Бесплатный фрагмент - На помине Финнеганов

{Часть 1. Проповедь Жана для Иззи}

{Жан встретил служителя с бутылкой}

Жан Живучка, как я был недавно уведомлен, далее остановился, чтобы перепустить дыхание, когда первая ходультимативная ножка его ночешествия позволила водить её за носок, и чтобы ослабить (пусть же сын божий ныне смотрит свысока на бедного виноходца!) обе его потёртые портянки, что просто были сделаны немного ранее, чем его ногавици, на плотине у Проезда Лазаря (ведь везде и всюду, широкий и бодрый по натуре, он был известен своим гуманным обращением с любым видом порченой обувки), речь о расстоянии, может быть, в девятью двадцать или около того по бочковым часам, которые он истинно заслуживал совершить. Он был там, вы могли планиметрически видеть, когда я присмотрелся к нему ближе, далече говоря (с прочей помощью, при такой скорости возрастания наше вечорошнее дитя колыбели вскорости заполнит пространство и разразится системами — мгновение не временит!), премного видоизменённый к лучащему, хотя по-прежнему изваяние собственной скандалёзной личности, какой он был, потевший, зато и счастливый, несмотря на то, что его сонные ноги за ним не поспевали, так он думал, клянусь святыми януарскими, он бил копытом как валух в котурнах, с его большими пальцами, такими замечательными, во всей Ирландии непревзойдёнными, большеротый подмейстер, подпёртый, почтстоятельный, против маслобрысого смотрителя мира, некоего кварстамбульного Сигурдсонныча (и где же лучше, чем так, подобному стройвыходцу отдыхать от пересекания жентльместа этого черночинца?), который, похороненный вертикально как Осборны, в козомоторном уставании, рухнул сонвременительно на покой на ночном дежурстве позади станции консервирования, уравнотрескавшийся среди объятий монополизированной бутыли.

{Девушки танцуют, пьяный служитель спит}

Итак, было целых двадцать девять огородских дочерей из народной вечерней школы Бенента Святой Бригантии (ведь, казалось, они помнили, что всё это оставалось старой доброй четырёхлеткой), изучая их дополуденный урок жизни, под его древом, на его стопсигнале, усадчивые, как они и были, на прудобережье, привлечённые вредкосным зрелищем первого человеческого желтокаменного межевого знака (сам бур, сам бурый и самый дурень, сэр Горемыка, слуга его был в топколужьях!), пока они гребли прочь, выдерживая ритм магнетически их восемью да пятьюдесятью педалюшками, исполняя «баранотаран, отворян воротан», свята мечта-почта, о столь младоодёжно, все едва ли в их початьростковом возрасте, описывающие очаровательную дактилограмму ноктюрнов, хотя и отталкиваемые храпениями того бревна, что выглядело привязанным к почве, как по безвременьям, когда напузырится (страв!), оно мурмычало сурдопомрачительно на его родном голодранском, очевидно нетронутое, над его найденным кладом для короны: «Одр жён раздолье, маета товста прыгожа пляшка!»

{Жан следит за Иззи}

Жан (после того, как он первым делом скинул шляпу с упроченным венцом и поклонился всем прочим в том хоре похвал благосклонных девочек за то, что они вели себя по-пчеловедчески, которые все они были девочки, все ройсдувально спешащие к почте, бджеловоя, как бы ни было трутно, чтобы прочитать его целуйруки, громчавшись кругом, спеша и делая громадный дивошум вокруг него очертя годного, их юного любовника с его розоветреной улыбкой, смешивая его вьющиеся волосы и чучеловеческие кудри на нём, все, кроме той одной; фееличность Финфрии, покрытой любописьменами как полная подноска морошковых тарталеток (разве они не отличные, премилые, премило отличные и почтенные?), млеюще веющих, пара к паре рядышком, широкие для ширеротных и узкие до узеньких, милые благоухарства, что сходили с него запаханными кожицами (мило!), что было просто ягельски, смакуя дикий чабрец и петрушку, смешанную с хлебными крошками (как мило!), и сочувствуя его толстому мешку за него столь тактно, и позвякбивая его желеорудиями, ведь, хотя он выглядел юным цациком сикснаксцати лет, они могли счесать по его мужественному челу, что он был просто самый любийственный ледихватский сердцекрад, теперь вы, Жан, спрашивая дружелилией (привит, милочки!), как они наконец живут-могут с теми из их хрясторанцев (а где агнец Агафьи? а как наши церквеголубки Бернадетты? а беризайцы Юлиенны? а дерисенцы Евлалины?), далее он продолжил (в самсусамый раз!), бросив несколько шальных замечаний по поводу их личных наружностей и противоположенных вкусов, выказываемых в их тугих кошкоушниках и их элегантных спадкоблузках, спрашивая жеманскую оную после желанской оной, читала ли она ирландские леггиндсы и нежно упрекая оную, что рай её кроя можно видеть ниже её края, и шепча другое в сторону, как навариант, что игры её граней были тылточку открыты у неё сзади для намётанного бокового глаза, гладя (и всё, конечно, просто чтобы заполнить форму из чистой человеческой доброты и из леших побуждений), ведь Жан, кстати говоря, был путём заманивания (как я думаю, я надеюсь, что был) самым чистым человеческим созданием, что когда-либо звали человеком, с любовью то вверх, то вниз по всей вселенной от моськи Самаисона до кильки Ионса и от Всевиршей Царицы до последних интрузорий), Жан, после тех нескольких вступишек, разобрал через его эроскоп привидение его дорогой сестры Иззи, когда любовь свою он знает, валволны как с неё струятся, и всё она ему покажет, и как нужнежно устыжаться, и он не мог забыть её так чертянски легко, как всё прочее, ведь он был вдобраток её бенедиковинным крёстным отцом, и только небо знает, он всюду, что ни день, чтоб целовать ей руки попрошанья (бураво!), бедный, добрый, правый Жан!

{Жан вспоминает письмо Иззи}

— Дражайшая сестра, — Жан предоставил себя с заметной сердечностью, отмеченной ясностью произношения и генеральной доставкой, когда он начал бросать свою сколастику сразу, чтобы выиграть время, с глубоким чувством, — мы честно верим, что вы с болью будете скучать по нам, как только мы отойдём, однако мы чувствуем словно мученик на вероисполнении всех обязанностей, что уже подошло время, клянусь Большим Гарри, чтобы мы убрались блуждать в наше долгое последнее путешествие, чтобы не быть грузом для вашенских. И вот валовые выручки от ваших учений, в которых мы были взращены, вы, сестра, что часто писала нам безмерно милые письма для презентации и рассказывала нам сестрократ (вполне хорошо, как мы обычно припоминаем про себя) твои старосветские истории про домоткание, и сломиголову, и диускоренение, и попичкивание, те истории, которые неоднограмотно взбадривали наши сердца, когда ты читала их, малочка, до безупречности, наша всеобщая любимица воспитанников ритметического класса и подспорщица нашего эригенального дома, в то время, когда мы, пара младеточек, мило потряхивали себя (о Феб! о Поллукс!) в кровати, будучи уложены с маслом Кастора на сиропе Пэрриша (та ночь, что мы будем помнить), чтобы делить наш тяжёлый набор чувств с тобой.

{Жан читает проповедь для девушек}

Я восстаю, о милое собрание! Консуммиция. Итак, после этого входного вступления, мои гордополётчицы, соотносительно указаний для курслужниц, я спрашивал его совета, под трезвотайной завесой, у Фатера Майкла, П.П., моего ораторского доминиканца и исповедного доктора, С.С.Д.Б. (жажду птичек, он говорил, пихая меня под рёбрами, в его псалмоведовании в качестве отщедрения и доверения промежду парочки таких как мы многими такими-сякими неразпорчеными словами про то, как он бракосовещался нежнонебойчиком с двумя нетронутыми бойдевками, и какую страшную жизнь он вёл, надрывской пуп, произнося мессу для свиты меринов, и какой страдный день это был, там и тогда, для заключения с возлиянием и где, манной ларчиков али пернаток, право, клонясь сводысподним, он возьмёт меня в жёны в любое время старых добрых сплочений, быстролётнее, чем посмотрит на меня) и я ныне капризно вверяюсь вам снова в словах стиля даром приношения, евоный михсовет, аже пестерь располагает, как прежде он возвращался в свой приход, те глаголы, что он говорил мне. Самый преосвященный из епархопальных епископов Дублунытика для всех его мельтешонок в Девбейлизне. Приидитевседымечтадамочки, удосаживайтесь и послаженней! Следуйте за мной ближе! Не теряйте меня из виду! Прочноумствуйте мои помилочки! Что по проведнической точке знания благослужащего вольмонаха, так будьте же как джентльмен без пылесборника перед поломенторшей с тихой стёжкой. Теперь. Во время нашего короткого апсудствия от этого скрытного сыроводного сезона, следуйте, насколько это вероятно, десяти заповедям, касающимся очищений и отпущений, и в конце концов они окажутся для вас лучшим указанием на вашем пути с правой милостью. Где же среди лизьёмлений мы находимся и что нужно исполнить в певчую очередь? Это рубрики, мандатрывы, пасхвили, или вердидады имеют место быть, или синяками багровые индокрушения чрезморной везделютости, и (влюби мя, сонносложение), вперяв или незнант, где же те неги, что стоит оныть? Через несколько возгрешений после путеблуждатницы. Лучше бросить того больного пономаря в ту самую минуту, когда я благословляю его. Чем силиться смягчить его виногрехи. Осмотрительность в движениях — се длю я. Это как приставать с нуждой к горним, выдирая любого слитого по каналдырам. От ординария для Огнятия Пурпуристового до проприя Франциска Ультрамерина, последний пекла, третье снежного, терророплошаем, доброт выдай. Вот она, Звонобелла, что слыла на небе как, девобелая, Безотрицатница, Викиззи Манонна. Долу с миром! Это или подобное должно вежливо соблюдаться в доверенных диетцезах Бравого О'Тула и Гвендолин де Хмурей (слышится датский!) от понедельника причастия до фестивальной сиесты скидайских домино. Слова, принятые с триумфом, моё нежное сострадание, от правосклонного пера нашего Джиманника, того исчернокнижного милитариста, от той тростинки за ухом.

