Бесплатный фрагмент - Мировая поэзия

ПАБЛО НЕРУДА (1904—1973)

ШАРЛЬ БОДЛЕР (1821—1867)

УИНСТОН ХЬЮ ОДЕН (1907—1973)

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ (1865—1936)

РАЙНЕР МАРИА РИЛЬКЕ (1875—1926)

СЮЛЛИ ПРЮДОМ. (1839—1907)

ИОГАНН ГЁТЕ (1782—1832)

Переводы Михаила Меклера (2015—2020)

Преемственность ведет к стихосложению,

она помогает избегать клише,

что придает искусству двойное ускорение,

хранить увиденное в памяти, в душе.

Поэзия не баловство и даже не искусство,

это нашего языка, эволюционный маяк.

Овладев с детства языком, человек искусно

преследует цель генетики. Поэт есть маньяк!

В основном, человек не достигает полных знаний

и не научился нагружать свои фразы смыслом,

чтобы исцелять людей от всяческих страданий

и приносить им радость в чертах гуманизма.

В душу не зайдешь, пока не осознаешь строки,

никакая память не утешит в забвении плоть

и не сделает финал менее горьким,

пока не войдет по генам в кровь.

Наше общество, как безъязыкую семью,

везет без расписания поезд в никуда,

и только чтение поэзии дает стезю,

для прогресса умственного труда.

Стихи доступны огромной аудитории,

в финале читатель постигает откровение,

так как, стих полноценен в теории

и раскрывает деятельность разума и творения.

Поэзия использует ритм языка,

который сам по себе приводит к откровениям.

Во время чтения, поэт проникает в тебя

и когда закрываешь книгу, то с сожалением

не можешь чувствовать себя неистово.

В этом и заключается суть всей эволюции.

Ее цель, красота, дающая истину

и, объединяющая разум, и чувства во времени.

Красота может быть воплощена только в словах.

Человек не способный к адекватной речи,

прибегает к насильственным действиям в делах,

расширяя словарь кулаками и картечью.

Пабло Неруда
(1904—1973)
Pablo Neruda

«20 стихов о любви и одна песня отчаяния»

Женское тело

Женское тело, белые дюны,

белизна бёдер, она, как пашня весной.

Я, как пахарь, но очень грубый,

из тебя сына вынес на свет голубой.

Словно пещера, я был одинок.

Шарахались птицы лавой слепой,

мгла застывала во мне, как комок.

Тебя сотворил я лёгкой рукой.

Это расплата, любовь мне награда,

тело из кожи и женского молока.

Груди как чаши, у глаз нет взгляда

и голос грустный, и розы лобка!

Милое тело, я весь в твоей благодати,

жаждой ненасытной, смутной тропой,

наслаждаюсь тобой на мягкой кровати,

неутолимой усталостью, болью слепой!

Лоза

Свет тебя пеленает в смертное плато.

Оцепенелая, бледная, ты смотришь, скорбя,

видишь, как лопасть ветхого заката,

оборачиваются вокруг неподвижной тебя.

Одинокая и я одинокий где-то,

подруга, ты застыла, молчание храня,

забирая себе жизнь умершего света,

наследница чистая, испепелённого дня.

Закатная гроздь в твой подол упала.

Корни покидают твой облик в ночи

и рвутся наружу из темного подвала,

тебя поедая, едва успев прорасти.

Плодоносная в своём движении рабыня,

из среды, где творится золото и чернота,

ты воплощаешься в такие творения,

что цветы твои вянут, а ты тоской налита

Песня земли

Сосновый простор, грохочет на буреломе,

мерно сменяется свет, колокольный прибой.

Сумерки загустеют в глазах от истомы,

ты раковина земная, песня земли вековой.

В тебе все реки поют и душа моя с ними,

течёт по велению в открытый предел.

Укажи мне цель, стань тетивой, пружиной

и я на волю выпущу стаи стрел.

Всюду я вижу, как зыблется тело твоё.

Молчание есть облава пугливых минут,

твои хрустальные руки гавань для меня, бытиё,

моим поцелуям и влажным желаньям приют.

На устах у любви твой голос влажнеет, крошится,

в час, когда вечер спускается в гулкую пустоту.

Так на закате я слышу, как в поле колышется,

молодые колосья шуршат на ветру.

Ненастье

Непогода с рассвета, летний вид облаков,

от разлуки похож на ворох белых платков,

которыми на прощанье машет ветер шальной.

Стук сердца нарушает влюблённых покой.

Кроны звенят поднебесным оркестром,

будто битвы и песни сошлись на устах.

Ветер листья крадёт повсеместно

и отклоняет от цели трепетных птах.

Листва водопадом без пены кружится,

веществом невесомым, отвесным огнём.

Ворох лиственных поцелуев ложится

у входа в обитель ненастным дождём.

Послушай меня

Слова мои послушай иногда.

Они утончаются, как чаек следы,

там, где песок увлажняет вода.

Я твой браслет во имя беды,

или бубенчик на твоей нежной руке.

Мои слова отдаляются и станут немые,

как вьюнки, вокруг боли на старой ноге,

карабкаются медленно на влажные стены.

Ты виновата в той кровавой игре.

Слова из хмурой моей головы убегали.

Ты заполнила все щели в этой норе.

Они больше, чем ты, привычны к печали.

Ещё до тебя они обитали в пустой тишине.

Я хочу, чтоб они обо всём рассказали.

Ты им внимай, словно внемлешь ты мне.

Ветер скорби до сих пор помыкает едва ли.

Шквал сновидений похоронить их готов.

В моём горьком крике ты слышишь другой.

Кровь старых призывов, рыдания ртов,

не покидай подруга меня и останься такой.

Мои слова любовью пропитались скорбной

и всё заполнили, не зная разных преград.

Я сотворю из слов браслет незлобный,

твоей руке нежнейшей, словно виноград.

В последнюю осень

Я помню какой ты была в последнюю осень:

серым беретом, сердцем в осенней тиши.

Сражались зарницы над макушками сосен.

Листья заполняли заводь потаённой души.

К моим рукам ты, как вьюн прижималась,

твой голос неспешный шуршал, как листва.

В оцепенелом костре моя жажда пылала,

синий жасмин дрожал, словно пламя костра.

Твои глаза кочевали по мне, наступали,

серым беретом, голос сердца, словно очаг,

летели надежды к тебе чёрной стаей

и поцелуи тлели жаром весёлым в ночах.

Небо над морем, над полем и у подножия.

В памяти ты, как свет и заводь в глуши,

за твоими глазами в сумерках бездорожье,

осень сухой листвой касалась души.

В твоих зрачках

Слонявшись одиноко по вечерам,

я забрасывал свои грустные сети,

в твои зрачки похожие на океан,

в глубину их трагедий и сплетней.

Одиночество пылало на костре,

руками размахивая, словно моряк,

идущий стремительно к глубине,

подавая сигналы, словно маяк.

