Бесплатный фрагмент - Мифы асфальта

— Знаете, — сказал он, — есть вещи, которые не подходят для Ньюбери-стрит, те вещи, которые здесь неуместны и которые нельзя по-настоящему понять здесь. Мое дело — искать обертоны души, а какие могут быть обертоны у выскочки, живущего на улицах, проложенных на искусственной насыпи? Бэк-Бей пока не Бостон — пока он ничто, потому что у него не было времени накопить воспоминания и привлечь к себе местных духов. Если здесь еще остались привидения, то это смирные привидения из низины и обмелевшей бухты, а мне нужны человеческие привидения — привидения высших существ, которые заглянули в ад и поняли смысл того, что увидели.

Художнику надо жить в Норт-Энде. Настоящий эстет примиряется с трущобами ради накопленных ими преданий. Черт побери, приятель, неужели непонятно, что такие места не сделаны, что они выросли? Поколение за поколением жили, мучились, умирали в них, причем в те времена, когда люди еще не боялись жить, мучиться и умирать.

Говард Филипс Лавкрафт, «Фотография с натуры»

Информационный спонсор издания — портал GBX.RU

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗВНЕ

Читать рассказы мне было очень интересно. Главным образом потому, что никогда не читаю рассказы подобных жанров, и мне это все было в новинку. Иначе бы я задалась вопросом, чем, например, эта «оккультятина» с осиновыми колами отличается от всей прочей мистической романтики с подобными сюжетами. Наверное, языком с большим количеством вводных фраз. Я бы вслух такое не смогла прочитать. Или, в чем новизна антиутопии на базе метро? Не знаю, но забавно. И язык такой натужно-примитивный очень соответствует персонажу. Хорошо, что рассказы такие короткие и разнообразные. Последний, так и вовсе притча. Первый рассказ рискует распугать часть читательской аудитории, для этой распугиваемой части, возможно, имело бы смысл его переименовать в «Исследование», но автору, разумеется, виднее.

Уже из аннотации к сборнику следует, что читателю предстоит сразу усвоить широту диапазона: от идиллической сказки в духе Биссета и пионерлагерных страшилок про кладбище до уже помянутых выше притч и антиутопий.

Особое очарование рассказам придают ненавязчивый юмор и множество мелких узнаваемых деталей Москвы и Подмосковья. Чувствуется, что автору, как и одному из персонажей, идеи интереснее вещей. И эта, пусть и спорная, истина — пожалуй, то важное, что может преподать читателю данная книга.

Кандидат физико-математических наук, доцент кафедры общей физики и волновых процессов физического факультета МГУ Чичигина О. А.

РЕЛЬСЫ

Нет, ну надо же, в конце концов, что-то написать.

С другой стороны, нельзя же, чтобы литературное произведение было похоже на пост в блоге… Нет, это никак нельзя. А с другой стороны, что есть литературное произведение? Чёрт, какие слова: литературное… произведение… Да что ж это такое! Кто б знал, что такое литература… Ладно. В конце концов, пост в блоге — это пост в блоге, а литература должна быть всё-таки отдельно… или не должна… Ладно.

Самое интересное вот что: очень забавно ходить по железнодорожным путям. Столько всего там есть. Сумел я внедрить эту мысль нашей компании, когда мы, несколько бухие, вывалились из очередного заведения. И причём неподалёку так. Вывалились неподалёку от рельс, вот что я имею в виду. Интересная вещь. Внедрил ведь мысль, а?! Значит, надо пойти и посмотреть. Нет. Не просто так. Миша сказал:

— Бухло кончилось. Надо купить бухла.

Здравая мысль. Просто-таки великая. Полностью я был с Мишей согласен, всегда я за такие вещи, поддержал я его. Ну и пошли мы за бухлом.

Но товарищи! Какие странные времена настали! Купить среди ночи бухла — это вам не просто здесь. То есть вообще не просто. То есть совсем нельзя. Пиво разве что. Но знаете ли. Пиво — это вообще не напиток для тех, кто собрался исследовать железнодорожные пути. Ну это как-то даже смешно. Рельсы — стальные. Шпалы — промазученные. Люди ведь работали, клали железнодорожное полотно, а мы тут с пивом. Неуважительно, вот что.

