Бесплатный фрагмент - Мемуары рождённого в СССР

С чего всё началось

Родился ваш покорный слуга 10 марта 1963 года в уездном городе Пенза, в семье простых советских граждан Бухтина Бориса Александровича и Бухтиной (в девичестве — Бурлевой) Валентины Ивановны.

Мама была родом из Челябинска. Родители её жили в пригороде, в поселке Авиагородок 11а, а если по-простому в «Шанхае», так как основное население поселка составляли лица мусульманской национальности — татары и башкиры, имеющие многие раскосые глаза. В поселке было около восьмидесяти дворов. Поезд делал остановку один раз — утром, другой раз — вечером. Поезд был транзитный — Челябинск — Верхний Уфалей. На нем, в основном все и ездили. Или на работу, или в гости. Дед с бабушкой путешествовали или до Аргаяша, или до станции Челябинск-Главный, так как родня жила в самом Аргаяше, а также в плановом поселке, в Ленинском районе Челябинска. В плановке жил и мой прадед по бабушкиной линии, Ефим, бывший родом из Хакассии, что в Красноярском крае. В местах, где жил молодой ещё прадед, отбывал в то время ссылку вождь мирового пролетариата — Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Деревня Шушенское, место ссылки, отделялась от малой родины прадеда незначительно по сибирским меркам — каких-то 10—15 км.

Прадед в юности умотал также в Питер, выучился на помощника машиниста, чтобы после водить паровозы по всей Российской Империи. Он этим делом и занимался, пока не грянула революция 1917 года, после чего осел в захудалом в то время Челябинске.

Дед, по маминой линии, Иван Асеевич, родился в Исетской губернии, теперь в Курганской области, в деревне Воробьево, которую я так и не отыскал ни на какой-либо карте.

Бабушка, Евдокия Ефимовна, вышла замуж за Ивана Асеевича, который был её младше на 2 года. Осели они в «Шанхае». Дед построил дом из шлакоблока, завели хозяйство, с двумя огородами в 20 соток, у них родилось много детей. Однако большинство умерли в младенчестве, из-за голодных лет. До зрелости дожили только трое. В деревне было два брата, завидные женихи. Я имею в виду, Андрея, который утонул, и Василия. Первый был гармонист, второй мотоциклист. Автомобилей в деревне в то время не было. Андрей, однако, трагически утонул летом, плавая в реке Белой, в городе Салават, что в Башкирии. Несмотря на то, что он был отменный пловец, его засосал омут, воронка. Василий, младший их сын, отслужил на китайской границе, на озере Зайсан, в то время, когда был конфликт с Китаем на острове Даманском. После армии он жил с дедом и бабушкой в их доме. Он фанател от Высоцкого, завёл себе овчарку (армейская привычка), голубей. Любил мотоциклы. Вначале у него был «Ковровец», потом «Ява 350», на которых он рассекал по окрестностям. Дяде тоже не повезло в жизни. Когда не стало родителей, он познакомился с женщиной с двумя детьми и стал с ней жить в доме родителей. Про это узнал её бывший муж, еврей по фамилии Мельник. Когда дядя поехал знакомиться с её родителями в Камышин, что в Волгоградской области, этот самый Мельник приехал ночью в деревню и устроил поджог дома. По описаниям одного из сельчан, Кольки Финова, этот субъект пронёс канистру и облил сверху дом. Однако у Мельника были связи в милиции и ему всё сошло с рук. Дядя по возвращении хотел его наказать, но тот сгинул в неизвестном направлении. Дяде ничего не оставалось, как уехать жить с семьей в Камышин. Там у них родились ещё трое детей. В начале нулевых годов уже нашего века до меня дошла информация, что дядя трагически погиб. Вроде как бы выпив изрядно, с кем-то повздорил, после чего в результате драки получил удар ножом и умер, не приходя в сознание.

