Бесплатный фрагмент - Надо идти дальше

Вместо вступления. Автостоп

Дорога в пять тысяч верст

Откроется с первого шага,

А нрав автотрасс непрост, —

Они не потерпят фальши,

Они унесут без возврата.

И надо идти, надо идти,

Надо идти дальше.

Пусть спину гнетет рюкзак,

Обочины сумраком скрыты, —

Обрежь все пути назад.

Салют — фонари на марше,

И прошлое честно отбыто,

И надо идти, надо идти,

Надо идти дальше.

Над свитком шоссе пролет

Вновь в будущее напрягся,

И новый забился отсчет

На цифрах километража, —

Живем, все путем на трассе,

И надо идти, надо идти,

Надо идти дальше.

Кто ждет, кто уже не ждет,

Отбросил обиды с обочин,

Получит небес зачет,

Свой путь обретет бесстрашно

В бессоннице творческой ночи.

И надо идти, надо идти,

Надо идти дальше.

Награда сама в пути,

Обнимемся ли, разминемся,

Важнее что впереди,

Путь сам обновит пейзажи,

И крутят наивно колеса,

И надо идти, надо идти,

Надо идти дальше.

Начинай с молитвы

Больная, смешная, в дорогу ушла.

Знала, что ждет, долго перебирала содержимое рюкзака: это надо, это просто необходимо, без этого никак. И все в граммах, которые складываются в килограммы, и каждый — на твою тощую спину. Но вот 9 июля — день Тихвинской иконы Божьей Матери, и пора в путь. До 16 июля — до крестного хода в Екатеринбурге к Ганиной Яме в самый раз, чтобы до этого Екатеринбурга добраться. Две тысячи восемьсот километров от Новороссийска — это 5—6 дней пути по расчетам автостопщика. И перед такой дорогой перед Тихвинским образом в самый раз и помолиться.

А начинать всегда стоит с молитвы, с порядка в душе своей.

Простые утренние дела — прибрать постель, поплотнее позавтракать (будет ли обед?), выставить за дверь кота и отнести соседке еду для него — покормит в мое отсутствие. Рюкзак на спину, подогнанные лямки в замок, дверь на ключ и — к микроавтобусу на Волчьи Ворота.

Автостопщикам: из Новороссийска лучше выходить у КПП при повороте на Анапу. Чуть в горку по правой стороне, рюкзак можно опустить, повернуться навстречу едущим машинам и — руку поперек с отогнутым большим пальцем вверх. Я — автостопщик. И палец вверх означает, что буду соблюдать все правила случайного пассажира, не курить без разрешения, не навязывать своих взглядов, молчать, если надо. Отвечу, если спросят. Есть те, кто едет с заготовленной легендой: деньги закончились, к бабушке срочно надо… Я езжу без легенды. Что есть — то есть. Еду на Царский крестный ход в Екатеринбург. Почему не на поезде? А вы видели русского ремесленника от пера на поезде? Ему Россия нужна. А то задохнется…

Входишь в город как придется, какой транспорт будет, на легковушке — до остановки, грузовиком — с объездной на маршрутке. А выходить из города лучше пригородным транспортом. Надо взойти на трассу потому как и автостоп, и законы трассы действуют только на ней.

Исхоженные улицы Новороссийска одна за другой остаются на своем месте, тянется пригород непонятно кем и как застроенный, нечем тут гордиться, Монферран отдыхает. Перевал Волчьи Ворота, где с дороги видно, как жд пути уходят в дыру под скалой — Баканские тоннели. И вокруг уже лес, сосновые посадки, уже все другое, даже на самой трассе воздух иной. Вот она, начинается красавица М4. И побежит до самой Москвы через Аксай, Воронеж, Каширу.

Вот и легковушка сворачивает на обочину рядом.

— Куда?

— Сначала на Крымск.

Не надо сразу говорить о конечном пункте. Во-первых, не поверят. Во-вторых, у водителей своя жизнь, свое направление движения, и надо вписаться в это направление. Ровно до необходимого поворота.

— А потом?

— На Аксай.

И ему уже все понятно, дорога у меня дальняя, Аксай — объездная Ростова-на-Дону.

— А зачем?

— На богомолье.

Это в России понимают. Он окидывает взглядом: стоптанные, но как раз по ноге светлые мокасинки, которые выдержат все неровности пути, потертые и пригнанные плотные джинсы, красная майка (на автостопе своя безопасность), белый платочек. Он самый, белый платочек, в котором наши бабушки, послевоенные вдовушки в церковь ходили: простой в мелкий синий цветочек и повязан так же. Он и есть пропуск на богомолье. Юбочку я всегда из рюкзака достану и перед двором церковным надену. А лицо… Какое лицо после шестидесяти?

Карту полезно изучать и маршрут знать, но всего не предусмотришь, остается своеобразный плюс-минус. А потом в голове карта автодорог откладывается своеобразно: развязки Крымска (как пройти), Славянска-на-Кубани, Тимашевска… Правда, я помню, что это были станицы Крымская, Славянская, Тимашевская, но вслух — ни-ни. Жители считают себя горожанами, а то, что город предполагает и свое мышление, и свой уровень общения, об этом они еще не догадались. И я им этого не скажу.

Выхожу с северной Тимашевской развязки на Брюховецкую. Направление обозначено. Кто подберет? Тормозит машина черного цвета. С размаху закидываю рюкзак вовнутрь и только потом вижу, что за рулем сидит монах в рясе и скуфеечке.

Вот так вот помолиться с утра. Накануне я в церкви в дальний путь не благословилась. Так и так. На Царский. Россия без государя, что рой без матки… Потому и лишили нас Государя.

А отец едет в Екатерино-Лебяжью пустынь. Восстанавливается старый монастырь общими усилиями. Тяжело. Место для казаков особо святое, там выжившие в боях старость свою в молитву обращали. Спрашиваю: был ли факт, что ЧОН взорвали собор вместе с монахами и поселившимися в монастыре коммунарами? Был. Думаю о романтизации в советской литературе ЧОНа, того же Бориса Корнилова… Есть такие люди, которые и к ВЧК с романтическим придыханием относятся… Поворот на пустынь чуть не пропускаю.