Ну так мы сунулись в палатку, мол, водочки там, коньячку…

Ах, как же нас послали. Как же наловчились гости столицы посылать. Ну, может, конечно, продавщица в палаточке не гостья была, кто ж там знает… Однако, хозяева так не посылают… Ладно. Что там. На одной палаточке свет клином не сошёлся, в другую заглянули. Сумели договориться. Оказывается, надо было просто Мишу вперёд не пускать, без него всё проще выходит как-то.

Есть поллитра коньяку, газировка есть — отлично! Самое время исследовать железнодорожные пути, а стало быть — исследовать жизнь города, ведь в конце концов, что вы найдёте в сердцевине города, что бы это ни значило? Переулки? Старо. Широкие проспекты, залитые светом реклам, сияющих витрин, светом фар проносящихся мимо автомобилей? Неплохо, конечно. Но сейчас нам хотелось не этого. Глубины хотелось. Некоей потаённости, что ли. И вместо того, чтобы, проходя по тротуару, рассматривать жизнь людей в светящихся окнах первых этажей, мы вышли на железнодорожные пути Электрозавода, ведущие к Окружной. Постояли. Хлебнули коньячку из горла, потому что стаканчики мы купить забыли. Запили газировкой. И пошли по шпалам. И поверите ли, стоило нам пройти всего полсотни шагов, ну вот, буквально за поворот, и внезапно изменилось всё. Ещё минуту назад мы были несколько пьяными фланёрами, эдакими модерновыми бульвардье, беспечными, бессмысленными и пьяными. Но тут это не имело никакого значения. Высокая, мокрая и зелёная трава. Тускло блестящие рельсы. Пропадающие во тьме шпалы. Тишина, и абсолютное безразличие вокруг. Когда мы шлялись по тротуарам, по дворам и проезжей части, мы всегда прекрасно знали, что вокруг люди. Город. Если заорать — а мы орали, — если запеть песню — глупую, или умную, «Сплин» или «Гражданку», неважно — мы знали — город откликнется. Можно было пристать к прохожим, можно было… да в конце концов можно было просто помолчать и послушать город. Можно было слушать его, можно было реагировать на него или заставить город реагировать на нас, но теперь… Здесь это было невозможно. На секунду у меня зашевелилось смутное предчувствие, или страх, или просто боязнь тишины… Ведь на самом деле, какие бы мы ни были возмутители спокойствия, в итоге мы же ждали реакции, реакции города, мы хотели её, и без неё весь наш бунт (если он был) он же был не нужен, он был бессмысленен, как глас вопиющего в пустыне… И вот она пустыня. В сердце города. Ори, не ори, пой, не пой — кому здесь это нужно? Ведь здесь же нет никого. Только тускло блестящие рельсы и промазученные шпалы. И вы, конечно, спросите — а на кой мы туда вообще попёрлись? Зачем нам это нужно? И главное — почему мы, пьяные да разудалые фланёры — не повернулись, да не ушли обратно, к огням большого города, к тротуарам и площадям, к сверкающим фарам, сияющим окнам трамваев да быстрому метро?

Трудно ответить. Может, у меня и нет ответа. Да ведь, как-то я слыхал, что фланировать по улицам и прожигать жизнь алкоголем или чем там Бог пошлёт — это ещё не всё… Впрочем, скажу честно: тогда я об этом не думал. Но чем-то манила тёмная даль с двумя блестящими линиями рельс, и хоть тресни! — что-то есть в нас, людях, такое… первооткрывательское; слыхал я, что от животных нас отделяет любопытство… так оно, или нет, не знаю… в общем, мы пошли дальше.

И вот — всё изменилось. Не было больше города с его огнями, его шумом, его автомобилями и площадями, он пропал, растворился во мгле позади нас, а впереди стояла темнота, просто темнота, темень, мрак, и только две нитки рельс тускло отражали свет звёзд, или Луны, или в конце концов, что им ещё было отражать? Иного света здесь не водилось. Впрочем, постепенно наши глаза — или чувства? — привыкли к этой темноте, и мы увидели, что можно ступать по шпалам, или по маслянисто поблёскивающему гравию, или просто по мокрой от росы траве вдоль путей. Ну а раз мы видели, как можно идти, значит, мы шли, как же иначе? Ступил на путь, так иди, взялся за гуж, не говори, что в лес смотрит… Не поворачивать же вспять. Не по-человечески как-то было бы увильнуть от внезапных, возможно странных, а чем чёрт не шутит, может быть, и страшных открытий, которые нам сулила эта дорога.

