Бесплатный фрагмент - Мост Серафина

«Не грусти, — сказала Алиса.- Рано или поздно все станет на свои места и выстроится в единую красивую схему, как кружева. Станет понятно, зачем все было нужно, потому что все было правильно»

Льюис Кэролл.

ПРОЛОГ

В тот апрельский день я, ослепленная солнцем второго полудня, на заднем дворе гостиницы «Маниок» терпеливо поджидала стариков Ниневии.

Табльдот с их фамилиями (записаны моим крупным круглым почерком, в конце неизбежно слетавшим с строчки) был плотно прижат к боку. Кроме стариков, я ожидала Хенаро, но он опаздывал. в первый раз за десятки лет я, наблюдая пространство перед собой озадачилась вопросом — а сколько времени прошло с тех пор, когда я оценила временя в первый раз? Точнее. Какой обьем у этого утекшего времени? Я не знаю, в чем его мерять и вспомнила о детском сравнении — для муравья день размером с центральный собор, который стоит в центре Ниневии. Для ягненка вероятно это будет маловато и день гораздо больше — размером с то поле, которое начинается за домом Луиса Никанора. Впрочем, тогда я сама была ростом чуть выше ягненка, и для меня это поле было вполне подходящим размером. Я никогда не ходила через это поле, и не потому что далеко. Ведь в конце того поля была та самая проклятая пустошь, забросанная ржавой колючей проволокой, гнилыми ящиками из- под селитры и овечьим черепами. Называлась она Кругом Волопаса, и солнце никогда не светило туда прямо, и мне все детство казалось, что там пасмурно и сыро и несёт прелой гнилью. Мой день размером с это поле, вот что! И края его очерчены звоном бараньих бубенцов, которые висят на самых крупных овцах. Они все сделаны в виде пустотелой рыбы, в открытой пасти которой глухо стрекочет молоточек. Такой был у овцы Метанойи. Такой был у Дымчика, ее ягненка. Такой висел на выхлопной трубе моего «резерфорда» И всю свою жизнь, в тяжёлые дни и ночи, когда сил не было открыть глаза, я слышала эти бубенцы. То справа, то слева.

Я очнулась от дурацких размышлений, упрямо стала смотреть вперед, в расплавленный воздух и редкие слезы кипели на ресницах. Я терпеливо ждала, когда свора стариков преодолеет двор гостиницы «Маниока», по очереди пересекая длинные тени всех восьми статуй героев Освоения. Стояла самая отчаянная жара второго полудня, бумага на табльдоте промокла под горячей ладонью, и я терпеливо ждала, медленно щёлкая кнопкой автоматической ручки, зажатой в кулаке. Где же Хенаро?

Итак, Арсено Блума идёт первый. Бывший министр образования Ниневии, настолько образованный и язвительный, что некогда я даже боялась поднять головув его присутствии. Я училась по его методичкам, сдавала эказамены по его билетам, выслушивала его обращение к выпускникам. Он обожал говорить «Культура начинается с запретов». Не так уж и глупо это звучит, хотя уж очень резко. Деткам это не нравиться, и потому они всегда швыряются камнями в ответ и портят аэрозольной краской стены. Блума по прежнему упрям и безупречно воспитан, бесцветные глаза смотрят по сторонам безразлично. На меня поглядывает с необходимым уважением.

Странно, что Мэрр Огилви волочится следом. Позволил себя обогнать? За ним громыхает его ветхая сумка на колесах, провонявшая рыбой. С этим брезентовым мешком он всегда обносил рыбный склад по четвергам, и когда он тащил добычу к себе, из сумки текла зловонная слизь от мороженой альбакоре- разноцветной морской рыбы. Она годилась разве что на наживку, нопоследние годы ее приходилось есть нам, жителям Ниневии. И не было никакой надежды, что нас вытащат наверх, когда мы проглатывали очередной кусок. Ну что же, деньги не пахнут. Где Хенаро, шевелись ты там!

За ними, поправляя старинные солнцезащитные очки на седых бельмах, двигались остальные. Все ползли ко мне, будто повинуясь размеренным щелчкам кнопки. Третьим Натаниэль, потом Форхаро… Гавильян, Сентоса, Патрулла. Потом я увидела, что с постели они подняли даже ниневийского бессмертного нотариуса Ролу Фаворита. Его инвалидку катил Темазо, а сам Рола держал поперек колен сложенную сумку, придерживая обода колес инвалидного кресла.

И я тут с облегчением поняла, что они боятся так же как и я. Боятся этих статуй, боятся этих длинных теней. Боятся моих грузовиков, спрятанных в тени между колоннами. Только Мэрр, из которого высокомерие не вышибить даже артиллерийским снарядом, встал передо мной с видом величайшего одолжения. Неприязненно оглядывая все вокруг, и меня в последнюю очередь. Но я то знаю — меня он боится больше остальных. Поэтому и смотрит на меня так выпячивая нижнюю губу, и так высоко задирая подбородок, что ему приходится закатывать глаз. Ему бы ещё шляпу, плащ и золоченую шпагу, сделанную из метровой стальной линейки- можно играть в театре» Пантаж». Самое обидное, что именно этот человек приложил все усилия, чтобы избавиться от меня навсегда. В последний раз за спинами солдат на площади Брега, он внимательно ожидал залпа, чтобы разглядеть, как от из моего живота и груди полетят кровавые клочья тряпья, жира и внутренностей. До этого он сосредоточенно наблюдал, как первый консул Монкада тащил меня на фронт прямо из — за кассы закусочной» Транзито». До этого подписывал на меня приказы, чтобы развесить по всей Ниневии. До этого… Иначе он попросту не поверил бы в мою смерть. Господи Иисусе сладчайший, ты свидетель, как он старался меня угробить, всеми способами, кроме самого верного — взять половинку кирпича и расколоть мне голову на темной улице. Но этот способ для его изощрённой натуры был возмутительно грязным, и поэтому он теперь вынужден стоять тут, гордо опираясь на свою вонючую сумку- тележку и ждать от меня милостей.

Я поняла, почему они боятся. Долгое время людей в этом городе собирали только для того, чтобы показать смерть, рассказать о смерти или услышать их мнение о смерти. Вот оно что. Деды боятся меня. Хенаро, не бросай меня наедине с ними!

Я приветливо улыбнулась ему, и всем подходящим, вытирая пот со лба. Не хочу надевать «рефлекто», пусть они видят мои глаза. Я ведь буду выдавать им деньги. Пусть видят. Из всего, что я могу делать перед ними теперь- невозмутимо смотреть им в глаза. Мне нравится это слово- невозмутимо.

Я оглянулась, поняла. что по-прежнему в одиночестве, сделала шаг назад и вытянула руку, разрешая водителю начать работу. Самосвал завыл, его грузовой короб дрогнул и стал подниматься. Брезент дрогнул, упал и на утоптанную землю двора по одному, по две, дюжинами и десятками, поблескивая жирными гранями поползли и запрыгали слитки» испанского серебра». Вы знаете, что это такое? Если вы учили политэкономию в Старом Свете, то мне тяжело просто рассказать про Средства Внутренней Эмиссии в Очагах Освоения. В двух словах, благодаря» испанскому серебру» до сих пор в этих условиях мы не расплачивается кусками вяленой баранины и ракушками за пару новых колготок. Ох, кстати, им положены разные суммы, ещё передерутся… Главное мне не ошибиться при выдаче. Если один приложит другого по седой башке слитком» испанского серебра» в пылу спора, быть беде. Где ты Хенаро, дружок мой, ненаглядная сволочь моя, ты что не понимаешь, мне тут никак без тебя…

В 2492 году закончилась эпоха Великих Астрономических Открытий и после этого миллионы людей снялись с Земли и покинули ее отныне и навеки вон. Переселялись странами, государствами, городами и деревнями. Везли технологии, скот, инструменты в ящиках, стихи в памяти, цвета национальных флагов и языки молитв. Везли стариков, и ещё нерождённых, машины и религии, школьные учебники и медицину, забирали архитектурные чертежи и сельское хозяйство. Тащили законы химии, социологию и политэкономию, ядерную физику и квантовую теорию, инфляцию и выборную систему. Везли доблесть духа и семь грехов смертных, не боясь ошибиться при подсчёте. В дороге что то потеряли, что- то добавили. Везли названия городов древних и имена улиц ещё не построенных.

Храбрецов тащили силой, а трусов и просить ведь не надо, красавицы прихватили уродин, дураков уговорили умники, иначе как одним без других, трудяги волокли лентяев, солдаты не забыли своих генералов, негодяи сопровождали праведников — этим тоже расставание ни к чему, банкиры везли деньги, а их жадность бежала следом, врачи больных, а полицейские карманников. Сначала хватали все, что могло пригодиться, но доехало только то, без чего не могли обойтись. А что увезти не могли, то запомнили навек. Мужчины везли женщин, а женщины волокли мужчин -и своих и первых попавшихся, а бесстрашные дети весело шли впереди всех, потому что им терять нечего, а получать предстояло целый мир.

И вот когда прежние воды омыли новые берега, зерно прежнее взошло на новых землях и под новым небом. Ту дорогу, которой они пришли в Новый Свет никто не запомнил, лишь столетия спустя она осталась в памяти под именем Мост Серафина.

Но деньги то есть!

Деньги есть. А такого государства нет! И никогда не было.

Эмилио покрутил в руках банкноту. Она была потёртая, такие деньги называют «ветхими».

— Слушай, она была в обороте, это же видно.»

Государственный банк республики Ниневии»

— Ниневия? И республики такой нет, я тоже узнавал.

— Почему?

— Ну нет и все. И государства такого нет. Вообще ничего нет.

— А отчётность по использованию спецсвязи» Шнейдер» в этом городе есть.

— Да — Все географические пункты, название, авиалинии, ещё какие-то государства. Но этого не существует в природе. Ниневия! Аэропорт «Гама»! Эмбер, Перронт, Новая Испания… Транспортная компания «Северная Корона». Может быть это старые названия, знаешь как в Африке — Конго — Заир, ЮАР- Родезия. Но когда это было!

— Ниневия вроде есть такой город в Ираке. Правда, там кажется, одни руины…

— Вот именно. С другой стороны, носители отчетности подлинные. Я выясню, кто ей занимался, хотяяяяя.. Это было до войны, похоже. Ну да, судя по дате. Уже и костей этого чиновника не найдешь.

— Я отправлял в Женеву, в Институт Дополнительных Исследований запрос, они подтвердили, что в полевой лаборатории профессор Сандовал работал. Выдали все справки, все, вплоть до оформления пенсионного содержания. Кстати, пенсию ему Коалиция платит. Короче говоря, хватит ждать, бери распоряжение и спецсредство изымай! Он его тридцать лет жмотит, а ему самому уже около сто двадцати. Со дня на день помрет, мы потом списывать замучаемся, сам знаешь…

Эмилио вышел из отдела инвентаризации, глядя на отчётные документы как на заброшенную могилу.

Но Нет ничего вернее подписанных отчётов Департамента Коалиции. Сроки давности не учитываются.

Улица Флоритида поднималась в гору незаметно, но ноги чувствовали подьем. Это была широкая и пустнынная улица, из одноэтажных домов, с дождевыми бетонными желобами вдоль тротуаров. Эмилио сверился с адресом и нажал замызганный звонок. Синяя дверь, птицы в низкой виноградной лозе трещат и дерутся, три цементные ступеньки, ветхий коврик, в котором Эмилио сразу запутался ногами. Сегодня было пасмурно, к городу с утра подползали дождевые тучи. За дверью слышен телевизор, радио, собачий лай, звон посуды. Дверь открылась, вылетела собака, облаяла Эмилио и унеслась вниз по улице. Из дверей выглянула женщина.

— Пошел, пошел!

— Добрый день, синьора Клаус? Клаус- Сандовал?

Женщина переложила ребенка с руки на руку, сдула с потного лба волосы и сказала сердито:

— Привет. Она самая.

— Где я могу найти Антонио Синто Садовала?

— Здесь негде. Он на биоподдержке в госпитале святой Ориофы. Вторую неделю как. Вы что хотели-то? А ну пшел! — крикнула она сердито на пса, который успел вернуться и теперь лез в дверь.

— Я могу зайти? У меня есть тут один документ, вы кажется, уже получали такое…

Женщина мельком глянула на эмблему Института на конверте и пожала плечами.

Эмилио заметил на ее правой руке голубую шелковую перчатку, котороя скрывалась под майкой, под тканью выступали твердые пластиковые грани. Из- за этой перчатки девушка напоминала брошенную невесту.

— Раз двадцать получали. Он эти письма даже не открывает, двери ими прокладывает. И ругается на вас, ругается и ругается… Вы забрать эту штуку хотите?

— А вы знаете о чем речь? — оживился Эмилио. Может быть выдадите мне? Или хотите, съездим в офис вместе, сдадим по акту.

— Вот мне время девать некуда, всякое барахло по акту сдавать. Ну заходите, я налью агавы.

Эмилио прошел на маленькую кухню, путаясь в развешанном белье.

— Вас зовут Клаудина, если не ошибаюсь?

— Нет, Клаудина старшая сестра, она живет в Америке. А я Руфина, а эта linda-подкинула женщина ребенка — моя Тута. Проходите сюда, во двор, тут у нас миленько, поставили недавно скамейку и распустили orosko. Хоть маленький, но свой двор, знаете…

Эмилио сел, глядя на растрескавшийся бетонный пол. Женщина уместилась на низкой скамейке.

— Проблем нет, я даже знаю, где она лежит, эта штука. Он ее прячет на самом верху шкафа, в обувной коробке. Она довольно тяжелая, хоть и маленькая, и сто лет как не работает.

— А откуда вы знаете, что она не работает? Вы ее включали?

— Просто глянете на нее и сразу поймете, что ей только орехи колоть и дверь подпирать. А он таскал с собой всюду в своей сумке, простите, даже по нужде не расставался.

— Может быть, принесете ее. А почему он сейчас оставил?

— Погодите… Я вот чего боюсь. У него стал такой скандальный характер, ну знаете, как у всех стариков. Вернется из госпиталя, полезет проверять, ее нет… Будет черт знает что, будет шум. Может быть вы как –нибудь ему сообщите, что забираете? А то опять я буду во всем виновата.

За стеной дворика Эмилио услышал пение. Пела женщина приятным чистым голосом.

— Это поет филипиннец. Старый филипинец, а голос как у примы. —

Руфина задумалась.

— Позвоните ему!

— Филипинцу?

— Да нет, моему отцу! Позвоните ему, он сейчас как раз должен быть свободен после процедур.

— Я звонил, — ответил Эмилио.- Как только он слышит, что я из Института, он бросает трубку. Потом вовсе телефон отключил. Я даже ходил, но к старикам на биоподдержки врач не пускает.

— врет все старый черт. Просто сказал врачу, чтоб никого кроме родственников… Хотите еще агавы?

— Да, не откажусь. А сколько ему полных лет?

— Сто двадцать три. Вы с ним работали?

— Нет, что вы!. Я гораздо позже в Институте, просто иногда собираем оборудование уволенных сотрудников. Не все вовремя сдают.

— Он у него уже лет сорок. Такое барахло. Почему он так держится за него?

— Я не знаю Эмилио пожаул плечами..- Я понятия не имею. Старики ценят всякое барахло.

— Он очень упрямый, вы знаете. В свое время.. ну когда умерла мама, они вместе работали где-то далеко, он нас всех отправил в пансион. Я узнала, что mamacita нет, когда мне было девять лет.

— Я сожалею.

— Она или замерзла… Или разбилась. Утонула? — Женщина спустила ребенка на бетон и посмотрела, как она делает несколько неуверенных шагов навстречу Эмилио. — Он ведь молчал до последнего. Потом у него были эти проблемы, его чуть не посадили. Говорят, что он работал в программе Коалиции по Очагам Освоения, это правда?

— Я недавно в институте, а вы дочь такого великого ученого, сразу говорите о таких вещах. Я слышал только одну лекцию про Очаги Освоения.

— У них ни фига не вышло, — понизив голос, загадочно сказала женщина.- Папа вернулся, кажется его полгода держали под стражей. Потом выпустили. Потом он сказал, что мамы нет. Потом забрал нас из пансионата. Потом мы выросли. Но эта штука с тех времен у него, я помню с детства.

— А почему не вышло? — спросил Эмилио, и подумал, что вопрос глупый

— Не знаю. То ли они что-то нашли… То ли ничего не нашли. Но! Я несколько раз натыкалась на его коммуникатор с мононовостями Коалиции. И знаете, что?

— Что?

— Это были нормальные такие новости. Биржи, спорт.. гламур, кино.. политика..Только вот что.- женщина сузила глаза, и заговорила страшным, жарким шепотом.

— Все в этих новостях было нормально, обычно и скучно. Все в них было нормально. Но… это были новости не из нашего мира. Я никогда, нигде не видела не слышала этих названий. У меня высшее, я знаю географию. Перронт, Эмбер, новая Испания, и самое главное- Ниневия. Ниневия! Вы слышали про Ниневию? Где это?

— В Ираке?

— Нет! Это целое современное государство! И я видела фото! Это не какая-нибудь Луна или Антарктида с десятью замороженными полярниками. Нормальное небо, солнце, море, небо… Небоскребы, курорты, самолеты… Оно так и проходило в этих новостях — Очаг Освоения Ниневия. Где это? Я даже видела карты, но там непонятно, где это. Очертания непонятны, и ни одного знакомого названия. Парма — Романо, Ойа, Ференц… Вы знаете, где находится город Ференц?

— А название «Северная корона» вам встречалось?

— Вот! Вы тоже слышали? А Календарь Республики?

— Как это?

— Время указано по календарю республики! Что это за календарь такой! И самое интересное, знаете что? Люди! Сотни тысячи людей на улицах этих городов! Таких, как мы с вами!

В доме затрещал телефон, и Руфина ушла, подхватив дочь. Эмилио собрался было закурить, но вздрогнул от нервного крика:

— Что ты хочешь!? Они придут сюда с полицией, они перепугают соседей, детей, переворошат здесь все и заберут! А может и тебя заберут! Хорошо, сейчас!

Руфина вылезла, придерживая девочку, из окна и, делая страшное лицо, зашипела:

— Иди, иди быстрей! Он наконец, хочет поговорить, слава Иисусу!

Филипинец так же пел, не снижая темпа за стеной. «Вот же глотка!» — подумал Эмилио, взял увесистую трубку старомодного телефона и сказал:

— Halo, синьор Сандовал!

Задыхающийся, сварливый голос заставил Эмилио отодвинуть трубку от уха.

— Ты уже домой ко мне добрался, змея проклятая!?

— Послушайте, вы сами работали в институте и знаете, отдел инвентаря три шкуры спускает за «Шнейдеры»!

— Да, я работал, забери тебя черт, а не обирал умирающих стариканов! На пару с их никчемными дочерьми! Что тебе надо, haver!?

— Мне надо забрать «Шнейдер». Всего-то дел, я не понимаю, чего вы…

Руфина исказила лицо умоляющей гримасой.

— Тогда выслушай меня, если ты не крысиная kulo. Мы с тобой можем договориться?

— Смотря о чем?

— Все о том же.

Когда они договорились, пошел дождь, с веранды потек запах сырой земли и Руфина сварила кофе. Эмилио угостил ее сигаретой, и она притащила полбутылки какой-то зеленоватой настойки.

— Плесни себе в кофе, и вкус будет просто невероятный. Я иногда так делаю.

Эмилио глянул на ветхую этикетку.

— Десять тысяч круз. Погоди, тут чья-то подпись… А кто это прилепил банкноту?

— Да сиди ты, ребенка перепугаешь! Что ты вскочил?

— Это чье?

— Вот- вот, — сказала раскрасневшаяся Руфина, затягиваясь до треска сигаретой.- Каких времен эта банкнота?

— Не знаю… приглядываясь, признался Эмилио. — Черт знает что. Каких?

— Да не приглядывайся, парень. Никаких. Но она настоящая! Банкнота настоящая, с водяными знаками и прочим. Здесь написано «Центральный банк республики Ниневия» и год- 2928! По календарю республики! А ведь никаких таких Ниневий ты не найдешь в нашей истории. Ни вчера ни позавчера, ни сто лет назад! У нас бутылок таких хранится штук двадцать, правда они уже почти все пустые. Я сняла этикетки, сейчас покажу.

— Странные какие деньги. И везде роспись от руки.

— Я долго ее расшифровывала, но потом все равно прочла. Здесь написано «Луис Никанор Санзанц гарантирует качество рецепта». Ты знаешь, кто это?

Эмилио пожал плечами.

И на следующий день они сделали, как и договорились. Руфина принесла с собой обувную коробку с телефоном «Шнейдер». Эмилио взял пропуск и они поднялись в старый запущенный скверик госпиталя. Они сели ждать на сырую облезлую скамеечку, и щебет мелких птиц кипел у них над головами, но потом Руфина подобрала ноги, выпрямилась и вцепилась в обувную коробку. В окне второго этажа замаячили тени и лопнуло стекло и вылетела разможенная шторка.

— Папа ругается! — сказала Руфина. -Я знаю этих людей, они несколько раз приходили к нам домой, и заканчивалось тем же. Руганью заканчивалось. А ты их разве не знаешь?

Окно распахнулось, и Эмилио увидел Сандовала. А из глубины комнаты раздался шепелявый крик Швайгера, почетного директора Института, который иногда посещал юбилейные заседания. Потом завопил Сандовал.

— .. вы приходите ко мне какой раз, и требуете, что бы я их всех похоронил. Да вы даже не представляете, что там происходит и происходило эти годы! Вы приходите и требуете, что бы я все забыл и все сложил в этот ваш гроб! Нет! Нет! Нет!

И Эмилио слышал, как грохочет палка по алюминиевой столешнице в ритм каждому «нет»

— Синто, если бы ты не пил, как больной осел, ты бы хоть раз заглянул в новости Коалиции. …, — сказал другой старческий голос, и Эмилио его тоже узнал. Это был голос его куратора Ханслоу, -. Раньше мы уважали твою надежду, потом мы проводили тебя на пенсию, потом ты стал городским психом. Я ведь присылал тебе все, что касалось Нового Света! Это все правда! Они проиграли, капитуляция подписана, в этом лагере была эпидемия, и все Очаги загублены!

— Кто из вас видел своими глазами?

Руфина схватила за руку Эмилио, не спуская глаз с окна и подняла пластиковый палец: Слушай!

— Что именно видел?

— Ее труп?! Ты? Ты, может? Ага! Никто! Никто! Никто! (и опять гремела палка) Не сметь ее хоронить, puta grocero! Я просил Переход! И ты, Иеган, мог за меня ходатайствовать!

— Только по одной причине я не стал этого делать.

— Какой еще?

— Ты сам достаточно похоронил наших на той стороне! И честно говоря, я жалею, что Монк тебя там не оставил! — и кто -то сказал, понизив голос, отчетливо и горько: No hay supervivientes, Sinto!

— Что значит никто не выжил? Да ты в глаза не видел их могилы! Запомните мои слова, она еще тянет лямку за ту сторону и за эту! За вас за всех, сукиных детей! И если не она, то исход для нас всех один — слепота, паралич и смерть! А сейчас забирайте свои костыли и катитесь на клизменную терапию, две старые макаки! Проклятые вы убогие, окаянные nacido muerto!

Хлопнули двери и крик замолк. Все стало тихо. Эмилио поднялся, Руфина остановила его, напряженно глядя в окна второго этажа.

— Еще пять минут, не беспокой его. Сейчас он плачет. Это разговоры бывают редко, но он всегда плачет после них, после этих стариков… Потому что эти разговоры разрывают ему сердце. Ты знаешь, кем он их назвал?

Эмилио перепуганно затряс головой.

— Он назвал их Nacido muerto- мертворожденные!

— Теперь давай вернемся к воротам, — деловито сказала Руфина. — Подойдем сюда снова и окликнем его, будто мы только пришли.

Так они и сделали, Сандовал торопливо вышел, грохоча палкой и запахивая застиранный халат.

— Bom dia! — сказал он бешено и уселся между ними, сложив руки на засаленной рукояти своего обшарпанного костыля.

Они все сидели на влажной облезлой скамеечке, Руфина открыла коробочки с обедом и стала подавала отцу то вареные голубиные крылья, то тунцовые сэндвичи.

— А где Linda Tuta? Тунец, тунец, опять тунец… Хотя твой тунец лучше, чем в местной столовой.

— Туту взяла Биллиардо, у нее сегодня выходной.

— А выпить ты мне принесла?

— Папа! Через три дня анализ, ты опять за свое.

Сандовал вонзил наконечник палки в грунт и сплюнул.

— Тогда я не буду есть. Если не буду пить! Уже сорок лет я пью, как комарик, а ты записала меня в алкаши? Это несправедливо! Скажи ей, Эмилио! Ты ведь Эмилио?

— Да синьор, Меня зовут Эмилио.

— Хорошо. Я принесла, но немного.

Сандовал придирчиво осмотрел бутылку, покосился на Эмилио, и спросил.

— Выпьешь?

— Нет, спасибо, у меня рабочий день.

— А, ну да, гаденыш, ты ведь на задании!

— Папа! Перестань ругаться. Давай решим наше дело.

— Сейчас!

Он опрокинул в себя пару глотков, протер ладонью рот и плотно закрыл бутылку.

— Ты должна посмотреть в шкафу на веранде, за теми старыми журналами, сколько еще осталось.

— Одна нераспечатанная бутылка, папа.

— Ну и черт с ним! Всего лишь одна.- добавил он безнадежным шепотом, опустил голову и ветер поднял клочья седых волос у него на затылке. — Но мне хватит до конца жизни. Клянусь, мне хватит. А если нет, то сдохну трезвым. Да, сынок?

Он обернулся к Эмилио и внимательно оглядел его.

— Сколько тебе лет, парень?

— Двадцать семь.

— Ты знаешь Иегана Ханслоу?

— Он пару раз приходил на юбилейные совещания Института. Он наш куратор.

— Швайгера?

— Он вручал нам первые свидетельства об окончании учебы.

— Ну и кто назначил тебе это задание, забрать «Шнейдер» у меня? Кто — нибудь из них, старых сволочей?

— Нет. Это новая инструкция департамента Инвентаря.

— Хорошо! Я выпью еще и мы поговорим, и поговорим как следует.

И он выпил еще. Держа бутылку за горлышко своей гигантской ладонью землекопа, он спросил Эмилио:

— Знаешь, как называется?

— Там не написано.

— Это «Россомарш». Крепко запомни — «Россомарш». Это питье, открывающее разум, душу и бессмертие. Конечно, пить надо в меру, чтобы не превратиться в надувную свинью! И в наших краях оно не водиться, его привозят из Ниневийских просторов, как я привез семьдесят лет назад. Вот эта этикетка подтверждает его подлинность, а точнее вот эта подпись фермера Луиса Никанора Санзанца, который сохранил для меня это сокровище…

— Вы говорите про Россомарш?

— К черту Россомарш… Я говорю об Охре! Все, теперь к делу. Давай «Шнейдер», Руфина.

Сандовал вскрыл коробку, раскрыл черный футляр, и Эмилио увидел обычный старый радиотелефон.

— Что, попытаешься его включить, умник?

— Нет. Шнейдеры по-другому работают, и я это знаю. Их никто не включает и никогда не выключает.

— Уже хорошо. Теперь! Я прошу у тебя всего лишь две недели, начиная с сегодняшнего дня и сегодняшнего часа. Я напишу тебе гарантийную расписку, если желаешь. Когда время истечет, ты возьмешь его и убирайся. Но не раньше, того момента, когда мне позвонят… За эти две недели.

— Папа, тебе никто не позвонит! — сказала Руфина, упрямо опустив глаза.

— Или не ответят на мой звонок. Да, если же этого не произойдет, я расстаюсь с этой жизнью, надеждой и проклятым миром. Ты извини, сынок, но от Россомарша меня тянет говорить высопарно, как испанского проходимца. Ну что, ты согласен?

— Две недели? Не знаю, разрешат ли мне.

Он засмеялся и раскашлялся, сплюнул, поглядел на Эмилио и снова засмеялся. Руфина убирала свои коробочки в пакет, похлопала отца по спине и подмигнула Эмилио.

— Разрешение? Вот бы я спрашивал разрешение у всех своих начальников, мать их за ногу, я бы…

Он задумался.

— Я бы и половины пути не сделал. От половины пути. Не беспокойся, отдам тебе его минута в минуту. Мне некуда бежать, безносая ждет меня за каждым углом. Она, если хочешь, будет поручителем в нашем договоре! Я носился всю жизнь, меня проклинали все, кто знал, и кажется, было за что. Теперь просто дай этим часикам дотикать. Ну что, дашь?

— У меня будет свое условие, разве что.

— Ах ты еб… й торгаш!

— Но оно вас не стеснит, синьор! Скорее развлечет.

И они опять договорились, а вечером Эмилио сидел в одном из кабинетов Института. Человек в кресле напротив смотрел с высоты двадцатого этажа на море, на поросль мачт далекого пирса, мял салфетку, и говорил Эмилио:

— Нет, — честно сказал Эмилио. О каком мире вы говорите? Все пожилые синьоры в последнее время говорят о чем-то загадочном.

— Пожилые синьоры увлеченно обсуждают, как они впадают в детство! Слабоумие и деменцию! Ладно, забудь…

Человек вместе с креслом отвернулся от окна, отбросил салфетку, залпом выпил остывший кофе и спросил:

— Ты говоришь, он упоминал имя?

— Да, кажется женское имя.

— Охра?

— Точно.

— Больше ничего про нее?

— Сказал, что… драгоценность. Нет, что сокровище.

— Никогда я с ним не соглашался. Ни в чем. Только с этим не буду спорить. При первой возможности, передай ему, что Швайгер будет на его похоронах, и если что, ждет на свои. Потягаемся напоследок!

На следующее утро Эмилио, взяв пропуск, был в палате госпиталя святой Ориофы и ждал Синто Сандовала. Он установил на треноге записывающее устройство рядом со столом, подготовил термос с кофе и прилежно сложил руки на столе, как второклассник.

Ему почему-то подумалось, что если ему сейчас двадцать семь лет, то через десять лет неизбежно наступит тридцать семь. А потом время помчится, пригибая голову к только одной, ему известной точке. И ему было интересно только одно — а вдруг, где-то, там, на страшной высоте ноябрьских созвездий действительно есть кто-то, кто смотрит сюда, и взгляд этого человека как скорость света достигнет Земли, когда его самого, этого человека, костей уже не найдешь. И самому Эмилио стоит глянуть в ответ, как время подхватит его и потащит туда. Эмилио Коцепус нащупывал царапины на белом столе и думал, каково оно — такое бессмертие? Спустя двадцать минут он задал этот вопрос Сандовалу. Тот выслушал внимательно, растирая каждый глоток «Россомарша» языком во рту, потом вытащил «Шнейдер» и положил его перед собой.

