигнута. Но ведь это были западные журналисты, а, как известно, на Западе трава зеленее, сахар слаще, газ полон молекулами свободы и от этого даже западный иприт целебен, а пошлые глисты на Западе именуются гордо как какие-нибудь литовские короли — Гельминты.

Были у этой газеты и запретные темы, такие, как обсуждение доходов семьи Ельцина, Немцова и некоторых других видных демократов и либералов.

Так как СМИ — коммерческая организация, то она должна производить только то, что хорошо продается. «Новая» производила антироссийские новости. Доставалось от них и русским армии, авиации и флоту. Все там было ненужным, затратным, устаревшим и бессмысленным на фоне западных успехов, которые, по их мнению, такой убогой стране нагнать не было никакой надежды.

Пока до СВО было далеко, особенно активную реакцию газеты вызвала помощь, оказанная Россией Сирии. Сначала последовало открытое письмо интеллигенции в ООН, которое газета немедленно опубликовала. В нем страдающие гуманисты умоляли генсека международной организации образумить президента РФ, рассуждали об ужасных свойствах российского оружия, бьющего исключительно по площадям, предрекали массовую гибель мирного населения и прочая, и прочая. Об американском оружии интеллигенты как всегда скромно умолчали.

Потом на читателей обрушился шквал подсчётов: сколько детсадов можно построить и сколько пенсионеров прокормить на стоимость одной ракеты. Про то, что ракета УЖЕ сделана и годами валялась на складе, а операция идёт в рамках военного бюджета, решили не писать, чтоб не тратить зря бумагу. Каждая наша авария или потеря вызывала у работников газеты плохо скрываемую радость и ядовитый сарказм.

Но карма есть карма.

Российский флот был в те давние времена представлен в Средиземном море тяжелым авианесущим крейсером «Адмирал Кузнецов». На всем времени его нелегкой службы либеральная общественность и прочие несистемные оппозиционеры не уставали поносить его, его экипаж, его вооружение, его оснащение и вообще все, что было с ним связано. И то им было не так, и это не этак, и ржавый он, и старый, и самолётов мало, да и те падают, и ракеты плохие, и котлы дымят… Над густым дымом из трубы крейсера корреспонденты издевались особенно изощрённо.

Но вот крейсер покинул район боевых действий и, получив полную цистерну яда от «Новой», ушел, подымив вдоволь котлами, в ремонт.

Через некоторое время в связи с этим в газете наметился информационный вакуум. Ещё бы, главный объект насмешек и сарказма стоит себе в доке и в ус не дует, а газету ведь надо чем-то заполнять. Пораскинув мозгами, главред «Новой» Муслинов решил, как говорится, «откопать стюардессу» или, выражаясь более изящно, гальванизировать тему.

Пара сотрудников была отряжена в место ремонта пресловутого крейсера с целью найти хоть какой компромат. Мальчики получили инструкции от начальства, кивнули и отбыли на задание, с коего и вернулись в срок.

Вскоре «Новая газета» вышла с сенсационным репортажем, громящем вопиющие непорядки на российском флоте. Громовым обвинением правящему режиму звучали слова простого матроса Ивана, с возмущением рассказывавшего, как на «Кузе» не выдают защитных костюмов для работы в активной зоне главного реактора крейсера. Редакция вопрошала: доколе ещё жизнь человека не будет в России стоить ни гроша!

Потирали руки в редакции ровно до того момента, когда им напомнили об их же репортажах про дымящие котлы «Кузнецова».

Сверившись с Википедией, как с истиной в последней инстанции, тогда ещё не нобелевский лауреат, а простой главред Муслинов с ужасом прочёл, что сей корабль отродясь не имел никакого атомного реактора, а спокойно пыхтел обычный турбиной.

Вызванные на ковер мальчики-гуманитарии разводили руками и клялись, что слово в слово записали все сказанное возмущенным матросом, ни капли не добавив от себя, и что моряк этот действительно был, а не выдуман ими в пьяном бреду, и командировочные они не пропили, не прогуляли, и не пролюбили. Взыскать с них было нечего.

Волна комментариев на тему крейсера, так круто отремонтированного газетчиками, меж тем, перелилась через сайт газеты и зажила собственной жизнью уже на страницах газет других, докатившись и до телевидения, про интернет и говорить было нечего.

Мальчиков вызвали еще раз, допросили уже перекрестно и с пристрастием, в конце концов, они поплыли и признались, что никуда не ездили, потому что дорого и нудно, а деньги потратили на девочек, мальчиков, сауну и бухло. Статью написали сами, моряка придумали.

«А реактор откуда!», — возопил Муслинов.

«Ну, так, там же написано, что он с буквой „А“, значит, атомный», — ответили мальчики.

Тут до главреда, наконец, дошло, каких ботанов и жучар он послал на дело, раз они не знают, что крейсер АВИАНЕСУЩИЙ, и что давно пора что-то делать, пока история не вылезла за границу и не пошла по всему миру. Громовым голосом он отдал приказ статью к такой-то матери убрать, мальчиков премии лишить за воровство, и написать заметку, в которой признать ошибку и подобрать другой крейсер.