{Заповеди для Иззи}

Никогда не пропускайте вашу поздномётную мессу из-за пары Майлсов, что вы образучены невестослужению. Никогда не режьте свиристящего хряка, что вредно для вашего ножа великой пятницы. Никогда не позволяйте взгорному взвепрю попирать стопою ваше бельё линии Киллини. Никогда не предавайтесь женским забавам ради столба святого. Никогда не теряйте радость сердца прочь, пока не вернёте его бриллиант. Возьмите себе за строгое правило никогда не задирать ваши охвести выше завёрнутого края софы в Кафетерии Дуб-Хлад-Кельи, трубя сомнительные песенные оказии в коммивояжёрских курительных, эти ночные увеселения амуропадких сказок, вроде «Белоликая красотка — покоряй!» или «Манской была Малявка, но Мурри Жантильмен». И, к сдобе сказать, не вы лихо бродите, напеченяясь Г-дами Власавами, ЗАО, и потом кидаете ишнюю коробку до кучи? Как же, жестянка почти пуста. Во-первых, тебе не следует улыбаться. Во-вторых, тебе не следует любить. В-поскудных, тебе не следует совмещать кумировнимание. Ограничители чресл помогают раскаянию. Никогда не паркуйтесь вашими буфами к мужским удобствам. Никогда не чистите ваши чашечки вашими грязными ражтычками. Никогда не спрашивайте его первое лицо, где ваш кратчайший путь к нашему последнему месту. Никогда не позволяйте обетованной руке любопользоваться вашим однодейственно сакральным. Пришлобеда — отворот топора! Моток верёвки, хитроспутана дочка, краса на кусте превратили первое человекозабавство в безусмешливое сбивство. О чудливая чета! Ах, бес шанскостей! Никогда не кунайтесь в фолио, пока штатовалит катерок. Никогда не давайте серебряному ключу проскользнуть через ваши врата золотого века. Сталкивайтесь с мужами, сговаривайтесь с деньгами. Пока не уплыли, отложите мои ценности. Будьте смотробдительны, где вы овиваетесь, и семь раз примерь, один раз отлей, дорогая. Никогда не крестите медородные яблоки, пока не завидите светлину. Промочите терпким там, где венец, и вам станет тернисто, боярышни-писаницы. Особенно опасайтесь, пожалуйста, приёма участия в любой деморализующей домашней жизни. Так пройдоха ухайдокан. Держите холодную веру в твёрдости, имейте кров тёплой надёжи и начинайте с собственности дома, чтобы не расточать любвеобилия. Там благородней пищей подкрепляться, где просчёт-пострелы яросудии. Пропавшие поцелуи оживите; возвратите оборы кожзамшевые. Соберите вновь те жутковалкие углорозы, что слишком часто расстраивают зелёных диводушек, Роудорозку и Дородарку, как только они оседлают своего качалконька, играя под брюководством Бесси Сюдлоу в панталомах телесного цвета, вместо того чтобы закопаться в угольный подвал, пытаясь сварить наганонерский обед. Заслонные ноги к забору прибивши, наш чёрт ферторогий тут метко счертился. Чреслочета чувствовала, как оно светолучилось, зато Вейс, Зонингем и Гробинсон клялись, что это яйцо. Незадуйка! Остановитесь, всесознайте и попростите это! Помните горечь горечарования, что я проливал ночной службой, хороня наш Пир Шмарлотки от бедной г-жи Манген из Британского Суда на праздник Мари Магдаливневой. Ах, кто же вытрет её плакальник насухо, перед тем как скрепить узцы? Проданная в своём зените, положенная на солому, купленная за одну резаную грушу. Мораль: если вы не можете навестись на лилии узоры, убирайтесь к чёрту в хотьбыхнычихи! Принимайтесь за дело со вспухшей ноги с фулярскими пневмоническими рассмешонками, что несивместимы с истинным жинским смихстрастием, и с кружевом была тесьма, но лимерник бесчестится. Конечно, то, что в целом лишь дырки, сшитые вместе, простейшие и прозрачные вашинходки, чтобы показать, что Лола Любоглядная трусишек тороватее? Кантор Слаксов вальновалит ваши ногавицы и сердечки, полные пустошения. Позор тщеславию и не позарьтесь на чессловие! Диозвон! Китовые усы и задколки могут ранить вас (тычадевверней!), значит, никогда не разоблачайте вашу грудную тайну (проездикие планы!), чтобы был Иона рад в той дельфиньей тачке с вашим сборищ другом, Девгидом Крошкофилом, что позвращал истокупленные спазмы между подползамлениями к жжёнке Улики и паре отворниц из старой давки нежностей. Там ваши померкшие глаза уставятся на автоката быстренького возовья, зато здесь пока вы не мартиморфизируетесь, пожалуйста, сидите спокойно лицом к лицу. Ведь если сподницы вашей спадницы спустятся к его коленям, скажите, сколь дошлым он будет глядеть, пока не поднимется? Не прежде, чем страшный спех заручится. Затем снова появляется Аутист Алджи, ясноокунь и ветроявный исполнитель, слаще говоря, г-н Смуть, как сообщают вице-крестоносцы, ведомый каждой бездельницаце в и возле суеграда Беллас-Аэрес, ведя вас в театр во время чумы, чтобы посмотреть пьесу «Венерианский срамец», и спрашивая с нашёптываемыми предложениями очень слабым подбородым голосом, с аккуратненько премилой манерой и в очень аккуратненько премодном стиле, не будете ли вы моралью художника, чтобы позировать в одном бельяже как местная эстетика перед многославными старыми мастерами, познакомив вас, слева направо компания составляется, с такими боровиконтами как Бочкотелли, и Тыквореппо, и Ветронеже, и Курраджо с их сверхподручным Мастаччо, плюс обычная дюжина уличника дрянькамерепортёров. Не без тычков лома Буйлана, наприкрыть! И филлисофии утископа Балкли. Ох эти веснауськанные вертушки нововременности! Есть множество льдополярных глобальных топоршественников, обуреваемых самой горячей точкой ниже экватора, как Нямврот, мясца охочий, вечно егерствующий желанием сунуться. С прекрасным тылосложением, разоблачённый боговидец! И сюзимиленькие модницы с их тёмноголубыми дунайцами! Увыилях! Випера вероломный враг! Уберите этого старого человека, не отходя от купели, и сразу же займитесь томновоздыхателем за спиной. Пусть ваш низбыток ускользнёт от касаний и пусть парадриз будет вашей целью. Ну кожа, ну рогожа, отобратите ваш старт! Засуньте веское себе в ухораковины, когда слышите голос подсказителя. Посмотрите на боа во всём его благолепии и вы никогда больше не будете носить ваши земляничные листья. Храните хозяйство. Какого бы соузника вы ни связали на земле, я обязуюсь, чтобы это был союз и в поднавесье. Кто с грёзой встал, тот червяще урвал. Приготовьте киску для её ночнушки и проводите её крючкохвостики весь путь до Страны Млений. Смотрите, маленькая поискушка она ужснулая. Высидев ваши поповторения, вы уже знаете, что случается, когда кидок набрасывается на жупанию. Делите ложе сна с птичником, вы понимаете, и потрясайтесь с млекаришкой. Сальные стервяшонки рыщут в округе. Тресвятая Гилирозница. Тобаккам табу и тобогган на заднем плане. Тайные торжища и онанимные письма делают всё пристальнородье таким же дурным, как их лучшие. Ни в коем случае не съезжайте с кадушек по поводу вездепущепринятой окурошной привычки к посещению и сожительствуя в обнимку с парочкой в прихожих г-на Тоннели (вломить бы), закручивая с насекомцами, и брюколазами, и вампиршами, и грымзунами, с конечной целью совершать поступки промежсумрачной непристойности как между вьюницами и тесноподвязками, печаткопальцы на ласколюбимцах, под комендантский занавес. Но чалым, ногооббегающее но! Ваша высоконапряжённая весомая вострушка не задумываясь пробьётся через целую свиту бездымных мужей. Три минуты, я рассчитываю вас. Ирааааааз. Не подманывать! Дайте мне это, когда я скажу вам! Юнотка-воровка! Разве это подходящее место, чтобы проносить его мадамовы яблоки? Коварная кобылка. На скачих но! Клянусь голубыми, мне нравится, что они заготовсмятку. Держи, режь, жарь, жги это порозное чувство от двоюрчеломкания дисгиенически в запретительных пределах дозволенного, как науськанная Пэг Популяции или как парка посекретничком знай себе делает с Томом Поманщиком, что требовал ответконцы на братанском и раздражался прошательствами как дайглядчица. Пока есть браненосцы в видах, будут и люботруженицы в доме нор. Любовь по обычным каналам, цистернобордельно, когда подобающе дезинфицировано и прибрано генеральным манером после отхода на боковую в компании названого мужа или другого респектабельного родственника положенного пола, не та любовь, что ведёт на поводу, как я предчуял, но канализируемая любовь, вы понимаете, пойдёт зловещему на пользу, в подсмотренности если у него вяловеликая печень, зато я не устаю втолковывать это со всей пылкостью (и после образседаний опыта я говорю по вдохновению), что зловонные настои это похититель вылечений, так что никаких ваших близкопробных вишнёвых накидок, дочь мая! У Кота с Кроликом или у Пятнистой Собаки. И на Улице Десятников 2/2. Когда стороны надираются друг за друга, они теряют всё уважение взаимно. По вони её фиаско и по тому, как она бает былицы, узнаете дрянную драчливую дублинскую девицу. Вы заплатите за каждую паскудную заботнюю ночь каждым прескудным наскрестным утром. Когда светить майственной ночью луна как самая конная взвилась. Мы не найдём местце за Наван-склоном, пока вы не попробуете оставить Кельехейм зол безнадёжных с носом. Луг или лог, берлога или Гаага! Петушественники храбры на дорогах к Древохраму, осторожней будьте, дамы, чтоб вам не попасть на свадьбу. Средь любовных ласк, смотри, прахгалдейка — испорть друга сердца ночкой, но пожалей его сорочку! Просто прядью прянь на плечи, отступай от осмелевших, дуй домой, не дав надежду, но случись вам вздумать план, поднимать канкан-скандал, я вам враз намылю шею, скуку теша. Лазлюбовь не лозвяжете, гастрогибчий гимнаст. Также вы не должны пропускать того, чтобы накрепко закрутить крышку на всей этой твистотряске и крутить вперёд. Гонки со столкновениями по ровному и по маршруту с препятствиями. Праворуливая там распутьедорожно вверх по ветреному Ямтёсовскому Подъёму и взбудодразнивая мятежных северян перед фертом града Дунлиб. Потом свободным бреретоном курсируя с вашими трубокуриными напевами и вашими пятками на ручках руля. Штангельцирковое носоводство! Нет, прежде чем ребро вашего корселяжа раскромсядется, иначе словами, если у вас упущение внутренностей, я к тому, что принимая во внимание ваше беспокойство там, где был брюшностенный зазор, и печёнка ком-в-ком, винвин, винвин, или если вы почувствуете, в сорочке, как будто вам не хватает здоровых фиктических упразднений, чтобы промыть ваши почки, вы понимаете, и освободить вашу двенадцатиперстную кишку вместе с оттягочающим её червём, девчушка, и потеть свободно, просветите вашего причетника в приёмной и, вот, выходите мимо привратника прямо на грунтовую дорогу и прыгайте! Будьте спортивней. Общайтесь с Природой, этим продуктовым универсумом, и регулярно платите ежемесячные. Ваша «Влага лица» Пунта только в лавке шапочного разора возле развонюхи резвенницы. И более важно, чем воздух, я хочу сказать, чем питание воздухом (фуп, я никогда не разеваю ворот, но всё равно могу съесть калошу) и стимулирует естественный эмоцион. Затопчите, если вышло всмятку. Почему так много пирогов оказываются неудовлетворительными, как говорит Диетолог в Брошюре о Благах Бытия, и почему так часто готовка окажется на помойке. Если бы мы могли растолстеть на вылизатесте, у нас не было бы зубов как у гиппопотамианцев. Хорошо. Кроме того, будь я в вашей обёрточной рубашке, я бы держал флюгер петушком по ветру насчёт ваших меблированных постояльцев, что платят за еду в кредит компанией и мелодиями на пианино. Вы только компроманкируете себя! Один друг слишком дружественного типа, Мазурикович или какая-то подобная враженёнковещь, который оный грядёт от древлей Паннонии с оным стремглавием, насчёт которого суд заискался насчёт разнежды соплуга и женчана, что плутничал себя как дома в месте музыки и который долбит по слоновьим клавишам очень мило для этого вашего Мистро Мелосличности МакЖара МакЖжёнса, возможно, скоро удостоверит вашу гибель и проклятие в течение последующих лет дождя, если вы, покамест Жана нет дома, привыкните нежиться в его низлюбовнообъятьях, с недостатно одетым, усощекочущим, когда рукоуединялись вместе за запертыми дверями, настойчиво целуясь (безвкусница, это не та самая вещь, вы же понимаете!), с телячьи нежным себялюбом, под влиянием женских паров, подбираясь к вам, спутывая ваши скромности, и шаря своими фортелапами в вашем корсете за вашей любовной тресьмой, когда первое спадает (осторожнее, если собираетесь передумать и выдать меня!), и продолжая выказывать его себеумие каждый раз, когда вы давали ему шанс подобраться теснее и крутить крючком-пяточком, премного ценя вас, чепухогородя как последний слюнтяй, уси-посягуси, про вашу гладиатласную шею, и круглый глобус, и белое молоко, и алые ягоды-малинницы (о сполошник!), копаясь ещё глубже, чтобы попытать его счастливую руку насчёт чреватых вопросов о наших прошлых жизнях. Как спето к нему доносится? В следующий лаз, когда вы соберётесь присестдать на дыру-хранительницу, выворачивая кувшины стекать для прославления старого Кладодатчанина, постверователи «Чёрной стражи» будут тайком подглядывать из «Куста Скитальцев». И наш местный надоеда, что мелет от пустобрешности. Пуще прежнего! Из культистых в раббожьи! Это было бы совершенно простихудшее состояние дел для красноподдентов газетопечатных эпопей, Пётр Параграф и Павел Пудр (я пирчествую их, чтобы они закрывали мои концерты), чтобы заполучить их воздушные шары и застрелить вас лично врасплох, рассуждая о падении женитьбы в этом нефтяном веке, и о занудствах по три шиллинга за пинту, и про женское пятое-тридесятое, когда домашние пороченные катастрофы и мороченные свежеснесённости для двадцати двух тотчас на взятьсядь две тысячи вялым маршем цивилизации, если вы, становясь виновной в нелыкоприятном опьянении, чтобы иметь и владеть, чтобы прозябать и оплачивать прямые связи, в качестве посредника, с выдающимся женатым членом отдела нравов вечнокуролесов и как следствие тамошних повестушек смутитесь до второй степени, становясь одной их тех ненависнущих, что водят знакомства с ночесветками Лучинки. Что угодно, только не это, ради блага и страха денег! Раз и навсегда, я не потерплю модников колледжа (вы понимаете, я умудрённый шёпотом насчёт арсенала любви и её увертюр от шарогонных хлипчиков до шалогульных дивочек, так что у меня есть все основания знать ту преступную галерею ночных пташек и псицеведов, тёмных плутов и светлых лирников, кичливых гамильтонов и драчливых гордонов, потчуемых, пользуемых и прочих, перепутывая юбки, и как их подползнамеренья выглядят, вы должны сами порешить насчёт этого), посягая на вашу опасную зону в танцевальные годы. Если я когда-нибудь уличу вас за этим, попомните, вы так и останетесь уличанкой! Я займусь вами, чтобы вы почувствовали, сколько в вас сидит чертей. Ружьеправый, я отделаю вас на чём огонь, вода и медные трубы стоят прежде, чем вы решите се дать! Или пусть проклятия Страхосносца падут как крапива на отца белых монахов, которые обратили от ночкоголизма приёмную мать первой неженконсерваторки, которая убежала за тромбондуром, который покалечил мелодии Мура и так вскружил дурью башню звездочадного журналописца, чтобы вдохновить премьер-задиру повалить ему пихту, из которой Купор Лежебок выстрогал крышку пивной бочки, на которую мой древдушка пахатнейше сажал своё седалище немудрости вместе с балованной сестрой моей всётушки, его удовольствия ради! Олунь.