— Перед тем как мы начнем, парень, надо вот что…

— Что?

— Надо усвоить тебе одну простую вещь. Только для того, чтобы ты перестал примерять на себя эти расстояния и время. Потому что это все таких величин, размеров и значений, что пытаясь это понять, ты сдохнешь от тоски. Твое сердце остановиться, мозг покроется льдом, и ты сдохнешь. Все это происходило так далеко, что можно считать, будто этого и вовсе нет. Так и относись к этому. И то, что есть мы, старые, но еще живые свидетели — это чудо Господне, не иначе. А сейчас я сделаю свой обычный вызов со «Шнейдера», так что обожди.

— Внешний пароль 7181. Входной пароль «Мюнхен — Брест» — сказал Сандовал и Эмилио услышал обычный набор номера, увидел, как засветился под антенной зеленый глазок. Вызов попискивал, но на той стороне трубку никто не брал. Наконец женский голос невидимой коммутационной службы произнес:

«Абонент не поддержал вашу коммутацию. Сведения о вашем звонке занесены в реестр под номером.. 8 тысяч…865.»

— Куда вы звонили? — спросил Эмилио, включая запись.

Сандовал вытащил бутылку, оглядел ее со всех сторон, и спрятал снова.

— Я звонил в один далекий город, и этот город называется Ниневия. Этот город так невообразимо далеко от нас, что совершенно правильно и разумно считать, что его нет..Хорошо, ты включил? Я хочу закурить. Так… Все началось с того, что той ночью на Порции сгорела наша локаторная станция «Равнина»….

Материалы допроса Антония Синто Сандовала. Сектор Земля. 11 ноября 1998 г. Инспекция института Допустимых Исследований.

(Одна запись, запись фоновая)

РОССОМАРШ. (Сентябрь 2939 г. Новая Испания. Планета Порция. Дальняя орбита Очага Освоения Ниневия.)

Той ночью на Порции сгорела наша локаторная станция «Равнина».

Было ветрено и морозно, сугробы вокруг станции сияли оранжевыми и алыми нимбами, между ними носились пожарные боты, прыгали красно-синие отблески их мигалок, квакали серены и треск оседающих конструкций заполнял окрестности. Пламя выносило гораздо выше антенн длинными лоскутами, искры заполняли небо, и мне казалось, будто идет огненный снег.

На Бриетту я старался не смотреть. Она сидела в снегу, зажимала рот и медленно, хрипло дышала. Когда затрещали раскаленные конструкции и металл начал выть от перегрева и тарелка начала оседать, она взвизгнула, вскочила и сказала мне с ненавистью:

— Сделай что-нибудь!

Но в это время я уже шел к нашему жилому блоку, не обращая внимания на мороз. Опустевшую бутылку я зашвырнул далеко в сугроб, поднялся по железному трапу и оглянулся еще раз. Уродливые как летающая кочерга. дроны-пожарные трепетали над огненной воронкой, хлопали капсулы, и расстилались кремовые потоки пены. Локаторная станция будто свернулась, топорщились алюминиевые листы, раскаленные балки сами по себе шевелились, как черви в ране. Я зашел внутрь и упал в кресло. Было времени около четырех утра, я включил все мониторы в рабочем блоке и слепым взглядом стал смотреть стендап — шоу. Бриетта вошла, бросила на мой рабочий стол пустую канистру и сказала:

— Ты?

— Нет. Я заправлял красный генератор. У меня и капли мимо не упало.

— Тогда в чем дело?

— Пробило внешние контуры. Что — то вроде шаровой молнии, местная аномалия. На Порции так бывает, ничего не поделаешь. Я официально требовал замены на внешних контурах, так что все нормально.

Я не был уверен, в том что говорил, но и на самом деле эта штука- «ниневийская дуга» — сгубила нам кучу оборудования. У нас каждую неделю что-нибудь горело. И то, что стройку локатора удалось практически закончить, можно было считать везением.

— Ты знаешь, что теперь делать? — спросила Бриетта.

— Нет, — ответил я. Впрочем, знаю. С локатором «Равнина» нам больше делать нечего.

Бриетта грохнула тремя дверями и умчалась наверх, только прогремел трап под ее ногами. Я принялся варить в своей кружке кофе.

Пришел Фил, электрик и инженер силового оборудования.

— Выпьешь кофе?

— Давай, — сказал он неохотно и принялся кухонным полотенцем сдирать с лица копоть.

— Да забей, — спокойно сказал я, делясь ковбойской бурдой из кружки. — У нас экспертиз было столько, что живого места нет. Все знали.

— Это тогда все знали! А теперь, получается один я не знал, — он приготовился орать, но я положил ему пачку актов.

— Все подпиши и иди спать. Я подумаю, как быть.

— У нас официальный пуск был три дня назад.

— Это точно, — вяло сказал я, вспоминая наш корпоратив. И тут вошла Бриетта. На ней был тесный и элегантный комбинезон, который в этих краях все почему-то называют «лима», ее любимая шапочка — чула. Перуанская такая шапочка, очень милая в ней я Бриетту увидел тогда, давным -давно,. За ней волочились лямки комбенезона, гремя пряжками, она их ловила и одновременно перебирала наряды и допуски в папке, прижатой к груди. Я сразу почуял неладное.

— Куда ты собралась?

— Круг Мажино- Монтекума-Старый Обелиск, сбор показаний со всех маяков.

— Не вовремя, у нас чепе…

— Да имела я твои чепе.., у меня своя работа, маяки не обновляли месяц! — сказала она, пряча глаза и Филипп сразу вышел вместе со своей кружкой. Он четко помнил и исполнял наше правило- при выяснении отношений больше двух не собираться.

— Да в чем дело?

— Ни в чем. Подпишите наряд –допуск, синьор официале… И допуск на выезд!

Я глянул в бумаги. Желтый «Балкан», конечно, берет, дался он ей. Потом подумал и подписал. Спорить было себе дороже.

Она кивнула, схватила бумаги и пошла к выходу. Я подхватил лямки и потащил назад, а ей будто того и надо было. Она швырнула в меня бумагами, планшетом и сложенным свитером

— Ты! Превратился в высопоставленную самодовольную институтскую сволочь! И сам этого не заметил! Знаешь это? Сволочь, которая творит все, что хочет! Мы тут гнием от мороза, я детей месяцами не вижу, термосапоги к пяткам приросли, а ты мало того что каждый день играешься в Зорро с людьми которые тебя рады закопать, так еще ты кладешь с прибором на всю нашу работу. Как ты там говорил — не бойся выбрасывать сомнительные результаты? Так вот, сейчас у тебя все результаты сомнительные и знаешь почему? Потому что тобой движет только одно — полупьяная ирония бывшего интеллектуала. Что, твои наставники перестали поддерживать тебя под ручки и потребовали результатов? Правильно, проще все сжечь, чем становиться под прицел. Ничего, выдадут еще миллионов семьдесят, и я сотворю еще одно мертворожденное чудо света, пусть заткнуться! А вот мне кто мне выдаст еще десять лет жизни? Нормальной, человеческой, я не говорю о счастливой уже, а просто спокойной жизни.

— Я не трогал и пальцем! Просто пробило контур!

— Да от тебя же бензином прет! Бензином и перегаром. Смотри на себя в зеркало, смотри, свинья надувная! Тебе никого не жалко. Себя не жалко! Фила не жалко, Дорку! Меня! Совершенства жаждешь? Будет тебе совершенство –посмертное!

И тут в дверь забарабанили. Отчаянно прямо-таки молотили в чахлую алюминиевую прокладку.

— Ocupado! (занято!) — крикнул я, прекрасно зная, кто это может быть.

— Шеф! — кричала Дори Мендес, второй асссистент.- Шеф! Открывай!

— Да пусти ты! — выдернула Бриетта свои лямки, подобрала разбросанные вещи, открыла дверь и убежала. Дорка шагнула внутрь, у нее были полные руки — пластиковые листочки распечаток, кружка с кофе, пакет с печеньем. Я обошел ее и быстро пошел следом за Бриеттой, спустился в транспортный коридор.

— Желтый Балкан не бери! У него спасательные блоки сняты на перетяжку! — кричал я на бегу в глубину бетонной аллеи. Я спешил, но понял, что не успею. Покатилось по заиндевелым стенам транспортного тоннеля зарево курсовых огней, затрещали протекторы по ледяному бетону, загремели сливные решетки под мощными колесами и желтый «Балкан» проскочил в самом конце стоянки, развернулся, разметал сугроб залежалого снега и вывалился в поле. Я остановился, дрожа на угрюмом свинцовом сквозняке.

— Шеф! — Дорка меня настигла, тряся своими листочками. — Да стой ты, б… Он работал!

— Пускачи надо было собрать и в сейф сложить, чего теперь-то… — сказал Фил откуда то сверху. Я поднял голову. Фил ползал по трансформаторным ящикам, проверял и что-то записывал.

— Ну и собрал бы! Дорка, что тебе?

— Поругались, что ли? Чего она? — спросила Дори, глядя вслед облаку снежной пыли от «Балкана».

— Ты как с неба упала, честное слово!

— Ладно, смотри… Смотри! Он работал!

— Кто?

— Локатор! Он работал восемнадцать секунд. Смотри на график. Видишь — вот кривая. Вот запуск. Вот распределение нагрузки! 12 секунда. Вот на линию обратных передача.. 16 секунда. А вот центральный отрезок. На прием, ты понял!

Я забрал у нее свою кружку, отхлебнул и попросил повторить.

— Вот ты дурак! Центральный двойной пунктир, я даже динамику сохранила! Он принял блок! Понял?

— Раскодировала? — ледяными губами спросил я.

— Нет! — сказала она, и глаза ее сияли.

— А чего ждешь, твою мать?

— Без кодировки пришла! Открытый эфир!

Я задумчиво стукнул кружкой и высыпал кофейные льдинки в сугроб.

— Текст?

— Ну!

— Говори!

И она прочитала:

«Сектор Ниневия. Очаг Освоения Ниневия. Луис Никанор Санзанц. Парма- Романо, улица Гриенте, 1490.Приезжай.»

Фил сверху уронил крышку кабельного ящика.

— А исходный? Исходный кто? — спросил он сверху, обсасывая ушибленный палец

— Нет исходного. — сказала Дорка и подняла плечи. — Пошли внутрь, околею сейчас!

— А ну дай. Дай-дай! — сказал я и поднял листочек со светящимися буквами. Потом показал Филу.- Нет исходного — так бывает?

— Не встречал, — осторожно сказал Фил, опуская руки. — Может, просто флипер координаты не развернул? А? Тебе, видней, конечно..Херня какая-то.

— Дори, — сказал я тихо.- Иди внутрь. Мне, срочно, на ближайшую «Северную Корону» место. Хоть где. Фил, выгоняй и готовь «Волонтера». Я одеваться.

Я поднялся к себе и стал швырять вещи в баул.

«Ниневия» — смотрел я. Погода. Плюс 37—40 в тени. Включилась Дорка.

— Тягач бункерный берет в кабину. Наличку просят за проезд.

— Это «Штефан Прайд», что ли? Угольщики?

— Ага. Мы вместе?

— Нет. «Волонтер» готов?

— Внизу ждет.

Я побежал, заталкивая одежду в сумку. Выглянуло солнце, резкое, багровое, неприятное, раскаленная морозом полынья в небе.

— Фил! Меня не будет около ста часов. За это время — бросай все и снимай Речную с консервации. Переключай питание, открывай все панели. Протестируй отстрел маяков, распечатай хранилище, зарядку и прочее, сам знаешь. Нужно успеть!

— Я без оператора тест Речной не смогу провести! Хотя бы психотиповое клише оставь! А так… только переферийку и питание.

— Да какие клише, где я тебе возьму, я в глаза его не видел!

— Ты можешь сказать, в чем дело? Куда тебя понесло?

— Это был не текст! Это был скан письма от руки. И текст был написан на упаковке от сэндвичей «Tranzito». На скане его задело, значок –то, хорошо видно. Кто-то нам сигналит!

— Да ну нафиг. Невозможно это. Ты в своем уме? Кто? Инопланетяне?

— А и хотя бы! Мне все равно.

Я залез в фургон «Волонтера», включил все мониторы и выглянул.

— Запускай Речную и жди меня. Тут все гораздо проще, чем кажется.

«Волонтер» гнал ровно, исправно давил сугробы, по лобовому стеклу мело свежей поземкой.

Когда я настраивал мониторы на режим конференции, в эфире появилась Дори.

— Еле нашла! Ты маршрут опять черт знает как проложил? И что за скорость? Ты как хочешь, я сброшу до семидесяти, не на трассе… Или за руль иди, хватит уже судьбу испытывать.

— Нормально проложил. Погода ровная, заберешь на автопилоте. Выведи мне дополнительно спутниковый пакет, а тут у меня начальство скоро…

— Ладно. Так я что, опять одна остаюсь? Фил на Речную собирается, Бриетта вообще отключилась.

— Потерпи. «Волонтера» на обратном пути не потеряй.

Появился Иеган Ханслоу.

— Ты готов? Все в сборе. Швайгер на линии.

— Давай!

— Бутылку со стола убери.

— Это вчерашняя, — сказал я, вышвыривая бутылку в окно.

— С полки тоже!

— Ага.

Выскочила панорама конференц-зала Института. Все головы были повернуты в сторону новостного монитора. Невидимый диктор сообщал:

«На очередном заседании Коалиции не произошло никаких заметных в лучшую сторону. Глава ниневийской делегации пригрозил, что в случае не рассмотрения предложенных им поправок он покинет зал заседания. Бюджет Коалиции по прежнему не утвержден. Тень хаоса и волнений начинает нас нервировать»

Швайгер увидел меня.

— Где шляешься? Как дела?

— Ну, нормально. Локаторная станция «Равнинная» сегодня ночью..кхм.. сгорела.

Новостная лента онемела, все головы повернулись ко мне.

— Ты совсем там взбесился? Что это значит?

— То и значит. В три сорок сработала аномалия «ниневийский контур», пожар перешел в пятую категорию за двадцать минут.

Швайгер снял очки, бросил их на стол и полез из кресла.

— Это подсудное дело, ты понимаешь?

— Нет. Подсудное дело это отсутствие результатов. А что касается контура, я отправлял акт и заключение, что внешние предохранители не смогут заблокировать распространение «контурных» аномалий. Что и произошло.

— Под суд отправлю, точно тебе говорю!

— Да попробуй только. У меня вполне солидный пакет заключений сторонних специалистов. А «ниневийская дуга» это не формат вообще для любой электрозащиты. Короче… Все нормально, «Равнина» сегодня приняла первый блок информации перед самым пожаром.

— Как это?

— Восемнадцать секунд устойчивой эксплуатации. Ну, и показатели! Мы сразу же начали готовить «Речную», и к моему приезду начнем работу уже с гарантией.

— У Речной нет оператора! Ты из шести тысяч кандитатов никого не утвердил!

— Поэтому я и просил результаты переписи «нейтралов» 23 года в Ниневии! Нужные операторы там! Но я не гордый, сам сьезжу!

— А я вообще считаю что «нейтралы» нам ничем не помогут. В исследовании Сети Томпсона. Кто это решил, что нам нужны «нейтралы»… да кто это такие вообще?

— Объясняю еще раз — нейтральные посредники связи, или нейтралы — люди с повышенной психонормальной способностью воспринимать активность Сети Томпсона без дополнительных технических средств…

— Погоди, и ты их в Ниневии будешь собирать? Так. А новости ты смотришь?

— Не. Как Андерлехт с Богемией сыграл?

— Ты идиот? Ниневия на грани выхода из Коалиции. Тут у нас предвоенная обстановка.

— Да как ты в этой Ниневии вообще будешь передвигаться?

— Есть хорошие знакомые, еще давно обещали помочь.

— Кто это?

— Монкада, министр науки местный, например…

Швайгер нервно болтался за спинками кресел, потом подошел к монитору, заслонил собой всю залу и произнес тихим злым шепотом.

— У тебя сто часов? Так вот, используй это время правильно, потому что… если ты не привезешь оператора и не подтвердишь наблюдения, я клянусь, ответишь за пожар на «Равнине» так, будто сам ее сжег. Ты у меня до конца жизни зэкам черчение преподавать будешь! Конец связи!

Я не успел перевести дух, как в дальнем мониторе возник перепуганный Иеган Ханслоу.

— Профессор, ты там что, с нацистами связался?

— Не понял.

— Твой этот старый знакомый, Монкада, он ультраправый!

— Ультра… кто?

— Ты речи его слышал? В конгрессе Коалиции!

— Хрен с ними, речами. Он поддерживал мои направления!

— Короче, давай так. Я выделю тебе спецканал, закодирую на тебя, и один пустой еще… Пароль внешний 7181. Пароль входа спецканала связи «Мюнхен — Брест». Ты точно знаешь, кого там ищешь?

— Мне нужен тот, кто живет под Сетью, а вы подсовываете мне метросексуалов каких-то, а без настоящего оператора этот хлам, который мы строим и строим, только будет собирать помехи!. Значит, я беру «Шнейдер». Выведи его в отдельный учет, хорошо? Буду там, отзвонюсь. Все, пока!

Прерываясь, запела и запрыгала на мониторе внутренняя линия. Появился Фил.

— Меня беспокоит.. Бриетта. С ней связи нет.

— Скажи ей, что я уехал, сразу появится. Или отправь дрона, пусть дежурит на Старом Обелиске. Фил, спутник отходит, плохо слышно… И Фил! Ты особо не беспокойся, она на развод подала. Так что карты в руки тебе, haver! И чтоб на Рождество вы с ней детей моих не жмотили! Все, позже, пора мне!

«Волонтер» вздрогнул и остановился, тяжело задышал и раскрыл задние двери. Стремительно темнело. Я наспех одевался. Дорка терпеливо поглядывала в экран.

— Мои угольщики где?

— Ну, космонавты наверно, не угольщики… Шарф подтяни. У них бункеровка еще сорок минут. Ты взял «Шнейдер»? Я тебе там гавайку положила. Стой!

Я обернулся на выходе.

— Про развод это правда?

Я остановился на пороге, глядя в пропадающий горизонт

— Да… Она прислала сообщение десять минут назад. Так что — да. Я свободен и.. я пошел! Любовь моя, управление на дистанцию, маршрут прибытия — на реверс!

— Реверс прибытия на исполнение. В этот раз тебя буду ждать я,и пошла бы она! —

И я выскочил, провалился по колено в снег, перевернулся и подобрал сумку. «Волонтер» вздохнул дверями, переключил курсовые огни и покатился в темноту. Я умылся снегом, подбросил на плече сумку, и полез через сугроб к сияющей синем льдом скале с надписью: «Вас приветствует Северная Корона» «PORTAL PAIONEER LINE «ТНЕ NORD CROWN». )

Говорят, когда- то в мире было мировое правительство. Тайное и всемогущее. Оно дозировало патриотизм, национальные катастрофы, перемирия, курсы валют и цвета национальных флагов. Как бы его не проклинали разные люди в разные времена, но оно свою задачу выполнило. Мы стали едины, расслаблены и свободны. Мы ушли в онлайн и разбросали там цветные поляны своих имен. А та, настоящая проклятая жизнь, в которой от нас несло потом, кровью и «Фаренгейтом», как от скотов в разгар жатвы, высохла и рассеялась пылью по ветру. Боюсь, что она погибла.

Жизнь стала комфортной, и заблокированный счет стал самой серьезной проблемой. Много развлечений, выпивки и мало работы. Никто не срывает ногти и не цепляется за достойную жизнь, теперь она у всех. Более-менее у всех, более — менее достойная.

Есть, конечно, миллионеры, был средний класс. Но теперь это никого не беспокоит. Люди совершенно разучились воевать и завидовать, исчезла когда-то необходимая и нужная агрессия. Остались только дворцовые караулы, мундиры которые жаль выбрасывать. В музеях военной техники, словно в насмешку, устраивали горячие пати. Исчезли военные министерства, протоколы и дипломатические военные оси, исчез враг и внутренний и внешний. Ну, как мне кажется, до поры до времени. Как оно и оказалось…

Единственный официальный знак нашего процветания — Новая Коалиция Освоения. Новая не потому, что хуже старых. Коалицию проще назвать новой, чем вспоминать названия прежних, мало ли чего там они натворили в свое время. Сейчас все новое — Новая Европа, Новые территории, Новый Свет.

Мы забыли наши противоречия. Но и то, что объединяет — не очень-то помним. Так вот, Институт Допустимых исследований, в котором я работал, изучал это архаическое излучение космоса. Сфера Томпсона — Квикампуа. Или Сеть. Хочется назвать его таинственным, но тайн сейчас нет. Просто он никому не интересен, кроме тех, кто в нем работает. Я в нем работаю, у меня здоровый такой отдел. Называется «Берег-4». Это планеты. Города, города, города… Мне города не нравятся, мне нравиться простор.

Армии нет. Войн нет. Плохих болезней нет, а хорошие, не знаю, наверное, остались. Работы мало, денег достаточно. Люди больше не падают от изнеможения

Так вот мой отдел — Экспедиций и Полевых исследований. Я в нем главный. Это значит, что я могу болтаться где угодно, но раз в полгода отчитываться насколько мы не понимаем Сеть. Насколько глубоко мы в этом продвинулись. Изучаем лет сорок, не поняли ни черта, но исправно тянем фонды. Это не наш злой умысел, просто очень уж она непонятная — Сеть.

Конечно, тысячу лет назад мы были другими. Само собой, через тысячу лет мы станем другими. А завтра можем измениться по — настоящему.

Туристический справочник по Ниневии.

«Эпоха Великих Астрономических Открытий официально завершилась в 2889 г. заселением последних восьми планет руки Ориона. Столицей стала считаться Ниневия в 8589 г. на планете 1419.

На память о тех временах между портом и берегом стоит памятник, который видят все приезжающие в город, по шоссе Терменон. Это группа из нескольких переселенцев, только что сошедших с корабля «Маниок». Впереди мужчина с открытым шлемом, со спокойным удивлением взирающий на новые просторы, за его спиной другие — мужчины и женщины. Отдельно стоит девушка, в простой одежде, крепко прижимающая к груди сверток. В руках мужчины простая мощная и тяжелая кирка, символизирующая труды, которые готова была принять эта новая родина.»

Очаг Освоения Ниневия

(73 ЧАСА ДО НАЧАЛА МЯТЕЖА.)

Пока я спал, исходя потом в рабочем комбинезоне, маленькую кабину бункеровщика осветили разноцветные огни. «Северная корона приветствует вас на Территории Восточной Ниневии»

— Тягач «Штефан Прайд»: Северная корона- форт Джексон- выходим на конус посадки. Примите доброе утро, примите запрос трассы конуса Хайзенхоф-Ниневия.

— Хайзенхоф- форт Джексон — Ниневия, доброе утро принимаю, запрос трассы откладываю — пятнадцать минут.

— Тягач «Штефан Прайд», Северная корона, доброе утро отзываю!

— Мне нравится, когда всегда проводы, старт, а потом думаю- н..я я сюда прусь?

— Ага, а потом наступают тяжелые будни.

— А я все… Крайний раз.

— Хахаха… Давай, короче, когда взметнешься еще, с тебя бутылка.

— Не, все. Last flight.

— Я от тебя слышу это уже в десятый раз..

Я поднял мутный взгляд, страдая от липкой жажды. Прямо подо мной, за переплетом рамы начинался колодец из гигантских конструкций, уходивший на сотни километров вниз до самой поверхности. Ниневия — желто-голубая линза выгибалась под нами и буквы «Северная Корона» наваливались на кабину, поглощая ее голубым нежным светом. Мы находились на входных конструкциях Ниневийского Орбитального Лифта.

«Radio Bemba, signore presidente! De-de-de-de Cahi in Trampa, shasinjа jenema ma-ma-ma mala vida!» заорало что-то в кабине, и я вздрогнул.

— Чего ты? Это местное радио!

Я уже час сидел, прячась под грязным стеклянным козырьком от свинцового солнца. За моим плечом поднималась прямо из пустыни череда стеклянных игл, отвесных волн и утесов. Ветер тяжело гремел билбордом «Внимание! Вы пресекаете территорию восточной Ниневии!». На остановке, не было ни души, и вообще вокруг было просторно, ветрено и безлюдно. По дорожному виадуку вдали, поблескивая, двигался какой –то транспорт. Я смотрел на небо и не видел ни единого намека на активность. Небо было густым, синим, уползало за горизонт выцветающими краями и только кое-где между небскребами я видел аккуратную, почти незаметную линию. Ее словно кто-то провел специально, называлась в наших исследованиях линией интерференции, по ней мы калибровали зеркала, ожидая появления главного маркера перед вспышко — «португальского кораблика». В этих местах линия была ясная, четкая и необычайно устойчивая, я задумался, привычно прикидывая показатели для зеркал…

«Ребел Софт. Обращение к Ниневии!

..МЫ ОТВЕРГАЕМ ОБВИНЕНИЕ В ФАШИЗМЕ, ЭКСТРЕМИЗМЕ И НАЦИОНАЛИЗМЕ, ПОТОМУ ЧТО ПРИ ОСВОЕНИИ НОВОГО МИРА ЛУЧШИЕ ПОКАЖУТ СЕБЯ САМИ. ТЕ ЦЕННОСТИ, КОТОРЫЕ МЫ ДОЛГОЕ ВРЕМЯ СЧИТАЛИ ИСТИННЫМИ, И КОТОРЫХ МЫ ЖАЖДАЛИ…»

Я вскочил, перепуганно оглядываясь. На стекле в такт своим истерическим воплям, дрожала и горела проекционная листовка. Я, морщась, принялся ее рассматривать и даже попытался ногтями сковырнуть, но она лопнула, погасла и заткнулась.

Я обернулся и выглянул на дорогу. Черный, элегантный старомодный, похожий на кожаный диван лимузин не спеша подкатывался ко мне, с хрустом перебирая колесами по крупной пыли.

— Вот надо! — сказал водитель, выпрыгивая на дорогу. Ты где был, haver? Я тебя в гостевой сду-сду, вокруг катаюсь-катаюсь! Садись давай!

В гигантском салоне с резким запахом дешевого дезодоранта он поднял палец:

— Погоди! Ты?

И показал мне мою фотографию

— Ты, вот надо! Тогда поехали! Не, не — сой!

Он бесцеремонно полез через мои колени в бардачок, вытащил гигантские уродливые солнцезащитные очки и показал мне.

— Носи, симать нельзя. Не, сой, сам надену правильно. Монк и то сутки слепой был, забыл оски, обзег зенки. Смисной был, еле ползал, ссмесной, сука!

— Не вижу ничего.- сказал я, задирая голову и лапая воздух

— А так? — щелкнул фильтр и я увидел все в приглушенных багровых тонах

— Зашибись, kom para-para? Тогда поехали.

— А где Монк?

— Только два саса прилетел, сказал сам встреть, то се, катайтесь. Встресю на дороге, сказал. Этот встретит!

— Что?

— Да нет, встретит конечно, се ты!

Мы мчались, обгоняя связки воздушных трамваев. Появились пальмы, замелькала цветная трескотня рекламных щитов, мы поднимались в город, я успел прочитать «Termenon» на указателе трассы

— Это «бьюик». Коча сто надо, чачам писят с нее? Нравяться!

— Кто писят?

— Девкам! Нравится. Я на гастиле плохо буду говорить, на чако хоросо, ты на чако?

— Не.. Чако это вам, — отаетил я, подстраиваясь на его манеру выражаться. — Мне с гастилем хоросо.

— А я на гастиле не пису даже. Так, слусать — могу.

— Что за листовка там?

— А, крисяла? Видел узе! Это Софты наси — ростоманы! Придурки и Монк говорит так, это- инсургенты!! Взорвать Лифт хотят, говорят мы через него бедные. Пзяли тут на складе два ящика газовых гранат! Газовыми разве зрывают? Ааа? Вооот. Нет ус! А мы разве бедные? Если б не Лифт, я б тебя на велосипеде возил, а не коче! О, вот он!

Монкада быстро открыл заднюю дверь и полез в салон, не говоря ни слова. Потом схватил меня за плечо.

— Профессор, привет, давай назад лезь, давай- давай. А ты через виадук сразу езжай! К Маниоку!

Я перебрался на задние диваны.

— Salud? — и Монк поднял руку. — Как жизнь?

— Salud. Живу, Карлос.

— У тебя что, личная ракета, что ли? На гражданском тебя ждали три часа, а ты уже тут. Еле вырвался к тебе, сплошные совещания! Слышал, что я натворил?

— Неет.

— Я а вашего председателя Коалиции на хер послал. И всю свою делегацию вывел. Честно говоря, домой спешил сильно! Ты куда едешь! Эй, я же тебе сказал, гад- через Виадук.

— Да там пробка! У меня кипит на пробках!

— Таксист ты! Пальцем сделанный! El kapitano пробок! — сказал Монкада и выдал мне большую чеканную флягу.- С прибытием, друг.

Я приложился и протянул ему.

— Не, подарок. Смотри, что написано «Ниневия — пятьсот лет освоения». Только давай умеренно, знаю я тебя! — Монкадо добродушно рассмеялся.- Ну ладно, я тоже. Так вот! — сказал он, вытирая рот.- Погоди, ты профессор уже?

— Нет, доктор.

— Да ну, какой ты доктор! Ты профессор. Что мы больные, что ли. Нам тут доктора не нужны. Дать тебе профессора?

— Не надо, потом. Мы куда?

— В гостиницу, куда еще.

— Может, сразу встречу устроим?

— Может и сразу, — загадочно усмехнулся Монк.

— Усы не идут тебе.

— Сам знаю. Без них у нас за старшего не считают, хоть сдохни. А они в суп лезут!

Мы засмеялись, но глаза его мелькнули странным синим льдом.

— Ты надолго?

— Сто часов у меня есть.

— Что, на Равнинной не утерпел?

— Откуда известно?

— Да ладно, уши от ослика спрятал, тоже мне. Нет, ты скажи, сам зажег?

— Контуры долбануло! Я не виноват!

Монкада откинулся и восхищенно вытаращил глаза.

— Запалил! Фак зе систем? Искренне круто, haver. Ты мой герой!

— Контур пробило, сказано тебе, хватит ржать! Все кабеля в шахтах разом взялись, ты бы видел! Я еле выскочил! Потом отчет покажу и схемы пожара, так одному не запалить!

