Бесплатный фрагмент - Миссия в пыли

0

Бригадир с трудом разомкнул веки. Всё тело ломило, во рту стояла противная горечь, обволакивающая зубы и язык. Хотелось прополоскать рот, но кружка, стоящая на полу возле койки, оказалась пуста.

«Почему я проснулся? — подумал бригадир. — Приснилось что-то? Бывает от холода. Я ж худой, рёбра торчат, а одеяло совсем гнилое и тонкое. Так вот потянешь за уголок — и рассыплется в пыль».

Он потрогал шершавым пальцем стену. Ага, холодная. Металлическая и сырая. Там, за ней, жил целый мир, мерзкий, противный, а здесь можно было хоть ненадолго спрятаться. Но и это была всего лишь иллюзия. Завод и жилой отсек были плоть от плоти планеты Моуди, ничуть не менее мерзкими, чем всё остальное.

И эти гулы отовсюду, и эта вонь, как и везде на планете…

Вонь. Странно. Не слишком ли сильная сегодня эта вонь?

Бригадир сел в кровати, слегка дрожа. Принюхался. Потом начал слушать. Гул шёл снаружи, из-за стен, но не изнутри. А что же завод? А система вентиляции?

Он бросил короткий взгляд на запертую дверь и всё понял. Не горел глазок светодиода. Завод обесточило.

Бригадир вскочил, натянул толстые грубые штаны, сунул ноги в сапоги, повесил на шею замызганный респиратор, потом со скрипом отодвинул засов и вышел в коридор. Здесь воняло сильнее и стояла совсем уж кромешная темень.

— Эээй! — прокричал бригадир хриплым, простуженным голосом. — Дайк! Локх! Вставайте! У нас света нет!

Бригадир побрёл наощупь, вытягивая костлявые руки во мрак. Наткнулся на стену, нашарил замок, отпёр, сорвав пломбу. Достал и включил дежурный фонарь. Шатаясь, к нему навстречу двигалась высокая фигура, такая же костлявая, как он сам.

— Дайк! — обрадовался бригадир. — Ну хоть кто. Какого хера творится? Почему света нет?

— Света нет? — удивился Дайк и зевнул.

— Если не запустим вентиляцию за полчаса, — сказал бригадир, — все задохнутся. Надо включать резерв.

— Ага, — наконец дошло до Дайка. — Но квоты же нет.

— Под мою ответственность.

Дайк почесал щетину с сомнением, но всё-таки побрёл к лестнице. Они загрохотали сапогами по железу, двигаясь в подвал, рискуя в полумраке промахнуться мимо корявых ступеней и сверзнуться вниз, в чёрную бездну цеха очистки.

— Ключ же у Второго, — вспомнил вдруг Дайк. — А где он?

— Некогда, — сказал бригадир. — Тут ломики были.

Дайк засопел, предчувствуя, что ему ещё достанется за взлом камеры управления, но принял ломик из рук бригадира.

— Давай, — сказал бригадир. — Навались.

Они сунули оба ломика в щель, надавили. Дверь громко звякнула, проушины лопнули, и замок загрохотал, отлетев, где-то внизу.

В камере было сыро и ещё более мерзко, чем везде. Застоявшийся воздух казался плотным. Бригадир открыл шкафчик, дёрнул рубильник, другой, и с удовлетворением услышал, как запустились вентиляторы. На потолке загорелась тусклая лампочка.

— Так, — сказал бригадир. — Главное сделали. Теперь хорошо бы понять, что случилось.

Он щёлкнул кнопкой монитора в углу, зашуршали диски. Экран загорелся тусклым зелёным светом, появились линии и символы. Бригадир вгляделся в узор.

— Ты понял? — спросил он Дайка. — Перегруз был. И я догадываюсь, кто опять виноват. Этот урод недоношенный!

— Гем? — понял Дайк. Его вытянувшееся лицо отобразило одновременно омерзение и жалость. — Но как…

— Я его убью! — сказал бригадир. — Бери свой лом.

Они громко затопали по лестнице назад, в жилой отсек. По дороге встретили ничего не понимающего Локха, бригадир сунул ему ещё один ломик, и уже втроём, вооружённые, они двинулись по коридору.

— Он не сечёт, урод, что, если завод встанет, тут полгорода вымрет как нефиг делать… — бормотал бригадир.

— Пришли, — сказал Дайк. — Комната 761.

Бригадир постучал ломом по железной двери.

— Открывай! — закричал он. — Аброзятина ходячая!

Никто не отозвался.

— Ломайте, — сказал бригадир.

Дайк с Локхом взялись за ломики. Через мгновение дверь с грохотом распахнулась, и все втиснулись внутрь тесной комнатки. Никого, однако, в ней не было.

— А… Я не понимаю, — сказал Дайк. — Что это за херня?

Практически вся комната была забита ящиками со сложной электроникой. Везде моргали огоньки, по маленьким экранам бежали надписи. Между ящиками стояло одно пустое кресло, на котором можно было различить капельки крови. А в воздухе висело облако вонючей, мерзкой пыли.

Бригадир потянул носом.

— Не знаю… — сказал он задумчиво. — Но я выясню, можете мне поверить.

1

Мир — это пыль. Моя жизнь — это пыль. Сколько бы я ни пытался собрать её во что-то плотное, ощутимое, этого не выходит. Она разваливается, превращаясь в отдельные пылинки, которые почти нельзя потрогать рукой. Я слишком внимателен к деталям, наверное, но это происходит помимо моей воли. Я учусь видеть не детали, а целое, но я только в начале этого пути, поэтому всё так трудно.

Я парю. Меня окружают летающие белые точки. Они кучкуются, клубятся невесомыми облачками, поддерживают меня снизу, чтобы я пребывал в безмятежном приятном полёте. Почти всё вокруг -пустота. Даже я — лёгкий, полупрозрачный. Я и сам состою из мелких шариков, точечек, только не белых, а разноцветных. Я просто скопление яркой пыли, которая висит в облаке и наслаждается тем, что она есть.

Проходит несколько мгновений. Я вдруг понимаю, что полёт мой не такой уж бесплотный и спокойный, как мне казалось только что. Точки собираются в плотную завесу. Я — тело. Тело имеет вес, ощущения, а там, где должно быть колено, ещё и боль.

Тут же зрение моё фокусируется, переставая пронизывать потолок. Это сквозь него я проникал взглядом, будто сквозь облако частиц, но теперь понимаю, что он сплошной, гладкий, твёрдый.

Меня охватывает волна чувств. Страх, удивление, реакция на мельчайшие раздражители во всех клеточках моего тела. Здесь колет, там дёргает, тут чешется. Дыхание раздирает грудь. Я дышу. Я существую. Я вижу рядом с собой серую движущуюся тень, совершающую точные, механические движения. Видимо, она раскладывает инструменты по полочкам в шкафу.

— Доброе утро, доктор 239, — говорю я. — Как же я рад, что впервые за две недели могу с вами поздороваться.

Серый робот с вытянутой эллиптической головой вздрагивает, будто человек, вышедший из задумчивости.

— Доброе утро, господин шпион, — отвечает он, с жужжанием разворачиваясь на месте. — Однако вы меня удивили. В одной фразе вы выложили кучу информации, которую непонятно откуда могли взять. Во-первых, как вы догадались, что я 239? Во-вторых, откуда вы знаете, что сейчас утро и прошло две недели, как вы здесь лежите?

— Последнее понять легко, — говорю я, пытаясь приподняться. Сильно кружится голова. — В углу висит календарь, на котором отображается четырнадцатое пясца. А последнее, что я помню — как отключился на Рослине в двадцать восьмое четырсеца. О том, что сейчас утро, я догадался по направлению и оттенку солнечных лучей, которые падают сзади. А то, что вы именно доктор 239, читается в точности ваших движений. Когда вашим телом управляют другие личности, оно двигается иначе. Бирн подёргивает рукой, доктор Лавустри пытается свалиться на бок, и только вы…

— Я уже абсолютно освоилась с управлением этой железякой, — говорит вдруг робот женским голосом. — Это обидно, что вы до сих пор мне это припоминаете. Если вы будете продолжать в том же духе, я посчитаю вас сексистом.

— Простите, Люсиль, — говорю я. — Не хотел вас огорчить. Более того, я вам очень благодарен за ваши советы по концентрации. Они мне сильно помогли на Рослине, да и сейчас я только благодаря им чувствую себя относительно приемлемо. Кстати, когда меня отсюда выпустят?

— Если вы спрашиваете моего мнения, — вдруг голос робота меняется на низкий, вибрирующий, — то я бы на вашем месте не торопился. Во-первых, ваше колено только начало заживать. Мы провели операцию буквально позавчера, заменив сустав на искусственный. Для предотвращения процессов отторжения нам пришлось также удалить существенную часть мягких тканей, и теперь там выращиваются новые, биосинтетические. В ближайший месяц вряд ли вы сможете ходить.

— Месяц! — восклицаю я, и от потраченного на возглас усилия в глазах моих темнеет, а окружающий мир снова распадается на молекулы. — Эрдэпфель, да вы с ума сошли! Я же здесь со скуки помру…

— Я согласен с доктором Эрдэпфелем, — спокойно добавляет 239, и я понимаю, что меня уже совершенно не смущает, что вся эта толпа делит одно тело, я стал их легко различать. — Дело в том, что, кроме колена, в вашем организме ещё много других проблем. После повреждения инъектора вы некоторое время были беззащитны перед вирусом, и он успел заметно модифицировать ваше тело. Мы наблюдаем чужеродные структуры практически везде. Вот взгляните.

Робот протягивает руку, и из его ладони в потолок бьёт луч проектора, так что я вижу на белой поверхности достаточно чёткое изображение самого себя в разрезе.

— Это визуализация результатов вашего последнего сканирования, — поясняет 239. — Чёрным цветом показаны фрагменты, сильнее всего видоизменённые вирусом.

По всему изображению проходят тёмные линии, неровные, где толще, где тоньше, которые складываются в нечто похожее то ли на сеть сосудов, то ли на скелет. Как раз там, где эта структура утолщается и подходит близко к поверхности кожи, я вижу на своём реальном, не нарисованном, теле, бугры. Они стали заметнее, это точно.

— Но чувствую я себя довольно неплохо, — замечаю я. — Если не обращать внимания на мою сверхчувствительность и некоторую слабость, я бы сказал, что я в порядке.

— К сожалению, — говорит 239, — это не совсем так. Многие ткани разрушены настолько, что с трудом исполняют свои функции. Но мы успели вовремя. Как вы, должно быть, уже заметили, у вас новый инъектор.

Я только тут понимаю, что на моей шее больше нет надоевшей белой коробочки.

— Я вообще не вижу инъектора, — возражаю я.

— Он есть, — поясняет 239, — но под кожей и совсем крошечный. Технологии не стоят на месте. Теперь он не только подавляет развитие вируса, но и пытается с помощью наночастиц восстанавливать ваши ткани. Там, где это возможно. Не скрою, это достаточно рискованная процедура, мы опасаемся возможных мутаций, но в сложившейся ситуации мы не нашли другого способа сохранить вам жизнь.

— Спасибо, — искренне говорю я.

— Ваши жизненные показатели очень нестабильны, — продолжает робот. — Вам нужно будет довольно долго восстанавливаться до состояния, в котором мы сможете ходить и выполнять базовые функции. Месяц — это минимум, но я бы предположил, что времени понадобится больше.

— Что ж… — бормочу я. — Учитывая, что ещё две недели назад я думал, что умираю, это не такой уж плохой исход. Чем, однако, я смогу здесь столько времени заниматься?

— Я думаю, что вы можете поупражняться в концентрации… — говорит робот голосом доктора Лавустри, но её тут же перебивает другой голос, по-видимому, Бирна:

— Позвольте себе отдохнуть! Расслабьтесь. Жизнь даётся не только для того, чтобы выполнять ваши идиотские задания. Книжку почитайте, посмотрите фильм. Поспите, в конце концов. Если будет совсем скучно, можете позвать меня, и я развлеку вас разговорами. А уж 239 знает миллиарды анекдотов, причём несколько из них можно даже назвать смешными.

— Вот, кстати, — вмешивается 239. — Если вы пришли домой и не застали своего лопера, то существует три варианта. Первый — у вас не было лопера. Второй — лопер убежал. Третий — это не ваш дом. Ха-ха-ха…

— Нет, я не этот анекдот имел в виду, — возражает Бирн. — Но, во всяком случае, мы всегда рядом. В тумбочке ваши вещи, телефон и книга, которую вам оставил ваш коллега.

— Иблик? — спрашиваю я. — А где он сейчас, вы не знаете?

— Понятия не имею, — отвечает Бирн. — Разрешите откланяться. Зайдём к вам позже. В экстренных случаях жмите на красную кнопку возле изголовья. Хотя, если вдруг что случится, мы поймём это по вашим жизненным показателям, которые непрерывно мониторим.

— Хорошо, — говорю я, отмечая про себя, что отслеживаются тут явно не только жизненные показатели. По углам под потолком расположены аж четыре камеры наблюдения. Что ж, это госпиталь СБ.

— Отдыхайте, — робот разворачивается и с жужжанием выезжает из палаты.

Оставшись один, я вдруг понимаю, что короткий разговор меня утомил. Я и правда слаб. Укладываюсь поудобнее на подушку и пытаюсь заснуть. Веки пропускают слишком много света. Я вижу сквозь них потолок, а сквозь потолок комнату сверху, над ней небо, над ним звёзды. Я знаю, что не могу всего этого видеть, но вижу. А я ведь просто хочу поспать. Как там? Сосредоточиться на чём-то одном. На дыхании. Вдох, выдох. Ещё и ещё. И всё несущественное отступает, и я уже не замечаю света сквозь веки, и мои мысли словно бы уже не мои, и я понимаю, что сейчас отключусь.

2

Вот уже пару дней я нахожусь в палате. Здесь неплохо, и я много чего уже успел попробовать. Заглянул, например, под повязку. Жуткое зрелище. Выглядит, будто мне вырезали кусок ноги вместе с коленом и заменили на плотный сгусток крови. По ощущениям тоже похоже. Удивительно, что я могу чуть сгибать ногу, но боль при этом сильная. Не пишу «невыносимая», потому что я научился не обращать на боль слишком много внимания.

Я могу приподняться, но головокружение и слабость не позволяют сидеть подолгу. Однако уже появляется желание что-то делать. Возле моей кровати — небольшая пластиковая тумбочка, и в ней я обнаружил потёртую книгу Рудого «Залежи счастья». Пытаюсь читать. Начало там примерно такое:

«Многие из нас, существ, которые считают себя разумными, ставят себе жизненные цели. Мы хотим стать известными, богатыми, защищёнными. Иногда получаем то, что хотим, но на этом не останавливаемся. И возникает вопрос — а что, если бы наша жизнь была бесконечной? Достигли бы мы некоего предела, за которым уже нечего желать? Есть ли во Вселенной место, куда мы на самом деле стремимся? Существует ли волшебная страна, полная счастья, из которой уже не хочется никуда идти?

Об этом думал инспектор Фаулин, стоя посреди огромного великолепного дворца в процветающем городе Штандехольдефлих. На полу перед ним было распростёрто безжизненное тело с простреленной головой, изуродованным лицом и содранными отпечатками пальцев, предположительно принадлежащее хозяину дворца. Инспектору предстояло выяснить, покончил ли этот человек — известный, богатый, окружённый любящей семьёй и сотнями охранников — с собой или ему помогли уйти из жизни?»

Этот коротенький текст я преодолел с трудом, после чего пробормотал: «Какая чушь!» и снова захотел спать. Возможно, я отвык читать. Чтение требовало слишком сильной концентрации. Мне нужно было сосредоточить зрение на буквах, а не на частичках бумаги, нужно было не отвлекаться на звуки и запахи, которые долетали до меня со всех концов планеты Эгозон, а кроме того, попытаться понять смысл написанного. На два абзаца меня хватило, и я решил, что для первого раза хватит.

Потом, отдохнув немного, я попробовал позвонить Иблику. Его номер был недоступен. Возможно, отправили на задание. Хотел связаться со вдовой Анса, но тоже не смог. И вот лежу и думаю, не позвонить ли Зиберту или Апулинафи.

С одной стороны, я сейчас на больничном, не на службе. С другой, я чувствую потребность с кем-то поговорить, и этот кто-то — вряд ли одна из личностей в теле доктора 239. А кто?

Мои сослуживцы, с которыми я выполнял разные задания — друзья ли они мне? Переживал ли кто-нибудь за меня, когда я чуть не погиб на Рослине? В палате меня пока никто не навестил. С другой стороны, есть ли среди них те, о ком бы я сам переживал? Да, мне жаль Анса, и я буду всю жизнь помнить, что отчасти виноват в его смерти, но чувствую ли я, что мне его не хватает теперь? Как это ни жестоко звучит, пожалуй, нет. И если убьют ещё одного из тех, с кем мне довелось вместе работать, вряд ли это будет для меня слишком большой потерей. Это грустно, но это так. Ну вот. Кажется, я уже звоню Зиберту.

— Да, Сэм, — отвечает он несколько гудков спустя. — Доброе утро. Слышал, что тебе лучше?

— Привет, Клос, — говорю я и чувствую, как неудобно говорить лёжа. Да и голос мой странно звучит. — В некотором смысле. Я очнулся и узнал, что мне предстоит тут лежать ещё очень долго, так что я могу пока отдохнуть от заданий.

— Это хорошо, — говорит он после необычно долгой паузы. Может, занят был, а я отвлёк? — Отдыхай, сколько нужно.

— Пытался позвонить Иблику, — говорю я, — но трубку не берёт. Как он?

— Он в отпуске, — отвечает Зиберт. — Прилетел с тобой, день поболтался тут и подал заявление. Улетел.

— Понятно. А Маа Арри?

Опять пауза.

— Она потеряла ребёнка, Сэм. За день до того, как ты вернулся.

— Как… — я не понимаю, что сказать. Осознаю, что это тот самый день, когда погиб Анс. — А где она сейчас?

— Никто не знает. Уехала, почти не взяв вещей.

Мы молчим.

— Поправляйся, Сэм, — говорит Зиберт и кладёт трубку.

Он сегодня не похож на себя. К чему бы это?

3

Мне необходимо придумать себе занятие, чтобы занять мозг. Чтобы отвлечься от шумов и ароматов, мрачных мыслей о смысле моей жизни и службы, бесконечных вопросов самому себе, почему я сделал так, а не иначе.

Книга не читается. Не понимаю текста. Сосредотачиваться на дыхании, однако, стало получаться неплохо. Я ощущаю при этом весь мир вокруг со всеми его скрипами, вздохами, яркими пятнами, но от дыхания не отвлекаюсь. Однако же дыхание — это не то, на что хочется тратить остаток жизни.