И мы шли и шли по шпалам, то есть некоторые из нас, в том числе и я, пытались идти по шпалам, и всё ругались, потому что никак, ну никак расстояние между шпалами не входило в фазу с нашими шагами, один шаг ты делаешь короткий, а на следующем приходится скакать через шпалу, и очень это нас бесило. А остальные, и девушки тоже, шли сбоку, по гравию и по траве, и тоже ругались, потому что гравий был скользкий, и трава скользкая, но трава была ещё и мокрая, и вскоре лёгкие туфельки девушек промокли, и они, как это обычно бывает, стали недовольны, и, конечно, во всём винили нас. И в этот момент я совершил ошибку. Я как раз говорил с Димой, мы вели обычный нетрезвый трёп за жизнь, да про политику, да про философию, да за все дела, и ошибка моя состояла в том, что я позволил себе высказаться слишком вольно относительно позиции девушек о нашем теперешнем положении. Моя-то мысль была в том, что всё это ерунда, и, мол, бабам лишь бы комфорт, а вот истинное исследование жизни города… Я надеюсь, вы поймёте мою мысль, как там поётся «если вы ещё мужчины…» А впрочем, это ерунда. Поймут те мужчины и женщины, для которых мокрые ноги — это не конец света, вот что.

Потому что товарищи! Ведь было же что исследовать и наблюдать, в конце концов! Две тускло отблёскивающие нитки рельс, звёздное небо над головой, тишина, не нарушаемая ничем, кроме нашего трёпа и ругани споткнувшихся о шпалу… Впереди темнота, позади только слегка светящееся место под фонарём, где мы зашли на пути, справа бетонный забор, слева травяной откос и над ним кирпичная стена некоего склада… Где же ещё найти такое уединение, и, главное, отъединение от обычного, скучного и навязшего в зубах города? Однако, конечно же, девушкам моя позиция, а, главное, то, как я её высказал, пришлась не по нраву. И Дима не замедлил их поддержать, но увы, уже с наездом. Мол, типа, ты чё?

И вот это мне уже было совсем не понятно. Особенно было непонятно тогда. Потому что, как бы то ни было, а я проводил исследование, и больше того, в сущности, я думал, что не только я, а мы все вместе проводим исследование. И не люблю я, когда кто-то вмешивается в исследование. И портит его (исследования) результаты. А ещё я был пьян. И я Диму послал. И вы, наверно, подумаете, что тут произошла банальная драка. Нет. Не произошла. Не знаю я, конечно, в зеркало на себя я не смотрю в таких случаях (разумеется), но есть у меня подозрение, что когда я считаю себя дико правым, появляется у меня в глазах что-то эдакое… И сдаётся мне, Дима это эдакое усмотрел. И просто тоже меня послал, да и ушёл вперед. От того места, где мы остановились для выяснения наших несчастных отношений. Да и чёрт с тобой, подумал я. Один ты мне друг, как будто. И потихоньку пошёл вперёд догонять остальных, ибо был уверен, что далеко не все поддерживают точку зрения Димы и девушек. Особенно девушек. Уж знал я нашу компанию. Обычно мы как-то поплёвывали на женское мнение, это Дима, человек новый, решил, видимо, понтануться. Ладно.

И ведь я видел их уже, они все вышли на некое освещённое пересечение метрах в пятидесяти впереди, железнодорожная линия там пересекала какую-то улицу, и на переезде горел фонарь, и стояли светофоры, шлагбаумов, вот разве что не было, а так-то панорама, самая, что ни на есть, была шикарная, нерегулируемый переезд почти что в центре города, и выглядел он очень пасторально, потому что вокруг росли деревья, и их густые кроны тихо и мирно нависали над переездом… И вдруг задребезжал звонок и замигали красные огни светофора. Поезд!