Монкада слушал меня, но глаза его опять лучились синим неприятным льдом. Лимузин остановился. Я не заметил, как мы въехали в ущелье из небоскребов. Солнце стояло где-то высоко, я задрал голову.

— А который час? — спросил я.

— Тебе-то какая разница? Sekundo arrevedo, второй полдень.

— Это «Маниок»?

— Само собой.

— Не стоило, дорого наверно..

— А оно и не стоило! Эй, багаж в пятьсот третий сразу. Тони, стой. Зайди сюда.

Он затащил меня за колонну из полированного гранита и подал пакет документов. Я быстро их проглядел.

— Я так понимаю, тут больше не любят Институт? — спросил я. — Прятать меня будешь?

— Не, — сказал он, в три затяжки высасывая сигарету.- Не потому

И серьезно добавил:

— Тут разлюбили Коалицию, так скажем. Это твои документы на пребывание, имя можешь не запоминать, все равно не понадобится. Просто сервисная служба 13 горнорудной компании. Понял?

— Нет. Но тебе видней.

— Это точно. Пошли.

Когда мы проходили стеклянные лопасти парадного турникета гостиницы, Монк сообщил:

— Очки на улице не снимать! Я тут сам на сутки ослеп, еле восстановился. В этот год у нас солнце бешеное.

В полутемном, гигантском холле мерцали часы, расползалась торжественная золотая вязь по стенам, под картиной «Высадка Тилочете Моргана на мысе Соленой Надежды» мы задержались.

— Это Франц, — сказал Манкада. — Это новенький, Франц, принимай. Он очень умный!

Ослепительная мулатка подняла шоколадное личико в зеркальных очках.

— Добрый день, рада приветствовать в Ниневии. Наш отель…

— Франчик, отвали… — радостно прервал ее Монкада.- Сами все знаем. Мы в пятьсот третий. И напомни на Эччаве Панду чтоб обед был вовремя. Они открылись, кстати, наконец?

— Да, вчера, — подняла точеный носик Франц. -Вас же звали!

— Я был в Женеве, дура проклятая. А ты что сказала?

— Ой, простите.- перепуганно закрыла Франциска рот. — Я сказала, что.. Ничего не сказала, короче!

Монкада подхватил было меня за локоть, но Франц его остановила.

— Дайте я хоть kredito ему сделаю! Ваши же потом проверять будут!

Монкада озадаченно почесал нос.

— Ладно, проводишь сама. Тони, оформляйся. Сегодня попробуешь «Транзиты». Незатейливо, но мелкая их делает так, что даже карточные шулеры там обедают… — хихикнул и вполголоса добавил-Как тебе Францик? Губы, сиськи и сверху очки. Вот это вывеска, я понимаю, да?

— А слышу все, — беззлобно пробурчала Франц.

— Да чего ты! Это экскурсия! Я ведь Великий небесный гид!

Монкада убежал наверх, по- детски прыгая на ступеньках. Пальцы Франца заметались по планшету.

— Коча, Россо? — глухо спросила она, не отрываясь от работы.

— Что, простите?

— Коча — это машинка, авто..по нашему. Тур- тур, знаете?

— А Россо?

— Это настойка местная. У меня есть партия с лицензией, разрешением на вывоз. Будете брать? Прошу вас! — и щелкнула картой, не дожидаясь ответа.- Ваш ключик.

Она бойко зацокала к лифту, но потом срезала путь и мы пошли по лестнице.

— Покажу кое- что! Всем показываю!

— А почему так темно у вас?

— А, это солнце, солнце… Стекла затемняют… Здесь очень ярко жить для глаз, для кожи. Не снимай «рефлекто», а то глаза… Монк так на сутки ослеп, представляешь? Ему пришлось, целый день сидеть в темноте, чтобы восстановить зрение!

— Не пугай меня. А загар у тебя классный и это… вот! Акцент сексуальный! Сто часов это сколько по-вашему?

— Один день по Календарю Республики.

— Точно! Выдашь мне карту Ниневии?

— Не выдам. Монк запрещает почему-то, доступ ко всем картам закрыли. Возьми это — обычный маршрут для ознакомления.

— Мне за город нужно, в Парма-Романо.

Франц покачала головой и погрозила пальчиком.

— Никуда ты так не попадешь, дороги перекрыты, ремонт на Лифте!

— Черт знает что! И как быть, если надо? Я могу машину купить, или нанять.. нет, лучше купить.

— Есть?

— Эту возьмешь?

Выскочила проекция на гостевой стойке- «додж резерфорд».

— Во старье.. На ходу?

— Смотри, на тротуаре стоит.

— Давай хозяина. Или в автохаус сьездить?

— Хозяин живет в Пармо. Отвезет по тайной дороге. Я ему передам — жди, появится.

— А когда?

— Ой, совсем скоро.

Мы вышли на второй этаж, Франц незаметно включила подсветку в гигантской витрине.

Передо мной вспыхнула видеорама. На пустой равнине возвышался исполинский корпус космического корабля. Было видно, как множество маленьких человечков его разбирают и растаскивают. Потоки пыльного воздуха в ледяном небе создавали безнадежно- апокалиптический настрой, и нависала над морским берегом надпись «Маниока». От боков корабля во все стороны ползли бесконечные транспортные колонны. И еще я заметил машинально, что Сеть в тот день была отчетливо в высоких делениях активности. Если не врала ретушь… Сеть Томпсона — Квикампуа обнимала все небо от горизонта до горизонта, и отлично был виден «португальский кораблик» — центральный маркер активности. Мы обычно по его спектру настраиваем зеркала…

— Наша гостиница названа в честь первого корабля Освоения, от которого и начался Очаг Ниневия.- жарким шепотом сказала Франц.- Это было так давно. В оформлении фасада использованы подлинные фрагменты обшивки…

— А это кто? — спросил я, показывая на отдельную фотографию.- Что за бандит?

— Ну что вы, это Тилочете Морган, знаменитый первый губернатор Ниневии. Он командовал Освоением и преподнес Ниневию королю Испании, подобно Христофору Колумбу! Здесь есть видеоряд, но это долго, вечером, если хотите…

— Ну где вы там! — заорал Монкада.

— Все, идите! — испуганно замахала руками Франц, выключила витрину и убежала. Я поднялся в номер.

Монкада маячил у окна, таксист сидел на диване и ковырял в носу. Монкада протянул в его направлении руку.

— Ну, и пора представить тебе. Луис Никанор Санзанц.

Неожиданности

Я задумчиво погремел мелким барахлом в карманах, и прошелся вдоль номера. Монкада торопливо сообщил:

— А ты что думал, у нас тут «нейтралы» в белых одеждах ходят? Обычный таксист! Кстати, я сразу хотел, так сказать, ситуацию прояснить. То, что мы тут собрались — это секрет. Есть люди в Ниневии, которые против научного прогресса… Эти люди темные, неразвитые…

— Да убей ее, потаскуху, и всех дел! — вдруг сказал таксист.

— Закрой рот, papito! Тони, не обращай внимания…

Таксист взялся за пульт от телевизора, и принялся гонять программы. Я вытащил свой портфель из баула.

— Тогда мне нужно подготовить опросные листы, сделать пару тестов… Займет время!

Монк бросил на меня быстрый взгляд.

— Да мы не торопимся.

Я поставил перед таксистом на стол зажигалку.

— Ну нет! Бросил я, не курю.

— Ты не понял. Сделай с ней что-нибудь!

— Чего сделать!

— Возьми ее!

Таксист потянулся, но я остановил его.

— Не руками!

Таксист замер и в этот момент зажигалка как от невидимого щелчка чьих-то пальцев слетела со стола. Монкада вздрогнул и улыбнулся.

— Черт, вот всегда неожиданно. Я пугаюсь! Меня аж пот прошибает.

— Хорошо, пока пойдет. — вздохнул я, включил коммуникатор и выбросил в воздух пачку виртуальных листов, засветившихся прозрачным желтым туманом, развернул их и подвинул таксисту

— Нужно ответить на все эти вопросы. Если что непонятно, тут справка..или спроси меня.

— Да нууу. Я отродясь столько не писал!

Монкада вдруг зло произнес:

— Давай, потрудись, старый дурак, и профессор покатает тебя на большой roketos и получишь отличную работу. Синто, пойдем на балкон, покажу город!

Тут у него зазвонил телефон.

— Рафа, чего тебе? Ну.. мне тоже непонятно, кому сдались гранаты с сонным газом. Может тусовщики? Газ –то прикольный, разноцветный. Я что хотел? А, вспомнил — возьми человек пять с «perforado», подьезжайте к Маниоку и займите 504 и 505 номера по коридору. Только не шумите сильно, и на ресепе чтоб с Францом ни один не залипал. Ясно? Жду.

Балконом служил многогранный пузырь темного стекла, на полу прикорнул половичок и растопырились ротанговые кресла. Мы залезли в них и принялись болтать. Я постоянно оглядывался в комнату. Монкада как мог, отвлекал меня вопросами.

— Снег?

— Ну да. Оператор должен уметь формировать плотности из снежных масс. Есть плотности с абонентом — ну чаще всего пирамиды, шары. А есть плотности без абонента- то есть неизвестно кто их сформировал. Они разной сложности…

— Например?

— Например, Я много раз видел крупного барана. С четырьмя рогами. Он даже ходил, то есть тот неизвестный абонент умеет даже выдавать секвенциональные образы. Мультиобразы, понял?

— Нет. — честно сказал Монкада-.Про барана понял, а про мультики нет.

— Вот фото, сам смотри.

И я показал то старое фото которое сделал за полчаса до первого появления в моей жизни Бриетты.

— А! Ну так это вылитый Дымчик! Это порода ниневийский линкольн. Наша местная, даже на памятнике есть. Они что, водятся на Порции?

На пороге появился скучающий таксист.

— Там твоя.. вопроска. Чего-то пишет сяма, не понимаю чего.

— Ты не отходи, она с тебя показатели снимает. Скоро вопросы будут, пока физиология.

Монкада смотрел в пыльные дали городских кварталов.

— Видел на втором этаже кино про Освоение?

— Ага, достоверно.

— На самом деле «Маниок» упал не на берегу, как принято считать… Его спустили вот там, где белый шпиль, видишь… От него и пошел первый район города — Зона Роса… Потом Фулмарк… Дизенгоф, Кристиан.. Туда дальше, в пустыню — основные направления на Ойю, Парма-Романо, Моноцентраль, Колон. А памятник Освоению в море это так, чтоб всем было видно. Пропаганда.

— А Лифт когда построили?

— Почти сразу, как и всем. Лифт был нужен в первые сто лет Освоения. Такие обьемы расселения, сорок семь планет, и каждый Очаг зависел от поставок. Но потом… Экономика-то развилась, но так и осталась подконтрольной… Лифт это булавка, друг, которой Коалиция держит нас в своей коллекции, как бабочку. Коллекция у них из таких, как мы.

Лифт отсюда скрывался в пыльных нарядных вихрях, небо проваливалось на город сияющими облаками. В сумке затрещал «Шнейдер». Я вскочил, извинившись, и спрятался в ванной, включил воду.

— Спецвызов 7181 принято. Входной пароль Мюнхен -Брест.

— Абонент на входной коммутации, ожидайте…

Треснуло, скрипнуло и прорвался голос Иегана Ханслоу.

— …выслал тебе перепись нейтралов за 23 год. Но там есть один заблокированный файл, видеозапись… Точней она изьята, причем ниневийской стороной. Копия акта изъятия прилагается, и подпись на акте этого твоего друга, Монкады… Знаешь об этом?

— Ннет. А кто был еще в этой комиссии?

— Из знакомых тебе — Бриетта Клаус, твой второй ассистент. Спросишь у нее, что было на той записи. Все, пока,

Телефон в руке вздрогнул и выбросил в воздух проекцию, я принялся лихорадочно перебирать листы.

.. Опрос «нейтральных посредников связи» 2923 год. Институт Допустимых Исследованиий- Министерство науки Ниневийской республики. (терминология внутренняя, ознакомить минимум лиц,»)

Я умылся, сдернул полотенце, и запустил поиск. Нашлось сразу.

«Луис Никанор Санзанц»:

ФОТОГРАФИЯ — ИЗЬЯТА

ВИДЕОМАТЕРИАЛ ОПРОСА — ИЗЬЯТ

ИЗЬЯТИЕ СОГЛАСНО РЕШЕНИЮ КОМИССИИ ПО НАУКЕ НИНЕВИЙСКОЙ РЕСПУБЛИКИ — председатель комиссии А. МОНКАДА. КОПИЯ ПРИЛАГАЕТСЯ.

Монкада забарабанил в дверь, я поспешно захлопнул «шнейдер».

— Эй, док, все нормально?

— Да, все хорошо, иду…

Я вышел, демонстрируя новую гавайку и мокрую шею

— Сеть очень яркая сегодня, спектр бешеный. У вас тут головы не болят?

— Смотря у кого и о чем… Но скоро заболят, уверяю.

— Ты поэтому спикера Коалиции нахер посылаешь на заседаниях?

— Не поэтому! И не я, на самом деле! Это делает мировая история!

— Ой, слушай, не начинай! — сокрушенно сказал я. — Давай выпьем, что ли.

И мы опять выпили.

— Ты Хэмингуэя читал? — вдруг спросил Монкада.

— Кого? А ну да… Иногда… помогает успокоиться, заснуть там..

— Знаешь, почему у него такие длинные, муторные диалоги?

— Ну… стиль, наверное? Не задумывался.

— Фиг тебе стиль. Они же там все постоянно бухие. Вот представь, сидят двое трое, в каждом уже полкило, и пытаются не терять лица. Люди — то интеллигентные. И постоянно добавляются. И постоянно что-то обсуждают. Понял? Разговор алкашей. Да, кстати, знаешь, что из всех привезенных животных, кстати, прижились только овцы?

— Кстати? А при чем здесь Хэмингуэй и ваши овцы?

— Не причем. Не задумывайся, стиль беседы. Так вот, везли весь домашний скот, в генетической заготовке, конечно, но только овцы пошли в рост на местной траве и воде. Сейчас статья на треть бюджета, не говоря уже о экспорте. А так подумаешь — стоило в такую даль переться, такую уйму световых лет, чтобы баранину с чесноком жрать, да?

Монкада оживился, глядя на экран беззвучно работающего телевизора в гостиной.

— Вот, посмотри на них. Нет, ты глянь! — я обернулся. Показывали новости, кажется местное правительство.

— Смотри на этих стариканов! Каждому из них больше ста пятидесяти лет, они видели Ниневию тощей пустыней, в никчемном краю. Не было тут небоскребов, курортов и «Маниок» еще не закончили разбирать, и вокруг бродили овечьи стада, и людей были жалкие сотни…

Монкада бросил взгляд вниз и вдруг изменился в лице, и шея его моментально побурела. Он крикнул в гостиную:

— Эй, а что тут ее коча делает? Сама она где?

Таксист отозвался, старательно возясь с опросными листами.

— Да нет, это я пригнал, она ее продает. На стойке внизу вылозила, мозет, купят быстрей.

— А где ключи?

Таксист поднял руку с брелком. Монкада задумчиво поглядел на изображение барана и видимо успокоился.

— Кстати, еще раз напоминаю. Друг здесь тебя я. Остальных опасайся. Просто не разговаривай. Особенно избегай одну больную на голову. Она просто — сумасшедшая… И сошла с ума давно, я лично отправлял ее на лечение… Так что головы болят под этим небом, как видишь.

Таксист появился на балконе, бренча льдом в стакане

— Вот не надо было ее выпускать из Дизенгофа, не прятались бы!

— Ну, мы прячемся не от нее. Мы вообще не прячемся, просто стараемся оградить доктора Сандовала от лишнего внимания! А эта Охра просто pobrekito, несчастный изгой!

Иди работай!

— Да провались она, шалава! — пробурчал таксист и опять ушел внутрь.

Монкада рассеяно посмотрел ему в спину и спросил.

— А что, эти ваши снежные фигуры — прямо так в воздухе и висели?

— Да, так и висели. Снежинки в процессе снегопада формировали конус, куб, сферу. Правда — недолго это получалось. Ты говорил про стариков!

— Ага, да… Так вот, они ведь тащили Ниневию за волосы, радовались каждому новорожденному и горевали над каждой могилой, но тащили… Они хорошие счетоводы, они знают, что Серафин нельзя украсть. Но «нейтрала» — можно купить, и можно украсть, как хочешь сделать ты! Значит нейтралы для них это товар, они будут торговаться с Коалицией и с тобой — за каждую голову!

— И поэтому в двадцать третьем выперли нашу комиссию?

Монкада отвел вгляд и не ответил.

— И поэтому ты стер некоторые файлы по «нейтралам?

— Какие файлы?

— По этому Луису Никанору Санзанцу, например… Ну, вспоминай!

— Слушай, давно было, свое начальство… Я был просто чиновник. Теперь — то какая разница? Вот тебе Луис, иди и спрашивай, точней не будет.

Его опять прервал звонок.

— Рафа, вы тут? Кто просится? А, обед? Ну да, заказывали. Себе тоже возьмите чего-нибудь.

Кто-то вошел в номер, простучал военными ботинками по паркету, я увидел широкую спину в песчанном комуфляже. Таксист принялся открывать коробки.

— Пошли поедим! — бодро поднялся Монкада.- Вот наши «Транзиты» — это для тех, кто жаждет истинных ценностей.

— «Мы жаждем… истинных ценностей…» — всплыла у меня в памяти сияющая листовка на остановке.

— Наши «Транзиты»! — Монкада оторвал зубами кусок бутерброда. Я аккуратно развернул пакет и не спеша стал разглядывать красно-синию упаковку. Вот это место, где поместилась надпись от руки. Монкада внимательно смотрел на меня, и я опять заметил ледяную искру в его глазах.

— Что?

Я пожал плечами и принялся есть. Вкус у мяса действительно был ошеломительный.

— Его что, на огне готовят?

— Понятия не имею. Секрет «Транзита». Просто мармелад, а не мясо! Убить того, кто называет это фастфудом, убить как собаку. Так вот! — с набитым ртом весело продолжал Монкада — Ты пойми, когда ваши начали работать, то наши старики тут же поняли — слишком много стратегической информации становится известно тем, от кого они зависят.

Я против воли опять смотрел на упаковку, Монкада говорил и тоже смотрел на мои руки,

— Да какая она стратегическая, — невпопад сказал я.

— Ха! А почему тогда у твоего сраного института бюджеты, как у государственной корпорации, флот как у агрессора и полномочия как у оккупанта? Потому что — все мы лбом уперлись, как бараны в материальные носители энергии! По планетам разбежались, тысяча лет на исходе, а мы остались прежними! Назвали себя новым межпланетным видом! Вид! Вроде мартышек?! Вот теперь я тебе говорю — нефть, золото, минералы, пшеница, конституции и гимны — дерьмо! Вчерашний день! Сеть Томпсона- Квикампуа — новая энергия, чистый бесконечный поток, который сделает нас другими. Новый мир возможен только с новой энергией! Вот поэтому ты сюда и примчался! Ты пойми, мы все- ты, я, он- ведь не биологический вид, мы уже давно новая раса! «Нейтралы», за которыми охотитесь вы, говорят с Серафином, а этот «нейтрал», за которым охотишься ты, говорит с Серафином, глядя ему в глаза, как я тебе! Вот это важно, а все остальное-хлам, к сожалению. Свалка! И все мы мечемся в поисках выхода по этой свалке!

И тут у меня взвизгнул «Шнейдер». Я спохватился, вытащил его и увидел текст.

Иеган Ханслоу:

«Нашел фото Луиса Санзанца».

Я осторожно открыл это фото на экране. Тучный старик с медным морщинистым лицом и непроницаемыми глазами. Я поднял глаза на таксиста. Тот вдруг перестал деловито жевать и закашлялся, сел на диван, потянул руку за стаканом и замер, опуская голову на стол. Медленная тягучая слюна поползла с его испачканных губ.

«Шнейдер» пропищал еще раз. Начало двоится в глазах, я пытался проморгаться и прочитать еще одно текстовое послание.

Абонент неизвестен.

«Не дыши»

Воздух застрял у меня в глотке сам по себе, я поднял голову. Монкада с перекошенным лицом шарил руками по столу, сбрасывая коробки, куски еды валились у него изо рта, он поглядывал на меня исподлобья как –то неестественно весело, тянул и тянул одно слово:

— Сууу… сууу..ка..

А в гостиничном коридоре я услышал жуткий, леденящий душу свист. Там что-то жестяное, круглое каталось по паркету, билось в двери и горячо, с клокотанием свистело. Там распахивались двери, кто-то пробегал и тут же валился на пол.

— Вооот жеееее….сууука.- заключил Монкада и вдруг вцепился мертвой хваткой в мою рубашку, отрывая пуговицы. Он едва держался на ногах.

Дверь в номер будто кто-то снял с петель, легко и разом, она прыгнула вперед и упала, втягивая жирный поток красного и фиолетового дыма в наш номер.. В коридоре гостиницы уже стояла полная тишина, разноцветный дым бродил полосами, я учтиво придерживал Монкаду, а он, наконец, нашел сил и глянул на вход. Его мутный взгляд заискрился ненавистью.

— Не сметь! — неожиданно звонко и четко произнес он, раскачивая меня и перебирая пальцами складки моей одежды. Я пытался повернуться, увидеть — к кому это он обращается, но не получилось. Шея, спина, руки будто замерзли мятным льдом и приятный холод появился под языком и я понял, что не могу говорить.

Я услышал только тяжелые чавкающие шаги механизма. Кто-то разодрал одним легким движением наши с Монком судорожные объятия и одним ударом отшвырнул тяжелый обеденный стол к стене. Я робко присел в подставленное кресло и увидел над головой страшную железную руку — вороненые пластины, резкий запах кислятины машинного масла, капли зеленой жидкости на гидроцилиндрах, и полустертую надпись «Sambrero — АLIMENDO RIFREGIRADOS mehcanik». Рука пошевелила пальцами и пронеслась к таксисту, через всю комнату, как стрела подъёмного крана.

— Хенаритос, amigo, верни ключи, — сказал наш новый гость неожиданно мягким голосом и брелок с надписью «Додж Резерфорд» послушно упал в черную ладонь.

Монкада, стоял согнувшись, не выпуская стакана и, глядя в пол, сказал.

— Убирайся! Пошла вон отсюда!

Резиновая клешня слегка шлепнула его по груди, он выронил стакан и, задорно взмахнув руками, упал на свое кресло.

Моя голова обледенела окончательно, внезапно я стал мирно и очень уютно засыпать, даже пришла мысль о спальном мешке. Тяжелые железные ступни, треща осколками стаканов, приблизились ко мне. Лицо подняли покровительственным жестом — за подбородок.

— Антоний Синто Сандовал?

Я сморщился, изображая согласие. И наш гость, с грохотом встал передо мной на колени, только рычаги на коленях лязгнули по паркету. Я увидел сначала горящие красные стекла и респиратор, потом резина маски хрустнула, появился взгляд, полный небывалой нежности. Тушь медленно ползла по потным щекам, и ярко накрашенный рот сложился в растерянную улыбку.

— Salud, Sinto!

Я приветственно зажмурился, счастливо вздохнул и стал засыпать. И совершенно точно помню, что меня взяли на руки и понесли прочь.

Отрывками я насобирал много мелких и смазанных картинок в своей памяти. Вот они

…неумолимые железные обьятья меня вынесли в коридор. Я видел распахнутые номера, перевернутую мебель, торчащие ноги в военных ботинках, клочья пиццы и бутербродов «Транзит», издыхающие последними вздохами разноцветного дыма гранаты, которые отшвыривала железная поступь. Потом я откинул голову и смотрел, сонно моргая, из — за железного плеча.

…Монк, облитый кетчупом, с прилипшей к щеке этикеткой ползет по коридору следом, обтирая плечами стены и мычит, как животное. Мы дошли до конца коридора, а Монкада дополз до ближайшей кобуры, и тряся по — старушечьи подбородком, стал ее расстегивать. Мы шли по мраморной лестнице и медленно загрохотали безобидные выстрелы где-то далеко.

— Не твое. Отдай, отдай, отдай — он кричал отчаянно вдали, как заведенный. На меня заботливо посмотрели сверху вниз и поправили завернувшийся воротник рубашки. Да, кстати, вот пока не забыл:

«Россомарш- — алкогольный напиток, созданный на основе «серафиновой травы» — SERAFIN HEERGLASVEID. Первоначально его рецепт был выработан первыми поселенцами, но к началу 9000 гг. был утерян. Рецепт восстановлен житель Ниневии фермер Луис Никанор Санзанц, и продавал «ROSSOMARSH» под своим торговым знаком, которым была купюра 10 000 круз вышедшая из употребления. И еще говорят, что человек выпивший стакан этого вина в полдень, может встретить сам себя вечером. Ну это такая смешная ниневийская поговорка…

…Я спал на просторном сиденье, крепко схваченный ремнями безопасности, тонул в забытьи, но время от времени меня будто подбрасывало к поверхности, я испуганно озирался и опять запоминал, отрывисто, но ярко.

…радужные, крикливые отблески… мелькают вывески, светофоры. Висят в воздухе пунктиры, уползающие в темное небо… Хлопнуло и какие-то полосатые куски повисли на капоте, — ага, шлагбаум, лист жести- фрагмент забора, наверное.. Зеркало боковое отражает убегающий фонарь — и вот его нет, зеркала-то, лопнуло брызгами и пропало. Срочно заинтересовало — а где же водитель? — я стал извиваться и поворачиваться в своих путах, заметил: через весь салон незаметно пробирается — никелированная запятая, маленькая и упрямая — ага, мухи. Прогрызла лобовое стекло, разбросала паутину трещин и исчезла прямо по курсу. Но я успел заметить те же самые железные руки, бешено вращающие руль, размазанную косметику и бледную полосу незагорелой кожи вокруг глаз… Успел подумать, что дороги очень неровные, прямо серфинг какой-то. А по ночам броневики с солдатней у них тут ездят, солдаты через край борта свешиваются, и орут, орут, лица неприятные, испуганные, руками машут. Я — то здесь причем? Не причем, точно. Я сегодня вообще весь день послушный, как ребенок.

А Монкада смешной был — похож на свежий банан с этикеткой. На щеке-то. И опять ужасно скучно стало смотреть — открытый броневик с солдатней, что нам наперерез примчался, опрокинулся набок, как коробка с французским багетом. На боку у него надпись «Пустынная Стража». Романтики и герои, освоители. А вот у Тилочете Моргана- лицо бандитское, неприятное, кстати… Сатрап был и самолюбец, вероятно, мучил всех бараниной с чесноком…

Все равно я устал — утомительно, суетливо, неприятные загадки, косые взгляды. Кстати- у этой… железной руки-глаза очень хороши. Очень спокойные… И понятливые. Судя по всему, вокруг шумно, а у нее только руль в ладонях шуршит, как бешеный бублик. Если бы у Бриетты были такие глаза… Снега! Снега они тут отродясь не видели, вот что. Вздор это все.

Спать.

63 часа до начала мятежа.

Я открыл глаза. Был самый нежный час рассвета, когда пустыня едва слышно поет песчаной поземкой и воздух начинает переливаться за холмами, как вода в невидимом стекле

«Поеееезд на Читанугуууу…

Кто — то пел рядом со мной, мягким, хрипловатым голосом, пел в рассеянности, занимаясь своими делами, и мне захотелось посмотреть.

Быстро летит меж полей…

В тамбуре девушка плачет..

— Который час? — спросил я, глядя перед собой. Глаза не поднимались.

Рома стакан ей налей! — звонко закончили эту строфу.

— Опаздываешь? — насмешливо поинтересовались сбоку.

— Нет… режим сна просто.

Сбоку кашлянули, заскрипело сиденье и легкая сухая рука открыла замки моих ремней.

— Ну иди, я жду.

— Куда?

— А куда ты просился? Отлить? Вот и иди.

— Я не просился, я спал вообще-то.- сказал я возмущенно и повернул голову. Она почесала нос и засмеялась одними глазами.

— Да фиг ты спал. Тут стрельба со всех сторон, а он просыпается и вдруг такой: хочу я писать! Я ему, дурак, что ли? А он нет, останови! Я ему — не буду останавливать, на тебе бутылку. Ты чего-то попыхтел, потом опять свое. Я доктор наук, и в бутылку сигать не желаю. А тем временем салон эти суки прострелили… Монк звонит, орет: я все понимаю, но ты скажи, мои профессора там незае… ли случайно? Пришлось отвечать, что с тобой все в порядке. А потом опять все по новой…

— А что там торчит? — показал я дрожащим пальцем на капот.

— Где? Полосатое? А, это… ну, шлагбаум.

— Где взяла?

— На Дизенгофе. Они чего-то его опустили, а нам напрямки надо было. Ну так вот…

— Ладно.- решительно сказал я и полез наружу, выбрался и оглянулся.

Вокруг была безмятежная пустыня, вдали едва проступала черточка Лифта, утро разгорелось над Ниневией. Машина была припаркована в тени небольших скал. Я стал возиться, расстегивая ремень.

— А где мой баул?

— Это что? А, сумка..В багажнике.

Двигатель завелся, почихал, взревел, заглох и снова завелся. Я вытащил свой мешок и сел на место.

— Стекло заклеивать надо… — услышал я бормотание. — Шуток не понимают.

Я засмеялся.

— Что смешного?

— Они в самом деле звонили спрашивать про меня?

— Да! Монк, видно переживает сильно… Они то и стреляли нехотя, опасно ведь. В самом деле, пристрелили бы тебя ненароком, вот было бы надо!

— А ты и пользуешься.

— Не, ну а что такого? Я по ним не стреляла, мне нечем.

— А мне есть чем.- сообщил я, разматывая шнурки на кобуре.

— Вооо! — и она подпрыгнула.- Это что? Настоящий!

— Тебе что от меня надо?

— Да это тебе вообще-то надо было..

— Давай — ка, bebita, выходи наружу!

— Убери! Вот это убери!

Мы встали по разные стороны от расцарапанного капота. Она расставила свои железные клешни в стороны и беспокойно спросила:

— Тебе за город надо? Надо или нет?

— Ну, да… наверное. Кто сказал?

— А ты кому говорил?

— Этой.. красивой. Девочке этой.

— Коньержке ты говорил. Машину покупать хотел?

— Покупать?!!

— Вот и покупай! Десять тысяч чиво!

— Здесь?! Эту?!

— Другой нет.

Я сел на камень.

— Ты кто, mifagereds! (идиотка)?

— Да сам ты такой! Я — Агнесса Кармен Казанова Донората Сегри де Гиз Ивваран.

— Сильно круто, я не запомню с утра.

— Охра можно. Охра де Тега.

