Бесплатный фрагмент - Мистическая Якутия

От автора

В жизни каждого человека хоть раз, но имело место быть нечто загадочное, необъяснимое, мистическое. Даже самый твердолобый атеист, в порыве откровения, при случае всегда вспомнит такие необычайные эпизоды из своей жизни, которые он никак и ничем не сможет объяснить.

От автора

В жизни каждого человека хоть раз, но имело место быть нечто загадочное, необъяснимое, мистическое. Даже самый твердолобый атеист, в порыве откровения, при случае всегда вспомнит такие необычайные эпизоды из своей жизни, которые он никак и ничем не сможет объяснить.

Во всё здесь описанное трудно поверить, понимаю — на ум читателю может прийти крамольная мысль: «а не водит ли автор меня за нос?». Многие из предлагаемых рассказов уже были опубликованы в различных изданиях, в журналах, и в сборниках, некоторые повторно. Есть мистические рассказы услышанные автором от людей, есть истории основанные на реальных событиях происшедшие в Якутии — откуда сам автор родом; а некоторые вещи, к примеру, повесть «Чёрная смородина», основана на документальных свидетельствах. Читатель найдёт здесь и такой жанр как рассказ-статья — что-то среднее между публицистической статьёй и художественной прозой.

Во всё здесь описанное трудно поверить, понимаю — на ум читателю может прийти крамольная мысль: «а не водит ли автор меня за нос?». Многие из предлагаемых рассказов уже были опубликованы в различных изданиях, в журналах, и в сборниках, некоторые повторно. Есть мистические рассказы услышанные автором от людей, есть истории основанные на реальных событиях происшедшие в Якутии — откуда сам автор родом; а некоторые вещи, к примеру, повесть «Чёрная смородина», основана на документальных свидетельствах. Читатель найдёт здесь и такой жанр как рассказ-статья — что-то среднее между публицистической статьёй и художественной прозой.

Страхи, преследующие нас из далёкого детства; ведьмы и живые мертвецы восстающие из могил на вечной мерзлоте; ходатайство древнего шамана советскому прокурору; призраки и неприкаянные души; снежный человек и невероятно гигантские птицы тайги, мутирующие деревья, аномальные зоны у армейских секретных баз… Да, читателю трудно поверить во всё это, тем более когда такой массив информации плотно сконцентрирован под одной обложкой.

Хочу привести отзывы авторов и писателей сайта ветеранов локальных войн «ArtOfWar» (Искусство войны) на один из моих рассказов.

Кабанов И. В.:

Доброго, Андрей. По желанию моей супруги Ефросиньи Карповны сообщу моменты из своей жизни. Пришёл как-то в гости товарищ со спортивной сумкой и бросил её в угол. Сели за стол, только налили, ещё не выпили, закрытая сумка ходуном ходить начала, причём все трое это видим. Товарищ говорит: «Зачем кота в сумку мне положили, ещё нагадит от огорчения». Внешне это действительно так и выглядело.

Жена ему: «Кот у тебя на коленях сидит, другого в адресе не имеем». После этих слов сумка перестала двигаться и как бы тень кота промелькнула. Причём все трое это видели и наш котяра заволновался. Другой случай был. Лежал на столе обычный кухонный нож и натурально исчез на глазах. Мы с женой всю квартиру перевернули, диван поднимали, все шкафы сдвигали, вроде мог завалиться — не нашли. Примерно через месяц, на паласе прям посреди комнаты появился, причём практически кусок грязи. Помыл я его, но через пару дней он испортился: я помидоры резал, лезвие согнулось у рукоятки примерно под углом 45 градусов, и выпрямить не удалось, как будто закалили металл в таком положении. До сих пор в кладовке в таком виде валяется.

Чеченин А. П.:

В 1999 году, когда произошли страшные теракты в городах Росии, я был на работе и кто-то зло пошутил, звонит мне моя жена и дрожащим голосом говорит:

— Андрей, в лифте бомба…

Я ей говорю, так, тихо, спокойно:

— Опиши, как выглядит.

Она мне описывает, я разумею — это фильтр от противогаза. Понимаю её: шок от взрывов, да помимо всего в Новосибирске на одной из баз, нашли пять мешков гексогена и мину противотанковую под мостом, а тут ещё этот грёбаный фильтр… нервы у моей благоверной не выдержали, и она уехала жить на дачу.

А у меня работа, я бы с удовольствием, но никак на дачу уехать не могу. Так вот, однажды я лёг спать, и просыпаюсь среди ночи от нестерпимой боли в глазах, мне в упор кто-то светит фонариком как будто, только свет красный, а жили мы на десятом этаже, последнем.

Прямо нестерпимая боль, я соответственно проснулся, открываю глаза и вижу что вся комната в каких то красных, плавающих точках, их много и они движутся. Я повернулся на бок и отчётливо вижу, что напротив кровати, где я лежал, на кушетке сидит «фигура человека». Я спросонья говорю: «жена, ты же на даче»…

А потом у меня начинают шевелиться волосы везде, где растут, до меня дошло, что жена на даче, а на диване сидит «нечто» и разглядывает меня в упор!!!

Сердце чуть не сломало грудную клетку. Собравшись, я протянул руку и включил свет в комнате, всё сразу исчезло, только стук моего сердца и холодный пот доказывал, что всё это мне не приснилось!

Резко подрываюсь на кухню, беру нож, иду в спальню, кладу нож под подушку, выключаю свет и ложусь спать. Через какое-то время опять появляется боль вглазах и красные точки плавающие в воздухе. Но «нечто» не было, я включил свет и уже не мог уснуть до утра. А на следующий день укатил тоже на дачу!

Вот такая история произошла в реальности, причём в то время занимался плотно спортом, не пил вообще, поэтому «белочка» исключается!

«Белочка» исключается. Мама одного подростка пересказала историю сына:

«Допоздна смотрел телевизор. В комнате свет был выключен, но от экрана вроде как чуточку светло. И вдруг боковым зрением увидел нечто похожее на тёмный силуэт человека, — мелькнул и пропал. Я испугался, выключил телевизор и постарался заснуть. Рано утром проснулся от того, что лежу в неудобном положении, весь затёк: оказалось — спал без трусов, одеяло было завязано плотным тугим узлом на спине. Будто спеленатый. Кое-как освободил руки и развязал узел».

Кто смог так подшутить над мальчиком: мать, сестра? Вряд ли: у них и сил завязать такой огромный узел не хватило бы.

Через неделю мама с дочкой перед отходом ко сну услышали крик: «Достали»! Мать решила, что они с дочерью своими разговорами мешают спать, прибежала к сыну: «Кто достали»? — «Да опять «он»? — «Где?» — «Да вот где ты стоишь, тут он и был».

Что общего во всех описанных случаях, что их объединяет? Несмотря на совершенно разные сюжеты, связывает их только одно — правда. И ещё — многие вещи написаны от первого лица, но это вовсе не значит, что всё описанное произошло с автором.

Учёный физик, христианский публицист Вячеслав Скосарь (г. Днепропетровск, Украина) пишет:

«Я полагаю, что часть Ваших историй может быть объяснена относительной свободой и явлениями неприкаянных душ покойников, по которым нужно служить панихиды, как это сделано священником в одной из Ваших историй. Но это — редкие случаи. Насколько мне известно из святоотеческой литературы, Бог редко дает такую свободу душам покойников, лишь в крайних случаях — для вразумления нерадивых и забывчивых живых родственников и друзей, которые обязаны по-христиански поминать ближних. Чаще всего подобные случаи есть аналоги зловещего полтергейста — явления нечистых духов. Полтергейст ведь по-разному проявляется, не только шумами и толчками, водой и огнем, но и призраками и пр. Это — зловещие феномены, против которых надо бороться верой и крестом — простите за патетические слова. Без помощи Бога, Божией Матери и святых — тут не обойтись. Бывают редкие случаи галлюцинаций при шизофрении, которые частично все это объясняют. Но лишь частично. Вот как в среднем выглядит картинка с подобными сюжетами»…

Итак, в жизни каждого человека хоть раз, но имело место быть нечто загадочное, необъяснимое, мистическое. Это говорит о том, что есть такие сферы, куда вход человеку в этой жизни строго запрещён. Но откроется эта дверь «в ту сторону бытия» только по окончании земной жизни. Как известно, имеется два входа: в ад, и в рай; какой из них будет открыт ушедшему в мир иной, зависит от того, как человек прожил земную жизнь. Мораль в том, что за крышкой гроба жизнь не прекращается. Об этом надо думать сейчас и здесь, потом, окажется, будет поздно.

В 2023 году в книгу добавлена часть «Мистика Севера».

По требованию издательства в аннотации добавлено: «Произведение может содержать натуралистическое описание болезней, катастроф, сцены употребления алкоголя и наркотиков, половых отношений, нецензурную брань». Это не значит что здесь изобилие непотребства. По закону если присутствует хоть какое-то, даже косвенное, упоминание перечисленного, это должно быть отражено в аннотации.

Не смею томить читателя многословием: излишняя словесная вязь мешает мыслительным процессам. Приятного чтения…

Рассказы

Деретник

Суточная сводка МВД не радовала: изнасилований — семь; пожары — три; грабеж — пятнадцать; вооруженный разбой — шесть; и так, по мелочи…

Зазвонил телефон, я снял трубку:

— Внемлю.

— Внемлишь?!.. — родной до боли голос. Шеф, похоже, очень раздражен с утра, — Фролов, зайди, удовлетворю!..

Я отбросил сводку в сторону, матюкнулся. Обычно боссу я никогда с утра не нужен, и был уверен — звонит кто-то из друзей.

— Как же я тебя… уважаю!

С утра опять разбухли стопы ног, что за хрень? Уже второй случай в этом месяце. Надо бы в санчасть, к врачу, ходить трудно… Ладно, завтра пройдет, не впервой…

Кабинет начальника криминальной милиции МВД Якутии был забит высокими чинами, за длинным представительским столом уместились не все, сидели и вдоль стен на стульях.

— Здравия желаю, Анатолий Матвеевич! Разрешите?

— Заходи, Фролов.

Плешь шефа лоснилась, из расстегнутого пиджака вывалился живот. Это не предвещало ничего хорошего: в добром расположении духа пиджак у старика, как правило, застегнут, и плешь так вызывающе не блестит. Кстати, в министерстве у него подпольная кличка — «Плешнер».

Начальник не стал выяснять — почему я «внемлю», почему не представился как положено, и какое у меня звание — старик был явно не в настроении.

— Садись, Фролов. Что с ногами?

Анатолий Матвеевич неопределенно махнул рукой, я проковылял к свободному месту. Мой ответ он опередил следующим вопросом:

— Ты сводку читал?

— Так точно, Анатолий Матвеевич, читал.

— И что скажешь?

— Печально все это…

А что еще я должен сказать?

— Хохмишь?

Я вскочил:

— Никак нет, товарищ полковник!

— Ладно, у нас двойное убийство, и один пропал без вести, что думаешь по этому поводу?

Я напряг память, в суточной сводке убийства вроде не значились. Коллеги как-то странно на меня смотрят, может я в чем-то виноват, пропустил что-то важное? А может, ширинка расстегнута? Но как тут проверишь… Я застегнул пиджак, ссутулился.

— Прошу прощения, товарищ полковник, я не в курсе, — честно признался я, — а когда это произошло?

Анатолий Матвеевич, видно, успокоился или сделал вид:

— Ах, да… Да ты сиди, сиди.

Сев на стул, я осторожно проверил ширинку — застегнута.

— Не буду водить за нос, в сводку мы это не дали. Пока непонятно что к чему, темное дело.

«Не дали в сводку», — это нарушение, и серьезное.

Ты у нас, Фролов, говорят, большой любитель мистических историй?

— Это, вообще-то, мое личное дело, Анатолий Матвеевич. И при чем тут…

— Ладно, ладно, Ваня, — у старика разгладилось лицо, — не кипятись! Все министерство знает. Писать и публиковаться — у нас в органах не запрещено, даже приветствуется. Вот и твои знания, надеюсь, сейчас нам пригодятся…

Да, есть такое — публикуюсь иногда, пишу мистику, увлекаюсь. Не так часто как хотелось бы, под псевдонимом, в лучах славы не купаюсь. Но к чему старик клонит?

Присутствующие на совещании коллеги оживились, раздались покашливания.

— Ты не удивляйся вопросам, просто ответь: что такое, или кто такие «деретники»? А то, знаешь, чего только не услышал тут с утра. В интересах следствия нужно выяснить хоть что-нибудь про этих деретников.

— Про кого — про деретников?.. Вы меня разыгрываете, Анатолий Матвеевич? — я кое-как сдержался, чтоб не съязвить.

— Нисколько, — невозмутимо ответил шеф, — рабочая разработка одной из версий, потом объясним ситуацию.

Минуты две-три начальник пространно говорил о трудной и героической милицейской работе, о том, что, бывает, иной раз, нам, сотрудникам, приходится сталкиваться с чем-то таинственным и необъяснимым, даже, бывает, мистическим. Бывает, но редко… Вот и сейчас…

— Так что же это есть такое — деретник?

— Ну, «деретник» — это оживший мертвец, вроде зомби. В фильмах видели, наверное?

— Видели, продолжай.

Я осмотрелся — никто из присутствующих не усмехался, все были серьезны.

— Это труп, одержимый злыми духами — абаасы, которые и управляют этим телом…

Аудитория сосредоточилась на моей персоне, будто им читал лекцию некий великий профессор. Стало даже смешно: лица чистые, наивные — как у первоклассников. Вроде серьезные люди, взрослые.

— Деретником становятся черные шаманы, — продолжал я, — целенаправленно готовившиеся к такой загробной жизни, самоубийцы, также и простые люди, которыми завладели злые духи — абаасы.

— Это все? — старик явно заинтересован, как пионер у ночного костра. Даже проявил свои знания в этом вопросе, — Абаасы, с якутского — это черти, коллеги, бесы, так сказать.

Кто-то из присутствующих решил пошутить:

— Бесы, коллеги, и черти… — но никто не засмеялся.

— Есть что еще добавить, Ваня?

Тут уж я осмелел окончательно, и выдал как из автомата:

— Деретники, как и зомби — «живые мертвецы», у них нет памяти, быстро разлагаются, не могут разговаривать, двигаются судорожно и дергано, им плевать на увечья, поедают живых людей. В некотором смысле они гораздо круче зомби: в отличие от зомби деретник невероятно быстр, стремителен, силен, его телом управляет, если по русски — сатана, по якутски — демоны — абаасы. Тем не менее, они не чувствительны к святой воде и крестам. Вот теперь, наверное, все.

Высокое собрание взволновалось, кабинет наполнился гулом голосов, но разобрать смысл я не смог, зато отметил: присутствовали почти все начальники аппарата и отделов. Босс постучал ладонью по столу:

— Тишина, тишина, коллеги! Прямо как дети малые! Слушай Фролов, а как быстро… ну, это…

Встрял гонористый начальник «экспертизы», которого недолюбливал весь личный состав его отдела за весьма склочный характер:

— Разрешите, Анатолий Матвеевич? — не дожидаясь разрешения старика, встал и сформулировал вопрос, — к примеру, вот этот… абаасы… схавал душу, этого… как его… потерпевшего… — Теперь аудитория с нескрываемым интересом изучала криминалиста, и он этот интерес явно чувствовал всей кожей. Вот у него ширинка была расстегнута самым безобразным образом, — за сколько времени потерпевший… э-э… человек, в которого вошел абаасы… становится деретником?

— Если человек становится деретником, то это происходит в течение суток после смерти, если не успеть похоронить его по особым правилам. По крайней мере, я располагаю такими сведениями. Но как оно на самом деле происходит, и происходит ли вообще, не могу сказать.

В поднявшемся шуме я, наконец, смог разобрать слова «сутки», «подозреваемый», и «остался один», и — «что у него, в планы хоронить кого-то входило»? — последняя фраза прозвучала уже почти в полной тишине. Раскрасневшийся от смущения начальник экспертного отдела во время суматохи смог-таки незаметно двинуть молнию ширинки. Мои мысли уплыли от темы совещания: почему внимание людей к своей персоне наталкивает на мысль о ширинке? Необъяснимо. И почему с ширинками всегда получается пятьдесят на пятьдесят?..

Босс посмотрел на часы:

— Хорошо, коллеги, день начался, прошу разойтись по рабочим местам. — И, пока все шумели стульями, пригладив три волосинки на плеши, с выражением добавил: — а вас, Фролов, я попрошу остаться!.. — кажется, это его любимая фраза…

***

Город маленький, но пробки летом огроменные, особенно в обед, — опять где-то в центре ремонт дорог, поэтому нагрузка на другие улицы возрастает. На своем стареньком «марковнике» я пытался проехать на Котенко, 14. Это психдом — республиканский психоневрологический диспансер. Принять в ИВС этого двинутого рассудком парня, благодаря усилиям фельдшера, отказались, говорят — псих, даже написали бумажку с хитрым диагнозом. Босс поручил это дело мне, и я уже рассуждал об отказном материале: «В виду того, что этот хренов подозреваемый тронулся рассудком»… — и так далее, короче — «в возбуждении уголовного дела отказать». Но тревожило одно — нескрываемый интерес присутствовавших на совещании начальников. Они знают то, чего не знаю я.

После разговора с Анатолием Матвеевичем, и я узнал кое-что, но очень мало: четверо приятелей отправились на охоту в тайгу, вернулся живым только один. Как только он оказался в городе, отправился в УВД с заявлением о каком-то «черте-зомби», который, вселившись в одного, порешил двух его товарищей, расчленил. Босс явно что-то недоговаривал.

Еще в отделе просматривая папку с собранным по делу материалом, отметил про себя: благодаря фотографиям с места происшествия, вся эта история похожа либо на сценарий второсортного фильма ужасов, либо на массовый бред собиравших материал людей. Серединки не чувствовалось: протоколы допроса подозреваемого с обилием слов: «шаман», «кости», «гроб», «абаасы», и «зомби»; протокол осмотров мест происшествий с половиной уже упоминавшихся слов, разве что появилось слово «арангас» — гроб на подставке — древнее воздушное шаманское захоронение; фото древней юрты изнутри и снаружи, бурые пятна крови, очень много крови, куски человеческой плоти, оторванные от туловищ головы. Поляна с полуразрушенным древним якутским воздушным захоронением, якобы какого-то шамана, раскиданные на земле кости, полуразвалившийся череп законного владельца гроба. Куски мяса в рваных тряпках — это останки двух охотников, их в опечатанных мешках отправили в морг. Третью жертву найти пока не удалось. Слава Богу, маньяк сам сдался!..

«Маньяк» оказался довольно молодым парнем лет двадцати пяти. В палате кроме него находились еще пятеро подобных, заторможенных. С Владимиром мы разговаривали в кабинете главврача, ради этого дела «главный» даже оставил нас наедине с предполагаемым убийцей. Правда, заверил: «парень вполне адекватный, спокойный, убивать никого не собирается и не будет». И, самое главное — доктор уверил меня в том, что «он абсолютно психически здоров, разве что сейчас у него реактивное состояние после всего происшедшего с ним. Ваши доктора не разобрались, филькину грамоту с диагнозом нарисовали, и довольные. Рассказывает жуткие байки, но это не шизофрения, это не опасно. Мы обязательно разберемся с этим фэномэном. Работа у нас, видите-ли-ка, такая — с фэномэнами разбираться»…

Тем не менее, оставаться с «фэномэном» наедине было жутковато.

Владимир рассказывал странные вещи, но его глаза говорили о том, что он излагает правду. Или он сам был уверен в том, что говорит правду…

***

Целью поездки было оттянуться на природе, отдохнуть, развеяться, а охота — постольку, поскольку: если что попадется под руку. Охотники — одно название, все имели дорогие модные ружья, но опыта никакого. Так, баловство и времяпрепровождение. Даже хобби не назвать.

Из Якутска четверо приятелей выехали ранним утром. Переправа через реку, паром — вот уже и обед. В заречном районе перекусили в придорожной кафешке, добавили то, что начали еще на пароме — водку. Решили ехать наугад, куда подальше. Настроили навигатор, чтобы не плутать на обратном пути. Тайга для Уаза дом родной: лесная дорога, грязь, речушки вброд — романтика. В тайге человеку с ружьем можно никого не бояться: ни медведя, ни инспектора ДПС, так что водку кушали смело. С наступлением сумерек прибыли на какой-то алаас — большое поле в тайге с озером по центру. Пьяная компания остановилась у ветхого жилища, это была пустая, давно заброшенная, но хорошо сохранившаяся древняя юрта. На пригорке виднелось какое-то темное от времени деревянное сооружение.

— Ну, что, мужики, по чайку, да спать?! — Предложил Владимир, — надо бы камелек разжечь.

Приятели уже смело располагались в юрте: зажгли свечи, поставили у стены ружья, расстелили на оронах спальники, выложили из торб продукты с бутылками.

Сергей отметил:

— Дров нет, мужики, надо бы собрать. Сходили бы, а я пока за водой к озеру схожу.

За дровами вызвались пойти братья Юрий и Александр.

Через полчаса на перекладине в камельке висели чайник с котелком, огонь уютно лизал аккуратные дровишки. Владимир заметил — именно дровишки, и дровишки никак не соответствовали таежной обстановке — какие-то они были правильные. Запасами в этой юрте не пахло: ни соли, ни спичек — как это обычно принято в тайге. Видно, хозяева как покинули это жилье, так с тех пор никого здесь и не было.

— Мужики, — обратился Владимир к братьям, — вы где такие дрова насобирали? Или нашли где?

— Да, вон, на бугре, сооружение какое-то разобрали малость, — ответил Юрий, открывая очередную бутылку, — кружку давай!

Владимир, почуяв неладное, взял фонарь, вышел.

— Поссать пошел, что-ли? — бросил вдогонку Сергей.

Это было воздушное погребение — арангас, в таких гробах обычно хоронили шаманов. Владимиру стало не по себе: «дровишки» наколоты из арангаса! Луч фонаря шарил по земле: раскиданные колоды гроба, кости вперемешку с истлевшей одеждой, неподалеку валялись череп и бубен. В беспокойном луче фонаря казалось, будто череп двигал челюстью, будто хотел что-то сказать. Кожа покрылась холодной испариной, Владимир в ужасе сбежал с пригорка вниз.

— Вы что, суки, охренели?! — первый удар пришелся в лицо Юрия, второй в лоб Александру.

Сергей среагировал молниеносно, обхватил Володю сзади, братья засыпали его ударами:

— Ты что, ох… ел?! Сволочь!..

Команда городских охотников явно не сформировалась, похоже, братья так и не поняли, что натворили. Но пьяные драки заканчиваются быстро. Водка и горячий чай сделали свое дело, все быстро отключились.

Владимир проснулся от сдержанного смеха, уже рассвело. Сев на нары, протер глаза, сосредоточился. Держась за животы, братья пытались подавить в себе смех; Сергей, сидя на ороне, недоуменно смотрел на свою левую ногу: на ступне торчал грязный человеческий череп. В конце-концов до Сергея дошло, брезгливо дернул ногой — стряхнул череп с ноги:

— Ай, царапается!.. — похоже, поранился об зубы.

Братья рассмеялись во весь голос, покатились со смеху. Сняв носок, Сергей посмотрел на небольшой кровоточащий шрамик на большом пальце, — ну, вы, опездолы! Вам что, делать больше не… уй?!

— Сильно? — спросил Володя, — может йоду дать?

— Да на хрен йод, — ответил Сергей, бросив взгляд на лежащий на полу череп, — если водочкой разве-что, внутренне и наружно.

— Да-а, утреннюю зорьку проспали, мужики! — Юрий, все еще смеясь, водрузил череп на полку над дверью, — давайте порубаем, да сходим куда-нибудь. Может, подстрелим чего.

Череп мрачно наблюдал, как молодые люди завтракают, беспечно запивают водкой, веселятся…

В лесу первым группы шел Сергей. Вдруг из-под ближайших малорослых кустов с громким хлопаньем крыльев выскочил огромный глухарь. Он не успел скрыться за стволами деревьев, был влет сбит метким выстрелом. Закинув ружье за плечо, Сергей подобрал глухаря, и… тут же впился ему зубами в горло! По подбородку потекла черная кровь.

Это произошло неожиданно и непредсказуемо, все застыли в недоумении.

— Ты кого из себя изображаешь, Серега? — спросил Юрий, после секундного замешательства, он был ближе всех к кровососу, — крутого рейнджера? Сейчас ты еще глухариную печень жрать начнешь?

Сергей развернулся, он был то ли слишком пьян, то ли не в себе:

— Слушай, хочешь, и тебя так же? — подняв ружье, он приставил ствол ко лбу Юрия, — хочешь дырку в черепе, шутник?

Большой палец медленно спустил предохранитель, указательный начал нажимать на спусковой крючок, еще чуть-чуть и свободный ход спуска кончится… Раздался выстрел, Сергей рухнул на землю, по его груди расползалось кровавое пятно — это опережающе выстрелил Александр.

Владимир ошалело смотрел на труп, Юрий никак не мог прийти в себя — он не мог поверить в то, что случилось.

— Ну, и что теперь будем делать? — ни к кому не обращаясь, задал вопрос Александр.

— Ты что, Саша… ты что… — Юрий нагнулся и пощупал пульс на шее Сергея, — ты же его убил!..

— Я тебя защищал, идиот!

Изо рта Сергея раздались клекот и бульканье:

— Хр-хр… хр-хррр… — толчками потекла кровь.

Юрий от неожиданности отдернул руку:

— Он живой, мужики!

Внезапно Сергей выпрямился, схватил Юрия за плечи, и впился уже ему в горло. Юрий беспомощно забился в его крепких руках, глаза выступили из орбит, вены вздулись, закричал:

— Аааа!.. ты что, твою мать?!.. — Юрий никак не мог вырваться из железного захвата, и только кричал: — аааа!..

Сергей легко подмял под себя Юрия и стал стремительно рвать зубами камуфлированную одежду и часто грызть плоть. Забились в стороны струи венозной крови. Юрий уже весь покрылся кровью, колыхались внутренние органы. Владимир опомнился и прикладом ударил по голове Сергея, но тот только дернулся, и вновь впился зубами в плоть. Раздался выстрел — это сбитый с толку Александр повторно задвинул жакан в мясника. И это не помогло, Сергей, будто не заметил выстрела, рвал плоть товарища, он уже буквально отпилил зубами руку приятеля и сидя на земле с невероятной скоростью грыз ее. Но проглатывал мало, куски мяса выпадали изо рта, умалишенный, насквозь простреленный маньяк продолжал жадно грызть человеческую плоть. На измазанном кровью лице блестели жутким блеском мертвые, лишенные рассудка, глаза.

Зачастили выстрелы из обоих ружей, обезумевший только дергался в такт, но продолжал свое дело. Уже и вторая рука у бедолаги оторвана, голова отделена от шеи. Теперь в глазах живого покойника появилось что-то похожее на интерес: сыроед, сквозь слипшиеся от крови волосы, смотрел на стоящих рядом людей!

Как назло руки охотников отказались повиноваться, они никак не могли перезарядить свои ружья. Окровавленное тело убийцы стремительно ринулось на Александра — тот тщетно пытался сопротивляться нечеловеческой силе, но безуспешно.

У Владимира улетучился весь хмель, он, наконец, смог перезарядить двустволку и выстрелить дуплетом, и еще, и еще!.. Но как в страшном сне сатанинское действие не прекращалось: в стороны разлетались кишки, брызги крови, куски плоти…

В одно мгновение обыкновенная человеческая жизнь превратилась в какой-то мистический, необъяснимый, жуткий кошмар наяву. Средь белого дня истекающий кровью упырь не унимался: он все грыз, и грыз. Это превосходило понимание, Владимир не хотел верить ни рассудку, ни глазам, но все-же разумел — опасность! В мозгу Владимира от этой невиданной скорости разгрызания сырого мяса не к месту предстала картинка: скоростной секс — лихорадочно трахающиеся кролики. Он попятился, наконец, развернулся, и побежал…

***

Владимир рассказывал очень странные вещи, но его глаза говорили о том, что он излагает правду. Или он сам был уверен в том, что говорит правду. Я же не знал что и думать: совещание у начальника, и рассказ психа — что-то в этом есть потустороннее, во что не позволяется верить. Или это у меня бред наяву, может все это мне снится?