Беру телефон. Сам не знаю, чего хочу. Полистать соцсети? Я и не зарегистрирован нигде из соображений секретности. Посмотреть смешные ролики? Не тянет.

Натыкаюсь на иконку приложения «Шпет». Музыкальный стриминг-сервис. Почему бы и нет? С моего счёта уже много лет списывается мелочь за подписку, но я толком ничего и не слушал. У «Шпета» есть много достоинств. Во-первых, чтобы им пользоваться, не нужны наушники, он может передавать музыку прямо в мозг, примерно как психотранслятор. Во-вторых, он умеет слушаться мысленных команд и предугадывать желания. Он чувствует твоё настроение и подстраивается под него, находя музыку. Может, это как раз то, что нужно. Запускаю, включаю случайное проигрывание без выбора жанра.

Моя голова заполняется звуками. Я чувствую себя так, будто погружаюсь в море. Сначала теряюсь, путаясь в ощущениях, звуках, ногах и руках, потом начинаю следовать за потоком. Я плыву.

«Шпет» подсовывает мне строгие, классические, сочные композиции. Высокое струнное соло выводит мелодию, которая в начале кажется печальной, но потом, когда подключаются духовые и клавишные, в ней появляется мощь, натиск, музыка захватывает и влечёт. Как только композиция начинает немного надоедать, включается другая, танцевальная, с ударниками и электронными инструментами. Я слушаю и слушаю.

Кажется, я задремал. Что-то будит меня. Лёгкая, светлая мелодия. И необычный голос, журчащий, глубокий, следует за мелодией, сливается с ней в одно целое. Я не могу видеть женщину, которая поёт, но чувствую её дыхание, вибрацию её губ. Какая чудесная песня… Когда она закачивается, я мысленно прошу «Шпет» повторить. На этот раз вслушиваюсь в слова:

В городе Уртвахердон

Жарко летом, как в печи,

Скучный воздух раскалён,

Хоть исчезни, хоть кричи.

Голос станет твой силён,

И отступит быстро грусть…

В городе Уртвахердон

Петь, пожалуй, научусь.

В городе Финдракехоф

Ветры влагу принесут,

То ли слёзы, то ли кровь

Защекочут мне в носу.

Странно очень жить одной

В городе Финдракехоф.

В забегаловке ночной

Я найду свою любовь.

В месте Штандехольдефлих

Всё изменится опять,

Чувства — это только миг,

Их никак не удержать.

Я одна среди живых,

Где богатство и уют.

В месте Штандехольдефлих

Я для вас ещё спою.

Я, наверное, не до конца понимаю смысла слов, но звучание завораживает. Я прослушиваю песню ещё раз или два, гляжу на экран, отмечая имя исполнительницы — Аньела Курц. Потом «Шпет» переключается на следующую композицию, и я расслабленно слушаю.

Пожалуй, музыка — это лучшее, что я сейчас могу себе позволить. Я сосредотачиваюсь на звуках, для меня почти не существует окружающего мира, и так я учусь концентрироваться на важном. Возможно, прослушав так пару сотен композиций, я сумею пользоваться своим обострённым чутьём избирательно. Когда надо, видеть отдельные молекулы, а когда надо — сплошную стену. Иногда — слепнуть от яркого света, а иногда — только отмечать, что он есть.

На этой позитивной мысли я вдруг понимаю, что в палату въехал доктор 239.

— Извините, ыкс-майор, — говорит он. — К вам посетитель.

4

— Прошу вас покинуть помещение, — слышится зычный голос из коридора, и я невольно вздрагиваю. Кто бы это мог быть?

— Да-да, конечно, — доктор 239 разворачивается на месте и удаляется так же быстро, как и появился.

В следующее мгновение в палату входят два крупных молчаливых бойца в громоздких экзоскелетах с огромными бластерами неизвестной мне модели в руках. Взгляды из-под низко надвинутых касок обшаривают помещение, видимо, опасаясь, что кто-то спрятался у меня под койкой или в тумбочке. Бойцы пахнут металлом.

Вслед за бойцами влетают два механических дрона со множеством вертящихся винтов и несколько почти незаметных полупрозрачных экосимов, которые, похожие на летающие осколки стекла, принимаются сновать по помещению от одной стены до другой.

Затем бойцы замирают в углах палаты слева и справа от меня, а в помещение вразвалочку заходит ещё один человек, в сером костюме с чёрным, как мне кажется, плохо подходящим, галстуком. Лицо вошедшего — безусловно, знакомое мне, плоское, загорелое — серьёзно и сосредоточенно. Глаза его бегают, будто бы он не доверяет своей охране, которая могла упустить в палате скрытого врага.

— Здравствуйте, ыкс-майор, — произносит он бодрым, хотя немного дребезжащим голосом, и пытается улыбнуться. — Я вам гостинцев тут принёс.

Мне в нос бьёт вонь. Незваный гость ставит пакет мне на тумбочку. Чувствую, что пакет набит спелыми фургатами. Они стоят целую кучу денег, но, на мой вкус, отвратительны. И так противно воняют даже сквозь завязанный пакет. Надо будет выбросить.

Экскрето Панадеру — а это, разумеется, он, нынешний Председатель Конгресса — придвигает стул поближе к кровати и садится на него, раздвинув ноги коленями в стороны. Для ещё большей нелепости позы он откидывается назад и заводит правую руку за спинку стула.

— А вы, я вижу, не ожидали, что я приду, — говорит он. — А я пришёл.

— Польщён, — честно отвечаю я. — Ко мне вообще никто не заходил пока, а вы, пожалуй, тот, кого я меньше всего ожидал бы увидеть. Впрочем, нет, я вру. Ещё меньше я ожидаю увидеть здесь, наверно, главу Союза Писателей Эгозона, поскольку книг не пишу, да и читаю мало…

— Если хотите, я могу распорядиться, — говорит Панадеру, пошевелив своим смуглым носом, — чтобы все ваши сослуживцы вас навестили. По очереди.

— Нет-нет, не стоит, — тороплюсь возразить я. — Так чем я обязан?

— Во-первых, — Панадеру возвращает руку в нормальное положение, на бедро, и чуть выпрямляется, — я хотел выразить вам благодарность, пока на словах, за раскрытие теракта на Гнате. Когда дело пытается расследовать толпа недоумков, а решает всё один человек — это, знаете, впечатляет.

— Мне просто повезло, — сказал я. — Но спасибо.

— Везение — вполне материальная вещь, как вы, наверно, знаете, учитывая весь ваш предыдущий опыт, — продолжает Панадеру. — Разумеется, вам выплатят существенное вознаграждение, сверх компенсации за понесённый ущерб. Во-вторых, я просто хотел на вас посмотреть. Мы же лично никогда не встречались, хотя я много о вас слышал и даже принимал некоторое участие в вашей судьбе.

— Вы выступали пару раз в училище, — говорю я, пытаясь уложить подушку, чтобы было удобнее сидеть полулёжа, — а я был среди слушателей.

— Ну, это не совсем то, — говорит Панадеру и смотрит мне прямо в лицо. Радужные оболочки его глаз тёмно-коричневые, они почти сливаются с чёрными зрачками. Я вглядываюсь в них, но мне становится неуютно, и я отвожу взгляд. — Я много интересовался вами, ыкс-майор, и интерес мой не праздный. Как вы, конечно, знаете, я был президентом Лиги Свободных Доменов до слияния с Империей. Мне докладывали о вашей смелости, о том, что вы убиваете наших беспощадно, но и сами не жалеете себя. Вы были героем, но с противоположной стороны, так сказать. Со стороны врага.

— Сейчас все мы граждане Содружества, — возражаю я. Моё зрение расплывается — видимо, от усталости — и лицо Панадеру на некоторое время представляется плоским светло-коричневым блином, а потом на нём снова проступают нос, глаза, губы, мимические морщинки. Я пытаюсь понять выражение его лица. Кажется, он получает удовольствие. От чего? От того, что я беспомощно лежу? Что он выше меня по положению? Могу только догадываться.

— Да, конечно, — соглашается он. — И я, как уже упоминал, очень ценю ваши заслуги и способности. Однако же нельзя не признать, что сегодняшнее руководство Содружества — в основном люди из Лиги. И в эти трудные времена не хотелось бы сомневаться в лояльности тех, кто исполняет приказы.

— Господин Панадеру, мне кажется, я никогда не давал повода… — начинаю я, но Панадеру поднимает правую руку, призывая остановиться.

— Я согласен, — говорит он. — Вы молодец. Вы очень крутой агент, и служите безупречно. И всё же, хочу сказать, мы пытаемся максимально обезопасить государство. Это по моему приказу вас перевели в ранг «Ыкс». Потому что активные сотрудники не должны вызывать никаких подозрений. Понимаете? Никаких.

— А я думал… — мне вдруг перестаёт хватать воздуха.

— Вы думали, это из-за раскрытия вашей личности десять лет назад? Что вы! Это такая ерунда в наше время, когда за каждым человеком в любой момент следят камеры. Нет. Я просто хочу, чтобы Служба Безопасности была единым организмом, готовым без сомнений исполнить любую потребность государства. Даже если она может кому-то показаться неправильной. Я не уверен, что вы можете быть таким человеком, скажу откровенно. Конечно, вы ещё можете приносить пользу, ыкс-майор. Но я бы на вашем месте подумал, не стоит ли уйти в отставку. У вас будет отличная пенсия, выходное пособие плюс наградные. На это можно безбедно жить много лет, если, конечно, позволит здоровье.

— Господин Панадеру, — говорю я, — вряд ли я смогу бездельничать. И, поскольку больше я ничего не умею, мне кажется…

— Слушайте, — Панадеру вдруг встаёт, — я не чувствую себя в данном случае вправе приказывать. Вы — герой. Вы умный человек. У вас много вариантов. Вы можете остаться на службе. Можете исполнять задания или перейти в аналитический отдел. Но я прошу вас подумать. Стоит ли работать в организации, которая в некотором роде является для вас враждебной средой?

Я хочу возразить, но Панадеру снова останавливает меня:

— У вас больничный плюс накопившиеся дни отпуска. Есть время подумать о смысле жизни, правда? Всего хорошего!

Он вдруг резко разворачивается и идёт к двери. Вся ходячая и летучая охрана следует за ним жужжащим облаком. Один из экосимов с разбегу врезается в косяк и падает на пол. Потом всё-таки взлетает и срывается с места, догоняя остальных.

5

Какой сегодня день? Неужели я тут уже почти сорок дней? Я думал, что лежать будет утомительно, но время летит очень быстро. Пытаюсь читать книгу Рудого. Стало получаться, дошёл уже до места, где появились первые подозреваемые — робот-слуга, брат убитого и сестра жены. Склоняюсь к последней, но, честно говоря, книга не нравится. Как детектив, она слабая, улик не хватает, чтобы самому решить проблему, всё откроется только в конце. Конечно, как всегда у Рудого, прилагается куча рассуждений о смысле жизни, намёков, которые я не понимаю, и прочей ненужной лабуды, которую так любит Иблик.

Иногда меня развлекают врачи. Особенно 239, который считает своей обязанностью рассказывать мне тупые и несмешные анекдоты. Вот один для примера:

«Встречаются два человека, оба мёртвые. Начинают спорить, кто из них мертвей. Один говорит — меня вообще никто уже не помнит из живых. А другой — меня помнят, но так ненавидят, что мечтают забыть, потому что я работал коллектором».

В общем, я так понял, что второй в споре победил. И это очень похоже на меня, так что анекдот у меня вызывает грусть. Я тоже за свою жизнь навредил такому количеству существ на разных планетах, что вряд ли искуплю свою вину даже смертью. Конечно, некоторым и помог. Но вот взять, к примеру, теракт на Гнате. Да, я выяснил, кто виноват, но жизни погибших это ведь не вернуло. Да, благодаря мне на Рослине произошли изменения, но принесёт ли это рослингам реальное счастье? Никто не знает.

Я часто думаю, что мне делать дальше. Склоняюсь к тому, что буду продолжать служить. Мне наплевать на советы Панадеру. Некуда мне идти. Возможно, я поменяю подразделение, но мне хотелось бы выполнять миссии. Кроме них, я не годен ни на что. И всё-таки остаются сомнения, мешающие мне принять решение окончательно. Кому нужны эти миссии вообще? Делают ли они чью-то жизнь лучше?

У меня ещё есть время подумать. Когда меня выпишут, у меня останется почти сто дней отпуска. Так что я позволяю себе расслабляться. Я переслушал столько различной музыки, что разбираюсь теперь во всех жанрах и направлениях. Аньела Курц, кстати, стала одной из моих любимых исполнительниц. Я знаю наизусть все её песни. С другой стороны, мне кажется, моя память настолько улучшилась, что я вообще запоминаю все тексты, что прослушал. И с концентрацией у меня удивительные успехи…

— Это вы молодец, — говорит Бирн, подёргивая рукой. — Сам не похвалишь, как говорится, никто не похвалит.

— Я опять всё говорил вслух? — удивляюсь я.

— Ага, — отвечает Бирн. — Отличная привычка для шпиона, как мне видится. Зато благодаря этому я имел возможность проанализировать ваше психологическое состояние. И оно меня радует. Мне кажется, вы вышли из того саморазрушительного замкнутого круга, в котором находились несколько лет.

— Да? — удивился я. — Не замечаю.

— Вы же не психолог, — парировал Бирн. — Позвольте мне решать. Конечно, вам нужен отдых и положительные эмоции, но я чувствую в вас крепнущую силу. Да и нога ваша, похоже, практически зажила.

— Бирн, вы лезете не в свою область, — вмешался Эрдэпфель. — Лавустри с вами и так уже не разговаривает после того, как вы решили отменить все таблетки. Теперь моя очередь обижаться. А вы, ыкс-майор, скажите лучше сами, устраивает ли вас состояние вашей ноги?

— Не уверен, что я смогу бегать прямо сейчас, — отвечаю я, вставая возле кровати. — Хотя сгибается нормально, и хожу, почти не прихрамывая.

— Вам пора начать заниматься физкультурой, — говорит Эрдэпфель. — Немного ходьбы, плавание, командные игры. Только следите за ощущениями. Если почувствуете что-то неприятное, сразу прекращайте.

Я хочу возразить, что всегда чувствую что-то неприятное, но вдруг замираю с приоткрытым ртом. Я так привык говорить, что всё время чувствую боль, что эти слова вылетают из меня почти автоматически. Но правда ли это? Да, я ощущаю каждую клеточку тела и могу мысленно разобрать его на молекулы. Но я будто наблюдаю это со стороны. Я научился не принимать это как боль. Как это получилось? Благодаря мадам Лавустри? Или музыке?

Что такое человек? Я вижу каждого насквозь и знаю, что человек — это просто сгусток пустоты. Он может развалиться от ветра, от страхов, от боли. Но если в человеке ещё есть силы бороться, жить, то пустота сгущается, уплотняется и держится в нужной форме. И сейчас я — цельный, крепкий. Это приятно ощущать.

— Хорошо, — говорю я. — Буду очень осторожен. Так что же… Вы меня выписываете?

— А какой смысл вас держать? — отвечает 239. — Вирус всё равно никуда не денется, а чувствуете вы себя неплохо. Приходите на осмотр по мере необходимости, на перезарядку инъектора через пару лет. В общем, собирайтесь. Будем оформлять выписку.

6

Небо над Эгозоном серое, тучи бегут по нему так быстро, что узор меняется прямо на глазах. Кажется, скоро начнётся дождь. У меня в кармане походный зонтик, который может создать надо мной защитный купол, прикрывающий от капель, но, думаю, что он мне не понадобится. Потому что я уже пришёл, путь не так уж и далёк. Даже нога не успела заболеть. Вывеска на невысоком здании со стеклянными балконами сообщает, что я вхожу в отель «Чихекончик».

— Ну почему вы всё время к нам, господинка Аж? — говорит лысеющий портье за стойкой, воздевая к небу руки. — Мало, что ли, гостиниц? То вы пересажали половину персонала за нарушение законов, известных только вам, то теперь требуете услуг, которые мы не оказываем!

— Обязаны оказывать! — возражает старушка, висящая в летающем инвалидном кресле прямо перед ним. — В радиусе десяти километров от отеля нет деревьев Киспела, соответственно, вы должны обеспечить меня соком бесплатно!

— Да этот закон был придуман не для Эгозона! — возмущается портье. — Здесь не растут такие деревья.

— Какая разница, для чего закон придуман? — не соглашается старушка. — Главное, что он здесь действует!

Тут она замечает меня, и её морщинистое лицо с искусственным глазом расплывается в широкой улыбке.

— О! Сэм! Какими судьбами? Очень рада вас видеть! — потом оборачивается к портье и хмурится. — А с вами мы ещё продолжим вечером…

— Здравствуйте, господинка Сджутка, — говорю я. — Специально решил остановиться в этой гостинице, чтобы вас увидеть и посоветоваться. Да и просто поболтать.

Сджутка подлетает ближе к портье:

— Срочно дайте господину майору номер! Если успеете за две минуты, то, так уж и быть, не буду закрывать ваш отель.

— Минуточку… — говорит портье. — Вам как всегда?

— Да, — отвечаю я. — И никакой ароматизации, разумеется.

Через несколько минут мы уже, как в добрые старые времена, сидим на балконе в номере Сджутки и пьём чай. Кроме того, что на балконе сидеть приятнее, он ещё и не прослушивается, а это в наше время гигантский плюс. Хотя, конечно, нельзя защититься от пролетающих в воздухе дронов, экосимов и прочей техники. Но я стараюсь быть начеку.

Я краем глаза разглядываю Сджутку. Волосы совсем поредели, морщин прибавилось, руки дрожат. Никого не щадит время.

— Что? — спрашивает она, расслабляя пояс на своём потёртом кожаном платье. — Постарела я?

— Да нет, что вы! — спешу я возразить, но вспоминаю, что лести и вранья Сджутка не любит. — То есть, немного постарели, но для вашего возраста вы очень хорошо выглядите.

— Благодаря протезам и медицине, наверно, так и есть, — отвечает она. — Но, по правде говоря, чувствую я себя не очень хорошо. То здесь болит, то там. Да и сил совсем нет. Одно время была мысль переселиться в киборга, но с юридической точки зрения это одни минусы. Да и к чему? Жизнь я прожила и так неплохую…

— Мне кажется, вы бы могли с вашими способностями и в виде киборга вести неплохой образ жизни.

— Да, — соглашается Сджутка, отпивая чай. — Однако я не смогла бы быть Высшим Арбитром. Это может быть только человек. А если лишиться этого, то жизнь для меня становится гораздо менее ценной. Однако, что мы всё обо мне? Как у вас дела?

