Бесплатный фрагмент - Метаморфоза Остапа Бендера

ГЛАВА I

ВЕЛИКИЙ ПОСЛАННИК ПРОШЛОГО

§1. Путь в Москву

По узкой полевой тропинке, тяжело переступая с ноги на ногу, шел смуглый молодой человек среднего роста. Одет он был в серую шелковую рубашку с длинными рукавами и широкие хлопчатобумажные шаровары синего цвета. На лохматой голове путника сидела изрядно потрепанная соломенная шляпа, поля которой окаймляла красная засаленная ленточка. Товарный вид его обуви — зеленых лакированных штиблет — также оставлял желать лучшего: подошвы были расклеены, задники истоптаны, каблуки стерты до основания.

Черная густая борода и свисавшая из-под шляпы целая копна лоснящихся волос почти полностью покрывали лицо мужчины, но даже на таком лице при желании можно было разглядеть умные глаза, римский нос и волевой подбородок.

Проходя мимо дуба, стоявшего справа, в пяти метрах от тропинки, путник услышал громкие агрессивные крики птиц. С трудом подняв голову, он увидел пару иссиня-черных ворон, которые сидели на толстой ветке дерева, рядом с гнездом.

— Да замолчите вы, дьявольские отродья, не трону я вас и ваше гнездо, — пробубнил мужчина, размахивая руками.

В эту минуту внезапный сильный порыв ветра сорвал с его головы шляпу и стал поднимать ее все выше и выше, унося куда-то вдаль. Молодой человек хотел погнаться за своим головным убором, но ноги не слушались — они были тяжелы, словно налитые свинцом. Негодуя, он выпалил несколько матерных фраз, адресованных неизвестно кому, и, обильно сплюнув, стал с нервным усердием растирать ногой слюну.

А шляпа тем временем, описав в воздухе дугу, упала аккурат перед своим хозяином.

— Чертовщина какая-то, — произнес изумленный путник, крепко фиксируя блудный предмет на голове. — Спокойная погода, можно сказать, абсолютный штиль — и вдруг такой порыв ветра… Шляпа совершает почетный круг и, словно бумеранг, возвращается к исходному месту. И ветра снова нет. Наверное, это все воронье колдовство. Ладно, мстить не буду, пусть живут птички. Я сам виноват. Наверное, не стоило обзывать их дьявольскими отродьями.

Сказав это, молодой человек собрал остатки сил и, превозмогая боль от натирающей обуви, ускорил шаг. Долго еще ему во след кричали вороны, но он их уже не слышал, так как погрузился в глубокие раздумья.

Мозг его сверлили неупорядоченные, прерывистые, весьма жгучие навязчивые мысли.

«Какой провал! — думал он. — Падение у самого финиша! Полнейшее отключение кислородного источника…

Я не в силах понять тех простаков, которые постоянно трезвонят о неминуемом торжестве справедливости. Справедливость, справедливость… Где она, ваша справедливость? Где вознаграждение за каторжный труд и за соленый пот? Нет вознаграждения, нет справедливости, нет ничего… Все это миф и блеф, которые, наверное, не развеются никогда, все ложь…

Моя судьба смеется надо мной, над моей честью и моим достоинством. Она втоптала меня по горло в грязь, надеясь утопить меня в ней. Жаждет моей крови, моей смерти…

Не выйдет, слышишь, не выйдет! Я не беспомощный ребенок, над которым можно бесконечно долго издеваться, оставаясь при этом совершенно безнаказанным…

Но если ты и впрямь так полагаешь, ты глубоко ошибаешься… Да, я одинок, но горжусь своим одиночеством. Я всей душой презираю стадность, присущую большинству людей…

Пусть, пусть я одинок, но сила моя — в одиночестве… Именно в этом и есть причина моей гениальности. Да, я гений и буду бороться против всех и каждого, кто не признает во мне гения!

Слышите, я всех вас вызываю на бой… Мы еще поборемся, а там видно будет, кто из нас тигр, а кто шакал. Я докажу всему свету свое превосходство, свое величие. Я сделаю так, чтобы все знали, что впредь не стоит смеяться над Остапом Бендером…»

Да, уважаемый читатель, это был Остап, наш великолепный великий комбинатор, переживший много горя, испытавший за свою не очень-то длинную жизнь довольно много лишений. Все дни его существования на земле — бесконечная и ожесточенная война. Бендер боролся как с самим собой, так и против окружающих, всей своей душой желая торжества собственного «Я». Не трудно сделать вывод, что Остап — эгоист, но не суди его, читатель, за это, не обвиняй за высокомерие, выходящее за рамки обычного. Может быть, в этом и скрывается трагедия Бендера?!.

Несмотря на то, что он гордился своим одиночеством, командор всегда был в поиске людей, близких ему по духу. Но всякий раз с огромной тоской ему приходилось констатировать безрезультатность этих своих исканий…

Не суди его, читатель, но и не жалей. Жалость оскорбляет великого комбинатора.

Чтобы ответить на предполагаемые вопросы читателя, считаю необходимым сделать некоторые пояснения относительно того, как Остап Бендер оказался на этой полевой тропинке.

Расставшись со своим миллионом, стоившим многих месяцев кропотливого труда, оказавшись у разбитого корыта, великий комбинатор, однако, не пал духом. Ожидать иного поворота событий было бы просто глупо, так как он — человек планов и действий. В его голове уже ютилось и было согрето несколько проектов будущих мероприятий, но какому из них отдать предпочтение, командор пока не решил. Ему было ясно лишь одно — он твердо знал, что надо идти в Москву.

«Москва — это столица, — размышлял великий комбинатор, — город больших возможностей…»

На этом нить подобных мыслей, посещавших Остапа Бендера довольно часто, как правило, прерывалась. К их доказыванию и развитию великий комбинатор не приступал по различным причинам.

Прежде чем дойти до того места, где мы его застали, Остап был в пути уже более двух месяцев. Постоянное недоедание и недосыпание сказывались на его здоровье. Чувствуя себя не очень хорошо, он между тем понимал, что нельзя терять ни одной минуты.

До Москвы оставалось около пятидесяти километров. В кармане шаровар великого комбинатора лежал блокнотик, в котором до мельчайших подробностей были расписаны маршрут, время отдыха, скорость движения и другие данные, без планирования которых всякий приличный турист вряд ли считался бы таковым.

Бендер рассчитывал дойти до пункта назначения за трое-четверо суток.

Тут необходимо заметить, что каждые сутки состоят как из светлой части, называемой днем, когда положено бодрствовать, так и из темной части, называемой ночью, когда всякое население, устав, ложится спать.

Этот закон природы Остап знал более чем хорошо. Чувствуя приближение ночи, командор задумался, где бы ему устроить очередной ночлег. Наученный печальным опытом, когда, попав под дождь, он сильно заболел, ночевать под открытым небом Бендер не хотел. Но никакого жилища в ближайшей перспективе видно не было.

Командор, тяжело дыша, двигался вперед по тропинке, которая уже освещалась майскими звездами. Ему пришлось пройти еще около трех километров, когда, наконец, повезло — на широком холме одиноко стоял небольшой домик, выстроенный по традиционной русской архитектурной логике. Это было низкое деревянное строение с чердаком, двумя расписными окошками и узкой дверью.

Подойдя к нему, Остап долго стучал то в дверь, то в окно, вызывая хозяина. Но никто не отзывался. Тогда Бендер без особых усилий открыл окошко и криком спросил, есть ли кто дома. Эта мера оказалась результативнее. Через минуту на крыльцо вышел старичок с седой бородой.

— Чего кричишь? — произнес он на удивление довольно сильным голосом. — Чего тебе? Не спиться, что ли? Так не мешай другим спать!

Хозяин домика подошел поближе к Бендеру и спросил, кто есть такой и что ему надобно в столь поздний час.

— Путник я, — не раздумывая ответил Остап, — на Москву иду. Устал. Мне бы поесть чего-нибудь да переночевать. А за то, что разбудил вас, искренне прошу прощения. Иного варианта, альтернативы, так сказать, не имел.

— Чего уж там, — пробормотал старик, щурясь. — Я ко всему привык в своей жизни. А спать, честно говоря, я еще не ложился. Что же мне — круглые сутки, что ли, спать?! Жизнь-то скоро возьмет и закончится…

Старичок прикурил, еще раз осмотрел Бендера с ног до головы и, окончательно поняв суть дела, пригласил его быть гостем.

Остап вошел в домик.

Комната (а изба состояла всего-навсего из одной комнаты) была не такой уж богатой, но и не так, чтобы совсем бедной. В ней находились две узкие кровати, стоявшие у противоположных стен, круглый столик, занимавший место в центре, и небольшая тумбочка, примыкавшая к одной из кроватей. Это все, что сразу бросалось в глаза. Остальное же было безликой совокупностью мелких предметов, не пытавшихся привлечь к себе внимание посторонних и предпочитавших быть замеченными только хозяином.

За великим комбинатором в избу вошел и старичок. Он подошел к тумбочке и зажег стоявшие на ней свечи. До этого горели две свечи, а теперь же комнату освещали четыре.

— Вы извините, — сказал хозяин, — обстановка у меня явно не барская…

— За то, что вообще впустили меня, большое вам спасибо, — поблагодарил Остап. — Пришлось бы мне под открытым небом ночевать.

Старику, перед которым стоял человек весьма не господского вида, почему-то показалось, что он далеко не тот, кем его выдает внешний вид. Причин для такого умозаключения я, уважаемый читатель, не вижу. Единственно, на что могу сослаться, так это на пресловутый жизненный опыт старого человека.

— Садитесь, пожалуйста, в ногах-то правды, как говорится, нет.

Сказав еще раз «спасибо!», командор скинул шляпу, с удовольствием уселся на кровать, широко расставив ноги, медленно снял штиблеты и задвинул их под тумбочку.

— Меня зовут Андреем Андреевичем Листопадовым, — представился хозяин, естественно, желая при этом услышать данные о своем госте.

— А я Остап Бендер — комбинатор, — ответил командор и пожал протянутую руку Листопадова. Бендер явно поскромничал, назвавшись просто комбинатором.

Андрей Андреевич с пониманием кивнул, хотя на самом деле было совершенно ясно, что он не понял значения слова «комбинатор» в контексте данного разговора.

«Профессия, наверное, такая, — успокоил он себя на всякий случай, — что же иначе? Спрашивать, ей-богу, неудобно. Наверное, так и есть — профессия».

Довольно быстро Листопадов организовал ужин, выставив на стол жареную картошку, кровяную колбасу, лук, чеснок, ржаной хлеб и, конечно, бутылку водки.

Наевшись — удовлетворив свои, можно сказать, животные потребности, новые знакомые с превеликим удовольствием перешли к задушевным разговорам — к удовлетворению потребностей духовных.

— Живу я, мягко употребляясь, один, если не считать домашней скотины, — говорил с глубокой грустью Андрей Андреевич. — Жену свою потерял более шести лет назад. Вдовец я. Сыновья в город подались, оставив меня здесь одного. Да я и не виню их в этом. Что им тут делать-то, в деревне, если, конечно, мое хозяйство вообще можно так назвать.

Бендер поначалу хотел для приличия прослезиться, но, услышав от собеседника, что тот не унывает, мгновенно отказался от своего намерения. Слушая рассказ Листопадова, великий комбинатор был как никогда внимателен и даже чувствителен.

— Так вот я доживаю свой век, — продолжал тем временем старик. — Никаких развлечений. Да уж и поговорить-то не с кем. Лишь изредка посещают меня путники наподобие вас. Тогда радуюсь я очень… Тошно чувствовать себя без действий, а поделать ровно ничего не могу. Рано списала меня история, вытолкнула судьба из общего потока. А жизнь у меня была богатой, надо не забыть, насыщенной всякими интересами и подробностями.

Листопадов тяжело вздохнул и вытер платочком набежавшую слезу.

Бендер вдруг поймал себя на мысли, что ему действительно жаль этого одинокого старика, хотя жалеть кого-то он считал таким же зазорным делом, как и бояться чего-либо, быть обманутым и быть вторым.

