Бесплатный фрагмент - Надоба во мне…

Врача вызывали?

— Конечно, конечно, обязательно, все будет сделано в срок, не беспокойтесь, Жаксыбек Имангалиевич, — заливалась соловьем Нурия, одной рукой оттаскивая внука-«агрессора» от плиты, а другой — готовя ему утреннюю трапезу. Связующее же звено с шефом — многострадальная трубка, где только не побывавшая в аварийных ситуациях, зависала между ухом и плечом, норовя выскользнуть и подорвать ее авторитетные заявления.

Из соседней комнаты, с периодичностью в две — три минуты, доносились стоны. Стонал муж. И стонал, подлец, весьма правдоподобно. Успокоив шефа, Нурия с облегчением закончила разговор и приступила к кормлению «агрессора».

— Ой бай, ой бай, жаным ай, — обращаясь уж не к ней, а к аллаху по-мужски скупо застонал супруг. Нурия не выдержала. Войдя в спальню, полная готовности вывести на очередную чистую воду симулянта местного значения, она застыла в недоумении: «умирающий» бегал вокруг кровати со стулом, пристраивая его ближе к изголовью.

— Сен совсем больной? Врача с Каблукова вызвать? — с застарелым ехидством обратилась она к супругу.

— Канымды iшiп болдын. Журегiм шаншым жатыр. Молчи, глупая. Скорая сейчас приедет. Умираю. Довела-таки, узурпаторша, –постанывая, муж улегся на приготовленное ложе, сложил руки на груди и закатил глаза.

— Так ты опять скорую вызвал? Что на этот раз?

Отрешенный вид супруга выражал презрительное негодование. «Черт его знает, а вдруг на самом деле прихватило? — засомневалась Нурия. — Хотя маловероятно, судя по излишне здоровому румянцу, опять спектакль».

— Да, кстати, а в какую химчистку ты мою шубу сдал?

— Что? — от возмущения «умирающего» аж подбросило, — о какой шубе ты говоришь, несчастная, когда твой муж на пороге Вечности?

— Да ты уже у этой Вечности все пороги отбил! Который год перешагнуть не можешь! Куда мою шубу сдал, говори, пока не поздно.

— Да ты же сроду сама туда не потащишься, схожу завтра… Постой, а почему «пока не поздно»?

— Да мало ли что бывает, — уклонилась от ответа Нурия, а про себя подумала: «Вот сейчас проявляется что-то натуральное, авось, до прихода „скорой“ добьемся учащенного сердцебиения».

Супруг впал в депрессию и с оскорбленным видом отвернулся от черствой жены.

— Ажешка, а что, аташка помирает? — пятилетний агрессор, стоя у двери, опасливо поглядывал на деда.

— Помирает, помирает, не мешай, — Нурия взяла внука за руку и вывела из комнаты, не обращая внимания на протестующе возмущенный вопль больного.

По большому счету, ее дражайшая половина, «трупообразно» расположившаяся на ложе, очень бережно к себе относилась. Лет пять назад, завершив, по собственному почину, свою трудовую деятельность, под предлогом «отсутствия взаимопонимания с черствым миром коррупции, эгоизма и бездуховности», он возложил функцию общения с ним на Нурию. И та, как продукт не такой хрупкой, высокоорганизованной материи, из которой был соткан ее супруг, тянула не только свою, но и мужнину лямку, помогая, вдобавок, и семье сына, еще не вставшего на ноги. А супруг, тем временем, занимался поисками истины и постижением высокого предназначения аллаха. Последние несколько лет отношения между ними были весьма прозаичны. Супружеская кровать была ложем того, кто успевал лечь на нее первым, опоздавшему же доставался диван. Тунеядство благоверного поначалу раздражало Нурию, затем же она с этим свыклась и даже начала находить положительные стороны. Супруг же, обладавший значительной долей артистизма, требовал внимания зрителя и, заметив, что оно значительно поугасло, вознегодовал, впал в меланхолию и стал устраивать спектакли на уровне театра абсурда. Разыграть предынфарктное состояние для него было, как говорил внук, «два пальца об асфальт», поэтому Нурия вполне обоснованно подозревала явную симуляцию и размышляла о том, как бы не опростоволоситься перед врачами.

