Бесплатный фрагмент - На сердце без тебя метель…

Пролог

Самым тягостным для нее было ждать. Ждать, когда, казалось, счастье уже упало в руки — оставалось только покрепче ухватить его пальцами и прижать к себе.

Минуты до его возвращения тянулись слишком медленно. Она сидела у самого окна, не желая пропустить момент, когда в сгущающихся сумерках знакомая мужская фигура тихонько откроет калитку и незаметно проскользнет к дому. О боже, как это напоминало ей прежние дни, когда она садилась с рукоделием поближе к окнам, чтобы разглядеть его силуэт сквозь легкую ткань занавеси. С какой надеждой и странным томлением ждала она его прихода! И каждый раз, занимая уже привычное за эти пару недель место, как боялась однажды не увидеть его!

Не шаги ли слышатся? Она склонилась ближе к окну, оставляя на стекле следы от своего горячего дыхания. Где же он? Отчего так долго? Все эти два дня она была как на иголках, опасаясь, что их временное убежище выследит поверенный во всех делах Лизаветы Юрьевны — высокий и плечистый, истинный великан среди остальной дворни, Тимофей. Ему не составит особого труда силой увести ее прочь из этой комнатки, где она со страхом и предвкушением ожидала дальнейшего поворота на своем жизненном пути. И тогда не будет пощады той, что предала любовь и заботу Лизаветы Юрьевны. Она даже страшилась подумать, как встретит ее в этом случае tantine. Но одно знала определенно — единственным исходом для нее будет монашеский плат на голову. Лизавета Юрьевна непременно заставит ее принять постриг, посвятив Господу свою молодость и желание любить.

— По твоей судьбе только два пути, ma chère, иных нет. Либо подле меня быть опорой, либо в келью — обо мне и Николеньке молитвы к Господу обращать, — голос Лизаветы Юрьевны звучал тихо, но настойчиво, выдавая скрытую властность за аккуратным лицом-сердечком в кружевных оборках чепца. — Ты же не оставишь меня, ma chère? Благодетельницу твою, радетельницу…

Она только кивала в ответ, прикладываясь губами к сухой, морщинистой руке, выражая свою благодарность за заботу и хлопоты, что взяла на себя Лизавета Юрьевна из милости и памяти к отцу, инвалиду войны 1812 года, который когда-то спас ее брата на поле боя.

Ведь еще две недели назад ей и мысль в голову не приходила, что она оставит дом Лизаветы Юрьевны и смело шагнет в неизвестность за тем, кому отдала свое сердце и вверила свою будущность.

«И Николеньку!» — не могла не вспомнить она тут же. Ведь будущее брата тоже отныне было в руках того, кого она ждала еще с полудня, запертая обстоятельствами в этой небольшой комнате арендованных покоев.

Не совершила ли она ошибки? Этот вопрос не давал покоя. Сколько она читала о соблазненных девицах, выманенных из родного дома и брошенных после на произвол судьбы с несмываемым пятном на репутации. Да и Лизавета Юрьевна не упускала возможности напомнить, сколь «коварно мужское племя».

И дрожь шла по телу при мысли, что все может пойти не так, как она мечтала, собирая в потрепанный саквояж свои нехитрые пожитки. Несколько платьев из ситца и муслина, одно бальное, из шелка цвета слоновой кости, нить жемчуга, доставшаяся в память о матери, медаль отца за участие в войне 1812 года и два томика лирики на французском языке неизвестного автора — все ее богатство, исключая то, что она носила на себе. Совсем незавидная невеста…

В неясном отражении оконного стекла она попыталась разглядеть собственное лицо, которое уже не раз видела в крохотном зеркальце, умываясь поутру в своей комнате в мезонине дома Лизаветы Юрьевны. Та считала самолюбование одним из тягостных грехов для девицы, потому и не образовалось у ее воспитанницы привычки с интересом изучать себя, подмечая достоинства и недостатки. Никогда не думала она о прихорашивании, о том, чтобы выделиться среди прочих девиц на тех редких балах и вечерах, куда сопровождала Лизавету Юрьевну. Ведь с самого отрочества ей твердили, что основными ее добродетелями должны стать милосердие сердечное да покорность воле старших, что не должно ей думать о своей наружности.

«Insignifiante! И только как!» — требовала от нее Лизавета Юрьевна, и она изо всех сил старалась следовать желанию своей благодетельницы. И всякий раз чувствовала себя неловко, когда на нее обращали внимание, когда пытались завести с ней разговор или приглашали на танец. Знала, что после Лизавета Юрьевна не преминет обвинить ее в кокетстве и желании понравиться кавалерам.

— Mal! Ma chère, c’est bien mal à vous! Так необдуманно поощрять чужих кавалеров! Так легкомысленно! — всякий раз недовольно качала головой Лизавета Юрьевна, укоряя свою воспитанницу за каждый танец, улыбку или лишний, по ее мнению, взгляд.

И ей приходилось молча сносить эти упреки. Не оттого ли она так часто мечтала о том дне, когда перемены вихрем ворвутся в ее спокойную и такую тоскливую жизнь подле Лизаветы Юрьевны, тетушкиных любимых кошек и карлицы Жужу Ивановны? Не оттого ли так быстро отдалась водовороту чувств, что закружил ее при встрече с внимательным взглядом этих серо-голубых глаз?

Он словно шагнул из ее грез — невысокий, хорошо сложенный мужчина с резко очерченным профилем и светлыми глазами. Она навсегда запомнит каждое мгновение из встреч, посланных им судьбой до момента венчания, и спустя годы непременно расскажет о них своим дочерям. Те ведь спросят, как же родители повстречались прежде, чем ступить под венцы, как она сама любила спрашивать матушку-покойницу.

В двери передней заскрежетал ключ. Она напряглась, словно натянутая струна, выпрямилась и резко выдохнула, пытаясь унять бешено застучавшее сердце. А после, расслышав тихие шаги и стук поставленной возле двери трости, сорвалась с места и, едва не запутавшись в длинных юбках, бросилась ему навстречу. Он уже стягивал с плеч мокрый от моросящего осеннего дождя редингот. Замерев в дверях, она невольно залюбовалась им: и наклоном головы, и крупными мужскими руками, с которых он спешно стягивал запачканные перчатки, и его лицом, не замечая на том хмурой тени.

— Ты не зажгла огня. Я думал, ты спишь, — проговорил он, наконец, разобравшись с рединготом. Отбросив тот на кресло к шляпе, которую также небрежно поместил на уже изрядно потертую обивку, он сел за круглый стол, стоявший прямо по центру гостиной меблированных комнат, что снял несколько дней назад. Рукой показал ей на тарелки со снедью, накрытые салфетками. — Не будешь ли добра послужить мне?

Она с готовностью кивнула и шагнула к столу. Довольная, что будет сервировать ему нехитрый ужин. И совсем не думая, что это было обязанностью его слуги, которого она не видела вот уже второй день, с тех пор как оказалась в этих четырех стенах. Как не видела никого, кроме сидящего за столом мужчины, нервно барабанящего пальцами по поверхности скатерти.

А потом, когда ставила перед ним тарелку с нарезанной ветчиной, сыром и булкой, когда разливала по парам спешно подогретый чай, заметила складки у рта и на лбу, коих раньше не было. И тут же сердце кольнуло острой иглой страха. Даже присела на стул, чувствуя странную слабость во всем теле.

Николенька! Он не успел забрать мальчика из пансиона, где тот обучался уже второй год. Верно, Лизавета Юрьевна опередила их в этом намерении и теперь, имея на руках отличные карты против них, обрела власть выдвигать требования. А значит, придется вернуться в дом благодетельницы, смиренно опустив голову, и на коленях вымаливать прощение за свой дерзкий проступок.

Она испуганно взглянула на него, и ему отчего-то захотелось перегнуться через широкую поверхность стола, обхватить руками ее лицо и притянуть к себе. Коснуться губами этих губ, о чем он мечтал на протяжении долгих дней и не менее долгих ночей. Или обойти стол, опуститься перед ней на колени и, спрятав лицо от ее пристального взгляда в подоле платья, обнять ее ноги. Как смиренный раб перед ее прелестью, которую она сама толком не сознавала, перед ее властью над ним и над его душой…

Но он молча ел ветчину с булкой, запивая горячим чаем с липовым цветом, намеренно возводя градус ее растерянности и страха до самой вершины. И когда она, разлепив пересохшие губы, прошептала только слово — имя своего малолетнего брата, он решился на разговор, который и без того оттянул на день. Ненавидя себя за то, что будет вынужден ей сказать сейчас. За то, что делает с ней и ее любовью в этот миг. И надеясь лишь на то, что сила этой любви окажется столь велика, что она простит ему все то, чему он планирует ее подвергнуть.

— Николенька не у ta vieille, — он опустил взгляд на ломтик сыра, который держал сейчас в руке, чтобы не видеть выражения ее глаз при намеренной грубости, что позволил себе. — Мой человек забрал его еще прошлой середой из пансиона.

— Прошлой середой? — недоуменно повторила она.

Еще на прошлой неделе она и знать не знала, что решится на побег из дома, где провела столько лет, где выросла под пристальным оком Лизаветы Юрьевны и где превратилась из девочки в девицу. Тогда почему же?.. Но спросить его прямо испугалась, снова вспоминая то чувство ожидания худого, что поселилось в ней с первых же минут побега. Словно знала, что-то непременно случится.

— Понимаешь, надобно было то, — проговорил он, стараясь не выдать голосом дрожь, которую ощущал в этот момент в руках.

Вот и настал тот миг, когда из ее больших глаз, в которых он так легко читал все ее чувства и эмоции, исчезнет свет безграничной любви. Когда тень ненависти и страха навсегда скроет от него эти лучи, которые растопили лед его души.

— Так было надобно. Только ты можешь помочь мне. Понимаешь… есть одно очень важное для меня дело. И мне необходима твоя помощь… никто мне не окажет ее, кроме тебя…

Сказав эти горькие слова, вмиг разбившие ее сердце и ее мечты о счастливом будущем, он все-таки бросился к ней. Схватил ее холодные ладони, прижал их к губам и все целовал и целовал, пытаясь убедить ее, что все совсем не так, как она думает. Что, несмотря на сказанное, ничего меж ними не переменилось. Что он все так же любит ее… обожает… боготворит… И что спустя время они непременно будут вместе, как и мечтали, как и планировали.

Она не отвечала ему, сидела неподвижно, как кукла, позволяя целовать свои руки и обнимать колени через полотно юбок. Молча наблюдала за его попытками оправдаться в том, что он уже сделал и что только собирался делать. А потом выпростала ладони из его пальцев, оттолкнула его и медленно поднялась со стула, чувствуя себя абсолютно опустошенной.

— Arrangez-vous comme vous voudrez, — прошептала она тихо, соглашаясь тем самым принять его сторону и пятная свою душу первым грехом, которых, как она подозревала, вскоре будет не счесть.

Он хотел задержать ее, удостовериться, что она действительно поддержит его во всем. Но, заглянув в ее глаза, передумал, и его протянутая к ней рука безвольно упала вдоль тела…

— Я люблю тебя, — прошептал он прежде, чем она затворила за собой дверь комнаты, где еще недавно с таким восторгом ждала его прихода. Она ничего не ответила, лишь плотно закрыла створки и зачем-то несколько раз повернула ключ в замке, хотя знала достоверно, что он не придет к ней. Теперь стало ясно, почему он поселил ее здесь, в этих комнатах, названой сестрой, почему скрывал ее даже от квартирной хозяйки. И почему вообще появился в ее жизни…

С ним она хотела стать свободной, выпорхнуть из клетки, в которой столько лет держала ее душу и тело Лизавета Юрьевна. Хотела начать жить той самой жизнью, о которой мечтала, лежа в постели бессонными ночами. Ей казалось, что он — ее спаситель, что он поможет ей наконец-то стать самой собой. Что он отомкнет двери ее темницы, выведет за руку в иную жизнь…

Не замечая слез, струящихся по лицу, она медленно опустилась на пол возле двери. Какая жестокая насмешка судьбы! Она сменила одну темницу на другую. И именно человек, которого она любила, станет ее тюремщиком, ее демоном, ее проклятием…

Глава 1

Декабрь 1828 года,

имение Заозерное, на границе Московской и Тверской губерний

Лиза даже не поняла, как все случилось.

Бородатый ямщик в овчинном кожухе гнал запряженную в их сани тройку так, что ветер свистел в ушах. Мимо стремительно проносились темные стволы деревьев, сливаясь в одну размытую полосу. А когда выехали из леса на простор укрытых белоснежным покрывалом полей, Лизу буквально ослепило ярким разноцветьем искр. Это солнце рассыпало их поверх белизны снега, ненадолго показавшись из-за серых облаков.

Погруженная в раздумья, девушка не сразу обратила внимание на крик, перекрывший легкий звон бубенцов и хрипение, вырывавшееся из лошадиных глоток.

— Ну, барыньки! — оглушительный бас ямщика эхом ворвался в ее мысли, но прежде чем она попыталась понять, что происходит, перед глазами бешено замелькали картинки. Вот сани накреняются на бок, опасно нависая над снежной обочиной, и Лиза изо всех сил пытается ухватиться за боковину саней, стараясь удержаться на месте. А после — голубизна неба, ослепительный белый снег и короткая тень перед глазами, когда сани все-таки хлопнулись на бок, выкидывая вон и пассажирок, и дорожные сундуки, на которых от удара с треском лопнули веревки.

«Главное, чтобы не накрыло. Знать, надо подальше от саней быть!» — падая, Лиза помнила об этом, но в какой-то момент паника полностью захватила ее. Потому что совсем не готова она была к тому, что подобное может все же случиться.

После, когда Лиза, оглушенная и растерянная, сидела на дороге, в ушах ее еще долго стоял крик соседки по саням. Девушка ошалело переводила взгляд с перевернутых саней на завалившихся и хрипевших от боли лошадей, по-прежнему перебирающих ногами по снегу. Ямщик быстро распряг одну из уцелевших пристяжных и ускакал прочь, в сторону станции. А они остались совсем одни среди бескрайних просторов полей. Лиза заметила под одной из лошадей бурый от крови снег и нечто белое среди израненной плоти задней ноги. С ужасом вдруг подумала, что недалеко от них, в версте — не больше, лес с неизвестными хищниками, явно голодными в эту зимнюю пору.

Но вместо страха девушка ощутила сильнейшую ярость. Захотелось закричать, ударить ладонями этот взрытый копытами и полозьями саней снег, выпуская из себя всю накопившуюся злость.

Еще ранее на постоялом дворе станции, когда острыми когтями в душу цеплялось странное предчувствие чего-то неотвратимого, Лиза пыталась отстрочить эту поездку, как могла. Особенно, когда увидела ямщика, которому предстояло провезти их до условленного места. Он выглядел так, словно сошел со страниц книг о разбойниках.

— Blödsinn! — отмахнулись от нее и от ее слов, пытаясь закрыть крышку одного из дорожных сундуков. За ночь изрядно похолодало, и теперь, чтобы не замерзнуть, они были вынуждены извлечь из сундука теплые шали из мягкой шерсти, которые повязали поверх капоров.

— Чушь! — повторили и добавили уже на французском языке, словно ставя точку в разговоре: — Absurdités!

— Но… — попыталась возразить Лиза, презрев основы своего воспитания: никогда не перечить старшим по летам и положению! Но ее тут же оборвали коротким и резким: «Цыц!», и она подчинилась, отчаянно пытаясь задавить в душе дурные предчувствия.

Откуда-то из-за перевернутых саней раздался тихий стон. Лиза резко подняла голову.

— O mein Gott! — а следом послышалось сдавленное проклятие на так и не покорившемся ей языке, несмотря на все усилия приглашенного учителя. Да и могла ли она знать выражения, которыми так щедро сыпала женщина, лежащая на снегу за санями?

В ответ на этот стон со стороны полей донесся слабый звук охотничьего рожка, заставивший Лизу вскочить на ноги. Что же она сидит на снегу? Отчего не зовет никого на помощь? Отчего не бросается к раненой спутнице своей?

В спешке девушка запуталась в юбках и снова упала в снег, наступив на подол платья. А из-за саней к ней уже требовательно взывали:

— Что же ты, дитя? Кричи же! Кричи! Ах, минуют же! И тогда… Кричите же, Лизхен! Кричите!

И она закричала изо всех сил. Выпуская с этим криком и страхи, и злость, и даже боль, снова кольнувшую ее острой иглой.

Громко заржали лошади, словно помогая Лизе привлечь внимание миновавших поле где-то в отдалении охотников. Забили ногами, взрывая снег почти до самой земли.

— Мадам! — прошептала испуганно Лиза, прервав свой отчаянный вопль. Ведь где-то там лежала ее спутница, рискуя стать жертвой агонии покалеченных лошадей. Та, что теперь была единственным человеком, за кого Лиза могла ухватиться в этом мире. Не дай бог, случится страшное! И тогда она останется и без этой, пусть слабой, но защиты.

— Мадам, — снова позвала Лиза, уже не скрывая истерических ноток в голосе. Попыталась подняться на ноги, но снова наступила на подол и рухнула на колени, больно ударившись об утоптанный снег.

В этот миг на дорогу неожиданно вылетел всадник на кауром жеребце. Он недолго покружился на свободном участке дороги, осматриваясь, а потом быстро спешился и в несколько широких шагов приблизился к Лизе, по-прежнему сидевшей на снегу.

— O, mademoiselle! — он склонился над ней, тревожно вглядываясь в ее бледное, под стать шали вокруг капора, лицо. — Какое несчастье! Вы можете встать?

— Je vous prie, — Лиза показала рукой в сторону саней. — Ma mere est là…

Кивнув, мужчина поднялся на ноги, обогнул сани и снова присел на корточки, скрываясь от взгляда Лизы. Сама же она в который раз уперлась уже изрядно озябшими ладонями в снег, чтобы подняться, но отвлеклась на кавалькаду, медленно подъезжавшую к дороге со стороны поля.

Доезжачие и ловчие, с трудом удерживающие в стороне собак на длинных поводах, несколько саней с пассажирами, кутающимися в меховые полости от морозца. И всадники. Несколько десятков всадников и лишь пара всадниц на маленьких лошадях, что остановились чуть поодаль от дороги, с любопытством оглядывая место происшествия.

— Si c’est pas un malheur! Qui est-ce? Кто-то из уезда? Vivant ou?.. Боже мой! И надо ж было ныне! — доносились до уха Лизы шепотки участников охоты. Она даже покраснела от досады, что стала объектом столь пристального внимания. Какой позор сидеть вот так на снегу в полном беспорядке на глазах у всех!

Лиза не сомневалась, что ее персона теперь надолго станет темой для разговоров в местных гостиных и салонах. Недаром же так цепко в нее впивались несколько десятков глаз, подмечая каждую деталь. Глаза вдруг защипало, и только чудом она сдержала слезы. И снова почувствовала то, что ранее редким гостем было в ее душе, — ослепляющую, жгучую ярость ненависти…

— Vasil, qu’arrive-t-il? — через волны тихих шепотков до Лизы донесся властный голос, и она резко повернула голову в сторону его обладателя, которого не заметила прежде.

Недаром крепостные стянули быстрым движением шапки с голов, а шепот сторонних наблюдателей стал еще тише. К месту происшествия на вороном коне подъехал мужчина в черном казакине и шапке из черной лисы. Натянув поводья, он ласково потрепал своего жеребца по шее, успокаивая после скачки. В этот миг у Лизы мелькнула мысль, что вряд ли его интересует то, что происходит на дороге, более его разгоряченного коня. Мужчина даже не осмотрел толком картину, развернувшуюся у него перед глазами, даже не повернул головы в ее сторону.

— Случилась неприятность, как видишь, но, слава богу, все живы, — откликнулся из-за саней тот, к кому обращался этот темный всадник. — Быть может, все же распорядишься, чтобы помощь оказали?

А Лиза неотрывно наблюдала за молчавшим мужчиной, прибывшим из ниоткуда и державшимся особняком ото всех, и поражалась его хладнокровию и равнодушию. Как может он быть таким отстраненным? Только кивнул паре выжлятников, что тут же бросились на помощь мужчине в синем казакине, который пытался поднять раненую женщину со снега. Сам же спрыгнул с седла, но направился не к Лизе, как та ожидала, а к лошадям.

И словно по команде, тут же спешились остальные участники охоты и подбежали к молоденькой барышне. Она приняла руку одного из них и наконец-то встала на ноги, но только вскользь поблагодарила своих помощников, не в силах отвести взгляда от фигуры в темном казакине, присевшей возле раненых животных.

— Ш-ш-ш! — мужчина ласково погладил по морде одну из лошадей, пытаясь успокоить. И странное дело — та действительно затихла под его широкой ладонью.

Лизу о чем-то расспрашивали ее спасители, но она, извинившись, поспешила обойти сани, чтобы поглядеть на свою спутницу, которая с трудом стояла на ногах, опираясь на плечи выжлятников. При этом девушка невольно возвращалась взглядом к охотнику в черном казакине, который, что-то тихо приговаривая, продолжал гладить лошадь.

«Un homme étrange, — подумала Лиза, — равнодушный к людскому несчастью, но не скрывающий своего сожаления по поводу увечий лошадей». Однако долго размышлять о том не стала — бросилась к женщине, которая кривилась от боли, пытаясь стоять ровно.

— Мадам, как вы? — будь такая возможность, Лиза непременно схватила бы ее руку в уже изрядно запачканной перчатке и прижала к сердцу, выражая безмолвную поддержку. Но женщина не могла лишиться опоры в виде выжлятников, потому только ободряюще улыбнулась Лизе.

— Не тревожьтесь, ma fillette, — она, как могла, пыталась успокоить девушку, видя страх и тревогу в ее голубых глазах. — Я жива, вы живы — возблагодарим же Господа за то!

Женщина с тоской осмотрела перевернутые сани и сундуки. Один из сундуков от удара раскрылся, и нехитрый скарб под чужими взглядами валялся на снегу. «Хорошо, что только платья и книги, — подумала она со странным удовлетворением, — Лизхен не смогла бы вынести такого позора…»

— Проводите меня к вашему барину, любезные! — Тон, которым она обратилась к выжлятникам, стал более строгим, требуя беспрекословного подчинения. А потом повернулась к мужчине в синем казакине, без особого стеснения разглядывающему Лизу: — Vous, monsieur…

— Василий Андреевич Дмитриевский, мадам, — тут же учтиво поклонился тот. — A votre service…

Он был очарователен, этот шалопай, принадлежность к коим женщина без особого труда прочитала по его самоуверенной улыбке. Он был привлекателен, к тому же, без всякого сомнения, знал о своей привлекательности и отменно пользовался этим. Но ей сейчас был нужен иной мужчина, тот, что по-прежнему не почтил их своим вниманием, пренебрегая всеми мыслимыми правилами приличия. И приходилось оставить kleine Lischen с…

— Enchanté, — кивнула она новому знакомому, не имея возможности протянуть руку. — Софья Петровна Вдовина. Благодарю вас, monsieur, за то, что первым пришли на помощь в нашем несчастье. Прошу вас, monsieur, позаботьтесь покамест о дочери моей. De ma pauvrette!

И заручившись согласием Василия Дмитриевского, а также взглядом приказав Лизе остаться подле него, мадам Вдовина потянула своих помощников к их барину, который уже поднялся на ноги и отдавал короткие приказы подоспевшему к нему человеку.

О, как хотела бы Лиза знать, о чем толковали этот безразличный ко всему мужчина и ее мать. Но даже обрывки разговора не долетали до ее ушей, а если бы и долетели, вряд ли бы она что-то услышала. Ведь ее нечаянный спутник, на подставленный локоть которого она положила свои замерзшие пальцы, так и забрасывал ее вопросами, желая поближе познакомиться с хорошенькой барышней.

Лиза же отвечала односложно и только на часть вопросов, от души желая, чтобы ее неразговорчивость сочли последствием пережитого шока. При иных обстоятельствах ей бы весьма польстило внимание такого привлекательного молодого человека, но сейчас ее мысли были совсем о другом. Да и любопытные взоры остальных охотников нервировали донельзя.

Наконец хозяин охоты, внимательно выслушав мадам Вдовину, пожал ее протянутую руку и склонил голову в вежливом поклоне. Та бросила быстрый взгляд на стоявшую в отдалении Лизу и едва заметно кивнула.

Свершилось! Иначе, конечно же, и быть не могло, учитывая благородное происхождение Дмитриевского. Но они были столько наслышаны о странностях графа, что нервная дрожь в руках Лизы уменьшилась лишь после этого кивка.

Тем временем, спутник Лизы по знаку мужчины в черном казакине потянул ее за руку к остальным участникам охоты. Мадам Вдовину устраивали в санях возле пожилого господина в бобровой шубе, который с готовностью подвинулся, чтобы та расположилась с комфортом, особенно принимая во внимание ее возможные травмы ног. А вот соседка Лизы, которую Василий Дмитриевский представил ей, как Варвару Алексеевну Зубову, подобной готовности не выразила. Она взглянула на девушку с каким-то странным недовольством, словно та не в сани ее садилась, а посягала на что-то дорогое для нее и важное.

Вскоре небольшой поезд из саней двинулся в путь, обогнув следы дорожного происшествия. Всадники скакали рядом с дорогой прямо по нетронутому снегу. Лиза невольно отметила, что рядом с мужчиной в черном казакине постаралась занять место всадница в белом меховом жилете поверх вишневой амазонки. Из-под такой же белоснежной шапки на плечи всадницы спускались туго закрученные светлые локоны.

— С’est la belle! — проговорила едва ли не в самое ухо Лизы Зубова, заметив ее интерес.

Но девушка не ответила, прикрыла глаза, не желая поддерживать разговор. А после сама не заметила, как провалилась в легкую дрему, убаюканная мерным ходом саней.

Тихонько звенели бубенцы на упряжи. Возница изредка причмокивал губами или покрикивал на лошадей. Легкий ветерок играючи бросал прямо в лицо белые хлопья снега, что с каждой минутой все быстрее падал с потемневшего неба. Лизу же, спрятавшую лицо в край шали, эти снежинки вовсе не страшили, а окружающие звуки вдруг вернули ее в прошлое. Вспомнилось, как точно так же выезжали кататься на санях в погожие зимние дни, а по возвращении, переменив платье, усаживались в салоне у натопленного камина и пили горячий чай или шоколад с заедками…

Потому Лиза сначала даже не поняла, где находится и кто подле нее, когда сани в медленно наползающих на имение сумерках резко остановились возле большого усадебного дома. Ярко горели, изредка потрескивая на морозном воздухе, факелы, с которыми дворовые в ливреях встречали охотников и помогали тем сойти наземь. Один из лакеев обходил уже спешившихся господ с подносом, на котором стояли маленькие серебряные чарочки, приговаривая: «С удачной охотой — господам! С удачной охотой!»

— Прошу вас! — В сторону Лизы вдруг протянулась мужская ладонь, и она даже вздрогнула от неожиданности.

Василий Дмитриевский или Василь, как все его называли, — мужчина, что самым первым пришел им на помощь, и нынче предлагал ей свою руку. Она окинула быстрым взглядом переполненный двор, пытаясь отыскать свою спутницу.

— Мадам Вдовину проводили в дом. Ей крайне необходима помощь нашего эскулапа, за коим уже послали, — пояснил Василь, заметив в Лизиных глазах вопрос. — Она вверила вас моим заботам. Не пугайтесь, ma chère mademoiselle, в доме вас ждет моя очаровательная тетушка. Только на скорейших условиях передачи вас в ее ручки madam votre mere позволила мне проводить вас.

Лиза даже не улыбнулась молодому человеку, пустившему в ход все свое обаяние, чтобы завоевать ее расположение. Пусть не смотрит на ее возраст и шаткое положение, она не так наивна, как полагают многие! Он что-то говорил, пытаясь склониться ниже, чтобы ненароком вдохнуть аромат ее выбившихся из-под капора волос. Кажется, что-то про имение его grand cousin, в котором они ныне находились, о доме, который светлой громадой в начинающейся метели возвышался над ними, сверкая яркими пятнами окон первого этажа.

Василь вдруг поднял голову и, взглянув на кого-то поверх невысокой Лизы, крикнул:

— Allez ici! Ici! — а потом уже чуть ли не в самое ухо громко прошептал ей, пытаясь переговорить спешивших в дом гостей: — Позвольте я вам его представлю. Вам же не довелось там, на дороге…

«Нет! — захотелось воскликнуть Лизе, ухватившись наперекор всем правилам за рукав Василя. — Нет, я вовсе не хочу иметь знакомство с вашим кузеном. Только не сейчас, когда я не смогу сдержать своих эмоций при воспоминании об его равнодушии…» Un terrible homme! Она его боялась. Верно, боялась, раз так стучало сердце в груди, пока мужчина в черном казакине приближался к ним.

— Тебе так и не довелось свести знакомство с mademoiselle Вдовиной, mon cher ami, — проговорил с легким смешком в голосе Василь, представляя кузену Лизу, имени которой, как она припоминала, он и сам не знал.