Ну никак, никак я такого не ожидал. Да ведь по такой ветке поезд ходит дай Бог раз в сутки, и то, если повезёт! Но он был, он ехал, я слышал пыхтение локомотива, и рельсы застучали, запели у меня под ногами. А ведь я не дошёл до пересечения, ё-моё! Не успел, и не успевал! Для меня впереди была всё та же темнота, и освещённый круг переезда уже пропадал, уходил куда-то вправо, а в темноте вдруг возникло что-то шумящее и плотное, с двумя перекошенными глазами (один наверху, второй справа), и оно, это железное, пахнущее горячим металлом и мазутом чудище надвигалось на меня, оно двигалось неумолимо и размеренно, как наказание за моё несдержанное поведение только что, и от него было не уйти… Да нет! Можно же уйти! И я полез влево по травяному откосу.

Пьяные ноги подкашивались, я попытался уцепиться руками за траву, мокрые стебли оборвались, и я съехал на локтях и коленках вниз, к рельсам, по которым быстро и неудержимо надвигалось пыхтящее и чёрное, с двумя глазами наперекосяк… Уже, как мне показалось, буквально из-под его горячего и плотного дыхания я опять полез наверх, судорожно цепляясь за стебли мокрой травы… У меня не было испуга, было просто непонимание, ну как же так, почему я, вот Дима, он же чудила, негодяй, не понимает исследования… И опять я оскользнулся, и съехал вниз уже на пузе, но как таракан, упорно на четвереньках полез вверх, из под давящего локомотива, и Боже мой, я долез до стены, не понимая, как мне это удалось, видно пьяным и в самом деле Бог помогает, и я вцепился пальцами в трещины неровной кирпичной кладки, и тут вдруг выплывшая из-за облаков Луна осветила эту дикую картину: мелкую выемку на железнодорожном пути от Окружной к Электрозаводу, пыхтящий движущийся локомотив, бело-синее лицо машиниста, высунувшегося из кабины и неслышно орущего бешеные угрозы мне, несчастному, вцепившемуся до побеления фаланг в стену над маленьким травяным откосом, ведущим в рельсовую бездну… Сердце моё зашлось как в крике…

И всё прошло. Локомотив, разумеется, даже не приостановившись — а вы когда-нибудь видали, чтобы они приостанавливались? — уехал, развеялся тёплый и плотный запах горячего металла и мазутной гари, я опять увидел за собою звёзды, и Боже, как же я им обрадовался! Кое-как отцепив от стены чуть ли не сведённые судорогой пальцы, я заковылял на негнущихся ногах по откосу в сторону переезда.

И немного дико, а в то же время и радостно (не бросили!) было видеть мне лица наших, и Дима шагнул ко мне, и сказал: «Блин, ты чего там?!», и я, конечно, подумал: «А с другой стороны, мерзавцы, ведь ничем и не помогли», но об этом я ни слова не сказал, а сказал я: «Дайте сигарету кто-нибудь», и Дима с готовностью протянул мне штучку Marlboro Lights, я прикурил, сильно затянулся, выдохнул дым, ухмыльнулся и провозгласил: «Ну, что застряли? Вперёд, по шпалам! Идём дальше, в звёздную тень — и там щёлкнем по коньячку!»

И откуда это у меня про звёздную тень взялось? Не пойму, хоть ты тресни.

19.03.2012.

СКАЗКА ПРО КОШКУ

которая очень любила путаться под ногами, и которую из-за этого расплющило в лепёшку.

Жила-была кошка, которая очень любила путаться под ногами. И конечно, в один прекрасный день по ней так прошлись тапками, что её расплющило. В лепёшку. Она стала совсем плоская, и глаза у неё теперь были с одной стороны, как у камбалы. Кошка испугалась и залезла под коврик в прихожей. И было даже не заметно, что она там, такая она стала плоская. И хозяева не могли её найти, а она долго там сидела — или лежала, пока не захотела кушать. Тогда она вылезла, бумажным листочком прошелестела по полу на кухню и попросила кушать тоненьким плоским мяуканьем. Хозяева, конечно, удивились, какая у них теперь стала кошка, плоская, как лепёшка, но дали ей покушать, потому что любили свою кошку и жалели её, хотя она и путалась вечно под ногами.

