услышать всё про Анну Ливви. В смысле, вы же знаете Анну Ливви. Да, конечно, мы все знаем Анну Ливви. Расскажите же мне всё. Расскажите сейчас же. Вы умрёте, когда услышите. В смысле, вы же знаете, когда старая чуда пошёл крахом, свершилось вы сами знаете штоф. Да, я знаю, давайте дальше. Полоскайте ниже и не добрызгивайте. Засучите рукава и да отверзнутся ваши печатные уста. И осторожнее задом мне тутка — ай-я! — когда вы наклоняетесь. Что бы там они ни стремились обнаружить, что он треуспел надворить в том Теникс-парке. Он ужасно старый безменец. Посмотрите на его оторочки! Посмотрите на эту грязь! Из-за него я опять буду в воде по-чёрному. Все эти перемыливания и перетерзания с этого самого времени на прошлом наделе. Сколько раз, интересно, я уже промывала всё это? Я наизустье знаю места, где он найдёт распролужу, долгодрянный дьявол! Сжигает мои силы и распаляет мою жажду выставить его личное тряпьё на люди. Пройдитесь по нему получше вашей балкой для пущей чистоты. Мои кисти закисли от перетирания бытовой грязьвы. Да это же настоящие водоносные прорвы и греховодные разливы! Что это в хвосте хвостов за история про его гору дел в Воскрессету Животных? И сколько он морился в негволе? Это было в новосетях про его гору дел, третейское лишение, Король против нег Горемыки, тут же улиссаконная перегонка, подвиги и проч. Будет видно из гряд дюжих событий. Я знаю его промыслы. Семимильное время никого не ждёт. Что прибудет, то и уйдёт. О, гнилейший старый лишенец! Малявочный голодожён и пылкий убежатель. Берегадир Заворотнюк был справ, а Берегадир Долгомысл плошуюю! А эта его стрижка! А эта его стойка! Как он бывало всё высокогораживал своей головищей, прославленный древкоиной стариц, неся горб отличия на плечах как вездесущий росомахонький гонорстай. А его деррская мёдлительность, а его коркское разнобайство, а его дублубочные заедания, а его галерейская горбыня! Спросите у ликтора Убейсобакина или лектора Начитайло, со стража Стрельбицкого или у Ребёнка с полицилиндрыном. Кокша наше горе вообще зовут? Кое е еговото име? Гугонт Закопуша Вялоцып. А где же он родился, а как же его нашли? В Дурьямских Гнётовинах у Печалевки на Скаттехате? В Новом Гунношманово между Конкордоном и Мирномаком? Какому молодобойцу она стала мягкой наковальней, кто перед ней вилял хлыстом? Была ли её помолвка узокончена у Адама с Евой или он с ней только бригосочетался? Как мою тихую утю я тебя голублю. И за мой дикий вкус я с тобой гасаю. Речажина и Гора на краю времени строят далеко идущие дамбы к празднику нового брода. Она может показать все свои строчки, с любовью, с лицензией на игру. И они сшились прочно и намертво, и тени их в одну тень! Но дуйвольно об этом, бросайдайка ещё! Дон Дран Дрынтын, измаравший реки! Была ли его холопка убережена Аистом и Пеликаном от взломужиков, гриппа и лиц третьего риска? Мне говорили, он заколачивал звонкую со своей царицей, сначала сделкин, потом стрелкин, когда он с лёгкостью выхитил её, свою Сабринскую суженую, в клетке попугайчика, через выроломные земли и дальние дельты, играя как скот с мыслью, лишь мелькнёт её тенна (был бы там шпик, чтобы спалить и распечь его!), мимо домины перестарелых, и исправительного дурдома, и прочих неизлечимых, и последних неподвижимых, в топкие путы с натугой. И вы купились на эту лже-отфонарную сказку? Сочень-то рот не расстегайте! Кузнец без металла, у него не было и муравы на кольцо. На одиночке он швартовался здесь, на этом своём корыте жизни, из-за беспристанного Ивернийского Океана, а когда разглядел очертания своего приземления, он выпустил пару птичек из-под своей парусины, этот великий Фениксийский скиталец. В букете тины её они приблизились к голубятне. И во весь дух! Но где же был он Сам, тот времяпроходец? Тот мореторгун, поисследив за кормами над протокой в своём колышущемся верблюдоводном бурнусе, наконец дал своему вратоломному форшстеблю ворваться в её края. Ухтышмаковка! Тапахнутиха! С вашим-то хариусом кашалота не сваришь! Заладили жевать сопелку как последний игипиот, вам-то ничего подобного не светит! В смысле? Так потоломайте печать, вместо того, чтобы нестись чукчей собачьей. Когда все увидали, как этот быстрец присвистовался к своей сабианке, не чуя перед собой ножен, как этакий игривый лорд сомомон, её быки прирёвновались, будучи обурунмываемы волнушками. Охта Боярка! Ухта Бояна! Он добился для своей ляли Банькограда не без труда, хлеб нам несущий, этот мелкий лодошник. Он такой. Смотрите сюда. На эту облицовку бота его. А вы не знали, что его нарекли учеником морской горечи или водоподданным вёслазаводчиком? Пресвятая влаговольница, это ж вылитый он! У нашего Г. З. В. глаза залома волооколамского. И патом, она не менее тетерёшка, чем он сама. Аа? Анна Ливви? Яя, Анна Ливви. Вы знаете, она сзывала вёсельных солисток отовсюду, на первое — зарядиться, на второе — разрядиться, припав к нему, её знатному гибель-вожжарю, чтобы щекотать понтифика тихим сосном? Иж Кокаёги! Боганида! Вондель межа! Как Эль Негро вздрыгнул, когда вгляднул на Ла-Платину. О, расскажите мне всё, я хочу услышать, сколько она праволевила тот шуйдесный бал! Лишь миг после того, как опустился флагдруг. Значит, ейка было наплевать (шиш пфеннингов, след, прости), хотя он был преисполненным, вот заманушка! Заманушка, и шопша тут шакого? Хэ вашему индерзко-рукшскому передиёргиванию! Не лезьте к пиджинну в бутылку, а дайте каждому имяреку названку. Вама никогда не сказыряли китайную храмоту, уважаемая неазбуксуйка? Это всё равно как если бы мне, наприклад, подать иск об охране водных ресурсов с помощью телекинеза, чтобы занаушничать вас. Ради брегов Харонта, и это то, что она собой представляет? Я сисим не думала, что в ней столько поддлости. А вы не видели её в ветровом окунании, как она молкачается на просветовском кресле, перед ней сплошь ноторосли клинопасных имён, стараясь пиликнуть погребальную танцу на трелевиоле, что так и шалится на колене? Какие-то еле-вытрели — пшиш она может, коль лень ей! Конечная не можа! Ухпозорница. В смысле, я никогда не слышала ничего подобного! Расскажите мне ещётка. Расскажите мне по пыльной. В смысле, старый Горбыль был угрюм как дельфин-носатка, перед ним заплевелевшая трропа и бубонное довольствие, и ни корабельщика, ни стрелка снаружи, и всё горело костром на оскаленных гребнях, нит и лампы на кухне или в церкви, и гигантские дыры на путепроводе Графтона, и мухоморные скопления вокруг грибницы Винглаза, на могильной кочке великого трибуна все плевелы угодий, а он всё не двинется от своих лютых нар, норовя маймечтать, осадачивая себя выковыристыми вопросишками о своей заболоченной видлице, со своим чадольняным шарфом для поддержания похорон, где он выловит их скоропостижные сметы в потопе жёлтой пьесы, с опросомахами и отвадвелениями, на старт, внимание и за буйки, его состоянка в моредоле свободной печали, его мешкорот открыт с подлуночи до чёрторях, чтобы болотные кулики позаботились о его клыкодырах, умирая с голодаевки наедине и творя суровый суд над самой особой, невынасилу тоскуя, с разгримленной плешиной и чёлкой, упавшей на его яйцеокость, пааря в возвысях до чрестерновых видений, после ботштатников с порттучками, где один грудонаг, а другой босопеш, — но и пэрстольно глядя, пожар стоил миски той. Но вы не думайте, что он протютюкал всуе возможное, коль совкой спал в заале мракоморном. Он изрыгался целую зимолетку. И тут появилась она, Анна Ливви, она смелкнула, что шиксна не будет ни в одной уголкоглазке, вертясь вокруг как чадо-чудно, видо-ведно или мельче-пальче, в швецлетней юбке и с красничными щёчками, чтобы пожурить бонзуром своего дорогого дошлого Дона. С тефтельными изюмками от его моргуний. А ещё между делом она готовила ему моллипродукты и приносила свои сердечнопреклонённые недоедливые глазуньи, яйчатину, и батские бакены на посту, и какнакаплет этакого расслабленного новозеландского чвая, или касплю кафуэ «соболье мокау», или шахарную сушонку, или его бражью острасть топорных сил, да ещё утроброд (каково пожёвываются господыни?), чтобы хлевосладить с его жирным норовом и хлебоугодить его кушалке, пока её вперяльные расчёсы не сжимались до зубчиков тёрочки, в то время как её коленорычаги больнопадко съёживались, но лишь она русцбегалась со своим пикогрузом снедьбы на прозапясть (метауронный сполох с ёрзаньем и пыженьем), мой стомилый Бзик, он мог заракитить её ото себя с очеявно злой рожкой, как будто говоря «ах вы токая» и «ах вы окая», а если он не швырял тараелку под её ноголяхи, можете мне поверить, она была в безопасности. А потом она выдёргивала песноватые свистрочки из «Разбитого сердца», из «Тёртых малладчиков», из «Клеветы, что как ведра пары» Мишеля Келлио или из балффанатского «Старины Джо Работсона». Итакая шипелкофыркалка, да она разрежет вас надвое! И потихомеряется с той курейкой, что кукарекает в пылеглотском толпустроении. Что за беда если она не уставала ротпетушиться! И ни единого мырга еговошмыгов, не больше чем от мытьекатка. А что, разве это не истинное верно? Да что твой истовый факт. Потом были очепытки царистски барского романша, где урочьжданка аистократии Аннона Снежливая, дока неучных искусов (пока искрицкие ветрогариёкания возсжигали еёный веер, а ейские морозимние косы бились начерталыми сверклучами; когда бальные красы истерияковались пода своими неубитыми шкурками!), была в академической мантии неоифритовой разномаститости, что укрыла бы дерево двух кардинальских кресел, разбила бы бедного Колленишку и вытрясла бы душеньку из Маккейбушки. Скатушиться можно! Ыхние пурпурные перештопки! И её брахманщина стала ему поперёк его спускного жорла, с её петьюплясатью честью видами уменьшительных ласк, пудрашок жизнедрожит у неё на носу: «Деткадушка, Веткотушман! Что за прелесть, что запрелась!» А вы знаете, о чём она принялась чирикать потом, эта пелоголосая, как клюксидра или Мадам Дельба, Ромеорешку? Вы никогда не отгадаете. Расскажите, расскажите. «Феба, дражайшая, расскажите, о, скажите» и «Я полюблю вас больше, чтоб вы знали». Не сомневайтесь, была ли ина без ума от трельчатых песниц из-за поймы океана: «Jас многого смакам неjзините слатки малку вдевоjки» — и так дальнее, и дам дарнее, сикосьба-накосьма, в плавешнем темптоне, а Тятя Рёв внизу как Бхери-Бхери в своей ваксгрязной шалоодёжке, такой томноленивый и глухой как зёва, этот корпач! Уводьте! Бедный глухорепый старый дорогушка! Вымь толька дразните! Анна Лив? Долг мне судья! Не бывало ли, что она продиралась не с той ножки и рыськидалась встать на своём порожняке, пыхтеньем играя на своей старой трубаньке, и каждой служеньке-жалмерке или миляве-селянке, шагающей свайными путями, Пильве, Яхроме, Маре или Жане, Милоокой, Тайдонне или Рае, не случалось ли, что она показывала ей губашку или знак заскочить внутрь через дальвратца? Вы же не хотите сказать, что чириз глядьпочтамт? Великибоги, ещё как хочу! Зазывая их внутрь одну за другой (тут задериножка! тута мочилище!), выкидывая коленца и тому подобное в воротцах, чтобы показать им, как нужно дрыгать каблучками и прочими сокровищами, как вызывать в памяти самые прелестные покровы вне поля зрения и все пути мужчины к девице, издавая что-то вроде кудахтания на двушиллинг и пенни или на пол кроны, держа на виду серобабью блестяшку. Боже, боже, и она так делала? В смысле, от всех тех, кого я когда-либо слышала! Бросая каждую мелкую милую курву в мире на него! И любоокой поймаленькой паршивке, какую пожелаете, неважно какого пола, за раздовольные дела давая по краснофамарской двушке, энтим извилисицам, чтобы быть на земном небе от его горе-передника!