Темные глаза, казавшиеся сейчас в сгущающихся сумерках совсем черными, взглянули на Лизу из-под пышного меха черной лисы. Ей они показались дьявольскими, верно, от отблесков огня факелов, которые отражались в их глубине.

— Mon cousin, его сиятельство граф Александр Николаевич Дмитриевский.

Лиза видела, как дернулся уголок рта ее vis-a-vis, словно он хотел усмехнуться при таком представлении, но сдержался. Единственная эмоция, которую она заметила за прошедшее время на этом лице.

— Mademoiselle Вдовина… — она ясно услышала паузу, после которой следовало назвать имя. Но упрямо промолчала, не желая помогать Василю выбираться из щекотливого положения, в котором тот невольно оказался.

Граф Дмитриевский не стал говорить положенных по случаю знакомства любезностей. Он молча протянул Лизе руку ладонью вверх, словно подставлял ее небесам. На его раскрытую ладонь то и дело опускались снежинки и тут же таяли, едва касаясь кожи.

Лиза не хотела подавать руки в ответ. Пусть это выглядело крайне неучтиво с ее стороны, но желание поддаться внутреннему голосу, вспыхнуло в ее душе с небывалой силой. Словно еще оставалась возможность избежать того, что уготовила ей судьба. Не подать ему руку… отрезать возможные пути для того, неотвратимость чего Лиза чувствовала всей сущностью. Так же, как в эту минуту можно было легко предугадать приближение метели, что готовилась бушевать всю ночь, щедро разбрасывая снег по полям.

Но рука вдруг сама собой покинула теплый уют беличьей муфты и доверчиво легла в большую мужскую ладонь. После Лиза долго недоумевала безволию рассудка перед этим порывом, таким несвойственным ее нраву и ее желаниям.

Она была такой горячей, его рука. Ее прикосновение словно обожгло огнем маленькую замерзшую ладонь Лизы, которую слабо грел тонкий беличий мех. И девушка вдруг проговорила, глядя в темные глаза, пристально взирающие на нее сверху:

— Елизавета, — а потом, опомнившись, добавила уже не так мягко: — Елизавета Петровна…

— Елизавета, — повторил ее vis-a-vis, по-прежнему не отводя взгляда от этих по-детски широко распахнутых глаз. И Лиза почувствовала, как заалели щеки от той мягкости, с которой он произнес ее имя, вторя ее недавней интонации. — Soyez le bienvenu a Заозерное, Елизавета… Петровна!

Щеки девушки загорелись пуще прежнего от этой маленькой паузы, которую намеренно сделал граф. А еще оттого, что их затянувшееся пожатие он прервал первым, отпуская ее руку на волю из своих пальцев.

Он смеется над ней! Над ее наивностью, над ее растерянностью! И снова обозвала его мысленно «Un terrible homme!», убеждаясь, что все слухи, слышанные ранее об этом человеке, — истинная правда. «Пора бы уже оставить привычку видеть в людях исключительно хорошие качества», — мрачно напомнила себе Лиза.

— Je vous remercie, — она постаралась, чтобы голос прозвучал как можно тверже и холоднее, подражая интонации молодой княгини, виденной ею как-то в пути на одной из станций. Той долго подавали лошадей, заставляя ждать на морозе, и она с надменным видом была вынуждена принимать поклоны от случайных и нежелательных знакомцев из числа путешествующих дворян.

Лиза еще бы с удовольствием прибавила про надежду на скоротечность визита, но в голове тут же возник строгий голос, когда-то внушавший ей правила и нормы поведения в обществе. И она промолчала. Впрочем, тут же поняла, что ее очередной порыв не ускользнул от темных глаз напротив. Медленно пополз вверх уголок рта в ироничной улыбке. Последовал легкий наклон головы, и охотник в черном казакине зашагал прочь.

— Славное начало, — едва слышно усмехнулся Василь, но Лиза все же распознала эти слова и взглянула на него с недоумением, заставляя смутиться от подобной оплошности.

Он молча потянул к дому, куда направлялись остальные гости, спеша укрыться от снега за крепкими стенами, в теплом уюте комнат.

Лиза старалась не глядеть лишний раз по сторонам, чтобы не выказать свое любопытство к усадьбе графа. Но помимо воли подметила и массивность колонн на крыльце парадного подъезда, и золото галунов на ливреях лакеев, освещающих путь господам к дверям, за которыми их встречал низко кланяющийся швейцар.

— Прошу простить меня, — едва перешагнув порог дома, Лиза поспешила освободиться от попечения Василя. — Я бы желала увидеть маменьку…

Молодой человек с явным сожалением был вынужден расстаться с ней прямо в вестибюле, понимая, что не может провожать ее в жилые половины, куда в одну из свободных гостевых комнат поместили мадам Вдовину. Лиза постаралась не показать своего смущения, когда он мимолетно провел пальцами по ее ладони. Намеренно ли или нет, она даже думать о том не желала, сосредоточившись совсем на иных мыслях. Хотя не могла не отметить, что и с этим представителем славной фамилии Дмитриевских ей следует держаться настороже.

По пути к комнате, где поместили мадам Вдовину, и где, как предполагала Лиза, и ей придется провести эту ночь, она украдкой осматривалась. Взгляд подмечал портреты и пейзажи на стенах, высокие жирандоли и вазоны со свежими цветами, что было совсем не по сезону. Значит, в Заозерном имелась собственная оранжерея, а усадьба действительно богата.

Что подтвердилось и позднее, когда мадам Вдовина, лежащая на канапе подле камина в небольшой, но уютно обставленной спальне, сообщила Лизе, что спать они будут впервые за долгое время в разных кроватях и даже в разных комнатах.

— За той портьерой дверь в ваши покои, ma fillette, — показала она рукой в нужную сторону, прямо напротив массивной кровати под темно-вишневым покрывалом в тон портьере. — Его сиятельство поистине устроил нам царский ночлег…

Лиза не поняла, что именно прозвучало в тоне голоса матери — едкая ирония или благоговение перед богатством, воочию открывшимся для них ныне, а не по словам чужим. Отвечать не стала, зная, что мадам и не ждет ответа, собираясь с силами для предстоящей встречи с доктором.

Бросив на кресло муфту, шаль и капор, Лиза расстегнула застежки пальто, подбитого тонким мехом. Но отчего-то переменила решение снять верхнюю одежду, в которой от ярко пылающего камина становилось жарче с каждой минутой. Может, стремясь отойти от огня подальше, Лиза прошла к окну, не задерживаясь подле матери, откинувшей голову на спинку канапе и расслаблено закрывшей глаза? Или все же нечто манило ее взглянуть через холодное стекло в сгущающуюся черноту, наполненную белым мороком метели? Она не видела ничего за окном, кроме темноты зимнего вечера и снега. И собственного темного отражения, казавшегося таким неподходящим этой комнате и яркому огню в камине у нее за спиной.

— Il est un terrible homme! — прошептала Лиза, а после повторила громче для мадам Вдовиной, которая ничем не показала, что слышала ее: — Те толки, что мы слышали — лишь толика…

— Cessez! — короткий и резкий приказ с канапе у камина вынуждал замолчать.

Но Лиза не могла остановиться, чувствуя, как сжимается сердце в каком-то странном приступе панического страха:

— Он страшный человек! Разве вы не видите того, мадам? Разве не слышали, что говорят о нем? Его душа черна, должно быть, под стать его казакину и мехам. Равнодушный к людскому несчастью… Бездушный, злой, жестокий… Он меня пугает! Пугает!

— Cessez! — снова оборвала мадам лихорадочный шепот, на который вдруг сорвался Лизин голос: — Вы понимаете, ma chère, что нет иного выхода нынче у нас обеих, как принять его гостеприимство. И я вас прошу — помните о том…

Она что-то еще говорила, но Лиза уже не слушала. Наблюдала в черноте зимнего вечера безумную пляску метели, что с каждой минутой становилась все резче и яростнее, швыряя в стены и окна усадебного дома пригоршни снега.

— Mauvais présage, — прошептала она упрямо, зная, что бессмысленно пытаться убедить в верности своего предчувствия мадам. Ведь та не послушала Лизу еще на станции, не разделит ее опасений и теперь.

Девушка заметила в отражении стекла огоньки свечей и пламени камина, у которого грелась мать. Отчего-то вспомнила похожие отблески в темных глазах, глядевших прямо на нее из-под пышного околыша лисьей шапки, и мужское лицо, на которое ей приходилось смотреть, чуть запрокинув голову.

Лизу пугал не столько этот человек и дурные слухи о нем, сколько то, что ладонь ее до сих пор ощущала прикосновение его руки. Обжигающее тепло его пожатия. Прикосновение кожи к коже… И испугавшись интимности своих мыслей, девушка даже вздрогнула, когда в дверь громко постучали.

— Qui est là? — спросила мать, обеспокоенно оглянувшись на Лизу, стоявшую у окна. А потом повторила на русском языке: — Кто там?

— Доктор, мадам, — ответил голос из-за двери. — Александр Николаевич просил осмотреть вас на предмет ушибов и ранений после несчастья с санями…

Кивком мать приказала Лизе отворить дверь и впустить эскулапа, за которым было послано в уезд. Девушка не осмелилась противиться, как бы ни хотелось ей сейчас скрыться от всех в темноте соседней комнаты, а с наступлением утра исчезнуть из этого дома вместе с последней тенью ночи.

До двери было ровно девять неспешных шагов. Но ей показалось, что она мгновенно преодолела это расстояние, впуская полноватого мужчину с седыми баками на щеках. Эти баки в совокупности с лысиной, которую доктор безуспешно пытался скрыть, зачесывая длинные волосы от левого уха к правому, почему-то позабавили Лизу, и она с трудом подавила короткий смешок, за который непременно получила бы выговор, заметь его мадам. Или это все-таки сдали нервы? Впервые за этот день. Или за последние месяцы?..

Лиза снова отошла к окну, чтобы никого не смущать своим взглядом, когда будут осматривать мать. Блеснули в свете свечей защелки на ремнях саквояжа доктора. После этот отблеск перебежал на стекла его очков.

— Ну-с, уважаемая сударыня, — раздался в тишине его голос, как и положено, тихий и располагающий тотчас открыть все свои печали и напасти. — Что у нас тут с вами?

«Il n’y a que le premier pas qui coûte». Любимая поговорка ее отца, которую тот так часто повторял, что она каждым словом отпечаталась в ее памяти. Лиза закрыла глаза, чтобы не видеть буйство метели за окном. Первый шаг… И она его уже сделала, когда села утром к тому пугающему вознице на станции. Или она сделала его прежде, этот самый шаг?

Лиза испуганно распахнула глаза, когда доктор произнес в тишине комнаты те самые слова, что она подсознательно ждала уже которую минуту. И резко отшатнулась от стекла, когда почудился в игре метели взгляд темных глаз и иронично приподнятый уголок рта…

Глава 2

Каждый шаг давался Лизе с большим трудом. Словно не в столовую, а на Голгофу провожала ее тетушка Дмитриевских. Пульхерия Александровна, пухленькая и говорливая пожилая женщина, носила неподобающую столь почтенным летам прическу с волнами коротких кудряшек у щек. Потому так удивленно подняла брови мадам Вдовина при ее появлении. Эти кудряшки все время забавно подпрыгивали, когда женщина качала головой в такт своим словам, которые произносила нараспев, чуть картавя на французский манер.

По приезде в усадьбу Василь в разговоре с Лизой назвал свою тетушку очаровательной, и девушка теперь полностью разделяла его мнение об этой маленькой женщине с широкой шалью на плечах, в которую та зябко кутала свои плечи от гулявшего в коридоре сквозняка. И если бы Лизе не было бы так страшно нынче ступить в столовую, где их появления уже ждали, она бы с удовольствием поддержала беседу, которую единолично, словно сама с собой, вела тетушка Дмитриевских.

Для выхода к ужину мадам Вдовина долго выбирала Лизе платье, заставив девушку, приставленную им в помощь, перевернуть все сундуки вверх дном. В итоге Софья Петровна остановила свой взгляд на небесно-голубом с подолом, расшитым белым шелковыми розами в два ряда. Такие же розочки, только поменьше, украшали вырез платья от одного широкого рукава до другого, подчеркивая линию груди, которую так явно выделил туго затянутый корсет.

— Туже! Туже! Поднажми же! — командовала со своего места на канапе у камина мадам Вдовина девке, которая изо всех сил тянула шнурки на корсете Лизы. Той даже на миг показалось, что ее переломят пополам, так больно сдавливал корсет ребра. Но после взглянув на свое отражение в зеркале, которое поднесла девушка, Лиза с удовлетворением отметила, что мадам старалась не зря. Никогда ранее Лиза не выглядела такой прелестной, как нынче. «И такой… женственной», — невольно подумала она, глядя на тонкую талию и грудь, казавшуюся такой пышной в вырезе платья.

— Мне искренне жаль, что такое несчастье приключилось с вашей матушкой, — в который раз повторила Пульхерия Александровна, поправляя шаль на плечах. — С завтрева, коли уляжется метель, можно в церковь нашу съездить да заказать за здравие молебствование. Чтобы, не приведи господь, никаких последствий не стало от увечья.

— Вы так добры, Пульхерия Александровна, — рассеянно отозвалась Лиза, вполуха слушавшая свою спутницу.

— Тогда за ужином и скажу Александру, — кивнула довольно тетушка, а потом чуть скосила глаза на девушку, пытаясь уловить хотя бы тень эмоции на лице при упоминании имени племянника. Угадать, какое впечатление произвел тот при знакомстве, ведь она дословно знала уже, что оно состоялось.

Ах, как это романтично, думала Пульхерия Александровна. Ее племянники, будто герои романов, спасли девицу от беды и укрыли от невзгод под крышей этого дома. А там глядишь…

Лиза едва заметно улыбнулась этой мысли, так явно читавшейся сейчас на забавно сосредоточенном лице женщины. В это мгновение лакеи распахнули перед ними двери в столовую, откуда донесся шум голосов и тихий смех собравшихся. Лиза замедлила шаг, переводя дух, словно ей предстояло окунуться в иордань на Крещение. Слабая тень улыбки сошла с губ.

Несколько десятков глаз буквально впились в переступившую порог девушку. Она явственно ощутила на себе ощупывающие взгляды гостей и увидела, как головы некоторых женщин стали склоняться друг к другу, в то время как мужчины встали из-за стола поприветствовать вошедших дам.

— Лизавета Петровна! — под шум отодвигаемых стульев к женщинам направился Василь. Его темно-синий фрак выгодно оттенял удивительную синеву глаз и пшеничный цвет волос, а яркий жилет, расшитый бордовым с золотом узором, подчеркивал стройность стана.

Лиза даже покраснела от подобной бестактности — приветствовать ее наперед старшей летами Пульхерии Александровны. Но Василя на какой-то миг обогнал Дмитриевский, которого она, стыдливо опустив взгляд в пол, не сразу заметила в шаге от себя. Граф почтительно улыбнулся нахмурившейся тетушке, с укоризной взиравшей на младшего племянника. И Лиза на миг потерялась при виде этой улыбки, настолько преобразившей того, о ком она неустанно думала все последние часы.

Темные глаза Дмитриевского наполнились светом, который поманил к себе, словно мотылька пламя свечи. Смягчились черты, подчеркивая привлекательность лица. И Лиза, зачарованная этим полным нежности взглядом, едва не вложила в его протянутую ладонь свою руку.

— Tantine Pulchérie, — голос был таким мягким, совсем непохожим на тот, что отдавал приказы на дороге. А жест, которым Дмитриевский накрыл морщинистую ладонь тетушки своей большой рукой, напомнил о том, как ласково он гладил на дороге покалеченных лошадей. Но потом граф перевел взгляд с Пульхерии Александровны на Лизу, и черты лица его словно заледенели, погас свет в темных глазах, уступая место лишь вежливой отстраненности.

— Елизавета… Петровна, — и снова с маленькой паузой перед отчеством, забавляясь явным недовольством, мелькнувшим в ее глазах, как бы Лиза ни пыталась его скрыть.

— Polisson! — тихонько стукнула ладонью по руке младшего племянника Пульхерия Александровна за то, что смутил стоявшую подле нее девицу. — Но о том позже с тобой, негодник. Alexandre, вы послужите дамам, мой мальчик? — уже громче остальным, наблюдающим за ними от стола. — Ах, прошу простить нас, mesdames, messieurs, за опоздание… Грешны!

«Мальчик» не замедлил послушаться тетушку — предложил вторую руку Лизе, остро желающей сейчас идти к столу с франтоватым Василем, лишь бы не опираться на подставленный локоть. Тем более, когда рука была предложена даже не из учтивости, а по просьбе.

По правую руку от себя Дмитриевский усадил тетушку. Напротив сидел пожилой господин, в санях с которым ехала в усадьбу мадам Вдовина. Лиза тотчас узнала его лицо, а потому, засмотревшись, чуть замешкалась сесть на отодвинутый лакеем стул возле Пульхерии Александровны. Да она и вовсе не ждала, что будет сидеть за ужином так близко к хозяйскому месту в нарушение всех мыслимых правил рассадки. Оттого и не поняла сразу, что и лакей, и Дмитриевский ждут, пока она займет свое место. И снова ей пришлось краснеть под этим пристальным взглядом темных глаз, снова пополз вверх уголок рта графа, явно забавлявшегося ее замешательством. Un terrible homme!

Как и ожидала Лиза, за ужином предметом всеобщего внимания стала именно ее персона. Со всех сторон летели вопросы, и обращались к ней любопытствующие взгляды. Будь рядом мадам Вдовина, ей, не привыкшей быть у всех на виду, было бы намного легче. Но, увы, мадам присутствовать за ужином не могла, а посему этот бой Лизе довелось принять в одиночку.

Уже за первой переменой блюд ее стали расспрашивать о здоровье мадам Вдовиной. Лиза была уверена, что этот предмет уже неоднократно обсудили еще до ужина за закрытыми дверями покоев, получая сведения от прислуживающей дворни. Но покорно отвечала на все вопросы, стараясь не показать своего страха под взглядом темных глаз, который устремлялся на нее при всяком ее ответе. Мельком скользил, словно его обладателя вовсе не интересовал предмет разговора, но Лиза чувствовала, что это не так. Каждая деталь, каждое слово запоминалось.

— Каковы прогнозы нашего уважаемого господина Журовского? Как здравие мадам Вдовиной? Надеюсь, все обошлось? — спросил женский голос с другого края стола, положив начало беседе.

— Благодарю вас, — отвечала Лиза. — Нынче maman гораздо лучше. Доктор нашел, что ей несказанно повезло. Все могло быть хуже…

— Не приведи господь! — перекрестилась возле нее Пульхерия Александровна.

— O mon Dieu! Какой ужас! Сломать кость ноги… Возможны же такие последствия! Бог даст — обойдется! — пронеслось тут же волной вдоль стола от головы к голове. От мужской половины стола к женской. А на женской половине еще и прибавили тихими шепотками: — Ведь возможна хромота… а то и обездвиженье! Удача, что не молодая увечье получила. Остаться калекой в этих летах — что может быть хуже… Крест на судьбе дальнейшей, определенно… Кто пожелает взять за себя увечную?

— Я слышал, вы держали путь из Нижнего Новгорода в столицу, — перекрыл эти неприятные для Лизы замечания властный голос графа. По всем правилам следовало бы взглянуть в лицо говорившему. Но она так и не осмелилась, уставившись на его белоснежный галстук. — Странно, что несчастье случилось на дороге от Мешково, столь далеко от Петербургского тракта.

— На станции на Солнечной Горе madam maman присоветовали одного из возниц и иной путь. Сказали, что так до Твери выйдет короче, чем по тракту, — ответила Лиза, стараясь, чтобы не дрогнул голос — настолько нервировал ее этот мужчина. Она прямо кожей ощущала его пристальный взгляд. А потом поняла, как глупо выглядит, продолжая разглядывать галстук графа, подняла глаза и смело встретилась с ним взором.

— Неразумно доверять незнакомцу. Особенно в дороге, — заметил Дмитриевский. — Особенно двум слабым дамам. Следовало бы поостеречься худых людей и волков, коих немало по тракту.

— Помилуйте, Александр Николаевич, — возмутился пожилой господин с длинными баками до линии подбородка, сидевший недалеко от графа, как представили Лизе — Варварин Ефим Степанович, местный исправник. — В нашем-то Клинском уезде и худые люди! При нашем-то блюдении! Не ведаю, как у соседей, а у меня все тихохонько на сей счет. А волков-то, соглашусь, многовато нынче развелось…

— Вы правы, ваше сиятельство, — поспешила произнести Лиза, видя, как краснеет представитель уездной власти, явно собираясь с доводами, чтобы защитить земли, отданные ему в управление. И уже гораздо смелее встретила прямой взгляд хозяина Заозерного: — С нашей стороны было довольно безрассудно довериться первому встречному. Но madam maman столь торопилась в Петербург… И случилось то, что случилось.

— Сломана кость, — резкий женский голос по соседству слева заставил Лизу повернуть голову в сторону говорившей.

Эта была та самая женщина в летах, что разделила с ней в санях путь в имение. «Варвара Алексеевна Зубова», — вспомнилось Лизе. Подле Зубовой сидела девушка, которая возвращалась с охоты вместе с графом. Только теперь на ней была не амазонка из вишневого бархата, а открывающее плечи и грудь воздушное платье из прозрачного газа на бледно-розовом шелковом чехле. И Лиза снова залюбовалась этой девушкой: горделивой посадкой ее головы, красивым бледным лицом с тонким чертами в обрамлении идеальных локонов льняного цвета. «Belle comme une fleur» — первое, что невольно приходило на ум.

Подумав об этом, Лиза не могла не взглянуть поверх головы Пульхерии Александровны, склонившейся над тарелкой, на графа. Так же ли он восхищен этой красавицей, как и соседи по иную сторону стола? Так же ли очарован ее прелестью? И помимо воли ощутила легкий укол зависти. Если равнять девиц с цветами, то эта барышня была розой. А самой Лизе досталась бы роль…

Но придумать цветок для себя не позволил скрипучий голос расспрашивающей ее женщины. Пришлось оставить эти мысли и вернуться обратно за стол, где уже подавали третью перемену блюд, а ее ответной реплики ждала не только соседка по саням.

— Кость сломать — серьезное увечье, — продолжала Зубова, тщательно выговаривая каждое слово. — На выздоровление не одна неделя уйдет. К тому же кость ноги, а это значит — полная недвижимость. Полагаю, вы прервете свое путешествие до назначенного места, n’est ce pas?

— Это решение принимать не мне, мадам, — ответила Лиза, ощущая явную неприязнь к своей персоне со стороны пожилой женщины. Даже несколько стушевалась от холода и резкости ее голоса. — Коли madam maman выразит желание ехать далее…

— Помилуйте, — вдруг вмешался Александр, и Лиза снова невольно удивилась, насколько тот свободен в своем поведении. Вновь расцвели в душе пышным цветом прежние опасения. «Царь и бог на своих землях по праву, а в губернии — по положению и по богатству…» — истина была в каждом слове, как она понимала сейчас, видя этого человека воочию.

— Господин Журовский предельно ясно высказался по поводу увечья, полученного мадам Вдовиной. Увы, помыслить о продолжении пути в таком состоянии ныне не представляется возможным. Посему я полагаю самым благоразумным для вас — стать моими гостьями, покамест Софья Петровна не будет достаточно крепка для путешествия.

— Вы так добры, Александр Николаевич, — раздался следом мелодичный голос девицы-розы, как мысленно окрестила ее Лиза.

Граф криво улыбнулся.

— Это вовсе не порыв душевной доброты, ma chère mademoiselle Lydie, а дань долгу. Случись такое происшествие в Вешнем, к примеру, вы не преминули бы прийти на помощь…

— Но вы же не приказали отвезти несчастных путешественниц к усадьбе господина Соболева, — возразила Лидия, улыбаясь, отчего на ее щеках возникли две очаровательные ямочки. — Хотя до имения Петра Афанасьевича был равен путь, что и сюда…

Лиза с интересом прислушалась к этим словам, пытаясь понять, что в таком случае толкнуло Дмитриевского доставить женщин в свое имение. И даже испытала легкое разочарование, когда в разговор вмешался Василь:

— Ах, милая Лидия Ивановна, — с легким смешком произнес он. — Вечно вы видите в mon cousin образчик добродетели и милосердия, смущая его тем самым донельзя! Чтобы доставить милых дам в усадьбу Петра Афанасьевича, пришлось бы изыскивать дополнительные сани, а Alexandre ненавидит пустые хлопоты. Разве не прав я, mon cher?

Дмитриевский отсалютовал кузену бокалом вина, как обычно, иронично улыбаясь, а Лиза почувствовала легкий укол недовольства собственной мимолетной наивностью. Пусть прекрасная Лиди видит в графе благородного рыцаря и романтического героя. Сама же Лиза окончательно удостоверилась, что тот равнодушен ко всем и ко всему, к чему не выразил интереса.

А потом, скрывая удивление под ресницами, взглянула на холодный прищур Василя, которым тот ответил на ироничную улыбку кузена. Никто не удивился произнесенным словам, будто подобные уколы были обыденностью — легкие, но все же неприятные. По крайней мере, Лиза отчего-то почувствовала обиду на Василя за слова, принижающие хозяина. Совсем негоже то, когда ешь и пьешь со стола и живешь под крышей того, кого уколоть пытаешься…

— Знать, вы здесь, mademoiselle Вдовина, надолго? — снова спросила мадам Зубова явно недовольным тоном.

Лиза ее прекрасно понимала: внучка на выданье, красавица из красавиц, а тут под боком у предполагаемого жениха будет иная особа женского пола крутиться. Да еще такое тесное общение — все-таки под одной крышей, пусть и под пристальным наблюдением собственной матери и тетушки графа.

— Как господь рассудит, — уклончиво ответила Лиза. — Пока же признаю, что мы вынуждены задержаться на несколько недель в усадьбе. И весьма благодарны за гостеприимство его сиятельству…

Одна из бровей Дмитриевского взлетела вверх. Лиза не могла этого не заметить, как ни старалась не смотреть в его сторону. Что послужило причиной тому? Слово «вынуждены» или чересчур вежливое обозначение его титула? Понял ли он, что она никогда по своей воле не поддержала бы знакомство с ним? Что даже часа не провела бы подле него, не принуди к тому обстоятельства. Настолько он отчего-то был неприятен ей… и так будоражил сейчас все струны ее души своим присутствием, взглядом своих темных глаз, звуком голоса.

— Знать, так тому и быть, — резко бросил Александр, будто точку поставил в разговоре. Более темы оказанного несчастным путницам гостеприимства за столом не поднимали, заведя беседу об иных предметах. О предстоящем новогоднем бале в имении губернского предводителя, на который, по обыкновению, съедется дворянство со всей округи. О минувшей охоте, неудачно прерванной приближающейся непогодой. О толках и вестях, что дошли из столицы до этих земель вместе с недавно прибывшим из Петербурга Василем. Тот так и сыпал за столом анекдотами из светской жизни, а также рассказами о последних театральных новинках и свежих литературных альманахах.

Лиза украдкой наблюдала за ним и его кузеном, удивляясь тому, насколько разными были родственники. Один — темный волосами и глазами, другой — светлый. Один предпочитал, судя по всему, мрачные тона в платье, другой, безусловно, мог стать подле любого модника столичного, не посрамившись при том ни в единой детали. И оба постоянно привлекали к себе взгляды, были центром всеобщего внимания. Только одному Дмитриевскому для того приходилось постоянно шутить, улыбаться, сыпать комплиментами и поддерживать разговор без устали. А другой Дмитриевский мог откинуться на спинку стула и лениво наблюдать за гостями, изредка вставляя реплики в общий разговор.

И когда один после ужина пел в музыкальном салоне новый романс, упиваясь обращенными к нему взглядами, а другой стоял позади стульев, прислонившись плечом к одной из мраморных колонн, Лиза осознала это еще острее. Даже намеренно держась в тени, граф приковывал к себе взгляды, а его присутствие в комнате было столь ощутимо, что Лиза не могла тому не удивляться. И как остальные гости помимо воли изредка бросала взгляд на него, глядя поверх плеча одного из скрипачей в темноту окна, с досадой понимая, что ловит каждое движение отражения мужчины в черном сюртуке, опиравшегося на белоснежную колонну.

И злилась на себя за это, пытаясь думать только о безупречном голосе Василя, выводящем строки романса. У того был дивный баритон, и в любую иную минуту Лиза от души насладилась бы этим пением. Но не нынче… «Les nerfs, — убеждала себя Лиза мысленно, — и только они…» И не смогла сдержать улыбки, когда подумала, что скоро станет схожа с известной ей персоной, не расстающейся ни на минуту с флакончиком успокоительных капель.