— Когда я уже до машины добежал, и садился в нее, Сергей с другой стороны озера из леса появился. Так быстро бежал, и напрямую через озеро бежать пытался. По берегу, по воде, а потом его не стало видно — в воде скрылся. Но я уже отъезжал. Утонул, наверное.

— Понятно, проверим… Ты сам что думаешь по этому поводу, Володя? — спросил я.

— Не знаю, Иван… сейчас думаю — может зомби?

Утренний разговор с шефом и коллегами не выходил из головы.

— «Деретник» — слышал такое?

— Нет, а что это?

— Ладно, зайдем с другого бока: древняя могила шамана, череп, абаасы — тебе это о чем-нибудь говорит?

Парень с откровенным недоверием посмотрел на меня:

— А ведь я с этого и начинал у вас, в милиции, а меня сюда упекли, лекарствами накачивают, — парень посмотрел на дверь кабинета, — я их выблевываю сразу, что я, дурак, что ли…

— Хорошо, хорошо, Володя, не волнуйся. Я тебе помогу… я постараюсь…

***

Разработка версии «деретник» была поручена мне. Ранним утром следующего дня быстро сколоченная группа выехала на Уазе из гаража МВД. За ночь боль в ногах унялась, зато не на шутку разыгралась печень. В санчасть бы как-нибудь сходить…

Шумно поскандалив на переправе с водителями разномастных автомашин, въехали на паром без очереди, на противоположном берегу Лены скромно съехали в порядке очереди. Со мной постоянно возбужденный и веселый водитель Уаза сержант Косяков, и Паша, здоровенный такой, амбалистый малый — всегда спокойный и немногословный старший прапорщик милиции из водного отдела, наверное, единственный на все министерство аквалангист. Согласуясь с картой местности выданной в отделе, и схемой, нарисованной «маньяком», мы прибыли на место.

Наша задача — еще раз осмотреть место происшествия, и порыскать по дну озера — найти третье тело. Почему-то все старые опера были уверены — труп на дне. Мое дело маленькое: подтвердить, или опровергнуть эту версию. В случае непредвиденных обстоятельств, действовать, как любит говаривать босс, согласно плану «Ы», а именно — думай как хочешь, но правильно, и без права на ошибку.

Что-то подобное, полностью не раскрывая сути дела, я и рассказал парням пока ехали. Вставил что-то про героизм и готовность к самопожертвованию. Ответная реакция не замедлила последовать: посыпались анекдоты про ментов. Особенно изголялся Косяков. Откуда он их так много знает?..

Очень красивое место, живописное. Озеро, древняя юрта, кругом тайга, ели, сосны, березы местами кучерявятся. На пригорке и в самом деле что-то было — на якутское захоронение похоже. Ни ветерка, ни дуновения, солнце печет. Заметил — волны, с множеством солнечных блестков, с противоположного берега расходятся, но это, наверное, живность какая-нибудь: утка, или ондатра в камышах плещется. Красота.

Подкрепились прямо на капоте машины: чай из термоса с холостяцкими бутербродами, и пирожки Пашиной мамы. Вкусные. Похвалили, попросили передать — еще хотим.

Вся команда одета в общевойсковую камуфлированную форму, и у каждого на поясе кроме пистолета — якутский нож. А как же — в тайгу без ножа ни шагу, народный нож — на все случаи жизни, универсальный. У верткого Косякова заряженная двустволка торчит за спиной — а вдруг утки с зайцами, и это правильно, даже хорошо. Но я поймал себя на мысли о том, что из-за его чрезмерной вертлявости часто смотрю, не зацепил бы он случайно предохранитель и спуск ружья за что-нибудь. У здоровяка Паши в деревянной кобуре пистолет Стечкина, — ему, наверное, решили его выдать соответственно комплекции. Рост чего стоит — два ноль пять. Я сам немаленький, но рядом с ним ощущал себя ребенком.

По поводу ножа у меня свои задумки были, поэтому парней заинтересовал нестандартный размер моего клинка — довольно широкий и длинный, быка проколет. Чтобы преждевременно не раскрывать планы, и боясь насмешек, на вопросы ответил шутками.

Место изучали всей группой. Взошли на пригорок, Паша сразу определил:

— Арангас называется, здесь шамана когда-то похоронили. Только вандалы и сюда добрались, вон, кости валяются, бубен трухлявый. Еёйный марафет!

— А череп где? — поинтересовался Косяков.

— В юрте, — спокойно ответил я.

Косяков посмотрел на меня как на брехуна:

— С чего это в юрте, разве так бывает?

— Пошли, увидишь.

В юрте увидели следы добротной пьянки: бутылки, чайник, ведро, посуда, остатки пищи.

— Еёйный марафет!

— Вот ни хрена себе, глядите!

Я обернулся, Косяков тянул руку к черепу, лежащему на полке над входной дверью:

— Шикарная пепельница получится!

— Отставить! Не трожь! — на всякий случай уточнил: — Зараза, вирус!

Водитель отдернул руку, но продолжал с интересом рассматривать череп. Будто друг в друга вглядываются.

— Какая зараза, Вань… видел я у людей пепельницы из черепов сделанные, и ничего, все живы-здоровы. Спиртом обработать, полирнуть…

— Сказано — не трогай! — встрял здоровяк Паша, мило улыбнулся, — а то тебя сейчас полирну. Без обработки.

— Грабиян! — огрызнулся Косяков.

— Ладно, ребятки, — скомандовал я, — надеваем сапоги, едем на тот берег.

Ботинки оставили здесь же, натянули на ноги высокие болотные сапоги.

Пока ехали, я вынул из вещмешка одолженную у соседа малогабаритную видеокамеру, проверил работоспособность. Парни поцокали языками, повосхищались: в 2001-ом это большая редкость.

Остановились метрах в тридцати от берега, ближе нельзя, слишком уж земля сырая, как бы потом машину выкапывать не пришлось. Пока Паша выгружал сумку с гидрокостюмом и баллоны, я снимал на камеру ландшафт и озеро. Стал изучать через окуляр — с чего образуется волнение воды на поверхности озера. Похоже, поверхность озера волновалась не из-за ветра или живности, толчки шли как-бы из глубины. Будто под водой, ближе к берегу, кто-то барахтался, или что-то двигалось, и из-за этого снизу всплывали и расходились клубы мути и водорослей. Как раз в том месте, куда, согласно схеме Владимира, заходил деретник. Плещется сейчас, наверное, в глубоком слое грязи и ила, застрял в пяти метрах от берега, выбраться не может. Если это и в самом деле деретник, будет опасно посылать туда сотрудника — аквалангиста, он же в поднявшейся мути ничего не увидит, даже собственного носа, ему придется на ощупь работать. А если не деретник?.. Надо исходить из худшего, как бы это не выглядело тупо и глупо.

Парни тоже заметили ненормальное явление — замутненное место недалеко от берега. Стали излагать свои версии:

— Ондатра плещется, — отметил Паша.

— Ага, на дне, сидит себе ондатра мутант, на все озеро волнение создает.

— Может карась мутант нашего трупа терзает, — рассмеялся Косяков, — а что, все может быть, сейчас всякой гадости в атмосфере хватает, с осадками выпадает.

— Братцы, как думаете, — спросил я, — сколько метров в том месте до дна будет?

— Метра два-три, наверняка, — предположил Паша.

— Полюбак два метра, а то и больше, — вставил Косяков, — точняк, в натуре.

Я выдал решение:

— Труп не труп, но то, что там плещется, нам и нужно вытащить. — Отметив недоуменные взгляды парней, добавил: — по крайней мере, с этого начнем. И очень, ребятки, осторожно, чтобы эта тварь никого не укусила.

Ответ всех удовлетворил, — парни со стажем, всякое уже испытали, перепробовали, ничему не удивляются.

— Понятно, чего уж не понятно! — Паша собрался распаковывать сумку со своим аквалангом, — сейчас определимся с героизмом, погрузимся…

— Отставить!

— Не понял, командир, а как доставать кусачее?

— Багром, — ответил я, — акваланг, думаю, не понадобится. Давайте сделаем так, я буду думать и командовать, а вы выполнять.

— Косяков, вот тебе инструмент, — я вынул из своего вещмешка наконечник багра, — выруби в лесу черенок подлиней, метра три, насади. А ты, Паша, пока лодку накачай.

Водитель, взяв в кабине топор, пошел в лес, Паша без вопросов вытряхнул резиновую лодку, собрал весла, присоединил к клапану насосный шланг и принялся качать. Вскоре пришел Косяков с уже насаженным на смолистое древко багром:

— Готово, мать вашу ити! Счас мы этого карася на шишку-то напялим! Да, Паша?

— Угу.

— Хорошо, — оценил я работу водителя, — ладно, отдыхай пока.

Я стал размышлять — куда установить видеокамеру. На капот Уаза? Не годится, машина еще нужна будет. Заглянул под заднее сиденье, там лежал чемодан, вероятно с инструментами. Вытащил, поставил недалеко от машины, установил и включил камеру. Сориентировал так, чтобы на пленку было записано все происходящее на берегу.

Мне нужно было время, для того чтобы собраться с мыслями. А мысли роились роем, и в разных направлениях.

— Я пошел в лес, ребята, посмотреть кое-что нужно.

— А что, здесь нельзя посмотреть, что-ли? — схохмил Косяков, — девочек тута, вроде бы нет.

— Ну, ты пока «тута» посмотри, и больше ничего не делай, пока я не вернусь.

Место, где произошла схватка, я нашел сразу — по описаниям в прочитанных ранее протоколах осмотра. Ничто не указывало на происшедшую здесь трагедию, безмятежно шелестела листвой береза, поскрипывали сосны. Разве что на некоторых кустах смородины и шиповника были обломаны ветки, да местами валялись перья сожранного зверьем глухаря.

Я прислонился к стволу лиственницы.

Итак, нам нужно найти третье тело, хотя бы его останки. Если в этом деле замешан деретник, то охотник по имени Сергей и есть единственный деретник из всех. Именно в его тело вселился нечистый дух когда-то захороненного здесь черного шамана… Боже, я поймал себя на мысли, что вполне серьезно размышляю об этих средневековых потусторонних вещах! Но сам начальник криминальной милиции приказал мне разработать эту версию, и я должен все это выполнить в лучшем виде.

Итак, это было мертвое тело. Но ведь с пулевыми ранениями в грудь никак нельзя порвать двух здоровенных молодых мужчин и тем более оторвать им головы. А если убийца — Владимир, то где же тело Сергея?

По старинным народным легендам, если деретник хотя бы укусил человека, тот тоже умирает и становится деретником. Ликвидировать деретника можно только обезглавливанием и соблюдая особые ритуалы: нужно это тело захоронить на достаточной глубине без гроба и креста, уложив животом вниз, а ноги развести и между ними положить отрезанную голову, тоже лицом вниз, забив рот землей… Будем исходить из того, что деретник — это поцарапанный, или даже как бы укушенный черепом шамана охотник Сергей, и он сейчас в озере. Плещется. Ванны грязевые принимает… Если бы не было этой дурацкой зомби-версии, то меня бы не инструктировали и сюда не послали…

Ладно, пойдем ковыряться в озерном иле, может, что и выловим.

— Значит так, братцы, сейчас мы будем делать странные вещи. Берем лопату, копаем яму. Это для начала.

Парни смотрели на меня уже с нескрываемым беспокойством, но яму, работая поочередно вытащенной из машины лопатой, выкопали. Ребятки сразу отметили — получилась могила.

На свет божий появился крепкий тонкий пятидесятиметровый фал, опять же из моих запасов, один конец которого я привязал к фаркопу Уаза, другой к лодке.

— Паша, мы с тобой в лодку, а ты, Косяков, по моему сигналу потихоньку нас вытягивай на берег.

— Понял, Иван, — хмуро ответил водитель.

— И еще, ребятки, что бы мы ни вытащили, ни в коем случае к этому не притрагиваться и к «объекту» не приближаться! Это смертельно опасно! Понятно?

Оба утвердительно мотнули головами.

— И еще, мы должны упокоить это нечто в яме. Понятно?

— Упокоим в лучшем виде, еёйный марафет! — Заверил Паша.

— В лучшем виде, — бодро согласился Косяков, — встав на носочки вытянул руку и похлопал по плечу верзилу Пашу.

— Слушай, Косяков, почему тебя все только по фамилии зовут, у тебя вообще имя есть? — поинтересовался я, пока мы втроем тащили лодку к воде.

— Федор.

— Да ты снял бы ружье, на хрена оно тебе?

— А вдруг уточка?.. Да и вообще…

— Ну и ладненько, Федор, ну и чудненько… Толкай!

Федор оттолкнул нас от берега, шурша бортами о камыши, лодка скользнула по воде.

Я отдал приказ:

— Федя, ты в машине наготове будь!

— …Вот она! — Паша, видно, с первого захода что-то зацепил, багор в его руках заходил ходуном, — килограммов девяносто будет! Что за хрень?!

— Федя, давай, тяни! — крикнул я, заработав веслами, — держи, Паша, держи! Не упусти, родненький…

Паша сжав зубы, оскалился:

— Еёйный марафет! Я уж не упущу, никого еще не упускал. У нас сильные и длинные руки…

— Езжай, Федя! — повторил я.

Машина фыркнула и тут же потащила лодку с уловом на берег. Паша усиленно боролся с невидимой пока-что под водой силой. Федя через распахнутую дверь машины смотрел в нашу сторону. Лодка выехала на травянистую сушу, следом появилось барахтающееся на багре нечто. Проехав еще метров десять по суше, мы остановились, — это Федя без команды остановил машину и уже бежал к нам.

— Федя, лопату возьми! — крикнул я.

— Зачем?!

Я пояснил:

— Чтобы в руках была!

— Понял! — теперь Федя принялся беспокойно скакать по берегу с лопатой в руке, и с ружьем за спиной, — сейчас мы этого объекта прищучим!..

Мы с Пашей уже вышли из лодки, и пытались удержать на багре барахтающееся нечто. Нечто представляло собой грязную массу, одетую в человеческую одежду. По мере того как масса топталась по земле на карачках, ил и грязь отбились от тела, и оно стало обретать человеческие очертания: туловище, голова, конечности. Парни, от изумления широко раскрыв рты и глаза, наблюдали за невиданным доселе. В этом отношении мне было легче: к чему-то подобному я уже внутренне был готов.

Нечто пыталось встать на ноги, теперь было видно — это тело человека, и на нем одежда, на поясе охотничий патронташ с ножом в ножнах. Это был тот самый деретник, бывший охотник Сергей! Кожа взбухла, обмылилась, местами болталась клочьями. Глаза навыкате, невероятно большие; нос, щеки и уши изъедены озерной живностью. Особенно страшно выделялся мертвый оскал — у мертвеца не было губ, — наверняка караси полакомились. На черепе местами еще оставались клочки волос.

Встав на ноги, деретник пошел прямо на нас с Пашей, древко скользило сквозь грудь, изо рта вываливался черный ил. В мозгу четко прокрутилась мысль — у него ничто не болит: ни печень, ни ноги, ни голова. Оно и понятно, если бы что-то болело, был бы жив и здоров. Дальше мысль запуталась в сетях юридических тонкостей: если он мертв, но шевелится, значит, скорее жив, чем мертв. И если мы его здесь порешим, даже если защищаясь… защищаясь от безоружного… безоружного трупа…

— О-ой! — заорал Паша, ему не верилось, что все происходит на самом деле, — он по-детски, срывая гоос петушком, кричал: — О-ой, ма-а-ма-а!.. Еёйный марафет! Господи… — и все силился с помощью багра удержать деретника на месте.

— Федя, придержи его лопатой! — покончив с мыслями, крикнул я.

Федя, похоже, от неожиданной встречи с непознанным, поначалу растерялся, но, наконец, прекратил суетиться, снял с плеча ружье и стал стрелять. Картечь вырывала куски плоти, но видимого вреда покойнику не причиняла — он настырно продолжал двигаться в нашу сторону.

— Твою маму ити, Федя! — меня тоже от страха пробила крупная дрожь, — Какого хрена! Не поможет! Лопатой держи!

Теперь Федя сосредоточился на выполнении команды: молча отбросил ружье в сторону, упер лопату в деретника, но и это не помогало: древко багра скользило сквозь тело, мертвяк неумолимо двигался на нас. Федя, с искаженным от ужаса лицом, так же, поддавшись напиравшей потусторонней силе, отодвигался, буквально скользил подошвами сапог по сырой траве. Слышался неприятный скрежет — это древко багра терлось о позвоночник и ребра покойника. До нас деретнику оставалось продвинуться примерно с метр. Такая была силища у прогнившего насквозь мертвяка — нам с трудом удавалось удержать древко в руках!

— Федя, руби его! — решительно убив в себе умника юриста, скомандовал я.

— Чем? — опять не понял Федор.

— Лопатой! — петушком проголосил раскрасневшийся от натуги Паша. Прокашлявшись, баском повторил: — лопатой руби! Не тупи, козявка!

Федя стал тыкать лопатой в живот. Несмотря на ледяной холод на дне озера, тело основательно прогнило, поэтому плоть разваливалась даже от таких слабых и неуверенных ударов. Из живота повалились остатки внутренностей и жидкая грязь, но и это не мешало покойнику, он двигался. Запах и до того витал неважный, натурально трупный, но сейчас смердело просто невыносимо.

— Руби голову, Федя, — крикнул я, — шею руби!

— Как?! — притормозил Косяков.

— Как хочешь руби, сволочь! — подал Паша идею, — убью на х!..

Федя наконец-то совладал с собой, и стал прямыми ударами лопатой бить по горлу деретника. Деретнику это явно не понравилось, он остановился. Напряжение спало, выхватив нож из ножен, я ринулся за спину покойнику, и двумя взмахами отсек от прогнившей насквозь шеи голову. Голова откинулась назад, за спину, но не упала; каким-то чудом она еще держалась на полоске кожи и шейной мякоти. Руки покойника заработали в обратном направлении, пытаясь схватить меня, явственно послышался хруст выворачиваемых плечевых суставов. Тело зашагало в обратную сторону — спиной вперед, тональность скрежета костей об дерево несколько понизилась.

— Руби, Федя! Еёйный марафет!

— Паша, не позволяй ему сойти с багра! — закричал я.

Связка Паша-багор-деретник уверенно и энергично наступала в мою сторону. Несмотря на все потуги гиганта аквалангиста притормозить процессию, мне приходилось пятиться, чтобы не попасться в руки деретника. Он явно смотрел на меня!

— Федя, руби шею, твою мать!

Я уже отмахивался от крючковатых рук деретника своим большим ножом, от рук отлетали куски срезанного гнилого мяса и пальцы. Некоторые, еще не оторванные, куски плоти болтались на мякоти, разбрызгивая кругом жижу и гной.

Федя размашисто рубанул лопатой сверху вниз, удар пришелся мимо — по древку багра.

— Я сейчас его на тебя напущу! — заявил прапорщик Косякову, — ты мне руки отбил!

Подействовала угроза или нет, но второй удар пришелся куда следует, голова покойника упала на землю. Но и это его не остановило. Тело продолжало бестолково топтаться на месте, на упавшей голове вращались безжизненные глаза и дергалась челюсть.

Я засадил нож глубоко в голову, в глазницу, таким образом пригвоздив ее к земле, сам взялся за багор:

— Потащили к яме, братцы!

Теперь было легче, деретник не сопротивлялся, разве что спотыкался. Метров за десять от ямы он упал на землю, но дергаться не перестал. Вот теперь до меня дошло — большинство сотрудников МВД, присутствовавших на вчерашнем совещании у босса, наверняка видели в морге шевелящиеся останки двух охотников растерзанных деретником. Неприятное зрелище, тут во что угодно поверишь.

— Ёйная матрена!

Теперь Паша был не на шутку зол, выхватил пистолет и со всей дури стал палить по трупу из «Стечкина». Тайга возвращала нам эхо коротких и длинных очередей.

Никто ему не мешал. Когда магазин опустел, прапорщик шустро вставил запасной, рефлекторно спустил кожух ствола с затворной задержки, и уже приготовился было стрелять, но я его остановил:

— Ну, его, братцы, он еще долго так дергаться будет! Давайте просто закопаем!

С помощью багра и лопаты мы сбросили содрогающегося покойника в яму. Теперь следовало соблюсти ритуальное захоронение. А там плевать — пусть начальство само решает, что дальше делать.

Подцепляя багром и помогая лопатой, мы уложили тело животом вниз, развели ноги, и между ними положили отрезанную голову — тоже лицом вниз, предварительно лопатой набив рот землей. Это древний обычай, и другого я не знаю. И не знаю, нужно вообще так делать или нет, поможет в чем-то или нет, но лучше сделать так, чем не сделать, не будем экспериментировать. Только закидав могилу землей, мы более-менее вздохнули свободно.

Я огляделся: зелень, небо голубое, летают бабочки, тишина. Красота! Будто ничего и не было. Неужели то, что произошло, случилось на самом деле?

— Солнце, воздух и вода… — сам не знаю, почему я это сказал. Это была не надгробная речь. Закончил горестным выдохом: — наши лучшие друзья!..

После ряда служебно-боевых командировок в «горячие точки» мысли в голове перестали дружить с мозгами, как говорится — «лампочка стряхнулась». Стал часто ловить себя на том, что во время ответственной работы думаю о совершенно посторонних вещах. Но все, что здесь произошло, не было глюком. Ребятишки рядом, могила у ног.

Измазанные трупным ядом лопату, багор и нож мы выбросили в озеро.

— Все, братцы, война кончилась!

— Почапали до дому, — согласился со мной Паша.

К машине возвращались резво, часто оглядываясь, ребятки в руках держали бесполезные пистолеты. Живо закидав в машину оставленный у юрты и внутри бутор, выдвинулись, двери захлопнулись на ходу.

Знойный воздух тугим потоком врывался в раскрытые окна машины, но прохлады это не прибавляло. Все молчали. Монотонный звук работающего двигателя успокаивал, покой бередил воспоминания. Мысли приходили, уходили, смешивались, скакали на колдоебинах.

На прошлой неделе моя дежурная группа выезжала на труп. Банальная бытовуха. Опергруппа: сыщик — это я, следователь — серьезный мужчина в годах, криминалист — молодой парень Камсков Эдик, в просторечии Комэск. Поднимались на пятый этаж в гробовой тишине. Встали все трое перед дверью, и как только я нажал на кнопку звонка, Камэск радостно выдал: «Па-здра-вля-ем»! Дверь открыла скорбная супруга умерщвленного друзьями по пьянке — уже безутешная вдова. Конечно, она «поздравление» не услышала. Но каково было нам…

Солнце уже окрасило небо вечерним багрянцем, тени придорожных деревьев удлинились, визуально превратив дорогу в стиральную доску.. Когда мы проехали, наверное, три или четыре селения, тишину нарушил Паша:

— Еёйный марафет!

— Это точно! — подтвердил Федя.

Я добавил:

— А то!

Все засмеялись, расслабились.

— Вы бы, братцы, себя видели: корячатся с багром, красные такие, типа, пыжатся!.. А Паша… Паша бедненький — «мамоньки-и-и»…

— Еёйный марафет, Федя, уж кто бы кудахтал, тормоз!..

— А ты, Паша, из ила его — чпок! — восхитился я, — а глаза какие у тебя были! Наверное, подумал карась мутант?!

— Акула!.. Да что это за херня была, Ваня? Вроде как человек… — наконец задал толковый вопрос Паша.

— Деретник это был, ну, вроде зомби.

— Деретник?!.. Зомби?!.. — весело встрял Косяков, — вот ведь бляха-муха, если бы до того сказали зачем едем, ни за что не поверил!..

— Слышь, Ваня, а как ты отчет напишешь? — спросил Паша, — кто же поверит, что это было? Даже если мы втроем доказывать будем.

— Для начала видеозапись посмотрят, а там сами продиктуют — что мне нужно написать.

— Это ты здорово придумал — с видеокамерой, еёйный марафет!

— А то! Я ж не хочу на Котенко, 14, оказаться… — вспомнил свою «стряхнутую лампочку», взгрустнул.

— Ты, Вань, рассказал бы нам, что да как, — попросил Федя, — сейчас-то от нас чего скрывать. Что это за деретник такой?

— Думаю, братцы, с нами еще в ФСБ беседовать будут, ГРУ… Могилу вскроют, то-сё. Лучше вам не знать ничего. Спать спокойнее будете…

Никто еще не знал, что Косяков все-таки везет череп шамана в город, домой…

Пелагея с Графского берега

Информация о Графском Береге — чистая

правда, всё остальное — понимайте как

хотите: всё-равно не поверите.

Моё мнение — придумать такое — невозможно.

Имена, фамилии и характеры, по просьбе прямых потомков героев рассказа изменены.

Графский Берег — старинный посёлок на берегу реки Лены. Говорят, Основали этот посёлок русские ссыльные — скопцы. А своим названием он обязан графу Алексею Игнатьеву. В конце позапрошлого века, будучи Иркутским генерал-губернатором, он, во время поездки по краю, сделал остановку на месте будущего поселка. Сошёл он с баржи чинно на этом берегу по малой нужде, оставил метку; заложив руки за спину и выпятив животик, полюбовался со своей свитой суровой северной природой, и уплыл дальше — за славой и вечной доброй памятью. А так как был он сановитым графом, то и местность эту в память о значимом событии назвали соответственно: не каждый день графья на этом живописном берегу благородные метки оставляли.

Конечно — в ту бытность Графский Берег с трудом можно было назвать посёлком: это было первобытное поселение: несколько дворов с хотонами, огромные озёра, пастбища, сенокосные угодья, комары с утками, смородина, дикая природа. И тоска. Но справедливости ради нужно признать — в те времена рыба была толще, вода в реке чище, зверьё в тайге жирнее, поля тучнее.

То же самое в своих путевых заметках с великим восторгом отмечал и сам граф Алексей Игнатьев:

«… месяца, семнадцатого дня года 1907-го от р. И. Х., после обеденного чаю осматривая берега, внезапно испытав премного внутренний позыв к любопознательности и, преодолев некоторые колебания и смущение, сошедши на неизвестный доселе для меня живописный берег величайшей реки Лены, был исключительно изумлен открывшейся моему взору весёлым и дивным пейзажем земли якуцкой. Благодать Божия вне всякого сомнения издревле пребывает в этих широких землях, просторах и в дивных лесах, где, надо полагать, в гармонии со всем форменным и во многом изобилии проживают различного рода звери животные вида млекопитающего: как имеющие полезность для человека так и не имеющие, но, тем не менее не вызывает сомнения следующий факт — все они, как и в самой России — матушке, есть твари сотворённые словом Господним. Испытывая чувство огромнейшего облегчения в утверждении внутренних мирных помыслов духовных, и поразмыслив некоторое время о суете и бренности всего сущего, решил я — всенепременнейше нужно будет сообщить о сем внезапно открывшемся мне непосредственно в Москву, ибо на избах местных резьба красивейшая — весьма московскую напоминает. И живущий в этих диких но благодатных местах чистый в помыслах народец местный греха не ведает, как не ведали того до дня грехопадения змеем искусителем с праведного пути совращённые прародители наши: Адам, с супругою своею, волею Господней из ребра мужьего созданною — Евою. О мыслях сиих не преминул я в кратких строках изложить»…

Ну, и так далее на девятнадцати страницах путевого дневника.