— Еще раз скажи — чего тебе от меня надо?

— Машину берешь? В Парму едешь?

Я задумался. Судя по тому, что Монк мне подсунул точно не Луиса Никанора Санзанца, в Парму — Романо ехать было нужно. С ней что ли, mama eva? А если нет, тогда с кем?

— А дороги перекрыты?

— Да, но Можно через Моноценраль, там километров сто по бездорожью, я знаю.

— А ты, получается, со мной?

— Ну. Да… Да!

— Дай воды.

Она принесла пятилитровую плоскую флягу и попыталась подойти вплотную, но я стволом указал на капот.

— Сюда поставь и отойди.

— Ты чего?

— Железяки мне твои не нравятся, свернешь еще шею мне. Отошла!

Она, улыбаясь и оглядываясь, сделала несколько шагов назад.

— Да если б хотела.. я тебя бы еще в гостинице придавила!

Я медленно открутил крышку фляги и стал хлебать ледяную невкусную воду, не спуская глаз с Охры и не отводя ствола.

— Не целься в меня! — мрачно потребовала она.- А то у меня в животе холодно становится.

Я перевел дыхание, сплюнул и поставил флягу.

— Давай еще раз и только серьезно, хорошо? Ты кто?

— Охра я! Ты плохо имена запоминаешь?

— Ты меня зачем сперла из гостиницы, Охра?

— Не сперла, а скорректировала тебе ближайший путь в Парму. А то Монк тебе мозги запудрит, так ничего и не узнаешь. Уже начал пудрить, ты не заметил?

— Заметил. Один врет, как адвокат, другая налеты устраивает и людей ворует. Я сюда приехал по своим научным делам, у меня очень мало времени, мне тут в ночных перестрелках участвовать некогда!

— Да-да, ага, вижу! — сказала она, показывая пальцем на пистолет. — Вижу я, какой ты хиппи! Со стволами! Так, стой! Погоди! — крикнула она, озаренная какой-то мыслью. У тебя есть фото Луиса НИканоора?

— Есть, неуверенно сказал я, не опуская ствола. А что?

— Покажи!

Я долго копался в изображениях в памяти» Шнейдера» и наконец высветил его фотографию.

— Ага! Видишь!

— Что?

— Это обрезанная фотография. Видишь сбоку рукав синей рубашки.

— Ну?

Она вытащила из солнечного козырька над водительским сиденьем картонку и бросила мне через весь капот.

— Смотри!

— Да. В самом деле..

— Мне тут лет четырнадцать. Но это я!

— Да, похоже, что это ты… А кто это…, — и тут револьвер грохнул у меня в руке. Охру моментально сдуло за капот. под колеса и клубы дыма медленно рассеивались. Я отшвырнул пистолет и прыгнул на ту сторону, оставив замерщее сердце на месте.

Охра лежала на спине, как тропический ленивец, раскинув полусогнутые руки и таращилась в небо, шевеля губами. Взгляд ее обычно черных глаз был абсолютно прозрачный, как хрусталь. Под моей ногой хрустнули разбитые пулей ее очки и я рухнул на колени, шаря по ней ледяными руками.

— Ничего. Страшного.- произнесла она тихим, удивительно мелодичным голосом, продолжая разглядывать небо. -Немного зацепило ухо. Ты знаешь, я видела твою пулю в полете. Она мне казалась проосто огрооооо-мной!

Она резко села, зажимая правое ухо, кровь бежала по руке на плечо, она смотрела на меня и улыбалась.

Пока я останавливал кровь, лепил ей специальный черный пластырь она смотрела в небо и улыбалась.

— Кусочек мяса! Ничего страшного, — бодро произнес я, ненавидя себя.

— Моего мяса, вообще то.- сказала она. И тебе не кажеться, слишком много стрельбы за сегодня, а?

Она сделала несколько шагов и подобрала в песке мой револьвер, пристально его разглядывая. Ее слегка пошатывало

— Вкусно пахнет! — сообщила она. Ужасно вкусно! У ребят Монкады стволы разят какой то медицинской дохлятиной, а у тебя вкусно пахнет… Пирожками с печенью и луком, вот как!

— Дай сюда!

Мы молча сели в салон, я принялся лихорадочно чистить револьвер. Она молчала, глядя на мои манипуляции. Она молчала и ее мелко трясло.

— Ты хорошо знаешь дорогу в Парму?

— Да!

Я спрятал оружие глубоко в рюкзак и вылез наружу. Теперь трясти начало меня.

Тут у меня появилась здравая мысль — дать этой зайке пинка, забрать машину, вернуться в город, найти Монкаду и потребовать обьяснений. Пока дело не зашло слишком далеко. Ну, нет… Оно уже..зашло. Легкий ветерок гонял лоскуты окровавленных бинтов вокруг меня.

Охра полезла за руль, заклацала зажиганием, запыхтела, и забормотала на странном испанском, но с третьего раза двигатель затрясся, завыл и заработал. Она раскрыла дверь.

— Ну, чего встал? — крикнула она.- Поехали!

Я задумчиво поглядел на далекие небоскребы Ниневии, плывущие в рассветном мареве и медленно снял рюкзак.

— Хорошо, — сказал я.- Прокачусь с тобой. Но если что не так, коча мне и asta luega!

— Деньги отдай сначала тогда, откуда я знаю, что тебе не так!

— Я ненарочно выстрелил!

Додж шел ровно, мягко плыл на плотном песке.

— Я знаю, — тихо ответила она.

— Чего?

— Я говорю… знаю, кто стрелял! Молчи про это!

Кофе и открытия.

И она завернула к придорожному кафе, загнала машину в тень и заглушила двигатель.

— Я хочу кофе.

— Нам надо ехать. Ты в таком виде..Что за кафе посередине степи.

— Тебя название интерсует? Нет названия. Кафе и все! С другими не спутаешь. Короче, подождать надо, полчасика, а то заглохнем.. — и она показала на темнеющее небо- сейчас Серафин шарахнет. Иди, занимай столик, я отключу аккумулятор. Я пока хоть от кровищи отмоюсь!

Охра поздоровалась с одиноким старым барменом, который сидел как седая птица перед телевизором. Бармен молча выставил две бутылки с лимонадом и опять застыл на табуретие за стойкой. Я сел за столик и стал смотреть в мутное окно.

Маркеры горят как огонь, координатная линия висит над горизонтом как прочерченная от руки и в центре, как под куполом торжественно собирается бриллиантовая пыльца. Скоро ударит, и это будет красиво. Это будет невероятно красиво, и цвет вспышки никогда не предскажешь.

— Смотри.- коротко ответила она и показала на горизонт.

Молочно-белые нити колыхались как водоросли и пробегали отблески, как перед скорой грозой.

— Теперь ясно, чего ты такая смелая. Там атмосферное экранирование такое, наверное, что они картинку вчерашнего вечера обновить не могут, да?

— Угу.

— Скоро разряд, интересно, какой будет цвет?

Охра молчала, только метнулись ее красивые глаза.

— Не знаешь? — спросил я насмешливо. И она ушла в туалетную комнату, трогая себя за израненое ухо.

И тут затрещал мой «Шнейдер».

— «Мюнхен- Брест», входящий.

— Пароль 7181.- сказал я, пытаясь догадаться- кто это.

Звонил Филипп. Проклятые вы убогие, окаянные nacido muerto!

— Привет, Синто… Бриетта выходила на связь один раз, из района Мажино, семь часов назад. Мы сверили маяки и она пошла на перевал… Потом связи не было.

— Ты дрон отправил?

— Да, он в автономке на слежение. По большому квадрату ходит, но ничего нет. Тебе Бриетта не звонила?

— Нет, — сказал я растерянно.- А почему так долго она молчит?

— Я не знаю, — дрожащим голосом ответил Фил.

Мы оба замолчали, перепуганно дыша в эфире.

— Если через два часа она не появляется, я беру синий «Балкан» и выхожу к Старому обелиску. Речная готова к работе, если что… Ты слышишь?

— Да, слышу… Я попробую на нее выйти сам. Ты не снимал «Шнейдер» с желтого?

— Нет… Позвони ей!.Только я прошу тебя, больше не ругайтесь. Все по отчетной форме. Не зли ее, хватит уже…

Я кашлянул в ответ.

— Постараюсь. Держи меня в курсе. Я стал звонить Бриетте, но на мой звонок коммутатор сообщил, что абонент сеть принимать отказывается.

— Что там случилось? — спросила Агнесса, расставляя бутылки на столе.

— Не твое дело, — грубо сказал я. — Теперь скажи, откуда ты меня знаешь?

— Я не знаю, а Луис тебя знает. Он меня и отправил.

— Хорошо, откуда он меня знает?

— Сам спросишь при встрече, он мне не говорил про это.

— Ладно… Зачем стрельбу устроила?

— Я?! Монк стрелял! Я их просто …газом. Он тебя не отдал бы по-другому.

Телевизионная панель зарябила, изображение скосило помехами и пропало. Бармен вполголоса произнес «Puta!» и выключил ее. Я показал было на графин с апельсиновым соком, но Агнесса деликатно перехватила меня за рукав.

— Кроме карамельного кофе и лимонада — шепотом сообщила она.- здесь ничего пить не стоит, если у тебя еще есть дела.

— Это еще почему?

— Потому что это «portecia», сюда из города приезжают ночью для всякого веселья. И во всем, что здесь продается, есть понемногу всякой дури. Ух ты! — выдохнула она, и боком загарцевала к стойке с журналами, — глянь, глянь! Новые туфли- и она цепко схватила журнал. Я их еще не видела. Скоро у нас будут продаваться. Я куплю!

Мы уселись на кожаных диванах. Агнесса увлеченно щелкала страницами журнала, а я смотрел в окно. Сизая темень сгустилась, Португальский кораблик, маркер активности Серафинового излучения потускнел и распустил по небосводу мерцающую паутинку.

— Вот — вот будет вспышка, — тихо сказал я.- Какого цвета, интересно…

— Давай угадаю.- не отрываясь от журнала, обронила Агнесса.

— Это нельзя угадать.

— Ну а если угадаю, тогда что?

— Перестань трепаться! 400 миллионов цветов спектра ты угадаешь?

— Неее! — засмеялась она, треща карамельной бумажкой.- Один! Один-единственный!

Я наконец отвлекся от созерцания Серафинового Рассвета, и неприязенно посмотрел на нее. Она рассматривала журнал, карамельный шарик грохотал у нее между зубов, она бесшумно улыбалась, бросая молниеносные взгляды на мои руки.

— Если угадаешь, я отдам тебе сейчас все деньги за кочу! И добавлю пять сотен чиво.

— Шесть, — ответила карамельная улыбка. — И не торгуйся, compadres! Это ведь не рыба!

— Какая рыба!?

— Azul! — внятно произнесла она. — Короче, красный! А по цветовому кругу Биттнера это будет ровно на 8 сегменте.

— Угу, perfecto! Засек!

И едва бармен выставил картонки с нашим кофе на стойку, обрушилось ровной багровой волной, прокатилось по степи и исчезло за холмами. Я стоял, пытаясь проморгаться, кофе трепетало в стаканах и выплескивалось мне на пальцы.

— Ну что, насколько красный? — насмешливо спросила Агнесса. Но я не видел ее, все заслонило багровое бельмо.

— Вот черт! — испуганно сказал бармен у меня за спиной. — Эй, чего твой haver очки не носит? Дурак он, что ли?

— Jamla! — испуганно выругалась Агнесса, вырвала стаканы из моих пальцев, что- то сказала бармену и меня потащили в туалетную комнату.

— Мой свои глаза холодной водой! — быстро сказала она и что-то крикнула бармену, тот умчался, суетливо стуча шлепанцами, я разобрал только одно слово rosso…

— Ну — ка пей! — меня вытащили из- под крана, о зубы застучал маленький стальной стаканчик. — Да глотай ты быстрей!

Спустя пару минут мы опять сидели за столиком, я зажимал глаза охапкой мокрых салфеток, отхлебывал сразу из двух стаканов кофе и говорил без остановки, чтобы заглушить резь под веками.

— Это вообще невозможно, если хочешь знать! Мы четыре года только зависимости искали… зависимости от зависимостей… чтобы такое предсказывать хотя бы с вероятностью несколько процентов! У нас около сорока подстанций одновременно перед вспышкой работало, чтобы примерный спектр выяснить, и все равно получалось только примерно предсказать цвета короны, а цвета короны, если хочешь знать, их вообще невооруженным взглядом не видно… Не было толку от этих цветов короны, потому что центральный маркер все равно непредсказуемо меняется… вот черт, жжется-то как! Ты меня дуришь, сознавайся?

— Я угадала?

— Невозможно!

— Угадала! Да отдай мой кофе, все уже выпил!

— Откуда узнала? Еl llo?

— Del kamello! (От верблюда!) — сьязвила она и встала. — Убери тряпку, посмотрим на твои глаза.

Багровый туман стал понемногу рассеиваться, но по-прежнему мне казалось, будто я смотрю на мир через красное изогнутое стекло. Агнесса заботливо растягивала мне веки, я шипел и крутился

— Ну и какая тебе сейчас тачка? Ты не можешь за руль! До первого столба, понял?

— Это пройдет?

— Конечно! Не бойся. Надевай reflecto и не снимай. Все, вставай, пошли!

И она заботливо повела меня к выходу, придерживая за локоть.

В машине я выгреб наощупь несколько пачек с деньгами из баула и положил на приборную доску.

— Здесь тысяч восемь, кажется. Забери.

— Может, поедем к нотариусу? — осторожно спросила она, глядя на деньги.

— Нет времени. Это твой задаток, ну и то, что я проспорил. Остальное отдам, как вернемся. Согласна?

— Да, — тихо сказала она, распихивая деньги по карманам.

— Я вот что еще хотел спросить. Кто на этой фотографии, что ты мне показывала.

— Ну… Я, и Луис.

— Нет, там сзади стоит какой то рыжий пацан в красной рубахе, рыжий как огонь. Держит у тебя руку на плече. У него такое родимое пятно на щеке. На левой, в виде звездочки.

Она затормозила так резко, что на пол полетели сумки, бутылки с водой и «додж» заглох, Включились дворники, Охра сидела неподвижно, слепо глядя в мельтешение дворников, вцепившись побелевшими пальцами в баранку. Ясно было слышно, как она тяжело дышит.

— Да что случилось!

Она вышла, слепо ощупывая дверь, сделала несколько шагов от машины и вдруг села, закрывая лицо руками.

— Ты там плачешь, что ли?

— Я сейчас… меня накрыло… из-за уха. Так со мной бывает, посиди там, пожалуста… — она говорила не оборачиваясь, я видел только залитую слезами щеку. — Сиди там, я сейчас. Ине смотри на меня, пожалуста!

Я сто лет не видел таких слез. Она сгибалась, трогая лбом землю, ее плечи тряслись, она вытирала слезы своей окровавленной рубашкой, которую вытащила из сумки. Да, ей сегодня досталось, подумал я.

43 часа до начала мятежа

— В покер играешь?

Она осторожно вырулила на трассу и усмехнулась.

— Откуда взял?

— Покерное кольцо на пальце, с метками для ставок.

— А..это? В покер я играла давно. Неинтересно. Единственный, с кем интересно это Монк. Но у него ставка одна. Ты куда смотришь?

— Нет, никуда… Показалось. Какая ставка?

— На раздевание, конечно. На раздевание и так дальше.

— Выгорело ему хоть раз?

— Не. Hoda hika! (она показала фигу, но большой палец засунула между безымянным и указательным) Придется поддаваться, а потом раздеваться. А он это чувствует и психует.

— Почему психует?

— Любит чистый счет, чистые победы. А когда проигрывает, тем более бесится. Так что не играю пока.

— Давно его знаешь?

— Давно. Всю жизнь. В одном интернате нас сделали. Интернат «Refugio de SAN BARTOLOME».

— Значит, должна доверять, если знаешь всю жизнь.

— Нет. Именно поэтому и не верю. И тебе не советую.

— Но мне надо сделать свои дела. Кроме него, мне тут помочь некому.

— А! Так уж и некому! — непонятно к чему произнесла она и долго молчала, вглядываясь в дорогу. Я смотрел на горизонт, там распухала тяжелыми облаками пыль, двигались колонны техники.

— Строят что- то, не пойму?

— Вроде бы ремонт Лифта. Полгода уже к старым аэродромам гонят и гонят. Только это не трактора. И не краны. И не бульдозеры. Они все под брезентом, эмблема 13 горнорудной компании на борту. Это не трактора.

— А что?

Мы догнали огромную корму грузового трака. В облаке дизельной копоти он тащил на себе огромный брезентовый сверток.

— Diafo! Их там целая колонна! — сказала Агнесса.

— Ты что собралась делать?

— Обгоним по прямой, а что еще! У них поворот только через двадцать километров, на Ойу. Не тащится же за ними!

— Здесь сплошная полоса!

— Неважно! — сказала она и «резерфорд» бросился сначала в сторону, я врезался боком в дверь, Агнесса бешено закрутила руль и мы внезапно оказались внутри колонны. Резерфорд помался по обочине, расталкивая клубы пыли, нам сигналили и орали.

— Прекрати! — крикнул я.

— Да нормально все, — прорычала она, держа между зубами карамельку.- Нормально, нормально…

— Вот пешком пойдешь! Высажу к черту.

Двигатель взревел в последний раз, и мы провалились в незаметную щель ограждения трассы за несколько мгновений до того, как пронесся первый трак.

— Valaffo puta orra! — услышал я и колеса затрещали по грунтовке.

— Да черт тебя возьми!

— Ну ты видел? О, я аж конфету проглотила!

— Что именно видел? — холодно поинтересовался я, жадно закуривая.

— Что они везли?

— Да хрен с ним, что они везли! Я не для того сюда ехал, чтобы меня дальнобой на трассе затоптал! Ты что творишь, ты совсем больная!?

— Мы тут всегда так ездим, слушай! Они занимают всю трассу, такие дураки.

— Неизвестно, кто дурак еще… Куда мы свернули?

— Я тебе хотела показать их груз. Ты рассмотрел?

— Да. Это были blindado. Cargo blindado. Ну, танк.

Агнесса сморгнула и пожала плечами.

— Не слышала. Зачем они?

— Для войны.

SERAFIN

— А …ты давно знаешь Луиса Никанора? — осторожно спросила она, когда мы миновали развязку на Mоно Централь.

— Ну, не очень, — так же осторожно ответил я. — Езжай быстрей, чего ты плетешься?

— Я тебя раньше здесь не видела. У тебя прикольная медалька. Ты пожарный, что ли?

— Ну нет… Инженер. Горнорудное оборудование. Служба сервиса.

— А зачем тебе Луис? Он ведь фермер!

— А ты чего такая любопытная?

— Хочешь карамельку?

Она опять натолкала полный рот конфет и включила музыку. А мне вдруг нестерпимо захотелось выпить.

— Остановишься там, у холмов?

— Угу…

Резерфорд поднял облако песка и остановился. Я выгреб из мешка флягу с Россомаршем, сделал несколько шагов в сторону, подумал и вернулся.

— Не пойми меня неправильно, — сказал я.- Но я бы… мне бы хотелось..

Она молча выдернула ключ от зажигания и отдала мне.

— Так и я тебя знать не знаю! — заявила она весело.- Ладно, иди себе, я позагораю пока. И не заблудись там!

Я побрел за ближайший холм, расталкивая ногами песчаные борозды, увидел низкие заросли и сел, вытаскивая флягу. Оставалось чуть меньше половины, я разболтал и отхлебнул. Привалился на локоть и отхлебнул еще.

Поднялся ветерок, сорвал с зарослей несколько сухих листьев и принес облако нежно-белой пыльцы. Я чихнул и лег на спину, выцеживая через зубы остатки «россомарша». Невдалеке раздались легкие и твердые шаги, которых я раньше не слышал.

— Ты чего? — спросил я неизвестно кого и с трудом поднял голову.

Высокий жилистый, бритый наголо человек с яркими безумными глазами стоял в нескольких метрах от меня, держа перед собой охапку степной травы с бледными голубыми и желтыми цветочками. Он широко улыбнулся и с размаху швырнул мне на грудь свой букетик, отскочил и забрался на склон холма.

Я, слабо шевеля руками, сбросил с себя траву и попытался сесть. Сил не было, Почему — то защипало кончики пальцев и ногти будто стали раскаляться. Я замычал и запихнул их в рот, пытаясь охладить, и в таком положении мгновенно заснул, продолжая смотреть во сне на убегающего в степь человека. И тут же я увидел, как через степь бегут какие-то дети, бегут, не касаясь земли, с веселым клекотом. Потом я увидел, что стремятся они к одинокому приземистому домику с широкой верандой и наглухо закрытыми ставнями. Они окружили дом и принялись, весело крича, лупить ладонями в ставни. Мне ясно были слышны их крики:

— Иди сюда!

Я успел приглядеться и, кажется, увидел, что темная деревянная дверь стала приоткрываться…

— Иди сюда! Иди сюда! Иди сюда!

Меня тащили за шиворот, с хриплым плачем, с ругательствами, перекатывая с бока на бок по траве. Потом бросили с размаху под колесо резерфорда и стали поливать теплой водой.

— Смотри на меня! На меня смотри!

Мне врезали несколько симметричных оплеух, но я перехватил маленькую жесткую руку.

— Легче! Зубы выбьешь!

— Ты видишь меня? — перепугано сказала Агнесса.- Голову подними!

— Погоди!

Я тщательно умылся, и поднял глаза.

Хоть красный фильтр исчез, но все теперь стало каким- то неприятно четким, утомляюще красивым, избыточно насыщенным. Пришлось срочно прятаться в очки.

— И травой еще засыпался, во дурак — то.. Ты выпил таблетку, что я давала?

— Нет, конечно. Я думал это снотворное! Очень надо, непонятно что пить…

— Ты зачем в заросли полез? Ты зачем траву рвал?! Ты…

Она затолкала меня в машину, прыгнула следом, перелезла через мои ноги и оглядываясь стартовала с места так, что «резерфорд» едва не перевернулся.

Я смотрел на бутылку с водой, зажимал ее между колен и беготня воздушных пузырей показалась мне крайне увлекательной. Агнесса шлепнула меня ладонью.

— Перестань!

Последние пару минут я тихо смеялся, не отрывая взгляда от бутылки.

— Останови! Меня тошнит! — сдавленно попросил я.

Агнесса резко затормозила, обежала машину кругом и распахнула дверь, выставив руки.

— Выходи! Аккуратно! Встал? Дай сюда бутылку… Наклоняйся..

— Как-то холодно… Тебе нет?

— Давай за дело, станет легче!

— Не могу, — виновато сказал я. — Руки не поднимаются.

— Хорошо, тогда просто нагнись, рот открой, — быстро сказала она, вылила воду из бутылки на ладонь и быстро вонзила свои маленькие твердые пальцы мне глубоко в горло.

— Сам, сам! — едва успел сказать я и меня вывернуло.

— Вот так — то лучше. Еще!

— Сам! — зарычал я и опять меня вывернуло.

— Теперь пей и сплевывай!

Агнесса вытерла меня и опять швырнула на заднее сиденье «резерфорда».

— Тебя ничего не беспокоит? Слышишь кого — нибудь, кроме меня?

— Будто кто-то говорит… В голове. Вот здесь, за ушами. И еще вижу.

— Что видишь?

— Человека. Он бежит вдалеке. А дети бежали к тому дому!

— Mama Eva, тут никаких домов нет, тут степь! Все, ложись, я тебя накрою. Ложись- ложись… Что дрожишь? Холодно тебе?

— Да.. мне очень холодно. Что у меня с глазами?

— Успокойся, сейчас просто вечер. Быстро темнеет.

— Погоди, почему меня рвало красным? Это кровь?0

— Нет!

— Вытри бампер, а то полиция подумает, что мы кого — то сбили!

— Да какая полиция..

— Вытри! — крикнул я и заплакал.

Агнесса с тихими ругательствами выпрыгнула под свет фар, и оглядывалась, быстро протерла капот. И хоть я еле соображал, я видел, как она паникует, будто кого-то ждет.

…«Резерфорд» двигался в океане багровой пыли, я видел, как на фоне глухих дальних облаков тянутся колонны высоких автомобилей, качались плотно усаженные солдатские ряды в огромных грузовиках. Еще выше сиял так хорошо мне знакомый маркер активности Сети Томпсона, который местный называли «Серафин». Сейчас он горел желтым, мерцал, вздрагивал и не гас ни на секунду.

— Скажи, — спросил я тогда Агнессу.- Что происходит?

Она бешено переключила скорость.

— Пил «Россомарш»?

— Да.

— Я скажу тебе, только ты не психуй. Скажу, а ты сразу спи. Обещаешь?

— Ла-ла-ладно, говори…

— Ты набрался Россо, а потом пошел писать в заросли Serafin Heerglasveld, серафиновой травы. А трава сейчас цветет, там и трезвому лучше не появляться, не то что… Короче, на тебя сегодня посмотрел Рыжий…

— Кто?

— На тебя сегодня посмотрел Серафин. Да перестань реветь! У меня было хуже в первый раз! И вот что… Если он на тебя посмотрел, значит он тебя заметил… А если заметил, значит, что он скоро тебя ударит.

Мы плыли в клубах ночной пыли, вдоль огненного червя, вдали появился из- за облаков Лифт в россыпях огоньков, и перед тем как заснуть я сказал, то, что первое пришло в голову:

А на это она ответила в своей манере:

— Ты правда видел детей, которые бежали к дому?

38 часов до начала мятежа.

Я проснулся от редких порывов ветра, которые качали «Резерфорд» и бросали через открытые окна пригорошни песка в салон. Я замерз и некоторое время безуспешно кутался в свою куртку, потом понял, что на мне нет рубашки. Разноцветная гавайка развевевалась как флаг, прицепленная к радиоантенне. Я выполз, поставил ноги на траву, пошевелил пальцами и понял, что бос.

— Я сняла с тебя рубашку, чтоб просушить, мы тебя ночью здорово намочили.- сказал издали незнакомый тонкий хрипловатый голос и я вздрогнул.

— Где мои botas? — осторожно поинтересовался я, боясь повернуться.

— Еще я подумала, что в сапогах спать неудобно. Под передним сиденьем.

Маленькая широколицая девушка, загорелая, немного коренастая с быстрыми угольными глазами. Солнцезащитные «рефлекто» задраны высоко на лоб, выражение лица странное, потому что середину лица пересекает полоса незагорелой кожи от очков.

Она отцепила от антенны рубашку и протянула мне. Я застенчиво глянул в ответ, кивнул и стал одеваться. Она пожала плечами и вытащила мои сапоги, покрутила их в руках, придирчиво осматривая каблуки и подковки.

— Хорошие «botas». Заберешь с собой? Не боишься?

— А почему я должен бояться сапог? — спросил я, обуваясь.

— Ну, ты когда их покупал, тебе разве не сказали?

— Нет.

— Они сделаны из человеческой кожи.

Я окаменел.

— Qes?

Она проворно присела на корточки передо мной и взяла твердыми пальцами за носок сапога.

— Смотри, вот тут надпись. ЭЭ..сейчас переведу.. это старый «федералес», на нем не говорят уже. Так, слушай. «В память о труженике и человеке, не жалевшем себя для процветания и блага..Благосостояния..нет, блага других..по его воле и с его согласия… мне- мне… кожа этого человека использована как..нет, для этих сапог. Использовать в благотворительных целях, по ветхости предать земле. Памяти Мартинейро Вальдо Перейра, лучшему из многих.»

— Что это?

— Это? — насмешливо сказала она, упираясь руками в колени. — Это, amigo, цена Освоения, прости, конечно за patetismo (пафос). Тогда ведь здесь ни черта не было, кроме воды и камней и неба. Люди при жизни добровольно завещали свою кожу для обуви, кости для удобрений. Они как никто раньше, понимали цену этого нового мира. От этого Перейра даже и могилы не осталось, наверное, а его сапоги до сих пор не сносились.

— Это ужасно, это п..ц какой- то!

— Нет.- сказала она твердо. Это цена нового мира! Нам так говорили вот с такого возраста.-она опустила ладонь к земле. — Я считаю, это прекрасно.

— Хоронили без кожи, что ли? — подавленно спросил я.

— Нет, делали пластиковую имитацию кожи. Покойный выглядел свежо, как тортик. Ну что, теперь хочешь снять, слабак?

— Я не слабак.- решительно сообщил я. — Но снять хочу. Это не тех традициях, каких вырос я.

— Мы можем даже поменяться, дам тебе кроссовки. У меня, например, таких сапог не было никогда. Я могу тебе вернуть за них деньги. Это в твоих традициях?

Я пыхтя, попытался стянуть сапоги, избегая трогать руками голенища. Она сняла свои зеленые кроссовки, подкрутила компенсаторы и насмешливо улыбаясь, наблюдала мои попытки разуться.

— Позволь, я помогу тебе, — сказала она, оседлала мое колено и быстро стянула один сапог.

— Ты должен жалеть о них, — они сидели просто идеально. Давай другую ногу.

Проворно обувшись, она вскочила на камень и расставила руки.

— Пра-ра-рам… ту-ту-ту. Мартинез Перейра, будь благословен на этой дороге, куда бы ты не шел на том свете, а на этой ты заботишься обо мне. Уф! Так принято говорить! — и она сделала какой то реверанс вниз, с утеса в пустую и прозрачную степь.

Я осторожно разминая кроссовки подошел к ней. Она замерла, подняв ладонь к глазам.

— Там внизу, на обочине, кто-то стоит. У тебя есть бинокль?

— У вас вечно кто-то стоит на обочине.- сказал я, выкапывая бинокль из своего мешка. –На!

Тут в воздухе раздался низкий и одновременно прозительный рев. Она вздрогнула.

— Что это?

— Мой «шнейдер». Ну, телефон! Пойду поговорю, а ты пока разгляди его как следует!

— Io. Kompadres komandante! — проворчала она, разгоняя бинокль по горизонту.

Я открыл чехол телефона.

«Входящий Мюнхен- Брест. Сообщите пароль.

Абонент 7181.

…Это Фил. Синто! Это Фил!

..Да, говори.. привет.

Патрульный дрон с большого круга засек аварийный маяк Бриетты.

…черт. Аварийный? Ты ничего не путаешь? Может это просто сервисный?

…. Нет, Синто, он аварийный. Восьмой час он подает «600—600». Но я не могу локализовать источник, он как — то плавает между тремя вершинами от северо-запада к Монтекуме.

…Это плохо. Ты сам где?