{Ещё советы}

Пуф! Вот вам и пуф, клянусь голубыми, целые россыпи, что я вкруг оторочу всегласно! Слава и по всему свету преставленье! Вдоволь со всех нот, вдаль не перечесть! Валендивный воксхализм Великолепного Вала Вуздема. И пусть чело мне застит мглой, росится песнь моя с листа. И высоконотное доставление, что вы ожидали, будет с моими пенсопенями! Предупреждение о Данухью от дяди Хью. Да ну? Насчёт чего я озадачиваюсебыть, ведь есть сильная тенденция, говоря мягко, если делать меня медиумом. Я чувствую, как духи распутия выёрзываются из меня отовсюду, и есть только сила травмбивки в моей руке, чтобы дать им отпор, черночь лишь разберёт, что и кто будет говорить о следующем. Хорошо. Итак, прежде моего оперотического рогистра кое-что миленькое. Итак? Дорогая Сестра, выражая чувства разнежения, снова я говорю, примите вобратский совет и держите его при себе, что мы, Жан, первый от нашего имени, здесь и сейчас превращаем всё в хранилища, без лишних цен. Низзлись, моя дорогая, если вас будут пощипывать, не говорите ничего или кивайте. Никаких щекощекотаний с пареньком-резвунком, вы и ваш последний свершиннолюбимчик, и падре в исподвидальне, подсчитывающий вам его панацеи. Будьте мнительны насчёт тех бдительных, которые оставят вас поверять белое на чёрное. Уединяйтесь для психической профантактики так же, затем избегайте призхитительных. Подпалю я книги ваши, что печалят вас весьма, и зажгу алоскандирский раскрастёр, что субфраппировал бы Томми Подсветского или Сожженорольню. Перечтите в заместку вашу «Простачную Правду», наш совращательный орган, что ярославится всем печатничеством. Приложите ваши пять чувств к четырём самопоследним. «Трактатъ о Миракуле или Смотрящий Засмертно от Истребителя Священников» Арсидевила по-прежнему первый на горизонте, несмотря на замки баров, Вильям Арчер урывски-каталогический отличник и он покажет вам подъём к нашей насьональной бадейколейке. Перелистайте «Ход с Папствой через Пекло» (в основном парни) от божественного комедиографа Дантиста Аллигатора (распрещая ваш индекс) и найдите хохму в хоре наилепших насмевок от шмуцтитула до фатерджонсона. Причитайте благой клятвой на праведном вымысле, вроде тех «Познаний Постхлёбки» Карнавала Коллена, или «У Проси Уинна» нашего С. Дж. Финна, или «Пир да горох» Военноцелителя, лицензированные и переладанные нашими самыми колоритными прелатами, Их Райностями Чечевидцем и Горошанином, епископами Гибернитов, смирным изволением, для распространения в помещении, два лидера продаж на рынке в этом счастливейшем году, как установлено Нэшем отцом, тиражируемо Нэшем сыном и незатишно распространяемо внешнеряшливым другом. Завяжите шапочное знакомство ради нашей доктрины с работами старой г-жи Трот, старшей, и Мануэля Татя, младшего, и Лаподея Неги, яхонта дикции. Раньше я следил за мелкотешащими рассказами Милы Умерлиддельноягни, в присыпанности с эмоциомятным соусом. Просеянная наука полезна для ваших низмышлений. «Яйцо, отложенное бывшим петухом» и «С флаголётами во все Фантазмконцы». В основном девочки. Шагните за священным чаем в долгие жизни наших святых и свещумников, с виньетками, врезанными в инструктивные буквари специально уполномоченными людьми для вкусовершинствования ваших разрыхлений. Не дай зряпасть сотрясунам. Зажгите спичку за бедную старую Контраскверну и пошлите немного плодмасла для сшизматиков. Нет рубашки теплей, чем в нужде от друзей. Помни, дева, в прах пыль неси, но затем Золушкой ты должна возвратиться (зачем вы подрываете её рукав, Руби? и втяните ваш язык, Полли!). Спишите это сами детскость раз, все вы. Как дружку друг, что шарил в марах, взял в девы, хоть милкройщик мал. Как смеете вы смеяться из вашего медовустья на отсутствие этого? Будьте хладнокровнее с вашей свежей невинностью, и чем дальше, тем дольше. Скорее, чем расставаться с тем вестовечным изумрудом первостепенной важности, что дошёл до меня через многих в нашей семье, что вы храните столь сокровенно, где крайности сходятся, нет, влагооплакивающийся, лучше пусть вся ойкуменическая вселенная принадлежит мощномеренному Халу и делает всё, что его Марии благоугодно. Когда гонг раздаётся в честь оводосовместной свадьбы, облачайтесь в свои узы и раскройте признание ничтожности. Остановим жентщету! Лишь бурным править спешный бег, весёлым в тернии мчаться. Спускайте сехтантские, чёрный, зелёный и серый, и поднимайте михличную муть с опилками. И вроде разодетый, но в одних раздёвках? Попочто не след затерять, будет и для наших белая полоса. Стишь! Блаженна она, что с Горемыковой прогулкой проблем не ведала, ведь он её чудоутолил. Идите! Вы можете насыщаться нацедками, если немного налапшитесь, и стельной солонинкой тоже, в своё либидовольствие, на зельеширотах, если у вас есть родители и вещи, о которых заботиться. Вот что прилипло к Графине Кантилене, пока она выпячивала сласти прелюдогубок, чтобы кормить её дискантуженных балладовестных, и поэтому оно ассоциируется с её именами. Нам сцедки! Ниц, едоки! Неповторимое, переседеющее непоправимое! Нет ничего, что это напоминает, как нам впинают, если только она не захочет полоротье белого пудинга, ведь желание в её розе марины и в её глазах, столь голодом сиявших, поэтому, когда вы гладите скалку, напишите моё имя на пироге. Охраняйте это сокровище, Сисси, как перл, что редок и сияет красотой, говорит он. В этом хладном древлем мирозвании кто почувствует это? Хум! Об этом сокровище много трещали, но мало кому суждено обрести, ведь теперь нет ничего, только крепа палантины и развозка им под стать. Позвони ему песней. Придвинься пониже. По вам томясь, Нитонисеевна моя-с. Что нашёл. Шок на шоу. Шинкарна. Шепотков. Шумн.