{Песня Анны}

А что это был за кривоушный стишь, который она сделала? Тота! Тота! Расскажите мне без трындетского сада, пока я глажстирански стукмакаю купальник Дэниса Флоренса МакКарти. Оно бьёт ключом-с, когда вы заливаетесь! Пианбыстрица! Я насмерть сбилась с йодистых ног, чтобы усмотать ту колыбеляну Анны Ливви, которая написана одним, двое читали было, а обнарушить подходит клуше в татьпарке! Это мне ясно — мне ясно, что вы имеетесь в виду. Как это произгонит? Послушайте. Вы слушаете? Да, да! Несамонно я слушу! Лай молчаночно! Короча, слухайтель!

Я клонюсь всей до свода завесной земле, не хватает ужасно мне вновь испечённых задводий, клянусь влагородцем, да-да, и к тому ж попросторней бы их!

И раз та передряжечка, что у меня была, уж утекла, то теперь вот сиди, коротай лихо, всё ожидая, чтоб он — мой Джурак Еруслан стародатских дней, мой смертоспутник средьжизненный, мой экономный ключ от кладовой нашей, мой изменённый заметно верблюжий горб, мой со-корыстнейший, мой майсколунный мёд, мой дурачок до последнего из дикубранствий, — чтоб он приподнялся от зимней дремоты и приливновал меня бурно, как прежде бывало.

Есть ли чудом где некий поместный владелец, хоть рыцарь за графство, наумоприклад, любопытно мне, что не откажет в полушке, а то и в двугривне за стирку и штопку его столь почтенных носков, чтоб помочь ему, раз у нас нетути ни молока, ни толчёной конинки?

А едва лишь с бритасского малого ложа, что пахнет уютом, я вон восхожу, уже прочу себя на те блата у Тока иль берег изморья Торфяника, чтобы почаять синь неба прохлябкого у моего день-деньского залива солёного с бегом порыва морского, доставшего устья.

