Бесплатный фрагмент - Мы были советскими спортсменами

Предисловие

За восемь лет в составе сборной команды СССР по спортивной гимнастике мне довелось быть участником двух чемпионатов мира и принимать участие в многочисленных международных турнирах и показательных выступлениях. Везде было по-разному, впечатлений было много.

Во время моей спортивной карьеры, приезжая домой, мне не всегда удавалось рассказать родственникам и друзьям о том, что со мной происходило, и детали того времени стали постепенно стираться из моей памяти.

Однажды моя дочь Настя в присутствии моего сына Дмитрия спросила меня:

«Папа, почему ты никогда и ничего не рассказываешь о себе? Нам интересно знать о твоем спортивном прошлом. Кроме того, у нас сложилось противоречивое представление о Советском Союзе. Что же все-таки происходило? Как и чем вы жили тогда?»

Я задумался. Действительно, моя дочь родилась в 1990 году. Она выросла в другую эпоху. Кому как не мне поделиться впечатлениями о том времени, рассказать моим детям о том, что я чувствовал, будучи советским спортсменом, и как воспринимал происходящие события.

Наши дети вправе знать нашу правду о нас и о нашем советском прошлом. Размышляя об этом, я вдруг начал воспроизводить в памяти давно забытые события и сопровождающие их детали. Они никуда не пропали, они просто осели на дно моей памяти и всплывали теперь, словно навигационные буйки.

В моих воспоминаниях я не претендую на стопроцентную точность воспроизведения событий, да это и не является моей целью. Их описание чисто субъективное, основанное на моем личном восприятии. Некоторые имена изменены мной по определенным причинам, некоторые я просто уже не помню, со временем все смешалось: страны, соревнования, лица…

Сейчас многое видится по-другому. В памяти вдруг проявляются давно забытые случаи, которым я не придал важности тогда, а сегодня они мне кажутся заслуживающими внимания. Мне бы хотелось передать обстановку, в которой мы находились, и рассказать о том, как и чем мы жили тогда.

Я посвящаю эту книгу моим детям, моим друзьям, моему тренеру и советским спортсменам.

Междуреченск

Глава первая

С вершины кедра виднелась извивающаяся лента реки Томь, тонкая двойная нитка железной дороги, автобусная остановка, посёлок Карай и дорога в город, по которой двигались похожие на букашек автомобили. У меня захватило дух, и я вдруг почувствовал себя, как юнга на мачте парусного корабля из недавно

прочитанной книги «Пираты Карибского моря». Всё, что я видел внизу, казалось нереальным, игрушечным и мне было непонятно, как этот вполне конкретный мир мог существовать помимо меня.

Внизу у подножия кедра стоял мой отец и с беспокойством глядел вверх, задрав голову:

— Алёша, не забудь, что я тебе сказал!

— Не бойся, пап, не забуду! — прокричал я сверху, — а теперь отойди подальше, я буду начинать.

Отец с трудом согласился на то, чтобы я полез на кедр за шишками. Он несколько раз повторил: «Алёша, у тебя обязательно должно быть две надежных опоры на ноги, а когда отпускаешь одну руку, другую руку не отпускай пока не схватишься за следующую ветку». Я кивнул, сунул за спину палку, привязанную через плечо словно лук, подпрыгнул и схватился за толстый, не до конца обломленный сук. Отец помог мне вначале и стал следить с удивлением за моими уверенными натренированными движениями.

Вот уже год как я занимался спортивной гимнастикой в Междуреченской секции и был хорошо знаком с подтягиванием на перекладине, отжиманием на брусьях и подниманием ног на шведской стенке. Жесты, которые я был вынужден осуществлять при моем кедровом восхождении, мне напоминали эти три упражнения и в этом для меня не было ничего удивительного.

Наш дачный участок находился на вершине холма, и единственный сохранившийся на нём пятнадцатиметровый сибирский кедр был предметом гордости нашей семьи. Кедровые шишки к середине августа поспевали и начинали постепенно сами падать на землю. Но процесс этот был долгий, поэтому каждый год сначала отец, потом и я залезали на дерево и сбивали их или палкой, или руками и ногами, аккуратно постукивая по ветке.

Конечно, это было опасно. Прошлым летом во время похода мой товарищ Андрюха Пахомов упал с кедра, метров с десяти, и сломал ногу. Мог бы вообще убиться насмерть. Ветки смягчили падение, но изранили всё тело, а на щеке у него остался глубокий шрам.

Но мы всё равно не колотили по стволу дерева дубинами, как добытчики — кедрачи, которые каждый год на две-три недели отправлялись в тайгу на промысел. Они за шишками на деревья не лазили. Они их сбивали с дерева огромным колотом. Потом на каждом кедре можно было найти отметину.

Шишки валились на землю, их собирали и стаскивали мешками к лагерю. Технология шелушения шишек и отсева орехов, отработанная веками, практически не менялась. Раньше шишку крошили и разламывали в основном деревянными рифлёными давилками, позже дробилка для шишек стала механической. Из дробилки высыпалась шелуха вперемежку с орехом, после чего зерна отделяли от мусора. Для этого использовали «грохот» — сито в виде корыта с дырками такого диаметра, что орешки сквозь него просыпались, а обломки, чешуя шишек, оставались в сите.

Когда я спустился с кедра на землю, мы с сестрой принялись собирать упавшие шишки, выискивая их в окружающей дерево траве. Сестра сказала:

— Лёшка, мама и тебя и отца ругать будет.

— Ну поругает и что? Ждать надоело. Смотри, шишки — красота! Чешуя тёмная и шелушится легко, орехи спелые, коричневого цвета.

Можно было, конечно, не торопиться и подождать, когда начнется активная падалица, сентябрьские ветры бы ей поспособствовали. Собирать упавшие на землю шишки было безопаснее, но с началом занятий в школе у нас не было времени ездить на наш дачный участок.

Кроме того, уже возобновились также и занятия гимнастикой в спортпавильоне, где я проводил теперь большую часть своего свободного времени.

Год назад в сентябре к нам в школу номер 20 города Междуреченска пришел тренер Геннадий Никифорович Столяров и попросил директора разрешить ему протестировать учеников на предрасположенность к занятиям спортивной гимнастикой.

Неожиданно для меня он предложил мне и еще нескольким ребятам заниматься гимнастикой. Он нам назначил время и место и объяснил, что традиционной формой при занятиях этим видом спорта для мальчиков являются белая майка и белые шорты.

Когда я довольный вернулся домой и объявил новость моим родителям, мама всплеснула руками:

— Ну и где же я тебе достану белые шорты?

— В магазине одежды. — простодушно ответил я.

— Алёша, я работаю в универсальном магазине и пока еще ни разу не видела в продаже белые шорты.

— Ну, мама! Тренер сказал, что это обязательная спортивная форма! — не сдавался я, — И у шортов должны быть небольшие разрезы по бокам.

Мама вздохнула и сказала отцу:

— Анатолий, достань внизу в шкафу швейную машинку и принеси мне, пожалуйста, кстати, захвати также белую простынь.

Спортивная школа располагалась в отдельном здании на берегу реки Уса. Гимнастический зал находился на втором этаже. Когда мы пришли на нашу первую тренировку, зал показался мне пустым. В углу сиротливо стояли параллельные брусья, а рядом лежала горка матов, покрытых черным кожзаменителем.

В зале только что закончилась тренировка баскетболистов, и нам предстояло установить немногочисленные гимнастические снаряды, которые мы убирали к стене после каждой тренировки.

В течение этого года зал достаточно быстро наполнился другими снарядами, которые нам сделали в ремонтных мастерских угольной шахты, руководствуясь чертежами нашего тренера. Недавно он попросил руководство города прикрепить несколько больших зеркал к стене для занятий хореографией, и, когда это было сделано, все вдруг сообразили, что для баскетбольной секции придется искать другой спортивный зал.

Первый год я тренировался два-три раза в неделю, но очень быстро перешел на ежедневные тренировки. В это время в России дети учились в две смены: первая смена утром с восьми до двух, вторая после обеда с двух до восьми часов. Мы учились первую половину учебного года в утреннюю смену, вторую половину заканчивали в вечернюю. Такая система позволяла нам заниматься гимнастикой от четырех до пяти часов в день.

Сегодня я пришел на тренировку и поднялся на второй этаж, прошел по окружающему зал балкону и спустился в нашу раздевалку, которая находилась на первом этаже, где проходили занятия секции бокса и вольной борьбы.

Я переоделся, вышел из раздевалки, и в этот момент тренер по борьбе позвал меня по имени и попросил подойти к нему. Он спросил:

— Алексей, хочешь побороться с одним из моих учеников?

— Зачем это? — удивился я.

— Понимаешь, я им объясняю, что кроме техники, важны сила и гибкость. А ты что, боишься?

— Ну вот еще. Чего мне бояться. — хмыкнул я.

До начала тренировки оставалось четверть часа.

Тренер подозвал моего соперника, и ребята загудели, становясь вокруг борцовской площадки. Я знал, что в борьбе используют различные приемы, но не имел о них никакого представления. Мальчишка-борец усмехнулся, поклонился и уверенно двинулся на меня. Он был моего роста, но килограммов на пять тяжелее, и показался мне немного рыхлым, без мышечного рельефа.

Он схватил меня за руки, потянул на себя. Я уперся ногами, но он вдруг перестал тянуть, отпустил руку, резко повернулся боком, подставил правую ногу под мою голень, свободной рукой обхватил меня подмышкой и резко толкнул плечом. Я потерял равновесие, потянул его за собой и почувствовал, что падаю на спину. В последний момент, словно при неудачном гимнастическом элементе, я успел повернуться и упасть на живот.

Мой соперник упал на меня сверху. Завязалась борьба на полу. Он старался перевернуть меня на спину, но, благодаря моей гибкости, мне несколько раз удалось выскользнуть из его борцовских захватов.