В опровержении быстро подобрали ракетный и атомный крейсер «Петр Великий».

Тем и закончилась эта история о невероятной перемоторизации тяжелого крейсера силами одной очень компетентной и невероятно правдивой газеты.

Но это все было довольно давно, а во время описываемых нами событий «Новая газета», хотя и не напоминала рынок, где все сообща ловят карманника, однако была несколько взбудоражена.

Причина беспокойства газетчиков была проста: историк Карл Слегинидзе раньше, чем его статью напечатали в данной газете, уже озвучил все, что было в статье и даже много больше, в передаче на российском радио. Хуже всего было то, что статья была оплачена. Сей деятель во время свободное от функций записного правозащитника, направленной исключительно на защиту либеральных и антиправительственных свобод, занимался историей. Был он, как многие либералы, борцом с коммунизмом и разоблачителем Сталина и Ленина, а особенно Ленина и Парвуса, по его мнению, продавших Россию немцам. В раздувании этой темы Слегинидзе очень преуспел и сделал на этом немалые деньги, причем то, что он сам и его друзья регулярно получали деньги с Запада именно на разрушение России, правозащитника ничуть не смущало. Конечно, чему тут смущаться? Он же продался хорошим людям.

Как и многие другие либеральные историки, воспевавшие времена Ельцина, но отдававшие отчет в том, что народ такой восторженности не испытывает, Слегинидзе отличался несколько своеобразным восприятием времени. Ельцинское время было для него целых тридцать лет назад и о нем уже можно было забыть, а сталинское было всего семьдесят лет назад и о нем забывать никак не стоило.

Также Карла иногда заносило на передачах. Например, ведя на радио цикл о Гражданской войне, он в одной передаче убеждал зрителей в том, что ужасный Ленин для снабжения Петрограда выгреб все продукты из деревень, а на следующий день также горячо утверждал, что Ленин не заботился о Петрограде и в городе царил голод.

Но вернемся к нашим газетам.

Пресловутая статья была о Тухачевском. Умелой рукой вивисектора Слегинидзе отсек все ему ненужное, а именно первую половину Советско-польской войны, и теперь его Голем под именем Польша был мирной страной, страдавшей от коммунистической агрессии, не имевшей ничего общего с государством захватившим Вильнюс, Киев, Минск, Пинск. Также Слегинидзе скромно умолчал о всех случаях применения химического оружия после Первой мировой, заявив, что это было только в Тамбовской губернии.

Еще раз напомню, что российские правозащитники абсолютно хладнокровно относятся к преступлениям, совершенным не коммунистами, поэтому применение химического оружия в России интервентами преступлением не считают, как и такой же эпизод в Бессарабии 1924 г. или в Австрии 1934 г. Все случаи здесь не перечислить, да и незачем это делать.

Итак, статья была уже готова к публикации, но после такого фальстарта на радио, требовался серьезный разговор, ибо деньги были уплачены, а накатать срочно чего-нибудь на замену в столь сжатые сроки было немыслимо.

Прослышав об этом казусе, к Муслинову подкатил мечтающий о славе начинающий репортер Автихранский со статьей об антисемитизме в Ростове. Едва бросив взгляд на текст, Муслинов понял, что над этим сумрачным обидчивым молодым евреем опять подшутили, ибо статья рассказывала, будто по сообщению надежного источника в ростовском рок-клубе в песне про старика Козлодоева фамилию персонажа заменили на Рабиновича, чем грубо оскорбили всех жертв Холокоста и весь еврейский народ, а местные власти на это никак не реагируют и, возможно, даже поощряют. Текст нового варианта песни прилагался.

Ставить в газету этот дикий бред было немыслимо, и Муслинов, отослав юного репортера без окончательного ответа, ходил с телефоном в руках взад и вперед. Наконец, Слегинидзе ответил. Муслинов начал с главного:

— Карл! Дорогой мой! Вы что со мной делаете? Вы зачем мне статью испортили?

— Как испортил? — искренне удивился Слегинидзе.

— Ну как, вы же вчера по радио выступали и все и рассказали, прямо по всей статье!

— Ну и что?

— Как «что»? Так же нельзя! Я же деньги вам платил.

— Вы платили, я написал, а насчет радио не переживайте, те, кто это радио слушают, вашу газету не читают, так что печатайте смело.

Муслинов только головой покачал, что Слегинидзе, ввиду особенностей связи, не увидел, но делать было нечего. Статья ушла в номер. Муслинов же дал себе зарок более не иметь со Слегинидзе дел в таких вопросах.

Телефон он положить в карман не успел. Раздался звонок, но звонил не Слегинидзе. Это был молодежный лидер и борец с коррупцией Голяев. Таинственным голосом он пригласил Муслинова зайти сегодня вечером в гости.