— Чуть не умер на задании, — отвечаю я, вглядываясь вдаль сквозь плотную застройку, — но вот выкарабкался. И теперь мне дают понять, что я недостаточно лоялен власти, чтобы продолжать служить в СБ.

— Кто это говорит? — уточняет Сджутка. — Ваш генерал? Апулинафи, кажется…

— Берите выше, — говорю я. — Председатель Конгресса. Лично приходил в госпиталь.

— Жалкий он слизняк, — цедит Сджутка сквозь сжатые протезы челюстей. — Он сам вообще ни на что не годен, кроме как строить тупые интриги. До чего он довёл Содружество… Ну, и что вы думаете делать?

— Не решил ещё, — отвечаю я. — Пока склоняюсь к тому, чтобы служить дальше и наплевать на эти их пожелания.

— Ваше дело, — отвечает поспешно Сджутка. — Но, если честно, я этого не понимаю. Вы уже можете получить пенсию. Если хотите, я помогу сделать её как можно больше. Я даже могу устроить так, что вы со своими заслугами и ранениями вообще разорите ваше ведомство. Впрочем, вам и без того выплатят приличную сумму при увольнении. Вам хватит на всю оставшуюся жизнь, Сэм. Чего ещё нужно?

Я задумываюсь. Действительно, чего мне ещё нужно?

— Я не смогу сидеть без дела… — неуверенно произношу я.

— Ну так не сидите! — Сджутка возмущённо вращает искусственным глазом. — У вас будет время, чтобы поискать себя. В конце концов, если вам так уж нравится ваша работа, вы можете стать наёмником, охранником, частным детективом. И потом — вы не собираетесь, случайно, заводить семью?

— Нет, — отвечаю я. — Это точно не моё.

Сджутка морщится и отворачивается от меня.

— М-да, — говорит она. — Действительно, мужчины взрослеют гораздо позже женщин.

— У меня проблемы со здоровьем, — напоминаю я.

Пауза становится неловкой.

— Ладно, — говорит Сджутка. — Я так поняла, что вы сейчас в отпуске? Куда направитесь?

— Направлюсь?

— Не будете же вы сидеть всё время в гостинице.

— Я буду иногда выходить размяться. Мне сказали ходить пешком и плавать. Это полезно для колена.

Сджутка начинает хохотать, вытирая слезу из своего единственного родного глаза. Слегка успокоившись, поясняет:

— Послушайте, Сэм, не в обиду, но скажу. Я вас знаю уже лет десять, но только сейчас понимаю, какой вы, в сущности, ребёнок. Пользуйтесь моментом! Вы родились на бедной планете, потом всё время служили и видели жизнь, скажем так, с неприглядной стороны. Теперь у вас куча денег и полно времени. А вы забиваетесь в угол и говорите, что хотите тут сидеть и только иногда высовывать нос наружу, чтобы подышать.

Я задумываюсь. Понимаю, что она права.

— Спасибо, Сджутка. Я подумаю. И, честно говоря, думаю уже сейчас, потому что голова моя устроена так. Она не способна совсем не думать. Даже во сне мне приходят бредовые идеи, я просыпаюсь среди ночи и думаю, например, а есть ли в Галактике животное с нечётным количеством лап. Вот и сейчас я вроде бы разговариваю с вами, а мысли скачут. Вы говорите, что я родился на бедной планете, и я понимаю, что мне не нужно богатства. Я не получаю удовольствия от вкусной еды, потому что разбираю её вкус на составляющие, будто машина. Я не люблю шумных тусовок, потому что в них я теряюсь от цветов и звуков. Я не могу нормально заниматься сексом, потому что для меня это слишком сильные ощущения. Куда мне девать деньги? А потом вы говорите, что я знаю жизнь только с плохой стороны. Это правда. Но если я увижу хорошую сторону, я всегда буду знать, что за ней стоит плохая. Вижу богатый дом — и предполагаю, что деньги на него украдены. Вижу красивого человека — и замечаю следы пластической операции. Вижу счастливых — и думаю, что где-то умирают люди. Впрочем, я брежу, как всегда.

— Нет, вы хорошо сказали, Сэм, — Сджутка кладёт свою руку на мою, и я чувствую холод от её металлического пальца. — Это, должно быть, не так просто, как мне кажется со стороны. Каждый человек — сложный инструмент, и редко получается его правильно настроить. Но знаете… Вы и правда слишком много думаете. Попробуйте забыться. Не переживать ни за кого, не размышлять о своей судьбе и проблемах Галактики. Просто живите моментом. Вот знаете, что бы я сделала на вашем месте? Поехала бы на какой-нибудь безумно дорогой курорт, где меня облизывали бы со всех сторон, ухаживали и выполняли капризы. Может быть, со стороны это и мерзко, но, мне кажется, человек иногда нуждается в чём-то подобном. Забудьтесь, Сэм.

— Я подумаю.

— Ха-ха-ха! — Сджутка сдерживает смех. — Ну вот, опять. Думайте, если хотите, но я бы на вашем месте не слишком этим увлекалась.

Чай горячий, но вкусный. И я вдруг понимаю, что я наслаждаюсь этим вкусом. Я не анализирую его, а просто получаю удовольствие. Значит, я это могу.

И почему бы не попробовать?

7

Я отвык от толпы. Путаюсь в потоках, еле уворачиваюсь от людей. Хорош секретный агент. Ещё и колено немного ноет. А также скрипит, и я начинаю подозревать, что мне поставили некачественный сустав. Бывает такое, я слышал. А может, я просто слишком долго шляюсь по космопорту в поисках своего рейса. Кто придумал в гражданских аэропортах Эгозона такую дурацкую систему посадки на корабли? Сотни ворот, тысячи рейсов, четыре этажа, на каждом своё табло и никакой возможности понять, где именно отобразится твой рейс. Пытался выяснить у робота из обслуги, но он взял с меня две единицы и вдруг почистил мне один ботинок, проигнорировав мой вопрос.

Устав от беготни, присаживаюсь за крохотный столик кафе. Собственно, я не голоден, просто других посадочных мест поблизости не вижу. Но официант, человек в блестящем чёрном комбинезоне, тут же возникает рядом.

— Чего желаете? — спрашивает он.

— Молоко синтетическое, — говорю я. — И сэндвич с аброзятиной. А вы, случайно, не знаете, с этого ли этажа…

Но тут за мой столик втискивается полноватый суетный человечек в бежевом плаще.

— Официант! — перебивает он меня, и я вижу, как с его губ в пространство летят крохотные капельки слюны. — Быстро! Толоноки обезжиренный, бедро жухлика в острой подливке, чай фиолетовый и булочку номер двадцать семь.

— Слушаю, — отвечает официант и удаляется.

Толстячок шевелит густыми бровями, косится на меня, потом водружает на столик свой огромный кейс и начинает доставать из него гаджеты, включая и раскладывая вокруг себя.

— Работа, — поясняет толстяк, кажется, не мне, а в воздух. — Вот вроде бы и отпуск, а куда деваться…

Официант приносит чай и молоко. Стакан абсолютно некуда поставить, так что я беру его в руку.

— Между прочим, — замечает толстяк, — с этого этажа вылет только на Буд.

— Это хорошо, — говорю я. — Как раз туда я и лечу.

Бровь толстяка приподнимается.

— А! — понимает он. — Вы из обслуги?

Он вдруг вызывает мой интерес. Понятно, что он — избалованный и зазнавшийся богач, но как он определил, что я не из его круга? На мне сшитый отличным портным пару дней назад костюм, дорогие ботинки, один из которых только что вычищен, я бодр, пострижен и побрит.

— Нет, что вы, — отвечаю я. — Я тоже лечу в отпуск, как и вы. Даже, насколько я понимаю, в тот же отель.

— Вот как? — настало время толстяка удивляться. — А как вы думаете, в какой отель я лечу?

— «Шифштюрцеаб Люкс», в центре Штандехольдефлиха, — говорю я.

— Удивительно, — отвечает он, — но откуда…

— Успел заметить на ваших документах, — говорю я, не уточняя, что надпись я вижу и сейчас, сквозь крышку его кейса. — А как вы догадались, что я лечу на Буд впервые?

Толстяк словно бы смущён моим вопросом.

— Не знаю… Мне показалось… Просто перед отпуском все обычно расслаблены, наслаждаются моментом. А вы напряжены, будто на работе, и думаете, где достать кусок хлеба. Глаза у вас бегают…

Интересно слышать это от человека с бегающими глазами, который работает прямо за обеденным столом, но я на это не успеваю остроумно отреагировать. Официант как раз приносит моему собеседнику суп, и они пытаются найти место на столике. Толстяку приходится убрать планшет.

— Меня зовут Чурр Тамняа, — наконец решает он представиться. — Не слышали?

— Как же, слышал, — отвечаю я. — Вы разоряете компании, правильно?

— Грубо и неточно, — вздыхает толстяк, зачерпывая ложку супа. — Я торгую компаниями. Иногда для этого приходится их принудительно удешевить. Но разорять — нет, поскольку я их ещё собираюсь выгодно продать. А вы?

— Сэм Дьюрек, — отвечаю я. — Я государственный служащий.

— И летите отдыхать на Буд? — в голосе господина Тамняа недоверие.

— Мне хорошо платят, — поясняю я. — И есть необходимость поправить здоровье.

— Что ж, — толстяк приподнимает свободную пухлую руку, и я стараюсь не обращать внимания на косточки, которые видны сквозь плоть. — Не в моих правилах копаться в чужих источниках доходов. По крайней мере, в отпуске, ха-ха! Но хочу сказать, что отель вы выбрали правильно. Мне он, правда, несколько надоел, я лечу туда уже в пятый раз, но по части оздоровительных процедур они молодцы. У меня, конечно, есть претензии к номерам, к обслуге и отчасти к еде, но врачи у них что надо…

Мне приносят сэндвич, и я чувствую, что уже успел немного проголодаться.

— Раз уж вы там были… — я кусаю сэндвич, ощущаю сотни смешавшихся запахов, вкус на всех клеточках языка, и это на несколько секунд отвлекает меня, так что я чуть не забываю, что хотел спросить. Зато успеваю прожевать кусочек. — Раз уж вы уж были в этом отеле, может, подскажете, какие там есть развлечения? Чем можно заняться?

— Смотря чего вы хотите, — отвечает Чурр Тамняа. — Игровой зал там большой, но я не любитель азартных игр. Много экстрима — ну, знаете, прыжки с дронов, паркур, тоже не моё. Командных игр хватает. Подводные гонки, кибервойны… В последний раз, кстати, я собрал команду, которая всех порвала, несмотря на мои скромные физические данные. Тут ведь ещё и голова нужна, чтобы придумать хорошую тактику…

— Может быть, и присоединюсь, — говорю я. — Это интересно. А что-то более пассивное?

— О, — говорит Тамняа, принимая тарелку из рук официанта и сдвигая кейс на самый край. — Вот и мой жухлик. В самом отеле всё скромно. Викторины, танцульки по вечерам, детские игры. А вот вокруг много всего интересного. Кинотеатр неплохой в двух кварталах. На площадях по всему городу концерты, иногда неплохие. Неподалёку лучший концертный зал во всём Буде, «ШтандеХолл», но репертуар у них достаточно…

— Извините, — говорю я, указывая в направлении над его головой. — На табло наш рейс. Думаю, нужно пройти на посадку.

— Да, но я уверен, что у нас есть несколько минут, — Тамняа берёт внушительное бедро жулика за косточку и начинает быстро обгладывать, поглядывая на монитор одного из гаджетов. — И, похоже, я сейчас заработаю приличную сумму.

Он тыкает жирным пальцем в экранную кнопку и улыбается. Улыбка недобрая. А может, это потому, что я вижу между его зубов застрявшую частичку мяса, и мне это кажется несколько зловещим.

8

Короткий полёт прошёл приятно. Стюард без конца предлагал напитки и еду, от которых я отказывался, по монитору крутили странную анимацию про взбесившихся лоперов, а мне хотелось спать.

На ближайшем ко мне кресле, в паре метров слева, сидела молодая мама с грудным ребёнком, но вёл он себя спокойно, посапывал. Глядя на них, я сначала думал о Маа Арри, а потом о себе.

Потом их куда-то пересадили — видимо, из соображений безопасности, поскольку мы начали снижение.

Я не у самого окна, но большой иллюминатор вижу хорошо. Пока планета выглядит так же, как и Эгозон — белые рваные облака, а в разрывах тёмные пятна. Что за пятна? Я чуть перестраиваю взгляд, чтобы видеть насквозь, за пелену, и сон тут же улетучивается.

Море. Огромное, синее, прозрачное, пронизанное тёплым светом. Я вижу косяки серебристых рыб, которые скользят в глубине. Вижу тени огромных кораблей и катеров, которые плавают по поверхности. Я чувствую эту глубину, я хочу погрузиться…

— Пристегнитесь, пожалуйста.

Стюард, весь в белом, обходит пассажиров. Я застёгиваю ремни и возвращаюсь взглядом к иллюминатору. Снова облака, но вдруг они кончаются, и я вижу береговую линию, облепленную зданиями, преимущественно светлых цветов. Они сверкают в лучах света, несутся внизу, сменяя друг друга, и им не видно конца. Я никогда не думал, что курортное побережье Буда — такое огромное.

Я был на Буде один раз, давно, ещё до войны, но тогда мы высадились тайно, ночью, с большого транспорта, и запомнил я только сухую колючую пыль, которую несло ветром сквозь темноту. Мы быстро захватили главаря террористов и улетели, так что я побывал на величайшем в Галактике курорте, не увидев ни моря, ни дневного света…

Корпус лайнера мягко касается посадочной площадки. Мой столик приподнимается, открывая секцию с багажом, недоступную во время полёта. Я вытаскиваю свой чемоданчик за ручку и иду по мягкой дорожке к выходу. Впереди уже образовалась толпа. Но я понимаю, что торопиться мне некуда. И это очень непривычное и приятное ощущение.

Меня никто не ждёт. Мне никто не приказывает. Меня даже никто не заставлял прилетать сюда. Я сам этого захотел. Пусть с подсказкой Сджутки и её небольшой помощью в виде советов, как сэкономить деньги на перелёте и отеле, но сам. И, если я оставлю службу, возможно, так будет теперь всегда. Хочу ли я этого?

В толпе у выхода мелькает голова моего нового знакомого, Чурра Тамняа. Не буду догонять. Хочу продлить это чувство свободы и одиночества. Впрочем, если одиночеством наслаждаешься, можно ли его называть одиночеством?

9

Я просыпаюсь от того, что вся комната залита приятным жёлтым светом. Секунда уходит на то, чтобы вспомнить, где я. Да, точно. Я в одном из самых роскошных отелей на самом дорогом курорте Галактики. Номер, правда, экономического класса, но я бы постеснялся так его называть, учитывая стоимость.

Я принюхиваюсь. Удивительно. Мне приходилось бывать в разных гостиницах на разных планетах Галактики и даже за её пределами. В плохих гостиницах пахнет гнилыми овощами, потом и мочой. В гостиницах получше пахнет дезинфекцией. В хороших гостиницах пахнет освежителем воздуха, цветами или фруктами. Но в лучших гостиницах, подобных этой, не пахнет ничем. Каждый предмет по отдельности имеет свой запах, но никакого постороннего аромата в воздухе не ощущается. Удивительно.

Я приподнимаюсь в постели и оглядываю всё вокруг. Травмобезопасная набивная кровать, парящая в паре сантиметров над полом. Огромное окно во всю стену, а за ним терраска, которая выходит, правда, не на океан, а во внутренний двор с несколькими бассейнами и на прилегающую улочку. Несколько мягких опять же травмобезопасных столиков, которые можно использовать и как сиденья, они автоматически чистятся изнутри нанороботами. Светло-жёлтый тон комнаты можно настроить, но меня теперь не раздражает этот цвет. Да, он яркий, но я воспринимаю эту яркость будто со стороны, она не причиняет боли.

Одна стена может превращаться в мягкий экран монитора. Другая содержит мембрану, пропускающую в ванную комнату и обратно. Комната из ванной видна, но не наоборот. Хотя я со своим зрением могу смотреть сквозь эту стену, так что отлично вижу огромную ванну, душ, две раковины и унитаз.

Пожалуй, схожу-ка я туда, ополоснусь.

Есть в этом и правда нечто особенное — проснуться в просторной светлой комнате, когда тебе никуда не надо спешить, когда ты не ожидаешь от сегодняшнего дня ничего плохого, а вокруг — уют, удобства, всё, что душе угодно. И магнитный писсуар работает как надо, так что не приходится ничего подтирать, и сенсорная панель в душе удобная, с обратной связью, и даже вода, которая слишком горячая сначала, совсем не обжигает.

А может, дело ещё и в том, как я ко всему этому отношусь. Я раньше был бы недоволен этой постелью, которая казалась бы мне слишком жёсткой, ведь я чересчур остро ощущаю её каждой клеточкой тела, и вода бы эта казалась кипятком. Может, она и есть кипяток, но можно же просто осознавать это, а не концентрироваться на боли. Впрочем, я убавлю температуру, а то кожа слишком красная.

Выйдя из душа замотанным в полотенце, соображаю, что мне делать дальше. Наверно, стоит позавтракать, посмотреть город, сходить на пляж. Не то чтобы мне так уж сильно этого хотелось, но почему бы и нет, раз я здесь оказался. Отдыхать — так отдыхать.

Чемодан валяется на полу у входа. Обленился я, да. Кто-нибудь из учебки бы увидел, очень был бы удивлён, ведь в то время я был очень аккуратным и всё делал по распорядку. А сейчас — вон, целый чемодан мятой одежды. Можно, конечно, пойти на завтрак в костюме, в котором я прилетел, но думаю, что снаружи жарко.

Достав из чемодана несколько футболок и лёгкие серые штаны, закидываю их в приёмное окошечко автомата у входа в ванную. За это спишут немного денег со счёта, только и всего. Зато через пару минут из окошечка выезжает вешалка с тёпленькой, чистой и отглаженной одеждой.

Одевшись и выйдя из номера, я привычно запоминаю расположение комнаты, всех дверей на этаже, которые мне видны с этой точки, светильников и камер. Камер много, и часть из них замаскирована. От обычного зрения, не моего. Одна, например, и вовсе находится под светло-зелёной пушистой обивкой стены, снимая прямо сквозь неё. Но я вижу и её, и уходящие вниз от неё провода.

Двигаюсь к лифту. По пути прощупываю тело, оценивая состояние организма. Вроде бы всё неплохо, хотя надо бы чуть подкачаться, ослаб я в госпитале. Зато колено сегодня совершенно не беспокоит.

