(Шон МакВетроудаль, записконосец, по запросу г-д Жона Жемешана и Сона, получил стог детсядь из дюжей сотни в этом ночном чтозавопроснике двенадцати апостроф, который составил Жохокей МикВертунохов. Он врозьпринял им-яз за дев-из в номере три и оставил свои свободные естественные отбивы для неких четырёх в их, собственно, искусном изобразительном беспорядке.)

{1. Вертоухов *E*}

1. Какой неперевзойдённый экстрадиктор и мостсударь портокроитель был первым, кто через свою бубённу снебыль возрос выше, чем эвкалиптовый баобоабуинобаб или гигантская Секвойя Веллингтония; бутсонагой вошёл в лиффийетку с шарамарами, когда ей было едва ли осеньнацед; был видим каждому, когда замирительно заоблачал гребень на своём взголовье; щеголяет альбертским времяпричислением псалмовеколюбиво поверх своей глададской зобпитанности; из тахофских, что тянут на неотонну, когда падает их первая яблонисовка; дал гнусность выбора залеженосцам промеж позами вчера и послами завтра; имел семьсколько последовательноцветных полонезатёрш на том же большом белом ложе бегнуара; он Твоевольский по сей час и во избе, как и в дебрях; выкачал хатоличностное грязномыслие и шокировал бойнского продесанта; убил собственное оголтело в приступе глада, будучи молодым; пахал про питание пятерых, когда Алемаркия надъуровнялась; задавая ирландский, выучит горнуоллскому в два счёта; гарант кругколёсных, плата за жалейнодорогу; родились многоголовые пасынки, но лишь одна высоклассная дочьурока; слишком смешковат для рыбы и слишком много снаружи для насекомого; голодранник, заточённый в параллелохрам как фасфоришка; необъятная шишка в неподходящем перьеоблачении; однажды он был землекопан, раз был вспламенён, раз был подтоплен, и она вывесила его в судоприставстве; ищет квадрант по своим подкровам, чтобы раз сказать Звонщику, скольгад вредмени; позиционируется, чтобы врозьмечтать, но восстаёт против закона мяча; нашёл горячугли за вспахансценой и мускусные розы позади дверкофальцев; выделал форт из своих задних фортщитков и выписал В. Е. Т. Р. над дверными балками; верховный беглец из всех захваченных в глубтине; если он пересыротделывает пёсофабриклассы, то перед универмагистрами он держится ясномолочно; его эвакуировали при одном появлении трёх гуннемцев и он дважды швидко осадсдался; от зооморфологии до омнианимализма его брошировали подбрасыванием монетки; башни, эддистан среди бессигнальности, бросая саванные лучи над пучиной; разражается громами против злюдей мужпола и шлёт шёпот вслед за фру-фру фрау Фрау; когда Дюк Горбатюк низдымает свои зады, его бароспособники пиршествуют, но затем отвечают ему глыбасольством и хлевпосольством, когда он не просиживает люк как Планкетт Брюк; шершеловецкое сосдейство такенных и сусальных ради дамы этого города; работа, чтение газеты, курение сигары, установка наполняшек на столе, поедание блюд, досуг, и так далее, и так далее, досуг, поедание блюд, установка наполняшек на столе, курение сигары, чтение газеты, работа; минералки, при полной пудре и параде, лестные новости, ююбилейное печенье и открытки на злобу дня рождения; такие были дни и он был их герой; дождь розового заката, облако красной кладки, скорбь пустынной Саары, изнанник окисьрудного остова; арестант лжеприсяги, апеллянт правозащиты; подрезает деньги по чеку во Банке Ввеликосбирании и ставит отпись своей судьбе в Залах Часоввне; мозг франков, рука христианина, язык северянина; командует к столу и выводит на чистую воду; его нахлобучивают у Шляпенморгена и ему морочат болванку после обьеда; изображает татьскаго саветника, когда он сама сур'ёзнасць, зато радуется, как пацук на крупы, когда ищет весяласк; ходил до самой Головы, где он сидел на стороне Охвостья; держит раннеанглийскую фрамужную марку через окно-марьяннетку и цветомарь-аттик, глазейдоскоп, две замечательные умывальницы и три нигденевиданные ризницы; его своды аркопадают, а его неф был ещё при царе до Р.Х.; его ходики не сочтены, он всем звонцам звонец; словно каждный быстший и естьчтоевший, но хоть он и язвенник, он не трезвенник; дубовый столбмуж в лесу, затем древлий член в Мегалополисе; верхомглядский, вострофавноногий; планка нашей платформы, бесчестие безмундирства; удальго-князь с барскими запашками господских волов и виконтодушием графа зальца; типтопсельная фраза вирусречивых слов с формой как облегчающие моменты травоядного; к нашим порокам он принёс судкнигу, нашим вотчинам он оставил феодарственную; был внешнеселён для подземелья и водоправеден для огнеглотания; посылает ребят в одних носках, желая коклучше, когда он ветрпускает свою шкуруглекислоту, а шёлковые чулки показывают её формы, когда она шаровалится у него из рук; будет порох сухим изводить на злонамерков и пилюли порозовения на всех бледнолицых; дал понюшный взнос Мизеришке, щепотку Анне Ливви, отличнейшую самокрутку Черешне Чирозе и штоф смешинок кайждому мстителю и всемперечнику; заставил человека, у которого не было ничего общего с фракцией толстосумов, почувствовать, что он скорее исполнит дюка, чем джентльмена; скакнул на двух прелюбодамок и встряхнул три туры, чтобы ему выиграть игру в шашенки; курится внутрь словно стромболист до тех пор, пока не дымится с обоих концов; можетподобные, спасзлобствуйте ему, женчины, слезоболезнуйте!; показывает один белый нанос снега среди можжевельника у него на венце и шапочку раскаяния, на которую пролита кровь; покой ли, тишь ли, но на тройном счету; поехал на метро до полиса, где его исстоличили; нашедшие, майна!, вира, рыщущие!; кого обставили дрязгнули, поглотит сперсть; вейнрейн впереди, глясе идёт следом, завёртка делает рывок к флагу; может танцевать паходобль О'Бурого у нобилей под свой собственный кокестройный аккомпанемент; имел место быть перед междуприродным собранием католических повивальщиц и приказал долго жить перед конгрессом по изучению внутринародных катастроф; начинает соблазнотельным аперитивом и оканчивает приём между карамельками и канапеечками; нет на нус и нюх на новь, и смех от утех на площадке; убрал триста шестьдесят пять идолопостроек, чтобы установить того а-ля кхалосса для курейжинок, что надеялись получить мужчин; роскошевелитель, обыматель, возжигатель пасхального огня; прещает нам вторжения наши, как и мы его от врат чаем; что фениксу погрейбалки, его пеплу возвратждалки!; устраивает осспелионворот с боку на припёк, возвращаясь к картофановым столам; у него едуний комплекс и питьдонный принцип; закланное мясцо для форшмачников и тёлкин кус для лукомоек; пока он ищет нашего расположения, он пребывает нашим трелоялистом; две духовные помолвки и три дезертирства; возможно, сейчас считается с фактами, зато прежде мамкался с папками; великий Заглазский, эта гора мухслонов, возбесился под стрессом и ниспустился под прессом; данке пшёл, как танкер пшон, как рогожник ругался по бабушке; панацелевой для мужа, зато на перстик для дамы; скалофон Солдазуб; не весть требовалась, строки пилились, песни сивиллились; присказка, предложение с логозавершением; покуда Голыйсей неколебим, не устоять скудельным; высиживали в Яйчейково, затем госпитали загранптицей; как началось у кормчего геннезисса, так и придёт к концу в баталии при Боссе; ах, Родерик, Родерик, Родерик, вы совершили датчанина проступок; различно регистрирован, регулярно перегруппирован; и настенолазание, и молитвоблудие, и шабаш-неведимка; так же с гомогетеряча в замяткуряйца, как и тогда, когда насквозняк глазастил-с; настоящий взрыв с ложным хлопком; саунашедший, затем корчмарный; шёл в гору мили оный, согласно перевписи заселения, затем безуличник для пентхауснайма, когда а-ля прахгорел; мастер на все анды и самая аллегантная точка, чтобы сбагрить скарбишко; передаёт свой раскол новому патрикцию, затем плебматично поддерживает старые паскудные века; обедает с открытыми дверьми и случается с закрытыми воротами; для одних он брат Броньщильта, для других он плетень Отрогфеллера; показывает свою моготу перед обоими полушармами, зато трепытается скрыть своих следящих; семь голубятниц проворглашаются гульгульным домом этого голмира: Смеррнион, Родосград, Колонскин, Солеморск, Хиосморье, Аргосело, Лугафины; независим и не чемберленник лордства, признавая власть Рима; средь вежливостей ферм и зряшных, и пустых, и Домнал любит блеск; воняет как белена поэзии, а выглядит как исландское ухо; спасался на летних постоях, много кого принцезрел; принимает сольводы по выходным и банькресло для празднообразия; после нескольких неплохих настульных игр любит танцветать гульбарий; что Никогдат потерял, а Колумбок нашёл; верует, что рядовой человек сам себе гульденкипер и что Африка для чернозащитников; дуга его езды была сороколучшей, но вводила в занос к восьмидесяти; хвастает перед сократерантами, что он старейшая музкреатура Ариании, и смотрит свысока на шуйцарских Холминзонов, которых он зовёт новыми рудами развалин; хотя его сердце, душа и дух обращены на фары времяонов, его любовь, вера и надежда держатся шутпоймизма; тихие трясогузки кадят на него с посмешками издалекрая, пока бровесупные буяны желают его ропотаниям три погибели; там, где улследняя лиса, там, где илследний он, лучи в ночерни; у Луга горы, у Лога груды; пьёт дегторрную воданку за свою асаму и ест неленную свинью, чтобы хлевотвратить рулькорок; попрошайки накрывают ихо, что откинулось на свой пьяностул, шлюхи куличат его по пути на сторону; на кристианское рождество у Второго Прихода, Новая Рекландия, по поводу великопрошлого заболевания пятооститницей престудобного г-н Острассветлова, позавещательно без платальстецов, всеочное гудение; он славу предков обретает (Булль, бюллетировщик), зато пока ещё не прибыль (Максвелл, клерк); ходил по-новенькому на стажеловке, за что пришёл к фениксу как борджуан; сначала похлебальные браги, следом сорбур в темноте, наконец войнская службакалея; он есть Аль, вой всех вышних, впорчем он корнеподл; дышал не чуять кегльборы ягод, когда всё разнеслось пухом и прахом для этого маляка, чтобы упасть невзничь от рейнгретого вина, где он и оценил винограционализм; ест еду, одобряет одаривание, твёрд с тугодумами, бука с безобразниками; садсеивает достаточно семян для обсеменения, зато следвследует служанок тихой сапой; учился языку из рта вон плохо, пока не стал говорить по-глухманьски с закрытыми глазами; не запнулся на здесь-здоров-здании, а затем замостоятельно задёрнулся за гроб жизни; Риальтопь, Эннслив, Пейспол и Пинспонс, толком не забудьте Ньюкомин; где сверкало свеченье сиянья от солнца, через чернь, там где тернь, с краснотой кирпичей — там тихий дом амбаргумна, где он обратился в прахолмик; отлетали оттенки, идя на тартан, рута, красноросль, орлякоротник, ворсянка, чертополынь, мухоловка, кресс; его окончен балаганн, но не про хлопок; выдержал острую атаку голода, но потом становился всё статнее, статнее и статнее; у него около двадцати четырёх обовьюнродных братьев в Соединённых Штатах Америки и тёзка с начальным различием в былом королевстве Польша; его первая половина столетне-пробковая, а вторая — франко-египетская, в целом же он означает two teackets to to to Christie’s (куды, please?); из его пронзённой дверцы вышла женщина его мечтаний, кровь людская — на водицу, последняя торговля — за океан; купискот у овина с луком-пореем, ярл Взголовнины-у-Бора; вы и я в нём, с орентованными ждлиниями жданий; велоятно, свободный полт Элина, затем Заплетный голод в любое влемя; одним был он ваших из трубкомысленных парней, знать, надо считать, что он дымил бычками его в возрасте; за шапкой льда, за долом весей; имел две главные авандетели и три нескупаемые проигреха; пристроил думочку в скарбсумку и рубочку на скоршлюпку; Б.В.О., Б.Л.Г., П.П.М., Т.Д.С., В.Б.Д., Т.К.Х., Л.О.Н.; хлебоквасничал, раносольничал, лизохульствовал и супливался; когда улицы искрились холодом, он накинул ветрополую; научил себя кататься и научился падать; достаточно дряхлый, но довольно добрый; главарей запасал вездевсюдно чрез убивства; Остманн Эфенди, Серж шоурядной ксивкобурки; баасит так ммного, что переприамит всесвоих парижителей; первый среди фениев, глава фенистерства; его Скунская Тиарра считалась неразносимой, пока Лиам Гибернии не сгубил его в Вестманстере; был выбит из своего завседания, когда он шумел на нас лишь бы савлрешённо устроить демаск, и, к нашему повиликому затруднению, принёс снам напасти из Буддапешта; поднял спичечную головку выше, чем ольхлисток, и предал всехлившихся пламени; стержень взвеяв в грозы, испортил молонью; женился за сдобные кадки да несчастные браки; на что ложиться в гробушек ему так рано бы, пока небеса сотрясаются от его «Вперёд, Микобер!»; бог на верху лестничного пролёта, червь на матрасе из соломы; тишеловкость паутины силкопряда затыкает уста пещер его непроглядности, зато птенчики, что взвеселили его листокров воспевают его как любителя земноличиков; мы ударили по рукам над его кровавым воендокументом, затем что мы дали наш великий зарок верности его зелёной мантии; наш друг вицконунг, наш свараншейный пресспутник; под четырьмя камнями, где разбиваются потоки, который устранил заздравный кубок, когда тешился чашей; у Моры и Лоры была гора своевремени, чтобы смотреть свысока на его смятение, пока твёрдый взгляд наготове, копьё вперёдпростёртое и шаг в порыве курража усыпали озеротуман Легго над полем последней брани его; мы мрачнели о вас, проступкодей, в год траура, но затем будем бардействовать до тускломерцаний, когда морвенлунные воды призовут солнечный луч; его снятые панталоны, его довольно странная походка; големое зедание выморшины, гардерубище знатной власяницы; склоняется соснуть, ценя момент, затем истово изгорланит, когда они начинают свою экуменику; он системный уравнитель конечностных интегралиц, когда три поверх одного оказывается чем-то неправильным; имеет весьма коническую шевелюринку конфузлианского посевдонима, а те его внешвецжнецкие манужмурки словно фестибальные кенгурольцы вокруг Тяпшляпландов; он сфееричен как газомэтр лития и свинцевания, существуя трижды десять кольцелых лет до того, как он ковылял вокруг Цирка Великорегента; у кобеля преткновения подле копен его хаткен постоянная псин-функция, знать, лишь обмеркантилец сможет напрагсвизировать выкосопарность преодолинии его атасских гор; приверживался правых и левых при Лютограде, выслеживая вепреложную истину, а затем настиг свой конец с теми мордрыками, что нашли на него на вулице Камлен; Гуннибал военных злодействий, Автон, что вернётся; палит плоть на резком роздухе на хлипком холме на волочащейся волне; мы приходим к нему сонными детьми, мы выходим от него бойцами за ущербствование; он разделся, чтобы спасти от больдыхания ихних королев-соперниц, пока Шоуворов, Шоутузов и Шоутыков удрали с его укладенной одеждой; обставлен налогом, пополнен программой; его трёхликое камнечело было найдено на горе Бельцокота, а оттиск его шмяканных ног виднеется в козьей травкружности; тащи слепого, звони глухого и зови тех, у кого косность, язва и параличность; чудесад в чистоте, рея в лучвиде; вызвал бурные угрозыскания при Сотворении и сшиком лишил укротительницу змей её подвесок; загнанный становится заводчиком, загонщик становится лисой; гремушник, браковщик, земляк, смертоходчик; Ворсманн Ольф, Проезжий Туррга; вы чувствуете, что он как Веспассуар, хотя вы считайте его за Аурелия; боевиг, изментор, социанист, коммунизатор; судвершил набег на наши берега и, клонюсь вбоки, извлёк полезный песок; сначала стрелльнул к Реглан-роуд, а потом разомдрал с Площади Мальборо; Высота Кромлех и Холм Кроммал были его прислонпутными опорножиями, когда наш отрясающий челопрах нёспустился в свойлюбленный Лубар; принял марешальство над народовечами и провёл магистрат; когда пойман на нетточку, не склонит чешуёй весов, но затем, с располнением после любимого брутто, весит тысячу килоградов; Банба молилась о его обращении, Альбритания упустила тот многоопытный голос; колоссок среди злаков, поспельсинтрус среди фруктов; больше, чем в жизни, бесстрашнее, чем в смерти; Великий Турпаша, ячменица и пшень; трюмсель-юнгер, прыжок лососилы; искра гениального искусства, глубина спокойной мудрости, чистота безупречной чести, изобилие бескрайней благотворительности; для нашей семьи он мехдверь, для нашего