Муслинов утомленно покачал головой, все эти дрязги и треволнения вывели его из равновесия. Он заперся в кабинете, где открыл шкаф, включил в телефоне «Оду к радости» и удобно расположился напротив открытого шкафа в кресле с бокалом отличного красного вина в руке. Из шкафа на него смотрел манекен, одетый во фрак и цилиндр.

Оставалось совсем немного — чтобы эту музыку исполнял оркестр в Стокгольме, и чтобы он, Муслинов, был бы там же в этом фраке.

Муслинов начал подсчитывать, на что можно было бы потратить премию: «…Ну, домик на острове или в Испании, машина хорошая, вклад в банк… швейцарский, разумеется, но можно и Кайманы, гражданство тоже хорошо бы швейцарское…»

В дверь постучали, выведя его из мечтаний. Он поморщился, допил вино залпом, поморщился еще раз — такое вино надо пить не торопясь — закрыл шкаф и приступил к делам.

За дверью стоял все тот же Автихранский. В руках его был бесценный для него материал о том, что ресталинизация в России достигла невиданных размахов и в Санкт-Петербурге на намывных территориях строят элитный квартал под названием «Архипелаг гуляк», а в коммунистических газетах памятник «Стена скорби» назвали очередью либералов за грантами.

Муслинов опять поморщился и покачал головой — этот феерический бред никуда было нельзя применить. Вспомнился фрак, вино…

Вообще-то, фрак был не только в его шкафу. С теми же целями фрак в шкафу держал и редактор чертовски оппозиционной радиостанции Вересилов. Руководительница телеканала «Вошь» Арсения Соколок фрака не имела, хотя отнюдь не была против присуждения ей Нобелевской премии. Но читатель, наверняка понимает, что если женщина с репутацией Соколок, выходит на сцену во фраке, то это, скорее всего кабаре.

Сон Шабровича

Ветер приятно холодил лицо. Шабрович оглядел горизонт из-под руки. С вершины пирамиды, на которой он стоял, было видно все — корабли, идущие по далеким морям, дирижабли, плывущие меж облаками… Казалось, сами облака плывут ниже вершины этой пирамиды.

Величественная эта пирамида, новая Вавилонская башня, была составлена из матрасов на манер гигантского карточного домика, этажи ее терялись где-то там — внизу, куда было страшно смотреть, но если взглянуть, можно было видеть копошащееся с матрасами быдло.

Далеко в стороны уходили стены из матрасов, поставленных один за другим на ребро. Великолепная симметрия была везде, куда только хватало глаза. Это был вещественный гимн ЭЛИТЕ и лично ему — ШАБРОВИЧУ!

Копошащиеся где-то внизу рабы непрерывно подстраивали новые секции, и вскоре можно было ждать нового возвышения. Именно так и должно было элите управлять быдлом!

Но именно в это мгновение глаз его заметил некое едва заметное нарушение симметрии — там, где-то вдалеке, матрасы начали падать, как костяшки домино один на другой, стена матрасов с нарастающей скоростью валилась все ближе; Шабрович хотел образумить рабов грозным окриком, но лишь тихий визг вырвался из его горла.

А между тем, матрасы валились все ближе, с уже различимым глухим нарастающим шорохом, вот и сама пирамида закачалась и начала сыпаться вся разом, и важный либерал полетел вниз, все также пытаясь кричать, но исторгая лишь жалкий визг…

***

Шабрович вскочил с кровати, ощупывая под собой матрас, но тот был недвижим.

— Черт! Приснится же!

К счастью, в эту ночь с ним был не только матрас, но своей ночной бабочке-однодневке (вот же оксюморон!), лежавшей на матрасе рядом с ним, Анатолий не поведал о ночном кошмаре.

Этого героя автор впихнул чисто для красивого словца, однако его страсть к матрасам весьма примечательна, ибо матрасами он был одержим несказанно! Он знал про них все и менял их так, как другие одержимые страстями знатоки меняют женщин.

Страсть эта была тайной. Когда Шабровича засняли за весьма однозначной связью с матрасом, тот сперва отрицал свое присутствие на видео, потом признал, что на видео именно он, но стал убеждать всех, что стал жертвой операции ФСБ, в ходе которой был отравлен наркотиками.

Вот и сегодня он ждал явления нового матраса. Душа его трепетала в страстном нетерпении, сердце нервно стучало, отдавая стуком в висках, он пытался успокоиться, но успокоиться было трудно. Старый матрас отслужил не более недели, но уже опостылел Шабровичу, чувства к нему угасли, и требовался новый импульс.

Давно уже упорхнула ночная бабочка, получив свои деньги, Шабрович попробовал выпить водки для успокоения, но успокоение не наступило. Время текло утомительно медленно. Матрас — вот что занимало все его мысли и поглощало внимание!

Он еще раз сверился с часами и перезвонил в службу доставки. Все было точно. Так где же матрас!?

И тут раздался звонок домофона! ОН приехал! Шабрович быстро привел себя в порядок, открыл дверь, и вскоре внесли ЕГО: Ортопедический Двухметровый с памятью! Старый матрас немедленно вынесли, но сердце Шабровича не дрогнуло от этого расставания, мысли его были поглощены новоприобретением.