…Я на старой дороге к Марса- эль-Бреге. Сейчас стою на перекрестке к Ференцу, пытаюсь поймать центр. Я даже думать не хочу об этом, но, кажется, так происходит, когда аварийка сигналит ниже уровня моря…

Я раскашлялся, сплюнул и обернулся. Эта девушка застыла с моим биноклем как статуя.

«…я думаю, что так и есть.- сказал я. Ты теряешь время, все так и есть. Сигнал идет из одной из расщелин. Помнишь, там было место, Невада мы его называли. Эта дура Бриетта в пургу заперлась как раз туда!

…Синто!

…Погоди, у меня самого сто раз так было. Тебя просто сносит по склону, а если нет аварийных блоков, не можешь сам себя вытащить. Понял? Не теряй времени, езжай туда, поднимай всех дронов, ты найдешь ее быстро. С ней все хорошо, просто не теряй времени! Как что будет, сразу звони.»

Я быстро отключился и сел на песок, бессмысленно разглядывая свою спутницу.

Ужаса еще не было, но я уже чувствовал его первые ветреные порывы. Ледяной песок в животе.

— Как там дела? — крикнул я ей в спину.- Слушай, я хочу спросить, только ты не обижайся. Пойми правильно.

— Слушаю.

— Кто ты?

— Смешно, да.

— Нет, ну серьезно.

— Yo mienta mentira! HA! (Я валяюсь от тебя.)

— Да ну тебя! Я просто забыл твое имя. Я вчера перебрал, а у меня такое бывает. То есть, я, конечно, тебя помню, но такое ощущение… смешно, да будто я встречал тебя лет десять назад! Ты не должна обижаться!

— Да не секунды! — деловито сказала она, не отрываясь от бинокля. — Ты вчера вооруженный до зубов своими двумя perforado, ворвался в гостиницу «Маниок», в номер 504, перестрелял человек двадцать из пустынной Стражи, чуть не убил Алонсо Монкаду, угнал этот «резерфорд» и по пути, чтоб не скучно было, прихватил меня, доставшика еды из закусочной «Транзит». За тобой гонится военная полиция Ниневии, но отследить тебя нет никакой возможности, потому что вот это вот Серафиново Облако, — я машинально поднял голову — экранирует все спутниковое слежение. Согласен?

— А зовут-то тебя как?

— Охра!

— Охра?

— Ага, точно тебе говорю. Охра де Тега!

— Я с тобой был… корректен?

— Нет! — отрезала она. — Делал что хотел и глумился. Но мне понравилось. Мне вообще нравятся такие старые сволочи, как ты. Есть в этом что-то изысканное.Resabio!

— А?

— Ну, — она пощелкала пальцами. — Resabio это порок. В данном случае разврат. Согласен?

Я подошел к ней, осторожно ее разглядывая.

— Ты не похожа на обесчещенную этой ночью.

— Не дам удовольствия, — произнесла она и оскалилась_ тебе наблюдать мое горе! — А когда ты заснешь опять пьяный как свинья, разобью тебе башку булыжником, клянусь мамой Иосифа, и тем самым буду отомщена на потребу своей черной душе!

— Т-т-трепло! — кротко сказал я, забирая у нее бинокль.

— Зато весело. Ты поверил, тебя грызет вина, а я могу капризничать, сколько душеньке угодно.

— Заткнись, будь так добра, Охра! Ты трепло! В сапогах из человеческой кожи! О господи! Ваша Ниневия до отказа набита трепачами!!

— А вот с этим согласна, compadrito! наши ниневийские просторы — довольно беспутные края.

— И вы все выражаетесь, как проходимцы! — раздраженно закончил я, разглядывая в бинокль одинокий минивэн на обочине дороги и какую- то сгорбленную фигуру рядом.

— Это что за клоун? Он нам машет. Это он нам машет?

— Ему больше некому махать, значит, он машет нам.

Я заметил, что у нее вдруг резко упало настроение. Она спустила на глаза очки и почесала нос.

— Давай так.- сообщила она угрюмо- Я себе пойду потихоньку. Как пройду вон те камни, ты заводись и сьезжай следом. Только не спеши, хорошо? Поравняешься со мной, когда я вот так подниму руку. Только не раньше, хорошо?

— Что опять выдумываешь?

— Сделаем так, как говорю! Иди в машину.

Я завел «резерфорд» и вопросительно посмотрел на нее.

— И дверь открой..чтоб если что я смогла запрыгнуть. Следи за мной, я пошла.

Я постоял с включенным двигателем, потом решительно спустился следом и догнал ее. Она оглянулась со страхом.

— Ты дурак, что ли! Стой, кому сказано!

— Да что с тобой!

— Basta! — взвизгнула она, и я с перепугу ударил по тормозам.

Она пошла, спотыкаясь и поправляя очки дальше, я стал наблюдать. На всякий случай оглянулся на свои мешки и подтянул ближе к поверхности пистолетную рукоятку.

Я смотрел ей в спину и мучительно вспоминал ее имя. Вчерашние приключения вычистили мою память на удивление хорошо. Я вдруг судорожно выдернул пистолет, вытряс обойму и придирчиво обнюхал затвор и ствол. Нет, соврала слава богу. Из этого пистолета не стреляли со времен последней чистки. Тем более в рассказанных мне обьемах. Сволочь маленькая, перепугала меня до полусмерти, подумал я, улыбаясь и закуривая. Но она веселая, слов нет… Боюсь, понравиться мне. Сейчас конечно об этом речи не идет, но темперамент что надо…

Агнесса истошно орала и гулко свистела, как паровоз, стоя в метрах десяти от минивэна, махала руками и звала меня. Я вышвырнул сигарету, развернулся на месте и помчал к ней, вглядываясь — нет ли там драки?

Но рядом с минивэном все было спокойно, Агнесса стояла, торжественно отставив ногу, громыхала своими кармельками за щекой и разглядывала трухлявый капот грузовичка. Время от времени она перебрасывалась отрывистыми фразами и короткими смешками с водителем.

— Hola!

— Salud, amigo! Охра, что у него случилось?

— Все! Странно, как он сюда вообще доехал! — сообщила она, показывая на черное пятно масла под передними колесами. — У него развалился bomba.

— Я-то слов таких не знаю, — сказал я, показывая парню поднять капот. -Сколько лет этой коче?

— Очень много. Abandone debarkado!

— Ччего?

— Ну, мусорка! Мусорка на колесах! Зачем ты лезешь в капот? Соображаешь в motores?

— Немного.- пробормотал я, трогая пальцем толстый слой промасленной грязи. Эй, спроси его, где его радиатор?

— Кто?

— Вот черт. Radiador!

— А! — и Агнесса устроила пятиминутный диспут с парнем, я заметил, что у него практически все зубы железные. Вместе с ветхой шляпой и покойницким плащом он был похож на зловещее пугало из видеоигры.

— Сказал, нету радиатора очень давно.

— Скажи ему, что motor встал. Заклинил!

— Как?

— Atascado! — скрестил я руки. — No funcionara!

— Si! — деловито повторила Агнесса, точно так же делая руки. -No funcionara!

— Спроси, откуда он?

— Может лучше спросить куда он? Ты ведь его обратно не повезешь?

— Черт с ним… ну да, само собой.

— Qye de vas?

— OJa! — ответил наш знакомец, показывая за холмы и начал трещать, клацая своими железными зубами.

— Говорит, ехал через Романо в Ойу, миновал Хоакин Бланко и там случилась эта culo (задница).

— Хоакин в пятнадцати километрах отсюда, Охра! Если его движок там заклинил, как он оказался здесь?

— Да, — согласилась Охра. Это подозрительно. Хотя нет, ничего…

— Что — нет?

— Хоакин и Торрент гораздо выше этих мест, понимаешь? Он катился вниз, и motores для этого совсем не нужен. Он катился с горки! Я сама так сто раз делала!

— Зачем?

— Если как следует разогнаться, то можно влететь на тот перевал, с которого мы уехали, а там опять вниз. Так можно запросто доехать до Ойи.

— У тебя хоть раз получалось?

— Ну, — вздохнула она. — Если совсем честно говорить, то нет. На повороте к водонопорной башне по любому переворачиваешься, очень там крутой поворот…

— Одни идиоты за рулем, — вздохнул я. — Вам не нужен ни мотор, ни радиатор.

— Да, — оскалилась Охра. — Мы люди свободные!

— Как его звать?

— Эурарио Пенумбра. Он просит нас взять его с собой. Агнесса вполголоса добавила. — Может, ну его? Скажем, никого не видели.

— Кому скажем?

— Ну, кто спросит. Короче, сам решай, я бы не стала.

Я захлопнул крышку капота, и подозвал парня Эурарио.

— Что ты везешь?

— Овечий сыр.

— Сыр! Ну, покажи.

Агнесса забеспокоилась и дернула меня за рукав.

— Сыра не видел?

Пенумбра замялся.

— Холодильник опечатан.

Я был непреклонен.

— Аbierto, amigo! Иначе останешься здесь.

Когда Пенумбра сорвал пломбу и принялся со скрежетом распаковывать задний борт, Агнесса в замешательстве отступила и зачем- то произнесла:

— Сыр овечий!

— Да что с тобой, Охра?

Поднялись клубы морозного пара, я влез по плечи в багажник, внимательно оглядывая штабеля бумажных брусков. Взял один, и взвесил на ладони. Агнесса напряженно смотрела то на меня, то на сыр.

— Понятно. Он один?

— Кто, сыр?

— Парень этот один? В салоне никого?

— Н-ннет.- растерянно сказала Агнесса.

Я подбросил брикет с сыром на ладони, Агнесса вздрогнула.

— Сколько стоит, спроси его. Хочу местной экзотики!

Агнесса неохотно поинтересовалась, но Пенумбра замахал руками:

— Не продается!

— Почему?

Агнесса аккуратно забрала брикет и осторожно, обеими руками, положила на место.

— Сказано, не продается! Закрывай!

Пока мы вязали трос для буксировки, я недовольно сообщил:

— Мог бы и подарить кусок сыра, если мы такие добрые.

— Луис тебе надает с собой и сыра и вина, потерпи. Правда, вот из — за этого хвоста — она кивнула на прицеп — мы неизвестно когда приедем.

«Резерфорд» без всякого напряжения сдернул колымагу Пенумбры с места, и мы покатились.

— В тех местах где я работаю, — назидательно сообщил я, — людей нельзя бросать одних, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула она. — Нигде нельзя людей бросать одних, но он мне не нравится. Но коча твоя, и решать тебе.

Я кашлянул и осторожно спросил:

— Прости, что опять спрашиваю… Кстати, тебе не тяжело говорить на «federales»?

— Ого, ты знаешь местный «chakko»?

— Не знаю. Но могу на «gastil»

— Не, не надо. Мы же не у нотариуса. Говори, как говорил.

— Мы зажигали ночью?

— Ну нет. Ты бегал по кустам, плакал и прятался. Тебе ночью было не до того.

— Ты не подумай, я не алкаш.

— Поняла — ты в завязке. А тут столько соблазнов, я понимаю… Ты привык к нашему режиму? А то многим тяжело, день длится целых 86 часов!

— Да, спать здесь бесполезно.

— В смысле?

— В обычных местах, в других сон делит на вчера и завтра. А тут просто лежишь с закрытыми глазами, как дурак. Отдаешь дань отдыху.

— А, знаю. У нас это называется- componid los plugu. Местная медицина от этого лечит, estron, даже таблетки есть такие.

— Как ты сказала? Переведи!

Она щелкнула пальцами, подбирая слова.

— Эээ..сложить крылья. Как насекомое. Надолго заснуть, как бабочка.

— Ты тоже принимаешь таблетки?

— Нет. Таблетки для туристов. У нас другое, у habitantу местных. Мы все должны есть уву. Это как маленький апельсин. Его когда-то вывели для поселенцев, что те не дохли от цинги и авитаминоза. Понял?

— Примерно. Так ты высыпаешься?

— Ну, когда как. Если не трачу ночь для другого.

— Часто тратишь?

— Когда как. Это от настроения зависит. Есть для этого веселые дома «commune particulare». Платишь двадцать чиво за вход и живи там хоть месяц. Я хожу в «Родезию» и в «Форум».

— Ну скажи мне, ты часто смотришь на Серафина?

— А зачем мне на него смотреть, я и так его знаю.

— С рождения?

— Ну нет. Лет с трех — четырех.

— А цвет вспышки ты как определяешь?

— Вокруг меняется воздух и вкус во рту. По вкусу виден цвет.

— Какие цвета на вкус?

— Синий — едва сладкий. Светло- фиолетовый — гораздо слаже, но язык твердеет, как лед. Есть розовый, но он редкий, приторный. Не люблю его. Но когда много этого всего, надо отвлечься. Лучше отвлечься, когда этого всего много, а то кажется, что тебя травят.

— И как ты отвлекаешься?

— Мне надо закурить. И все проходит, вылетает с дымом.- она дунула в кулак- Но хуже всего желтый и красный. У них вкус крови, bocado de la muerte. Полный рот смерти, так, что ли… Ты куда все время смотришь?

— Там, за холмами, постоянно кажется, что кто-то бежит. То появляется, то пропадает.

— Где? А-аа.. Голый!

— Ну да! И быстро бежит, знаешь ли! Иногда даже нас обгоняет! Вот он, смотри!

Агнесса заорала, «резерфорд» дернуло, наш караван с грохотом стал набирать скорость и мы помчались к гряде темных холмов. Из ближайших зарослей выпрыгнул мой недавний знакомый, темно-коричневый от загара, в оборванных джинсовых шортах. Он проворно перебирал ногами и несся параллельным курсом, сверкая безумными глазами.

— Keto! Keto! Vaka! — верещала Агнесса, бешено вращая руль. — Смотри на него, он бежит быстрей, чем мы едем!

— Хватит! — орал я, вцепивщись в дверь. — Оторвешь прицеп!

— Смотри, как бежит! — не унимала свой восторженный рев Агнесса.- Смотри! Смотри на него!

И тут он резко сменил направление, и понесся прямо на нас, оттолкнулся от земли, твердые пятки грохнули по капоту «резерфорда» и он спрыгнул, перевернулся в воздухе, как заяц и помчался дальше, не сбавляя темпа.

Агнесса затормозила, прицеп въехал нам в корму, грохнуло, брызнули задние фонари и крышка багажника задралась, как вывернутая челюсть.

— П-пприехали! — выругался я, но Агнесса выскользнула через открытое стекло водительской двери, как обезьяна, только сапоги мелькнули, вскочила на крышу и принялась радостно надрываться, повторяя одно и тоже :

— Vaka! Vaka! Keto!

Я сидел, зажимая разбитый о приборную доску нос и во весь голос матерился. Потом выбрался и изо всей силы врезал кулаком по крыше многострадального нашего «резерфорда», рядом с ее сапогом.

— Уймись орать, чертовая бешеная дура! Ты пока не закопаешь меня, ты не успокоишься, да? Ты дождешься, что я тебя пристрелю, как собаку и поеду дальше сам!

Она перепугано смотрела на меня сверху вниз, поджав ногу, потом увидела мой расквашенный нос и спрыгнула, рассыпаясь словами сожаления на испанском:

— Давай приложим мокрую тряпку! О, прости, прости, прости… Я в самом деле дура, тебе так досталось! O dios, прости!

Я молча и вырвал мокрую салфетку из ее рук и приложил к лицу. Она расстроено вздохнув, села у моих ног.

— Чего расселась? Иди проверь этого нашего el pasajero.

Она убежала, и я услышал удивленный возглас.

— Вот надо! Diafo!

Холодея от предчуствия, я подошел. Эурарио Пенумбра сидел на переднем сиденье, раскрыв свой железный рот и храпел.

— Что с ним? — тихо поинтересовался я, трогая его за плечо. — Эй! Вроде с ним все в порядке?

— Еще бы не в порядке. …Сукин сын спит, как младенчик. Эй! — с размаху пнула его Агнесса.

— Спит?!

— Минут двадцать как, судя по храпу.

— Эй, amigo, просыпайся, — потряс его за плечо я. — Давай, давай! Помогай, чего смотришь!

Охра поправила ему воротник и сообщила мне:

— Не старайся, это бесполезно. Он долго не проснется. Я тебе рассказывала недавно об этом. Очень долго светло, живешь как заведенный, дела там всякие, потерял счет времени, а потом хлоп и поплыл (она показала ладонью плывущую рыбу) …А если неделю не спать, или дольше, можно заснуть и не проснуться. Una fur (короче говоря) с ним все хорошо.

— И что теперь делать?

— А что тут сделаешь… Я повешу ему респиратор и буду менять кассеты, чтоб не задохнулся от пыли. Пусть себе спит.

— Может, заберем его к себе? А кто будет управлять этим гневом божьим на буксире?

— У меня есть штанга, — она сцепила указательные пальцы. — Сделаем жестоко, solet..Будет паровоз!

— Жестко это называется. Жестоко, — я показал на раскрошенную корму «Резерфорда» — ты уже сделала. Жесткую сцепку.

Она вздохнула и развела руками. Я натолкал ваты в нос, и мы принялись налаживать буксир заново.

— А ты запасливая, — похвалил я Агнессу, скручивая штангу. — Полный багажник всякого дерьма, даром что неразумная женщина.

Она посмотрела на меня исподлобья, открыла рот для ответа, но сдержалась.

— Толкай левей! — командовал я. И здесь болт не закручивай, просто вставим шпильку, вот эту. Так надежней..

— А ты знаешь толк в железках, — равнодушно ответила Охра. Даром что профессор.

— Я доктор! Доктор наук, сто раз говорить! Я в таких местах работаю, что многое приходится своими руками делать, иначе сгинешь в полчаса… А кстати, что у этого парня было на шее? Колокольчик?

— Ага! Бараний бубенчик. В виде рыбы. Этот сукин сын может подобраться бесшумно, а потом так заорать, что душа с перепугу отлетит. Я ему и повесила, так он год с ним бегает и не снимает. Так хоть слышно, когда он идет.

— Я вижу, ты с ним хорошо знакома?

— Года полтора.., — сказала она, с пыхтением поправляя штангу.- Года полтора назад он появился недалеко от моего дома в Ниневии. В чем мать родила шлялся, я прикормила его, и даже умудрилась заставить его носить джинсы. Он, правда, оборвал штанины, но хоть не светил своими… причиндалами. Он не жил ну меня, но иногда мог обнести холодильник. Я просто оставляла ему еду на балконе. Любит «транзиты»!

— Откуда он взялся?

Она пожала плечами и отвернулась, вытирая руки.

— Взялся и взялся. Я не выясняла. Думаю, он abаndanado из какого-нибудь приюта.

— Как? Aban…

— Abandonado! Отказной! Это те, кто выскакивает из пробирки с дурной головой. Их никто не берет на воспитание. С головой у них не все в порядке, — приставила она ко лбу указательный палец.- Сбегают часто и живут, чем Мать Ниневийская пошлет. Отходами с кухонь.

— Блаженные?

— Отказные. Худая у них жизнь, amigo. Как у голубей. Уж я — то знаю, сама такой была. Ну, в смысле… я не жила на улице, но была отказная. У тебя остались сигареты? Давай сварим кофе, да поедем. Тут уже недалеко. Километров семьдесят напрямик до Пармы.

Агнесса выволокла из «резерфорда» пузатый кофейник, насыпала сухих таблеток спирта на горелку и полезла за кружками.

— Вот черт! У меня только одна.- сказала она сокрушенно из глубин багажника. Будем пить по очереди?

— Погоди!

Я перетряс мешок. «Дорка не могла не положить. Ага! Вот она!»

— Это будет карамельный кофе, — тихо сказала Агнесса. — Ultimo café.

— Она очень старая. — зачем-то сказал я. — Старая туристическая немецкая кружка. Я купил ее вместе с альпенбойлем в Старой Германии, когда был моложе, чем ты сейчас.

— С чем?

— С альпенбойлем! Это такая кирка альпинистов. Ну, — показал я руками.- по горам лазить.. Кирка, или ледяной топор. А у этой кружки двойные стенки. В ней долго остается кофе горячим…

Агнессы долго ее рассматривала, потом прочитала на донце глубоко процарапанную надпись.

— А. Сандовал.. «Синто» 2915 год. И точно, старая — сказала она. А этот твой топор, он где?

Я отхлебнул кофе, закурил и подумал.

— Я скажу тебе на твоем языке. El tiempo lo devoro, amigo! (Его сожрало время).

Она подняла голову и засмеялась.

— Я знаю это стихотворение. Эээ..Мы певчие птицы в когтях у кота,…добыча у времени в лапах.. все в лапах времени и значит, как птицы, в когтях кота, имя которому Время. Это Кеведо! Я учила его, оно мне нравилось..Дай отхлебнуть из твоей кружки!

— Возьми, но я не подарю тебе ее. Не могу, прости.

— Я и не прошу. Просто пить с одного края… это как передавать поцелуй.

Я хмыкнул и не ответил. Она и не ждала ответа, просто сказала, что думала.

— Скажи, а как отвлекается твой Луис Никанор, когда смотрит на Серафин?

— Спроси у него сам, когда встретишь.

И тут опять раздался рев «шнейдера». Агнесса вздрогнула и втянула голову в по плечи.

— Господи, такой адский звук…. Мне не по себе от него.

Я молча поставил кружку и метнулся в машину.

— Входной пароль «Мюнхен-Брест».

— 7181.- торопливо сказал я.

— Синто…

— Говори!

— Я нашел Бриетту.

Он начал говорить, я уловил смысл сказанного, и больше не слушал. Аккуратно положил открытый «шнейдер» на капот и прошел метров десять вперед, потом сел на песок. На меня навалился кашель, редко такое бывает. Невыносимо саднило горло, и сидел и кашлял. Агнесса смотрела мне в спину, не выпуская из рук моей кружки…»

Материалы допроса Агнессы Донораты Кармен Казановы Сегри де Гиз Ивваран.

Сектор Ниневия. 28 ноября 2998 г. Инспекция Труда и Социальной Занятости.

(продолжение, запись фоновая)

«…Агнесса Казанова:

Вот эти трещины, видишь? Продольные трещины на кружке Синто появились именно в тот момент, когда зазвонил «шнейдер». Синто вскочил, чтобы ответить, а я допивала его кофе. И тут кружка как-то крякнула прямо у меня в руках. Под пальцами. И появились эти шесть трещин в металле, на внешней стенке.

Инспектор

Что за известия он получил по телефону?

Агнесса Казанова.

Самые что ни на есть паршивые. Горестные это были известия. В этот момент его электрик Фил, Филипп Ноэль сообщил, что нашел «балкан» Бриетты Клаус в расщелине Невада. И все надежды на то, что Бриетта жива, испарились. Ведеход свалился с пятидесяти метров отвесной скалы и вошел кабиной в угловую щель. Я смотрела в спину Антония и слушала, как глухо и торопливо шумит голос Филиппа… Правда, в тот момент я вообще не понимала, что происходит. Ни одной мысли о происходящем у меня не было. Смотрела и смотрела, как Синто трясет кашлем…»

Материалы допроса Антония Синто Сандовала. Сектор Земля. 11 ноября 1998 г. Инспекция института Допустимых Исследований.

(Одна запись, запись фоновая)

«…Агнесса крикнула издалека:

— Ты там плачешь? Я тогда не буду подходить.

Я обернулся и ответил:

— Будь добра, возьми телефон, и скажи, что я приношу свои извинения. Но говорить в данный момент не могу.

Она умчалась, а потом опять вернулась.

— Он говорит, этот парень, что она.. я не знаю кто.. лежит на столе и тает. Ну, тает! Говорит, что они достали ее, не знаю про кого это он..И что она успела сделать …этот. Ну..криоблокатор! Спрашивает твоего устного разрешения на… Протокол Наследования. Да? Я правильно назвала?

— Успела?

— Ага.

— Скажи, я пришлю кодированное разрешение в течении пяти минут. И скажи ему, Дори знает, что делать.

— Тебя там все равно зовут…, — показала она пальцем в сторону «резерфорда». — Не пойдешь?

— Нет, пусть отключается. Я скоро перезвоню.»

Я лежал на сиденье как куча тряпья.

Безучастно смотрел вперед

И цедил остатки Россо.

Горлышко бутылки громыхало по зубам.

Я тогда начал говорить.

Сначала медленно, будто сам с собой.

Глотка полная слез и Россомарша

поглощала мои слова через одно.

Но я старался, боже, как я старался…

Протокол Наследования. Я не думал, что буду давать разрешение на Протокол. Все дело в том, что после четырех лет аналитики полуденной активности сферы Томпсона — Квикампуа мы столкнулись с проблемой анализа накопленных данных, понимаешь? Вычислительные мощности наши уже не справлялись, приходилось запрашивать помощь Института.

Я даже помню большой кусок моего отчета, прости мою научную заумь, но я освежу память:

«При выборе модели поверхности КO принимались во внимание два основных требования :

1. Обьеденение и сохранение в модели поверхности основных черт, присущих поверхностям большинства реальных КО

2: Минимизация времени вычисления.

Для этого был проведен анализ существующих и перспективных КО показавший, что около 63 процентов КО имеют поверхность, близкую к циллиндрической,…так, вот еще «…результаты дальнейших расчетов показали, что среднеквадратические отклонения индиткатрисы силы излучения таких КО от индикатрисы силы излучения цилиндра D2, h3 во всех рассмотренных случаях не превышали 5 процентов.»

Короче, мы просто коллекционировали помехи. А помех полуденное Серафиново облако могло давать, сама понимаешь… Так вот, станция «Речная» которую я поставил на перекрестке дорог Ференц — Марса-эль — Брега, поворот реки, давала нам возможность анализировать истинные траектории. Но для этого требовался человек-оператор. Лишь живая аналитика человека в реальном времени позволяла отслеживать приоритет целей для анализа. Тысячу лет мы тренировали наш синтетический интелект, он выполнял нам такие задачи, на которые нам бы пришлось потратить миллионы лет. Но в анализе сферы Томпсона синтетический интеллект не дал нам какого — либо прироста. Я доказал преимущество использования синаптических связей при анализе перед комиссией института. Из Министерства Нейрофизиологи и нейрохимии мне выдали необходимую структуру, близкую к структуре человеческого мозга. Все было, но не было человека. Не просто человека, а человека имевшего навык работы с траекториями активности сферы Томпсона! Надо было, чтобы этот человек при жизни работтал с этими траекториями, уж он то точно видел и мог различить пунктир и белый шум. Только пунктир Серафина идет по углам Эйлера, понимаешь? И потом все равно выходит на ось симметрии. Только человек может увидеть ось симметрии Серафинова облака в любое время, потому что он знает:

Ось симметрии совпадает с направлением на центр небесного тела.

Ось симметрии совпадает с направлением на центр светила.

Синтетический интеллект отказывался видеть симметрию в сфере Томпсона, кто бы мог подумать. Он сразу путался в углах Эйлера и начинал создавать собственные ложные траектории. То что он нам выдавал за ось симметрии было просто ложным вектором. Он просто не мог понять, что это типовая орбитально- геометрическая ситация и обычная оптимизация материалов наблюдения! И все! А несчастная моя станция «Речная» с выбросом маяков в тропосферу давала весь аналитический материал. Наверное, он так и не понял как пишут стихи своей кровью, за минуту до смерти, в последний предутренний час во сне. Он просто не понимает… что симметрия — владычица стихов… он не понимает, что ангелы говорят верлибром! Ясно тебе, малышка, сладкая моя растяпа?

Нужен был только человек! И вот он появился. Такой ценой, что не пожелаешь врагу.»

Материалы допроса Агнессы Донораты Кармен Казановы Сегри де Гиз Ивваран.

Сектор Ниневия. 28 ноября 2998 г. Инспекция Труда и Социальной Занятости.

(продолжение, запись фоновая)

«Он говорил и говорил, а я молча вела „резерфорд“ через облака пыли, не понимая ни слова. Он просто выговаривался, глотал Россо и взамен выплевывал мне обьяснения работы станции Речная. И ты знаешь, много лет спустя случилось так, что мне пришлось понять все его обьяснения. Понять до последней запятой, до последней цифры. Но совсем в других обстоятельствах…»

22 часа до начала мятежа

Агнесса молча вела машину и километров пятнадцать мы проехали без приключений. Я даже задремал, но очередная кочка на дороге вышибла из меня сон, я кашлянул и проснулся. Червь из багровой пыли остался западней и теперь с каждым километром из дымки низких облаков все ясней проступали очертания Орбитального Ниневийского Лифта. Когда смотришь на него отсюда, кажется, что весь этот мир подвешен на тонкой черной бечевке и кто-то там, на страшной высоте держит другой конец. Сейчас лифт работал без остановки. По всем линиям бежали огоньки грузовых платформ. Половина вверх, половина вниз.

— Там, наверху «Штефан Прайд» на бункеровке, и еще «Maria Ariada» — показала пальцем Агнесса в потолок салона. — Лифт загружен по полной… Если остановиться невдалеке, вся степь будет гудеть под ногами и ворочаться..урыыы… уррыыы..уррры… Это двигатели лифта компенсируют и положение верхней точки, ну той, которая на орбите.

— Ты профессор по орбитальным лифтам! — слабо улыбнулся я. — Вообще, выглядит это все даже отсюда… титанически. Какие-то нечеловеческие размеры.

— Ага! Начиная с пяти километров там такой рев стоит, и, что самое интересное, от вибрации на метр от земли висит такая мелкая пыльная дымка. Вот на метр… не больше не меньше.. как потолок. Мы мелкие туда бегали… ползали под ней… Будто такой подвал на километры вперед… с рыжим потолком. Долго там не выдержишь, башка отвалиться, да и лифтовая охрана нас прогоняла. Одним овцам все равно. Они там пасутся. Там серафиновая трава шибко жирная.

— А у вас что, кроме овец, никакого скота в Ниневии?

— Никакого. Никто так и не прижился. Ни коровы. Ни лошади, ни козы.. Всех-то везли в генетических заготовках. Чеснок зато попер! У нас лучший чеснок в Новой Испании! Для фармацевтики его берут кучами. И овечья шерсть. И этот, само собой, минерал… как его.

— Толдерит…

— Вооо… Короче, живем, Карлос!

— Я не Карлос.

— Да это я так, для смеха…

— Значит, тебе здесь нравится?

— Не, ну а что? — она вздохнула. — Вообще-то не нравится. Видеть не могу эту деревню. Да и страшновато мне тут стало. В дурдоме два раза сидела. Меня Монки отправлял на лечение.

— Да ну!

— Ага! Из — за Рыжего..Ну Серафина. Облака этого.

— Ты его даже так называешь? Рыжим? А почему Рыжий?

— Несколько раз он появлялся передо мной. Говорил всякое. Рыжий — потому что у него огненные волосы, просто костер какой-то на голове.