Я по мере возможности и сил, если не находился летом в Пензе, помогал деду косить сено и перевозить его на телеге к дому. Запрягались вдвоём. Один тянул за оглобли, другой упирался сзади вилами в копну. Так и катили до дома. Зимой это сено шло на корм корове и бычку. Также из живности дед и бабка держали коз и курей. Садили много картофеля, который возили на продажу на рынок. Продавали также молоко. На это и жили, так как пенсия была копеечная. Дед был инвалид, бабушка всю жизнь воспитывала детей. Потому и стажа у них почти не было. Дед был мастер на все руки. Делал ведра, валял валенки, шил тапки из войлока. Бабушка вязали коврики в виде кружков из различного цвета тряпиц. Потом дед вырыл колодец с такой чистой и вкусной водой, что к нам ходила за ней вся округа. Летом также ходили в окрестные леса собирать грибы и ягоды. Клещей в лесах ещё не было. На картошке не водился тогда и колорадский жук. Его потом завёз кто-то из Польши с семенами в СССР, после чего жук расселился по всему Союзу, став самым настоящим бичом сельских жителей. Клещи тоже перекинулись из тайги по всей России. Теперь в лес без репеллентов не сходишь.

Что касается отцовой линии, то корни Бориса Александровича пошли из села Чемодановка Пензенской губернии. После раскулачивания тридцатых годов ХХ века он со своими родными, родителями, сестрой Марией, перебрался в Пензу. Воевать он не успел по причине малолетства. А его сестра, моя тётя, Мария Александровна училась в Ленинграде на работника торговли, вышла замуж за Анатолия Даниловича Иванова. Потом грянула страшная война. Они пережили в городе на Неве начало блокады, в первую же зиму перебрались через Ладогу на «материк» и вернулись в Пензу. Вскоре у них родилась дочь Татьяна, а спустя девять лет вторая, Наталья.

Мария Александровна начала работать в торговле и карьера у неё складывалась удачно, она дослужилась до начальника отдела торговли города.

Старшая дочь тёти, Татьяна Анатольевна, выучилась на врача, уехала в Ленинград, вышла замуж за Дьякова Евгения. В Ленинграде она тоже сделала карьеру, уйдя на пенсии с должности главного врача поликлиники, или больницы. Её сын, Владимир, тоже выучился на врача, хирурга. Закончив образование, Володя женился на немке и уехал жить и работать в Германию, где судьба его трагически оборвалась несколько лет назад в страшном ДТП на автобане.

Наталья Анатольевна родилась в Пензе и всю жизнь прожила в ней.

Она вышла замуж за Филина Александра Константиновича, родила ему сына и дочь, была за ним, как за каменной стеной. Александр окончил пединститут, потом пошёл работать в милицию, дослужился до генерал-лейтенанта, должности начальника ГУВД, после чего проработал председателем областного суда, где Наталья под его началом заведовала канцелярией. К сожалению, жизненная нервотрепка измотала Александра, не выдержало сердце и он ушёл рано из жизни, в 60 с небольшим. Дети их живут и работают в Пензе. Сын их, Сергей, после свадьбы жил на улице Московской, 40, там, где и мне приходилось пожить в 1990—1991 годах. Дочь, Надежда, живет в квартире, где и ее мама, на Володарского, 63.

Мама моя отправилась в конце пятидесятых годов прошлого века на заработки в Пензу, где осела и познакомилась с моим отцом на дне рождения. По иронии или милости судьбы, день рождения у них случился в один день, только отец был старше на 11 лет. Мама устроилась на работу в спортивное общество «Урожай», где и работал, занимался спортом, мой отец Борис Александрович. Они познакомились и сыграли скромную свадьбу, после чего поселились в доме по улице Бакунина. В доме также жила свекровь мамы Матрёна, не помню по отчеству, бабушка Натальи и Татьяны, и моя, конечно тоже. Я родился в роддоме, неподалеку от их дома, на улице Пушкинской.

Однако семейное счастье длилось совсем недолго. Мне ещё не исполнилось и трёх лет, как отец ушёл трагически из жизни, покончив с собой 31 декабря 1965 года. Через два года, 28 января 1968 года, не стало и его матери, бабушки Матрёны. По той же иронии судьбы, в день, когда умерла бабушка Матрёна, спустя 13 лет умер мой дед, по маминой линии, Иван Асеевич. И опять же по иронии судьбы, 28 января — день рождения моей тёщи, Нины Николаевны Назаровой.

«Везёт» мне на праздники. Большинство родни ушли из жизни в эти дни. Папа — 31 декабря; мама — 8 марта; бабушка по маминой линии, Евдокия Ефимовна, 7 марта; прадед по маминой линии Ефим — 2 мая; вторая моя супруга (я был женат три раза), Вера Владимировна, тоже 8 марта.