Он встал рядом с матрасом, поднял его на ребро и обхватил, нежно прижавшись к прохладной поверхности, вдыхая запах свежести. Матрас ответил взаимностью, изящно изогнувшись назад. Шабрович громко провозгласил:

— Алиса! Вальс Шуберта!

Заиграла музыка, Шабрович распрямился, крепче прижав матрас к себе, как лучшего друга, как нежно любимую женщину; позвоночник отозвался резким хрустом черствой французской булки. Да, он не прогадал с выбором! Боль в спине понемногу унялась, и Шабрович закружил в паре с новым матрасом. Какая прекрасная это была пара! Как точны были их движения!

После вальса наступила пора танго, и здесь Шабрович показал себя отличным танцором, а матрас был прекрасным партнером.

Но, как мы помним, после танцев наступает время для более интимных вещей. Покинем же эту пару в столь счастливый момент и коснемся немного литературы.

Литература и либерализм

Отношения либерализма и литературы в России весьма сложны. Несмотря на образование, распространенное среди некоторой части поклонников либеральной идеи, поверхностность, свойственная большинству из них, приводит к тому, что мы наблюдаем в либеральной среде засилье не столько энциклопедистов, сколько эрудитов. Это когда не дилетанов.

Если энциклопедист, зная много о разном, способен использовать эти знания и глубоко покружен в исследуемые предметы, давая им развитие, то эрудит может разве что участвовать в викторинах, разгадывать кроссворды и только помнит факты. Иногда он эти факты забывает или путает. Так и происходит со многими нашими оппозиционерами, что вкупе с их диким самомнением и нежеланием извиняться стало их особенной приметой.

Но мы отвлеклись. К сожалению, и книги, читаемые ими, приводят лишь к тому, что служат только к объединению по интересам.

Обязательно среди них блистать фамилией (не более) Фукуямы, цитатами (часто неправильными или придуманными) Оруэлла, можно упомянуть «Бесов» Достоевского, хотя в последнее время это произведение либералы стали упоминать гораздо реже, возможно оттого, что Федор Михайлович пишет именно о либералах. Из нечитанного, но обязательного к упоминанию можно назвать единственную уважаемую ими книгу Солженицына «Архипелаг Гулаг», считаемую российскими либералами непререкаемым источником. Кроме того, некоторой популярность пользуется Булгаков, но как среди наследия Солженицына либералы признают, одну книгу, так среди массы булгаковского литературного наследия только две вещи признаются либеральным сообществом: «Мастер и Маргарита» и, несомненно «Собачье сердце».

Если первая книга Булгакова служит либералам в основном для демонстрации страданий творческой личности в тисках диктатуры, то вторая нужна лишь в тех целях, чтобы называть оппонентов Шариковыми, Чугункиными или Швондерами.

При этом в отличие от обоих персонажей (не будем забывать, что Чугункин и Шариков практически единая личность), сами либералы плохо приспособлены к заработку и не готовы к решению реальных проблем.

Начитанность же большинства из них не выходит за уровень интернета и по количеству книг, прочитанных за то же время, которое прожил Шариков, они могут от него и отставать. А кабы сей персонаж прожил дольше, продолжая свое самообразование, кто знает, не бросил бы он профессору в ответ на сжигание им календаря и переписки Энгельса и Каутского бессмертную цитату Гейне «Там, где сжигают книги, в конце сжигают и людей»?

Цитаты Оруэлла тоже интересно обсудить. Почему-то либералы уверены, что все произведения этого писателя написаны про сталинский СССР, однако более близкое знакомство с реалиями времени написания дает иное понимание. Любят они повторять, что вот опять в России все как в «1984», но жизнь на Западе становится все более похожей на эту антиутопию.

Если же коснуться непосредственно главных постулатов книги:

«Война — это мир,

свобода — это рабство,

незнание — это сила»,

то стоит ввести в эту цитату разделитель «Ваш» «Наш» и все станет очевидно:

«Ваша война — Наш мир»

«Наша свобода — Ваше рабство»

«Ваше незнание — Наша сила»

Но вернёмся к повествованию.

Адель и день забот

Жизнь очень широко известного в предельно узких кругах режиссера Егора Макаровича Аделя была, в общем, хорошо налажена.

В начале девяностых этот малоизвестный режиссер, как и многие другие, ловко вскочил на гребень мутной волны демократизации и понесся вверх, проскочив аж в Думу и в малоизвестный ныне комитетик, но постепенно волна отхлынула, да и вынесла заодно Аделя со всех официальных постов. И, как и прочие такие же, составлявшие костяк соратников Ельцина, а также просто прихлебатели и прилипалы, он сперва пытался восстановить положение, потом надеялся, что вот-вот все вернется, и, в конце концов, просто зажил стандартной жизнью российского либерального оппозиционера. То есть не просто смирился с тем, что не придет к власти, а пришел к выводу, что вне власти жить куда лучше! Власть — это, прежде всего, ответственность. А тут сиди себе в сторонке, да на каждый чих властный плюй смачно и горюшка не знай!