Выслушав печальный рассказ Андрея Андреевича, командор решил поделиться и своей историей, которая, однако, как обычно, свелась к тому, что его предки были янычарами, а сам он человек, ищущий правды на этом свете, но пока ее не нашедший.

В такой задушевной беседе новые товарищи провели около часа. Понимая, что Бендеру нужно отдохнуть с дороги, хозяин приготовил для него постель и предложил лечь спать.

— А я пойду покурю, — сказал он. — Сделалось привычкой перед сном выходить на полчасика на свежий воздух.

Великий комбинатор не стал возражать против такой постановки вопроса. Когда Листопадов вышел на крыльцо, он, раздевшись, с головой накрылся одеялом, желая мгновенно уснуть.

…Но не спалось. Всякие мысли терзали командора. Ему вдруг захотелось выстроить такой план своих действий, который был бы лучше всех ранее придуманных. Без такого «документа», как Остап часто называл данное «творчество», он просто не представлял своего существования. Первое, с чем необходимо было определиться, — с родом занятий или с профессией, которая, по его мнению, представляла собой «инструмент самоорганизации и дисциплины индивидуума».

«Кем бы мне заделаться? — спрашивал себя великий комбинатор. — В управдомы я, пожалуй, не пойду. Это не мое призвание. Пусть домами управляют другие, я же не позволю себе гнить в такой должности.

Деньги, большие деньги мне тоже не нужны. А зачем мне они? Зачем ружье, когда нет дичи? Ведь был же миллион, а принес ли он мне хоть немного удовлетворения? Нет, конечно, нет. Одни мучения…

Разумеется, не в деньгах мое счастье. В Рио-де-Жанейро я тоже не попал и уже, наверное, не попаду никогда…

Я сделал все, что от меня зависело. В моих неудачах нет моей вины. Что поделаешь? Таково государство. Политика государства решает все. Политики управляют страной…»

При этом умозаключении Бендер резко вскочил с постели и подпрыгнул, едва не ударившись головой о потолок.

— Эврика! — произнес он приглушенным голосом.

«Политика, — вертелось у него в голове. — А может, мне стать политиком? — спрашивал он себя. — Ведь дело это несложное — надо уметь говорить, и говорить много, так, чтобы тебя никто не понял. Тогда поверят в твое величие, признают грандиозность твоего ума.

Политика — это игра. И мне необходимо включиться в нее. И не ради денег. Деньги — это устаревшее средство достижения благополучия и счастья. Я меняю средство. Я выбираю… Я выбираю… власть. Да, власть!»

Тут Бендер стал проклинать себя за то, что он, дурак, раньше не додумался до этого «чудо-средства». Обеими руками постучав по своей лохматой голове, великий комбинатор высоко поднял руки вверх и многозначительно произнес:

— Москва ждет меня, и я скоро буду там, в этом городе политиков! Думаю, что в столице найдется кусок власти, достойный меня. Весь мир будет лежать у моих ног! Все будут почитать и восхвалять великого руководителя Остапа Бендера!

Командор, в одних трусах и в бороде, резко выпрямил спину, сделав чрезвычайно важный, как ему казалось, вид. Правой рукой он стал совершать непонятные махательные движения. Ему, по всей вероятности, мерещилось, что он с превеликим высокомерием бросает что-то вниз обезумевшей толпе.

Стоя перед висевшим на стене овальным зеркалом, Остап величественно двигал рукой, подобно тому, как это делают большие политики. Хотя он никогда не видел настоящих политиков, ему почему-то казалось, что они жестикулируют именно так, а не иначе.

Великий комбинатор сознательно витал в облаках, а между тем со стороны выглядел весьма смешным и даже немного жалким человечишкой.

— Да здравствует Остап Бендер! — довольно громко крикнул он, и этот крик словно разбудил его. Он встряхнул головой и уже тихо произнес:

— Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Заседание продолжается…

После этого Остап снова залез под одеяло, но мысли не покидали его. Вопрос о политике, который он сегодня поднял, сильно взволновал его мозговые материи, вызывая, с одной стороны, огромные силы, а с другой — почему-то страх. Он понимал, что к своему большому стыду о политике знает очень мало, гораздо меньше, чем необходимо. Его организм, душа и тело, стали требовать хоть какой-то дозы информации, но источников таковой в данный момент найти было невозможно.

Заслышав шаги Андрея Андреевича, про которого великий комбинатор почти забыл, Бендер, освободив голову из-под одеяла, стал задумчиво смотреть в потолок.

— Что, не спится? — тихо спросил Листопадов, глядя на своего гостя.

— Вопросы жгучие пристали, — сказал Остап, — никак не отвяжутся, спать не дают.

Старичок немедленно поинтересовался сущностным содержанием теоретических соображений Бендера, который после пятиминутной паузы решился раскрыть фабулу своих размышлений. Приподнявшись с постели, командор многозначительно сказал:

— Понимаете, Андрей Андреевич, политика меня интересует. А о ней я ровным счетом ничего не знаю. Вот и терзаюсь… А вы случаем на своем жизненном пути не встречали политиков? Мне бы хотелось хоть немного понять, каковы они есть, что из себя представляют.

Листопадов громко хмыкнул, заложил руки за спину и стал ходить по комнате, не отвечая на вопрос, поставленный гостем. Затем он остановился, хмыкнул еще раз, но громче прежнего, и после этого промолвил:

— Я — политик, самый что ни на есть настоящий политик.

По спине Бендера, немедленно изобразившего на лице натуральное удивление, пробежали мурашки. Ему казалось, что все это происходит в каком-то бредовом сне. Он ущипнул себя, но не проснулся, ибо не спал. Тогда Остап попытался что-либо сказать, но язык отказывался шевелиться.

Андрей Андреевич за все это время не изменил своего положения. Он смотрел в упор на растерянного гостя. А великий комбинатор глядел на старика с открытым от удивления ртом.

— Истину говорю, — решил прервать тишину Листопадов. — Я есть политик, правда, уже в некотором роде списанный, так сказать, отправленный на пенсию.

Последние слова хозяина избы несколько успокоили Бендера. Он с облегчением перевел дух и резким движением левой руки вытер пот со лба. В комнате вновь повисла напряженная тишина, которую на сей раз решил прервать великий комбинатор, постепенно приходивший в себя.

— Как? — промолвил он. — Вы и впрямь были политиком? Неужели? Расскажите, пожалуйста! — и в глазах Бендера загорелся яркий огонек.

Андрей Андреевич присел на кровать, застегнул все пуговицы на рубашке и руками зачесал волосы назад.

— Почему был? — несколько обиженно сказал он. — Я и сейчас политик, хотя, как уже сказано, списанный. Но не в этом суть.

Листопадов с превеликим удовольствием решил рассказать о своей профессии. Он придал своему лицу необыкновенную важность, и Остап вдруг увидел в этом старичке действительно нечто «политическое».

— Итак, приступим, — торжественно произнес хозяин. — Начнем с определения, с понятия, так сказать. Что такое есть политика?

Ощущая наплыв вдохновения, он высоко поднял указательный палец правой руки, подчеркивая тем самым важность заданного им же самим вопроса.

— Политика есть субстанция, исходящая от властвующих субъектов и распространяемая на управляемых субъектов, — выпалил старик заученную в прошлом фразу.

Но это, как выяснилось, был лишь один аспект вопроса. Оратор немедленно раскрыл и второй ракурс сложного понятия.

— В концептуальном единстве с первым нужно рассматривать и другой аспект, который, диалектически выражаясь, немного ỳже, нежели первый. Политику также можно определить как систему мер и способов определенных субъектов, при помощи которых они ведут борьбу за власть или за лидерство.

Тут надо сказать, что все политики делятся на три категории. Первую составляют те, кто осуществляет высшее руководство страной, лидеры государства. Это серьезнейшие, умнейшие, авторитетнейшие личности нации. Каждый из них хочет стать первым или хотя бы попасть в двадцатку приближенных к кормушке и рулю. Между ними идет постоянная и ожесточенная борьба за абсолютную власть.

Самые стойкие побеждают, нервные, слабые и нетерпеливые проигрывают, иногда даже лишаются жизни. Постоянно находясь в состоянии войны за лидерство, политики первой категории вынуждены еще и заниматься делом, то есть управлением страной, поскольку в противном случае государство рухнет и бороться будет не за что.

Вторая категория политиков занимается тем, что вовремя улавливает настроения первой и посылает соответствующие импульсы вниз. Мечта данных субъектов — перейти в первую категорию. А для этого им нужно приглянуться лидерам страны. С этой целью они используют всевозможные ухищрения, основное из которых — элементарный подхалимаж.

Третья категория — мелкие политические сошки, непосредственные исполнители, о которых и говорить не стоит, поскольку они больше трудяги, нежели политики. Таких, конечно, на несколько порядков больше, чем политиков первой и второй категорий. Иногда личности из третьего эшелона случайно попадают во второй, и с этого момента в них вселяется бес, то есть желание попасть в первую категорию.

После этих слов Листопадов вдруг почувствовал потребность пройтись. Он встал и, заложив руки за спину, начал ходить по комнате.

Остап же пристально смотрел на него, примечая каждый, пусть даже незначительный его жест. Великого комбинатора переполняло чувство гордости. Еще бы! Он, всю свою сознательную жизнь проведший в грязной экономической сфере, сидит рядом с настоящим политиком!

А между тем «настоящий политик» продолжил:

— Благодаря своей смекалке, уму и благоприятному стечению обстоятельств я сразу оказался во второй категории, где и находился до конца своей карьеры…

Листопадов с каждой минутой говорил все увереннее и увереннее, лицо его становилось умнее и серьезнее.

— В конце прошлого века Россия стала страной недовольств и беспорядков. Чувствовалась необходимость коренных перемен. Для всякого умного человека не было секретом, что требуется реорганизация государственной системы.

Одним из таких вот умных людей, условно говоря, был и я — в те времена молодой парень, полный энергии и желаний. Мне было ясно, что обязательно будут перемены, но когда точно, я не знал…

При этом было очевидно, что в случае перемен руководить страной станут именно те люди, которые эти перемены и сотворят. А надо сказать, мне только и хотелось, что управлять. От всего остального я мог и отказаться.

Уже тогда я слышал, что есть в России политик по имени Владимир Ульянов, который, по моим данным, обладал ощутимым авторитетом среди своих соратников, а также среди масс.

Старик кашлянул и продолжил свое выступление:

— Я понял, что надо изучить его политику и подстроиться под нее. Вскоре я стал активным распространителем листовок Ульянова. В 1895 году мне удалось получить членство Союза борьбы за освобождение рабочего класса. Сами понимаете, рабочий класс и его судьба меня совершенно не интересовали, как и всех остальных членов этого союза. Его основная цель — завоевание власти при помощи рабочего класса.

Но этот союз по объективным причинам внезапно прекратил свое существование, после чего я пребывал в полнейшей растерянности. Хотя мое положение было не самым худшим — большинство моих товарищей находились в ссылках и тюрьмах.

Я бездействовал. Наконец, прослышав о создании Ульяновым новой организации, называемой РСДРП, решил вступить в нее. И присутствовал на первом съезде этой партии. Кроме меня, было еще, по-моему, восемь человек. Жизнь потекла в нормальном политическом русле. Завертелась и закружилась карусель интриганской борьбы.

Но пробиться в группу лидеров я так и не сумел, да и не очень сильно, наверное, желал, ибо считал, что надежнее всего быть во второй категории, в которой, скажу без хвастовства, я был в авторитете. Все меня уважали и любили.

Листопадов сделал очередную паузу, хлебнул воды и продолжил:

— После Октябрьской революции я как-то приуныл, поскольку достиг желаемого, и ощущал опустошенность. Чтобы развеяться, стал обращаться к экономическим вопросам, а в самом начале нэпа даже организовал коммандитное товарищество, извлекая прибыль. Жизнь стала интереснее. Потом я снова заскучал… Постепенное свертывание нэпа стало и моим свертыванием. Я сошел с политической арены — был вынужден это сделать, поскольку иначе…

Старик глубоко вздохнул. Лицо выражало состояние его души. Он был взволнован своими воспоминаниями.