Вот ведь какой толчок мысли может дать нехитрая метка пытливому уму, и впоследствии метка эта послужила вдохновением для написания книги. Случилось это в конце XIX века. А сейчас? Стыд и срам! Совсем [писать] разучились! Вот — взять к примеру: «…в те времена рыба была толще, вода в реке чище, зверьё в тайге жирнее, поля тучнее». Где стиль? Где красота слога, изящность в построении фразы?.. Однако, продолжим…

Уже в начале тридцатых годов XX века, когда из всех по настоящему преданных своему делу скопцов, собственно, в живых остался только один — дедушка Василий, посёлок разросся, жить стало несколько легче и веселей: «советска власть» всё-таки. Потомки религиозных фанатов были не настолько религиозны как их предки, позволяли себе время от времени расслабиться: выпивали штоф другой по вечерам, по праздникам, бывало, и больше. Зимой — так и вообще — мужички не просыхали: расслаблялись от летних забот.

Были, значит, в посёлке три убеждённых трезвенника, три колоритные фигуры: означенный выше окладисто-бородатый не по годам мощный старик — дед Василий; подпольный престарелый шаман с лукавыми глазками и жидкой, заострённой книзу, седенькой бородёнкой, по имени Байбал и ведьма… Да, представьте себе — самая настоящая ведьма: густо-морщинистая, длинно-сарафанная старая дева, молчаливая русская баба Пелагея. Глаза у неё, говорят, были ясные, и зелёные-зелёные. Очень была, говорят, красивая по молодости, — кровь с молоком; из ссыльных благородных кровей, и неподступная для парней — не баба — кремень.

Скурвилась же здесь по причине чрезвычайно несчастной любви. Что может быть сильнее неразделённой любви, той любви, которая окрыляет, и тут же обрезает крылья души, придает, и убавляет силы? Такая любовь начисто лишает свободы, истощает тело и сердце, убивает душу и отнимает разум. Парень, которого она тайно и безответно любила, благодаря усилиям скопческой общины крепко уверовал, и… И стала она слугой противника Господа, начала в отместку сатане служить. Видать — хорошо служила, потому-как уже через пару месяцев парень тот в страшных муках и судорогах от неизвестной болезни скончался. Вот ведь до каких крайностей, бывает, любовь-то доводит.

В посёлке решили — а чего ж тому удивляться: умом тронуться можно по разным причинам: вот, по слухам — у одной купчихи в Якутске, ещё до революции, котёнок любимый помер, так она с тоски и закуковала. А тут у живого человека, хоть и на добровольной основе, но внешний орган отрезали. Подчистую. По самые. По не могу. Каково про это любящему человеку узнать? Каким бы кремнем ни был, а неприятно. Даже представить страшно: это что ж получилось бы — а ну как у Адама «по самые», производство человеков на нём бы и закончилось?

Дед Василий был шумным и смелым человеком: в открытую исповедовал свою скопческую веру: доставал каждого встречного и поперечного: «Отрекись от дьявола, возлюби Господа и ближнего, очищайся молитвою от всего греховного, избавься от окаянного»… ну, и так далее. Шамана Байбала местный люд исподтишка приглашал на свадьбы и похороны: Бог под запретом, его не видно, а шаман — вот он, живёхонек, мало ли что; вроде даже как и ветеринар: болезни всякие у скота излечивает. Иногда. Пятьдесят на пятьдесят. И что интересно — коровы, после бурного и неистового шаманского излечения становились заиками. Частенько в полях можно было услышать, как какая-нибудь бурёнка выводит: «М`м`м-му-у-у-у». Кстати — говорят, потомки этой породы до наших дней сохранились, и каким-то образом мелкими партиями разошлись по всей стране.

Престарелая Пелагея же, вела скрытный образ жизни, про неё абсолютно никто ничего не знал: те, кто имел леденящие душу знания, давно померли, а старые шаман со скопцом осторожничали — никому про ведьмачьи дела ничего не рассказывали, хотя по ним видно было — что-то они такое-эдакое ведают. Но слухи всё-же в поселковой среде водились: и топор с косой, кто-то видел, по двору у нее летают; и с вурдалаками знается, с упырями водится; и сама она лунными туманными ночами на городьбе сидит, каркает; и у коров молоко отбирает. Так что с дисциплиной у сельских детишек было на высшем уровне: представьте — какие страшилки по вечерам при свечах и лучинах им матушки рассказывали: «Вот будете плохо себя вести, позову Пелашку»… Да и в наше время, известно, на Графском Берегу чего только не происходит… Но, не будем отвлекаться.

Все трое друг-друга сторонились; шаман Байбал, когда в посёлок приезжал туго опоясанный ремнями уполномоченный НКВД Слепцов, срочно уматывал в тайгу; дед Василий прямо у дороги начинал просвещать уполномоченного, но в связи с преклонными годами преследованию не подвергался: да вроде и так — физически пострадавший от веры и политически от царского режима; на Пелагею представителю власти было совершенно по барабану. Как правило, с недельку пропьянствовав с головой посёлка Захаровым на рыбалке, и постреляв из револьвера по бутылкам, Слепцов, беззаботно посвистывая, укатывал на своей, полной осетра, телеге в город. Посёлок продолжал жить своей размеренной, беспечной и скучной жизнью, не зная газет, железных дорог, и даже проводного радио.

Как-то осенью — не то 1932-го, не то 1933-го года, бабка Пелагея тихо преставилась. Преставилась она по-особому: вечером обошла ближних соседей и, беспокойно теребя пальцами цветастый фартук и водя крючковатым носом по сторонам, предупреждала хозяев с порога, не заходя в дома: «Бярозы нынча чой-то рано пожелтели, дожди скоро пойдуть… Окочурюся я завтра; вы уж, люди добрые, той, не поминайте лихом, похороните по-человечьи, по-доброму: некому меня, окромя вас, сердешных, на могилку-то снести». И причитала часто-часто: «Ой-ёй-ёшеньки-ёй-ёй, ох, аю-ая не успеваю, ох, не успеваю»… И никто так и не посмел спросить страдалицу — чего это она «не успевает»: страшно ведь, боязно. Так и ушла она, ссутулившись, со своей клюкой, в свою избу. А там и в мир иной.

Наутро, на отшибе села, у избы Пелагеи собралась толпа народу, моросил мелкий дождик.

— Чевой это там?

— Преставилась…

— Идишь ты!..

— Эвона как… Дык зайти бы надо…

— Зайди!..

— Пелаге-е-е-й-я-а!..

— Не слышит старая…

— Дык оно и понятно — преставилась чай…

Ладно, разрешили жёны своим мужьям для храбрости с утра усугубить, оказалось — даже запасы секретные с собой загодя прихватили.

Вошли мужички в дом. Да и вышли вскорости, в низком и узком дверном проёме друг друга неловко локтями помесив:

— Ага, эко-ся…

— Преставилась…

Кое-кто, даже сняв шапку линялую, истово перекрестился:

— Лежит, на лицо побледневши, не шевелится. Ой, Господи прости…

— Ты чевой это?! Прекратить! — подал голос неслышно подошедший секретарь партячейки голова Захаров; а голос у него, надо признать, был зычный, командирский, — Темнота, трихомоноз идрит… Значится так…

Захаров — сам по себе мужик простой, как грабли, любитель «усугубить», — но — только на рыбалке. Не верил ни в чёрта, ни в Бога: железный атеист. К скопцу с ведьмой относился со здравой долей иронии, считал их убогими и ущербными: ведьму — на голову, а скопца — как на голову, так и на головку. Шамана же — вообще ни за кого не признавал, но и вредителем пока не называл: время жёстоких репрессий ещё не подошло.

По толпе тихим шелестом прошлась мыслишка: «Кто же командувует погребением?».

— А я что здесь — придаток собачий?! Значится, делаем так…

Дальше всё пошло вроде бы гладко: гроб сколотили, на кладбище могилу вырыли; бабы причесали и приодели Пелагею, косынку белую на голову повязали, подушку с еловой стружкой подложили. Морщины на лице ведьмы разгладились, нос выпрямился, — даже вроде несколько красивее стала. Тем не менее, несмотря на внешнюю красу, никто в эти скорбные дни и ночи дежурить у гроба желания не изъявил, помнили люди леденящие кровь в жилах разговоры про Пелашку.

А дождь разошёлся не на шутку: поливало без продыху два дня. На третий перестал, и ближе к обеду, когда гроб с телом доставили к могиле, оказалось — могильная яма до краев полна воды. Решили — хоронить назавтра, когда вода уйдёт в грунт: не топить же упокойную как в канаве какой-то, не по человечески это, да и звери лесные прийти к телу могут, порвать. Той же скорбной колонной, больше времени теряя на вытаскивание телеги с гробом из раскисшей земли, поселковые вернулись в осиротевшую избу, не открывая крышку поставили гроб на две табуретки, да и разошлись быстренько, по новым правилам не помолившись. Вновь начало моросить.

Ночью, как только деревенские собаки приступили выть на полную луну, соседи услышали раздающиеся в доме Пелагеи громкие стуки и плач: «Ой-ёй-ёше-е-еньки-и-и!»… А дождь всё лил, и лил.

Опять два дня поливало как из ведра. Захаров посылал мужичков на кладбище проверить — ушла ли вода, да и так всё было ясно: не хотела земля принимать грешницу. После того, как было обнаружено, что у гроба была откинута крышка и он неведомым образом сошёл с табуреток на пол, мужички наотрез отказывались войти в ведьмину избу. Соблазнять их большими ёмкостями оказалось затеей бесполезной: население посёлка обуяли страх и ужас. Захарова, конечно же, добрые люди просветили — как обстоят дела в избе Пелагеи, — ничего общего со слухами и сплетнями, только чистая, без всякой шелухи, информация; так как это находилось за пределами человеческого разумения, он, несколько поколебавшись, был вынужден пригласить на помощь приближённых к потусторонним силам шамана и скопца. Тайная вечеря прошла в сельсовете:

— Вы это, товой-то, разузнайте там… да смотрите, не особо по деревне-то распространяйтесь… трихомоноз идрит…

Бледный дождь всё поливает, время идёт вяло, неторопливо, — тоска. Из избы грешницы уж и смердит не на шутку: тело начало разлагаться. Стуки, тем не менее, по ночам не прекращались. По поводу стуков — люди не обманывали: Захаров самолично провёл одну ночь неподалеку от избы, никто не заходил и не выходил, а стуки были слышны: будто глухие удары твёрдых предметов, или мебель неловко впотьмах передвигают. Один раз примерещилось, будто в окне вроде как зелёный свет мелькнул, но Захаров решил — привиделось.

Итак — шаман Байбал «не особо», а вот дед Василий шумно, со псалмами, выяснили обстановку. Каким образом они это дело провернули, осталось тайной в серых сумраках, но следующий разговор отважной троицы: сектанта, шамана и атеиста, оказался более насыщенным:

— Та-ак, чего разведали, трихомоноз идрит?

— Аннака, эта… нитки чёрные должны быть… — Байбал показал Захарову сморщенный кулачок, — вот такие…

— Ты чевой это товой-то?! — не понял голова.

— Огонь боросать нада, аннака… Нитки сапсем плохие, шипка плохие, вот такие, — похоже, шаман пытался сухоньким кулачком изобразить размер клубка загадочных ниток, — вот такие. Грехоп монога, аннака. Бедьма окоянная… Да, Баhыылай (Василий, як.)?

Надо трезво признать — шаману ведьмачьи штучки были не в новинку и не в страх: он прекрасно знал — грозные якутские удаганки, на его веку, бывало, и похлеще вензеля выкамаривали. А скопцу — что удаганки, что шаманы, что ведьмы — всё едино — все от нечистого.

— Ну, да, корень ты мой ясеня, — ласково пробасил скопец, — ихде-то она, окаянная, клубок ниток чёрных со своими грехами схоронила, сжечь нужно, тогда, мога-быть, Господь и призрит… Предлагал я ей от чистого сердца в своё время к Господу обратиться да сиськи-то откромсать, не послушалась… Обратись, уверуй, Захаров, крестись! Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит.

— Аннака — у кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне, — как ни в чём не бывало, железно и чётко, без всякого акцента, разве что сильно окая оппонировал Байбал.

Дед Василий с Захаровым потрясённо уставились на шамана, тот невозмутимо теребил металлические висюльки на своей одежде. Первым пришёл в себя скопец, и продолжил обрабатывать ошарашенного коммуниста:

— Ох, не доведёт до добра грешник твой малый! Избавься от проказника окаянного: сродни бесу он лукавому, только так и спасёшься!.. — указал пальцем на Павла, — не слушай, не слушай язычников: оне ведь токма прикрываются познанием писания…

— А ты Захарову два кирпича дай, аннака!

— Зачем?! — не понял скопец, — чего это ты, язычник, выпороток, в высших матерьях кумекать могешь?..

Язычник начал было объяснять — как он всё это понимает:

— Слушай, дуботолк кагда в городе обретался, батюшка Ефрем изъяснял: «а промежду их»…

— Этот Ефрем — самый великий греховодник, раскольник и сектант, знаем мы таких! Это его кирпичом следоват, а у нас специальный струмент имеется!..

Но пришедший в себя голова, поправив на шее вдруг ставший тесным когда-то модный галстук в голубой горошек, перебил стариков и направил разговор в нужное ему русло:

— Где этот клубок находится?!

За эти беспокойные дни он почти уверовал; но с определением своего «проказника» как «малый» внутренне решительно не согласился, это и помогло ему совладать с неправильным религиозным дурманом:

— Керосин каждому за благое дело выделю!

— Дык в избе еёйной, ихдеж ышшо… Избавься от окаянного!..

— Сегодня керосин давай, аннака! — весомо встрял шаман.

— Это ж с чего же?

— Тайга сейчас иду…

Захаров понял — где-то на подходе к посёлку маячит на своей телеге уполномоченный НКВД Слепцов, которого шаман боялся как огня. Каким образом Байбал про это проведал? Так ведь на то он и шаман.

— Хорошо, будут нитки — будет керосин, — ответил голова; настроение приподнялось, пришла мысль: — «Вот оно — спасение-то; грядёт, понимаешь»!

Через полчаса клубок чёрных ниток лежал на покрытом выцветшим кумачом столе Захарова. Ещё через час в контору сельсовета прибыл Слепцов…

— …Ха, стучит старая, говоришь?

— Стучит.

Слепцов и Захаров стояли под проливным дождём у крыльца избы Пелагеи: оперработник — широко расставив ноги обутые в высокие хромовые сапоги и заложив руки за спину, коммунист — тоже в сапогах, но в коротких, и сгорбившись.

— Сам-то заходил?

— Ну…

— Чего — «ну»?

— Ну, не заходил, трихомоноз идрит.

— Лады, сичас мы, это… — сотрудник НКВД снял фуражку, пригладил ладонью чуб чёрных волос, под дождём выглядевший как крыло ворона первогодка. Было бы рядом зеркало, он бы наверняка в него заглянул полюбоваться, — Подержи-кась…

Слепцов передал вожжи Захарову, ребром ладони сориентировал звёздочку на фуражке с переносицей, два пальца приставил к бровям под козырёк, подтянул пряжку ремня ближе к пупку — со стороны все эти манипуляции выглядели как некое таинство, или даже обряд; и смело, размашистым шагом, уверенно вошёл в дом.

В избушке раздались громкие стуки.

Слепцов тут же вышел, взял вожжи, сел в телегу:

— Лады, сичас мы, это…

Захаров с ужасом смотрел на Слепцова: уполномоченный был совершенно седой и явно не в себе!

— Лады, сичас мы, это… Н`но-о! Цоко-оль!.. — вожжи хлестнули по бокам лошади, беспокойно дёрнулся обляпанный грязью хвост, противно заскрипели колёса.

Голова не посмел остановить Слепцова; он подошёл поближе к избе, нутро обдало ледяным холодом: в окне привиделся летающий по избе гроб со стоящей в нём молоденькой с виду ведьмой. Временами гроб с шумом натыкался на голые брёвна стен и об чумазую облупленную печь, лицо Пелагеи искажала злобная гримаса.

— Три… три… вот ведь стер… лядь… — до смерти перепуганный Захаров шустро перекрестился, язык сам собой зачастил: — Господи Иисусе, отец триединый, свят, свят…

Похоже, мегера почувствовала не то взгляд, не то упоминание Троицы, и уже стала оборачиваться к окну, но Захаров успел отскочить в сторону и прижался спиной к холодной и влажной стене дома.

— Изыди! Изыди, сатана!

Рассудок пытался съехать с верного курса, глаза бешено искали точку опоры; теперь появилось ощущение, будто содержимое мочевого пузыря вмиг превратилось в глыбу льда, и эта глыба с огромным усердием пытается покинуть организм.

— Ос-споди Иисусе… — выдохнул атеист.

Он так и не понял — что это было: то ли явь, то ли примерещилось с устатку да «после вчерашнего». Разумом он понимал — этого не может быть! Но картина происходящего отчётливо запечатлелась в его мозгу: гроб уверенно планировал по избе, и ведьма, поправ все законы физики и научного материализма, довольно устойчиво в нём стояла. Из тяжелой копны охристых волос во все стороны торчали волнистые пряди. Было похоже — её глаза, хоть и лучились ярко — как зелёные фонари, но ничего не видели, оттого гроб и натыкался на стены.

Сотрудник уже успел отъехать на достаточно большое расстояние, и он не оглядывался, доносилось бубнение:

— Лады, сичас мы, это…

Так канул в лету уполномоченный республиканского отдела НКВД Слепцов З. И. Исхудавшая донельзя лошадь через неделю прибрела в город. Без телеги.

…Смеркалось… Стемнело быстро…

Захаров палил проклятый клубок чёрных ниток на берегу реки, подальше от посёлка и людских глаз, чтоб никто не видел его позора: позора коммуниста и атеиста. Нитки сгорали медленно: шипели, будто были чем-то недовольны, и брызгались яркими длинными искрами норовя задеть штаны. Этот огонь был очень похож на огонь дивных бенгальских огней, которые Захарову посчастливилось однажды увидеть на новогоднем вечере в городском доме культуры, разве что пламя было ядовито-зелёного цвета и гораздо ярче, ветер не мог разогнать невыносимый запах серы. Захарова пробивал озноб — то ли от холода реки, то ли от леденящего кровь в жилах страха. Казалось — в густых зарослях смородины и речного тальника таилась неведомая древняя опасность, тянула к человеку когтистые щупальца и скалила огромную зубастую пасть в предвкушении кровавого ужина. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей и заодно не замёрзнуть поселковый голова энергично прыгал и скакал возле огня.

«Вот чего она не успевала, окаянная», — думал материалист, — «Сиськи-то здесь не при чём: чевой-то навытворяла по молодости, вот и буянит, ведьма: Божьей кары страшится: от груза грехов избавиться не смогла вовремя»…

Пламя освещало всё вокруг и отражалось мириадами огней в неспокойных чёрных водах реки…

По прибытии в посёлок люди ему сообщили — когда во тьме ночи на берегу реки ярко пылал странный потусторонний свет, а рядом с огнем бесновалась, будто вышедшая из преисподней, страшная чёрная тень, в избе Пелагеи был слышен неистовый адский хохот. Но коммунист этому не поверил: вот если бы стук слышался, тогда совсем другое дело… Впрочем — какая разница?..

Дождь прекратился вечером следующего дня. Ещё через день бренные останки угомонившейся Пелагеи были быстро преданы земле. Но весной небывалый доселе паводок добрался до этого места — так не стало её могилы; а летом таёжный пожар слизнул с лица земли её ветхую покосившуюся избушку, стоявшую на окраине посёлка…

Нехорошее место

«…В Высочайше вверенной моему управлению области всё спокойно, никаких выдающихся преступлений нет».

(Из рапорта губернатора Якутской области

И. И. Крафт Иркутскому генерал-губернатору)

Егор Матвеевич Самсонов серым морозным утром направлялся на службу. Невзирая на солидный возраст, Самсонов продолжал исполнять должность дознавателя при якутском полицейском управлении. Как он ни старался, как ни проявлял рвение, ступить на следующую ступеньку карьерной лестницы никак не удавалось: полицмейстер Рубцов, всячески препятствовал Егору Матвеевичу, ставил препоны: вечно проявлял недовольство его работой, называл «неинициативным, бесперспективным, вялым членом образцового сыскного отделения стоящего на охране рубежей правопорядка области».

«Слова-то какие бесовские! — в сердцах сплюнул Егор Матвеевич, — понахватался, понимаешь, от поднадзорных социалистов… Он ещё сиську мамкину сосал, а я уже… товой-то… То, что в Якутске население скоро к семи тыщам подойдёт, и, считай, чуть не каждый месяц по тяжкому преступлению раскрывать приходится, это он в расчёт не принимает. Бесово вымя, прости Господи…» Дознавателю было на что обижаться: в своё время он лично изобличил и привлёк к ответственности три банды фальшивомонетчиков, а все лавры Рубцов присвоил себе. В итоге губернатор Крафт обещал повысить Рубцова в чине — до подъесаула, и даже премии исходатайствовал…

— Здравия желаю, Егор Матвеевич! — громыхнуло откуда-то сверху. — Как поживать изволите?!

Самсонов от неожиданности вздрогнул, живо перекрестился, посмотрел наверх, — с пожарной каланчи ему радостно махал руками пожарный Митрофанов, — его добрый сосед с Казарменной. За размышлениями он даже и не заметил, как подошёл к родному полицейскому управлению.

— Здравствуй, Митенька! — крикнул в ответ дознаватель. — А то не знаешь, вчерась только и виделись!

— Так то ж — вчерась!

— Не холодно тебе там, дружок? Смотрикась, морозното как нынче?!

— Нам не привыкать, Егор Матвеевич, служба. Да и сменяюся скоро… — пожарный, сняв меховые рукавицы, подышал в ладони, отломил примёрзшую к усу соплю. — А что это вы, Егор Матвеевич, так рано нынче, заутреню даже ещё не били?

Напустив на себя важный вид, дознаватель осторожно, но в то же время многозначительно, осмотревшись по сторонам: не подслушивает ли кто, ответил:

— Исключительной важности, понимаешь, дело, братец, — смертоубийство!

— Ох, прости Господи! — Митенька перекрестился и чуть не вывалился через барьерчик. — Это как же, батенька?!

Вместо ясного ответа Самсонов предложил:

— А приходи-кась, братец, вечерком, у меня штоф в сенях мёрзнет…

— Панима-аю, панима-аю, — пожарный тоже бдительно осмотрелся по сторонам, даже внимательно глянул на восточный горизонт, за реку, — государственной важности дело, однако… Огурчик малосольный с сальцом прихватить, Егор Матвеевич?

Митенька у Самсонова был единственным постоянным и благодарным слушателем, поэтому он благосклонно разрешил:

— Прихвати, пожалуй…

***

— …Подписывай!

— Безграмотный я…

Егор Матвеевич задумался, дружелюбно и довольно мило спросил у главного подозреваемого:

— Крещёный?

— Молодой был, в наслег попы из Якутска приходили, всех подряд крестили, — устало ответил старик, — но я этого всё равно не понимаю…

Полицейский чиновник встал из-за массивного стола, тщательно пряча своё раздражение, подошёл к деду. Поставив ногу ему на стул, при этом носок начищенного до зеркального блеска сапога уткнулся прямо в промежность, наклонился, облокотился о колено и пристально посмотрел в глаза:

— Ну, тогда, милейший, крестик нацарапай, — придвинул исписанный каллиграфическим почерком лист бумаги поближе к краю стола, ткнул пальцем, — вот здесь, — перевернул лист, — и здесь.

— Тут у тебя шибко нехорошие слова, тойон, — старик не стал отводить глаз, — я людей никогда не убивал, только зверя, однако…

— Человек, милок, он хуже зверя будет, — убеждённый в своей правоте, ответил опытный работник полиции, и, расставляя очередные словесные ловушки, в который уже раз стал повторять свои вопросы: — золото кто нашёл?

— Я.

— А упокойного?

— Однако, тоже — я.

— Что здесь плохого, дружок, это же твои слова, ты ведь не станешь этого отрицать?

— Я не убивал этого парня, — упёрся дедушка, — зачем мне это надо? А там, — кивнул головой в сторону листа бумаги, — твои нехорошие слова, ты мне сам с бумаги говорил, тойон.

Дознаватель убрал ногу со стула, посмотрел на висящий на стене большой портрет царя-императора, прохаживаясь по кабинету, начал рассуждать вслух:

— Будем называть вещи своими именами: полфунта золота, милейший, ты похитил из государевой казны. Ведь так?

— За камельком золото лежало…

— За каким камельком?

— За моим камельком, на зимнике который.

— Я так и зафиксировал твоё честное, достойное всяческой похвалы и одобрения, признание, что за твоим. Подчёркиваю — именно за твоим камельком. Но сути дела, любезнейший, это не меняет… Далее — окромя тебя и упокойного Трофима Зуева, на зимнике и в окрестностях никого не было, — дознаватель вновь встал перед стариком, — или ты станешь этот явный факт отрицать?

— Собака ещё была…

От резкого удара в лицо старик отлетел к стене, стул с шумом опрокинулся.

— Криванцов! — раздражённо крикнул дознаватель.

В дверях появился грузного телосложения пожилой урядник:

— Ийя!

— Подыми его, голубчик, — брезгливо вытирая руки белоснежным платком, дознаватель сел на своё место, посетовал: — Весь день впустую потрачен!

— Слушаюсь, Егор Матвеевич!

Урядник, придерживая шашку левой рукой, правой ухватился за ворот рубахи арестованного и рывком поставил невесомого старика на ноги. Дед кое-как удерживался на ногах, из разбитого носа обильно текла кровь, взгляд стал совершенно бессмысленным, казалось — душа вот-вот покинет его бренное тело.

— Попроси его по-хорошему, голубчик, протокол подписывать не желает. Вот ведь бесово отродье!..

— Слушаюсь, Егор Матвеевич! — старик отлетел к противоположной стене и, судя по всему, потерял сознание.

Самсонов недовольно поморщился:

— Я ж тебя по-человечьи попросил — «по-хорошему». Вот, заставь дурака Богу молиться…

— Дык ить… — урядник собрался было что-то сказать в своё оправдание, но в этот момент в дверь постучали, — эвона как!..

— Да, войдите! — дознаватель унял своё волнение, взял себя в руки. Выражение лица сменилось на совершено равнодушное.

Вошёл молодой щеголеватый сотрудник сыскной полиции, на шее у него болтался модный, в голубенький горошек, галстук:

— Разрешите доложить, Егор Матвеевич?

— Если подобное ещё раз повторится, Криванцов… Говори, Павлуша, что там у тебя?

Агент посмотрел на лежащее без движения тело старика, откашлялся:

— Кхм… Доставили мы Зуеву Екатерину, здесь она. И этих двоих нашли, сотоварищей Трофима покойного, тоже. В тюрьме ожидают-с…

— Ты, Павлуша, часом, не социалист? — Егор Матвеевич, кажется, пропустил важную оперативную информацию мимо ушей. Либо, как человек мудрый и дальновидный, — не подал виду: в случае чего галочку-то себе поставит!

— Боже упаси, Егор Матвеевич! С чего вы взяли такой абсурд?!

— У Залевского, ссыльного, такой галстук видел.

Молодой человек смутился:

— Купил я у него намедни: весьма, знаете ли, в деньгах он нуждался…

***

Назарка третью неделю промышлял в тайге соболя. В этом году Байанай был явно благожелателен, удача сопутствовала старику: зверь сам лез в капкан и становился на мушку.

У быка совсем скоро уже обломится один рог, когда отпадёт второй, придёт весна, затем короткое жаркое лето. Осенью, по окончании сенокоса, нужно будет купить корову: зима выдалась трудная, кормилицу пришлось продать. Почти все деньги ушли на порох и свинец, старуха ругалась, а иначе никак — куда ж без пороха? Само собой — никуда, глупая баба, и то ей не так, и это… Если бы не старенькое ружьецо, только и остаётся, что помирать обоим. Да собственно и не жалко: старые уже, своё прожили, и детей не заимели. И даже поп из города не придёт отпевать, нечем заплатить.