— Не благословения прошу, отец…

— Буду молиться…

А у монашеской молитвы особые крылья!

Вот и Кисляковскую прошла, поворот на М4. Красавица! На тебе я чувствую себя легко и свободно. Теперь просто вперед. Опять смена машины. КамАЗ! Карета автостопщика. Идет до поворота на Белую Калитву — удача. Водитель молчаливый и я опять дышу в приоткрытое окошко горячим степным воздухом и рассматриваю все вокруг. Моя малая родина — Костромская область, а большая — вся Россия! Все степи, все моря, все леса, реки, озера! — все мое!

Часто людям, которые вдруг взялись писать, подсказываешь: у вас ошибка в пейзаже… — Откуда ты знаешь, что в нашей степи ковыля нет?.. Нет. Поля. Лесополосы. Балки. Все распахано, обихожено, нет ковыля. Начинают что-то отвечать из учебника по природоведению для четвертого класса. Советую выехать в степь и посмотреть самому. Обида и свысока: — Да ты-то откуда знать можешь? Просто видела. Просто любуюсь живьем. В этой радости себе не отказываю.

Вечерний закат застает на проселке рядом с автотрассой. Оранжевый, яркий, вполнеба. В лучах заходящих какие-то птицы летят черными комочками. И какой-то человеческий муравей по поверхности Земного Шара тащит свою поклажу к кукурузному полю: пора отдохнуть.

Один из лучших летних ночлегов в кукурузных полях. Одно из самых безопасных мест, здесь никто тебя не найдет. Сам заблудится. Важно из-под спальника твердые комья земли откинуть. Палатку я не беру, чтобы не утяжелять рюкзак, пенка и просторный спальник, в котором крутишься как хочешь…

Телефонный звонок:

— Ты где? Все в порядке?

— Где-то в кукурузном поле у Россоши. Спать хочу. Все путем.

— Я на связи!

Это «вечерний рапорт». Автостоп удел все же одиночек. Так лучше. Но тебя ведут. Один человек звонит по вечерам и делает отметки на своей карте. Другой звонит с проверкой по утрам. И если я не отвечу или не перезвоню в течение десяти минут, то мои друзья поставят на ноги всех. Потому особо слежу за зарядкой телефона. Всегда. Ведь действительно всех подымут, потому как бывших журналистов не бывает. К сожалению.

Век учись

В природе будильником работает солнце. Рассвет — и организм сам просыпается. Причем нет желания полежать еще. Организм сам встает и намекает, что горячего чаю он бы выпил.

Но до чая неблизко. Сначала приводим себя в порядок, организм должен выдержать холодное обтирание мокрыми салфетками. Сверху донизу. Салфетки просто х/б лоскуты, на которые выливается часть обязательного запаса воды, плюс капля геля для душа из небольшого тюбика. Смена белья. Зубы. Проверка одежды и рюкзака.

Если вы думаете, что автостопщик сродни немытому обходчику мусорных баков — ошибаетесь. Наш может дрожать под снежным ветром, но в порядок себя приведет.

М4 бежит с юга на север, значит, из кукурузных зарослей выходим от встающего на востоке солнца. Его еще нет, еще блеклые краски, и настроение серенькое. Проселок, а за лесополосой — трасса, она уже слышна в своей неугомонности.

Вот и подходящая канавка, у которой можно разжечь огонь. Ругаю себя, что не взяла все же печку-щепочницу, которую и придумала, и сделала сама из старого металлического хлама. Приходится довольствоваться небольшой ямкой с тремя все же найденными камешками у дороги. От кусочка твердого горючего и бумажной рекламки поднимается язычок пламени, струится по обломкам веточек, собранных в лесополосе, железная большая кружка, в которой и кашу сварить можно, нагревается. Пакетик чая. Галеты с сыром. Эти продукты не портятся в дороге при любом раскладе.

Что это? Мой дорожный проверенный нож с трудом врезается в сыр. Да и сам сыр больше похож на кусок желтой скрючивающейся пластмассы, только магазинная бирка гласит «Костромской». И вкус пластмассы. Кострома, родная, ты такое позорище видела? Торговый дом братьев Бландовых это изделие за сыр мог выдать? Вологодское масло и костромской сыр из молока караваевской породы коров Россию в свое время прославляли. «Масляные» поезда из Сибири по отдельному скоростному расписанию в Питер докатывались, поставляли в Европу вкуснейшие сыр и масло.

Один из деревенских стариков (Костромской, Костромской губернии или области) в детстве рассказывал, что есть настоящий сыр. Сам он по юности в артели-сыроварне работал, потому знал. Отрезаешь, учил, большим ножом тоненький ломоть, да и смотришь сквозь него на солнце, если диск виден, то гоже, правильно изготовлено, а потом проводишь пальцем по поверхности, если масляный палец, «роса» выступила — выдержанный сыр, так и распознавай.

Но мне деваться некуда, приходится разгрызать то, что есть. Больше придется что попало в дороге употреблять, а ведь силы нужны. Силы потеряешь, потом нагонять сложно.

MAN готов подбросить меня до Павловска. Утро началось хорошо. Говорили о забегаловках-кафе у дороги. Посоветовал водитель поесть все же в Павловске и не уходить вправо. Я же помню, компьютер смело советовал маршрут Павловск — Борисоглебск. А водитель не советовал. В их фирме такого прохода нет, если едут, то на Воронеж, через Тамбов, Пензу на Саратов.

Разговаривайте с водителями. В кабине два места. Если идет с напарником, просто не возьмет. А если без напарника, да несколько дней в дороге на пределе внимания? Я лишь дверку открываю, а он уж радиоприемник выключает — живой человек всегда лучше. Спутник нужен в дороге. Потому и существует автостоп.

Раньше я с собой атлас автомобильных дорог таскала, а он тяжеленький. Сейчас стараюсь держать в памяти маршрут по направлениям. Но лучше всего поговорить с дальнобойщиком. Ему не до карты, он и так уже все прошел не один раз. Он просто знает. И сообщит необходимое с удовольствием, ведь хорошо, когда наши знания нужны кому-то!