Но оказалось, что теперь кошку, ставшую плоской, как лепёшка, нельзя было кормить обычным сухим кормом. Потому что от него она быстро надувалась посередине, и становилась похожей на мягкую игрушку с тряпичными лапками, набитую маленькими пластмассовыми шариками. И её тонкие тряпичные лапки её не держали, и она не могла ходить. Приходилось носить её с места на место, а в определённый момент срочно нести в туалет, где из неё узенькими стружками выходила набивка.

Тогда ей стали покупать корм, который мог принять форму сосуда, в который его помещают — мягкий мясной корм в консервных банках, и с ним стало лучше — покушав, кошка не так сильно надувалась, и могла самостоятельно ползать на своих тряпичных лапках.

Вот только теперь кошку, плоскую, как лепёшка, было неудобно гладить: во-первых, она большую часть времени проводила, свернувшись в рулончик, как плакат или чертёж, а во-вторых, даже когда она была в распрямлённом положении, гладить её было всё равно, что гладить маленький меховой половичок — очень плоско. И непонятно было, как гладить так, чтобы кошке нравилось, ведь это была такая кошка, что если ей не нравилось, как её гладят, она этого не терпела, кусалась и царапалась. А ведь когти у неё никуда не делись, стали только ещё острее! К тому же, кошка наловчилась очень здорово прятаться от наказаний за царапучесть — она попросту заползала под ковёр в большой комнате, и вот оттуда уже попробуй-ка её достань! Разве что, пройдясь туда-сюда, по мяуканью из-под ног можно было найти, где именно она спряталась, но не поднимать же из-за неё весь огромный ковёр, на котором ещё и мебель стоит. Жрать захочет, вылезет, думали хозяева, и оставляли в покое кошку, плоскую, как лепёшка.

Потом кошка приучилась летать, как бумажный самолётик. Просто один раз от входной двери подул сильный сквозняк, и кошка, свернувшаяся в рулончик на подлокотнике дивана, вдруг взмыла в воздух под действием создавшейся от ветра подъёмной силы. Слегка обалдевшая кошка, плоская, как лепёшка, которая никогда раньше не слыхала о таких вещах, как подъёмная сила, авионика, и прочее, с мяуканьем пролетела по комнате и вцепилась в занавеску на окне почти под самым потолком. Она немного ещё помяукала, но хозяева, встречавшие гостей, не услышали, и не пришли её снимать. Тогда она решила спрыгнуть на пол, отцепилась от занавески, растопырила в воздухе лапы, и тут начала планировать, как белка-летяга. Без всякой авионики. Она спланировала на шкаф и пришла в большой восторг от такого нового способа передвижения, открывшего для неё верхушки шкафов, на которых она никогда не была. Так она и проводила дни, планируя со шкафа на шкаф и изредка только приземляясь на пол, чтобы покушать или сделать другие дела.

Эта неожиданно проявившаяся страсть к полётам её и погубила. Однажды весной кошка, плоская, как лепёшка, сидела, по обыкновению свернувшись в рулончик, на подоконнике, у открытого настежь по случаю весенней уборки окна. Хозяева были в другой комнате, когда внезапно позвонили в дверь — соседи сверху зашли за солью. Хозяйка открыла входную дверь, и сильный порыв сквозняка вдруг сдул свернувшуюся в рулончик кошку, и вынес её в открытое окно! Восходящие потоки тёплого весеннего воздуха, наполненного запахами раскрывающихся листьев, юной зелёной травы, нагретого асфальта и солнца, понесли кошку ввысь, и вот она уже над крышей собственного дома, в котором прожила десять лет, ни разу не выйдя на улицу, вот она уже выше крыши соседней девятиэтажки, вот под ней уже и весь город виден, и парк в молодой весенней листве, и так летит она над лесами, над полями и лугами, над реками и водохранилищами, летит над нашей ограбленной широкой страной и тихонько мяукает. До сих пор, наверно, летит. Нынешней весной ветра очень сильные.

27.03.2012

ЗАПИСКИ ОХОТНИКА

(текст, найденный в архивах одного файлообменного сервера)

19 апреля

Ох… Опять похмелье… Ну не может же такого быть, когда неделю пьёшь, обычно уже не бывает похмелья, кажется всё-таки вчера переборщили… Пиво, и опять пиво, и потом коньяк… Сходил в клубешник, тоже мне. Переборщили… Слишком много, вот что. Ох, как же херово… Даже не хочется больше ничего писать, ну его нахрен, этот дневник.