Бендер почувствовал себя виновником этого состояния Листопадова.

— И вот теперь я нахожусь на свалке истории, — печально изрек Андрей Андреевич. — Обидно. А ведь я бы мог еще поработать… под руководством товарища Сталина.

Листопадов подошел к тумбочке и извлек из нее несколько книг классиков марксизма-ленинизма. Бендер с огромным интересом стал их листать.

Но через непродолжительное время великий комбинатор внезапно почувствовал невероятную усталость. Его веки отяжелели, глаза слипались. Когда же борьба со сном стала невозможной, Остап, пожелав спокойной ночи хозяину, уснул крепким глубоким сном. Через несколько минут изба наполнилась наполеоновским храпом великого комбинатора.

Утром Бендер принял предложение Андрея Андреевича погостить у него несколько дней. Такое решение командора было явным нарушением его графика, но он чувствовал настоятельную потребность получить дополнительное образование.

Целую неделю Остап читал политическую литературу, которой у Листопадова было предостаточно. Произведения Маркса, Энгельса и Ленина Бендеру нравились. Когда он чего-то не понимал, Андрей Андреевич растолковывал ему.

В частности, Листопадову пришлось разъяснять командору такие понятия, как «диктатура пролетариата», «троцкизм», «отзовисты», «ликвидаторы», «ренегаты»… Многие же другие термины Остап понимал и без разъяснений своего старшего товарища.

Неделя обучения пошла Бендеру на пользу. Он чувствовал себя намного умнее, соответственно и увереннее. Великий комбинатор уже и представить себе не мог, как бы он жил дальше без политики и вне политики. Желание борьбы, интриганства и обмана огромным потоком вселилось в его душу. Командор чувствовал свое новое возрождение и радовался этому. И когда Остап думал о политике и о себе в ней, у него учащался пульс.

Пришел день расставания. Андрей Андреевич был полон печали. Ему не хотелось отпускать гостя, но Бендер все уже решил, и уговорить его было невозможно. Жажда власти не давала ему покоя, терзала его, влекла на бой, а может, и на смерть. Да, Остап не знал, что ждет его в непроглядном будущем, но он считал, что иного пути у него нет. Великий комбинатор принял для себя важное решение: «Власть или смерть! Третьего не дано».

Остап присел на дорожку. Листопадов сел рядом.

— Как вы думаете, товарищ Бендер, удастся ли вам попасть к товарищу Сталину?

Задав этот вопрос, старик как-то стеснительно отвел глаза. Было видно, что он готовится о чем-то попросить командора.

— Конечно, — не подумав, ответил великий комбинатор, — а как же иначе. Не буду же я там, в Москве, общаться с политической мелочью. Бендер не любит летать низко.

Эти слова новоиспеченного политика и озаботили, и обрадовали Андрея Андреевича. Озабоченность его была вызвана тем, что в словах своего младшего товарища он почувствовал чрезмерную самоуверенность, соседствовавшую с детской легкомысленностью. Обрадовался же он потому, что мог озвучить заранее подготовленную просьбу.

— Не могли бы вы, товарищ Остап, — как-то тихо сказал старик, — исполнить мою просьбу. Я вот написал письмо, адресованное Иосифу Виссарионовичу, и хотел бы, чтобы вы лично передали его ему, коли вам действительно посчастливится увидеть Сталина.

Великий комбинатор немедленно согласился исполнить просьбу Андрея Андреевича и еще раз подтвердил свою уверенность в том, что встретится со Сталиным.

Листопадов извлек из чемодана, стоявшего под кроватью, серый бумажный конверт и протянул его Остапу.

— Прочтите письмо, — предложил старик.

В Бендере проснулось любопытство. Надо сказать, он всегда любил читать чужие записи и документы.

Достав письмо из конверта и бегло осмотрев его, великий комбинатор сразу понял, что оно было свежим — написано пару дней назад, то есть во время его пребывания в этом доме.

На удивление Остапа почерк у Андрея Андреевича был весьма ровный и красивый. Каждая буква выглядела как произведение искусства. В письме не было ни одной помарки.

Прочитав письмо, великий комбинатор еще раз убедился в том, что Листопадов — политик.

«Но он не великий политик, — думал командор. — Какой великий политик доверит такой важный документ, можно сказать, первому попавшемуся человеку?!»

Право, уважаемый читатель, я не знаю, можно ли вообще считать это письмо документом. Решение прими сам. А я лишь, пользуясь своим «служебным положением», приведу его полный текст.

«Отцу всех времен и народов товарищу И. В. Сталину

Многоуважаемый Иосиф Виссарионович! Пишет Вам большой ценитель и поклонник Вашей гениальности товарищ Листопадов Андрей Андреевич…

Сразу же хочу попросить у Вас прощения за то, что прочтение письма отнимет время, в течение которого Вы имели бы возможность решить несколько государственных дел.

Надо сказать, товарищ Сталин, что в своей жизни мне посчастливилось дважды говорить с Вами. Хотя эти встречи длились всего несколько минут, я с гордостью и честью вспоминаю их. Вы же, наверное, меня не помните, ибо я, говоря словами П. И. Чичикова (из Гоголя), «ничего не незначащий червь» и недостоин того, чтобы обо мне помнил такой политический титан, как Вы. Может показаться, что я злостный льстец, но это, поверьте мне, далеко не так. Просто я люблю называть вещи своими именами.

Я хотел бы подробно рассказать о себе.

С самого начала революционного движения в России я примкнул к наиболее передовой его части. Надо непременно отметить, что мне довольно-таки продолжительное время довелось работать с величайшим пролетарским революционером и мыслителем, продолжателем дела К. Маркса и Ф. Энгельса, основателем Советского государства, учителем и вождем трудящихся всего мира товарищем В. И. Лениным.

Уже в конце 1893 года я развернул в Петербурге работу по подготовке к созданию революционной марксистской партии, участвовал в организации рабочих кружков. А в апреле 1895 года вступил в первую социал-демократическую пролетарскую партию — Союз борьбы за освобождение рабочего класса.

Я был участником первого и второго съездов РСДРП, чем горжусь и по сей день.

Активно участвовал во всех трех русских революциях.

Я присутствовал на VII (апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (б), где Вы, товарищ Сталин, выступили с блестящим докладом по национальному вопросу, после чего Вас избрали членом ЦК… Я голосовал за Вас.

Таким образом, я вел революционный образ жизни. Всегда считал, что решающим условием победы трудящихся над эксплуататорскими классами и условием успешного построения коммунизма является руководство марксистской партии, во главе которой стоит такой великий революционер, как Вы, товарищ Сталин, верный преемник товарища Ленина…

Но в моей биографии, к сожалению, есть и отрицательное. Так, в начале нэпа меня вдруг охватило мелкобуржуазное желание обогатиться — инстинкт, несовместимый, как я сейчас отчетливо понимаю, с высоким званием революционера. По этой причине (и это было справедливо) я был немедленно исключен из партии, лишен своего поста… Ареста удалось избежать…

С тех пор прошло немало времени, но с каждым днем все сильнее я осознаю ошибочность своих взглядов и действий. Хочу исправиться. Понимание того, что я уже никому не нужен, терзает меня, делает неспособным к существованию.

Исходя из изложенного и руководствуясь революционными намерениями, прошу Вас, товарищ Сталин, дать мне возможность исправить свои ошибки, реабилитироваться. Клянусь, что, борясь за высшие идеалы коммунизма и будучи преданным Вам лично, я отдам все свои силы за торжество нашей революции и за борьбу против ее врагов, все чаще и чаще поднимающих ныне свои паршивые головы…

Заранее благодарю Вас. Желаю Вам здоровья и всяческих успехов в Вашей политической жизни.

С уважением,

тов. А. А. Листопадов»

Остап поинтересовался, нет ли у Листопадова фотографической карточки.

— А может, он вас вспомнит по фотографии, — пояснил великий комбинатор.

Старик немедленно согласился с правильностью поставленного вопроса и стал рыться в чемодане.

Из трех найденных Андреем Андреевичем снимков великий комбинатор отобрал один и приклеил его в верхнем левом углу первой страницы письма.

— Теперь уж, думается, все будет нормально, — сказал Остап, а про себя подумал:

«Ишь ты, старикашка, второй жизни захотел! Здесь есть более молодые, энергичные люди, а он, видите ли, готов бороться с врагами революции… Сами поборемся…»

Бендер демонстративно аккуратно положил письмо Листопадова в конверт и стал прощаться, намереваясь пуститься в путь.

Андрей Андреевич не смог сдержать слезы. Он крепко обнял своего молодого друга и ладонью постучал по его спине. Сцена прощания продолжалась всего три минуты. Великий комбинатор поблагодарил Листопадова за все, что тот для него сделал, и пошел своей дорогой.

Надо сказать, что, несмотря на огромные преобразования, которые произошли за последнюю неделю во внутреннем мире великого комбинатора, внешний вид его почти не изменился. Командор был одет в ту же одежду и был так же небрит и лохмат. Но в данный момент это его не беспокоило…

Бендер был охвачен великой радостью и великим счастьем. Эмоции захлестывали его.

— Лед тронулся! — временами повторял он. — Москва ждет меня!

§2. Неожиданная встреча

Столица встретила великого комбинатора без излишней праздничности и торжественности, без цветов, шаров и транспарантов. Какая-то знакомая до боли монотонность царила в великом городе великого государства. Как обычно, много людей на улицах и много транспорта.

Командор, добираясь до Москвы, прошел пешком в общей сложности около пятисот километров. В столице его никто не встретил, не радовался ему, не подбрасывал вверх как победителя.

Решение добираться до Москвы без использования транспорта Бендер принял осознанно. Остап считал, что одолевая дорогу, он должен очиститься от прошлого и в идеологическом, и в практическом плане и прийти к будущему без груза сожалений о прошлой жизни.

И вот цель достигнута. Великий комбинатор в столице и при этом чувствует себя политиком. Но что конкретно надо делать, он пока не знает.

Добравшись до Красной площади, Бендер провел там около двух часов. От голода у него стала кружиться голова.

«Надо что-то делать, — размышлял он, — иначе упаду прямо здесь. Необходимо как-то заработать денег на еду…»

Тут он вспомнил один из своих способов, которому некогда обучал гражданина Воробьянинова. Но для этого ему пришлось добираться до другого исторического места Москвы.

И вот посреди многолюдного Арбата с соломенной шляпой перед собой сидел лохматый молодой человек в помятой и грязной одежде.

Если бы кто-нибудь еще совсем недавно сказал товарищу Бендеру, что придет, мол, время, когда тот пойдет по миру с протянутой рукой, великий комбинатор безо всякого промедления обильно плюнул бы ему в лицо. А теперь? Теперь не кто иной, как Остап Бендер, стоял на исторической улице Москвы, жалобно выкрикивая трогательные выражения:

— Подайте нищему монету!

— Помогите, чем можете, ветерану мировой войны!

— Смилуйтесь над несчастным активистом трех русских революций…

Провозглашая просьбы и мольбы подобного рода, Бендер не придавал ни малейшего значения своему возрасту, не задумывался над тем, мог ли он вообще по объективным причинам быть участником тех или иных исторических событий или занимать ту или иную должность в государственных органах. Это казалось ему не столь значительным.

А тем временем, несмотря на дрожащий, очень жалобный голос просителя и действительно несчастный внешний вид, шляпа его была абсолютно пуста. Великий комбинатор, изо всех сил щурившийся, чтобы придать своему лицу более страдальческое выражение, время от времени опускал руку в шляпу, но каждый раз не обнаруживал в ней ровным счетом ничего.

Так продолжалось до тех пор, пока Бендер не осознал ошибочность избранной тактики.

«Нужно менять политическую маску», — догадался он и, подняв шляпу с земли, встал во весь рост и уже господским басом стал произносить следующие фразы:

— Господа, не дайте умереть бывшему члену Сената!