племени он пикша заставы; попал как карри во щи, будучи непобеждён, и мокрел как курлица, будучи буркнут; преобразовал Ирланделянку, объединил ирландцев; начал собственную названую мять, но её апробирование показало небольшую прокорклость, а что касается лосося, он проявлялся в нём всю жизнь; завжди встречи, и гекльречи плутосойера тебе в надзирание; нем как пчёлы в меду, труден как дыхание развгорения; Замкнуд, Кинселла, Махони, Моран; что европийцам амритвариант, то самоуправленцам Дэн; фигура справа, он подвешен за закривок своей косматой шеи, фигура слева, ему раздают изобарические пирожки для команды; кто-то спрашивает, не отравили ли его, кто-то думает, сколько же он прожил; бывший огородник (Исполиногорец), оснащённый экспроплантаторскими душами, одарит свою розгость очей (миливидную) колготочками; на всех парусинах и шпигатах потоп, зато если промасленная мокнет, любстеричка махнёт его акварезиненную; удовольствие, что он разделил с пирстаскушками, трудогольствие, что он дал жандармеринам; спонсор тех команд, что просят, союзник тех групп, что скудомыслят; против молнии, взрыва, огня, землетрясения, наводнения, урагана, кражи, третьих лиц, гниения, потери наличных, потери кредита, влияния транспорта; может ругаться весомей супа из бычьих хвостов и общаться веселей портветреника; не злодерживается на своём унионизме, хотя впикудышный националист; среброюбки изегают его, матросштанники остались с носом; выставляет мирные ордена на своём брошеносце; ам-нам-найм, девятьсот тридцать сеятель лет копигольда; открыт вовседневно для полемиполитических целей, если не закрыт по некоторым солнцестоятельствам во имя Господа Януса; тянет жизненный еликозырк из кошёлковой Еврейки и мымрачных Раулей, если какой-нибудь поплиндур преследует гугенотов; Бумопорт, Валслит, Оберморешал Блюгер и Нагнетатель; Месье Дюкро, Мистер Челоземцев, мастер пашен; для одного он только мирошка с брюшком, для другого его сила выходит из брегонов; галлюцинация, злокучмар, векторплазма; сошёл за бе-бе бедную чернушку, пока не отрастил бле-бле бледную шерсть-тушку; был детроманизирован дочерью праздного МакМиллигана и был положен на музыку одним подшуббардом; все фицпатрики в его эмирате помнят его, парни с вязкоброда кличут его па-паша; одатчерствлял себя с бороной даней, и его паблично суслили к Баракстолю; получил огонёк в тёрн лесопосёлков и гробоокопался в трёхместности; его подобие находится под Терракоркой и он оставляет в покое, кто под радуговиной; снобода, нравенство и бардство; его обратная сторона делает добродетель из необходимости, пока его лицевая сторона бросает на мать изобретень; обшелковесьте его планшир, и он второй империал, развяжите петли, растяните крючки, и он ни шайко- ни лейкомастер; созывает Всеобщину, когда ему не удаётся воззвать ко всем от айц до яйц; базилектор, ардри, престоборец, главнокоролевствующий; встал в устье реки Дыр, потом раскрыл свои арьеркарты на Блатоклевере; не то эльдорадость, не то ультиматрудность; крааль яд-рьян-пьяниц, царьвсегдатай пяти пабов; выложил уйму лувров, чтобы выследить своих семейных предков, а потом всё растрафил, был в вышекрыше, но повёл ва-банк рот, и всем петьгораздам поделом; кидал голькамешки на удачу через мокрое плечо и дал драгунов кодекс дозубным гоплюдям; слов вредный как Гаудио Гамбринус, и вам грозный как Мёртв Еликий; туз червоточности, двойка ромбубнов, трошки блеф, чертовка пикендрак-с; васбранило возбраненье, двацуг девцац обордели, но затем трио к отниму склонило чашу весов; кинокадрился напротив шармдвойки красавушек на глубине экрана, но затем его эпизадвинули за пределы площадки как последнего Горбуна ради более титулованных особ из всяких Ричи, Дэви и прочих Бэрри; может приходить сразу после двадцать второго Марса, зато иногда не отходит прежде двадцать пятого жерминаля; его индейское имя Пуэльчадномног, а его номер в арифмософии это звёзды плуга; территорист Пикшовой Провинции, чьей лески сторонится даже вертлявугорь; нарезает порочные крюковихри, однако новстаётся прежним; грызуны в канавах благословляют его требуху, пока птицы в парке проклинают его заливающий свет; Портобелка, Эквидока, Тырработа, Сухопрося; сыпет на нежнодетую призракушку валюту звонких грошей Доходной Улицы; его рождение оказалось случайным, показывая его кончине её смертельную ошибку; принёс нам гигантский плющ из страны вечных юношей и ветроисто розвуалировал Апостолополоса огэльностью и нагаллостью; хотя доволен, что нежные юные чистые незамужние девочки краспустятся в хороших шёлкомодельных радостных цветущих девушек, но не так рад, что тяжёлые грубословные сильнопахнущие неправильносформированные мужи должны вычаркнуть активных красивых хорошосложенных честнооких мальчиков; Герольд Ветлозаросший, Олад Белохлебный; охмури свою тётку и обеспечь своего племянника; услышьте, но умолчите, прикройте его и посмотрите; время есть, архиепископство, время было, входят лавочники; реконструкция ручейной работы, приставание пугала порохового; его осадки это от горшка два вершка, пока его устемнённая температура кустнечисти держит третью марку в тени; точка плавления снега и бочка бурления спирта; сначала тролли-боли с Кралей Валей, а потом судит о себя здраво; выведен в загробологических главах горемыслительных «Мирсудных судейцев» и вытравлен фивскими верхификсаторами, которые унюхали, что кое-что скрывается под той гнидой мёртвых ухом; царь был в своём коронуглу, и мысль мрачнее муки, царица ж угрустилась и вся в ажурамурах, пусть и пушистей плюша, майличики средь горечавок, чу, улочные вдёвки, но обнаружу суждостраждники (дружно!), и ружьепокачка идёт им; для всех своих рассудителей он воздвигнул камень и для всех своих мимонищих он посадил дерево; сорок акров, шестьдесят миль, белая полоса, красная полоса, моет свою флотилию в аннокриводе; кто жен мусолит портер и чтон же делать ему, ведь он собирался оправиться в Пимплоко, но его поймали, чтобы привести на Сью?; герр Алемании, герр Алемании, всепышет войной; Ведьмуть-Царь-и-Мученик, Бургстан-нам-во-Стоке, Пауль-и-Петел-на-Петршине, Барт-Велий-у-Биржи; он кавалерыщет женской верности и свадебной руки как принц Оранжа и Нассау, пока троицу он оставил позади себя, подобно нахальному ханыге Задрипке; орешниковый край, пруд во тьме; исправляет валухов на олухов и колодец Артезии на птицу Аравии; рукопись на его лицевой стене, криптоконхоидосифоностомата его экспруссивности; его точка рождения находится за пределами Героспонта, а его делянка погребения на миленьком клочке земли; самый ильдирезный киоск на всём полноострове и самый лиценеприятный двор во всём Святом Студиозокрае; обошёл множество сотен и множество квартальных миль улиц и зажёг тысячи в один ночник в гектарах окон; его широкообширный плащ лежит на пятнадцати акрах и его маленький белый гоняхти декорирует дюжины наших дверей; о, сирый парус и убогий руль, что веслят всетх туда, где Мари-река!; у него что ни сынн, то лгунн, что ни дочарка, то тартарка, и развелось их столько, что конец; лишь из раддома, прискучимся сразу мы, полные духом, чтоб бить челом мечнику, а Демонстраха являлся с бурьгрозами для утопления неутопающих; личностная проблема, местная загадка; прямоходящий, подвозка арханизации в поле, кривдолежащий, провизионная подводка церквуляции лужебродами; часть вместо целого как прыть с места чалого; дорогой госпаладин Замкнуд Взгорских, мы очерадостны нашим выходом и строим планы на прошлое, когда не станет лета, вместе с Ротой Тенькрон; он выше уровня сдобы и вне плодобобовоносной зоны; когда скрипит тугое сердце, тут-то он её напомнит; его можно построить с помощью клея и обрезков, с каракулями или пустотами на подпорках; ночной экспресс поёт его историю, песню воробьинот на партитуре проводов; он ползает со вшами, он роится с иеромандравошками; он тихий как мечть, а затем может быть шумным как Сыногог; был Дильмуном, когда получил пальму после финика, и Топьглином, когда его орех попал под раздел; поглощатель мертвоокеанов, громпрыгун временами, одна губа на его горбу, а другая тут жди на краешке; у его привратника могучая хватка, а у его хлебопёка вольнооткушанная сласть; пока ветер сушит, дождь точит, солнце вращается, а вода окружает, у него бывают восторги и уныния, то собран, то разобран; отвратитесь, мы сподвыгнуты, возвратитесь, мы обездушены; оттолкнул Востров, перескочил Оркуст, переплыл Потопь и перепрагнул Моредол; очень тучный, тучнее тучнозёма блаточистия, да, сочащегося блаточистия; не говорил старому старый, не говорил цинготному цинготный; он основал дом, Ур, дом, который он основал и с которым он связал свою судьбу; носит каркарающего воркователя по вороному фьельду; лишил ореола своего лакея, когда оказалось, если она из выболтух, то он Вселетун, Мураваед, Чабан, Быквол, Австриус, Мангусь и Скунст; выдавил эль пивстарелого возраста из крапивы лихорадочности; положил крышу на ложу во имя Гимна и петушишку в горшок для люда; был пристольником, потом банкотратором, потом великим парктриархом; сначала тяпнул нервостопку, потом стукнул головотяпкой; смотрит зайцем, на всё лыс глядит, смотрит козлом, но на новые ворота; скарбсумка, скоршлюпка, про тылоборец и контра бандит; свет иных дней, холод вослеп ночи; наш ужасный отец Тьмамерлан Тартарин; поразительный, скандальный, страшный, нет, потрясающий; пошёл дымить от короля строения до новой Весовой, сымая горбовой убор перед мздами всех стоков; Па дал новый клинок, Папа дал новый черенок, за Папапину старую саблю Папапапе поклон; около юноголового, древнеплечего или срединношеего возрастом; вёрткий как горбыль к завтраку, опухший как тарпон к утру; смотри у Лориона Комалеона, который стал господином внутрисекреторных знаний, когда жил левжевал со своими сорока хлебцами; она довела его до глухотьбы, а он домёл её до слепокон; голуби гуляй себе рассиживают на нём у Базелемостья днём, а вороны знай вчерне развесшивают свои темноты против него на следующую ночь в бухте Царьшахты; драмкружить, санузлить, общепить; его головершина будет стоять истой иконой, если его глиноноги бродогрязны; разбившись в логе парка, он лёг плакучим грузом, но взмыв к извоздушному фениксу, летел надводным камнем; выглядит как проплаванное мыслицо и звучит как неприличное слово; под луной источистой поры бледная лимонэссенция как поплескивание сахара, когда в водах буйно всё бурлит; три стопки за Сивху и прочь с седла дурачёрт; подкатывал к мисс МакКормак Картиевне, которая укатила с Драгим Дермодом, чванным и чёрным; пошла краса на крайность, нашла дарма на память; вы можете найти его у Флоренсов, но сторонитесь его в Отеле Уинна; оттам его рог, онтам его выжимка, а онтут лежит его загробнобледный катун — вглыбь; шведцарский альбританец, ракальи коварнее нет; Гогусятник Звонтушок-Звукорек, Всмяткоисты, Э.Г.О.; гоняй мы чвай, гоняй мы блошь — мы у срамурны гор десадных; построил кирху Лунда и разрушил церковные земли; кто постигнет его название, тот достигнет его подвигов; коротышки в мундире и челядь под шубой; Глазщур Жук Суетлихв; Гдетутбдений Пир; Кровожаждный Кровопивец; выслушивали при закрытых дверях, хоть голову с плеч; отличение, если помещается со служалмерками, отлучение, когда бахклин задткнул узкость; господожеланен, внедропредставлен, землерождён; его отец предполагательно вёл глубокую борозду сверхурочных, а его мать, как всяки слушали, должно быть, помукошествовала, как выпало ей на делянку; слепки ног на Мегасцене, шляпротмистр, которого сбросили с ложа сна у Звонпесков; знатный воевода горословной пожарной команды, по сообщениям якшался с полицией; твоя дверь по-прежнему открыта; галстухлятина снова в моде; не забывая то время, когда вы смеялись над белопарусиновыми брюками с горы волшебной здравницы и о том, как вы сказали, что вся округа может видеть его заросшие ноги; хотя не крысота, но локон огнекос к нему подвесила она; когда его котелок стал как серхолодный камнелёг, наш Торрсипл предал лимфу амфоре; его письмо-годитель состряпано перьеводителями опробований, его пробирная марка нанесена по стандарту листового металла; пара нагрудников и тройной экран, чтобы поднял воз дух; зажигает свою пипку от нефтепалимой купины и нанимает тяжеловоза тянуть его ботинки; лечит скорбут у слуг, вскрывает фурункулы у фонбаронов; позвали продать крен для обуви, но позже нашли в спальне; у него своя скамья юстиции, свой дом милосердия, свой «рой с обилием» и свой «сей навалом»; как дальновед он ищет куль, где сак, как ретрогляд он поднимает как альпы штык; провозгласил свободу в Нью-Гнёте, пленив умы в Игослабии; действует деятельно, путается с пассивизмом, а его конёк это горгонор; пускает смехтолику дрезинформации среди рёвстольких волн; полслушал единственную первую бранную речь, которую белоясная спряла для своего святогорожанина, и молол дни у родного очага судьбины, интересуясь, это иврит переложили на аминьтон выше или то была песня мира гурий с квартонионами; пусть его треволнения и прошли, но его двуволнения ещё впереди; мормышеловка, что закрабастала наш киль, садовый радетель, что с корыстью душил горошек; он стоит на свежем аэре леса в парке, и морская она недалеко, неприедливые города X, Y и Z легко берегоценить; он суть задавание воспитанной гуманности, хотя лишь малый нарост на Европе; славнопечётся песенкосигналить для чувства метра, одначе страждет хаполучить всех своих подплатных словоиспечниц истинно пряноподобными; у него чрезвычеркнуто большие кольца и он неабыкачественно надушен; возлебрящет идеже хощет тифий голоф разумрачения; принц Фингаллианы в гиберниаде хулиганства; у него есть плескоджонни для переплыва, французик, что ему врачеварит, брабансын для боколомья и фриц для распорядка; его подстерёг Паркер и приштукткнул Баркли; лягает китчевицу, когда хмелькает, и ни на монету не прекращает метать марантники Джейкова для бедных беспрозорников на пороге паперти; читает заклинания великого Грустносказовича ежевечерне и круглонедельно и злодеяния Ивона Буйвольного каждым воскрепким утром; лезет в душу без мыла для душа и шлёпает себя, когда его доводят до банной ручки; владеет выпуклейшей вторбочкой, из всех, что промприматывали у единённости Правомельничной Корчмы; родился среброуст, как было написано нуладу, и обошёл всю свою железогубернию, оставляя смотры по левую реку; поднял лишь два пальца, но затем почуял, что и так взойдёт; которому проще найти видозабор в Небванне, чем вне или там найти трезвонец в Хмарьстумане; жить с которым не привидится и в госмэре, а чтобы знать его, требуется прогрессивное образование; его окунали в олламковое святомессло, его мироимязвал Сводой Шкатул; отчедом ведает, где зверчок, однако проявляет лютость к апроповедникам; по-прежнему глохпускает мимо ушей Дария ныне совершенное неистывание Бога; сотворил Человека дорывистым движестом и чеканил червонцы человекчекству; любит шестичашевый пудинг, когда он стал с той, с милой с той; застал все года словполучия от облакгона и штампанского до штормодуха и бурдтючного портера; билнельм пирвый, гонорих весомый, чаялс ротопой, рушьтёррн вретищ; если мандракура вынуждена визжаловаться до остервятнения, наконец пережив его рождение, то дикая юбка будет выпь над чепушиным воскрешением; теряет вес в подлоночном свете, затем становьётся всё сжатее ближе к зорькату; одной чертой характера вызвал улыбку у завуалюда разных стран и удержался одним листком обёрточной бумаги от трёх тюремных сроков; который мог уведать одним лазком и лососку, пойманную копьём, и охотников, преследующих лань, и судно-ласточку на всех парусах, и белоризника, поднимающего гостию; обращался с подхалифством как старый Король Кнут, и показывал свой тыл как Цинциннат; он старченаш, он старшинаш, он страшнонаш Наготобирючий в особняке, стар как новый; корпит на корточках и поучает на прорехи, когда опускаются флаги в городах и высях; пышет в полное вискигрудье, зато партеркрепко стоит на подножии; запинается перед грохотом падения и совершенно сходит с ума, когда его поднимают лихом; он как подлейсок средь перлов утра и как надгорбие среди утраурной ночи; и наконец, аже у него лучшая обожжёнка жарпечи в весях Вавилона для его смолостроительных спекпаклей, он пропал бы за недостатком одного загогулинского забора?