А потом застыла в тот же миг, заметив в темном отражении окна направленный на нее взгляд. Прямо глаза в глаза, если ей не почудилось с расстояния, разделявшего ее и Дмитриевского. Он наблюдал за отражением незваной гостьи в стекле окна, без стеснения разглядывая ее, сидящую в первых рядах перед музыкантами. О, как бы хотелось Лизе узнать мысли, которые в ту минуту были в голове хозяина усадьбы! Чтобы наконец-то успокоить нервно колотившееся в груди сердце и не вздрагивать тревожно от неожиданных громких звуков. Как сделала это под очередную усмешку Дмитриевского, когда плавные такты музыки сменили громкие аплодисменты благодарных слушателей.

— Вам понравился новый romance Алябьева, ma chère tantine? — осведомился Василь, приближаясь к креслу Пульхерии Александровны, по пути принимая комплименты и благодарности за доставленное пением удовольствие от других гостей. Но при этом смотрел на Лизу, как та заметила краем глаза, словно надеясь получить и от нее похвалу. И когда она не присоединилась к восторженным словам его тетки, уже напрямую обратился к ней: — А как вам, Лизавета Петровна, сей romance? Вы, верно, уже слыхали его…

— Но не в таком безупречном исполнении, — без излишнего лукавства заметила Лиза, и Василь с таким восторгом в глазах улыбнулся от ее похвалы, что она не могла не улыбнуться в ответ.

— Кто бы мог подумать, что творение Алябьева столь быстро пропутешествует по империи? — от этой реплики неслышно приблизившегося к ним графа у Лизы даже сердце замерло, а краска так и схлынула с лица. — Только-только по Москве да столице разошелся альманах, а уже и Нижегородской губернии по вкусу пришелся…

Промолчать, проигнорировав вопрос в пику непозволительного пренебрежения Дмитриевским правилами bon ton? Или ответить на его явную провокацию, пытаясь унять странную дрожь в голосе под этим насмешливым взглядом? Но пока Лиза размышляла, лакей с легким стуком отворил створки дверей, заставляя графа обернуться.

В салон аккуратно скользнул мужчина в темно-вишневом сюртуке. Он прошел вдоль задних рядов кресел, расставленных для импровизированного концерта, как-то странно склонив голову, словно прячась от лишних взглядов. Но его невозможно было не заметить. Особенно, когда сам Дмитриевский вдруг привлек к нему внимание, перекрывая тихие звуки музыки, которые старательно выводили музыканты:

— Борис! Борис Григорьевич!

И тут же, как по команде, к вошедшему стали поворачиваться головы гостей. Обернулась и Лиза, не в силах сдержать любопытство. Интересно, одна ли она успела подметить мимолетную злость в глазах новоприбывшего гостя оттого, что хозяин обратил на него всеобщее внимание? Впрочем, быть может, ей просто показалось. Ведь тот так широко улыбнулся спешившему к нему навстречу Александру.

— Борис!

Лиза готова была биться на все собственные скудные украшения, что не будь здесь многочисленных глаз, наблюдающих за ними, Дмитриевский бы от души обнял прибывшего мужчину, настолько явной была его радость от встречи. Удивительно для такого закрытого человека, каким она нынче увидела графа.

— За окном будто дьявол метет хвостом… не видать… добрался? … не ждал тебя ранее среды, — донеслось до Лизы, когда та напрягла слух, чтобы расслышать разговор. То, что происходило за ее спиной, было для нее сейчас гораздо интереснее, чем старания домашних музыкантов графа. Ее поразило такое явное благоволение Дмитриевского к этому человеку. Который, как точно знала Лиза, родственником графу отнюдь не являлся.

— Это наш Боренька, — склонилась вдруг к уху Лизы тетка Дмитриевских. При этом ее кудряшки скользнули по щеке Лизы, неприятно кольнув жесткостью туго закрученных на сахарный сироп волос. — Борис Григорьевич знакомец Alexandre еще с тех дней, когда наш мальчик в гвардии служил. Теперь Боренька у нас проживает… он нам скорее сродственник, чем…

Лиза даже покраснела от неловкости — неужто ее интерес к вошедшему мужчине был столь очевиден? Такая промашка с ее стороны! И словно в подтверждение этих опасений, после того, как присутствующие поблагодарили музыкантов вежливыми аплодисментами и стали подниматься с кресел по завершении концерта, Пульхерия Александровна вдруг подвела ее к небольшому мужскому кружку возле камина, который возглавлял граф Дмитриевский.

— Борис Григорьевич, — обратилась женщина к тут же поклонившемуся ей управителю. — Я бы желала представить вам mademoiselle Вдовину, что будет гостить с матерью в Заозерном до Пасхи, je présume, волею Божьей. Mademoiselle Lisette, позвольте представить вам Бориса Григорьевича Головнина.

Короткий и вежливый кивок. Прикосновение к руке, которую протянула Лиза, и легкий взмах ресниц в попытке укрыть свои эмоции под взглядами — внимательным графа Дмитриевского и отчего-то недовольным Василя.

— Enchanté.

— Мне приятно вдвойне, mademoiselle Вдовина, — вежливо ответил ей Головнин, кланяясь повторно. Но в голосе, который произнес положенные случаю слова, не только его собеседница заметила мягкие нотки симпатии. И помимо воли, Лиза уносила с собой воспоминание об этом голосе, покидая салон и направляясь к покоям, в которых заждалась ее прихода мадам Вдовина. Она пыталась не думать о том, но мыслями то и дело возвращалась к этому мигу.

Короткое пожатие руки и мягкость голоса, отразившаяся на мимолетное мгновение в устремленных на нее глазах. И ей очень хотелось нынче убедить себя, что это было не лукавое плутовство, которое она чувствовала подсознательно в поведении Василя, и не столь нервирующая ее холодная отстраненность графа.

— Eh bien! — нетерпеливо протянула в сторону Лизы руку мадам Вдовина, едва та перешагнула порог отведенных им покоев, вынуждая подойти ближе к постели, в которой она пыталась читать при свете свечей. — Вы задержались, однако, ma chère, я чуть не умерла от любопытства, ожидая вашего возвращения.

— После ужина давали небольшой концерт, — объяснила Лиза свое позднее возвращение. — Василий Андреевич пел, а затем исполнили Моцарта на струнных и клавикордах… Изумительное исполнение! Вы бы непременно одобрили, мадам.

— Вы испытываете мое терпение, Лизхен, — строго проговорила Софья Петровна, поджимая губы, и Лиза поняла, что более лукавить нельзя. — Я слыхала, подъехал кто-то к парадному. Стряслось ли что? Кто прибыл?

— Господин Головнин, мадам, Борис Григорьевич. Пульхерия Александровна представила меня ему нынче. Он главный управитель у его сиятельства. Как я поняла, из дворян.

— Из бывших гвардейских? — мать спрашивала скорее из женского любопытства, чем из интереса. — Или армии инвалид?

— По летам не выходит ему инвалидом быть, — пояснила Лиза. — Едва ли старше его сиятельства. Пульхерия Александровна сказала только, что с Дмитриевскими связан он со времени, когда его сиятельство в столице служил.

Мадам Вдовина знаком показала, что ей достаточно сведений о Борисе. Лиза даже не удивилась — она с самого начала разговора знала, что мать пропустит мимо ушей известия о Головнине. Не того уровня персона. Софью Петровну интересовали гости графа, а более всего — его собственная персона. Впрочем, разве была в том хотя бы толика удивительного?

— Ручаюсь, мадам, толка не выйдет, — смело заметила Лиза в финале своего рассказа о вечере, вспоминая внимательные взгляды хозяина усадьбы и его холодные глаза. И тут же заслужила недовольный взгляд матери. Но прежде чем та успела ей возразить, добавила: — Готова биться об заклад, что его сиятельство и думать забыл обо мне, едва я, попрощавшись, переступила порог салона.

И удивилась бы без меры, ничуть не кривя душой, своей ошибке. Потому что, удалившись в курительную, трое мужчин говорили именно о ней, и не только происшествие, случившееся на землях Дмитриевского, было тому причиной.

— Что ты скажешь, Борис? — Василь расслабленно завалился на диван с высокой спинкой, ничуть не думая о том, что может испачкать обивку подошвами башмаков. Он с явным удовольствием отхлебнул из бокала, расплескав изрядное количество вина на ковер.

— Что скажу? Не понимаю, о чем ты, — Борис отошел к камину, протягивая ладони к огню, яростно пожиравшему поленья. У него всегда мерзли руки, а в эту холодную пору — тем паче.

— О барышне, что волею небес оказалась в логове страшного зверя, как в той французской сказке.

— Пристало ли говорить о ней в подобном тоне и при подобных… — Борис обвел рукой курительную, которая постепенно наполнялась запахом табака. Медленно вился тонкой струйкой дымок, выпущенный из ноздрей человека, который молча наблюдал за ними, развернув кресло в тени угла комнаты.

— Ранее ты не смущался обстоятельствами, Борис. Не иначе что изменилось, — с сарказмом заметил Василь. Поднявшись с места, он в несколько неровных шагов подошел к Головнину почти вплотную и легонько ткнул того пальцем в жилет. — Но только en dedans, n’est ce pas?

— Я попросил бы вас… — Борис едва ли не сквозь зубы процедил эту фразу, отводя от себя резким движением руку нахала. При этом вино в бокале резко выплеснулось под ноги мужчинам, оставляя на белоснежной рубашке Василя кроваво-красное пятно.

— А иначе? — осведомился тот, разозлившись не на шутку при виде испорченного тонкого полотна.

Борис не выдержал первым. Отвел взгляд, а после и вовсе отошел в сторону от изрядно захмелевшего кузена Дмитриевского. Подобная сцена была не в новинку никому из присутствовавших в курительной. И со временем только Василь, ничуть не стеснявшийся в выражении своей неприязни к Головнину, серьезно воспринимал происходящее. И видит бог, его изрядно злило, что так происходит. Что и grand cousin, и этот выскочка Головнин ведут себя с ним, будто он последний несмышленыш…

— C’est étonnant! — воскликнул Василь, старательно глядя на оставшееся вино в своем бокале. — Приметил ли ты, Борис, сходство? Я отчетливо разглядел за ужином, когда она заняла место напротив…

— Не понимаю, о чем ты, — откликнулся Борис, хотя превосходно знал ответ. Он даже взглядом боялся коснуться Александра в этот миг, когда Василь спьяну ступил на столь шаткий мостик.

— А ты, Alexandre? — не унимался Василь, как и любой человек под хмелем, лишенный чувства опасности. — Ты его приметил? Определенно приметил. Недаром столь часто обращался взглядом к нашей гостье. Она ведь чем-то схожа с…

— Je te conseille de te reposer, mon cher cousin, — не вынимая мундштука изо рта, проговорил Александр, казавшийся таким безмятежно-расслабленным в эту минуту. Но и Борис, и Василь без особого труда расслышали твердость стали, которую до поры Дмитриевский скрывал в голосе.

Холод стали был и в глазах, прямой взгляд которых Василь не выдержал и минуты — отвернулся к огню. В такие моменты даже у него дрожь пробегала по спине. Прославленный взгляд Дмитриевского…

— Вынужден тебя разочаровать, mon cher cousin, — проговорил спустя минуту Александр, медленно выпустив вверх струйку табачного дыма. — Ни единой схожей черты. Ни в чем. Лишь на первый, да притом неверный, взгляд можно подумать о сходстве. И я попросил бы тебя, mon cher, более не говорить о том. Никогда боле.

Мужчины действительно не говорили о гостье в остаток вечера и половину ночи, что провели вместе в курительной. Беседовали о положении дел в отдаленных имениях в Черниговской губернии, откуда прибыл Борис, о минувшей охоте, о прочитанных книгах, о карабинах, что недавно доставили Александру.

Только не о тех, чьи имена и лица так и витали в воздухе над ними незримыми тенями в полумраке курительной. Одна из них, положив ладонь под щеку, с разметавшимися из-под чепца волосами спала в одной из комнат усадебного дома. А другая ушла почти семь лет и зим назад, оставшись только неясной памятью и потускневшими от времени красками на холсте портрета.

Глава 3

Утро встретило Лизу золотистой россыпью солнечных лучей, пробивающихся сквозь затянутые морозным узором окна. Проснувшись, она недолго лежала в мягкой и теплой постели, хотя уютное местечко под одеялом из лебяжьего пуха так и манило спрятаться поглубже, укрыться от окружающего мира с его тревогами и напастями. И не думать о трудностях, которые только множились день ото дня, о той ноше, что лежала на ее хрупких плечах с недавних пор.

Приоткрыв дверь, в покои бесшумно шагнула прислуживавшая прошлым вечером горничная. Она направилась к печке, в которой уже догорали поленья, но испуганно схватилась за грудь, когда между занавесями полога появилось лицо Лизы.

— Ох ты, Богородица! — спешно перекрестилась девка, повернувшись по привычке к правому углу, пустому в господской спальне.

— Испугала я тебя? Прости, милая, — Лиза зябко поежилась от непривычной после теплой постели прохлады в комнате.

Та робко кивнула в ответ, еще не решив, как стоит себя вести с этими нежданными гостьями, в услужение к которым ее приставили. «Вестимо, за господами ходить все легче, чем по всему дому усадебному хлопотать. А с другой стороны, — думала она, старательно раздувая огонь в печи, — велика ли честь? Судя по побитым углам сундуков дорожных да по отсутствию прислуги, едва ли они из тех, что оставят при отъезде подарочек или денежку»

— Как имя-то твое? — обратилась к ней барышня, все еще не решаясь ступить босой ногой на холодный пол. Само очарование — растрепанные локоны из-под кружевных оборок чепца, ясные голубые глаза, она сидела в постели, притянув колени к груди, натянув полотно сорочки так сильно — того и гляди лопнет.

— Ириной кличут, — пробормотала горничная, снова отворачиваясь от барышни к огню, жадно поглощавшему подброшенные тонкие поленья.

Она уже приготовилась к тому, что девица начнет выспрашивать про барина или, что бывало реже, про его кузена, но та ее удивила. Вдруг спрыгнула с постели и, пробежавшись на цыпочках, стараясь не касаться лишний раз ступнями холодного пола, с шумом раздвинула тяжелые занавеси на окне, впуская в комнату яркий солнечный свет.

— Утро-то какое дивное, Ирина! — Лиза развела руки в стороны, словно хотела обнять солнце, что пробивалось лучами через голые ветви парковых деревьев в нескольких десятках шагов от дома и щедро заливало светом всю округу. — Что maman, не ведаешь? Пробудилась ли?

И оглянувшись через плечо на Ирину, радостно улыбнулась, когда та сказала, что все господа изволят почивать, по крайней мере, прислуге еще никто не звонил.

— Вчерась, небось, позднехонько разошлись по покоям-то, — вдруг разговорилась Ирина, подливая из кувшина воду в подставленные над фарфоровым тазиком руки Лизы. Наверное, ее расположила к барышне эта детская непосредственность, с которой та взвизгивала, когда холодная вода попадала при умывании на обнаженную кожу груди и плеч. Или личико гостьи, которое было такое… «чисто ангельское», как сказал один из выжлятников за ужином в черной кухне.

— Не думаю, что кто-то из господ до полудня пробудится, барышня, — говорила Ирина, помогая Лизе натянуть поверх свежей сорочки и туго затянутого корсета утреннее платье из кремового муслина, украшенное белыми вышитыми цветочками и широкими буфами рукавов у локтей. — Уж на то и господа, чтобы почивать…

«Уж я-то точнехонько нежилась бы в постели до полудня, а то и до трех часов, как частенько позволяет себе Василь Андреич, — думала горничная, аккуратно расчесывая спутанные со сна волосы барышни. — А эта-то подскочила, будто ей хлопотать весь день до вечерней зари…»

— Только Александр Никола… — она хотела сказать, что хозяин привык за годы, прожитые в деревне, вставать с постели с первыми лучами рассветными, но барышня вдруг помрачнела и резко оборвала ее, заметив, что «негоже-де сплетничать».

Ирина и замолкла обиженно, ругая себя, что поддалась очарованию девушки и слишком уж разоткровенничалась с ней. Хорошо хоть не успела за утренними хлопотами много наговорить, отвлекаясь на многочисленные крючки и шнурки, на заколки и шпильки.

Лиза же, заметив поджатые губы и тихое сопение горничной, сразу почувствовала себя виноватой. И эта вина, как обыкновенно бывало, стала давить на сердце, нашла тучей на ее настроение в это солнечное утро. Потому, уходя из покоев, торопясь в малую столовую, где сервировали нехитрый завтрак для ранних птах из господ, она достала из своего небольшого ларчика атласную ленту, что купила прошлым летом на ярмарке.

— Возьми, милая, — протянула Ирине, принявшейся застилать постель. — И не сердись на меня… коли обиду нанесла, так не со зла…

И вышла с прежней легкостью на душе, получив в ответ смущенную улыбку девушки, явно не ожидавшей подарка. Оттого и едва ли не пела что-то себе под нос, стараясь не улыбаться строгим на вид, высоким лакеям, что попадались навстречу в узком коридоре, ведущем из жилых покоев. Они так забавно жались к стенам, словно боялись даже ненароком коснуться хотя бы подола или буфов на рукавах ее платья…

А выйдя в анфиладу комнат, ведущую к малой столовой, Лиза не могла не залюбоваться светом, льющимся из окон через полупрозрачные занавеси. На легкой ткани, как и на снежном полотне, раскинувшемся возле дома, мелькали разноцветные искорки от солнечных лучей. Точно такие же украсили пышные белоснежные наряды деревьев и кустарников. Бушевавшая прошлой ночью метель отступила, оставляя сущее великолепие… истинную благодать….

Лиза была настолько поглощена красотой за окном и своими эмоциями, что, ступив в распахнутые двери столовой, не сразу заметила, что в комнате не одна. Только когда звякнула вилка, неловко стукнувшись о тарелку, она вдруг увидела Александра, сидевшего во главе пустого стола и наблюдающего за ее сияющим лицом со странным интересом в глазах.

— О, c’est vous… — произнесла Лиза полувопросительно, не сумев скрыть удивления, отразившегося в голосе. Черные брови тут же взлетели вверх, а уголок рта изогнулся, вызывая в ней волну странного смятения.

— Bonjour, mademoiselle Вдовина, — голос был мягок, но легкие нотки иронии, не укрывшиеся от уха Лизы, свели на нет всю кажущуюся изначально приветливость. — Разве вы ожидали увидеть кого-то иного в этом доме?

— Bonjour, monsieur. К стыду своему, вынуждена признать, что не ожидала увидеть ни единой персоны в столь ранний час. Мне сказали… — и смолкла, боясь показаться невоспитанной и чересчур любопытной. Но замолчала все же слишком поздно — Дмитриевский опустил взгляд на булку, на которую в тот момент намазывал масло, однако уголок рта по-прежнему выдавал насмешку над ее интересом к его персоне.

«Столь привычно, должно быть, для него, — рассердилась Лиза и на себя за смятение и неловкость, которые ощущала в его присутствии, и на него — за нарочитое пренебрежение правилами bon ton и за насмешку над ней. — Ужасный, ужаснейший человек!»

Александр вдруг резко поднялся из-за стола, едва она только позволила себе эту мысль, и в несколько шагов подошел к ней, по-прежнему стоявшей у порога. Лиза с трудом заставила себя не отступить даже на шаг, хотя сердце от испуга стучало в груди, словно от быстрого бега.

— Прошу меня простить, я пренебрег манерами, — он протянул в ее сторону согнутую в локте руку. — Я привык завтракать в одиночестве, а потому несколько забылся нынче…

Лиза взглянула на лакея, замершего за стулом графа, готового служить тому в любой момент, а еще подумала о лакее, что стоял у нее за спиной. И тут же вспомнила, как при ней говорили почти то же самое, как она сама когда-то была такой же незаметной. Да и стала ли нынче иной?..

— Ежели вы опасаетесь за свое честное имя, то двери столовой будут открыты настежь, — ее взгляд на лакея Дмитриевский истолковал совсем иначе. — Кроме того, мы можем кликнуть из соседней буфетной еще людей. И тогда никто не посмеет упрекнуть вас ни в чем. Или же прикажем подать завтрак в ваши покои.

Если бы Лиза пошла на поводу одной своей половины, что твердила о правилах приличия и о том, какова репутация человека, предлагающего ей сейчас руку, то, несомненно, развернулась бы, предварительно извинившись, и вернулась в свои покои. Там бы ей сервировали легкий завтрак, который она бы разделила с матерью. И это было бы самым благоразумным в ее положении.

Но вторая половина настойчиво напоминала о том, что говорила ей прошлой ночью мадам Вдовина. И о том, что они все-таки не останутся наедине в этой комнате, а значит, ничего угрожающего ее репутации случиться никак не должно.

И она положила пальцы на рукав его сюртука, стараясь при этом не коснуться руки. Сама себе боясь признаться, что хочет этого. И поспешно отвела взгляд к окну, чтобы граф не догадался о том; настолько проницательными показались Лизе его темные глаза, когда он был так близко. Но пейзаж за окном уже не приносил былого восторга в душу. Он уступил место странным чувствам, которые так пугали сейчас Лизу, переполнив с пят до головы под белой кружевной лентой, удерживающей ее локоны.

За трапезой говорили мало. Дмитриевский почти не обращал на Лизу внимания, сосредоточившись на еде, а у нее не было ни малейшего желания привлекать его, несмотря на все наставления матери. И ей отчего-то казалось, что он не расположен к ней, что смеется на ней и ее утренним восторгом, который успел заметить в глазах.

— Удивительно, — вдруг проговорил Александр. «Ах, лучше бы он постоянно молчал!» — не могла не подумать Лиза при этом. Ведь когда он обращался к ней, то устремлял взгляд прямо на нее, и она ощущала странную неловкость. — Вы восхищались видом за окном… Я уже успел позабыть, что простой вид из окна способен привести кого-либо в восторг.

— А как давно вы смотрели на этот вид и видели его? — Лиза понимала, что вопрос прозвучал чересчур недружелюбно, но даже не постаралась его смягчить. Чем далее они будут друг от друга, чем холоднее друг с другом, тем только лучше.

— Vous avez raison, — и снова усмешка искривила губы ее собеседника. — Истинный дар смотреть и видеть. Увы, боюсь, я этим даром обделен. По крайней мере, касательно вида за окном.

— А касательно человеческого существа? — не удержалась Лиза, памятуя об игнорировании графом прислуги, как это свойственно было его положению и состоянию.

— Вижу ли людей? — выгнулась удивленно одна из бровей. А потом взгляд вдруг стал колючим, когда он в упор посмотрел на нее сквозь прищур глаз. У Лизы даже холодок пробежал по спине от этого взгляда, и в тот момент она как никогда за эти два дня обрадовалась появлению в столовой новых лиц.

Первым, недовольно хмурясь, вошел Василь, за ним появились Зубовы — бабушка Варвара Алексеевна с Лидией, той самой барышней, что привлекла внимание Лизы еще на охоте, и дополнил компанию за завтраком Головнин, открытой улыбкой и легким пожатием ее маленькой ручки поприветствовавший Лизу. Она думала, что Борис займет место подле нее, но он предпочел сесть за противоположный край, поближе к торцу стола, где уже завершал трапезу Дмитриевский, отпивая маленькими глотками обжигающе горячий кофе.

Разговор за столом и после не потек неспешной рекой, а еле вился, как пересыхающий по летней поре ручеек. Василь был хмур, но старался, по обыкновению, завладеть всеобщим вниманием. Его помятое лицо выдавало, что давешняя ночь завершилась для него лишь несколько часов назад. И, судя по тому, как он морщился от яркого солнечного света, когда поворачивался к Лизе, молодого человека мучила нещадная головная боль.

Барышня Лидия Зубова тоже хмурила свой лобик, явно недовольная ранним подъемом, за что и получила тихий выговор от бабушки. Та же то и дело косилась на Лизу, поджимая губы, и девушка без особого труда читала мысли, что владели нынче ее соседкой по столу. «Наедине с мужчиной, пусть и при открытых дверях… Что же будет далее, когда разъедутся гости из Заозерного? Эдак, точнехонько уведут намеченное лицо для марьяжных планов. Да прямо из-под носа… Нелепица! И принесла же нелегкая!»

Ах, как же хотелось ответить Лизе на эти мысли своей соседки! Заверить ту, что она бы с радостью никогда не переступала порога этого дома, но воля Господня — все исключительно по ней творится… А потом одернула себя. Нет, не Господа то воля, не Его…

В какой-то момент Лиза заметила на своем лице пристальный взгляд Бориса, который, казалось, даже о завтраке забыл, наблюдая за ней. И выпрямилась резко, боясь, что ее собственные мысли могли быть открыты так же, как и мысли Зубовой-старшей. Но взгляд не сразу отвела от этих внимательных глаз, задержала на несколько коротких мгновений, которые не могли остаться незамеченными для остальных. И Василь, и Александр не оставили без внимания этот обмен взорами через стол. Но если Александр даже бровью не повел, то первый раздраженным жестом бросил нож, который тихо звякнул, ударившись о тарелку.

Лиза вздрогнула от резкого звука и только тогда быстро отвела взгляд, смущаясь допущенной оплошности. А еще больше — от взгляда темных глаз, которые подметили румянец, выступивший на ее щеках, и мелкую дрожь ладоней. Интересно, догадывается ли этот несносный человек, что намеренно не отводит взора от ее склоненной головы, почему ее сердце так бьется сейчас в груди? И почему ей так хочется провалиться сквозь пол столовой, лишь бы скрыться от этих глаз…

— Ah voilà! — с легким присвистом проговорил Василь, бросая раздраженный взгляд на Бориса, который ответил ему злостью, полыхнувшей в глазах. А потом повернулся к кузену, словно говоря всем своим видом: «Видал, что творится-то? А давеча меня и слушать не стали…» Но тут же погасил свою ироничную улыбку, когда Александр, мельком взглянув на него, бросил на стол скомканную салфетку и поднялся из-за стола.

— Pardonnez-moi, s’il vous plait, madam, mesdemoiselles, — он коротко кивнул сидящим за столом дамам. — Я бы хотел выехать после завтрака, покамест солнце. Может статься, увижу нынче, в это восхитительное утро, чего не видал ранее…

Лиза снова ощутила приступ невыносимого желания провалиться сквозь пол. И одновременно то, чего никогда ранее не ощущала прежде, — жгучее желание ударить графа. С такой силой, чтобы заболела ладонь, а на месте удара остался ярко-красный след. А потом взглянула на него и поняла, что он отлично знает, какие бурные эмоции вызвала в ней его реплика. Жаль, что его лицо не так открыто, как ее собственное, чтобы можно было прочитать мысли, скрывающиеся за хитрым прищуром глаз. «Un terrible homme! Marionnettiste, привыкший дергать за нити марионеточных кукол, которые полностью в его власти. Даже свободные от крепости люди… даже дворяне…»

— Мы ведь непременно увидим вас, Александр Николаевич, на бале новогоднем у Якова Степановича? — обратилась тем временем к Дмитриевскому Лидия. В ее глазах, устремленных на графа, читалась невысказанная просьба подтвердить его присутствие в доме губернского предводителя в последний день уходящего года.

И Лиза вдруг задумалась о том, что же на самом деле испытывает Лидия к этому ужасному человеку. Здесь было не просто желание стать хозяйкой большого дома и иной собственности Дмитриевского, носить фамильные драгоценности и присоединить к имени графский титул. Этот свет, которым могут сиять глаза исключительно влюбленной особы, был когда-то знаком Лизе. В ней тоже когда-то горел огонь, который, нет-нет, да напоминал о себе ярким и нежданным всполохом.

Лидия любила. Но, увы, судя по выражению лица Дмитриевского, ее чувствам не суждено было получить ответа. Очередная забавляющая графа марионетка, иногда вызывающая сочувствие, но чаще, Лиза готова биться об заклад, — усмешку над своей любовью.

— Helas-helas, Лидия Ивановна, — Дмитриевский все же пожал протянутую в его сторону барышней Зубовой руку. Хотя в его глазах ясно читалось некоторое замешательство от неожиданного для всех сидящих за столом поступка Лидии. — У меня в имении гости… я не волен оставить их ныне ради собственного развлечения…

— Вы могли бы разделить с ними честь приглашения на празднество! — запальчиво сказала Лиди (это имя, по мнению Лизы, более подходило к утонченной наружности и пленительной грации, которой дышало каждое движение Зубовой-младшей). А потом повернулась к бабушке, словно говоря своим видом: «Отменно я придумала, верно?»

— Уверена, что mademoiselle Вдовина будет только рада посетить бал, — поддержала ее Варвара Алексеевна, впрочем, без явного восторга. Тот же «восторг» от предложения Лиди отразился и на лице графа, который явно не горел желанием ехать на бал к губернскому предводителю и с удовольствием сослался на вескую причину не делать этого.

— У Якова Степановича прекрасная зала, отменные музыканты… а уж мороженое, сбитое на сливках, и подавно нигде не отведать более! А подают его с фруктами, которые любезно присылает наш уважаемый Александр Николаевич. В дом Якова Степановича съезжается вся округа, а бывает — и из Москвы могут пожаловать! — между тем со значительным видом поведала Зубова-старшая, аккуратно разрезая на тарелке кусок холодного мяса на мелкие кусочки.