Теперь, что касается, Натальи Анатольевны, племянницы отца, то она является мне не только двоюродной сестрой, но и крестной матерью. Имя мне нарекла она, когда принесли крестить в церковь, что рядом с роддомом. Спустя много лет я побывал в той церкви, где мне нагадала цыганка, что у меня будет двое детей, и я проживу до 94-х лет. Первое предсказание исполнилось. Хочется верить, что и второе исполнится, так как прадед дожил до 101 года, почему же и мне нельзя?

Когда умерла бабушка Матрена, мама с помощью тёти Маруси, переселилась в новую квартиру на Ульяновскую улицу на окраине Пензы. Частный дом, где я провел свои первые годы жизни, снесли. Но прожили мы там очень недолго, после чего мама произвела обмен на Челябинск, к своим родителям. С той поры, с 1969 года. Я почти безвылазно и живу в Челябинске. Сначала в районе железнодорожного вокзала, на улице Овчинникова, 13, потом на Комсомольском проспекте, 87, потом на улице Барбюса, 71б, потом на улице Кирова, 2, потом на улице Братьев Кашириных, 114, потом на улице Отечественной, 15. Сейчас ваш покорный слуга проживает на улице Коммунаров, 36, в квартире, принадлежащей моей жене, Елене.

Я, когда учился в школе, проводил летние каникулы в тёти, в Пензе. Общался со своими племянниками, Володей и Серёжей. С дядей Анатолием Даниловичем мы ездили на его Москвиче 412 на водоёмы рыбачить. Однажды мы с ним наловили на одном из прудов столько окуней, что заняли, когда мы их привезли, половину ванной.

Теперь расскажу о своей жизни до того момента, что я описал ранее, во второй части повествования, сочиненной ещё в 1992—1993 годах.

Прибыв в Челябинск, мы поселились на улице Овчинникова, 13. Школа №15 располагалась через дом и в ней я проучился в начальной школе, с 1 по 3 класс. Жили мы хорошо, учился неплохо. Однако нам вечно не везло с соседями, и мы переселились на Комсомольский проспект, 87. С нового адреса мы могли ходить даже пешком в деревню к дедушке с бабушкой. Дорога занимала не более часа, на пассажирском транспорте добираться приходилось дольше, так как нужно было ехать вокруг по причине отсутствия нормальной асфальтированной дороги в то время напрямую. В 4 класс меня мама записала школу №12, тогда её только открыли, да и дом, где мы стали жить находился у самого поля, то есть на окраине города. Учился я также прилежно все годы. Мне приходилось почему-то всё время сидеть за первыми партами, как школе №15, так и в школе №12, так и в последствии и в школе №16, где я познакомился с моим лучшим другом, Анатолием Владимировичем Лупиным. В школе №12 я сидел за первой партой в среднем ряду. Со мной сидел за партой самый тупой ученик не только класса, но и, наверно, школы. Это я имею в виду, Лукин Сергей. Он вечно ёрзал, ничего не соображал по жизни, что привело к его инвалидности по части дебилизма. Это ещё одна ирония, так как его мама была врач на скорой помощи, брат его тоже был врачом. В нашем классе были ещё другие кадры. Недалёк умом был также Саша Новосёлов, тоже ставший инвалидом по той же части. Был также обрусевший кореец Саша Ли, кроме колов и двоек ничего не имевший в дневнике.

Так я и учился пять лет, после чего началась история моей первой любви, описанной ранее, а теперь помещенной после вышеописанного или вышеупомянутого времени. Забыл сказать, что после восьмого класса я первый раз побывал в городе на Неве. Мы туда ездили в белые ночи с классом и частью родителей, нас сопровождавшими. Была в той поездке и моя мама. Мама ночевала у Татьяны Анатольевны, а наш класс с классным руководителем и некоторыми родителями в школе, где-то в районе Охты. Мы ездили на экскурсии в Пушкин, Павловск, Петродворец с его фонтанами. Побывали мимолетно во многих музеях Ленинграда, в Эрмитаже, Кунсткамере, в казематах Петропавловской крепости, в Казанском Соборе, Русском музее. Гуляли по Невскому проспекту, Мойке, через Аничков мост. Мы осмотрели шпиль Адмиралтейства, памятник Петру на вздыбленном коне. Ездили на теплоходе до Ладожского озера по Неве. В общем, я влюбился в город на Неве. Более подробно я расскажу о той поездке в основной части повествования.