Ответ: Финн МакКулушка!

{Часть 2. Вопросы 2—11}

{2. Анна *A*}

2. В тех же ль хмыках рождала вас хмарь?

Ответ: Поверну маи оптики от заграниченных видов и перстное чадо своё созерцаю я гордо; мостостроитель где, стенокружитель где, там его дамба чуть спавшая подле. Вот эн-на, шепелявость её дражнит горы шептать про неё, а Айсландии брег стает в жаркой пучине; и «лелейся пейпесня», и «хохолься бреженье» её будут звать, чтобы браньведный наш Оккеан выпил полную лиру! Если Дан, то датчаян, если Энн, то отчаэнн, с ним из красок в корсетки, с ним из грязей в гризетки, и её огнекудри струились; не пугаясь причуд, чаркохаясь чуть-чуть и гоня от докук — чтоб и во сне нам не слиплось. Если б мог Гаммурапи иль Векклезиаст заприметить проделки её, воротились б враспах, туть как втюрь; отреклись бы от жалости, осудили бы шалости, и во реки веков, и во мгле, и в амурь!

{3. Таверна *F*}

3. Что было прототипографской материей названия для надлобия Чум-за-Чуба, которое было окрашено исключибельно одной темнотой (там змеюка прятколовкая, там пернатые сыщицы совершают налёты на гнездо поруки, там магдашка пошла в обетованник, там гиппархпоток быстрольёт), что ни «Злакодачный ужасточек», ни «Вонсточный дрейфшлюс», ни «Бакалейщик Харальдсбурга», ни «Виноторговцы Ват и Ко», ни «Уж со своей упругой», ни «О дочь, дочь, где твои покровы», ни «О'Счастлившиц Фон», ни «Вугольная хилплощадь», ни «Конское Дублинище», ни «Ле Десер на десерт», ни «Бенджаминов слив», ни «Фоломеев водбидон», пни «Антварьпень», гнид «Мушковия», ни «Надводроицк», ни «Прудиновка», ни «Аркоём», ни «Вообрага», ни «Хатка в Голландах», ни «Сорт Овала», никак ни «Великость», никак ни «Лепость» (вне липки и лепки), неткак ни «Был, есть и будет», пхни «Мнельзя светоношу»?

Ответ: «Твоё неослушание, о гражданский, благоволнение гордым!»

{4. Четыре града *X*}

4. Какой ирландский престоличный город (о боги, богини!) с двумя слогами и шестью буквами, с дельфтским начиналищем и насрушительным концом (ах прах, ох прах!) может подхвастать обладанием: а) самым обширным солнце-парком в мире, б) самой дорогостоящей пивоваренной промышленностью в мире, в) самым широковозящим путём сообщения людей в мире, г) самым брагобылъязвенным да иппоромфильским народонищселением в мире; и гармонизируйте свои абывыгодные ответы?