Звонок в дверь прервал ее раздумья.

— Скорую вызывали? — бригада спасателей, оттеснив Нурию своей мощной грудью в лице постаревшей кустодиевской дивы и двух справных мужичков с носилками, проследовала в квартиру. — Где больной?

— Там, — махнула рукой Нурия, но врачи уже шли на стоны, доносящиеся из спальни. Войдя за ними, Нурия оценила предварительные хлопоты мужа: с места, подготовленного им для врача, больной смотрелся гораздо тревожнее.

— И давно он так? — шепотом спросил у нее один из мужичков, санитар, кивком показывая на беспрерывно призывающего аллаха страдальца.

— Да сколько его помню, — отмахнулась Нурия, однако, спохватившись, изобразила тревогу и уточнила:

— Это в смысле обращения к аллаху. — Стоя у дверей, она смотрела на суетящихся медиков и трупоподобного супруга и гадала, «что во что обратится»: трагедия ли в фарс или фарс в трагедию. Врачи же продолжали опрашивать больного.

— У вас были ранения? — донесся до нее обеспокоенный голос.

— Да по глупости, в драке ножом пырнули, — механически ответила за мужа Нурия, после чего чуть не погибла под его испепеляющим взглядом и, исправляя ситуацию, быстро села в изголовье больного, изобразив заботливую жену. Однако изображение было, вероятно, не столь достоверное, потому что кустодиевская дива бросила на нее укоризненный взгляд, означавший, что нормальная жена на ее месте не вела бы себя так легкомысленно.

— Ничего не понимаю, — недоумевающий голос кардиолога заставил всех повернуться к нему. Кардиограмма отличная.

— Нет уж, доктор, — бросилась на амбразуру Нурия, подумав: «Ну, погоди, муженек, отучу тебя спектакли со скорой разыгрывать!»

— У вас, наверное, аппарат сломан, везите его в больницу, вдруг инфаркт, тем более старые раны заговорили, может, вырезать что придется. И вообще, есть среди вас хирург?

— Нет, — растерялись врачи.

— Тем более, бригада без хирурга, а вдруг необходимо срочное вскрытие, то есть операция? — тут она поймала полный затравленного ужаса взгляд мужа и уже с большим наслаждением продолжала:

— Нет, одна я с ним, на ночь глядя, не останусь: приступ — и нет человека!

— Сейчас же утро, — робко возразил один из спасателей.

— Тем более, и на день глядя — тоже. Шутка ли: застарелые раны заговорили! Это что-то значит?

— Да не так уж они и заговорили, — робко простонал супруг, — уход хороший нужен, дома и стены помогают…

— У мужа, однозначно, бред, — категорично заявила Нурия, — психологическое расстройство мозаичного типа. Срочная госпитализация, а то у меня здесь внук, не дай бог, заразится, что делать буду? Да и ухаживать некому, а у вас, в реанимации, любо- дорого, сама бы легла, да некогда…

Поймав устремленный на мужа жалостливый взгляд мужичка-санитара, радующегося, вероятно, что бог оградил его от такой, как Нурия, супружницы, она замолчала, предварительно, со всхлипом, выдавив:

— Забирайте быстрее, чтобы внук не видел…

— Куда забирайте? Чье вскрытие? — Трясущийся супруг вскочил с кровати и заметался по комнате, — не дамся! Сатрапы! Вам бы только здорового мужика покалечить!

— Вот видите, началось. Это, как его, мозаичное расстройство. Ой-бай-яй, что сейчас будет, — захлебнулась в почти искренних рыданиях Нурия.

— А что будет? — почему-то опять шепотом спросил санитар.