Ты отвечала туманом густым,

моя даль, подруга моя.

Из глаз твоих выплывали кусты

и обмелевшие берега.

Я грустные сети забросил туда,

где бездна бушует в твоих зрачках.

Исклёвана птицами первая звезда,

мерцавшая, как душа моя во снах.

Полночь скачет на вороной кобылице,

разбрасывая по лугу синие колоски.

Когда сближаются наши лица,

в нас кровь вскипает, мы очень близки.

В безмолвии крик

Ты, как пчела звенишь от мёда охмелев,

в душе моей кружишь в тягучих струях дыма.

А я, как безответный зов, в уныние лев,

всё было у меня и всё промчалось мимо.

К тебе с последней страстью, силой, рвусь.

Ты мой последний мак в последнем одичанье.

Сомкни глубины глаз, я ночь к тебе прижму.

Крик слышишь, так это я, а ты моё молчание!

Своё тело обнажи, пугливая колонна.

Глаза сомкни, в потёмках нет от суеты забот.

Весна цветущих рук, роз ароматных лоно,

тень бабочки ночной легла на твой живот.

Как раковины, груди светятся твои,

так одиноко здесь, когда тебя нет рядом,

в твоё безмолвие всегда идут дожди

и чайки тонут в сетях морского променада.

Вода вдоль мокрых улиц блуждает босиком,

ветви деревьев в промокшей кроне стонут.

Исчезла ты, в душе стоит пчелиный звон,

твоё молчание и мой крик грохочут громом.

Русалка

Я правлю парусником и в этот летний полдень,

в хмелю от губ и от смолистого дурмана,

к закату тающего дня перемещаясь по природе,

отвердеваю в вязкой страсти океана.

Как бледный раб борюсь с пучиной в муках,

плыву сквозь едкий запах по протоке,

весь в сером до сих пор, в горчайших звуках,

в кирасе жалобной из пены одинокой.

В огне и стуже, под луной, без сантиментов,

со страстью жесткой качаюсь на волнах.

Я сплю в гортани счастливых континентов,

на белых нежных бёдрах, на свежих островах.

Во мраке я от приятных поцелуев влажных,

готов отдаться любым любовным позам.

Я разделён на сны в сражениях разных,

на растерзание отдан пьяным розам.

На гребне волн русалкой ты всплываешь,

в объятьях телом своим тесным,

меня с твоей душой немедленно сплетаешь,

своим набегом поднебесным.

В сумерках любви

Мы в сумерках потерялись на небесах,

мир во тьму погружался на синеющем лоне.

Праздник заката проходил на дальних холмах.

Никто не увидел дружбу наших ладоней.

Порой в руках моих, как монетка,

осколок солнца разгорался впотьмах,

душа леденела, вспоминая брюнетку,

про нашу печаль и о наших грехах.

И всё же, где ты блуждала ночами?

С какими людьми, какие слова говорила?

Ты далеко, тогда мне очень печально,

любовь накрывает волной мои крылья.

Книга, падая в сумерках, просится в руки,

раненым псом мой плащ прикорнул на полу.

Каждый раз ты удаляешься для нашей разлуки,

когда вечер смывает статуи, убегая во мглу.

Ты мои краски и кисти

За пределом неба повисла половинка луны.

Качается ночь, кочует, роет в глазницах норы.

Горем, бессчётные звёзды в лужах отражены,

а между бровей скорбь раздвигает шоры.

В сердце бьётся безумной судьбы маховик,

кузня синих металлов, ночь молчаливой сечи.

Девочка ветром издалека, посылает свой лик,

изредка сверкает её взгляд в поднебесье.

Буря злобы, ненастье, мольба из последних сил,

а ты паришь над сердцем моим, гнезда не свивая.

Раздробленные корни ветер развеял с могил,

на другой стороне он валит наземь деревья играя.

Милая девочка, колос, взъерошенный дым,

ты сплетаешь ветер из светящихся листьев.

Белый пар от пожара за перевалом ночным.

Что мне сказать тебе? Ты, мои краски и кисти!

Ты жаждой меня спалила, значит пора пришла,

новым путём пойти, улыбок твоих избегая.

Мутными вихрями ливней молчат колокола,

с этой поры нет смысла трогать её и печалить.

По глухой дороге боль свою унесу.

Буду там, где ни грусть, ни зима,

её глазища, глядящие сквозь росу,

не смогут настигнуть меня.

Испуганные сны

Моя душа в твоей груди,

мои крылья дают тебе свободу.

Всё, что дремлет у тебя внутри,

я речью донесу до небосвода.

Ты каждый божий день неугомонно,

приходишь, как роса к бутонам,

спешишь за горизонт бесцеремонно,

как вечная волна в кочевье сонном.

Ты, мачта на ветру, твой вид неумолим,

своим напевом достигаешь дали.

Грусть твоя порождает траур, а ты с ним,

встречаешь боль прощанья на причале.

Ты похожа на тропу и тусклые огни,

вся сделана из эха, как чей-то клич.

Вот я очнусь и снова улетят они,

испуганные сны, как стаи птиц.

Грустная нежность

Я передвигался, помечая крестом,

белую карту твоей нежной кожи.

Крался мой рот, по тропам тайком,

жаждая тебя, на паука похожий.

Грустное, милое чудо, ты так грустила,

с тобой я сидел у кромки вечерних вод.

Лебедь, деревце, нечто, тебя смешило,

спела лоза, созревал виноградный плод.

Из гавани к тебе плыла моя нежность.

Безмолвие сна усыпили одинокий причал.

Море меня досаждала и верность,

я метался меж двух гондол и молчал.

Меж губами и стоном, что-то ушло в могилу,

взлетало что-то, от грусти и забытья.

Удержал ли невод воды неимоверную силу?

Река лишь дрожью обнимала меня.

И всё же кто-то пел, задевали эти слова,

хотелось к жадным губам, прикоснуться, поспеть.

Да продлится навеки эта власть, эта сила,

чтобы радостью слов тебя прославить и спеть.

Гореть, лететь, набатом творить рукой безумца.

Грустная нежность, что делаешь ты со мной!

Стоит заглянуть в студёный омут колодца

и закроется сердце, словно цветочек ночной.

Горсть поцелуев

Каждый день играешь с целой вселенной.

Робкая гостья в обличье воды, или цветка.

Ты похожа на шёлковую головку примерно,

которую словно гроздь, хочет трогать рука.

Я полюбил тебя, такой несравнимой,

пишу на звёздах дымом имя твоё до утра.

Тело среди гирлянд необозримо,

вспомни какой ты раньше была тогда.

Вдруг ветер стряхнул закрытые ставни,

небо как сети, где кишит мелюзга.

Тут сходятся ветры всех воспоминаний,

дождь промочит и разденет донага.

Птицы мечутся, разлетаются до зари.

Шторм в гавани, не заметишь и лодку одну.

Я силой могу помериться только с людьми.

В лесу буря перемолола траву и листву.