Я почувствовал себя немного уверенней, но хватка моего противника не ослабевала. Он раскраснелся и тяжело дышал. Я тоже был на исходе. Нас подняли. Он опять попытался провести какой-то прием, бросаясь мне в ноги, но я удачно перепрыгнул через него и ушел в кувырок. Я не давал ему схватить меня за руки, однако он, выждав удобный момент, разорвал дистанцию, схватил меня за левую кисть и резко притянул к себе. Я поддался, но схватил его за шею правой рукой, и мы повалились на ковер. Он оказался на боку. Я попытался прижать его к ковру и перевернуть на спину, но он не давал себя додавить. Мои силы начинали иссякать. Я уперся сильнее ногами, поднял голову и вдруг увидел, что невдалеке стоит мой тренер Геннадий Никифорович рядом с тренером по боксу Кулебякиным Виктором Яковлевичем и с интересом наблюдает за поединком.

Я вспомнил, что на прошлой неделе тренер по борьбе приходил в наш зал и беседовал с моим тренером, который ему показывал на меня и что-то объяснял.

«Значит он был в курсе!» — мелькнуло в голове. Эта мысль и его присутствие почему-то разозлили меня, я вдохнул поглубже и сильно надавил на шею борца. Он сделал еще одно усилие, вдруг ослаб, и его спина прижалась к ковру.

Когда мы поднялись, мне показалось, что тренер по борьбе похвалил меня как-то неискренне, ребята стояли вокруг и молчали. Я пожал руку моему сопернику и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.

Геннадий Никифорович пошел за мной:

— Лёша, а ты чуть не проиграл! Запомни, нужно всегда и во всем бороться до конца и никогда не терять надежду.

— Геннадий Никифорович, это вы вместе с тренером по борьбе устроили всё это? — спросил я обиженным тоном, вытирая пот с лица.

— В какой-то степени. Он меня попросил подобрать ему кандидата. — спокойно ответил он.

— Почему меня? Вон Руслан Кузнецов сильнее меня в сто раз! — кивнул я в сторона Руслана.

— Во-первых, ему не хватает гибкости, а во-вторых, я хотел посмотреть, как твой противный характер проявляется в настоящем поединке. — улыбнулся он и направился в тренерскую.

Руслан, услышав своё имя, подошел ко мне и спросил:

— В чём дело, Лёха? Что случилось?

— Да так, пришлось внизу побороться. Геннадий Никифорович, как всегда, уму разуму учит.

— Ладно, не горюй. Кто победил-то?

— Победила дружба! — крикнул я, смеясь, и толкнул его на кучу матов.

Один из моих друзей Руслан Кузнецов был мне наиболее близок тогда. Мы проводили наше свободное время вместе. Всегда уверенный в себе, красивый и хорошо сложенный, он заходил за мной, чтобы вместе идти на тренировку.

Его родители жили недалеко от нашего дома и нам было по пути. Мы подружились и часто проводили время вместе.

В прошлую новогоднюю ночь его родители даже разрешили мне остаться ночевать у них в гостях, потому что собирались провести новогодний вечер у друзей, живших в соседнем подъезде. Мои родители были не против, и вечером я пришел к ним до того, как на улице стало темно. Перед тем как оставить нас ужинать одних, мама Руслана, изящно одетая строгая дама, ещё раз объяснила сыну в моем присутствии, как нужно сварить приготовленные и оставленные в морозильной камере пельмени.

Все было просто — сначала нужно было разогреть до кипения уже поставленную на плиту кастрюлю с водой, достать поднос с замороженными пельменями и высыпать их в кипящую воду. Когда пельмени всплывут, нужно выключить плитку, немного подождать и при помощи дуршлага наполнить наши тарелки.

Его отец, в белой рубашке, стоял у зеркала, слушал маму Руслана и уже третий раз завязывал галстук. Наконец он удовлетворенно хмыкнул, негромко напел: «Умчи меня, пельмень, в свою страну пельменью…», еще раз взглянул в зеркало и надел пиджак. Затем он прошел в коридор, подал шубу жене, и они вышли, оставив нас одних.

В этот праздничный день в программе передач было несколько интересных художественных фильмов. Руслан сбегал на кухню, принес хлеб, масло и сахарный песок. Мы намазали маслом хлеб, посыпали сахаром и устроились перед телевизором. Сначала мы хохотали над тщетными попытками вычислить неуловимых мстителей, потом скучали от документального фильма об острове Куба, затем снова оживились во время передачи «Огни цирка» и, в конце концов, почувствовали, что проголодались.

Руслан, на правах хозяина, предложил подкрепиться пельменями, приготовленными специально для нас его родителями. Я радостно согласился. Руслан с видом человека, знающего толк во всех кухонных премудростях, открыл холодильник, вынул поднос с пельменями, высыпал их в кастрюлю с водой и включил плитку. Я заметил, что он перепутал порядок приготовления, но не придал этому значения.

Когда вода закипела, мы с удивлением обнаружили, что мясные шарики опустились на дно кастрюли, а кусочки теста плавают на поверхности.

Руслан с невозмутимым видом достал дуршлагом кусочки мясного фарша и разложил по тарелкам. Затем добавил несколько лохмотьев теста, плавающего в кастрюле, и мы приступили к дегустации.

Когда мы устроились с нашими тарелками у телевизора, началась информационная программа Время. До полуночи мы не дотянули и уснули перед телевизором. Пришедшие во втором часу ночи родители Руслана переложили нас в койки, и мы проспали до одиннадцати утра.

Глава вторая

Когда я вернулся домой, моя сестра заговорщицки поманила меня в комнату:

— Алёша, в подвале нашего дома недавно кошка родила.

— Ну и что?

— Что, что! Котята такие хорошенькие! Им месяца два уже.

— Ты же знаешь маму, она не захочет.

— Ничего, давай попробуем. Она тебе всегда уступает.

— Значит мне нужно в подвал спуститься. А где они?

— Они справа от входа где-то, я их в окошечко вижу.

Через несколько дней, когда родители были на работе, мы вышли из квартиры, и через специальную дверцу сбоку от ступенек на входе в подъезд я спустился в подвал нашего пятиэтажного дома.

Я сразу увидел несколько серых котят. Я подобрал, как мне показалось, самого шустрого и подал сестре через освещённое небольшое вентиляционное окошко. Мы принесли его домой, тщательно помыли в ванной и начали с тревогой ожидать возвращения нашей мамы.

Когда она возвратилась, мы терпеливо выслушали ее традиционный монолог:

— Опять вы притащили котенка в дом! Мне надоело заниматься вашими животными! Кто будет его кормить? Кто будет менять песок? Мне и без того работы по дому хватает!

В этот момент сестра тихонько подтолкнула меня:

— Алёша, давай!

Я сделал шаг вперед и с покорным и жалобным выражением лица начал:

— Мама, мы всё будем сами делать: и кормить, и на балкон выпускать, и менять песок в лотке. Мы уже и имя ему дали, Барсик, и ты знаешь, он такой умный, сразу откликается. Ну, пожалуйста!

После недолгого и безнадежного противостояния мама с обреченным видом уступила, и мы с сестрой радостные побежали устраивать уголок для котенка.

Мои разногласия с мамой были постоянными. Все говорили, что я был на неё похож характером, и, действительно, мы с трудом уступали друг другу.

Например, мама считала, что мальчик должен был обязательно носить головной убор. Однажды она принесла мне темно-синюю беретку с небольшим хвостиком похожим на поросячий. Я повертел беретку в руках и спросил:

— Зачем посередине берета нужен «хвостик»? — я уже представлял комментарии моих приятелей.

— Всё очень просто! — отвечала мама с улыбкой, — За него надо дергать, когда снимаешь шапочку, чтобы не запачкать края головного убора. А еще за него можно подвесить берет на прищепку после стирки.

Мне этот головной убор сразу не понравился. Я не стал перечить маме, но тут же начал вынашивать планы по избавлению от него. Куда я его только не прятал, но каждый раз мама находила его и заставляла меня надевать по дороге в школу. В конце концов я не выдержал и опустил беретку в мусорный ящик, а дома сказал, что потерял по дороге в школу. Мама пристально посмотрела на меня, хотела что-то сказать, потом качнула головой, повернулась и вышла из комнаты. Больше она никогда мне не навязывала никаких головных уборов.

Мама считала, что ребёнок должен обязательно заниматься музыкой, но мой музыкальный опыт был краток. После нескольких неудачных попыток привить мне любовь к скрипке, она в конце концов смирилась с моим увлечением спортивной гимнастикой. Она даже попыталась использовать мою одержимость этим видом спорта для того, чтобы влиять на мои школьные оценки.

Я учился в школе очень даже неплохо, но не любил учить наизусть заданные на дом тексты. Когда у меня в школьном дневнике появилась тройка за домашнее задание по географии, мама сказала категорически: «Завтра ты на гимнастику не пойдёшь!»

Мы учились во вторую смену и утром нас с сестрой оставили дома одних, закрыв входную дверь на ключ снаружи. Немного погодя я тихо пробрался в спальную комнату родителей и взобрался на подоконник. Затем открыл окно, которое выходило на задний двор, вылез через него наружу и спустился со второго этажа по водосточной трубе на землю. Когда сестра, почувствовав неладное, выбежала на балкон, я уже был на полпути по направлению к спортивной школе.

Вернувшись на обеденный перерыв, мама обнаружила меня сидящим на ступеньках возле нашей квартиры. Она молча открыла дверь, ввела меня за руку и вопросительно посмотрела на стоящую в коридоре сестру. Сестра только виновато развела руками и со слезами на глазах пробормотала:

— Мама, ты представляешь, он через окно вашей комнаты и по водосточной трубе!

Мама обессиленно опустилась на стул, посмотрела на меня и упавшим голосом сказала:

— Алёша, ты же мог упасть и убиться насмерть. Больше меня никогда гимнастикой не наказывали.

Моя сестра Татьяна была старше меня на четыре года и уже несколько лет училась в музыкальной школе. Она с самого начала выбрала струнные инструменты, но вскоре ей понадобилось и пианино для упражнений по сольфеджио, учебной дисциплины, которую изучают в музыкальных школах, училищах и консерваториях.