— Помогите внебрачному сыну царя!

— Подайте, кто сколько может, невинной жертве революции!

И эти фразы нашли отклик в душах граждан. Монета за монетой полетели в протянутую Остапом шляпу, постепенно покрывая ее дно.

«Есть еще добрые люди на свете», — весело подумал великий комбинатор и вслух добавил:

— Все, пора закругляться. На эти деньги можно прожить пару недель. В конце концов, я ведь не попрошайка какой-нибудь.

Когда же Остап снова решил, что он не попрошайка, и хотел уже действительно закругляться, чья-то рука в белой манжете потянулась к его шляпе и опустила в нее десятирублевую бумажку.

Великий комбинатор чуть не упал в обморок от удивления и радости. Он резко поднял глаза, но увидел лишь спину уходящего быстрым шагом мужчины, походка которого Бендеру показалась знакомой. Командор быстро сообразил, что надо немедленно догнать столь щедрого человека и поблагодарить его за такую милость.

— Минутку, минутку, уважаемый! — крикнул командор хриплым голосом. — Прошу вас, остановитесь!

Таинственный благодетель с недовольством обернулся. У него было весьма приятное лицо. Хрустально-чистые пенсне придавали великодушному мужчине необыкновенный шарм. А вот редкие усики делали его несколько смешным.

Одет мужчина был солидно: черный костюм-тройка, белая сорочка, черный галстук, черные лакированные туфли, черный котелок.

Но Остапу, который уже приблизился к щедрому прохожему на расстояние двух метров, не было дела до одежды этого гражданина. В глазах великого комбинатора горела злость, и они наливались кровью. Еще бы! В этом мужчине он узнал не кого-нибудь, а самого Ипполита Матвеевича Воробьянинова!!!

— Здравствуй, Киса, — демонстративно нежно сказал Бендер, с усилием подавляя в себе жажду мести.

— Здравствуйте, молодой человек, — резко ответил прохожий, опознанный Остапом. — Только зовут меня не Кисой, а Ипполитом Матвеевичем Воробьяниновым.

С этим словами мужчина, не понимавший, почему он назвал свои анкетные данные попрошайке, машинально отвернулся от Бендера и стал уходить быстрыми шагами. В его походке чувствовалась нервность — он был явно встревожен.

Ипполит Матвеевич за свою долгую жизнь навидался многого. Могло показаться, что его уже невозможно ничем удивить, обидеть или испугать. На самом же деле это было не так. При наличии любой, пусть даже самой ничтожной угрозы он пугался.

Трудно сказать, какое именно чувство испытал Воробьянинов, когда в попрошайке узнал своего старого знакомого — им же убитого гражданина Остапа Бендера. Было ли это чувство удивления или страха, я не решусь ответить. Скорее всего эти чувства возникли в нем одновременно. Об этом, надеюсь, мы узнаем позднее.

Остап же был переполнен вполне определенным чувством.

— Куда же ты, Киса? — следовал он за Воробьяниновым.

Когда расстояние между бывшими соучредителями концессии сократилось буквально до одного метра, Ипполит Матвеевич, подключив дополнительные мощности, сделал рывок вперед, увеличив дистанцию до трех метров.

Он, конечно, понимал, что встреча с Бендером ничего хорошего не сулит. Жирный пот обильно выступил на его лице, но он готов был бежать еще долго. Однако этого ему делать не пришлось. Остап, догнав беглеца, схватил его за руку. Ипполит Матвеевич остановился, почувствовав железную хватку великого комбинатора. В который уже раз молодость победила!

— Ну, вот и хорошо, — ласково произнес Бендер, немного отдышавшись после пробежки.

Воробьянинов все еще не желал сдаваться.

— Молодой человек, чего вы от меня хотите? — вскрикнул он неожиданно, сделав такое выражение лица, будто никогда ранее не видел стоявшего перед ним. — Отпустите меня. Подите прочь! Я буду кричать, я позову милицию!

Остап освободил руку Ипполита Матвеевича, мило улыбнулся, но угрожающе промолвил:

— Милицию звать не надо. Это не в ваших интересах. Наша милиция охраняет порядочных людей, а не убийц. Когда придет время, я сам позову ее.

Великий комбинатор приблизил свой лоб ко лбу Воробьянинова.

— Слышите, — произнес он шепотом, — я ее сам позову.

Ипполит Матвеевич потупил взгляд. Он дрожал всем телом и был сильно напуган. На его глазах проступили слезы. Казалось, еще немного — и он заплачет.

Остап, осознавая, что такой поворот событий сейчас ни к чему, сказал мягким голосом:

— Ну, ладно, Киса, не бойся. Убивать я тебя сейчас не буду. Властям тоже не выдам, хотя ты и особо опасен для общества. Думаю, если будешь себя хорошо вести, ты мне пока можешь быть полезен.

Командор резко изменил тональность и уже приказным голосом сказал:

— Вытри свое лицо, спортсмен-неудачник. И не стыдно тебе в твои-то годы так бегать? А люди что могли подумать? Ты и впрямь неисправим.

— Что вам от меня нужно? — процедил сквозь зубы Воробьянинов. — Не желаю иметь с вами никаких дел! Если я виноват в чем-либо, так убейте меня. Исполнять же ваши приказы и поручения я не намерен!

— Хо-хо-хо, — медленно произнес Остап. — Вы хотите умереть? Боже мой, как вы мужественны! Слушайте, а может, ваши предки были казаками или турками?

Великий комбинатор гордо поднял голову и добавил:

— Убивать вас у меня нет желания. Я в жизни никого не убивал, хотя меня убивали…

С этими словами Бендер многозначительно посмотрел на полуживого собеседника, если, конечно, в данный момент Воробьянинова вообще можно было так назвать, и философски продолжил:

— Я не намерен брать грех на душу — не положено. Мне почему-то не хочется совершать тяжкое преступление. Если же ты, пользуясь моей добротой, будешь плохо себя вести, возникнет основание заявить властям о совершенном тобою некогда деянии. Тебя упрячут в тюрьму, изолируют от общества.

— Чего вы от меня хотите? Что я должен делать? — чуть слышно пролепетал Ипполит Матвеевич, как бы подписывая акт о своей капитуляции.

— Вот это уже несколько иной разговор, — довольно заявил великий комбинатор, сверкая глазами победителя. — Это разговор между двумя джентльменами, Высокими Договаривающимися Сторонами. Только, думаю, здесь не место для подобных церемоний.

Командор вопросительно посмотрел на Ипполита Матвеевича, желая услышать от него предложение о месте переговоров, но тот молчал.

— Киса, может, ты пригласишь к себе своего старого знакомого? Кстати, где ты сейчас живешь? В Москве? Или куда-то ехать придется? Ты не волнуйся, за дорогу плачу я.

Остап вынул из кармана десятирублевую бумажку, недавно полученную в виде подачки от Ипполита Матвеевича, и ударил ею по носу ее предыдущего владельца. Тот нервно фыркнул и резко ответил, что свои деньги Бендер может оставить себе, а ехать никуда не придется — живет он в Москве, причем здесь недалеко.

— Пешком можно пройтись, — сказал Ипполит Матвеевич. — У меня четырехкомнатная квартира. Живу один. И слава богу. Будь я женат, я бы вас в таком виде к себе не пустил, поскольку жена испугалась бы.

Было заметно, что Воробьянинов немного успокоился. Мысли его стали более упорядоченными. Он уже не дрожал и не вздрагивал. Черный, удушающий страх, еще недавно сидевший в его душе, постепенно вытеснялся чувством вины и ответственности, которые в свою очередь порождали всепроникающую жалость, не поддающуюся осмыслению.

Нам, уважаемый читатель, будет трудно понять состояние Ипполита Матвеевича в данный момент, если мы не выясним, какова же была его судьба после того, как он, избавившись от Остапа, не нашел искомых бриллиантов.

А было следующее.

Сразу после того, как Воробьянинов обнаружил отсутствие в последнем стуле бриллиантов и понял, что их до него нашли другие, он вдруг с невероятной силой пожалел великого комбинатора. С этого момента его безжалостно стала угнетать еще сохранившаяся в нем совесть. Ему постоянно снились кошмарные сны, мерещились призраки и ведьмы. Доходило до того, что несколько раз Ипполит Матвеевич пытался покончить жизнь самоубийством, но ничего не выходило: то веревка обрывалась, то в последнее мгновение малодушие брало верх над желанием восстановить справедливость.

Воробьянинов действительно горевал. В какой-то момент он даже ушел с головой в религию. Ежедневно ходил в церковь, ставил свечи за упокой души Бендера, жертвовал для церкви деньги.

Время шло, но оно не лечило.

Ипполит Матвеевич хотел начать обычную стариковскую жизнь — обзавестись женой, купить домик в деревне и заняться домашним хозяйством. Но из этого ничего не выходило.

Когда он после долгих поисков, наконец, нашел подходящую спутницу жизни, та как-то вечером за ужином неожиданно (по непонятным причинам, без всяких к тому оснований) возьми да ляпни:

— У тебя такие глаза сверкающие, как у убийцы впрямь.

Ипполит Матвеевич немедленно порвал с этой дамой отношения и уже не предпринимал попыток жениться.

Что с ним случилось дальше, уважаемый читатель, я думаю, мы узнаем позднее из его же уст.

Теперь понятно, что он действительно раскаивался в содеянном и постоянно переживал о невинно убиенном Остапе Бендере.

И вдруг оказалось, что великий комбинатор совсем не мертвец, а довольно-таки живой человек. С одной стороны, конечно, Ипполит Матвеевич боялся мести Остапа. С другой же — он был невероятно рад видеть бывшего концессионера живым, поскольку это означало, что он, Воробьянинов, больше не убийца…

Через некоторое время старые знакомые уже пребывали в роскошной квартире Ипполита Матвеевича.

Пользуясь возможностью, Бендер решил привести себя в порядок, избавиться от образа бродяги и попрошайки. Воробьянинов любезно предложил свои парикмахерские услуги. Когда же Остап залез в ванну «отмокать» от всего, накопившегося на его теле, Воробьянинов решил сходить в магазин с целью приобретения одежды для своего гостя.

Спустя час великий комбинатор уже любовался собой у зеркала. Он был чисто (без оставления усов) выбрит, аккуратно подстрижен, на нем были классический серый костюм-тройка и белая сорочка. От галстука Бендер отказался.

Как ему казалось, теперь он стал похож на политика.

— Прошу к столу, — любезно пригласил Воробьянинов своего гостя в соседнее помещение. — Отпробуйте, пожалуйста, кушанья.

Бывшие концессионеры сели за стол, который был полон разнообразной снедью. Ипполит Матвеевич потрудился на славу. Как оказалось, у него имелись не только парикмахерские, но и кулинарные способности.

— Прекрасный обед — пальчики оближешь! — торжественно заявил Бендер, вытирая жирные руки английской салфеткой. — Спасибо, дружище. Было очень вкусно.

— На здоровье, — ответил Воробьянинов и спросил гостя, какую выпивку ему предложить: коньяк, виски или бренди.

— Ого! Так это же великолепно, Ипполит Матвеевич.

Великий комбинатор поймал себя на мысли, что неспроста назвал Воробьянинова по имени и отчеству. Бендер почувствовал, что его бывший компаньон изменился — стал серьезнее, солиднее. В его глазах уже не горел тот низменный огонь корысти. Кроме того, ощущалось, что Ипполит Матвеевич относится к Остапу с какой-то нежной, отцовской теплотой. Все это требовало и соответствующего отношения к нему самому.

— Я вообще-то пить бросил, — соврал Бендер, — но ради такой встречи… Давайте-ка пятьдесят граммов коньяка. Исключительно во имя встречи со старым другом.

Великий комбинатор чувствовал себя не совсем уверенно, и причиной тому была несколько аристократичная обстановка в квартире Воробьянинова. Но он понимал, что надо привыкать к подобной обстановке, поскольку все политики — аристократы.