Ночью мы были привязаны к небесам,

ты осталась со мной и не убежала.

До последнего делила печаль пополам,

прильнула ко мне, не боялась, молчала.

Страх пеленой захлестнул глаза,

ты снова жимолость мне подавала,

на груди осталась аромата роса,

пока ветром бабочек в поле мотало.

Кусать твой ягодный рот, любо в усладу.

Ты исстрадалась, пока свыклась со мной,

душа, отшельница с именем не в ладу.

Мы целуем в глаза друг друга порой.

Видим над головой одну и ту же звезду

и, как кружит веером сумерки вечер.

Слова, дождинками ласкают кожу твою,

я люблю тебя уже целую вечность.

Мне чудится, что ты владычица мира,

горсти орехов и вишни созрели в лесу.

Хочу тебя сотворить, как весна сотворила,

горсть поцелуев я с гор тебе принесу.

Мои мысли ложь

Люблю молчание твоё, я сам не свой,

не слышу речь твою, я голос твой забыл.

Твой взгляд ушёл куда-то в мир иной,

уста молчат, их нежный поцелуй закрыл.

Что в этом мире есть, то часть моей души.

Тебя везде я вижу и к тебе стремлюсь.

Мой мотылёк, мой сон, ты — зеркало мечты

и тихая печаль, моих страданий грусть.

Мне нравится, что ты всегда молчишь

и словно жалуешься на мотылька полёт.

Ты отдалилась и не слышишь, что говоришь.

Я успокоюсь в тишине, печаль моя уйдёт.

Хочу поговорить с твоей я тишиной,

как лампы свет и как кольца на литьё.

Огни на небе от созвездий в час ночной,

похожи на звезду, молчание твоё.

Я рад, что ты молчишь и не со мной теперь.

Вдали ты омертвела и беззвучно слезы льешь.

Ты улыбнулась мне. Я в шоке был. Поверь.

Я просто счастлив, понял, что мысли это ложь.

Ты облако моих грёз

Вечерами ты становишься облаком грёз,

твой цвет и форму я сам их творю.

Губы медовые чувствуют горечь слёз,

мои желания захватывают жизнь твою.

Ты чувств моей души неустанно желаешь,

губы слаще в стократ, чем горький настой.

Ты мила и прекрасна, ты меня изумляешь,

жница моих напевов, навеянных темнотой.

Ты моя, кричу в вечерней прохладе,

голос мой вдовый с ветром уносит закат.

Ныряльщица, твой вид в нагом наряде,

завораживает мой пристальный взгляд.

В моих напевах ты, как пленённая птица,

мои сети просторны, как вышина.

В омуте глаз твоих, я готов раствориться,

оставаясь в объятиях чудного сна.

Гоню наваждения

Задумался, один как перст в тени глухомани.

Тебя не достать, ты дальше всех, хоть умри.

Вдалеке хмурая колокольня набатом манит.

Выпускаю птиц, гоню наваждения, хороню фонари.

Стоны коплю, перемалываю надежды тайно,

как мельник-молчун, в этой безлюдной глуши.

Твой облик покинул меня, но очень странно,

тень твоя долго блуждает в потёмках души.

Уже жизнь моя бездомная вянет.

Кричу в лицо горизонту, эхом камни дробя,

бегу безумно в испарину океана,

печаль и ярость накрывает, океанская мгла.

Необузданный, гневный, тянусь в небеса.

Женщина, какой спицей была ты тогда,

в этом веере вечном? Открой мне глаза.

Пожар в лесу, огненным шаром катит беда.

Пламя, искры и треск, факельные дерева,

потрескивает огонь, всюду, всюду пожар.

А душа моя пляшет, корчась словно дрова.

Кто кричит, какое эхо без голоса? Кошмар!

Час тоски, час веселья, час одиночества,

мой час настал, вершина часов!

Рупор, в котором ветер стелет пророчество,

истязая тело жалобами хлыстов.

Вздрогнули корни, все волны напали!

Душа моя, радость, горе, край пустоты.

Думаю, хороню фонари в глухомани.

А ты ответь мне. Кто ты такая? Кто ты!

Здесь я люблю тебя

Здесь я люблю тебя. Пусть это мой завет.

Над темным лесом ветер расправляет стяг,

на бурной воде блуждает лунный свет.

Погожие дни тянут друг друга во мрак.

Распадается сумрак, видения в разных позах,

серебристую чайку закат роняет во тьму.

Порой объявится парус и небо в звёздах,

утром проснусь, так горько быть одному.

Рядом море шумит, кораблик в чёрном распятие.

Вот пристань. Я люблю тебя только здесь.

Я люблю тебя тут и напрасно даль тебя прячет,

даже на этом взморье любовь неустанная есть.

Плывут мои поцелуи на этих шхунах понурых,

спешащих к землям, куда им доплыть невмочь.

Я барахтаюсь среди этих якорей поржавелых.

Причал окутан печалью, когда швартуется ночь.

Жизнь моя изнуренная, в суете бесцельной.

Мне мило то, чего нет, а ты в далёком сне.

Превозмогаю, борюсь с вечерним томлением,

но настигает ночь и она петь начинает мне.

Уже луна сонливо качается,

а звёзды мигая, взгляд возвращают твой,

сосны тихо от ветра шатаются,

стараются петь твое имя хвойной листвой.

Смуглянка

Девочка, смуглым ветром, солнцем сотворена,

свитая в донные травы и живые плоды.

Твой звёздный взор и тело сияют сполна,

в твоих губах сквозит улыбка воды.

Девочка, ветер нас никак не сближает,

тебя от меня отдаляют громоздкие облака.

Юность пчелы в твоём теле смешалась слепая,

с шумом плеска волны и упругостью колоска.

Моё сердце ищет твой голос священный

и весёлое тело, не ведающее стыда.

Смуглый мой мотылёк, нежный и совершенный,

словно хлеб и солнце, мак и вода.

Последние строки любви

Этой ночью грустью наполнились строки.

Чернел небосвод. Даль наполнялась стихами.

Дрожали планеты издавая вселенские вздохи.

Ветер в сумраке пел и ходила песня кругами.

Всю ночь на сердце грусть её колдовала.

Я любил, она любила, мы спали порой.

В похожие ночи она крепко меня обнимала,

столько раз целовались, под этой звездой.

Такой мрак густой, а без неё ещё глубже.

Строки вылетают, ложатся росой на траву,

любовь сберечь не смогли, стало хуже,

небосвод опустел, без неё теперь я живу.

Ну вот и всё. Вдалеке поёт голос чуть слышно.

Душа не согласна, потеряла след,

глаза ищут без устали, чтоб было видно,

сердце стонет, а её уже нет.

Ночь, деревья всё те же белели во мгле,

а мы другие и прежними нам не стать.

Любовь прервалась, так жалко, во сне.

Ветер искал мой слух, о ней рассказать.

Прежде губы мои были с ней,

с голосом, телом, её взглядом мутным.