Идет чемпионат мира по футболу, но я на спортивные темы не разговариваю. Не считаю спорт чем-то положительным. Здоровье дает? Так почему именитые спортсмены болеют всю оставшуюся жизнь? Сама гоняла мяч с внуком на полянке, но болеть за кого-то на стадион не пойду — пустая трата времени. Говоришь со спортсменом, замечаешь, что «весь в ботву ушел», неинтересно, никакие чемпионские титулы не помогают. Может оказаться, что с водителем вы болеете за разные команды, и чем это может закончиться?

Помню, как-то перед Краснодаром меня подсадил один сектант и начал свою пластинку вправлять про конец мира от грехов наших. А я ж отвечаю на его вопросы что думаю, сама вопросы задаю. И в Библию заглядывала, и ему посоветовала изучить ее повнимательнее. Высадил он меня на краснодарской объездной. А высадить на краснодарской объездной — это водительское свинство.

Так что аккуратнее с разговорами. Есть темы, которых лучше не касаться. Я человек православный, все на этом, далее тема не развивается вплоть до открытого «говорить не буду», не проповедник же я. Ни за «Спартак», ни за «Динамо» и болеть не могу, потому как футбол мне до лампочки. Разные музыкальные группы мне не известны, потому как симфонический оркестр люблю. Не эстрадный, не эстрадно-симфонический, а только симфонический. И вопросы про попсу отпадают сами. Вот об опере поговорить рада. Но такой темы на дорогах не встретилось. А еще рассказываю что-то из истории. Слушают. Потому что не по учебнику рассказываю, а то, что сама искала. Это нашла, а вот это — не удалось.

Очередная обыкновенная кафе-стекляшка, только в Павловске. Городок и запоминается как пересадочный пункт, ничего особого не увидела, но и не искала. Горячее в дороге необходимо, как заправка машины. За соседним столом вальяжно восседает кавказец в окружении семейства — русской блондинистой женушки и двоих мальчуганов. Весь его вид говорит о том, что он хороший кормилец и глава безупречного семейства. Напоказ. Уже поблекшая женушка одета модно и хорошенько накрашена. Едут на своей машине отдыхать к морю, могут себе это позволить. Официантка приносит щедрый заказ. Она тех же лет, что и женушка, но одета с ближайшей барахолки, некогда красивая, теперь изможденная. Понимай, дома дети, денег не хватает, потому согласна на любую работу и побольше, а без хозяйки дом сирота. Ау, мужички рассейские, вы еще мужички? Как?

Покупаю какие-то пирожки в путь, выхожу и сворачиваю на дорогу, по которой еще не ездила, на Калач. Кто прав: компьютер или дальнобойщик? Ну, не хочется опять на воронежские развязки, а здесь и коротко нарисовано, и время сэкономить хотелось бы… У обочины отдыхает КамАз. Интересуюсь. Водитель пока не может сказать точно, куда и когда. Уже повернулась спиной, а у него звонит телефон, короткий разговор и золотое словечко садись.

Лесостепь. В ней особый уют, особая живописность, словно лоскут планеты видишь меж пологих холмов в теплых пологих лучах солнца. Светило поднимается, поднимается дух трав, ароматом влетает в кабину. Сам Калач небольшой городок, расположился вольно и неровно над речками. Высаживаюсь у администрации.

— На Воробьевку? Только микроавтобус, до трассы не дойдете, да и рюкзак тяжелый, давай помогу. Слушай, я сейчас водиле автобуса скажу, что моя невеста, он тя в лучшем виде доставит. Правда, не хочешь за меня замуж?

И ушел.

Залезаю в микрашку, подтягиваю рюкзак под ноги, чтобы никому не мешал, проход свободен.

— Ездят усякы… — Рот этой женщины не закрывается. Только комментировала какие-то сплетни, тут я сажусь. Говорит на средне-украинском суржике, это не подделаешь. И голосом таким, что хочется поискать регулятор громкости. Задает тон.

— Что, не нравлюсь? — Спрашиваю открыто.

Та не ожидала и проболталась:

— А кому ж ты можешь понравиться?

— Бывает, — говорю, — и чьим-то мнением не интересуются.

Та застыла с открытым ртом, нехорошо даже.

Знаю, что люди, мову за родную принимающие, часто пытаются ставить «кацапив» под свою оценку, контролируют, а потом «пануют». Вот же ж словечко! Нет такого в речи русской. А по хохлушке видно, что значит «пануваты».

Словно радиоточка, неизвестно кому стала набалтывать районные сплетни с неизменно отрицательной оценкой действующих лиц. Дошли до кого-то.

— Что такое? Повторите вновь и внятно! — Сидящий за спиной хохлушки произнес это достаточно тихо, но автобус смолк.

Та обернулась. И вновь ситуация с открытым ртом.

После почти минутного тяжкого молчания вновь тихий голос.

— Советую за любой помощью более не обращаться.

И автобус облегченно выдохнул. Кто-то же должен сказать…

А в дороге не перестаю удивляться меловым скалам. Белые стенки! Красиво, необычно. В Воробьевке вновь спрашиваю дорогу, спрашиваю и о меловых скалах. На Бутурлиновку, советуют. А за Бутурлиновкой, оказывается, и монастырь в меловых скалах есть. Есть Дивногорье, есть Урыв, есть такая красота, что туристов туда лучше не пускать…

Но от Воробьевки до Бутурлиновки просто так доехать не удалось. Очередная милая душа из сельских интеллигентов высадил меня где-то посередине, у него своя дорога. Прошла немного от поворота. Луг. Поле. Запахи травы такие, что голова кругом идет. Кажется, застряла. Нет машин. От слова совсем.

В автостопе свой набор суеверий. Если с этого места не уезжается, пройди еще немного. Так понемногу нахожу место за плавным поворотом, где машину видно издалека, но это все местные бизнесмены рассекают на «японцах». Эти не берут. От слова никогда. Да и тех немного. Можно отдохнуть. Тут обнаруживаю, что воды осталось с поллитра. Одна грубая ошибка за другой… Но без анализа и работы над ошибками ничему не научишься.