— Киса… — Остап вновь назвал Воробьянинова этим именем и при этом снова перешел на «ты». — Кстати, ты не возражаешь против того, что я иногда буду тебя так называть?

Ипполит Матвеевич не возражал.

— Так вот, Киса, расскажи, пожалуйста, о себе. Чем ты занимался, как жил, ну и так далее. Сам понимаешь. — Бендер закинул ногу на ногу. — Сытный обед, хорошая обстановка — разве что-нибудь еще надо для беседы друзей, которые так давно не виделись?

Воробьянинов не знал с чего начать. Они сидели молча около пяти минут.

— Как хорошо с высоты сегодняшних дней взглянуть на прошлое, — произнес, наконец, Ипполит Матвеевич.

— Красиво сказано, — с искусственным восторгом оценил начало выступления собеседника Остап. — Стук молотка… Граждане, заседание начинается.

Видя некоторую неуверенность своего товарища, Бендер предложил изменить повестку «заседания» и согласился выступить первым.

Великий комбинатор удивительно правдиво и очень подробно рассказал обо всем, что с ним случилось после последнего «контакта» с Воробьяниновым.

Он всегда был великолепным рассказчиком, но сегодня особого рода вдохновение посетило его. В процессе описания своей истории Остап иногда вставал, прохаживался по комнате. Его руки и выражение лица так живо обрисовывали ситуацию, о которой шла речь, что слушатель должен был не только улавливать слова, но и внимательно следить за каждым движением, жестом и мимикой великого комбинатора. Бендер, видя, что его рассказ имеет успех, с большим удовольствием изложил историю с миллионом.

Ипполит Матвеевич был внимателен как никогда. Его эмоции не знали границ. Он то глубоко вздыхал и охал, то вскакивал со своего места, хлопая в ладоши. Воробьянинов восторгался своим великим товарищем.

— Ну, вот, пожалуй, и все, — закончил командор и тяжело вздохнул.

Подошла очередь Ипполита Матвеевича, который вытер со лба пот, погладил свои усики, поправил пенсне и неторопливо начал свой рассказ.

— История моя, конечно, длинная. Постараюсь не упустить главного, — начал он. — После того, как я совершил против тебя злодейский акт, а сделал я это из корыстных побуждений, добрался до последнего, двенадцатого стула. Но бриллиантов там не оказалось. Как выяснилось, их уже обнаружили до меня и на них построили клуб. Я, конечно, был убит этим известием. Проклинал всех и вся. Дальнейшей жизни себе не представлял. Мне хотелось исчезнуть с лица Земли. Несколько раз пытался повеситься, но в последний момент трусил, не решался.

Пришлось мне жить своей обычной жизнью. Вернулся в город N и восстановился на работе. Cнова стал регистрировать проклятые смерти. (До чего же это нудное занятие!) Соседи смотрели на меня как-то подозрительно, недоверчиво, боязливо.

Атмосфера вокруг меня была невыносимая. Да еще отец Федор, возвратившийся из долгих странствий, рассказывал про меня всем подряд всякую всячину, невероятную чертовщину. И ему верили — он же священник, посланник Бога, так сказать.

Постепенно я стал понимать, что жить так больше нельзя. Требовался коренной переворот в моей жизни… Решил не обращать ни на кого внимания, плевать на сплетни обо мне и на злословия в мой адрес. Стал приобщаться к культуре. Начал с изучения газет, читал книги. Однажды прочел в «Правде» статью Максима Горького — великого нашего писателя, надо сказать, прозаика мирового масштаба. Он писал о ситуации в литературе, сетовал на то, что мало у нас истинно передовых, коммунистически настроенных, настоящих писателей. Его тревожило, что некогда прославленные литераторы ныне оказываются врагами народа и пролетарского государства, предателями идей.

Алексей Максимович проанализировал причины такого положения дел и в заключение призвал всех советских граждан бороться против лжелитераторов-прохвостов, буржуазных глашатаев и всячески содействовать рождению и возвеличиванию новых, истинно народных писателей и поэтов. Эта газетная статья оказала на меня и на мою судьбу огромное влияние.

Ипполит Матвеевич сделал паузу, выпил немного коньяка и продолжил:

— И я решил стать писателем. Это оказалось не так уж и трудно, если правильно понимаешь политику, определяемую великим Сталиным. Я вступил в партию, хотя мне это далось с трудом по причине моего происхождения. Кроме того, отмечу, что различные темные силы препятствовали моему рождению как светлого пролетарского писателя…

Буквально за месяц написал книгу «Оппортунизм в партии и литературе». Материала и времени у меня было предостаточно, а писательские способности обнаружились как-то сами собой. Закончив труд, я не стал рисковать и послал рукопись непосредственно Горькому…

Спустя месяц пришел ответ, в котором гений писал, что я правильно понял исходные положения его газетной статьи, что мое произведение довольно зрелое и не требует корректировки, поэтому уже направлено в редакцию для подготовки к изданию. Гонорар за него я получу позже.

И действительно, через некоторое время вышла в свет моя книга, и мне был выслан гонорар — солидная денежная сумма. Я был очень доволен тем, что наконец-то нашел свое место в этом непростом мире.

В городе меня все зауважали. Еще бы! Ведь в предисловии к книге обо мне были написаны хвалебные слова самим товарищем Горьким. За пять последующих месяцев я написал еще три политически зрелых произведения, одно из которых под названием «Нам со Сталиным ничего не страшно» вышло трехмиллионным тиражом. Я приобрел огромную известность.

Меня пригласили в Москву. Имел встречи с Алексеем Максимовичем, другими нашими видными литераторами. Несколько раз меня вызывал к себе товарищ Сталин — отец всех времен и народов, корифей наук и литературы, самый великий мыслитель нашей эпохи и всех будущих. Он беседовал со мной, давал советы, наставления…

Вскоре я получил эту квартиру. Теперь живу и работаю здесь.

Ипполит Матвеевич замолчал, уйдя в себя. Бендер не нарушал тишину. Прошло около десяти минут.

— А сегодня, возвращаясь домой, я увидел нищего. Вспомнились времена, когда мне самому приходилось выпрашивать деньги у прохожих. И я вручил попрошайке десятку. Право, мне не хотелось, чтобы данный акт кто-либо заметил. Это могло навредить моей карьере. Меня могли упрекнуть в измене социалистической идее, назвать врагом партии и народа.

Ты увязался за мной, и я не знал, как поступить. Вот почему я убегал. Когда же узнал тебя, мне, признаться, стало еще хуже. Думал, что ты захочешь отомстить мне любыми способами.

Воробьянинов тяжело вздохнул, после чего сказал, что это все и ему нечего добавить к изложенному.

Некоторое время собеседники сидели молча. Экскурс в прошлое оказался не только интересным, но и тяжелым. Они видели друг друга уже в иных качествах.

Бендер был невероятно горд тем, что сидит рядом с таким великим человеком. Он великодушно простил Ипполиту Матвеевичу совершенное убийство. Также он окончательно решил не называть его больше Кисой.

В свою очередь Воробьянинов составил об Остапе свое новое мнение. Теперь он видел в нем настоящего героя современности, терзающегося и ищущего свой путь в жизни.

«Несмотря на то, что Бендер — человек, проповедующий мелкобуржуазные, то есть низменные идеалы, — размышлял писатель, — все же в нем есть и положительное. Он великодушен, мужествен, у него железная воля. И он неумолимо стремится к поставленной цели. Я напишу о нем книгу».

— М-да, — прервал тишину Бендер, — значит ты, Ипполит Матвеевич, теперь человек знаменитый. Со славой. Большой человек. Завидую тебе, но белой,..белой завистью.

На лице Остапа появилось ехидное выражение, но Воробьянинов этого не видел, поскольку был погружен в свои мысли.

Трудно сказать, действительно ли Бендер завидовал или какое-то другое чувство родилось в нем в это время, но одно было ясно — он несомненно был очень взволнован.

Ипполит Матвеевич, услышав, что командор ему завидует, стал оправдываться.

— Чему же завидовать? — грустно произнес он. — Что мне с того, что есть слава и деньги. Я все равно несчастный человек. Глубоко одинокий. Ни жены, ни детей. И я очень рад, что встретил вновь тебя, Остап. Ведь ты, по сути, мог бы быть моим сыном…

Воспользовавшись моментом, великий комбинатор незамедлительно спросил, нельзя ли ему поселиться у Воробьянинова на какое-то время.

Не раздумывая, Ипполит Матвеевич согласился. Более того, он поблагодарил Остапа за такое решение. Бендер принял благодарность с большим удовольствием. Затем Воробьянинов более подробно ознакомил командора со структурой квартиры, с функциональным назначением ее частей.

В девять часов вечера бывшие концессионеры выпили по чашке чая, пожелали друг другу спокойной ночи и легли спать.

Но великий комбинатор долго еще не мог уснуть. Жажда действий, и притом активных, мучила его. С чего начать? Ответа на этот вопрос он пока не знал. С одной мысли Бендер перепрыгивал на другую, но в итоге возвращался к данному вопросу: «С чего начать свою политическую карьеру?» Надеяться на счастливый случай он не хотел — это было не в его правилах.

«Можно пойти прямо к товарищу Сталину, — размышлял Остап. — Объяснить: мол, так и так, готов сделать все для нашего государства и для партии Ленина — Сталина, а если потребуется, то и отдать свою жизнь. Попрошу дорогого Иосифа Виссарионовича взять меня к себе на государственную или партийную работу…

Чепуха все это. Что за бред я несу… Может, я просто устал? Да-да. Скорее всего… Завтра, завтра все обдумаю. Спать, теперь надо спать. Спокойный ночи, Остап. Утро вечера мудренее».

Бендер резко повернулся на правый бок и мгновенно уснул. Непонятное выражение застыло на его лице.

§3. Особо секретная информация

Георгий Михайлович Елизаров шел по тротуару быстрым шагом, не замечая вокруг никого и ничего. По его лицу и по каждому его движению было видно, что он чем-то встревожен.

Как крупнейший ученый-физик, светило мирового масштаба профессор Елизаров вот уже десять лет занимался вопросами взаимосвязи пространства и времени. Ему удалось достичь невероятных результатов. Он доказал, что передвижение во времени не невозможно. Но выкладки Георгия Михайловича оставались лишь на бумаге.

Три года назад Елизарову и группе передовых ученых под его руководством партия поручила все теоретические разработки воплотить в реальность — доказать на практике. Перед ними была поставлена задача: во что бы то ни стало изобрести машину времени — аппарат по перемещению людей и предметов в прошлое и будущее.

На первых порах работа шла медленно. Трудно было так сразу перейти от идей к материальному воплощению. Но потом стало получаться. Все без исключения ученые трудились с большим энтузиазмом, понимая великую важность своей работы. Кроме того, они чувствовали за собой и огромную ответственность. Через каждые три месяца группу разработчиков вызывали в Кремль для рапортов, где постоянно напоминали об ответственности.

И вот прошло три года — срок, за который машина времени должна была быть изобретена. Вчера вечером, когда профессор Елизаров вернулся домой с работы и приступил к ужину, зазвонил телефон. На проводе был сам Сталин, который любезно попросил Георгия Михайловича зайти к нему завтра в девять часов утра. Больше вождь ничего не сказал. Но Георгий Михайлович все понял.

Ему было ясно, что необходимо представить отчет о проделанной за три года работе. Однако отчет должен быть не на бумаге, а в словесной форме, поэтому профессор уже в сотый раз прокручивал в голове все, что будет говорить Иосифу Виссарионовичу.

Незаметно для себя к пункту назначения Елизаров прибыл довольно быстро. Немного постояв у двери в кабинет главы государства, дождавшись наступления ровно девяти часов, Елизаров постучался.

— Открыто, — послышалось за дверью.

Он вошел. В кабинете у окна с трубкой в левой руке стоял Сталин. Больше никого не было.

— Доброе утро, профессор, — произнес Иосиф Виссарионович и протянул руку.

— Здравствуйте, — ответил профессор, пожимая ее.

После этого наступило пятиминутное молчание. Вождь прошелся по комнате и остановился у окна.