{Часть 2. План Жана}

{Проповедь продолжается}

Разгласись, — вдруж вожгласил наш трудолюбивый Жан, пиная панель с дублем пополам и вопия вслух словно брамаамова ослица, а когда его голосоозверение вознеслось к верхнему, сжимая его региструки, муж какой он был высокорешительный, пока он всё теплее подавался к ней (там должна была быть прорва денномыканья в тех несолоных хлебавщах на сон тщедушный), — разведись за меня и скажи, где фамилилась моськожительствовать (если вы попадёте в неприятность со стороной, с которой вы навряд ли забудете его внешность) с любым наколенным щенком или нарукавным барбосом, что всё время брешет по дороге, сделать дыры в каждом цапуне (пусть полицеприятель родный нистормошит его с его шпик-пыром!), и волонтёрами, чтобы забавляться с вашими округлостями за предложенные стаканы и харчи, женатая рука, от которой долго мучаешься, — даже не получая его правильный пасс от уполномоченной министрицы инодел с чёрным дружеземцем, тем врагом нашей страны, в чистовидном свете, — и меня не заботит ни на туманчивый грош, кто ж такой этот хуанхряк, ни на два фунта нуль зрения в углу, ни на три крика с холма (будь он даже моим настоящим константистым тезоимяреком, Молодчиной Нусладным, и весьма ханохожим на моих градоначальных предков, тех двух, что получают свои разводы в судейских округах Шутсбери, Тыловой Дядюшка Римус, баас Эборакума, и Старый Фатер Улиссабон Ногивбрючин, лайкосир Вулвергемптона, что касается их бристлингов), зато верней чем то, что есть подводы по ведомствам в двухвъездном Питербараке, и верней чем то, что домой мы приходим в небеский проспект с запада, на волне по расписанию (если я приду хоть немного быстрее, я вернусь прежде чем я отбыл), от земли нарушения обетования, где мантия Брендана убеляет Керрибразильское море, а мартовская галька поскрипывает под нашими ширешагиваниями, чтобы принести огонь и меч, можете застраховаться, ведь столь мы ценим само имя сестрахования, что как только мы сделаем, вероятно, уже будет незавидная перспектива, чтобы всестраховаться. Он стал барышничающим с того часа. И почему мы говорим это, вы можете экивочить меня? Это кивать? Угадать! Ты попробуешь? Думайте, думайте и ещё раз думайте, я настаиваю на вас. Промажь-ка. Непереварево. Вы недознайка! Потому что тогда, вероятно, мы немы шоу представить, каков есть путь Шона, как мы окольно подойдём к тому, чтобы проломить его лицо чужака за него за то, как он подкатывал к вам с его тебенесённым бальзамом Галаалых, и за его «спою тепеснь Арупии», судседательствуя лицо моей подопечной в убежище, перед тем как нащупывать двумя его измерениями ваше свадебное тамжество. Тьфутоге, ежели был я как Рыжбатька, я б дуэлиста пихпахгнул! Теперь мы расскажем вам, что мы сделаем, чтобы быть увеченнее вместо компенсации. Оныш переполнит нашееговое устье как Лири на Ленстерлик и онмый сведёт егонашенские примазки низше полбы. Откройте ж двери безмятежно, вас кто-то ждёт, друг дорогой! Позовёт он, вы услышите, бух-бабах, как молний блиц, громче муэдзина вечного в туркофеенную ночь. Давайте же, почтовый ящик! Я расправлюсь с вашими каракуличностями, трость надломленная! Вот так вот оно, и большим орпером не описать, даже если я, с моими служицами гопнуть и чикнуть, должен вылощить волости ветоши вокруг Скита Святого Патриса, чтобы приложить моей бахомучкой по его спиноношке как соледар. Мы навострили глаза. У меня есть его кворум образов, всё для моего ретивого окоружения, Миклух Мухомань. Размошнитесь! Кроме того, следом, чтоб мне пуще стыдно, если я не с уверенностью полагаю отдать этого брательного стража под опеку первому полицейскому бой-бобби, квартальной надирательше из Десантников Доры в открытом поле, на которую мне случится нашёлгнуться. Или вдобавок, к вашему сведению, если меня вгонит в тоску, неужели вы полагаете, что катя бочку гнева я не смогу даже включить в прогромму, на сладкое, совершение опрометчивого поступка, чтобы подключиться и ввернуть вашему совершенному незнакомцу на чудесном подгорье, а потом волочить по улицам этого шелестоногого, в ожидании передачи моих разбирательств в противостих живогарсону перед группой моровых судей и штатом из двенадцати кротких и баснословящих человек? Ничейный сын правдами и неправдами. Это должно оказаться более или менее событием и показать самого широкого выдералиста в моём котелке. Потом он получит сбережения за его сопереживания, вопия о мире. Красивые холомы я обещаю ему и бессчётнокс бырок за его тела. Друмглин, гудь сгимн. И в этом случае я не буду полон, борясь с похотью, пока я не задумал полуубить вашего Чарли, вы моя дорогуша, за вас и отослать его в Домовинзавод, этого алгебриста, прежде назначенного ему времени, особенно окажись он прожигателем ночной жизни, Ролло Подвохов, сын брившего полевого скомороха у Арнольффа, на подхвате идей, гораздо более пятидесяти шести или около того, антропоидных пропорций, возвышно, пять футов восемь, рядовой представитель Ш. Ш. З. З., рим.-кат., из Доброй Твердыни, чистых кларетов, не в племенной книге никоим аистом, усы щёточкой и зубопротирка, иначе усмешник через воротник, и конечно же никакой бороды, костюм оттенка мяса с горчицей, смоломешковатые слаксы, очевидно слишком просторные для него, половажные ботинки, стирающийся галстук, мостовая заколка Отца Мэтью, потягивает что-нибудь вроде Уитли или Росс за барным стулом с каким-нибудь завсехдатым с почкой Олафа Крепкого, вечно пытаясь понаскрести на движимость у недельных священников, чтобы сочленить новый дом вдобыток, сигарета в его держателе, с хорошей работой и пенсией в Биннессе, разговоры из разряда «что насчёт нашего путешествия в Нормандию» со случайным «говорят, что та художественная галакартинушка в инофеатре Смотроперл про Михана с его лицанжелочками раскупоркупажное соплеменниколепие», синеватозелёные глаза немного пенистые, развивая некоторые злые наплывы с некоторыми отсылками к Божеству, ищет утешение в алкоголе и прочее, генеральный трансобщественный персонаж со щепоткой железнодорожного мозга, иночехотный, с временными приступами хромоты, у которого его любимая многозлачная семья, достигающая десятка, из востроногих и сильнопорточных, в придачу и в отдачу, воисть.

{План Жана}

Так пусть там будут костяшки или локоть, сим я предостерегаю вас! Всё это может быть смех пополам, или налёт наповал, и пан или пропал на каждый удар, что у Мэри стоп-игра, чтобы Вил Влейтист взыграл. Рывком под руку, посторонись в сторону, лицом к стене. Невзначай нассужала судьба, сколько ж надо едать, детвора! И чтобы там не было никакой неплодотворности, Мисс Предполотница, насчёт того, на кого следует прицепить бракобязаловкача (триста и тридцать три к одному на «Проклят день!»), когда милый малый прокозник выхрипывает в своей улюлюльке, как грязный старый биггарист будет перескрипывать свой кашлефолк, вам лучше держаться прямоты ружейной трубочки насчёт росточерёдности, как я рекомандую вам (вы, цыганскоглазый багаж, вы слышите, о чём я молю?), или, Плоший мой, если не подбивать мысли мне в голову, чтобы ухвостомериться, чей удар был пёршим или кто ударил обратклин, я собственнолишне брошусь вам в объятия горизонтально, как сказал висящий на ремне, за сбагривание меня с моим именем, и вас самих с вашим детмешком с такой приветликой жертвенностью под удар молотка ловцеводу третьего предложения дешевле, чем грязь черномазурика (на продажу!), или я шлёпну по вашим фруктопахнущим ююбовым губам, по-быстрому, как мною ради вас замышлено, если вы не будете держать культурный язык за голубятней. Заботы нежности длятся лишь миг, зато с зароками бренности томятся целовечно. Я вам это припомню. Я научу вас напостойностям, платежом празден, чтобы вы проделывали ваши дочерносглазые танготрюки с сердцемяками, если я найду, что муруг влас буйный на вашем речноплатье, и что подбережье вашей грозодежды плутливо покрыто сеном-соловушками и обривками. Подымайтесь, Ал. Розмалюха и Уд. Опошлоломитва, ноне прав вдали? Я наднимаю вас, вы понимаете. Попросив Инновероанных доставить ваши посылки, и вы мечтаете о чистой славе. Вам не станется мориться с Вульфом Походов. Отчарлившись от капеллы, не так вы? И ходили на свидания с прощелыжниками в особых отелях, не так мы? Одинокая пошла исполнять вашу матушку, исоль? Вы были струзьями? Хап, вотще вильное чудчело! Помяните мерзослово! Я буду с вами насталхищным, Блудничка, несомненно как палатин в Лимерике, и, по стройной секреции, вот как. Хлысторати! Если вы двое вдаль пойдёте железной дороги, о, пожди, и я побужусь тратить время по кустякам! Не забывайте об этом! Раскрытка! Это зависит от вас. Шустрей шпикгончей буду шляпокрасть, где гуртом гурий гонят к городьбе. Отщёлка! Я разорву ваши плохфоны и запру все ваши распробушки в шкафу, да, и порежу вашу шелкожицу на подвязки. Вы бросите эти ваши приёмы Измарашки, когда я выставлю вас неимовихрем изящной. Наказав вас в цвет, приложив губы на рану! Я получу пленарное удавлетаврение, как прелатчествует, с вашими неравнодушными отпущениями, будимая родеодевчушка. Светлый муж и тёмное предложение. Есть много оказистого удовольствия, что на вас обрушит свой сбокуголосый удар, атласная г-жа Переперечница. Для вашего же блага, вы понимаете, ведь мужчина, который поднимает свою ручку на женщину, нежит с добротой и лаской. Вы пропомните ваш горб «Аветесен Рим» михоньки расторопнее в следующник. Ведь я просто достану моего иноходчика и дам вам один хлопбрысь по крупу, вы понимаете, что вызовет маков цвет стыда на вашей пионовой тыловине, пока вы не завизжите папапардон и не жарумянитесь вашими розосиндромами до писка гневокраскоболи (возник, соделал, пострадал — вы слышите меня сейчас, ложколизка, и, может, хватит смотреть на ваш кискосердечный поклон на плитке?), чтобы вы не стушевались на большую часть текущего года, после неудачи дать отчёт о себе, если вы думаете, что я такой приамурошный как все прочие. Теперь погасите огни (пуф!), сладких, утро вечера мудреней. Вот как я забутыльничаю по вашу ититьвпоту красотулицу для майтёлочной бодашки, ведь это у меня умытые руки, чтобы вы устраивали побойку. Между ними.