Луг. Поле. Солнце палит нещадно. Березы рядком вдоль дороги. А за березами, сразу не разглядишь, шатры тальника, причем тоже рядком. То есть должна быть вода. Рюкзак оставляю за одиноким кустиком у дороги, чтобы самой потом легко найти свой камуфляжный, иду с полторушкой к тальнику, так и есть, ручей! Осоковые, топкий берег. Черная ольха, травы знакомые и незнакомые. Нетоптанные. Да это лоскут счастья! Июль. Никого на километры. За ветлой полоска чистого берега, даже дно не заилено. Скидываю с себя все и долго плещусь в пронизанной солнцем воде. Набираю воды с собой и возвращаюсь по цветам к одинокому кустику у дороги. Пора и перекусить теми пирожками, что прихвачены из Павловска. Но хватает на один пирожок, вдалеке показался КамАЗ, все на место, готовность номер один. И он тормозит, карета подана!

Гружен под завязку свежим зерном, идет тяжело, но словно не замечает ямин на дороге. Потому здесь и машины редки, дорога плохая, хоть и обозначена в справочниках. Жара, а от двигателя поднимается горячий воздух, и водитель словно извиняется, что нет комфорта. А мне все хорошо. Я еду, а не стою у дороги. Важно идти вперед, тогда пройдешь весь путь.

В Елань-Колено труженик хлеба сворачивает к хранилищу, предварительно растолковав мне, как пройти, чтобы попасть на дорогу, которая выведет к трассе. И это уже будет «тридцать восьмая» через Борисоглебск на Саратов.

История тоже дорога

Но до Борисоглебска еще далеко. Солнце уже закатывается. Уже ничего не хочу, уже просто сижу у пустой дороги. Проснулась светлая простая молитва к святым нашим Борису и Глебу. Помощь небесных придет, просто надо подождать, пока на небе управятся. Иногда минут десять. Иногда пару лет. Важно не унывать.

Через пару минут сам тормозит КамАЗ:

— Поехали хоть до деревни, не сиди!

Доехали до ближайшего дома с десяток километров. Водитель на прощанье помахал:

— Разговаривай с людьми, разговаривай!

Я смеюсь вовсю и обращаюсь к вышедшему на крыльцо старику с просьбой о воде, протягиваю уже пустую полторашку. Дедушка кликнул кого-то из внуков. Те выносят чемоданы, грузят в старенький «Москвич». Принесли и наполненную бутылку.

— Куда на ночь глядя?

— Внук возвращается к своим в Москву, ночью поезд из Борисоглебска.

Аж дыхание перехватило, боюсь поверить в удачу.

— А меня до Борисоглебска не прихватите?

Дед пожимает плечами:

— Нас трое. Место есть, но поедем минут через сорок.

Есть такое, что к определенным святым обращаются по очень целенаправленным вопросам. К святым Борису и Глебу — о мире и согласии в семье. А я просто у дороги уже никакая сидела, и вот чудо. До полуночи буду в Борисоглебске, к которому стремилась весь день, но с машинами на плохой дороге туго. А здесь просто деревня, полузабытая в полях России, и — прямиком в цель! Словно выстрел из лука небесных князей.

Последний свет уходит, и в сумерках немного осматриваю место. Деревья вдоль старые, роскошные, видно, что под ними были дома, но — пусто. И эта деревенская тишина, которую можно пить, как колодезную воду… Уютная была деревня, место жизни, сейчас пяток домов. Старые березы у дедушки под окнами (семь — восемь?) хранят дом, летом ветвями ограждают от жары, зимой берут на свои плечи ветер… Стоит запомнить, потом всплывет откуда-то из глубин памяти, чтобы лечь в стихотворение.

За руль садится дед, два внука сзади, а я как гостья впереди.

Так распорядился старик. Ему за восемьдесят, а ведет машину профессионально, чувствуется привычная рука. Ай да молодец! И семья, чувствуется, у него хорошая. А ведь это так сложно, прожить, сохранить свое в деревне, и детей в люди вывести! Удивительные помощники у святых наших. Есть над чем задуматься.

Светлые, добрые князья, тоже таким странным образом убиенные, что и тела их на вольном воздухе не разлагались… Семейная усобица? Святополк Окаянный пытался «извести» на Руси «византийский обряд», по приказу святого Владимира Святославича был брошен в темницу вместе с женой-полькой и духовником Рейнбергом. После смерти Владимира Красно Солнышко взошел на Киевский престол, на котором усидел едва год. Это первое восшествие. Но за этот год (1015) были убиты единокровные братья Борис, Глеб и Святослав.

Незадолго до кончины святой князь Владимир призвал из Ростова любимого сына Бориса, дал ему войско и отправил в степь. Но печенегов в степи Борис так и не отыскал: Владимир знал или догадывался о преступном сговоре и позаботился о том, чтобы в переломный момент у любимого сына было под рукой войско, способное и защитить, и ввести в Киев. Стан Бориса расположился на реке Альте (Льте), это рядом, потом на месте гибели святого будет городок Ольто, князь Владимир Мономах заложит церковь, а ныне он известен как Борисполь, рядом международный аэропорт. Согласно летописям, известие о кончине отца Борис получил в день субботний и… отправил от себя войско, оставив только «мало отроков». Не желал войны святой князь, никак не желал. Святополк в это время должен был находиться в темнице, но…

Окончил дни князь Владимир внезапно. «Умер он на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы…» — гласит свидетельство. Вот как — утаили. А Святополк вопреки воле Владимира вдруг действует на свободе. То есть сообщники у Святополка были, и не они ли «помогли» отправиться князю Владимиру в мир иной? Не мятеж, а тихий захват власти.

И в пути уже некто Путша и с ним Талец, Елович, Ляшко, так гласит летопись. После воскресной заутрени убийцы входят в шатер князя Бориса, пронзают его копьями. В этот момент гибнет верный слуга князя венгр Георгий. Раненого князя убийцы везут, по слову летописца, в Вышгород. Но есть ли дорога мимо Киева? Где-то здесь их встречают двое неизвестных и добивают князя острым орудием. Что за орудие? И просто ли так резали? Сам момент свидетельства не имеет.