— Разрешите один вопрос, — сказал он, глядя на Елизарова. — Почему вы, товарищ Георгий Михайлович, постучались в дверь моего кабинета? Неужели вы думали, что в рабочее время я могу заниматься здесь какими-то личными делами? Прошу дать откровенный ответ.

С этими словами отец народов ехидно посмотрел профессору в глаза. Тот не знал, что и ответить.

— Нет-нет. Что вы? — с дрожью в голосе пролепетал Елизаров. — У меня и в мыслях не было такого. Скорее всего, непроизвольно. Механически, товарищ Сталин.

— Хорошо! Великолепный, весьма четкий ответ по существу, — еще более ехидно сказал Сталин. — Трудно не принять ваше оправдание.

Хозяин замолчал, затягиваясь дымом трубки.

Георгий Михайлович, несмотря на свои шестьдесят два года, со стороны выглядел как провинившийся ученик, который стоит перед директором школы.

Сталин молча курил трубку. Профессор не решался прервать тишину.

Наконец Иосиф Виссарионович задал вопрос, как говорится, прямо в лоб:

— Товарищ Елизаров, к чему пришла ваша рабочая группа, которой, напомню, было поручено изобрести машину времени? Вы, думаю, отдаете себе отчет в том, как нам необходим этот аппарат.

— Да-да, конечно! — выпалил Елизаров. — Машина времени готова. Остались лишь мелкие штрихи.

На лице Сталина появилось удивление — он действительно не ожидал такого ответа. Ему, в глубине души своей мечтавшему о машине времени, до конца не верилось в возможность ее создания.

Елизаров продолжал:

— Машина рассчитана на перемещение объектов максимум на сто лет вперед.

Георгий Михайлович признался, что все усилия, направленные на то, чтобы сделать ее способной перемещать объекты в прошлое, оказались безрезультатными.

— Но мы работаем над этим, товарищ Сталин…

— Ничего, ничего, — прервал его Иосиф Виссарионович. — Конечно, мне бы хотелось побывать в прошлом, доделать недоделанное, встретиться там кое с кем, побеседовать с товарищем Лениным. Я бы хотел рассказать ему о том, как мы, коммунисты, после его смерти, руководствуясь его идеями, строим коммунизм.

Думаю, что после нашей беседы он отказался бы от написания своего письма к съезду, компрометирующего меня… Что подумают потомки?..

Сталин резкими шагами подошел к шкафу, нашел среди кучи бумаг письмо, о котором говорил. Быстро пробежав по нему глазами, небрежно бросил его на стол.

— Конечно, не написал бы, — с грустью промолвил отец народов, перебирая в голове все то хорошее, что он сделал во исполнение идей Ленина. — Хотя кто знает?! Ведь Ильич был тогда тяжело болен…

Я всегда уважал и уважаю Ленина. Но, несмотря на это, я иногда замечал за ним политические ошибки, о которых говорил ему прямо в лицо,.. а не за спиной, как он поступил в данном случае по отношению ко мне.

Иосиф Виссарионович подошел к окну, посмотрел в него, мысленно улетая куда-то вдаль, после чего произнес шепотом:

— Это письмо к съезду — самая грубая политическая ошибка Ленина. Но я не обвиняю Ильича. Он не виноват. Враги революции, стремившиеся к достижению своих целей, ввели его, лишенного достоверной информации и не способного по состоянию здоровья трезво оценить ситуацию, в заблуждение. Они хотели захватить власть в свои грязные руки.

Отец народов, раскрыв свои ладони, внимательно посмотрел на них.

— Они были готовы, ликвидировав завоевания нашей революции, повернуть назад колесо истории!

Собрав в кулак пальцы правой руки, Сталин медленно подошел к столу и слабо постучал по нему.

— Да, конечно, мне хотелось бы побывать в прошлом, — сказал он уже более спокойным голосом. — Но что поделаешь! Не получается — значит не получается. Надо работать дальше, чтобы в результате получилось.

Все это время Елизаров стоял неподвижно. Слушая монолог Иосифа Виссарионовича, он не понял ни слова. О письме Ленина к съезду, упомянутом вождем народов, он не имел никакого представления, как и почти все население Советского Союза.

Приблизившись к профессору на расстояние полуметра, Сталин спросил:

— Товарищ Елизаров, когда ваш аппарат будет способен выполнять свою функцию по перемещению в будущее?

— Аппарат готов начать работу хоть сейчас, — быстро ответил Георгий Михайлович. — Только вот есть небольшой риск того, что первый пассажир этой машины может заблудиться во времени или раствориться в космическом пространстве. В связи с этим, думаю, вам не стоит рисковать. Естественно, без вашего разрешения мы испытаний не проводили. Машину нужно на ком-нибудь испробовать.

Сталин, заложив руки за спину, прошелся по кабинету, недовольно фыркнул. Изобразив на лице искусственную улыбку, он одобрил слова Елизарова:

— Да, я не имею права рисковать собой.

Сталин замолчал, затягиваясь табачным дымом. Пройдясь по кабинету, он добавил:

— Кроме того, в данный момент государство и народ нельзя оставлять без вождя ни на минуту — пропадут. Ведь у нас еще много врагов, внутренних и внешних. Об этом нельзя забывать ни на секунду! Глуп тот, кто считает иначе…

Затем вождь всех народов спросил:

— Как вы думаете, Георгий Михайлович, кого можно послать в будущее? У вас есть кандидатура? Ведь это дело особой государственной важности и чрезвычайно секретное.

Профессор сказал, покачав головой, что пока у него на примете никого нет.

— Если разрешите, я постараюсь найти подходящего человека, который, как представляется, должен быть не только с нормальными политическими убеждениями, но и уметь держать секрет. Претендент должен быть лицом асоциальным, то есть имеющим минимальное количество социальных связей. Ведь об этом деле может знать лишь ограниченный круг лиц!?

С этими словами Георгий Михайлович вопросительно взглянул на Сталина.

— Я, вы и пассажир, — ответил вождь. — Больше никто. Вашим сотрудникам скажите, что вся деятельность по изобретению машины времени заморожена, поскольку Сталин не доволен качеством работы. Подобное я скажу и своим подчиненным, курирующим это направление.

Иосиф Виссарионович подошел к профессору, с гордостью и надеждой посмотрел ему в глаза, нежно похлопал по плечу.

— Если все получится так, как мы задумали, вы без моего внимания не останетесь, Георгий Михайлович. Я вам это обещаю. Найдется какой-нибудь важный государственный пост.

Вождь задумался, кем можно было бы назначить в недалеком будущем профессора Елизарова, и провозгласил:

— Будете президентом СССР. Да-да, будет и у нас такая должность, хотя и с несколько иными полномочиями. Так вот я назначу вас на этот пост…

А теперь не смею больше задерживать. Идите, работайте. Думайте, ищите кандидатуру. Нельзя тратить ни минуты.

Сталин крепко пожал профессору руку.

Выйдя из кабинета Иосифа Виссарионовича и очутившись на улице, Георгий Михайлович вдыхал свежий весенний воздух. Елизаров еще долго приходил в себя. Он не ожидал, что все так хорошо обойдется. Ему казалось, что Сталин не простит ему недочетов в работе.

Он около часа просидел у Москвы-реки. Деревья, дома, небо, вода — все ему казалось невероятно милым и красивым. Такой настрой души сохранялся до тех пор, пока чья-то тяжелая рука не опустилась на его левое плечо.

— Папаша, сигаретки не найдется? — услышал Елизаров голос явно пьяного человека.

Георгий Михайлович обернулся. Перед ним стояли двое молодых людей, одетых в грязную рваную одежду. Один из них был худым и длинным, его лицо искажал широкий желтый шрам, простиравшийся от левой части лба до правой стороны нижней челюсти. Второй парень был лысым коротышкой с потным лицом. От обоих очень сильно несло перегаром.

— Что, оглох, что ли? Прикурить, говорю, не найдется? — повторил вопрос долговязый.

— Нет-нет, молодые люди, я не курю, — ответил Елизаров, не думая.

— Фонарь, ты смотри, он над нами издевается. С ним говорят, можно сказать, душевно, а он отворачивается. А может, он просто нас не понял? Заклинило, может быть? Терпеть ненавижу, когда меня кто-то не понимает.

С этими словами долговязый развернулся и сильно ударил левой рукой по лицу профессора. Тот упал, после чего хулиганы стали пинать его ногами, при этом что-то бормоча. Георгий Михайлович не кричал, не звал на помощь, а лишь стонал после каждого удара.

А негодяи, входя во вкус, били его все сильнее, стараясь попасть не только по животу, но и по голове. Елизаров непроизвольно свернулся в клубок. Он подумал про жену, Екатерину Борисовну. Ведь в случае его гибели она останется совсем одна на целом свете…

— Граждане, что вы делаете? Вы же его так убьете, — вдруг раздался чей-то зычный голос.

Пьяные парни увидели перед собой хорошо одетого молодого человека.

— Фонарь, врежь ему пару раз, пусть он замолчит. Я имею законное право не слышать его паршивого голоса, — приказало лицо со шрамом.

Лысый коротышка с потным лицом неуклюже подошел к прохожему, размахнулся и хотел кулаком ударить его по лицу. Но тот ловко увернулся и, высоко подняв левую ногу, сильно ударил агрессора в живот. Фонарь с грохотом упал на землю. Минуту спустя там же оказался и долговязый. А еще через минуту оба, вскочив, как ошпаренные, понеслись в неизвестном направлении.

Спаситель помог профессору подняться.

— За что же они вас так? — спросил он, глядя на измученное, хотя и не очень покалеченное, лицо Елизарова и на его испачканную одежду.

— Сам не знаю, за что. Можно сказать, ни за что. Попросили прикурить, сказал, что не курю. Стали избивать… Откуда в них столько жестокости?..

— Вам, наверное, сейчас трудно идти. Я помогу добраться до дому, — предложил молодой человек.

Профессор поблагодарил, но отказался.

— Как же я в таком виде-то домой? — с горестью произнес он. — Супругу мою инфаркт может схватить. А это очень опасно, ведь у нее один уже был.

Елизаров задрожал всем телом.

— Тогда я отвезу вас к себе домой. Там помоетесь, приведете себя в порядок. А потом поедете к жене.

Это предложение Георгий Михайлович не мог отклонить, ибо другого варианта у него не было.

— Вы очень любезны… Если, конечно, это вас не затруднит, — с глубоким уважением к благородному молодому человеку произнес Елизаров. — Кстати, меня зовут Георгием Михайловичем Елизаровым. А вас как величать?

— Остап, — ответил молодой человек. — Меня зовут Остап Бендер.

Новые знакомые пожали друг другу руки.

Ипполита Матвеевича дома не оказалось. Командор приготовил для профессора ванну, подал чистое банное полотенце.

— А вот вам и одежная щетка, — предложил великий комбинатор.

— Спасибо, спасибо, — почти шепотом пролепетал Георгий Михайлович.

Елизаров не знал, как может отблагодарить своего спасителя и благодетеля. Зато великий комбинатор хорошо знал, какую пользу он может извлечь из знакомства с профессором. И это знание было основано на определенных предпосылках.

На следующий день после первой ночи, проведенной в квартире Воробьянинова, Остап чисто случайно (в ходе обычной застольной беседы) узнал от Ипполита Матвеевича, что где-то года три назад правительством создана рабочая группа ученых под руководством профессора Г. М. Елизарова, которая занимается созданием какого-то сверхсекретного аппарата. Как сказал новоиспеченный писатель, этому проекту придает особое значение и курирует лично сам Иосиф Виссарионович Сталин. Несмотря на то, что создание группы засекречено, о ней говорила вся московская интеллигенция.

Великий комбинатор мгновенно ухватился за полученную информацию и через пару дней знал о Елизарове почти все (где живет и работает, каковы маршруты его передвижений и т. д.). Через профессора Бендер планировал выйти на высшее руководство страны, то есть на Сталина.

Поскольку ничего приличного командор так и не смог придумать, а времени у него было мало, пришлось применить один из самых грязных методов, имевшихся в его арсенале.