Наши родители, ездившие на дачный участок на мотоцикле с коляской, мечтали о покупке автомобиля. Татьяна им сказала:

— Не беспокойтесь обо мне, я буду ходить к подруге, у которой уже есть пианино.

— А мы и не беспокоимся. Если понадобится, будешь ходить. — ответила мама. Вечером за ужином отец объявил:

— Ничего страшного, вместо Москвича купим Запорожец. Они новую модель выпустили.

Сестра виновато молчала.

Я посмотрел на неё, затем на отца и сказал:

— Папа, не надо Запорожец! Подкопите ещё и купите Жигули.

— А чем тебе Запорожец не нравится? — обиженным тоном сказал отец и с серьёзным видом спросил, — Кстати, ты знаешь, почему Запорожцы не красят в чёрный цвет?

— Почему? — не ожидая подвоха, спросил я.

— Потому что на Мерседес будет сильно похож! — сказал отец и, довольный своей шуткой, рассмеялся. Сестра прыснула, а мама улыбнулась.

Когда я наконец понял, что отец пошутил, выпалил неожиданно для себя:

— А ты знаешь, почему у Запорожца двигатель сзади?

Отец перестал смеяться и вопросительно взглянул на меня.

— Потому что, чем думали, туда и поставили! Повисла тишина.

Мама удивленно посмотрела на меня, потом на папу, на сестру и вдруг расхохоталась. За ней начали смеяться сестра и я, отец хмыкнул, махнул рукой и пробормотал:

— Да ну вас, советчики! — и стал накладывать квашеную капусту в тарелку. В итоге купили новую модель Запорожца и пианино.

Заниматься гимнастикой было интересно, хоть и трудно. Тренировки становились всё более интенсивными, а Геннадий Никифорович более требовательным. Вначале элементы получались как-то сами собой, теперь же некоторые нужно было отрабатывать месяцами.

В школе появился новый тренер, Геннадий Александрович Фаляхов. Он приехал с двумя младшими братьями Валерием и Усманом. Зал, заполненный несколькими группами, уже не казался большим.

Вся гимнастическая секция была заражена установкой внутришкольных рекордов. Недавно Снегирёв Сергей поставил рекорд школы по отжиманию на гимнастических стоялках в положении горизонтального упора. Он отжался более семисот раз! У меня лучше получались подтягивания на перекладине, и я дошёл уже до сорока двух. Володя Симаков сделал на гимнастическом грибке 358 кругов! На это ему потребовалось более семи минут, чтобы крутить их не останавливаясь.

Это стремление к рекордам привело меня к моей первой травме. На сто пятом круге на грибке кисть соскользнула, и я всем весом упал на прямую левую руку. В больнице мне вправили вывихнутый локтевой сустав и наложили гипс. Мои рекорды теперь откладывались на неопределённое время.

Дома сестра отрабатывала гаммы, а мама с усердием училась играть на фортепиано по самоучителю. Длилось это недолго. Свободного времени у мамы было в обрез, хорошо ещё, что у неё хватило сил и терпения закончить Кемеровский УКП заочного института советской торговли. Это позволило ей получить пост на руководящей работе.

Я тоже попробовал играть на пианино, но после того, как научился играть двумя пальцами начало полонеза Агинского и Собачий вальс, желание сильно ослабло. Наша мама не теряла надежды и подарила мне фирменную семиструнную гитару. Отец, который во время праздничных гулянок играл на баяне, оказалось, умел немного играть и на гитаре. Он научил меня перебором играть «Цыганочку», показал несколько аккордов, и я с воодушевлением взялся за обучение.

Во дворе мне сразу сообщили, что теперь играют на шестиструнных гитарах. Я снял седьмую струну с гитары, и дворовые ребята научили меня её настраивать на современный лад.

Как-то вечером, когда я сидел и потихоньку бренчал на гитаре, пришли гости. Папа сел играть в шахматы со своим приглашённым сослуживцем, ожидая начало ужина. Моя мама и жена гостя стали возиться на кухне, сестра читала. Я вышел из моей комнаты, поздоровался, примостился возле играющих и стал с интересом наблюдать разворачивающуюся партию.

Я уже не первый раз наблюдал за игрой в шахматы. Невольно я научился тому, как передвигались фигуры, но никак не мог понять, какой логикой руководствовались игроки перед тем, как сделать определённый ход. Я заметил несколько не очень сложных закономерностей, но на этом моё понимание застопорилось. Вдруг мой отец сделал ход, который открывал его противнику возможность осуществления нападения и на короля, и на ладью одновременно. Я встрепенулся и воскликнул:

— Папа, он же сделает шах!

Перехаживать было не принято. Отец задумчиво покачал головой:

— Вот видишь, Алёша, какой опасный вид спорта шахматы. Можно напороться на вилку!

Его приятель удивлённо посмотрел на меня и со смехом сказал:

— Если ты умеешь играть в шахматы, то должен знать, что подсказывать запрещено! — и сделал именно этот ход.

Отец проиграл партию, но после этого случая он стал охотнее учить меня играть. Конечно, ему было неинтересно играть со мной, но он соглашался время от времени на пару партий. Условия были обычные: я расставлял фигуры и после игры собирал их и убирал на место шахматную доску.

Мама ворчала на папу: «Бессовестный! Мог бы и поддаться ребёнку!» На что я живо восклицал: «Не надо мне поддаваться! Я всё равно его обыграю, рано или поздно!» Отец улыбался. Иногда он предлагал сыграть против меня без ферзя, я радостно соглашался, но он всё равно выигрывал. Когда у него не было времени или желания играть со мной, я брал шахматный еженедельник, который он выписывал, и пытался решать опубликованные на его последней странице шахматные задачи.

В спортшколе достаточно быстро сформировалось активное ядро старших ребят, которые оказывали влияние на нас, тогдашних начинающих.

Это были Боря Горшков, Слава Ломов, Паша Иваненко. Нас приучали к дисциплине и уважению старших. Бросить занятия гимнастикой считалось в какой-то степени предательством. Одним из лидеров у старших ребят был Паша. Это был умный, начитанный и хорошо воспитанный парень. Он увлекался фантастической литературой и мог нам часами пересказывать романы Беляева, Ефремова, братьев Стругацких…

Я легко интегрировался в группу старших и с интересом выслушивал их оживлённые дискуссии. Иногда мне казалось, что их несколько раздражала эта легкость, с какой я осваивал новые элементы, но я чувствовал их искреннее уважение ко мне. Для меня было удивительно это внимание, но, с другой стороны, это вызывало во мне чувство определённой ответственности перед моими товарищами. Я понимал, что на меня возлагались надежды, и что у меня был какой-то видимый ими шанс, которого не было у них.

Геннадий Никифорович тоже относился ко мне по-особенному. С одной стороны это было приятно, с другой — усложняло наши взаимоотношения. То, что прощалось другим, не прощалось мне. От его повышенной требовательности у меня часто выступали слёзы на глазах. Меня переполняла обида, ведь других он не ругал за то же самое. Я тогда не понимал, что он меня учил ответственности и требовательности к себе. Он учил меня быть лидером. Настоящим лидером. Таким, который не будет ныть в трудной ситуации и сможет не только сам бороться до конца, но и повести за собой других.

Этой зимой на тренировке на перекладине я рассёк себе бровь. Я стоял перед ним, виновато смотрел одним глазом, и кровь густыми темно-красными кляксами капала на маты. Геннадий Никифорович принёс бинты, наложил компресс к ране и сказал, глядя на меня внимательно: «Алексей, рассечение брови — это просто лопнувшая кожа. Но так как она натянута, рана сильно открывается и обычно относительно много кровоточит. Не беспокойся, в больнице тебе наложат несколько швов, и ты через пару дней сможешь снова приступить к тренировкам». Я слушал его и растерянно прижимал быстро намокший от крови компресс.

Мне вдруг вспомнилось, как год назад он попросил у Паши Иваненко его накладки. Он намазал руки магнезией, запрыгнул на перекладину и легко выполнил именно этот элемент, при исполнении которого я рассёк себе бровь. Затем он сделал два больших оборота вперёд и перелет прямым телом через перекладину в соскок. Мы стояли, смотрели и не верили своим глазам, а он снял накладки, взглянул на нас и, протягивая их Пашке, сказал: «Что рты раскрыли? Вперёд и с песней!» — и почему-то добавил: «Японский городовой!»

В больнице женщина-врач накладывала швы и качала головой:

— У тебя же уже есть шрам на этой брови! Это что тоже на занятиях гимнастикой заработал?

— Нет, это меня собака укусила. — ответил я и попытался вспомнить этот случай, произошедший со мной на каникулах у бабушки в Забайкалье, когда мне было шесть лет. Воспоминаний о том времени почти не осталось, только какие-то отдельные невзаимосвязанные фрагменты: жареное сало на сковородке, мотоцикл с коляской во дворе, гора отработанной породы возле угольной шахты, похожая на египетскую пирамиду…

Мой тренер оказался прав, через два дня я уже снова приступил к тренировкам.

Глава третья

Этой осенью мне исполнилось одиннадцать лет и меня стали вызывать на областные сборы по подготовке к всероссийским соревнованиям. Эти сборы проходили чаще всего в Ленинске-Кузнецком, в недавно открытом гимнастическом центре, который построили в 1972 году и почему-то назвали «Манеж спортивной гимнастики».

Сто метров длиной и тридцать шириной, с гимнастическим помостом в центре зала и с дюжиной поролоновых ям для приземлений со снарядов, это сооружение для нас было чем-то фантастическим.

О таких условиях для тренировок можно было только мечтать. Практически все школьные каникулы я стал проводить теперь на сборах в Ленинске-Кузнецком. Из Междуреченска до Ленинска ехать было шесть часов на автобусе.

Автовокзал, куда привозил автобус, находился в двух минутах ходьбы от манежа. Меня сажали на автобус, и я добирался до Ленинск-Кузнецкого гимнастического центра сам.

Когда я находился в Междуреченске, мы тренировались утром или вечером, поскольку учились в разных школах и в разных сменах.