Судя по всему, теперь ее целью было непременно убедить Лизу поехать на губернский новогодний бал. Но девушка ясно слышала в ее голосе, что та с превеликим удовольствием приказала бы запрячь сани да отправить ее с матерью вон из дома при первой же возможности. И заметив усмешку в темных глазах Александра, Лиза поняла, что для него желание Варвары Алексеевны тоже не было тайной.

А потом Дмитриевский взглянул прямо в глаза Лизы поверх аккуратно причесанной светлой головы Лиди. «Откажитесь!» — читался приказ в глубине темных глаз. И на миг ей даже захотелось поддаться этой магической власти, когда их взгляды встретились. Особенно, когда линия рта мужчины вдруг смягчилась едва уловимой улыбкой, когда ей показалось, что его глаза могут быть такими…

«Он играет с тобой, — вдруг тревожно закричал разум. — Играет, как обычно это делает с окружающими, подчиняя своей власти» У Лизы было вчера довольно времени за ужином, чтобы наблюдать эту игру. С ним соглашались даже самые яростные спорщики. Ему уступали, перед ним склонялись…

Но только не она! Из неожиданного желания воспротивиться, чего Лиза ранее за собой не отмечала, будучи воспитанной в покорности воле старших. Или чтобы показать, что она не такая, как остальные, что не станет склоняться перед ним. Причина была неясна даже самой Лизе. Тем не менее ее губы раздвинулись в очаровательную улыбку, а в глазах вспыхнул горячий интерес к словам Зубовой-старшей. Словно желая ничего не упустить, она даже чуть склонилась к своей соседке.

— Увеселения отменные, скажу я вам, — продолжала Варвара Алексеевна, в подтверждение своим словам энергично кивнув, отчего перья на ее тюрбане угрожающе качнулись в сторону Лизы. — Бывает, что зовет Яков Степанович актеров из Москвы — русских аль иноземных. И феерию в парке устраивает. Убеждена — вы не пожалеете, что поприсутствовали!

Решив, что уже довольно подразнила Дмитриевского, явно раздосадованного вспыхнувшей во взоре Лидии надеждой увидеть его на бале, Лиза покачала головой, стараясь выглядеть огорченной.

— Боюсь, что madam ma mere не сможет разделить с его сиятельством удовольствие от визита на празднество. А мне без маменьки выезжать никак не должно…

— О, этот вопрос может быть с легкостью решен, коли у вас есть желание на то! — так категорично заявила Варвара Алексеевна, что Лизе оставалось только удивленно воззриться… но не на нее, а почему-то на Александра, который внимательно наблюдал за ними с высоты своего роста. — Я могла бы стать вашим patronage, ma chère mademoiselle. Ежели ваша матушка позволит…

Наверное, ужас перед предстоящим для нее испытанием отразился в глазах Лизы прежде, чем она успела опустить ресницы. А иначе почему дернулся в усмешке уголок рта Дмитриевского, снова вдруг оказавшегося с ней на равных в их невидимой борьбе?

— Мы должны всенепременно после завтрака обсудить с мадам Вдовиной эту прелестную задумку! — мадам Зубовой следовало командовать полками, судя по той решимости, что звучала в ее голосе. — Bien sûr, удобнее было бы и для вас, и для нас с Лиди, коли б вы поехали на бал прямехонько от нас, из Вешнего. Это было бы просто замечательно! Я полагаю, madam votre mere не была бы против того, чтобы вы погостили у нас в Вешнем до кануна года нового. До полудня и выедем, коли бог даст!

Как все могло так перевернуться? Еще мгновение назад Лиза даже не думала, что над ней нависнет угроза переезда из одного имения в другое, пусть и на несколько дней. Воистину, в мудрости мадам Зубовой не откажешь. Лиза ясно видела цель этого наилюбезнейшего предложения.

А еще она даже представить не могла, что возьмет в мадам Вдовиной верх: желание, чтобы Лиза поехала на бал к губернскому предводителю, или столь неугодный для нее отъезд из Заозерного, а значит, и от графа Дмитриевского. Отменная дилемма для maman. И повод снова выказать свое недовольство Лизе, коря за несдержанность и длинный язык, который мадам Вдовина неоднократно советовала ей придержать при себе.

— Ваш язык, Лизхен, еще принесет вам немало горьких мгновений, помяните слово мое, — любила повторять Софья Петровна.

А Лиза только беспечно улыбалась на эту реплику, ставшую такой привычной за последнее время. И вот настал день, когда она поневоле признавала ее правоту…

— Не думаю, что будет разумно разлучать мать с дочерью на столь долгий срок, да еще учитывая обстоятельства минувшего дня. Дочерний долг быть при матери, — неожиданно вмешался в разговор Василь, от которого никто не ожидал подобного умозаключения. — И все же можем ли мы лишать mademoiselle Вдовину удовольствия побывать на бале у достопочтенного Якова Степановича? Значит, суть дела только в том, чтобы найти щит для честного имени mademoiselle от теней наших с Alexandre имен? Быть может, tantine могла бы помочь нам в решении столь непростого вопроса, как делает это ныне в Заозерном? Что ты скажешь, mon cher cousin?

— Très bien! — проговорила мадам Зубова, хотя опущенные уголки губ едва ли подтверждали истинность этого восклицания.

— Ежели будет на то воля Пульхерии Александровны, — проговорил Александр, снова кланяясь, чтобы наконец-то выйти вон из столовой и выехать из дома.

И Лиза ощутила даже некий холодок при его словах. Каким-то шестым чувством она поняла, что Дмитриевский недоволен, и оставалось только гадать чем именно — ее возможной поездкой на бал к губернскому предводителю или его собственной.

После того, как граф вышел из столовой, остальные поспешили, как казалось со стороны, быстрее разделаться с трапезой и тоже покинуть комнату. Лиза сперва намеревалась вернуться в свои покои, где в ожидании утренних новостей, верно, уже томилась мадам Вдовина. Любопытная по натуре, Софья Петровна невыносимо страдала оттого, что ближайшие несколько недель придется провести в стенах отведенной ей комнаты. Но в постоянном присутствии Лизы, как она заявила поспешно, вовсе не нужды.

— Вы вольны, ma fillette, в своих желаниях. Вам нет нужды сидеть подле меня ежечасно в душных покоях, — заверила Софья Петровна дочь прошлой ночью. — Говорят, у Дмитриевского удивительной красоты цветы в оранжерее… Его отец, а затем младший брат-покойник весьма увлекались садоводством, и растения в Заозерное привозили со всех концов света. Вам, определенно, стоит на это взглянуть. Быть может, граф мог бы… разумеется, в присутствии его тетушки.

О, как же будет разочарована мать явным нежеланием Дмитриевского быть любезным хозяином! Нет, разумеется, за каждым Лизиным движением следили глаза, а каждую просьбу бросились бы тут же выполнять… Но все это было совсем не то, что так тщательно планировала прошлым вечером мадам Вдовина.

Хотя одного из Дмитриевских Лиза явно заинтересовала. Как она подозревала, не своей наружностью или иными свойствами, а исключительно тем, что была новым лицом среди известных ему особ женского пола. Лизе доводилось видеть на балах подобных молодых людей — всегда одетых с иголочки, готовых приволокнуться не столько из чувств, сколько репутации ради. Именно против таких неизменно и велись беседы перед теми редкими выездами, что случились до этого момента в жизни Лизы.

— Позволите ли вы проводить вас? — одновременно с ней вышел из столовой Василь, прекрасно зная, что она ответит отказом на его предложение. И получив ожидаемое, он вдруг неожиданно для Лизы протянул руку в ее сторону, заставляя ее сердце скакнуть в груди высоко, едва ли не к самому горлу.

— Vous permettez! — она так резко отшатнулась от него, что едва не упала. Испуганно распахнула глаза, желая слиться сейчас со стеной, к которой отступила и прижалась лопатками.

В комнате стало так тихо, что было слышно редкое звяканье приборов о фарфор из столовой, где лакеи под присмотром буфетчика прибирали стол. Интересно, что будет, если Лиза кликнет их сейчас? И отчего она замешкалась всего на миг, пытаясь удержать соскользнувшую с ноги туфельку, у которой развязалась лента? Отчего не окликнула Зубовых, что спешно удалились от нее, будто от заразной?

— Вы позволяете себе вольности, сударь! — Лиза выровняла дыхание и смело подняла голову, чтобы встретить взгляд стоявшего напротив мужчины. — Мы не равны ни по чину, ни по положению, но я запрещаю вам поступать в отношении меня подобным образом. В столице вы вольны брать за руку без позволения на то, как свыклись, вестимо, но я прошу вас впредь не позволять себе… Ни словом, ни поступком!

Глаза Василя подернулись какой-то странной дымкой, за которой Лиза тщетно пыталась угадать его мысли. После чего он подчеркнуто вежливо поклонился.

— Я приношу свои глубочайшие извинения, коли доставил вам огорчение или тем паче — нанес обиду. Не было такого умысла. Лишь ослепление вашим прелестным ликом. Ежели позволите, я бы все сделал, чтобы загладить мою вину перед вами, mademoiselle Lisette.

— Mademoiselle Вдовина, — поправила его Лиза, всем своим видом говоря: «Не забывайте о границах!» — Или Лизавета Петровна, s’il vous plaît.

При этих словах Василь усмехнулся, одновременно и похожей, и такой отличной улыбкой, уже так хорошо знакомой Лизе. «Нет, — подумала она, — не такая улыбка у кузена его сиятельства. Нет в ней чего-то, что заставляет постоянно возвращаться взглядом к губам. Или чего-то, что заставляет вспыхивать, как огонь…»

— Прошу вас, — Василь с легким поклоном отступил в сторону, всем видом показывая почтение к ней, по-прежнему прижимавшейся спиной к шелку, которым были обиты стены комнаты. Почтение, казавшееся совсем иным при той иронии, что звучала в голосе мужчины. А потом оба повернулись на звук открывшихся дверей из соседнего салона и взглянули на лакея, от неожиданности застывшего на пороге.

— Чего тебе? — грубо бросил Василь, не скрывая своего раздражения.

— Его сиятельство приказали за барышней ходить, — проговорил лакей, склоняя голову в подобострастном поклоне. — Опасаются, что заплутает в доме, коли интерес проснется к тому. Аль в парке… За ней ходить приставлен, коли воля ее на то будет. Покамест не отошлет прочь.

— А вот и ваш провожатый, Лизавета Петровна, — проговорил Василь, отступая еще на несколько шагов. — За сим прошу простить меня — разрешите откланяться…

Он резкими шагами вернулся в столовую, где нетерпеливо бросил буфетчику: «Бордоского подай! Да побыстрее!» А Лиза, сжимая похолодевшие, несмотря на тепло комнат, ладони, направилась к лакею, ожидавшему ее в дверях.

Впервые она была так смела в своих словах и действиях, поступив, как велели ей разум и сердце. Впервые позволила себе говорить то, что действительно думала, а не скрывать свои мысли и чувства за тенью ресниц, опуская взор. Удивительное чувство!

Возвращаться в покои к матери Лизе совсем не хотелось. Потому что в этом случае чувство легкости и маленького триумфа, которое сейчас распирало грудь, могло быть довольно быстро разрушено под гнетом нравоучений и упреков.

— Любезный, я видела здесь бельведер. Возможно ль глянуть на Заозерное с той высоты? — решение пришло в голову совсем неожиданно.

Лакей поклонился девушке и пропустил ее вперед, а сам пошел неслышно позади, при необходимости подсказывая путь до лестницы к бельведеру.

Вначале подъем был широк, а ступени достаточно низки, и Лиза легко поднималась, не чувствуя никакого затруднения. Последний же пролет оказался крутым, со ступенями повыше, и у нее даже дыхание сбилось, когда она наконец-то ступила в круглое помещение с высокими окнами, через которые солнце, стоявшее над усадьбой, щедро разливало свои лучи. Но тут же выровнять дыхание не сумела, стояла, совсем позабыв дышать, зачарованная видом, открывавшимся ей с высоты.

Белая гладь, которой покрыла метель за ночь и парк, и поля, что виднелись слева от длинной аллеи, ведущей к воротам усадебным, и полоса леса вдали. И одинокий всадник как темное чужеродное пятно на этой ослепительной белизне зимы…

Лиза шагнула к окну и приложила ладонь к холодному стеклу, закрывая всадника, скачущего по широкой аллее прочь от дома, словно стирая его из великолепной картины зимнего утра. Но он вскоре вновь появился на ней из-под кончиков ее пальцев. «Его так просто не убрать, как бы ни желалось того», — с усмешкой подумала Лиза.

Позади тихонько кашлянул лакей, что стоял у балюстрады в ожидании ее дальнейших распоряжений. Забывшая в тот миг о чужом присутствии за спиной, девушка с легким недоумением оглянулась на своего провожатого, который тут же поклонился ей, опустив глаза в пол. Провожатого или все-таки надзирателя?..

Лиза вспомнила внимательные взгляды Дмитриевского, когда она отвечала прошлым вечером на расспросы гостей имения. Его редкие фразы, обращенные к ней. В чем он мог заподозрить двух одиноких спутниц, минующих его земли по пути из Нижнего Новгорода в столицу? Несчастных и обделенных судьбой женщин, у которых не осталось иного пути, как ловить удачу за хвост среди блеска и великолепия Петербурга. Тех, кто был никем в сравнении с его властью, его богатством и его положением…

Лиза наблюдала за всадником, пока тот не скрылся из вида. А потом, не оборачиваясь к лакею, бросила:

— Ступай вон! Одна побыть желаю…

Она ожидала возражений или настойчивого молчаливого присутствия. Была уверена, что слова, которыми сопроводил свое распоряжение Дмитриевский, были сказаны лишь для вида и только. Потому сильно удивилась, когда спустя время обернулась к лестничной балюстраде и обнаружила, что осталась одна. И почувствовала себя в тот же миг несколько разочарованной тем, что снова не смогла понять намерений графа. А если не можешь понять сущность человека и разгадать его мысли, то, как скажите на милость, переиграть его?..

— Mauvais présage, — прошептала Лиза, вспоминая ненастье, кружившее за окном прошлой ночью. И похолодело сердце на миг в странном предчувствии.

Глава 4

На третью ночь пребывания в Заозерном Лизе вновь приснился этот сон. Ей снилось серое небо над головой, каким оно обычно бывает в сумерки или в зимний ненастный день. И бескрайние просторы снега вокруг, не такого искрящегося, каким она видела его в прошлые дни, а какого-то странного цвета. Он не был ослепительно белым, скорее стремился слиться с небом не только по линии горизонта, но и по оттенку.

Снег был рыхлым и глубоким. Идти было тяжело. Юбки путались в ногах, ноги замерзли настолько, что она их уже совсем не чувствовала, как и ладони, которыми при каждом падении упиралась в снежный покров, проваливаясь едва ли не по локти.

В хмуром небе кружились темные точки. Это были вороны, которые только и ждали, когда девушка, бредущая через снежное поле, наконец выбьется из сил, упадет в снег и не поднимется более. И тогда они опустятся ниже, сядут на еще теплое тело и будут клевать ее лицо. Лиза почему-то наверняка знала это, и это знание гнало ее вперед с утроенной силой.

А еще Лизе было холодно. И страшно, что она не дойдет. Так страшно, что сердце громко стучало в груди, словно молот кузнеца по наковальне. И отчего-то она была уверена, что ей надо бежать изо всех сил по этому бескрайнему полю к растворяющейся впереди линии горизонта. Поэтому она все шла и шла, выбиваясь из сил, когда снег стал удерживать ее все крепче в своих объятиях, не выпускал колени из плена. Манил лечь на его перину, которую зима заботливо постелила для таких одиноких бродяг, как она, и уснуть тем самым сном, от которого не бывает пробуждения. Никаких трудностей… никаких тревог и забот. Только это мрачное небо над головой и мягкий снег…

Она никогда не дойдет туда, куда вело ее испуганное сердце, куда рвалась ее душа, злясь на медлительное тело. Страх заполонял каждую ее частичку, сбивал с толку, лишал духа. Усталость сковывала руки и ноги. Она в очередной раз упала, и снег попал на растрепанные волосы, лицо и шею в расстегнутом вороте платья. А сил подняться совсем не осталось. И в тот момент страх захлестнул ее с головой. Она не дошла! Не дошла…

— Я не дошла! Не дошла! — плакала Лиза после в руках мадам Вдовиной, прижимаясь к той всем телом, как бывало обычно в ночи, когда ей снился этот ужасный сон. — Я снова не дошла! Я умерла там… в поле… замерзла…

— Тише, ma pauvrette, — Софья Петровна ласково гладила спутанные волосы девушки, дула в лицо, стараясь унять истерику. Увы, долгий плач никогда не красил Лизхен, и наутро у нее непременно чуть припухнет лицо. А ведь вскорости новогодний бал, на который ее девочка поедет вместе с графом и его родственниками. Кто ведает, что подарит этот бал ее Лизхен?

— Тише, не плачь, ничего с тобой не случится, — увещевала она. — Кто позволит тебе замерзнуть, как собаке, в поле? Я не позволю, чтобы с тобой случилось худое, ты же знаешь… allons! Утри слезы с лица. Негоже рыдать полночи из-за сна, который даже не на пятницу привиделся! Не станет он явью, Лизхен, не станет! Ты веришь мне?

Нет, Лиза не верила. Она давно перестала кому-либо верить. Потому что даже самые близкие люди способны на обман, на предательство ради собственных интересов. Сыновья не заботились о престарелых отцах, матери продавали дочерей ради безбедного существования в будущности. Мужчины предавали женщин, обманывали их чувства и надежды… так было, есть и будет. Вот в это она верила нынче, хотя только недавно убедилась в справедливости этих старых истин. Ведь по отроческим летам едва ли кто поверит, что мир жесток и небо над головой не всегда будет безоблачным. Только вступление во взрослую жизнь приносит это горькое осознание…

Сдавливающий горло страх не отпускал Лизу еще долго, мучил еще несколько часов после рассвета, напоминая о себе деталями привычного, казалось бы, утра. Собирались ехать в церковь на молебен о здравии мадам Вдовиной. Выезжали рано, когда только-только занимался рассвет, а небо из глубокого темно-синего становилось дымчато-серым. И этот цвет, бросившийся в глаза Лизе, едва она ступила на крыльцо дома, первым напомнил ей о минувшем сне.

И снова сжало грудь от неясного предчувствия худого, и ощущение это не прошло даже под расписным куполом небольшой деревянной церкви, при которой состоял местный причт: иеромонах из черного духовенства, диакон и двое мирян, исполнявших обязанности церковнослужителей.

Грешно, но мысли Лизы во время службы были заняты вовсе не молитвой за здравие Софьи Петровны. Нет, сперва она повторяла шепотом слова за молодым священником, летами едва ли старше хозяина Заозерного, но после стала молить совсем об ином. И долго после службы стояла перед иконой, наблюдая, как медленно капает воск, стекая, словно слезы, по тонкому стану свечки. Только на святого покровителя и оставалось надеяться ныне, когда в жизнь вихрем ворвались такие перемены, навсегда, как понимала Лиза, изменившие ее течение.

— Сохрани и убереги раба Божьего…

А потом повернула голову, почувствовав на себе тяжесть взгляда. Темные глаза наблюдали за каждым движением ее губ, когда она обращалась к святому лику.

Заметив, что Лиза смотрит в его сторону, Александр медленно двинулся к ней и, встав за ее спиной, аккуратно поставил зажженную свечу перед иконой, резко перекрестившись.

Слишком близко к ней. Слишком. И пусть меж ними было расстояние в несколько ладоней, Лиза спиной ощущала его близость, его силу.

— О чуде молите? — проговорил вдруг тихо граф, как показалось Лизе, в самое ухо. Она даже глаза на миг прикрыла, пытаясь обуздать застучавшее в бешеном ритме сердце. От испуга… или оттого, что его лицо склонилось так близко к ее голове — повернись Лиза, и могла бы коснуться губами его щеки?

— Только о нем и остается молить нынче, — ответила она без лукавства и повернулась к Дмитриевскому, чтобы заглянуть в его глаза, в которых плясали огоньки свечей. И отчего-то даже голова пошла кругом — от духоты ли, образовавшейся после службы, или от запаха ладана, такого явственного в морозные дни. Зато страх, который не покидал Лизу с самой ночи, отступил, словно испугавшись стоявшего возле нее высокого мужчины и оставив вместо себя волнение и неожиданное желание быть рядом с этим человеком… так и стоять… всегда…

Дмитриевский вдруг протянул ей руку ладонью вверх, и Лиза буквально вспыхнула при виде этого знакомого жеста. И уже не было желания воспротивиться или сбежать, напротив, ее хрупкая ладошка практически сразу утонула в его широкой ладони.

— Отцу Феодору так и не довелось свести с вами знакомство, как с новой прихожанкой его вотчины, — произнес Александр, и она не смогла скрыть разочарования от его реплики, сама не понимая природу своих смешанных чувств. И покраснела, понимая, что вложила руку в его ладонь еще до того, как он сказал, что будет ее провожатым.

Отец Феодор, которого Лиза могла скорее представить в форме офицера, судя по его осанке, чем в облачении священнослужителя, беседовал на крыльце храма с Пульхерией Александровной, забавно качающей головой в такт его словам. Улыбка священника, обращенная к Лизе, была подобна тем, что дарит с икон молящимся образ Христа, а когда он взял ее ладони в свои руки, словно почувствовав смятение в ее душе и желая поддержать, Лиза едва сдержала слезы. Захотелось тут же упасть перед ним на колени, прижаться губами к подолу рясы, потому как недостойна она касаться поцелуем его руки и открыть ему свою душу.

— Удивительный человек, — это были первые слова, произнесенные Лизой, когда их маленькая компания покинула церковный двор.

От деревянной церквушки до усадебного дома было около трехсот шагов через парк по широкой дороге. К тому моменту серость утра сменилась ясным голубым небом над головой, так похожим на летнее с его белоснежными лентами облаков. Мороз ласково покусывал щеки и нос. Воздух был наполнен удивительным ароматом зимнего леса, и хотелось задержаться на прогулке подольше, насладиться красотой и благостью этого тихого утра.

Лиза знала, что Дмитриевский пришел в церковь пешком, потому и попросила у Пульхерии Александровны разрешения прогуляться подле саней подобно ему, а не ехать до усадебного дома. Та поколебалась для вида, но все же согласилась, заявив, что «если б не Alexandre, то ни в жизнь бы не позволила такого безрассудства».

Медленно переступала ногами лошадь, таща за собой сани с закутанной полостью едва ли не до подбородка Пульхерией Александровной. За санями шла Лиза в сопровождении Ирины, улыбающейся до самых ушей оттого, что ей скоро предстоит ехать с барышней на бал, чтобы служить той в доме губернского предводителя. А замыкал шествие Дмитриевский, отставший от девушек на несколько шагов.

Лиза не могла не оглянуться на церковную паперть, с которой им вслед смотрел отец Феодор. Своим взглядом он словно просил ее одуматься — вернуться к свету, доброте и правде. И каждый шаг к усадебному дому был словно шаг к темноте, в которую она погружалась, как в трясину.

— Да, удивительный человек, — граф, поравнявшись с Лизой к тому моменту, тоже оглянулся на священника, застывшего на крыльце. А потом проговорил с легкой насмешкой в голосе:

— Многие прихожанки отца Феодора согласятся с вами. Их число выросло в разы с тех пор, как он стал главой причта.

Лиза бросила на него раздраженный взгляд и зашагала прочь, злясь на себя, что заговорила с ним первой.

Этим утром она впервые встретила Дмитриевского после того памятного завтрака. Более увидеться им не довелось даже за трапезами, которые накрывали для обитателей усадебного дома в малой столовой. Кузен же его — Василь — напротив, видимо, решил сделаться тенью Лизы и при любой возможности везде и всюду следовал за ней. Садилась ли она за рукоделие вместе с Пульхерией Александровной в салоне или читала той выпуски «Дамского журнала» князя Шаликова, Василь неизменно занимал место в отдалении и мог просидеть так несколько часов кряду. Выходили ли женщины на короткую прогулку в парк или сидели в оранжерее, вдыхая удивительный аромат цветов и наслаждаясь возможностью шагнуть из зимы в лето, он был подле них, стараясь развлечь разговором.

— Доколе вы будете следовать за мною? — накануне вечером вдруг не выдержала Лиза, на миг даже выбив Василя из привычного образа своей прямотой. Впрочем, он тут же овладел собой и, улыбаясь, ответил:

— Покамест не получу ваше прощение за то злополучное утро. Я был… м-м-м… несколько нездоров, оттого и грубость моя… Простите меня великодушно, Лизавета Петровна! Такая прелесть ангельская не может долго зла таить. Простите грешного!

— D’accord, — кивнула тогда Лиза, с трудом сдерживая улыбку.

Василь обладал удивительной способностью очаровать любого. Вот и она забыла об обидах еще в первый же день, когда тот всячески пытался расположить ее к себе. Только помнила, что надо бы от него на расстоянии держаться — попасть на языки чужие с ним на пару ей вовсе не хотелось.

— Я вас прощу, — проговорила она, и Василь даже поднялся со своего места и поклонился ей благодарно. — И более вы не будете столь часто бывать при мне?

— C’est tout le contraire! — заявил мужчина, широко улыбаясь. — Отныне я намерен даже чаще бывать у ваших ног. Быть может, тогда и появится у меня возможность получить ваше сердце…

— Негодник! — погрозила ему пальцем Пульхерия Александровна, своей улыбкой сводя на нет всю строгость жеста. А Лиза испуганно опустила взор в лежащую на коленях книгу, потому что прочла в глазах Василя совсем не то, что хотела бы в них увидеть.

— Дмитриевский-младший все дело испортит, — негодовала той же ночью мадам Вдовина. — И выезд на бал впустую будет только. У самого за душой ни рубля, из милостей кузена в столице живет, а хвост распушил, как петух в курятнике. Он с серьезными намерениями к тебе, Лизхен, или так, приволокнуться покамест в деревне? А все мое заточение здесь! Fluch über ihn! Тетка, natürlich, спит и видит его женатым, да только мои-то планы с ее вразрез! Что там Александр Николаевич? Что говорят о нем? Отчего так часто в доме не бывает?

— Пульхерия Александровна сказывала, что по делам в Тверь ездил с господином Головниным, — ответила Лиза, заплетая косы. На мать она смотреть опасалась, боясь, что та прочитает в ее глазах радость от подобного поведения графа. — А потом — выезжать он любит… и нынче дни покойные, не кружит — не ворожит вьюгой. А коли не на прогулке, так в курительной или у себя…

— Коли б слушала меня, давно выманили бы зверя из логова, — раздражительно заметила Софья Петровна. — У тебя нынче все возможности получить то, что нам нужно.

И снова говорила о том, как следовало бы вести себя с мужчиной, коего привлечь желательно.

— Есть случаи, когда можно и позабыть о том, что в голову вкладывалось с младенчества, — шептала убедительно мадам Вдовина, когда отбирала у Лизы гребень и сама принималась разбирать ее пряди, прежде чем заплести в косу. — Знаю, что твердили тебе иное, что грозили с ранних лет всеми мыслимыми карами. Но, Лизхен… ты же сама все понимаешь, meine Mädchen… Только в твоих руках ныне наше будущее, только в твоих!

Но как можно было быть любезной с тем, кто даже не желает идти подле тебя? Кто с иронией встречает каждую твое слово или вовсе делает вид, что тебя нет? Как можно было даже думать о легком кокетстве, на котором настаивала мадам Вдовина, когда эти темные глаза так холодны?

— Кррра! Кррра! — раздалось, как показалось Лизе, прямо над ее головой. И перед глазами возникло снежное поле и вороны, преследующие ее и жаждущие ее крови. Девушке даже почудилось, будто они уже настигли ее, вцепились в ткань ее шляпки и тянут ту вверх, душа ее лентами, цепляясь когтями в пряди волос. Страх захлестнул с головой, приказал спасаться бегством, но ускорить шаг так и не вышло. Лиза рванулась вперед и, споткнувшись о взрытый полозьями саней твердый снег, упала на колени, больно ударившись ладонями о разъезженное полотно дороги.

— Барышня! — ахнула позади Ирина, ускоряя шаг, чтобы помочь ей подняться, но гораздо быстрее рядом оказался Дмитриевский.

Краснея от собственной неловкости, Лиза краем глаза заметила, как тот опустился подле нее на колено, но повернуться к нему не достало сил, настолько ей было не по себе от стыда.

— Лизавета Петровна, — Александр коснулся рукава ее пальто, желая, чтобы она взглянула на него, и Лиза послушно подняла глаза. Он взял ее ладони в руки и внимательно осмотрел на предмет возможных ссадин, которые она могла получить при падении. Лиза впоследствии будет недоумевать, что послужило тем самым последним толчком, разрушившим все барьеры, так тщательно возводимые ею в последние месяцы. Или это попросту сдали нервы от неожиданной нежности и заботы, с которой Александр принялся счищать с ее ладоней снег и опавшие хвойные иглы.