Он нашел на улице двух бродяг, пообещал каждому по рублю за то, что те нападут на указанного им мужчину и поколотят его. При этом Остап просил не переусердствовать — бить не сильно.

Как был реализован этот план, уважаемый читатель уже знает.

В этот день великий комбинатор рассчитывал лишь на установление контакта, на первое знакомство. О том, что Елизаров поедет к нему домой и с ним можно будет обстоятельно поговорить, он даже не мечтал. Но Бендеру повезло.

— Я словно заново родился, — провозгласил профессор, прерывая цепь размышлений Остапа. — Что было бы со мной, если бы не вы?

Командор, любивший, когда его хвалят, немедленно ответил, что он не мог поступить иначе, ибо его девиз — помогать попавшему в беду.

— Я не терплю, когда нарушается закон, юридический или нравственный, — резюмировал свою жизненную позицию командор, после чего пригласил гостя к столу.

Через некоторое время новые знакомые беседовали уже так, будто знали друг друга по крайней мере лет сто. Великий комбинатор был сегодня на высоте. Он говорил обо всем — о политике, экономике, музыке, театре, спорте и даже о биологии и химии.

Елизаров же подробно рассказывал о своей специальности (о физике), о темах кандидатской и докторской диссертаций.

Профессор был весьма поражен интеллектом Бендера, его политической подкованностью:

— Знаете, вы мне очень нравитесь. Нет-нет, это не преувеличение. Я никогда еще ни с кем не беседовал с таким удовольствием.

Елизаров сделал паузу, вспомнил предупреждение Сталина о секретности дела с машиной времени и уже тихо продолжил:

— Я думаю, не ошибусь, если открою вам, можно сказать, государственную тайну.

Ученый вопросительно посмотрел на собеседника, который не заставил себя долго ждать. Бендер, изобразив на лице покорность, очень убедительно воскликнул:

— Верьте, верьте мне!

И улыбнувшись, добавил:

— Я еще никогда никому не выдавал военных и государственных тайн.

Собеседники напряженно посмотрели друг другу в глаза и громко рассмеялись. Когда же в комнате вновь воцарилась серьезная атмосфера, Елизаров, немного поколебавшись, решил посвятить Остапа во все детали дела.

— Научная группа, которую я возглавляю, — начал профессор свой рассказ, — изобрела машину времени. Мы создали такой аппарат, с помощью которого можно будет путешествовать в будущее! Это революция в науке и технике! Это глобальный, извините за нескромность, переворот, который откроет новую веху в истории человечества.

Елизаров еще раз на всякий случай извинился за некоторую нескромность и перешел к делу:

— Сегодня я был на докладе у Сталина. Выслушав меня, Иосиф Виссарионович дал задание найти человека, которого можно будет послать в будущее. Он должен быть умным, сильным, способным выполнять указания нашего великого вождя…

Думаю, вы как раз подпадаете под эти критерии. Если, конечно, согласитесь, поскольку определенный риск есть… Возможна гибель… Хотя вероятность такого исхода невелика — где-то один из десяти тысяч. Я могу рекомендовать вас Сталину. Только, пожалуйста, никому не говорите о нашем разговоре.

Бендер с трудом пришел в себя. Он слушал профессора и не верил своим ушам.

— Да-да, — механически ответил он, — я — могила! Скорее умру, нежели подведу вас и Иосифа Виссарионовича. Я вообще мало общаюсь с людьми. А родственников, к сожалению, у меня нет.

— Ладно, все хорошо, — сказал профессор, прерывая великого комбинатора. — Я рад, что вы правильно меня поняли.

Георгий Михайлович не услышал от Остапа прямого ответа на вопрос, желает ли он стать первым пассажиром машины времени. Вместе с тем в том, что ответ на этот вопрос будет положительным, он почему-то не сомневался.

Беседа продолжалась еще около сорока минут, после чего Елизаров заторопился домой, говоря, что жена, наверное, волнуется.

Командор любезно предложил проводить профессора до дома. Но тот отказался, сославшись на то, что уже чувствует себя хорошо и беспокоиться не стоит. Остап не настаивал.

Георгий Михайлович записал в свой блокнот адрес Бендера, оставил ему свой и ушел, на прощанье крепко пожав командору руку.

Проводив гостя, великий комбинатор уделил несколько минут ликованию. Он радовался легкому успеху. Ему не верилось, что на свете случаются такие чудеса, когда удача сама находит человека, который приложил лишь минимум усилий, чтобы ее отыскать.

«Видимо, все-таки Бог любит меня, — промелькнула у него в голове мысль, которую Бендер немедленно отогнал. — Нет, это не простое везенье. Это результат моего труда. В данном случае проделанной работы оказалось достаточно для достижения цели.

Потребовалось бы больше усилий — я бы их приложил. Так что здесь нет ничего сверхъестественного. Все, чего я добиваюсь, — следствие моих личных действий. Вот такой вот винегрет».

На этом цепь мыслей великого комбинатора не прервалась. Напротив, по непонятным причинам слово «винегрет» подстегнуло его к более глубоким раздумьям о собственной гениальности. И, надо признаться, мысли на эту тему нравились командору чрезвычайно. И со временем — все больше и больше.

§4. Отец всех времен и народов

Ориентировочно через два часа после ухода Елизарова в квартиру вошел Ипполит Матвеевич.

— У тебя был гость? — спросил писатель.

— Да, — Остап кивнул. — Я познакомился с одним хорошим интеллигентным человеком. Чисто случайно. А как твои дела? Все ли хорошо у тебя, мой друг?

— У меня все просто великолепно, — ответил Воробьянинов, который, однако, не очень-то великолепно выглядел. — Сегодня одобрили мою новую статью о причинах возникновения псевдолитературы. Я очень рад, что, наконец, закончил эту работу. Сколько нервов я на нее потратил!

Писатель глубоко вздохнул, после чего сказал, что завтра уезжает на три недели.

— Меня попросили написать книгу о буржуазной психологии на современном этапе развития истории. Мне нужен живой материал, для чего я намерен посетить Париж и Лондон.

— Я горжусь тобой. Ты молодец! — с пафосом произнес Бендер. — Значит, дела у тебя идут полным ходом. А вот я бездействую, ничего, можно сказать, не предпринимаю.

— Слушай, — вдруг оживился Ипполит Матвеевич, — а может, устроить тебя на какую-нибудь солидную работу? Это для меня совсем нетрудно. Есть люди, которые помогут…

— Нет уж, нет, — прервал писателя Остап. — Я, пожалуй, еще отдохну. Усталость пока еще чувствуется. Придет время, и я сам, может быть, попрошу тебя об этом. А на данный момент мне не хочется себя обременять официальными общественными связями. Я желаю свободно повертеться на крутящейся Земле.

— Ну как хочешь, — успокоился Воробьянинов, — твоя воля. Смотри только без меня не скучай.

Бендеру было не до скуки. Его тревожили вопросы, на многие из которых он пока не знал ответа. Проанализировав существо текущего момента, командор сначала решил, что доверять полностью словам профессора Елизарова нельзя. На его взгляд, не может такой великий человек быть таким доверчивым. Действительно, Георгий Михайлович доверил величайшую государственную тайну, можно сказать, первому встречному. Хотя и спасителю, но не проверенному на пригодность.

«А может, это была какая-то непонятная мне провокация, операция спецслужб?», — вдруг пришло на ум Бендеру. Великий комбинатор не имел никаких оснований так предполагать, но он знал, что лучше переоценить противников, чем недооценить их.

Но вскоре Остап успокоил себя — он пришел к мысли, что провокации в данном случае не было.

«Нет-нет, все это ерунда, — заключил он. — Ведь нити управления сущностным моментом были в моих руках».

Проведя анализ, взвесив все «за» и «против», оценив возможный риск, Бендер принял решение участвовать в эксперименте с машиной времени. В течение дня им был принят еще ряд решений, основное из которых — не паниковать, наблюдать, а при необходимости действовать.

— Надо взять себя в руки, — приговаривал он, расхаживая по комнате. — Я не вижу причин для тревоги… Надо быть готовым ко всему… На корабле не должно быть паники.

Много еще разных изречений произнес самому себе великий комбинатор, пока, наконец, не счел необходимым замолчать. Его окончательное решение — ничего не предпринимать до тех пор, пока не явится Елизаров и не сделает официальное предложение. Что все произойдет именно так, Остап, пожалуй, не сомневался.

И он не ошибся. Ровно в 12.00 следующего дня пришел Георгий Михайлович. Он торопливо сообщил, что уже был у Иосифа Виссарионовича по его вызову, что машина времени полностью готова, и что Сталин хочет сегодня в 13.00 видеть Бендера у себя в кабинете.

Остап хотя и чувствовал определенный страх, оделся очень быстро. По пути Елизаров дал ему несколько рекомендаций по поведению при разговоре со Сталиным.

— Иосиф Виссарионович хочет, — сказал профессор, — чтобы операция началась без промедления. Скоро, очень скоро, если все пойдет по плану, вы попадете в будущее, где вам предстоит огромная работа.

Остап очень удивился, что Елизаров вошел в кабинет вождя народов без стука. Сталин поздоровался с ними за руку и предложил присесть. Бендер сел на стул у стола, а Елизаров — на диван.

Иосиф Виссарионович обошел стол, сел и, не теряя ни минуты, приступил к делу.

— Мне о вас, товарищ Бендер, — начал он, — рассказал Георгий Михайлович. Ему вы очень понравились. Он считает, что на вас можно возложить чрезвычайно ответственную миссию. У меня нет оснований не доверять коллеге…

Мелкая дрожь пробежала по спине Елизарова, когда вождь назвал его «коллегой». Ему почему-то вдруг захотелось встать и крикнуть: «Да здравствует, товарищ Сталин!»

Но профессору удалось сдержать себя. И это к лучшему, поскольку, как часто повторял Иосиф Виссарионович, «лозунги сами по себе ничего не значат, если за ними не стоят конкретные дела».

— Надеюсь, — тем временем продолжал говорить Сталин, обращаясь к Остапу, — вы не подведете.

Бендер не знал, что следует отвечать в подобных случаях. Ему было не по себе. Не верилось, что несколько минут назад с ним за руку поздоровался сам товарищ Сталин, что в данный момент он сидит в кабинете отца народов и беседует с самым великим человеком современности.

— Я буду очень стараться, товарищ Сталин, — взволнованным голосом произнес командор. — Не подведу…

— Хорошо, — констатировал Иосиф Виссарионович, подгоняемый желанием перейти к делу. — Сейчас, думаю, пора оговорить детали предстоящего мероприятия. Товарищ Бендер, прежде всего там, в будущем, вам необходимо узнать все о политической и идеологической ситуации в стране. Нужно собрать полный материал о руководстве государства.

Сталин выпрямился, погладил свои пышные усы, после чего, резко повернувшись к Георгию Михайловичу, сидевшему на диване, спросил:

— Как вы думаете, профессор, я доживу до того времени?

Вопрос поставил Елизарова в тупик.

— Да, конечно, надо надеяться, — пробормотал он робко.

— Спасибо вам за такую уверенность, но мне кажется, что к тому времени меня все-таки в живых уже не будет. Великие люди долго не живут.

Повернувшись, отец народов обратился к Остапу:

— Так вот, товарищ Бендер, надо узнать, что там говорят обо мне после моей смерти. Думается, многие враги революции, которых я не успел добить, подымут свои паршивые головы. Об этих людях мне нужна исчерпывающая информация. Врагов следует убивать в зародыше…

Далее. Вы должны разузнать все о международной ситуации. Хочется верить, что к тому времени уже произойдет мировая революция. Однако, чем черт не шутит… — Сталин сделал чрезвычайно озабоченное лицо. — Мне нужна информация о людях, по чьей вине всемирная революция не произошла или провалилась…

Пожалуй, все. Этого пока достаточно. А теперь несколько слов о том, как вы сможете довести до нас полученные данные. Во-первых, возвращаясь оттуда, захватите с собой письменные и вещественные доказательства. Во-вторых…

Он снова повернулся к профессору:

— Объясните, Георгий Михайлович.