Подхожу к лифту. Он открывает двери, заметив меня. Так быстро подъехал? Стоял на этаже? Но тут же мои мысленные вопросы сменяются удивлением. Этот лифт — телепортационный. Во-первых, это же куча денег. Во-вторых, зачем?

Собственно, видимо как раз потому, что это очень дорого. Постояльцы отеля — люди, которые хотят всего самого дорогого, необычного, даже если им на самом деле это не очень нужно. Побуду немного прожигателем жизни. Хотя, признаться, сам факт, что я за один день проживания здесь трачу половину месячного оклада, немного напрягает. Конечно, есть ещё выплаты за риск, за отдельные миссии, премии, пайковые, медицинские…

Я выхожу из лифта на первом этаже. Телепортация со второго на первый. Замечательно. На самом деле, теперь у меня возникает мысль, что это не так уж и глупо. Телепортируясь, человек полностью сканируется, до последнего атома. Он не может пронести ничего опасного. Если человек использует такой лифт, отель может быть уверен, что он абсолютно безвреден. В моём случае это, правда, излишнее. Я в отпуске. У меня с собой нет никакого оружия, даже меча. Я отдыхаю.

Итак, я оказываюсь в холле, по которому ездят туда-сюда расторопные роботы-уборщики. Опять же, здесь вполне хватило бы одного, как в здании Конгресса, но тут нужен шик. Прохожу мимо молодой девушки-портье, киваю в знак приветствия, она улыбается. Мой взгляд отмечает скорость движения уголков рта и её несоответствие с реакцией глаз. Улыбка автоматическая, без эмоций. Но я не могу её за это осуждать, трудно улыбаться всем богатым рожам по тысяче раз в день абсолютно искренне.

Планировка дорогих отелей просчитывается роботами. Неудивительно, что я иду в ресторан, даже не задумываясь об этом. Расположение картин на стенах, растений в кадках, линий рисунка на блестящем полу подсказывает подсознанию, куда надо идти. Двери разъезжаются в стороны, и я вхожу в просторный зал. В зале двадцать три человека, включая двух официантов, целых одиннадцать камер наблюдения, а также участок стены, прозрачный с одной стороны, из кухни. Столы деревянные, крепкие, с гнутыми ножками, которые при необходимости несложно отломать и использовать как дубинки. Так. Надо расслабиться. Я в отпуске.

Как и во многих других местах, здесь есть зоны для экстравертов и интровертов. Выбираю второе, чтобы обойтись без общения с официантами. Усаживаюсь за столик, просматриваю меню на голограмме, которая всплыла передо мной. Проматываю пальцами. Первое желание — заказать что-то, к чему привык, типа каши или макарон с мясом, но я вдруг передумываю. Раз уж я сейчас на переломном моменте жизни, не стоит ли отныне совершать маленькие безумства? И я двигаюсь по меню к блюдам экзотическим, малознакомым. Выбрав горячее из местных морепродуктов и холодный чай с добавками, названия которых мне абсолютно ничего не напоминают, дохожу до фруктов. Вряд ли меня можно этим удивить. Я за жизнь побывал, кажется, на тысяче планет… О. А это что? Вижу изображение фрукта, похожего на зелёный шар с тонкими оранжевыми прожилками. «Оума», одна штука в порции. Цена огромна, но… Почему бы и нет? Подтверждаю заказ.

Через пару секунд подлетевший дрон опускает на стол огромный стакан холодного чая. Отпиваю. Приятно удерживать кончиками пальцев увесистый скользкий стакан. Чай омывает язык, спускается в горло. Каждая молекула дарит мне вкус, но я сосредотачиваюсь на том, чтобы смешать их, ощутить все вместе. Получается. Что ж, очень необычно и неплохо, мне нравится.

Следующий дрон приносит тарелку с морепродуктами. Они нарезаны кусочками, чего я не ожидал, но, кажется, так даже удобнее. Я беру маленькую двузубую вилочку, накалываю один из кусочков, красно-зелёный, и пробую. Хотя нет, на самом деле кусочек коричневый. Красный плюс зелёный, смешанные в определённой пропорции — это коричневый, нельзя об этом забывать.

Вкус солоноватый, немного сладкий, нечто среднее между рыбой и яйцом, текстура мяса плотная.

Беру другой кусочек, серый. Кладу в рот. Похоже, но вкус нейтральнее, не такой яркий. Перепробовав всё ассорти, удовлетворённо откидываюсь на спинку кресла. Знать бы ещё названия всех этих морских гадов. А с другой стороны, зачем?

Итак, я снова получаю от еды удовольствие. Может, мне уволиться со службы и предаться чревоугодию? Отращу себе брюхо, буду сидеть на берегу, попивая разные напитки. Люди вокруг меня примерно так себя и ведут, кажется. За столом в дальнем углу, в зоне экстравертов, компания из двух мужчин, пожилого и помоложе, и одной женщины. Женщина выглядит неплохо. А мужчины, похоже, последние годы как раз чревоугодничали. К компании подходит ещё один человек, в котором я узнаю Тамняа. Разговаривают. Могу подслушать, но мне это неинтересно. Собственно, я вообще сейчас не очень в настроении общаться, так что отвожу взгляд. К тому же как раз подлетает дрон. К дрону привязан мешочек. Я снимаю его с крючка и чуть не роняю, поскольку он оказывается неожиданно тяжёлым. Кладу на стол, с трудом развязываю узел. Внутри мешочка — фрукт, тот самый, который я выбрал на картинке. Оума. Он гораздо меньше, чем я ожидал. Размером примерно с глазное яблоко. Я беру его в руку. Весит он так, будто сделан из очень тяжёлого металла. Если не считать небольшой выпуклости там, где, по всей видимости, был черенок, это идеальный шар. Зелёный с оранжевыми полосками. Его нужно чистить? Пытаюсь поддеть ногтем кожуру, но ноготь не проминает её ни на волосок. Беру нож, но он абсолютно не оставляет следов. Поколебавшись секунду, выбираю в голограмме пункт выбора официанта.

Он тут же возникает рядом, будто всё это время стоял за моей спиной и только ждал, когда я его позову. Хотя на самом деле это не так, я всё время отслеживаю перемещения людей в помещении и знаю, что он находился через пару столиков от меня, просто двигается быстро.

Официант — не человек. Гибридная раса. Тело в целом человеческое, только сгорбленное, а вот лицо по форме напоминает рыбье, сплющенное с боков. Видимо, прямо перед собой он мало что видит, поэтому в данный момент его голова повёрнута ко мне правой стороной.

— Слушаю, господин, — говорит он.

— Простите, — я показываю ему фрукт. — Я заказал вот этот фрукт в первый раз, попробовать. А вы не подскажете, как его есть?

Он два раза моргает серым полупрозрачным веком.

— Это оума, господин, — говорит официант. — Её не едят.

— Не едят? А что же с ней делают?

— Оума — очень редкий фрукт, — говорит официант. — Очень ценный.

— Её что, нюхают? — предполагаю я. — Макают в чай?

Однако тут же понимаю, что не прав. Оума пахнет, конечно, но этот слабый древесный запах могу учуять только я. И что толку макать в чай металлический шарик?

— Может, её можно использовать как-нибудь ещё? — я теряюсь в догадках. — Сосать? Подкладывать врагу, чтобы он сломал зубы?

— Это очень престижный фрукт, — говорит официант.

До меня доходит. Ценность этого фрукта как раз в том, что он очень дорогой и абсолютно бесполезный. Это просто признак статуса.

— А я могу его взять с собой? — уточняю я.

— Да, разумеется. Но будьте осторожны, чтобы его не украли. Иногда в этом городе встречаются воры… Хотя и редко. И, должен сказать, вывезти с Буда оуму вы не сможете. Во всяком случае, без специального разрешения губернатора.

— Спасибо, что предупредили, — я улыбаюсь, хотя вряд ли моя улыбка более искренна, чем улыбка девушки на ресепшне. — Всё было очень вкусно.

Я возвращаю оуму в мешочек, затягиваю шнурок, встаю и задвигаю кресло. Направляюсь к выходу. Мешочек непривычно оттягивает карман брюк. Что ж, новая жизнь — новые правила.

10

Вернувшись в номер, провожу некоторое время в колебаниях, пойти в город или на пляж. Вспоминаю, что днём здесь слишком жарко, можно сгореть, несмотря на нанокремы. Но не понимаю, какой из этого можно сделать вывод, так что решаю идти на море.

Меняю трусы на плавки, беру с собой всякие мелочи, включая пляжное полотенце. Как и всё в этом отеле, полотенце с кучей наворотов. Автоматическая сушка, сворачивание и разворачивание, два вида подогрева, смена раскраски с управлением через телефон, регулируемая высота ворса.

В общем, вещь неплохая. Если у меня когда-нибудь будет свой дом, можно будет прикупить. Хотя оно и стоит, наверно, как дом.

Выхожу из холла на улицу. Отмечаю, что свет очень яркий. Видимо, ослепляющий, но я не слепну. Я научился с этим справляться.

Отель стоит практически на пляже. От входа лучами расходятся три с половиной дорожки из желтоватой плитки. Половиной я называю ту, коротенькую, которая почти сразу переходит в деревянный настил и ведёт прямо к морю.

Я стою некоторое время, озираясь. Если мысленно убрать рекламные щиты, растяжки, голограммы и дроны, то вид чудесный. Рекламы здесь слишком много. С точки, где я стою, можно насчитать больше ста надписей и изображений, которые пытаются к чему-нибудь вас склонить. Реклама местных точек питания и магазинов, аттракционов и развлекательных программ, брендов одежды, космических кораблей… Самое экзотическое, пожалуй — дрон, который периодически пролетает над морем, оставляя за собой тающую в воздухе надпись: «Уходите достойно! „Штарс и сыновья“, бюро ритуальных услуг».

Море огромно. Даже напрягая свой взгляд, я не вижу дальнего края. Наверно, он далеко за горизонтом. Поверхность воды почти гладкая, чуть-чуть ряби, которая поблёскивает, переливается, рождая красивые узоры. Вода чистая настолько, что даже с настила я вижу рыбок, снующих невдалеке от берега. Интересно, другие их тоже видят или только я?

Я вдруг понимаю, что не чувствую, что настил горячий. Что со мной? Вынимаю босую ногу из шлёпанца, ставлю на настил. Он прохладный. Либо дерево хитро обработано, либо это вовсе не дерево, хотя очень похоже. Всё-таки, как это здорово, когда всё удобно!

Пока иду по настилу, гляжу по сторонам. Со всех сторон — нагромождения светлого камня, в основном белого, поскольку он лучше отражает лучи света, и из этого камня построены дома, апартаменты, отели самых причудливых форм. Эта рукотворная гряда тоже уходит далеко за горизонт. Видимо, поэтому на пляже не так уж и много людей, они распределились по огромному побережью. Да и отель мой дороговат. На том участке пляжа, который относится к нему, я насчитал всего сто четырёх персон, почти все из них люди. Да, это самая распространённая раса в нашей галактике, но не настолько. Интересно было бы узнать распределение доходов по расам. Хотя почему я сейчас должен об этом думать?

Спускаюсь на песок. Вот он уже реально горячий. Выбираю мягкий белый отдельно стоящий лежак, снимаю футболку и штаны. Капаю на ладонь немного нанокрема и жду, пока она распространится по всему телу, тем временем ненавязчиво рассматривая окружающих. Замечаю, что многие смотрят на меня. Кто с удивлением, а кто и недружелюбно. Например, полноватая женщина, уже сильно обгоревшая, сидит на лежаке верхом и наблюдает за мной, поджав губы и морща нос. Что не так?

Может быть, я просто бледный, не загорелый? Хотя нет. Я и забыл. Я просто уродливый. Моё тело покрыто странными буграми, а колено всё ещё немного выделяется цветом. Ну и ладно. Я имею право здесь находиться, а другим придётся потерпеть.

Я иду в сторону воды. У кромки песка кое-где видны белые столбики, от которых уходят в глубину непонятные трубки. Что это? А да, вспомнил. Это очистители. Тоже выпускают наночастицы, которые собирают всякую грязь. Поэтому вода тут настолько прозрачная.

Трогаю воду ступнёй. Тёплая, даже очень. Захожу без всякого содрогания по пояс, потом глубже. У меня будто бы дежа вю. То ли я уже делал это во сне, то ли мечтал примерно о таком. Вода приятно выталкивает вверх, обволакивает тело. Я ложусь в неё и плыву вперёд.

Как хорошо! Можно просто грести руками и ни о чём не думать. И жить настоящим моментом, наблюдая за сверкающей поверхностью воды, своими движениями и дыханием. Вдох, пауза, выдох, пауза. Потом ещё и ещё. Я гребу, я дышу, я наслаждаюсь. Мне ничего не надо, кроме того, что есть сейчас. Я могу плыть так вечно. Мимо меня вдруг на большой скорости пролетает ослепительно белый катер, захлёстывая волной. Отплёвываюсь, прихожу в себя.

Где я? Где берег? Ого! Да он еле виден там, позади. Я даже с трудом понимаю, какой из отелей мой. Небольшая паника возникает внутри — сумею ли я вернуться? Но тут же я понимаю — сумею. Я же сильный, в конце концов. Тренированный. Я очень хорошо плаваю.

И я спокойно направляюсь в обратный путь.

11

Немного полежав в номере, я задумываюсь, что делать дальше. До обеда ещё час, так что город как следует осмотреть не успею. Почитать книжку? Достаю из чемодана почти что разваливающийся томик Рудого. Открываю там, где остановился.

«Инспектор Фаулин был озадачен. Все его предположения рассыпались на глазах.

— Простите, — переспросил он нотариуса, — правильно ли я понял, что всё имущество покойного отходит государству?

— Да, правильно, — подтвердил нотариус. — Причём как в случае наличия завещания, так и если бы оно отсутствовало.

— То есть материально в его смерти никто заинтересован не был? — уточнил инспектор.

— С юридической точки зрения — нет.

Это в корне меняло ситуацию. В самоубийство, учитывая состояние тела, поверить было невозможно, а других мотивов убийства до сего момента не просматривалось. Надо было начинать всё с начала».

Я зеваю. Зачем Иблик подсунул мне эту книжку? Чтобы я о службе не забывал? Скука же смертная.

Я встаю, прохаживаюсь по комнате. Потом открываю дверь на балкончик и выхожу туда. Передо мной — покрытый буйной зелёной растительностью город. Рекламы хватает и здесь, но мой мозг автоматически отфильтровывает её как лишнюю информацию.

Я отмечаю про себя, что деревья и кустики здесь растут стройными рядами, будто солдаты на плацу, то есть их посадили специально. Это правильно, в такую жару скучно и неприятно гулять по раскалённому бетону, а так можно хотя бы надеяться на тень.

За ближайшим рядком деревьев — улочка, а от неё отходит в сторону довольно широкий проспект. На нём здания солидные, сверкающие и высокие. Должно быть, офисы, банки, торговые центры. Замечаю своим пристальным взглядом летнюю веранду кафе. Там, в теньке, несколько столиков. Молодая женщина в длинном синем платье, с чёрными вьющимися волосами до плеч, разговаривает с официантом. Зубы, язык, губы двигаются, издают звуки. Я даже на таком огромном расстоянии могу разобрать слова. Но не в них дело, конечно.

Я подчиняюсь мгновенному странному порыву. Возвращаюсь в комнату, быстро натягиваю кроссовки, беру с собой карточку-ключ. Затем выхожу на балкончик, перелезаю через ограждение и аккуратно спрыгиваю со второго этажа на дорожку. Уже в полёте вспоминаю о больном колене, но мне везёт, приземляюсь удачно и тут же гашу удар падением.

Встаю, быстро иду вперёд, пересекаю улочку, благо поток наземных машин почти нулевой, двигаюсь по тротуару. Асфальт, бетон, жара. И вот тень. Справа от меня — напряжённый высокий человек в костюме. Явно охранник. Пронизываю взглядом его карман. Точно, в удостоверении написано, что это Пучик Ихь из частного охранного агентства. Высокий, крепкий, но мышцы дрябловаты, давно не качался, как и я. Да и животик наблюдается. Я миную его и подхожу к столику. Женщина поднимает удивлённый взгляд. Глаза карие, глубокие и огромные, но мне кажется, будто они не видят меня.

— Что вам нужно? — спрашивает она ровным голосом.

— Извините, — говорю я. — Если не ошибаюсь, вы Аньела Курц.

12

Она встряхивает головой, словно отгоняет кошмар, и её густые волосы следуют за этим движением, пытаясь улечься снова.

— Так, — говорит она. — Я не намерена ни давать интервью, ни общаться с поклонниками. Уходите. У вас десять секунд, а потом вами займётся охрана.

Я поднимаю руки перед грудью ладонями к ней в знак примирения.

— Хорошо, — говорю я. — Я не хотел вам помешать.

Отступаю назад. От неё пахнет чаем, морем, свежестью, немного потом. Никакого парфюма.

Я и правда собираюсь удалиться. Но…

— Простите, — говорю я. — У вас что-то случилось?

— С чего вы взяли? — она едва заметно вздрагивает, и взгляд становится будто бы осмысленнее.

— Вы недавно принимали лабордазу-2, — говорю я. — Это очень сильное лекарство…

— Кто вы? — её лицо напрягается ещё больше. Какое странное лицо. Его нельзя назвать красивым, пожалуй. Круглое, бледное. Кажется очень молодым, почти детским, но я знаю, что это обманчиво. Нос тонкий, похож на маленький хищный клювик, с заметными ноздрями. Рот широкий, тонкий. Уши торчащие, как лопухи, хотя я могу судить только по одному, второе под волосами. Но глаза… — Вы врач?

— Нет, — отвечаю я. — Я агент Службы Безопасности.

Она вдруг начинает смеяться. Смех в одно и то же время и весёлый, заразительный, и немного истерический. Я запутываюсь в звуках и сверкании её зубов.

— Вы просто так всем на улице рассказываете, что вы секретный агент? — говорит она наконец.

— Нет, — отвечаю я. — Если моё начальство узнает об этом, оно, возможно, будет слегка недовольно. Но я переживу.

— Докажите, — она закидывает ногу на ногу и выпрямляет спину.

— Что? — не понимаю я.

— Докажите, что вы секретный агент, — поясняет она, указывая рукой в направлении Пучика. — Вырубите моего охранника.

— Я в отпуске, — говорю я. — И не уверен, что…

— Беру ответственность на себя, — говорит господинка Курц, и её глаза прищуриваются от предвкушения.

— Ну что вы, — говорю я. — Разве я могу…

На этих словах я выбрасываю ногу вправо, точно ударяя Пучика в солнечное сплетение. Не очень сильно, но достаточно, чтобы он согнулся пополам. Затем резко тыкаю пальцами в известную мне точку за ухом, и он падает на пол веранды.