Сегодня утром, когда я вышел из подъезда нашего дома, было ещё темно. Я прошёл по улице Космонавтов, пересёк Комсомольский проспект и оказался на натоптанной тропинке городского парка.

Снег хрустел под ногами, а я шёл и думал о том, как после обеда в школе на уроке физкультуры придётся сдавать на оценку беговые лыжи. Бежать пять километров на лыжах, когда температура воздуха минус восемнадцать градусов не очень приятно. Но меня больше беспокоила способность «прилипания» лыж к снегу, дающая возможность оттолкнуться и начать скольжение. Для этого нужно было уметь смазывать лыжи перед пробегом. Отец учил меня это делать, но мне казалось, что вся эта церемония никак не влияла на ситуацию.

Он закреплял лыжи в коридоре на табуретках скользящей поверхностью вверх, наносил парафин и аккуратно распределял его с помощью нагретого утюга.

После застывания парафина он снимал излишки скребком и натирал скользящие поверхности жесткой нейлоновой щеткой.

Никакой стопроцентной гарантии вся эта процедура не давала, поскольку держание, как и состояние снега, зависело не только от температуры, но и от влажности воздуха, ветра, новизны снега и даже территориального месторасположения. Приходилось всегда иметь при себе пластиковую растирку, а также более теплую и более холодную мази, чем предварительно нанесенная.

Когда я вошёл в зал, разминка уже началась, и я быстро включился в «тренировочный процесс», как называл тренировку наш тренер.

В последнее время Геннадий Никифорович постоянно нас заводил: «Что вы всё ждёте? Вон ребята, которые после обеда тренируются, вас не ждут! Петька Чугунков уже Келеровский поворот на турнике делает, Сашка Оленичев на кольцах двойным сальто в группировке соскакивает, Вовка Симаков круги на коне с ручками поливает, а вы всё сопли жуёте». Мы верили, заводились и старались чем-то отличиться, а он после обеда и Петьке, и Сашке, и Вовке так же хвосты накручивал.

В зале появилась большая надувная камера от тракторного колеса. После разминки мы бросились прыгать и крутить пируэты и двойные сальто с помощью Геннадия Никифоровича. Он был доволен своим новшеством, поскольку на покупку и установку настоящего батута надеяться было бесполезно.

В нашем дворе, окружённом четырьмя пятиэтажными домами, кипела дворовая жизнь. Летом пацаны часто собирались и играли в лапту, в футбол и в настольный теннис. Зимой по периметру игровой площадки ставили деревянные щиты и заливали ледовый каток. Играли дом на дом в хоккей, катались по кругу на скорость.

В это время игра в хоккей с шайбой была на пике своей популярности. В городе даже появилась своя хоккейная команда «Вымпел», показывавшая неплохие результаты. Мы с отцом ходили болеть за междуреченских хоккеистов на городскую хоккейную арену, деревянную коробку с трибунами, построенную возле кинотеатра Кузбасс.

После холодной и продолжительной зимы наступила солнечная, весёлая сибирская весна. Старшие ребята подрабатывали, скидывая снег с крыш городских пятиэтажных домов, и все старались не ходить близко к зданиям, чтобы избежать падения огромных сосулек на голову.

В нашей с сестрой комнате, выходящей окном на юг, на подоконнике мама, как обычно, поставила коробки с землей и посаженными в них семенами помидоров. Она их сажала уже в конце апреля и высаживала в огороде на нашей даче только тогда, когда заканчивались холода. Помидоры все равно не успевали покраснеть за короткое сибирское лето, и мы их собирали зелёными до первых осенних заморозков. Затем родители их аккуратно раскладывали в нише под диваном, и они постепенно в ней доспевали, становясь сначала жёлтыми, а потом красными.

Парни из нашего двора с нетерпением ожидали ежегодный праздник встречи весны. На этой ярмарке городские власти организовывали различные конкурсы и игры. Одним из самых популярных был конкурс, на котором нужно было влезть на вершину пятиметрового деревянного столба, облитого с вечера водой, превращавшейся за ночь в лёд. Организаторы не скупились на подарки, которые они подвешивали за крючок и поднимали с помощью небольшой лебёдки, закреплённой на вершине.

Наиболее ожидаемым и желанным призом был ключ от двухкомнатной квартиры в новом доме. Об этом обычно объявляли в самый разгар весеннего праздника. Посмотреть на это зрелище спешили все участники ярмарки.

Подняться по обледенелому столбу было очень непросто даже с помощью подставляющих плечи друзей, но ещё сложнее было пробиться к нему через окружающую толпу подвыпившей молодёжи, пытавшейся использовать свой шанс.

Уже в начале мая снега во дворе почти не осталось. Лишь в местах, куда не доставали солнечные лучи, виднелись его остатки. Они были посыпаны черными крапинками золы, выброшенной возвышающейся над нашей общей котельной двадцатиметровой кирпичной трубой.

Майские праздники прошли, и в школе на уроках я больше поглядывал в окно, чем на классную доску. Нестерпимо тянуло на улицу и в душе установилось радостное предчувствие надвигающегося чуда. Цвета вокруг стали ярче, предметы контрастнее. Одноклассницы в школьной форме с укороченными по последней моде платьицами казались какими-то необыкновенными.

Хотелось выбежать на школьный двор и закричать во всю глотку что-нибудь весёлое или, как в стихотворении Андрея Белого, запустить в небеса ананасом! Кстати, в то время ананас я видел только на картинке, и он мне представлялся тогда совершенно несъедобным атрибутом буржуазного общества. У меня он ассоциировался с кратким революционным, плакатным призывом Маяковского:

«Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!»

В нашем дворе опять послышалось звучание шестиструнных гитар, сопровождающих дворовые песни. После школы я вышел во двор и подошел к столу, где резались в настольный теннис пацаны из дома напротив.

Играли на вылет. Проигравший уступал своё место следующему и занимал снова очередь. Дольше всех держался однорукий Колька Спицын, который держал ракетку тремя оставшимися пальцами левой кисти. Три года назад он стал жертвой несчастного случая. У него каким-то образом оказался шахтерский капсюль-детонатор, который он попытался разобрать. Детонатор разорвался у него в руке, оторвав одну руку по локоть и два пальца на другой.

Когда подошла моя очередь, я взял ракетку и спросил:

— Коля, давай пару подач для разминки?

— Валяй, спортсмен. — ответил он и поправил пустой рукав, засунутый в правый карман.

Мы играли на счёт до одиннадцати очков. Партия длилась недолго. Мне просто нечего было ловить против него, после двух, трёх обменных ударов он резал с такой обескураживающей точностью, что я даже не успевал среагировать. Я отдал ракетку следующему и сел на скамейку, где играл на гитаре невысокий смуглый парень по кличке Бес.

Я слушал, стараясь запомнить слова и аккорды. Тогда я в первый раз услышал песню, посвящённую ребятам, погибшим во время русско-китайского конфликта на острове Даманском. Слова в ней показались мне верхом поэтического совершенства:

Я ухожу — сказал мальчишка ей сквозь грусть,

Но ненадолго, ты жди меня, и я вернусь.

Сказал, ушёл, не встретив первую весну,

Вернулся он в солдатском цинковом гробу.

Эти простые песни, в основном хоть и примитивные, но достаточно привлекательные для нас самоучек, сочинялись повсюду в стране под аккомпанемент мелодии из трёх, четырёх аккордов. В итоге это и способствовало развитию такого музыкального жанра, как авторская песня.

На днях отец купил только что вышедшую новую пластинку. Когда я вернулся со школы и услышал необычный хриплый баритон, что-то заставило меня остановиться. Я вопросительно взглянул на отца. Он поймал мой взгляд и сказал: «Владимир Высоцкий». На этой пластинке было всего четыре песни, но в мелодии, в интонации и в содержании всё показалось мне особенным.

Я слушал его голос и проникался незнакомым мне до этого смыслом. Я снова и снова ставил пластинку, а мама ругала отца за то, что он позволяет мне слушать «ЭТО» и плотно закрывала дверь своей комнаты.

Я сидел, слушал, и у меня пробегали мурашки по коже от слов:

А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,

Горящие русские хаты,

Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,

Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов,

Сюда ходят люди покрепче,

На братских могилах не ставят крестов,

Но разве от этого легче.

Через много лет, тронутый неожиданной смертью Высоцкого, я написал такие строчки, подражая ему и пытаясь, как и он войти в персонаж:

Метнулся сон от сдавленного хрипа,

Опять стихами кровоточит мозг,

Моей души тугая вена вскрыта,

Растоплен моей искренности воск.

Я не могу молчать, мой инструмент настроен,

И только Богом предначертан путь,

И пусть изорванное болью сердце ноет,

И пусть ночами не могу уснуть.

Я не пытаюсь выслужиться рифмой,

За похвалу не продаю себя,

Петлёй струны беру за горло стих свой

И отдаю тому, кто слушает меня.

Глава четвертая

В школе я сошёлся с Игорем Величко, с которым был знаком ещё по занятиям гимнастикой. Он недолго прозанимался в гимнастической секции, не хватало элементарной гибкости. Все попытки Геннадия Никифоровича растянуть Игоря были безуспешными. После того, как тренер объяснил родителям, что Игорь никогда не сядет на поперечный шпагат и не сделает мостик, они записали его в музыкальную школу учиться играть на скрипке.

Наша одноклассница Люда Симкина через много лет написала в социальных сетях: «У нас в классе было два артиста: Игорь Величко — музыкант и Лёша Тихоньких — гимнаст. Их на все школьные конкурсы посылали. Игоря с этюдом на скрипке, Лёшу с этюдом акробатическим». В её словах была доля истины — мы с Игорем какое-то время действительно вдвоём отдувались за наших одноклассников на конкурсах художественной самодеятельности.

Позже параллельно игре на скрипке Игорь увлёкся гитарой, и мы стали собираться и пытаться играть вместе. Мы играли втроем, Игорь играл на гитаре соло, Саша Братищев на басе, я на ритме. Чуть позже Игорь раскопал где-то пионерский барабан, и мы стали всерьёз испытывать нервы соседей по подъезду.