— Да-да, — перенял эстафету Елизаров. — Мною разработан и изготовлен уникальный передатчик. Он не велик по размеру и сделан в виде кольца. Так что оно постоянно будет находиться при вас.

Профессор аккуратно вынул из портфеля шкатулку и, открыв ее, достал оттуда колечко.

— Нажатием вот этой кнопки вы сможете вызвать нас на связь. (Такими же кольцами располагаем и мы с Иосифом Виссарионовичем.) Даже не приближая кольцо ко рту, вы можете сообщать нам информацию. Когда же нам понадобится вызвать вас на связь, вы услышите из передатчика мелодичный звук. Нажмете на ту же самую кнопку и услышите наши голоса.

Можно сказать, что это устройство работает по принципу телефона, только намного надежнее и долговечнее, поскольку изготовлено из самых дорогих материалов и с применением самых последних секретных технологических разработок…

Впрочем, что я говорю. Лучше все это показать.

Профессор встал и наглядно продемонстрировал принцип действия великого технического изобретения, объясняя его функции.

Сталин с трубкой в руке, стоя у стола и разглядывая устройство, с большим интересом слушал Елизарова. Когда тот закончил, вождь всех народов сказал:

— Мы надеемся на вас, товарищ Бендер. Конечно, сначала будет не так уж и легко. Вам необходимо ознакомиться с жизнью тамошних людей, привыкнуть к их быту. Устройтесь на работу или поступите на учебу…

Ах, да, пока не забыл. Я затрудняюсь ответить на вопрос, какова будет система распределения результатов труда в будущем, если все же коммунизм еще не наступит. Трудно сказать, сохранятся ли деньги.

Иосиф Виссарионович глубоко задумался. Потом он подошел к столу, извлек из ящика какую-то книгу.

Остап, сидевший рядом, смог прочитать ее название. Это был «Капитал» К. Маркса.

— Великий человек! — провозгласил Сталин. — Если у меня возникают какие-либо сложные вопросы, я обращаюсь к трудам классиков, в том числе и Карла Великого, как я его называю. Так вот, Маркс пишет, что пока существует товарно-денежная система, единственным поистине всеобщим эквивалентом стоимости будет золото.

Отец народов с шумом захлопнул книгу и положил ее на место. Затем он почесал затылок, громко фыркнул и прошелся по кабинету.

— Перед отлетом в будущее вы, товарищ Бендер, получите от меня слиток золота. Если понадобится, воспользуетесь им. Конкретных советов по данному поводу сейчас дать не могу. Все зависит от вашей первичной информации.

Сталин остановился, задумчиво покачал головой и спросил:

— Профессор, когда можно будет отправить товарища Бендера в столь необычное путешествие?

Уже приспособившийся к разговорной манере вождя народов, Елизаров быстро ответил:

— Не мне решать, Иосиф Виссарионович. Когда прикажете… Машина к выполнению операции готова. Я, — он посмотрел на великого комбинатора, — и, думается, товарищ Бендер — тоже.

После небольшой паузы профессор продолжил:

— Лучшим же местом совершения этого акта считаю мой лабораторный кабинет, где сейчас находится машина.

Сталин взглядом одобрил ответ профессора.

Снова пройдясь по кабинету, отец народов подытожил:

— Хорошо. Значит так: завтра в вашем кабинете ровно в 15.00 по московскому времени. Все понятно? Операция переходит к кульминационной, а значит, особо секретной фазе.

Присутствовавшие в один голос ответили, что все понятно, что они готовы к выполнению любых указаний отца народов.

— Ну что ж, — констатировал Иосиф Виссарионович. — Вы свободны. Подготовьте себя морально к завтрашнему историческому событию. До свидания.

Сталин попрощался с концессионерами за руку. Затем он сел к столу, взял перо и стал писать.

Елизаров и Бендер, выйдя из Кремля, прошлись вместе по Красной площади, побеседовали около десяти минут и разошлись по домам. Завтра их обоих ждало необыкновенное испытание, к которому, действительно, нужно было психологически подготовиться.

В эту ночь Остап никак не мог заснуть. Открыв окно нараспашку, он жадно вдыхал воздух, вглядывался в небо, в звезды. Ему казалось, что завтра он полетит именно туда, в небеса. Было грустно.

Великий комбинатор, которому предстояло покинуть этот и полететь в совсем иной мир, задумался о смысле своей жизни, оценивая почти каждый свой более или менее значительный поступок, который когда-либо совершил.

Остап вспомнил маму. Правда, с трудом. Ведь она умерла, когда ему было всего четыре года. Теплая волна пробежала в его душе, слезы выступили на глазах.

— Мама, — тихо произнес он, — мама, почему ты так рано покинула своего малыша?..

Бендер вспомнил отца. Он любил и его, но тот после смерти жены, матери Остапа, бросил на произвол судьбы маленького сына и дочь, которая была на два года старше брата, и ушел в другую семью.

Когда великому комбинатору исполнилось шестнадцать лет, он явился навестить своего хворавшего отца. И вместо того, чтобы одарить больного словами поддержки, Остап вонзил в его сердце нож, который точил все эти годы под плач сестры.

Да, он любил отца, но не смог простить ему измены.

Сестра Остапа умерла через год после гибели отца. Умирая, она призналась брату, что одобряет его поступок — убийство отца и очень гордится своим братишкой. Ей хотелось жить, но чахотка забрала ее в девятнадцать лет.

Так Бендер остался один на целом свете.

Мысленно прослеживая весь своей жизненный путь, Остап делал некоторые выводы.

— А все-таки я, наверное, не зря жил, — промолвил командор с грустью. — Что же это со мной? Что я — умирать, что ли, собрался? Вся жизнь впереди. И вытри сопли, товарищ Бендер. Завтра тебе предстоит выполнить задание, которого не удостаивался ни один человек на свете. Лед скоро тронется, господа присяжные заседатели! Скоро начнется заседание. Я должен засвидетельствовать свое почтение будущему.

Великий комбинатор немного успокоился. Он достал из-под дивана походную сумку и положил в нее все, что считал необходимым…

Долго не мог уснуть и профессор Елизаров. И это вполне понятно. Ведь завтра станет известен результат его многолетней работы. Завтра будет испытано его детище — машина времени.

Георгия Михайловича переполняло чувство гордости за себя. Ему было приятно думать, что он так необходим обществу, государству и партии, что он может оказаться полезным самому товарищу Сталину.

Елизаров, глядя на спящую жену, Екатерину Борисовну, размышлял о том, что, может быть, завтра после предстоящего исторического события он попросит у товарища Сталина разрешения рассказать обо всем жене, поскольку он уже устал ей лгать. На вопросы Екатерины Борисовны по поводу того, зачем его постоянно вызывает глава государства, профессор отвечал различными выдумками. Ложь угнетала его. Он больше не мог врать самому близкому человеку на свете. Профессор рассчитывал на то, что завтра расскажет своей любимой Екатерине Борисовне все до мельчайших подробностей.

Георгий Михайлович представлял себе, как обрадуется жена, когда все узнает. Он не забудет ей сказать и о том, что товарищ Сталин назначит его, Георгия Елизарова, президентом СССР, то есть фактически вторым человеком в стране…

Раньше профессор сторонился политики, даже опасался ее. Ему казалось, что это нечто весьма сложное, чуждое ему. Но теперь мнение его изменилось. Ему вдруг захотелось поучаствовать в управлении государством, быть полезным своему учителю — товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину. Кроме того, Елизаров понимал, что предложение, сделанное вождем, невозможно отклонить…

В кабинете отца народов всю ночь горел свет.

Иногда вождь оставлял свет включенным, даже если ложился спать (для создания видимости работы в ночное время). Но в эту ночь он действительно не спал.

Сталин пропускал через свой мозг мысль за мыслью. Он думал о том, что в ближайшем будущем может стать обладателем абсолютной власти не только в отдельно взятой стране, но и во всем мире. Его согревала ближайшая перспектива раз и навсегда разделаться со своими врагами, «сорняками», как он их иногда называл.

Особенно раздражал Сталина «сорняк», который в данный момент находился далеко от границ СССР, но тем не менее пытался воздействовать на политическую жизнь Советского Союза. Конечно, уважаемый читатель догадался, что речь идет о заклятом противнике Сталина — Льве Троцком.

— Я еще раз напомню всем, — бурчал вождь, затягиваясь дымом трубки, — кто самый важный человек на Земле. Пусть все знают, кто такой товарищ Сталин.

При этих словах Иосиф Виссарионович высоко поднял голову, выпрямился, с прищуром посмотрел в зеркало и задумался о своей личности.

Мысли о своем месте в истории человечества очень нравились отцу народов.

— А разве смог бы кто другой в такое трудное время управлять таким большим государством? — спрашивал он самого себя. — А разве не глубоки и умны мои произведения по экономике, политике, искусству, медицине и по другим разным наукам?!

Особенно Сталин любил подчеркивать, что он корифей философских наук. Философия ему очень нравилась.

— Некоторые думают, что я обычный философ, — часто говорил он. — Но это не так. Мне удалось познать законы бытия.

Многое обдумывал Сталин в эту ночь. Он тщательно разработал план дальнейших (после перемещения Бендера в будущее) действий.

В четыре утра начало светать. Сталин выключил свет, сел за стол и стал что-то быстро писать. Кто знает, может быть, нарисованные в эти минуты каракули вождя через несколько часов лишат кого-то жизни или, наоборот, сделают чью-то жизнь счастливой. Что поделаешь?! В этом и было предназначение данного человека — решать судьбы других людей по своему усмотрению…

§5. Эксперимент всемирного значения

День выдался поистине майским. Ярко светило солнце, согревая флору и фауну. На деревьях щебетали птицы. Природа словно чувствовала, что сегодня должно произойти нечто необыкновенное, и радовалась своему предчувствию. И ей так не хотелось, чтобы ожидания оказались напрасными!

Уже в 14.00 Остап, вопреки своему обыкновению являться в последнюю минуту, был в кабинете Георгия Михайловича. Сидя на диване, он беседовал с профессором. Они то громко хохотали, то внезапно замолкали, печально опуская головы. Наблюдателю со стороны трудно было бы уловить тему разговора друзей.

Собеседники были до предела взволнованы, ибо понимали, что, может быть, они больше никогда не увидятся. В то же время Остап и Георгий Михайлович были рады сегодняшнему дню, который должен стать самым лучшим в их жизни. За разговором они не заметили, как пролетел час.

— Уже без одной минуты три, — промолвил профессор, глядя на часы. — Товарища Сталина еще нет. Не случилось ли что? Или…

Елизаров не договорил. Открылась дверь, и в кабинет вошел Сталин. Его лицо, хотя и имело отпечаток усталости, все же в большей мере говорило о хорошем настроении.

— Здравствуйте, товарищи, — громко сказал отец народов, улыбнулся и сразу перешел к делу. — Вы готовы?

Елизаров и Бендер ответили положительно.

Погладив усы, Иосиф Виссарионович сказал, что пора действовать. И акция началась.

Бендер оделся в специально изготовленную синтетическую одежду оранжевого цвета, украсил безымянный палец правой руки колечком-передатчиком. Сталин вручил ему довольно увесистый слиток золота, перемотанный изолентой, пояснив при этом:

— Здесь пять килограммов золота высшей пробы.

Бендер бережно положил драгоценный металл в свою сумку. Сталин не преминул заглянуть в нее. Увидев, кроме сменной одежды, обуви и бытовой утвари, некоторые слесарные инструменты и ювелирные весы, одобрительно кивнул головой.

Когда все было готово, профессор предложил Бендеру войти в кабину машины. Сталин по-дружески обнял великого комбинатора, постучал его по спине и тихо произнес:

— Счастливого пути, товарищ Бендер, поддерживайте связь.

— Спасибо вам за великое доверие, — Остап чуть не прослезился. — Я постараюсь… Я оправдаю доверие. Прощайте, друзья.