Аньела Курц пристально рассматривает моё лицо, потом отводит взгляд.

— Садитесь, пожалуйста. Извините, что я заставила вас это проделать. Наверно, у меня просто едет крыша.

Она смотрит вдаль, и её глаза, которые я сейчас вижу сбоку — это будто бы прозрачные капельки воды.

— Дайте мне минуту, — говорит она. — Я соберусь с мыслями.

Я сажусь и смотрю на неё. Стройная, но не сказать, что худая. Удивительно бледная для этого жаркого города. Платье из тонкой синей ткани, с открытыми плечами, на ногах босоножки на небольшой платформе. Но как же здорово она поёт!

— Хорошо, — говорит она, поворачиваясь ко мне лицом. — Я вам расскажу. Но сначала объясните — откуда вы здесь взялись и чего хотели?

— Ничего, — отвечаю я. — Я просто слышал ваши песни, случайно узнал по… голосу и подошёл. Пожалуй, можно сказать, что я ваш поклонник. Меня зовут Сэм Дьюрек. Ыкс-майор.

— Вы тут в отпуске? Или на задании, возможно?

— В отпуске, — спешу сказать я.

— Я не знаю, с чего начать. Может быть, это просто удача, что вы здесь оказались… Пучик, как ты?

— Нормально, — говорит Пучик, кряхтя поднимаясь с пола. — Сейчас отдышусь.

— Извините, — говорю я. — Надеюсь, вы не в претензии?

— Не, — отвечает Пучик. — Я привык к её выходкам, всё норм.

— Тогда не мог бы ты нас оставить? — говорит Аньела. — Охрана у меня теперь есть.

— На сегодня? — уточняет Пучик.

— Да.

— Без проблем. Всего хорошего.

Он разворачивается и уходит прочь по проспекту, широко расставляя ноги, а Аньела глядит ему вслед.

— Ну, так вот, — она снова переключается на меня. — Сэм, я хочу вам рассказать нечто очень странное. Я даже думаю, что вы решите, что я схожу с ума. Или что я психованная истеричка и всё выдумываю. Я и сама в последнее время не уверена. Но… В общем, слушайте.

Я весь обращаюсь во внимание.

— Хотя нет, погодите, — вдруг говорит она. — Я не готова. Хочу понять, что вы за человек. Откуда вы знаете про моё лекарство?

— Я почувствовал запах, — отвечаю я.

— Оно же не пахнет, — возражает Аньела.

— Для меня пахнет. У меня обострённое восприятие. Я болен.

— Интересно. Могу я узнать, чем?

Её лицо — словно подрагивающая плёночка, я чувствую непонятное волнение в каждой точке его кожи. Мне начинает казаться, что Аньела действительно не совсем адекватна. Хотя в ином случае ей бы и не прописали, наверно, лабордазу-2.

— Я заражён вирусом Уннга, — говорю я. — Не волнуйтесь, он не передаётся ни контактным, ни воздушно-капельным способом. Впрочем, если бы вы меня съели или выпили мою кровь…

У неё округляются глаза.

— Из того, что я вас попросила напасть на охранника, вы сделали вывод о моей кровожадности?

— Нет, простите. Я часто несу всякую ерунду. Я, знаете ли, тоже не вполне нормален.

— Тоже?!

— Слушайте, мне надоело извиняться, — устало говорю я.

Мы смотрим друг на друга.

— Тогда извинюсь я, — говорит Аньела. — Я неправильно начала, признаю. Но мне трудно сейчас. Так я не поняла. Вы тоже принимали лабордазу?

— Недолго, — отвечаю я. — Мне её отменили. Из-за побочных эффектов. Она действительно очень успокаивает, но при этом притупляет внимание и, самое главное, размывает ощущение реальности.

— Это потом… проходит? — уточняет Аньела. Её пальцы дрожат, и я только сейчас замечаю, какие необычные у неё ногти. Короткие, но изящные, покрытые гравировкой со множеством мелких деталей. Символы, непонятные мне.

— Я не совсем уверен, — отвечаю я. — Я вижу и чувствую многие вещи, которые не должен чувствовать. Но это началось задолго до приёма лекарства.

— У меня то же самое, — признаётся Аньела. — Я уже не понимаю, мне всё мерещится из-за этой проклятой лабордазы или нет. Но началось раньше, точно…

— Вам её врач прописал? — спрашиваю я. — Потому что лекарство очень опасное.

— Да, — кивает она. — Доктор Ендердт. Он терапевт, но имеет лицензию психиатра. Он мой хороший знакомый, так что…

Она молчит. Я вдруг замечаю, что из её глаз начинают литься слёзы. Мне становится неловко, и я перестаю понимать, что здесь делаю. С другой стороны, мне её жаль. Я в некоторой степени чувствую в ней родственную душу, поскольку знаю, что психические болезни — это очень непросто.

— Простите, — говорит она, пытаясь вытереть глаза тыльной стороной запястья. — Так вы согласны сегодня провести со мной день?

— Эм… — я сначала не понимаю, потом догадываюсь, что она имеет в виду. Я должен заменить отпущенного охранника. — Да, конечно. У меня отпуск, и я никуда не спешу.

— Спасибо, — говорит она. — Я ценю это. А что вы обо мне знаете?

— Честно говоря, ничего. Я до этой встречи даже не знал, как вы по-настоящему выглядите. Но я слышал все ваши песни…

— Это уже неплохо, — говорит она. — Потому что в них рассказана вся моя жизнь. — Она вдруг улыбается, чуть закатывает глаза, будто что-то вспоминая. — Ну, почти вся. Как вы, наверно, понимаете по моей бледной коже, я из зепхардов.

— Не понимаю, — вздыхаю я. — Я даже не знаю, кто это такие.

— А вот это плохо, — говорит она, и я не вполне уверен, что она имеет в виду. То ли то, что я не оправдал её ожиданий и не подхожу для решения её проблемы, о которой она так и не начала рассказывать, то ли ей просто лень объяснять то, что и так все знают.

— Добрый день, — говорит внезапно возникший справа от меня официант. — А вы будете что-нибудь заказывать?

Пожалуй, я хочу есть, но мне неудобно жевать, когда меня собираются просить о помощи.

— Чай, — говорю я. — Холодный. Вот такой, как у господинки, например.

— Слушаю, — отвечает официант, шевеля усами, и удаляется, противно шаркая.

— Зепхарды — это народность, — продолжает Аньела. — Они… — тут она вдруг снова делает большие глаза и пытается засмеяться. — Как же быстро я начала называть их «они»… Я сама тоже зепхард. Хотя, конечно, и не типичный. Зепхарды живут в пустынях, обособленно. Их очень много, но никто не может точно пересчитать. Потому что они постоянно двигаются. Как насекомые, понимаете…

— Понимаю, — говорю я, но тут вдруг Аньела хмурится и шлёпает по столу ладошкой:

— Не перебивайте, пожалуйста! Я и так не уверена, стоит ли всё это рассказывать. Думаю, да… В общем, зепхарды живут своим укладом, мало общаясь с богатой частью Буда. Хотя торгуют и часто отправляют детей учиться в большие города. Так и со мной случилось. Многие возвращаются. Я не вернулась. В институте заинтересовалась музыкой. Заинтересовали, точнее, — она делает жест рукой, словно отодвигая тыльной стороной запястья в сторону невидимую преграду, но я не понимаю, что это должно означать. — Стала петь, играть на разных инструментах, музыку сочинять. В общем, это затянуло. Мы мотались по разным городам…

— Вы? — я не понимаю, как «я» вдруг превратилось в «мы», и переспрашиваю.

— Мы, да, — подтверждает она. — Вся моя группа. Потом я влюбилась, хотела всё это бросить, но, в общем, не смогла.

Меня тянет спросить, чего она хочет от меня, но я не решаюсь перебивать и надеюсь, что она дойдёт и до этого.

Она смотрит на меня, потом начинает ёрзать на своём стуле. Мне как раз приносят чай в малюсенькой пиалочке.

— Честно говоря, не знаю, какое отношение к делу имеет всё, что я вам рассказала, — говорит Аньела. — Существенно только то, что в конце концов я осела в этом городе, купила домик и выступаю с концертами, записываю музыку.

Опять пауза.

— Я так понял, что вас что-то беспокоит, — напоминаю я. — И вы думаете, что я могу помочь.

— Нет, — говорит она. — Думаю, что нет.

— Нет?

Я сижу молча, потом отпиваю чай, и ещё. Я жду, потому что надеюсь, что она объяснится.

— Извините, — говорит она. — Как вы считаете, путешествия во времени возможны?

Я чуть давлюсь чаем, откашливаюсь, брызгаю, чихаю.

— Простите, — хриплю я. — Сейчас…

Она смотрит на меня выпученными глазами, как на редкостную диковину, потом начинает улыбаться.

— А вы забавный, — говорит она.

— Нет, — отвечаю я.

— Ну как же нет? — возражает она. — Обчихали весь мой столик.

— Я не о том, — я наконец могу нормально говорить. — Нет, путешествия во времени невозможны, насколько мне известно. А что?

— Вы это точно знаете?

— Ну, да… — я вспоминаю. — У меня есть знакомый учёный, он говорил, что это так. Он говорил, что время — это вообще иллюзия, если я правильно помню.

— Тогда я вообще ничего не понимаю, — говорит она, вздыхая. — В общем, в последнее время я чувствую себя странно. Мне очень трудно сформулировать, что именно не так. Я обратилась к доктору Ендердту, он назначил мне сначала одно лекарство, потом второе… Но это не помогает, и я стала подозревать, что дело не во мне. Что в мире действительно что-то поменялось. Извините, у вас такое глупое лицо!

— Что? — я вздрагиваю. — Ну да, наверно, я просто ожидал услышать совсем другое. Что вас преследуют, или шантажируют, или… Но это неважно, вы продолжайте. Что поменялось в мире, по-вашему? С чего вы взяли?

— У меня ощущение постоянного дежа вю наоборот, — говорит Аньела. — Как будто всё, что я знаю, неправильно. Как вам объяснить… Ну, например, я смотрю на человека и думаю — что-то с ним не так. Но он ведёт себя совершенно обычно. Или, например, я беру давно знакомый предмет в руки, а оказывается, я беру пустоту, потому что он стоит чуть не в том месте, где мне казалось.

— Я слышал о похожем, — говорю я. — Есть такая методика сводить людей с ума. Вернее, причинять им беспокойство. Применяется спецслужбами. Когда человек отсутствует дома, например, они могут переставлять предметы, менять обувь на такую же, но другого размера. Ему начинает казаться, что что-то не так…

— Думаю, здесь нечто другое, — говорит она, неуверенно качая головой. — Вряд ли я интересна спецслужбам. И потом, я точно знаю, когда это началось. Был тяжёлый день, мы давали концерт. На открытой площадке здесь, у моря. В тот день ещё все ссорились. Хотя это я помню очень смутно. Во всяком случае, я вернулась к себе домой. Айзис психовал, как всегда…

— Айзис? Ваш муж?

— Я не замужем! — возмутилась Аньела. — Он из моей группы. У нас с ним общий дом. Он живёт в другой половине. Так вот, я вернулась, почитала немного, приняла душ, собиралась лечь спать. И тут что-то произошло. Я не знаю, как описать. Мир вздрогнул. И везде была такая пыль.

— Пыль? — не понял я. — Был взрыв?

— Да нет же! Просто ненадолго мне показалось, что всё как бы вздрогнуло, и в воздухе кружилась пыль. Странная, не реальная. Вроде как нарисованная, что ли. И пахло такой, знаете, тухлятиной. Слабый запах, но неприятный. Что бы это могло быть, как вы считаете?

— Я… Я теряюсь, господинка Курц. А кто-то ещё это видел или ощущал?

— Нет, — она резко мотнула головой. — Я испугалась немного, оделась. Причём халат оказался не на месте. И как раз с этого начались все эти странности. Так вот, я забежала к Айзису, но он ничего не видел. Потом я немного успокоилась, но с тех пор вот это ощущение нереальности меня не оставляет. И ещё… Я стала чувствовать себя тревожно, когда мы вместе с группой. Как будто что-то не так. И вот сейчас… Мне надо идти на репетицию. Мы готовим новый альбом. Но я будто бы боюсь. Как будто все эти люди вокруг — не настоящие… Что?

— Ничего, — я, кажется, вздыхаю. Она, пожалуй, мне нравится. Мне её жалко. Но вряд ли я тут помогу лучше, чем врач. Я допиваю чай. — Хорошо. Сегодня я буду с вами.

— Вы поможете мне разобраться, что происходит? — она смотрит на меня широко раскрытыми влажными глазами.

— Попробую.

Это ложь. Я не буду потакать её больной фантазии. Но мне не хочется её бросать, тем более что я обещал заменить охранника. Может, удастся хотя бы успокоить.

— Мне нужно забежать на минуту домой, взять вещи и переодеться, — говорит Аньела. — Потом мы поедем на репетицию.

Её тон уже не жалобный, а командный, и я согласен подчиняться.

13

Мы приближаемся к её дому. Я иду чуть сзади, скорее по привычке осматриваюсь по сторонам. Никто не следит за нами, единственная камера висит на углу дома, смотрит в сторону и, похоже, вообще выключена. Аньела идёт уверенной походкой, бёдра качаются, натягивая ткань платья, волосы колыхаются тяжёлой волной. Ловлю себя на мысли, что любуюсь, хотя что в ней особенного? Может, то, что она знаменитость? Или мне нравятся её песни? В конце концов, в её странностях тоже есть нечто интригующее.

Дом салатовый с белой отделкой, двухэтажный, рубленых форм. Двускатная крыша. Такие я видел на множестве разных планет.

— Вот здесь я и живу, — говорит она. — Что, разочарованы?

— Нет, — отвечаю я. — Конечно, дом недорогой, в основном из лёгкого пластика, но пластик хороший, экологичный. И места тут, кажется, много.

— Да, вполне, — отвечает она, просовывая плоский электронный ключ в щель. — Вот это моя дверь, а дверь Айзиса слева.

Я отмечаю про себя ещё один вход метрах в пяти левее, возле угла.

— А другие входы есть? — уточняю я.

— Удивительно, что вы спросили, — Аньела наклоняет голову и косится на меня. — Вообще-то есть чёрный ход на мою половину, сзади, но он давно заперт. Я потеряла от него единственный ключ.

— Давно?

— Не помню. Заходите же. Или вы хотите ждать на улице?

— Извините, — я прохожу следом за ней.

Дом старомоден — обычная прихожая с вешалкой и двери в пару комнат, никаких новомодных шкафов-сушилок и мембран-дверей. Но мне нравятся простор и свет, большие окна и мало мебели. Хотя у больших окон есть и плюсы, и минусы. Многое видно изнутри, но и снаружи тоже.

— Проходите направо, это гостиная. Я переоденусь и соберусь, потом поедем.

Захожу в гостиную, присаживаюсь на пластиковый стул. Совсем как в дешёвом кафе. Странно для знаменитости. Ну, а чего я ожидал? Дорогущих кресел с массажем, в которых можно утонуть?

Комната почти пуста. Нечто вроде садовой скамеечки напротив меня. Кадка с растением. Столик с компьютером в углу. Маленький шкафчик, несколько полок. На полках замечаю бумажные книги, удивляюсь. Иблику бы здесь понравилось. Хотя, судя по названиям, лёгкое чтиво… Нет, не только. «Применение нестандартных тональностей». Что-то из музыки, должно быть.

Слышу возню Аньелы из-за стены. Чувствую соблазн подглядеть, но становится неловко, и я не делаю этого. Зато смотрю направо. Там малюсенькая дверка. Пронизывая её взглядом, я нахожу небольшое помещение, заставленное коробками. Коробки стоят так, что мимо них можно пройти к выходу. Да, вот он, чёрный ход.

— Я готова, — слышу я журчащий голос, знакомый по песням, и оборачиваюсь. Она одета в плотные и узкие белые брюки, лёгкие белые ботинки на резинках и свободную белую же блузу с рукавами до локтя. Странно, что я называю всё это белым. Аньела вовсе не выглядит белым пятном. Ботинки не идеально чистые, брюки скорее очень светло-светло серые, а сквозь блузку кое-где просвечивает телесный оттенок. Во всяком случае, Аньеле идёт.

— А я давно готов, — говорю я. — Ну, то есть…

Я почему-то стесняюсь, чувствуя себя почти что ребёнком.

— Вы не возьмёте сумку? — спрашивает она, передавая мне приличного размера холщовый мешок на длинных ручках. — Я решила прихватить с собой старые записи, есть, знаете ли, идеи… И перекус, на вас тоже. Мы обычно не прерываем репетицию на обед. Хотя сегодня и так начинаем поздно…

Она умолкает, глядя на меня.

— Конечно, — говорю я, вешая сумку на плечо. — Почему бы и не потаскать вещи, если я всё равно собираюсь потратить этот день на вас?

Она поднимает бровь, потом улыбается.

— Пошли?

Мы выходим из дома, она запирает дверь.

— Ну и как вам мой дом? — спрашивает она.

— Мне понравилось, — искренне отвечаю я. — Неожиданно просто, но уютно.

— Когда мы с Айзисом заселились, у нас было не так уж много денег, — говорит она. — Поэтому, собственно, и купили дом вскладчину. Место здесь хорошее — море рядом, всё необходимое тоже. И, соответственно, на нормальную мебель нам не хватило. Я купила, что смогла, а потом подумала, что мне всё нравится. Нет лишнего хлама, нет ничего вычурного. Свобода, простор… Так и оставила. А вот Айзис — нет. Видели бы вы его половину. Он любитель роскошных вещей. Даже удивляюсь, почему он до сих пор не съехал в какой-нибудь особняк, каких здесь много.

Мы уже выходим с участка, когда я оборачиваюсь и смотрю на дом.

— А почему у вас не работает камера наблюдения? — спрашиваю я.

— Камера? — она удивляется, будто не понимает, чём речь. — А, эта. Не знаю. Я как-то и не обращала внимания. Вроде бы здесь спокойно. Я ни разу не слышала ни о каком воровстве.

— Я тут всего один день, и то слышал, — замечаю я.

— Ну, может, когда-нибудь займусь, — она пожимает плечами.

Мы подходим к дороге. На стоянке стоит оранжевый мотолёт — крохотный, но двухместный.

— Поместимся, не волнуйтесь, — говорит Аньела.

— Я и не волнуюсь, — говорю я.

Она садится спереди, перекидывая ногу через сиденье. Я вскарабкиваюсь назад, закрепляю сумку на кронштейне за собой. Аньела включает защитное поле, прозрачное, но слегка зеленоватое.