Собака, видно, учуяла добычу. След был свежий, пёс устремился по нему. «Давай, давай, Нохоо, работу знаешь, молодец», — подумал Назарка, уверенный в том, что пёс даже его мысли слышит. Сняв с морщинистых рук изрядно выли-нявшие заячьи рукавицы, дед вогнал в ствол завёрнутый в тряпицу камешек: свинец нужно экономить для более серьёзного зверя. Не спеша, по-стариковски, прошёл по собачьему следу, через минуту услышал звонкий лай собаки — это значит, зверёк далеко не ушёл и уже загнан на дерево.

Так оно и есть — соболь беспокойно вился вокруг ствола, потревоженные ветви стряхивали с себя снег. Нохоо же, напротив, увидев подошедшего хозяина, угомонился. Старик взял зверька на прицел, дождался, пока из-за ствола дерева появится только мордочка, с таким расчётом, чтобы ствол сосны, на случай промаха в глаз, полностью прикрывал зверька, и выстрелил. Пока ссыпал из рога пороховой заряд и забивал шомполом пыж, Нохоо уже положил к его ногам трофей, и, преданно заглядывая в лицо старика, сел перед ним.

— Молодец, Нохоо! Что бы я без тебя делал?! — старик, убедившись, что «пуля» прошла сквозь оба глаза, засмеялся, потрепал пса за загривок и повторил: — Молодец!.. Да не ты молодец, Нохоо, это я молодец: не старый ещё… Спасибо, тебе, Байанай!..

Присев на ствол поваленного дерева, Назарка быстрыми наработанными движениями с помощью остро заточенного ножа снял со зверька шкуру, тушку бросил другу:

— Держи, Нохоо, заработал… Эх, бердану бы мне!..

Его охотничье зимовьё представляло собой обыкновенный балаган, разве что маленький размером: четыре вкопанных столба, поверху — перекладины, на них вертикально опираются неотёсанные еловые жерди — это стены, крыша засыпана толстым слоем земли, пол тоже земляной, в крохотные оконные проёмы вставлены глыбы льда, снаружи щели плотно забиты снегом.

Старик развёл огонь, дождался, пока пламя не наберёт силу, и положил в очаг кусок лепешки, щедро намазанный запасённым ещё с осени топлёным гусиным жиром: «Кушай, кушай, дух-хозяин, не побрезгуй. Защити меня и не скрывай в себе злых духов, отврати это место от козней абаасы нижнего мира». Увидев, что огонь с весёлым потрескиванием принялся за предложенную пищу, удовлетворённо крякнул, и только после этого набрал в прокопчённый чайник снег и повесил его на перекладину в камельке.

Пока, сидя на ороне, строгал лучины для последующих розжигов, вскипел чайник, одновременно с этим в балагане стало тепло. Старик, сняв оленью доху, закинул в кипящую воду солидный кусок чая, отужинал холодным, отваренным ещё вчера мясом глухаря, лёг спать.

Среди ночи проснулся от скрипа снега под чьими-то шагами: в глухой тишине зимней тайги от любого шума про-снёшься. «Кто это по ночам здесь ходит? — подумал Назарка. — Заблудился кто? Удивительно». Верный пёс тоже учуял пришельца, насторожился, но вёл себя спокойно, — значит, опасности нет, это не зверь. Шаги приближались к обитой лосиной шкурой двери. «Однако, встретить надо человека», — покряхтев, старик встал, забросил в камелёк дров. Стало гораздо светлее. Дверь открылась, помещение тут же наполнилось морозными клубами. Вошёл мужчина:

— Кепсе! — коротко приветствовал вошедший. Он был непривычно огромного роста для якута, как городской русский, но одет на якутский манер, весь в шкурах и на поясе якутский нож. Даже нижний конец ножен, на котором имелась петля, был привязан к бедру сыромятным ремешком, так делают в некоторых отдалённых северных племенах.

— Тох да суох, — ответил Назарка на традиционное приветствие. Рассмотрел, так и есть — молодой бородатый русский мужчина, лет тридцати, глаза голубые как летнее небо, чуть ли не прозрачные, на руках почему-то никаких рукавиц, но руки, тем не менее, совершенно не замёрзшие, — ен кепсе…

Русский сел на скамейку у грубо отёсанного стола, снял с головы песцовую шапку.

«О, да ещё и рыжий!»

— Чай? — предложил старик, — кушать будешь?

— Нет, дедушка, спасибо, не буду ничего. Сейчас я уйду: времени у меня мало.

— Куда же ты ночью-то, оставайся, утром пойдёшь.

— Нельзя мне здесь долго быть.

Назарка отметил про себя, что движения губ не совпадают со словами говорящего, будто человек произносит одно, а слышится совсем другое. Тем не менее, говор у незнакомца был идеальный, как у настоящего якута.

— Сходи в город, дедушка, помолись за меня, свечку поставь в церкви.

— Э, нохоо. — Услышав свою кличку, пёс насторожился, преданно посмотрел на хозяина, вильнул хвостом. — Мне что, делать больше нечего, кормиться надо, зверя добывать, да и денег на ваши свечки у меня нет, и никогда-то и не бы-ло, — старик не справился с раздирающим душу любопытством, — а ты где здесь живёшь-то, вроде тёплый совсем, что-то я не знаю рядом зимовья, или недавно отстроил? Вообще-то в этих местах мои охотничьи угодья, законные.

— Нет у меня зимовья, — ответил парень, — с осени я здесь, отец… Ну, ладно, мне пора.

— Куда пора? — удивился Назарка, — куда в такой мороз, ночь ведь?!

Уже на выходе русский не оборачиваясь напомнил:

— Посмотри за камельком, дед… Помолись за меня, Трифон — моё имя!..

Заметив, что молодой человек плохо закрыл за собой дверь, старый встал, хорошенько её захлопнул и недовольно пробубнил:

— Трифон, Трифон… молодёжь… никакого уважения…

Утро выдалось ясное, от дыхания искрился морозный дух: лучи солнца, преломляясь в мельчайших кристалликах парного выдоха, заметно отдавали радугой. Хорошо! Нет в мире ничего лучше родной тайги! А каков запах у ядрёного мороза — это надо уметь чувствовать!.. Уже отойдя шагов двадцать от зимника, почувствовал что-то неладное. Остановился.

— Нохоо!.. — Верный друг исступленно завилял хвостом. — Ты видишь?! — Но старик ещё и сам не понял, что именно нужно «увидеть». — Ты видишь, рыжий?

Постепенно до сознания стало доходить, повеяло тревогой. Развернувшись, Назарка обомлел — следов ночного пришельца на снегу не было!

— Дивные дела творятся!.. — поправив на плече ремень ружья и мешок, в сердцах сплюнул и пошёл дальше. — Ну и приснится же всякое!..

Тем не менее, охота удалась на славу. Байанай, которого дед неустанно прославлял и благодарил, и в этот день не отвернулся от старого охотника…

…Старик уснул сразу, устал. В этот раз проснулся от стука захлопнувшейся двери. Когда открыл глаза, рыжий Трифон уже сидел на скамье, а Нохоо обнюхивал его торбаса.

— Кепсе, дедушка!

— Опять ты?! — старик стукнул тыльной стороной ладо-ни об край орона, почувствовал соответствующую боль. — Что тебе надо, Трифон? Оставь меня в покое…

— Не бойся меня, старик, это я должен бояться… Только от тебя зависит покой и твой, и мой. Ты за камельком посмотрел?

— Чего я там не видел? Вообще-то у меня имя крещёное есть — Назарка, — недовольно пробурчал старик. Откинув одеяло, сел. — А ты, Нохоо, что впускаешь всяких?!

Пёс, посмотрев на хозяина, затем на русского, для порядку недовольно рыкнул. На бородатого это не произвело никакого впечатления.

— Это твою собаку Нохоо зовут? — улыбнулся парень. — Забавно.

— Какое тебе дело до моей собаки! — обиженно огрызнулся Назарка. — Как хочу, так и зову, — и, чтобы поддеть парня, добавил, — нохоо!

— Прости, дедушка, не хотел обижать… Посмотри за камельком, очень тебя прошу, я сам не могу.

— Прямо сейчас? — Несмотря на то, что опасности вроде бы и не было, на душе у старика похолодело, будто в ледяную полынью провалился: заметил — при разговоре русский губами шевелил, но слышал-то Назарка, оказывается, не ушами, нутром!

— Да, прямо сейчас! — рыжий встал, по его лицу было видно, что он тоже не на шутку взволнован. — Христа ради, Назар, прошу тебя, посмотри!.. Всё, я пошёл, нельзя мне долго… Завтра приду в последний раз, только от тебя зависит…

Пёс снова рыкнул, но проводил Трифона до двери. Дождавшись, пока стихнут шаги, дед, покряхтев, встал, взяв головёшку из камелька, осветил тёмный закуток. На земляном полу лежал покрытый пылью и перевязанный куском веревки, небольшой кожаный мешочек.

Взвесил на руке — довольно увесистый. Развязав, удивлённо воскликнул:

— Оксе! — мешочек был полностью забит золотыми самородками! — дед дотронулся до стоящего у огня чайника — ожёгся, значит, и это ему не снится, не чудится. Потерев пальцы друг об друга, а затем об штанину, убедился, что приставшая от чайника копоть отошла, положил находку на стол, при этом из него со стуком выкатилось несколько кусочков рыжего металла. — Дивные дела творятся… как это у русских… Богоматерь Мария!..

— Вот ведь нечисть-то какая! — это была первая фраза, которую в сердцах произнёс невыспавшийся Назарка в это утро. Надев на ноги торбаса, встал с орона, подошёл к столу. Так и есть, мешочек лежал на столе в том же положении, в котором оставил ночью. Несколько самородков были рассыпаны рядом.

Попив чайку и без аппетита пожевав холодное мясо, дед оделся, взял было ружьё, но передумал, вернулся к столу. В лучах пробивавшегося сквозь ледяные окна солнца плясали пылинки. Назарка взял в руку мешочек, несколько раз под-бросил.

— Да-а… — закинув внутрь рассыпанное, перевязал, в задумчивости ещё разок подкинул. Решительно сунул под нос сидящему рядом другу. — Нюхай, Нохоо, нюхай, догор!

Пёс понял, что от него требуется, подскочил к двери, нетерпеливо заскулил и завилял хвостом. Старик знал, что следов ночного визитёра он вновь не увидит. Так оно и оказалось. Тем не менее, пёс уверенно помчался по снегу к руслу замершего ручья, даже, кажется, не принюхиваясь. Приближаясь к завалам бурелома на берегу, стал беспокойно подвывать, поджал хвост и закружил на месте.

— Так я и знал, Нохоо, так я и знал! — Вероятно, где-то в подсознании старика уже имелся ответ на все странности последних дней. — Беда-то какая, беда-то какая… Убили русского! Убили…

Назарка уже отвалил порядочно жердин, чтобы увидеть: тот самый русский парень лежал лицом вниз, и тот же якутский нож на поясе с кожаной тесёмкой вокруг бедра. Заледенелое тело старик переворачивать не стал…

Дед не стал ложиться спать, ждал. Знал, что Трифон придёт. Ждал. Как будто так и должно быть. Салгын-кут мертвеца не может найти покой, ходит духом неприкаянным по срединному миру. Помочь нужно этой чистой душе: не зря ведь он подготавливал старика, не стал пугать с порога, да и Нохоо невинную душу чувствует… А иначе самому страдать доведётся. Худые люди лишили жизнь парня, осквернили это благословенное место!..

— Придётся нам с утра пораньше в Якутск идти, Нохоо, в полицию. Вот ведь вляпались мы с тобой, да? И в церковь бы сходить надо, люди говорят — помогает это дело. — Пёс положил голову старику на колено, прижался, не шевелится. — Что молчишь, парень? Трифон вон хоть губами двигает, так я его слышу, — Нохоо вильнул хвостом, — то-то же, теперь понятно, значит, пойдём.

Назар, кажется, даже и не удивлялся происходящему в последние дни — какая разница с кем разговариваешь, с живым или с покойником, мудрый старик решил — чего только не бывает в этой жизни. Шаман Кара Бааска тоже со всякими разговаривает, и с верхним миром, и с нижним, и ничего с ним не случается… Да, вспомнил!.. Бааска, когда благословлял на охоту, как-то странно смотрел. Уж не в первый раз благословляет: и Байанай тебе поможет, и зверь сам тебе в руки пойдёт. Бывало и такое, что советовал не промышлять; не слушался, уходил, в итоге — без добычи оставался. Сильный шаман… Что же он сказал напоследок?.. «Встретишь чистую душу, помоги! Придётся потерпеть, зато свою душу спасёшь». Да, именно так, а я, старый дурак, мимо ушей пропустил! А как же не помочь? Всегда людям помогал: зимой в лесу всякое может случиться. А тут на тебе — душа в среднем мире застряла и никак уйти не может! Чем же я этой душе помочь смогу?..

Пёс, направив морду в сторону двери, замер.

— Что, идёт? — в животе почувствовался знакомый холодок. Послышались шаги, скрип наста. Ответил сам себе: — Идёт.

Всё случилось одно к одному: зашёл, поздоровался, сел.

— С утра в город пойду, Трифон, — опережая гостя, сообщил дед, — я так решил. Что с золотом делать?

— Я не сомневался в тебе, Назар, — просто улыбнувшись, ответил русский, — первым делом в церковь отдай, а там как Бог даст, в Якутске люди разберутся. Всё, прощай, дед, моё время вышло. — Парень встал, уже переступая порог, добавил: — Моя мать — Зуева Екатерина. Запомни — Зуева Екатерина. Это мама моя, портниха она…

***

Из докладной записки полицмейстера Рубцова:

«…после причастия отдал найденное им золото протодиакону Никольской церкви Кириллу с просьбой передать оное в органы дознания. При этом протодиакон Кирилл сообщил, что промысловик Бурдамтыров Назар богохульствовал, упоминая в храме некую мать Екатерину неприличным и бранным словом. За сим, согласно установленных сроков после-довало дознание. Дознанием установлено следующее:

Трофим Максимович Зуев, 18… года рождения, уроженец города Якутска, 10 октября 1911 года с двумя своими товарищами (Ф. И. О., данные) вышли на промысел золота со-гласно патенту N… от … 1911 года, выданный… к истоку ручья…

27 ноября господа (Ф. И. О., и Ф. И. О.) вернулись в Якутск, где сообщили властям о том, что господин Зуев Т. М. пропал без вести в тайге при производстве промысла боровой дичи. Поиски силами полиции, казаков и добровольцев ни к чему не привели за неимением видимых следов и в результа-те обильных снегопадов. 10 декабря 1911 года г-н Зуев Т. М. был официально засвидетельствован как пропавший без вести.

Однако 28 февраля 1912 года, промысловиком Бурдамтыровым Назаром по отцу Леопольдович, уроженец Хангаласского наслега, год рождения не известен, предположительно 60 лет от роду, в своём зимнике был найден кожаный мешок размером 8 на 4 вершков, с золотыми самородками весом 0,46 фунтов, после чего его собака, кобель Нохоо, рыжей масти, пяти лет от роду, на берегу реки, в двухстах семидесяти семи саженях от заимки обнаружил хладное тело г-на Зуе-ва Т. М. О чём Бурдамтыров по своей безграмотности и сообщил протодиакону Кириллу, а не в управление полиции. Факт невиновности промысловика Бурдамтырова Н. Л. после соответствующей тщательной проверки сомнениям не подвергается.

Сотоварищи по промыслу господина Зуева Т. М. (Ф. И. О., и Ф. И. О.), после применения согласно действующему законодательству следственных мероприятий призна-лись в деянии в отношении г-на Зуева Т. М. незаконных действий, носящих криминальный характер. А именно — душегубство в целях завладения…

…Матери убиенного Зуевой Екатерине возвращена полагающаяся по действующему законодательству доля найден-ного сыном золота, промысловику Бурдамтырову Н. Л. за надлежащее исполнение гражданского долга выплачено в ка-честве поощрения из городской казны 1 рубль серебром, из них 85 копеек удержано штрафом за богохульство в храме Божием, сам он отправлен на излечение в городской лазарет…»

Мучин крест

Кладбище «Мучин Крест» являлось местом, где хоронили погибших и умерших арестантов якутской тюрьмы, которая находилась неподалеку. «Мучин Крест» считался кладбищем для бедных слоев населения: кроме арестантов туда свозили умерших на морозе бродяг.

Настоящие границы этого кладбища неизвестны. Предположительная площадь на карте современного г. Якутска соответствует 140 кварталу (от пересечения ул. Дзержинского и Ф. Попова и почти до ул. Кальвица).

Непонятно — что за суета происходит в немецких окопах. Все надели на головы какие-то маски с огромными глазницами и с хоботами, и стали похожи на бесов из преисподней. Что — напугать хотят?

На то, что к атаке готовятся — непохоже, выходит, опять каверзу удумали.

К прапорщику подошёл ротмистр Корнилов:

— Гриша, похоже, газ пускать собрались. Смотри — баллоны выкатывают.

— Что за газ?

— Хлор.

Вот оно что! В войсках было известно — весной немцы атаковали союзников газом, случилось невероятно огромное количество жертв.

— Фёдор Васильевич, нас же обещали снабдить противогазами и каким-то защитным раствором…

— Обещанного, как говорится, три года ждут, Гриша!

А вот приказа командующего фронтом о немедленном штурме немецких позиций ждать не пришлось. В срок пришел приказ, не опоздал. Или опоздал… буквально на несколько часов.

С какой стороны поглядеть.

— Началось, Гриша!

— Вижу…

Со стороны неприятельских окопов поплыли облака жёлто-зелёного дыма.

Прапорщик побледнел:

— Это же верная смерть, ваше благородие!

Ротмистр только дернул усом: приказы не обсуждаются. Хотелось только надеяться, что эта заведомо провальная операция была частью важного стратегического плана. А то умирать как-то глупо будет…

— Мы давали присягу, прапорщик, — Корнилов поднес бинокль к глазам, — Надеюсь, Гриша, ты об этом не забыл?

Григорий промолчал.

Солдаты угрюмо наблюдали из-за брустверов, как к ним неумолимо приближается сама Смерть. Кто-то не выдержал:

— Бегём, хлопци!

Корнилов отреагировал мгновенно: развернулся, выстрелил из револьвера в воздух.

— Застрелю любого, кто побежит!

Угроза возымела действие, паника была подавлена в зародыше. Ротмистр во весь рост встал на бруствер, и так, с поднятым вверх пистолетом, скомандовал:

— В ата-аку-у, братцы! За-а мно-ой! — и, уже не оглядываясь, уверенный в том, что рота пойдёт, размашисто зашагал навстречу верной гибели.

Григорий, по привычке крутанув барабан об предплечье, повторил команду ротного:

— В атаку, православные! — и так же, не пригибаясь, пошёл в полный рост.

Мужество командира всегда воодушевляет солдата.

Поначалу неуверенно, затем смелей, солдаты стали выбираться из окопов, перехватывать винтовки наперевес и привычно выравнивать линию строя. Шли молча, в полной тишине, только слышно как чёрная после дождей грязь чавкает под сапогами.

— Почему не стреляют, Фёдор Васильевич? — негромко спросил Григорий, догнав ротмистра и пристроившись рядом.

— На газ свой надеются, Гриша! — весело ответил ротмистр, — А мы их на штык! Веселей, братцы! На штык возьмём немчуру!

— На штыки, братцы!.. — раздалось и у солдат.

Странная атака: ни выстрела, ни крика, — тишина. Только клубы страшного тумана приближаются. Фронт тумана шёл по косой: облака уже приближались к левому флангу, до правого еще было далеко.

Когда клубы газа достигли левого фланга, солдаты начали спотыкаться и падать. Кто-то попятился. Ротмистр выстрелил в сторону немецких траншей и закричал:

— Беглы-ым, аго-онь!

Команду продублировали взводные с отделёнными. Стреляли больше для поднятия духа, чем на поражение — уверенный в том, что русские до них не дойдут, неприятель из окопов почти и не высовывался. Практика показала что газ — помимо боевых достоинств обладает и мощным психологическим эффектом. Часто войска союзников, только завидев выпускающиеся из баллонов струи жёлто-зелёного дыма, в панике обращались в бегство.

По мере вхождения атакующих в желтовато-зелёный туман, цепь редела. Григорий посмотрел на правый фланг, там наблюдалось волнение: командиры угрожали пистолетами и гнали в атаку упирающихся солдат, которые поняли, что их ждёт — жажда жизни оказалась сильнее позора отступления. Погибнуть в бою, поймав шальную пулю, или штык в грудь — это куда не шло. Но идти в ядовитый дым, как кур в ощип…

Двоих, кажется, застрелили.

— Агонь, агонь! — щёлкая курком револьвера с уже опустошённым барабаном, кричит прапорщик, — А-агонь, братцы!

— Молодец, Гриша! — одобрительно рявкнул ротмистр, — А теперь советую зарядить револьвер! Всякое бывает!..

Туман неумолимо приближался к Григорию.

«Раствор… раствор…».

Корчась в страшных муках упал третий от него солдат, схватившись обеими руками за горло споткнулся второй, ближний…

«Как странно, воздух будто посвежел… Ветер? Глядишь снесет в сторону». Григорий вынул из кармана платок, сунул в жидкую грязь под ногами, быстро прижал к лицу, и тут же все нутро пронзило нестерпимо жаркое пламя.

Подкосились вмиг ослабевшие ноги, упал…

***

— Где огонь, Гриша? — у кровати стояли не на шутку встревоженные мать с молодой кухаркой Евдокией, — Опять что-то страшное приснилось?

— А? Где я?!

— Дома ты, Гриша. Уже с месяц как дома, сынок.

— Прости, мама… — Григорий, тряхнув чёрными кудрями, откинул одеяло в сторону, сел, — Дымом что-то пахнет.

— Да это соседи с вечера печку затопили, Гриша. Чего это они? Вроде лето на дворе. Евдокия, закрой окно, в самом-то деле — сюда затягивает! Спи, сынок, спи…

Мать нежно погладила сына по плечу, на выходе из комнаты Евдокия быстро глянула на молодого хозяина странным взглядом, и обе вышли из комнаты…

— Покоя не можешь найти, Григорий Павлович?

Гриша обернулся. Кухарка, раскидывая овёс перед толкущимися под ногами, кудахчущими курицами, смотрела на него тем же странным взглядом, что и ночью.

Сунув руки в карманы, Григорий ответил:

— А с чего это у меня покоя нет, Евдокия?

— Так ведь Настя к другому ушла, пока вы, Григорий Павлович, войну воевали!

Вроде не шутит, взгляд серьёзный. Или намекает на что? Руки в карманах сжались в кулаки:

— Твоё какое дело?

— Так ведь жалко мне вас, места себе не находите.

— Ты, Евдокия, знай — курей да свиней корми, а в своих делах я сам разберусь!

— Револьвертом? — несмотря на полуденную жару, почудилось, будто всего обдало холодом — «откуда она знает?», — Такие дела оружием не делаются, Григорий Павлович!

— Да пошла ты!..

Уже находясь на крыльце дома, услышал:

— Я зла не держу. Ежели что, подходите, завсегда подмогну…

Тяжелее ночных кошмаров о войне, терзавших его ночь через ночь, стало известие — Настя не дождалась, ушла к другому. «Другой» — это сын известного в городе купца Онуфриева — Иннокентий.

Каждый вечер перед сном, сидя на кровати, Гриша долго и бессмысленно крутил барабан револьвера об предплечье. Устремив пустой взгляд в никуда, отставной прапорщик рисовал в своём воображении картины страшной мести. Вот поздним вечером, дождавшись молодожёнов с прогулки, он хладнокровно убивает их на пороге собственного дома. Бах! Бах! Два выстрела — в упор. А вот, ворвавшись ночью в их комнату, застает в исподнем в постели и стреляет, стреляет, стреляет!.. Стреляет до тех пор, пока не закончатся патроны в барабане, а курок не начинает щёлкать вхолостую как в той безумной атаке..

Курва! Курва, мать ее…

Ишь, проходит мимо под ручку с Кешкой, не замечает, глаза отводит! А ведь какие слова жаркие говорила, когда на войну провожала: и — люблю, и жить без тебя, миленький, не смогу… Баба гулящая!

Да, гулящая!

Одно слово — баба! Бабам верить нельзя!..

Хотя Евдокия — тоже баба. А про нее странные вещи говорят. Мол словом тайным владеет, креста на теле не носит и всякое может.

Мать Григория от этих слухов всегда отмахивалась: Евдокия работящая, и семье вреда от неё нет и не было. А то, что в церковь по воскресеньям не ходит, так это от того, что работы по хозяйству невпроворот. Наговаривают люди…

Поначалу Григорий и сам так думал. Двадцатый век: паровозы, телеграф, аэропланы, а суеверия — средневековые… А вот теперь, после давешнего разговора всякое в голову лезут. Вдруг не наговаривают? Отчего-то люди её невзлюбили…

Да ну её, взбредёт же в голову!

…Настя.

Григорий прекратил хрустеть барабаном, сунул револьвер под матрац — нужно поспать. Только сон не шёл. Белые ночи, белая луна.

Гриша встал, задёрнул тяжёлые бархатные шторы, в комнате стало темней. Прошел, наверное, час. Может и два. Теперь не давал покоя интимный мужской физиологический процесс: когда-то в среде молодёжи гуляла тетрадь ссыльного социалиста Залевского с пародиями на восточные сказки, где особой изюминкой в его похабных рассказах были такие слова как «перси», «нефритовый стержень» и что-то про «бутон прекрасного цветка». Когда на молодёжных вечеринках студенты вслух это читали, гимназистки густо краснели, смущались и фыркали. Тем не менее, слушали, с плохо скрываемым интересом. Позже, говорят, церковь предала этого Залевского анафеме — запретили причащаться, но социалист только радовался: его рукопись студенты стали размножать и распространять с куда большим рвением. Даже в семинарию одна такая тетрадь попала.

Вот этот самый «нефритовый стержень» при воспоминании о Настиных «персях» и не давал покоя. А уж то, что обильный нектар с бутона сейчас — возможно даже в сию минуту, своим осиным жалом снимает Иннокентий — попросту ввергало в бешенство.

Под утро он заснул, но вышло только хуже.

Мука-мучение: опять эти картинки с противогазами! Кажется, Настю в противогазе увидел: она стояла на бруствере вражеского окопа, и ветер развевал подол её большого жёлтого платья. Ветер дул в его сторону, и подол платья стал напоминать огромное страшное облако грозящее смертью, а на поле боя — полуистлевшие тела его солдат.

Вот ведь бесовщина…

Проснувшись, Григорий долго лежал с открытыми глазами. Затем натянул брюки, откинул портьеру в сторону и вымахнул в окно. Встал босиком посреди двора, наслаждаясь ночной прохладой.

У ворот громыхнул тяжелой цепью пёс, приветливо замахал хвостом.

— Не спится, Григорий Павлович?

От неожиданности Гриша вздрогнул — в раскрытое окно на него пристально смотрела Евдокия.

— Жалко мне вас, Гриша…

Ругаться не хотелось.

— Да, уснуть не могу, — молодой человек подошёл к окну кухарки, — отвык я от белых ночей.

— Ага, в Якутске оно завсегда так, летом-то.

— В Петербурге летом так же.

— Да? Вот ведь чудные дела, это ж где Питербурх, а где ж мы!

Гриша смутно понимал, что Евдокия от него не любовных утех ждет, а действительно хочет помочь. Только от этой помощи тоже веяло чем-то люто страшным и жутким. Но разве его собственные мысли менее страшны?

— Что ты мне хотела сказать?

Григорий понял, зачем он выскочил в окно — он решился!

Евдокия, кажется, только того и ждала:

— Душе вашей помочь желаю, Григорий Павлович, ведь места себе не находите из-за этой…

— Каким образом помочь?

— А тем самым, о чём и вы мните, разве только по-другому… им страшнее будет. И горше.

Григорий понял, что Евдокия подразумевала под «тем самым», но вот «по-другому» — этого он никак не мог взять в толк.

— Объясни. — хрипло произнес отставной прапорщик.

— С револьвертом вас мигом на каторгу, — Евдокия понизила голос, — здесь по-другому надобны, штабы самому чистым остаться. Есть один человек, он поможет. Никто и ведать не будет!