Я разлюбил, но тоскую сильней,

любовь коротка, но путь будет долгим.

Я обнимал её эту ночь напролёт,

не соглашаясь с потерей своей.

То была последняя боль от неё

и последние строки, посвящённые ей.

Песня отчаянья

Твой лик висел в ночи, словно легкий дурман.

Река впадала в море, болью ил вороша,

а я одинок, как пристань в предрассветный туман.

Собирался в путь, как забытая Богом душа!

В сердце моём оттаяли ледяные гроты.

Видел жалкую свалку, кладбище кораблей в тиши!

В тебе громоздились все сраженья и взлеты,

песни вырывались на крыльях из счастливой души.

Ты вобрала в себя всё и вся, тебе это дали,

словно море и время ушли кораблём на дно!

Радостными были минуты поцелуев печали,

они вдохновляли, как свет маяка в окно.

Жадность лоцмана, ярость ослепшего водолаза,

мутный любовный хмель со мной в глубине.

Туманное детство и сердце на крыльях экстаза,

брошенный следопыт блуждал одиноко на дне!

Я боль обнимал, минуя преграды,

печаль сокрушила, когда я тонул,

обречённый вырваться из полночной осады,

переступил через похоть, убежал от стаи акул.

Я пою о тебе и зову к себе мою прелесть.

Женщина, плоть и оплот, возлюбленная утрата,

она, словно сосуд приютила бескрайнюю нежность,

в забытье величайшем ты, как разбитая чаша.

Одинокие острова обитали во мгле,

там в объятья меня любовь твоя приняла.

Жажда и голод поселились во мне,

жизнь и гибель сражались, ты спасеньем была.

Женщина, как ты меня удержать сумела,

в глубине своего сердца и на кресте твоих рук!

Томление по тебе было страшным предельно,

взвихренным, хмельным и напряжённым, как лук.

Не гаснет пламя поцелуев и ласки рук,

созрели грозди и птицы до сих пор их клюют.

Память зацелованной кожи, искусанных губ,

память тел и голодной страсти заплетенные в жгут.

Бешеное сближенье жадности и надежды,

которые нас сплотили и навек развели.

Нежность робкой воды и муки безбрежные,

нас охраняли касание губ и верность судьбы.

Такой рок судьбы настиг мой парус мечты,

он сорван ветром был и стремился на дно!

Вся боль иссякла, я остался во власти волны,

на жалкой свалке, где всё умиротворено.

Я всё ещё пел, барахтаясь и качаясь,

устоял на одной ноге, как в качку матрос.

Продолжал напевать, на волнах болтаясь,

в бездонном колодце, полного горьких слёз.

Бледный водолаз, обездоленный лучник,

блуждающий следопыт, корабль, идущий на дно!

Пора выбираться из холодной, суровой пучины,

во время которой, нам жить с тобой суждено.

Созрели звёзды над косяком черных птиц.

Шумный морской прибой берег ласкает.

Ты одинок, как пристань в пору ранних зарниц,

лишь тень на твоей ладони медленно исчезает.

Решим все проблемы на свете, уверенно, не спеша.

Пора собираться в путь неуёмная скитальца душа!

Шарль Бодлер
(1821—1867)
Charles Pierre Baudelaire

Вакханалия

Когда облака, закроют небо словно люк,

а душу зажмёт горе со всех сторон,

то такой горизонт накроет всё вокруг,

настанет день, чернее ночи будет он.

Поверхность станет подземельем,

где надежда, как летучая мышь,

будет бить крыльями по стенам,

задевая потолок дырявых крыш.

Если дождь превратится в поток,

а в пространстве наступит крах,

люди будут похожи на пауков,

сплетая паутину в своих мозгах.

Внезапно зазвонят колокола,

окованные небеса начнут сотрясать,

блуждающие в них духи зла,

будут упрямо кричать и стонать.

При этом шуме наступит вакханалия,

память пролистает всё, что мы храним,

преодолевая жестокие страдания,

чёрный флаг взойдёт, где мы грешим.

Любимой женщине

Я помню мать свою — любимую из женщин,

но ты для меня то, что я люблю и чем живу.

Я буду помнить ласку и родную нежность,

уют домашний, очарование и красоту.

О, наши встречи, согретые камином,

балкон покрытый розовым туманом,

так сердце жгло и грудь твоя пьянила,

я слушал шепот слов твоих желанных.

Нас на закате согревало лето,

из бездонного сердца любовь струилась.

Ты царила под багровым светом,

я слушал, как в жилах кровь твоя бурлила.

Ночь была глухой и темной,

я встретил во мраке твой взгляд,

обнимая твои спящие ноги,

я пил твой сон, как сладкий яд.

Я помню счастливые минуты славы,

когда я целовал твои колени.

Не надо мне искать другой забавы,

я весь в твоей душе и теле!

Те клятвы и аромат лобзаний,

вернутся из призрачных глубин,

как солнца обновленное сияние,

всплывут со дна морских пучин.

Захоронение

Если в гнетущей, темной ночи,

ваше тело земле предадут

и при тусклом мерцании свечи,

вашу душу за упокой отпоют.

В это время под звездным небом,

сомкнутся тяжкие веки всех мирских,

паук начнет рисовать своим следом,

а гадюка снесёт детенышей своих.

Ты будешь слышать круглый год,

прискорбный, волчий вой

и видеть голодных ведьм приход,

над обреченной головой,

стон похотливых стариков

и гнусный заговор воров.

Враг

Юность пролетела в ненастье грозовом,

я редко видел солнца яркий луч.

В моем саду погибли все плоды кругом,

а гром и дождь идут из черных туч.

Я должен сконцентрировать усилия труда,

равнять размытый грунт, не покладая сил,

не дать земле быть затопленной всегда,

или вода нам приготовит ямы для могил.

Не смогут там расти цветы мечты

и в почве не найдут мистическую пищу,

которая им даст энергию цвести.

Да, время поглощает жизни мышцу,

а враг нам постоянно сердце гложет

и кровь сосет, и крепнет, и тревожит.

Промелькнувшая мадам

Шумела улица возле меня.

Худая, длинная фигура, воображаемая голь,

прошла своей попкой маня,

размахивая фестонами, приподнимая подол.

Её ноги, словно достоинство мечты,

я поглощал её прелестное создание,

мне стало плохо от женской красоты,

хотелось нежности и влекло желание.

Она была красотка, дивная звезда,

её глаза заставили меня остановиться.

Смогу ли я их видеть, хотя бы иногда,

ещё немного их видом насладиться.

Мы не знаем точно, как мы движемся, куда.

Я влюбился, она не узнает об этом никогда!

Треснувший колокол

В зимние ночи он горький и сладкий,

слушаешь его, сидя у огня камина

и вспоминаешь прошлое украдкой,

со звуком курантов в густом тумане.

Его медная гортань хранит могучий вой,

он созывает на молитву из всех веков,

звенит на службе, как старый часовой,

седым солдатам из полевых шатров.