Ответ: а) Делфас. А когда вы-с услышите златые ковалтычки моего сердца, моя холстячка с куделью, стукпостукивающие в стонах рёбер вящего сопротивления, и громовые ласканья моих денье, трудящиеся над вашим отвлечтожением, вы-с будете страхпитать во всю вящую гулководную хныть, несясь сверх сорвашками, вы с вящей оранжевой гирляндой и я с моей дображнолительницей, катясь тихим салом и шалопадая в воды запружной жизни. б) Дорбхк. И конечно, где ещё вы получите то старое доброе пенье, где бы то ни было, с вашим листопалом (шашни марш!), и как это я буду ангажировать вас своими отдично нежными произношениями и ниспевать под мостки сцены, чтобы надольстить себе вашими торчащими лозами в их власопаде и ещё с теми двумя любящими леперстами, окружереливающими стройности ваших лодыжек, а цветок ваших уст розовеял как полеветер над мыльным камнем сероблёсткой речи. в) Нулбид. А как жен, почему бы нам не быть счастливыми, мая любоверная, на мельличные деньги, ведь он скоро вас покинет, как только я получу мою своесобственную бродклинскую георгианскую владычную лужайку для подкрепления спецраспоряжениями доктора Нахалтурина, с моей полной копеечной кастрюлей соевых бобов, ирландской в моей восточной руке и Заставой Джеймса в западной, после всех урабарассказов и годложностей войнствительно защищённых бутылов, и вы собственной любимой персоной, таясь как сыр в масле бойко (с вами крепкая сила!), в самом душевном и дешёвом от Атланты до Окони, пока я буду дремать в саднадворье. г) Долуэй. Я подцепил мою ломящуюся форельку впервые у испанских друзей: мчишься в Мейо, в Туаме будешь, в Слайго любовь, не гоняй в Голуэй. Кильклонюсь лососинами ныра сего, когда сорвался губан или гордо поймав голавлей, Упругочка, никто не будет с вами равных сил! — сказала она, выдрыгивая из полуводья. абвг) Трезвон неботрубит набаты с крыш торждейственным зазвоном впраздных всих набатребят нагиннутьсся на мразных сих — у нас пирвечный Трубопой, ему всегул ишь трудогрош — ни ухохо не будет равных силллл!

{5. Джо *S*}

5. Шлак это за морыш, что преподаёт скитные фляжки, опустошарит в староварах, молокозлобит рогатых, отпугивает голубогорлиц ревмя от веремени, шубочистит бесплодины папствищ, внутри человек, снаружи ангеличико, брыжжет кальной водой в округе деревни, невести, тобакк и сласти, на генеральном содержании, поёт в церкоклаколы, ногоприкладывает неблагонамерков, ширекрикивает «помочь, помочие!» вне его долгих злоямщиков, может плечдерживать трёх недопорослей, начистощает помёченные обутия, огнегасит все проблесковые ночники, служит напролёт, доколь не сбастует, полировняет свои резальники, на полнейшем продовольстве, распутник по следу внебошествия, пожалуй, раньше и секрат сидит в трамвагонетке, М.Ж.Д.О. ли, Н.З.Х.О. ли, ООО Дверные Пороги, Братья Окнолеповы в поиске драяльщиков, Уолтер Клозетёр и Сыновья с компанией им. Г. З. Вытяжского, чтобы не перобродить по завиллтщанию, как советуют, когда мало бекона ел или когда твёрд рукой, есть силица хлипко-натвердо усвоить ярландский жерлгон, уютландский или нордвьюжский великошерстный биггарист, сплошные сборы, ишачих правь, межсемейная удобица, выход впятыром, иногда ему взносится, не за имением подградных, очумелые жалкологики, будьте добры врозьякшаться, стерзоне ночьей он низдобрый отецыть, зато и эльконэсерным я бы не звал на него?

Ответ: Бидон старовина Джо!

{6. Дайна *K*}

6. Что означает салунное выражение «Кто-то здесь призывал домуборщицу Дайну»?

Ответ: Тронь. Давайсияйте все вещсалончики, раз теперича мне нужно натереть воском полношения среди отмёта всех лесохряков для нас, как мне дрожалось, я знала его пятно на цветочном полу, но не всё по маему по хотенью, и он звал маё сорнодревнее имя Дрынь. Я съела бы пчёлкой на сладкое цвет, жкажала б я жмёду. И кто сломбил задглядельце, и кто видел варенье из чёрной коллинки перед взортаращным большим пихничком, если непросыхание угодно Археоклимату всея Ирландии, я слышала подроздывания и снимала сливки с крынки на все ваши бутерброшенные пятипенсы, что муха на хворостине принесла. Трунь. И кто съелвзял последнюю из ягод грыжовника, что плесневяли с брошлых годов, и кто ославил это там, и кто положил это тут, и кто позволил сероловителю подфибрить отбревную. Дрень. И ктовыэто могбыть, кто подпёр горшок на дворе и чемэтово имясвятого лукивытам оттираетена сторонепола вестибюля (задармо!), не хотите полную тарелку? Драк.

{7. Клиенты *O*}

7. Кто такие те составные участники нашего обществида, двереймалыймейстер, очистюля, солдатушка, проходимец, выжимала, тунеядец, дворняговожатый, бонвояжёр, нюхач неразберухоморов, топтун синего калечения, науховой поговорщик и крестораздарственник из их салоночековых болот и скверика славы Благоматернска, и пионлагеря Городка, и полосы Окружилина, равно и вялости Кремдолины, затем и шалости Киммиджа, и области Яркосела, и области Кабры, и области Фингласа, и волости Старожильца, и вольности Луговин, и их квёлости, и Скорлупдома для тех, которые не приходят вовремя весь круговогод в предвкушениераме, которые суть привратники страстей благодаря обратноумозаключениераме и, стыкдействуя своими противодрачливыми дебатами о различениераме, объединяют свои голословения за предвытеканиераму, которые покусывают корочки комфорта вследствие воровстворамы, осушают медовуху за страдания, чтобы отведать опьянениераму, прощают каждое зло через практическую оправданиераму и прещают любое добро для собственной вознаграждениерамы, которых водят, тянут, манят и гонят те демоны-покровители, прибыльвратники по своим законам с еженощной оцепенениерамой, двухнедельной прелюбодамой, ежемесячной мизерикордрамой и полногодной времяпрепровождениерамой, думцы, когда они размышляют, зато Салливаны, когда они вооножаются, Митя, Федя, Сеня, Иован, Петер, Анди, Барти, Филли, Джиаков Мор, а также Том, Мэтт и Джик МакКарти?

Ответ: Г-да Морфели!

{8. Маргуши *Q*}

8. А как посживают бившие марухи?

Ответ: Они губят любя, они любят шутя, они шутят грустя и грустят от чутья, они чуют смеясь, и смеются озлясь, они злятся учась, они учатся чувств, они чувствуют грех, чтоб грешить осмелев, они смеют и ждать, они ждут чтобы взять, за спасибо берут, и спросить норовят — везде, где есть мечты быть вместе вместо вечной мести, вместо грусти, пусть не даст ни духом пасть, ни лицам впасть домашних власть — не за горой увозокольный год и экипаж с четвёркой, и утушительница маетных утешает новую душеньку.

{9. Спящий *W*}

9. Теперь, зачиная всё наново и всёпрельщаясь к нашим коронам среди панароматов всех цветов веленьречия, — если бы человеческое существо, над коим довлеет его горних боль лет, имея золотые просыпы времени на его больнопадких руках и пространдвор у его дремотных ног, которое столь же несчастно за кулисснами обихода, как любой надъадский вердюк Камелота, было, в этой ростостоящей будтотщетной нишаткой ситуакции, соединив это с бесшумственным сознаванием, согласовано (как лапша с игольным ушком) с близоухим взглядом старой хотимвгавани, испробовав все визгмощные отъемлемые и явленные особи, к которым экскурс из его прозябостояния, сей курс из тори, окажется имевшим рекурсии (такие, как сновотражение небодробительных эховоплей, переконъюнгация наисвязывающих экиваний, ещёразочароваяние уморазложительного отдыхания — и быстро тут конец всей сказречке) — смог бы этот своеобразец, покель вечер ведёт полуночлежников к сонстрясенью духом, пока Умрачнейшая Нощь не уловила петлоглушение и не заметила лукавский рассвет, узринуть разум, что есть челомой и как быть втвоём, почему что куйскому горячо, то железемцу пейнингфул, одно во сток шествует, другое близкопадает, уничтоженский нимб над девичестволосками был весьма к лицу, перебранники в чреве, все поперечники во всеморе, тут шик сброса (о гнездопад!), там шаг с пирса (ах, как звездоподло!), зато у жребца немного коньковый нос, пока Джефет хамкал всячину, а радужность вертит красивыми врозьпрядями, когда она низдымается (разнороска и капельсень будут как желть и зель до голубездны синильницы! до старости финалколет!), тогда на что тот будто бы бдящий должен быть бокхож с его дальносчётностью, чернь побери?

Ответ: На живодопись!

{10. Изольда *I*}

10. Только лишь для горести счастье нас готовит, всё погаснет, пусть пока трут горяч любовный — скоро ль, жинка бедная, в пепел дым растает?