{Он вернётся изменившимся}

Без ведома вам яр вернусь из-за смотра, нунцием я возвращусь сюда. Сколько же (от великого до смешного) раз без счёта, будущее моё, если мы подумаем с глубоким чувством, с образумьем, с глазразутьем о тебе, затем далече в простынях я млею, вздыхая с принятцей над моими именами, в стаканы глядя напролёт, покамест ошаромыженный грохотом доппельдверовредителей. Наш гомрульдельный поэт для Остелинды, Фред Уэзерли, говорит это отчастучку лучше: «За мной, гляжу, вы майступали, только пока вам копи зашибал». Затейливая простумеля от Лиффидобреда (перекосменя!), но затем вы заполните большой угол на этом неподдельном троне наших эмоций. Ветрожухлова моя прирученница, чтобы мы могли беззастельчиво многоножиться как сложители Амбархана! Небессемейно и семинебесно! Вышь для меня нешто! Бывшенские способы малооценить мя были замечательны, так что асмь в состоятельности послать вамс прекраснейшие прозовольные размысли касательно моих тычков в вас через малые тырки всяк галочки, столь мила арочная ночеспальная скрижаль. Если я удовлетворял ваше рассалливание деньками, как амунициозный человек, дайте увы, дайте удив, дайте увидеть ваши безотделки. Как я бы хотел, — если уцелею, да поможет мне единитель М.Д.Сердешных, раз я живу с надеждой на деянье, подменяя моинские блуждающие руководы под вышинские, что шустремляются ко мнению, — позитивно покрыть две чистые сластощёчки вашего миловидного изюмвзбитня вашими крем-безе, чаль эль и так даль, как я распугаю всех тараканов у чердаковатых любым лапчатым утром, честно, клянусь моей рьяной шавочкой за дверью дубовою, что так и сделаю, стань, что станет становиться, когда при смешении наших слиянных вод, милаш мираж, как массивные горы, чтобы не расставаться боле, вы там и тогда, в те счастливые моменты нашенашего нежного согласия, подождецелуете мне в спину, ради отличных оценок и оружий на плечо, и среди тех объединённых И.Р.Cтендистов, когда я приду (вонно! вонно!) как диколетящий лис на своего собственного зеленогуся снова, ласк лапать любо, шесть одного за пол дюжины другого, пока они не отличат любого нашего от дербиморды, когда ягодки в следующий раз вернутся в Илинг, как с ними должно статься, как они должнили в их прошлом, как они должны к моему настоявшему сезону, как в дальнейшем они должны разъяхонтиться, сразу восследуя по моему безопасному возвращению к неведению и блаженству в моей бесконной Откидной Лошадности, через шурланды и норланды, страну королей и королев, с моими нитками жемчуга для игривых девочек, выменять знатней. Знались.

{Планы вычистить Дублин}

О юность, в мирной тесноте ютись со мной, как сошка, сулящая сама по себе! Очищением почты мы хотим заниматься, продажей рукоделий и общественной работой, сдарушка, завершая наш союз Абелита через усыновительство приёмышей. Это путь на Эвфонию! Вперёд, МакМорфель, Хенсон и О'Двайер, Блюстители Бойчестера! Я управлюсь в кратчайшую сорочку, если вы пробьётесь через вашу смену и между нами в одних холопностях, булавкой к бюстгальтеру и треплом к трюкачу, тогда мы вытянем нашу программу начинаний. Приди ко мне в сады союзны, чтоб от наезжих отдыхать! Мы кругообрезоним всю сторону Дублина. Давайте же мы, истинные Мы, все огнедымимся в нашем подготовительном учистилище как апоскалы и будем полезными для удоботребований, помочь нашим сёстрам Жардин вычистить свинарник и в генеральном смысле придать вещам остроты. Мелиоризм в массколичествах, разыгрывая поступления и деля тотализатраты, пока ось, спицы и ободья не начнут гудеть гимном. Сожгите только то, что ирландское, за испечением их углей. Вы успокоите коксочёрную желчь, что из Англичании и затронете то, что у Армурики в железной груди. Пишите мне ваши такточки, мои профессиональные школяры, затем моноходом, макая туда свой нос, не поминая Генриетту лихом, насчёт смерторождаемости в жизни судврейских и нечистот у Короля Хариустона в высшей точке, пробегая в бульварном смысле по всему в целом. Я бы написал всё это самоличиной, будь тут со мной мой черноюркий влагонос. Имейте в виду, клянусь Михаилом, вся провинциальная банановая кожура и яйца всех щебетушек составляли долгоместную людноигру вдоль улиц Генриха, Мура, Графа и Тальбота. Присмотритесь по Луке ко всем мимоподманкам, что он униваживал для хищных петиций, наш священник-мэр-царь-купец, усыпающий Откосокровную Дорогу, наваливая навоз сверху, докель не всплыли виды Уэльса, от верхнеоконных выступов Колотокостья до поворота у Давки, где одиннадцать братьев отцов Миристов против белых монахов, что вышли на молебный мальчишник. Сравните те самоспады кепилицых с Воротами Ветров в Красновидово, севвсточный дублинский любимый зюйдвестный водоплац, и как судите, так и скучите. Что вы имеете в виду под Жно Гражданином и что вы думаете о Жасе Язычнике? Сравняйте любоффь в большом Дырблике Пирса Игана с букой в Букерли у Сушки Ралли. Объясните, почему существует такое число орденов в религии Азиании! Почему такое число орденов предпочтительно перед любым другим числом? Почему какое-то число и чем оно неординарно? Итак? Как далеко расположен самый зелёный остров от чёрных краёв Ризпании? Перекладите на универсальный: «Я патрипёлка еси, и на моём перегребне». Стращавшись! Дайте же дорогу автоинтаксисакции нашего града скоплений фордов! Листобаньтесь с каким-нибудь пристоварищеским крюкопожимателем или, чтобы убедиться в фактах личиком, пробегитесь в дождливую погоду разок, потом доверьтесь, сядьте на краевокондровый трамвай и, одетая средительной запояской, одобренной иерархией, укомплектованной эккластиками, направляя ваши стопы, возьмите след и набредите на, скажем, Астон, я вам настоятельно рекомендую, приберёгши экземпляр Акта Посевов и Уборов, когда вы уже раздобыли один для себя, и направьте пристальный взгляд в любое окно магазина поблизости, что вы выберете по догадке, давайте предположим, домвышка под номером одиннадцать, «Портные для Света и Полусвета», и в течение тридцатидвухминутного срока продолжайте разворотворачиваться на колдоблуках в сторону предыдущего путепровода, и я действительно очень беспощадно ошибусь, если вы не будете стаивать как астонбеленелые, увидев, как вы будете тем временем чертихомутновидно полишинелены лепёшками шлякоти, что случаются от хлябеуличного перехруста с черносворачиванием транзитного транспорта. Увидеть Капеллу и ускакать. Покажите мне ту книгу жалоб. Где Кравская Каттирина, женщина с муть-граблищами? Когда вже военвычистят этот наш поросительно навозмутимый дубтлен, этот пиргам во весь срам (бесись, Кармен, с жиру), кишащий попрошавками в дырявых одеждах, и сделают его ненаглаженно белым как липун и манжестер? Когда начнётся то нацвеликое златокупленное ипподробнодерби с его благодельней рвотных средств для наших насносных матерей и носилками для их обезжизненных мужей? Что касается меня, я за свободу гона, но затем кто будет клеймить срамной водой Папское Авинью или кто макизгладит Опиеву Дорогу? Кто будет грайтонировать Грейвзгорье, и затравит Сударика Пристава, и никогда не расстроится от Лорканбурга? Буйные королевские комиссары! Кто не лелеет маков цвет, тот пожнёт бурьян. И этот труд достоин взыграний моих. Маслом оклад, батрачь за харч, и дело с сумой Иовтуристу. Если надежды на любовь не имею, какой мне ждать пользы? Никакой! Мои флаги врушничества это шишки неприятвестей, ведь это сказки Извергрима, чтобы удержать отца вихров от поворотов отворотов. Знаете что, мои умилительные полюбушки? В один из тех дней мне советовал улыбчивый избирателеискатель, который сейчас храпит во всеотлынивание, категорически бросить бродяжничать раз и навсегда, что мне нужно, чёртдери, обезделать, до тех времятоков, когда расположение будет получено по печать-малой разнарядке, чтобы добиться для меня прироста автомобензина, и обуви для тех бедных босоножек, и полную бурсу от Св. Наветрино для кюре в Раздунайви (хотя откуда оно должно прийти в этот раз –), как я сатурально думаю сейчас, как пред Иоанном, для подналожного обихода, что граничит с кровожатвенным краем. Отым.