В его душе есть трещина от бед и скуки,

он в жуткий холод издает ночные звуки,

но очень часто еле слышен его хрип,

в кровавой груде мертвых, будто там,

стон раненых он слышит, кто забыт

и умирает из последних сил от ран.

статуя

Ты прекрасна в каменной мечте,

грудь твоя избита взглядом вечным.

Нас вдохновляет в твоей красоте,

любовь немая, всегда бессердечная.

Ты выглядишь, как сфинкс в лазури,

лёд в сердце с лебединой белизной,

ненавидишь все движения в натуре,

не плачешь, оставаясь просто немой.

Поэтов восхищает нагота и грация

и то, что у тебя от изваяний гордых,

приводит потребителей к овации,

завлекая покорных и влюбленных.

Ты в чистых зеркалах есть обаяние,

в глазах бессонных вечное сияние.

Благородство

Над лесами, над морями,

выше гор, лесов и облаков,

вне эфира, там за небесами,

там где нет границ и берегов.

Разум движется в пространстве

и как рыба, чувствует себя в воде,

в неописуемом убранстве,

он блудит по глубинам в пустоте.

Берегитесь бактерий и болезней

и дышите только кислородом.

Деревья становятся полезней,

наполняя эликсир природы.

Кто на крыльях, счастлив неизбежно,

несёт печаль свою, как вес

и двигается дальше безмятежно,

туманом заряжая суть небес.

Мы легко воспринимаем мысли,

поднимаясь все время в небеса,

понимаем и парим над жизнью,

их немой язык, предметов голоса.

Уинстон Хью Оден
(1907—1973)
Winston Auden

Музей изобразительных искусств. Брейгель

Старые Мастера не ошибались никогда.

Они страдали, им было всё равно,

их позиция не зависела от времени всегда,

даже если кто-то ел, или открывал окно,

или шёл вперед. Невозможно это позабыть,

как пожилые люди трепетно ожидают крах,

чудесного рождения, которого могло не быть,

а дети, чтоб не случилось, катались на коньках,

на опушке леса, или где-то на пруду.

Они никогда не забывали про то,

что муки идут своим чередом, а в углу,

всегда есть неприятное место,

где гуляют собаки и лошадь мучительно,

царапает о дерево свою спину язвительно.

Например, у Брейгеля в Икаре: всё обернулось так,

что во время катастрофы ни пахарь, садовник, рыбак,

возможно и слышали всплеск, чей-то крик,

но для них это было неважным провалом.

Сияло жгучее солнце, именно в этот миг,

исчезали в зеленой пучине ноги Икара.

Вода, изысканный корабль спокоен на волнах,

с которого должно быть, кто-то и видал,

как с неба падал мальчик. Судьба терпела крах,

который никого не взволновал.

Памяти У. Б. Йейтса

Он умер, когда были зимние метели.

Ручьи промёрзли, аэропорты опустели,

а снег закрыл лицо известных статуй

и градусник тонул во рту истекших суток.

Мы доверяли и слышали прогноз погоды,

день его смерти был темный и холодный,

далекий от болезни и от скверных слов,

от стаи волков и вечнозеленых лесов.

Речушка текла вдоль набережной.

Плачь скорби продолжался набожный.

Смерть поэта скрывалась от его стихов,

то был его последний день, он был таков.

День медсестер, сплетен и слухов,

все части тела его восстали духом,

пустота заполнила всю площадь рассудка,

безмолвие поглотило окрестностей промежутки.

Потоки чувств текли в поклонников зов,

теперь он разбросан среди ста городов.

И полностью отдан незнакомым привязанностям,

чтоб найти счастье в новом лесу и быть наказанным,

по чужому кодексу совести. Так слова покойника

перевариваются в живых кишках спокойненько.

Но в шуме завтрашнего дня и значимости жизни,

где, как зверьё, ревут дельцы под сводом Биржи.

Страдания бедных справедливы для привыкшего народа,

ведь каждый в клетке самого себя, почти обрёл свободу.

Многие будут думать об этом дне,

как каждый думает о своей судьбе.

С любым прогнозом согласимся пригодным.

Его день смерти был мрачным и холодным.

Неизвестный гражданин

(Этот мраморный монумент воздвигнут за счет государства в честь ХС/07/М/378)

О нём в бюро статистики нашли немного:

он тот, на кого никто не подал жалобы.

Все отчеты о его поведении гласили строго,

что в старомодном смысле он был праведник.

Он служил Большому Сообществу и всегда был годен,

ушёл однажды в отставку, лишь на время войны.

Всю жизнь работал на фабрике, никогда не был уволен

и был доволен своим работодателем, Fudge Motors Inc.

Он не был странным и не разносил заразы.

По мнению психологов он был даже очень популярен

и заплатил все взносы в наши профсоюзы,

среди друзей любил выпить. Вот такой был парень.

Пресса утверждает, он читал газету каждый день

и реагировал на рекламу во всех отношениях.

Он был полностью застрахован от всех проблем,

лечился, но был здоров без исключений.

Для полноценной жизни и современного успеха,

о преимуществах рассрочки он был осведомлён.

Он имел всё необходимое для модного человека:

машину, холодильник, кондишн и магнитофон.

Общественные исследователи довольны весьма,

что он всегда придерживался правильного мнения,

был мир, он был за мир и воевал, когда была война.

Он был женат, имел несколько детей для населения.

По словам демографа это было свойственно его поколению.

Учителя сообщают, что он был во всём примерным учеником.

Был ли он свободен? Был ли он счастлив? Вопрос сомнения.

Если бы что-то было не так, мы бы точно услышали о том.

Жертва

Взгляд был утерян, опустошён,

слезы из глаз текли ручьём,

треснула судьба и падала вниз,

с зимнего неба, как тихий каприз.

Любовь, её украли и захоронили,

под камнем в полночь, на могиле.

Ограбленное сердце умоляло тело,

забыть проклятия, что оно терпело.

Лицо краснело от злостного стыда,

сказать стало нечего больше тогда.

Была мерзкая ложь с которой солдат,

использовал и бросил её без утрат.

Похоронный блюз

Остановите часы, телефон отключите,

собачке кость бросьте и помолчите.

Без рояля, под барабанный стук,

несите гроб, за ним скорбящие идут.

Пусть самолёт над вашей головой,

напишет в небесах, что он живой,

а лебедь в бабочку на шее спрячет грусть,

гаишники в перчатках чёрных будут пусть.

Он для меня был Север, Запад, Юг, Восток,

моя рабочая неделя, уикенд и воздуха глоток.

Он был мой полдень, вечер, речь моя и песня.

Я думал, любовь продлится вечно. Ошибся я.

Погасли звёзды, весь небосклон померк,

луна исчезла, не видно солнца фейерверк.

Слей океан, подними в лесу, что брошено,

ибо теперь повсюду нет ничего хорошего.

Рыба в спокойном озере

Рыба в спокойном озере,

в блестящем цвете роится.