Не первое, не последнее кровопролитие в истории. По листам записей звенят клинки: мечи, палаши, сабли, кинжалы. Или вот еще орудие — швайка. Но там, где ритуальная швайка, достоверности не ищи, там следы уже замазаны. Все той же кровью.

Святополком князь Глеб вызван из Мурома, куда на княжение определил его равноапостольный отец. Но благополучно добрался Глеб Владимирович только до места пересадки в ладьи. Под Смоленском речка Смядынь впадает в Днепр, здесь и пересаживались с коней. Именно здесь поджидал светлого князя некто Горясер (вот имячко, словно из ада) с людьми. Глеб был зарезан поваром Торчином и уложен в гроб из двух колод. Опять зарезан…

Тогда же посланным Святополком отрядом был убит еще один сын святого Владимира — Святослав. Но о том как-то более не вспоминали.

Еще один святой сын святого отца Ярослав Владимирович (Мудрый) вскоре разгромил Святополка Окаянного (навел поляков на Русь, Отрепьев не первый) на той же Альте и стал править в Киеве. Одним из первых распоряжений Мудрого во князех была отправка посланников с приказом отыскать тело князя Глеба. Искать долго не пришлось. В пустынном месте у Смядыни люди видели временами свет, слышали пение, там и обрели простой непогребенный (!) гроб с телом. С великим почтением на ладье по Днепру гроб доставили в Вышгород. Похоронили Глеба Владимировича рядом с убиенным братом Борисом Владимировичем в ветхой уже церкви Василия Великого (святого покровителя Владимира Святославича).

Однажды в церковь вошли варяги, и один из них наступил на надгробие, тотчас взлетевший от пола огонь опалил ноги. С тех пор к мощам опасались подходить близко, но поклонялись с уважением и страхом. Вскоре от удара молнии деревянная церковь Василия Великого сгорела, тела князей решили перенести в часовню. Свидетели было немало удивлены тем, что сами тела были «целы и белы, лица светлы», не имели тления. Поразившись чуду, доложили о том князю Ярославу Владимировичу, а тот приказал строить пятиглавую каменную церковь на месте другого чуда — исцеления больного мальчика по молитве к Борису и Глебу.

Так и пошли строить на месте чудес, явленных Борисом и Глебом сначала на Руси, потом в России. Городки, да поселки Борисоглебски то тут, то там. Понятно, что Борисполь и речка Смядынь храмами отмечены, а вот Борисоглебск Воронежский — что здесь-то произошло? Молчат документы, а жители, бывшие в курсе дела, просто храм поставили, да молились.

Вот еще деталь, пригодится для размышлений: меч князя Бориса потом оказался среди святынь Андрея Боголюбского.

Вот, и моя молитва к святым князьям дошла, княжеской стрелой помощь прилетела, еду в город Борисоглебск на машине с хорошим водителем…

Это тоже надо испытать, пережить. Спит земля, спит страна. Из темноты бегут навстречу кусты, деревья, дорожные знаки. Вот сворачиваем на трассу, здесь уже людно, ибо слова машинно нет в словарях. Вот и город, и я поражаюсь его уютности, патриархальности. Деревянные дома в красивых наличниках, все устроено, сохранено. Любуйся тем, как жили деды наши! Лучше вживую видеть, чем многочисленные исследования читать и напрягать воображение: что было, где, когда… И не надо отделять дорогу от истории. История — тоже дорога.

Благодарный поклон вам, святые Борис и Глеб.

Перрон старого вокзала

В комнате отдыха на вокзале было тихо, я проспала. Казалось бы, рядом площадь, поезда, но тихо. Стены толстенные, добротно строились при царе-батюшке. Не спеша воспользовалась всем, что дает такое пристанище в провинции, полюбовалась старой привокзальной площадью из окна третьего этажа. Как водится, рядом и автовокзал. Напротив стоит остов дома с надписью «продается». Купила бы. Но за весь свой рабочий стаж так и не заработала не то, что на дом, а и на простую квартиру. А здесь дом позапрошлого века для большой и дружной семьи в два этажа. На втором обычно жили, в нижнем — склады и лавки. Может, второй сдавали комнатами приезжим, а на первом — трактир. Уже не поймешь, одни стены и пустые окна. Но и на одни стены и пустые окна не заработала. Все отбирают, все высчитывают, так всю советскую дорогу. И партия правящая на этой дороге была покруче разбойников, те с оружием к путникам, эти с экономикой к населению.

Надо заправиться, тут чая с пирожком не хватит. Будет ли обед? А пока уютная провинция, надо воспользоваться остановкой. Вокзал вполне вместительный, но привычных ларьков в нем нет. Единственный человек в большом зале ожидания майор полиции, к нему и подхожу. Обычные вопросы: где ближайший банкомат, сносная столовая? Он терпеливо отвечает. Немного странный вопрос: как от вокзала добраться на 38-ю трассу? Он еще раз оглядывает меня: почему не автобусом? Я здесь в первый раз, даже не ориентируюсь, у меня богомолье такое, автостопом. Улыбается: скоро у нас пересменка, банкомат там-то, покушать там-то, а через час сам довезу до 38-й, все равно по пути.

Выхожу на перрон, иду по платформе, удивляюсь: за путями великолепный кирпичный пакгауз и совсем немаленький. Стоит просто идти и любоваться. И почувствовать себя и в прошлом, и в позапрошлом веке. Хотя, лучше не надо.

Утром 6 января 1906 года здесь остановился курьерский поезд. На платформу вышел плотный, хорошо одетый человек, он и внимания не обратил на худенькую молодую девушку, очень симпатичную, вдруг направившуюся к нему. Ничего особенного в барышне не было, шубка меховая, видно, что из хорошей семьи… Но это полудитя из муфты вытащило пистолет, и зазвучали выстрелы. Чиновник грузно упал, а барышня поднесла пистолет к виску — осечка. Где-то здесь, на этой платформе…

Что ж, информационный повод как для желтой либеральной, так и революционной прессы более чем замечателен: покушение на советника Тамбовского губернского правления, палач тамбовских крестьян заслужил свою участь, избиение казачьим офицером! И если фамилию убитого тут же забыли, как и не было человека (кто управляет нашей памятью?), то имя «мученицы» Марии Спиридоновой, хватившей нагайки за неадекватное поведение, быстро разлетелось по городам и весям.