— Яд что ли грозит сварганить?

Григорий долгим взглядом посмотрел на большую щербатую луну, затем в глаза Евдокии. Глаза не лгали: ей доверять можно. И не яд сулил ее взгляд — месть куда более страшную.

— Убивца нанять нешто?

Глаза у кухарки стали сплошь чернющими, даже белков не видать. Но это видимо оттого, что долго на луну смотрел.

— Да вы что, хозяин! Полиция и это вмиг! — Евдокия торопливо с придыханием зачастила. — И так про вас уже всякое говорят, Настасью родители оберегают, чуть что в вашу сторону взгляды косые кладут. Случись что… нехитрое… сразу про вас вспомнют, Григорий Павлович. Я ж говорю — «по-другому».

— Ладно, как это «по-другому», не томи, Евдокия!

— Тот человек в Залоге живёт, к нему идти надобны. Никто и не догадается что к чему, не раз испытано. Да и не он это сделает, а другой.

— Кто это «другой»?

По коже поползли мурашки. Интонация, с которой Евдокия произнесла слово «другой», отметала всякие сомнения в том, что дело затевается нечистое, тёмное. Рука сама потянулась перекреститься, но он удержался. Все ж таки не зазря люди про неё всякое говорят. Белки глаз всё ещё не были различимы, будто чёрные стекляшки в глазницы вставлены. Гриша машинально посмотрел на луну, затем на белую шею кухарки — в глубокой прорези рубахи видны большие белые груди, креста и в самом деле нет.

Он не перекрестился.

— Глядите, Григорий Павлович, добра желаю… Да не смотрите вы на меня так, мне же стеснительно! — Евдокия запахнула ворот, — Всё-таки душевное здоровье, говорят, беречь надобны. Все болезни от этого.

Гриша отвёл взгляд в сторону:

— Ладно, с утра пойдём к нему, Евдокия.

— Спокойной ночи, хозяин! — ласково бросила в спину.

Григорий не ответил, но подумал — «ведьма!».

Ночь была спокойной, только странные чёрные зеницы без белков мерещились. Тем не менее, Григорий в первый раз по возвращении с войны хорошо выспался.

Утром отставной прапорщик вместе с кухаркой направился в глухой район города — Залог. Проходя мимо Богородицкой церкви, Гриша, глядя на купола, тайком обнес себя перстами. Кухарка же шла так, чтобы хозяин как бы прикрывал её от храма и, кажется, даже ростом чуть меньше стала — словно бы как ужалась. Перекрестилась ли она, Григорий не заметил, да это его и не интересовало. Утренние думы и собственная решимость распалили сознание, душа пылала жаждой мести.

Миновав пару кварталов, остановились у пустыря.

— Пришли, Григорий Павлович.

Молодой человек растерянно огляделся:

— Куда?

— К Нему… — просто ответила Евдокия.

В центре пустыря стоял неприметный, срубленный из сосны, старый дом. Ничем вроде и не примечателен, а поневоле создавалось впечатление некой особенности. Казалось, по периметру этот дом обнесен невидимой глазу крепкой оградой. Соседствовавшие с пустырем дома как бы не решались сдвинуться, подступиться, хоть и теснились между собой, воюя заборами за каждый свободный клочок пространства…

— Никак оробели, Григорий Павлович? — засмеялась кухарка. — Это за что же вас георгиевской медалью наградили, куды ж вся храбрость-то подевалася? Смелее!

На миг показалось, что глаза у неё вновь стали сплошь чёрными.

Гриша и в самом деле смутился не на шутку. День ясный, весёлый, небо чистое, а на душе тревожно. Грудь кольнуло — комар, наверное, Гриша прихлопнул. Снова кольнуло. Нащупал.

Нет, это серебряный крестик как-то боком встал, колется.

Вспомнил — почему этот район города Залог называется: знающие люди говорили, что в старину именно на этом месте находилась «божедомка», — общая яма, могила, которую устраивали во время мора. Также здесь было место погребения убитых во время восстаний язычников-туземцев, нищих и самоубийц. «Залаживали» их в яме сверху брёвнами, и всё. «Заложные» покойники должны были хорониться за речкой, так оно и было. Позже город разросся, подобные погребения приняли цивилизованный характер, и кладбище для отбросов общества устроили ближе к тюрьме.

«Здесь я уже… а… семь бед — один ответ», — сам себе шепнул Григорий. — «Будь что будет».

Машинально поправив крест, он развернул плечи и уверенно сказал:

— Веди, Евдокия!..

— … крещёный, господин офицер?

— Конечно! — Гриша, не найдя в красном углу иконы, быстро перекрестился на окно и начал было расстегивать ворот гимнастёрки, — вот…

— Не нужно! — торопливо остановил хозяин мрачного дома, — Значит, составим договор.

— Какой договор? — он повернулся к кухарке. — Евдокия, ты же говорила найма не будет?…

— Не перебивай! Слушай! — непривычно жёстко остановила Евдокия своего хозяина.

Григорий стушевался, оробел от столь наглого поведения.

— Слушай, Григорий, что тебе говорят!

Не сказала — приказ отдала.

Обстановка в доме казалась обычной. Только и удивляло, что отсутствие икон.

А то, что всё как-то неряшливо, так это верно из-за отсутствия женской руки. Сам хозяин тоже особого впечатления не производил — невзрачный бельмоватый мужичок, неопределенного возраста. Такой по улице мимо пройдёт — и не заметишь.

— Дело твое щепетильное, — глядя прямо в глаза, сказал мужичонка, — Как бы опосля ты разворот не дал… подстраховаться бы мне следовало, сам должен понимать. Я, как бы это сказать, всё-таки, какой-никакой, а «исполнитель заказа».

Зазвучали малиновым звоном колокола Богородицкой церкви, лицо хозяина перекосилось словно от мучительной внутренней боли, или, как это бывает — когда скребут гвоздём по стеклу. В помещении тут же запахло жжёной серой. Бельмоватый несколько раз глубоко вздохнул полной грудью, казалось, от этого запаха ему стало намного лучше:

— Не в детские игрушки играем, Гриша, полдела и ты должен сработать. По крайней мере, обещаю — с моей стороны всё будет исполнено гладко, комар носа не подточит.

Григорий усилием воли заставил себя припомнить те ночные фантазии про Настенины перси и жало купчишкина сына. Нахлынула злоба, сразу стало легче.

— Хорошо… Говори, что нужно сделать?

Он уже прекрасно осознал, о каком «договоре» идёт речь, но злая ревность, гнев и обида взяли верх над здравым смыслом.

Хозяин довольно крякнул, поставил перед ним на стол глиняную чашу, рядом положил острозаточенный якутский нож:

— Плесни сюда своей крови!

Отвернув рукав, Григорий, не сомневаясь более, полоснул ножом по тыльной стороне ладони. В чашу полилась кровь.

— Достаточно, не усердствуй, много не нужно.

Евдокия тут же перевязала ладонь невесть откуда взявшейся чистой тряпицей. Заранее знала об этом зловещем ритуале, наверняка загодя и приготовила.

— Сегодня же присмотришь на погосте «мучин крест» свежую могилу без креста на надгробии, с вечера наберёшь в любой церкви святую воду, и в полночь жди меня у западного входа на кладбище.

— На «Мучином кресте»? — уточнил Григорий.

Хозяин недовольно зыркнул на него своим бельмом.

— Я не ясно выразился?

— Понял, сделаю.

— Не забудь взять с собой лопату.

— Зачем?

— Там увидишь…

«Мучин крест».

Кладбище для захоронения воров, насильников, самоубийц и нищебродов пользовалось в городе дурной славой; люди и днём-то старались обходить его стороной, а уж ночью тем паче. Когда-то, говорят, там был мученически убит и распят на перевёрнутом кресте припозднившийся беспечный прохожий. Отсюда и пошло название погоста. Полиция, говорили, так и не смогла найти преступников.

Крестов на могилах там было мало — заботиться о покое усопших чаще всего было некому.

Однако же свежая могила нашлась сразу — судя по выцарапанным на деревянной дощечке словам в ней покоился мужчина сорока лет. От чего он умер — неизвестно. Запомнив место, Григорий направился в Никольскую церковь за святой водой, и сразу домой.

Долгое состояние крайнего возбуждёния и ожидание близкой развязки дали о себе знать: в животе ощущался неприятный холодный ком, как во время массированного вражеского артобстрела тяжёлыми орудиями, когда при близких разрывах снарядов всё тело сковывал животный страх, и хотелось забиться как можно глубже в землю. При этом, осознавая, что в случае чего и земля не поможет выжить.

В знойном июльском воздухе явно чувствовался запах горелой серы, этот запах преследовал Гришу повсюду.

Глаз сам собой подмечал плохие приметы и всякую чертовщину. Верный дворовый пёс при виде возвращающегося молодого хозяина заскулил, поджал под себя хвост и забился в конуру, чего раньше с ним никогда не бывало. Ладонь, какую резал, чтобы скрепить договор кровью, враз зажила. Сняв перед обедом повязку, он обнаружил на ней только чистый розовый шрамик.

Дождавшись, когда домочадцы уснут, Григорий взял лопату, склянку со святой водой, и направился в сторону «Мучина креста». Выходя из дома отставной прапорщик прихватил с собой револьвер. Случись что, он никому не позволит дать себя в обиду.

Прежде чем сунуть под рубаху, проверил барабан: вытряхнул на ладонь и придирчиво перебрал пальцами все патроны-близнецы…

Пока шагал, думы ни на секунду не оставляли его. Чем ближе погост, тем тревожнее становилось на душе. Григорий тщетно силился понять, как это он только позволил втянуть себя в авантюру, попахивавшую глупейшей средневековой дикостью. Но обратной дороги уже не было: отказ от «договора» означал бы поруганную честь.

В полночь к воротам подошёл «исполнитель»:

— Показывай!

Григорий без слов привёл его прямиком к могиле:

— Здесь…

Бельмастый одобрительно поцокал языком.

— Ну, коль сыскал… копай!

Превозмогая страх и отвращение, Гриша приступил к раскопке могилы. Земля ещё не успела достаточно осесть, копалось легко. С неба ему подсвечивала полная луна, напоминая о чёрных глазах Евдокии. На соседней старой могиле жутко фосфоресцировала прогнившая оградка, по сторонам вкривь и вкось торчали редкие покосившиеся кресты. Страх подгонял копателя: «скорей бы всё закончилось!».

Наконец лопата стукнула по дереву: домина.

— Открывай, Григорий, и выйди из могилы, — ухмыльнулся «исполнитель», в его глазах мелькнули языки пламени. — Рано тебе ещё. Сам недавно из могилы вышел так и ближнему подмогни, не стыдись добро делать…

Смех исполнителя был густым и громким. Он явно не боялся, что кто-то услышит. По всей видимости, кладбищенский сторож, если таковой и есть, запер двери на все запоры и сейчас трясётся от ужаса.

Поднатужившись, Гриша вскрыл плохо сбитую крышку не гроба — ящика. «Постояльцев» «Мучина креста» хоронили именно в таких наскоро сколоченных из рассохшихся досок коробах. Изнутри сильно ударило по ноздрям плесенью и трупным запахом.

Стараясь не смотреть на покойника, Григорий выбрался из могилы и обнаружил, что бельмастый протягивает ему чашу — ту самую, в которую он днем сцеживал свою кровь. В чаше, покачиваясь, отражалась не белая, а багровая луна — кровь незнамо как не свернулась за истекшие часы.

Исполнитель стоял поодаль. По нему было видно, что сейчас он тоже чего-то опасается, но явно не покойника.

— Святую воду не забыл? Вылей в чашу! — не то испуганно, не то брезгливо передёрнулся, — Да смотри, ни капли мимо не пролей!

Григорий послушно выполнил приказ: бережно, стараясь не расплескать, налил из склянки святой воды. И застыл, чуя, как на голове поднимаются дыбом волосы — жидкость в чаше тотчас забурлила, точно каша в горшке!

— Это кипит твоё благородное негодование, юноша! — нехорошо засмеялся исполнитель, в голосе вновь зазвучала стальная уверенность, — Возьми чашу и вылей содержимое на покойника!

Григорий выполнил и это указание, после чего отшвырнул чашу и попятился от могилы. Всё творящееся казалось кошмарным сном, но проснуться никак не удавалось. Да и больно реальные подробности у этого сна: смердящий труп, безумная луна, жаркий воздух, грязная одежда, комья грязи прилипшие к ладоням. Он еще не знал, какие жуткие потрясения ждут его впереди, какие страшные муки уготовлены его душе в вечности!

В яме меж тем послышалось слабое копошение, затем показались две руки, которые беспокойно шарили по краю могилы в поисках какого-нибудь предмета или куста, чтобы уцепиться…

Ничего не найдя, руки принялись энергично загребать землю, так начинающий пловец загребает воду. Через какое-то время он нагреб достаточно, чтобы утоптать плотную горку и, взойдя на нее, перекинуть туловище на свежую насыпь. Покойник вышел из могилы и встал во весь рост перед «исполнителем». В сумерках его неподвижное лицо напоминало бездушную немецкую маску-противогаз, только без хобота-шланга: большие тёмные глазницы и ввалившийся рот.

Бельмастый меж тем словно бы вошёл в раж, ему уже плохо удавалось сохранять человеческий облик. Зрачки глаз стали вертикальными, черты лица исказились, и голова стала похожа на отвратительный череп, с кожей стянувшейся к макушке. Небрежно направив чрезмерно удлинившийся острый палец на Григория, «исполнитель» приказал мертвецу:

— Вот твой хозяин, слушай его!

Покойник развернулся и молча, дергаясь, подошёл к юноше. Ноги двигались медленно, как бы отдельно от тела, руки — невпопад шагам. Казалось, невидимый и не очень умелый кукольник управлял мёртвым телом посредством верёвочек. Страх Григория переплавился в тягучий, леденящий душу ужас. Он даже не смог проронить и звука, горло будто захлестнула удавка, не пуская на волю крик. Все члены онемели.

— Говори, Григорий! — в глухом смехе бельмастого сквозило лютое веселье, так волк мог бы куражиться, стоя над свежезарезанной овцой. — Чего стращаешься? Мало за войну покойников видел?

— Настя… — только и смог выговорить несчастный.

— Веди его, Григорий, он всё сделает!..

Глумливый хохот летел им в спину.

— Здесь, — не глядя на мертвеца, Гриша показал рукой на дом купца Онуфриева, — здесь она…

Вязкая тишина ночи была нарушена: от удара ладонью с треском вылетела из петель калитка крепких ворот. Мертвец, от ходьбы уже вполне размявший окостеневшие мышцы, уверенно прошёл к крыльцу. Ухватившись за ручку, коротко дернул дверь на себя. Выскочивший из пазов кованный металлический крюк пролетел мимо Григория и громко стукнул об воротину.

И только тогда отставного прапорщика начал бить озноб. Пришли вдруг и осознание совершенного и ужас раскаяния.

«Что я творю, Господи!?» — успел подумать Григорий, и в этот момент в доме раздался сдавленный девичий крик.

Раздался, да сразу и умолк. Похоже, Настя даже не успела толком проснуться. В конуре продолжала тихо скулить дворовая сучка.

— Настя! — закричал обезумевший молодой человек, в окнах заплясали огоньки зажжённых свечей, — Я сейчас, Настя! Я сейчас!

Григорий вбежал в дом, выхватил из кармана револьвер, машинально крутанул барабан. Навстречу ему выскочил в исподнем сам хозяин дома — купец Онуфриев:

— Гра-абя-а!.. а-ах… — его рёбра хрустнули в объятиях подошедшего сзади покойника.

Свеча упала на ковёр и погасла, следом повалилось грузное тело. Гриша выстрелил в исчадие зла, но мертвяк, не обратив на это ни малейшего внимания, повернулся и уверенно направился в соседнюю комнату…

На глазах несчастного влюблённого восставший из ада покойник убил семерых домочадцев. Семь пуль пытались остановить зло, но — безуспешно…

***

Версия полиции была такова:

Убив всех членов семьи купца Онуфриева ненайденным орудием преступления, отставной прапорщик Мучин Григорий Павлович, на почве душевного расстройства, возникшего вследствие пережитых военных действий, раскопал могилу недавно захороненного убийцы, и, выпустив в его мёртвое тело семь пуль из своего наградного револьвера отрубил лопатой голову. После чего покончил жизнь самоубийством через повешение на поясном ремне на воротах погоста «мучин крест».

Он действовал один — возле могилы были найдены только его следы, да следы ног покойника. Со стороны все выглядело так, будто убийца зачем-то ставил мертвеца на ноги и таким образом перемещал. Такое поведение лишний раз доказывало психическую невменяемость несчастного при жизни.

Немудрено — в последнем бою он один в живых остался со своего взвода — кто ж такое выдержит? Безутешная мать поставила на его могиле большой крест, и до конца своих дней слёзно молила Бога о прощении сыновней души.

…Утаить тот факт, что полиция обнаружила многочисленные следы ног кладбищенского покойника и в доме купца — не удалось, эта молва разлетелась по городу с быстротой молнии. Но скоро началась лютая и кровавая гражданская война — белые… красные… Ужасная история, в своё время взбудоражившая весь город, канула в лету…

Воин

Эту байку в своё время мне рассказала моя тётушка Матрёна Прокопьевна. Живёт она в глухой якутской деревушке, образование получила в первые годы советской власти — несколько начальных классов, точно не помню, не то три не то четыре. Этого было вполне достаточно для того чтобы даже не достигнув совершеннолетия уже самой работать сельским школьным учителем или счетоводом при конторе. Но, несмотря на малограмотность, благодаря постоянному интенсивному самообразованию Мотя прекрасно разбиралась в русской литературе, поэзии и во многих других вещах. Могла по памяти цитировать Пушкина, и даже по молодости баловалась сочинительством стихотворений для районной газеты.

Как я её помню, она постоянно курила. Курить она начала в детстве. Сидят мужики у стола, лясы точат, трубки покуривают, чаи распивают:

— Ну-ка, Мотя, прикури-кась трубочку! — просят они девочку, чтобы от серьёзной беседы не отвлекаться.

Маленькая Мотя берёт трубку, подходит к камельку, — это такое подобие печки или очага с открытым огнём в старинных якутских жилищах, подбирает щипцами уголёк и прикуривает. А мужики ей даже спасибо не говорят. Ну, тёмный народ, чего уж там. И народ тёмный, и в жилище темно, — только свет от огня камелька или от лучины. Никаких электрических лампочек от Ильича, не то что свечей парафиновых.

Проблемы со светом в этой деревне были всегда. Но люди к этому, видать, с издревле привыкли, до сих пор не ропщут. Мне было лет двенадцать, когда я гостил у тётушки на летних каникулах. И как-то вечером, во время ужина, отключился свет. Зажгли свечи, доужинали, тётя Мотя закурила беломорину, стали разговоры разговаривать о том, о сём. И как то плавно наши речи на страшилки перешли. Обстановка к этому вроде бы вполне располагает: за окном темно, свечи горят, за печкой страшно, волосы на голове шевелятся. Хорошо!

Тётя Мотя поулыбалась детским россказням, прикурила следующую, и стала свою историю рассказывать:

— Давно это было, я тогда совсем маленькой была, вот как сейчас Андрюшка, наверное. Пошла я в тайгу смородину собирать. А смородина это такое дело, — либо её совсем мало, либо очень много. Когда мало, по одной ягодке общипываешь, и долго это собирательство происходит, нудно. А когда много, так прямо хоть гроздьями снимай, это уже гораздо веселее, и быстро происходит. Вот только место нужно соответствующее найти, где эта самая «плантация» смородиновая находится. Вот я и нашла такое место, правда исходила по тайге много километров, устала. Малость отдохнула и стала собирать.

А кругом тишина, ни ветерка, ни дуновения, только комарики звенят да мои шлепки раздаются. И причём любое движение вокруг сразу заметно, если только не со спины конечно. Вот веточка сбоку на сосне дёрнулась, это значит рябчик или другая какая птичка на неё села. Кустики шевельнулись, стало быть, зайчик пробежал, или ожиревший глухарь по своим делам куда шмыгнул. Так что ежели живность не шевелится, так ты её и не увидишь никогда. Даже если рядом пройдешь, не заметишь. Ну, бурундук там, к примеру, или белка, так они, собственно, никому и не нужны, вот и не прячутся. Поглазеют на тебя с любопытством, да и дальше куда стругнут.

Собираю я, значит, смородину и не нарадуюсь, как это я нашла такое место хорошее. Два ведра у меня было — цинковое и медное. Одно ведро я сразу же, за полчаса насобирала до краёв, начала второе набирать. И вдруг…

Вдруг тётя Мотя остановилась, из коробки очередную папиросину стала вытряхивать. Все дети дружно стали нашаривать на столе спички, кто-то схватил подсвечник:

— Ну что…

— Что дальше-то, тёть Моть!?

Мотя прикурила от горящей свечи. А держит она папиросу особым образом: указательным и большим пальцами за мундштук и сжатой ладонью к себе, сама папироска при этом вверх торчит.

— Ну, вот… собираю я, значит… — пыфф… пыфф… — это место знаете где находится?

— Ну-у, тёть Моть…

— Что? — Мотя делает вид, что не поймёт о чём речь, — что — «что»?

— Что дальше-то было?

— А… вот, собрала я, значит, ведро и второе начала. И вдруг вижу боковым зрением справа от меня вроде есть кто-то, движение какое-то, и, причём очень, так скажем, большой объект беззвучно шевелится. И вот как стояла я, пригнувшись и с вытянутой рукой, так голову и повернула в ту сторону. И непонятно стало — то ли страшно, то ли удивилась, не помню. Только в этом положении и застыла, стою, не двигаюсь.

Вижу я всадника на белой лошади, примерно шагах в десяти от меня. Сидит всадник в серебряном седле, прямо перед собой смотрит, лошадь гривой мотает, густым хвостом комаров отгоняет, и идёт не спеша мимо меня. Под копытами трава сминается, веточки ломаются, а звука то не слышно! Тишина, только комарики позванивают.

Ну вот, оцепенела вся, стою в этой позе и не шевелюсь…

Теперь тёте Моте приспичило чайку попить. Взяла свою чашку, несколько рук сразу же протянулись к кранику самовара, я, конечно же, всех опередил, уже краник открываю:

— Дальше-то, дальше что было?

Кто-то из сестёр уже сахарок подкладывает, кто-то из братьев заварку льёт, от нетерпения чуть ли не мимо чашки.

— Ну, что дальше… всё бы ничего, всадник как всадник, лошадь обыкновенная. Только вот звуков они никаких не издают, и сбруя на лошади, и одежда на всаднике старинные какие-то. В древности у воинов такое было: на голове у мужчины шлем железный, кольчуга, всякие железные налокотники, наколенники, за спиной колчан с луком и со стрелами, к седлу маленький щит и меч приторочены. На поясе нож огромный висит. Сбруя у лошади, помню, очень красивая была.

Вот так тихо они мимо меня и прошли, только ветки на соснах и качнулись. Когда скрылись из виду, с меня оцепенение и сошло. Побежала я в деревню со всех ног, да так быстро, никогда так ни до того, ни после, не бегала. Наверное, все рекорды по району побила. Только дома поняла, что вёдра там, у смородиновых кустов оставила.

Начали взрослые меня ругать за вёдра, так я и объяснила старикам: так, мол, и так: видела, перепужалась, завтра принесу. Только одна я туда не пойду.

Старики, кстати, в ситуацию сразу вникли. В древности в тех местах междоусобные войны были, и раз в сто лет кто-нибудь, бывает, и видит этого всадника. Откуда он, и что он есть такое, — никто не знает. Но вреда, по крайней мере, ещё никому не приносил. Так что, говорят, девка, смело можешь идти за вёдрами, ещё лет с сотню этот всадник там больше не появится.

А через несколько дней война началась…

— Тёть Моть, пошли завтра за смородиной! — Загорелись дети.

— А чего ж не пойти? — Отвечает, улыбнувшись, Мотя, — сто лет ещё не прошло, чего нам бояться-то… давайте-ка спать в таком разе, утром рано вставать, хоть какая польза от вас, архаровцев, будет.

Наследник

Священники не живут на небесах. Они живут здесь, с нами, на земле. У них есть родственники, родители, братья, сестры. Как и все, они, рано или поздно теряют родителей, и часто встает вопрос о разделе наследства.

Родная мать бросила его в младенческом возрасте, скрылась в неизвестном направлении. Родному отцу пришлось через суд усыновить его. В возрасте около трех лет у Максима появилась мачеха, которую он принял всею своей чистой душой. В возрасте десяти лет на свет появился братишка Борис. И все было бы хорошо, но однажды Максим стал невольным свидетелем — мачеха изменила отцу. Отец ничего не узнал, мачеха до конца своей жизни пребывала в уверенности, что и Максим ни о чем не догадывается. Через несколько месяцев отец умер от продолжительной болезни, он был инвалидом войны. Крайнюю холодность и замкнутость Максима мачеха отнесла к смерти своего мужа, его отца. Теплые отношения с мачехой остались в прошлом, любовь и матери и Максима сосредоточилась на маленьком Борисе.

Повзрослев, братья обзавелись семьями, появились дети. Максим долго не мог простить мачеху, и все держал тайну в себе. Но, по крайней мере, по прошествии многих лет худо-бедно стал с ней общаться. Перипетии трудной и сложной жизни привели Максима к Богу. Став священником предлагал мачехе принять святое крещение, но она отказывалась.

Пришел срок, и мачеха ушла из жизни. Братья похоронили ее достойно. Примерно через неделю после похорон Максиму приснился сон: мачеха находилась будто в своей в квартире, но без окон и дверей, выглядела она потерянной и озадаченной, ей было страшно, и она в чем-то раскаивалась перед Максимом. Об этом Максим, не вдаваясь в подробности, рассказал Борису на поминках на девятый день. Сказал просто: «Мать чувствует себя „там“ некомфортно, за нее нужно молиться».

Разговор о правах на наследство произошел между братьями после положенных сорока дней траура. Максима ждало неприятное известие: выяснилось, что еще пятнадцать лет назад покойная уже оформила дарственную на квартиру — только на одного — на своего родного сына Бориса. Оформление произошло втайне от Максима, даже дальние родственники по линии мачехи скрывали от него этот факт. И сам Борис отказался делить квартиру, когда-то принадлежавшую отцу, с родным братом.

Для Максима настали черные дни. Три дня и три ночи он маялся и скорбел, молитвы не помогали обрести душевный покой. Он представлял, как откроет Борису тайну, которую он несколько десятилетий держал в себе, мысленно строил заявление в суд, обида на мачеху за отца с новой силой вспыхнула в его душе. Он уже ясно осознавал что стоит на грани многолетней судебной тяжбы с братом… В тягостных раздумьях прошла суббота, прошла ночь, и уже пора готовиться к утреннему воскресному богослужению.

По плану на предстоящее богослужение было дано слово из 1-го послания Петра 1;3: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому». Максим видел только буквы и слова, смысл прочитанного не доходил до воспаленного обидой разума. Он осознавал, что должен выйти к общине и алтарю очищенным, но ничего не мог с собой поделать — сатана активно, по-хозяйски, орудовал в его душе; скорбь о потерянном наследстве затмила даже факт смерти и траура по ушедшей в вечность. Часа за полтора до начала богослужения Максим, понимая что служение общине важнее размышлений о наследстве, нашел в себе силы прочесть дальше: «к наследству нетленному, чистому, неувядаемому, хранящемуся на небесах для вас». У Максима прояснился ум, сошла пелена с глаз; стихи 6 и 7 гласили: «О сем радуйтесь, поскорбев теперь немного, если нужно, от различных искушений, дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота».

Максим облегченно, сквозь слезы раскаяния, рассмеялся: «Слава Тебе, Боже! Недолго же я скорбел, всего три дня»! Мысли о наследстве более не владели его разумом и душой. Священник раскаялся в своих страстях, богослужение прошло под крылом Господнего благословения.