{Цели Жана}

Сестра дражайшая, — Жан добавил, гулосом чутьточку мрачнее, хотя это всё ещё фа, пущенное течь, пока он повернулся к ней спиннингом, чтобы быть почтительным к нему, и видлистал свои драгокнижки, чтобы передать ноту партии, фоноскопически нелюбопытчивый и меланхоличный всё это время, покель на буресводе, на который он глядел с надоявлением, его насатурноклончивые глаза со звездочерним влечением следовали как свиватель за вымышленной ластичкой (о бабочки, на лампочки! несись оно всё до лампочки!), — бурсоналично, да поможет мне Грог, не то чтобы я сильно спешил. Если «дальше будет» упустило уток, то «тише едешь» нашло их. Я учую, что это голубоокий песец, с любыми причитальниками, что щурятся на свет земли, из любых, что идут мимо дырдороги, куцебаррикады или улицы Уилфреда, а затем я бы повернул назад, особливо не только потому, что я мог бы разживиться подавальщицей моего душевного назначения, Моной Верой Каликой Гипостилой, моей лионской леди, чтобы направлять меня согласно гастрономии под её охранной грамотностью. Мне это более по вкусу. Судьбы более чем любезны, чем оставаться там, где я есть, с моей жестянкой чая маловеток, по призыву Святого Джамаса Ханвея (Дий зонт всякому), камнепобитого, и Якобуса Персофона, посрезника, ради моего крестильщика, с Петром Рудоносом (то мой друг рассердечен, любим, ко дражайшей руке что прильнул), в этот проходящий момент по местному праву в птичьем заведении, среди моих фазанок, где мне снилось, что даны мне певчих казематы, где дрозд и чиж споют мне для души, спехоспешив, и мои куцики встали дыбом, и мои лапоухи аналогично, где рысканная чуть (что за лиса!) выторапливается без промедления до глубочающей ночи испарений, выщипывая регулировочные драгоценности из плетней и хватая неоновенькие диаманты на краю моего болтателя, если бы не те осовевшие часы (чтоб им пусто быстро!), что только что вторбурчали время, и бейдевихри, что носятся кругом Дроксхагена, что и чёрту мило не покажется. Я могу засесть от греха подальше до лая Святого Глухария весь удодовый период, до всезонного горисолнца, когда смех уж берёт от кудрявых зарниц, и сонно повернуть широчуткое ухо на трепихание перестрельщиков, слыша милые старые беспроводные Аэровы арфтемы, и почты через ночебережье (пиписк! пиписк!), и жалобного козодойчика в трёх сосенках (свиристения! верещания!), мироленивого как филопотам, и вальдшлёпание кадушек по лягляжкам, оставляя чай-лист для форели и бел-лук для усталых, пока я не последую моим воздымленным новоскопом за бейрегбийной луной, что кучевражисто дуговращается и зазря засыпает там туксреди облакостанища, чтобы посмотреть, как аккуратно моя полуночная гусематушка отложит своё новое золотое вонаяйцо для меня внизу на стороне пугливого востока. Чего я бы только не сварил, мою прибрежную залплату, мои пулярковые ботинки, мой бобровник (честно!), да, и размягчил бы мой ремешок ради стаеприманки, пир плотвой, с теми финчушками, теми счастливыми горбушками в их мелюзгопадах, что сверкают в сторону морской саванны, прыгая вперёд склизков МакСигов, больших бублиц красноварищей и подбитых мошноветром фразанов, изрядных правцов поперечной рыбалки, что встали ко мне стерном, или, хотя я предпочитаю собственную компанию, когда оплясунул плодояд, чтобы склониться у водослива одиностанцем, мой т. б. ч. к. к моей ф. з. н. м., спичгармоника в моих лапушечниках и любимая латакия с благодушком для моих ностопырок, с завязьлистиками, увядающими от всего осерчанья, и сеньяблочным королём, что ниспускает свои поддонные ароматы для моего оцепенения, может подгрифтовать мне с поманкой, зажигает воду при копьесвете или ловит трофеи королевского колледжа монарха чирургов целыми охапками с выпечкой (ни пудинг, ни уха), пока гнездо сплести я рад бы в Палатах О'Пернатых, все павшие псицы Аделаиды токощекотали мне подпокровночно, я бы диапослал мой благощебет дорийских черногроздей хтонической сольфии с моей песни льющей пикколютни, чтобы трубодуть музыкзальные напевы с разномеренными феереакциями. Я дам, король, всё мне, она, один, вверх до, вот так, я дважды дам, пока вся рощица не станет ококутана в песне с ними. Ну разве это не мило? Я дам всё мне один, я тризны дам! У меня, возможно, нет настроения сопранвиться с тем фортебачением, что непроходиссимо, зато вы никогда не споймаете меня за неверным ключом. Звенчат в дали верхи напевов. Нотмарьо! Бемолли и дьесус! Ведь я щеголяю тем, что вам не по кормаку, в запасдальней части моих шнуровалов. И у того соловья, что я выпустил (оляля!), такая же чепушистая фырфонетика как гармонь моих бубенчиков. Натурально, вы можете нижнерегистрировать меня как сердцедиссаккордного, затем что я один-утлонёшенек средь лиллетеней киллармий. Никаких полутонов. И подальше от пустошей, чтоб вас! Где плевелам мир, не выйдет компир. Смертоносы спрятали болиголовы среди чернотала. Робейте перед ракитником. Бросьте вредную стограммку! Бриония О'Бриония, твоё имя Белладама! Затем хватит уже всех этих шорохоистовых сплетен. Дело пастыря гнездится. Тебе ниш путь, значит, мне риск гнуть. А теперь сыграйте мне как по нонам. Во-второпервых, не покладая голову, я обойду все мои экзомины. И если какую чувствительную монету я обрету у Латушей, клянусь голубыми, я спущу все их суммарно, каждый дольный фартинг, капитал в облачениях, на субдоминальную сивуху по себестоимости, я готов держать альпари на свой шелкотный питьшанс против всей толики, что у вас несть на вашем заднем щитке (коль штатсдама без поддёвы, стужа, покарай дыханье!), что я изгоготался, чтобы заставить заплатить как касса-автомат, надёжней, чем горшок на шесте. А кроме того, что оному клювонос, то неким лещ, сея мои дикие сливы, чтобы пожинать спелые пирогоизобилия медовухи, благодать сливянки, и гидромель, и метеглин, я выйду с моей волшебной нельмой, сокрытой временем, вольно, видно и весело, взмывая превосходством на рынке в качестве фактора. И я скажу вам, регбиктивы меня не удержат. Клянусь неусыпным Лососманом Аннадромным, сим божеством всех рыболовких, ничто меня не остановит, чтобы пайживиться, чтобы пойжениться, как те портовки и полёвки. Ни Ружья Ольстера, и Милиция Корка, и Пушкари Дублина, и рейнджеры Коннахта вместевзятием! Я прорублю шаннал, и брошусь за лиффборт, и выпью анчарную воду, что певчие мне на пути. Дык! Как вам такое мыто, мая прыгожая, для неразлучницы? Струхнуть суть совершенно петроестественно, стращать же бога воление. Узриньтесь! Как Вариан, что полметает позади меня. И прежде чем вы узнали, где вас не было, я ставлю свою изначадную судсказку, не теряясь ни на монету, я буду попирать человечность и буду с вами кататися, моя довручённая свиноснежка, в кислице и в сладости, со спокойным начётчиком метрономом, пойзорно, пойзорней, пойзорнейше. Святые парень и педель, я бы покорыстовался на любую вашу часть, моя шикарная Шалунья! Будь это всё пропито, лучше пропустить брютмочку шипучки и раскупорить несколько брагодушных, трясите же тот лёд игристый как дева с трепетом любви! На моей лайке сроду пятен нет, но выискать вы чувственны немного! За мной дело не станет, я вам обещаю. И, как первый парень на веселье, чьё языческое имя К.С., такое оно есть, я никогда не скажу передёрнуть прочь, пока мы не поепискотствуем и не плоттопим друг друга, мужпруга, до наших вех сближенства, где я посажу вас, моя иззлобливка, на электрической оттоманке купаться в распущенности буквольно без швов от изумляции, среди самых подкаблучших меблированных компактноментов с сибаритными комнатами, дайте мне только набить мошну приблизительно в миллион или около того ихними как первоклассный делец и прочее. Только ради одной вещи, это, если я стану премного более расхудалым, я бы ужасно тревожился, вы понимаете, насчёт мочигонятелей юнителей и поднимая тылвнимание ужасных сквозниманий, что завиваются кругом, с гедроликой в престудной амстофере, до того исхода, что изничтожит любого датчануса с его капитулом обстоятельств, чтобы черновредительствовать дражайшей половине моего перелирического здоровья, не считаясь с моей хлопушанкой, и это сущая правда из мешка квохтушки, доподлинно верная, и, помимо прочего, я никогда не мог сказать ложнейшей лжи, что истинно дала бы увольнетворение. И я не вешаю яблочное пюре на уши к твоеведению. Или чтобы закусить котелком. Я сурьёзно. Апочхи!

{Часть 3. Прощание Жана}

{Жан уходит, чтобы встретиться с королём}

Сиссибис дражайшая, как я читал себе не так давно у Тенниса Фланелса МакКортуа, в его корреспонтанцах, усидчивый на моём триместном и просто думая как тхофторр, как долго я бы хотел продолжением следовать во Входстеле Изольды, чтобы навестись на очагвидное и наскрести на подноготные размечтания, чтобы навострить уши под моё фоно на земле и наловить слухи от эхтово до эфтово, раз горем я узкокалечен средь этой ночи горделивой, как вы можете видеть по моему взмыванию и лбу, что занял всё лицо, чтобы выйти в свет, честный и прыгливый, под мелодию, от которой стихла прополка, из нашего безэтажного дома, по этому бенедиктинскому поручению, зато исторически это самая славная миссия, секретная или веская, через все анналы нашей, как вы часто определяли её, яросвежеокрашенной Ливобильной, в блаженнолепном покое среди тишины мёртвых, от фородальнего из следпервых до самого ветхорамседлого из худславных. Дорога Вико идёт вокруг да около, сходясь, где начинаются пределы. По-прежнему повелеваемые циклами и непорченые рекурсантами, мы чувствуем себя превосходно, не стоит волноваться насчёт наших сдвигов с мерной бочкой. Преисполненный моим размахом и гордостью (пустим благо веять, жив имярек!), ведь это великая вещь (великолепная!), собираться встретить короля, не какого-то еженощного короля, неннетушки, бой ты мой, зато верхоправителя Тудая-на-Сюдае всея Эрина, божистинно, я говорю. Прежде первого недоштопа Ирландии, уже жил один господин в Лукане. Мы лишь желаем, чтобы каждый был так же уверен хоть в чём-нибудь в этом водном мире, как мы во всём что угодно, в том влагосочетании, что уже проклёвывается. Теперь я выложу вам гинею за сено-солому. Скажите это матери. И скажите ей сказать её старухе. Это развлечёт её.

{Жан прощается}

В смысле, к дёрганому Аннанмизеру это всеабулическое дело! Ведь я объявляю пред Йушусом, что я начинаю страдать солнечной болезнью! Я не наполовину нордвершец не просто так. Рок ледяной доски весьма умеренный с нашепамятных времён, которые, увы, не так далеки, как вы бы хотели, чтобы застыло. Итак, теперь я спрошу с вас, чтобы вы не создавали сцен, чтобы этого и в моём бедном телогреющем помине не было. Я не хочу, чтобы вии вспучки барахтали, мориалкали и куроцапались на дуэлях, кулдык-тык-тык, надо мной, пока не начнёте харкать горькой, вы понимаете, после солёной макрели, хлюпая «пекитесь, сельди» с нахальными перебранками, бахвальство праздных баек, ни ваше страшно лимонхолическое нытьё про бытьё в швейном кружке, захватывая предметы женских костюмов с капитальными скидками, изнашивая ваши охи, сидя вкруг ваших ахов, сколачивая златовония где-то там, где я последний раз клал их, там же пора трубочищенья, гнездокровится, подрубашечное, наседает плотное, превращая зрявтыки в таявшие горечи и салонный чай, ни ваша мягкотелость на ваших креслах горячки над путебедствиями Болливара в тщетный понадейник, дымя вашими мокрыми костушками, моля Святое Запрещение с Иожёлчью Диспепстителя, пока Старый Клоковщик идёт лесом совместить с Прищемкой, надоедая шумными сбитостями за Прочего Лётного Парня, и Мистраль Вислонос обнимает своих дымочадных, когда в такт била спивачка, это мой гала-бенефикс, вырывая листы из моей рассказочной книги. Типун на мой разболтишко, если я когда-либо видел подобное повальное море маргдалин! Давал делов минувший хмель, со славного доброго хмеля, и прочее ваше порожнемельство! Просто обычные подводы у огня для отсутствующего По-вого Ш., и я собственнолично сделаю вам восточное спылушарие в тот самый момент, когда вы означите судьбы. Загляните под крышку балаки и вы увидите, как я паруспростёрся над пением, и на что вам нужны те укрощения, когда Париж внушил вам шляпокрой? Пойдымайте настройку всяк кругом, пустите ваших аляискуса и распрочих, пока я блуждаю, и пусть вам не причиняет огорчение это, даже если развенчанный обет будет весь низвергнут, на мою бедную головолю, даже если бы мы прозаклали нашу жизнь. Чу, благоприятные века ждут вас! В саду костей. Когда-нибудь очень скоро, теперь, когда дальние облака разбросаны после их сорока лет дождей, по вероятию, мы все будем вместе, гордо и в здравости, всякоммуникатистически, среди феерисейской полифонии, элита избранников, в земле избытия времени. Йоханнисбург это откровение! Складируйте алмазы, что никогда не умирают! Так что бросьте уже этот вздор про одиночество! Выпейте, дамы, пожалуйста, со всем изяществом опрокидывания! К чёрту десятницу! Хлопайте руками почтмастерски! Великопостье уже близко. Ваша подошва и майкрайщёк должны посему прекратить знакомство. Итак, впрошаг тебе наш век! Разлучаться праздник. Мой дар тебе, любимая, к лицу. В знак памяти монету раздаянья моя сума тебе преподнесла. Прощай, секстёрка, прощай! Гуль-гуляшка! Конечно, драгоценные, письмоносец знай себе часто думал читать вам между строк, которые не имеют никакого смысла. Я подписываю себя. С искренней любножкой. Несгибаемо ваш. Эн Пошт Лишённ. Продолжение следует. Поляжь!