Лебедь в небе морозном,

белоснежный кружится.

Лев великий тихо гуляет,

по своей саванне невинной.

По закону времени исчезают,

лев, лебедь, рыба, иные,

на волнах временного отлива.

Мы до последних своих дней

будем рыдать и петь,

пока не свихнётся сознанье

и Дьявол не станет иметь.

И как только доброта иссякнет,

перестанет появляться удача,

а любовь исчезнет для всяких,

тех кто летит, плывёт и скачет,

назад оглянись без зависти.

Память о безумных фразах,

как твист мимолетно прошёл,

но ты моя лебединая фаза,

я счастлив, что тебя лишь нашёл.

Ты мой подарок величия,

чем природа меня наградила,

моя мужская гордость,

ночная, прелестная дива,

подарившая мне влюбленность.

Несовместимость

Вот где-то я лечу, а ты идешь,

но нет переживаний прежних, наших.

Вот дома ты кричишь или орешь

и крыльями взволнованными машешь.

Все чуждо в доме, каждому жильцу,

тут даже не по себе предметам,

давно гримасы гуляют по лицу

и все покорно мучаются этим.

И чем же их сейчас соединить:

характером, судьбой детей, деньгами,

ведь между ними существует нить,

ее обычно трудно описать словами.

А пустота души не хочет больше ждать,

и независимо от обязательств в браке,

дверной глазок не в состоянии узнать,

когда один к другому движется во мраке.

Редьярд Киплинг
(1865—1936)
Rudyard Kipling

(Нобелевская премия 1907)

Наследие

Отцы наши в свой чудесный век,

обеспечили нам наследие.

На Земле было немного человек

и несомненно, что за столетия,

мы стали детьми их сердец,

которые стучали очень громко.

Вдохновителем этого был Бог отец.

Он передал наследие потомкам.

Тысячу лет они возводили фундамент,

чтобы нам было выгодно строить.

Основной материал был только камень,

стены и дамбы, удерживали море.

Они гордились этим и знали,

каждый царь был в этом уверен.

Они силу из этого черпали,

их веру охраняла латунь и камень.

Юная страсть и мужское стремление,

с возрастом мудростью становились.

При ежедневном жертвоприношении,

они не считали, чем насладились.

Не только ягнята и купленные голуби,

или с торговца золотая десятина.

Их жизнь дороже была родной любви,

старость была счастьем для мужчины.

Воздерживали соблазн от всего,

они горбатились не сгибая шею.

Каторга, как ярмо, приносило одно:

суровый труд и забот Психея.

Они были уверены, что есть Свобода,

благодаря этому мы теперь и стоим.

Гордость, безопасность своего народа,

в восхитительной стране мы храним.

Раздраженный, ропот они не давали,

был велик заряд и Господом храним.

Их благоговения время не спасали,

они трудились, мы в это время спим.

Милые, ясные, купленные тысячу лет,

титулы отцов бегут быстрей.

Мы приносим их в жертву на парапет,

не обманывая наших сыновей.

Белые лошади

Куда бегут жеребята на пастбище?

Где скрывают породистых лошадей?

На айсбергах ледяного кладбища,

на пастбищах Саргассовых полей?

Нет на карте места, где есть рифы

и сочные прибрежные луга,

где сияет пурпур, словно звёзды,

там есть океанские острова.

И кто держит их там на цепях,

когда шторм, или буря?

Какое мясо у них в яслях,

все разновидности моря?

Приливы переходят в отливы,

отличное место для умерших.

На костях, столкнувшихся с нами,

сердца сбежавших и воскресших.

В дальних краях живут одиночки,

вырастающие быстро очень,

кушают без просрочки,

корм есть и днём и ночью.

Затем на горном ущелье,

из тысячи копыт без подков,

находят Белую Лошадь,

спрятанную по завету Богов.

По бурлящей воде скачут в галоп,

эти яростные, авангарды из лиги,

через туман слышен могучий топот,

заворачиваются дыбом их гривы.

Чья рука коснётся ресниц?

Кто может ухватить себя за веки?

Тот, кто укрощает кобылиц,

есть воспитанные и смелые жокеи.

Они следят за спариванием особей

и держат на поводке их движение,

хорошо знают силу Белых Лошадей,

из одного и другого поколения.

Они охраняют их колыбели,

выпасая жеребят вдоль берега,

натыкаясь на пороги земли,

подсматривая за ними слегка.

Днем за передвижением эскадрона,

ночью за тихим ржанием табуна.

Мудрость Белых Лошадей знакома,

они обожают, когда светит Луна.

Это подходит для их призвания,

как острый ум человеку обитель.

Страдающих Лошадей без сознания,

у места захоронения родителей.

Родные тех, кто стал калекой,

сыновья погибших всадников,

укрощают диких, белых лошадей

и заново возвращаются в стадо.

Кто им за эту услугу платит?

Они ревнивые и сильные реально,

не бросают своих в обиду,

когда с ними работают неправильно?

Пока вокруг усадьбы густая трава,

наши белые лошадки пасутся.

Сторож следит, чтоб не пришла беда,

если они в туман окунутся.

В походе и встречном марше,

у разных хозяев тут и там,

наемники из местных бродячих,

рыщут по берегам.

Неосторожность от шума в наряде,

заставляет незнакомца летать,

поджидая лошадь в засаде,

дикие всадники не могут врать.

Поверьте, что на пустой лощине,

вы услышите ржание по ветру.

Доверьтесь нарастающему стону,

наше стадо очень близко где-то.

Крик есть удар по военным врагам,

охладит и сломает их волю.

Доверяйте Белым Лошадям,

они живые твари от Бога!

Кармен по кругу

Dellius, та машина, что ночью и днём,

как молния несётся и визжит бичом.

Ревёт мотор по Аппиан дороге,

чтоб убедиться, замедлюсь немного.

Безрассудная Леди приказала лететь

и в телефон продолжала хрипеть,

сиди, не отвлекайся, лови удачу,

пока ещё едем на нижней передаче.

Дорога зовёт, давай «Ускоряйся.»

Я не успевал, хотя тоже мчался!

Восторг от пыли, было приятно.

Неожиданно и внезапно.

Бык в одиночестве обречен умереть

и бездомный пес не знает, где смерть.

Будет тебе два поцелуя на троне,

в царстве теней, в королевской короне.

Не могу говорить, гнев меня распирает,

без предупреждений болты отлетают.

Это лучшее, чтоб достигнуть конец!

Пусть даже поздно, но живым наконец.

Преданность

Какая изворотливость у конкурента?

Что означает культурное словцо,

против случайного с ним инцидента?

Что же на самом деле произошло?

Какое искусство, мы обожаем?

Музыку, краски, иль в рифму читаем,

когда природа её обнажает

и каждый раз побеждает?

Это не изящество и не учение.

Вовсе не мясо и не снаряжение,

но горькая щепотка боли и страха.