— Держитесь крепче, — говорит она.

— Держусь, — успеваю ответить я, схватившись за ручку за её спиной, и тут мотолёт срывается с места.

Малюсенькое лобовое стёклышко почти не защищает от потока воздуха, который пронизывает защитное поле без препятствий, поэтому развевающие волосы Аньелы начинают хлестать меня по лицу. Свободные рукава её блузки трепещут, словно флаги, а мотолёт закладывает крутые виражи, еле вписываясь в прямоугольные перекрестья улиц. Зачем она так несётся? Я тут же вспоминаю, что Аньела сидит на лабордазе-2, и напрягаюсь ещё сильнее. Вообще говоря, она нарушает закон. Нельзя водить под воздействием таких препаратов.

С другой стороны, это весело. Я начинаю ощущать кайф от того, как быстро проносятся мимо машины, платформы, флаеры, здания, бесконечные рекламные щиты и экраны. Даже с моей сверхзрячестью я едва успеваю разглядеть их, прежде чем они размазываются в вытянутые пятна и улетают прочь. Запах её волос, постоянно лезущих мне в нос, тоже, признаться, довольно приятен.

Однако вдруг скорость снижается, и мотолёт спускается на маленький бетонный пятачок, окружённый газонами.

— Приехали, — говорит она.

— Так быстро? — невольно роняю я.

— А что, понравилось ко мне прижиматься? — смеётся она, отключая поле.

— Я и не прижимался, — обижаюсь я. — Зато вы меня волосами отхлестали.

— Ладно, я шучу, — говорит она, вставая. — Сумку не забудьте.

Я тороплюсь за ней, а она вышагивает к огромной площадке, нависающей над морем. Нечто вроде терраски, огороженной невысоким заборчиком c двух сторон. С третьей стороны — небольшой жёлтый домик, похожий на относительно недорогой отель. Ну, а с четвёртой — та дорога, возле которой мы припарковались.

На краешке площадки стоит огромная конструкция, похожая на космический корабль странной формы. Это почти параллелепипед, вытянутый, серебристо-стальной, со скруглёнными углами. На корпусе несколько вставок, крашенных в синий и красный цвета, вдоль большей части корпуса — выпуклые полосы, вроде рёбер жёсткости. Кое-где — небольшие оконца, с каждой стороны несколько дверей. Внизу сзади, под полом — красное утолщение, антиграв, громадный и наверняка дорогой.

— Что, нравится наш бус? — спрашивает Аньела.

— Бус? — растерянно переспрашиваю я. — А что это?

Я пронизываю бус взглядом и, кажется, понимаю. Там много комнаток разного размера, двигатели, провода. А большая часть корпуса забита электроникой. Успеваю заметить колонки, стойки с усилителями и другие, непонятные для меня, аппараты.

— Это наш дом, — отвечает Аньела, и лицо её начинает словно бы светиться. Она улыбается. — И одновременно склад, место для репетиций, транспорт. Мы перелетаем на нём из города в город, даём концерты. Как бродячие артисты в древности, только вагончик побольше. Намного.

Я понимаю, что слово «бус» — земное. Не могло оно тут появиться. Но наверняка есть какое-то объяснение, местная этимология. Не хочу об этом думать.

— Ты опоздала! — кричит идущий навстречу нам человек. — Мы договаривались на двенадцать!

Он ростом ненамного выше меня, но очень тощий. Лицо вытянутое, острый тонкий нос, тёмные брови, сейчас сердито сведённые вместе, густые чёрные волосы, взбитые вверх, будто сноп травы. Похоже, обмазаны гелем, поскольку неестественно блестят и пахнут. На ногах чёрные остроносые туфли, чёрные же брюки в обтяжку с выпирающим гульфиком, сверху рубашка из струящейся тёмно-синей блестящей ткани, расстёгнутая до пупка.

— Успокойся, Айзис, — говорит Аньела чуть насмешливым тоном. — Нас никто никуда не гонит. Познакомься, это Сэм. Он меня охраняет, временно.

— Здравствуйте, — бросает Айзис в мою сторону, не обращая слишком много внимания. — Я просто хочу, чтобы был порядок… Через неделю мы планировали закончить материал для альбома, и было бы правильнее для раскрутки…

— Айзис, ты это много раз говорил, — отмахивается Аньела. — Мы успеем записать пару новых песен. — Она оборачивается ко мне. — Сэм, пойдёмте, я познакомлю вас с остальными.

Они вдвоём идут бок о бок в сторону буса, а я чуть отстаю.

— А что с Пучиком? — спрашивает негромко Айзис.

— Отдыхает сегодня, — отвечает Аньела, косясь на меня.

— Зачем тебе вообще тут охрана? Мы же все вместе…

Мы по небольшому трапику поднимаемся в бус и оказываемся в неожиданно просторном и светлом помещении. В нём довольно хаотично расставлены стулья, пара столиков, разная аппаратура и музыкальные инструменты, некоторые из которых я даже не могу назвать.

Хотя нет, вот это я знаю! В руках у мужчины с курчавыми блёкло-рыжими волосами, похожими на мочалку, и такого же цвета коротенькой бесформенной бородой — определённо додекайзер! Вишнёво-красный, с золотистым раструбом и соблазнительными выемками для пальцев, куда рыжий как раз засунул свои.

Тут я понимаю, что человек с додекайзером мне что-то говорит. Он бормочет тихо, под нос, и очень неразборчиво, но обращается явно ко мне. Напрягаю слух. Вроде всё слышно, но ничего не понятно. Может быть, мой психотранслятор барахлит?

— …заинтересовал… мой малышик… — разбираю я.

Он покачивает корпусом додекайзера, и я понимаю, что он говорит о нём.

— Да, любопытно, — отвечаю я, но тут понимаю, что не представился. — Здравствуйте. Я — Сэм Дьюрек, сегодня охраняю господинку Курц.

— Шмедер Линьх, — говорит рыжий, хотя я опять-таки не уверен, что разобрал правильно. — … музыкант… учились?

— Нет, — отвечаю я, догадавшись о смысле вопроса. — Хотел когда-то, но вряд ли смогу…

Веснушчатое лицо рыжего расплывается в улыбке, бледно-зелёные глаза довольно щурятся.

— А вы вот… робуйте…

И он, протерев тряпочкой мундштук, вкладывает мне в руки свой додекайзер.

— Я же не умею, — говорю я, чувствуя, что краснею, а этого не было уже очень давно… Но принимаю увесистый инструмент, запускаю пальцы в отверстия. Прикладываю мундштук к губам.

Тем временем Аньела спорит с Айзисом.

— Даже Аоев ещё нет, — сердится она.

— Мне не Аои нужны, а ты, — возражает Фой. — Я хотел тебе предложить…

— Я знаю, что ты хотел предложить. Но пока тебе предложить нечего.

Айзис вдруг распрямляется и произносит с пафосом:

— Интеллигентность — не род занятий! Это желание думать!

— Это к чему? — удивляется Аньела, и Айзис невнятно мычит в ответ.

— Правой глубже… — бормочет Линьх. — Кнопочки… два ряда…

Да, собственно, я знаю, как устроен додекайзер. Три звуковых канала, которыми управляет двенадцать клавиш, по четыре на каждый. Восемь на правую руку, четыре на левую. Дуешь на все три канала сразу, но при этом возможно образовывать аккорды. Ещё бы я понимал, как устроена музыка. Однако я нажимаю случайные клавиши и осторожно дую.

Звук вылетает из раструба — сильный, звонкий, но не гармоничный, раздражающий.

— …обуйте А и Ё, а третью не …огайте, — почти что шепчет Линьх.

Я успеваю заметить обозначения у отверстий. Слева ближайшая — «А», на которой стоит мой указательный палец. Ё — в глубине, возле моего правого безымянного. Вот так. Дую. И получаю красивый, глубокий звук.

— Да я же не против! — говорит Аньела своим певучим голосом. — Но где твой материал? Вот эти твои риффы и запилы — этого мало. Нужна мелодия, идея, концепция, текст, в конце концов!

— Я же не поэт, — говорит Фой. — Напиши мне текст.

— Я так не могу, Айзис, — отвечает Аньела. — Я целиком сразу песню придумываю. Ну, закажи у кого-нибудь… Мы обсуждаем это уже в который раз…

— …час я другой возьму, — говорит Линьх, и берёт в свои руки другой додекайзер, зеленоватый, потоньше, который стоял до сего момента прислонённым к стене. — Повторяйте.

Я слежу за его губами и пальцами, пока он производит своим додекайзером несложную музыку из четырёх аккордов. Повторяю, почти автоматически. У меня получается!

— … теперь ещё, — шепчет Линьх. — Только держите аккуратнее… переходы плавнее…

Он накладывает на мои руки свои, подталкивает мне пальцы, словно вправляя наше соединение с додекайзером, этот искусственный сустав. Его руки тёплые, мягкие, словно набиты пухом.

Затем он берёт свой инструмент, встаёт рядом и играет ещё одну последовательность аккордов, местами переходя в быстрый перебор нот. Я повторяю.

— Отлично! — восхищается Линьх, повышая голос почти до нормальной громкости. — Ани!

Аньела оборачивается, встряхивая волосами.

— Что?

— Я нашёл себе замену, — говорит Линьх. — Сыграйте, — это уже ко мне.

Я повторяю сыгранную фразу, стараясь держать ритм и не сильно надрывать инструмент.

— Ох и ничего себе, — говорит Аньела, подходя. Брови удивлённо приподняты. — Вы умеете играть?

— Нет, — говорю я. — Держу додекайзер в руках второй раз в жизни… И первый можно не считать.

— Поразительно, — говорит Аньела. — Это же просто безупречно. Шмед, покажи ему ещё. Может быть, добавить вторую партию?

Честно говоря, от её слов мне становится немного жутковато. Я вдруг вспоминаю, что мои пальцы раньше так плохо слушались меня. Видимо, во всём виновата моя приобретённая способность к концентрации. И это кажется ненормальным. Но меня уже захватывает поток, и я готов играть дальше.

— Здравствуйте, — говорят сзади низким басом, так что я вздрагиваю. Оборачиваюсь и вижу позади себя огромного накачанного верзилу в красной странной формы кепочке, белой футболке и плотных тёмно-синих штанах. Он стоит в проёме открытой боковой двери, которая оказалась прямо за мной.

— Здравствуйте, — говорю я.

— Извините, — говорит гигант, потирая рукой плохо выбритую щёку. — Я вас, кажется, напугал. Просто услышал новый голос и выглянул. Водитель я. Дрант Однак.

Он улыбается и по-старомодному протягивает руку для приветствия. Я осознаю, что он уже немолодой. Лицо мясистое, морщинистое. Из-под кепки выбиваются жиденькие волосы, светлые с сединой. На носу справа большая уродливая бородавка, которую на его месте даже я бы, несмотря на то что мне наплевать на свою внешность, давно бы удалил.

— Сэм Дьюрек, — я путаюсь в собственных конечностях, поскольку не хочу выпускать додекайзер, но всё-таки у меня получается пожать водителю руку. — Охраняю господинку Курц…

— Дрант, не прибедняйся, — говорит приблизившаяся Аньела. — Ты не только водитель, но и наша палочка-выручалочка. Он всё может организовать, поднести, расставить, наладить, — объясняет она уже мне.

— Это же вы сейчас играли? — уточняет Дрант, шевеля носом.

— Я.

— Очень даже, — говорит он. — Я, конечно, не специалист, у меня даже слуха толком нет, но красиво.

— Спасибо, — говорю я. Я чувствую себя неловко. Не заслуживаю я этих похвал. Просто сыграл небольшой кусочек, повторив за Линьхом. Что такого?

— Ладно, — говорит Аньела. — А где Аои? Не звонили?

— Нет, — отвечает Айзис. — Я звонил Яи — она даже трубку не берёт.

— А наш герой-любовник? — спрашивает Аньела.

— Ну его, — отвечает Айзис. — Может, начнём без них? Хочешь, я покажу тебе, что придумал?

— Ох… — Аньела закатывает глаза. — Ну, покажи.

Айзис берёт в руки инструмент — насколько я помню, это называется румпешнолле — короткая доска с фитиловыми, очень громкими, струнами — и присаживается на высокий табурет. Он разминает шею, будто собирается драться, потом зажимает струны левой рукой близко к середине инструмента, чтобы звук был очень высоким, и правой рукой начинает струны быстро перебирать.

Играет он своеобразно. Я много слушал румпешнолле, но манера игры у Айзиса необычная. Он играет, с одной стороны, не аккордами, а последовательностью нот, перебором, но при этом размывает звук, то дёргая левой рукой, то торопясь начать новую ноту прежде, чем отзвучали несколько предыдущих. Не могу описать это внятнее, я не знаю названий всех этих техник и приёмов, но звук у Айзиса получается сочным, ярким, хотя и несколько размазанным. Мелодия тоненькая, высокая, быстрая. Мне, в общем, нравится, хотя, как мне кажется, ей не хватает законченности…

Я перевожу взгляд на Аньелу. Она слушает внимательно, но стоя, и я улавливаю некоторое нетерпение. Может быть, в том, как она шевелит пальцами, потирая один о другой, или поджимает губу.

Но Айзис вдруг прекращает играть, хмурится, отставляет инструмент.

— Да ну вас всех вообще, — говорит он в воздух, глядя поверх головы Аньелы, потом резко встаёт и выходит из буса.

— Так, — говорит Аньела спокойно. — Ещё и его теперь нет.

— Вы не собираетесь его догнать? — вырывается у меня.

— Нет, — говорит Аньела. — Знаю я эти закидоны. Если его пойти упрашивать, начнётся сцена на час с заламыванием рук, слезами и позами. А если проигнорировать, то через несколько минут он вернётся злой, но будет работать тихо. Вот увидите. А я пока успею вспомнить свои наброски.

Она садится на стул возле клавишных, придвигает к себе сумку, достаёт из неё бумажный блокнот, листает.

Я приближаюсь. Во-первых, из чистого любопытства, во-вторых, потому, что я пришёл с ней и чувствую себя спокойнее рядом.

— Какой интересный инструмент, — говорю я, рассматривая электропианино, за которым она сидит. Хотя я даже не уверен, что его так можно назвать. Я много разных клавишных видел, но такого — никогда. Здесь нет клавиш разных цветов, нет никаких пометок и выпуклостей на них. Все клавиши одинаковые, белые, и в них легко запутаться. Но самое главное не в этом. Клавиши расположены в три ряда, каскадом, одни над другими. Как на этом играть?

— О да, — говорит Аньела. — Между прочим, это моё изобретение. Не нравилось обычное пианино. Сначала собрала из нескольких, попробовала. И когда поняла, что идея работает, сделала на заказ. Училась долго, очень непривычно было, но зато никто на таком не играет. Видите — тут три набора клавиш со сдвигом на три тона каждый. Так что можно обеими руками брать довольно сложные и необычные аккорды. Примерно вот так.

Она складывает из пальцев странные фигуры и опускает их на клавиши, рождая мощный, вибрирующий звук, а затем, выделывая пальцами нечто немыслимое, начинает играть быструю, красивую мелодию. Я улавливаю её парадоксальную сбивчивость, какофоничность, но это красиво. А я ведь такое слышал в её песнях! Значит, именно так рождается эта необычная музыка.

— Извините, — говорю я, подчиняясь внезапно возникшему порыву. — А можно, я… попробую?

Аньела оборачивается резко, раскрывает рот, явно собираясь возразить. Потом замирает на секунду.

— Попробуйте…

Она встаёт со стула, и я занимаю её место. Я осознаю, что помню точно, что она играла, с точностью до отдельной ноты, паузы, длительности. Помню, куда ставить пальцы и как вывернуть их, чтобы попасть по нужной клавише. Это ненормально. Но я начинаю играть.

Мелодия точно такая же, как у неё, я ни разу не сбился и даже, кажется, исправил одну её заминку ближе к концу.

— Обалдеть, — говорит Аньела, когда я заканчиваю, и пару раз хлопает в ладоши. — В мире появился второй человек, который умеет играть на моём пианино. Хотя, конечно, вам бы неплохо научиться импровизации, иначе вы как робот, сможете только всё повторять.

— Мне бы начать с сольфеджио, — говорю я, поднимаясь. — Извините. Спасибо, что дали попробовать…

— Да уж, — говорит Дрант. — Много я чего видел на своём веку, но чтобы такого…

Он снимает свою кепочку, чешет плешь, крякает и удаляется за свою дверь — видимо, в водительскую каморку.

Я понимаю, что и Линьх что-то говорит, но не разбираю слов.

— Что? — переспрашиваю я.

— … не вы ли, случайно, участвовали в спасении… от Лаков…

Я немного ошарашен. Не так много людей знают об этом.

— Да, я.

Линьх улыбается, моргает часто-часто, опускает глаза в пол. Он странный…

Тут дверь распахивается, и в комнату заползает существо. Или комок существ. Мгновение я не могу понять, что это. Потом понимаю. Это цитишьенцы.

Их двое, упругих, длинных, светло-коричневых. Они извиваются, продвигая свои тела, покрытые узором из отверстий, будто шланги, плетёные из кожаных ремешков. На каждом из них — плотная кожаная жилетка-пояс с мелкими кармашками, а ближе к голове — множество тоненьких лапок. Парочка доползает до кресла за ударной установкой и, вползая на сиденье, занимает своё место. Сцепившись друг с другом, они напоминают двухголового всюду дырявого человека. Хотя головы не похожи на человеческие — с вытянутыми мордами, узкими тёмными глазами, будто бы сделанными из пластика.

Едва разместившись, оба почти синхронно хватают хвостами большие барабанные палочки, а мелкими лапками — по нескольку палочек поменьше.

— Вы опоздали, — говорит Аньела. — Почти на час.

— Извините, — коротко говорят близнецы спокойными, лишёнными эмоций голосами.

Аньела замечает мой удивлённый взгляд.

— Познакомьтесь, — говорит она. — Это Яи и Джи Аои, наши ударники.

— Сэм Дьюрек, — представляюсь я.

— Начинаем? — спрашивают Аои.

— Сейчас, — отвечает Аньела. — Айзис закончит психовать, и начнём.

Я отступаю в дальний угол, чтобы не отсвечивать. Через минуту на пороге и правда появляется мрачный Айзис, проходит к своему стулу, садится и снова берёт в руки румпешнолле.

Аньела ставит на пюпитр пианино планшет, включает, передвигает на экране многочисленные ползунки.

— Давайте пробный аккордик, — говорит она.

Близнецы выстукивают палочками ритм на большом барабане, чередуя его с ударами по каждому маленькому и закончив позвякиванием тарелок, Шмедер Линьх выдаёт сложную трель на додекайзере, Айзис лениво берёт пару аккордов, устраивая подвывания с помощью левой руки, а Аньела просто перебирает пальцами, издавая нечто вроде гаммы.