Заметки о прожитых днях

Часть первая

Глава 1

События, описанные в этом повествовании, начинаются в первый учебный день 1978 года в школе №12 города Челябинска. В этот день я, как и мои товарищи, отправился в школу в первый раз в девятый класс и причислился к отряду старшеклассников.

Линия жизни любого из нас в этом возрасте вполне могла совпасть с той, которую я пережил в ту пору юности. В этот период почти всех нас посещает первая любовь, которая часто потом приходит в воспоминаниях о тех ушедших днях жизни любого из миллионов, достигших ко времени написания этого произведения отметки в тридцать лет.

Я вошёл в математический класс в бодром настроении духа, оглядел присутствующих легким взглядом и сел за свою «привычную» первую парту в среднем ряду.

До начала урока оставалось минут десять и я обернулся, решив посмотреть, много ли новеньких. Моего многолетнего соседа по первой парте, Лукина Сергея, больше со мной не было, так как он учился плохо и после восьмого класса Сергей ушёл на обувную фабрику подмастерьем. В девятом классе мы ездили на обувную фабрику на практику по труду. Как я и ожидал, наш класс наполовину обновился. Если в восьмом классе существовал паритет между женским и мужским полом, то в девятом прекрасная половина превзошла мужскую почти в два раза.

Рядом со мной расположилась некая Ирина, недавно прибывшая в наш город. Отец у неё был, кажется, военным. Поэтому при переводе в Челябинск они получили квартиру в одном из домов микрорайона, принадлежащему, судя по всему, военному ведомству.

Приглядевшись повнимательней, я составил об Ирине следующую картину. Рост у неё был чуть выше среднего. Лицо имело правильную форму, нос украшали редкие веснушки, глаза скрывались за очками, которые ничуть не портили внешность девушки, а как бы дополняли даже её облик, цвет глаз напоминал безоблачное небо; наконец, голову укрывал локон прекрасных русых волос, заплетенных в одну косичку.

Пока я проводил беглый внешний осмотр и набрасывал в памяти портрет Ирины, зазвенел звонок и в класс вошла учительница химии Валентина Алексеевна Ивлева. Она представилась нам, как наш новый классный руководитель. Бывшая «классная дама» вышла на пенсию и так, как она была к тому же учителем алгебры, то следует познакомить читателя еще с одним действующим, правда эпизодически, лицом сюжета.

Валентина Алексеевна была нам знакома с предыдущего учебного года. Представьте себе невысокую женщину нормального телосложения с солнечного цвета волосами, с почти постоянной улыбкой на лице и жизнерадостностью во взгляде своих серых глаз. На вид ей можно было дать не больше тридцати пяти. Она поздоровалась с нами и пригласила войти в класс нашу новую учительницу алгебры Ларису Витальевну, которая совсем недавно окончила педагогический институт и попала к нам по распределению и еще каким-то связям.

Лариса Витальевна была стройной белокурой девушкой симпатичной наружности, при этом обладающая привлекательным голосом. Она обращалась по именам, в отличие от тех учителей, с которыми мы сталкивались до этого, и называвших нас, школьников, исключительно по фамилиям. Рост Ларисы Витальевны был под метр восемьдесят, но телосложение ее казалось настолько хрупким, что этот факт вызывал желание искренней жалости. И многие ребята нашего класса мечтали быть постарше для того, чтобы составить ей компанию и провожать Ларису Витальевну со школы домой и из дома в школу.

Пока я размышлял об этом, наша учительница алгебры начала перекличку класса. Когда она дошла до моей фамилии, я встал, поклонился, сказал галантно: «Здесь!» — и сел обратно на своё место. Лариса Витальевна меня поправила и сказала, что не надо говорить «Здесь!», что класс не деревня и нужно отвечать «Я!», на что весь класс взорвался взрывом смеха, а ваш покорный слуга моментально кивнул и покраснел до мочек ушей, судя по тому, как они «горели». Из переклички я выяснил, что у моей соседки Ирины фамилия Сосина. Так состоялось моё знакомство с девушкой, которая встряхнула мою дальнейшую жизнь, текшую до девятого класса довольно монотонно и однообразно, как ручей по ровной слегка наклоненной местности. Но обо всём этом немного позднее, дабы не нарушать ход последующих событий повествования.