Нехороший зад

Вы думаете — нечисть ментов боится? Ничего подобного: иной раз даже насмехаться над ними изволит! И, представьте себе — довольно таки самым что ни есть похабным образом.

Одно время модно было всякие «полтергейсты» с «барабашками» изучать: шумят, каверзничают, посуду в шкафах бьют, записки пишут. А как только заинтересованные люди представителей власти вызовут, так сразу в доме с шумным духом тишина образуется. Поясняю — не «шумный» а совершенно тихий дух возникает. Хозяева домов с «барабашками» лицом скучнеют, неотложные дела появляются. Хотя, вроде бы — какая разница — при ком этому самому полтергейсту шуметь: при нормальных людях, или при ментах? Что — менты не люди? Всего то и отличие — наблюдательные очень, так это от специфики работы. Отсюда вывод — чаще всего полтергейст, то есть «шумный дух» — обыкновенное мошенничество.

Но есть и редкие исключения. Давно уже имел желание описать один из ряда вон выходящий случай, видно — созрел. Если бы это произошло не со мной, ни за что бы не поверил. Но для начала нужно познакомить читателя с моей собакой: если бы не она, ни этого, ни других рассказов попросту бы не было.

Это было в далёком 1985 году. Зимой. В то время я служил в должности помощника оперативного дежурного по райотделу. Однажды вечером в дежурную часть доставили безбилетника — поддатенького мужичка. Он ехал в городском автобусе, не оплатив за проезд, и при этом с ним следовала довольно таки страшная на вид собака породы боксёр. В то время автобусов на наших зимних дорогах, было мало, пассажиров много, а страшных собак, тем более боксёров, в автобусах вообще никогда не водилось. Для них даже отдельных мест не предусматривалось.

Так вот, автобусный контролёр оставил нам этого не имевшего совести мужичка с собакой, так как у него кроме совести даже копеек не оказалось для оплаты, а сам укатил других «зайцев» ловить. Мужичок спокойный оказался, мы и решили: езжай, мол, за рублём для оплаты штрафа, а собачку привяжи к трубе отопления у окна, здесь оставь. Потом, мол, заберёшь. Мужичок тоже укатил. Как выяснилось — канул в вечность. Наверное — рубля жалко было, а может — собака ему не нужна стала.

До утра мы об этом не переживали, и без того забот хватает. Но вот подошла наша смена. Сдача дежурства, всё прочее, «до свидания, ребята, мы будем скучать»…

— А собака!? — спрашивает меня новый дежурный.

— Что «собака»?

— Собаку, говорю, забери.

— А, так это не моя собака, — отвечаю, — забыл её здесь кто-то. Возьми себе, посмотри какая она ласковая, нежная.

Надо сказать, все сотрудники эту собаку аккуратно стороной обходили, но вела она себя спокойно, вежливо. Ни на кого не бросалась, не лаяла. Но вот морда… многозначительная боксёрская морда с выпученными глазами и болтающимися губами о многом говорит, так что лучше к ней, на всякий случай, не подходить. Разве что я ей иногда кушать давал, да воду в миске перед ней поставил. Так получилось, что стрелки на мне и сошлись, все вдруг дружно решили, что я — её любимый папа. Иначе смену не примут. Пришлось взять её к себе домой, не выгонять же живую гладкошёрстную душу на лютый мороз.

Потихоньку я к ней привык. Да, именно так — не она ко мне, а я к ней. По всей видимости, этой сучке было абсолютно наплевать кто её хозяин, и где ей жить. Жила она на коврике у двери, исправно ездила со мной на работу. На жизнь не жаловалась, не роптала. Много лет уже прошло, даже не помню, какую кличку я ей дал. И не помню, чтобы она хоть раз рыкнула или облаяла кого-нибудь. Абсолютно спокойная собака. Как тумбочка с ногами: вещь нужная, красивая, безобидная. Но вот морда… в отличие от моей очень нужная морда для моей беспокойной работы была, потребная. Как же я раньше без этой морды обходился? Бандюганам только говорил:

— Вы, главное, резких движений не делайте, остальное приложится…

Как миленькие становились, шёлковыми. Хоть и не уверен, вряд ли бы эта псина за меня в случае чего заступилась. К тому времени я её характер хорошо узнал: ну до того ей на всё наплевать было. Сядет молча у ноги и сидит, бессмысленными глазами только смотрит на всё происходящее, как мне кажется совершенно безразлично, тупо как-то. Абсолютно всё по барабану. Но польза от неё вне всяких сомнений была огромная: без её присутствия иной раз туго бы приходилось на опасных вызовах. Голос её только слышал, когда её дети разбередят, разыграют: бегает, повизгивает, радуется как щенок. Любили её дети, не боялись.

Так вот, было это дело зимой, вечером. Я уже возвращался в отдел с какого-то вызова, и поступает по рации сообщение: «адрес такой-то, в доме посторонний». Как правило, чаще всего это означает обычный семейный скандал: припозднился либо законный муж, либо бывший, женщине не понравился видок нетрезвого сожителя, помада на щеке и тому подобное. Адрес находился на отшибе города, в частном секторе. Водитель разворачивается, едем туда.

Адрес нашли кое-как, пришлось изрядно поколесить: в таких районах — не секрет, нумерация домов чисто символическая. Во дворе два дома, вошли в тот, где свет в окнах горит.

— В чём дело, в чём фабула, и где состав преступления?

Семья: молодая и красивая синеглазая женщина, невзрачный, маленького росточка супруг, которого разве что красит болтающийся на шее галстук в голубой горошек, и два дитяти. У супруга глазки беспокойно бегают, видно, что волнуется, нервничает, думаю — вот он «состав преступления» на лицо, уже бумажки из папочки вытаскиваю, говорю хозяйке:

— Пишите заявление, — мужу: — одевайтесь, паспорт не забудьте! — собаке: — сидеть!

В дежурной группе не принято долго дела мусолить: вызовов очень много, и везде нужно поспеть.

Женщина:

— Не надо ему одеваться! У нас в том доме, — показала рукой в окно на соседний дом, — посторонний!

И так она это сказала, таким тоном, что не поверить просто нельзя. Теперь и у неё беспокойство в глазах заметил. Мы с водителем переглянулись, расстегнули кобуры и ломанулись в соседний дом. Зима. Поначалу мы даже не обратили внимания на то, что у дома никаких следов на снегу не было. Дверь не заперта, ворвались, включили свет, обшарили все углы — никого. Вернулись.

— Там же нет никого, мадам.

— Я вам не «мадам»!

Я искренне удивился, посмотрел на супруга:

— Невероятно! У вас же дети… К`хм… Как такое может быть!?.. — всё-таки взял себя в руки, сосредоточился, — может, за ложный вызов протокол составим?

Ну, это я так, припугнуть: составление протокола тоже драгоценное время отнимает. Так что — не знаю как другие, но я никогда таких протоколов не составлял.

Нет, говорят, там посторонний обитает! Вот уж с месяц как наша любимая и незабвенная матушка-тёща померла, с тех пор и вселился! Тон, повторю, такой, что не поверить просто нельзя.

— Там подвал есть? Покажите, пожалуйста.

— Справа от печки увидите, сами смотрите.

Ладно, обошли дом, никаких следов на снегу. Вошли, собака уселась у двери, водитель спустился в подвал. Обшарил — никого! Дом как дом, бревенчатый, кое-где от ветхости бумажные обои с тараканьими следами от стены отошли и известковую штукатурку облупленную видно. Комод старенький стоит, трюмо, стол кухонный с протёртой донельзя клеёнкой, под столом старая швейная машинка и стопка тарелок. Разнопородные стулья и табуретки. Пыль везде, надо сказать — вековая. В общем, видно — старый человек здесь долгое время жил.

Водитель стал шуметь: открывать дверки стародавнего платяного шкафа, фанерного гардероба, кровать зачем-то сдвинул в сторону… и в этот момент вроде как еле слышный шумоток в левом от печки углу послышался — «хррусть», вроде скрипнуло что-то, собака скульнула. Поначалу я даже не обратил на это абсолютно никакого внимания.

— Слышь, Серёга, поехали, ну их всех…

— Поехали…

Собака заскулила громче. Мы посмотрели на неё — такого неописуемого ужаса на её морде и в глазах, я даже на человеческом лице никогда в жизни не видел! Она буквально втёрлась в дверь, поджала хвост, в глазах нечеловеческий… несобачий… в общем — СТРАХ! И смотрела она в левый от печки угол! Серёга тоже обратил на это внимание, удивился:

— Что это с ней?

В этом углу абсолютно ничего примечательного: табуретка, над ней на стене, чуть ли не под потолком висит небольшой, с виду посудный, шкафчик с открытыми дверками. Подошли в этот угол, начали добросовестно осматривать. На пыльной табуретке — свежие следы босых ног сорок пятого размера! Смотреть на это было довольно жутковато.

— Вот ни хренас`се! — не помню кто из нас так выразился.

На всякий случай я эту табуретку трогать не стал, поставил рядом другую, встал на неё и, открыв дверки, заглянул в шкафчик. Ничего особенного. Шкафчик разделён на две равные половинки одной полкой. На нижней — моток черных ниток, старая зубная щётка, школьная чернильница образца шестидесятых годов, сломанный карандаш. Верхняя часть — совершенно пустая. Ничего. Только солидный слой пыли. Видно этим шкафчиком никто не пользовался десятилетиями.

Я уже приноровился было спуститься на пол, но тут меня шарахнуло! Осветил фонариком верхнюю часть полки, ту, которая пустая, присмотрелся: ж*па! Да, именно — ж*па! На голове шевельнулись волосы, тут уж я чуть не упал — жуть!

Собака взвыла, я уже с пониманием на неё смотрел.

— Серёга, — дал ему фонарь, — глянь.

— Вот ни хренас`се! — оказывается это он так выражается, — тоже чуть было не сверзился с табуреточки со всем своим средним образованием.

Сергей нашёл в себе силы, аккуратно спустился и, не отводя глаз от шкафчика, попятился к двери.

Надо сказать, мы с ним, как и вся сознательная молодёжь, в то время были комсомольцами, я к тому же, как человек более-менее серьёзный, был силком назначен нашим замполитом редактором отделовской стенгазеты «Прожектор перестройки», этим фактом, надо признаться, не особенно гордился, и освещал разные нехорошие дела, творящиеся в нашем отделе. А тут на тебе — ж*па на полке!

Ну не совсем и ж*па, а свежий вдавленный след от задницы на пыли. Тем не менее, чёткий, узнаваемый, разборчивый. Со всеми анатомическими подробностями присущими для этого места: размер в ширину пятьдесят шесть см., разделен, где положено посередине, пропорции соблюдены полностью. Судя по всему, сидел хозяин этой задницы на полке свесив и раздвинув ноги в стороны, и, судя по безошибочно определяемым причиндалам на переднем плане, это действительно хозяин, а не хозяйка!

Это что ж получается: сидит владелец этого зада на верхней полке посудного шкафчика, высота которого от силы сорок см., и насмехается над собакой и вооруженными табельными пистолетами представителями власти! Судя по реакции собаки, она «его» очень даже хорошо видела! Судя по нашим непередаваемым словами ощущениям, «он» нас действительно рассматривал. Представить страшно «его» похабную рожу с ухмылочкой. А уж описывать — ещё страшней. Всё, хватит.

На прощание хозяйка пообещала:

— Я буду жаловаться!

— Имеете полное право, но там никого нет, — стараясь сохранить бодрое лицо, ответил я. И шустро умотали.

После того дежурства мы с Сергеем не на шутку налакались, и больше об этом случае не вспоминали. Собаку мою через пару месяцев застрелил один бандюган, если бы первый выстрел был в меня, повторю — не было бы ни этого, ни других рассказов.

Детям я сказал, что нашёлся хозяин собаки и забрал её. Но переживали они недолго: от этой сучки у нас остались беспородные щенята. Когда она успела?..

Освобождение духа

Свидетельство Веры, духовный опыт.

Автор не является героем

этих откровений.

Страшно. Я убил человека. Просто так, ни за что, в результате банальной бытовой пьянки. Это был знаменатель моей беспечной и бездумной жизни: вино, наркотики, пустые и никчемные развлечения. Убил такого же человека, как и я сам. Суд определил девять лет лишения свободы в одной из северных колоний. Срок отсиживал, как и все: работал, где надо терпел, где надо хитрил и изворачивался. Было тяжело.

Однажды в колонию с проповедью пришёл священнослужитель. Услышанное живое слово Божие заставило меня задуматься о духовной пустоте, о бесцельности всего моего существования, я прочувствовал и осознал всю свою насквозь греховную и грязную сущность. Наверное, так было угодно Богу, чтобы только в местах лишения свободы я понял выражение — «Иисус принял смерть за наши грехи, и затем воскрес».

И чем больше я думал о Боге, тем больше убеждался в том, что и Он знает обо мне и моих потребностях: кто-то просто так отдал мне потрёпанную Библию, в которой я остро нуждался! Это было чудо! Читал запоем и днём, и ночью. Каждое слово, и каждую фразу святого писания моя душа впитывала как губка влагу, я знал, что благодаря моему глубокому раскаянию Он прощает меня!

Как-то ночью, повинуясь внутреннему зову, я упал на колени возле своей кровати и стал молиться. Я совершенно не ведал, как это правильно делается, и слова, обращённые к Иисусу Христу, просто изливались из меня, из моей иссохшейся и истосковавшейся по свету и добру души. Сквозь неудержимые слёзы я не замечал ничего вокруг; была глухая тёмная ночь, но меня со всех сторон окружало что-то светлое и яркое, неописуемое, похожее на яркую радугу. Я знал — Бог слышит меня, я ощущал Его высшую любовь!

После той ночи я полностью изменился. Выйдя утром на улицу, увидел не грязь и зло зоны, а весёлых воробьёв плещущихся в солнечной луже, зелёную траву, листву на кустах, чистые облака в голубом небе. А ведь до этого дня всю эту благодать я попросту не примечал. Изменения во мне заметили и люди: «Смотрите на него, — счастья как у дурака махорки, а он светится!»… Да, я светился от счастья, мне было так легко, будто за спиной выросли крылья: Бог принял и простил меня: только Сыну Божьему дана власть прощать и миловать!

Вечером читал Библию и при этом машинально курил сигарету. Проходящие мимо зэки отметили это: «Как же так, святую книгу читаешь и при этом куришь?». Мне стало стыдно, я затоптал окурок. Но курить не прекратил, не бросил.

Но однажды мне принесли заказанную пачку сигарет. Пачка казалась новенькой, блестела свежая обёртка, я представил как сейчас смачно закурю, но… Но когда я открыл пачку, она, как мне показалось, была до отказа набита отвратительными зелёными волосами, — это была плесень! Так я бросил курить. И ещё — заметил, что не могу разговаривать на общепринятом в зоне блатном языке, бранные слова вызывали во мне стойкую неприязнь.

До встречи с Богом моя душа была в темнице, когда же тело моё оказалось в темнице, душа, благодаря воздействию Духа освободилась: в колонии я чувствовал себя свободным…

Освободили меня досрочно.

К стыду признаюсь, — на воле я стал отходить от Бога, меня вновь стала засасывать бездумное бытие бестолковых дней. Но и здесь, как выяснилось, Бог не оставил меня: совершенно, как я тогда считал, случайно я познакомился с одной одинокой женщиной. К счастью, она была христианкой. Стоит ли говорить о том, что мы нашли общий язык, и, благодаря нашим духовным беседам, я полностью отрекся от греховного прошлого. Иисус всецело вошёл в мою жизнь; я обрёл семью, Церковь, и смысл жизни.

Импульс

«Сердце замерло»… — простые и понятные слова. Сердце «замирает» при внезапно свершившемся значимом событии, имеющем сильную эмоциональную окраску: рождение ребенка, смерть близкого, положительное или отрицательное решение суда, большое радостное событие, переживание от внезапно постигшей беды либо несправедливости, при смертельной угрозе, внезапной очень приятной либо неприятной новости, и многое другое подобное. Получается, один из главных факторов для того чтобы «сердце замерло» — это внезапность.

Раисе Алексеевне К.,71 год, у нее тахикардия — неритмично и с перебоями работает сердце, ощущаются сильные боли в груди. В жизни было все: радости и беды, потери и приобретения, волнения, переживания… В предрождественские дни врачи, из-за ухудшения состояния здоровья, направили ее на обследование в медицинский центр. После Рождества стала известна одна удивительная деталь, происшедшая во время обследования сердца Раисы Алексеевны:

Она лежала на больничной кровати, врачи прикрепили к груди датчики аппарата визуально показывающего работу сердца: на экране можно наблюдать высвечивающиеся импульсы работы сердца и при этом в такт ритму сердца звучит зуммер. Буквально — и видно, и слышно. Врачи делают свою работу, сестра Раиса смотрит на импульсы высвечивающиеся на экране аппарата.

Внезапно на экране возникла ровная полоса — это означает только одно — остановка сердца! Появился тревожный непрерывный звук зуммера.

— Что это?! — забеспокоилась Раиса.

Именно в этот момент у нее, что называется, «сердце замерло» — в прямом и переносном смысле!

— Это остановка сердца, — не стали обманывать врачи.

— Но ведь я живая!.. Я же все вижу и слышу!.. — несмотря на остановку сердца, она действительно была жива!

Что она пережила в этот момент?! Если она мертва, то почему врачи с ней разговаривают, отвечают на ее вопросы?!.. На экране стали пробиваться робкие импульсы, послышался ритмичный звук зуммера — это заработало сердце! Через некоторое время импульсы стали ровнее и работа сердца полностью восстановилась. Сердце останавливалось на полминуты, а больная ничего не почувствовала!

Медиками было принято решение на следующий же день отправить больную для операции на сердце в Хабаровск. Из Якутска в Хабаровск перелет только самолетом, долгий и для больной тяжелый, поэтому больную сопровождала ее подруга, и, кроме того, медцентр выделил своего сопровождающего.

В Хабаровске с борта самолета лежачую больную перенесли на медицинскую спецмашину, и отвезли в больницу. При обследовании в хабаровской больнице все повторилось как и в якутской: остановка сердца и объяснение врачей — плохо работает сердечная мышца, требуется неотложная операция.

Когда Раиса Алексеевна рассказала обо всем что с ней случилось своему внуку — священнику, он просто и без эмоций сказал: «Я всегда молюсь за твое здоровье»!

«Бычок-17»

— Всё, Уилли, повезло тебе, отлетался, отвоевался, — удовлетворённо потирая руки после осмотра пациента, говорит доктор Бенджамен пилоту, — можно выписываться и — домой. Сам-то ты, с какого штата?

— Коннектикут… — растерянно отвечает Уилли, — … как это домой, док? Я же здоров как бык осеменитель из ранчо моей любимой тётушки Лори.

— Знаешь, Уилл, я с тобой спорить не буду: ты совершенно здоров, — по опыту ожидая подобной ответной реакции молодого, но бывалого фронтовика, отвечает врач, — с твоей …м-м… ногой летать нельзя, а как осеменитель ты вполне сгодишься, — заверил парня Бенджамен, — ты сколько наци сбил?

— Семнадцать…

— Вот видишь, ты же у нас герой, — равнодушно восхищаясь, и механически делая быстрые записи в истории болезни бормочет, внезапно ставший таким ненавистным, доктор, — за тобой все красивые девушки Коннектикута стадами будут бегать, успевай только отбрыкиваться.

Уилли набычился, лицо старого доброго доктора стало вдруг невероятно отталкивающим, он заметил, какое же оно до отвращения дряблое, покрыто частыми оспинами, и сам он до невозможности жирный, лысый, щёки трясутся, живот колышется, выпученные глазёнки даже большие круглые очки с блестящими толстыми стёклами не красят:

— Из-за какого-то хренова сухожилия, док…

— Да, Уилли, натворила пуля дел, — протирая салфеткой золотое перо авторучки «Паркер», отвечает врач, — кусок твоего хренова сухожилия пришлось вырезать, и ты это прекрасно знаешь.

— Завтра меня здесь не будет… — невольно вырвалось у молодого человека.

— Ну почему же именно завтра, — док прищурившись, на расстоянии вытянутой руки стал рассматривать перо, — где-то с недельку-другую ещё подлечим, придёшь в себя, — налюбовавшись пером, Бенджамен вновь приступил заполнять бумаги, — придёшь в себя, комиссия утвердит, домой вылетишь позже…

Наутро Уилли в военном госпитале не нашли, потому-как тем утром он уже стоял навытяжку в офисе командира эскадрильи Дональда Хопкинса:

— …Из-за какого-то хренова сухожилия, сэр!.. Придешь, говорит в себя, сэр!.. Да я давно уже в себя пришел, сэр!..

Хопкинс конечно обнял бы своего лучшего боевого пилота, но по причине отсутствия левой руки, только ободряюще похлопал того целой правой по плечу:

— Не переживай, сынок, неразрешимых вопросов не существует…

— Да, сэр! — покладисто согласился подчинённый.

— Прошу тебя, Уилли, не кричи так, я ещё не закончил, — поморщился старый кэп.

— Да, сэр. — сбавив громкость, ответил почуявший доброе, бравый лейтенант.

Внезапно в соседнем помещении заместитель командира завёл на патефоне модную грампластинку — «серенада солнечной долины». Хопкинс раздражённо пнул ногой в дверь, — музыка прекратилась:

— Вот скажи мне, Уилли, какой такой нехороший человек придумал этот джаз?

— Да, сэр! — мгновенно среагировал парень и даже, для того чтобы усилить эффект полного согласия с авторитетным мнением шефа, нахмурил брови, — совершенно нехороший, сэр!

Ответ боссу явно понравился.

— С госпиталем мы, конечно, договоримся… — вкрадчиво продолжил командир, подчинённый тут же изобразил на своём лице улыбку счастливого человека, — как ты смотришь на ленд-лиз?

Парень изменился в лице:

— В тыл, сэр, в Россию!?

— Такие люди нужны в тылу, — попытался пошутить Хопкинс и, как бы задумчиво, продолжил, — да и не совсем уж и в тыл… ты ведь знаешь, людей катастрофически не хватает, а другого шанса летать у тебя не будет, — лишая пилота возможностей для дальнейших возражений более жёстко добавил, — и будь добр, ковбой, сделай милость, не спорь со мной.

— Да, сэр… — совсем тихо ответил Уилл, — «при чём здесь ковбой? Сейчас и этот про осеменителя начнёт»…

— Ты иди пока, парень, отдохни пару дней, оторвись где-нибудь. Маршрут — материк-Фэрбэнкс, там машины будут принимать русские. Самолёты разные придётся перегонять… да что я тебя учу, — осёкся капитан, — ты ведь у нас лучший из лучших, — кэп еще раз дружески похлопал парня по плечу, — ну, иди, иди уже…

Пилот молча развернулся, неловко переставляя левую ногу поковылял к выходу.

— Да, Уилли, поищи где-нибудь трость! — но обиженный на весь мир лейтенант даже не обернулся.

Каждый раз совершать одни и те же перелёты через океан на север до Аляски а оттуда в Якутск, перегоняя боевую технику, довольно однообразно и утомительно, даже, можно сказать, монотонно, жизнь скрашивает только то обстоятельство, что иногда летать приходилось на совершенно разных боевых самолётах: «митчел», «томагавк», «китихаук», отличная машина — «аэрокобра».

При любых погодных условиях, и в зимний туман, и в летний дождь Уилл управлял машиной мастерски. Взлёт и посадка, посадка-взлёт, небольшой отдых, взлёт-посадка… кажется, уже выработалась мышечная память на все эти чередующиеся движения рук при работе на двух знакомых, чуть ли не родных, аэродромах. Пилот не сдержал улыбку: «Я мог бы летать и с закрытыми глазами, и даже без помощи карты»: какая-либо ошибка совершенно исключалась, неоднократно пройденный маршрут он узнавал даже по мельчайшим складкам местности. Да он собственно в эскадрилии был не единственным таким асом.

Конечно, бывали и трагические случаи, самолёты терялись, неизвестно что происходило с ними, с теми, которых не удавалось найти. Либо тонули в океане, либо пропадали в безбрежной заснеженной сибирской тайге. Однажды даже самому пришлось участвовать в поисковой операции, правда, безрезультатно. Бывали и счастливые случаи, в том смысле, что пилотов находили живыми, — либо на льдине, либо, по следам самолётных останков, где-то в тайге. Поговаривают: счёт погибшим русским парням на этих перегонах перевалил за девяносто.

Но с Уилли, и в этом он был совершенно уверен на все сто процентов, никаких: ни трагических, ни «счастливых» случаев, здесь, в тылу, произойти не может. Он боевой пилот с огромным лётным опытом, и дома его ждут мама с младшей сестрёнкой, и он обязательно их увидит после войны.

Уилли выгнул затёкшую спину, пошевелил плечами и бросил взгляд на приятно фосфоресцирующую приборную панель: «O`key… нет, если бы у Хопкинса были обе руки, я бы сейчас не летал, — с теплом вспомнил своего кэпа Уилл, — всё-таки я счастливчик… а ведь и он летать ужасно хочет! — осенила парня догадка, — поэтому я и летаю…»

Навалилась усталость.

Пилот энергично тряхнул головой, отгоняя опасную дремоту, открыл термос и не спеша выпил горячий ароматный кофе.

Судя по всему, Уилли уже приближался к аэродрому. Оставалось каких-то неполных полчаса. Лейтенант вспомнил как некоторые невоевавшие молокососы, которым он передавал новенькие машины, с завистью смотрели на его награды и «доблестную» походку, а он в ответ лишь снисходительно улыбался и тщательно прятал за этой улыбкой уже свою зависть к людям, отправлявшимся на фронт. Да и было бы чем гордиться, ведь перегон — работа совершенно не героическая, обыденная, рутина.

Без всякого перехода мысли переключились на другое: тихое, мирное и спокойное. Вспомнилось далёкое безмятежное детство: старый уютный домик примыкающий к маленькой зелёной лужайке, дружный семейный ужин; как мама, после молитвы, поправляет на нём одеяло и гасит в комнате свет…

Свет… Свет… Приборная панель; компас…

Прямо по курсу светит белая луна, сзади — холодное северное солнце. Мотор привычно и вполне надёжно монотонно-успокаивающе шумит, под крылом безмятежные ватные облака покрывают гладь океана. В просвете между ними на поверхности тёмной воды мелькают рубленые льдины айсбергов. «Зрелище довольно красивое, — отметил про себя Уилл, — как это я раньше не замечал?.. Кажется, скоро идти на снижение»…

Лик луны плавно изменил свои контуры и превратился в лицо матери: «Уилли, пора вставать, сынок!..» — Уилл раскрыл глаза…

— Осеменитель хренов! — вслух выругал себя пилот, потянув на себя штурвал, — Боже мой!…

— Что тебе, сын мой? — со страшным русским акцентом раздалось в наушниках гарнитуры, — ты что вытворяешь, это «Бычок-17»?!

Оказывается, пилот уснул, и в дрёме пытался посадить машину на полосу! Но ответ дежурному радисту базы прилёта тут же нашёлся:

— Я «Бычок-17», — назвал Уилли свой позывной, — почему не отвечаете?

— Ты вызывал? — интонации явно виноватые, — может у тебя с радиостанцией неполадки?

— Всё может быть, — уже более спокойно, философски ответил Уилл, — иду на посадку, подгоняй техников!…

По разные стороны баррикад

В прошлом году, осенью, наш чеченский отряд ОМОН в горах на ваххабитскую засаду нарвался. Собаки! Они только и умеют, что из-за угла нападать, со спины!

Это было в предгорьях, наш отряд в посёлок «К» направлялся. Идём по дороге, распределись по обочинам как положено. Слева, метрах в тридцати от дороги, лес, справа скалы. В одном месте я как чувствовал, — сейчас что-то будет. И точно — из лесу по нам стрелять стали! Мы под скалу откатились, за камни залегли. Перестрелка жесткая была, двоих сразу потеряли. В самый разгар боя вроде кто-то назойливо меня за плечо дергает. Ва-алла… Оглянулся — никого. Чувствую, опять дергает, вновь обернулся… а за спиной — скала. Ну, нет никого! Все наши за соседними большими камнями залегли, их не видно, слышно только — стрельба идёт беспорядочная, и подствольники работают.