20 апреля

Пришлось. Потому что не могу не написать. Пусть хоть что-то доказывает, что я не сумасшедший. Хотя впрочем, может именно это доказывает, что я сумасшедший. Идиот, дебил, что, мне больше всех надо?! Но не могу, не могу иначе, и надо всё записывать. Стоп. Начнём сначала, начнём с того, с чего всё началось. Иначе и правда выглядит сумасшествием. Итак, я свидетель с 18 апреля 20… года. Всё началось 18 апреля 20… года. Я был в рок-клубе «Silk», был на выступлении группы Insight, меня пригласил мой двоюродный брат, вокалист Insight’а, да и лидер группы на самом деле, пусть остальные музыканты и были довольно-таки далеки от его идей, но ведь он же её вдохновлял, его тексты, его музыка двигали группу, без них её бы и не было… Стоп. Я отвлекаюсь. Я не о группе.

Просто я был в этом клубе, слушал музыку, ну, выпивал, конечно, как же без этого. Но не белая же горячка у меня случилась, в конце-то концов! Не так много выпил… Так. Хватит истерики. Дальше только голые факты.

Итак, выступление Insight’a уже закончилось, я сидел у барной стойки, вдоволь наплясавшись и напрыгавшись у сцены, отдыхал, тянул пиво (по двести рублей, кстати, ну и цены, а? Стоп, стоп, не про цены же речь, хватит, далее только по делу), ну вот так сидел себе, ждал, когда выйдут из гримёрки рокеры драгоценные мои, точнее, гранжеры, гранж же играют, да и неплохой притом гранж… Ах, что ж такое, опять я отвлекаюсь! В общем, ждал я у стойки своего брата, пил пиво, и тут-то я её впервые и увидел. Так-то вроде бы девушка и девушка, ничего особенного, симпатичная, конечно, и грустная какая-то. Сидела она тоже у барной стойки, этак поодаль от меня, и на самом деле действительно мило выглядела, даже грустное выражение лица отнюдь её не портило, скорее, наоборот, вызывало желание подойти и пожалеть… Наматывала она на пальчик прядь своих шикарных каштановых волос, и с некоторой тоской смотрела в стакан с коктейлем, и буквально читал я у неё с лица, что бросил её кто-то, или дома нескладуха, может, поссорилась с родителями, что-то в общем в этом роде, и только я (будучи, естественно, несколько нетрезв) наладился подсесть, да сказать что-нибудь наподобие «Девушка, что же вы так грустите, ведь на улице весна», как вот тут-то и появился он.

Не знаю я пока, кто он. Подозрения писать — точно решите — рехнулся. Он, в общем. Как он выглядел? Классно выглядел, клёво, круто — вставляйте любой эпитет, по выбору — зуб даю — не промахнётесь, в любой компании выглядел бы он на все сто, и дело даже не в том, что костюмчик на нём был шикарнейший, Prada, Boss, или ещё более крутая марка, я в этом не разбираюсь, да и даже возможно, что индивидуально был пошит костюмчик, потому что сидел он на нём как влитой, и цвет… Вот опять сочтёте меня сумасшедшим, но не мог я даже определить цвет. Ему шло — и очень шло, и дурацкая темнота клуба даже подчёркивала, как же ему шёл этот неизвестный цвет. Аристократично сидел на нём костюмчик, вот что. Вы вот можете подумать, и что я так прицепился к его костюму, но ведь действительно, на пристальный взгляд очень сильное действие его костюм оказывал, это теперь-то я понимаю, что именно это ему и было нужно, чтобы люди сперва обращали внимание на его костюм, и как же аристократично на нём он смотрится, и потом только на него самого. Так ведь для большинства и не было никакого «потом», вот как. Шикарный костюм, аристократические манеры — что тут ещё внимание обращать, завидовать, что ли?