Часть 2. Прошлое АЛП

{Первые покровители Анны}

Тальше! Тальше! Расскажите мне ещё. Расскажите мне всё каспий за касплей. Я хочу знать каждую извилинку. Вплавь до того, что заставило свору гончаров нырнуть в печёрную нору. И почему утварь дражайшая бралась наперебой. От этой переезжательной лихоманки мне чревато недомогается. Но дамоседлый мохнозяин не хочет помять меня! Как пулемальчик супротив комиссисара. В смысле, тут мы уже залезаем в опеченский садок. За Поймой Долкина в Корчмах Короля. Куда нас ведёт неводица. И сколько малёчков было у неё там на хвосте? Этого я вам не могу точно поведать. Одному праву известно. Некоторые говорят, у неё была трёх фигур полонка, и она ограничила себя сто одиннадцатью, дина, одиэль, уяндина, получая истокодеснацакодину. Стон ахти ласкать в такой паче? У нас не хватит места на церкводворе. Она не помнит и половину тех люлькоименований, которыми она их уродовала по крайней милости её епископатологического непогрешимого пройдохи: если кайен, то Казыр, если щавель, то Ойэльф, а если нуткак-неткак, тогда Джейкоб Джид. А сто ещё? Здорово они замыслили перекристинить её в Простилюблённую. Лироэлегия! Что за раздольная доля! Дунайте истрее! Затем, расклад такой, что она сдаст тесней и обильней, вои и трели, квадросторонники и пятикартишья, нордчистки и семчуганы, а ещё, суесловно, дамолвки и неявки. Дедов грошфартинг наобумерангом, мессоряхи, отбивные валеты и джокер. Не иайте! Кажется, она немало пустошаталась в своё время, судя по ней — больше, чем большинство. Несомменно, клянусь буквой. Она любила, паря простаков. А потом кашмальный стон вонзись и перепугай эту девушку: стоит мук наш агапуть! Расскажите мне, скажите, как улучилось, что она ушлопрошла через всех своих товарищей, эта райшалая шмилка, эта дивчурилья? Она метала свои выстрелы перед нашими зайками от Горы Фонтанихи до Известкового и от Известкового до самого морца. С одним ладилась, а с другим костылялась; к бережам приставала и ютам приздавала; внутренне напирала, а наружно выпаливала, оскользая восточенной речкой. А которыйсть первым шёл врасплох? Колдуй-ка там из них, а может, и не один, тактическим нападением или одиночным боем. Костянщик, крышкройщик, балда, буреходчик, Пирог Пиргоршкевич или сам Полирцарь. Вот то, о чём я хотчу искона умзнать. Давайте выше, давайте силигирнее, штабом дойти до верховной ручки! Был ли это год ватерливней, обещанных Градданом или Хлябом, или когда девушки были под Аркой, или когда трое наломали гостиных дров? Верра найдёт там, где одолевают Недуги, как Нихто из Низде нашёл Ништоль. Похуже на сердце камень, Альбред, ответьте ясно! Раскуйте ваши ноги, реку, торно и нюансно! В настоящий момент ей до него не дотянуться. Тобыш дальнюю дорогу мерить долго! Весь отратный путь поломок полон! Она саморекла, что искона знать не знает-с, ни того, который из анналистов был её запрудителем, из династии Ленстеров ли, морской волчина ли; ни того, что он сделал или как она красовалась в своих мечтах; ни того, как, когда, почему, где и капчасто он с ней проводил себеседлания; ни даже того, кто пустил её прочить. Она тогда была всего лишь младо-тоще-бледно-слабо-скромно-стройной сороголовкой, мотыляющейся вокруг лесолунозерка, а он был тяжёлый разбродный шатающийся разгулящий берестяночник, косящий колосья до сада подростков, сердитый, как древние дубы (да упокоит их рапсод бор!), что в то время часто шуровал у гатей под кровом Древохрама, вот он-то первый и видонапал на её заплетённый след. Она думала, ей придётся убыть в нишу травы от маловишенного стыда, когда он подал ей тигривый сглаз! О, счастливая вина! Я была бы страсть как рада, будь это он! Вот тута вы неправы, всестрашно неправы! Этт не только сегодня вы ахероничны! Это было в далёкой старине, когда сели было еле видно, в графстве Крикоярск, в эринском саду, когда она ещё не мечтала ликвидироваться из края Женобители и пойти пениться под мостом через Конотопь, где большой юнгозападник ветроштурмует ей в затылок, а средиземный полевой западнист следит за ней по пятам, чтобы идти тихими сапами, на радость и ревмявек, вертеть и тереть, скрестись и плестись, на всём протяжении золотой нити её лиффии жизни среди хреновников и десятинников горемычного плетнебродограда, и лечь с землепроходимцем, еёлелеятельдоном. О, лисы небесные, что за лазурет девических деньков! Дануй их, ради всего голубого! Чтотак? Исоль? Это мочень сочно? Ни там, где Финнитка, река меди, теряется после Мирскорбных Гор, ни там, где Нор-Блумовка забывает дорогие сердцветия, ни там, где Правонаживца преследует Карадесница, ни там, где Моя Мойка меняет свой выборг мёзду Каллином и Конном, мёшду конкой и калинкой? Или там, где Посейсон галанил, Волктритонск подгребал, а леандрус трио толкал героинь дуэт? Нея, немда, нера, нерча, нем! Может, в окрестностях долинки Летки? Был ли это вток или спад, Лагуна Юкона или там, где не ступала нога руководства? Лесскажите мне, где это случилось в срамный пирфейший раз! Мне не сложно, если вы послушаете. Вы знаете тёмный лолог в Долгой Подъяме? В смысле, там где некогда проживал постоялый опустынник — Михаил Верхнеарочный было его припотопное имя (я сбилась со вздохов, сколько я окропляла его линявчики!), и в один отвенерный средень в неюнонеюлии, — какша сладко, каква прохладно и какмо гибко она выглядела, Наяда Неженка, Налон Лескло, среди тишины, за сикоморами, всё внемлет пламенеющим кривым линиям, которые нельзя перестать чувствовать, — он погрузил обе свои недавно помазанные руки, долю своих думушек, в её песньсочные шафранные потокарки волос, разделяя их, утешая её и смешивая это, то, что было истемна-чёрное и обширное, как это красное болото на закате. У лесисдаса Долины Музоповедника порадушные небодужки оранжерганизовались вкруж неё. Жалострастные головздохи и ея глазурные очии заставили его индействовать через деволетние насилилии. Мираж покаж! И где ж тут страж? Мне всё мавро! Летти Легкодымка подсмеливается, скользьте лаувры, туда, где дафнодавно чтобы петькаркать расстил. Воюмаат! Зато в валшумном неводопаде тысячерта и орда петлих. А Тигран Шивамечник от малодуша дошёл до бесов чувственности. Он не мок объять, что ему поделать с жарящей его сохтомой, ему пришлось забыть, что в муже живёт монах, и тогда, взъерошивая её верх и приглаживая её низ, он клал причмоки своих брыл, приправленных улыбкой, лабз за лабзом, в разлюбездну (ведь он предупреждал её никогаш, никогда ж, не когти ж), на веснушчатое чело Эннюшки Поцелуев. Пока вас жгладушила суховейка, она контролировала свою жажду при включении. Но затем она возрослась на семь пядей волшбы со своей лёгкой реки. И вездеходит как на ходулях с тех самых пор. Это если говорить по-целуйносклаблянски с шуткой впополам! О, разве это был не отважный поп? А разве это была не премерзкая Ливвия? Приморская Псица теперь будет её пореклом. Два парня в скаутских барежах прошлись по ней перед тем, Буряк Босостоп и Валяй Впереброд, пикты славных жесточей Лагнаквиллы, когда у неё ещё не было ни махонькой ворсинки на мягком месте, ни грудишки, чтобы прельстить берёзового шаландальщика, не говоря уже о крутобеглой портерной барже. Но ещё до этого (ляда, лёжа, недотрожа), слишком вялая для укачиваний миллюзорнейшего ездока, слишком хрупкая для заигрываний с пером лебедя, её одолел собака, Сыгаратта-Взыгрыватта, показ она сыделала какдетство, просто и славно, у великого Простора-на-Холму, в пору стрижки руна под рулады стрижей; зато прежде всего и хуже всего, прилившись непуть-дореченькой, она наклонизверглась у обрыва в Новь Черторечья, пока её доглядчица Салли громко заснула на берегу сохлости (чайчай фуйфуй), опрокинулась с водослива, прежде чем нашла свою колею, и, валяясь и извиваясь по всем стоячим чёрным дуговинам луж у низовского мычания, она наверневинно смеялась, поднимая свои лапки вверх, а весь хор девичьих горечавок краснел, смотря на неё искоса.