Я осторожно закрутил крышку фляги и сел поудобней. Начинается…

— Как обычный человек?

— Ну нет. На самом деле, в фокусе он никогда не показывается. Такое ощущение, будто смотришь в донце перевернутой бутылки. Он всегда где-то сбоку. На него прямо глядеть невозможно, глаза свернешь… Он мне даже как-то сказал- не старайся, не получится.

— Ну и о чем ты с ним говоришь?

— Да так… Я его научила читать и считать на «федералес». Читала ему книги всякие, он сам просил. Потом придумали ему день рождения, тоже просил. Говорит, у тебя есть, а у меня нет, тоже хочу…

— Ну и когда у него… именины?

— 20 мая.. Как раз на на день Святых Кристиана и Бернарда. Я ему говорю, в мае не выбирай, маяться всю жизнь будешь! А он — ничего, потерплю, в любом случае можно всегда сменить. И то правда!

— Цвет вспышки он тебе подсказывает?

— Да ну! — засмеялась она, обьезжая неглубокий овраг. -Он и сам не фига не знает. Говорит, как рванет так рванет. Хотя иногда может. Я сама научилась, ну, по вкусу… говорила уже.

— Ты извини, что спрашиваю. Но ты меня тоже правильно пойми. У тебя припадков никогда не было?

— Ччего? Не.. Чего нет, того нет. А у тебя? Кстати, теперь я спрошу. У тебя в боку такая дыра ужасная, зачем? Даже толком не зажила еще!

— Это картечь волчья.

— Perforado?

— Ну да. Кто стрелял, выше целился, но у него от снега куриная слепота была, так что промахнулся чуть — чуть..

— Вот отстрелили бы тебе голову, что бы ты делал, доктор?

— Многие уверены, что меня это не особенно бы испортило.

— Про меня тоже так говорят!

— Так в сумасшедший дом ты как угодила?

— А врачу районному сказала, что у меня из под ногтей белое пламя время от времени появляется. А он меня помнил еще с тех времен, когда я abandonado была. И когда эту уву есть не хотела! Он Монку настучал, и меня отправили. Потом отпустили, правда.

— Так тебе Монк кто? Я никак не пойму… Вечно вы с ним собачитесь.

— Луис сказал, что он мне старший брат.

— Так он же тебя клеил.

— Клеил.. Луис запретил, сказал не вздумай ее клеить, а то пипирка отвалится. Потому что он мне как брат… Ну, одна кровь.

— Вы же пробирочные, какая кровь?

— А Луису, знаешь ли, видней…

— Так, а Луис тогда тебе кто?

— Воспитатель, приемный папка. У нас так положено… Ой, черт. Смотри.

Агнесса перепугано показала пальцем на склон холма. Я вгляделся и похолодел.

Перегораживая нам дорогу, сьехавшись тупыми носами стояли два броневика Guardia del Desierto. На бампере одного из них, болтая ногами, сидел долговязый сержант и усердно ковырялся ложкой в консервной банке. Завидев нас, он не спеша поправил кепи, выдернул жезл дорожной полиции и показал «К обочине!». Рядом с броневиком появился еще один солдат, глянул на нас и полез за верхний пулемет. Второй отбросил броневую шторку, и улыбаясь, показал мне ствол автоматической винтовки и демонстративно прицелился. Были они сонные, небритые и совсем неопасные.

— Давай так, — дрожащим голосом сказала Агнесса. -Я пойду поговорю, ты сиди. У тебя какой pasаporte?

— Мне Монк что — то дал, я даже не распечатывал, как приехал…

— Там твое имя?

— Говорю же — я не знаю, не смотрел еще…

— А стволы?

— Что стволы?

— Разрешение на стволы!

— Да, есть!

Сержант остановился в нескольких метрах от капота, и свистнул. Агнесса закивала и схватила меня за руку.

— Если что, я буду тебя искать. Если нас разлучат. Никому ничего не обещай!

— Я думаю, обойдется!

— Не знаю. Я пошла!

Агнесса выбралась из «резерфорда» и подошла к сержанту. Тот посмотрел на нее сверху вниз, вдруг фамильярно обнял длинной рукой за плечи и повел к броневикам. Не сбавляя шага, он обернулся ко мне и улыбаясь, подмигнул. Мне стало не по себе от этого взгляда и от этой ухмылки. Сержант довел Агнессу до камуфлированной дверцы и что- то ей сказал.

Она пожала плечами и угрюмо, односложно ответила, вздохнула, неуклюже встала на колени и задрав, острые локти, сцепила руки на затылке. Сержант поковырялся у себя на поясе, вытащил старинный длинноствольный револьвер и торжественно приставил к ее голове.

— Э! — промычал я, ошарашено царапая ручку двери. Э-э — э—э-! — заорал я, распахивая дверь и вываливаясь на песок.

— Keto! — крикнул мне тот, что сидел внизу и приложил палец к губам, опять потряс своим стволом.

— Keto!

Я поднялся, не зная, что делать, но тут меня аккуратно подхватили под локоть. Сзади стоял еще один, молодой, белозубый, с густыми усами, ужасно похожий на какого- то рок- певца. Он, улыбаясь, показал мне куда –то за спину.

— Не кричи так, уважаемый! Лучше иди туда, там тебя ждут!

— Кто? — не отрывая глаз от Агнессы, спросил я. Агнесса и сержант не двигались, и тут я понял, что вся эта композиция предназначена для меня. Сержант упирал ствол ей в ухо, она морщилась и пыталась отодвинуться. Потом подняла глаза на меня и виновато улыбнулась. Сержант помахал мне ладонью: иди, иди!

Я пятясь, пошел в указанном направлении, не видя ни единой души, добрался до полуразрушенного бетонного куба и оглянулся.

— Синто!

На длинном теплом обломке бетона, похожем на скамью, прячась от пыльного восточного ветерка, сидел Алонсо Арбаледо Монкада.

22 часа до начала мятежа.

— Да не буду я садиться, пусть ствол уберут от нее!

— Уберут! Поговорим с тобой и уберут!

— Я не могу так разговаривать, прости, когда у нее ствол в ухе!

— Тьфу! — Монкада задрал лицо и крикнул в небо.- Рафаил!

— А!

— На ноги поставь ее, хватит уже!

— Как скажете, шеф!

Я отступил несколько шагов назад и глянул. Агнесса уже стояла, глядя под ноги и медленно терла ухо. Сержант увидел меня, бесшумно оскалился, вытянул руку с револьвером в ее сторону, громко и резко испустил газы. Верхний солдат за пулеметом закатился от хохота. Агнесса сплюнула и отошла.

— Они грубые, конечно, но не злые.- весело сказал Монкада.- И потом, они друг друга знают, как облупленные. Просто шутят.

— Дурацкие шутки.

— Согласен. Как твои дела?

— Отлично. Едем себе к Луису Никанору.

— Ждешь обьяснений?

— Нет. Почти все понял и сам.

— Это правильно, что ты избегаешь скандала. Что она тебе про меня натрепала?

— Сказала, что у вас с ней сложные родственные отношения. Меня больше интересует Сеть и Луис, а не ваш семейный конфликт.

— Семейный? Мы с ней не родственники! Хорошо. У меня есть к тебе одно небольшое дельце, просьба.

— Слушаю.

— Ты ведь сюда приехал, чтобы увезти отсюда оператора для станции «Речная»? Так?

— Да. Думал, ты поможешь.

— А я и помогаю. Так. Я не знаю, кто это будет. Ты выберешь сам, и сам договоришься. Вот эта девочка, Охра. Или тот старик Луис. Самое главное- у них есть одна вещица, мне очень нужная. Надо, чтобы они мне ее отдали сами, по хорошему. И могут уезжать с тобой, катиться на все четыре стороны. А чтобы она поняла, о чем речь, напомни ей о дате 20 мая, празднике Святых Кристиана и Бернарда. Этот день им обоим памятен. Ты запомнил?

— Почему сам не ей не скажешь?

— Cам? — Монки засмеялся, пряча в кулак гримасу. — Друг мой, не забывай, ты прибыл к занавесу этого спектакля. Все что могло тут произойти, в этой Ниневии, уже давно произошло. Все просьбы высказаны, все отказы получены и оскорбления выложены.

— А что за вещица?

— Это неважно. Она просто отдаст тебе коробку, если отдаст, конечно… Ну а я заберу.

— Почему силой не заберешь? Возможностей у тебя достаточно!

— Заблуждаешься. Для этого нужны не мои возможности, а ее согласие.

Мы закурили, я посмотрел на часы и вытянул ноги. Мы молчали.

— Зачем ты подсунул этого таксиста? — раздраженно поинтересовался я.- Ну, обманулся бы я, изучая этого проходимца, потерял бы время, программу Сети Томпсона закрыли бы…

— Дело не в нем. Встреча с Луисом тебе ничего не даст. Он старик!

— Это не важно.

— Важно! — проскрипел Монкада, поворачиваясь ко мне все корпусом.- Важно! Не ты ехал сюда смотреть на нас, а мы ждали тебя для этих смотрин.

— Мы? Кто это — мы?

— Говорила она тебе о некоем… Рыжем?

— Да! Очень оригинальная..дивиация. — я вздохнул. Она, бедняжка, не совсем здорова на голову. Ей грезится собеседник. Ей бы психиатр хороший, и человеческий курс лечения…

Монкада запустил щелчком в сторону окурок, встал, прошелся передо мной, ободрал первый попавшийся стебелек с бледно- голубыми цветами.

— Хорошо… Я скажу тебе так, парень. Пока ты там лепишь круглые и квадратные снежки, без просыпа пьешь и сжигаешь на огромных кострах свои мечты здесь, в Ниневии… я делаю Новую Историю Мира.

Он распрямил плечи, пыльный ветер шевелил тяжёлые края и только сейчас я обратил внимание на его одежду. его плаща,

тускло сияла кокарда на его фуражке, черная тень от его фигуры лежала на мне, как бетонная плита.

Я кашлянул и засмеялся, не в силах выносить его бешеный взгляд из-под

козырька.

— Несчастные провинциальные психи! Вы такие… наивные! Такой patetismo пафос! Я завидую искренне твоей энергии, Алонсо.- и я встал.- Разреши мне ехать?

Пропала смешная, разноцветная гавайка, мятые брюки, лакированные штиблеты. Теперь он скрывался за громоздким кожаным плащом с маленькими погонами, и сдержанно сияли металлические пуговицы.

Монкада не ответил, и пошел прямо к Агнессе. Я медленно двинулся за ним, понимая, что могу сейчас увидеть мордобой, и не знал что с этим делать.

Агнесса сидела траве и безучастно смотрела в сторону. Монкада присел перед ней на корточки, растопырив полы своего кожаного плаща. Они начали говорить, тихо, вполголоса, на совсем непонятном испанском. Буду стоять рядом, и если что… Иногда проскальзывали знакомые слова, но я не понимал ничего. Сначала говорил Монкада, Охра произносила короткие фразы не спуская глаз с Арбаледо Монкады, и я понял, что они очень близки. Точнее, были близки когда-то, но мрачная, тяжелая тень которая пролегла между этими людьми когда-то. Но вместе с тем Охра смотрела на Монка как -то светло, ее обычно сумрачное лицо тепло дышало очень теплым светом, и даже когда у нее срывалась резкость, она не переставала почти незаметно ласкать его взглядом, словно пытаясь запомнить навсегда.

Обрывисто, грубо, перекатываясь в гортани звучал «чакко», язык первых поселенцев, тех времен, когда здесь еще не было не городов, ни дорог, ни электростолбов, а стоял только исполинский корпус корабля «Маниока», люди жили вокруг в первых землянках, но уже тогда в небе плескался и распускал цветные крылья еще немой Серафин. Я слышал его впервые так близко этот язык. и так странно было видеть Охру, говорящую на нем. Фразы на чакко делали ее чужим, далеким, каким-то негуманоидным существом. С внимательным и беспощадным взглядом, расчитанными движениями, и все смыслы ее поведения были мне непонятны. Сначала это пугало меня, но потом я понял, чего боюсь…

Всю свою историю мы хотели видеть инопланетян. Рисовали их, снимали о них фильмы, писали книги… Боялись, ждали, заранее ненавидели или заранее любили. Отказывались признать их человескую форму или настаивали на незнакомых образах. Вооружали самым страшным оружием, самым проницательным умом, самыми магическими способностями. И вот они передо мной. и говорят друг с другом, и я имею для них какое-то важное значение. Они — те самые инопланетяне, говорят на своем языке инопланетян, в нем целые столетия, которые можно изучить, но нельзя представить.

— Синто!

Агнесса смотрела на меня уже минуту и звала, а я так глубоко задумался, замерз в своих мыслях, что не слышал ничего.

— Ты там заснул, что ли… Покажи то фото, что я тебе дала!

Я вытащил фотографию Луиса и протянул ей.

— Не мне! Синьору Монкаде скажи, что ты видишь на ней.

Я вздохнул и глядя на фотографию, перечислил все, что видел, не забыв упомянуть овец на заднем плане. Описывая родимое пятно на щеке рыжего мальчишки, я усомнился, что оно похоже на звезду. Скорей на молнию…

Монкада потерял весь свой лоск и сел рядом с Охрой, разбросав ноги, и снял свою дурацкую фуражку. Охра грызла травинку, и поглядывала по сторонам, терпеливо ожидая. Монкада смотрел на меня теперь так, как смотрел на Охру. Правда, ненависти было чуть больше.

— Я никогда в тебе не сомневался, Синто! Ты знаешь это?

Я пожал плечами.

Монкада встал и раскинул руки, привлекая внимание солдат.

— Когда Синто Сандовал говорит о любви и смерти, все остальные должны молчать. Кстати, кто это у тебя там на буксире, Синто??

— А… Это один бедолага, мы довезем его до Ойи. Жалко бросать его с его сыром.

Охра вскочила и ушла, толкнув Монкаду плечом. Он посторонился, будто не заметив грубости.

— Сыр?

— Ну да. Ваш этот… национальный продукт!

Монкада протянул руку. Я пожал ее в ответ не задумываясь- слишком много на кону, чтобы позировать.

— Рафаил! — крикнул Монкада, не выпуская моей руки.

— А! — с готовностью ответили из-за холма.

— Дай им проехать!

— Этот крысенок просит две канистры бензина!

— Тоже выдай!

— Да ничерта себе, шеф! Мне очень жаль их отдавать!

Я спускался к «резерфорду».

— Синто! — и я обернулся.

— И прими мои искренние соболезнования, брат. Это я по поводу твоей жены Бриетты. Это ужасно тяжело, я не знаю, как сказать, в моей жизни еще такого не было.

— Откуда ты знаешь?

Тут впервые я заглянул ему в глаза и понял, что он не врет ни единым словом. Он действительно знал, чему он соболезновал.

— К чему это ты, amigo? Какие слова?

— Простые слова, проще не бывает. Отвечаю тебе на твои соболезнования — ей теперь лучше, чем нам!

— Да, — он обнял меня. Я буду молиться, чтобы вы там встретились. В свое время, конечно.

Я кивнул ему на прощание и продолжил идти. Довольная Агнесса вышла из-за броневика, волоча две двадцатилитровые канистры с бензином, я молча их забрал.

— Погоди, давай зальем одну! — сказала она страшным шепотом. — У нас бак пустой!

Броневики разьезжались, освобождая нам дорогу.

— Мне неохота задерживаться здесь ни на секунду.- ответил я коротко. — Зальемся километров через десять.

— Ну, понимаешь, если помпа топливная пересохнет, придеться качать, терять время! У доджа они такие дурацкие, топливные помпы..- шепотом лепетала она.

— Дай ключи! — сказал я резко. И садись! Проверяла нашего пассажира?

— Да, он спит! Сменила ему кассеты в маске.

Я аккуратно протянул наш караван и выкатился в степь. Сержант и солдатня заглядывали к нам в салон, улыбаясь и переговариваясь, провожали взглядом.

«Резерфорд» молча волокся, медленно набирая скорость и расталкивая траву, грузовичок покорно громыхал следом, я не отрываясь, смотрел в горизонт. Агнесса говорила без остановки.

— Да, держи прямо, километров пятнадцать. Там скоро начнется грунтовка, старая дорога к Парме, мы почти приехали…

— Что с тобой?

— Со мной? Все хорошо со мной! Просто я не ожидала…

Она замолкла и вдруг полезла назад, толкая меня коленями.

— Ты куда?

— Я немного посижу сзади, ты не против? — сказала она странным голосом. — Мне надо побыть одной. Ну как бы.. одной.

— Не засыпай только, мне потом надо кое — что спросить. Ты там что, плачешь?

— Конечно, я плачу! — Голос ее раскололся от слез. — Мне было страшно, вот я и решила немного пореветь! Я почему то всегда плачу, после того как в меня целятся.

— Мне тоже, но все обошлось. Нас отпустили. Монк сказал, что мы можем ехать и он не держит зла.

Она сидела сзади, блестела мокрыми глазами, тихо сморкалась и скрипела беззвучными рыданиями.

— Вот спасибо ему, мать его ети!

— Зато ты развела их на сорок литров бензина, пусть теперь они плачут.

Агнесса засмеялась.

— Выпей воды, успокойся.

— Так и сделаю.

— Мощная коча, тянет отлично. Слушай. Я хотел забрать с собой Луиса, туда, на Фландрию.

Поедешь с нами? Тебе там найдется работа, у тебя есть талант.

— Ага.

— Не ага. Есть проблема. Монк хочет от тебя с Луисом какую-то штуку.

— Diafo! Начинается! — проговорила она, глотая воду.

— Что за штука? Почему бы не отдать? У него глаза белеют, когда он говорит о ней…

Она оторвалась от фляги и тяжело выдохнула:

— Я не могу это отдать!

— Погоди!

— Не могу!

— Я знаю, что это!!

Она изумленно замолкла.

— Porka ma… Откуда?

— Догадался.

— Нуууу?

— Это передатчик. Мне трудно сказать больше, но попробую. Смотри- это передатчик, небольшая штука, помещается в обувную коробку. Принцип действия мне неясен, но он хорошо работает в тектонике Сети, эээ… как тебе сказать попроще. Он широкополосный. Ему не требуются ни батарейки, ни аккумуляторы. Да?

— Что? А, да.. без батареек. Откуда знаешь? Монк не мог этого тебе сказать, он его в глаза не видел. Как ты догадался?

Я вытащил из своего мешка папочку, отщелкнул магнитную застежку и выудил пластиковый блестящий листочек. Помахал перед ее носом и сказал:

— Совсем недавно ты, или твой Луис передачей вот этого самого файла за восемнадцать секунд сожгли мою станцию «Равнинная». И я прибыл сюда взыскать этот долг, bebita! Так что выкладывай, как есть, что вы там нашли 20 мая, в день святых Кристиана и Бернарда, много лет назад! Хочешь, чтобы я тебе помог- рассказывай!

Агнесса переползла вперед, обстоятельно высморкалась, пригладила волосы и закурила.

Дымчик

«Как я тебе говорила, Луис держал овец, породы ниневийский линкольн. Это очень крупная порода, и бараны доходят до 150 килограмм. Баранов всегда надо держать в отдельных загонах и запускать время от времени к стаду. Спустя полгода как я появилась на ферме у Луиса, его катумская овца по прозвищу Метанойа понесла ягненка. Знаешь, здоровенная такая теплая, шерстяная. Я находила ее в стаде по малиновым биркам на ушах и ходила за ней по пятам. Она мне казалась ужасно уютной, и душный запах ее шерсти меня успокаивал как ничто другое. Бывает зароешься пальцами в ее шерсть и сидишь, подсунув под нее ноги и смотришь на горизонт. А она трясет ушами, трескает яровую соломку и срет горошком. Сначала бегала от меня, но потом привыкла, потому что я приносила ей самых вкусных древесных веников и свеклы. Я не знаю, как сказать, но именно Метанойа подняла меня на ноги после приюта. Так вот, пришло время, Метанойа понесла. Мы с Луисом ее обхаживали и в стойле, и на базу, следили, чтоб пол на помосте был тепленький.

И вот однажды в мае, когда налетают грозы, один из баранов… Вообще эти парни-бараны друг друга на дух не переносят, но их загоны надо держать рядом. Каждый чувствует соперника и постоянно норовит разнести свой загон. ТОгда они активные, чувствуя соперника и хорошо кроют овец. И когда, начинается битва, грохот и треск стоит такой, будто забивают сваи. Так вот, один из баранов по кличке Шварц, с необычным цветом шерсти, с четырьмя необычными рогами — два загнуты вперед, два назад, отливали на солнце черным золотом. И взгляд у него был пристальный и неприятный. И ещё он бегал быстрей всех, и характер и повадки у него были как у наемного убийцы. И вообще, это был не баран, а мотоцикл какой-то..

Шварц был самый сильный, Луис в нем души не чаял. И вот однажды, когда Луис чинил загон, Шварц оборвал веревку, разбил башкой засов на своем загоне и умчался в степь. Луис его едва успел догнать и притащить в кузове..

В то время собиралась гроза, шла как раз со стороны Моноцентраля, небо было черным, как свинец и порох. И пока мы возились со Шварцем, с база исчезла Метанойа. Весь день она блеяла, мыкалась, оглядывалась и Луис сказал мне что скорее всего ночью она принесет. И тут она исчезает! Ушла через разбитые Шварцем ворота прямо к страшному грозовому горизонту, бросив и теплое стойло и мою свеклу. Что ей тогда в голову взбрело никто понять не мог, бросились искать но ее и след простыл. Тогда Луис помчался в степь на своем пикапе, потому что холодные первые крупные капли дождя упали на землю. Короче говоря, я простояла у дальней ограды весь вечер, все ждала Луиса, но его не было. На краю неба разразилась такая гроза, будто земля и облака местами менялись. Я перепугалась до икоты, стояла мокла под дождем и ревела от страха, Берта орала на меня благим матом, стараясь загнать в дом, но я с места не сдвинулась, только под утро села под столб и задремала.

Луис пришел пешком с запада в предрассветный час, обессиленая Метанойа плелась за ним, волоча веревку. Луис был пьян, весел, исхлестан высокими травами. Он поднял меня, дремлющую у ограды, положил на плечо, как тряпку, и зашел в дом. За пазухой у него верещал сверток с кудрявой нежно -розовой мордочкой. И Луис сообщил мне, что нашел Метаною в самых зарослях Волопасова круга, среди гнилых ящиков из-под селитры, мотков колучей проволоки и бараньих черепов. Волопасов круг считается местом нехорошим, проклятым, потому что туда всегда бьет Серафин в такие ночи, и ничего не растет и дрожат седые тени. И тогда Луис сказал мне, что этот новорожденный ягенок будет самым необычным бараном во всем поголовье, еще круче чем его папаша- конченое тестостероновое хулиганье Шварц. Вот так и родился Дымчик.

А еще в левой руке он держал флягу с настойкой «Россомарш». Он гнал ее из Серафиновой травы, гнал сам и старался восстановить тот самый рецепт, который когда-то благословил Тилочете Морган, первооткрыватель этих земель. И до этого у него получалось просто забористое пойло. Но из грозовой ночи он принес в своей фляге самый настоящий Негро Россо, тот самый, от которого небеса разверзаются над твоей головой, и ты способен видеть и говорить всех, кто был на этих землях, и кто еще будет! Он принес рецепт и отныне им торговал столько, сколько мог произвести. Секрет? Да, после этой ночи у него появился секрет… Он обещал его мне открыть перед самой смертью. Безносая будет сидеть на этой лавке справа от двери, сказал он, и я расскажу тебе.

Агнесса перевела дух и опять прилипла к бутылке с водой, выкачивая глоток за глотком.

— Но поскольку он жив и здоров, я секрета этого не знаю пока. Многие к нему ходили, предлагали бешеные деньги, но Луис только смеялся и выгонял их прочь, предварительно накачав Черным Россо в насмешку. И ты не вздумай клянчить у него секрет Россомарша, кстати!

— Не собираюсь.- тихо сказал я и постучал по умирающей стрелке уровня топлива. –Все, давай заправляться…

Я остановил икающий от недоедания «Резерфорд» и вытащил одну канистру. Агнесса держала воронку и смотрела на горизонт. Она словно оцепенела от нахлынувших воспоминаний.

— Я точно знаю, что в ту ночь Луис нашел Дымчика в месте, которое у нас называется Серафинова Лощина. Это очень старое кладбище в степи, там мало могил и там редко хоронят. Сейчас принято сжигать, и пепел высыпать на клумбы в Городском Колумбусе. А тут, в деревнях хоронят по старинке. На моей памяти не умер никто, и поэтому кладбище без свежих могил. Оно больше похоже на футбольное поле. Еще рн принес Новый Россомарш..

— Короче говоря, то что требует Монк, Луис нашел той ночью. Принес с собой, да? Ведь не за рецептом Россомарша он гоняется, правда?

— Да, — тихо сказала Агнесса.- Теперь я тебе скажу что-то, что сказала когда –то Монку. А ты слушай. Заводись, едем дальше!

— Говори.

— Если говорить об этом, как о обычной вещи, смысла не будет. Никакого смысла! То есть он будет, как если бы я сказала: Луис нашел кирпич! Ага, скажешь ты, ясно, значит все дело в кирпиче! Ага, скажу я, в нем самом, мать его за ногу. А ты скажешь — вот бери этот кирпич, отдавай мне, я отнесу его Монку, пусть подавится, а мы помчимся на быстрой roketos в другие края. Так ты думаешь?

— Именно так, bebita, а как еще? Если это можно внести в руках, значит можно и отдать!

— А ты думаешь, — тихо произнесла Агнесса, — я не пыталась сделать так раньше? Ну, что бы не попадать в дурдом, например..

— Ну, может быть, ты очень упрямая. Нет?

— Я от всей души хотела поделиться этим с Монком. Но Рыжий меня честно предупредил — Монк никогда не возьмет этой вещи в руки, потому что никогда ее не увидит. Хоть по голове его бей этой… вещью. Никогда!

— Не понял.

— Я тоже не понимаю. Я показывала ему. Он будто с ума сходил, говорил что ничего не видит. Рыжий прав оказался.

— Ну, друзья мои…, — не зная что сказать, проговорил я. Тогда просто хотя бы скажи, что это? Камень, ключ, кольцо?

— Рыжий посоветовал называть его — «piloto»

— Пилот? Э-э-э..в смысле летчик?

Агнесса спрятала лицо в ладонях и засмеялась.

— Давай так! Мы как поедем назад, я постараюсь тебе его показать. А там пусть будет как будет. Сможешь — хватай его в руки и беги со всех ног к Монку, а я побегу следом за тобой, уж будь спокоен. А я попрошу Рыжего, пусть на этот без выкрутасов.

— Как скажешь. Интересная, видно, штука, этот pilot.

— Чего-то я устала.- вдруг сказала Агнесса.- Я немного посплю, ладно? Нам прямо, у нас..- забормотала она, — курс прямой как стрела! Увидишь синюю водонапорную башню по главной дороге, сворачивай налево.

И она тут же заснула как убитая, а наш караван помчался, опять набирая скорость к горизонту, где, чуть левее от нашего курса опять засветился «португальский кораблик», на этот раз он был невиданного ярко-желтого цвета и распускал багровую мантию. Агнесса спала, обняв мои мешки, храпел, сияя железными зубами Эурарио Пенумбра в своей несчастной колымаге и невдалеке опять бежал по степи сумасшедший Вака. Мы поднялись на грейдерную дорогу, промелькнул указатель «Парма- Романо- 18 км», я аккуратно затащил следом прицеп и стал глазами искать синюю водонапорную башню.

18 часов до начала мятежа.

МЕТАНОЙА

(в греческой трагедии означает- раскаяние, сожаление)

— и короче говоря, тогда Кум предложил Луису простой выход, — пойти в приют и оформить опекунство над какой-нибудь сиротой. А там по социальной программе полагалось пособие, льготный кредит и прочее… Ферму терять ему совсем не хотелось, своих детей у них с Бертой не случилось, лишний рот был не в обузу.

— ну да, только Кум был ещё тот хитрец, он то знал, что подсунуть.

— В смысле?

Луису досталась Агнесса, а она была самой настоящей доходягой. Ты понимаешь, ей. не шла Ни ува, ни субстраты, ничего из социальных сывороток. И к четырнадцати годам ей, судя по всему пора было ложиться в гроб, так она выглядела. Валялась в приютском госпитале на капельнице, и судя по всему, в доме Луиса ей светило только пара месяцев.

— Ну как сказать, дело было верное, такое часто проворачивали фермеры, чтобы получить пару сотен на развитие- взять домой отказного приютского.

Когда Луис Охру занёс в дом, завернутую в синее приютское одеяло, мы уже все стали ждать, когда ее вынесут вперёд ногами. Кум ему оформил все документы, но уж не знаю, что там случилось — но гроба во дворе дома Луиса, прислоненного к стене дома, мы так и не увидели.

— Ага! зато я увидел ее в первый раз, когда она сидела на крыльце и грелась на солнышке.

У нее на запястье, толщиной с деревянную ложку, были новые дамские часики я спросил у нее который час. Она долго пялилась на циферблат, потом на меня но так ничего не ответила.

— Короче, девчонка выжила. Выжила без увы, и так до сих пор и живёт.

— А потом ещё Луис подарил ей жёлтый велосипед, помнишь?

— Если честно, я тоже эту дрянь не употребляю. Да и остальные, вроде тоже.

Но с нас то, старых, какой спрос. Мы старше, чем любой из врачей в этом городе раза в три. Так что мы не считаемся!

— Зато мы на уве настаиваем нашу самогонку!

— Россо — так она называется?

И тут все старики, сидевшие за длинным кривым столом, подняли на меня выцветшие глаза и замерли.

— Ты, по ходу дела, паренёк, не местный?

— я?

— эге… Он уже набрался!

— Нет! — сказал я.И попробовал встать.

Меня бесцеремонно дёрнули за руку и усадили на место.

— Давай ка поешь, amigo. Таких бараньих котлет никто не делает, кроме Берты.

— А где моя кружка? — поинтересовался я, шаря взглядом по столу.-А, вот она.

С краев стола горели прилепленные свечи. Рядом с одной из свечей, стояла моя кружка, накрытая куском хлеба.

— Не трогай, гринго. Пусть сегодня она будет для Луиса. Вино согреется немного к его приходу. Старикам ни к чему ледяное вино, им лучше потеплей.

А ты возьми эту. И ешь вот эти котлеты из баранины, никто их не делает лучше

Берты.

Эй, Мартин, кстати, а где она?

Она на той половине дома. Она занята.

Мартин, вали отсюда с сигаретой, она тебя выпрет, если увидит…

— Нет уж. Россо это Россо, а это обычный самогон.