Ответ: Я знаю, розанчик, несомненно, дорогая, но послушайте, бесценная! Спасибо, зайчик, ай какие они любые, прикупчик, восхитительные! Но следите за ветрами, сладкая! Какие у вас изысканные руки, анжелочек, если бы вы не грызли свои ногти, разве это не чудо, что вы не переахеммените ваше отношение ко мне, свинка, настоящая маленькая свинюшка! Так и хочется вас подзадобрить сию же минуту! Уверен, что вы пользуетесь её перижским мазаньем с её туалетного столика, чтобы они выглядели так красно до розконечностей. Знаю я её. Третирует меня, поди? Не заботит ни на ноту! Я могу платить мою складчину, как и она. Три притирания в день, первое во время душа, потом вытереть салфеткой. Потом после уборки и, конечно же, перед сном. Шало слово, когда я думаю о том супдруге Кланкарбри, сердоболисте из социирической партии с его-с сажбелённой грудью-с (привет, Прендергейст! вы ли то, Харчмарь?), и его четырнадцати прочих мучителях тылозащиты, или звездометателях, или что они там за чертдаги, прибившиеся у моего лорда Хоррери, просто потомучка они выиграли там яйцо в ложке чрезовально по-провинцальски на Круготрюме. Моё эйлийское разношение, он семенил, приводит его в изумляцию. Он ищет брешь и хочет быть первым у меня в его белом альянсе. Но выть не должныть изобрюзжать завидки! Запростота. Таковы из панских. Падите чу-чуть ближе, пожалейуста! Просто вкусопомрачительно! Как Жизнетта и Арамео. Я не лукумилась с таким восторжем уже целую вечность! Мнепоминается что-то извкусное, шоколад с душой. Невообразимо! Да, и кто же все они такие и скалько их там штуков? Вот дармо! Я бы не дала и трёх ломангрошей за них. Прикупчик! Совершенно верность, держите наготове! Мнемножку пудставьте. Пу! Верноидись в Иран. Пух! Чего вы там подзадумали? Нет, просто мне так показалось. Послушайте, любейший! Конечно, с вашей стороны это слишком любезно, кроха дон, помнить фразмеры моих голходких, моё часто выражаемое желание, когда вы шуровали по моему притайному, и пока я не забыла о том, не забудьте, в ваших продолжениях моей личности, когда завязываете мои бантпоминания, неделя мысоких ботов возвернётся назад с красными каблуками ближе к концу луны, значит, посмотрите, что тот дурак купил, а в качанке пусто, так я и отвечу на райскую милость, что я всегда при всегда буду напоминать о ходких новых подвязанках, раз я сама обаятельница с отборнейшей гордостью моих парчаточек, даже если он переживёт мою молодость на вермильон лье, этот прикондомный г-н Полькинтон, допреждний рыбкоторговец, которому Матушка Бурёнка вытребовала меня нанести незаконный визит, с её медоктябрьской чашей (горе шоком не повадишь!), что поскрипывает на своём старом пешкороллере как раз дрожательный старый пальбатрус. Авиалеший, байдырка, скучтерьер, бульварщик! Я в порядке, спасибог! Ха! О, не пой требник, не нужник! Развей мне положительно в момотик? Мняммням. Стланное место для пальщика! Мне ужасно жаль, я вам клянусь, что это правда! Пусть же вы никогда не увидите меня, мою фигуру, когда я благочестиво сплю, и мой кожтюк новорождённого в бязи нючего, и пусть её бланманжетные стручки отгниют как у прокажённых, какая-нибудь игривая марушка, даю ваши волосы на отсечение, вы пойдёте флордувать, а она во всём глянце и с качкой у ней в живолодке! Хаха! Я её в этом подозревала! Чтоб ей потопиться! Пусть они сожгут её вместо праздной овцы! И она говорит: «Чай тебе чай?» И тут я, в смысле, говорюсь: «Спасите больвсуе!», надеясь, что она не поймёт превратно, раз я посчитала её задавалистой. Даже если я съем тошноторф, не значит, что я ромаш-марашка. Конечно я знаю, роззайчик, вы такой очеучёный и внимательный в себе, так дружите с овощью, как большая холодная замкошка, право! Пожалуста, согласитель со мною познакускомкаться! Дичок, змеёнок, моросипедист! В моей пелёнке и то больше жизни! Кто утопил вас слезливнями, человече, или вы пилюльсэльствовали чернилами? Это не рыдание сейчас прошло ворота вашей гордости? Мои шаги по клеверу, сладость моя? Да, чашечки лютиков уже сказали мне, обнимите же меня, и к чёрту всё, своим поцелуем я возвращу вас к жизни, персиковость моя. Я заставлю вас страдать, раз вы упрямый как муж мула, и я не дам и ломаной фиги после оскорблений сударя. Разве я вам испеняла, мой сладкий сэр? Что я нежна, вы можете прочитать в моих глазах, которые будто спрашивают: «Разве вам не ослепытно узнать о ней нас сквозь?» Заливаясь смехом, осушите мои слёзы. Ниже лейте в меня, поболе, складите рассклад, и я совладаю с расторгом. Просто, меня не волнует, что подумает моя невпирятеньлица. Перенеминуйте маю миловидность здесь и по случаю меня в конце концов! Я ручаюсь проходящим полицейским, Магратищем или даже тем попрошай-башмачником у Почты. Мимо пламени? Ох, пардон! Что это было? Ах, как вы говорили, бростьбрость? Опять милодевломация с кекспиром, хореической музыкой или жестами гуляций из духовного сада. Размне что увырывать, чтоб твои неприличности? О, вы о том, как держать на привязанности естественных от боровов? Агась, мы чисто шароводим фельетолки у нас в доме. И раз в минувшую неделю я работаю над собой. Я в полном восторге от «Новой свободной женщины» с романом внутри. Я всегда донельзя потешаюсь над «Человеком в потряснике» от «Дамы, что оплачивает отчисления». Затем что я лучше паинек неких. Давайте откопаем Низсферату и спугднём его от всех наших сердец. Дракуле вся ночь напролёт. Боже стражный, не устраивайте шуматоки! Задёрните занавестьмы, чтоб вам поздно было, и я забью любого солнцевода до страсти. Божью сохрани, как же моё высочество начнёт прыгать, чтобы разжечь ваше «рано-рано дай банана», когда я проткну своим горящим факелом (сначала обожать меня там, а потом прекратиться? для чего-нибудь же, цветочек мой?) ваше зароспособление, если оно у вас есть. Коротать мой смех с вами? Нет, любимейший, я не помираю вывести вас из себя, обожаемый. Ну ни капельки. Это правда, как то, что Бог создал мою амамшу попоясрослью и скромной спрятушкой! Просто из-за того смехображения, что я просто ещё одна девочка, милый мой товарищ моих снов, и потому что одного из старых не видать где-нидурь вокруг да около, мой втюрпановый наплечальник, как тот пыжик-папик бодуша Давидок, что попуськает наши грехи пустфактом. Какая наглость! Он называет это «Вечерня школа». Надеждам, поп, найди предел, коль всё ещё прелюбодел, дурашкин, прячься хоть в камзол, Сью не забыть твоё лицо! Тиканет со швиппсом. Блаже Маргарита, благосей нам! Надеюсь, они выкинули плесень, а иначе мы получим Вольтишаров и Яблонапалов с их медицинскими убьединениями повсюду. Но потерпите ещё, когда я получу право входного ключа, и я научу его, когда надо носить какие рынские воротними. А что касается свежести духовенчиков, они как гулкосонные баюбай из-за колыбели. И, негрешительный вы ранцерот, раз я ненавижу даже помыслить одну мысль о вас, раз, любость, конечно, обожаемейший, меня всегда прочили за инженерозного выпускника французского колледжа (чем чертежи не шутят), что должен был стать моим мужикантом, когда мы достигнем соглашения с «ныне отпущайершей», раз уж вы женаты на чтении и письме, и, если всё златополучно, теперь осталось недолго, ведь он так стронут на мне, а я так страстлива, как после того дня, когда он вынес меня из лодки, мой эроический избранитель, на тот пляж, и я оставила на его плече одну светлую волосинушку, чтобы направлять руку и сердце к её нежности. Мне так жаль! Я прошу прощения, я слушала каждое сокровищнейшее сказанное мной слово, что промолвил дорогмойдруг, иначе как бы мне увидеть, что вы думали об одной нашей крайне старой? Вот только мне было любопытно, выкинула ли я мою воду после бритья. В любом случае, вот моя рука, прицыплятник. Крайне преданная вам. Мои уста млеют приять ваши, снова, бессценнейшая, снова и снова! Чтобы угодить мне, сокровище. Только не на! Да я не собираюсь! Ш! Ничего! А где-то крикрик: «Пакуйпайка!» Я мухоймахом! Слухоманитесь, поскульщик, под светом лип. Видите ли, гигантсеквойя всё против гробстолба. Они с ссадержкой. Хмурооттепельный газетчик! Так чуть-чутихайте птиццикадой во славу стригусьпота! Маленькая арьердверь, я пойду вас наперёд, так, а вы на переднике моей авансцены. Как ему не робко, голубчику? За будьте, что есть публика. Меня потеряли, ангел. Обнимите же! Чтоб вас, злободушного! Папесетуем с гласу на глас. И не надо далеко уховодить! Сенсация! Пускай их, со всеми ихними четырьмя судноговорениями! Пускай их, Рёвоглота и одиннадцать его выпивох, что составляют дюжину территориальцев. Старая Сивушная Дыра, которой не хватает широких улиц, чтобы там сонаблюдать начистоту, согласно «Митчелс против Николс». Птицы деревьев и реки долины! А мои двадцать во семье черногруппы дроздих сиднем на ступенях! Я ткну пальцем в их эвритметику. И вы увидите, насколько я самоумничка. И все они негстати. Подождите! Во имя. Всего боговидного. И чуть-чуть белым-белого. И Святого Пляжа. Апчу! Ахмн! Вот Ада, Бетта, Вела, Глада, Делия, Ена, Жажда, Зелия, Ита, Йота, Катюха, Любка (я чихаю от них, всякий раз, как я читаю их), Мила, Нитка, Опси, Плющ, Руфь, Сычиха, Трикс, Уна, Феба, Холя, Цения, Чалма, Шашка, Щёчка, Эва, Юна. И я-моя о-жизня! Исправительные парни выбрали маршпуть в церковь, и мы все евхарчистимся как косногрешники и получим лобпущение от Амуровеянного Правдоблеянья после покаянижений о мирра-грехах. Когда их обрученница выходила замуж, все мои звонкие начали зверезвон. Бубни-бубни-бубнинцы! Тогда все услышат об этом. Чейные желания сопорождают мои мысли. За то я кину им каверзность в их дармоналомии. Когда они уйдут с дневной доглядчицей на Рынок Быта. Яркие голубки будут путешастать вокруть ветра с моим белым как омела посланием на их любвеобвитых лентами шеях и крохой моего пирога для каждой чистодивы. Мы сухроняем все окрестные газеты. Страсть мне светит, моя дорогая! Нет, я клянусь вам Церквестроем Упсбюро и Святыми Андраями Стиркавванными, всем, что я считаю нарушимым в моём мире, в моей преисподней наночнушек и негочнушек, а также во всех других странных исподдальках! Закройте ваши, не смотретируйте! Теперь откройте, зайчик, ваши уста, розанчик, как я мои сладко раскрытые пожалейуста к Дану Холохану, чему он по шутливой памяти научил меня после мочалистого танца, с проверкой любви, у Смак-Аллеи, в первую ночь, когда он понюхал пазуху, а я залилась краской за веером, пипкунчи мио, когда вы выучили май азык таять. У кого-нехай будут такие уши, как у нас, отбросший чернец? Вам нравится это, бессценнио? Наслаждаетесь ли вы этой маленькой мной, жизнь моя, любовь моя? Почему вам нравится моя шёпотлепость? Разве это не божественно вкусхитительно? Не слишком замешательно для вас? От меня ж, меня ж! Расскажите мне, пока уму не помрачительно! Я не сломаю печать. Я по-прежнему наслаждаюсь всем этим, я клянусь! Почему вам нравится этак в этих темнотах, если как ставить вопрос, мой славноденький? Шш! Ушастые летаются. Нет, сладостнейший, зачем мне доскучать? Так не надо! Дождётесь, что вас шлёпом отшлёпают за это. Ваши очарованные губы, любовь моя, будьте внимательны! Осторожно с моим дюветиновым платьем больше всего! Оно среброзлачное, новейший секстиль княжеского пошиба. Ведь ямтёсовская лазурь лишила своего обаяния. Так, так, моя бесценная! О, я вижу цену, солныш! Не говорите мне! Как же, любой городовецкий парень знает об этом. Продают вся, да, друже? Из золота до дрожи? Вы про те таблеточные буковки? Ужасно! Как мне не совершенно стыдно! Я бы не стала, цыплёночек, ни за какие украшения на жульсвете млечности ночной! Так и хочется им щёлкнуть, когда они подмигивают мне в кровати. Конечно, я так не делала, суженый мой, даже не думала и не собиралась. Шшш! Только не начинайте, негодник! Мне думалось, вы знаете всё или даже больше повторитетов, чтобы фразъяснить для прочих-с обозначимость ихних экссентенций вашим разоблакачественным грифелем. Просто ещё одна эдакая рыбка или что-то похужее из врайворской чёртовой старой пескательской реки опять, пожалейте нас, вестбоги и устбоги, и оставьте её! И исправи нас от горбатого! Простите, что я божусь, любовь, клянусь всеми сыроцифрами громоотверди, я не специально, клянусь этим альпийским браслетом! Правда ли, что ни в одной из ваших сампалчахлых жизней девушка не поверяла вам своих одежд? Нет! Даже дамохотница? Просто удивитязей! Несомненно, я верю вам, мой лично дорого любимый вруг, когда вы говорите мне. Будь на то моя удоволя! Пойслушайтень! Мне нудно знах! Пусть же никогда, или пусть я буду вспоминать соболезные лица, вы не пройдёте через меня! Ни за что во всей морей белой жизни непарницы и её партии. Ни даже за приятный плод этого часа! За мою светлость я тебя зову и на мой бюст и цвет я тебя хватаю! Всегда, амурно и заамурно! До победного всегда, ты — любимейший! Шшшш! У нас есть все шансы за. Усмех!

{11. Жжёнс *V*}

11. Кто на пьянке встречал слепопытишку курьего, что дрожа танцевально трясёт телеса? Вся страда вопиет, коль поднимется дурь его, у кудесно агрессного Лайона Льва; под бедтяжесть бремён полномерно поникнув, словно лис али гнус, зуд поднял, зуб стерял, и ломает наручники мирный калика, глухмоля Панотца, фтоб поефть хоть флегка; пусть он прыгая плачет, клокочет взвывая, гладнокровно добавит мясцо на кости, с бутселуя безешного вздорно вздыхает: «На черта не сучил, ни черпак не вручил»; пусть нашейнер потбросит пасенья безменной очумелой души, говоря: «Дыр-быр-дня-с!», — словно ветер поддал, вженовлюб он безмерный, — правда, нас, Жжёнс, не колышет всё это, а вас?