Однако я продолжил «обращать внимание», не знаю уж, почему, может, потому, что никогда не любил аристократов, и ведь лучше бы, конечно, я пропустил всё это мимо взора своего, но товарищи! Я же не знал тогда, к чему всё это приведёт! Да и девушка была такая хорошенькая, хотя, конечно, по сравнению с этим аристократом выглядела она уже совсем простенько. Я уж подумал, вряд ли он к ней прицепится, зачем эдакому аристократу и буржую простые грустные девушки из простого рок-клуба. Но ведь он прицепился. Конечно, за грохотом и рёвом следующей группы, игравшей после Insight’a, я не мог слышать, о чём у них шёл разговор. Он вроде бросил ей что-то небрежно, эдак аристократически смахнув пылинку с манжеты, и тут… И тут как же у неё вдруг изменилось лицо. Как будто она всю жизнь ждала это небрежной фразы, как будто теперь её существование внезапно обрело смысл, и что там какие-то бросившие парни и проблемы с родителями! Глаза её раскрылись, лицо чудно преобразилось, и теперь стало по-настоящему красивым, да что я говорю — прекрасным, освещённым изнутри, робкая улыбка заиграла на её губах, и когда изящным жестом она поправила волосы и полуобернулась к своему собеседнику, я понял, что красивее неё я в жизни не видел ни одной девушки. Даже в кино и на фотографиях. Вот только что-то тревожило в выражении её лица. Как будто это была очень красивая кошка. Что же за сравнение, о несчастье, опять сочтёте сумасшедшим. Хорошо, скажу так. Да, её красота внезапно очень много приобрела. Но в то же время сама она очень много потеряла — вы понимаете, что я хочу сказать? Её взгляд стал пустым, раньше в нём была грусть, а теперь в нём не было буквально ничего. Но ничего в нём не было только пару секунд. Потом в нём загорелся странный огонь, и хоть вы меня тресните, это был огонь похоти.

А он — этот аристократ — наклонился к ней, и как ни в чём не бывало продолжал вещать ей что-то на ушко, и я воочию увидел, как этот огонь разгорается в ней, и становится уже пожирающим пламенем — у неё даже лицо переменилось, и скажу я вам, это лицо мне уже не очень нравилось. Тут он, видимо, что-то спросил, она слегка отвернулась, нахмурилась, как будто вспоминала что-то, и вдруг сквозь паузу в грохочущей рок-мелодии я услышал её ответ: «Наташа…» Да ведь она же вспоминала собственное имя!

С этого момента я уже следил за ними осознанно. Паранойя, сумасшествие, скажете вы, и будете по-своему абсолютно правы. Потому что вас там не было, и вы не видели, как меняется лицо у девушки, услышавшей всего-то пару слов от совершенно незнакомого человека. И что было потом.

Аристократ наш выпрямился, небрежным жестом подозвал бармена — и тот, хоть и был занят смешиванием коктейлей для большой компании, сидевшей поодаль, всё бросил, подошёл, как ведомый на ниточке, выслушал заказ, поклонился — вы когда-нибудь видели, чтобы бармены кому-то кланялись?! — и немедленно пошёл, откупорил бутылку красного вина, налил в высокий фужер и поставил на стойке перед девушкой. Вот тут-то меня и проняло по полной. Потому что аристократ мой только глазами эдак повёл на фужер, и ручка девушки, как у марионеточной куклы, дёрнулась, пошла над стойкой и обхватила фужер. Затем аристократ слегка двинул гладко выбритым подбородком (здесь я обратил внимание, какая у него была бледная, даже не просто бледная, а просто-таки белая, как рыбье брюхо, кожа), и девушка подняла фужер, поднесла у губам, и стала пить, но почему-то неумело, и тонкие струйки красного вина потекли у неё из краев губ прямо на белую кофточку, но она как будто не замечала этого, и всё пила, пила, но ведь она же не была настолько пьяной, я же видел… И она допила вино, залив им свою кофточку, как будто кровью, и тогда мне стало страшно, страшно по-настоящему, но отвернуться и забыть обо всём я уже не мог.

И не потому, что я всю жизнь гонялся за химерами, и пытался объяснить друзьям, да и вообще всем, кто готов был меня выслушивать, что идеи важнее вещей, и не потому, что я эдакий герой, хотел спасти девушку из лап маньяка-гипнотизёра, и не потому, что на моих глазах происходили странные вещи, и я чувствовал своей обязанностью зафиксировать их в своём сознании, а потому что просто не мог! И всё. А причину, вы уж будьте добры, выбирайте сами.