Как и большинство либеральствующих бездельников, он жил за счет грантов да премий, спускавшихся ему прямо и опосредованно, и погуливал на государственное телевидение, где получал вполне себе достаточно денег за роль мальчика для битья и городского сумасшедшего и, как и многие его коллеги, почти ежедневно, несколько раз в сутки с печальным лицом повторял с экрана государственных телеканалов тезисы о разгулявшейся цензуре. Еще он выпихивал потихоньку за рубеж статейки и фильмы, за что получал понемногу гонорарчики и кое-какие премии. Фильмы его показывали разве что на фестивалях. Случалось, он даже сам по знакомству играл в кино, но роли его можно пересчитать по пальцам одной руки. В основном же, он, как мы уже упоминали, старательно ругал власть, нередко за ее же деньги. Ради собственного развлечения и осознания значимости он завел сетевой журнал «Кругозор», без всякого стыда прихватив название у популярнейшего советского журнала, известного тем, что помимо текста в нем имелись гибкие пластинки, на которых попадались новинки эстрады.

Биографию свою Адель, как и Остап Бендер, тщательно скрывал и, как и Остап Бендер, сообщал из нее одну главную особенность: «Русский язык для меня не родной». Несмотря на эту проблему (а по национальности он был помесью испанского еврея с немцем), то ли еврейская жадность, то ли испанская гордость мешали ему принять на работу корректора и статьи он просматривал сам. Результат был ужасающий! Мало того, что запятые и прочие знаки препинания бывали просто пропущены или стояли совершенно невпопад, но иногда статью заполняли феерические опечатки.

Одной из таких ошибок стала некая «эротическая капитель» (вместо «канители»). В комментариях долго пытались понять, что автор имел в виду, и как должна выглядеть колонна с таким навершием. Редакция гордо отмолчалась, как обделавшийся на балу интеллигент, а после тихо исправила текст. В таком состоянии Адель подошел к дню своего «триумфа».

В один прекрасный день Егор разместил на сайте проходную для себя статью, посвященную Пастернаку и его тяжелой судьбе в СССР под гнетом коммунистического режима, после чего отправился отдыхать перед новой, уже привычной, поркой на ТВ. Как говорится, «…ничто не предвещало беды…».

Вскоре ему позвонили, чтобы кое о чем сказать…

Слегка обеспокоенный, он прервал отдых и обратился к компьютеру. Стоило ему прочесть свою же статью в его же журнале и седые и не только седые волосы его стали дыбом, он просто не поверил своим глазам. Можно было сгоряча подумать, что на сайт журнала проникли ольгинские хакеры, но проверка показала, что он САМ своими руками написал:

«…Стихотворение Шекспира „Гамлет“, переведенное Пастернаком…»

За сим следовали отлично известные всем, хоть немного знающим Пастернака, строки:

«…Гул затих. Я вышел на подмостки…»

Статья эта получила мощнейший резонанс. Тысячи людей пеняли Аделю на вопиющую неграмотность, уверяли, что он не знает не только Пастернака, но и Шекспира. Издевательски предполагали ему формулу «Я эту пастернаку не читал, но одобряю!» «Пастернак я знаю отлично, он в салате хорош!»

Не прекращались и звонки. Не прошло и часа, а Адель почувствовал себя не только Пастернаком, а прямо таки Мандельштамом в ЦДЛ на заседании о разборе его творчества. Каждый его друг не преминул произнести монолог, в котором заявлял, что он, конечно, друг, но… Вскоре Адель стал близок к тому, чтобы пойти путем Есенина и лишь отсутствие инвентаря помешало этому трагическому происшествию.

Ближе к вечеру поток звонков и комментариев поутих, но под конец дня ему позвонили из театра, в котором он когда-то работал, чтобы сказать, что и туда тоже звонили узнать, действительно ли там работал режиссер Адель. Не забыли и спросить, с чего вдруг такой интерес к его весьма скромной персоне.

Уже было выпито лекарство аптечное (несколько капель) и лекарство народное (грамм двести), а впереди маячило то самое ток-шоу на ТВ и в этот момент позвонили оттуда напомнить. Весь истрепанный сегодняшними событиями, Адель рявкнул в трубку на вопрос о темах:

— Ни Пастернака, ни Шекспира!

— Чего-о? — изумились в трубке.

Адель моментально повесил трубку, и тут только до него дошло, что если кто-то в городе и не знал о его досадном ляпсусе, то теперь и эта последняя вероятность, пожалуй, утрачена.

Но голод не тетка. Поразмыслив, Адель взял себя в руки настолько, насколько это было возможно, перезвонил на телевидение и со всем согласился. В конце концов, быть идиотом за деньги лучше, чем быть идиотом бесплатно.

Этот эфир казался ему бесконечным. В каждом случайно брошенном взгляде ему виделась ехидная усмешка, в каждом слове угадывался тайный подвох, в перерывах ему казалось, что за спиной шепчутся именно о нем и его нелепой ошибке.