Тут и была арестована, отправлена в Тамбов. Газеты печатали фотографию девушки, смакуя подробности. Сохранился и протокол медицинского осмотра, после которого больную направили прямиком к психиатру. Так и стала Мария Спиридонова «знаменем» эсеров: ее били, а других нет. «Царский режим» судом присяжных приговорил ее к повешению, царской милостью приговор был заменен на пожизненное, но отбыла наказание Спиридонова только 11 лет. Далее: после февраля 1917 года по распоряжению А. Ф. Керенского отбыла из Акатуя (место отбывания наказания) в столицу, где занялась партийной работой по поддержке советов в ущерб основной власти. Встретила и Октябрьский переворот так, что Джон Рид в известной книге назвал ее «самой популярной и влиятельной женщиной в России». Поддержала предательский Брестский мир, вскоре изменила мнение на противоположное. С лета 1918 года ее ждали аресты, жительство под надзором, ссылки, вновь арест — в 1937 году приговорена к 25 годам тюремного заключения. Расстреляна сотрудниками НКВД в сентябре 1941 года в Медведевском лесу под Орлом вместе со 153 другими заключенными, среди которых был и ее муж Илья Майоров. И… никакой прессы, никаких заголовков, ничего от «героини» не осталось… Надо же…

Событие — один из полюсов беспорядков в Тамбовской губернии, вызванных листовками, лгущими о том, что царский Манифест 1905 года якобы дает право крестьянам отнимать насильственно землю у помещиков. Сочиняли и распространяли все те же местные социалисты-революционеры.

Страшная мысль посещает: а чем же недосамоубившаяся знаменитая революционерка отличается от нынешних керченских и прочих «стрелков»? От того же Влада Рослякова? Немногим. Культивировались некие свободы и борьба с самодержавием, и слово ненависть пока вписано в листовку, а не красуется латиницей на футболке керченского стрелка. Либеральные писаки, как могли, изгалялись в прессе по поводу «удушения свобод», упиваясь собственной безнаказанностью и красуясь перед читателями показной смелостью.

«Просвещенная» публика считала за честь укрыть террориста. Верующих людей высмеивали, искренно удивляясь, как можно верить в Бога в век пара и электричества, самодвижущихся колясок и телеграфа, «Капитала» Маркса и теории эволюции видов Дарвина. «Они еще не знают, что я принес им чуму», — внес свой пятачок сексолог Фрейд.

Поздравления императору Микадо из России в честь победы Японии в Русско-японской войне 1904–1905 годов — из этой же серии. Смыть такой позор невозможно!

А что же на другом полюсе, как кричали, черносотенном? Это в адрес тех, у кого православие, самодержавие, народность.

Уже можно оглянуться назад. И осмотреться вокруг. Идет информационная война, хотим мы того или нет. С трупами, с ранами, с разбитыми душами.

Будучи гимназисткой, Маша Спиридонова вначале никак не отреагировала на появление у подруг заграничных брошюр, призывающих к террору. Но у нее умирает отец, материальное положение семьи пошатнулось. Можно было год доучиться и получить документ о праве работать учительницей, но перспектива работы ее не привлекла. Молодые девушки влюбляются, так есть. Разумно привлечь внимание молодого человека своими человеческими качествами, но эсер, красавец Владимир Вольский был женат. И… она выбрала путь ниспровержения устоев, в том числе семейных. Это модно, дешево и сердито. И громко.

Вопрос: откуда взялись «заграничные» брошюры? Почему так быстро героизировали убийцу? Во время революционного перелома вновь воспользовались «героиней», чтобы потом, как ненужную куклу, отбросить на задворки. И расстрелять за полнейшей ненадобностью. Кто-то готовил крах Российской Империи и воспользовался недоумками, клюнувшими на «революционный романтизм».

О патриотах, монархистах, каким был тяжелораненый Гаврила Николаевич Луженовский, и говорить вдруг стало неприлично. С нападением Японии на Россию Луженовский стал одним из организаторов сбора пожертвований в Тамбовской губернии на восстановление русского флота. По воспоминаниям деятеля монархического движения, активного члена Союза Русского Народа Николая Жеденова, когда в Тамбовскую губернию пришли первые вести о неудачах русского оружия, в среде местных адвокатов произошел следующий случай. Адвокат Вольский, происходивший из польских евреев, с нескрываемой радостью по случаю первых поражений флота заявил буквально следующее:

«– Наконец-то нас проучили. Давно бы пора. Так нам и надо. Ура, началось! Так погибнет и весь русский флот…

Луженовский при этих словах вскипел. Он вскочил с места и, выпрямившись во весь свой богатырский рост, громко крикнул на него:

— Как смеешь ты… при нас, русских, радоваться русскому горю, русскому поражению? Только низкий изменник или жид может радоваться унижению своего отечества!

Вид Луженовского был настолько внушителен и грозен, что адвокаты, разделявшие мнение Вольского, сразу притихли, а Вольский поспешил ретироваться.

— Уничтожат одни броненосцы, соберем денег на другие — кричал ему вслед Луженовский»…

После выстрелов на платформе Борисоглебского вокзала советник Тамбовского губернского правления Гаврила Николаевич Луженовский умирал долго и страшно. Он прожил еще двадцать шесть дней. Организм здорового тридцатичетырехлетнего мужчины боролся до последнего. Тело разлагалось заживо, раны источали такой запах, что просто находиться рядом было трудно. Началось рожистое воспаление живота. Сложными были перевязки — к бинтам налипали не только лоскуты кожи, но и кусочки мяса. Когда приходил в сознание — стонал от боли. Похоронили его в имении Токаревка, в фамильном склепе.