{Кинселла Лилит}

Накопайте мне звук нарока того гнуторога, человека ли, имярека ли, катораст был отхожим очиведцем. И накапайте мне без фламанданья, почему она была весноватая. И перекупите для меня, была ли она щипцезавитая или это её так парикозащищал оплот тины. И в каком направлевии они покидали свои рековещи, пристав во всём плеске, на сад запав или вперясь во сток? Сладко тесно с другом не бывает? Лютая ненаглядная словно любая ненавистная? Вы в гуще дела или вы вне? Давача про дальше! Я имею в виду про то, что вы знаете. Я прекрасно смыслю, что вы имеете в виду. Бык по селу! Вам бы лишь обшляпы и тканьтильки, мордыряха, а мне придётся взять на себя всю грязную трудищу со старыми утирками Вероники. Угадайте, что я сейчас мыльдодырю, и будет вам от меня спасибо. Это сарафанты или это фелонька? Араннутка, куда вы дели свой нос? И куда делось скорбило? Так пахнут не капы ризничных молитв. Мне понятно и отсюда, по их попрыскиваниям и по запаху её аромашки, что они принадлежат г-же Магратище. Кстати, вам следовало бы их провентилировать. Они тальком что сошли с неё. И эти складки на шёлке пуще храмдонной хлопчатки. Влагокропите меня, Отчем, ибо она согрешила! Своим волезаборным кольцом она насылала головодружение, держа гип-гип бедра за зубшнуровкой. Ходит странное судачество вокруг этих оборок, что старше долинок. А они, доложу я вам, именно такие! Немышлямыслимо! Если завтра всё будет хорошо, ктоша притуристится поглазеть? Какшаа? Спросите моих слов, которых у меня нет! Бельведерские демонстраторы своих отличий. С парусносборными шапочками и цветными греблеформами. Ох, ялики, дружно! Ах, яхонты, в бой! А вот её свадьбоигральные письмена в придачу. Эллис у кораблей алой нитью. Засвечено пред всем миром на цветотелесах поля. И вдобава анной иксы, чтобы показать, что они не для Лауры Кйон. О, чтоб злючкотварь перемоломала вашу безобманную буравку! Ах, вы дитя Маммоны, для Кинселлы Лилит! Так кому это она подставляла ножку своих рейдуз? Которую ножку? Да ту, по которой плачет палка. Выполоскайте уже их и не мельтешите вздор! На чём я остановилась? Не останавливайтесь! Постоянное продоложение! Вы пока даже не близко. Я вси ящага жду. Далельшен, даляошэ!

{Анна придумала какой-то план}

В смысле, после того как это попало в Мизерно-Икорный Лежпоминальникс нищенствующих за сабботчи, уазкрессету и понерельнек (в кои-то веки они засалили свои нежновые роговицы, жуя жвачку после обедов с петушением и попрошением, ихним «дайте нам на это взглянуть», ихним «остерегайтесь этого» или ихним «после того, как вы закончите читать мотариалы»), даже соннопад, что яробуранил его белёсые волошки, имел на него зуд. Оттатайка! Сапаси и сахрайни! Обыграть её господданного знатного Вожждя! Уда на свою гибельку вы бы ни пошли и в кую бы отверстую вас ни занесло, в граде, предместье или в порченных районах, в Бутыль с Розой или Таверну Феникс, Корчму Крепина или Отель Ермдушина, или где бы вы ни матрыскали по сельской местности от Водонянькино до Спасо-Грязанска или от латинских воротил до охладинского квартала, вы находили его неивзгладимое видпоминание вверх притормажками или как зевательные уличники тяпглумятся над его братцем, а молоток Морриска, с ролью Ройса в своей «Свирепой турбинке» (всеэвропавское гримёрное заведение, неснятые сыртуки и цельные йештерты, панный день, дать бумаж в загаш, Ахмда — тот ход идти, Фатима — повернуть вполовину!), мотать-катался вокруг общепитейной, пока дудепты трубили, а убанджи скрипели, и странтоварищеская тройная тиарошапа ротондооколесила круг его скальпа. Как Питьба-по-над-Невой или Большепит-у-Морбазы. Вот, посмотри на того мастака, Пентюхауснаймита, что был как из камня, что запер Жилище, что было бесхозным, что выгнездил ношку и вылупил складки. А вокруг него столовещающий сброд на весь аэропарк дебаты ширил великим коньконированием со своими айтонирующими скрипкачками. Помните, у вас есть Батя Хмырь! Думайте о своей Ма! Имя Бай-Бей громовесит на этом бой-парняхе! Свистоболеро, лиру на слом! Она закляла на крестиксе дивятку переходов, быть ей ещё наравне со всеми этими ихними поползновениями. Спаси, Увыжалобная Дево, сохрани, Зачатие Марии, что в Углу! Итак, она решила что ей нужен план, чтобы сшильвредничать, — этакая интриганка, ничего подобного этому вы никогден не слышали. Что за план? Расскажите быстрее, не надым быть лютовейкой! Что за макродело она сварганила? В смысле, она пудзаимствовала суморассоваху, замшевый мех корреспонденции, вместе с займом ссудного света лампады, у одного из своих единопробных сынов, Почтового Шона, а потом она пошла и порылась среди книжной персти «Муровой Старины», «Евклида Кейси» и «Показа мод», и изготовилась приливчистящим обзором, чтобы присоединиться к вмаскаряхам. Вод теперь хаханьки, и юмор весь. Я не могу вам рассказать, как это было. Фарс просто будет трясти от смеха, тут зайчон ногу сломит! Обнимаха, женихихи, минихехе, немохохо! Что значит не можете, вы должны, право! Пусть я услышу об этом стройно струйно или странно струнно или дрёмно дряхло дико! Источной чистюнькой Мулгульбы клянусь, что я дам в зарок даже свой шанж попасть в Эдем через тирражкиллажный Эдом презрения, лишь бы услышать это всё, каждада слово! Ой, оставьте мои учувствия, езженщина, в покое! Если вам не нравится моя рассказанка, прочь из ходиточки. В смысле? Ну тогда как хотите. Вот, сядьте и делайте, как вам говорят. За мной и загребите это себе насосердцем! Атак вперёд и затяните свой бандаж сверхнорны! Шип являйте без хрустпения. Расколите мне утончательно. Повремедлите частить языком. Вдохнуйка поглубже. Дуайте править бережней. Мельче тешьте, дальше большик. Передуйте нам ваших блаженных пеплов сюдан, когда я оттерзаю кальсоны каноника. Шумлейте. На веки вешние. Помаленка.

{Косметические приготовления}

Сначала она пороняла свои волосы, и они водопали вниз к её ногам, заткав всё своими извилистыми витками. Потом, в чём мать родилась, она нашампенила себя космическим молочком и яромятной желейноводской грязью, с вихров до низин, от навершья до подошв. Следом она малпромазала углублёнку своей кормушки, свои прыщстаны с морсолью и бродинки с почесухостью противообрастательным пополосканием, бурьянокроем и смутьянотравой, а с помощью листоперегноя она устроила намудрилку на канифасе серыми атоллками и лагунками, пятное-десятное, по всем местам своей ненасытной мариновки. Как постёртая золотая воскофигурка её мёдпузо, а её ладанные покровы как миножковая бронза. А после того она сплела венок для своих волос. Она прочищала его. Она причесала его. Из рыхлокустов и рекоирисов, из болотростников и озёрослей, да из опавших грустей с плакучей ивы. Потом она сделала себе браслеты на запястья, на ноги и на рукава и гагаченный амулет на шею из шатких штыбов, валких валунов и гранёных голышников, крепких и здороввечных, из всех этих ирландских горнорейнских хрустшталей, а наручни из мраморского жемчуга. Сделав это, возок сажи на её утемнённых очах, Аннишка Лютециямич Павлюба, крем для лилигуб на её рототайнике и щекотка с цветпалитры для её ланит, от земляничных красок до экстрафиолей, она пасслала своих будулуарных девушек к Его Изобильности, Черешу Голлямку и Киршу Увяллик, двух крастниц, с нежпоклюями от его миссис, с сыпью и с урной, с просьбой, когда она уйдёт, не смотреть на тикающий пальчик. Зайти в одноместную и зажечь лучину в Шишкином Плёсе, вернувшись сию брызгунтучку. Гребешок провёл девять чёсов, туалет обручённой в звёздном поту, ух тама кто-неть да ждёт меня! Она сказала, что уйдёт даже не на половину своей длины. Тогда, тогда, как только показался светыльник, со своей кошёлкой с листьями, змеенаброшенной на её плечище, дикображенная Анна Ливви выступила из своего бассейна.