Ведущий тоже заметил его нервозность: на невинный вопрос о здоровье Адель ответил невпопад, как, впрочем, и на все вопросы в этом эфире, и еле досидел до конца, каждую секунду ожидая, что вот сейчас, сейчас всплывет эта помесь Шекспира с Пастернаком и его засмеют не только в этом зале, но и по всей стране.

Лишь дома он, наконец, смог вздохнуть спокойно и порадоваться, что его журнал не какой-то там «Нью-Йорк цайтунг», а малоизвестная заштатная контора. Эта минута славы была ему даром не нужна, и он, было, вычеркнул ее из истории недрогнувшей рукою, но тут ему позвонил еще один его друг — старый диссидент Вениамин Егорович Заднепроходский.

Человек этот, очень гордый и обидчивый, более полувека боролся с советской властью. Особенно гордость его отмечалась в его фамилии, которая составляла немалую часть его гордости. Фамильной.

Фамилия его была дворянской, и он особенно подчеркивал, что происходила она от его казацких предков из Сечи, ходивших за Днепр. Сколько раз ему приходилось подчеркивать, где именно ставить ударение и рассказывать историю происхождения фамилии, представить невозможно. Всякий раз, когда ему снова приходилось предъявлять документы, история повторялась, несмотря на то, что в полиции и прочих службах уже отлично знали этого героя борьбы за свободу. Он даже поставил в паспорте ударение на третьем слоге, но ему тут же напомнили, что это порча паспорта и ударение пришлось стереть.

Методы его борьбы иногда удивляли даже привычную ко всему советскую власть. Один из них привел к появлению у диссидента прозвища Сортирная Правда.

Пользуясь нехваткой туалетной бумаги и относительно свободным доступом в учреждения в СССР, Вениамин Егорович по ночам прослушивал западные голоса через наушники, потом распечатывал все услышанное на машинке через копирку на маленьких листках бумаги и проходил под видом посетителя в различные учреждения, где в туалетах подкладывал свои пропагандистские листки, часто удаляя туалетную бумагу, когда она была.

Так он действовал и в других общественных местах: в кино, театрах, на вокзалах, в универмагах…

Ввиду скромности его деяний, в КГБ внимания на это почти не обращали до тех пор, пока Заднепроходский не попался сам, совершенно невероятным образом.

В крупном киноцентре ожидался показ нового шедевра с участием зарубежных гостей и под это дело, разумеется, в туалеты положили новую финскую туалетную бумагу. Вениамин был так занят борьбой, что оказался не в курсе данного события и, проведя свою акцию, при выходе из «комнаты медитаций» неожиданно столкнулся с уборщицей, от столкновения с которой у него из-за пазухи хлынула замененная на прокламации финская туалетная бумага. Уборщица схватила «сортирного вора» за рукав и заголосила, на ее крик набежали работники, намявшие Венечке бока и порвавшие пиджак, а после обнаружения бумажек, оставленных им на замену, милиционер вызвал сотрудников из нешутливого ведомства, которые потом очень смеялись над гордым дворянином. На допросе в доме, из окон которого, как говорят, был виден Магадан, Вениамин Егорович не скрывал ничего, так как утаивать убеждения считал недостойным себя, но в тюрьму так и не попал.

Уже в ельцинское время он убеждал всех, с кем его сталкивала судьба, а кого-то и не один раз, что на фото, где стоят демонстранты с плакатом «УЗНИКИ СОВЕТСКИХ ПСИХУШЕК ГОЛОСУЮТ ЗА ЕЛЬЦИНА», именно он держит этот плакат. Через пять минут спора с ним соглашался любой скептик.

После многих лет упорной борьбы, завершившихся внезапной победой над СССР, поверив, наконец, в приход великой власти свободы, Вениамин Егорович обратился в суд с тем, чтобы за долгие страдания по политической части ему была предоставлена отдельная квартира. Но суд, новый, некоммунистический свободный и независимый суд, отказал ему, порекомендовав воспользоваться долевым строительством или ипотекой и заработать на квартиру. Для закаленного тунеядца советских времен это было настоящим оскорблением. Пришлось ему и дальше ютиться в комнате деревянного барака на окраине столицы, где телефон и туалет были общими на несколько комнат. Адель из сочувствия к мукам диссидента как-то подарил ветерану войн против СССР свой старый мобильник и платил за него.

Сегодняшний день Заднепроходский тоже посвятил борьбе. С утра он нарисовал на своих темно зеленых сапогах черным маркером «СВОБОДУ ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫМ» и отправился гулять по московским улицам. Смысл его протеста был в том, что люди должны глядеть себе под ноги, а значит, наверняка прочтут его призыв.

Вдоволь напротестовавшись и порядком устав, он добрался до дому и поставил сапоги в общем коридоре, где они стали источать аромат совсем не райский. По дороге Заднепроходский встретил кое-кого из соратников. Слухами земля полнится, и сейчас Вениамин, прослышавший про беды Аделя, звонил с тем, чтобы приободрить Егора Макаровича.

— Егорушка! Да что ты паришься! — хрипел он в трубку, — мне еще не такое рассказывали!