Как-то вечером ко мне зашёл Сергей Кирилов, длинноволосый парень из соседней квартиры, который был на несколько лет старше меня и учился в горном техникуме.

— Лёха, дай гитару ненадолго, мы тут с ребятами на речку собрались, шашлыки пожарить. — сказал он и пообещал — я тебе её завтра верну. Я принёс гитару, и он ушёл. На следующий день он вернул мне её, сломанную, с пробитым корпусом.

— Что случилось, Серёга? — удивлённо спросил я, разглядывая мой разбитый инструмент.

— Извини. Подрались с деревенскими. Пришлось надеть одному на голову. — Он виновато посмотрел на меня, усмехнулся и добавил, — «Испанский воротник» называется.

Родители недоверчиво выслушали придуманную мной историю про незнакомого парня, случайно наступившего на корпус лежащей на траве гитары, и купили мне другую подешевле. Она звучала хуже, труднее настраивалась, но всё-таки на ней можно было продолжать учиться играть.

В нашем дворе можно было научиться многому, хорошему и плохому. Здесь были свои неписаные законы. Балкон нашей квартиры выходил на задний двор. Это место называлось нами «За домом». С балкона было видно здание детского сада, окружённого деревянным забором, на левой стороне — общежитие, на правой — котельную и несколько металлических гаражей.

Здесь за домом и происходили в основном скрытые от глаз наших родителей события. Недавно Сашка Сивцов показал мне самодельный деревянный пистолет с прикреплённой сверху металлической трубкой сантиметров двадцати длиной и с полсантиметра диаметром. Трубка была прикручена стальной проволокой и со стороны рукоятки была расплюснута и загнута. Сбоку с этой стороны было пропилено лобзиком крошечное отверстие.

Он набил в трубку накрошенные головки от спичек, затем самодельным шомполом втолкнул войлочный пыж и шарик от подшипника. Чтобы шарик не вывалился, он заткнул отверстие клочком газеты. К трубке привязал изолентой пару спичек головками к отверстию и протянул мне коробок и «Поджигу». Так называлось это оружие, которое стреляло по принципу старинного мушкета.

— Давай, спортсмен, не дрейфь. — сказал он и кивнул на забор.

Я взял её, направил прямо перед собой, чиркнул коробком по спичкам и вздрогнул от раздавшегося выстрела. Импровизированная пуля не пробила забор, а просто застряла в деревянной доске.

Я повертел в руках эту зловещую игрушку и спросил:

— Саня, а зачем тебе эта штука?

Он забрал поджигу, сунул её за пазуху и сказал:

— Да так, попугать кое-кого. Пусть эти черти со сто первого квартала только дёрнутся. У нас будет чем их встретить.

Сашка учился в ПТУ и всё свободное время пропадал на улице. Мать работала, отца у него не было. Старшего брата этой осенью забрали в армию. Время от времени среди таких же, как он, возникали конфликты. В прошлый раз, когда они ватагой отправились в кинотеатр Кузбасс, находившийся в другом квартале ближе к центру города, вспыхнувшая возле кассы ссора закончилась дракой.

Сашка вернулся из милиции весёлый и злой, подошёл к нам, кривя свою рассечённую губу и напевая:

«А нейлоновое сердце не клокочет,

А нейлоновое сердце не болит.

Даже если будет сердце из нейлона,

Мы заставим беспокоиться его».

Он сел на скамейку, вынул пачку сигарет Прима, достал из неё сигарету без фильтра и закурил. Затем сделал затяжку, выпустил дым и, уставившись в одну точку, процедил сквозь зубы: «Сволочи!»

Я в этих столкновениях между районами не участвовал. Спорт у меня занимал много времени, кроме того, я любил книги, музыку, короче, глупостями заниматься было некогда. Однако избежать последствий этой вражды было трудно, как невозможно было пройти между капельками дождя. Оказавшись случайно в чужом квартале, можно было и нарваться на неприятности.

Единственное, что прощалось по придуманным кем-то законам, это если парень дружил с девушкой из чужого квартала и провожал её домой. «Наехать на него», как тогда говорили, считалось «западло». При любых других обстоятельствах пощады чужакам не было.

В школе порядок соблюдался, но после уроков на школьном дворе иногда появлялись ребята из соседних дворов и развлекались тем, что явно искали ссоры со старшеклассниками. Было трудно противостоять наглым провокациям этой шпаны. Как правило, их было несколько, причём готовых к драке и к любым последствиям.

Старшеклассникам не хватало решительности, а главное — сплочённости, и пришельцы использовали это обстоятельство.

От безнаказанности некоторые из них всё больше и больше наглели, а жаловаться у нас считалось не по-мужски. Особенно выделялись своей «отвязанностью» шестнадцатилетние братья-близнецы Мезенцевы. Они занимались рэкетом, отбирая у ребят из младших классов карманные деньги. Их уже судили за их проделки, но они были несовершеннолетние, получили срок условно и продолжали нас терроризировать.

Недавно, когда мы с моим одноклассником Серёжкой Лапиным вышли из школы, к нам подошёл один из братьев, которого из-за косящего левого глаза звали Косой. Его брат наблюдал за ним, оставшись сидеть на скамейке.

— Пацаны, займите полтинник, завтра отдам. — попросил он. Серёга посмотрел на него и ответил:

— У нас нет денег.

Косой ухмыльнулся и сказал:

— А что ты за двоих отвечаешь? — и неожиданно ударил Серёгу в солнечное сплетение.

Серёга охнул и присел. Косой повернулся ко мне и, глядя мимо меня своим косящим глазом, спросил:

— Ну? А у тебя?

Я почувствовал, как у меня всё сжалось внутри от предчувствия неожиданного удара, и ответил дрогнувшим голосом:

— У меня тоже нет. Правда.

Косой презрительно сплюнул, сбил с моей головы кепку и пошёл по направлению к школьному крыльцу. Кепка упала в лужу. Я поднял её и помог Серёге встать. Мне было стыдно. Мне хотелось схватить что-нибудь тяжёлое и ударить им в ухмыляющуюся морду Косого, но на это не хватало смелости. Я понимал, что Косой был на пять лет старше нас, тяжелее килограммов на двадцать и наверняка умел драться лучше, чем одиннадцатилетние пацаны.

Такие ситуации случались всё чаще и чаще, а мы не рассказывали об этом взрослым и старались после школы незаметно проскочить мимо.

В один из дней на выходе из школы нас встретил светловолосый парень спортивной внешности. Я вопросительно посмотрел на Серёгу. Он, не глядя на меня, прошептал:

— Это Пынча. Он за моей сестрой Людкой ухаживает.

Пынча оказался двадцатилетним Игорем Пынцовым, который недавно вернулся из армии и устроился работать на шахте горнорабочим. Он улыбнулся и, обращаясь к Серёге, спросил:

— Привет, Серый. Как жизнь молодая?

— Нормально. — ответил мой товарищ.

— Говорят, у вас тут недобрые дела творятся. Где близнецы? Серёга нахмурился, опустил голову и сказал:

— Я не знаю, — и направился в сторону улицы, по которой мы обычно возвращались домой. Я последовал за ним. Пынча сделал нам знак рукой, и мы остановились. Он огляделся и, увидев невдалеке группу парней возле городской деревянной скамейки, направился в их сторону. Он подошёл и весёлым тоном спросил:

— Мужики, где найти Мезенцевых? Край как надо.

Неожиданно от группы отделилась фигура. Это был Косой. Тут же появился его брат и встал сбоку от Игоря.

— Тебе что надо? Заблудился что ли? — Косой недружелюбно рассматривал незнакомца. Мы с Серёгой стояли и с тревогой наблюдали за происходящим.

— Мне сказали, что вы обижаете младших. Это нехорошо. — Он внимательно смотрел на Косого и ждал его реакции.

— А ты что, из милиции? — спросил Косой и незаметно взглянул на брата. Тот сделал шаг в сторону Игоря. Пынча вдруг резко повернулся, шагнул навстречу брату и коротко ударил его снизу в подбородок. Брат остался стоять, на секунду застыв на месте, затем опустился на колени и рухнул лицом вниз.

Всё произошло так быстро, что Косой даже не успел среагировать на случившееся. Пынча одним прыжком очутился прямо перед ним и двумя боковыми ударами свалил его на землю. Все застыли вокруг от неожиданности сцены, а Пынча взял вырубившегося Косого за шкирку и подтащил к брату. Потом сел на скамейку и закурил.

Я заметил, что у него дрожали руки. Мне стало страшно. Хоть мы и ненавидели Мезенцевых, но такой расправы не ожидали. Прошло несколько минут. Один из братьев очнулся, за ним застонал второй. Пынча бросил сигарету на землю, подошёл к Косому, поднял его голову за волосы и сказал:

— Ты и твой брат не приближайтесь больше, пожалуйста, к двадцатой школе.

Затем повернулся и направился в нашу сторону. Косой попытался подняться, встал на четвереньки и мотнул головой. Пынча остановился, развернулся и вдруг с разбега ударил ногой Косого в лицо. Кровь брызнула из его сломанного носа, и он снова завалился на бок. Пынча посмотрел на оторопевших парней возле скамейки и добавил:

— Пацаны, я вас тоже очень прошу.

Меня стало тошнить. У Серёги в глазах появились слёзы. Пынча подошёл, положил руку ему на плечо, и мы пошли домой. Когда мы повернули за угол, Пынча сказал:

— Сестре ни слова.

Я вернулся домой, прошёл в свою комнату, сел у окна и стал наблюдать за группой моих сверстников, играющих в лапту. В мыслях происходила какая-то путаница. Удовлетворение, страх, жалость, удивление — всё смешалось и хотелось плакать. В комнату зашла сестра.

— Алёша, что случилось? — спросила она и пытливым взглядом посмотрела на меня.

— Ты знаешь Игоря Пынцова? — выдавил я из себя глухим голосом.