— Молчать! — заорала, стараясь перекричать всех, кустодиевская угасающая краса, — схватить, на носилки и вперед, — там разберемся! Быстро!

Дальше было как в кино: раненым зверем выл обретший силы супруг, появившийся из соседней комнаты внук вопрошал: «Аташка, а можно, когда ты помрешь, взять твой спининг?» Мужички под чутким женским руководством волочили носилки с пристегнутым страдальцем, а Нурия, еле сдерживаясь от смеха, бежала за врачами и, изображая сострадание, инструктировала врачей:

— Вы уж, пожалуйста, не убедившись, что все в норме, не выпускайте его, пусть хорошенько подлечат, а то приступ за приступом, без присмотра никак нельзя оставлять…

— Не волнуйтесь, дамочка, мы же видим, что здесь его оставлять — смерти подобно, –уничижительно отчеканила дива.

«Скорая» с ревом отъехала.

Супруг вернулся через неделю. Присмиревший и тихий, он с опаской поглядывал на Нурию, не жаловался и выполнял всю «черную» работу по дому. Все пошло по-старому, только внучок, с видимым сожалением вернувший деду спининг, все допытывался: расскажи, да расскажи, аташка, а интересно было на том свете, когда ты чуть не умер?

Женщины

Suum cuique

(Каждому своё)

Старуха, по словам ухаживающей за ней сиделки, «озоровала». То есть развлекалась, как могла. Вначале, от злости на «прислугу», как она любила называть обслуживающий ее персонал, постоянно меняющийся из-за «совершенной непригодности», она наложила в штаны. Прислуга, задерганная пьяницей-мужем и неустроенным бытом, матерно ругаясь (втихую, конечно, ибо боялась потерять теплое, хорошо оплачиваемое сыном-бизнесменом местечко), замочила испорченные трусы, вымыла упирающуюся (в меру имеющихся у нее сил) «Барыньку» и побежала на кухню спасать погибающий ужин. Видя, что уже «поздняк метаться», как говорил соседский мальчишка (змееныш под стать Старухе), она, размазывая по щекам слезы злости и бессилия, выбросила подгоревшее месиво в ведро и начала готовить на скорую руку молочную кашу. «Надия, обедать!» — голос «Барыньки» вывел ее из водоворота размышлений о вечной несправедливости мироздания по отношению к ней, несчастной и несправедливо осужденной гореть в неустроенном житейском быту здесь, на этой грешной земле. «Иду, иду, — запела приторно-притворным голосом Надия и помчалась на зов. — Сию минуточку, Мариям-апа, сейчас…», — и застыла в преддверии подступившего комком к горлу отчаяния.

— Надия, где мои черные туфли? Мне надо на работу. Ты слышала, обнаружили описторхоз. Много случаев. Идем, возьму тебя пока лаборантом. Потом, может быть, повысим до старшего.

Старуха стояла около шкафа, из которого методично, палкой, выковыривала все вещи, отбрасывая ненужное.

— Ой-бай, Мариям-апа, что ж это делается? — завыла нянька, — ну зачем же вы, миленькая, вещи-то раскидали? Ну-ка, присядьте-ка на диванчик, я быстренько все соберу, а то обед простынет…

— Vade retro, Satanas! — завопила бабка. Она была «из образованных» и методично сеяла в душе прислуги классовую ненависть, бросаясь непонятными, а потому из-за этого страшноватыми фразами. — Прочь! Рогатый скот под угрозой! Крупный рогатый скот! Ты это понимаешь?

— Конечно, конечно, Мариям-апа, — поспешно согласилась Надия, получившая от бабкиной снохи краткую инструкцию: не перечить и угождать, — сей момент, супчику поедим и пойдем искать эту… «пистархозу»…

— О, Аллах, не отвечай глупому по глупости его, — смиренно вздохнула Старуха и живо поинтересовалась: «А что на обед?»

— Кашка рисовая, — заворковала прислуга, втайне надеясь, что очередной трудовой порыв благополучно завершился.