{Жан смеётся}

Что-то из разряда бокохватательного, видимо, произошло с вестменстрелем Жанатаном, ведь великий, большой, гулославный, сердечный и громопобудный смех (даже Работяга, что лежал тишмя, допускал пух и перья) выскочил из его коломягкого горла как мяч, поднятый над головой в дальней позиции, при одной мысли о том, как жантильно они будут подпевать ему восвогласье, и все эти доведённые до суммосессии прототипчики только начинали исторыкать восторгии с жантиль-домятыми, спех, спих, спах, смяк, смяк, смяк, смок, смок, смок, о Жан, такой смехотворец и для пущей ваш (ты чист! девственный наш! ты свят! здоровье наше! ты силён! победа наша! о спасительный! Защити наше строгое одиночество, ты, который так неумолимо разит! Слушайте же, заросшие! Мы следили за тобой с недавних пор. Залом красоты!), как вдруг (и совершенно по-женски!), швидкий как меркурий, он внезапно вырулил через тернии прямо на Ризки, с его сверляшками, что сверкали довольно остервенело (и чернее грома!), чтобы увидеть, что тут ништяк. В недоумении стояли они. И тогда он вздох проронил (как же сиро да больно!), и они почти подняли крик (вот она, соль земли!), после чего он собрался с благомыслями, чтобы ответить им:

{Прощание}

— Давайте трезво посмотрим на вече. Вот моя речь на посошок. Раз уж тон наш сердечный здесь нем. Знаксвидания, вас прашиваю! Дальние проводы — милые взоры! Всё, что я могу вам сказать, это следующее, мои всестрички. Этот молебен не поколеблен всё постукивающее время, клянусь голубыми, юная группа глории в противопев старым благословам, в злачместьях небесных садов, как только мы перейдём, после циркуляций, превосходным шагомерным шагом Дерби и Юнии к нашей награде уютного вечного воздаяния (рогодельня). Сважь! Сважь! Сважь! Если вы хотите присчастливиться не отходя от парка. Святое вольноделие! Сеймнад и нашсброд низкий. Тудать, тудать! Вспаря низыщу! Никаких мелких семейных ссор Там Наверху, ни доморощенных ураганов на наших Когорткущах, ни соловопения, ни нагуболяпсусов, ни перетрушенья кадушек, ни чего прочего. С Бёрнсом, который для всех благ и, дескать, навсегда ваш недостяг. Вы с трудом сможете рекогнофиксировать жену былую в борьбе свежей или нашейного шинфермера в его цветах последнего дня. Это вытравка припараженных лосковыих лжетур Туссена после думоговорения горстряпчих умыслов. Шафранные булочки или суверенные бурсвинки, как бы вы их ни избывали, как любите, так и скучите, только назовите. В ярландах оптимерные мирсадки. Вот пища для самого насыщения, когда под кровом гурт увидим целый. Боровосвалил возбрык? Боровосвалил возмилобрык? Боровосвалил возмилопудрибрык? Можете взять приз Джо Ханни за это! Эти товары постмарсовые. С увесилением тут же следом. Солнцарство на живцарство по гробцарство! Это наша грубая, зовтрясшая и вчернежестокая жизнь, пока, в один прекрайний чтозанедельник, Мерзотный Громила не постучит костью в колокол, а сзади в руках, злогоуханьем зловонных, у него скипетр и песочные часы. Возможно, мы происходим на волосок от атомов и явей, зато мы предтечно определены браться не с того без концов. Здесь мы слетаемся на Мхи Кайна и хлопочем, где побег брезжит, перебиваясь едва ли не порожным тормозком, со Стойктоидётом и живым балластом за углом. Затем будьмнепокойны, Проспектор, вы прорастаете со всей старабельностью и крутите вашими крыльями, намертво знающие совершенно неочего наверно и навечно, пока Самый Самый председателен. Ах, конечно, любезности в сторону, как корова на хвосте принесла, какой горекраюхой выглядит земля для нашей мнесложной насегодняшности, если сравнивать рядом с Послесмотром Мысновавместных Хоробалетов, когда «Королевский Револьвер» этих реальных голобисов открывает царский огонь с его «воя миной» для друждейственных пыткомин, чтобы сдаться, и чтобы Арлекинада начала правильно СИНековоРить Фиништячную шутку Марка Стрелок. Всю пространность под крепогрех.

{Он проведёт «печатную афёрку»}

В смысле, нарезка и овощепит уже вовсю в пути, а также свиной отбиватель и штык-нож как спортостепенное блюдо, затем готовка заготовленного впрок. Горы хорошей горчицы с добавкой дамских облюбовальчиков и джентльменских услад, чтобы я съел сковороду. Затем я чествую вдвойне как старостейк, чем я чувствовал прежде, после того как съел несколько самородков. Не так лаком кус, как его мусолят. Дайте нам ещё одну чашку обвара. Метавестьстаз! Это была чертовски хорошая чашка обвара! По ней хоть мышь запускай. Меня маслождал ваш выбор шипяще горячей обеденной подати, правда, ужасно благодарен (божественно!). Нежнейшая тушёнка, что я только ел с варёными протестантами (алялилелейно! алялилелейно!), только ваша пихлёбка опять же была емложкой перепсалтырная подкашемасливать моему водопою, чтобы я вернулся с моими лучшими спасибельными пообеданьями и пенни в тарелке за отхожий промысел. О. К. Ох, Космос! Ах, Ирландия! А. И. И для форшмакапусты, дайтежмень чинчубаток с итальянским (походите сю тоску!) скотолизанным сыром, ростбиф правый, ростбиф сохранись, ростбиф, не падай духом! За штуку мы благообрели, благотвоим, о болтус! И сохрани это, Оливьеро, для твоего солнечного дня! Ухомятница! Глаза бы мои того не видели! Мне ту шинель купите коли, что с гордостатным пухом впрок, я попробую нннатянуть ейость. Она вполне в хорошем состоянии и, без сомнения, спослужит и нашим, и вашим. Уберите столобархат! Следующим этапом, скажите столовщику, чтобы разнообразить гугенотскую огородину, я вобьюсь зубами в иные награды, вроде селезеленей, запечённых на берёзоветвях, с несколькими альбольшими корнешляпками. Я хочу выбраться из монастырщины. Месса и мясо никому не портят путешествие. Едите, раз пущено. Орехи от нервов, поджарки от простуды, а чтобы радовать полости сердца, нужен дух ароматной горницы, карри и корица, пряности и приправы. И все эти витальмины начинают опьянять при сжевании, и гормонии начинают перетрезвон рениксы: и кейст, и огрох, и небок, и нуплак с три оброка сира, и хахухха, и хахохые ххохеххаххы, пока я не стал форшмачен как фаршсмак, и чуть погодя от теперешнего момента поспешно исчезну, вы увывидите, как я укакачу в мои обычные поездки, чтобы прочесать Нижний Терминал и Голубиваново, и Буквополь, Буквоводск, Буквославль до Буквосарая с просторнейшим домом хоть бы и в Ирландии, и если вы можете предпочтоложить это и платформу моего следующего предмета, вот как я попробую собрать мои экстрапрофессиональные почтовые расходы, что следуют мне от Тадеуша Келлиеска, Сквайра, д-ра, для непожелательной печатной продукции. Щуплики и кельнеры-упивцы доили тюремщину и пили кровь Маршальского Посада от самых времён акта Первых Нарушителей. Зато я знаю, что я сделаю. Полный марочный сбор я взыщу с него, и это станет вашим красноденным календарём, вдомушка-наградушка! Я выбью это из него! Я выштампую это из него! Я выколоколочу это из него прежде, чем я покину порог старой резиденции Кона Коннолли! Клянусь рогом дюжелития обоих из двух Святых Смальцев, я проведу с ним печатную афёрку по задолженности или меня зовут не кающийся Фердинанд! Ежедневно и ежечасно я свободно буду доглядывать за ним, пока он не вынет мне положенный платёж. Томись.

{Он должен уйти}

В смысле, вот оно уже смотрит на тебя! Тебя не покинет моя куроласка, на стане моём ты узнаешь мой такт, или я буду твёрдо искушён стать страстным отцом. Мы ходим впроголодь! Дайбой! Уходит гневанье! Куйбей! Вы можете остановиться, как вы есть, маленькие мирские матери, и тешиться надеждой, и тщетно надеяться, пока не приблизится жнец кручины с серпом всех серпов, как худо не без добра. Не заботит ни на чёрточку вьющегося волоска! Если какой-нибудь легконогий Клод Диввал захочет обобрать меня в турпике, словоразбойнически лишая меня моих прав задним ремеслом, эка, да, тритура, чатура, путч, я покажу ему, как моя лучшая пара подков скакуна сверкает, укатив как сырь в масло. У него будут лучше манеры, чтоб мне подавиться, если нет! Устаканьте себя, секстрахозайка! Грядёт возращение яйцегодного сбора для вас от меня, так что имейте в виду, исполнить мой долг на мне! Попробуйте помять вашу пышку пониже пояса, пока я подсинебитый подле вас. И вам будет не хватать меня больше, когда теснящие недели пролетят мимо. В тот день верно, в праздень точно, в турдень внове, до серодня. На запад взглянешь лишь в разлуке, я тут же вспомню о еде. Всплак взначай, и в сердце стух. И потом через одно чиканье часов, чух-чух, голой голью мы выскакиваем с сирогрехами в шелковинках, окаймляя маршпуть для Его Прилежательного Могущества, нашего длиннодистанционного лэрда, что любит творение. По шептание!