— Вы сильно ушиблись? — спросил Дмитриевский, еще не видя покатившихся по щекам Лизы слез, пытаясь понять, отчего она молчит. И невольно замер, когда перевел взгляд с ее ладоней на заплаканное лицо. Обеспокоенно блеснули глаза, и он повторил уже мягче: — Вы сильно ушиблись, Лизавета Петровна? Вы можете встать на ноги?

Не в силах говорить, Лиза энергично закивала, показывая, что она в полном здравии. Захотелось вдруг уткнуться в это широкое плечо, спрятаться от ворон, чей громкий крик и хлопанье крыльев доносились откуда-то сверху. И она снова испуганно сжалась от этих звуков, посмотрела на графа взглядом насмерть перепуганного ребенка, заставляя его на какой-то короткий миг вернуться на несколько лет назад.

— Вас напугали вороны? — догадался Александр.

Лиза подумала, что он сейчас улыбнется своей привычной насмешливой улыбкой. Мол, по летам ли ей бояться этих черных птиц, вечных соперниц воробьев в усадебных парках в борьбе за скудные крохи зимой? Но Дмитриевский только взглянул на небо, а потом помог ей подняться со снега, убеждая мягко, словно ребенка, что бояться не стоит, что птицы уже давно улетели на другой конец парка. А она от необычных для нее ноток в его голосе почему-то разрыдалась еще сильнее.

Тогда Александр оглушительно свистнул, вынуждая кучера, правившего санями, остановиться. Лиза даже на миг перестала плакать, удивленная этим простонародным свистом. А потом он легко подхватил ее на руки и в несколько шагов донес до саней, отдавая в заботливые руки Пульхерии Александровны, принявшейся тут же хлопотать над рыдающей Лизой.

— Она упала на дороге. Испугалась вороньего крика, судя по всему, — коротко объяснял Александр, идя подле саней, пока те не набрали по его приказу ход, торопясь к усадебному дому. — Что и послужило причиной подобной crise de nerfs.

— Вороний крик! — неподобающе своему возрасту фыркнула Пульхерия Александровна. — У бедняжки столько всего стряслось в последние дни, что даже мужчине тягостно перенести. Ты знаешь, Alexandre, мы оба слышали рассказ мадам Вдовиной…

«Нет! — хотелось возразить Лизе. — Вы не правы. У меня не бывает истерик. Никогда. Потому что благородной девице не пристало выказывать свой нрав или душевное состояние. Никогда и никому. Так меня воспитывали — никогда и никому!» Но она не сказала ни слова, не сумев побороть все еще душившие ее слезы. Так и плакала беззвучно, не в силах остановиться. И когда лакей принес ее в покои, и когда Ирина суетилась вокруг, а мадам Вдовина из соседней комнаты отдавала резкие приказы, горячась от своей обездвиженности. Странно, но от слез легче отчего-то не становилось, лишь веки тяжелели, пока не закрылись совсем под воздействием лаудановых капель.

— Я так не могу, — произнесла Лиза позднее, когда одетая к ужину готовилась выйти из покоев.

Софья Петровна жестом приказала Ирине выйти вон, а после, когда горничная подчинилась этому немому приказу, так же властно поманила к себе дочь. Только Лиза так и осталась стоять посреди комнаты, на том самом месте, где ее одевала Ирина.

— Чего именно вы не можете, ma chère? — вспылила вдруг мадам Вдовина. — А ночевать в грязных меблированных комнатах с клопами и тараканами, да хмельными и буйными соседями за стеной можете? А есть жесткий хлеб из ржи и трав? Может вы, ma chère, пойдете в шляпницы или помощницы модистки? Потому что знакомцев, что в дом приживалкой бы взяли, у вас не имеется! Что вы не можете, Лизхен? Отставьте Sentimentalität! Она не с руки тем несчастным, к коим мы с вами относимся.

— Неужто блага для вас превыше души? — Лиза задала свой вопрос как-то вяло, словно и не ждала ответа. — Неужто надобно ради них предать самое себя? Поддаться грехам? Запятнать душу?

— Мы уже обсуждали сей предмет, meine Mädchen, — отрезала мадам Вдовина жестко и зло.

Всего несколько дней в стенах этой комнаты прикованная к постели, с неудобными до ужаса дощечками, прибинтованными к ноге, а она уже была готова выть в голос и лезть на стену. И как сказал доктор, этот лысеющий Tölpel, из рук которого от волнения в тот день то и дело все валилось, ей придется провести в таком состоянии по меньшей мере еще месяц! А вся ее судьба сейчас зависит от Лизы, что уже сдалась, даже не сделав ни единого шага…

— У вас отменная возможность, ma chère, сделать шаг навстречу нашему гостеприимному хозяину, — даже со своего места Лиза видела, как загорелись глаза Софьи Петровны. — Он несколько раз осведомлялся о вашем здравии. Даже планировал отменить выезд завтрева на бал, но я успокоила его запиской, что ничего худого с вами не стряслось, чтобы лишать вас такой редкой с недавних пор возможности выехать. Я позволяю вам, ma chère Lisette, поблагодарить графа за ту заботу, что он выказал по отношению к вам. И даже настоятельно рекомендую это сделать!

Разве был у Лизы иной выход, кроме как подчиниться, успокоив тем самым свою совесть, проснувшуюся при взгляде в лучистые глаза отца Феодора? И к дверям библиотеки, где, как ей сообщила Ирина, сидел за бумагами Александр, она подходила уже совсем иной Лизой, не той, что была еще недавно, загнав отголосок прошлого куда-то вглубь души.

По знаку девушки лакей постучал в створку дверей, лишая ее последней возможности отступить. «Il n’y a que le premier pas qui coûte», — напомнила себе Лиза, когда в ответ на властное: «Entrez!», лакей распахнул двери, открывая ее взору сидящего за широким столом Дмитриевского. Он был один и, судя по расстегнутому вороту рубашки, вовсе не планировал, что его одиночество будет нарушено. А поднос с ужином на низком столике у камина, подсказал Лизе, что и эту вечернюю трапезу хозяин Заозерного не намеревался разделить с другими обитателями дома.

Глаза графа странно вспыхнули, когда он заметил ее, стоявшую на пороге библиотеки. Или это только всполох огня на одной из свечей отразился в канделябре на письменном столе? Александр аккуратно положил перо, а после встал со стула, но навстречу ей не пошел. И ничего не произнес, кроме ее имени. Только смотрел на нее через комнату.

Лиза не поддалась желанию отвести взгляд, или вовсе развернуться и убежать, и заговорила первой, видя, что Александр не намерен поддержать ее в этой непростой для нее ситуации.

— Нынче утром мне сталось дурно. Приступ crise de nerfs, — она сделала паузу, надеясь, что он перехватит нить разговора, но этот ужасный человек по-прежнему молча смотрел на нее. За створкой двери раздался тихий шелест ливреи лакея, стоявшего там по обязанности немым свидетелем их разговора, и Лиза на миг пожалела, что все-таки пришла сюда. Но и перешагнуть порог библиотеки, оставаясь наедине с Дмитриевским, она была не готова.

— Благодарю вас, Александр Николаевич, за ваше участие и вашу заботу касательно меня, — проговорила Лиза.

— Il n’y a pas de quoi, — донесся до нее равнодушный ответ графа.

— Вы были правы, — Лизе вдруг стало очень важно, чтобы он не думал о ней, как о нервной особе, которой свойственны такие припадки. — Меня напугал вороний крик. Давеча ночью мне привиделся худой сон с этими птицами… Немудрено, что я испугалась. Так близко те были в парке… Говорят, они могут даже убить человека, коли стаей нападут…

Дмитриевский молчал, будто и не слышал ни слова из речи Лизы. И она совсем растерялась, не зная, как ей поступить дальше. Продолжать ли попытки завести разговор или развернуться и уйти прочь от этого невыносимого человека?

Невидимый им из-за створки двери лакей снова пошевелился, выдавая движение шуршанием тесьмы о ткань ливреи. И тут Лиза вдруг улыбнулась, представив, как тот переминается с ноги на ногу за дверью, скорее всего, чувствуя себя не менее неловко, чем она сама.

— Вам нет нужды чего-либо опасаться, покамест вы в моих землях, — твердо произнес Александр, и она действительно знала, что это так. Он сумеет предоставить ей защиту и от нужды, и от непогоды, и от зверя хищного, и от человека лихого, пока она в его землях. Но вот сумеет ли он сам защититься от того, что уготовано ему судьбой в лице его незваной гостьи, так очаровательно улыбающейся ему с порога?

— Благодарю вас от души, Александр Николаевич, — голос был мягок, словно воск, тающий в руках.

Невысокое хрупкое существо с тонкими веточками запястий, совсем невесомое, как он почувствовал сегодня, пока нес ее к саням своей тетки. Прелестное личико с фарфоровой кожей и удивительными голубыми глазами, в которых отражалась почти детская невинность. Такими обычно живописцы изображают на полотнах ангелов.

Но в голосе, который прозвучал сейчас, не было и следа от детской наивности, а глаза так и манили подойти ближе и коснуться ладонью нежного изгиба шеи, открытой сейчас его взгляду. А после дотронуться губами прямо в том месте, где, как он успел запомнить, билась тонкая нить голубой жилки, когда она злилась. Быть может, потому ему так и нравилось дразнить ее, чтобы вновь и вновь смотреть на эту шею и эту жилку.

«Интересно, — мысленно усмехаясь, подумал Александр, — знает ли она сама, какой призыв читается сейчас во всем ее облике?»

— Il n’y a pas de quoi, — повторил он, желая только одного — чтобы, наконец, закрылись двери, и он остался один, в своем логове, как называл его любимые комнаты — библиотеку, курительную и личные покои — Борис.

А она все смотрела и смотрела через комнату. Прямо в глаза. И на ее шее все билась эта чертова жилка, которую он отчего-то видел даже на изрядном расстоянии, разделяющем их сейчас!

Наконец Лиза все же опомнилась и, склонив голову в прощальном поклоне, отступила за порог. Никогда и никому, даже самому себе, Александр ни за что не признается, что почувствовал разочарование, когда почти бесшумно закрылись двери библиотеки, снова оставляя его наедине со своими мыслями. Но разве теперь можно было, как и ранее до ее прихода, думать о плане постройки нового храма из камня, который подал на рассмотрение ему Борис по просьбе отца Феодора? Тем более, когда в голову то и дело лез ее голос.

— …отчего в такой большой усадьбе, как Заозерное, столь малый храм? Каких годов он? — спрашивала его тетку любопытная гостья, когда они только подъезжали к церкви. Та, разумеется, была рада рассказать одно из семейных преданий.

Во времена царя Алексея Михайловича случился мор в стране. Предок Дмитриевского по матери пытался убежать от заразы, делавшей деревни и даже некоторые города безлюдными, скрыться за высокими заборами родовой вотчины, стоявшей на месте Заозерного. Да только и сюда она сумела проникнуть. Заболели холопы в деревне, а после хворь взялась и за хозяйский дом.

— Захворала и жена молодая. А надобно сказать, что хоть и по сговору родителей, как тогда в большинстве случаев, под венцы стали, сильно любили супруги друг друга, — рассказывала Пульхерия Александровна Лизе историю, которую сам Александр слышал уже не раз. — И тогда молодой муж дал зарок, что поставит в своих землях церковь, ежели его молитвы услышаны будут, и супруга его жива останется. Он денно и нощно поклоны клал перед иконой, уходя сюда, на это самое место в лесу. А когда мор отступил от жены его, а после и вовсе ушел из здешних земель, слово свое сдержал — на том самом месте храм отстроил!

Дмитриевский тогда едва не рассмеялся, заметив выражение лица зачарованной рассказом девушки. Все особы женского пола, все до единой, верили в эту историю, которая за годы с момента постройки храма обросла такими романтическими подробностями, столь желанными для сентиментальных душ. Просто место было хорошее — на возвышенности, вот и поставил его предок там храм. А что до остального…

Он вспомнил легкую поволоку, которой затянулись большие голубые глаза барышни Вдовиной при том рассказе. И когда она смотрела на лик святого, явно обращаясь к тому с мольбой. Каким светом сияло ее лицо на службе и после, когда она обернулась на него от иконы… Это внутреннее сияние отдалось странным теплом в его груди. Давно забытые эмоции, которые, как думал Александр, он сумел схоронить за несколькими замками.

Часы на камине мелодичным звоном подсказали, что настало время ужина, который, по обыкновению, сервировали в малой столовой на несколько персон. Его тетушка, ее юная подопечная, кузен, этот неутомимый homme galant, Борис. Снова будут пустые разговоры под мерное звяканье приборов. И ее глаза, в которые ему хотелось смотреть, не отрываясь. Верно, потому что он пытался отыскать в них хотя бы тень утраченного счастья. Но это был самообман и только. Иной такой нет и не будет более никогда. И если Борис и Василь заметили сходство некое, то Александр ясно видит, что mademoiselle Вдовина вовсе не похожа на Нинель ни единой чертой лица, ни единой чертой характера.

С хрустом переломилось перо, которое Александр, сам того не замечая, крутил в руках. Он поднялся с кресла и бросил остатки в камин, наблюдая, как пламя жадно пожирает предложенный дар. И тут же пожалел о содеянном, когда в ноздри ударил запах жженого пера. В несколько шагов Александр пересек комнату и резким движением распахнул плотно закрытое окно, с наслаждением вдохнув морозный зимний воздух, тут же ударивший в лицо.

Еле видные за темными дырявыми облаками звезды подмигивали Александру с высоты небес. Тишина давила на напряженные нервы, хотелось высунуться в окно, уцепившись в подоконник, и крикнуть изо всех сил в эту черноту за окном. И кричать до тех пор, пока не отступит то неясное ощущение тревоги, которое поселилось в душе с тех самых пор, как он выехал на дорогу к перевернутым саням.

Поскорее бы весна! Тогда сумеет продолжить путь уже окрепшая от увечья мадам Вдовина, увозя с собой свою дочь. А не будет барышни юной, покинет усадьбу и Василь, приезжавший прежде в Заозерное лишь на Рождество, Пасху да к именинам Александра. Тетушка же снова затворится в своих покоях, предоставляя Александру жить в его мнимом уединении.

Он привык к одиночеству, прежде вынужденному, а ныне, спустя несколько лет — такому желанному. Свыкся и с тем, что ему суждено пройти и потерять немало, прежде чем кто-то свыше смилостивится над ним и прекратит этот бесконечный путь в никуда. Будь в том хоть какой-то смысл, Александр, верно бы, еще прежде пустил себе пулю в лоб. По сути, вся его прежняя жизнь сводилась к бесконечному заигрыванию с тем, кто с явной усмешкой наблюдал за его попытками.

И в 1812 году, когда совсем юный Александр убежал из дома, чтобы вступить в ряды Тверского ополчения, и позднее, когда не раз играл с судьбой в кабаках Васильевского острова и окрестностей Павловска. Когда стоял под дулом пистолета на тех дуэлях, что принесли ему славу бретера, и когда сидел в мрачном каземате, ожидая суда, а после — участи тех, с кем одно время хотел строить новую жизнь. Ровно до тех пор, пока не понял, что его планы и суждения о новой жизни категорически расходятся с планами и мыслями других. Но и пуля, и эшафот, и сибирские остроги миновали его стороной, словно над его головой была простерта длань невидимая.

Александр редко курил в библиотеке, предпочитая делать это лежа на софе перед камином курительной. Но в тот вечер приказал подать себе трубку сюда и долго сидел на подоконнике у распахнутого в морозную ночь окна, наблюдая, как поднимается куда-то к звездам табачный дым, а тусклые точки в вышине постепенно сливаются в одно размытое пятно.

— Вы захвораете, как пить дать, — причитал за его спиной верный камердинер Платон, заламывая руки, как старая цыганка, рыдающая над разбитым колесом телеги. — Ну что вам, барин, все неймется-то? Вон Василь Андреич не сотворяют такого. Оттого и в столице, и у барышень на сердце. Вы же, Лександр Николаич, аки бирюк, да к тому ж разума лишившийся. Ну уважьте старого комердина своего, ну запахните окошко-то! Христом Богом прошу ведь! Аль набросьте вот одеяльце-то на плечи…

А ведь если закрыть глаза, то можно представить, что ничего не случилось в эти прошедшие восемь лет. Не убит на дуэли Павел, его сводный брат. Не умер Михаил, его верный товарищ по службе и холостяцким гулянкам, чья смерть будет до самого последнего вздоха лежать камнем на душе Александра. Еще жива Нинель, дивный ангел, озаряющий светом своей доброты все вокруг. И он сам — молодой корнет, приехавший в трехдневный отпуск в родовое имение, у которого еще столько было впереди. Ведь он тогда точно так же сидел в окне, правда, свесив ноги с подоконника и отпивая вино не из бокала, а из узкого горлышка бутылки. И точно так же причитал за его спиной Платон, еще не такой седой, как сейчас, набрасывая лебяжье одеяло на плечи.

«Единственное, что не изменилось за это время — тусклые точки в темном небе над головой», — подумалось Александру, когда он открыл глаза, вглядываясь в черноту ночи. Они снова кружились над ним в хороводе, то сходясь, то расходясь. А потом и вовсе остались только две яркие звезды. Как огоньки в чьих-то глазах, подмигивающие задорно ему с высоты, будто соблазняя его на что-то. В чьих-то голубых глазах…

— Au diable! — выругался Александр в темноту отчетливо и громко. А звезды, эти насмешницы, только снова мигнули ему из ночной черноты. «Такие же упрямицы», — с усмешкой не мог не подумать он.

Глава 5

— Je suis prêt au départ, madam, — отвернувшись от зеркала, Лиза присела в книксене.

Софья Петровна, до этого лениво листавшая журнал, тут же отложила его в сторону и окинула дочь строгим придирчивым взглядом, словно выискивая какие-то недостатки в ее наружности или наряде. Но все было безупречно: и туго завитые темно-русые локоны, и бледное от волнения личико, и тонкий стан, обтянутый тканью платья из темно-серой шерсти.

— Помните, ma chère, вы — прекрасны! — улыбнулась мадам Вдовина, но Лиза успела заметить, как нервно дрогнули при этом уголки ее губ.

Нынче они обе были особенно тревожны. Ведь именно сегодняшним вечером Лизе предстояло перешагнуть порог бальной залы в доме губернского предводителя. Впервые одной, без поддержки близких людей, шагнуть в толпу незнакомцев. Да к тому же теперь, когда цель визита на это празднество настолько очевидна для них обеих…

— За вами тетушка его сиятельства придет? Иль пришлют кого? — суетливо запахивая шаль на груди, сыпала вопросами мадам Вдовина. — Все ли упаковали? А платье?! Платье эта девка переложила с бумагой-то? Не ровен час повредить!

И получив заверения Лизы, что все уже упаковано в небольшой дорожный кофр, что бальное платье аккуратно сложено и завернуто в тонкую бумагу, чтобы не поцарапать шелк пайетками, наконец вздохнула и перекрестила дочь на дорогу:

— Allons! Ступайте с Богом!

Около крыльца уже стояли две кареты на полозьях: одна — с уже изрядно потемневшим от времени графским гербом на дверце, другая, как поняла Лиза, предназначенная для Пульхерии Александровны и ее спутниц. Суетились лакеи, стараясь как можно крепче привязать к задним стенкам карет дорожные кофры, успокаивали взбудораженных суматохой отъезда лошадей верховые, которым предстояло сопровождать их небольшой поезд до самого имения губернского предводителя. А в отдалении по аллее медленно прохаживался Дмитриевский, время от времени тонкой тростью сбивая снег с сапог.

Лиза не видела его со вчерашнего вечера. Граф не пришел к ужину, как она втайне надеялась, и остаток вечера тоже прошел без него. И девушке очень не хотелось признаваться себе, что причиной ее рассеянности после ужина было именно отсутствие Александра. Даже Василь, подсевший к Лизе за клавикорды, чтобы сыграть в четыре руки, не мог не заметить ее состояния.

— Вы переживаете из-за выезда? — спросил он тихо, чтобы не слышали остальные. Причем, тон его голоса утратил привычные уже Лизе шутливые нотки. — Не стоит, Лизавета Петровна. Я не могу знать, каковы балы у вас в Нижегородчине, но готов поспорить, что и сами танцы, и танцоры вряд ли чем отличны от здешних. Есть несколько grand dames, — в этот момент он нажал на одну из клавиш, прервав тишину резким требовательным звуком: — что через стекла лорнетов пристально глядят на молодежь, неукоснительно следя за благопристойностью действа. Есть множество юных прелестниц… — палец Василя сместился на другую клавишу, которая тут же издала тихий и мелодичный звук.

— Есть уланы, что стоят полком в городе, и иные кавалеры, менее привлекательные за отсутствием мундира, но все же достойные для того, чтобы милостиво принять от них запись в carte de bal. Есть еще особы мужеского пола более высокие и рангом, и возрастом, но их мы в расчет не берем. Их, считайте, и нет на бале. Ведь они в курительных, в игровой, за ужином, но только не в зале. Так что вон их из нашего рассказа. Как видите, ничего необычного для вас, ma chère Лизавета Петровна. А потому прочь из головы все душевные муки! Не стоит таить тоску в таких очаровательных глазах! И, à propos, о бале — вы ведь запишите меня на польский и мазурку?

Лиза внимательно посмотрела на него, раздумывая, стоит ли отдавать ему эти танцы, особенно мазурку, за которой, по обыкновению, следовал ужин. Ведь тогда именно Василь поведет ее к столу. И сейчас она засомневалась, не будет ли это предосудительным образом выглядеть в глазах окружающих. А задумавшись, едва не пропустила момент, когда пальцы Василя поползли по клавишам к ее руке. — Ах! — Лиза все же успела убрать руку с клавикордов прежде, чем та была поймана в плен, и заметила шутливым тоном: — Вы заставляете меня сердиться на вас, Василий Андреевич. С вами надобно ухо держать востро…

Но улыбка тут же погасла, когда она увидела блеснувший в глазах мужчины огонь, когда услышала тихий резкий шепот в ответ:

— А вы полагали меня иным? Vraiment?

— Я как-то забылась! — так же резко прошептала она, и Василь усмехнулся, когда Лиза немедленно поднялась и отошла к Пульхерии Александровне, клюющей носом в кресле у натопленной печи. Он с силой ударил по клавишам, и салон наполнили громкие звуки торжественного марша, которым Василь сопроводил путь Лизы через комнату.

Удивленно оглянулся на них Борис, читавший в то время газетный листок, встрепенулась пробужденная от дремы Пульхерия Александровна.

— Василь! — Лиза едва не замерла в испуге при резком оклике, которым Головнин оборвал громкую музыку. Дмитриевский же ответил ему злым взглядом от клавикордов. — Василь, вы перепугали вашу тетушку. Не могли бы вы?..

— Разумеется, мог бы, уважаемый Борис Григорьевич! — казалось, воздух наполнился холодным духом ненависти, когда мужчины скрестили взгляды. И тогда Пульхерия Александровна вдруг восторженно захлопала в ладоши, забавно качнув туго завитыми кудряшками:

— Василь, прошу тебя, спой мне еще. Душа замирает, когда ты поешь тот новый романс. Как там, mon cher? Про думы который…

— Романс Козлова? D’accord, ma chère tantine…

И Василь послушно тронул клавиши, наполняя салон музыкой и приятным баритоном. Пульхерия Александровна снова откинулась на спинку кресла, закрывая глаза. Лиза же прошла к печке и приложила ладони к цветным изразцам, словно у нее замерзли руки. На самом же деле, она приблизилась из-за Бориса, снова вернувшегося взглядом к листку и, как казалось, совсем ее не замечавшего.

— Вы, верно, до сих пор дивитесь тому, что видите здесь? — неожиданно спустя некоторое время проговорил Головнин. При этом взгляд его по-прежнему был прикован к ровным печатным строкам, он даже головы в ее сторону не повернул.

— Нет, отчего же. Мне ли судить? — коротко ответила Лиза, тоже делая вид, что не смотрит на Бориса. Она стала водить пальцем по узору на изразце с таким сосредоточенным видом, будто именно узор, а не этот человек так живо интересовал ее сейчас. Человек, возле которого почему-то захотелось просто постоять рядом. Вопреки голосу разума и упрекам, которыми наградит ее мать, если прознает об этом.

— Вы правы, Лизавета Петровна, судить не стоит никого, — медленно произнес Головнин. — Никто не может подобрать камень с земли, ибо на каждом есть пятно греха. Даже на самом юном…

Он вдруг повернулся и пристально взглянул на нее снизу вверх, чуть запрокинув голову. Его лицо располагало к себе собеседника с первого же взгляда, а глаза своей теплотой отчего-то заставляли думать об уюте семейного вечера или безмятежном чаепитии в летнем парковом павильоне. Оттого она снова не сумела отвести взгляда так быстро, как следовало бы, чтобы не показать своего интереса к собеседнику.

И только после, когда шла в свои покои в сопровождении лакея, Лиза вспомнила слова Бориса про прегрешения. Долго ворочаясь в постели в ту ночь с боку на бок, она все пыталась понять — несли ли эти слова в себе некий скрытый смысл. Ужасно, но по нынешнему времени могла ли она быть спокойной, когда в каждом слове и каждом поступке ей слышалась и виделась угроза разоблачения планов, которые строила мадам Вдовина. И в которых сама Лиза была главной участницей…

И не потому ли граф так холоден с ней, что так явен для прочих, а главное — для него самого, ее интерес к его персоне, как к возможному кандидату в супруги? Лиза не могла не думать о том, издали глядя на Дмитриевского, даже не повернувшего в ее сторону головы. Как он груб! От обиды на глаза навернулись слезы. Мог бы и кивнуть в знак приветствия, согласно правилам bon ton, а не притворяться, что не видит ее, замершую на крыльце на пронизывающем холодном ветру. А может, это от ветра так слезятся глаза?..

Боже мой, как странно! Еще недавно единственным желанием Лизы было держаться от графа Дмитриевского как можно дальше. А ныне же… От досады на себя она даже прикусила губу. Ныне же ей во что бы то ни стало хотелось, чтобы он не думал о ней плохо. Именно эта мысль преследовала Лизу, пока все занимали свои места в экипажах и на протяжении всего пути на бал. Отчего-то вдруг стало важно, чтобы Александр не находил ее фальшивой и лицемерной, особенно вспоминая ту нежность, с которой он смахивал с ее ладоней снег и хвойные иглы…

Так каков же он настоящий, этот человек? Погруженная в свои мысли, Лиза невидящим взглядом уставилась на бескрайние просторы заснеженных полей и лугов, на темные стволы деревьев, мелькающих за стеклом каретного оконца. Даже восторг и волнение перед предстоящим балом отступили в вихре мыслей о хозяине Заозерного. И эти мысли не могли не пугать своей настойчивостью и тем откликом, который находили в ее сердце, неровно бьющемся в груди.

К концу пути Лиза твердо приказала себе судить о Дмитриевском только с чужих слов. И воспринимать его таким, каким встретила тогда на дороге, испытав чувство безотчетного страха. Она размышляла о его непредсказуемом нраве, о горячности, что, судя по его славе былого дуэлянта, толкала графа на поспешные поступки. О его закрытости… И такого человека ей было совсем не жаль. По крайней мере, Лизе очень хотелось убедить себя в том.

В имение предводителя приехали вместе с первыми сумерками. До бала оставалось несколько часов, и, расставшись прямо в вестибюле, путники вслед за лакеями разошлись по предназначенным им покоям. К удивлению Лизы, ей предстояло разлучиться даже с Пульхерией Александровной. Незамужним девицам вместе с прислугой отвели большую спальню в мезонине. И Лиза немного испугалась при этом известии — впервые она будет в незнакомом доме совершенно одна.

— Вы так дрожите, дитя мое, — сжала ее руку Пульхерия Александровна перед тем, как расстаться с ней у лестницы, ведущей в мезонин. — Что вас пугает? Наша разлука перед балом? Коли желаете — попрошу Alexandre, и тот что-нибудь придумает…

Нет уж, просить Дмитриевского, едва удостоившего ее сегодня мимолетным взглядом, Лиза не желала. Да и вовсе не хотелось выставить себя капризной барышней, которую что-то не устроило в предложенном хозяевами дома размещении.

Хотя, ступив в спальню с несколькими широкими кроватями, Лиза едва не переменила своего решения. С трудом сдерживающие свое возбуждение юные барышни, словно канарейки в клетке, были заперты в этой комнате до того заветного часа, когда в сопровождении своих маменек или тетушек должны будут спуститься в бальную залу. Неудивительно, что каждая новоприбывшая особа тут же становилась предметом их чересчур пристального внимания: и как новое лицо, и как возможная соперница. И это внимание, особенно при нынешних обстоятельствах, не могло не нервировать Лизу.