{Одежда}

Опишите её! Пошевеливайтесь, али не могёте? Плюй-с в железко, пока горячо. Я бы не пропустила её ни за какие деньки на светлуге. Ни за какие кубышки на ломбардной удице. Пленюсь умрёвом окиванов, мой нюходолг это услышать! Давайн ойкнем! Ухнем, ведь на це зарится Юля! Чтоврукеея и вмаскахчтоль эта путноголовая скроминка? Великая в своей светскости? Втреть квартеронка? Благая в своих немерениях? Малагасительница? Что было на этой умилиддельной давней чудодейке? На сколько она тянула при взмешивании, со снастями и весами? Вот какова Анна Океаннестия! Её зовут горем высоконапряжённого человека.

Никакая, конечно, не электресса, знать, старая Нуждица Мыть, стореявшая матерь всех индевнесений. Я дам вам ребусловку. За то вы должны сидеть смирно. Можете ли вы омолчать и осмысленно послушать, что я собираюсь сейчас сказать? Могло быть без десяти или двадцати один в ночь подзасовных или опятого апреля, когда створ её полктесного вьюгвама отворился и оттуда украдконого вышла женщина дереволазов, дражайшая маленькая момачка, кивающая вокруг себя, расплываясь в улыбках, с ыями стыдыотства и аями от астрахамства, меж двух эпох, милодушка, что не достанет и до вашего локотца. Быстрицка, смерьте её остерокой и схватырьте её шустроумой, ведь чем питбольше она живёт, тем кичменьше становится. Спаси и сокрыли нас! И не выше? Где же, вопреки выровероятию, вы раздобыли ломбейскую отбитную размером со стенобиточного барана? Ага, вы правы. Я всё нарловлю забыть, как Ливбовна Умилидда меня долголюбила. Не линнее моей сухожилы, как по мне! На ней были колодочные ноготроетёсы первого пахаря на деревне, пара прямо околоточного вспахивания; сахароголовной убор с мятым колыханием гребня, бандаж из глянциний для дикограции с сотней вымпелов, отбрасывающих с него огоньки, и позлащённый закол пакования его; зеркальные совочки круглоциклы, что приглушали её глаза; ряболовное сетчатое тканьё, чтобы солнце не покорыстовалось на морщинистости её головскидки; картофельные колечки, что цепляли уморные комочки её рыкушек; её бланжевые цветлестные чулки, что были пятнопестрядинные; ещё она щеголяла митькалевой сорочкой партуманской окрасницы, что была такой нестойкой, что смывалась при первой водмощности; крепкая корсетка (поперечка) линовала её двину; её кроваворанжевые грогивбрютчины (пара низанкая) открывали естественную нигертучность и, усердно устраиваемые, развязно освобождались; её рыжий в чёрную полосню копушофисный плащ был стеклянукрашен и подбит медвежьим плюшем с волнистыми осокозелёными эполетами и следами тут и там государевых лебединых оборок; мутнштучные гвоздики были приколоты ей во стропы подвязок; её штатская плиськовая куртка с шалфейбытными пуговками вокруг была пограничена двухфунтовым силковым ремнём; по четырёхпенсовичку в каждом кармашкобоку придавали ей весу против тихолетучих камышей; у неё была тряпкозашитка, крепко оседлавшая её потишный нос, и она продолжала толочь койко-что причудливое в своих повонных устах, а испаррреяние от продуха от шлейфа от водёжного изгрязнатабачного ветерскитаящегося конца её юбки тянулось на пяттьдесятть неравных ирландских миль позади неё от роздалей до ножек.

{Её новый вид}

Ёлки-палки, как жаль, что я пропустила её! Падунки с ветки! И никто не лежит в обьмороке! Но в каторы из её уст? А её носа всё горела огнём? Все, кто её видели, говорили, что эта стопенная маленькая делия выглядела немного эдакой. Иййоксель-моксель, не лезьте вбруд! Сдарушка, будьте добры не шутить с морской молвой! Видимо, она меченосилась как душепотешная бедная карга. Якорь мне в цель! Более ветошной туши вы ещё не видели! Стреляя сметанкалачными глазами по своим залихватским добринцам. А они короновали её больномилой королевкой, все те дамы. Она, и королева мая? А какая другая? Ей ещё повезло, что она не могла видеть сама себя. Полушаимка, вод вам и вслухответка, почему дорогуча замурила своё зыркало. Это она-то? Кара божечна! Там был ордабалет жаждотомящихся поверхностников, смехоморящих и папушкожующих, плодовысматривающих и цветкоедящих, в размышлениераме о колыханиегаме и волноотбрасываниедраме её волосовиткогаммы, долгодеятельно разношатающихся по Северностене Лазарей всю угрейжарящую неделю подле Дюндюка Ойкрикского, и как только они завидели, как она крутится промирскими путями в её вдоволь соломенном флёре и разгадали, что под её архидиаконициным капором была лишь суходольная старыбка мясновой худосочности, тут же явилось песковдольное попереченье черезь Пень-Колодезь к Весне-Дуревестнику: «Между двумя нашими нижнегузками и сырокаменками, ими задавленными, — илль её лицу подтянули, ил просто Альпа так наклассилась!»

Часть 3. Подарки АЛП

{Мешок с подарками}

Затем, что это была за уловка в её суундук-мошне? Хотолько как горькой в её холове или как в на палец полной перечнице? Засики, свешка и спецдельции. Где же она устроила разгром, разрази её гром? Перед баталкой или опослянка бала? Я хочу узнать это из искходного рисксказа. Не сносить мне бродроды, но оно стоит того, чтобы совать зонд не в свою прорубь! Встряхнитесь и айдайте! Как старый добрый овражий сыня! Я обещаю, вы об этом не поалеете. Можете не сомневаться. Даже без долгой расписки. Всучите-ка мне в правую и я скажусь вам правдою.