— Айзис, — говорит она. — У тебя звукосниматель барахлит. Поменяй.

— Почему всегда у меня?! — ворчит Айзис.

— Ну, наверно, потому что ты вчера долбанул инструментом об стену, — отзывается Аньела. — Сэм, а вы? Берите тоже додекайзер.

— Я?

— Будете играть со Шмедом параллельно. Вы простую партию, он с вариациями. Хотя можете тоже поэкспериментировать. Всё равно пока мы разминаемся.

— Я и партию-то не знаю, — возражаю я, но беру в руки додекайзер.

— Подключайтесь по мере готовности, — отвечает Аньела. — Дуньте пока.

Я зажимаю случайные клавиши, дую в мундштук.

— Замечательно, у вас всё пишется. Айзис, готов?

— Да, — отвечает Айзис. — Но это последний.

— Дрант! — кричит Аньела. — У нас есть ещё звукосниматели?

— Ещё штук сто, — отвечает из-за стенки басом Дрант, а потом высовывает в проём свою голову. — Но, если надо, могу купить партию отличных Ахаймеров, предлагают по дешёвке.

— Купи! — отзывается Айзис. — Они классные.

— Хорошо, — соглашается Аньела. — Если цена разумная. Ну что, поехали? «Время», в варианте, как мы играли позавчера. Сначала без вокала.

Линьх что-то говорит, я не разбираю слов.

— Нет, — отвечает Аньела. — Без сдвига на октаву. Раз, два, три…

Аои отстукивают ритм, затем начинает играть Линьх. Мелодия спокойная, медитативная. Я схватываю, потихоньку подсоединяюсь. Получается, поскольку пока всё повторяется по циклу. Потом нас перекрывают завывания румпешнолле, и последним, высоко-высоко, вступает пианино Аньелы. Красиво. Линьх начинает вариации, чуть-чуть выше, чуть-чуть длиннее, чуть-чуть ниже. Я тоже пробую.

— Стоп! Стоп! — кричит Аньела. — Сэм, что вы делаете?

— Я это… — отвечаю я. — Импровизирую.

— А в тональность кто будет попадать? — лоб Аньелы собран в резкие складки, глазищи злые, так что я невольно втягиваю голову в плечи.

— Извините, — говорю я. — Я не знаю, что такое тональность.

Тяжкий вздох.

— Вы сможете усвоить за пару минут? Учитывая, что у вас так всё быстро получается. Поскольку больше я тратить не намерена.

— Смогу.

— Значит, так, — Аньела подманивает меня к пианино. — Есть звуки, которые сочетаются, есть — которые нет. На самом деле всё сложнее, но запоминайте пока так. Вот, смотрите. Есть такая последовательность, которая составляет гамму.

Она играет подряд несколько нот.

— Гамма находится в определённой тональности в зависимости от того, с какой ноты начинается. Вот так — мажор, пободрее, вот так — минор, погрустнее. Если в аккорде используются ноты из этой гаммы, он будет звучать неплохо. Если я возьму вот такой, например — будет не вписываться. Слышите?

— Да, — я и правда понимаю.

— Есть последовательности аккордов, которые составляют фразу. Например, такая — тоника, доминанта, субдоминанта, тоника. Можно варьировать. Например, вот так. Или вот так. Или вот так. Но если вы хотите, чтобы звучало хорошо, держитесь тональности. Хотите закончить фразу — можно так, так или так. Хотите оставить намёк на продолжение — можно вот так. Усвоили?

— М-м. Вроде да.

— Попробуйте сымпровизировать в ре-мажоре, как мы только что играли.

Я беру додекайзер, лихорадочно высчитываю ноты. Понятно. Начинаю дуть. Один аккорд, другой…

— Молодец, — говорит Аньела. — Вы правда удивительно быстро соображаете.

— СБ, — достаточно чётко говорит Линьх. — Их там…

— Ладно, — говорит Аньела. — Мы теряем время. С начала, сразу с вокалом. Раз, два, три…

Мы снова начинаем играть. Я сначала осторожничаю, следую мелодии, которую задал Линьх. Потом чуть отступаю, беру ниже. Получается. И тут Аньела начинает петь. Её голос, журчащий, сильный, глубокий, выводит слова, от которых у меня начинает захватывать дыхание:

— Рядом серьёзный ты.

Вместе проводим час.

Время снесёт мосты,

Время разрушит нас…

Линьх переходит на очень высокие ноты, я остаюсь на своих, низких, Айзис завывает напряжённым аккордом, Аои стучат по тарелкам часто-часто…

— Надо забыть о том,

Что этот час пройдёт.

Время — это потом…

Время пусть подождёт…

14

Я помогаю Дранту убирать инструменты и мебель в соседнюю каморку.

— А зачем мы вообще их убираем? — спрашиваю я.

— Для порядку, — говорит он, затаскивая в захламлённое помещение стойку для пианино. — Бывали случаи, когда мы резко снимались с места и летели выступать. Так что лучше, когда всё надёжно закреплено. Нет-нет, это в чехол сначала.

Я стою с пианино в руках. Тяжёленькое. Дрант помогает надеть чехол, поставить в углу и прикрутить лямками к кронштейнам на стене.

— Вы молодец, — говорит Дрант, снова снимая кепочку и почёсывая плешь. — Первый раз вижу человека, который так быстро учится. К концу дня, мне кажется, вы не хуже Шмеда играли.

— Сам удивляюсь, — честно говорю я. — В последнее время у меня с памятью что-то нереальное творится.

— Сэм! — слышу я голос Аньелы. — Я ухожу.

— Да-да! — отвечаю я.

— Удачи, — Дрант протягивает руку.

Я пожимаю.

— До свидания.

Аньела ждёт у выхода, держа сумку двумя руками перед собой.

— Все уже разбежались? — спрашиваю я.

— Да, — подтверждает она. — Сумку возьмите. Вы меня удивили сегодня. Вы очень интересный человек.

Она смотрит пристально мне в глаза, потом отворачивается. Мне приятно от неё это слышать, и я ощущаю в груди странное тепло. Мы движемся к мотолёту.

— Спасибо за отличный день, — говорю я. — Давно мне не было так здорово.

Она останавливается, глядя вдаль, в сторону фонарей.

— Значит, вы не почувствовали…

— Что?

Она снова поворачивается ко мне, и я понимаю, что она — очень бледная. Глаза распахнуты ещё шире, чем обычно.

— Мне было жутко сегодня. Весь день. И я так рада, что завтра мы решили устроить выходной. Собственно, я решила. Потому что я больше не могу это выносить. Это иррациональный, животный страх.

— Я совсем не заметил, — признаюсь я. — Вы так хорошо пели, играли, смеялись…

— Я привыкла делать вид, что у меня всё хорошо. Ещё с детства. На публике, конечно.

— Значит, я — не публика? — я немного удивляюсь. — Мы же совсем не знакомы.

— Вы — доверенный человек, — говорит она. — Мне просто необходимо на кого-то положиться.

— А Пучик?

Мы подходим к мотолёту, она садится верхом, я за ней. Она не отвечает на мой вопрос, а просто включает поле. Мы взлетаем и несёмся по вечерним улицам, ещё быстрее и безумнее, чем утром. Мне становится страшновато.

— Аньела, не надо так гнать! — кричу я сквозь ветер и её бьющиеся волосы, но она будто бы не слышит.

Впрочем, мы прилетели. Она практически врезается мотолётом в парковочное место, издавая скрежет. К моему горлу подкатывает тошнота. Она выключает поле. Я слезаю.

— Простите, — говорит она, глядя мне в глаза. — Эта гонка меня немного встряхивает. Так что вы думаете?

— О чём?

— О том, что я рассказывала вам утром.

— Пока не знаю, — отвечаю я. — А почему вы спрашивали про время? Почему вы думаете, что эти ваши страхи связаны с путешествиями во времени?

— Мне казалось, я вам объяснила, — говорит она, отбрасывая волосы со лба. — Или нет? В общем, мне кажется, что кто-то слетал в моё прошлое и что-то там поменял. Я просто уверена в этом, хотя вы и пытались меня убедить, что это невозможно.

— Может быть, есть другое объяснение? — говорю я.

Она заглядывает мне в глаза, будто пытается увидеть в них поддержку. Или понимание?

— Может быть, — говорит она. — Приятного вечера.

Она забирает с мотолёта сумку и идёт в сторону дома.

— Спокойной ночи, — говорю я.

Другое объяснение. Да, у меня есть другое объяснение. Думаю, что оно такое же, как у доктора Ендердта. Но Аньеле бы не понравилось, если бы я сказал это вслух.

Я иду в сторону своего отеля и понимаю, что мы с ней не договорились о встрече. Что ж, я знаю, где она живёт. Может быть, послезавтра я к ней приду, и мы с её группой проведём ещё один интересный день. Приятный для меня, жуткий для неё. Люди — очень разные всё-таки…

15

Я нежусь в постели в своём номере, чувствуя, как сквозь шторы пробивается яркий свет. На Буде всегда ярко. Это неподходящая планета для того, чтобы долго спать. Зато можно валяться, вспоминать и размышлять.

Что за чудной день был вчера, если вдуматься? Я вроде как охранял эту странную женщину, которую, похоже, и не очень нужно охранять. Она просила о помощи, которую ей гораздо лучше окажет психиатр. Зачем я вообще тратил на неё время?

Может, дело в песнях? Они у неё очень… Не могу подобрать слово. Притягательные? Загадочные? Трогательные? Всё не то. В общем, ошеломительные и замечательные.

А пожалуй, я не жалею о потраченном времени. Во-первых, мне в любом случае надо его тратить. Во-вторых, наверно, есть в этом некий сокровенный смысл — плыть по течению, общаться со случайными людьми, учиться новому. И потом, в этой Аньеле что-то есть. Да, она явно ненормальная, но, собственно, и что? Я и сам не очень нормальный. Молекулы вон вижу. Хорошо, что у меня понимающие врачи.

Я вспоминаю, как вчера она играла и пела. Как сердилась, морща лоб, когда я сыграл свою какофонию. Как широко раскрывала удивлённые, бесконечно глубокие глаза, когда у меня получилось справиться с её странным пианино с первого раза. Да, пусть только ненормальный может придумать такой инструмент, но я же смог его освоить…

Я лежу и улыбаюсь некоторое время, потом встаю. Перебираю вчерашние воспоминания, пока умываюсь и принимаю душ. Надеваю штаны, футболку. Задумываюсь о том, как я проведу сегодняшний день. Ловлю себя на том, что мне хочется пойти к ней снова, но, наверно, это будет неуместно. Хотя я мог бы найти повод. Сказать, что я нашёл объяснение её наваждению, этим перемещениям предметов и странным фобиям. Нет, это глупо и не честно. Я же не нашёл. Да и нет никакого объяснения, кроме её фантазии, возможно, болезненной…

Что это? Кто-то стучит в дверь.

— Да-да! — кричу я. Ручка двери дёргается и замирает. Потому что заперто, ясное дело. Но ведь у обслуживания номеров есть ключи. Я настораживаюсь и подхожу к двери. Смотрю сквозь неё, удивляюсь и открываю.

— Вы? — говорю я.

На пороге Аньела. Как всегда огромные глаза. Улыбка до ушей. Короткое лёгкое платье на широких бретелях, всё в причудливых коричнево-бежевых спиральках. На поясе бежевая крохотная сумка.

— Доброе утро, — говорит она. — Я не помешала?

— Н-нет… — я не сразу соображаю, что нужно сказать. — Доброе утро. Проходите.

Она перешагивает через порог своей ногой в босоножке с деревянной подошвой. Осматривается.

— Неплохо вы тут устроились, — говорит она.

— Да, — я вдруг замечаю, что тоже улыбаюсь. — Но как вы меня нашли? И прошли в отель…

— Попросила девушку на входе пропустить, — просто отвечает Аньела, прогуливаясь по комнате. — Она моя поклонница. А отель вы вчера называли Линьху, он вас спрашивал. Не помните?

— Да, точно, — я вдруг вспоминаю, как в паузах между песнями Шмед расспрашивал, служу ли я всё ещё в СБ и где тут остановился. Откуда он знает про СБ, интересно…

Аньела как ни в чём не бывало садится на край моей незастеленной кровати.

— Знаете, — говорит она, — я вдруг утром проснулась и подумала, что мне вчера рядом с вами было намного спокойнее. Вы не хотите провести вместе этот день? Или у вас дела?

— Дел вообще никаких, — отвечаю я. — Честно говоря, я немного растерян. Первый раз в жизни ко мне вот так вламывается женщина. Конечно, во время одной из миссий на Одолео ко мне в номер вломились вооружённые солдаты местной хунты, и среди них была одна женщина, но это не совсем то.

— Да не волнуйтесь так, — говорит Аньела. — Может, сходим куда-нибудь позавтракать. Хотите, город вам покажу?

— Хочу, — говорю я. — Я как раз хотел посмотреть его вчера, когда случайно увидел вас с балкона.

— Тогда пошли.

Я обуваю кроссовки, всё ещё осмысливая факт, что она заявилась ко мне вот так вдруг. Что это может означать?

— А пока вы сюда шли, вас никто не охранял? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает она, слегка взбивая рукой падающие на плечи волосы. — Просто сегодня я чувствую себя в безопасности.

Пока мы выходим из номера, я понимаю, что сегодня от неё пахнет чем-то новым. Туалетная вода? Вчера этого запаха не было. Если разбирать на составляющие, то есть пара резких нот, одна приятно-сладковатая, одна солёно-древесная и ещё много других, которые почти не ощущаются. А всё вместе — похоже на запах сухой травы. Не мешает, как ни странно. Видимо, я просто научился с этим справляться.

— Простите, — говорю я. — А что у вас за духи?

— Я не пользуюсь никаким парфюмом, — отвечает она. — Возможно, это запах шампуня. Я впервые за несколько дней помыла голову. Только не загордитесь от этого. Это не ради вас, а просто потому, что было свободное время.

Я улыбаюсь. Мы как раз выходим из лифта и направляемся к выходу.

— Доброе утро!

Я оборачиваюсь. К нам вразвалочку идёт Тамняа в пёстрой футболке, обтягивающей живот, и плотных песочного цвета шортах. На лице улыбка — широкая и, как я могу понять, абсолютно неискренняя. Видимо, он чего-то от меня хочет.

— Господин Дьюрек, если не ошибаюсь…

— Доброе утро, господин Тамняа. Не ошибаетесь.

— Извините, если помешал, — он косится на Аньелу, которая недоумённо переглядывается между мной и им. — Понимаете ли, мы собирались с моими друзьями сыграть в кибервойну, но нужно минимум четыре человека…

Я замечаю ту самую пару, с которой Тамняа разговаривал вчера в столовой: крепкого, высокого, но полноватого брюнета с кривоватым разрезом рта и безвольным подбородком и женщину в обтягивающем голубом комбинезоне.

— Я, в целом, не против поучаствовать, но у нас с моей спутницей были несколько другие планы, — говорю я.

— Постойте, — говорит Аньела. — Кибервойна? Что за кибервойна?

— Вы никогда не играли? — удивляется Тамняа. — Всё просто. Надеваете нейроинтерфейс и бегаете по большому залу с препятствиями. Дополненная реальность. У вас в руках вы видите оружие, вместо поролоновых столбиков — деревья. Можно монстров добавить. А цель — перестрелять противника. Я тут играю несколько лет, и, хочу сказать, что очень силён в тактике. Моя команда всё время побеждает…

— Я хотела бы попробовать, — говорит Аньела, переглянувшись со мной.

— Но нас тогда будет пятеро, — говорит Тамняа. — Поровну не делится.

— Давайте мы вдвоём против вас троих, — говорю я.

— Мы же вас вынесем за пять минут, — смеётся Тамняа.

— Ну, мы тоже почти новички, — говорит брюнет. — Пару раз играли, но давно.

— Мы же ради удовольствия, — говорю я. — Какая разница, кто проиграет.

— Ну что ж… — Тамняа пожимает плечами. — Как скажете. Значит, господин Дьюрек и… Вас как зовут?

— Аньела, — отвечает Аньела.

— Постойте, — Тамняа трёт лоб. — Вы не Аньела ли Курц?

— Да.

— Большой поклонник, — он прикладывает ладонь к животу и картинно кланяется. — Итак, господинка Курц и господин Дьюрек против меня, Чурра Тамняа, а также господина и господинки Уот… Пойдёмте!

И он, развернувшись на месте, идёт в сторону отдельно стоящего большого сооружения, похожего на гигантский каменный сарай, желтоватый, как и остальные корпуса отеля. Над входом написано по-будски: «Игровой зал».

Двери разъезжаются в стороны, и мы попадаем в длинный и широкий проход, сумрачный, подсвеченный маленькими точечками светодиодов. От прохода в стороны расходится множество ответвлений.

К нам из тёмного угла выдвигается высокий человек с закрученными вверх седыми усами, явно накладными:

— Добро пожаловать, господа и господинки! — затем он убирает улыбку и добавляет: — А вы, — он указывает головой на Аньелу, — не живёте в отеле.

— Она со мной, — говорю я.

— Для гостей платно, десять единиц в час, — безразличным тоном говорит привратник.

Сумма немалая.

— Может, договоримся? — Тамняа пытается пустить в ход свою улыбку.

— Я заплачу, — говорю я, от чего Тамняа приподнимает бровь.

— Я сама заплачу, — в голосе Аньелы слышно неудовольствие, и я не настаиваю на своём предложении.

Она достаёт из поясной сумки кардхолдер и рассчитывается.

— И обувь вам придётся сменить, — уже более доброжелательно говорит привратник, указывая на её босоножки.

— А есть на что? — спрашивает Аньела.

— Вот тут, в шкафчике, спортивные галоши. Адаптируются к ноге.

Аньела открывает шкаф, берёт серые галоши. Переобувается, и они обжимают её маленькие ступни. Примерно, как стандартный боевой скафандр.

— Проходите, — говорит привратник. — Ваш отсек — номер семнадцать, слева, в самом конце. Настроите на пульте. Если что непонятно, вызовите помощника.

— Спасибо, — говорит Тамняа и подмигивает мне. — Ну что, готовьтесь. Сейчас будем вас выносить.

Мы с Аньелой идём по мрачному коридору последними. Впереди — Тамняа, возбуждённый, размахивающий руками и шумный, затем парочка Уот: он хмурый, сосредоточенный, она — неуверенно улыбающаяся и часто оглядывающаяся по сторонам.