Это заставляет творить с размахом.

Вокруг неприятная молодежь,

в богоподобной гонке всюду лож,

пленяет молодых своей опекой,

устанавливая контроль над человеком.

Он до ушиба, и укуса до кости,

был знаком и с болью, и страхом,

научился разбираться и в злости,

тыкая во всё копьём безопасным.

Зуб и гвоздь устарели давно,

как средство защиты против врагов,

от поражений ощущаешь дерьмо,

но гений сделал стрелу и был таков.

Тщетным оказался камень и копье,

как старинный зуб и гвоздь.

Человек создан для почты и пальто,

пока не ощутит страх и боль.

Была безопасность для богатых

и какая-то опасность для бедных,

пока не изобрели порох и динамит,

которые разрушают даже гранит.

Шлем и броня забытые в прошлом,

вместе с мечом, стрелой и луком.

Ведь после взрыва рассеется дым,

а воины одинаково все снаряжены.

Когда убили десятки миллионов,

по воле сумасшедшего короля,

который был без страха и боли,

уставший от жизни в лице бунтаря.

В тот самый скорбный час,

он не вспоминал о прошлом.

Его зуб, камень, стрела, фугас,

его ум, думали лишь о тревожном.

Тиран от силы становится больной,

чья власть стала слишком большой,

уничтожает вокруг всё подряд,

используя собственный разряд.

Человек жив насущной нуждой

и убирает с пути весь блеф.

Дрожит от разных указов порой

и осуждает их гнев!

Граница арифметики

Мудрый и славный есть завет,

учиться с семи и более лет.

Богу известно, что учить в начале,

для противостояния врагу,

если пуля свистит на перевале,

плоть положи свою на траву.

Много тратим без сомнений.

Нужен счетчик для мозга и тела,

для убийственных намерений,

которые вершат наши злые дела.

Затем спросим у Юсуфзайши,

что случилось с нашими?

Драка на станции особого значения,

потом галоп по темному ущелью.

Две тысячи фунтов надо для обучения,

к джезайлу десять рупий за пулю.

Хвост Краммера, гордость эскадрона,

похож на кролика во время загона.

Евклид не писал эти формулы,

что в учебниках нам дают.

В пальто не увернуться от пули,

или от удара сабли в бою.

Ударяй и стреляй кто может,

шансов выжить почти нет.

Меч, украденный из лагеря,

покроет все расходы, точно.

Из долины Куррум негодяй,

ничего не знает о прошлом.

Но, будучи прозрев по-новому,

отбросит сообщников в сторону.

Склоны холмов кишат аборигенами.

---

Эсминцы доставляют нас по одному,

затрачивая много пара и времени.

Убивайте пуштун, там где они бегут,

они на мушке копья и нашей тетивы.

Дешевле, чем мы дорогие! Увы!

Ответ

В клочьях розу на дорожке сада,

увидел Бог и выразил досаду.

Это ветер внезапно и неспроста,

один стебель сорвал с её куста.

Бог правит солнцем, пылью, ветром,

узнал о горе розы и шептал об этом:

«Сестра, я сожалею, не грусти.

Что слышала, когда упали лепестки?

Роза ответила: «В тот злостный срок,

голос спросил: «Отец, почему упал цветок?

Верно у него самый тонкий стебель?»

«Сын, по воле Аллаха!» — голос ответил.

Как дождь по газону, продолжая диалог,

розе ответил Всевышний Бог:

Сестра, когда из Тьмы появился Свет,

звезды увидели друг друга в след.

Время течёт в пространстве, ему Мы ставим задачу.

Ты должен упасть, а кто-то спросить, не иначе!»

Когда цветок весь засох до земли,

он умер, прожив свои невинные дни.

Тот, кто спросил, почему цветок завял,

молил Бога и спас его душу от Дьявола.

Расплата Асраила

Вот! Блудит корова по пустыне, потеряла телёнка,

в заплетённых, песчаных дюнах, по лабиринту тоски.

Она следует по запутанным следам, устала бурёнка.

Её душу и материнское сердце измотали пески.

Бесстрашно в село она идёт, её не пугают огни.

Она беспокоит табун лошадей, под светом тусклой Луны.

Носом мягко тычет в шатёр, где женщины спят одни,

затем вновь её тень исчезает за песочные холмы.

Обезумев, она идёт под гневный, собачий вой.

Прежде, чем люди крикнут: «Держи её»,

будто от мух отбиваясь, трясёт своей головой,

пока в сердце её не воткнут смертельное копьё.

Вот в этой куче мяса, когда-то жила душа,

она искала своё дитя, но только смерть нашла.

Люди, которым я Милость желал, уважали меня.

Не плачь, если будишь искать меня там, где твоя родня.

Стерегись края меча и слепящего блеска его острия,

склонив голову палачу, без пользы оборвёшь судьбу.

Из многих тысяч мужчин, мало кто так встречал меня,

но из тысячи женщин, пришла одна, минуя свою мольбу.

Страсть горела в обнажённой груди, любовь в глубине её глаз.

«Эй, слуга, оправдывай то, за что я в любви клялась!»

Торопись, делай, что хочешь со мной. Это и есть мой приказ.

Её глаза видели крылья мои, как вещь, не замечая сласть.

Но губы её продолжали взывать не того, кого она называла!

Мой меч нанёс удар и стряхнул её плоть на земную твердь,

как с платья дорожную пыль. Её душа в небеса взлетела.

Она удалялась от встречи с ним. Кто пандар её? Точно Смерть!

Баллада Востока и Запада

Восток есть Восток, а Запад есть Запад, им не быть вместе,

пока Земля и Небо находятся на Божьем, Судном Месте.

Но нет Востока и Запада, нет Границ их слияния.

Двое с разных концов находят противостояние.

С двадцатью мужиками убежал за границу Камал,

любимую кобылу полковника нашёл и украл,

вывел её из конюшни меж рассветом и днем,

снял с неё амуницию и поскакал далеко.

Закричал полковника сын, руководящий отрядом,

неужели не знает никто, может Камал где-то рядом?

Спросил Мохаммед Хан, сын Рессальдара,

где утренний след его в гуще тумана?

В сумерках минует он Абазай, в Бонэйре встретит рассвет,

затем отправится в Форт Буклох, другого пути у него нет.

Скачем в форт Буклох, быстрей, чем птица может летать,

Джагай, по милости Божьей ты сможешь его догнать.

Но если он ущелье пройдет, тогда вернись назад,

там по всей ширине равнины люди Камала кишат.

Там терновник, скала слева и справа скала,

услышишь щелчок курка, но не увидишь стрелка.

Сын полковника сел на коня своего вороного,

в сердце ад, шея к виселице готова.

Он примчался в форт, его зовут мясо жрать,

ему некогда отдыхать, надо вора догнать.

Сев на коня покинул форт, летел птицы быстрей,

пока не увидел кобылы отца и Камала на ней.