{Минутно-монетная проблема Жжёнса}

Ответ: Нет, большое вам спаситесь! Так вы полагаете, что я сторонник импульсивизма? Вам не сообщали, что я один из сорок шестых? И я полагаю, вы слышали, что я слуховерткий? И я полагаю, вам также сообщили, что мой жизненный кроль не натурален? Затем, прежде чем перейти к тому, чтобы окончательно опровергнуть этот напрашивающийся вопрос, вам гораздо лучше подошло бы (только посмейте!) сдержаться от того, чтобы свериться и соответственно испытать под моим уроководством ту самую минутно-монетную проблему в ином месте манером естественным с точности зрения такого выдающегося землеметра. Из чего вы тут можете заметить, Шкотт, вам достаточно одной моей ремарки, что софология Врагсона хоть и разгоняет нас всесторонне исключительно пермонетным моментором, но подчас не ныряет мимо минутаризма, заимствована в положении трудной оказии у пёстрой доброматушки г-жи Шлючай (с которой в прошедший раз мы имели утраченное удовольствие в наших небольших поисках поцапаться, не так, Шкотт?), и, как далее я возможно рассказывал вам, свежее ваших дрян-хлад-кофеен поведенчески палитраскрашена потхладнокровным слоем, который на самом деле есть лишь втор-слух-чайная рябеимитация короткоголосых и долгоумных теориек Винштейна, полученных опытным пятном. Говоря пламялитейнее, речеформа суть простой сурроград. Покамест его какофония и такофония (я правдоясню, что вы должны под этим понимать, а также подходящие когда, где, почему и как, в нижеследующем предложении) есть поперементально харрогид и аррогант, смотря по вратстоятельствам.

{Слово «Такой-то»}

Словом «Таковой» часто злоупотребляют многие попутники (я разрабатываю одну квантовую теорию об этом, ведь по-настоящему состояние дел такое, что из мук вам плохо). Заплутник будет частить, вопрошая: «Вы много виделись с Таким-то и Таким-то до недоливневого времени?», напутистинно имея в виду: «Вы не треставитесь по-ирландски?», или ледиедка беспорядочванится, возможно, когда вы цыподольщаетесь к ней под сардинку: «Будьте трапезны». Разве Таковский де Таковский, мечеглотатель, что не покидает кратиро-бивак, это тот же Такой фон Такой, перьеглодатель (нетуж, больвшеювам спасибывай!), что любит пробегать своегодную трассу? Или вот, возможно, более ясный пример. На недавнем покруговертном полицепком следствии детерминизированного случая хронического автороспиноза, к продлёночному лектору из Вецерландов, который, чтобы считаться с формами, хотел узнать про це старь, д-р Ласкалiн напросился с вопросом: «Намчто нужно это ниисследующее какого такого?», коему, если сжимамкать папками, д-р Дзяколiк из Штатгурта, промочив горкло, немногосложно отреагентировал: «Потомук чёрт выест сущий ворох!». («Такой-то и такой-то» изначально обозначают одно и то же, и это не чти иное, как «какой-то»).

{Часть 3. Слизица и Винегрет}

{Лекция профессора Лёвы-Брюха}

Профессор Лёва-Брюх (хотя, как я быстро докажу, всё его описание, что Синаххериб отдалился от Шалманасэра и его санитарственных реформ, и о проблеме г-на Шекеля и д-ра Хайда в той же связи, отличается как небо над землёй от плода моих собственных изысканий — хотя причина, по которой я отправился туда, куда телят не яремгоняют, должна остаться по некоторым причинам политической тайной, особенно учитывая, что в скорости меня хватятся в Кавантри, я поздравляю себя по этой и прочим причинам — и опять же безнадёжно обесценивается тем, что я решил назвать косоминутной камнемонетной ошибкой) в своей широко осуждаемой исповеди (которая недавно встретила такое львинодольное волнение при её выходе после заключения) «Почему я не благородный гойсподин и почему я теперь такой передавабильный о своих собственных перевариваемостях» (Смоковницкий и Отец, Юдапешт, 5688 от С.М.) с открытой душой снимает свои дожидовский кафтан и парик, честный доплестный товарищ, ради своих общественных выгод, чтобы мы увидели, как оно будет, говоря: «По доброте Мирлучшей и начало, и проискобдение, и ссорная худость Человека временно окутаны мраком непристойности, смотря на все эти несчастия через светоскоп телевидения (этот инструмент ночежизни всё ещё нуждается в некотором вычитательном усовершенствовании перенастройкой более преломляющихся углов, чтобы кавардак его гипотезы сторонил дороги, раз я вижу так недорезко), и я заочно с готовностью верю, что моя протяжённая необъятность суть моя хатостройка и микробольшой космос, когда меня убеждает пропорация, что куб моих томбьёмов относится к поверхностям их предметов как сферичность этих глобусов (я сильно настаиваю на одном парламентском ходатайстве этой сессии, которое, под моим руководством, установило бы пагубность благовидности для заболевательности современных прожидателей женщин) относится к правдикости вакуума Улканелли. Мне не требуется антропологировать, что я могу заумышленно (здесь я должен поправить неоиталическую философию или былепарижскую школьню маслителей и шпонглёров, которые говорят, что, в конце хвостов, я не прав из-за недовольскства римантиками, к которым и сам отношусь), всыпав в спорах, ранить». Профессор Левий-Брен Защ. Вер. из Сексен-Эйженаг-Вейшмара находит из экспериментов, которые он проделал как курица лично, держа своё нюрнбергское яйцо в одной рукоятке и ведьмовский стрелкоход в противеньположной, хотя это преупущественно как когда заварили Кет-делов, чтобы митрополить трёхъярусную сажу, ведь число экквадратных вер в еженедельной циркуляции не будет ощутимо увеличено низвуалированием моего сабожнецкого пара. То, о чём романтик в лохмотьях вздыхает, словно все те барабанометры, которых гонят до замирания мёртвого хода времени, и то, зачем уму домогаться нашего суестрадания, по последней кармаволе таррадиционной смертьурны есть чушнейшая времяпросадничья бесплодная западня. Его вечносущие носки всегда смотрят в далиесинь наисквозь его прошедшие ботинки. Что он там чвякает? Обретите вменение на того свитеркупца и его несловный шаргол! Тыр-в-тир! «Егда Ломахия тащил в кошель и мелочь с холодцой, когда мы раздевались в третьем номере, мне хотелось бы малую поллитру, что рассолится у меня во рту, зачем только я не вижу, когда (и я намеренно избегаю толкования очевидной ошибочности как удельного тяготения двух подразумеваемых глоссательных, так и тречистых алчноговорок, которых квассоциируют с красной глоткой, хотя студентов смешанной гидростатики и пневмотринасухи лишь после некоторых затруднений умонастигнет то, что я умею в виду)». «Мреть ли не встыть!» — как выражает себя старый Маршель Камбрианнец. Затем, как следует из доказательства профессора Льевиса ап-Буринделя, Защ. Вер., Док. Фил., сия тяжба, раз ему не тяжко, суть псорная полянка даже для массштаба мелодионтов, ведь когда накойему когтешло, тут неким кождратий (танкешоль?), пока (и какое мне дело до обратного?) и в любви как на войне, где вечно хочешь жить, и на том брегу-де все маи задоры, но над главой тишком громогремит, и найти верную весть, как на дерево взлезть, и если Незловрентий выглядит отлично (такт!), он вылитый сотолиз средь пущ.

{Юные слушатели}

Так как мои объяснения вероятно за пределами ваших пониманий, малые мои пытанцы, будучи увеличительно неуподобительными, как Кадван, Кадваллон и Кадваланр, я обращусь к более накойлядному методу, что я часто использую, когда должен псалмоведовать среднекластерическим ученикам. Представьте, для моих целей, что вы бригада оборванцев, сопленосых, гусёнышеих, патлоголовых, с неразрешёнными заначками и напортученными брюками, и давайте без лишних цыцеронов. А вы, Бруно Нолован, выньте ваш язык из вашей чернильницы! Раз никто из вас не знает яванский, я раздам всем мой никогда не вольный перевод древней баснописной притчи. Лоботряс Младший, выньте вашу голову из вашей сумки! Внемлите, Джоу Питерс! Услышьте факты!

{Басня «Слизица и Винегрет»}

«Г-н Слизица и г-н Винегрет».

Доны и господданные, такточные и стачкозапятнанные, старотёсанные и необытные!

Тела далёко лёгших мест. В дольний добрый местейнш неко-где населился один г-н Слизица. Наединённость сбылась лишку одиночной, и, тресясь как отжильник над беспрежним скарбом, г-н Слизица пошёл в прогул как попрыгун (клобук на отсечение! — вопиет Антоний Римео), шумирая от вечерней жары, после утренней затравки и дневной беды из делятины с овсячиной, когда он папахолил свои глаза, вынимал выстриг своих ноздрей, ватки пхал себе в уши и полейчистил свои горла, а потом надел свою непроницаемость, схватил свою неопровержимость и, венец намостив, покинул свою недвижимость в Белликой Топальбе (это ознобначало, что она была мелоизвестна своими риформастерами и бургджуозно ростогнувшимися садами, усыпанными каскападами, спинакошатницами и портодоками с хатакормами) и пошёл из Люддограда по странствия, дабы убедиться, что дело аса провалиться в этой смуте из всемнужных делов.

Выходит ратник молодой. Меч отчий на бедре сияет, копье десницу воружает: копье раздробленно, и промежду ног прикрыл грунторезы коварны наш единствторимый Древкшпиль, позвякивая, с прозвенения сказать, от веточек до тиарной кроны, от головы до ног бессмертник.

Не успел он отойти и пары пентиад парсеков от своего шательпритона, как на повороте у Лампотрассы им. Солнсвета, где Святой Барнаулий-без-Пределлы, он подошёл (в современствии со сто десять первым приурочеством «Прочна линия абыреки») к самому бессознательно видоомерзительному потоку из всех, что попадались ему на глазок. Некогда встретив качурок, оно вышло из себя и стало прозябать себя Нинон. Выглядело оно малым, пахло оно бурым, мыслило оно переужено и говорило оно мелкомодно. А когда оно струйлилось, оно шурчало аки любая простопорожняя: «Ай-я-я! Я да я! Сноводнение моё, о, как же я люблю тебя!»

{Слизица на камне}

Да, скажу я вам, что же это было на другом берегу того потока, ещё не ставшего рекой, что возсушилось на ветке вязка (славно аршин прикрепил), как не г-н Винегрет? Несомненно, что ему суждено в гневе пересохнуть, ведь почему же он не хотел брать от своих жизней сок? Его щурики заливались до последней нотки; его отблики были нового цветоухания с каждой улетучивающей минутой; он хотел споспешно за быть костюмерные промашки на его ширилке, где титульный лик; и он хотел покойно от пустить бейлифатские отмашки на его застыдке, где хвостец телу виньец. На своём всехобвёртывающем несводвзоре под ширью ока Оптима Максима г-н Слизица никогда не видел, чтобы на душе у его дубградского низменобрыдца было так темно, хоть щас в пикули.

Адриан (это был новобранный вымышленим г-на Слизицы) приштукатулился визафизией к г-ну Винегрету с замолюбивым отдувальством. Затем что Всеслизичность концеблизится, как и Вседорожье, что в сторону аскетов, что в сторону распадов, послестранственно введёт в Трюм. Иный упёрся, вестимо, в камень, ликом лежалый, и на оном его камнетёзка усадил ёную стать, которая расположилась довольно поптолково не без аплодисматизации его полной субчистории, а после эмтого, с неперегрешимой прицикликописью для евомого неперепомазания, как дипетриарх всея опада, с упрысканным амефистами переростром, с которым он всегда ходил, его «Богодателем», и со кровнейшей рыбувальной снастью, его «Звероторжественницей», всем этим своим всячески надзлатчахлым высокуоллассным коллекциумом, ведь век дольше он вековал, дум топче он разумшлял об этом (вот им я купца, сумму и златого брутто!), он был от начала и до конца своим михейликом будтоподобен Кварту Пятому, Квинту Шестому и Сиксту Седьмому, которых на всю ночь собрал заседать Шлейфь Пороквсякий.

{Винегрет на дереве}

— Приятного аппетита нам, сэр Слизица! Желаю вам доброго для чего? — пропищал г-н Винегрет визгоушным магдаливневым гулопсом, а ослократы вовсю гордо смехбились и ревели над его намерениями, ведь теперь они знали, какая с ними Лестригеевна. — Для меня бездновещее блаженство видеть вас, мой дорогой мустьер. Вы, случасом, не расскажете мне всё, будете как добры, здравейшество? Всё про анчары и литосферу, а также всеобще всецело про нужо и плиззи? Не?

Только подумайте! О прокаявнейший искусбитель! Ах, г-н Винегрет!