— Привет, — вдруг говорит она, обращаясь вроде бы ко мне. — Я — Мелка, а это мой муж, Такто. Я не очень люблю такие вещи, но…

— А мне кажется, весело, — хмуро отвечает Такто.

— А вы в такое играли? — спрашивает Аньела меня.

— В похожее, — отвечаю я. — Не совсем такое.

Мы входим в невероятных размеров помещение с высоким потолком, сложным рельефом пола и многочисленными препятствиями: торчащие вверх мягкие столбики разных цветов, свисающие с потолка верёвочные конструкции, лесенки, ямы. Любопытно. В углу помещения на стене висит отгороженный мягкой ширмой терминал.

— Здесь задаём настройки, — говорит Тамняа, подходя к терминалу. — Думаю, стандартный командный бой, правильно?

Я киваю. Тамняа тыкает пальцем в разноцветные опции на мониторе.

— Хорошо. Два на три. До скольких побед? Давайте до трёх, чтобы не затягивать. У нас иногда один бой по часу шёл. Монстров добавляем?

— Да, — мрачно говорит Такто. — Так веселее.

— Хорошо, — Тамняа подтверждает выбор. — Ну, разбирайте нейроинтерфейсы.

— А оружие тут какое? — спрашиваю я, снимая с крепления на стене серебристый ободок.

— Разное, увидите, — говорит Тамняа. — Бластер, винтовка, нож, гранаты. Гранаты слабенькие, бластер и винтовка ограниченной дальности. Это я предупреждаю просто. Да, ещё. Тут сделано так, что фигура светится, пока игрок жив. Ранен — соответствующее место на теле тухнет, когда умер — весь становится серым. Тогда надо идти на точку возрождения. Но в нашем режиме возрождение происходит, только если раунд окончен. Всё понятно?

— Вроде да, — говорит Аньела.

Я киваю.

— Тогда расходимся и поехали. Игра начнётся, как только обе команды будут в точках возрождения.

— Пойдёмте, — говорит Аньела. — Похоже, это будет интересно.

Мы движемся по прорезиненному полу в угол помещения, огибая ямки и горки. В углу — небольшое возвышение в виде трёх концентрических кругов, каждый меньший чуть выше остальных. Это и есть точка возрождения. Мы заходим во внутренний круг. Аньела надевает нейроинтерфейс.

— Ух ты! — говорит она, широко раскрывая свои и без того огромные глаза. — Как красиво!

Я тоже надеваю нейроинтерфейс и оказываюсь в сумрачном тропическом лесу. Всё заросло травой, деревьями, лианами. Кругом буйство зелени, свет едва пробивается сверху, ложась неровными пятнами на всё вокруг.

Я смотрю на Аньелу. Она преобразилась. Лицо по-прежнему её собственное, но упрощённое, сглаженное, а одета она в костюм, похожий на скафандр — твёрдый, угловатый, светящийся тусклым зелёным светом. У неё над головой прямо в воздухе висит цифра 100, это процент здоровья. Понятно.

Я вдруг обнаруживаю, что нейроинтерфейс на меня действует не до конца. Я вижу не только её скин в игре, но и платье, которое как бы просвечивает из-под картинки. Поворачиваюсь лицом в сторону противоположного угла помещения. Отлично. Я вижу всё насквозь. Несмотря на то, что в центре — гора и скопление деревьев, за ним движутся смутные фигуры противников.

— Как будем действовать? — спрашивает Аньела. У неё в руках большой неправдоподобно нарисованный бластер. Слишком игрушечный, оранжевый, с дурацкими лампочками сверху.

— Сейчас посмотрю, какое тут оружие, — отвечаю я.

Поднимаю перед собой правую руку, тоже облачённую в виртуальную броню. В руке нож. Передо мной, ниже линии взгляда, в воздухе появляются написанные оранжевыми полупрозрачными буквами характеристики ножа и две стрелочки — влево и вправо. Дотрагиваюсь до одной из них и меняю оружие на винтовку.

— Я поняла, что можно не стрелками, — говорит Аньела. — Подёргайте рукой — вот так.

Резко поворачиваю кисть правой руки, словно стряхивая с неё оружие. В руке появляется бластер. Затем — вытянутая стеклянная пушка. Судя по характеристикам, что-то мощное, но всего с парой зарядов. Дальше — граната. Одна. И всё. Не густо. Возвращаюсь к ножу.

— Ну так что? — спрашивает Аньела. — Какая тактика?

Я улыбаюсь.

— А вы что хотите — получить удовольствие от игры или победить? — спрашиваю я.

— Победить, — отвечает Аньела, не раздумывая.

— Хорошо, — говорю я, наблюдая между тем за движениями противников. — В выбранном режиме главное — не лезть на рожон, чтобы хотя бы один игрок выжил. Похоже, они оставили одного на точке возрождения, а двое двигаются на нас с разных сторон. Так что предлагаю действовать так — вы ждёте здесь в засаде, подстерегая подходящих, а я быстро снимаю того, что в засаде у них, и пытаюсь догнать двух остальных и помочь вам. Согласны?

— Хорошо, — говори Аньела. — Думаю, у вас в этом есть опыт, так что давайте так. Я найду здесь какую-нибудь нычку.

— Выбирайте так, чтобы была возможность манёвра, — говорю я. — Чтобы вас не загнали в угол, и вы могли уклоняться от атак.

— Соображу, — говорит Аньела.

— Хорошо, — говорю я. — Тогда я пошёл.

Аньела движется к ближайшим деревьям, а я беру курс прямо на самую далёкую фигуру, которая маячит сквозь вздыбленный прорезиненный пол.

Я бегу быстро, но пригибаясь, лавируя между деревьев, чтобы меня не засекли. Лианы-верёвки проносятся возле моей головы, трава хлещет по ногам. Очень реалистично. Справа и сверху вдруг раздаётся злобный рык, низкий, раскатистый. Летающий монстр, похожий на круглую лохматую голову с двумя мощными руками, летит прямо ко мне, скаля зубы. Быстро переключаюсь на стеклянную пушку, стреляю. Ух ты, и правда мощно. Шарообразный зелёный сгусток врезается в монстра и взрывается вместе с ним в мелкие брызги, а я уже несусь дальше. Перепрыгиваю одну кочку, другую. Что-то скользит в траве, но я не обращаю внимания, поскольку тороплюсь. Зубы чудовища клацают позади, не успев поймать мою ногу. Они все — просто нарисованные, нет смысла волноваться.

Я приближаюсь к высоким кустам, за которыми прячется противник. Вижу, как там сидит, припав на одно колено, Тамняа. Смотрит в мою сторону, но видеть меня пока не может, далеко для обычного взгляда. Аккуратно замедляю шаг и неслышно двигаюсь по ложбине в обход, тем временем меняя оружие на нож. Наконец, вот и противник, за кустами, в паре метров от меня. Шаг влево-вверх, на кочку, затем прыжок и удар ножом в грудь. Я рискую, поскольку не знаю, насколько сильно бьёт тут оружие. Однако Тамняа успевает только раскрыть широко глаза и вскинуть свой бластер. Его комбинезон тускнеет, становясь бледно-серым, а над головой зависает ноль процентов, означающий, что я противника поразил.

— Эх, — бормочет он. — Я не успел…

Он пытается давить спусковой крючок, но он уже не срабатывает.

— Ничего, — говорит он, — я ещё возьму реванш!

Он разворачивается в сторону точки возрождения, а я несусь вдоль границы карты, стараясь догнать медленно удаляющуюся фигуру Мелки Уот.

Она за кустами, которые на самом деле просто набор поролоновых столбиков. Идёт очень медленно, будто опасаясь на наткнуться на врагов. Может быть, на неё уже набрасывались монстры, вот она и осторожничает. Кстати, маловато монстров на этой карте. Краем глаза отмечаю, что в стороне, где я оставил Аньелу, вспыхивают выстрелы бластера.

Пригибаясь, тихими перебежками, я приближаюсь к Мелке. Переключаюсь на плазменное оружие. Энергии хватит на один-два выстрела. Мелка совсем близко. Вглядывается вперёд. Я прицеливаюсь в середину спины и спускаю крючок. Ба-бах! Она подпрыгивает от неожиданности и, резко серея всем телом, падает на спину.

— Извините, — говорю я, — но вы выбываете.

— О боже, — говорит она, хватаясь за предложенную мной руку и поднимаясь на ноги. — Нельзя же так исподтишка.

Продолжая ворчать, она встаёт и идёт в сторону своей базы, а я спешу на подмогу Аньеле.

Кусты, деревья, ямы проносятся мимо. Я тороплюсь, но стараюсь, чтобы не сбивалось дыхание. Выбегаю на прогалину возле нашей базы, и вижу, как Аньела и Такто Уот прыгают на расстоянии нескольких метров друг от друга, пуляя друг в друга из бластера и уворачиваясь от выстрелов. Да, бластеры тут не реалистичные, от настоящего не увернёшься. Однако у Аньелы на комбинезоне серая только левая рука, а у Такто светится остаток жизни только в голове. Неудивительно, с его весом и габаритами. Я прицеливаюсь в мельтешащую голову, но не успеваю — выстрел Аньелы приходится точно противнику в лоб.

— Раунд завершён, — объявляет электронный бас с потолка. — Победил синий угол. Счёт один-ноль.

Я только сейчас замечаю, что круги на нашей точке возрождения — синие, а на наших с Аньелой комбинезонах синие полоски. Такто молча и хмуро уходит сквозь кусты.

— Вы молодец, — говорю я Аньеле.

Она показывает мне счётчик попаданий на бластере:

— А вот это видели?

— Ничего себе, — говорю я вслух, прочитав число «сто тридцать два». — А зарядов откуда столько?

— Тут валяются кое-где, можно подобрать, — отвечает Аньела. — Вы не заметили?

— Да я не особо тратил, — отвечаю я. — Но зачем столько выстрелов?

— Я неудачно выбрала место, где спрятаться, — отвечает она. — Там монстры рождаются пачками, мне пришлось всех отстреливать.

— Вот почему их было так мало в других местах, — понимаю я.

Мы уже вернулись в круг, и через несколько секунд снова раздаётся голос, объявляющий:

— Второй раунд.

— Может, поменяем тактику? — спрашивает Аньела.

— Думаю, они уже поменяли, — говорю я. — Видите, они движутся все трое? Танмяа через центр, Уоты по краям.

— Не вижу, — отвечает Аньела. — Как я могу их видеть? Кусты же, деревья. А вы что, видите?

— Вижу. Давайте держаться вместе и идти навстречу, в центр. Но лучше, чтобы он прошёл мимо нас, потом ударим в спину. Так что потише.

И мы начинаем пробираться вперёд, потихоньку и осторожно. Аньела ещё тяжело дышит после прошлого раунда, так что я беру заметно левее от того направления, в котором я вижу неуклюжую фигурку Тамняа. Вот он совсем близко. Я переключаюсь на плазменную пушку и указываю жестом Аньеле присесть. Мы сидим в кустах и стараемся не шуметь.

Тамняа идёт довольно уверенно, обшаривая взглядом кусты, но только перед собой. В его руке бластер, ствол которого покачивается из стороны в сторону. Я жду, пока Тамняа пройдёт мимо, потом быстро встаю и выпускаю ему в спину заряд плазменной пушки. Аньела, с запозданием в долю секунды, тоже попадает бластером уже в посеревшую фигуру. Тамняа расстроенно всплёскивает руками.

— Не везёт! — говорит он. Но я не откликаюсь на эти его сожаления, раунд ещё не окончен. Я жестами показываю Аньеле, что мы можем разделиться. Мелка справа, недалеко, я указываю Аньеле направление. Она кивает и уходит сквозь кусты. А я иду наперерез Такто. Однако приближаясь к нему, понимаю, что моё вмешательство не требуется. Вокруг него мельтешит толпа разнокалиберных монстров, а сам он прыгает, прикрывая голову руками. Жизнь Уота почти на нулях, он пуляет наугад, почти не попадая, пока летающая башка с руками бьёт его сверху, а в ноги вцепились несколько мелких лопероподобных зверьков. Я дожидаюсь конца битвы, а затем издали отстреливаю монстров бластером одного за другим. Башка успевает кинуться на меня, но тут же умирает от выстрела. Следую за Аньелой. Пробираюсь через кусты и вижу, как она стоит возле Мелки, костюм которой уже посерел, и мирно с ней беседует.

— Да это же просто игра, — говорит Аньела.

— Да, да, — отвечает Мелка. — Просто Чурр обещал, что с его способностями…

Цифровой бас объявляет сверху:

— Раунд завершён. Победил синий угол. Счёт два-ноль.

Как раз сзади меня шуршат кусты.

— Ничего, — говорит Тамняа за моей спиной. Он запыхался и пахнет потом. Запах кислый, неприятный, так что мне стоит усилий не обращать на него внимания. — Третий мы всё-таки выиграем. Это уже дело чести. Если можно, дайте нам пару минут посовещаться.

— Без проблем, — говорю я, и мы с Аньелой идём в сторону нашей базы.

— Всё так удивительно просто, — говорит она. — Хотя вы же специалист, что тут удивляться…

Мне приятно слышать от неё такое, не скрою. Мы возвращаемся на базу, встаём в круг.

— Третий раунд, — объявляет робот с потолка.

— Они просили дать им пару минут, — говорю я и вглядываюсь в противоположный угол. — Ах, они гады…

— Что?

— Они уже несутся сюда, — говорю я. — Толпой. Хотят атаковать внезапно. Давайте чуть переместимся.

Я, не спуская взгляда с движущихся фигур, двигаюсь влево, в яму, затем на холмик. Аньела следует за мной. Но мне всё это надоело. Я не люблю нечестных игроков. Поэтому я просто выбегаю вперёд, подпрыгиваю повыше примерно на грани досягаемости оружия и несколькими меткими выстрелами в голову противника из бластера ликвидирую всех троих. Они ругаются, клянут себя за невнимательность.

— А может, ещё раунд? — спрашивает Танмяа, подходя ко мне. Лицо тоскливое.

— Нет уж, — говорит Такто Уот. — С меня хватит. Да и дела. Всего хорошего.

И он первый, подхватив жену под локоть и швырнув на столик нейроинтерфейсы, идёт к выходу из зала.

16

Свет, ярко-жёлтый, заполняет всё пространство вокруг, печёт и сушит. Дыхание моё неровно и горячо. Хочется пить. Аньела выглядит весёлой и беззаботной, ерошит волосы, пританцовывает, кружится, развевая подол платья.

— Сегодня вы не грустите, — замечаю я.

— Я не хочу ни о чём думать, — отвечает она, снимая тёмные очки и подставляя лицо свету. — И мне, кстати, понравилось играть в войну. У меня же хорошо получалось?

— Для первого раза более чем, — говорю я. — Но, если вы хотите всерьёз участвовать в боевых миссиях, вам надо немного подкачаться. И поучиться скрытому передвижению по местности.

— Нет, не хочу, — она смеётся. — Но поиграть как-нибудь ещё раз можно. А что это за люди? Лицо маленького толстяка мне показалось знакомым.

— Его зовут Чурр Тамняа, он бизнесмен и, кажется, немного мошенник. Про остальных вообще ничего не знаю… Может быть, зайдём в кафе? Жарко.

— Да, обязательно зайдём. Только не здесь, я хочу более укромное место. Не люблю поклонников… Честно говоря, я подумала, что вы специально устроили эту игру, чтобы передо мной покрасоваться. Дескать, смотрите, как я умею.

— Нет, — отвечаю я. — Игра была для меня неожиданностью. Да и зачем мне это?

— Может быть, вы хотите мне понравиться? — она смотрит на меня искоса, кокетливо.

— Не знаю, — отвечаю я. — Я даже не думал об этом. Хотя вот песни ваши мне нравятся. У вас голос такой… Ну, необычный. Мне не хватит набора слов, чтобы описать. Наверно, мне нужно читать больше, чтобы развивать словарный запас. Мой коллега мне подсунул в госпитале книжку, но я так и не продвинулся дальше тридцатой страницы. Так что далеко не всё у меня хорошо получается.

— Что за книжка? — спрашивает она.

— Рудой, «Залежи счастья». Детектив.

— А, читала. Мне понравилось. Особенно конец. Если честно, я не совсем поняла, что автор хотел всем этим сказать, но сюжет интересный.

— Вы думаете, он что-то хотел сказать? — я замедляюсь и смотрю ей в глаза. Эта искорка безумия, которую я видел в ней вчера, сегодня исчезла. Или почти исчезла.

— Рудой всё время что-то хочет сказать. Знаете, есть целые фан-клубы, которые выискивают смысл в его книгах.

— Вот мой коллега, Иблик — он такой же. Тоже любит читать старинные книги.

— Разве Рудой — старинный? Ему лет тридцать всего, кажется. Вы знаете, что он живёт тут, на Буде? Правда, поселился недавно.

— Интересно, — говорю я, хотя на Рудого мне наплевать. — Так вы много читаете?

— Я занимаюсь всем понемногу, — говорит Аньела, — чем мне хочется в настоящий момент. И знаете, мне захотелось есть. Вот и кафе как раз. Зайдём?

— С удовольствием.

Кафе снаружи выглядит простовато. Деревянный домик с пристроенной терраской, накрытой решётчатым навесом, увитым зеленью. Снаружи, у входа в терраску, стоит плоская фигура, изображающая усатого повара. Это странно напоминает мне кафе на планете Земля. Кажется, «Зелёный дворник». Из каких закоулков памяти я это извлёк?

Мы устраиваемся прямо на терраске, выбрав место, где попрохладнее.

— А с чего вы взяли, что я хочу вам понравиться? — спрашиваю я.

Аньела озирается, выискивая взглядом официанта.

— А? Не знаю. Просто вы за эти полтора дня показали столько своих способностей, что хватило бы и на год. Трудно избавиться от впечатления, что вы всё это подстроили.

— Если честно, — говорю я, — для меня самого это всё полная неожиданность. То есть, понятно, что я умею драться, бегать и стрелять, я этому учился всю жизнь, но музыка… Никогда не думал, что смогу. И ещё у меня вдруг прорезалась прямо-таки сверхчеловеческая память. Я думаю, это связано с моим вирусом, и всё это одновременно радует и настораживает.

— Зато мы с вами нашли что-то общее, — улыбается Аньела. — Я имею в виду это лекарство.

— Я его уже не принимаю… Нет, я ничего не имею против лекарств, но в те моменты, когда ты от них свободен, чувствуешь себя более животным. Или я опять, как всегда, что-то не то говорю? Я не имею в виду, что мозг становится примитивнее, а просто реакции естественные, простые, честные, что ли…

— А вы болтун, да? — говорит Аньела, откинувшись на спинку стула.

— Раньше не был, — отвечаю я.

— То есть вы болтливы только со мной?