Ей никогда ранее не доводилось делить комнату с ровесницами, а также наблюдать суматоху перед балом. То ли дома всегда были больше размерами, то ли приглашенных гостей менее числом, но она впервые наблюдала такую сутолоку и невероятную нервозность приготовлений. Даже спертый воздух в комнате стал, казалось, совсем тягучим от напряжения, что исходило от девиц и их служанок в последний час перед балом. Наверное, потому волнение, не покидавшее Лизу с самого приезда, незаметно отступило.

Вокруг постоянно толкались, кричали, недовольно визжали, раздавали щипки нерасторопным горничным. То и дело до ее носа доносился ужасный запах горелых волос, когда какая-нибудь из девок, этих самоучек парикмахерского дела, прижигала раскаленными докрасна щипцами локон своей барышни.

Ирина, сумевшая с самого начала запихнуть кофр в угол спальни и тем самым соорудившая себе отдельное местечко для приготовления Лизы к балу, довольно умело заслоняла ту своей спиной от пинков и толчков суетившихся вокруг. Только приговаривала что-то себе под нос, когда ее толкали сильнее обычного.

— Ах ты ж Божечки мои! — вскрикнула она, когда в спину снова пребольно заехала локтем одна из прислуживающих девок. — Это хуже, чем на ярмарке Троицкой у балаганов, помяните мое слово, барышня! Вот, Лизавета Петровна, поглядите-ка, — она протянула ей небольшое зеркало. — Так оставить аль выпустить пару-тройку локонов у щек?

А сама даже дыхание затаила в ожидании ответа — так ей не хотелось нарушать прическу, которой Лиза так выгодно отличалась от остальных барышень с их одинаковыми локонами над ушками и ровными гладкими проборами. Лизе же Ирина зачесала волосы кверху, открывая взгляду стройную шею, а локоны закрепила на затылке, позволяя узким водопадом спускаться на спину. А еще эта прическа так выгодно подчеркивала большие голубые глаза барышни… Потому Ирина и вздохнула облегченно, когда та покачала головой и вернула ей зеркало.

Лизе, разумеется, приходилось ранее бывать на балах. И на больших празднествах, которые давались на несколько сотен человек, и на малых, почти домашних, когда количество приглашенных едва ли переваливало за пару десятков. Но сейчас она шла вслед за Пульхерией Александровной через мрачную анфиладу комнат, чувствуя себя, словно узник, поднимающийся на эшафот. От волнения вспотели ладони, и странный легкий холодок неприятно пробегал вдоль позвоночника. Подобные выходы никогда не приносили ей радости, а уж от этого бала она и подавно ничего приятного не ждала.

Яркий свет ослепил при переходе из полутемных комнат в бальную залу. Звук голосов многочисленных гостей, прохаживающихся вдоль стен, на короткий миг даже оглушил. И тут же возникло желание вновь укрыться в мезонине. От этих глаз, что с любопытством устремились на нее, едва она переступила порог, от смеха, то и дело раздававшегося вокруг. Этот смех давил на напряженные нервы, и девушке стало казаться, что дамы, стоявшие в нескольких шагах, откровенно потешаются над ней, когда те, как по команде, прикрыли веерами свои улыбки и поспешно отвернулись к стене. Верно, над ее простым белым платьем, не по моде длинным и совсем не открывающим узкие щиколотки, перевязанные лентами. Или над ней самой. Такой невысокой и хрупкой, словно неоперившийся птенец, с длинной открытой шеей, единственными украшениями которой были атласная лента в цвет платья и тонкая цепочка с серебряным крестиком.

А когда в отражении зеркала Лиза ненароком поймала на себе взгляд одного из офицеров, ее вдруг окатило ледяной волной осознания, что нынче ей вряд ли доведется выйти на паркет. Ведь никто из мужчин в зале, кроме тех малочисленных гостей охоты в Заозерном, не был ей представлен. И значит, Лизе весь бал придется простоять подле кресла Пульхерии Александровны, как бывало на прежних ее балах. Безумная идея была поддаться искушению и приехать сюда! Только сейчас она поняла это, когда заметила, как быстро пересек залу следующий за ними Александр, кланяясь знакомым, и скрылся за дверями, ведущими в другие комнаты. Знать, это о нем говорил ей Василь за клавикордами, когда упоминал курительную и игорную.

Погруженная в свои мысли, Лиза не заметила, как к ней и Пульхерии Александровне приблизился Василь. Молодой человек церемонно поклонился ей, в то время как под расписным потолком залы грянули звуки первого танца — торжественного и степенного польского.

— Согласно записи, — произнес он важно, предлагая ей руку.

Лиза вопросительно взглянула на улыбающуюся Пульхерию Александровну и после минутного колебания шагнула к Василю, положив кончики пальцев на его ладонь.

— Когда вы успели? — прошептала она, с первой же минуты поверив, что Василь записан на полонез в ее карточке.

Он улыбнулся в ответ очаровательной улыбкой, на которую тут же засмотрелись две девицы, стоявшие у стены рядом со своими маменьками.

— Кто истинно желает, тот всего добьется.

Девушка, вздрогнув, быстро взглянула на Василя, пытаясь разгадать, какой смысл он вложил в эти слова. Только ли о бале и о танцах?

— Полагаю, я не должна дивиться, заприметив и ангажемент на мазурку в carte de bal? — осведомилась она, занимая место после высокого улана, глядевшего на нее в зеркало, и какой-то бледной девицы.

Василь скосил взгляд, не скрывая хитринки, которой засветились его голубые глаза.

— Мог ли я проявить такую настойчивость при вашем нежелании? Мне не хватило смелости для того, признаюсь вам, — его глаза сверкнули весельем, которое ответным отблеском вдруг вспыхнуло в Лизе, заставляя уголки ее губ дрогнуть в улыбке. — Всего лишь кадриль… вторая кадриль бала.

Человек-феерия. Именно так бы Лиза назвала Василя, если бы ее спросили. Если очаровательная Лиди, не пропустившая на бале ни одного танца, была подобна прекрасной розе, то младший Дмитриевский был огненной шутихой или красочным фейерверком в небе. Он искрил, расточая вокруг себя улыбки, шутил, сыпал комплиментами. Лиза даже сама не заметила, когда тоска и страхи отступили прочь, а вместо них наслаждение от происходящего захватило ее с головой.

Постепенно вокруг них с Пульхерией Александровной образовался маленький кружок, в котором царил Василь. А Лиза невольно стала в нем царицей, ведь молодой человек то и дело вовлекал ее в разговор и представлял ей все новых и новых гостей бала. Только нечасто доводилось ей бывать в том кружке. На удивление, ее carte de bal полнилась с каждой минутой и оказалась полностью расписанной уже ко второй кадрили.

— Зачем вы делаете это? — спросила Лиза Василя шепотом во время танца. — К чему вам?

— Позвольте мне не отвечать на ваш вопрос, — Василь улыбнулся при этом одними губами, а глаза впервые за время бала посерьезнели, став из светло-голубых совсем синими. А потом, зная, что заставит ее тут же забыть о своем вопросе, намеренно произнес: — И не хмурьте свой прелестный лобик, ma chère Lisette…

А после кадрили был вальс. Тот самый вальс, с которого, как будет казаться ей позже, все и началось. Потому что именно тогда искра, появившаяся в душе, вспыхнула первым ярким всполохом огня, которому не суждено будет погаснуть ни под обжигающе холодной крупой метели, ни под тонкими струями дождя.

На вальс Лизу ангажировал уланский ротмистр, высокий привлекательный шатен с удивительно длинными ресницами, каким позавидовала бы любая девица. Лиза легко читала в его глазах блеск интереса к своей персоне и буквально наслаждалась и его вниманием, и чудесной музыкой, и плавностью танца, который прежде так часто был для нее под запретом. Улан, чуть склонив голову, что-то говорил ей, стараясь скрыть для остальных свое расположение к той, чью ладонь держал в руке. Кажется, что-то про срок пребывания в Тверской губернии, где был расквартирован его полк. Лиза совсем не помнила о том позднее. Все воспоминания о вальсе с уланом вытеснил взгляд темных глаз, на который она совершенно случайно наткнулась во время танца.

Лиза толком не видела Дмитриевского поверх плеча ротмистра и после сама недоумевала, как могла заметить его среди нетанцующих гостей. Хотя разве можно было его не заметить? Александр стоял позади всех, стараясь оставаться в тени и не привлекать к себе внимания. И быть может, если бы не тот взгляд, Лиза тоже не заметила бы его присутствия. Но он был…

Девушка даже не заметила, а кожей почувствовала его. Словно сотни маленьких иголочек закололи в затылке прямо под локонами, с аккуратно вплетенными маленькими шелковыми цветами. Потом это ощущение пробежало вниз по позвоночнику, и она даже сперва подумала, что во всем виноват легкий морозный сквозняк, ворвавшийся в залу, когда лакеи чуть приоткрыли оконные створки.

Поворот в легком скольжении по паркету, и Лиза вдруг оказалась лицом к лицу с Александром, наблюдающим за ней, прислонясь плечом к узкой мраморной колонне. Будто не было ни людей вокруг, ни расстояния в несколько десятков шагов, ни улана, что увел ее от этого обжигающего взгляда в очередном туре вальса.

Девица не должна была смотреть неотрывно ни на кого из мужчин, присутствовавших в зале. Это противоречило всем мыслимым правилам, что прививались Лизе с отрочества. И разум неустанно твердил отвести взгляд, который снова и снова возвращался к лицу, единственному для Лизы среди прочих в тот момент. Но она, казалось, совсем не слышала внутренний голос, зачарованная притягательной силой мужчины у колонны. Даже лишний раз боялась глаза сомкнуть, чтобы не разорвать эту связь или вовсе не потерять его из вида. Как и опасалась обнаружить в очередном туре вальса пустой проем позади гостей, стоявших у края танцевального круга.

Очередной поворот в танце. И снова встречаются взгляды, на короткий миг соединяясь незримой для остальных нитью. Невероятное по силе притяжение его глаз, которому она покорилась бесповоротно. Странное тепло, зарождающееся маленьким огоньком где-то в ее груди, в том самом месте под корсажем платья, где так быстро билось сердце, опережая плавные звуки музыки. И пусть не его ладонь лежала на ее талии, пусть другое широкое плечо было под ее рукой сейчас. Разве мужчина, что вел ее в вальсе, кружа среди прочих пар, мог в этот миг быть ближе к ней, чем тот, что обволакивал своим взглядом, обжигая огнем, который она чувствовала на расстоянии?

Это был странный танец. Другой мужчина держал ее тонкий стан и уводил в танце от того, на кого Лиза смотрела не в силах отвести глаз. Но в то же время его словно не стало, ее партнера по вальсу. Были только она и Александр, за время танца ни единого раза не переменивший своей позы, даже не повернувший головы к тем, кто пытался отвлечь его разговором.

Он был только ее в этот момент, под звуки вальса, а она была его в этом постоянном кружении, в постоянном удалении от него и неизменном возврате спустя короткий тур. Они были наедине, несмотря на остальных гостей и улана с длинными ресницами. Они были столь близко, несмотря на расстояние, разделяющее их…

Лиза точно угадала момент, когда Александр ушел, возвращаясь к своим привычным занятиям во время бала — картам и прочим увеселениям, что приготовил хозяин для нежелающих танцевать гостей в комнатах позади бальной залы. Перестало колоть иголочками вдоль позвоночника и в затылок, ушло тепло, от которого так и горели щеки и грудь в декольте платья. И верно — когда при очередном повороте в танце она развернулась в сторону той самой колонны, там было пусто.

Он ушел… Лизе пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать вежливую маску на лице, не дать дрогнуть уголкам губ в разочарованной улыбке. Наоборот — она постаралась приветливо улыбнуться улану, когда по окончании танца тот подал ей руку, чтобы отвести к Пульхерии Александровне. Лиза прочитала недовольство на его лице, и только сейчас осознала, что он мог заметить ее увлеченность графом. Разгадал улан или нет, она размышлять не стала, попытавшись скорее загладить свою вину. В итоге ротмистр получил ангажемент на мазурку, а значит, и возможность проводить ее к ужину, чего Лиза даже и не предполагала до этого вальса.

— Вы не устали, mademoiselle Lisette? — обеспокоенно спросила Пульхерия Александровна, едва Лиза встала подле ее кресла. — Вальс был так длинен, право слово… я уж думала, что он никогда не кончится. Этак немудрено и притомиться. А уж голова, вестимо, кругом пошла…

Длинен? Лиза едва скрыла недоумение. Ей-то показалось, что миг промелькнул и только.

— C’est parfaitement exact, — тихо проговорил Василь, с улыбкой глядя в зал, словно ни к кому конкретно не обращаясь. А потом перевел взгляд на Лизу, и она готова была поклясться, что за маской напускной веселости скрывается нечто, с чем в тот момент ей решительно не хотелось бы встречаться. — Mademoiselle Lisette, и в правду, грозит головокружение… Вихрь вальса, духота залы… Будьте осторожны, mademoiselle, так и до обморока недалеко. Вы ведь не желаете упасть, верно? Позвольте, я принесу вам мороженого. Вы помните, вам его так хвалила мадам Зубова?

— Я помню, — ответила Лиза, глядя Василю прямо в глаза. «Он все видел, — поняла она в тот же миг, когда их взгляды встретились. — Он видел и теперь злится»

— Нет, — покачала головой Пульхерия Александровна и продолжила, только усугубляя напряженность, что установилась между молодыми людьми: — Не надобно нынче Lisette хладного. Ее дрожь вон как бьет… как бы не приключилось хвори какой! Окна-то где-то настежь распахнули. Так и сквозит! Не надобно ей мороженого. Возможно, лимонаду?

Но Василь уже кланялся им с легкой усмешкой на губах, спеша отойти прочь.

— Покорнейше прошу прощения, сударыни. Дали знак к кадрили, а я записан на нее в одной из carte de bal. Неловкость выйдет, коли припозднюсь. Уверен, ротмистр Скловский с превеликим удовольствием послужит вам, ma chère tantine. Разве ж можно отказать при вашем-то очаровании?

— Что ж, Василь, ступайте, — легко стукнула его сложенным веером по плечу тетушка.

Уходя, молодой человек еще раз взглянул на Лизу, словно ожидал от нее какого-нибудь знака или особого взгляда. Но никаких надежд она ему дать не могла и не хотела. Потому только вежливо улыбнулась, раскрывая веер, расписанный пасторальным пейзажем, и пряча лицо в его тени.

Ей ни о чем не хотелось думать сейчас, лишь говорить о пустяках и смеяться над шутками ротмистра Скловского, принесшего ей бокал с лимонадом. Хотелось скользить по паркету в быстрой мазурке, стараясь не потерять легкой шали, что развевалась парусом за спиной, и приколотых к поясу веера и carte de bal. Хотелось вежливо улыбаться соседям за столом, с которыми ей предстояло разделить сервированный в соседней зале ужин. Хотелось наслаждаться этим удивительным вечером, когда она впервые чувствовала себя такой свободной и такой… особенной.

Но это все казалось невозможным, когда в голове то и дело возникал взгляд темных глаз, устремленный на нее через расстояние и скользящие по паркету в вальсе пары. Никак не удавалось целиком раствориться в круговерти бала, когда почти вся ее сущность была покорена воспоминанием об Александре и о том душевном трепете, в который ввергло Лизу его пристальное внимание к ней. И это пугало. Потому что в таком случае…

Лиза с трудом дождалась минуты, когда по окончании бала останется в мнимом уединении мезонина, прячась под покрывалом и притворяясь спящей. Ей казалось, что слишком медленно Ирина распутывала пряди волос и помогала снять бальное платье, что невыносимо долго в комнате раздавались шепотки взбудораженных балом девушек.

Наконец, когда в узкой щелке между тяжелыми портьерами стал сереть рассвет, в спальне установилась тишина, изредка прерываемая чьим-то сонным бормотанием или тяжелым сопением. Лиза аккуратно отогнула край покрывала и оглядела спящих на кроватях девушек и их горничных, лежащих вповалку на полу. Хорошо, что у соседки Лизы по кровати, сон был настолько крепок, что та даже не пошевелилась, когда дрогнул при движении матрас. Лиза наклонилась с постели, перегнувшись через спящую на полу Ирину к кофру, что стоял у изголовья импровизированного ложа горничной. Приоткрыв крышку, сунула ладонь под ткань обивки. Пальцы долго пытались поймать тонкую цепочку и, когда им это удалось, потянули из потайного местечка искомый предмет.

С легким щелчком раскрылся серебряный медальон овальной формы. Снова спрятавшись в своем укрытии, Лиза долго смотрела на лицо, изображенное красками на миниатюрном портрете, и мысленно возвращалась в прошлое, наслаждаясь ушедшими моментами.

Быстрые весенние ручьи, в волнах которых так опасно качаются кораблики из щепы с бумажным парусом. За ними можно долго бежать, поправляя их палкой и совсем не задумываясь, что можно промочить ноги.

Жаркое лето с великолепием красок цветов в партере, тонкое полотно сачка, в плен которого так легко попадают хрупкие крылатые создания. Качели, увитые извилистыми лозами дикого винограда, она упала с них однажды и рассекла бровь, не на шутку перепугавшись, что останется шрам.

Листва, опавшая с деревьев в осеннем парке, которой так весело бросаться в строгую бонну. Неповторимый аромат сжигаемых на кострах сухой травы и листьев, что дворовые сгребают с садовых аллей.

Зимние просторы и высокий холм, на котором в холодную пору раскатывает ледяные дорожки деревенская детвора. Так страшно лететь с холма на салазках, одновременно и пугаясь, и наслаждаясь скоростью, от которой даже свистит в ушах…

Лиза захлопнула медальон, а после прижала его к губам, даже не замечая, что подушка под ее щекой уже давно стала мокрой от слез. Прикосновение холодного металла к нежной коже отрезвило ее, заставило почти угаснуть огонь, вспыхнувший этим вечером в груди при взгляде в глаза Александра.

— Я помню, — прошептала она, обращаясь в никуда. А потом снова перегнулась через Ирину и потянулась к кофру. С легким стуком упал медальон в надежное укрытие за тканевой подкладкой, снова возвращаясь в привычное для него место.

Утомившись за вечер, да к тому же наплакавшись вдоволь в последнюю четверть часа, Лиза быстро заснула. И снова она кружилась по бальной зале, едва касаясь туфельками паркета, а у колонны одной из стен залы стоял, как и нынче на вечере, Дмитриевский, наблюдая за каждым ее движением. Кроме них в зале не было ни единой души, даже музыкантов. Казалось, что музыка льется откуда-то сверху, с расписанного нимфами и сатирами потолка.

С каждым мгновением танец все менее и менее походил на вальс. Очередное движение тела или рук становилось все более плавными, более грациозными, словно Лиза исполняла pas de châle, демонстрирующий исполнительницу в полной красе. Она двигалась и двигалась, наслаждаясь огнем в глазах Александра, кружившим ей голову почище самого быстрого тура вальса. Тело будто не принадлежало ей, стремясь обрести совсем иного хозяина, который без единого движения или слова внимал его беззвучной мольбе.

Кровь Лизы раскаленной лавой текла по венам под тонкой сорочкой (она отчего-то была именно в этом легком одеянии). Дыхание сбилось, стало тяжелым и прерывистым. Удивительное томление крутило и разрывало душу. Она сама не понимала, чего хочет, и отчего такая жажда внутри, что даже губы пересохли.

Лиза все кружилась и кружилась по зале, заставляя подол сорочки вздыматься вверх, обнажая тонкие лодыжки, пока не заметила в одном из зеркал движение фигуры в черном фраке. Остановилась за мгновение до того, как он опустил ладони на ее хрупкие плечи, прекращая эту совсем непохожую на вальс пляску. Сердце пропустило пару тактов, когда его ладони поползли вниз вдоль тонких рук, когда, сжав ее запястья, он взял Лизу в плен своих крепких объятий, прижимаясь к ней всем телом.

Стало обжигающе горячо внутри, когда она почувствовала это требовательное прикосновение мужчины, когда руки, обхватившие ее, случайно коснулись груди, прикрытой только тонким полотном сорочки. Лиза ощущала себя воском под этими руками и губами, медленно скользнувшими по нежной коже шеи, прямо под линией волос. И после, когда губы поползли вверх к виску… Если бы Александр не держал ее в своих объятиях, Лиза бы, верно, упала на пол, настолько мягкими стали вдруг ноги в вихре тех ощущений, что дарили эти чересчур медленные дразнящие прикосновения.

Она чуть повернула голову, пытаясь поймать его взгляд. Или она хотела встретиться с ним губами, которые в этот момент были так близко от ее лица? Александр легко дунул на кожу ее шеи, чуть взметнув волосы, и от этого дуновения по ее телу от затылка до самых пят пробежала мелкая дрожь предвкушения яркого пожара, только разгоравшегося в них обоих. А потом Александр склонился к ее ушку и, чуть прихватив губами мочку, прошептал имя.

Лиза желала услышать его голос, она ждала, что он произнесет одно-единственное имя, но только не то, при звуке которого внутри вмиг все похолодело! И невероятная боль скрутила сердце в сильном спазме. Даже дыхание перехватило от этого приступа, и Лиза стояла в кольце его рук, хватая ртом воздух, словно выброшенная из воды рыба.

Александр провел губами по щеке Лизы, ища ее губы, но в этот раз она не сделала ни малейшей попытки встретить его поцелуй. Потому что он снова повторил имя, разрывающее ее буквально на куски от боли и отчаяния. Напоминая ей о том, кто она такая, и отчего они вместе сейчас…

Лиза попыталась уклониться от его губ, желая только одного — снова забыть о том, что терзало ее рассудок напоминанием. Но Александр не дал ей отстраниться — одним быстрым движением поймал в плен своих пальцев ее подбородок и развернул ее лицо к себе. Да разве могло быть иначе? Кто она против его силы и твердости его желаний?

И был поцелуй, на который Лиза не могла не ответить помимо своей воли. Сладость смешивалась с горечью окружавшей ее реальности. Всполохи страсти тесно переплетались с ледяными нитями отчаяния, чувство безграничного желания принадлежать ему и телом, и душой смешалось с обжигающей ненавистью к нему. За его равнодушие к ее слезам, которые он не мог не чувствовать при поцелуе. За его безразличие к ее чувствам в стремлении взять свое…

Как же безгранично она его ненавидела! И видит бог, как же не желала прерывать этот горько-сладкий поцелуй…

Глава 6

«Странная привычка открывать настежь окна», — проходя через пустынные комнаты, раздраженно подумала Лиза. В очередной раз поежившись, она накинула на озябшие плечи вязаную шаль. Ни в одном доме не было такого обычая — распахивать зимой оконные створки, выпуская на волю натопленный воздух, насквозь пропитанный духом смолки. Лиза привыкла к тому, что еще по осени окна всех домов наглухо заколачивали, иногда оставляя свободной только маленькую форточку. В Заозерном же комнаты проветривались едва ли не каждый день, будто и не зима царила за окном, а жаркое лето. Впрочем, удивительно ли это, принимая в расчет, что хозяин имения совсем не похож на людей, с которыми ей доводилось встречаться ранее?

Пока длился бал, Дмитриевский появился в зале лишь дважды: во время того самого вальса и когда гости предводителя громкими аплодисментами встретили новый 1829 год. За ужином Александр разговаривал мало, изредка бросая на соседей по столу рассеянные взгляды, в которых Лиза без особого труда читала невысокое мнение об умственных способностях собеседников и какую-то странную тоску. Словно он по принуждению находился здесь. Хотя, возможно, так и было, размышляла Лиза по возвращении домой в тиши кареты. Вполне может статься, что Александра тяготила провинциальная простота, к которой он так и не сумел привыкнуть за годы, проведенные в деревне. И будь его воля, верно, никогда бы не покинул столицу.

Минуя очередную комнату анфилады, Лиза взглянула на окна, затянутые причудливыми серебристыми узорами. Вспомнился лютый мороз, что стоял неделю назад на Крещение. И то странное смятение, что охватило ее, когда после службы граф направился вместе с крестьянами и отцом Феодором к ближайшему пруду, в котором заранее прорубили и освятили иордань. Когда Василь, кутаясь в шубу, задумчиво произнес вполголоса:

— Quel insensé! В такой лютый мороз…

Лиза тогда с трудом преодолела любопытство, чтобы не обернуться в сторону пруда. Чтобы не увидеть широкоплечую фигуру в рубахе, так отчетливо белевшую в свете ярко горящих факелов на фоне черноты деревьев. Хватило бы ей духу шагнуть в темное жерло проруби, зная, что тут же в тело вопьются сотни ледяных игл? Вряд ли. Она, как и все остальные обитатели усадебного дома, предпочитала снимать с себя грехи, обливаясь водой из иордани в тепле собственных покоев.

Странный человек… Через час после службы в окно своей комнаты Лиза наблюдала, как Дмитриевский возвращается от пруда в распахнутой шубе, которую то и дело пытался застегнуть суетившийся вокруг него старый камердинер. Белизна рубахи на фоне темного меха, широкие шаги, непокрытая голова. Лиза не могла заставить себя опустить занавесь, ясно понимая при этом, насколько заметен ее темный силуэт на фоне тускло освещенного окна. Ей даже хотелось, чтобы он понял, что она наблюдает за ним и, быть может… замедлил шаг?

Un terrible home! Она со злостью отпустила прозрачную занавесь, когда Дмитриевский, не поднимая головы, быстро прошагал к крыльцу и скрылся из вида. Словно и не было ничего вовсе. Словно и не было того горящего взгляда во время вальса… Нет, Лиза не ждала от Александра каких-то особых знаков расположения. Но и с прежней холодностью и равнодушием тоже не готова была столкнуться.

Иногда она уже начинала думать, что все это ей только привиделось. Не потому ли и умолчала о том взгляде, рассказывая мадам Вдовиной о новогоднем бале? Как и о том странном сне, наутро после которого так страшилась найти на своем теле следы горячих прикосновений, настолько реальными те казались. Прикосновений его рук… его губ… О, как же она краснела помимо воли, когда вспоминала о них! И с каким трудом заставила себя перестать ежечасно вспоминать их спустя неделю… Grand merci участнику ее странного и такого неприличного видения за его холод и намеренное уклонение от всяческих встреч с ней! Иначе, где найти силы, чтобы не думать о его губах и руках, когда бы он был так близко?

«Какие грехи пытался так страстно смыть с себя крещенской водой Дмитриевский?» — думала Лиза, стоя в деревянной лохани, пока Ирина трясущимися от напряжения руками готовилась перевернуть на ее голову ушат ледяной воды из иордани.

Вслед за этим вопросом поневоле пришли на ум слова Головнина и его внимательные глаза, когда тот говорил о грехах. Но страх, всколыхнувшийся было при этом воспоминании в груди, тут же смыло водой из опрокинувшегося над головой ушата. Лиза даже завизжала от обжигающей прохлады. А после, как была в мокрой сорочке, шагнула к столику, на котором стоял небольшой образок. Крестясь, бухнулась на колени, мысленно прося прощения за то, что уже было сотворено ею, и за то, что только предстояло совершить.

— Прости меня, ибо бессильна я… Прости меня, — повторяла горячим шепотом и отчего-то увидела в тот момент не святой лик, а красивое волевое лицо с темными глазами. У него просила прощения за то, что должно свершиться, к нему обращалась сейчас, словно мог он ее услышать. — Прости меня, ибо бессильна я…

По плечам снова скользнуло прохладой, и Лиза плотнее запахнула шаль. Тонкий муслин платья совсем не грел, и девушка порадовалась, что захватила с собой эту широкую полосу вязаного кружева. Связанная дворовыми мастерицами, она защищала от холода намного лучше, чем прославленные турецкие шали.

— …говорят, что мадам Дубровина прямо у гроба крикнула ему: «Meurtrier!», — всплыли в голове Лизы слова одной из девиц, сказанные той на вторую ночь в мезонине дома предводителя. Остальные тогда — кто испуганно, а кто в странном трепете — переглянулись. Только Лиза даже бровью не повела, предпочитая делать вид, что ей нет никакого дела до обсуждаемой персоны.

— Non-non! — аж подпрыгнула на кровати другая, торопясь возразить. — Она ему крикнула: «Вы убили ее!»

— Какая нелепица! Разве ж придет кому в голову над гробом кричать? — прервала их третья, самая взрослая среди девиц в спальне, и оттого — самая благоразумная. — Да коли и так — что с того? Не его сиятельство смерть принес дочери мадам Дубровиной. Только Господь волен нить жизни обрывать…

Эта рассудительная барышня, прибывшая вместе с родителями из Твери, уже одной ногой стояла в «кандидатках». Лизе летом исполнилось девятнадцать, но в сравнении с большинством совсем юных барышень в спальне она казалась себе едва ли не старше матери, а то и Пульхерии Александровны.