— Радклятье! — пробуллчал г-н Слизица весьма телесфорически, словно проповещатель, а сосунишки и сезамышки по своим домкерамичностям совсем не могли страхслышать, как он надрывает свои торгнадосвязки, ведь из свиных кошёлок шёлкового чуда не сошьёшь. — Нус и пожаруста, вам и вашему анафемированию подпорчвинностей! Нет уж, спаситебочки, что это за зверь сельский! Со мной моя великолепная верховнейшая понтификция! Склонитесь, расплешивицы! Обойдись без меня, сатрапьё! Родклятье!

— Я до бесконечности обязан к вам, — поклонился г-н Винегрет, а его вина пошла ему в голову как у Павы Мимозова. — У меня до сих пор всегда имеется побудильник на всех моих конечностях. К справке говоря, который час, метр?

Толком представьте! Кислый капризник! К г-ну Слизице!

— Спросите моего указателя, боледуйтесь на мой ахиллокоть, превозносите мой обол, подчищайте мою носорезь, — ответил г-н Слизица, быстро перестановясь клементором, чарпаном, евгением и целейсыном в своём формастерски хорошем грогорианском гуморе. — Спросминутка? Ради этого вопроса я и пришёл с моими миссиями и моими намерениями достойнослабить, дабы разобраться с вами, Варваросса. Счас будет светорроктаврение. Паулина будет Ирладной. Вы будете Хаты-Скрайнийским. А я буду Слиц-Ангельским. Теперь растянитесь во весь рост. Теперь оцените мою ёмкость. Зеленграф? В смысле? Или пространство пары наших часов не укладывается в двумир у такого присвоевремца, как вы? Уже сдаёте себя? Како? Коим ветром?

Святая Пациенция! Слышали бы вы тот голос, который ему отвечал! Как бользад надушить.

— Именно об этом и мои воочие искания, свежсэр Слизичка, затем что раз у меня накладки складки, консенсно в моих сношениях я не могу сдаться, потому канонсенс, если я дам вам сдать, — прохныкал г-н Винегрет из преисподней своего разуныния. — Имнекудадеввзяться. Инекомузавассолировать. Моя хромина, оглухословец, принадлежит мне. Я быстроденственнее двух пядей в одну пору. И в моих в пространных в свитках верховопли с самых азов яиц. Затем ять умолкает, у меня яблокажется вылеттела с головы, где было Ваше Гонорсвященство (тут он чуть не остался без того, на чём мотался, хотя его коркдонный отец дышал в бутылки почтишных трактатчиков) и под покровом какого чёса.

Невероятно! В смысле, услышьте неотвратимое.

— В вашей храмине сам хряк веялку сломит! Вечнотлучённообопокапатеры. Дворетчина-в-Новробе или Турчуга-в-Оказии. Великий Новорим, создание моё, в процессии веростановления. Моё чиненное пространство в лионинском граде всегда для сдачи львиноподобным людям, — как г-н Слизица с самым консисторческим красвещанием не попудрствуя и с незамедлительной юрисдикцией констатировательно подничтожил. (Настоящая крамола для берегутопления г-на Винегрета!) — И я с сожалением объявляю, что не в моей светсквласти избавить вас от убиения понемножичком (что за выпад!), ведь впервые мы встретились порешённо не так бранно. (Бедный малый краховеянный спаслабленный г-н Винегрет! Я начинаю чувствовать неожеление к нему!) Моя сторона, слава декреталиям, безопаснотче нашим, чем за вдовушек стеной, — продолжал он, — и я могу ведать из своего священного пусто всё, что всем должно быть дивно. В иго-гоготе жохам юндетсад! Утешительный парез, вот крест-в-крест, приходит к тому, кто не парижалеет себя. И на этом я должен вас оставить выжимать плоды пресстоящего. Я могу доказать всё против вас, побремените небольшое количество движения, друже мой неприятель, или константвествование не наша звезда. Спорим. Лишнюю дюжину пари на. Эту многогромную лишнюю дюжину пари на. Первачначально — затем что мне горько компотировать моих знаний плоды из. Томищ.

{Католическая Слизица и православный Винегрет}

Воздымая, чтобы добавить резькости своим взглянцам, свой самоцвеченный папиростр ко взвесильным небосваям, у него мундшуточным делом воньшла на свет пара воздолжных искрометок со светличиками белой братии стожоров Кленадполя вдоль улицы Терезы и стоп-знака за ведением Софи Барратт, и он закомпоновал в едимое целое дюжие чертежи своих пергаментюков на гречистом, лопотинском и русскорезком пред вступленками на своё ложе суждения, как наизнайка ундинпастыря, чтобы распластраняться о своей выводопроницаемости. Он мысленно вывел этот стон рытьсядь утрись разом (действременно, ненадчас) до совершенного изничтожения Никлауса (Никлаус Алолисий было некогдашней подчинической прозовещью г-на Винегрета), через Евклидра и Сикосьнагора, Мимвсема и Тонвсема, Эразмира и Аминия, Анаклетия Еврея и Малахию Гадателя, а также через коллекцию Каплони, после чего, с помощью желатина Курчекана и формулина Алкобренди, он выправил его советрешённо, будучи не в том порядке, а выроямно в каком-то другом порядке, поволее трёх тридцати ста раз через диораму бинома и чад чернильческих строек, через шилострофические письма и сваляновинство, через прикидки на пяльцах у роков хлопотности, через судишко за судилищем Пентюха Палаты, а также через все мумийскрёбы антрепрещений малохалтуры и главы о выгоде в главах о выхвасте в свет лисят.

Пока тот г-н Слизликий через преисхождение и через испрохождение двулегче лицемирного продвигал силофакты и седконтры, этот росгульный г-н Веригнет порчитиски отделал монобольфизирование своих небослучников. Затем что как тошно он соборолся со своими обычными знаньеизвлекательными головоактами, чтобы разгромышлять над единоначатиями его непорушностей и архепорысхождениями его свитого дыха, чтобы сонервировать с хлебчествованием его всмятого дукха, аналоговидно травмослабие его протобратии обнадёжило противоречие с синоделами его сонгулиона, а его бабвскую непогрязимость ославили как разбитую копытом из-за его гипочадофилии.

{Обзывания}

— Опосля тысячи зёвлетий, о г-н Винегрет, пленюсь моими овчинками, тявы будете путьследовать за миром, — отместствовал г-н Слизица Пиетист.

— Непосля тысячи проклитий, — отвремствовал г-н Винегрет Агрегёр, — кляну рогом МакХомута, ввысь можете быть покойны, о г-н Слизица, мой друговатый братишь.

— Ны будем выбраны первыми из последних электрессой Войн Залов, — отпростил г-н Слизица деловидно, — ведь, согласно Акту Унийи Илиязаветов, ны еси в Нашем Госквартнадзоре, а к этому даже Фальд да Рубин склоняются, эти попутёвые.

Пилюли, лосьон для носа (от Ярдли), сам-круши, всё британское до глубины Бонтон-Стрит и разрезкое, как когда моствороченный путешественник из Воной Земляндии…

— Шумы, — изпутвыдавился г-н Винегрет хромнемножко, — не будем даже последними из первых, как шумы надеемся, когда к снам потселят Вой-Холлы, — продолжал он, — и шуя определёжно рассчитываю, смотри Сводакт Четий Элизоваты, что смой вздох ещё весом. Дымвосходно!

Непривидный засадовод, непреклонный враг социального и делового успеха! (От дыхания бала гурий.) Мог бы получиться отличный вечер, но затем…

И они ветербросались словами друг в друга аки пёс да змий, и столь необузданно не орудовали с тех пор, как Дегтяристиний клеймил Смоласфиальта.

— Рогоноскопец!

— Нео бык-н-овен ён!

— Лицо вкрутую!

— Рога вживую!

И полейвол ответил волейбуллой.

{Неболетта}

Неболетта в своей наночьглядной рубашке, светолюбава сикстнадцати расцветов, смотрела на них свысока, перегибаясь через млечные ложементы и слушая, насколько это было в её детской власти. Её досветла поразило, когда Вверхплечин отпустил всем все вертяжкие, высвадьбождая свой посох-небодатель, и её узкопомрачило, когда Шишколенко пустился во все вертяшки, шаловаляя настоящера полоумника! Она была одна. Все подружки флёров радужных у ней спали сном сусликов. Их мымрабытница, г-жа Лунбледняжка, была в пэрском квартале, оттирая чёрную лестницу Номера 28. Папавраль, тот Сканд, он был наверху в нордвьюжном спетельном заведении, поедая океаны холодных пудингов времён войкингов. Неболетта слушала, пока она самонаблюдалась, хотя тот небесный со своими галактобожием и звездождением встали между ними, и она испробовала всё, она пробовала заставить г-на Слизицу поднять на неё глаза (знать, он был с ликом грехспасобительно дальнозырким) и побудить г-на Винегрета услышать, насколько скрытной она может быть (хотя он был слишком схистематично слуховедным касательно самооси себя, чтобы замечать её), но всё это оказалось лишь водны жимы из решета. Даже на её ложплывчатое видонаблюдение Неболеттучии они не могли навести своих богарадных нусов, ведь их сознания вместе с судьбравой верой и беспробклеммной куриёзностью были конклавированы с Гелиобогачом, Закоммодом и Вернобарбосом, и непонятно, какого кокардинального дьяквола они делали что-то, что их загнивеяния паперкусков и корешков буков велели. Как будто они горели дышанием! Как будто им раздватенять эту марь-королевну! Как будто ей быть третьей расторопницей, толковать-салковать делопроизвол! Она пробовала все обворожить-выражательные приёмы, что она узнала от четырёх ветров. Она вскидывала своими звездымночёрными волосами как принчипесса Малой Бретани, она выкатывала свои утончайшие ручки как г-жа Корнуоллис-Вест, она улыбалась во весь рост как красавица с картины в позе дочери от королевы у имперёвтора из Ярландии и она вздыхала полной грустью, как будто она родилась, чтобы обручиться с Печаль-Распечаль-Роспечальником. Затем что эта милая мадонночка могла бы с таким же бесспехом отнести свою ромашнюю заботу во Флориду. Ведь г-ну Слизице, мракопёсьему иппоакониту, им было не смышно, а г-н Винегрет, дульбарский коттолик, показнал свою вымычанную забывчуткость.

— Понятно, — вздохнула она. — Таковы муччины.

{Темнота}

Всё было сестранней сфумари от вздыма при вздроге на шаге в зеленях с весны стосникших, без просветности, мидастайнее тростников; и тени начали спущаться вдоль берегов внеиграючи, тьмрак к тьмраку, было так сумеречно, как бывает суемрачно только в этом лишнем из всех нужных миров. Позаплывчивость всеравнялась на колероформу бурана; ближняя исполиния — на разве водландию, посилковую и безднолесую. У г-на Слизицы шумочки были ушуюю, знать, он не всё там слышал. У г-на Винегрета светушки были очесную, знать, он не всё мог видеть. Он исчез. И исчез он от трудоусталости, и оба они стали никак нельзя более мрачны. А затем г-ну Слизи предчуялось то, что будет в хмаре его дней, де прошумканья, егда заря выльется, а вместе с тем г-ну Вреду предчаялись те описности, что он извергнет, если такому костегретчику, как он, хоть серёжкой повезёт.

Ох, как было тьмрачно! От эхородного древа здрав уйдя до травянистой равнины, где сон спокоен! Омой дощь! Омой дощь! Было столь тьмрачно, что ночные слёзы начали выпадать, сначала по одной и по две, потом втроём и вчетвером, наконец впятером, вшестером до втридевятером, ведь уставшие росы ссыпались, так и мы сейчас рыдаем вместе с ними. О! О! О! Поддождим!

{Слизица и Винегрет превращаются в передник и платочек}

Тогда на тот берег спустилась женщина, не строящая видения (если я не ошибаюсь, она была черна и не чуяла под собой своих мерзляшек), и она подобрала Его Дряхлейшество г-на Слизицу метохмурически там, где он был разостлан, и унесла его в своё невидимое жилище, кое величал и орёл ненасытим, ведь он был богосвященносвят и вылитая разодежда, словно её боголидерный передник. Так что, знаете ли, этот г-н Слизица, он всё изумопостиг, о чём знали и вы, и я, и он с самого начала. И тогда на этот берег спустилась женщина, всем стоящая внимания (хотя говорят, что она была добра, пусть и держала в холоде свои мозглишки), и, раз он был такой, что хоть спрячь, хоть вытрись сизоклювым платочком, она сдёрнула беспочинно панивскуюсшитого г-на Винегрета скособабкой с его оконечностей и сердопохитила его воздухотворения для своих невиданных пастбищ, что были от росы небесныя. И тогда бедный г-н Винегрет всё пресс-попутал; ведь вот такой всегда г-н Винегрет есть, всегда был и всегда будет. И ни об одном из них никогда так не заботились. А теперь остались только вяз и всего лишь камень. Повилика упёрта, но велик и завал. О! Да! И Неболетта, увышка.