После февральских событий в 1917 солдаты, оставившие окопы войны (а если честно, дезертиры), которая должна была окончиться победой России, и вернувшиеся «разагитированными» по деревням, разломали склеп, извлекли останки и возили их по деревне под свист и улюлюканье. На площади перед церковью был сложен громадный костер, на нем и сгорело многострадальное тело…

Так что нынешние СМИшные страсти не чета тем…

Но рука, льющая информационное масло в огонь, та же.

Но почему многие готовы оправдать революционный терроризм? На латыни революция — откатывание, переворот.

Мы не видим своего счастья в повседневной жизни с ее мелкими неурядицами и не задумываемся, что может быть гораздо хуже, если не будем ценить то, что имеем, а соглашаться с продажными (сейчас расценки в долларах) негодяями, которые кричат о невыносимой жизни, о том, как у нас в стране все плохо и только они одни знают, что надо делать…

А на том же вокзале через час с небольшим в патрульной машине полиции прощаюсь с Борисоглебском, что-то в нем есть такое, что хотелось бы жить в этом покое, у этих цветов, у этих церквей. По пути отвечаю на вопросы майора об автостопе, какие у нас правила, обиход. Мы не бомжи, все у нас налажено, могу документы показать, но у меня такое дело: всю жизнь работала и в командировки ездила, уже прощаться скоро с этим миром, а какая она, Россия — не знаю. Но хочу знать.

Вот и трасса, помахала рукой доброму майору на прощание, помахала и городу Бориса и Глеба: до свидания! С таким городком не стоит прощаться, в нем стоит жить.

Грузовик подхватил быстро, дорога до объездной Саратова не заняла много времени, дело к обеду. Водители все знают. Пока я доедала свой борщ в очередной стеклянной кафешке, мой шеф уже «пристроил» меня к своему знакомому прямо на Самару. Вновь благодарно машу рукой доброму человеку, путь которого в Камышин, и на ВОЛЬВО объезжаю Саратов. Жаль, войти не пришлось, так и не посмотрела, что за город такой…

Святые, дорогие Борис и Глеб, как не радоваться помощи небесной?

Мост через Волгу, обычные полукругом пролеты светлого цвета, а под острым углом с трассы кажутся белым кружевом. Водитель немногословен, не расспрашивает, думает о чем-то своем, но тут улыбается:

— Вот такая она, наша Волга, как море, только с берегами!

Точно. Синяя под солнцем вода с рябью в зеленой раме. Не устаешь рассматривать всю нашу красотищу. Сколько радости видеть это! А есть же люди, кто дома сидит…

А Волга впадает в Хвалынское море

Город Энгельс не привлек внимания, то же, что и везде. Поворот на город Маркс. Вопрос, а что Маркс с Энгельсом в этих местах делали? Был городок Покровск, стал Энгельс, был городок Екатериненштадт, стал Маркс. Опять же созвучие: Екатериненштадт — Екатериненбург.

А погода хмурится, до дождя дело не дойдет, но какая-то серость в воздухе, нежарко. Я начинаю дышать после черноморской и степной южной жары, но эта тяжкая серость не радует, неба не видно, как прижимает что-то к земле. И между этой серостью и полями внизу по дороге мчит машина.

Екатериненштадт — Екатериненбург… Непростое имя Екатерина. Утратило начальную Г. Женское имя от Гекаты — повелительницы преисподней и темных сил. Изображения в венце о семи острых рогах. Одно из лучших — статуя Свободы в бухте Нью-Йорка. Кто сомневается, что это так — обратите внимание на старые изображения, характерный венец и на пьедестал. Ничего не напоминает? Галикарнасский мавзолей, храм Шивы-Натараджи, мавзолей Гранта, мавзолей Ленина, ступенчатый зиккурат, наследник Вавилона… Наивные европейские археологи полагали, что зиккураты — башни, «в которых жрецы бога Бела могли укрыться от жары и москитов»…

И все же в полях за Марксом, Энгельсом темновато, давит не то погода, не то еще что-то.

Если меловые выступы под Воронежем тянулись полосой, то в степи странные выходы из земли холмами. Ровная-ровная степь — вдруг горка ступенями, покрытыми зеленью. Может, продолжение мелового пояса, может еще что светлое, я не геолог. Но мысли вновь сворачивают и к языческим капищам, и к зиккуратам. Их здесь и строить не надо, чуть края подтесать.

Есть в мире такое, о чем не хочется думать, неприятно. И мы все мимо, мимо… А оно есть.

Весь наш мир разделен на два полюса, в мире действуют две силы. Одна из них несет жизнь, помогает человеку осознать себя и все же стать Человеком. Другая обещает много вкусного, пользуется обманом и в конечном итоге тянет к смерти. И тела-организма, и души, и духа. Часть людей осознает это и делает сознательный выбор в ту или иную сторону. Часть не осознает, но полагается на душу, на подсознание. Часть и знать не хочет по внушению ли, по глупости, по махровому невежеству… Да и неприятно, знаете ли… легче не отвечать ни за что, мол, хата с краю.

А тут зиккураты какие-то, не то шумерские, не то вавилонские. Есть еще кхмерская пирамида смерти Прасат-Тхом… ученые и те не разберутся. Да и у меня желания нет рассказывать о кровавых культах Гекаты и Ваала. Казалось бы, история древняя, но тогда зачем статую Гекаты ставят у входа в Нью-Йоркскую гавань? И смотрит на меня эта дива и с футболок, и с картинок, и с заставок, с чего-то еще? Так это с современного запада.

А Волга впадает в Каспийское море, или, как раньше говорили, Хазарское, Хвалынское. Про Хазарию вообще возникать не буду, не то в чем-нибудь обвинят. И те, и другие, и третьи. А Хвалынь, потеряй южное придыхание Х, окажется Волынью. Хотя иранцы и так называют море Хазарским. Всего-то 1200 км с севера на юг этот Каспий. Для автостопщика — не расстояние. Для парусного суденышка тем более. И древний культ по воде проходит легко, а потом поднимается на тех же ушкуях по Волге.

А народы и племена населяли волжские берега разные. И язычество смешалось с кровавым культом. Не где-то, рядом.