Обычно девушка пропускала мимо ушей чужие толки, но в этот раз не могла не прислушаться. Говорили о Дмитриевском. Говорили много, но, в большинстве своем, услышанное не внесло и толики новизны в копилку знаний Лизы об этом человеке. И до последнего не хотелось верить в то, что он мог осознанно принести кому-либо вред. Хотя…

Разве ж не ранил он на дуэлях своих противников? Разве ж не убивал? Один раз сразу же — наповал, метким выстрелом в сердце, за что по распоряжению покойного царя Александра был выслан из столицы в Малороссию для дальнейшей службы в одном из полков. И пару раз — тяжело ранил своих соперников, что впоследствии скончались от горячки.

Убивал… Снова мороз по коже тонкими иголочками. И снова неприятное чувство в груди при мысли о том, сколько горя принес этими смертями граф близким убитых, потерявшим сына или брата из-за юношеской бравады или неаккуратного слова, за которыми так и не последовало извинений.

А после Лиза не могла не вернуться мысленно к той, что так влекла ее сейчас сюда, в портретную. К женщине, любившей Дмитриевского настолько, что не побоялась презреть все правила приличия, оставить свою семью, решившись жить только ради него…

В портретной было еще холоднее, чем в коридоре, и Лиза на миг поколебалась, остановившись на пороге. Плотные портьеры были опущены, наполняя комнату таинственным полумраком. И как-то неуютно стало, особенно при воспоминании о душах тех, что незримыми тенями еще недавно шли за ней по коридору. Но любопытство, этот бич любой женской натуры, заставило девушку выпустить дверную ручку из рук, позволяя двери с легким щелчком закрыться за ее спиной. И сделать несколько первых шагов — самых сложных…

Со стены за Лизой наблюдали десятки глаз, словно вопрошая, что это за новое лицо в их вотчине, и зачем она пожаловала сюда, медленно ступая от картины к картине. Полутьма не позволяла увидеть детали изображений, как ни вглядывалась Лиза, не в силах отвести взора от портретов — от этих знакомых глаз, наблюдающих за каждым ее шагом. Особенно таинственными казались старые портреты — судя по одеяниям их героев, созданные живописцем более полутора веков назад. Пышные околыши шапок, богато расшитые старорусские кафтаны. Только мужские лица — с темными усами и широкими бородами. И везде внимательные, цепкие глаза Дмитриевского…

Продвигаясь от портрета к портрету, Лиза словно шагала из эпохи в эпоху. Изображения допетровских времен сменялись помпезностью париков и одежд екатерининского и елизаветинского царствований. Стали встречаться женские лица и редкие семейные портреты.

У одного из них Лиза даже задержалась на короткий миг. В центре — глава семейства в придворном платье Петровской эпохи, достопочтенный муж и отец, возле него сидит супруга с робкой улыбкой на устах. Двое мальчиков-подростков в париках с узкими косицами за их креслами, три девочки расположились у ног родителей, словно маленькие ангелочки, в тонких белых платьицах. Любопытно было разглядывать все эти лица, размышлять о судьбах и голосах, которые когда-то звучали под крышей старого дома. Ведь именно этот суровый мужчина в парике с пышными буклями заложил первый кирпич в фундамент усадьбы в начале прошлого века. Именно с него все и началось…

Искомый портрет Лиза нашла не на стене, как ожидала, а на подставке. Дивная акварель, с которой смотрела та, что с недавних пор не давала ей покоя. Девушка с пристрастием стала вглядываться в каждый штрих на холсте, навеки сохранившем светлую красоту молодой женщины. Этот свет так и струился из ясных больших глаз цвета луговых васильков, невидимой взгляду аурой окутывал облаком весь ее облик. Сама доброта и очарование. Сама невинность в синем шелковом платье с открытыми плечами. Невинность, которую сгубила, по словам злых языков, любовь и неудержимая страсть Дмитриевского.

И при этой мысли снова вспомнился тот странный сон. Горячее дыхание, обжигающее нежную кожу. Прикосновение тела к телу, такое тесное, что даже ладони не поместить меж ними. Страстный поцелуй, терзающий ее губы…

«О ком думал тогда, на бале, Александр?» — с каким-то странным отчаянием, теснившим грудь, подумала Лиза, глядя на женщину, сходство с которой ей так хотелось отринуть сейчас. О ней ли самой, нежданно появившейся в его имении? Или о той, что уже столько лет лежала в могиле? Не представлял ли Александр иную персону в руках того улана, воскрешал ли мысленно прошлое?

Да, был расчет, что Лиза привлечет внимание хозяина Заозерного своей наружностью, своей удивительной схожестью с той, кого он так любил когда-то, рискнув ради нее всем, чтобы назвать своей. Но осознавать, что Дмитриевский смотрит в ее лицо, а видит иные черты, было на удивление невыносимо.

— Нет, — громко сказала Лиза, запахивая плотнее шаль на груди. Ее глаза упрямо смотрели в глаза женщины с портрета, а в душе неясным огоньком вспыхнула зависть к той, что когда-то настолько вскружила голову Александру. — Ни малейшего сходства!

— Абсолютно согласен с вами, — тут же донеслось из-за ее спины, заставив Лизу даже вскрикнуть от неожиданности. При этом она инстинктивно отшатнулась в сторону и чуть не упала, запутавшись в юбках. Только крепкая рука в тот же миг покинувшего свое место в кресле у портьеры Александра удержала ее от позора падения на пол.

— О mon Dieu! — переводя дух, воскликнула Лиза и, заметив истеричные нотки в своем голосе, совсем огорчилась. В который раз попасть впросак перед Дмитриевским! В который раз выставить себя перед ним в столь неприглядном виде!

Она в раздражении вырвала руку из его пальцев, стараясь не обращать внимания на легкое разочарование, что мелькнуло в душе, едва тот отпустил на волю ее локоть, не сделав ни единой попытки удержать при себе.

— О mon Dieu! — повторила Лиза, даже не скрывая свою злость на Александра, что шагнул в эту полутемную комнату из ее мыслей, на себя — за жар во всем теле от простого прикосновения пальцев в напоминание об иных касаниях, и на ту, что никогда не знала, но о которой отчего-то не могла думать с равнодушием.

— Вы должны были известить о вашем присутствии, едва я шагнула на порог! — Лиза странно робела взглянуть в глаза Александра. Да и полутьма, наполнявшая комнату, действовала на нервы. И его присутствие так близко к ней…

— Я полагал, вы приметили меня, — в его голосе даже сомнения не звучало, что могло быть иначе. Разве ж можно было его не заметить, казалось, говорил тон его голоса. Такой насмешливый… О, как же он нервировал ее!

— Вам дивно слышать это? Но так и есть! — отрезала Лиза. — В портретной слишком темно для дневного часа.

— Свет — первый враг великолепия холста. Иначе полотна не сохранить, — беззаботно отозвался Александр, но она успела заметить его короткий, едва уловимый взгляд на акварель на подставке.

— Bien sur, ни единого мазка кистью… ни единой черты! — слова прозвучали чересчур резко, но Лиза и не старалась быть вежливой и благодушной. И ни минуты более не желала оставаться здесь, в полутьме, наедине с этим мужчиной. Тем паче постоянно ощущая на себе взгляд той, что, судя по всему, до сих пор держала в плену сердце Дмитриевского.

Звук шагов по паркету у нее за спиной ясно дал понять Лизе, что Александр по-прежнему не собирался оставить ее в покое. Успев нагнать девушку у двери, он распахнул перед ней створку.

— Прошу вас…

Лиза проигнорировала этот учтивый жест, молча вышла, стараясь держать спину прямо и гордо. Показывая всем своим видом, насколько ей неприятно его присутствие. Но разве этот человек когда-либо шел на поводу чужих желаний? Разве следовал правилам против своей воли? Вот и сейчас он не задержался ни на миг, чтобы позволить ей скрыться в анфиладе комнат.

«Что вам нужно от меня?» — лихорадочно метались в голове Лизы вопросы к тому, кто шел за ней, не отставая ни на шаг. «Зачем вы преследуете меня?..» Но вдруг ее губ коснулась еле заметная усмешка — как же переменилась охота, ведь преследователем теперь стала добыча!

Эта усмешка придала ей сил, успокоила напряженные нервы. И Лиза замедлила шаг, задержалась у одного из окон комнаты, через которую направлялась в салон, где ее ждала Пульхерия Александровна. Она опасалась, что придумала себе желание Дмитриевского разделить с ней еще несколько минут уединения, что он сейчас пройдет мимо, ничуть не сбавляя шага. Но он тоже задержался у окна, встав за ее спиной. «Как в том сне», — не могла не отметить Лиза, и тут же волна жара снова прокатилась по телу.

— Вы, должно быть, корите меня за мое любопытство, — произнесла Лиза, догадываясь, что вряд ли он заговорит с ней первым. Так и будет стоять, выжидая, как опытный охотник, наблюдающий за малейшим движением зверя. — Но любопытство разве несет худое?

— Только его последствия, — негромко ответил Александр, едва ли не над самым ее ухом, и лишь тогда Лиза поняла, насколько близок он к ней. Недопустимая близость, непозволительная. Надо уйти из этой комнаты тотчас! Но она даже не шевельнулась, только облизнула пересохшие губы, сама не понимая природы тех бурных чувств, что вызывал в ней этот мужчина.

— Признаться, я ждал вас ранее в портретной. Так можно ли любопытство отнести к вашим порокам? Любая другая давно бы не выдержала. Вы же выждали столько дней… Удивительная стойкость для особы женского пола.

Лиза даже растерялась от такой прямоты и грубости. Что ответить? Что она узнала про Нинель гораздо раньше, чем услышала шепотки на бале о своем сходстве с покойницей? Или проигнорировать грубые слова, развернуться и уйти?

— Вы так откровенны… — пролепетала Лиза, с неудовольствием отметив, насколько явными сейчас были ее растерянность и странная робость перед ним.

— А вы предпочитаете фальшь красивых, но бесполезных слов? По мне, прямота — лишь благо. Когда знаешь, что и кто пред тобой.

— А вежливость вы тоже отнесете к бесполезным словам?

«Что со мной происходит? — позднее думала Лиза. — Отчего, как только он оказывается рядом, с меня будто покровы слетают, обнажая самую сущность, заставляя быть смелой и открытой, как ни с кем иным?»

Вот и в эту минуту она моментально забыла о правилах, которые твердили ей с детства, позволила себе не кротко улыбаться, уходя от разговора, а смело и даже дерзко отвечать собеседнику.

— Вы находите меня невежливым? — поддержал Дмитриевский их странную беседу из одних вопросов.

И тут Лиза поняла, что и сама выглядит в дурном свете, по-прежнему стоя к нему спиной. Но повернуться и заглянуть в его глаза стало еще большей ошибкой, чем не уйти тотчас же.

Они были не черного цвета, эти глаза, что смотрели на нее сверху вниз с высоты его роста. Лиза с удивлением обнаружила, что они удивительного оттенка — темно-карие с редкими вкраплениями серого и зеленого ближе зрачкам. Совсем непохожие на те, какими она видела их ранее — злыми и холодными. И это открытие совершенно сбило с толку, заставило еще больше растеряться под его взором.

— Как я могу судить того, кто предоставил нам кров и еду в тяжелый час? — помимо воли при этих словах в голосе Лизы зазвучали мягкие вкрадчивые нотки. И темно-карие глаза тут же прищурились, будто в ответ на эту кошачью интонацию. — Разве ж пристало то? Вы оказали нам с маменькой неоценимую услугу.

— Не стоит сызнова расточать слова благодарности и лести в мой адрес, прошу вас. Я думал, вы уже поняли — не в моих правилах идти наперекор своим желаниям. В тот момент я счел удобным взять вас с собой в Заозерное. Иначе вы бы пользовались отнюдь не моим гостеприимством.

Снова грубость, едва прикрытая обманчивой мягкостью в голосе. Перед Лизой сейчас был не тот человек, что помогал когда-то ей, перепуганной и плачущей, подняться со снега. Вернулся terrible homme, имеющий своей целью, судя по всему, вызвать ненависть к себе у всех и каждого, кто имел несчастье близкого общения с ним.

Был ли он таким с той женщиной с акварели? Интересно, смягчалась ли линия его рта, когда он сбрасывал свою ледяную маску? Светились ли его глаза тем самым сиянием, которое порой отражается в глазах всех влюбленных?

Погруженная в эти мысли, Лиза вдруг с удивлением обнаружила, что более не боится Александра, как прежде. Осталось лишь опасение перед его силой и его властью, перед его нравом, но страх, заставляющий терять ясность рассудка, куда-то ушел из ее души. И она улыбнулась этому открытию, заставив мужчину рядом с собой даже растеряться на миг. Произнесла по-прежнему мягко и чуть нараспев:

— Но тем не менее мы здесь, в безопасности, под крышей вашего дома, и за это нам должно благодарить вас. Какие бы причины ни сподвигли вас взять нас в имение гостьями, результат един.

Александр некоторое время молча смотрел в ее глаза, будто пытаясь что-то отыскать в них, а после вдруг рассмеялся, поднимая ладони в знак поражения:

— Vous m’a désarméz!

В эту минуту он выглядел совсем иначе. Он смеялся так открыто и заразительно, что Лиза сама невольно улыбнулась в ответ. Хотя и злилась на своего собеседника за этот смех, подозревая, что сама-то и послужила его причиной.

Ужасный человек! Отсмеявшись вволю, он даже не извинился за свой порыв. Просто улыбнулся ей широко своей удивительной улыбкой, которую дарил до сих пор только Пульхерии Александровне. Взял растерянную и взволнованную Лизу за руку и легко погладил ее ладонь.

— У вас холодные руки, — произнес он, чуть сжимая пальцами ее кисть, полностью накрывая ту своей широкой ладонью. — Ступайте в салон к tantine, полагаю, она уж заждалась вас…

Более Александр не произнес ни слова. Отступил, выпустив из пальцев ее руку, и, коротко кивнув на прощание, направился размашистыми шагами к дверям. Но перед тем, как притворить за собой створки, он вдруг снова удивил ее, внимательно провожающую его взглядом:

— Смею надеяться, что увижу вас нынче вечером за ужином…

И не дожидаясь кивка или иного ответа, резко затворил створки дверей. Словно уже знал, что Лиза не сможет отказать ему или возразить. Или не желал даже слышать возражений. Вежливая реплика, несущая в каждом слове приказ.

— Un terrible homme, — произнесла Лиза, снова отворачиваясь к затянутому морозными узорами окну. Она безмерно досадовала на себя, что наблюдала за ним, не отводя взгляда, а он заметил это. И на иной тон, которым произнесла эти слова. Уже не резко и зло, а мягче и чуть лукаво.

Что с ней происходит? Девушка приложила ладони к щекам и с удивлением обнаружила, что та рука, которую Александр согревал теплом своих пальцев, не такая ледяная, как другая. Прикусила губу, чтобы не расплакаться, вспомнив его взгляд, когда он накрывал своей ладонью ее руку. Не думать… не думать и не жалеть! И резко приложила руку к оконному стеклу, со странной злобой наслаждаясь тем, как быстро уходит из пальцев тепло, подаренное его лаской, как снова сковывает нежную кожу зимний холод.

В салон к Пульхерии Александровне Лиза не пошла. Некоторое время посидела в одиночестве на скамье в бельведере, отрешенно наблюдая за закатом, а после свернула к библиотеке, предварительно уточнив у одного из лакеев, что графа в комнате нет. Встречаться с ним до ужина совершенно не хотелось. Но разве был у Лизы иной выход, когда вовсе не любопытство или желание развлечь себя чтением влекли ее туда?

Как и в других покоях, в этот сумеречный час, здесь были уже опущены портьеры и разожжен камин, наполняющий комнату неясным светом. Лакей, следовавший за Лизой, по ее знаку вышел вон, оставив единственную свечу на рабочем столе барина, аккуратно поместив ту в свободное от бумаг место. Но, как и камин, света она тоже давала недостаточно, чтобы разогнать неясные тени, замершие в углах. Лиза невольно подумала, не притаился ли где-то среди высоких шкафов еще невидимый ее взгляду хозяин дома. Как тогда, в портретной.

Но нет — его здесь не было. Она доподлинно знала это. Ведь нынче был пятнадцатый день месяца, самая середина, когда в Заозерное приезжал с визитом самый ненавистный для Дмитриевского гость. Об этом, аккуратно подбирая слова, поведала ей нынешним утром в оранжерее Пульхерия Александровна, словно пытаясь через свою откровенность выяснить, что известно Лизе об этом неприятном обстоятельстве из жизни ее племянника. Но девушка искусно ушла от ответа, переведя разговор на цветы, из которых в тот момент составляла букеты в столовую для предстоящего ужина.

Говорить об Александре не хотелось ни с кем. Как и думать о том, кто он и кто она. И для чего она нынче находится под этой крышей. Ведь иногда Лизе казалось, что она действительно просто гостья в Заозерном. И в те моменты отступала сосущая изнутри тоска, которая изводила ее с самого новогоднего бала.

Лиза недолго постояла у массивного стола из красного дерева, глядя на многочисленные бумаги, исписанные твердым и аккуратным почерком. Даже здесь, в ровных, слегка размашистых строках угадывался его характер. Как и во всей комнате, в которой он так часто скрывался от всех…

Она вдохнула легкий запах табака, дерева и едва уловимый аромат кельнской воды, которой пользовался Александр. При этом сладко закружилась голова, а по коже пробежали мурашки. Дмитриевского не было в библиотеке, но нигде еще в усадьбе Лиза так отчетливо не ощущала его присутствие. И захотелось заглянуть в его жизнь через небрежно оставленные детали, которыми была полна эта комната.

Бумаги и расходные книги, лежащие на столе. Немые свидетели того, что граф ведет свои дела сам, опираясь на управителя. Резко отточенные перья в тяжелой малахитовой чернильнице. Лиза готова была поспорить, что Дмитриевский, несмотря на хаос бумаг на столе, точно знает, где и какая у него лежит.

Узкая и длинная трубка из черного блестящего дерева с серебряным мундштуком. Лиза коснулась пальцами ее гладкой поверхности, представив, как Александр расслабленно сидит в этом кресле с высокой спинкой и, откинув голову на подголовник, курит. Сама она еще ни разу не видела курящих людей — не доводилось, но почему-то эта картинка удивительно ясно возникла в ее голове.

На столике у камина распахнута книга на французском языке, знакомым почерком испещренная пометками особо приглянувшихся мыслей автора. Взгляд Лизы выхватил строчку, возле которой стояла галочка: «Dans toutes les professions chacun affecte une mine et un extérieur pour paraître ce qu’il veut qu’on le croie. Ainsi on peut dire que le monde n’est composé que de mines…»

И после понимания этих строк странное очарование этой комнатой тут же испарилось, словно утренняя дымка тумана. Девушка похолодела. Что означает эта пометка? И галочка ли это? Она пригляделась внимательнее и вдруг явно увидела в знаке латинскую букву «V». Первую во французском написании фамилии Вдовиных. Или это все же галочка?..

А потом стало казаться, что, трогая эти предметы, принадлежащие графу, она возвращала их не на прежние места, что тот непременно заметит это. Решит, что она преследует его, выискивает что-то. Немудрено сделать такие выводы после встречи в портретной.

Где же она ошиблась? Ладони Лизы стали влажными от волнения, дыхание сбилось. Но заметив, какой ужас отразился на ее лице в стекле часового циферблата, девушка приказала себе немедленно успокоиться. Скоро пробьет шесть пополудни, а после разнесется по дому сигнал к ужину. Ей надо перевести дух до момента, когда она переступит порог столовой. Тем более ей вновь придется предстать перед его внимательным взглядом. Лиза вспомнила слова Александра, несущие в себе скрытый приказ, и обеспокоенно нахмурилась — что за игру начал он с недавних пор? Что происходит? И достанет ли в ней ума и смелости встать против своего соперника, как от нее ожидают?

С этими мыслями Лиза аккуратно вернула книгу на прежнее место. Погрела озябшие ладони у огня камина и, собравшись с духом, смело шагнула к шкафам, стоявшим вдоль стен библиотеки. У второго шкафа она задержалась, привстала на цыпочки, чтобы достать пятую по счету книгу слева, потянула ее на себя, обхватив пальцами плотный корешок. Усмехнулась, когда книга уже лежала в ее ладонях, открыв титульный лист с печатными литерами. «Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов» автора с туманных островов Британии. Странный юмор!

— Что это у вас, дитя? — обратилась к Лизе мадам Вдовина, когда та через некоторое время переступила порог отведенных им покоев.

— Все лишь книги, maman, — девушка аккуратной стопкой положила романы на покрывало, которым были укрыты ноги ее матери. Софья Петровна сидела в постели, обложившись подушками, и откровенно тяготилась своим вынужденным заточением. — Быть может, они скрасят ваши одинокие часы в этой комнате.

— Ах, как же тягостно быть все время одной! — ворчливо согласилась мадам Вдовина, потянувшись к книгам и взяв самую верхнюю из стопки. — Что вы принесли мне? Вы же знаете, на французском я читаю плохо…

— Я могла бы читать вам, это только в радость мне, — тут же сказала Лиза, зная, что мать откажется. Софье Петровне гораздо важнее было, чтобы Лиза как можно чаще находилась на виду у хозяев усадьбы.

— Неужто наш Аид вспомнил о своих обязанностях хозяина и распахнул для нас двери библиотеки? — и Лиза не могла не вздрогнуть, услышав это мрачное прозвище.

Мадам Вдовина никого не обошла в своей забаве. Борис Григорьевич стал у нее Кербером, верным псом, стерегущим врата в царство мертвых. Василь превратился в вечно молодого и всегда готового к пирушкам Диониса.

С недавних пор Софья Петровна всем подбирала меткие прозвища, и Лиза уже привыкла к этому чудачеству матери. Обычно это были слова на французском или названия масок итальянской комедии. Позже в ход пошли античные мифы, книгу которых до неприятного происшествия Лиза читала ей в пути. Новые знания не преминули пригодиться мадам Вдовиной в Заозерном. Отменно запомнив имена обитателей усадьбы, Софья Петровна все же упрямо называла их по прозвищам, каждый раз довольно улыбаясь своему остроумию. Только Лиза всякий раз чувствовала неприятный холодок, когда мать упоминала прозвище Дмитриевского.

Властитель темного царства и множества душ, населяющих его. Суровый и холодный, даже жестокий в своей власти. «Гостеприимный», но неумолимый бог, охотно принимающий в своей обители новые лица, но никогда не выпускающий их обратно на волю.

— Вы позволите мне удалиться и немного отдохнуть перед ужином? — спросила Лиза, проигнорировав вопрос матери. Впрочем, Софья Петровна уже забыла о том, с явным удовольствием открыв книгу стихотворных сочинений на любимом языке прусских и австрийских земель. — Александр Николаевич нынче обещался быть на ужине…

Это было то самое заветное имя, которое позволяло делать Лизе все, что заблагорассудится. Вот и сейчас мать легко отпустила ее, не став расспрашивать о событиях минувшего дня. Правда, напомнила, что в таком случае платье выберет для дочери сама, и попросила быть готовой к одеванию пораньше.

«Как же хорошо иметь отдельную комнату», — впервые подумала Лиза, когда скрылась от цепких глаз мадам Вдовиной в тиши собственной спальни. Она тут же перевернула над кроватью книгу и, ничуть не заботясь о сохранности переплета, потрясла ее за бархатную обложку. Страницы обиженно зашуршали, но все же выпустили из своего тайника меж листами аккуратно сложенную записку. Лиза быстро схватила ее, развернув в такой спешке, что едва не порвала тонкую бумагу.

«Моя дорогая, моя милая Lisette! Ни дня не проходит, ни единой минуты, чтобы я не думал о вас. Быть так близко к вам, но в то же время так далеко — сущая мука для израненного прежней разлукой сердца…»

Нет, Лиза не стала читать далее знакомые до боли слова. Приказала себя не делать этого, чтобы снова не погрузиться в топь чувства, принесшего ей лишь разочарование и боль. Она быстро нашла те строки, которые интересовали ее сейчас более всего.

«…горячо любимая нами обоими персона шлет вам свои нежнейшие пожелания здравия и сердечной радости. Сама она находится в полном здравии и ждет с нетерпением весточки от вас. Письмо от данной персоны я готов передать вам лично в руки при первой же оказии… Будьте милосердны к моим мольбам, мое сердце, моя нежная Lisette! Не откажите во встрече. Понимаю, насколько опасна она нынче для нас с вами, но желание видеть вас, коснуться вашей руки для меня во сто крат сильнее страха пред иной опасностью…»

Пропустив еще один абзац письма, Лиза перескочила сразу к следующим, особо важным для нее, строкам.

«…Он будет звать вас нынче на охоту, что через два дня. Вы согласитесь. При выезде на Афанасьев луг, где три сосны особливо стоят, вы сделаете следующее…»

Из всей записки Лиза после перечитала только абзацы о письме, что ждет ее в будущем, и инструкции, как добраться до места, где ей предстояла встреча с автором послания. Остальное она читать не стала, с трудом держа слово, некогда данное самой себе. Поднесла бумагу к свече и задумчиво наблюдала за ее медленным умиранием, представляя, что сжигает с этими строками и собственное чувство к человеку, писавшему их. И старалась не думать о светлых глазах и о знакомом голосе, молящем ее о милости.

Нет милости в этом мире. Мир жесток и беспощаден к населяющим его, значит, и тем следует ожесточить свои сердца и души. И она не будет милостива. И не станет питать жалости ни к кому во имя единственной цели, что нынче горела для нее маяком в окружавшем ее мраке.

«…Прошу вас, помните, что он не таков, каким кажется на первый взгляд. Он хитер, как лис, и жесток, как лев, пробудившийся для охоты. Будьте осторожны, сердце мое. А я всегда буду рядом, чтобы при нужде защитить вас. Один лишь ваш знак, и я буду рядом…»

Ложь! Все ложь. От первого до последнего слова. Личина, скрывающая истинные цели за сладкими словами, от которых когда-то таяло ее сердце.

Где-то в доме раздался глухой звук, оповещающий, что спустя некоторое время в малой столовой будет сервирован ужин. Лиза медленно поднялась с кровати и высыпала в печь черный пепел, оставшийся от неровных строк, написанных торопливо и в волнении. С минуту постояла, прислонившись лбом к теплым изразцам, тяжело дыша, словно после быстрого бега. Слезы поднялись откуда-то изнутри и встали комком в горле, а проглотить этот комок никак не удавалось. Особенно при воспоминании о непринужденном мужском смехе и удивительной мягкости в темных глазах…

В соседней комнате позвонила мать, призывая Ирину, чтобы помочь одеться барышне к ужину. При этом звуке Лиза резко выпрямилась. Все! Не время сокрушаться о том, что сделано, и что только предстояло совершить. Настал час снова надеть знакомую маску, чтобы и далее играть роль в пьесе, написанной для нее самой жизнью рукой человека, которому она когда-то так верила…

Глава 7

Александр к ужину опоздал. Он вошел в столовую, когда лакеи по знаку дворецкого уже начали разносить блюда, а Василь провозгласил первую здравицу. Присутствующие за столом степенно беседовали о пустяках, вовсе не ожидая хозяина дома, оттого его приход получился слегка театральным. Или так показалось Лизе, единственной, кто ждал его появления на пороге, и оттого украдкой посматривающей на двери.

Когда дверные створки со стуком распахнулись, лакей, доливавший вина Василю, вздрогнул от неожиданности, и несколько кроваво-красных капель попали на яркий шафрановый жилет.

— Bûche!.. — взорвался Василь, стиснув пальцами запястье молодого слуги, но встретив пристальный взгляд Александра, в тот момент направлявшегося к своему месту во главе стола, умолк. Однако злость из-за порчи дорогого жилета унять было не так просто.

— Отправь его на скотный! — Василь раздраженно сжал ручку вилки, видя, что дворецкий, к которому он обращался, только скользнул по нему взглядом и промолчал. В тот момент дворецкого гораздо сильнее интересовало, как два лакея обслужат графа, которому тут же поднесли перемену и налили вина из серебряного кувшина. — Отправь его на скотный, я сказал! Ему ли быть при господах?

— При таких господах велика ли разница? — резко бросил Александр. И заметив, как открыл рот Василь, уязвленный его репликой, добавил: — Prenez garde, mon cher cousin! Я только что от старшего конюха… И от души бы советовал вам подумать над ответом, ибо ежели вы успели позабыть о дамах за столом, то о том вполне могу забыть и я!

— А я-то полагал, что ваше нерасположение к моей персоне вызвано лишь неугодным вам визитом, mon grand cousin! Неужто вы уже свыклись с вашим визитером?

Лиза в замешательстве отложила в сторону приборы, раздумывая, не стоит ли ей выйти из-за стола. Ранее ей не доводилось быть свидетелем ссоры малознакомых персон, и оттого она чувствовала себя крайне неловко. Хотя, если взглянуть на Бориса, невозмутимо продолжавшего поглощать свой ужин, ничего удивительного нынче и не происходило.