После этого вступления он рассказал Аделю историю, которая должна была показать Егору, что бывают случаи и похлеще. Выслушаем и мы эту историю.

История, рассказанная Заднепроходским или Серик Малеев, который уже не в школе и у которого не все дома

В Казахстане, как и во всем остальном мире, благодаря прежде всего, неустанной заботе западных благотворительных фондов, проживает много людей, пекущихся о прекрасном будущем России не менее чем российские либералы; среди таких людей, объединенных, в основном, любовью к посещению западных посольств и консульств, был и блогер Серик Малеев.

После 2014 г., когда ситуация на Украине стала накаляться, забота о России на Западе и, соответственно, у либеральных блогеров, многократно возросла, и Малеев, разумеется, после соответствующего указания, принял решение тоже усилить свою борьбу.

Но одно дело решить, а другое дело — что-то сотворить, тем более что никакого повода что-то написать, сидя в Казахстане, у Малеева не было. Украина далеко, Россия, конечно, ближе, но туда надо ехать, а ехать неохота, так как и в Казахстане хорошо, да и денег жалко. А с другой стороны, писать что-то надо, потому что денег мало, а заплатят только за работу…

Поразмыслив таким образом, Серик подумал, подумал, напряг все свои таланты, да и накатал статью, в которой смешались Путин, ДНР, ЛНР, Украина и прочие люди и места, о которых он имел лишь самое общее представление.

Он заклинал россиян от ошибок, пугал последствиями, давал им шанс, а в конце статьи, чтобы показать, кого выдвигает российская пропаганда в качестве героев, выложил иллюстрацию, на которой были бородачи в кожанках на фоне нацистских флагов. Бородачи представляли донецких и луганских предводителей, приехавших в Москву.

Неожиданно даже для него статья получила самый широкий отклик: первым делом все указали Малееву на то, что фотографию он самым наглым образом спер с презентации Американской нацистской партии, которая, уж наверно, не имеет отношения ни к России, ни к ЛДНР.

Но и это было бы ничего, если бы Малеев не призывал обратить особое внимание на человека в середине снимка. Дело в том, что на фото было ДВА человека! Что курил или пил Малеев при написании сего опуса, осталось загадкой.

История сия развеселила Аделя, успокоила и навсегда отвлекла от тревог. С легким сердцем он лег спать.

А вот сон его был не столь легок.

Сон Аделя

Снилось ему, что он стоит у Спасских ворот с караваем на рушнике в руках. Солнце напекало голову, стояла тишина. Рядом стояли священник ПЦУ и католический ксендз. Ожидание было торжественным, томительным и напряженным, радость теплилась в груди. Но вот заслышался отдаленный рев моторов и с Васильевского спуска показались мотоциклисты в кожаных куртках, забормотали священники, ударили колокола, а радость его подкатила к горлу. Рука Аделя дрогнула и каравай предательски упал на брусчатку. Священники быстро подхватили краюху и, отряхнув ее от пыли, положили обратно на рушник.

Мотоциклисты подъехали ближе, их рогатые каски радовали глаз своей формой и цветом, хотя было странно, что они и в кожаных штанах, в металле.

— Дорогие освободители… — начал срывающимся голосом Егор, но к горлу подступил комок и он не смог продолжить.

Передний мотоцикл остановился прямо у его ног, с него слез здоровенный толстяк, подошел, отщипнул кусочек каравая, попробовал, сплюнул.

— Ну что, милашка, — ласково обратился он к Аделю, — в Европу хочешь?

— Хочу. — Это вырвалось прямо из глубины души Аделя.

— Это, милашка, так легко не дается. — Он ласково похлопал Аделя по щеке теплой, пропахшей маслом ладонью, — Это надо заслужить. Сегодня к восьми подойдешь в комендатуру. Платье красное, белье кружевное, черное, чулки черные, туфли красные, каблук, — он оглядел Аделя, — средний. Усы сбрить, прическа — каре. Духи — Шанель. Он еще раз оглядел Аделя, вздохнул, похлопал его по плечу. — Эпиляция.

Адель замер с открытым ртом, только и успев сказать:

— А-а-а… — Европеец проникновенно взглянул ему в глаза:

— Не бойся, милашка, вазелин у нас есть. Давай, быстро, быстро.

Оба священника торжественно благословили Егора на эту святую жертву.

***

Адель разом проснулся, в постели он был один.

— О господи! — Только и сказал он — Что за кошмар!

Он перевернулся на другой бок и заснул снова. До утра он проспал без снов.

Разбудил его звонок Голяева. Таинственным голосом Александр попросил режиссера явиться к нему в гости вечером для важного дела.

Второй Дюма

Хотя среди писателей принято говорить, что во всём надо быть первым, но, во-первых, дано это далеко не каждому, а во-вторых, проторенной дорогой идти куда удобнее.

Про Ефима Боленова нередко говорили, что он второй Дюма. Это с одной стороны льстило, а с другой весьма подъедало. Почему второй? И почему Дюма! Тем более что Дюма и так было двое — отец и сын. Второй второй, как Бурухтан?