— Да. — ответила она. — Он дружит с Людой Лапиной из дома напротив хлебного магазина, где пивной бар. А что?

— Ничего. — ответил я и поднялся со стула.

В этот вечер я рано лёг спать и долго не мог уснуть, прокручивая в голове произошедшее.

Утром вчерашние события уже не виделись такими, как накануне, да и вспоминать о них не хотелось. Я позавтракал и отправился в школу. До конца учебного года Мезенцевы не появлялись, потом наступили летние каникулы, и воспоминания о школе растворились в тёплом дыхании короткого сибирского лета.

Глава пятая

Сегодня спортшкола переезжала в летний спортивный лагерь, который находился на территории дома отдыха «Фантазия». Каждое лето в сосновом бору недалеко от небольшого водоема мы устанавливали два десятка туристических палаток. Старшие ребята располагались в палатках, а младшие в деревянном корпусе, находящимся рядом. В этом же бору мы устанавливали гимнастические снаряды на всё лето, которые накрывали целлофановой пленкой на ночь.

Геннадий Никифорович добился даже того, что в ремонтных мастерских была сварена пятиметровая металлическая рама для колец и установлена в этом импровизированном зале на свежем воздухе. Метрах в пятидесяти от главного корпуса находилась неиспользовавшаяся деревянная танцплощадка, где мы могли заниматься акробатикой и вольными упражнениями, а на ее крытой сцене растягиваться и заниматься физической подготовкой во время дождя.

Питание осуществлялось в столовой пионерского лагеря «Светлячок», находившегося минутах в пятнадцати ходьбы.

Геннадий Никифорович вышел из тренерской и объявил: «Грузовик подъедет через час, а пока мы должны подготовить к погрузке гимнастические снаряды и маты. За снаряды ответственный Иваненко, за маты Попков».

Всё утро мы грузили оборудование на грузовики. Паша Иваненко с удовольствием командовал ребятами из старшей группы: «Так, ребята, взяли все вместе. На счёт три поднимаем. Один, два, три!»

Спускать со второго этажа по ступенькам снаряды было неудобно и даже опасно. Можно было оступиться и уронить снаряд на чью-нибудь ногу, но все упирались и как могли тянули лямку. В такие минуты вместе с характером формировался и коллектив, проверялась общая способность к взаимопомощи. Никто не смел халтурить, это в тогдашнем мальчишеском понимании было предательством.

После обеда мы сели в автобус и нас отвезли в спортлагерь. Всю следующую половину дня мы помогали взрослым разгружать и устанавливать снаряды, ставили палатки на деревянные помосты и убирали территорию. К вечеру почти всё было готово, и Геннадий Никифорович собрал нас в корпусе, который с этого момента становился штабом спортивного лагеря.

Он осмотрел нашу разношёрстную компанию и сказал: «Я должен вам напомнить о правилах поведения».

Мы его слушали не очень внимательно и, перешёптываясь, поглядывали на новеньких. Это было не первое лето, которое мы проводили в спортивном лагере и считали, что правила касались больше младших ребят, оказавшихся здесь впервые. Самые строгие правила касались купания. Купаться разрешалось только группами с обязательным сопровождением тренера и под его наблюдением.

До реки Томь было несколько километров и после тренировки мы купались в небольшом пруду, заросшем кувшинками. До другого берега было метров десять и в конце лета все гимнасты-малыши должны были суметь переплыть на другой берег и обратно. Это было одной из обязательных традиций нашего спортивного лагеря.

Как-то в июле прошлого года тренеры устроили выезд на озеро, находящееся на территории дома отдыха «Романтика». Это было озеро, окружённое небольшими холмами, заросшими густым сибирским лесом, и на его берегу стояла деревянная трёхэтажная вышка для прыжков в воду.

— Ну что, ребята, попробуем нырнуть? — весело сказал Пашка и стал подниматься по ступенькам наверх. Старшие ребята последовали за ним. Геннадий Никифорович вдогонку крикнул:

— Только солдатиком! Не вздумайте прыгать головой вниз! — затем повернулся к нам и приказал. — А вам разрешается нырять только с первого уровня. Малыши остаются здесь. Будем купаться группами по пять человек.

Мы с восхищением посмотрели, как Борис Попков прыгнул, пролетел мимо нас с оттянутыми носками и поднятыми руками. Он чётко вошёл в воду, и мы с тревогой стали ждать, когда он вынырнет.

— Пойдём наверх, пока Геннадий Никифорович не видит? — негромко сказал мне Вовка Дронов. — посмотрим на озеро с высоты.

— Пошли. — согласился я, и мы стали подниматься.

Когда мы ступили на верхний ярус, я посмотрел на озеро, потом подошёл к краю платформы и посмотрел вниз. В этот момент у меня вдруг появилось странное желание шагнуть в пустоту. Мне стало страшно от этой мысли. Я не собирался нырять с такой высоты, но от этой реальной возможности у меня похолодело в груди. Я отошёл от края и сел на пол. У меня кружилась голова.

— Что, Лёха, страшно? — спросил Пашка Иваненко, который уже вернулся после своего первого прыжка.

— Я хотел посмотреть вниз, и у меня почему-то появилось желание прыгнуть. — пробормотал я.

— Это называется «Зов пустоты» — он внимательно посмотрел мне в глаза и продолжил, — ты знаешь, был такой французский писатель Жан-Поль Сартр. Он написал так: «Страх возникает не оттого, что я могу упасть в пропасть, а оттого, что я могу в нее броситься».

Я взглянул на Пашку и с раздражением подумал: «Откуда он всегда и обо всём всё знает? Ещё и наизусть цитирует!»

Пашка продолжал: «Когда ты снова почувствуешь такое желание, есть хороший способ, чтобы избавиться от него. Нужно заменить эти мысли на что-то менее тревожное. Грубо говоря, нужно представить, как что-то происходит в противовес твоей мысли. Например, ты прямо-таки видишь, как ты сейчас прыгаешь с этой вышки. Не останавливайся на этом. Представь себе, что ты прыгнул, попробуй почувствовать, как твоё тело входит в воду, как ты выныриваешь, плывёшь к берегу. Потом ты выходишь из воды и обтираешься полотенцем, с тобой всё в порядке, и ты осознаешь, что мысль ушла».

Я слушал Пашку и какое-то незнакомое чувство протеста возникало во мне, росло и заполняло всё моё существо. Неожиданно для самого себя я встал, подошёл к краю площадки, закрыл глаза, поднял руки и шагнул в пустоту…

Геннадий Никифорович был вне себя: «Ты что чокнутый?! Я же вам сказал: «Только с первого уровня!»

Пашка стоял рядом, и с него стекала вода. Он испугался за меня и прыгнул сразу вслед за мной. Я молчал и торжествовал в душе: «Вот тебе и представь себе, представь себе… А нечего представлять, тренер сам ведь сказал:

«Вперёд и с песней!» Иначе страх будет управлять тобой всю жизнь!» У меня уже тогда появилось своё понимание того, как преодолевать страх. С этого момента только этот метод являлся для меня единственным.

Когда через несколько лет мы приступили к обучению нового соскока с перекладины, тройного сальто назад в группировке, мне вспомнился мой прыжок с вышки. В моей голове уже чётко сформировалась техника исполнения двойного сальто. Но для того, чтобы перейти с двойного сальто на тройное, нужно было преодолеть это ощущение неизвестности пространственного перемещения в третье вращение. В гимнастике существует термин «броситься» на исполнение сложного рискованного элемента, а другими словами, это и есть — преодолеть этот страх неизвестности.

После первой попытки, часто не очень удачной, ощущение неизвестности исчезает, и спортсмен может начать работать над техникой исполнения нового элемента. Если же он не может преодолеть этот страх и «броситься» в неизвестность, его потенциальные возможности для прогресса остаются сильно ограниченными. Существуют, конечно, и определённые методики поэтапного обучения рискованным элементам, но это не избавляет спортсмена от момента, в котором он должен уметь преодолеть страх и «шагнуть в пустоту».

---

Глава шестая

Наступила осень, а вместе с нею непрерывные дожди, отравляющие наше существование и особенно дорогу в школу. Никакого автобуса до школы не было и мы, подняв капюшоны наших осенних курток, добирались до этого заведения пешком. Дети вообще в те времена были намного самостоятельнее, чем сегодня. В школу, на тренировки, в музыкалку мы ходили без сопровождения и во дворе играли без особого присмотра. Родители изредка поглядывали в окно, и этим их наблюдение ограничивалось.

Однажды, возвращаясь со школы, я увидел малыша лет шести, который играл с игрушечным грузовиком недалеко от подъезда пятиэтажки. Он возился с небольшой детской лопаткой, наполняя его кузов и высыпая землю недалеко от недавно вырытой ямы для ремонта канализации.

Я пришёл домой и быстро сделал письменное домашнее задание. Затем разложил на столе учебники, на случай если родители заглянут в мою комнату, и стал собираться на тренировку. Мама позвала меня и попросила сходить за хлебом. Это было делом пяти минут, и я, наскоро накинув куртку, выскочил из дома. Добежав до хлебного магазина, я купил булку хлеба за двадцать две копейки. Хлеб был ещё тёплый. Я откусил кусочек корочки и отправился домой.

По дороге я заметил одиноко стоящий возле ямы игрушечный грузовик. Я удивился. Такую игрушку было трудно забыть или бросить. Я уже прошёл мимо, как какое-то неприятное предчувствие заставило меня остановиться. В голове мелькнуло: «Дождь, яма, малыш! Где малыш? Почему он бросил свой грузовик?»

Я бросился к яме, которая оказалась уже на полметра наполнена водой. В яме по пояс в воде стоял глиняный человечек, положив руки на её край. Он дрожал от холода и плакал молча. У него не осталось сил кричать. Все его попытки выбраться оказались тщетными, руки и ноги скользили, и каждый раз он падал в глубокую лужу на дне. Я положил буханку на бетонный выступ дома и скатился в яму. Малыш виновато посмотрел на меня и протянул ко мне свои руки. Я взял его руки в свои и вдруг понял, что сделал глупость. Теперь мы оба оказались в западне. Из этой вырытой экскаватором почти трёхметровой ямы выбраться без помощи было невозможно.