В смысле, в мокрядь потокуней, волниста путка, вокруж да околочь она семенила, покачиваясь и подкатывая, морося своими камешками по малузеньким болотинкам, присухолюба нашей просохлой стороны и наш вечно вьюный винновраг (оплётоядно поспел отравоявный пострел), не зная, в какую тропку-подорожку удариться, тудалисудалить, цыцбалакая со всеми собьсвоими ципцыпками, как Санта Клаус осередь беднонищих, угнездившись выслушать их крошечные сердечки, её рукавцы обвивают Изолабеллу, то бегая с примирёнными Романусом и Рефремом, поднимаясь как настстроение и исчезая как снегоспад, то замачивая грязьучные следы в слюне, с рождественской коробочкой для каждого, тим и витим из её грудных, подарки на день рождения, что они мечтали ажнодарить ей, те корысти, что она моторчудно оставила у наших дверей! На ковреке, у мокрыльца и черниже погреба. Речушки бежали, плавно неся свои виды, как малхлопцы и кунакмужние. От судной кассы на ссудный костёр. И все они вокруг неё, первые любовники и сутьвредки, из чащоб своих трущоб, покинув ключ кустарный, от родных рахит и разборок, как юнмалые холюны на их вице-королевском видноприёме. Триждынный урал, маленькая Аниш! Большая Ураннка высшего света! Спой нам сулу, о сюсюкоёкающая! Милославзония! А что у неё за тембрчик! Ей хлоптюкали и издавали немного потех или шутинок покаждый лаз, когда она бирала из своей слепой сумки с затыренным сором и протягивала свои еликопостные миропродукты нам помять, как расслучайные и исподлинные знаки обминания, для жестоких, подручных, копуш, хормолодчиков, для её верборождённых сыновей и дожддерречных дочерей, всего тысяча и один, что кузовок послал каждому из них. На муки веков. Наложив руки на свою книгу. Сапожницкая брань и колёсная тачка, чтобы кипел котелок, для бродяги Цыганкова; пол гильзы рассальничка для шарфагентского Компанейца; для кислого племянника мрачного Умского дельтоидные драже, необычайно сочные; грохочущий кашель и чуть розовособачьи щёчки для бедной маленькой Маланьи МакФарлейн; составная головоломка из сена с иголками и простыня с потом одеяльника для Исабель, Иезавель и Луэвелины Влюбченко; ломаный нос и тяжёлые рукавицы для Джонни Домохода; папильоточное знамя со святыми засечками для Кевинишки О'Ди; тряскотряс для Патреста Святомыса и кошмартовский беляк для Тимоглядчика Тамгибли; отёкшие ноги и резиновые сапоги для Булли Хейса и Урагана Кровигана; расточительное сердце и упитанные тельца для Быка Джонса, Любытинской гордости; сахарная голова и по стопам отца для Вала из Скиберина; шарабанчик для Влада Грушедубкина, градобродяжного жакериста; умопомрачительный круиз на правительственном корабле для бедняги О'Фланагана; вошеловка для Ерёмы Колюшки; жирный растекайчик для Энди Маккензи; заячья еда и деревянная кружка для Петьки Безлептового; двенадцатитоновая бандура для Дж. В. Бурсака; кукла утопленница лицом вниз для скромной сестры Анны Смертимор; алтарные покрывала для койки портомойки; брюкильты небесного хрома для махорукой Воплингтон; большое ушко для Веры с блюдом и точный сглаз для сучонка на бревне; падколадные змеи, скоттопиктчески рубленные, и виза ловца втеканских гадюк для пресвитого Пудрика; ежеутренний подъём для потёртого челна и ежеминутный оброн для натруженного давителя; дуботёртые чётки для блаженной Курейки; два стула яблоневого сукна для Евы Переменко; для Саары Филигрань нечайный горшок из юдоли иорданий; миловидная шкатулка с порошками Стрикоробова для Эйлин Амуры, чтобы отбелить зубы и с блеском затмить Елену Умору; круговолчок для Эдика Засядько; для Китти Контрпогоды с Молокомальского проезда грошеборство при её рубльучительстве; шпаклёвочный совок для Терри Бабайдарочника; маска лимпопотама для Подстрекателя Данна; пасхальная яйцекладка с двухдатной оболочкой и взрывчастное право для Павла Викария; нешуточная холерехта для джентльманна в клоаке; звёздочка и подвязочка для драпировщика и декана; для Уиллшвейного Фонарщика и Жнеческого Амбарни две салатные медали нобилей, чтобы продлить маслинкой агон; для Прикованного Оливьера наверная смета; для Шеймаса, хоть и мал, корона, что ему велика; свободотибримый столб с Конгоузким крестом позади для Солнечного Джимзнеца; вознесём хвалу и отпусти на покаянье для Бриана Бравады; страждожалость, сколько не жалко, и жалострасть, сколько не страшно, для Олоны Лены Магдалены; для Камиллы, Дромиллы, Людмиллы, Маммиллы — ведёрко, подушка, книжонка и слива; для Неженки Шаннон туаманящая брошь; для Дары Бригарии Намылович-Тщательной прохладный душ и раздувальня; краснобайковые трючки для милого Уолта, барк-шхунщика; шпилька грифельного карандаша для волос Элси Орам, чтобы чесать булки, воя Волгой над простыми дробями; пенсия по старости для красной девицы; грязное быльё для г-на Смехоморова; местная месса для пристойного престола; ногоовальная Горлица для молотковатого Голубка; пятничный пост Роджерсона Крузо для Падского Благовеста Рубиконштейна; триста шестьдесят шесть поплиновых гулстуксов сонноосновно среди утка ткачихи для Виктора Гюгонета; крепкие ферменные грабли и хороший навоз Вариан для Кати Уборщицы; пробел в балладе для Гостевого; две дюжины колыбелей для Ж. Ф. Х. Р. Копеечника; десять потешных фантов для наочередных дофинов белоручек и пять презрительных фунтиков для Инфанти; письмо долгих лет жизни для Маргузины вдалеке у зольной ямы; самая дюжая хладнотушная женщина через Ласк на Ливсельбурд для Фелима Паромыслова; без одежды на спасеанс и симпозиумный сироп для прогнившего, слепого и больнопадкого Гофа; смена переправ с трепетом лишений для Армориканского Опечального Амурского Святого Лаврентия; гильотинная рубаха для гологрудого учтивоеда и пеньковые поястяжки для Верещатникового Бреннана; оконопочивальня для Первого Проходимчика да музобойку отдать Скотту душному; триплошающая цветоножка для Кармалёта Кейна; бессолнечная карта месяца, включая меч и марки, для Почтового Шемуса О'Шона; лайковый шакал для Бруна не Нолана; каменносердечный приёмник для Дона Джо Ванзи; «После травмы по кулакам не плачут» для Чессловой Мотаскуки; большой барабан для Данбойнского Билли; золотая злолощёная воздуходувка, поддавко-поддувка, для Иды Иды и баюбаюкающая качалка «Трулюлюн» для «Кто сильный, а? И где он, а?»; всё, что хотите, с плеском или плескарём, Хиннесс или Хеннесей, Лаген или Нигер, для Фестивального Короля и Петра Ревущего, и Рискового Малого, и Тома Тянучки, и О. Б. Вахлака, и Сального Головореза, и Мастера Магратища, и Петра Хлорана, и О'Доновоина Росса, и Нерона МакПастыря, и любого, кого вам посчастливится встретить околачивающимся по округе; и пузыревидный шарик для Селуны Соскукиханны Стрекалки. Затем, что от неё получили Скроминка Подопечка и Кэтти Кэнел, и Полдневая Лежа, и Борзя Бросна, и Полюбовка Кунашка, и Ёна Луженька, и Мюриель Маасси, и Сюсана Колода, и Мелевка Проточная, и Флора Флокса, и Фауна Лиска-Челпанна, и Греттна Гринка, и Пенелопа Аглица, и Избиянка Лизанка, и Липка Лазовка, и Роксана Роана, и Заглядышка Зайка, и Раза Парка Остречина, и Утроя Тогожка, и Филомена О'Фаррелл, и Рейчважка Элли, и Жозефина Фомич, и Лили Черепзмеевка, и Фонтанка Лаура, и Мария Хавьера Ягнишка Рабожка Францильма Сельская Маклия? Она дала каштой маманькиной дочке луноцвет луга и кровавую каменку; и затем нивоградины, что опережали изюмительно слаженный умосклад, для тех, кто кроет ткачевьем вину. Так Иззи, её домошельмная прислуга, освежённо полюбила, оперебив свою горючесть, а у её перьеславного Шема жизнь прошла, обередив его расцвет.

{Спор прачек}

Святые колонийки, вишкакая шумка-полнатка! Чёрствая южина и десятинная одарка вдобивок. Вот вам и получается вылитая бадьебасня! Или чистый губернонский барыш! И всё это, и многое другое под кринолиновым конвертом, если вы посмеете сломать хлевоовчарную печать. Неудивительно, что они бегут от её чумовых кос. Киньте-ка нам вашего мылящего средства во славу белого холения! От воды теперь кадит помытенько. Я сплавлю его обратно завтра поутрус. Бойче помойлей! Ага, и не забудьте рекиттсиньку, что я дала вам в раздолг. У вас все водоворонки с вашей стороны потока! В смысле? И в чём тут моя вина, если на моей? Кто сказал, что ваша вина, если на вашей? Вы на более острой стороне. Я на широкой. Только кульки нюхальщиков сносит в мою сторону, что тронутая святрука выбрасывает из своей сутаны, с её маршболотным нарциссом однолетней сестродревности, что заставит его отречься от своего тщеслабого базара. Чудильные полоски его патагоньей библии, что я знай читаю, с неглядным отвращениванием, зато и со смехжинкой в глазах над некоторыми имечками на загрязной страшнице. Гасподзь сказаў: Хай, будзечалый век! И чалый век быў. Хо! Хо! Гасподзь сказаў: Хай, будзый Адам! И Адам быў. Ха! Ха! И Уиндермирный авторот, и веерный Лефаню (Шеридан), и его «Старейший дом у ж.-д. лежбища», и Милль (Джон) «Про Жён», и «Мель на Флоссе». Ага, болото для бандарях мельницких и камень для власоветок! Видно, на чьё колесо тут льётся. У меня руки белохолодятся несолёдом хлебавши, как тот кусок севрвазы в цепочку вон там, что лежит ниже. Или где оно там? Лежало подле осоки, когда я видела его. Как оно у меня истро-то изошло! Увылька! И кто же с такой торфяной водой хоть что-нибудь разглядит? И всё так близко и так далёко! Затем, о, радольжайте! Болтан мне по шумнравке. Я могу послушать оять дверцопять. Верховодство в нише реки. С ветромерками над поплаводами. Вот что я называю жуть припеваючи.