— Отчего же вы не пригласили его на ужин, mon grand cousin? — не унимался Василь, еще больше распаляясь при виде того, с каким безмятежным видом Александр приступил к трапезе. — А то и ночлег бы предоставили. Бедняге же до самой Твери трястись, да по зимней ночи…

— Вы сами давеча разглагольствовали в этой комнате, что нет во мне чувства гостеприимства. К чему же было развеивать флер моей темной души? Je suis personnage négatif… вы же само очарование. На том и порешили. Только не забывайте о своей роли, mon cher cousin…

— А вы будете держаться своей? А то все действо псу под хвост! — взгляды мужчин скрестились над поверхностью стола, и Лизе показалось, что даже холодом повеяло в столовой от того, что она прочитала в их глазах.

Пульхерия Александровна, до настоящей минуты безучастная ко всему, вдруг подняла веер и, перегнувшись через стол, стукнула легонько Василя по руке.

— Я выставлю вас вон из-за стола, monsieur Vasil! Ей-ей, пойдете из столовой тотчас, коли не угомонитесь! И вы, Alexandre! Ваши конюшни не стоят того, чтобы портить себе аппетит! Вышла неприятность… мальчик повинится пред вами за то… а нынче — угомонитесь! И стыдно, mes garçons! При гостье-то! Вас, верно, никак нельзя на люди… Творите мне на огорчения всякие безумства… Что о вас Лизавета Петровна подумает? Постыдились бы оба!

— Ma chère tantine, pardonnez-moi! — Василь вскочил из-за стола, обогнул его быстрыми шагами и склонился над ручкой тетушки. — Хотя… есть ли мне прощение? Каюсь! На колени пред вами!

— Ах, полноте, Василь! Полноте, мой мальчик! — Пульхерия Александровна коснулась светло-русых кудрей, аккуратно завитых рукой камердинера, даруя свое прощение тому, кто в который раз не смог сдержать злости и раздражения. Ведь она как никто иной понимала причины то угасающего, то снова вспыхивающего огня между кузенами. И это сильно огорчало ее. Родная кровь, все-таки…

— Родная кровь, mon cher, — прошептала она тихо, чуть дернув Василя за кудри. — Всегда помните о том… и о старшинстве!

— Прошу простить меня, — отрывисто произнес в это время Александр, отвлекая внимание Лизы от тетушки и кающегося племянника. — Мы непозволительно забылись с Василием Андреевичем…

По тону его голоса Лиза ясно поняла, что ее присутствие здесь было не замечено под воздействием того гнева, что владел им совсем недавно. И от которого он всеми силами пытался избавиться в эту минуту.

— Pardonnez-moi, mademoiselle Lisette, — Василь остановился возле нее, и ей пришлось подать ему руку по примеру Пульхерии Александровны.

Лиза полагала, что он лишь пожмет ее пальцы на английский манер, но Василь с легкой хитринкой в глазах коснулся губами ее запястья. И девушке пришлось принять этот поцелуй под внимательными взглядами Александра и Бориса, заставившими ее нервы вновь натянуться подобно струне на скрипке.

— За прошедшие дни ваше присутствие в этом доме стало столь привычным, что мы даже позволяем себе подобное при вас. Что, впрочем, ничуть нас не извиняет, — мягко заметил Василь, занимая свое место за столом.

А Лиза, уловившая движение уголка губ Дмитриевского, неожиданно для самой себя произнесла:

— Я бы сказала иначе… Не столь привычным, сколь незаметным.

Что с ней? Зачем она сказала это? Отчего снова поддалась желанию уколоть Александра, словно ей приносили удовольствие эти попытки? Вот и теперь, когда он пристально и долго смотрел на нее, прежде чем ответить, когда уголок рта поднялся в знакомой усмешке, она едва удержала довольную улыбку, так и норовившую скользнуть на губы.

И только натолкнувшись на удивленно-укоризненный взгляд Пульхерии Александровны, Лиза опомнилась и поняла, насколько непозволительно повела себя сейчас. Она тут же уткнулась в тарелку, чувствуя, как краска стыда заливает лицо.

— Как здравие Софьи Петровны? — прервав неловкую паузу, спросил Александр, и Лиза была вынуждена взглянуть на него.

— Благодарю вас, дело к скорой поправке идет, на удивление господина Журовского.

Александр кивнул в ответ, и по его виду она вдруг поняла, что он прекрасно осведомлен о том, что доктор нашел состояние пациентки в лучшем положении, чем ожидал.

Лиза вспомнила, как Софья Петровна тут же ухватилась за слова доктора и выторговала для себя послабление в режиме: с начала следующего месяца ей было позволено покидать комнату на руках лакеев. А после ухода господина Журовского не преминула напомнить Лизе, насколько скоротечно время их пребывания в Заозерном. И о той цели, которая неясным огоньком маячила впереди. «Вы сами понимаете, как много зависит ныне от вас», — сказала тогда мадам Вдовина, и Лиза не могла не согласиться с ней. Потому и сидела сейчас подле хозяина усадьбы, который так пристально наблюдал за ней поверх края хрустального бокала.

— Насколько хорошая вы наездница, Лизавета Петровна? — только за третьей переменой блюд Дмитриевский, наконец, произнес то, чего она так ждала.

«Он будет звать вас нынче на охоту…» — промелькнули в голове строчки из послания, и Лиза даже порадовалась тому, что в эту минуту сумела удержать на лице непринужденную вежливую улыбку. В то время как внутри нее заполыхал огонь волнения и какого-то странного предвкушения. Игра началась.

Нинель почти никогда не выезжала верхом, Лизе это было достоверно известно. Молодая графиня исключительно редко садилась в седло, а если и подходила к лошадям, то только для того, чтобы по настроению покормить тех с руки или погладить. «Странно, — не могла не подумать при этом воспоминании Лиза, — насколько все-таки разными были Нинель и Александр…»

— К сожалению, мои умения ездить верхом недостаточно хороши, — аккуратно проговорила Лиза. — Я вполне могу ехать шагом, и даже легкий аллюр мне по силе, но вот галопом…

А потом замолкла, испугавшись, что, сказав правду, могла ненароком спутать карты в намеченной игре. Что, если Александр переменит решение приглашать ее на охоту? Или вдруг станет настаивать на том, чтобы она выехала в санях по примеру иных дам?

— Удивительно для девицы, выросшей в деревне, — заметил Василь, и она повернулась к нему. — Не может быть, чтобы вы не ездили верхом. Я смею предположить, что исключительно ваш скромный нрав…

Лиза улыбнулась ему, благодарная, что он помог ей выйти без потерь из этого неловкого положения.

— Право, я давно не имела удовольствия выезжать. В последнее время мы с madam ma mere были в довольно стесненных обстоятельствах… — тут настала ее очередь не закончить фразу. Лиза скромно потупила взгляд в свою тарелку, избегая встретиться взорами с кем-либо из сидящих за столом. Теперь оставалось только ждать реплики с торца стола, которая не замедлила последовать.

— Что ж, коли так, то я готов исправить свою ошибку, — произнес Александр, и когда она подняла на него удивленный взгляд, добавил: — Как хозяин усадьбы, я был обязан предоставить вам все возможности для того, чтобы вы вспомнили некогда полученные навыки. Что вы скажете по поводу утреннего выезда, сразу после завтрака? Разумеется, ежели солнце порадует.

Имелась ли за столом хотя бы одна персона, которую не удивило его предложение? Даже Пульхерия Александровна изумленно подняла брови, отчего ее лицо, обрамленное кудряшками, приняло презабавное выражение.

— Конечно, с полного согласия вашей матери и в сопровождении tantine, — добавил Александр, словно то, что он не упомянул об этом сразу же, и послужило причиной всеобщего удивления за столом.

Лиза прочитала в его глазах, что он ясно видит, какое впечатление произвело на окружающих озвученное им предложение, и что он… весьма доволен им.

— Как же я выеду, mon cher? — хмуря лоб, обратилась к нему Пульхерия Александровна. — Морозно ведь за окном… не приведи господи, хворобу подхвачу.

— Ах, тетушка, вам бы чаще бывать на морозе-то! — улыбнулся Александр, протягивая руку и обхватывая тонкие сухонькие пальчики, которые Пульхерия Александровна с удовольствием вложила в его ладонь. — Что сидеть в душных покоях? Или в оранжерее…

— Мои кости, mon cher. Вы же ведаете — мои кости не выносят холода, — капризно произнесла Пульхерия Александровна, явно наслаждаясь вниманием племянника. — А жар их не ломит…

Лиза, словно завороженная, смотрела, как красивые мужские пальцы нежно гладят пальчики тетушки. Она знала, что Пульхерия Александровна страдала от болей в коленях, но особенно у нее болели руки — порой даже пальцами шевелила с трудом. И от этой нежности, с которой Александр касался больных рук тетушки, даже дыхание свело. Потому и голос прозвучал глухо, когда она отвечала на повторно произнесенное предложение выехать на прогулку верхом.

— Я слышал, что вы интересуетесь усадьбой и ее историей, — добавил Александр, словно пытаясь убедить ее дать согласие. — Мы могли бы проехать к одному интересному месту. Уверен, оно непременно придется вам по вкусу.

— В таком случае, я едва ли могу отказать вам, — мягко ответила Лиза, находясь под впечатлением от картины родственной нежности, что все еще стояла у нее перед глазами. — Разумеется, ежели madam ma mere позволит.

Александр так посмотрел на нее поверх бокала, что ей пришлось поспешно отвести взгляд от его лица, чтобы не улыбнуться. И она, и он прекрасно понимали, что вряд ли мадам Вдовина откажет дочери в возможности проехаться верхом в некоем подобии уединения. Ведь Пульхерия Александровна сумеет следовать за верховыми только в санях, а значит, им будет позволено беседовать без опаски, что разговор будет услышан.

Позднее, размышляя о предложении графа, Лиза все удивлялась. Она-то полагала, что все уже заранее предопределено на дни вперед, а Дмитриевский в один миг сумел спутать ее карты. И эта прогулка верхом… К чему-то она приведет?

Лиза всерьез опасалась за свои способности в верховой езде. Она не солгала за ужином, когда сказала, что едва ли может назваться опытной наездницей. Еще в ранние годы отрочества она выезжала верхом на прогулки по парковым аллеям в сопровождении стремянного. Но вскоре это занятие сочли не слишком подобающим для девицы и не обязательным в умении, и маленькая лошадка более не покидала конюшен. А спустя время и вовсе была продана…

Лиза до сих пор помнила, как горько плакала, уткнувшись лицом в подушку, когда узнала, что ее лошадь навсегда уводят из имения, что отныне одна из дочерей соседа будет ездить на той и гладить ее темно-рыжую длинную челку. Тогда она получила еще одно подтверждение одному из главных уроков жизни. Не стоит привязываться к кому-либо всей душой — неизбежно настанет миг, когда придется безжалостно рвать эти едва окрепшие нити.

— Что стряслось у господ Дмитриевских? Не ведаешь, часом? — не могла не спросить у Ирины Лиза тем же вечером, когда готовилась ко сну. — Меж ними словно кошка пробежала черная…

Ирина задумчиво кивнула Лизе в отражении зеркала, а после ответила:

— Все из-за животины одной. У нашего барина лошади да собаки — страсть безумная. Люди шепчутся, что он их поболее иного человека любит… Может, и есть так к чужим-то, не могу сказать. Но вот в конюшнях да в псарнях он часто бывает, то верно. А уж какая страсть у него к любимцам своим!

Девушка замолчала, и только спустя некоторое время, когда аккуратно надела чепец на расчесанные волосы барышни да заправила выбившиеся из-под него пряди, продолжила:

— Так вот же ж! Василь Андреич без ведома барина взял одну из животин с конюшни. А та возьми да захромай на прогулке… а ведь о том Сенька, конюх старшой, говорил Василю Андреичу наперед. А тот все: «Ты холоп, а я господин… твое дело — мой приказ выполнить и только!» Это ж Василь Андреич! — Ирина при этом пожала плечами с видом, мол, что ж тут удивительного. — Вот и попортил коня барского. А уж коли кто животину нашему барину попортит, тот бойся нрава его лютого, всякий знает о том. Вот и господину достанется, это уж точнехонько! Знать, скоро соберется в столицу. И так что-то загостился в Заозерном…

Поймав взгляд барышни в отражении зеркала, Ирина хитро ей подмигнула. Лиза не улыбнулась в ответ, как та ожидала, нахмурила лоб. Знать, уже в людской да в черной кухне дворовые болтают о ней и младшем Дмитриевском. Недаром так лукаво глядит на нее Ирина, взбивающая подушки. И если тот все-таки уедет в Петербург, как сказала девушка, то будет только к лучшему.

Погода на следующий день не подвела. Небо было ясным и чистым. Снег так и переливался искрами в солнечных лучах, отчего приходилось щурить глаза.

Александр уже ждал Лизу, стоя у крыльца. Дворовый с трудом удерживал повод огромного вороного скакуна. «Черный всадник на черном коне», — не могла не отметить про себя суеверная Лиза, ощутив в душе какое-то смутное беспокойство. К ее смущению, Пульхерии Александровны еще не было. Небольшие сани стояли поодаль в ожидании пассажирки с заманчиво откинутой полостью.

— Ma tantine несколько задерживается, — пояснил взбежавший по ступеням к ней навстречу Александр. — Посему я решил дать вам возможность самолично выбрать лошадь для прогулки. Прошу вас…

Лиза не могла не почувствовать легкой тревоги, когда он предложил ей руку. Идти вместе с ним в конюшни… позволительно ли это? А потом одернула себя — разве в ее нынешнем положении пристало печься о соблюдении приличий?

Какой маленькой и хрупкой казалась ее ладонь на рукаве черного казакина! Какой же миниатюрной ощущала себя Лиза рядом с высоким Александром в те минуты, пока он вел ее к конюшням через широкий двор. И снова в душе вспыхнул огонек страха перед этим мужчиной. Перед его силой и властью.

У хозяйственных построек, в которых размещались конюшни и псарня, Дмитриевский замедлил шаг, словно раздумывая о чем-то, а потом нарушил затянувшееся молчание:

— Я бы хотел показать вам нечто. Позволите? — он остановился на мгновение, и Лиза невольно отметила его пытливый взгляд, обращенный на нее сверху вниз. Глаза в глаза. Пристально и внимательно. Не мигая, словно боясь потерять ту нить, что установилась меж ними в ту минуту.

Могла ли она не шагнуть за ним слепо, когда Александр так смотрел на нее? Когда ей казалось, что она стала для него теперь немного ближе, чем просто случайная гостья?

Лиза даже не слышала и не видела ничего вокруг, оглушенная осознанием того, как тепло ей от его присутствия рядом, как бьется ее сердце сейчас при звуке его голоса. Это пугало… голова шла кругом. Но в то же время было удивительно сладко, словно нега растекалась в душе. Оттого и ступила смело за ним, перешагнув порог одной из служб. И только после, когда прошли из темных сеней в коридор, услышала оглушительный лай, которым наполнился одноэтажный дом при звуке захлопнувшейся за ними сенной двери.

Лиза никогда бы не подумала, что они вошли в псарню, настолько чисто и светло было в доме с несколькими большими помещениями по обе стороны от широкого коридора, по которому повел ее Александр. А потом перевела взгляд на него и заметила, как пристально он наблюдает за ней. Первоначальное удивление этому сменилось тут же легкой паникой: как ей следует вести себя нынче? Лиза знала, что Нинель категорически не принимала собак, считая их орудиями убийства на охоте.

Следовало ли ей вторить неприязни женщины, на которую она должна быть похожа, чтобы получить расположение Дмитриевского? В растерянности девушка на мгновение даже замерла на месте, лихорадочно пытаясь отыскать ответ на этот вопрос в водовороте мыслей.

А потом все решилось само собой. Когда один из псарей, невысокий подросток в овчинном жилете, вынес к ним щенка. Эта был кроха светлого окраса с головой кофейного цвета и с такими же редкими крапинками по телу, с широкими ушами и удивительно голубыми глазами. Гладкая блестящая шерстка так и манила коснуться ее ласкающим жестом. Что Лиза и сделала, без особых раздумий протянув руку и дотронувшись до маленькой темной головы щенка.

— Это первый помет у моих пушкинских курцхааров, — пояснял Александр, но Лиза толком не слушала его объяснений. Она протянула руки в сторону щенка, вопросительно взглянув на Дмитриевского, и радостно улыбнулась, когда после кивка барина псарь бережно положил щенка в ее руки.

— Quell mioche! — прошептала восторженно Лиза, тронув кончиком пальца носик собаки, тут же лизнувшей его.

— Вы любите собак? — спросил Александр, и она не стала более скрывать своего интереса.

— Мой отец был большим поклонником охоты, — и улыбка скользнула на губы, а глаза вспыхнули светом воспоминаний об ушедших благостных днях. — У нас в имении была собственная псарня. Конечно, не такая роскошная, как ваша. Просто сарай с загоном для собак. И уверена, по количеству она уступала вашей… Но собаки! Курцхаары, брудастые борзые, английские гончие… Папенька был готов на многое ради отменной охотничьей. Он часто брал меня с собой в псарню или на выгул, многое рассказывал о собаках.

— Удивлен безмерно, скажу от сердца, — улыбнулся Дмитриевский. — Прошу простить за откровенность, но Софья Петровна не похожа на мать, что позволит дочери увлечение недостойным вашего пола занятием…

Свет в глазах Лизы тут же померк, и она помимо воли чуть сильнее сжала маленькое тельце. Щенок заерзал в ее ладонях, и она поспешила отдать его псарю, обеспокоенная, что не удержит в руках. Ведь тот, несмотря на свой юный возраст, был довольно упитан.

— Когда мне было десять лет от роду, папенька скончался от лихорадки, — глухо произнесла Лиза, боясь показать свою боль, которая даже спустя годы колола острой иглой сердце. — Всех собак тут же распродали, дабы покрыть многочисленные долги. Как вы понимаете, это не стало спасением для нас. С тех пор я ни разу… так что вы правы…

Она более ни минуты не хотела здесь оставаться. Лай собак так остро напоминал прошлое, в которое уже никогда не будет возврата. Резко развернувшись, Лиза буквально выскочила из домика, боясь желания снова коснуться этого щенка.

Одно из самых теплых воспоминаний детства — крупные ладони отца и маленькое тельце в импровизированной лодочке. Она любила бывать на псарне, когда собаки приносили очередной помет. Наблюдала за щенками, гладила их, играла с ними в выгоне, когда они становились взрослее. И до сих пор к горлу подкатывал комок при воспоминании о вое, который доносился от псарни в те дни, когда Лиза потеряла отца, а собаки — хозяина. С тех самых пор она не переносила собачьего воя — сразу же перехватывало дыхание…

— Простите меня, — локтя Лизы коснулись пальцы Александра, и она обернулась к нему, переводя невидящий взгляд с усадебного дома на его лицо. — Я не желал пробудить в вас худые воспоминания…

— Полноте! Вашей вины нет. Я просто так давно не была на псарне… и давно не видела собак охотничьих. Только болонки… Но разве ж это собаки?

— Вы правы, совершеннейшим образом, не они, — Александр улыбнулся на ее слабую попытку пошутить, и бедное Лизино сердце снова заколотилось в груди.

Только к лучшему, что она выказала свой интерес к собакам, убеждала себя Лиза, когда они с Александром ждали у конюшен, пока для нее выведут лошадь. Ей безумно хотелось, чтобы он обратил на нее внимание. На нее — истинную, настоящую, а не на ту, что должна была стать подобием Нинель. Хотелось, чтобы Александр смотрел на нее, как сейчас, снизу вверх, пособив ей занять место в седле и положив руку на бархатистую ткань широкого подола ее амазонки. Она краем глаза заметила, как Дмитриевский провел ладонью по подолу, словно наслаждаясь мягкостью полотна. Или представляя нечто иное под рукой, промелькнула шальная мысль в голове Лизы, заставляя вспыхнуть от стыда.

Безумно хотелось, чтобы он смотрел и видел именно ее, Лизу, а не ту, что когда-то так страстно любил.

Увы, спустя некоторое время ее надеждам суждено было растаять. Первое сомнение закралось, когда они с Дмитриевским подъехали к саням, в которых уже поджидала Пульхерия Александровна. Старушка не сумела сдержать возгласа, который явно помимо воли сорвался с ее губ, а потом с легкой укоризной окинула взглядом Лизу, сидящую верхом на небольшой каурой лошади. Но Лиза едва ли удостоила это происшествие своим вниманием, очарованная красотой солнечного зимнего дня и столь близким присутствием Александра, который старался держать своего коня ближе к ее лошадке.

Сначала ехали медленным шагом, изредка обмениваясь взглядами, а после с молчаливого согласия убыстрили темп, позволяя животным пойти легкой рысью по расчищенной аллее, которая перешла в залесную. Свернув вскоре с залесной, выехали к широкому простору луга. Видимо, в летнюю пору он служил для выгула лошадей из усадебных конюшен. Сейчас же был девственно чист, сверкая в солнечных лучах разноцветными искрами.

Дмитриевский резко свернул в сторону луга, направляясь к редким деревьям, что росли на некотором отдалении от леса, темнеющего по правой стороне. Лиза же оглянулась на сани, в которых встревоженно выпрямилась Пульхерия Александровна.

— Куда он поскакал? — спросила она у Лизы, едва сани поравнялись с наездницей, удерживающей лошадь на краю луга.

— Je ne sais… — Лиза растерянно посмотрела на Пульхерию Александровну, когда заметила, что граф придержал коня и жестом поманил ее к себе. Они обе понимали, что сани вряд ли проедут по высокому снегу, потому и переглянулись озадаченно. Ведь он тоже знал это…

— Вы позволите, tantine? — крикнул Александр. — Мы будем у деревьев, вы без труда проследите за невинностью всей картинки… Ежели Лизавете Петровне будет угодно, я бы желал показать ей нечто, как обещался прошлым вечером.

Пульхерия Александровна некоторое время размышляла, а после неуверенно кивнула, вызвав в Лизе с трудом сдерживаемую радость. Девушка тут же направила свою лошадь в снежные просторы луга, вздымая при каждом шаге целый ворох белых снежинок из-под копыт. «Словно по водной глади еду», — подумала с восторгом Лиза, понукая каурую ехать быстрее. Чтобы было еще больше россыпи при каждом шаге, чтобы сердце замирало от наслаждения…

— Не бойтесь, луг ровен, — крикнул Александр, заметив выражение ее лица и ошибочно принимая его за страх. — Никаких ям.

Она не боялась. Она чувствовала только бескрайную свободу сейчас, когда под ногами вздымалось белоснежное полотно, а над головой сияло чистое голубое небо. И когда он ехал рядом, направляя коня к группе деревьев.

Лиза на мгновение подумала, что зрение обмануло ее, когда среди черноты стволов и белого снега вдруг мелькнули перед ее взором яркие разноцветные лоскуты. Но нет — ее глаза были так же остры, как и прежде. На ветвях одного из деревьев действительно висели ленты и обрывки ткани, чуть припорошенные снегом.

Александр спешился, и Лиза невольно оглянулась на сани, оставленные за спиной у края луга. Нет, он не обманул, они действительно были на виду и в то же время наедине, отчего она невольно напряглась. Ее нервозность передалась лошади, и та стала обеспокоенно переступать с ноги на ногу. Остановила ее только мужская рука, крепко ухватившая узду и заставившая стоять спокойно на месте.

— Ваша тревога передается лошади, — Александр убедился, что каурая затихла, и ласково погладил животное по морде. — Вас тревожит наш tête-à-tête improvisé?

— Вы же знаете мою слабость — я любопытна до крайности. Потому я здесь, — Лиза понимала, что голос звучит чересчур резко, но не могла отчего-то даже на тон смягчить его. — Что это за дерево? Отчего здесь ленты?

Александр усмехнулся ее искусному уходу от ответа и отошел к темному стволу дерева. Провел по неровной коре ладонью и взглянул вверх, на голую крону с яркими лентами на ветвях.

— Возьмите чуть правее, Лизавета Петровна, — Лиза подчинилась этой реплике-приказу, только когда он обернулся на нее, иронически улыбаясь ее упрямству, к которому успел привыкнуть за короткий срок их знакомства. — Взгляните на дерево подле дуба…

Это было удивительное место. Два дерева — толстый и массивный дуб и стройная береза, грациозно склонившая над ним свои ветви. Имея разные корни, они так тесно сплелись в горячем объятии, что только по цвету коры можно было отличить стволы.

Явный символ любви и единения. Кровь Лизы не могла не заволноваться при взгляде на это чудо. А сердце застонало беззвучно перед видом того, как опиралась хрупкая береза на могучий дуб, а тот укрывал ее своим стволом со стороны луга, продуваемого ветрами.

— Symbole de la amour, — тихо произнес Дмитриевский, и она посмотрела на него, пытаясь совладать с эмоциями, что всколыхнулись в душе. — По крайней мере, деревенские верят в это. Видите лоскуты и ленты? Считают, коли повяжешь их, затянув потуже, любовь будет счастливой. И продлится вечно…

Лиза подняла взгляд на нехитрые дары, которые вязали крепкие мужицкие руки на широкие ветви дуба. Пусть суеверие, пусть грех, но отчего-то ей самой вдруг захотелось верить, что эти влюбленные деревья, сплетенные стволами в единое целое, могут творить такие чудеса.

— Дань славянской крови. Знаете ли вы, что ранее наши предки поклонялись деревьям? Дивно ли, что и в наше время мы верим в их силу. А посадили эти деревья известные вам персоны, — и Александр пояснил, заметив ее вопросительный взгляд: — Помните, вам говорили о предке Дмитриевских, что церковь заложил в благодарность за спасение своей супруги? По старому поверью, что живо в деревне, при них пробились ростками эти деревья…

Лиза смотрела, как медленно движется мужская рука по темной коре дуба, аккуратно стряхивая снег, которым замело ствол, и ощущала странный трепет. А потом заметила взгляд Александра, устремленный на разноцветные лоскуты и ленты, и не могла не подумать о том, есть ли среди них тот, что был завязан на ветке именно его рукой.

— Вы верите в это?

— В то, что деревья с тех времен, или в их силу? — Александр с ироничной улыбкой взглянул на нее.

Лиза молча встретила его взгляд. Разве могла она сказать ему о том, что ей интересно узнать? Любил ли он Нинель настолько сильно, что поверил в крестьянские суеверия и полез на этот дуб, желая сделать их любовь вечной? Даже думать об этом было горько, что уж говорить о том, чтобы доподлинно знать ответ…

— O mon Dieu! — не сдержала она возгласа, когда обернулась к месту, где они оставили Пульхерию Александровну, и увидела, что подле саней стояли еще одни. Пассажиров она разглядеть не могла, как ни пыталась. И осознание того, что кто-то иной, не принадлежащий к маленькому кружку обитателей Заозерного, мог стать свидетелем их tête-à-tête…

Лиза так резко дернула лошадь, пытаясь поскорее уехать от этого места, что едва не соскользнула с седла. Александр, оказавшийся рядом в два шага, помог ей удержаться, чем только разозлил ее пуще прежнего. Толки! Что может быть хуже для девицы? Даже думать о том, как выглядела издалека его помощь, не хотелось.

А потом, когда уже скакала по лугу обратно к саням, вдруг пришло странное спокойствие. Разве не этого добивалась от нее мать? Поставить на кон свое честное имя в игре, которую они затеяли. Рискнуть всем ради выигрыша, на который обе так рассчитывали…

Подъехав ближе, Лиза увидела, что случайными свидетелями ее прогулки к месту странного поклонения стали старшая и младшая Зубовы. Причем Варвара Алексеевна удивила ее своим поведением до глубины души. Резко перекрестившись, та вдруг отшатнулась на спинку саней, будто пытаясь укрыться от Лизы. Это было второй странностью, которую отметила девушка в тот день. Но даже тогда она еще не поняла…

— Mademoiselle Вдовина! — первой с ней заговорила Лиди, прехорошенькая в своем капоре цвета чайной розы, отороченном беличьим мехом. Любую иную девицу он бы сделал болезненной да бледной. А барышня Зубова казалась истинным цветком посреди белой зимы.

— Давненько мы не видались с вами, mademoiselle Вдовина, — она улыбнулась Лизе, но при этом тут же перевела взгляд куда-то за ее плечо, очаровывая мягкостью своей улыбки. — Как здравие вашей маменьки? Надеюсь, на поправку дело, — и тут же без перехода, не дожидаясь ответа Лизы, с легким кокетством: — Ах, Александр Николаевич! А мы из церкви едем… решились вот к вам на чай напроситься… Примете ли нас?

— Буду рад вашему визиту, — ответил Дмитриевский с легким поклоном, а после спешился, когда Лиди с позволения бабушки протянула ему приветственно руку.

Лиза наблюдала за ним сверху вниз, гадая, насколько крепким будет это краткое пожатие. И чувствовала, как в ней медленно просыпается что-то очень темное, грешное и весьма недостойное девицы: зависть к превосходящей красоте и неприязнь.

А потом встретила внимательный взгляд мадам Зубовой и поняла, что не сумела скрыть этих чувств, а еще — что неприязнь, судя по всему, была взаимной. Зубова явно видела в ней соперницу своей внучки.

— Какой интересный цвет у вашего наряда.