«Надо было сначала решить, каким образом вылезти, а не бросаться бездумно вниз! Что же делать?» — в отчаянии думал я.

Я попытался сделать подобие ступенек, но глиняные края скользили и обламывались. Я стал кричать, но в этот дождливый осенний день улица была пуста. Малыш удивлённо посмотрел на меня, его посиневшие губы скривились. Он опять заплакал.

Надежда была только на то, что кто-то из наших родителей спохватится и начнёт нас искать. Так и получилось. Родители малыша и моя мама появились минут через пятнадцать одновременно, потом прибежали рабочие из ЖЭКа и нас, промокших и измазанных глиной, вытащили по одному. Оказалось, что за Костей, так звали малыша, должна была наблюдать его старшая сестра, а она зачиталась и просто его забыла.

— Как же ты оказался в яме с Костей? — спросил меня отец, когда я вышел из ванной.

— Я его хотел оттуда вытащить. — смущённо пробормотал я.

— Надо головой думать, прежде чем что-то делать, горе-спасатель. — Отец покачал головой и посмотрел на маму. — А эти деятели яму вырыли и никакого ограждения, одна табличка.

Меня натёрли водкой, напоили чаем с малиной и уложили в постель. Тренировку пришлось пропустить.

Сентябрь на этот раз обрадовал нас уже не тёплыми, но всё равно желанными солнечными лучами. Замёрзшие ночью лужи днём растаяли, и ясное синее небо отражалось в них по-весеннему. Когда я вошёл во двор, возвращаясь после утренней тренировки, Пашка Трушков окликнул меня:

— Эй, Лёха! Ты с нами пойдёшь в поход?

— Если подождёте минут десять. Я только соберусь.

— Давай! Только быстрей.

Я забежал домой, переоделся, сунул в рюкзак туристический топорик, нож, хлеб, кусок колбасы и наполнил алюминиевую фляжку квасом. Затем выдвинул ящик кухонного стола, взял коробку спичек и выскочил из квартиры. Ребята обрадовались моему появлению, и мы гурьбой направились к автобусной остановке.

Автобус переехал по мосту реку Усу, мы ещё потряслись минут пятнадцать и высадились возле небольшого холма.

Сашка спросил: «Пацаны, а пойдём со змеями биться?»

Это было одним из наших развлечений. Недалеко от заброшенной шахты была свалка. Там этих змей было много. Ребята их называли кольцовками, хотя никто толком не знал, что это были за рептилии. Мы взяли палки и направились туда.

На свалке возле входа в заброшенную шахту расплодились змеи. Они были черного цвета и длиной около метра, не больше. Когда мы подошли, Сашка ударил несколько раз по куче досок, перемешанных со щебнем, и две змеи поспешно попытались ускользнуть из-под обломков. Сашка ловко зацепил одну из них длинной палкой и отбросил на прежнее место. Змея свернулась в кольцо и угрожающе застыла с поднятой головой и открытой пастью.

— Ух ты, какая! — прошептал он, не отрывая от змеи взгляда, и сунул палку ей в пасть.

Змея вдруг выпрямилась, резко оттолкнулась хвостом и бросилась на него. Сашка отпрыгнул назад и второй палкой ударил её наотмашь. Змея упала и снова свернулась в кольцо, готовясь к следующей атаке.

Сашка отошёл на несколько шагов и подождал пока змея скользнёт в ближайшую щель. Он бросил палки на землю и победоносно взглянул на нас.

Мне было понятно, что смысл этого поединка был не в победе над бедной змеёй. Сашка в который раз пытался показать нам своё бесстрашие, граничащее с безрассудством.

Сашка завидовал всем, кто чем-то недостижимым для него отличался от других дворовых пацанов. Я это почувствовал, когда он однажды попросил меня показать ему какой-нибудь гимнастический трюк. Я без особого усилия сделал сальто назад с места. Он удовлетворённо хмыкнул и процедил, делая акцент на букву «а»: «Сальто мортале…»

Вообще, во дворе, в школе, в спортзале все ребята стремились к самоутверждению. Заслужить уважение сверстников имело важное значение. Каждый из нас искал возможность проявить себя в чём бы то ни было: кто играл на гитаре, кто преуспевал в спорте, кто в многочисленных дворовых играх или в драках.

По непонятной мне причине успехи в школе не являлись предметом зависти. Наоборот, презрительное прозвище «отличник» ассоциировалось в нашем дворе с такими определениями, как «подлиза» или «маменькин сынок».

Считалось, что учёбой должны заниматься девчонки.

Недавно в классе я был свидетелем очередной проделки над нашим единственным отличником. При входе учителя в класс все вставали и садились только тогда, когда разрешал учитель. На уроке русского и литературы, когда все поднялись, ему подложили стирательную резинку с воткнутой в середину и торчавшей вертикально распрямлённой канцелярской скрепкой.

Как только учительница литературы сказала, что мы можем садиться, он всем своим весом опустился на скрепку и тут же вскочил, вскрикнув от укола.

Учительница удивлённо посмотрела на него и спросила:

— В чём дело?

— Ничего. Я так… — смущённо ответил он, повернулся, взял в руки резинку со скрепкой и сел.

В школе готовились к смотру художественной самодеятельности. Меня, как обычно, попросили выступить с акробатическим номером. В этот раз я должен был выступать не один. Девятиклассник Сергей Юнцов, который занимался в цирковом кружке, вызвался сделать со мной несколько пирамид. Мы репетировали с ним в спортивном зале школы, и наша программа постепенно становилась всё более конкретной.

На конкурсе, который проходил в ДК имени Ленина, мы выступали без матов, прямо на деревянной сцене. Сергей уверенно подбрасывал меня, а я, стараясь не делать лишних движений, взлетал прямым телом вертикально вверх и приземлялся, втыкая ступни в его натренированные плечи. Номер понравился, и жюри присудило нам специальный приз за оригинальность.

Выходя, за кулисами я увидел черный рояль, который должны были вкатить на сцену сразу после нашего номера. Невысокий парень с длинными волосами молча ждал своего выхода. Я вспомнил, как во время генеральной репетиции он сидел за роялем за кулисами и легко наигрывал песенку из репертуара английской группы Битлз. Как мне хотелось вот так же непринуждённо уметь играть на рояле! Но для этого требовались регулярные занятия и соответственно свободное время, которого у меня становилось всё меньше и меньше.

Глава седьмая

Недавно на тренировке Геннадий Никифорович предложил мне начать учить новый элемент на турнике. Это был перелет спиной через перекладину. Для исполнения этого трюка нужно было сделать на махе вперед рывок с отпусканием рук и с помощью резкого прогибания и разведения ног перелететь над перекладиной. Я засмеялся:

— Это невозможно!

— Почему? — спросил мой тренер.

— Да потому, что на махе вперед движение происходит вперед. Геннадий Никифорович усмехнулся и покачал головой.

— Алексей, скоро ты увидишь этот элемент в исполнении других и пожалеешь, что меня не послушал.

Я пожал плечами и направился к баку с магнезией.

Вскоре, действительно, этот перелет стали выполнять на соревнованиях, и я взялся за его обучение.

Постепенно в междуреченской гимнастической секции я оказался одним из наиболее преуспевающих и меня пригласили на всесоюзный сбор спортивного общества Труд. Во время этого сбора я с удивлением обнаружил, что я был далеко не самым лучшим и способным гимнастом. Челябинский гимнаст Вася Чепанов выделялся особенно. Было приятно смотреть на его элегантный стиль исполнения гимнастических упражнений, да и по сложности он уже давно был впереди. Володя Солодилин, волевой и сильный гимнаст из Ульяновска, тоже производил впечатление.

Когда мы построились на ковре в день приезда на первой тренировке, председатель общества солидного вида женщина обратилась к нам с ободряющим напутствием. Она пожелала всем успехов на соревнованиях и поделилась надеждой на то, чтобы увидеть нас на Олимпийских играх в Москве. Для меня это звучало, как что-то фантастическое и не имеющее ничего общего с действительностью.

Я даже не подозревал, что в моей жизни наступал переломный момент, когда из простого междуреченского пацана я превращался в номенклатурного советского спортсмена, находящегося на полном государственном обеспечении и являющегося своеобразным орудием пропаганды превосходства нашего государства.

Хоть я и не мог тогда сформулировать, в чем заключались взаимоотношения между государством и моей еще не состоявшейся личностью, эта роль мне интуитивно нравилась. Я чувствовал привилегированное отношение ко мне со стороны спортивного руководства и был готов сделать максимум усилий для оправдания их надежд.

В Междуреченском гимнастическом зале не было поролоновой ямы и осваивать новые элементы было сложно. По этой причине мы занимались больше базовой подготовкой и откладывали их обучение до следующих сборов.

Во время очередного приезда в Ленинск-Кузнецкий мы стали учить перелет, который назывался «Сальто Гингера». Это сальто назад с поворотом на 180 градусов долго мне не удавалось. Я никак не мог схватиться за перекладину и падал в поролоновую яму.

На второй день нашего пребывания на сборе мне приснился сон, что я сумел схватиться за гриф с пятой попытки. Утром я пришел на тренировку, размялся и сразу надел гимнастические кожаные накладки. На третьем подходе я выполнил этот перелет, схватился за гриф и сделал подъем разгибом в упор. Тренер, молча, наблюдал за моими подходами. Он вопросительно взглянул на меня, когда я выбрался из ямы. Я улыбнулся и сказал:

— Этой ночью во сне у меня получилось с пятой попытки. Он кивнул и как-то слишком серьезно произнес:

— Понятно.

Иногда мне было трудно понять его реакцию. Когда у меня все получалось, он относился к этому спокойно, без особых эмоций и сразу находил какие-нибудь ошибки в исполнении. Когда же у меня не получалось, он, наоборот, хвалил и говорил мне, что я был на правильном пути.