Я прожевал одну котлету за другой и спросил.

— А где же Луис Никанор? Он скоро появится?

И тут все, кто сидел за длинным столом- несколько человек в темной крестьянской одежде, с обветренными коричневыми лицами глубокими морщинами, прорезавшими их щеки, как застарелые шрамы опять подняли на меня свои прозрачные от старости глаза. Среди них не было никого моего возраста, или чуть старше. У всех за спиной были сложены тяжёлые вороньи крылья глубокой старости, хотя никто из них не был немощен и не производил впечатление больного. Просто от каждого так и веяло каким-то невероятным количеством прожитых лет, как от старинного трактора. Я понял, что не смогу их удивить ничем, как бы ни старался.

— Луис объезжает свои поля.

— Ясно.

— Он это делает на велосипеде. — уточнил кто-то.- Он как приедет, посигналит в звоночек. Такой, знаешь- трынь-трынь

— Так что перед этим тебе надо протрезветь.- сказал кто-то, поднялся и снял с далёкой полки железную миску и поставил ее на стол передо мной.

— На вот. Пожуй ватути, хмель пройдет.

Миска стояла передо мной, покачиваясь, я запустил руку и вытащил пару шершавых крупных орехов, будто в чугунной скорлупе.

— Дай-ка, — сказал старик, сидевший напротив. Орехи спрятались в его каменной черной ладони и тут же с жалобным писком хрустнули.

— Это первое дело, если тебя взяло как следует… на, сам вытаскивай. И жуй как следует, перед тем как проглотить, понял?

Перемалывая зубами сухую сладковатую мякоть, я не отрываясь смотрел на миску, в которой перекатывались орехи.

— Это ведь не посуда, верно? — спросил я и высыпал орехи на стол.

— Точно.

— Это, блин..какой то шлем. Или каска. Каска пожарного?

— Луис запасливый! Он ее сохранил. У меня тоже где-то валяется такое ведро.

— Это солдатский шлем.

— Времён той войны.

— Какой… той?

— Первой… или как ее там называли. Первой Фермерской.

— Давно это было?

— Лет восемьдесят назад.

— Тогда Ниневия и Перронт делили новые земли. Пастбища, пахоту. Понатащили кучу орудий и стреляли во все стороны. Там дальше на запад до сих пор видны окопы в степи, и плугом выворачивает старые гильзы. Мы все тогда были моложе, чем ты сейчас.

Он развернул каску и показал кривую вмятину на боку-

— Видишь? Так бывает от осколка. Луису тогда повезло, получается.

Я осторожно проглотил разжеванный орех и поинтересовался.

— Убивали людей?

— Только этим и занимались.- подтвердил сосед справа.

— С утра до вечера.- согласился другой слева, снимая нагар со свечи кончиком ножа.

— Зачем?

— Я ж тебе говорю- делили земли.

— А пушки где взяли?

— Приперли с собой..с Земли. Как металлолом. И снаряды. И винтовки. И пропасть всякого хлама… Вот и пригодилось.

— Кто же знал, что потом этими землями потом будут торговать и банки всякие торгаши, и эти все пограничные линии …за которые нас резали, как баранов…

— Стоят дешевле карандаша, которым их нарисовали.

Кто- то поднял назидательно палец:

— Все дело в том, кто получает закладную на землю.

— Небо вот никто не делит.

— Ещё чего. За облака нет дураков воевать.

.- Зачем тебе Луис?

— Хотел купить у него несколько бутылок Черного Россомарша.

— Кто тебе сказал, что он им торгует? Охра, небось?

— .Она показала дорогу.

— А.Я видел, как она заезжала сюда.

Кто-то из стариков вышел и вскоре вернулся с деревянным ящиком, из которого торчали пыльные бутылочные горлышки.

— Тебе восемь бутылок. Каждая..сколько? Мануэль?

— Луис брал по триста чиво.

Отсчитывая деньги, я спросил:

— Охра сюда придет?

— Нет. Они с Бертой не особо ладят.

Я вытащил одну бутылку, и поднес ближе к свету.

— Все как положено..Этикетка из старой купюры в 10000 Круз, вот роспись Луиса.

Я переложил бутылки в свой рюкзак, тщательно заворачивая каждую в тряпье, и одну оставил перед собой на столе.

— Э нет, — сказал мне Мартин.-Не надо этого делать.

— Чего не надо делать?

— Он хочет тебе сказать, что в эту ночь в этом доме не надо пить Черный Россомарш.

— Я только попробую!

— Пусть пьет. К тому же он ждёт Луиса, а с Фермером Луисом сейчас говорить надо, держа в руке стакан. Да ты и сам это знаешь, чего я тебе рассказываю!

Я аккуратно вытащил пробку, наполнил мятую железную кружку и отхлебнул.

Терпко, кисло- сладко, в нос бьёт лежалой травой… Ничего особенного.

— Ничего особенного- вслух сказал я. Сидящий напротив усмехнулся.

Я обвел взглядом все помещение, все эти облупленные каменные стены, лопаты, тачки, лестницы, канистры, связки шлангов и проводов. Потянул носом запах сырой земли и влажного сена и засмеялся.

— Вот объясните мне, — произнес я весело.- Оно того стоило? Лететь за 50 миллионов световых километров, чтобы здесь, в новом мире опять жрать баранину с чесноком и стрелять друг в друга из пушек. А?

— Чем тебе не угодила баранина?

Я смотрел в кружку, обдумывая ответ, и в этот момент услышал тихий и очень отчётливый звук, который шел из темноты двора, куда выходили ворота сарая.

Я поднял глаза на своего собеседника, и звук раздался снова, и тут я узнал его и вспомнил — это был обычный, дребезжащий от старости велосипедный звонок.

Меня разбудил надсадный, беспокойный звук. Я поднял тяжелую голову и через лобовое стекло увидел рассветное серое небо и глухую стену холмов. Ветер бросал в стекло горстья пыли и сухой травы, вокруг стояла тишина. На капоте «Резерфорда» сидела Охра, дымя сигаретой. Мой «Шнейдер» не унимался, продолжая ритмично гудеть

Охра отбросила окурок и заглянула в салон.

— Тебя вызывают.- выдернула из-под мешка телефон и придвинула к моему носу.- Ответишь?

Я забрал «Шнейдер» и опять спрятал его в баул.

— Дай воды, а?

Пока я хлебал остатки ледяной воды, скосив глаза, украдкой рассмотрел Охру. За ночь ее лицо стало темным, печальным, угловатым, глаза она спрятала за глухими» рефлекто», в уголках рта пряталась ночная печаль.

— Тебя привез Мартин- горняк на тачке, — хрипло сказала она, не дожидаясь моих

вопросов.-И рюкзак с» Россо» он тоже привез. Нормально ты его набрал, только не вздумай им похмеляться.

— Я видел Луиса ночью.

Охра сидела спиной ко мне, и я заметил только как поднялись ее плечи от моей фразы.

— Хорошо, — сказала она глухим голосом.-Хорошо… О чем вы договорились?

— Он сказал, что увидимся утром… в этом..Как его. Место называется. Овечий круг?

— Serafin veldt. Круг Волопаса.

— Где это?

Охра спрятала маленькое почерневшее личико в ладонях, подняв на лоб очки.

— Это здесь, — прогудела она сквозь пальцы.- Это здесь, Господи…

— Что с тобой? Будто ты всю ночь ревела, у тебя глаза опухшие…

— Так что сказал Луис?

— Сказал …чтобы я забирал тебя как можно скорее отсюда, потому что добра тут не будет.

— Ясно. Пошли.

Я выбрался наружу. Ветер задувал ледяными струями, я застегнулся, поднял воротник и Охра молча повела меня между холмов. Мы миновали пару каменных столбов, на которых каменные изящные ангелы с облезшей позолотой трубили в серебряные трубы.

Охра остановилась впереди, обняла себя руками и горестно вонзилась взглядом куда то за кучу свежей земли.

— Где Луис?, — чувствуя неладное крикнул я ей в спину, будто она стояла у горизонта, далеко от меня.- Где Луис?!

— Вот он.

Очень осторожно я выглянул из- за ее плеча, ветер швырнул мне в глаза клок травы, я проморгался и, наконец, увидел.

Редкая череда каменных надгробий обрывалась на свежей могиле, обрамленной ярко — жёлтым песком. Ветер звенел пластиковыми цветами на двух венках. Не веря своим глазам, я отодвинул траурную ленту с золотым позументом и прочитал.

Луис Никанор Санзанц

2734- 2939

«Sit terra levis»

— Это как? — изумленно спросил я, глядя на Охру. Она не глядя на меня, села на низкую длинную лавочку и закуталась в собственные руки, будто у нее болел живот.

— Он умер три дня назад. Я ничего об этом не знала, а ты попал на поминальный ужин, где собрались все его друзья.

— Какой ещё ужин…

— Обычные поминки, все как положено. Короче, не тяни, о чем вы говорили с ним?

— Да я его видел, как тебя! Мы с ним за руку поздоровались! Я ничего не понимаю… — и я сел рядом с Охрой.- Погоди, получается, мы с ним не говорили. Получается, мне все показалось!

— Ты пил Россомарш.

— Ну и что?

— Ладно… Он тебе сказал вот что. То послание, которое ты тогда получил было с его именем. Он сказал, что приказал мне отправить эти слова по Серафиновому мосту, через это облако. Но Луис не знал, что из-за этого сгорит эта твоя штука..твой локатор. И мы толком не знаем, как она работает Серафин, его услугами вообще опасно пользоваться, можно сгореть как бумажка в печи. Но у меня получилось тогда, как видишь..

— Погоди, а кто знает? У кого ещё получается?

— Наверное, никто… У меня просто получается, а у остальных нет.

— А у кого- у остальных?

— У Монкады, например. Он думает, что для этого нужен передатчик, «piloto». И поэтому он его хочет забрать. Но он глупенький, он не понимает, дело совсем не в передатчике… Una fur (короче) Луис хотел тебе показать, что Серафинов мост работает, по нему можно ходить. Правильно я говорю? Пока нему ходят наши слова, и мы сами тоже сможем..Только это надо уметь делать, чтобы не сгореть.

— Да откуда это знал все? — Он сказал тебе, что… погоди..он сказал на чакко, я вспомню. Наступают такие времена, что ветер невзгод унесет даже нашу тень. Да?

Я вздрогнул. Эта фраза поднялась в памяти, как перевёрнутая лодка в воде. Я опустил глаза и ответил :

Агнесса схватила меня за руку.

— Да. Откуда знаешь чакко?

Сзади послышались шаги и тяжёлый кашель.

— Пустите..

Наш пассажир Эурарио Пенумбра бесцеремонно уселся между нами и сплюнул.

— Дайте закурить.- он закурил и тяжелым спросонья взглядом уставился на могилу.

— Папка ваш?

— Ага.

— Есть еда?

— Там в сумке тразиты. Возьми себе пару.

— А курево?

Охра отсыпала ему сигарет и он ушел за холм.

— Что теперь делать?

У нее был беспомощный голос и дрожащие холодные руки. Смерть Луиса будто опрокинула ее, дрожащие холодные руки висели между колен и казалось шевелились на легком ветру.

— Монкада знает, как думаешь?

— Не знаю… Почему он умер? Он не болел… Слушай, я правда не ничего не знала, мы виделись совсем недавно. Я не стала бы тебя обманывать. Ты мне веришь?

— В таком возрасте бессмысленно спрашивать о причине смерти. Я верю тебе.

Я встал, обошел скамейку с неподвижной Охрой. Она была похожа на спящую птицу. Все вокруг- пятна солнца на склонах кладбища, густой, тягучий воздух, ветер — все замирало с каждой секундой. Я поднялся на остыпь кладбища и посмотрел в поле. Линия над горизонтом опять наливалась, на этот раз стальным блеском, и с разных сторон неба в зенит не спеша карабкались по тяжелым кучевым облакам отблески. Будто кто -то бегал там, в высоте с осколками зеркала в руках. Будет гроза, понял я. И сегодня будет еще одна вспышка. В той стороне, где небо перерезал Орбитальный Ниневийский Лифт, синева неба превращалась в тьму.

Я бегом спустился к скамейке.

— Я понимаю, тебе нужно погоревать… поплакать. Но у тебя еще будет время на слезы, а у меня уже нет. Вставай, mamasita, вставай нам надо ехать, нам нужно много сделать!

Она вытерла щеки и глаза, не снимая очков.

— Что ты хочешь?

— Покажи мне Круг Волопаса.

— Смотри на небо, туда не надо сейчас ходить.

— Вставай!

Я почти потащил ее за руку к «резерфорду», она слегка упиралась, что-то бормотала, но я не обращал внимания. Наш попутчик стоял рядом с открытой дверью «резерфорда и не спеша курил, разглядывая столбы с ангелами на входе.

— Заводи! — я отправил Охру за руль. Слушай, друг! У нас очень мало времени, мы оставим тебя у водонапорной башни, тебя довезут местные, я уже договорился. Дашь ему 20 чиво. У тебя есть деньги? Нет.? Возьми.

— No.

Мне показалось, что я ослышался

— No. Отвезешь меня в Моноцентраль.

Я продолжал протягивать ему деньги, но он их почему-то не брал, и правую руку прятал за спиной. Я посмотрел в глубину салона и увидел, что в моей сумке копались.

Я глянул на Охру, она сидела упрямо глядя вперед, потом обернулась и посмотрела на то, что Пенумбра прятал от меня за спиной. Потом посмотрела на меня. Мне не понравился ее взгляд.

— Бери деньги.

— Не нужны мне твои деньги, — сообщил он, и навстречу банкнотам из-за его спины вынырнул ствол моего револьвера.- Иди садь вперед, где сидел. Едем в Моноцентраль. Охра знает дорогу.

— Умеешь стрелять?

— Нет, но на тебе научусь. Это хороший perforado.

— Охрита, девочка моя, что происходит?

— Сядь в кочу, Синто, — скрипуче ответила Охра.-Ты, тоже садись.

Она начала быстро и ловко, поглядывая в зеркала разворачиваться, и мы покатились по грунтовой дороге вдоль поля.

— Сука ты.- спокойно сказал я ей, начиная догадываться. Особенно догадки меня ни к чему не приводили, но спокойное, деловитое поведение Охры меня начало переполнять бешенством. Она прямо смотрела на дорогу и молчала.

— Эй, успокойся.- сквозь спинку сиденья меня потыкали твердым прямо в позвоночник.

От бешенства у меня будто заклинила нижняя челюсть. Я, открыл окно до отказа и курил не переставая.

— Надо было на тебя потратить вторую пулю. Сука!

Она продолжала вести «резерфорд», не моргая. От каждого моего слова ее плечи поднимались и опускались, она бешено дергала рычаг переключения скоростей и молчала. Потом я ощутил как ее рука украдкой, так, чтобы было видно мне тянеться к краю моего портфельчика, на лету раскрываясь в указующий жест. Ее палец тянулся к свернутой упаковке от сэндвичей «Тtranzit», забрал зажигалку, коснулся края бумаги и я увидел новые строчки, которые убористо наполняли свободные бумажные поля. Ее указательный палец поднялся к переносице, поправил очки и несколько раз коснулся губ. Вытащить портфель было нетрудно, я принялся копаться в своих графиках и распечатках.

— Куда полез?

— Это по работе..

— А. — сказал Пенумбра, разглядывая цветные принты сферы Томпсона, сделанные спутником. -Здорово похоже на чьи-то кишки. Можно, я возьму еще сэндвич?

— Валяй, — согласилась Охра, и сделала мне раздраженный жест ладонью. «Быстрей!»

Пока Эурарио Пеенумбра засунув лицо в раскрытую упаковку «Транзита», как осел в торбу с зерном, выгрызал мясо между лепешками, я развернул записку.

«Я не могла сказать раньше, lo lamento. Та коча, что сзади везет la bomba, не сыр

Этот хрен от Монкады, они хотят чтоб ты привез la bomba к лифту. Сделают большой explozivo. Монкада сказал мне так сделать, и тогда он отпустит меня с тобой. Я не хотела так, но Монк заставил, этот проснулся внезапно, я еле успела тебе написать. Не знаю как быть, amore. Придумай что нибудь, мы встряли te lo ruego poооооооr favoоооооr»

Я скрутил записку, затолкал ее трясущимися пальцами вглубь сумки и опять закурил.

— DEtener el auto! — коротко сказал я.

— Чего тебе?

— Отлить. Идешь со мной?

— Черта с два, писай в одиночестве. Ну гляди, я тебе в спину целюсь.

Возясь с ремнем я внимательно посмотрел в сторону нашего прицепа.

Мы проехали метров пятьсот и я сказал.

— Почему у тебя вода течет из твоего сыровоза?

— Не знаю.

— Я знаю. У тебя refregerador сломался. У тебя там все тает.

Мы добрались до трассы, Охра стала выезжать на асфальт и я положил руку руль.

— Очень аккуратно. Очень. Не тряси.

— Чего?

— У вас детонаторы нитроглицериновые скорее всего, да? Взрывчатка то горняцкая, судя по пакетам? Их можно только замороженными передвигать. А если столько воды течет, значить они уже подкисать начали.

Охра вдруг схватила справочник автомобильных дорог с приборной доски и швырнула его в лицо Пенумбры.

— Popas!

— Morrikon! Valafo puta ora! Ты выключил холодильник? — заорала она.

— Он сам отключился, сам,! Сам! — орал в ответ Пенумбра, зажимая разбитый нос.

— А ты молчал все время,? Ты спал там, Ты ехал за нами! Ostoperlaaa!

— Как выглядят детонаторы? — спросил я, холодея

— Такие… с bombilla! C лампочкой! И бутылочка

— Donde ir! Надо отцеплять. Этот tukano разморозил детонаторы… там около тонны. Да, cabra?

— Не знаю я. Пятьсот сорок брикетов queso!

— Если это горняцкая, Армин 2 туа. тет.. то тонна двести где то.. Килограмм стопятьдесят упаковка.

— Cabra, cabra. cabra!

Мы мчались по автостраде, за ограждением земля распалась на широкий овраг, края которого разьехались и из-за скорости казалось что глубокая прогалина в земле растет на глазах

Перед нами прямо по курсу вырастал Лифт, дорога расширялась прямо и ближайший знак показывал перекресток с грунтовкой.

— Видишь, там выезд в поле и поворот, нам надо разогнаться, освободим прицеп и он уедет в поле.

Охра резко вздохнула

— Сделать как тогда, на трассе?

А если он не отцепиться, холодильник?

Гони! Крикнешь когда проедем тот белый откос.

Я полез назад, стараясь не думать, что будет если Пенумбра вздумает стрелять. Он смотрел на меня, револьвер трясся в его руке, я просто навалился на него коленями, вдавил в сиденье и полез в окно. Багажник был широкий, как палуба, я дотянулся до стыковочного крюка и и раскрыл его до отказа, оставив болтаться на тонкой цепочке.

— Откос! Откос! — завопила Охра. — Назад лезь!

Она орала, высунувшись из окна, голос ее относило ветром и я пополз в салон.

— Может остановимся и отцепим его. Какая разница, оно может ...illuminado fuego в любой момент!

— Нельзя останавливаться,. Жми, дура!

Агнесса натолкала полный рот карамели, вцепилась в руль и резерфорд помчался к стрелкам поворота.

Пенумбра метался на заднем сиденье, поняв к чему все идет, и орал:

— Сволочи! hacete coger c вашим сыром! Выпустите меня!

Бампер «резерфорда» снес жестяное ограждение, грохнула стыковочная штанга и снесла знак поворота. Мы вырвались в поле, ровное как стол, и тут я увидел, как автобус несеться рядом с нами, как наперегонки, освободившись от привязи.

— Уходи левее, дальше от него!

Слишком неровная дорога, подумал я с облегчением, будь что не так, там внутри, давно бы рвануло. Значит…

— Там обрыв.- четко сказала Охра и мы пошли считать столбики и листы ограждения.

— Сука, она за едет за нами!

Охра крутила руль, ревели торомоза, и она была самая спокойная среди всех в кабине, ей было некогда

Я так и не понял тогда, и сейчас не понимаю, как она смогла на такой скорости развернуть боком этот «резерфорд» и прильнуть к последнему столбику, левым крылом. Я я только заметил, как в зеркале заднего вида мимо нашего заднего бампера порхнула громыхающая тень автобуса, прямо в пыльный простор обрыва, на дне которого медленно и неумолимо начинался механический корень Орбитального Лифта из тысяч рычагов и канатных вееров. Я смотрел и смотрел, как он медленно переворачивается в воздухе вверх колесами, из него сыпеться тряпье и какие- то ящики, двери трепещут и хлопают, словно распробовал свободный полет..Он удалялся в пропасть…«резерфорд» греб колесами, поднимая тучи пыли.

Грохота взрыва я не услышал.

Тугие клубы пыли вылетели на край обрыва, заднее стекло обрушилось в салон лавин сиющей лавиной, Пенумбра заорал, плюясь окровавленными осколками стекла и выстрелил себе под ноги.. Мимо нас летели клочья забора, столбы, рулоны проволочной сетки, камни грохотали по крыше, и последние метры перед ровной площадкой». Я помню смотрел на Охру в этот момент, когда мы были в воздухе. Секундная стрелка на всех часах в мире покрылась льдом и замерла, не имея больше никакой власти над нами. Обрезок метровой трубы вонзался подобно копью в лобовое стекло прямехонько между нами, не представляя для нас с ней не малейшей опасности, вьезжал и вьезжал в салон, а Охра посередине этого урагана, подхватывая выпадающие изо рта разноветные карамельки, смотрела на меня и хохотала,..

Резерфорд» пролетел не касаясь земли, встал на бок, как умирающий кит, тяжело ударился всеми колесами о землю и затих.

3 часа до начала мятежа.

Дворники работали, сбрасывая полосы мелкой пыли с лобового стекла. Труба мешала одному из них, я старательно пыхтя, трубу вытащил и оглянулся. Охра сидела на обрывае, медленно вытряхивая волосы от пыли. Щелкал поворотник.

— Как ты там сидишь на самом краю, — сказал я садясь у нее за спиной. Страшно же!

Она трясла головой, из волос сыпалась золотая пыль. Наконец она чихнула и обернулась. Я протянул ей растопыренную ладонь в темной крови.

— Это твое?

— Нет, — сказала она, забрала у меня трубу и швырнула ее в пропасть.

— Мы взорвали Лифт?

— Не хрена мы не взорвали, — мрачно ответила она и пересела ближе ко мне.

— Смотри, какая красота…

И мы стали смотреть как завороженные муравьи на исполинскую башню, невероятную колонну, которая поднималась на высоко над окрестностями у нас под ног. Из этой башни в облака поднимались струны, сияющие темным блеском, вокруг них путались облака, она отбрасывала тень в глубине неба, на белоснежные склоны, а в самой седцевине облаков медленно, ритмично мерцали огоньки грузовых платформ, плывущих по этим струнам вверх и вниз.

— Чья кровь?

— Не знаю…

Охра обернулась, в «резерфорде» Пенумбра стонал и шатал дверь.

— Что с ним? — спросил я не оборачиваясь.

— Прострелил себе пятку, кажеться…

— Надо его перемотать. Возьми мою аптечку.

Охра ушла, а я послеповато щурясь, вспоминал все что знал про Лифты Коалиции. Струны, уходящие в небо кончаются там так далеко…

— Чтоб ты сдохла, брухос! — глухо крикнул Пенумбра.

Простреленный ботинок валялся рядом, Охра, держа простреленную ногу на коленях, смотрела на просвет в дыру, и обтирала кровь тампоном.

— Господи, какие у тебя грязные ноги.

— Все расскажу Монку, тварь!

— Это йод?

— Да, сказал я.- Не лей в рану, обрабатывай вокруг.

— Аа-а-а-а-а-а-а!

— Нечаянно попало. Да заткнись!

— Сюда кто-то едет, — сообщил я, и сел на переднее сиденье.

Две машины с мигалками остановились невдалеке от нас, они вышли и пошли цепью к нам. Я увидел нашивки Охраны лифта.

Монк подобрал простреленный ботинок, брезгливо, двумя пальцами, осмотрел его и вышвырнул в пропасть.

— Хорошая работа, — сказал он, глядя на Лифт.

— Ты в самом деле хотел повредить лифту таким количеством взрывчатки? — спросил я, протирая очки. Пенумбру вытащили из машины и унесли. Он лежал на носилках, молча и торжественно, выставив перебинтованную ногу.

— Как дела, bebita? — весело спросил Монк.

Охра смотрела на него, не отводя взглядя.

— Идите оба сюда, — сообщил он, вытаскивая из кармана наручники.- Идите — идите.

Меня и Охру он сковал одними наручниками.

— Классная работа, — сказал он Охре.- То что надо. Теперь все пойдет как по маслу. Ты чего там ищещь?

Охра возилась свободной рукой с кучей тряпья на сиденье, сокрушенно бормотала и ковырялась.

— Ага, вот он..- удовлетворенно сказала она, вытащила и взвела курок.- UNA VEZ (короче говоря), братец! У него очень чуткий хвостик, вот этот, и пуля как орех! Видишь мое ухо? Я уже схлопотала, и как он стреляет, я знаю. Стреляет он будь здоров, так что встань туда, на самый краешек и стой…

Монкада смотрел не отрывась, на алый от старости ствол, упиравшийся ему в живот. Поднял глаза, хотел что-то сказать, но Охра его резко прервала:

— Иди! Я попаду даже с закрытыми глазами. Синто, придеться тебе за руль.

Она подергала наручники.

Монкада стоял, внимательно разглядывая нас. И, наконец, сказал:

— Ты в самом деле решила, что с ним уедешь?

— Я в самом деле решила тебя застрелить, осла, если ты хоть слово скажешь еще.

— Да куда вы собрались?

— Я потом тебе скажу, ладно? Крикни Рафе, чтоб побросали perforado подальше. Монки, я так устала, так устала… у меня сил не на что нет! Я просто вас всех перестреляю, как собак, и будь что будет… Там, в нем до черта орешков, в этом pistole. И дай нам проехать, не путайся под ногами.

Мы чудесным образом завелись и поехали, дребезжа и поскрипывая гнутыми бамперами мимо охраны, Охра держала револьвер у меня на плече, Рафа поднял руку и покрутил пальцем у виска.

Я видел, как лениво они стояли, улыбались Охре, и никакой агрессии никто не проявлял. Впечатление было такое, что никому, кроме Монкады эти трагедии и погони, были неинтересны.

— Рафик, сам такой! — смеясь, крикнула в ответ Охра. Иди шефа спасай, а то он высоты боиться!

Мы выбрались на дорогу.

— Газуй! Переедем через дорогу, там есть дорожка.

Пока мы ехали, Охра вытащила из волос заколку, зубами выломала из нее стальное перо, ловко сняла с нас наручники и швырнула их на заднее сиденье.

— Смотри, — сказала Охра. Вот это поле, которое выходит на Круг Волопаса. Держись края посадки, мы проедем. Нам надо быстрей, скоро будет вспышка. Километра полтора и мы на месте. Как рука болит от этих наручников!

— Где ствол?

— На заднем.

— Обьснить ничего не хочешь мне с этим взрывом?

— Ты ничего бы не смог поменять, и скорее всего, отказался бы ехать, можно понять. И мы вообще ничего не смогли бы сделать.

— А что мы сделали?!

— Как что?… Ты… ты бухла купил! — и она захохотала как бешеная, просто завизжала от смеха, колотя ногами по полу и заваливаясь набок. Я неожиданно тоже начал смеятся до слез, до икоты, машина заглохла и встал наискось на пустынной дороге. Это был нехороший смех, мы задыхались и повизгивали как поросята. Я вытирал глаза, задрав очки на лоб, а она уже плакала, спрятав лицо в коленях. Я обнял ее и сказал.

— Успокойся! — она выла себе в колени, не останавливаясь. Успокойся, а то по роже получишь, истеричка!

Слышишь! ПЕй воду! Пей, кому сказано, а то оболью.

— Все! — ответила она хлебнув несколько глотков.- Все, спасибпоехали… Уууууух, да что ж такое…

Она пальцами вытирала глаза, улыбалась сквозь слезы и говорила.

— Да чего тут обьяснять.. Монк сказал подобрать этот vagon c этим дураком, довезти до Лифта и взорвать.

— Меня?

— Кому ты нужен, тебя взрывать! Просто, что б ты там был.

— Зачем?

— Да я не знаю, что он задумал! Не знаю…

— Нас посадят. Заранее надо было сказать.

— Нет. Тебя он отправит назад, а со мной не знаю, что будет…

— Что?

— Да как обычно. Все нормально со мной будет, слушай… Как обычно.

— Отдай ему эту штуку, что он просит, и уедем.

— Он не выпустит. Он меня никогда не отпустит… Я уже поняла.

— Спокойно говоришь об этом.

— Я устала. У меня сил больше нет ни на что. Проклятый город, время проклятое. Смотри, серафинова трава. Видишь?

Маленькие цветы в траве трепетали под ветром, волны проходили по степи и шумела стена тростника вдоль канала.

— Я так надеялась, — сказала Охра и прижалась лбом к моему плечу.- Я так надеялась. А когда, увидела могилу Луиса, будто у меня все… оторвалось. Все, стой! Приехали.

Она показала мне россыпь желтых цветков в траве.

— Отродясь такого не было, чтоб серафинова трава отбрасывала желтые цветки. Какой цвет …тревожный!

Она задрала голову и застыла, глядя в раскаленное небо. Облака ворочались, от горизонта их накачивало яростным багровыми потоками, маркеры начали смещаться ближе к нам. Я вдруг неожиданно сказал:

— В этом случае положение центра планеты совпадает с центром системы координат, положение светила определяется единственным параметром- текущей датой…»

Охра покосилась на меня, но ничего не сказала.

Я охнул, вспомнил и полез в портфель, вытащил «Шнейдер» и стал вводить параметры с листа. и стал бубнить вслух:

— Координаты центра светила… тааак- известны.

Ну нас получается экваториальная Система координат? Угу, исходный вектор…

— Что ты делаешь?

— Мы пришли? — поинтересовался я.

— Да, сказала она. — Смотри, что есть. — и она вытащила флягу. Почему ты шел сюда? Здесь, от этой изгороди и начинается Круг Волопаса… — она заглянула в мои листы, придирчиво осмотрела «Шнейдер». Я работал, не поднимая головы. Краем глаза мне только показалось, что ветром пронесся белый обрывок ткани между низкорослыми кривыми деревцами, потом еще, и еще. Птицы! Белые лохматые птицы проскальзывали и исчезали в зарослях, их была целая стая. Перья оседали на земле, их было все больше, я старался не обращать внимания. Я дал ей монитор спектометра.