Стал оглядываться, думаю, может, в запарке не вижу чего-то. И тут заметил, как от большого камня пуля летит, прямо в голову! Да, именно пуля, моя пуля. Облачко пыли и мелких камушков от трещинки медленно так клубятся, рассеиваются, и пулю четко вижу, как в замедленной киносъемке; а трещинка эта ещё продолжает расходиться. Эта пуля рикошетом пошла от камня, видно, что она малость сплюснута и крутится-вертится штопором, и горячий воздух вокруг неё «плывёт». Если бы не обернулся, она бы мне ровненько в затылок угодила, а так рядом с виском прошла, даже не поцарапала!..

В тот момент даже испугаться не успел; а потом, после боя, когда уже успокоился, плохо было… Слава Всевышнему и Всемилостивейшему! Бесконечная хвала Всевышнему Аллаху, Господу миров! До сих пор живой только благодаря Аллаху!..

***

Во имя Аллаха, милостивого на этом свете к верующим и неверующим и милостивого на том свете только к верующим. Благословение и приветствие нашему господину, лучшему из созданий, Мухаммаду, его семье, сподвижникам и всем, кто последовал за ними… Это было в конце лета. Наш отряд — пятнадцать человек, мы скрывались в лесу. Как-то на ночь выставили троих часовых, сами уснули в блиндаже. И вот снится нашему командиру, Джавату Исмаилову, будто старик, весь белый такой, седой, к нему подошел и говорит: «Вставай, Джават, опасность! Враги на подходе!» Джават вскочил, всех на ноги поднял, круговую оборону заняли. Оказалось, не напрасно: спецназ наемников подошел. Окружили нас со всех сторон, но мы их уже ждали, заранее приготовились к теплой встрече. Чем больше врагов, тем мы, вайнахи, сильнее! Славный был бой, но неравный: спецотряд — и нас всего пятнадцать. Только и успевали магазины набивать. А они нас жарят «шмелями», «мухами» рвут, со всех сторон огонь… сколько друзей-товарищей мы потеряли, хороших парней… Нам с Джаватом только Аллах и помог… в лесу отлежались… Еще трое наших спаслись… Джават совсем тяжелый был, но я его бросить не мог. А наших раненых «собаки» добивали. Потом я его на своих плечах оттуда вынес… Как позже выяснилось, среди нас находился вражеский агент, мы его со временем нашли и казнили… Мы еще в девяносто первом участвовали в чеченской революции под командованием самого Басаева, и наш легендарный отряд был в составе войск Конфедерации народов Кавказа. Только благодаря нам всегда поддерживался справедливый порядок в нашем джамаате…

Нехорошая девица

Следующая история из разряда городских легенд. Как сейчас помню — этот случай произошёл в частном секторе городского района ГРЭС в начале восьмидесятых годов прошлого века, но адрес, конечно же, давным-давно забыл: уж сколько лет прошло. Об этом случае в то время судачили все кому не лень, возможно, кто-нибудь из читателей даже про него и вспомнит; и приведу его постольку, поскольку он перекликается со следующим случаем:

Молодая девушка, кроме неё в доме никого не было. Вдруг, ни с того, ни с сего, из примыкающей комнаты вышел хорошо одетый молодой симпатичный человек, прошёл мимо: «Здравствуйте». Девушка даже не испугалась и машинально ответила: «Здравствуйте». Парень прошёл, с лязгом откинул дверной крючок и вышел из дома. Через несколько секунд девушке поплохело: до неё дошло… Встала, прошла к двери — крючок был в закрытом состоянии.

А этот эпизод — уже не легенда, это действительный случай в цепи странных событий, о которых мне рассказали близкие родственники, живущие в районе Залога. Залог до революции — сплошные церковные кладбища, а ещё ранее «божедомка» — про это я упоминал в рассказе «Мучин крест»; вот моя теория по этому поводу: «…В старину именно на этом месте находилась «божедомка», — общая яма, могила, которую устраивали во время мора. Также здесь было место погребения убитых во время восстаний язычников-туземцев, нищих и самоубийц. «Залаживали» их в яме сверху брёвнами, и всё. «Заложные» покойники должны были хорониться за речкой, так оно и было…». Да, район Залога отделяла от основного города бывшая протока реки Лены, от которой сейчас осталась небольшая речушка с мостом. На могилах сейчас стоят жилые дома. Надо сказать — в старину в Якутске было большое количество церквей, когда по реке к городу приближались баржи, первым делом все видели белые церкви и золотые купола, а уже позже, по мере приближения — сам город. Вокруг церквей — кладбища. В советское время церкви сносили, перестраивали, кладбища засыпали. И на их месте воздвигали современные жилые дома.

Происходило это так: в начале шестидесятых годов Якутск благоустраивался ударными темпами: воздвигались предприятия, современные жилые дома, магазины. Территории для этих строек находили очень просто: ликвидировали бульдозерами древние кладбища. Часто дети могли наблюдать, как ковш бульдозера срезал пласт земли, из-под которой тут же выглядывали человеческие конечности. Был случай, когда выкопали гроб, в котором находилось полностью сохранившееся тело девушки — купеческой дочери. Даже румянец на щеках был виден, — это не чудо, так вечная мерзлота сохраняет в нетлении плоть.

Бульдозеристы при этом ругали не советскую власть, а любопытных детей, которые приходили сюда специально — «на мертвецов посмотреть». Однако и сами бульдозеристы были любителями похохмить по-чёрному: одну выкопанную мумию вставили по пояс в песчаную насыпь, воткнули в рот папиросу, и так эта мрачная фигура на потеху всему городу с неделю и простояла.

Опять же — начало восьмидесятых. Семья — молодые мама, папа, годовалая дочь, бабушка; жили они на первом этаже двухэтажного дома по улице Дежнёва. Папа в то время был молодым сотрудником милиции. Однажды, в феврале месяце, он пришёл домой во втором часу ночи, разделся, одежду аккуратно уложил армейским способом рядом с диваном — на стул, лёг спать. Дочка спала в соседней комнате с бабушкой, он соответственно с женой на диване в отдельной комнате.

Уже улёгся, пару раз повернулся с боку на бок, и вдруг в комнате послышался шумоток. Парень открыл глаза… и тут же покрылся холодным потом, по коже сыпанули мурашки: из-под дивана, на который он только что лёг, вылезала молодая женщина, да так сноровисто, будто дело это для неё вполне привычное. В окно светила лампа от придорожного фонаря, так что в помещении было более-менее светло. Видно — якутка, волосы растрёпаны, торчат во все стороны, но на лицо не страшная, как принято описывать «живых мертвецов», можно сказать — симпатичная. Несмотря на красу, испугался парень по-настоящему. На фоне окна также видно, что на голое тело надета полупрозрачная ночнушка, или что-то вроде этого, в мелкий голубенький цветочек, и больше ничего. Парень даже присел на диване. Первой мыслью было — а не ухватить ли её за эту самую ночнушку, но босоногая женщина не обращая внимания на парня, уже громко прошлёпала мимо, вышла из комнаты, и прикрыла за собой дверь. Проснулась супруга: «Что с тобой?», — «Ты видела?», — «ЧТО?!». Парень встал, включил свет, оказалось — шумоток был произведён упавшей на пол со стула одеждой и кобурой — похоже, будто эта девица задела, когда вылезала из преисподней. Проверил все комнаты, замки на двери, осторожно заглянул под низкий диван, в шкафы…

С месяц-полтора подобные проверки под смех жены происходили каждый вечер, парню же было далеко не до смеха…

К сожалению, семейная жизнь не удалась. Через четыре года молодые развелись.

Но это ещё не всё. У парня другая семья, но дружеский контакт с взрослевшей дочерью имел, и, следовательно — и с тёщей, и с первой супругой. Дальнейшее развитие этой мистической истории имело продолжение уже в этом веке. Дочь выросла, вышла замуж, родила двух детей. Вроде бы всё хорошо, но молодой зять никак не может найти контакт с тёщей и пратёщей. Дочки вечерами перед сном чего-то сильно пугаются, но объяснить не в состоянии: ещё не разговаривают. По ним видно, что они испытывают просто панический ужас, чего-то страшно боятся. Никакие целители излечить девочек не смогли. И объяснить никто толком не может — что же происходит. Самой молодой маме однажды средь бела дня тоже примерещилось нечто подобное описанному выше, то есть произошёл случай один к одному подобный произошедшему в районе ГРЭС: «Здравствуйте»!.. Разве что «гость» — женщина.

Тёща однажды призналась, что ей как-то приснился сон: под стеной этой квартиры, рядом с диваном, гроб, в гробу переломленное пластами земли тело. Зятьку после разговора с отцом супруги становится что-то понятно, и летом, под видом утепления, он затевает ремонт пола. Вскрыв половицы, он приглашает священника, который и ставит в этой истории последнюю точку: совершает в квартире молитву за когда-то погребённого. Наконец-то девочки успокоились, стали спать без криков и истерик.

Память стен

Судя по всему, на втором этаже школы закончились уроки — перемена. Всё пришло в движение: зашумели отодвигаемые стулья, раздался детский гомон, галдёж, возбуждённые голоса, топот десятков ног. На первом этаже — тишина.

— Ты это слышишь, Коля?

— Ага… — ответил обескураженный сержант. Отложил в сторону газету и посмотрел в щербатый потолок, — что это?

— Без понятия… урок закончился что-ли…

Милиционеры одновременно посмотрели на настенные часы — 00—15, — время за полночь.

Сергей встал с кресла, взял со стола фонарик:

— Ты будь здесь, схожу наверх, гляну — что там.

— Ага…

Левое крыло школы было разрушено ещё в начале лета вследствие оттайки грунта вечной мерзлоты, крыло полностью рухнуло; благо — в тот день никого в школе не было и поэтому никто не пострадал. Центральный вход и лестница на этажи находились в исправном состоянии. Здание предстояло ремонтировать, в пустующей школе была выставлена охрана.

Сергей ушёл наверх, вернулся буквально минут через пять:

— Тишина… — выражение лица — полнейшее непонимание ситуации. Ткнул пальцем в потолок, — там тишина, зато здесь, слышу — бардак.

Напрягаться и прислушиваться — в этом не было необходимости: на верхних этажах галдёж не прекращался ни на минуту: топот десятков ног, возбуждённые голоса, звуки отодвигаемых стульев, — самая что ни есть обычная школьная перемена. Разве что без людей, глухой ночью, и в школе, которая закрыта по причине аварийного состояния здания: вечная мерзлота под Якутском местами тает, конечно же — пласты земли сдвигаются, бывает — рушатся здания.

— Нет, здесь всё тихо было, — шепнул Коля, — я же…

В головах сотрудников вневедомственной охраны завертелись-завихрились совершенно не милицейские, а какие-то древние, суеверные мысли, — это явственно наблюдалось по выражению глаз. Милиционеры быстро справились с собой, поспешили изобразить во взгляде мужество.

— Ладно, я схожу, — теперь уже Коля направился на второй этаж.

Луч фонаря шарил по стенам, дверям классов и стенгазетам — ничего примечательного. Разве что было слышно — уже не на втором, а на первом этаже вовсю жила своей самостоятельной жизнью кипучая школьная перемена: топот ног, возбужденные детские голоса, гвалт.

Чтобы тени от луча фонаря не метались и не дёргали нервы, Коля крепко зафиксировал его двумя руками, — так стало несколько спокойнее. Лампочка в фонаре была особенной, мощной, какого-то нового образца, батареи свежие. Сильный остронаправленный луч высвечивал даже дальний конец коридора, за спиной — кромешная тьма. Тьма липко обволакивала влажную от внезапно выступившего холодного пота спину Николая, — это было неприятно. Древние страхи завладели сознанием; вспомнилось, как в глубоком детстве часто просил маму не выключать на ночь свет хотя бы на кухне, чтобы полоска света пробивалась в комнату, и благодаря этому было не так страшно.

Резко развернувшись, Коля осветил противоположный конец коридора — никого и ничего. Тишина. На втором этаже и выше- тишина, ничего подозрительного. Подозрительно было внизу — на первом этаже.

«Как там Серёга?!». Почему-то вспомнилась глупая надпись на значке, который Сергей носил в нерабочее время на гражданской одежде, с надписью — «Ничем не могу помочь». Сажеными прыжками милиционер в два счёта преодолел пролёт, вид уже стоящего у лестницы надёжного товарища придал уверенности.

— Слушай, это здесь шумят, — Коля показал рукой наверх, — там всё нормально было, тихо как в…

— Тихо… — Сергей приставил палец к губам.

Шум на втором этаже школы не утихал, — мягко говоря, это было странно. Звуки прекратились ближе к рассвету, перед временем, которое называется «город стал просыпаться».

Этот случай мне рассказал боец ОМОНа, ещё в 2003 году. Случилось это с ним в 90-х годах, когда он служил в ОВО, — в то время по городу ходили разные слухи. Когда собрался писать рассказ, почему-то был уверен, что найду хоть какую-нибудь информацию в инете. К моему удивлению, по поводу третьей школы ничего стоящего не нашёл. За исключением двух заметок, которые привожу ниже.

Из материалов школьного музея, созданного 1 июня 2005 года:

История развития образования заложного района начинается 15 апреля 1888 года, когда Якутское областное попечительство открыло приют для арестантских и ссыльно-поселенческих детей. Он находился в одноэтажном деревянном доме в заложной части города. В этом приюте находились и дети дошкольного возраста. (Н АРС (Я) ф. 305—4.0П. 1,д.4.)

Из материалов ИА SakhaNews

1 июня 1990 года вечером произошло обрушение крыла средней школы N3. Только по счастливой случайности не пострадало большое количество детей, которые утром этого дня сдавали в ней экзамены.

У этой истории есть своеобразное параллельное продолжение. Однажды в конце мая я на своей машине вез одну учительницу на детское школьное мероприятие, которое мы должны были проводить на природе по случаю окончания обучения. И вот, проезжая по улице Дежнева мимо третьей школы, я вспомнил байку милиционера, и рассказал ей. Она не удивилась и тут же поведала мне происшедшее с ней интересное событие пятнадцатилетней давности:

— Да, есть такое. Вот, говорят, в старом здании якутского театра, вахтеры по ночам слышали пение известной покойной певицы. В краеведческом музее тоже что-то происходит. Наверное, это явление можно назвать «память стен»: всплески сильной энергетики впитываются зданием, и в особо тихие ночи стены как бы «отдают» в пространство «запомнившиеся» звуки путем акустических колебаний — так с физической точки зрения можно объяснить это явление. Другое объяснение на ум попросту не приходит.

В то трудное время я работала педагогом в школе якутского поселка «Х», по причине постоянной нехватки денег приходилось подрабатывать в этой же школе ночным сторожем. Только в отличии от третьей школы шум по ночам почему-то всегда доносился из спортзала: будто там спортивные занятия проводятся: дети галдят, смеются, бегают, слышны стуки мяча по полу. Не по себе как-то было.

Нехорошая собака

Страх длинною в пятьдесят лет: размером с человеческую жизнь. Скажете — такого не бывает? Вам судить. Рассказывает серьёзный мужчина за пятьдесят, завотделом серьёзного госпредприятия, очень просил не называть имени, так что назовём его Николай. В детстве он жил в однокомнатной квартире, в обычном двухэтажном доме — в так называемой типичной «деревяшке», неподалёку от нынешнего магазина N18 (дело в Якутске), в доме было печное отопление: то есть в каждой квартире — печка. В то время это было само-собой разумеющимся. Дом стоял в окружении частных развалюх и курятников.

Это было время, когда ныне не существующий кинотеатр «Мир», можно было увидеть с улицы Лермонтова, никаких застроек, а по дороге иногда ездили машины и очень редко — всегда переполненные маленькие автобусы «ПАЗ». Телевизора в семье не было, и мальчик даже не знал что это такое. После одного случая Николай до сих пор ложится спать только при свете ночного освещения: включает любой ночник, свет на кухне, или настольную лампу.

Планировка квартиры — зал с двумя кроватями, столом, фанерным шкафом, и тесная кухня с печью; второй этаж. Когда это произошло, Коле было лет пять, но его память сих пор хранит то событие во всех подробностях — настолько чётко это запало в сознание.

Был зимний вечер, молодые родители уложили малыша спать в кроватку, и, не выключив свет, ушли ворковать на кухню, дверь в комнату прикрыли. Почти тут же мальчик ощутил лёгкий толчок в спину — не понял. Опять толчок, уже посильней — это снизу, под кроватью кто-то или что-то толкало сетку.

Мальчиком поначалу овладело простое любопытство: «Что бы это могло быть?», — он пригнулся, и, свесив голову, заглянул под кровать… Первое, что пришло в голову при виде этой сущности — собака! Непонятное тёмное, почти чёрное пятно, огромная клякса; формами очень напоминала большую лохматую чёрную собаку. В подкроватном сумраке ярко лучились огромные глаза, от неё так и разило нечеловеческим злом, ненавистью, и чем-то потусторонним, сатанинским; конечности постоянно находились в движении: то уменьшались, то увеличивались в размерах, то вытягивались, как щупальца осьминога, то полностью исчезали, как бы втягивались в бесформенную кляксу.

Малыш, от внезапно охватившего его ужаса, громко закричал, сущность оперлась о конечности и резко выгнула спину, Коля от мощного толчка едва не выпал из кроватки; чуть ли не мгновенно в комнату забежали не на шутку перепуганные мама с папой: «Что с тобой, Коленька?!», — «СОБАКА!!!», — «Какая собака, где?!», — Коля, показал рукой под кровать: «там… там…». Конечно же, под детской кроваткой родители никого и ничего не обнаружили; списали всё на впечатлительность или на сон ребёнка, кое-как успокоили. Но память — вещь стойкая.

Этот дом, в ряду таких же стареньких «близнецов», стоит у дороги до сих пор, отопление уже централизованное, вокруг выросли современные каменные дома. Наверное, можно представить — когда Николай проезжает мимо, он вспоминает счастливое детство, и… — что ещё?.. Так вот, когда он мне это рассказал, я, конечно же, первым делом и вспомнил — кладбище «Мучин Крест»! Именно здесь было место, где хоронили арестантов якутской тюрьмы, — она находилась неподалеку; также здесь хоронили представителей бедных слоев населения. Кроме арестантов туда свозили замерзших на улице или скончавшихся от болезней бродяг, самоубийц. Когда-то, ещё до революции, именно в этом месте был мученически убит и распят на перевёрнутом кресте припозднившийся беспечный прохожий. Отсюда и пошло название погоста. Полиция так и не смогла найти преступников.

Давайте вернёмся в наше время; магазин N18: постоянные грабежи в этом районе города — обычное явление, плотные убийства, как на улице, так и в окружающих домах, разбои, изнасилования; чрезмерная беспокойность и агрессивность жильцов; вызовы скорой помощи — чаще всего детям; чересчур частые автомобильные аварии… всё это не только на этом перекрёстке, но по всей площади бывшего кладбища. Даже — частые несчастные случаи и травмы: например — упасть в открытый канализационный люк в этом районе — обычное явление.

Излюбленное место падения на прохожих рекламных щитов… — догадайтесь с пяти раз — где это место. Про зловещее кладбище «Мучин крест» наверняка знает, или, по крайней мере, слышало большинство коренного населения Якутска. Но мало кто связывает все эти случаи с энергетикой этого места. Страшного кладбища, как такового, давно уже не существует, всё плотно застроено современными зданиями. Но Зло из прошлого преследует жителей этих кварталов до сих пор.

Я рассказал про этот исторический факт, а также травматическую и криминальную статистику Николаю, внимательно выслушав меня, жить ему стало намного легче: слава Богу, что все эти напасти с ним ни разу не случились, и живёт он в другом районе города. На мой взгляд, эта сущность под видом «собаки» с младенчества и по нынешнее время подпитывалась энергетикой Николая, рвала его душу. Само-собой — Зло питалось и питается не только им, но и всеми, кто живёт в этом районе города. Но мало кто подозревает об этом.

Чувство греха и нерожденные дети

Аборт — грех. А добровольный отказ от брака,

зачатия, и радости материнства?

Было это давно, лет семьдесят-восемьдесят назад. Жила на свете дева. С малых лет радовала родителей послушанием и святостью, не грешила. С отличием окончила школу, оставила учителям о себе добрую память. Отучившись в университете, стала работать по специальности. Проживая в крупном городе никогда не бывала в увеселительных заведениях, читала добропорядочную литературу и Библию, посещала богослужения. Активно боролась с искушениями. Своей жизнью подавала только положительный пример родным и друзьям. До тридцати лет гордо отвергала многочисленные предложения достойных молодых людей, не выходила замуж.

Но со временем стали овладевать душою смутные чувства и неясная тяжесть. Не может понять — что же с ней происходит: не грешит, а спокойно не спится; чувствует, будто душою грех тяжкий овладел. Словно отдаляется она от Бога.

Решила поговорить со священником. В храме священник, хорошо ее знавший, внимательно выслушал, удивился:

— Ты, сестра, ведешь праведный образ жизни, подаешь окружающим пример благочестия и истинной христианской жизни, что же тебя так гнетет?

— Не пойму, но будто тяжкий грех на мне. Мается душа, отходит от Господа.

— Хорошо, сестра, постилай постель у алтаря, ложись спать. С Богом! — решил служитель, — утро вечера мудренее…

Помолилась дева, легла у алтаря; глаза закрыла, расслабилась. Сонное томление овладело телом. Тихо в храме, ни звука, ни шороха. Благодать…

Вдруг послышались голоса детские, смех. Поначалу как бы издалека, затем все ближе, ближе.

«Может это сон»? — думает дева открыв глаза, прислушалась. Топот босых ножек под сводами храма чудится. Не поймет — что происходит: грезы это, или явь. А уже и детишки маленькие в ярком лунном свете, льющемся от высоких окон, рядом с ней появились, — три мальчика и две девочки, веселятся; носятся по залу богослужений, к деве подбегают, ластятся, заигрывают.

На ангелочков похожи дети, разве что без крылышек.

— Уйдите от меня, — взывает утомленная дева, — не мешайте спать!

Но ребятишки до рассвета так и не дали ей выспаться…

Рассказала утром священнику о случившемся с ней ночью. Задумался он, и говорит:

— До тридцати лет ты ведешь праведный образ жизни, сохранила девственность, это похвально и достойно всяческого поощрения. Но этой ночью Бог явил тебе образы твоих неродившихся детей.

Поняла дева — в чем ее грех заключается…

Нехороший комар

Ещё одна история. Начало девяностых годов прошлого века, улица имени Пушкина, — самая короткая улица города, почти центр города Якутска. Этот случай мне рассказали родственники, родители подростка пятнадцати лет. Мальчик спал, в соседней комнате находились родители. Проснулся ранним утром, оттого что почувствовал чьё-то присутствие. Открыв глаза, увидел, что у книжного шкафа стоит молодой человек в лёгкой летней одежде, в белой кепочке, и с интересом пролистывает книги. Согласитесь — хоть опасности и нет, но жутковато. Мальчик сделал вид, что продолжает спать…

Выяснилось — давным-давно в этом месте был убит молодой человек. Но это ещё цветочки по сравнению со следующими историями, которые произошли в этом доме.

Середина девяностых, страшная инфляция, лютая зима, центр города, та же семья. Тот же старый двухэтажный дом. Надо сказать, дом был старый, следовательно, очень тёплый, так что окно в спальне второго этажа даже в самые сильные морозы было чуток приоткрыто. У знакомых родилась девочка, ей было полгода когда она тяжело заболела. Юрий души не чаял в ребёнке, и ухаживал за ней почище матери: мог целыми ночами не спать, баюкал, носил на руках, успокаивал. Словом — лелеял как цветочек какой-нибудь.

Однажды ночью он проснулся от ощущения страшной опасности, и в свете ночника он увидел эту опасность: над детской кроваткой порхал огромный, величиной с локоть, комар. Да, гигантский комар: мелькающие полупрозрачные крылышки, длинный хоботок, поджатые ножки; разглядел даже пушок на тельце. Не на шутку испугавшись, отец вскочил на ноги, под руку попалось полотенце… Комар вылетел в окно. В зимний мороз.

«Юра, что случилось?» — спросила проснувшаяся жена, — муж долго не мог успокоиться: «Ты видела этого урода, видела?!»… Наутро девочка была совершенно здорова. Будто и не болела… Родители этого ребёнка считают, что отец, таким образом, изгнал из неё болезнь.

Повторю — на месте этого дома когда-то был убит молодой человек. Дом был построен в конце пятидесятых — начале шестидесятых бригадой строителей, которые в него и заселились со своими семьями. Старожилы рассказывали — когда-то, ещё в сороковых годах, здесь стоял маленький частный дом, в котором постоянно проводились подпольные карточные игры. Парня зарезали как скотину, — за карточный долг. Этого домика давно уже нет, но Зло в этом месте осталось…

Этот старенький, уже аварийный, дом снесли в 2009 году, окружавший его разваливающийся и утопавший в вонючей болотине частный сектор — только в 2011-ом. Сейчас здесь стоит срочно построенный по правительственной программе так называемый «ветеранский дом» — в нём живут дожившие до наших дней немногочисленные ветераны Великой Отечественной Войны. Их осталось очень мало, так что наконец-то решили раскошелиться. Но речь не об этом…

Вернёмся в старый дом. За время существования в нём и умирали, и рождались — явление нормальное. Были смерти ненормальные, но вроде как объяснимые; судьбы семей — самые разные, и, даже, порой, странные. Но было и страшное, чего нельзя было скрыть от города. Привожу воспоминания проживавших…

Два подъезда, два этажа, двенадцать квартир, интересная планировка. Во дворе — огромная, рубленная из лиственницы, кладовая с сухими подвалами — всё для людей. Люди многими годами жили в этом доме и знали друг друга как облупленных. Дружно жили. На первом этаже второго подъезда проживала крепкая и вполне нормальная добропорядочная семья. Наверное, нужно дать им имена: Супруги Арина и Игорь, у Игоря три брата — Алексей, Эдуард, и Дмитрий. Все братья — головастые и лобастые умные люди: кандидаты наук и всё такое прочее; Арина — из известной ещё до революции благородной фамилии.

В начале семидесятых годов, когда у супругов ещё не было детей, за амбаром повесился средний брат Эдуард. Вот так — как написано — неожиданно, ни с того, ни с сего, без всякой видимой причины.

Затем, с перерывом в три, шесть лет, за этим амбаром перевесились все остальные братья, подчистую; и каждый раз без какого-либо повода, и совершенно неожиданно для окружающих. Просто молча выходили из дома, после чего кто-либо из соседей обнаруживал их с туго затянутым веревочным галстуком на шее в глухом закутке за амбаром. Последним повесился в середине девяностых муж Арины — Игорь. Гордая Арина постарела, стала прикладываться к бутылке. В конце девяностых младший сын Артём попал в тюрьму; старшая дочь Лариса вышла замуж ещё в начале 90-х — в первый раз, от этого брака родилась дочь Наташа. В начале двухтысячных пьяная Арина, возвращаясь поздним зимним вечером от соседей, замёрзла у дороги возле дома, её похоронили.

Вернулся с тюрьмы Артём в 2005-ом году, тогда же Лариса развелась, стали жить втроём: брат с сестрой и её дочь Наташа. Жили неладно: постоянно ссорились, дрались, пьянствовали. Однажды, после очередной драки Лариса ударила спящего Артёма топором по лбу, но он выжил. Лариса отделалась условным сроком. Вышла замуж во второй раз, через несколько лет развелась.

Не любила Лариса свою дочку Наташу, всё мечтала — когда же она выйдет замуж и оставит мать в покое. Брат покинул этот дом, и что сейчас с ним — неизвестно.