Глава 2

С первых уроков в девятом классе я стал изредка наблюдать за тем, как ведет себя на уроках Ирина. Она была, на первый взгляд, полной противоположностью для меня. Однако говорят, что противоположности сближаются. Если я мог отвечать на вопрос или с большими словоизлияниями, или вообще мог запутаться в ответе, то о соседке это было невозможно сказать. Она разожгла во мне интерес тем, что отвечала всегда лаконично, четко и точно, охватывая при этом весь вопрос и не говоря ничего лишнего. Учителя это очень ценили и, естественно, она получала сплошные отличные оценки по всем предметам. Со временем я узнал, что Ирина Сосина закончила школу на сплошные «пятёрки» и получила единственная из нашего класса золотую медаль.

Лаконичность мысли в ней меня сильно поражала и я не переставал удивляться её поведению на всех предметах школьной программы обучения.

Время поездок на обувную фабрику, которое наш класс занимался работой на одной из технологических линий пол изготовлению туфлей, мне запомнилось на всю жизнь. Соседка моя практиковалась на участке ОТК, а я, в свою очередь, в самом начале поточной линии. Моя задача состояла в следующем. Я вкладывал стельки в обувь, предварительно смазывая их клеем. Иногда мне удавалось перекинуться несколькими фразами с Ириной, правда, в основном в фабричной столовой, да и то на тему производства. Однако эти фразы ничего не значили и я с одинаковым успехом говорил на ту же тематику и с моим другом, который ранее сидел со мной за партой на протяжении пяти лет, а теперь работал на фабрике в качестве ученика.

Наибольший интерес у меня, несомненно, вызывали занятия в школе и те моменты, когда я мог послушать голос моей соседки, отвечающей на очередной вопрос. Больше всего полюбились мне уроки литературы, когда мы проходили стихотворения Пушкина и Лермонтова. И вот под влиянием этих двух великих гениев России я тоже стал писать стихи, но об этом расскажу в последующих главах этого произведения.

Я узнал, что такое любовь, с первых дней пребывания в девятом классе. Всё началось с того, что в одно прекрасное утро Анатолий Антонов, этакий крепыш, привёл под руку в школу Марину Юртаеву, симпатичную тёмноволосую девушку, и после этого не проходило дня без того, чтобы они не проводили совместно свободное время. Со стороны было заметно, как горели глаза у Анатолия и Марины во время разговора между ними, в течение которого улыбки не сходили с лиц обоих действующих персонажей из вечной песни любви.

На переменах они сидели где-нибудь на подоконнике и говорили, забыв обо всём на свете, до начала следующего урока. Но я в те дни ещё не мог представить, что это за чувства, которые охватывают человека в пору первой любви. И тем более я не знал, о чём бы стал говорить с той же Ириной, если бы во мне вдруг воспылала любовь.

Моя соседка на переменах проводила время или за учебником, или со своей «вечной» подружкой Мариной Суторминой. Другое времяпрепровождение Сосиной Ирины на переменах представить было чрезвычайно трудно. Я лично так не смог себя вести по причине моей неусидчивости и отсутствии товарища, с кем мог коротать время на переменах; к тому же ваш покорный слуга был очень в то время застенчив. Последнее обстоятельство доходило порой до смущенного румянца на моих щеках, горевших, как уголь в доменной печи.

В течение учебного года мы раз в неделю посещали кинотеатр «Победа». Наш класс отправлялся в кино на просмотр документально фильма о Великой Отечественной войне, снятого совместно советскими и американскими режиссёрами. Главную роль ведущего в этом фильме, состоящем из 20 серий, играл известный американский актёр Берт Ланкастер. Правда, я ходил в кино исключительно ради Ирины, потому что она любила толковать на тему фильма со своей неизменной подругой по окончании очередной серии при выходе из зала. Я же незаметно пристраивался следом и слушал голос её с таким наслаждением, которое не испытывал ни разу до девятого класса. Ничего серьёзного, однако, у меня в ту пору и в мыслях не было. Правда, когда они обе вдруг оборачивались на меня, я тут же прятался куда-нибудь, исчезая за чью-нибудь широкую спину. Ирина с Мариной неизменно при этом начинали смеяться, вгоняя меня в краску.

Вот так незаметно пролетали дни мои в девятом классе и подошли осенние каникулы.