{Иззи прощается и оставляет платочек}

— Меняш, меняш, да, пупсик. Нам было слишком хорошо. Я так и знала, что что-нибудь случится. Я понимаю, зато послушайте, близдрожащий брат, — Тиззи перехватила, разгораясь и зардеваясь из голубятен её дарственных глаз, пока она тактычно обухватывала её мужского корреспондея, чтобы шепотать милые детпесницы в его быстронавострённое ухо, — я знаю, брат Вениамин, зато послушайте, я хочу, с подольщения девочек, прошептать, про што пытаюсь. (Она, как они, как мы, я и вы, присчитала, что он николь не смогёт чутко становить, когда отпущен молчаливременный язык). Несомненно, инженерозный мой, я стыжусь за свою жизнь (я должна прочистить мою горклость) насчёт этого подарка последнего сомненья в виде памятной утирбумаги, которую, мне очень жаль, бесценный мой, как вседомашнюю, я с горечью могу назвать своей, и всё же, послушайте, Жанчик, примите эту лепту божницы, хоть и дженнизаметно убожный кусочек, порванный в одном месте, из моих рук, а во втором месте бельатласа валентиночки с моей нежнейшей, премного оставленной для поучения. X.X.X.X. Оно было больжестом буллословлено для молодого Фтр Мкл, моего приятельного переходского попа, и вы знаете, кто между нами от вашего друга понтифика, сорок путей за сорок ночей, вот где самая красота этого, смотрите, представьте это, ратимец. Слишком идеально бесценный для слов. И, послушайте, теперь чтобы удорожить мне, угодите моей женишалости и пронесите его с собой до утра конца дня своего, несомненно, никогда бы вы ни хотели восполезноваться им, послушайте, пожалуйста, вспоминайте с теплом, как голуэится, снова или снова, никогда не забывайте, об одной отлучнице по ссылке, не сестёрке Маргуше. Апчих. Какое глупейшее покашливание. Только постарайтесь не поймать вашу простуду, чтобы потом передать её нам. И, раз в поле зайцев груды и жаворонкам воля, не уходите на всю ночь. А вот это, Жарт, веточка голобулярии, немного чар флоралоры, чтобы вы помнили вашу веронику. Несомненно, Шер, я знаю, что вы знаете, кто послал его, подаруйте его, пожалуйста, благодарение, на лице воды как ту аквитанцию плёнки, несомненно ужучающе обаяльно, зато оно не справедливо к ней, только к её кошачести, в магинбутыли. Несомненно, пожалуйста, нампишите, если вас не затруднит, и оставьте ваш маленький мешок отложностей, чтобы полюбопытствовать, позади вас до вашего крайнего твоего, и спасибо вам, препроводите его назад обратной голубиной пневмой для любящего в случае, если я не придумаю, кто это был или если случится всенощбалдение, мне будет любо-мысленно посмотреть в бытовских десятинных столбцах, ведь я узнаю небомедлительно через запись-лазурь, полезно ли это для моей системы, какие изысканные пуговки, неоцыганские, если мне случится не надеяться вскорости услышать от вас. И спасибо вам пребольшое за десять и один, и сверху ничего кроме. Я завяжу узелок на моих шнурковитках, чтобы написать вам письмо на моей обертонкой бумаге, как мне сейчас дали понять, оно будет стоить мою цену в деньгах однажды, так что не утруждайте себя отвеять, разве почтой-нибудь особое, ведь я получу его плату и не нуждаюсь ни в чём, чтобы мне жить просто-напросто ради моей замечательной беззапутанности любовидных кудрей. Когда я выкидываю мои свертушки, будут кольца для всех. Беги, фифочка, говорит, такой её цвет. Так делают и Б, и Л, как и О! Только послушайте это! Шевальюра! Вы так далеки всегда. Склоните вашу швабку! В отличном совершенстве! Я уложу свою расчёску и зеркало, чтобы тренирковать овальные охи и агонные ахи, что и попследуют за вами приходлично до самого возвращения под моими взглядами как мои сапфировые чётки часточастых частослов, я замолвлю за вас перед Всеархаилом всей киноварью строк, пока голубоголуби собирают мои устоцветы (жменя! жменя!) с доглядчицей Марго, моей заигральной подругой, она это тихий ужас, эта бедная старуженция и её сомнамбубнёж, когда я рисовала на ней пятнышки и бакенбивни, чтобы сделать её мужчиной. Та. Та. Исси сделала это, я должна призначить! Затем вы полюбите её за её сапожки и блеснящие чёрные трикоташки, с ряспродажи клирпотреба, удив старьё из потока, тут и кот горло сломит! Это ж умереть просто, как она укладывает свои волосы! Я зову её Соси, потому что она моя соседница, и она говорит соска, тогда как я говорю сошка, и она говорит «не будет ли у вас ещё немного усмешек», тогда как я говорю «не возьмёте ли ещё несколько уроков», и она говорит про овчинного друга, пока я просто никогда не говорю про вотчинную дорогушу; она просто милашка для соблазнения моих приятелей и она любит ваш стиль, учитывая, что она злоумошляется в майбутсах за меня, когда у меня пяты сводит, и она поцелует мои холёные рученьки за меня с благодарностью, затем кроме того она ужасно милая, правда, моя сестра, за рукавом нижней улицы Эрн, и я буду строго запрещённой навечно и правой по-своему и в уединении, где я постоянно буду готова постоять за ваше приятельство вместе с тем, который так придаст вам, что не один раз я раз придам ему, раз не один раз он распредаст себя. Вы не можете понять? Тьфу, пропасть, я должна сказать как исть! Любовное распослание моего последнего парня, я исподлено сделала что-то с ним. Я люблю его премного, раз он нисколично не ругается. Бурживинка. Пупстычок. Я не скажу, что он милашка, зато он стыдится, что он срамняжка. Как же, я люблю брать его погулять, когда я разворотила его заслонную ограду. На, Джек, стратум женовдовольства! Всеполняйте мои благоискания, что он и любит. Он запал на мои губки, на моё гутаренье, на мой грязноговоритель. Я запала на силу его тела, на мужество его чела, на его «вы не против»? Всё это чему угодно даст сто свечей вперёд, не так ли? И, несомненно, дорогой профессор, я понимаю. Вы можете мне доверить это, несмотря на то, что я меняю твоё имя, несмотря на письмо, никогда, пока я стала связана с моей первой лошадиной силой, мастеровор сердец, я выдам ваше милое лицо от моего, мой мальчишеский малый, ни за тонны ослов, моему второму помощнику, с вращателями, инженеру страстоцвета (о ужасная неправда! шок за расскачь! что он купил мне в его веллингтонах, чего у вас нет!), в одной из тех совершенно чистых губномасок от признательной вам Аннютки Златоключик несмотря ни на что. Вы можете быть уверены в этом, пушок, теперь я знаю, как справиться. Заперев облыжного моего сама для себя. Так что не держите меня теперь за хорошего мальчика, ради всей любви моего ароматного святого, вы злодей, приправленный страхом, у бога управа, или я прежде убью вас, затем, вполшёпота, встретьте меня потом к следующей встрече возле, вы знаете, Корабля, прямо там, возле Корабля, у круглящих путей будущих бедных дураков чудогоролюбовой площади, чтобы проявить мои неуважения теперь, дайте мне править вашу каролинку для вас, мне правда нужно так поздно. Милая свинка, он будет неистов! Как он норовит сэмпан с собой всё лапотнее и любовнее, иммутируя обезызъятельных. Мой принц суживаний, который прилюбит меня живо в сохлость! И я буду там, когда кто знает где с объектами, о которых я никакзнать не забуду. Мы говорим. Поверьте нам. Наша игра. (Шутки ради!) Скорее уж Дикая пересохнет враз, чем я отрекусь от вас. Кто-нивзять слышал о такой вещей? До самого отдревлённого полена станут стелой серноличности, суженые исканьям! А г-жа Амарик помирится и дружится с г-жой О'Морум! Я запишу все ваши имена моим золотым пером и чернилами. Каждый день, бесценный, пока листочки вс'пм'нний глубоко перекликаются с моей книгой соннословий Юнвредин, я буду грезить о сладкозвучиях линий электротелепатий на этом кошачьесеребряном потоке (только не говорите ему, или я доведу его до моргтына!) под ливанами и бзикамурами, кипризами и вавиломником, где столистный дуб камышится заясниться, а тисовые листья тоже лоблобзают друг друга, и оно понесёт дальше на моих сердоволнах мои устные самонаблюдения стоячих вод насчёт Маргратки вон Венкарии, её куролестных приёмов и её флавинеющих волос, к тебе, Джек, всенаверх, дальше Бойхора. С плеском нырков всплюхов вспрыгает ваш лосось. Полузнамения, поползновения и помрачения, когда полуденный прыжок допроса субботчиков улыбнётся на мои четвёркой бегущие двенадцатимесячины. И что ещё тут я собиралась сказать, другжан? О, я понимаю. Послушайте, сейчай я готова ждать тебя до Вечерхоллов с красивыми дубхладными кексами к часу, больче сластно приправленными, чем Ванилла с чёрной коринкой, лекарство внутри, как благородный господин, так-то ты меня напомнишь, всё то время, что вы были вдалегде, я клянусь вам, я так и сделаю, клянусь Сретеньем! И послушайте, пиончих, не будьте неудовольны мной, мой старый переменник, когда ближе к концу вы зарекли свой возок водицы, чтобы превратить меня в звезду, я замасложирую оба моих ягодолица Кримом Влагости Аквоноски, как они проливают крем, и, внимание, длябы протянуть моё личностнаитие до келейноделов, я хочу приобратать сама для себя лишь дорогую непромокашку с дуновением розовослоновой серости приятнейшего, полнейшего, дражайшего вдовьего убора поверх военновоздушной голубизны, что меня так волнует, мой займбесценный, Братья Надежды, Улица Веры, Угол Любви, как пчела любит свои поднебесдела, ведь я всегда сходила с ума по гелиотропу с тех пор, как дюжразиня ройковая колесила кругом Финиш-парка, и послушайте. И никогда не обращайте внимания, что я смеюсь над сей быта небылью! Я была в нервозности, затем это мой последний день. Всегда около этого часа, простите меня, когда наши игрывания за Бурого и Носача были «ох бросьте ныть», и послеполучкой моих лизкотейных делишек я крадом мчусь в моих русачах из части развлечений с моими чутьдавешними ботинками теляхватателя Папашляпова, который метит в джейнирулитет, у моей шеи, промокший, любушка, с капанием по нежной бой-маменьке, затем последнее в ночи, смотрите, после того как мои золотые фиалютости обтекали у меня на верхотуре с превосходным стосвечиванием, такие женсменные занавески, обоеклеенные, чтобы соответствовать коту и приютному очагу, напоминающему о редчайших дровоценностях, я просто хочу увидеть, все ли таковы как он и все Михаилы, я разденусь сразу после служений перед его окновидами, я совершенно серьёзно (отчаянно в глаза твои гляжу, и стягивают петли всё сильней), пусть древколет меня под железалатанностью с моими шелкназываемыми катайколенками шальнощёкой соседки по комнате для ночных загранкорреспондентов, и ваше имя Жжёнс выступит вперёд между моими шельмовскими какдамвдругими губуфтами, я сораздефственно открываю свои очресла, как только разбуждена его стуккратнорыпаньем моим первым утром. Итак, теперь давайте вефти бефеду по-дефски, уфевшись с Мэгги у мафлёнки, мы тихофей пфалом фпоём как отходящие к греху. И чмок для тщедушки для нег и для тог! Научите ль меня телесных дел ученью, о Хайме, и послушайте, с высочайшими пожеланиями, Хуан, быстрее, предупредите, кого мне ах ах ах ах…

{Часть 4. Жан и Дейв}

{Жан выпивает за Иззи}

— О ЛЮДИ! — Жан отвечал всепеснопевчески на её сестринское сладкозвучие, подражая себе капитально, с его пузырепускателем в его перстоухалке и его сладчашечным напитком теперь недвусмысленно у него в руке. (Так вон и выпивон, так вот и выпей вод!) — Вечно сияющий добротой! И я истинно причастен к вам. А также сакрепоп и метрдалтарь. В смысле том, леди на жантильменах и генеральный тостмейстер, начнём же пирные мановения мирных песнопений, пиры и женострастные плескания за здоровье богатых виноградников! Эрин без добеспамятства! Пестрядин живительных вод в, живительно дарительных вод в. Туже! Шире! Стойка для Стафетки, что глинтвеялась свечтаяниями о неминутном, сласти, что остужают, для гёрл бесфрендной и филиградусный муст на дорожку! Эстереллы, не будьте на мокром месте, несмотря не то, что Шонатан погиб наверное! Чтобы пробудить милый идеал шипучки, я опрокину подпружную чарку шампанского, сию сластображку из её каплетары мировина, туговыжатую на мою грудоснежку, и пока мои перлы-зубки в их блестящей мудрости соскалятся на её персички, я клянусь (и вы должны поклясться!) моей кружкой круговой, бедной, старой, кривозубой и вазобеденной, что я николи не окажусь несоответствующим вашему вкусу (селявиль!), пока мои щели не прекратят смотреть. Вниз.

{Жан оставляет Иззи для Дейва}