увидив зрачок её он нажал на курок,

два выстрела мимо, пули ушли в потолок.

«Стреляешь, как солдат», — сказал Камал, теперь меня догони.

Они взвились по ущелью, как свора взорванных бесов в пыли.

Вороной летел как юный олень, а кобыла неслась, как серна.

Вороной закусил зубами мундштук, кобыла от жажды кипела.

Кобыла играла легкой уздой, как красотка своей перчаткой.

Появилась справа и слева скала, меж ними терновник украдкой.

Трижды был слышан хрип лошадей, что не видел ещё этот свет.

Шла ночная погоня под луной, стук копыт будоражил рассвет.

Вороной гнал, как раненый бык, кобыла неслась, словно лань.

Вороной упал и покатится в горном потоке, как чья-то лохань.

Камал сдержал кобылу свою и наезднику встать помог.

Выбил из его пистолет, здесь не место борьбе, это тебе урок.

«Слишком долго, ты ехал за мной,

слишком милостив был я с тобой.»

Здесь на двадцать миль нет скалы и догнать ты меня не сумел,

тут припав на колено, тебя не ждал стрелок с ружьем на прицел.

Если б я поднял уздечку свою, или вниз опустил её вдруг,

быстроногих шакалов в эту ночь, пировал бы веселый круг.

Кабы голову я держал высоко, или склонил на грудь,

ястреб этот наелся бы так, что не смог бы крылом взмахнуть.

Быстро ответил полковника сын: «Хватит кормить зверей,

ты рассчитай, чего стоит обед, прежде чем звать гостей.»

Когда тысяча сабель придут сюда, забрать мои кости назад,

уверен, сумму за шакалов обед не сможет заплатить конокрад.

Сначала их кони вытопчут хлеб, зерно солдатам пойдет,

солому, берёзу сожгут, как дрова, а после вырежут скот.

Ну уж, если тебе цена нипочем, а братья ждут, чтоб пожрать.

Шакал и собака отродье одно, зови их столы накрывать.

Если цена для тебя высока, заплати зерном, иль скотом.

Верни мне только кобылу отца и разойдёмся путём.»

Камаль его жестко за руку взял и посмотрел в упор.

Здесь не место гутарить о псах, тут волки ведут свой спор.

Могу ли я падаль кушать тогда, когда приношу тебе вред,

или когда на рассвете тебе, кто-то в шутку приносит Смерть?

Слегка ответил полковника сын: «Честь я рода храню.»

Возьми в подарок кобылу себе, ездок под стать коню.

Кобыла уткнулась хозяину в грудь и тихо прижалась к нему.

Камаль произнёс: «Нас двое сильных мужчин, но она верна одному.»

Так пусть конокрада украсит дар, уздечка моя с бирюзой,

стремена мои в серебре, седло и чепрак узорчатый мой.

Сын полковника достал пистолет и приставил дуло.

Я отнял его у врага, теперь отдаю его другу.

«Дар за дар, кровь за кровь.» — ответил Камал господину.

Отец твой сына за мной послал и я отдам ему сына.

Он свистом сына позвал со скал,

тот спустился и рядом встал.

«Теперь он твой хозяин» — сказал Камал, он разведчиков водит отряд.

Ты должен ехать слева от него, будешь ему, как щит и как брат.

Пока я, или смерть твоя не снимет этих уз,

Твоя жизнь есть его судьба, храните этот союз.

Ты будешь есть со стола Королевы и помнить, кто ей враг,

ради мира завладеешь замком отца и разоришь очаг.

Верным солдатом станешь ты и найдешь дорогу свою,

может быть нам дадут чины, а может засунут в петлю.

Они друг другу посмотрели в глаза и не нашли там страх.

Приняли клятву брата по крови на соли и кислых хлебах.

Они приняли Братскую клятву на Крови и на свежем дерне,

на клинке кайберского ножа и чудесных имен Бога в огне.

Сын полковника едет на кобыле, а мальчик Камала на воронке.

Они вернулись в форт Буклох, от куда бежал один налегке.

Прискакали к казармам они, двадцать сабель подошли в упор,

каждый рад был клинок оголить и замазать кровью жителя гор.

«Назад» — закричал полковника сын, стоп и оружие прочь!

«Я вчера за вором гнался, теперь друга привел в эту ночь».

Запад есть Запад, Восток есть Восток и с мест они не сойдут,

пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Божий суд.

Нет Запада и Востока, есть племя в родном краю,

если лицом к лицу сильные рядом встают!

Молодая королева

Содружество Австралии,
торжественное открытие Нового года. 1901

Её рука держала меч, а ноги были в стременах,

она ещё не сбросила военную с похода форму.

Высоко, на забрызганном седле во всех цветах,

молодая Королева ехала, чтобы надеть корону.

К Старой Королеве в зал она зашла,

там были сверстники всех пяти наций,

поклонившись всем, она произнесла:

«Коронуй меня, мама и не надо оваций».

Не буду я тебя короновать, ты королева южных нравов,

там, где волны возвышаются над барьером из кораллов.

Речь друзей на твоих устах, на узде кровь твоих врагов.

Я не могу тебя венчать? Я знаю все каноны стандартов.

«Пусть пять наций это подтвердят.» Молодая спросила в ответ:

«Это короны нашей венец, её держишь ты для подарка, иль нет?

Народ наш слабый был, мой меч защищал его земли,

я к власти пришла, чтоб взять корону в руки свои».

Они обнялись, Старая Королева дарила ей перст,

усеянный жемчугом и обрамлённый золотом,

а также знак Пяти Наций, пяти звёздный Крест,

освещённый на опальной земле под колоколом.

Молодая Королева опустилась на колени,

попросив у матери своё благословение.

Дочь, ты как Сестра и вдвойне Дочь, я тебя рожала.

Я желаю тебе всего хорошего, чего раньше не желала,

детям, которых я родила от разных князей.

Старая Королева склонила голову перед ней.

Должна ли я, дать тебе наслаждение владычеством?

Знаю, чего стоит такая похоть, оставим это на потом.

Мир в твоих крайних границах, а сила на дороге.

Это происходит больше по тайной воле Бога.

Должна ли я, дать тебе мою мудрость, её дар свыше?

«Я склоняла беспокойные советы, мудрость и вещи,

отца, сына, внука, я знала сердца королей всего рода.

Мы женщины будем вместе, дарю тебе любовь народа.

«О, великая и не желающая молиться, или клятву давать,

перед лицом опасности для дома, где живёт твоя мать.

Пусть много лет благословит тебя Бог, сестра моя.

Прими народ и люби его, как ты возлюбила меня!

Вещь или Человек?

(Памяти Джозефа Чемберлена) 1904

Иосифу приснился сон, он рассказал в нём о братьях своих и они ненавидели его еще больше.

Бытие XXXVII. 5

Все, кто листал Ветхий Завет

и хотел понять смысл строк,

половина фактов дают ответ,

в чём суть вещей и их порок.

Всё это дети нам приносят,