Итак, подошло время к сносу этого старого дома, Лариса получила квартиру в новом комфортабельном доме, заселилась туда с Наташей. Похоже — частичка Зла тоже переместилась вместе с ними в новый дом: примерно через полгода Наташа беспричинно выбросилась с балкона девятого этажа…

Максим — герой следующего действия, происшедшего на странной сцене этого старого двухэтажного дома. За все годы существования этого дома, в нём всякое бывало, и нельзя сказать — только плохое, но этот случай тоже выделяется особым образом.

Квартира находилась также на первом этаже; после смерти первых хозяев, в неё заселилась их дочь Саргылана, и семья друзей помершего хозяина: родители и брат с сестрой — уже вполне взрослые люди — лет за двадцать — Николай и Света. Света вышла замуж за парня по имени Максим. Всё бы ничего, но у Максима была овчарка, в которую при переезде в этот дом буквально вселился бес. Пёс стал совершенно неуправляемым, если и кусал хозяев, которые ещё надеялись на его исправление, то соседей готов был порвать на запчасти, иногда это ему удавалось. Соседи прямо-таки и заставили Максима застрелить этого пса. Что он и сделал — во дворе.

Теперь вспомним безобидного отца семейства по имени Юра, который в своё время успешно боролся со Злом в виде гигантского комара. Юрий — верующий человек, постоянно посещал Церковь, об этом знали все жильцы этого дома. И вот однажды он в подъезде заговорил с супругой Максима, Светой. Максиму это не понравилось, приревновал. Слово за слово, Максим обозвал Юрия «попиком». «Попику» это, конечно же, не понравилось — возникла ссора, которая переросла в драку. Юра — бывший рукопашник, под визг женской половины соседей и ржание мужчин довольно забавно и легко «поимел» вооружённого шваброй Максима; раздавил как комара. Была одержана убедительная победа. А дальше… Юрий до сих пор не может найти себе покоя…

Ближе к вечеру к Юрию пришёл Максим с глубокими извинениями: «Прости, Юра, я был не прав»… — и прочее. Юрий, конечно: «Бог простит»… На следующий день, поздним вечером, он вернулся с работы, во дворе возле известного амбара увидел стоящего там Максима. Не поздоровавшись, прошёл мимо. Дома был ошарашен страшной новостью — повесившегося Максима соседки ещё утром нашли за кладовыми. «Кого же я видел только что?!»…

Полагаете — это всё? Не тут-то было! Со временем родители умерли с пропоя, Николай и Света тоже запили по чёрному, стали сожительствовать. Через пару лет Николай попал в тюрьму, Света исчезла со сцены в неизвестном направлении. Осталась одна Саргылана с дочерью. У них сейчас всё хорошо, живут в новом доме. Вот сейчас, надеюсь, всё.

Икона погибели

Любая, приобретенная с рук, старинная икона — это, пусть и намоленный, но вполне физический, материальный предмет — попросту — вещь. Когда-то принадлежавший различным людям, этот предмет несет в себе множество информации, и за многие годы аккумулирует в себе мощную энергетику тонких сфер, причем, не обязательно положительную. Старая икона, как предмет впитавший в себя энергию своих бывших хозяев, может таить в себе и опасность: ведь люди разные, даже верующие.

Вот что рассказал, без каких-либо комментариев и анализа, мой хороший друг — священник Глеб Змит.

Это произошло в Мирном, в декабре 1995 года. Поздно ночью мне позвонил мужчина, он был очень взволнован, чувствовалась крайняя степень обеспокоенности, в голосе угадывались нотки ужаса.

— Батюшка, мне страшно… мне страшно… я третьи сутки не сплю!.. помогите мне!..

— Во-первых — здравствуйте, — перебил я его, — а во-вторых — как вас зовут?

— Борис… мне 32 года, и я успешный предприниматель, я возглавляю совместное предприятие. Я не пьющий, вы не подумайте, я не пьяный… я вообще не пью спиртное!..

Мой номер телефона значился в справочнике города как «телефон доверия церкви». Как правило, люди звонили нечасто, по каким-то незначащим вопросам, бывали звонки от пьяных людей, от мошенников, — но тоже редко. Здесь же чувствовалось — у человека настоящая проблема.

— Так что же с вами случилось, Борис?

— Я третий день не могу уснуть!.. Мне страшно!.. — Борис, сам не замечая того, часто повторялся, — вы не подумайте, я не пьяный… мне уже третью ночь приходит козел… козел с красными глазами!..

Парень явно пытался держать себя в руках, и, судя по всему, ему, хоть и с трудом, но удавалось контролировать свою речь.

— Помогите мне, батюшка, мне страшно!.. Как от него избавиться?!..

— Борис, я не могу ничего понять, — первая мысль была — со мной разговаривает сумасшедший. Тем не менее, я обязан внимательно выслушать человека и разобраться в проблеме, — Расскажите, пожалуйста, обо всем по порядку.

— Батюшка, я довольно успешный бизнесмен, у меня есть подчиненные. Есть семья, любимая супруга… Недавно ко мне в офис пришел незнакомый человек, и, несмотря на ранний утренний час, предложил купить у него старинную икону. Ему, я думаю, нужно было опохмелиться — от него разило перегаром…

По мере того как он рассказывал, я убеждался, в том, что разговариваю не с сумасшедшим.

…На вид мужчине было лет под пятьдесят, мятый, небритый, несмотря на зиму в расстегнутой легкой курточке, из-под свитера торчал несвежий воротничок рубашки:

— Я хочу продать вам икону. Она очень старая. Поймите, мне срочно нужны деньги.

— Что за икона? — безразлично спросил Борис, намереваясь после ответа выпроводить незнакомца под предлогом того, что для него эта икона не представляет ровным счетом никакого интереса.

— Не знаю, — мужчина вынул из мятого полиэтиленового пакета икону, — сами посмотрите. Она очень старая.

Икона и в самом деле была старая, не современный ширпотреб, — это определяется безошибочно. Мощный оклад, местами облупленная краска подернутая сетью времени. Изображение лика на образе разобрать было невозможно — вероятно долгое время близко от иконы находился источник света: свеча или лампада. Жар от светильника подпортил краску именно в этом месте, и лик был как-бы расфокусирован. Однако, цена — всего-то тысяча рублей — ничто за этот раритет. Борис понимал — настоящая стоимость такой старой, пусть даже подпорченной иконы, во много раз выше.

— Хорошо, — заинтересованный Борис отсчитал деньги, вручил мужчине, — всего доброго, приятель!

Сделка состоялась: намоленная за долгие времена икона подверглась купле-продаже, деньги, уплаченные за нее, сейчас будут пропиты.

— Спасибо! — посетитель, не выражая никаких эмоций, ушел.

«Сегодня же отошлю матери», — решил бизнесмен, — «Пусть старушка порадуется, что сын думает о ней, и помнит». Так он и сделал, — через пару часов икона почтой отправилась к матери в Ростов.

До полуночи все шло своим чередом: после работы — дом, семья, ужин, просмотр телевизионных программ, отход ко сну.

Сон не шел, что-то тревожило. До трех ночи оставалось совсем немного. Борис встал с постели, пошел на кухню, включил плиту, наполнил чайник водой из-под крана. Собрался было поставить чайник на плиту, как вдруг из спальни раздались звуки — громкие пыхтение и сопение. Так, с чайником в руках, встревоженный Борис и вошел в спальную комнату.

От увиденного у него зашевелились волосы на голове: с его спящей супругой, которая, видно, абсолютно ничего не чувствовала, совокуплялся козел! Козел с красными, как горящие уголья, исполненными адской ненависти, глазами!

От ужаса Борис зажмурился, открыл было рот, чтобы закричать… но не смог. Парень оцепенел, а козел смотрел на него в упор сверлящим потусторонним взглядом. В свете падающей с кухни полосы света непостижимым образом удавалось разобрать — отдаленно двухметровая темная фигура козла напоминала уродливую человеческую. Это не было сном, это была реальность, пытка!

— Что, не ждал?! — козел не останавливался, — я тебя достану!..

Борис провалился во тьму.

Поутру, когда Борис пришел в себя, он решил, что это был плохой, довольно реалистичный сон, ночной кошмар. В суете дневных забот даже удалось забыть об этой страшной ночи.

Однако в следующую ночь все повторилось. После чего, рано утром, не на шутку встревоженный Борис решил поговорить с супругой, но она была совершенно спокойна. Не смеялась над ним, понимающе повздыхала, посоветовала выбросить из головы худые мысли и выспаться. Борис понимал, что устраивать в данном случае сцены ревности будет бессмысленно.

Явился козел ровно в три часа и на третью ночь, Борис не спал — ждал. Тут же последовало совокупление со спящей супругой на глазах обезумевшего мужа. Козел, с излучающими адское пламя глазами, измывался над Борисом:

— Ну, и что ты мне сделаешь?..

Козел богохульствовал, изрыгал пошлости, проклинал, смеялся над беспомощным человеком, который, от сковавшего его ужаса, буквально одеревенел и онемел. Чем все это закончилось, Борис никак не мог вспомнить: сознание отключилось, все заполнила удушливая тьма.

… — Что же мне делать, батюшка?.. как мне избавиться от него?!.. — Борис плакал от ужаса и бессилия, — сегодня уже наступает четвертая ночь, и я звоню вам, потому-что не знаю что мне делать. Я не переживу всего этого!..

Я посмотрел на часы — скоро полночь.

— Борис, ты ходишь на богослужения в Церковь?

— Да, хожу по воскресеньям, ставлю свечи — как и все. Я был когда-то крещен в вознесенском соборе!.. У меня нет грехов, я никого не убивал, никогда не воровал, в тюрьме не сидел!.. у меня нет никаких грехов!.. Разве что по молодости прелюбодействовал… А сейчас я семейный, не изменяю… Я никого не убивал, не воровал! — похоже, Борис решил хоть в чем-то покаяться: — Бывает часто — подчиненных на работе ругаю, но ведь только по делу…

— У тебя есть Библия?

— Да.

— Читай все Псалмы, их сто пятьдесят, и Евангелие.

— Это поможет?.. «Он» опять придет в три часа, я знаю!..

Похоже, хоть парень и был крещенным, но, судя по всему, веры в душе до этих страшных ночных событий не имел. Если покупал и ставил свечи, то, по всей вероятности, с мыслью: «пусть свеча за меня Богу и молится», — а это неправильно. Потому сатанинская сила и имела над ним полную власть.

— Слово Божие — единственное оружие от нечисти и бесов. И другого в этом мире просто не существует. Нужно только иметь твердую веру, и тогда нечисть будет трепетать перед именем Божиим.

— Так это черт?

— Да, это бес, — я не стал доканывать человека тем, в чем он сам невольно признался — в грехе прелюбодеяния. Просто ответил: — это бес.

Борис не понимал, что прелюбодейство, пусть и происходившее когда-то давным-давно, все-равно остается грехом. И приобретенная с рук икона раскрутила скрытую в ней энергетическую пружину, которая имела мощный отрицательный заряд. Но объяснять это человеку находящемуся на грани психического срыва — преждевременно. Неизвестно чем все это может закончиться.

— Борис, ты знаешь молитву «Отче наш»?

— Что это?

— Это единственная молитва, которой научил Иисус своих учеников. Вот ее и произноси, как только «он» появится.

— Давайте сейчас вместе помолимся, пожалуйста.

— Хорошо, Борис… Отче наш сущий на небесах…

— Отче наш сущий на небесах… — повторял Борис.

— Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…

— Да святится имя Твое…

После «аминь!» Борису явно стало легче:

— Спасибо, батюшка, светлее стало на душе и легче. Сейчас буду читать псалмы!

— Ты мне в любом случае позвони утром, я буду ждать и молиться за тебя.

— Я позвоню, батюшка. Спасибо! До свидания…

— Постой!.. — но в трубке уже раздавались короткие гудки.

«Постой»!, — кричал я Борису уже мысленно: «Пусть мать отнесет эту икону в любую Церковь, срочно позвони ей или дай телеграмму»!.. «А по доброму — сжечь бы этот предмет» — но это я уже сказал себе.

Помолившись о спасении бессмертной души Бориса, я прочитал два псалма, и тут же уснул. К сожалению, ни утром, ни в последующие дни он мне так и не позвонил. Хотелось бы надеяться, что отсутствие вести — уже хорошая весть.

Сброшенные путы

Буря прекратилась внезапно, в мгновение, будто сам Зевс мановением руки повелел Посейдону утихомирить волны: вот шёл к берегу очередной могучий вал с пенным гребнем поверху, и вдруг, прекратив свой стремительный бег, опал. Сколько Хели себя помнил, на его долгом веку подобного ещё не бывало. По каменистому берегу Генисарета плеснулась ослабшая волна, брызнув по воде множеством блесков, из-за туч, развеяв хмарь, выглянуло солнце, причалила у скал, издалека кажущаяся крохотной, рыбацкая лодка. Люди вытянули челнок на сушу. Наверное, они сейчас творят молитвы спасшим их богам: могли бы все здесь разбиться насмерть о прибрежные камни. Да, стоят тесным кружком, молятся. Как они в такую непогоду умудрились пересечь море, чудо?..

Ладно, настало время кормить сына.

— Аглая!

Со двора выбежала веселая красивая девушка в белом хитоне:

— Да, отец!

— Пора кормить Бакчоса. Собери ему поесть, и отнеси.

Аглая приставила ладонь к глазам, прищурилась:

— Чья это лодка, отец?

— Похоже, рыбаки, дочка. А по одежде — не пойму — иудеи?..

— Почему же они без снастей?

— Без снастей?.. Да, не вижу уже ничего, старею… — Хели грустно улыбнулся, — Скоро мне помирать, а мой гроб занят живым сыном, неправильно это.

— Мы много лет молимся всем богам, наверное, они нас не слышат. Может быть, мы в чём то повинны перед ними, даём им скудные жертвы?

— На обильные жертвы у нас нет средств, Аглая… Ну, иди, иди уже, когда вернёшься — так и быть — сходим к этим людям, узнаем — кто такие, откуда, и какие вести они принесли.

Со стороны прибрежных пещер донёсся звероподобный рык…

В пещере прохладно и сумрачно. Луч солнца сально освещал цепи, которыми прикован человек к стене. Мужчина рычал нечто нечленораздельное и тщетно пытался разорвать путы. Слипшиеся от грязи длинные волосы опутали его лицо, прикрывая безумные глаза.

— Здравствуй, Бакчос! — Аглая поставила в ногах брата кувшин с водой и узелок с хлебом, но Бакчос даже не взглянул на еду, и всё продолжает отрешённо лязгать цепями. — Бедный Бакчос… Мы молимся за тебя всем богам, Бакчос, но тщетно, они не слышат наших молитв. За что боги прогневались на нас, или они не в силах изгнать из тебя болезнь? Люди говорят — в тебе нашли пристанище злые духи. Я не хочу в это верить, но люблю тебя, брат, и всегда молю богов о спасении твоей души.

Аглая развязала узелок, разломила хлеб и, вынув изо рта брата забившиеся туда волосы, попыталась всунуть кусок. Но вместо хлеба Бакчос стал остервенело кусать кандалы на запястьях. Руки были искусаны чуть ли не до локтей, кожа местами порвана, в сумерках кровь казалась черной. Оскалив рот, Бакчос безумно смотрел на Аглаю, сквозь спадавшие на лицо волосы, налитыми кровью глазами.

— Бедный, бедный Бакчос!.. — Аглая нежно, как маленькому щенку, вытерла ладонью пену у рта брата и поднесла кувшин, — пей, Бакчос, пей…

Но одержимый не стал пить, сестра вновь поставила кувшин на пол.

— Мне сегодня приснился странный сон: я была как бы в тумане, и вдруг ко мне приблизился человек в золотых одеждах, у него были очень добрые лучистые глаза. Он спросил меня: «Аглая, ты знаешь, чем отличаются небеса от вашего земного мира?», — я ответила: «Нет, я не могу этого знать, об этом ведают только жители Олимпа». И он показал на небо и сказал: «Там не рождаются дети, там никто не рождается. Но можно родиться свыше и на земле: плоть от плоти, дух от духа»! Я ничего не поняла, брат.

Вдруг безумец устремил взгляд в потолок пещеры и вновь издал мощный звериный рык.

— О, боги, за что вы наказываете нашу семью?! — Сестра поставила кувшин на землю, присела перед душевнобольным братом на корточки, — Ты знаешь, брат, как хорошо сейчас на берегу? Солнце, свежий воздух, тучные травы…

Бакчос не видит и не слышит сестру, рычит зверем, яростно грызёт цепи.

— …Соседи выгнали стада свиней на пастбища… Буря была, но перестала удивительным образом. Какие-то незнакомцы сошли на наш берег, хотим с отцом сходить к ним. Может, они принесли какие-нибудь известия, интересно — что происходит в мире…

Бакчос не дал договорить, неистово взревел:

— Иееешуааааа!..

Во взгляде проявились подобие мысли, тоски и невыразимой муки, все мышцы обнажённого тела вздулись, и вот-вот лопнут вены, взбухшие от натуги под кожей. С шумом разорвалось железо на правой руке, цепь с лязгом упала на землю, заструилась кровь из раны на запястье. Бакчос тут же перехватился за левые путы. Похоже — и эту цепь сейчас порвёт!

— Отец!.. — до смерти напуганная Аглая выбежала из пещеры…

— …Отец небесный, только Ты даруешь мир и покой, и мы благодарим тебя за ангелов хранителей которых ты приставил к нам в этом долгом пути через Генисарет, и просим Тебя — даруй нам силы для дальнейшего следования по жизни, чтобы благая весть о спасении дошла до самых дальних уголков земли. — Иисус закончил молитву, — Аминь!

— Аминь*, — вторили ученики.

Со стороны прибрежных пещер донёсся рёв не то зверя, не то человека.

Ученики переглянулись:

— Что это было?

— Дикое животное или человек?

— Скоро узнаете, братья, — ответил Иисус, и предложил, — давайте подкрепимся, ибо время пришло.

Иоанн с Петром вынесли из лодки корзину со снедью, стали раскладывать еду на камнях. Матфей, по всей видимости, оказался в этих краях впервые:

— Смотрите, братья, греки пасут свиней! Неужели они принимают это в пищу?!

Пётр поспешил ответить:

— Жители Гадары — язычники.

Иисус улыбнулся:

— Я уже говорил вам, неужели вы забыли? Не входящее, а исходящее из уст — из сердца исходит — сие оскверняет человека.

— Ты прав, Господи, — согласился Матфей, ломая хлеб, — только исходящее.

Исполненный потусторонней яростью мощный рык вновь огласил окрестности. Стадо свиней в две тысячи голов заволновалось, заколыхалась серая масса, засуетились, забегали в беспокойстве пастухи. Видно, что стадо опасно приблизилось к обрыву. Иисус, сохраняя спокойствие, устремил взор в даль моря.

Теперь ученики обеспокоились, выпрямился Матфей:

— Смотрите, братья, кто это?!

Со стороны пещерных гробов к ним стремительно бежал человек. Вид его был свиреп и страшен: голый, грязный, длинные волосы развеваются гривой. Несмотря на худобу, мощь и нечеловечески звериная сила наблюдались во всём его облике. По всем признакам — одержим бесами! Как бы ища защиту, как дети малые, апостолы зашли за Иисуса.

Не замедляя стремительного бега одержимый, по приближении к людям, упал на колени, и так, раздирая колени в кровь и лохмотья, по влажным камням протащился до ног Иисуса:

— Что Тебе до нас, Иисус, Сын Бога Всевышнего?! Пришел Ты сюда прежде времени мучить нас!

Иисус повернулся лицом к бесноватому, внимательно, как бы изучая все детали тела, оглядел его:

— Как тебе имя?

Одержимый, расцарапывая руками в кровь своё лицо, скрученный ужасной судорогой покатился по камням:

— Аааа!… Легииии-оооон!

— Сможем ли мы с ним справиться? — с опаской спросил Матфей своих друзей.

— Сюда идут люди, — ответил Петр, указывая рукой на приближающихся к ним местных жителей, — если случится что опасное — они наверняка нам помогут.

Иоанн добавил:

— Будет трудно связать бесноватого, у таких людей, даже несмотря на хилое сложение, исключительная сила.

Но бесноватый, похоже, и не думал нападать на Иисуса с учениками: он катался по земле, неистово наносил по себе удары руками, и бился головой об острые камни:

— Не высылай нас из этой страны, Сын Бога! Нам здесь хорошо и просторно!

— Нет, — твёрдо ответил Иисус, — душа этого человека не принадлежит отныне вам!

— Ааааа!.. Тогда отправь нас в стадо свиней! Мы оставим эту страну и войдём в стадо, только не мучай нас! Ааааа!..

Иисус властно простёр над одержимым руки:

— Да будет так!

Завизжало, враз закричало бесовскими голосами тысячное стадо, едва успели разбежаться в стороны, ошеломленные и напуганные небывалым доселе, пастухи, серыми тучными волнами, набегая друг на друга, бросилось стадо с обрыва в море. И тут же угомонился Бакчос. Раскинув руки в стороны, отходя от душевных мук, лежал он недвижно на земле и смотрел в чистое небо ясными глазами, по новому входя в мир и узнавая окружающее, будто только что он появился на свет. Ощущение счастья, радости и свободы от скинутых духовных пут преобладало над телесными страданиями. Телесные страдания подавлялись чувством духовного облегчения.

Апостолы подняли обессиленного Бакчоса с земли, прикрыли нагое тело плащом, Иоанн, пытаясь оказать помощь, склонился над ранами. И в это время подошли к пришельцам жители Гадары, средь них — и Хели с Аглаей.

— Сюда бежал мой сын Бакчос, я стар, но видел это собственными глазами. Он болен и очень опасен для себя и окружающих: душа его одержима злыми духами. Куда вы его спрятали?

— Отец, вот же он! — Аглая с удивлением смотрела на преобразившегося брата.

— О, боги! — воскликнул Хели узнав сына, — в тебе нет сил, еле стоишь на ногах, но у тебя чистый взгляд и ты свободен от оков грязных духов!

— Да, я освобождён от всех пут!

— Это Он сделал? — Хели безошибочно указал на Иисуса и поклонился, — мы благодарны тебе, добрый человек!

— Отец, Аглая, я очень люблю вас, но я уйду с Иисусом! Он один мой Бог и спаситель, и нет других богов!

— Одумайся, сын, тебе же нужно лечиться, — подхватил отец враз ослабевшего Бакчоса, — куда же ты собрался?..

Из толпы, наконец, справившись с изумлением и страхом, выдался седовласый старец, по всей видимости, пользовавшийся в Гадаре уважением и авторитетом, он стал умолять Иисуса:

— Мы не будем предъявлять вам, незнакомцы, иск о возмещении наших убытков, но заклинаем — уйдите с нашей земли! Мы видим, что ты, Иисус, сильнее всех наших богов, ты имеешь власть! Но так нам будет спокойнее!

Иисус дал знак своим ученикам, апостолы оттолкнули челн от берега.

— Бакчос, ты должен остаться здесь, — молвил Иисус, из уже удаляющейся лодки, — ещё не время. Расскажи всем, что сотворил с тобою Господь и как помиловал тебя!..

Статьи

Беспокойный экспонат №2104

С тридцатых годов двадцатого столетия и по сей день в Якутске на уровне городских легенд ходит в народе история о шумном духе шаманки, которая не давала покоя вахтерам и даже милиционерам охранявшим музей в ночное время. Ее мумия выставлялась на всеобщее обозрение в якутском республиканском музее с 1937-го вплоть до 1998-го года. Различные версии свидетельств о полтергейсте публиковались в газетах, у вахтеров и работников музея брались интервью, подробности передавались из уст в уста, автору статьи доводилось слышать откровения о музейном шумном духе даже от постовых милиционеров — сотрудников ОВО УВД.

Суть истории такова: в одном из залов много десятилетий экспонировалась хорошо сохранившаяся мумия якутской шаманки. В ночное время вахтеры музея слышали в здании шаги, шумы, стуки, вздохи, бряцанье серебряных украшений, и даже проклятия и сетования древней покойницы по поводу того что ее тело «не предают захоронению, мучают душу, издеваются». Иногда в залах шумели экспонаты — шаманские бубны. В итоге не на шутку перепуганные гражданские вахтеры, памятуя о том, что в музее, кроме всего прочего, находятся экспонаты примерно из 30—40 древних захоронений, категорически отказывались от работы в ночное время, и службу по охране музея передали в ведение органов милиции. Но даже и бывалым милиционерам служба в музее не показалась сахаром.

В народе экспозицию этой мумии многие годы так и называли — «шаманка в музее». Мумия лежала в деревянной витрине со стеклянным верхом. В археологическом плане хорошо сохранившаяся, тем не менее на особо впечатлительных людей оказывала неблагоприятное воздействие: ввалившиеся глазницы и рот, иссушенные руки, заостренные почерневшие пальцы, ни о какой красоте и речи не могло идти… А каково было одиноким вахтерам в ночное время когда они слышали ее гулкие шаги и вопли в пустом здании! Как рассказывал один постовой: «…Запирался в своей комнатушке и лихорадочно вспоминал все молитвы Богу! Откуда что возникало в памяти — непонятно!»…

С тех пор, как мумия была помещена в этнографическом зале музея, она годами приходила во снах многим духовно-энергетически чувствительным посетителям, и не просто умоляла, а требовала снова и снова перезахоронить ее, о чем свидетельствуют записи в «Книге отзывов». И в 1998-м году по ходатайству искусствоведов и администрации села Суола (Дорога), Мегино-Кангаласского района Якутии, была создана рабочая экспертная комиссия. Министерство культуры издало приказ о списании музейного экспоната «…в связи с физиотехническим устарением, участившимися случаями негативной реакции со стороны посетителей». Обряд повторного погребения был совершен 14 апреля 1998 года.

Автор затеял провести собственное расследование этой занимательной мистической истории.

Все, что касается фольклорной городской мистики: «гробов на колесиках», призраков, ночных духов — чаще всего у слушателя вызывает скептическую улыбку: «какая-то уборщица рассказала, а все верят»! Будто если бы то же самое рассказал, к примеру, председатель ЛДПР, то безоговорочно поверили бы все.

Предваряя повествование о «музейной шаманке» приведу один пример из своей милицейской жизни, ниже это будет косвенно пересекаться с делом о мумии. Произошло это во время второй чеченской кампании. Перед очередной отправкой сводного отряда милиции на проведение контртеррористической операции, сотрудников поместили в Якутске в гостиницу МВД. Со дня на день бойцы должны были лететь для выполнения служебно-боевых задач в Северо-Кавказский регион. В отряде были ребята из Мирного, Алдана и Якутска. В один из вечеров к командиру отряда майору милиции Л., (в данное время он полковник и занимает высокую руководящую должность в аппарате МВД Республики) пришла малого роста сухонькая женщина в годах, какое-то время они беседовали в его комнате. После ее ухода командир построил отряд на вечернюю поверку, и в конце с улыбкой сказал, что приходившая в отряд женщина — шаманка, целительница. Фамилию ее, к сожалению, я не запомнил, помню — в те годы ее несколько раз показывали по телевидению. В ходе разговора шаманка сообщила командиру — дословно: «Огнестрельных ранений у мальчиков в отряде во время нахождения в командировке не будет, но бойтесь ножевых»! Ребята посмеялись, и тут же обо всем забыли…

В ту командировку мы успели побывать в степях Чечни, в селах Дагестана, в горах Осетии, в высокогорье Ингушетии. Перед отправкой на родину нас вернули в Чечню. Служба была очень беспокойной, но обошлось и в самом деле, как предсказала шаманка, без огнестрельных ранений. А вот ножевое…

На исходе были последние недели боевой командировки, люди были до предела уставшие, измотаны пешими переходами, вертолетными перелетами, переездами в составе автоколонн, боевыми операциями, крайне взвинчены, нервы у каждого были, как, готовящаяся лопнуть, до предела перетянутая струна. Психическое состояние каждого бойца было, мягко говоря, неважным. Мы располагались на блокпосту в Шелковском районе, проживали малыми группами в вагончиках, несли посменно службу на федеральной трассе.