Вот дал указ князь Владимир принять христианство. И ретивые ставленники-воеводы исполнили, отчитались: сброшены де идолы, костры жертвенные на ропатах потушены. Сколько уж раз такое видели… А куда вот волхвы-жрецы делись? Или скрылись в леса со своими предметами, знаниями и привычками, или пошли по языческой Волге, или «затерялись не отсвечивая» среди населения. А тело, привыкшее к жертвенному мясу, а ум их, несущий то мировоззрение, а душа-то их, не привыкшая к христианской самодисциплине, смогла ли встать на трудный-трудовой путь? Ропата — языческий жертвенник, родственник ропоту, противостоянию. Святой наш князь Владимир только указал на путь к небу, а сама дорога для каждого далека.

Ну, скажите, что это за бабки, к которым многие полечиться и погадать ходят? И бабок-дедок немало, гораздо больше по числу, чем священников православных. Откуда эти яжки (от слова ясть) «потомственные» берутся? Что мутят?

И есть на Земле только два пути: или к небу, или под землю. Путь к лучшему или в преисподнюю, где царица — Геката. Через яжек, экстрасенсов, сектантов, оккультистов — к Гекате. Которой под видом свободы поклоняются вдоль Северной Атлантики. И у которой свой, даже уже не скрываемый масонскими ложами, культ. И пришел он из-за моря Хвалынского, из Вавилона.

Ох, как неприятно о таком думать!

Лучше напевать небольшую молитву: Иисусову, Трисвятое, Богородице Дево или одну из тех, что нам Иоанн Златоуст как вечерние оставил. Можно самому что-то свое спеть, потому как молитву сочинить невозможно, это даже не стихотворение, это изнутри и надежнее.

Под таким серым низким небом, в такой однообразной степи пелось Богородице: радуйся! Сама не заметила, что напеваю уже вслух. Но водитель скоро подхватил.

В том краю, где желтая крапива

Есенин не ошибся: здесь как есть крапива желтая. Не мог ошибиться, он знает, он пережил, он расплатился.

Там в полях, за синей гущей лога,

В зелени озер,

Пролегла песчаная дорога

До сибирских гор.

Затерялась Русь в Мордве и Чуди,

Нипочем ей страх.

И идут по той дороге люди,

Люди в кандалах.

Все они убийцы или воры,

Как судил им рок.

Полюбил я грустные их взоры

С впадинами щек.

Много зла от радости в убийцах,

Их сердца просты.

Но кривятся в почернелых лицах

Голубые рты.

Вот она, желтая крапива, можно руками потрогать, а машина мчится на Урал.

Опять возвышенности, похожие на курганы, которые археологи не торопятся раскапывать.

Да и дались вновь эти язычники… Вроде, давно и далеко… Но совсем рядом.

«Вместо церквей и мечетей — огромные деревья. Молитвы — только неведомым богам на непонятном языке. Главный обряд — кровавое жертвоприношение. В каких-то ста километрах от Казани живут „луговые мари“, до сих пор исповедующие собственную древнюю религию. Корреспондент РИА Новости провел два дня с язычниками в марийском селе… и стал свидетелем уникальных обрядов, скрытых от посторонних глаз» — в современных новостях.

Женщины на фото в белых фартучках с цветочками, милые, глаз радуется. Вот у одной из них проблемы (то ли дочку замуж выдать, то ли здоровье подправить, то ли еще что), и она жертвует овечку и гуся. Причем карт (жрец) ждет, когда овечка, почуяв близкую смерть, затрепещет, а гусь в последней попытке улететь замашет крыльями… Далее таким как мы не полагается…

Вот такие бабки-яжки рядом живут. Часто к ним «погадать» идут. С приношением.

И кто-то пищит от восторга: народные традиции живы!

А так — XXI век на дворе. И где вся идеологическая мощь советского государства? Скопировали у жиганов вечный огонь? Или жертвенный огонь все тот же, но именно так его легче поддерживать?

Так вот Волга и за Волгой. Более древним считается произношение У, ср. современная Болгария — Волжская Булгария, Русь — Россия. Кстати, Раса или Рса — славянское название Волги. А что за страна Бал- гария? Гари (огненные жертвенники) Балу-Баалу… От жру, в смысле истребляю, снедаю посредством огня (ибо говорим: огонь пожирает) произошли ветви жертва (иначе всесожжение), жертвенник, жрец, жертвоприношение…

Или еще глагол жигать — жечь. У чехов и ныне жигати — костер для покойников. И занимались этим жиганы. Отсюда — горы Жигулевские, самое опасное место некогда было на Волге. Все идущие сверху суда видны с Волжского утеса, дымом костров сигнал подавался на Большую и Малую Рязань, а там уж ушкуйнички готовились к встрече купцов. И тоже жертвочку на ропате за удачу приносили. Овечку и гуся жалко, самим кушать мало, а вот пленных-то куда девать? Не кормить же их…

Потрудились государи христианские, российские, чтобы Бал-гарь стала мирной Волгой, чтоб погасли страшные огни жертвенников.

Настоящему, Благому Богу жертва не нужна, Он и так подаст полезное. Он — Отец. Жертва нужна чужому — ты мне, я тебе. Торг. За подачку подачка.

Оттого-то частью и затерялась Русь в Мордве и Чуди, нипочем ей страх…

И меня по ветряному свею,

По тому ль песку,

Поведут с веревкою на шее

Полюбить тоску…

Ничего не придумал Сергей Александрович. Видел он на дорогах и желтую крапиву, и разный люд, убийц, революционеров, жиганов, и отдельно отметил дороги до Сибирских гор, дороги на Екатеринбург.

Так и вспоминается ритуальное убийство князя Андрея Боголюбского Амбалом Ясином и Ефремом Мозаичем, московских доходов недосчитавшихся. Причем убийством самого князя Андрея не ограничились, погибли все его пять сыновей: Глеб, Владимир, Изяслав, Мстислав и Юрий. В 1701 году были обнаружены нетленными мощи Глеба Андреевича, судя по повреждениям на теле, убит был также ритуально острым орудием. Так и вспомнишь о мече святого князя Бориса, который не пускал врагов в дом. Где он?

Сказки лжи и сказки правды