{Неболетта превращается в слезу}

Потом Неболетта сделала самое последнее самонаблюдение в своей малодолгой жизни и она соединила всё несметное количество своих лиц в одно. Она отменила все свои свидымки. Она перелезла через млечные ложементы; она издала раздетски облачный крик: «Небы! Небы!» А ночьглядная рубашка дрожала. Она была такова. И в ту реку, что была потоком (ведь с ледотечением веков она возрастросла и она возросла, и ей бездна как нравились и давались пляски, а её имя в замутности было Миссислиффи), упала слеза, нечаянная слеза, прекраснее всех твоих слёз (я имею в виду того кобеля до крылсловутых басен, что души на кает в том кукольном маловидном безделлице, что получается универсамо собой), ведь то была слеза високосных вод. Затем что река наступала на неё шаг за шагом, всплескивая рукавами, как будто её сердце было разлито: «Как же так! Ой же ой! Как ни тягостьдно утекать, знать, мне не сушба остаться!»

{Конец лекции}

Пожалуйста, не надо аплодисментов! Баст! Чрезримный налоговик раболепты обогнёт вашу циркулинию не долголикоротколи думая.

Лоботряс Старший, ваши отзывы я приму вдругорядь за темой. Нолан Брун, теперь вы можете покинуть аудиторию. Джоу Питерс, решился?

{Часть 4. Бутербрут с Козьим}

{Шон хочет, чтобы Шем уехал}

Раз я уже благополучно объяснил вам мои естественнорождённые сображничества, которые преобходят даже мой карстный мозг, это отверждает меня, что я чревочинно достоин своего гения в подобном казусе. Я Армирный, и так и следует меня величать, зато он едва дорос до своей рубахи. Ионасы были жуанственны в Лайонессе прежде, чем первый Кузьмец занялся кованием. Зрите ли моё крючкоделие? Приглашатый перечинемец на феатре войнофикации. Девиз: «Начастник энтихих инсультаций!» Слизицей вертит манка, и его манноверие манит мастерство, жадоб Винегрет ломает верки, и его вероломство само вырыло себе сапу, а смотря вражде в лицо он вынужден признать, что Ревун регулирует коварников Леонидасов!

Слизица, Слизица! Я мог бы бросить вызов филистерской фаланге!

И Винегрет, Винегрет! Я жен мок вспортить эх моим кукшином.

Ведь я жду Симсена, Хамсена и Йана Йамесена, зато тем не маловажнее я отношусь отзыбьчиво к моему вечно преданному и полумытому спереди другу Хаю Храпковичу. Дорогой джимчуг! Дрыжайший конопатый! Вершокейная выступка! Я полюбил бы того человека как амвонюродного мне, ведь он так преистово благоглав, хоть и сутрашный бескирилличник, а мой крестславский удел в мефодичности. Я хотел бы, чтобы он пошёл и жил как иконник вожатым нелёгкой бригады на обманском острожке у Тристранников-на-Куличках, где он займёт Номер 106 и будет близок к Недосягаемому. (Наслоение крон, к волнам скользать, напамятывает мне, что этот открытый вид, хотя он согрушается из-за своей беззонтичности и требует защитного пояса типа красного немалинника, чтобы держать потруху в чистоте (плакучие буки, Сосенка и Липка, в первожительном состоянии касательно того), нужно классифицировать, как Ивльям Клюкетный и два его лесоглядчицких советника предлагают, под родом Неистощимых, когда мы сами расплутались во всяких орехшлаках, ликвидамбрах, ясеневых маннах и всём таком прочном, которые там так прельоблактают, как если бы появились взгоречавки на Коневращатнике, который должен выглядеть площе полотой липы для любого, если нас пересадить к той терракотеке Вербе Рубетса, где добродуля разокрашен для нас словно чистое насаждение, быть в котором, мы не сомневаемся, для него дело прививки, зато без тех самосевносаженцев, которые суть разновидности доказательства, что крупнейший представитель может появиться у или на вязвышении, таком как Восточная Горочка Згорисырце, где он смешивается с лажными акакианцами и сальными шореями и довольно прихотлив.) Плугом земля полется, так мы алтай-болтаем, жаль, что у нас не хватит букальчиков для всех балкоголиков. Почему подорожничают на придорожье или прижигают привязцы? Старейшинка Белоус — дубряк. Ему бы убраться подальше для разнофантазии, где у него будет мирмного вещей, к которым нужно мысленно вернуться. Давайте, мил Даниил! Не будь я самим Ионсом, я бы выдвинул себя, чтобы быть его дельфином в этой китовой качке, потому что он совершенно бесорёбрый разбуйник, когда натягивает мои сверхколготки поверх своего лица, которые я опивликовал в моём самозаднем саду для увеселения обходчиков вечного пути под пристрастьем звезджжения. Вы скажете, что это совершенно по-неанглийски, а я надеюсь услышать, что в этом вы не ошибётесь. Затем я предрешаю, чувствуя, что мне пора немного эскимочить мою горлость.

{Четверо слушают}

Будьте добры, подойдите, и давайте поженственно помурлыкаем друг другу понизив голословие. Меня надслушивянет старый билльфауст. Корки, куда ни кроши. Вугольное ядро филиполняют деблиниты. Г-н Закрас далеко за пределками последней мечты. За Краем и Кроем водится враждар, как быль ф пясти деблинита. Пострелрванец находит себя за прельмаленьким стеньковром. Он читать себе в своя комната. Ино где раб тает, ино где тоже мает плетями. Сего дня кака фи пожёвываете, моя негра господина? Под этим глумом зрелища, к которому я мытарюсь подвести вас, они ни чертой не различимы и такие же трудоумные, что несложно отметить, как и слогоспособные.

{Возвращаясь к минутно-монетной проблеме}

Мои исчитатели с превеликим довольствием вспятьмнут, как в самом начале, перед посягательством на пространственный вопрос, где даже микелангелочки обдурились ведать страх, я доказал и самуму себе, и для вашей сотисфикции, что его лепоработа в целокупности (тут квитоковырка профессора Дольчевитовта слишком часто предзакладывала Надочеловека) не многим больше, чем простые сиюмонетные выгоды, как он ни благороден, он может захотеть и наших, с нашего позволения (я обращаюсь к нам во втором лице), ведь для тех градуированных энтелехтуалов каждая монета дорога, а денежная система (вам не должно быть позволено забывать, что всё это, я имею в виду эту систему, было вскрыто маркопёсьим домысхождением оригенальных выводов) означает, что я не могу иметь или не иметь немного сора в вашем кармане в одно и то же время и одним и тем же манером, как и вы теперь можете не делить или делить на многих ту ссору, что у меня на уме, если только Бутербрут с Козьим не умеют или немеют едимобременно сопутывать себя, товар ища продать лучше, как было в века давно монетных рек в преданьях берегов молочных.

{За столом Бутербрут с Козьим}

Бутербрут, если попробуем представить, это подлинный первач, простоклассный, осыпанный естественными маслостями, мягчайший молокосорт, ещё непобеждённый смехоубийцарь и, само собой, завершенно неизменнический, егда Козий это его очевиданный антитёзка и фактически неидеальный сырбор, как ни кути, хотя тот, что мыслебойчее другого, изюмственно привязан к более козуальной стороне этого амбивоенного козуса и, позвольте мне сразу добавить, настолько отсердствует противень его, насколько этот возмужен. Это сталадавняя дымская извтория (что служит вирой нормайной), которую мы часто читали ради нашего предварилища, не тук ли, Шкотт? Пока у папуши не разостлалась скатерть штор, а мамуша (бедная мамуша!) не принесла нам бедную похлюпку (ах кто! эк хто!) во имя Укусуса и Оливкуса, за всех нюхателей сельдьелей и ради Петруша Паприкуша! Наши старые судари вполне объединены вокруг общестола добрососудства: и Пфатер Саламох собственной персоной, и тот подросток Петрушевца, и его отросток Времьяна, и дюжина Кротморфелесеевых, и двадцатка с гаком горячих юных Кобылинок, и Латуция в своих зелёных рукавах, и даже вы, и в-триждых я, совместно квасить человекам, где веколечь яствам, как яйцпир на беконе! Значит, не раскатать губ, бокал не верит вспрыскам; и (сноб, хватит буравить пробкорку, Шкотт!), чтобы вам это понять насколько возможно, чувствуя, как вы отстаёте на ваших приземлеустроительных скамейках, я подготовил нижеследующую аранжировку для универзудений, а когда я наконец разделаюсь с вами, смогу считать, что Цезарь мною скромничтожен.

{Убийство Цезаря}

Старшие лицезаристы (тираны, цареубийство слишком хорошо для вас!) становятся невыносырней на маслости лет (составитель этого сутьпоносного забытия тем не менее допускает литаврическую ошибку, давая выход своему ветропьяному эффекту в начале принцставления, как раз в тот момент, когда входит цуг), лишённые девятиножизни и в основном назложёванные (этот боец-писатель-драбант, несмотря на весь свой коммунторизм, всего лишь очередной пузырь вьючных коней, который продолжал вести свою сухопутёвую жизнь, так что игристые нивы он изобразил для нас с плеском как войпли), эти счастья-кузняшки имеют программку-максимум совершить своё возвершение коготь к ногтю, сломно кантиквариант, когда вокруг один остылый бутыльный пуншчаш. (Самое скорыстное прочтение погостевований Персо-Угрурала показывает нам, как Фонмадьярушка подобрал то проквещее имя из спорника краткой формы, но тут не нужно перумствовать как звездоводитель, ведь сказкоканнское проискижданье этого варёхи-парня каждый шёлк знает, как самоверы пишут в Торбольске.) Пречистяцкие девогуличи! Чтобы не отвраждать того факта, что я страдаюсь не жалеть сказок, я мог бы для вас сделать краску былью о том масле (сорбрось!), но вы не подаёте воду. Смердоворота! Пряммая бессонмыслица! Да, это сыродело такое локативное и хилорадостное, что легче лёгкостьми! Их местособойчик стал кособлазнителен, но любая надоумница обыкноясно ненавидит, если кто-то мужается под носом. Козий, возможно, сочиняет себе, что он умодовлеется подковылером, зато у Бутербрута есть благоровно окружная голова, что отлично подходит к тафтасердечному защитному веровоззрению. У него малёк мудрости под каждым зубьём в его челюстдачном помещении, пока у другого товарищика млечно без влагтуаций, мнесомненно. Смеясь над фиглиминами и горюя над бедолигами. Он ни понимает ора, ни опускает ойя, сникк-снакк и конец. И засим, каждую ночь пихайловство спя и видя, у него просыпается жаление шиногулировать. Однако было быстро и поправильно замечено (и тут суверенно излишне некоему из тигра когтей говорить, кем), что его глазасвидетельства были настолько разбывчивы, что если бы ветерпургские топчённые кочки сверхомпали на него чёрной саженью, он всё равно смог бы различить, не сморгнув острозрениусом, зелёный лужок в Ирландском Глазу. Давайте я ссужу вам всеправдость про Бутербрута, когда он носился вьюножить. Как же всё было охоровожено за тридевять годков! Чистокровная линия, клянусь богами! Царь на вынос, молва на век! И наружность кажется вишеньем белым, дай мне подможку, Бог, о Бог! Если бы я заговорил во весь прицельный рот с левым сэриманом об этом, вы могли бы назвать меня кормножко ормуздавшимся посреди вашего постчерпания. «Тешьтесь, ешьте-с, дальше больше-с!», — говорит соло псаломона. Масло и медъ снесть, прежде неже разумети ему изволити злая, или избрати благое. Это, несомненно, также объясняет, почему нас учили в детстве играть, говоря: «Дер Гензель съесть айн Бутерброт, майн Бутерврот! Унд Коби исть твайн Вытерброт! Йа! Йа! Йа!»

Вот, на самом деле, просто чтобы показать вам, каков Козий: едимоутробный брус или обезжалостный тыр, цель или две, просмердев время допредь чувств или раз терзаем скользкими змиями. «Бриивсусле!» — возопите вы. И я я ясно как день, что вы вы видит бог не совсем неправы!

{Появление Маргарины}

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.