{Прачки расстилают бельё}

В смысле, вы же знаете, ильзна не ведаете, но разве я вам не говорила, что всякому расхазу наступает наконец, вiн вона оно как. Смотрите-ка, сумерки сгущаются! Мою большую ветку потиснуло долу. А мои холодные тела пошли серее некуда. Как time оно? Как оно what? Который ввек? Оно ужовка поздно. Уже целую бездность ни я, ни другини не видели чусы Водоздания. Они разобрали их, как я слухала от иныш. Когда они снова соберут их? О, моя спина, моя спинать, моя стенать! Мне бы хотелось побродить по аллеям Лесопарка Пуглянок. Диньдонь! Вот Званая для Жесточесотного! Чтобы нам пасть челом от духа свят-таинств! Дань! Бьёт час одежды выжиманной! Глядит наш мир росой желанной! Богочары, уйменьте большой кап! Даждь нам милость Тваян! О, минь! Мы разложим их здесь прямо сейчас? Давайте сделаем так. Блимц! Раскладывайте на вашем берегу, а я разложу своё на своём. Блемц! Давайте! Я только этим и занимаюсь. Оно знобко как прохладит. Надвигается бурея. Я положу пару камней на гостиничные простыни. Мужчина и его обрученница обнимались промеж ними. Иначе я бы их только опрыснула и свернула. А я привяжу свой быколиверный передник вот тут. Он ещё жиртучный. Бродяги пройдут мимо него. Семь сорочек, десять платочков, девять, чтобы держать у огня, а этот пустим в код, пелёнки монастырок, чёртова дюжина, минус одна детская шаль. Благородица, один Йог се ведает, как она говорила. Голова не варила? Нематерьный храп? Тише упаси! Всюдогде же усе её грудничонки, например? Поприбило к царствиям иным, или сильные слабо, или оченно славны в других местах? Алялявитально, аляллювиально! Некоторые здесь, прочие ушли прочь, прочие опять же пропали на чужбугрине. Мне доводилось слышать сказ, что та самая брошь Шаннонов стала членом семьи в Испании. А все племена громовыхъ Дунсдумъ в Маркландской Винландии за сельдяным прудом Брендана разбирают девятый размер в юнцзеумных шляпах. А одна из бусинок Курдочки пошла подпрыгивать, пока она не сбежалась в брошенное ветхое сонтрясенье со златомарьянником и сапожницкой свечкой с боку притока главного стока вытерклозета у Аллеи Бакалавра. Зато всё, что осталось последнему из баркшхунщиков в кругобращении времён, изначально и промеж, это скоба одной брючины и две цеплялки спереди. И вы мне это говорите сейчас? Не сойти мне с этого места. Молитесь за земь и за каждую заживную душёнку! Всяк лишь хмарь дрожащая! Но шокша ж я викша? А якша ж, разве вы не слышали это мориады раз, сновы и совы, влагодеяния во бреговремении? Не виляйте! Ну, валяйте! Это ж то самое ветроухарство, что я сунхозяила себе в сухницу. Чуть было не успокоив постлетние шёпотства. Оринуко! В чём ваша проблема? Вон там, разве это не великий Финнлидер собственной персоной в пиджакимоно сидит на своём статуеподобном коньке в броске жеребца? Отец всех Отт, это он самый и есть! Оньтам! Разваж? Словно честной конобей? Вы думаете об амфитеатрале Астлея, где бобби одёрнул вас за надувание сладковатных губок против призрачнобледной лошади Пепперов. Сбросьте паутину с ваших глаз, женщина, и раскладывайте своё бельё как следует! И то правда, знаю я, как вы любите небрежаться. Блямц! Ирландия трезвая — Ирландия хорошая. Боже смилуйся, деве радостно, благо полная Мария, хоть пот со мною! Ваши молитвы. А яз уташ и шняла! Примадама ангармытерь! Вы случайно не принимали на грудь, скажите нам, лоснящиеся щёчки, в застольной Карригакарре Конуэя? Чего я что, тазогрузка? Блёмц! Ковавши задние повороты как грелко-ревмямляне, сводные пяты терпеть не греют. Разве я на ногах не с самой сырой рассветы, как Мария со страдой лица а-ля кок, с пульсом Корригана и сдавшимися венами, ось коляски сломана, Алиса Джейн в упадке и мою одноглазую дворняжку дважды переехали, вымачивая и отбеливая варёное тряпьё, в холодном поту, такая вдова как я, чтобы накрыть на стол моему сыну теннисисту, прачечнику с сушёнолавандовыми фланелями? Вы урвали своё костьхромское прихрамывание не ота грубых гусар, когда Воротнички и Манжеты был престольным наследником, а ваша репутация пускала явонь до самого Стёжкогорска? Святой Скамандр, я опять что-то вижас! Возле золотых валов. Изиды сатанят! Агнцы света! Свидь суда! Умерьте эти звуки, пустая вы животина! Что это, как не зарослица смородинки или двайергрейский серый скакун, которым владеют те четыре старикана. Вы имеете в воде Тарпея, Лиона и Грегори? Сейчас я имея введу (спасибо им всем) этих четырёх и их чёртов рёв, который сбивает спутников в тумане, и старого Джонни МакДугала вместе с ними. Это Чернопрудный там тихмаячит напоказ издалёка или это пожарное судно, курсирующее околдома Уловли, или света представление в пределах изгороди, или это мой Паррень вернулся из Индий? Подождите, пока луна-молодка не взошла медовкой, любовь мая! Спи, евмирное творенье, и на веки тебе сон! Мы видим, как ваш взгляд поражает удивлением. Мы когда-нибудь ещё встретимся, чтобы снова расстаться. Мне подлежащее место вам часом придёт. Я воспаряю светлыми числами туда, где разлито голубое молоко. Не держите сна, я ухожу! Поока! А вам — урваться часов, незабудьночка. Ваша до судного века. До времяполучного конца! Мои взоры заплывают всё мутнее у меня из-за теней до этого места. А мне парабыль не спеша домой, в путь-долинку гнуть свою линийку. Да-с, коротко и яро станусь.

{Ночь}

Ах, зачем только она была эдакой старой скворливицей, Анна Ливви с её побрякножками! Равно и он был экаким старым обермотом тоже, тот Добрый Дырявый Бублик, преёмкий отец финно-галлов и мило-ангелков. Управдомша и управленец, а мы все их укравдельцы. Разве не было у него семи дам, на которых он женился? И у каждой дамы было семь костылей. А у каждого костыля было семь тонов. И у каждого тона была своя высота. Как пить для нас, так петь для вас, а Джону, что Джо, — счёт врачебный. Доттова! Това да! Он вступил в брак со своими барышами, с грязи до дрязг, как мне известно, словно знатный грекоримский вероязычник, с ихними розовато-лимонно-кремовыми парусинниками и ихними дургрецко-индикими бурбурнусами. А затем, в млекайлов цедень, кто был супругом? Тогда всё, что было, было прекрасно. Вод эхо Станица Сказанская! Снова здорово и во веки веков. И всё понойвой. Передовики и перевёртыши. Была Анна, стала Ливви, будет Присеребрённая. Вече нордманнов уступило место южному быту, зато сколькипа массжителей выступила всякперсоной? Перелатиньте мне, мой троичный школярд, вашка сантскрип на кунаш эринский! Горнопан, Законник Возлебродово! На нём были козлиные соски сиротской мягкости. Огогосподи! Близнецы на его груди. Господи, спаси насва! Нешто! Те, что? Что у всех мужей. Тепло? Со своими сюсюкающими дочками в. Соколько?

Не слышно с этими водами в. Стрепещущими водами в. Трепыхающиеся мышаги, перебранка полевых ночниц. Ох! Вы ещё не отправились в дом иной? Как, Том Малой? Мне не слышно с этой бранью мышей, со всеми эфтими приливвалящими водами в. Ох, слог нам в помощь! Не моху двинуть нохой. Я чувствую себя старее вон того вяза. Рассказание с Шоном или с Шемом? Дошли до сынодочек Ливви. Тёмные соколы, услышьте нас. Ночь! Ночь! Оя олова пускается. Я чувствую себя тяжелее вон того камня. Расскажете мне о Джоне или Шоне? Кем были Шем и Шон и чьими живыми сынами или дочками они бы? Иночь! Расскажите, раз скажите, вяз скажите, вяз! Ночь очью! Рассказскажите мне о меже вяза или ноше камня. При потопных водах в, тудаисюдающих водах в. Ночи!