— Возьми вот эту штуку, иди вперед. Она пошла вперед, спотыкаясь на каждом шагу к темной рощице кривых низкорослых деревьев.

— Все, стой. Подними над головой, правей…

— « Исходный вектор», — бубнил я, — поглядывая на экран своего спектометра, так xc равно (1.5 е11, 0, 0, 0…ноооль) соответсвующей положению светила в день равноденствия, подвергается преобразованию..- повороту вокруг координатных осей… на углы Эйлера.

Охра крикнула мне, в ее руке поблескивал монитор спектометра, а за ней как по золотым нитям стали опускаться и пропадать в траве сияющие искорки и по прежнему кружились перья.

— Ты используешь Эйлеровские углы?

— Да, немодно конечно, старье. Но при тангаже …крен и наклон не имеют отличия.. Версоры мне не подходят, и вообще кватернионовое семейство …выясняли уже. Левей пару шагов! Видишь там показатели, на мониторе..

— Углы?

— Да! Говори!

— Углы, равные..as=360* (KI-K,365 — ГРАДУСЫ, bc = 23,452…

— Что за буквы ты диктуешь?

— Это же число число дней от начала года до текущей даты, к- число дней от начала года до дня равноденствия…

— А-а-а, сказал я. — Ну понял. А что это за дом?

Я увидел пустую поляну, ровную степь, за спиной Агнессы, неровные беленые стены, крашеные столбы веранды, глухие деревянные двери и закрытые ставни. Она оглянулась не опуская руки с монитором, умехнулась и вошла на веранду. Села на одинокую табуретку.

— Можно я повешу твою штуку, у меня руки горят?

Монитор повис на древнем гвозде, и я пригляделся. У Агнессы горела кайма ногтей. Будто под ногтями были спрятаны лампочки, но раньше я их не замечал.

— У тебя тоже, кстати, — сказала она и засмеялась.

— Параметры для положения осей визирования, и КАН на круговой орбите сможешь мне сказать? Буквы?

— Ай, да ну, — закапризначала она, болтая ногами. — Прямое восхождение восходящего узла КАН… АВУ… Наклонение КАН..ОН. Понял? Как называется? — она наклонила влажную ветку с густой фиолетовой гроздью цветов.

— Это сирень. Радиус орбиты КАН: я забыл формулу?

Охра отпустила ветку и на нее посыпался алмазный дождь брызг.

— RH=RH плюс НН… Вспомнил? Сирень… так пахнет! Бооже, какой запах… Да у тебя тут очень хорошо. Так спокойно!

— У меня? — изумился я, и замолчал, глядя на то, как ее пальцы раскаляются на самых кончиках, и дождевые капли шипят у нее на ладони.

— А, да. RE — радиус небесного тела? Черт, а какая высота КАН?

— Бери 10 процентов от высшей тропосферной точки… 18 тысяч бери…

— Лааадно. Мне нужно время, прошедшее от прохождения восходящего узла. Напиши!

И тут она стала чертить в воздухе огненные символы, горящим пальцем, как на школьной доске, и от каждой точки и запятой несло запахом железа и озона. Она чертила и приговаривала:

— Видишь, wy и wz- ориентация линия визирования относительно вектора скорости КАН в топоцентрической системе координат:

— Верно, верно..Исходные вектора?

— Вот РО три координаты, а это — РОО три координаты, только первая двойная. У тебя вон даже штука показывает цифру.

— Дай последовательность преобразований!

— Ага. Я помню- помню… — она зажмурилась и выдохнула.- Записывай.

Она опять вздохнула, зажмурилась, и не успела сказать, как огненная волна снесла ее с табуретки и встала передо мной стеной.

— Охра! — заорал я. Где ты? Что это за люди?

Охра шла мимо меня в толпе людей, и я не видел ни единого лица, только ее. Одета она была как — то по другому, и выглядела не так, как обычно. Она была какая- то коричневая, мускулистая, покрытая грязным потом, и на ее одежде висели какие- то странные широкие ремни. Каждое слово давалось ей с трудом, потому что на ее плече висел какой-то человек, и ему было нехорошо. Вокруг них в воздухе плавали ремни и оружие, самое разнообразное, которое я только на картинках видел. Оружие извивалось, как рыба в воде, ремни висели и шевелились как водоросли.

— Поворот векторов РО и РОО на углы Эйлера А= — WZ. B= -WZ. Результатом выполнения данного преобразования указанных векторов являются, — она опять вздохнула и человек, который цеплялся за ее плечо, упал. К ним бросились, она успела договорить.

— и их координаты в СК вектора скорости, направление оси ОХ, которой совпадает с направлением вектора скорости КАН,, аааа..ось Z перпендекулярна…

— Чееему? — пытался докричаться я, но она вынырнула откуда сбоку, и мне стало страшно на нее смотреть. Она была вся абсолютно черная, блестели только зубы и глаза. На шее у нее была прилажена петля, длинная веревка волочилась по траве и следом за ней шла собака и держалась зубами за веревку.

— …плоскости орбиты КАН! Прогони кобеля!

— А центр тела куда тогда? Да сними ты эту петлю, где ты ее взяла.. Пес рычал на меня, не выпуская веревки из пасти,

— С его координатами 03=0, минус RH запятая ноль! Нооооль! — орала она, пес бросил веревку, петля схлопнулась у нее на шее, веревка выстрелила вверх, вытащила в воздух Охру и она захрипела, пока не просвистело широкое лезвие и Охра свалилась мне под ноги, я распустил петлю у нее на шее, она открыла глаза.

— Таким образом! Углами WZ B WY мы задаем… положение оси визирования относительно…?

— Да нееет!

— Замолчи! Оси визирования относительно! Вектора скорости! И! Плоскости орбиты КАН!

— А перенос векторов тогда как? — спросил я, пытаясь потушить обгоревшие листы с вычислениями.

— Очень просто! — усмехнулась она. — Для получения в глобальной системе координат:

— РО= РО 03 тоже РОО= РРО 03! — Она стояла по колено в темной воде, осенние листья засыпали воду. Она оттолкнула нос маленькой лодки, на дне которой белел сверток.

— И если ты так хочешь Эйлера, поворот этих векторов..смотри!

А равно 360 градусов на время и TH — период обращения КАН? B равно 180 минус ОН, Г равно 90 — ABY. Поворот на угол А осуществляется для совмещения оси OY промежуточной системы координат с плоскотью экватора учитывая перемещение КАН с момента прохождения восходящего узла…

— А поворот на угол В?

— Я думаю, надо сделать так. Относительно оси ОY позволяет перевести в плоскость экватора координатную ось ОХ промежуточной системы координат, учитывая наклонение КАН, и поворот на угол Г позволяет учесть положение восходящего узла в плоскости экватора.

Ваша величина …вот эта.. РКО тире Х была мнимая, понимаешь? Да, вы правильно считали, что она соотвествовала орбитально- геометрическим условиям, но визирование с заданными орбитальными параметрами невозможно. Поэтому — когда выясняем обе точки пересечения визирования со сферой, только тогда …мы сможем сделать обратный переход в экваториальную систему координат. А это можно сделать путем поворота на углы Эйлера, по этой схеме: В равно- ARCTG, (PZ/ (V PX **2+ру** 2)), Г равно — ARGTG (РХ РУ.

— и опять загорелись огненнные буквы в воздухе под ее раскаленными пальцами.

Теперь я видел ее на самом горизонте, будто в перевернутый бинокль, она шла ко мне, степь горела, вокруг стояли башни из брошенных солдатских касок, она шла, не разбирая дороги и показывала мне издалека растопыренные пальцы правой руки:

— Четыре вектора! Первый- координаты центра светила.

На руках ее спокойно сидела маленькая домашняя курица с грязными крыльями, и когда Охра дошла до поля со свежей зеленью, курица неуклюже взлетела и пропала в поле. Закрываясь от солнца ладонью, Охра, глядя ей вслед, успела сообщить:

— Второй — координаты небесного тела, — и ее снесло потоком бегущих людей. Они бежали, теряя чемоданы, сумки, падали сами, а над ними взлетали самолеты. Она появлялась в толпе и исчезала, толкала кого-то, ее толкали, она падала и поднималась, шла ко мне и я четко слышал:

— Третий-Координаты КАН! И четвертый — развернутые координаты обьекта.

Она стояла на коленях, на ней сияла желтая рубашка, и все произошедшие с ней неприятности догорали вдали. Я заметил седые нити в ее волосах. Вокруг никого не было. Она протянула ко мне руки словно хотела обнять, ее остывающие стальные пальцы потрескивали, и с них летела окалина.

— Пойми, — говорила она, — для однозначного определения условий наблюдения и подсвета четыре полученных вектора должны быть дополнены индикатриссой силы излучения, условиями ориентации КО в экваториальной системе координат, моделью излучения небесного тела и моделью тени небесного тела. Ты понимаешь эти условия?

Я хотел взять ее на руки и вынести, но она будто приросла к земле, налилась свинцовой тяжестью, пустила корни. Я тащил ее, считая шаги, вокруг стояла мертвая тишина третьего ночного полудня.

Я упал, завалился на спину, потеряв дыхание, а когда поднялся, Серафин показал мне последнюю картину с Охрой.

Охра теперь стояла невдалеке от меня, в грязной закопченной непонятной для меня одежде, то ли военной, то ли в строительной, руки ее плотно были сцеплены нга затылке. У ее ног валялся тяжелый шлем, и за Охрой я видел какие-то страшные развалины, торчала арматура, висели куски бетона, топорщились вздыбленные железные балки и из всего этого поднимался густой, медленный черный дым. Вокруг Охры ходили полупрозрачные серые тени, огибали ее, собирались и рассыпались по одной. И во всем этом пейзаже я видел знакомое, повседневное, несомненно мне известное. Локти Охры были подняты почти в зенит, и она смотрела на меня прозрачными, бесцветными глазами и больше не говорила ни слова. И тут я понял, что она ждет последнего моего вопроса, и я его задал.

— Скажи, зачем тогда я обьяснял вам с Монком, кто на этой фотографии?

— Я хотела, чтобы Монк знал …, что за нами стоит кто-то в красной рубашке.

— Я не понимаю!

— Никто и никогда, кроме тебя, не видел на этой фотографии третьего. Никто из нас! Поэтому я тебе говорю — беги отсюда, мы тут все проклятые, убогие, окаянные nacido muerto! Тебе нечего от нас узнать, ты и так все знаешь, лучше нас о Рыжем. От всех нас несет смертью, мы смерть по дорогам возим, и скоро, совсем скоро повезем ее к другим!

А ты с Рыжим говоришь на его языке, видишь его как меня сейчас… Я тебя прошу, беги отсюда, не задерживайся и не надо с собой меня тащить, я тебе не пригожусь!

— Кто меня вызвал?

— Я! Монк не хотел, чтоб я с тобой разговаривала, а я тебя вызвала, и теперь вижу, какая я глупая! Прости меня за это, возвращайся к себе в свою ледяную преисподнюю, у тебя же там одни мертвецы со льдом вместо глаз и тебе хорошо с ними, ты там хозяин, и тебе больше никто не нужен!

Теперь я видел воду, кипящий поток, который разносил развалины, разогнал серые тени и дым, накрыл Охру и всех кто был передо мной. Я стоял, не шевелясь, не испытывая страха, пока вода не успокоилась, и на поверхности появилась лунная дорожка. Но вдали, в темноте мне померещилась длинная, ажурная стена, которая висела в страшной высоте сентябрьских созвездий, и проморгавшись, я понял, что смотрю через ночной туман на далекий мост.

Глава 10.

Мятеж.

— Оба живы?

Монкада шлепал Охру по щекам, вытирал мокрой тряпкой лоб и выглядел очень озабоченно. Я бессмысленно смотрел на него, на Рафу, на охрану вдали и опять переводил взгляд на Монкаду. Мы сидели в чистом поле, вдали от Волопасова Круга.

— Ты зачем его туда потащила? — спросил Монкада. Ты соображаешь, что делаешь? ОН там полфляги Россо вылакал, а еще под вспышку встал… Господи, какие вы идиоты. Профессор, ну ладно она, ты куда смотрел?

Я попробовал поднять руку, и понял, что на левом запаястье у меня браслет, и Охра прикована ко мне.

— Что с ней? — спросил я деревянным языком.

— Все хорошо, — сказал Монкада.

— Отойди.- произнесла Охра, и дергая меня за руку, села и обессиленно привалилась к моему плечу. Мы с

ней сидели, спиной опираясь на крыло «резерфорда».

— Само собой, отойду. А вы смотрите туда, на Лифт. Тебе видно, Синто? А тебе, Охрита? Смотрите, так творится История.

Лифт стоял как и прежде, по его струнам также бежали разноцветные огоньки, часть вверх, часть вниз. Сумерки давно уже стали ночью, это была редкая ниневийская ночь, которая обычно не длится больше шести — семи часов. И на фоне остывающего после вспышки неба струны выделялись особенно четко. Монкада глянул на часы и сел на мятое крыло «резерфорда».

— Чем там вообще можно заниматься, в круге Волопаса? Синто?

— Я снимал параметры вспышки в эпицентре.

— Ты мой герой, я тебе уже..

В небе хлопнуло, и посыпались по дуге огненные струи как праздничный фейрверк. Взрывы поглощали один огонек за другим, и из- за горизонта раздался тяжкий скрип, и струны стали распадаться, исчезать в темноте, сверкнуло за облаками, и долгое время был слышен только колосальный звонкий шорох над всеми окрестностями — из поднебесья падали тросы. Еще слышно было, как вдали ревут двигатели синхронизации, но и они затихали один за другим с умирающим скрежетом. Наконец наступила великая тишина, которую Ниневия не слышала сотни лет, и затих еле уловимый трепет земли под ногами во всех окрестностях Лифта. И теперь я видел оборванную нить, которая несколькими хвостами взбалтывала облака, светилась раскаленными хвостами и роняла гигантские искры вниз, там еще что-то догорало. Хвост улетающего дракона, вот на что это было похоже..

— Сволочь.- коротко сказала Охра. Тебе… Монки, за всю жизнь не создать ничего подобного. Тарантул ты окаянный!

Больше она не произнесла ни слова, и я только чувствовал ледяную дрожь на своем плече.

И теперь уже от земли, от трясущихся подслеповатых огоньков на том месте, где когда-то в облака уходили струны, поднялся стон аварийных сирен. Они выли и плакали, как собаки по покойнику, захлебывались и причитали, уговаривали друг друга и звали всех, кто мог помочь. Поднялись наискось золотые взгляды прожекторов, проверить темную пустоту, уперлись в редкие облака, заглянули во мглу, и не нашли ничего. Иногда в луч попадал обломок или ящик, которые по одному продолжали валиться с платформ, и мы услышали шорох, заполонивший окрестности.

— Уголь сыпеться с бункеров. Не доехал уголек-то … — кто-то сказал и смолк.

Монкада сидел на своем месте безмоловно. Ему не хотелось больше болтать и хихикать — он в первый раз видел дело своих рук, и это было всего лишь разрушение. Он не обращал внимания на всхлипывания Охры. Видимо, он тоже оказался внезапно подавлен этим зрелищем. Я точно видел, что в его лице нет никакого торжества, и ему в ближайшие часы только предстояло ознакомиться с призраками этого представления.

В планировании этого взрыва он, видимо учел все. Но как всякий увлекшийся технической стороной дела безумный строитель, чертеж он видел только на бумаге. Теперь он выглядел растерянным. Слишком это было грандиозно. На его глазах произошло нечто такое, что он даже и не знал как воспринять.

Тихо подошел Рафа. Встал надо мной, и произнес:

— Мозес Олайа. В отношении вас Министерством Внутренних дел республики Ниневии выдано постановление о задержании в связи с подозрением организации террористического акта с целью нанесения ущерба экономической безопасности и имуществу Коалиционного Правительства Новой Испании. Встать!

Я хотела спросить тебя. Извини, что спрашиваю,. Почему ты тогда сказал, что у тебя не было человека, который бы работал.. с этими… истинными траекториями. Вас же там много.

Потому что мы все тогда были еще живы.

Теперь
эпилог

Зал международного трансфера был пуст, грязен и плохо освещен. Под высокими сводами, топали, гомонили, грохотали. Солдаты в мокрых накидках снимали телевизионные панели и стаскивали в большую неряшливую кучу длинные скамьи в залах ожидания, освобождая места для своих построений. Пахло сырыми плащами, несло скисшей едой и горячим воздухом от газовых горелок, на которых разогревались солдатские пайки в жестяных коробочках. Темно-песочные и зеленые ящики складывались грудами и тут же разносились в стороны. Натягивались желтые ленты и тут же рвались, кремовый пол покрывался на глазах грязными отпечатками ботинок. Я сидел, прикованный к хромированному стулу, и, шлепая губами, пил раскаленный кофе из бумажного стакана, грыз подсыхающий» транзит», пристально разглядывая начинку. Еще я старался не свалить еду с коленей и держать незаметно флягу с Россо под курткой.

— Зря ты напился…, — с сожалением сказал Монкада и посмотрел на Охру.

— Трезвым..я на вас больше смотреть не могу.

Она сидела невдалеке, Монкада несколько раз к ней подходил, и судя по всему пробовал ее выгнать. Она поднимала на него пустые глаза, кивала, отходила, терялась и снова возвращалась, уже с другой стороны, занимая другое место в другом углу зала. Монкада ее снова прогонял, но делал это как-то неуверенно и раздраженно. Мне было тяжело на нее смотреть, и я прятал от нее взгляд, но чувствовал, что она смотрит на только меня. Поэтому я регулярно прикладывался к фляге, но понимал, что трезв как стекло от невероятной, гранитной тоски.

Меня уже ждал последний самолет, который должен был вылететь из аэропорта» Гама».

Монкада сел напротив.

— После него уже не будет гражданской авиации и мирного космоса, — сообщил мне Монкада. — Ты остаешься или.. нет?

— Отпусти ее со мной.- говорил я, старательно доедая» Транзит».

— Мое условие не выполнено

— Единственное оборудование, которое могло работать с координатами тектоники Серафина, сгорело на моих глазах. Больше никто не сможет отправлять записки по облакам. И потом… ты вроде собрался воевать, а не финансировать исследования сферы Томпсона? Тебе она не нужна, ну, просто не пригодится…

— Тебя арестуют по приезду. Скорее всего тебя отправят далеко, и я сделал так, что оправдают. Но мы больше уже не увидимся, Синто. И на Фландрии, на своей станции, ты больше не появишься.

— Почему?

— Войска Нового Света начали наступление по всей Новой Испании, Эмбере и Перронте. Планета Фландрия попадает в этот район, мне очень жаль… но там камня на камне не останеться. Твой район исследований сейчас включен в оборонительную линию Марса- эль — Брега.

Я аккуратно сложил все у пустую упаковку, смял ее, бросил в далекую мусорку.

— Пошли? Где мой баул?

— На борту уже.

— Спасибо!

И я двинулся к выходу на посадку. Краем глаза я видел как Охра двинулась за мной как тень, не отставая ни на шаг. Монкада пошел следом, перепуганный моей решительностью

— Да черт с тобой, Алонсо, — Я, пошатываясь, шагал и говорил без остановки.- Все равно ты вернешься к тому, на чем я остановился. Перевернешь все верх ногам, убьешь кучу людей, все сожжешь, со всеми перессоришься и в один прекрасный день поймешь- ты не на миллиметр не продвинулся в разговоре с этим вашим Рыжим.

— Тебе-то откуда это знать?

— Мне?! Ты очень смешной, Алонсо.. Я, в отличие от тебя, просто смог уложиться в более скромный бюджет делая то же самое, что ты сейчас.

Мы дошли до пропуска на посадку. Ящики, брезентовые складки и много всякого оружия. Все равно видно, что мы в все долго не воевали. Оружие лежало без всякой охраны, будто лопаты, или ящики с пустыми бутылками.

Я вытащил из маслянистой, лязгающей кучи что-то рогатое, с длинной золотистой лентой, морщась и икая, нашел на корпусе рычажок, и показалась красная точка «Fuego»

— Она едет со мной! Сюда иди! — крикнул я Охре

Охра теперь смотрела на Монкаду.

— Хватит таращиться! Встань за мной! Мы уезжаем! Синьор Монкада обещает бизнес — класс!

Мои пьяные вопли привлекли внимание нескольких солдат. Они приблизились, с любопытством глядя на пулемет в моих руках.

— Он не выстрелит, — сказал кто -то из них.

— С чего вы взяли? — изумился я.- Показать?

— Да я не про тебя. Ты то безголовый, это ясно.. — собщил солдатик. — Я только сейчас увидел, мы его неправильно собрали, видишь, коробок криво стоит. Никанор, вооот у тебя руки из жопы.., — завершил он, обращаясь к своему сослуживцу.

— Да, и пружину он до конца не вставил… Короче, синьор профессор, положи на место maqiyna на место. Нажмешь на курок и сам убьешься, ну тебя к черту, отвечай за тебя потом. Шеф, скажите ему!

Монкада смотрел на меня опять улыбаясь. Улыбались солдаты, улыбались Рафа и личная охрана Монкады.

— Вам смешно?

Пулемет грохнул одиноким выстрелом и замолк. Отстрелянная гильза нелепо торчала из под какой -то дверцы в корпусе и дымила. Все окаменели.

— Телевизор прострелил. Да он пьяный! — загомонили и бросились ко мне.

Охра выбежала между мной и солдатами, и заорала что-то нечленораздельное, отталкивая их так решительно, будто готова была драться с каждым. И все умолкли, отступили.

Когда она повернулась ко мне, то первым делом схватилась за горячий ствол оружия, и начала его гнуть и сворачивать в сторону из моих рук. Она старалась так увлеченно, и при этом смотрела на меня.

— Брось, Синто! Брось!

— Тебе надо ехать со мной!

— Брось! Я знаю! Ну ты сам видишь, не получается… И не получиться пока. Давай так… Да брось ты его на хрен, сколько можно наконец! — заорала она, выдергивая оружие из моих рук.-

— Я сама туда приду, я тебе обещаю! Туда… Скажи, кого мне там найти.

Меня уже уже ловили за рукава и толкали в спину, выгоняя на взлетную полосу. Я отбивался от низкорослой солдатни, как мог,.

— Четвертый километр трассы Ференц -Хестор -Марса- эль — БРега, поворот реки. Долина «Десять свиней». Найдешь Бриетту Клаус, периметр 17. Запомнила? -получил прикладом под ребра,

Солдаты выталкивали меня за стеклянные двери с ругательствами, Монкада стоял под проливным дождем, под горбатым капюшоном дождевика. Он повернулся и махнул.

— Трап! Курсовой где? Пусть выезжает. Двигатели!

Охра лезла на плечи солдат, перекрикивая гул просыпающихся двигателей.

— Да! А кто это -Бриетта Клаус?

— Она сама тебе скажет, кто она! Слушайся ее во всем!

— А ты!? А ты?! А ты?!

Ответить я уже не смог, меня катили ногами по лужам, как бочку. Монкада бегал вокруг и и кричал» Легче! По роже не бей!», дождь хлынул мне в раскрытый рот и я не мог мог больше говорить.

В почти пустой салон мы ввалились с ним грязные, мокрые он тащил меня и свалился в кресло рядом, обессиленный дракой, и я хотел врезать ему, но стюард висел у меня на руках. Двигатели гудели, набирая силу и мимо иллюминатора пролетел легковой автомобиль с мигалкой аэропортовской службы.

— Вот тебе напоследок, почитай перед стыковкой. — Монкада бросил мне пакет встал и вышел.

Я не знаю как, но наш разбитый резерфорд появился на взлетной площадке сбоку от медленно выруливающего самолета. Видно, Охра опять пробила где- то сетку ограждения и теперь мчалась рядом. Я видел ее из иллюминатора и не позволял его закрывать. А она просто ехала и смотрела. И когда нас оставила рулежная, она остановилась и вылезла. Ей никто не мешал, никто не преследовал, наверное всем уже было плевать на правила мирной жизни.

Мне все время чудился звон бараньего колокольчика, подвешенного под днищем «резерфорда"и все время казалось, да и сейчас, много лет спустя, кажеться что он сопровождает меня то справа, то слева.

—

Материалы допроса Антония Синто Сандовала. Сектор Земля. 11 ноября 1998 г. Инспекция института Допустимых Исследований.

(Конец записи)

Дамская повесть.

Сказка 2.

Мое настоящее имя звучит как Анхелита, но я всю свою жизнь представляюсь только как Анжелика, так мне нравиться больше. Она иногда называла меня Анна, или просто «А..!». Я относилась к этому терпеливо, иногда отзывалась, иногда нет.

В последний раз мы виделись в Парме, когда она примчалась ко мне с трехкилограмовым пакетом лимонной карамели, картонной коробкой. Ее взгляд мне не понравился сразу- огромные, остановившиеся зрачки больной кошки.

— Пусть побудет у тебя, хорошо? — сказала она, аккуратно выкладывая коробку на стол.

— А что случилось? — поинтересовалась я, приоткрывая крышку.

— Я уеду, наверно.

— Вот новости. Куда собралась? — я понесла коробку в глубину своей спальни, открыла верхний ящик комода и спрятала между стопками белья.

— Ну, не знаю точно…

— А ну подойди сюда, — сказала я строго. Я просила тебя ничего не принимать, если собираешься ко мне. Просила?

Она кусала ноготь, смотрела в окно, будто пытаясь в порывах пыльного ветра разглядеть гостей.

— Я ничего не..- и она вздохнула так протяжно и глубоко, что шевельнулась занавесочка. -Нет, все хорошо.

— Вот и врешь. Где твоя коча?

— Я ее продала.- сказала она и села в угол толочь карамель в каменной миске.

— Останешься? — спросила я, забирая фаянсовый пестик.- Возьми этот.

Она без слов поменяла пестики, хотя терпеть не могла металлический, говорила, что руки после него воняют железом.

— Я оставлю деньги за кочу тебе, хорошо? Там много, купи что хочешь.

— Если ты уезжаешь, деньги тебе понадобятся, разве нет?

— Да…, — сказала она рассеянно. — Нет. Не понадобятся. В смысле, я взяла сколько надо..

— Почему не говоришь, куда собралась?

Она бросила пестик в чашке, встала и вышла на порог, расковыривая пачку сигарет.

— Я приеду, позвоню оттуда. Я ненадолго, не беспокойся.

— Я не беспокоюсь, просто почему все так внезапно.

Она опять вздохнула, подняла плечи и ответила совсем непонятно.

— Как есть, ты уж прости…

Это была моя самая беспокойная ночь с ней. Она ворочалась, кашляла, сбрасывала одеяло, вставала, гремела кружками на кухне, толкла карамель, перетерла до утра ее всю в мелкую пыль. Под утро я заснула, глядя в ее тощую спину под застиранной майкой. Она ушла, когда я спала. А проснулась я на пятнадцать минут раньше будильника от одной ясной мысли, которую никак не могла превратить в понятную для себя фразу. И лишь когда доехала до работы, увидела засыпанные листовками улицы, множество полицейских и солдат по обочинам, первые слова стали мне ясны. «Она приходила..«Я услышала какие-то крикливые, неприятные песни и музыку, которой отродясь не понимала. «Она приходила…» И я ускорила шаг, до «Транзита» на Эччаве Панда оставалось меньше квартала. Листовки кувыркались в воздухе, я поймала одну, попыталась прочитать, но не поняла ни слова. Там говорилось о великой обязанности какой-то… Я подняла глаза и увидела огромную квадратную машину с распахнутой задней дверью, яркие банты на рукавах полиции и услышала бешеный звон посуды в кухонном зале. Я медленно пошла внутрь, думая «Она приходила, чтобы…» Что там творится?

Я услышала крик Виго «Христосе, посуду мне не бейте!», увидела сброшенные тарелки, по которым ходили, бесцеремонно топтали и расшвыривали, увидела Монкаду, который старательно и раздраженно обсасывал порезанный палец, но Охру я заметила не сразу. А когда увидела, не поняла, почему не видно рук. Потом поняла. Рук не видно, потому что они были стянуты за спиной.

Я не успела поймать ее взгляд, как она подскочила ко мне, прижала плечом к стене и глядя тем самым, ночным взглядом, взглядом кошки с переломанной лапой, когда зрачки огромные, неподвижные и бездонные от боли. И что –то сказала, я запомнила, но не поняла ни слова. На этот раз я поняла, зачем она приходила.

Она приходила, чтобы попрощаться.

Когда ее забрали в то место, которое стали называть"война» я долго находилась в тупом и раздраженном недоумении. Я совершенно серьезно считала, будто Охра уехала в какие-то новые края, даже не предупредив меня. Честно говоря, я всегда имела основания ожидать от нее такого- девушка она была крайне взбаломошная и непредсказуемая. Единственное, что она мне сказала, когда ее проводили мимо меня на самом пороге «Транзита» в окружении двух солдат, президента Монкады и еще кого-то.

— Спрячь мой нож!.

Она сказала это и уехала на дурацкой квадратной машине под звуки дурацкого марша, ужасно громкого и ужасно дурацкого. И вообще, такую музыку я после ее отъезда я слышала постоянно — такое ощущение, будто катают ногами водопроводные трубы и бьют стекла. От нее у меня начинала болеть голова, и постоянно приходилось носить в сумочке тринципал.

Я выключила пустую мясорубку, нашла ее нож в осколках тарелок на полу, вытерла и вложила в кожаный чехол. Я вынуждена была вывесить «Закрыто» в самом начале рабочего дня и два часа наводить порядок, считать разбитые тарелки и придумывать основные аргументы в скором выяснении отношении с Охрой, которое решила устроить сегодняшним вечером. Могло оно выглядеть следующим образом- я тупая деревянная линейка, сушеная рыба и зануда. Она, в свою очередь оказывалась треплом, залетчицей и шлюхой. Мои аргументы всегда обидней и потому всегда на второй очереди. На это она иногда отвечала, что я вообще ненормальная, и со мной не то что жить, а в одной комнате находиться невозможно. Зная, что на это отвечать, я задавала уточняющий и холодный вопрос о причине такой нетерпимости ко мне. Тогда, набрав воздуха в легкие она могла взвыть: Лесбиянка параличная! На это я отвечала что моя сексуальная позиция это мой выбор, а ее позиция, как у всякой шлюхи… Конец подобных разговоров разлучал нас на на несколько дней. Она появлялась всегда первая под благовидным предлогом. Предлог был достаточно благовидный, поведение ее крайне сдержанное и потому я предлагала кофе. Всякий кофе, как бы его не готовили в Ниневии всегда имеет привкус и запах карамели, поэтому вкус нашего с ней примирения

имеет вкус карамели.