Глава 3

Однажды, в конце октября, Лена Яськова пришла в школу очень возбужденная и выпалила:

— Леди и джентльмены! Приглашаю всех вас на мой день рождения, четвертого ноября, ко мне домой.

Подобное событие случилось впервые, когда весь класс приглашался к кому-нибудь домой. Правда, изъявили желание пойти человек десять. Я тоже состоял в том числе, так как интересная намечалась программа. Однако к моему глубокому огорчению, Ирина не пошла на этот день рождения. Поэтому вечеринка для меня уже не имела того значения, как в том случае, если бы на ней присутствовала Ира. Отказаться от вечеринки я, конечно, уже не мог, коли дал слово придти на неё.

Лена Яськова жила через два дома от школы в двухкомнатной квартире на четвёртом этаже. Когда мы пришли к ней в гости, то выяснилось, что почти все принесли с собой букет цветов. Исключение составили Анатолий со своей Мариной. Они принесли один, но большой букет то ли тюльпанов, то ли гвоздик. Но это не суть важно, так как не играет особой роли в моём повествовании.

Стол у Лены был накрыт шикарный, на нём стола и красная рыба, и балычок, и икорка. Не обошлось и без двух бутылок «Советского Шампанского». В общем, как в любой средней советской семье в те, так называемые сейчас, времена застоя. Шампанское многие из нас тогда опробовали впервые и признали его очень приятным на вкус.

По окончании застолья мы отодвинули стол в сторону, вынесли лишние стулья в коридор и приготовили этим всё в площадку для танцев. Лена включила радиолу и полилась прекрасная чарующая музыка. Закружились две пары, остальные сидели, не решаясь пригласить друг друга. У меня причина была веская, на мой взгляд; я к тому времени не знал даже, как танцевать, а уж тем более приглашать кого-то на танец.

Спустя некоторое время Лена, увидев мой скучающий вид, подсела ко мне и вдруг спросила:

— Слушай, Игорь, что ты сидишь, скучаешь и ни с кем не танцуешь?

— Лена, да я не смогу пригласить никого на танец, ввиду того, что я не умею танцевать. Вот если бы кто-то научил бы меня, как приглашать на танец и тем более танцевать, тогда другое дело.

— Ничего нет проще. Хочешь, я научу?

— А это сложно?

— Я же говорю: нет ничего проще.

— Ну, коли так!

С этими словами ваш покорный слуга поднялся, вслед встала Лена и начала меня обучать первым урокам современного медленного танца. Я научился так быстро, что вскоре у меня неплохо получалось, хотя всё же нет-нет да наступал партнёрше на ноги.

Танец был такой чудесный, что мне казалось, будто со мной кружит вальс не Лена, а Ира Сосина. И с этого вечера я часто в думах уносился к Ирине.

Вечеринка продолжалась довольно долго и закончилась около полуночи. Ваш друг был так счастлив, как никогда до этого дня. И всё это благодаря тому волшебному танцу, который разбудил во мне что-то новое, неведомое доселе для меня. Домой я летел, как на крыльях, и в сердце моём горели самые страстные мечты и желания, что даже долго не спалось. Всё это вспоминается мне даже спустя столько лет после той самой вечеринки у Лены Яськовой.

Глава 4

Несмотря на те чувства, которые стали меня посещать после памятного вечера, я никак не мог заговорить с соседкой по парте. Мне всё казалось, что стоит мне начать разговор, как запылают предательски щёки и весь класс поймёт то, что я хотел произнести лишь одной ей, даме моего сердца.

На это период времени относятся и первые мои пробы пера, которые были настолько наивны, насколько и глупы, на мой взгляд. Я даже часто уничтожал эти первые свои произведения литературного жанра. Порой я писал стихи прямо на уроке, за что мне крепко порой попадало от преподавателей. После вызова к доске, происходившего в моменты наибольшего творческого подъёма, я обычно переспрашивал вопрос и выкручивался, как только мог, благодаря искусству красноречия. Учителя, видя всплеск моих словесных зарисовок, обычно делали строгое замечание и отпускали обратно за парту с требованием прекратить посторонние занятия под угрозой приглашения в школу моей матери. Исключение составляла лишь Лариса Витальевна, понимавшая мою переполненную чувствами душу. Она всё же недавно сама была источником первой любви для такого же юноши, как и я. Однако эти требования меня нисколько не донимали и спустя некоторое время можно было видеть, как моя рука пишет на бумаге в тетрадке какие-то новые строчки моих очередных стихов.