Примечания

Принцип перевода основывается на системе из около 700 мотивов. Обычно, если характерное слово или выражение встречается чаще пяти раз, меняя свой вид, оно считается мотивом и для него подбирается однозначный перевод. Число в квадратных скобках после слова (например, Арминий [3]) показывает, сколько раз оно встречается в ПФ. Более подробно о принципах перевода, мотивах, персонажах ПФ и условных сокращениях см.:

samlib.ru/r/rene_a/

Текст перевода с примечаниями и дополнительная информация свободно доступны онлайн:

vk.com/pominfin

twitter.com/pominfin

Основная литература примечаний:

Комментарии (fweet) ― Slepon, Raphael, ed. The Finnegans Wake Extensible Elucidation Treasury (FWEET) Website / http://www.fweet.org; Feb. 2022.

Черновики Джойса (BMs) ― Hayman D., O’Hanlon J., Rose D., eds. James Joyce Archive, vols. 44—63 / Garland; 1977—78.

Черновики Джойса (FDV) ― Hayman, David. A First-Draft Version of Finnegans Wake / University of Texas Press; 1963.

Заметки Джойса (FWNB) ― Deane V., Ferrer D., Lernout G., eds. The Finnegans Wake notebooks at Buffalo / Brepols; 2001—04.

Часть 1. Анна Ливви Присеребрённая

Приближалась первая ночная стража. В домах богатых затихли голоса, повернулось и спустилось вниз созвездие Нефритовый шнур. Небесною Рекой разлучены, стоят на берегах Волопас и Ткачиха. Вдруг повеяло ароматом цветов, то тут то там замерцали светлячки.

Цветы сливы в золотой вазе, гл82 [лит]

Синопсис переводчика. Две прачки на берегу Лиффи обсуждают сплетни про Анну Ливви и её мужа Горемыку Вертоухова. История про Горемыку, подглядывающего за двумя девушками, предстаёт перед читателем от лица жертв его проступка — сам Вертоухов мельком появляется в конце главы, а прачки среди наступающих сумерек превращаются в дерево и камень.

В восьмой главе на 20 страницах текста встречаются названия около 900 мировых рек. При переводе большинство названий заменяются преимущественно реками в РФ. Названия рек, встречающиеся в переводе, отмечаются в примечаниях, только когда они поясняют смысл текста. Полный список рек, встречающихся в переводе гл8 вынесен в приложение.

Как сообщает биограф Джойса (Ellmann, 598 [лит]), «Джойсу нравилась идея, что когда-нибудь, где-нибудь в Тибете или Сомали, какой-нибудь мальчик или девочка, читая эту маленькую книжку {речь об отрывке про АЛП, т.е. о гл8 ПФ}, с удовольствием наткнётся на название своей местной речки».

{Сплетни прачек}

О. Глава начинается пирамидой из слов, в чём можно увидеть расширяющееся начало реки. Также слово «вода» по-французски читается как «о» (eau).

Анну Ливви. Мотив: Ливви (Livia) [56] *A*.

Анна Ливви — персонаж ПФ, олицетворяющий реку Лиффи. Имя «Анна Ливви» образовано от ирландского названия реки Лиффи — «Abha na Life». Ливия — др.-греч. имя собственное. В английском языке, в отличие от русского, имя Ливия (Livia) отличается от названия государства и исторической области Ливия (Libya) [0], поэтому перевод также сохраняет это отличие. Ливви (Livvy) — одно из имён Анны в оригинале [1_8.204.04].

старая чуда. Реки: Старая, Чуда.

вы сами знаете штоф. Мотив: [Затт и] Тофф (Butt and Taff) [39].

Батт и Тафф — имена двух персонажей ПФ, которые в кн2 гл3 обсуждают историю о том, как Бакли пристукнул Русского Генерала. Эта пара имеет своим прототипом комических персонажей Мутта и Джеффа.

И осторожнее задом. Мотив: Затт [и Тофф].

стремились обнаружить, что он треуспел надворить. В звучании слов скрыт намёк на трёх стрелков *VYC* и двух служанок *IJ*.

Теникс-парке. Мотив: Феникс-парк (Phoenix Park) [25].

Феникс-парк — парк в Дублине, один из самых больших в Европе.

в воде по-чёрному. Мотив: Чёрный Пруд (Black Pool) [18]. Река: Чёрная.

Чёрный Пруд — перевод слова «Дублин» (dubh linn) с ирландского.

долгодрянный дьявол. Мотив: добрый дряхлый Дублин (Dear dirty Dublin) [42]. Река: Долгая.

«Добрый дряхлый Дублин» — название книги ирландской писательницы Сидни Морган (1780—1859) и популярное выражение.

бытовой грязьвы. Мотив: моровая язва (mildew) [11]. Реки: Грязева, Клязьма.

греховодные разливы {gangres of sin}. Река: Разлив. Как сообщают комментаторы, в оригинале здесь также подразумевается Гангрский собор (4в) — христианский собор, состоявшийся в городе Гангры в Пафлагонии. В гл8 упомянуто 13 названий христианских соборов (7 в начале и 6 ближе к концу главы), однако в этом переводе они обычно пропускаются и далее в примечания обычно не выносятся.

в Воскрессету Животных. Выражение «Воскресенье животных» (Animal Sunday) в заметках Джойса взято из Freeman’s Journal, где так назван воскресный день с проповедью об отношении к животным. Река: Рессета. [Животный (ц.-сл.) — живой].

морился в негволе. Мотив: Море Нег (Lough Neagh) [10]. Реки: Нега, Вол.

Лох-Ней — озеро в Северной Ирландии. Крупнейшее озеро в Великобритании и Ирландии. Название «Лох-Ней» в различных источниках переводится с ирландского как «озеро всадника» или «озеро исцеления». [Перевод от названия реки Нега в Липецкой области].

Горемыки. Мотив: Горемыка (Humphrey) [49] *E*.

Горемыка (Humphrey) — прозвище Вертоухова *E*. Выражение «Пообедать с герцогом Хэмфри» (dine with Duke Humphrey) означает «остаться без обеда». Также это имя созвучно слову «горб» (hump). Хепри (Хапри) — в египетской мифологии бог восходящего солнца; изображался в образе скарабея. О происхождении Хепри рассказывает миф эллинистического периода: в начале мира восемь великих богов создали Яйцо и поместили его на Изначальный Холм; там из яйца вылупился Хапри. Мотив Хэмфри-Хепри связывает некоторые мотивы, прозвища и образы ПФ с названным египетским мифом: Шалтай-Болтай (связь с яйцом), Феникс (возрождение), Вертоухов (скарабей-уховёртка) и т. д. В переводе эта связь отражена косвенно, через созвучие имён Горемыки и Хоремахета: Хоремахет (или гр. Гормахис, «Хор на небосклоне») — одна из распространённых ипостасей др.-ег. бога неба Хора; другая его ипостась, Хорахте (или Горахти, «Хор горизонта») — бог утреннего солнца, также называемый Ра-Горахти, отождествляется с Хепри.

улиссаконная перегонка. Мотив: Улисс (Ulysses) [7]. Река: Илиссос.

Улисс — латинское имя др.-греч. Одиссея [3], героя «Одиссеи» Гомера. Виктор Берар высказал теорию, что рассказы о путешествиях Одиссея основаны на путешествиях финикийцев. Также «Улисс» (1918—20) — роман Джеймса Джойса.

Я знаю его промыслы {I know he well}. В оригинале намёк на Уэвелла (Whewell) [1], Уильяма (1794—1866), профессора философии из Кембриджа, который составил первую британскую карту приливов (cotidal chart). Река: Промысловая.

Малявочный голодожён. Мотив: малявка (minx) [13]. Реки: Малява, Колода.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.