На этот раз я приехал на две недели один и тренировался в группе Юрия Павловича Воронко. Я уже давно сдружился с ребятами во время многочисленных сборов и соревнований. Сегодня меня пригласил к себе домой Толик Балаев.

Немногословный и уверенный в себе Анатолий тогда подавал надежды и уже был членом юношеской сборной команды СССР. О таком упражнении на кольцах, как у него, можно было только мечтать! Три разных креста в начале и крест с углом в середине, большие обороты и соскок двойной пируэт — это был международный уровень.

Его семья жила в центре города в трехкомнатной квартире, находившейся в небольшом двухэтажном здании. Я попросил у него разрешения помыть руки в ванной комнате. Я открутил кран горячей воды и подождал с минуту. Вода была такой же холодной.

— Ты чего? — спросил меня вошедший Толик.

— Ничего. Вода холодная.

— Конечно холодная. А ты какой захотел?

— Горячей.

— У нас горячей нет. — он засмеялся.

— А душ? Как же вы моетесь, холодной что ли?

— Нет. Можно сходить в городскую баню помыться. Здесь рядом.

— А если просто голову помыть?

— Ну это не проблема! Сейчас воды согреем. Я тебе полью на голову над тазиком.

Мне было непонятно, как можно было обходиться без горячей воды, текущей из крана, но постепенно привык, и мы ватагой гимнастов регулярно ходили в городскую баню, которая находилась через дорогу, напротив спортивной школы.

На этот раз меня поселили в недавно открывшемся интернате спортивного профиля. В комнате было одиннадцать коек. Возле каждой койки стояла персональная тумбочка. Верхнюю одежду можно было повесить на входе в комнату.

Со мной в комнате размещались совсем юные семи и восьмилетние гимнасты из группы молодого специалиста Смирнова Владимира. Этот тренер был готов на все, чтобы воспитать настоящих чемпионов, но мне показалось, что его требовательность к своим ученикам иногда переходила допустимые границы. Он будил ребят полшестого утра и сопровождал их на утреннюю разминку. Я с недоумением наблюдал этих малышей, заправляющих кровати и безропотно отправляющихся на первую тренировку по безлюдным утренним улицам.

Моим соседом по комнате оказался восьмилетний Женя Голошумов. Его койка была рядом, и нас разделяли только стоящие бок о бок тумбочки. В первый же вечер довольный своим соседством со мной Женя деловито приступил к допросу:

— Алексей, так ты из Междуреченска?

— Да. — ответил я, спрятав улыбку, — а ты?

— Я из Ленинска, — и добавил — с Семерки.

— Что значит «с Семерки»?

— Район такой.

— Хороший?

— Не знаю. А у вас в Междуреченске есть районы?

— Конечно. Например, центральный, — сказал я и спросил, — Тебе нравится заниматься гимнастикой?

— Да. Очень!

— Трудно, наверное?

— Ничего, нас учат преодолевать трудности.

Я улыбнулся. Он меня удивлял своим пытливым взглядом и рассудительной интонацией. Позже я узнал, что отец с ним был очень жестким воспитателем и наказывал его даже за четверки в школе.

Женя был одним из самых перспективных в своей группе и в его характере чувствовался стержень. Его тренер, который не стеснялся раздавать подзатыльники своим ученикам направо и налево, никогда не поднимал руки на Евгения.

Зашел дежурный воспитатель Александр Сергеевич. Мы замолчали. Он окинул комнату проверяющим взглядом, пожелал спокойной ночи и выключил свет.

Женя продолжал в темноте негромким голосом:

— Тебе ведь тоже непросто. Мы хоть на выходные домой возвращаемся, а ты здесь один кукуешь.

Я усмехнулся:

— Ну, один-то я только в воскресенье остаюсь. Но мне скучать некогда. Я много читаю, да и ребята в гости часто приглашают.

— Ну да. Ты прав. — согласился Женя, — но ведь ты дома бываешь недолго, всё на сборах, да на соревнованиях. Я не понимаю, как ты в школе учишься. Хотя зачем? Ты ведь спортсмен. Тебя уже и на всесоюзные сборы приглашают.

— Женя, спортсмен, не спортсмен — без знаний в жизни далеко не пойдешь. Да и гимнастика такой спорт, что без мозгов ничего не добьешься.

— «Понятно, — протянул он, — только у меня пока еще ни ума, ни знаний». Вот когда школу закончу, а потом институт, тогда другое дело.

— Не путай ум и знания. Знания — это только информация, а ум служит тому, чтобы ее анализировать, делать выводы и в соответствии с ними действовать. Ты вроде пацан умный, никто тебе не мешает даже в твоем возрасте наблюдать, слушать и учиться своей башкой думать. Это тебе будет полезнее, чем просто учебники читать и тексты зубрить.

Женя поднялся с кровати, сел на край и задумался. Я не видел его лица, но мне показалось, что он смотрел в одну точку. Он помолчал и сказал:

— Алексей, я тебе уже, наверное, надоел, но мне интересно с тобой разговаривать.

— Да ладно. Приятно было познакомиться поближе. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — сказал Женя и почему-то вздохнул.

Рано утром меня разбудил шум собирающихся на тренировку ребят. Я дождался пока они уйдут и снова заснул. Проснулся я около семи часов, встал и спустился на завтрак. Мимо меня шмыгали шустрые мальчишки. В раздевалке воспитатель кого-то отчитывал: «Ты зачем съел зубную пасту? Зубной пастой зубы чистят. Вот живот заболит, тогда узнаешь».

Я прошел мимо раздевалки и в холле у выхода заметил директора интерната. Это был мужчина без возраста небольшого роста с густыми чапаевскими усами. Увидев меня, он заворковал своим костромским окающим говором:

— Доброе утро, молодой человек. Как ваши дела?

— Доброе утро, Леонид Зосимович. Всё нормально.

— Как вас устроили?

— Хорошо. В одиннадцатиместный люкс на втором этаже с группой Смирнова.

Леонид Зосимович то ли не расслышал, то ли не захотел реагировать на мою шутку, похлопал меня по плечу и перешел на ты:

— Если что-то нужно, не стесняйся.

— Хорошо, спасибо. — сказал я и направился в столовую.

Леонид Зосимович Ипатов был человеком старой закалки. Убежденный коммунист и требовательный руководитель, он вызывал у учителей и воспитателей невольное уважение, несмотря на несколько тривиальную внешность. Мне он нравился своей цельностью и прямотой, хотя и казался каким-то опереточным персонажем, случайно оказавшимся во главе интерната спортивного профиля.

На следующий день Женя обрушился на меня с кучей вопросов так, что я едва успевал на них отвечать. В конце концов он сказал:

— Алексей, мне бы так хотелось быть похожим на тебя!

— Зачем? Это ты зря.

— Почему? — удивился он.

— Да потому, что ты должен быть похож на себя, Евгения Голошумова. Ты должен быть самим собой, а не подражать кому-то. Даже если тот, на кого ты хотел бы быть похожим, стоит того.

— Но я не знаю каким я должен быть.

— Женя, будь проще и люди к тебе потянутся! — засмеялся я.

— Ну вот. Я серьезно, а ты все в шутку переводишь.

— Ну хорошо. Слушай. Я тебе кое-что расскажу. У меня был одноклассник, которого звали Сергей Огнев. В седьмом классе мы с ним оказались за одной партой и понемногу сдружились. Нам было по пути из школы домой, и мы стали возвращаться постоянно вместе.

Родители мне давали немного карманных денег и бывало, что, возвращаясь из школы, я заходил в продовольственный магазин «Огонек», покупал стакан газированной воды или молочный коктейль и даже иногда мое любимое пирожное «Картошка».

Как-то раз я предложил Сергею зайти и купить молочный коктейль, который стоил одиннадцать копеек, на что он мне ответил:

— У меня карманных денег нет. Мой отец против этого.

— Ничего страшного. Сегодня у меня хватит на двоих. Гуляем, Серёга! — сказал я довольный возможностью сделать приятное другу.

— Алексей, у меня не получится отдать тебе долг, поэтому я не могу согласиться на то, чтобы ты заплатил за меня. — сказал спокойно он и добавил, — Не беспокойся, я подожду тебя.

Мне расхотелось покупать коктейль и тем более пить его в одиночку перед Сергеем. Я сказал ему, что передумал, и мы вышли из магазина.

Вот так впервые в моей жизни я встретился с принципиальностью.

— С чем, с чем? — переспросил Женя.

— С принципиальностью. — повторил я и продолжил — Но речь идет не об этом. Этот парень заинтересовал меня, и я стал присматриваться к нему. Я узнал, что его отец работал таксистом и у них была многочисленная семья. У Сергея была короткая стрижка, и он отличался от одноклассников, которые, следуя новой моде, носили длинные волосы и причёсывались в стиле Битлз.

Как-то я спросил его:

— Сергей, почему ты коротко стрижёшься? Это не в моде. Тебе отец не разрешает?

— Отец разрешает. Это я себе не разрешаю, потому что не хочу следовать какой-то дебильной моде. Мне так удобнее, и я никому не мешаю. А мнение окружающих меня не волнует.

Я тогда задумался над его словами. Ведь действительно, мы все старались следовать моде, даже если иногда это не вполне соответствовало нашим желаниям, вкусам или потребностям.

Например, я занимался гимнастикой, и длинные волосы мешали, лезли на глаза, приходилось чаще мыть голову. Однако мне казалось, что слишком короткая стрижка вызовет насмешку моих приятелей, и я не решался подстричь мои волосы короче.

Сергей же руководствовался своей собственной логикой и не пытался делать, как другие только потому, что это было модно. Он был личностью.

Женя выслушал меня и спросил:

— Значит нужно всё делать по-своему?

— Это значит, что прежде, чем сделать что-либо, нужно сначала подумать своей головой, а не следовать бездумно за кем-то или подражать кому-либо. Спокойной ночи. Тебе завтра рано вставать, — сказал я и повернулся к стене.

Я не сразу заснул и слышал, как Женя еще долго ворочался и наконец задышал глубоко и ровно.