Быть первым куда почетнее, а особенно под своей фамилией. Хотя ведь и Боленовых пруд пруди даже среди писателей. Впрочем, был отличный способ стать первым, достаточно было вернуться к отцовской фамилии. Голденмахеров среди писателей и поэтов не значилось и путаницы бы точно не возникло. Но это была не фамилия, а настоящая скороговорка, ломающая язык.

Вернеру с его короткой, простой в произношении фамилией было куда как легче. Впрочем, и с Вернером его кое-что роднило: врать они оба умели легко и безоглядно, Хотя у Вернера, пожалуй, вранье было куда как веселее и беззаботнее, да и куда наглее, тем более что разоблачителей он просто не замечал, а в крайнем случае считал завистниками.

Разок Боленов собрал всю свою наглость и попробовал высечь Вернера в блоге. Битый час он ехидно рассказывал про все ляпы в самой популярной книге Вернера: не тот самолет в музее, не тот пистолет, не та улица, не та школа, не тот музей, полярная ночь летом на Северном полюсе…

Ответом ему было ужасное падение рейтинга и разговор с Вернером. Тот просто, ощерясь, сказал Ефиму, потрепав по щеке: «Фима, завидуй молча!». Это стало хорошим уроком. Итак, Боленов оставался Боленовым, уверяя всех, что к давшему ему столь заковыристую изначальную фамилию еврею у него личная неприязнь.

С Дюма этого представителя ордена куртуазных маньеристов (все время в уме проскакивает «либеральных онанистов») роднили курчавая шевелюра, чревоугодие и вытекающая из этого округлость форм, а также потрясающая литературная плодовитость… Поговаривали, правда, что и плодовитость его тоже происходит из методов Дюма, а именно из усердной помощи литературных секретарей или, как их чаще называют, литературных негров. Но и Дюма и Боленов горячо отрицали эти инсинуации.

Поклонники Боленова нередко могли найти своего кумира мирно спящим на ресторанном диване после обильных возлияний, за Дюма все же такого непотребства не замечалось. Что ж, богема есть богема. Отдадим ему должное: на асфальте в собственных нечистотах его не находили.

Как и большинство российских либеральных оппозиционеров, Боленов был специалистом во всём, даже в том, о чем услышал в первый раз. Даже разговор о треминенции резвиевых координат Самонокла в разрезе пердимоноклевого преломления аквимистанта (не вздумайте гуглить, я это только что придумал) не избежал бы длительного обсуждения с его стороны. В дискуссии главным его талантом было умение после неудобного вопроса устало покачать головой, воздеть очи к небу, как бы призывая Господа простить этих недоумков, и вопрошая Его, за что именно он, Боленов, обречён на это испытание, а потом тяжело вздохнуть и изложить свое мнение с видом отца, в сотый раз объясняющего ребенку, что не все коричневое есть шоколад.

Что ж, на фоне прочих либеральных диспутантов это было совсем неплохо. Обычно методы их сводились к уходу от темы, ответу вопросом на вопрос с уходом от темы, а в крайнем случае обвинению оппонента в фашизме. Но это была уже крайняя мера при полном отсутствии аргументов.

Он хорошо встроился в путинскую Россию, где власти долгое время на его грешки, а уж тем более политические мнения не обращали ни малейшего внимания, а если и обращали, то он этому только радовался, ибо скандалами его душа жила. Например, он был очень рад, когда депутаты Госдумы попросили проверить его на оправдание нацизма после одной лекции, в ходе которой сей ученый муж заявил, что в России приняли бы Гитлера с радостью, если бы не уничтожение при этом евреев. При этом он не стал уточнять, что убивали нацисты не только евреев. Заявление, что он готов написать книгу о генерале Власова для ЖЗЛ на фоне этих слов уже померкло.

Он старательно ругал власти путинской России, не забывал ругать СССР, а тем более Сталина, предвещал регулярно новый 37-й год и огорчался неправильным народом, не понимающим своего истинного счастья.

Здесь надо сделать маленькое отступление и рассказать одну занятную историю.

Отступление или Боленов против Солженицына

Начнем немного издалека. Дело в том, что как в любой области, где требуется не знание, а вера, у российской оппозиции завелось хранилище апокрифов или спецхран. Туда попали всякие документы и факты, упоминание коих вызывает у борцов за светлое будущее России аллергию.

Там лежат стихотворения «литературных диссидентов» Вертинского и Высоцкого, посвященные Сталину, выступление Собчака об Украине и Крыме, где сторонник демократии уверяет, что Крым скорее российский, чем украинский, интервью Чубайса в самолёте, где сей приватизатор без всякого стеснения рассказал об истинных целях приватизации. Туда попали признание Рогинского и совершенно возмутительное для либералов стихотворение ещё одного литературного диссидента Бродского «На независимость Украины». Там же оказалась и книга Солженицына «Россия в обвале». Всего здесь не перечислить.

Но вернёмся к нашему талантливому герою.