Так что когда аристократ, буду пока называть его так, поднялся из-за стойки, и так и не заметив моего сумасшедшего взгляда, медленно пошёл к выходу из клуба, и девушка, так же медленно, как сомнамбула, сползла со стула и двинулась за ним, я тоже залпом допил пиво (допинг!) и крадучись, прячась за колоннами, последовал за ними. Я видел, как девушка, повинуясь еле заметному жесту аристократа, подошла к гардеробу, как аристократ взглядом заставил гардеробщика принести ей пальтишко, не требуя номерка, как медленно они оба прошли мимо почему-то вдруг застывших на месте секьюрити, и скрылись за дверью выхода. И как будто с меня вдруг тоже спало оцепенение, я услышал, словно бы вновь, мощный и прекрасный грохот и рёв очередной рок-группы, и только тут почувствовал, что меня уже не первый раз встряхивают за плечо. Я обернулся и увидел двоюродного брата Дэшу, вокалиста и идейного вдохновителя рок- ах, виноват, гранж-группы «Insight».

— Ты чего тут? Бухой совсем? Куда крадёшься, меня не слышишь, что ли? — заорал он, преодолевая клубный шум.

— Сейчас, Дэш, сейчас… Погоди… — я всё ещё был под впечатлением только что произошедшего на моих глазах, однако, быстро приходя в себя, я сказал. — Пошли со мной!

Мне нужен был свидетель. Впрочем, выскочив из клуба на улицу, мы уже ничего не увидели. Ну, почти ничего. За ворота автостоянки выезжал «Майбах» с номером, ах как же он впечатался у меня в мозгу, «д692ок177»

Больше про тот день мне написать нечего. Ну, не описывать же обычную послеконцертную пьянку, на которой я, видимо, был довольно-таки рассеян и невнимателен, если судить по постфактумным репликам моих друзей и брата. А про похмелье я уже отписывался 19-го.

Я, собственно, хотел написать про сегодняшний день. Про 20 апреля 20… года. Потому что буквально час назад, включив телевизор, и совершенно случайно попав на передачу «Дежурная часть», я услышал, что в подмосковном лесу, на восьмом километре Осташковского шоссе, нашли изнасилованный и странно и страшно изуродованный труп некоей Натальи Отвальновой, и по фотографии в продемонстрированном всем добрым телезрителям паспорте, я узнал её — девушку из клуба «Silk». И если бы это было всё. Выйдя затем из дома за хлебом, и пройдя всего-то сотню метров до ближайшего магазинчика нашего гетто, я увидел чёрный «Майбах» с номером, вы наверно догадались, «д692ок177». Первый раз в жизни я увидел на дорожках нашего пятиэтажного гетто «Майбах»! Никогда здесь такие машины не появлялись, нечего у нас тут делать сильным мира сего… И я даже не купил хлеба. Я повернулся и удрал.

А теперь я просто сижу, трясусь, плотно задёрнул все занавески, и пишу это, как доказательство Бог знает чего… Отправлю этот дневник всем друзьям и не только друзьям, может, поможет… Надо только дописать. Завтра буду жив — продолжу.

21 апреля

Не дай вам Бог испытать, что такое постоянно гложущий, снедающий страх, когда нервы напряжены до предела, всякий шорох в подъезде вызывает панические приступы: «Идут! За мной идут!», а звонок телефона бьёт, как взрыв адреналиновой бомбы: «Звонят! Это они звонят, сказать, что всё знают и я попался!». Как загнанная крыса в углу. Как мышь в маленькой норке, снаружи которой караулит большая и страшная кошка. Идёт охота. Идёт охота на меня, о Господи, спаси, что же делать? Может, обратиться в органы? В милицию? Но нет, нет, ведь «Майбах» же… В нашем государстве заявлять на владельцев «Майбахов» едва ли не страшнее, чем чувствовать себя нежелательным свидетелем их грязных дел…

Я провёл ужасную ночь. Я не мог уснуть. Я трясся от любого шума. Я очень долго, почти до утра, не мог себя заставить выключить свет и телевизор. Потом я всё же забылся в поверхностной дрёме, но видел я там всё тот же чёрный «Майбах» у себя под окнами, и медленно приближающуюся к окну тёмную фигуру, и знал, что это не остановят ни стены, ни решётки… И проснулся с криком в холодном поту.