— Фи, кашка рисовая, — передразнила «Барынька», — я не в богадельне — кашку есть. Не хочу.

— Да как же «не хочу»? Кашка не богадельная, на молочке да на маслице. Скушайте хоть ложечку…

— Не богадельная…. Знаю я вас. Вчера из холодильника все унесли, ничего не осталось. Воруют и воруют. Куда Алия-апочкин сервиз делся? Кому отдала?

— Да чего уж вы на меня напраслину-то возводите? Аллах все видит, да разве я когда чужое брала? Да ни боже ж мой…

— А конфетки дашь?

— Что? Какие конфетки?

— Конфетки к чаю дашь? Знаю я тебя, все попрятала…. Или съела.

От негодования поджатые в ниточку губки прислуги подергиваются.

— Да нельзя же вам, врач говорит — сахара гуляют, нельзя конфетки.

— Ну и кашу не буду.

— Да разве ж что одну…

— Две.

— Ну хорошо, две, только Татьяне не говорите, а то скажет, плохо слежу за вами.

— Я ей это и сама скажу. Кто меня утром на балконе заморозил?

— Вам же дышать надо воздухом. Доктор сказал…

— Вот и дыши сама этим воздухом. Да ты хоть знаешь, что это за воздух? Им и дышать-то нельзя, ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? А, отравить меня хочешь?

— Ой-бай, что вы такое говорите? Видит Бог, я никогда такого не замышляла, только добра Вам желаю…

— Ну, давай свою кашку.

Старуха со вздохом ковыляет на кухню, еле волоча на отекших ногах отяжелевшее тело. Прислуга поддерживает за локоток, ужом просачиваясь в узком коридоре между стеной и необъятными бабкиными телесами. Когда сноха, Татьяна, попросила как-то измерить свекровь, сказав, что нужно обновить гардероб, Надия, не без злорадства, объявила: «Что тут мерить — 150 на 150 и на 150, — и с удовольствием добавила: При росте 150». Сама Надия, видимо, от исходившей от нее желчи и недовольства всем и вся, была худой и желтой, тогда как Хозяйка — сдобненькой, румяной и белокожей. Казалось, колобок катится, подталкиваемый длинной клюшкой — такое впечатление оставляла эта пара.

Тяжело опустившись на стул, Старуха взяла в уже мало послушные руки ложку:

— Ну, где там твоя каша?

Надия засуетилась:

— Вот мы сейчас передничек повяжем…

— Убери этот ошейник, без него буду…

Прислуга смиренно и обреченно смотрит, как очередное платье покрывается рисовыми дорожками. Молчаливое страдание прерывается трелью звонка.

— Вот и Розочка пришла, — радостно скрипит Старуха, приветствуя одну из постоянно, на беду прислуги, толкущихся у нее многочисленных родственников.

— Надия, подай Розочке чаю. Как дела, Розочка?

— Марьям-апа, это я, Римма. Не узнали? Дочка Фатхии.

— А, Риммочка, а мама где же?

— Да поднимается. Лифт у вас что-то не работает, пешком-то ей трудновато на седьмой…

— Надия, две тарелки ставь.

— Да, Мариям-апа, — Надия, про себя матюгнувшись, начинает обслуживать гостей. «Опять их черти принесли, ну хоть бы день без них. То одни, то другие. И всем подай, всем поднеси. И ведь ничего не скажешь — родственники».

С дежурной улыбкой на лице она подает, наливает, прибирает и старается присмотреть за вороватой девчонкой, шныряющей из кухни в комнату, — вдруг что стибрит, а потом кому отвечать? Кто спер? Она, Надия, кому ж еще?

Ну вот, слава Богу, убрались восвояси. Хозяйка задремала. Можно и Валюхе позвонить, пожалиться на жизнь и без того…

— Надия, в туалет…

— Давайте на «био», он рядом, а то тяжело ж вам идти.

— Мне на этот игрушечный унитаз садиться? Сколько раз говорила — не буду.