Он жил на широкую ногу, хоть и был далеко невысокого роста. В своё время носил брюки-клёш и завихрастые кудряшки на лбу. Каждый день одевался в новую рубаху, сшитую по последней моде и, самое интересное, имел хороший парфюм. Девчонки висли на его худенькой шее, и, казалось, так будет всегда.
Студент училища культуры инструментального отделения не думал о завтрашнем дне. Да и зачем, когда об этом заботилась его мама.
Шестиструнная гитара разрывалась над гладью Сиверского озера, а яркий звук уносился под купола Кирилло-Белозерского монастыря. Под кроной большого тополя гуляла компания!
«Люба-ань, — прижимал к себе худенький жилистый молодой человек хрупкую девчонку. — Твои ножки сводят меня с ума…»
Он осыпал её поцелуями, и она с радостью и восторгом принимала их. Причём делала это в первый и последний раз.
***
— Сколько?! — смотрел протрезвевший Николай на плачущую Любку. — Сколько ты сказала? Шестнадцать?! Ты чем раньше думала?!
— А ты?! — всхлипывала девчонка, растирая по щекам недавно наплёванную тушь.
«Да меня же посадить могут!» — пронеслось в голове у Николая.
— Люба, тебе уезжать отсюда надо. Поняла? — сказал он ей вслух.
— Но ты же говорил, что у нас любовь!
— Любовь..! А ты подумала, что будет с моей мамой?! Она вмиг прекратит меня обеспечивать!..
***
Красно-белый автобус уезжал из Кириллова далеко-далеко, в место, где теперь должна была поселиться Любовь… со своей новой жизнью. Какой будет эта жизнь, Кольке было плевать с самой высокой колокольни, тем более, что он на ней никогда не бывал.
***
«Москвин! Твоя очередь! — выглянула очкастая женщина из-за дверей 17-й аудитории. — Хоть всё выучил?» «Да выучил… выучил…» — плёлся он вслед за ней.
Экзамен Колька провалил. На душе было отчего-то тягостно, и собраться с мыслями совсем не получалось. Так прошли ещё несколько аттестационных процедур, и в итоге загулявшейся Москве дали пинок под маленький зад.
С обиды потекли ручейки. Ручейки горючего и горящего, кислого и сладкого, белого и красного, горького и резкого, а в конец и вовсе — огуречного.
Спился.
***
У дверей трёхкомнтаной квартиры Москвы стояла красная крышка от гроба — мать не выдержала. Колькины кудри подёргивались над её телом — он плакал по ней в первый раз. По дому ходили соседские тётки, которые не подбадривали бывшего студента, а с упрёком спрашивали: «Ну и как ты теперь будешь? Куда теперь?»
Маму кирилловского москвича похоронили на её же деньги — скопила заранее, знала, что надеяться не на кого. Поминки тоже были пышными. Гуляло всё училище культуры!
Дым стоял столбом в каждой из комнат, и даже настежь открытые форточки не могли его проветрить. Первыми стопками не чокались. Вторыми тоже. Потом кто-то притащил баян, гитару, бубен. И инструментальное отделение со всеми почестями простилось с недавно умершей матерью Москвы.
— Ты как за квартиру платить будешь? — спросила зашедшая под шумок соседка. — У меня к тебе дело есть. Могу помочь.
— Чем? — еле стоял на ногах Колька.
— Предлагаю обмен. Ты мне квартиру здесь, а я тебе в деревянном доме. С доплатой.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.