Придумывая какую-нибудь рифму, я поглядывал на Ирину. В голове моей возникали такие картины счастья, о которых уже много написано, но всё это кажется каждый раз таким новым, неизведанным, словно этого ещё нигде и никогда не было. Я даже боялся, что такое никогда не сбудется со мной. Всё же ваш покорный слуга жил, надеялся и верил в самые светлые чувства, какие существовали и существуют по сей день на нашей грешной земле.

В таких сомнениях протекала моя жизнь в девятом классе до наступления весны. И вот в один из первых дней марта мне пришла в голову мыслишка: «А что, не записывать ли мне мои стихи в тетрадь? Была — не была, со временем интересно будет перелистать пожелтевшие строчки давно минувших дней юности».

Как сейчас помню, прихожу к себе домой, беру черновик и сочиняю очередной стих, который стал первым моим сохранившимся по сей день произведением:

Жила-была девчонка,

Красивая была,

Одна на целом свете

Любимою была.

У ней косички были,

Носила она очки,

Но всё её богатство —

Весёлые зрачки.

Училась она на «пятёрки»,

Ходила в кино она

И звали её Ирина…

Красивое имя? Да!

Под этим стихом я проставил аккуратно дату написания данного сочинения (6 марта 1979 года) и с той поры все мои последующие произведения не менее аккуратно записывались в общую тетрадь.

К моменту, когда я пишу эти строки, у меня уже исписано добрых две с половиной общих тетрадей.

Иногда мне хочется перечитать свои стихи, но в последний момент я откладываю это занятие в сторону, чтобы не вскрывать былую душевную рану и не делать самому себе больно.

Глава 5

В ту весну я ещё не мог представить себе, что вскоре мы расстанемся на довольно долгое время. Если бы мне тогда сказали, что летом, через каких-нибудь три-четыре месяца, мой путь будет лежать в другие края, я бы не знаю, куда послал бы такого прорицателя.

Но, к своему счастью или несчастью, мне суждено было оставаться в неведении относительно моего недалёкого будущего.

В нашем классе всё оставалось по-прежнему. Уроки шли своей чередой, рождались новые пары одноклассников, горевших любовью друг к другу. Моя же первая любовь так и оставалась односторонней, без взаимности. Я всё думал, как мне сделать какое-нибудь признание, но из всего этого ничего не выходило. Ира нисколько не догадывалась о моих чувствах к ней.

В апреле я сочинил ещё три стихотворения в течение трёх дней. Как раз в этот период времени Ира простудилась и не приходила в школу две недели. Я себе места не находил и был в состоянии, близком к отчаянию. Однако это тщательно скрывалось мной от моих одноклассников.

В одном из стихотворений я задавал мысленно такие вопросы, что Ира при всём желании не смогла на них ответить:

Ира, Ира, почему

В школу ты не ходишь?

Без тебя я ведь умру,

Что со мною будет.

Ира, Ира, почему

Ты не ходишь в школу?

Без тебя я не смогу

В эту, эту пору.

Стихи мои первые кажутся спустя столько лет такими наивными, хотя в то время они были для меня самим совершенством. Может быть, из-за того, что я был юным и встретил свою первую любовь. А при тех моих чувствах всякие мелочи в стихосложении меня нисколько не тревожили. У меня в душе было лишь одно: скорей бы поправилась Ира и пришла в наш класс.

Домашнего адреса я её не знал. Спросить у её подруги не решался, так как боялся лишних насмешек со стороны товарищей по классу. А, может быть, и зря?

Перед праздником Сосина Ира появилась в классе. И моя душа сразу успокоилась. Однажды я сделал первую робкую попытку подложить ей в тетрадь свой последний стих, пока она выходила на перемене из класса. Прочитав моё послание, правда, оно не было подписано, Ира слегка покраснела и долго делала вид, что ничего не произошло. На самом деле, руки у неё легонько подрагивали в волнении в течение всего урока. Так как урок был последним в этот канун праздника Первомая, то я сделал отчаянную попытку проводить её домой. Выйдя из школы, ваш покорный слуга остановился на крыльце и стал ждать минуты, когда появится она и пойдёт домой своим обычным маршрутом. Но Ира вышла со своей подружкой, Мариной Шведовой, и они пошли вдвоём, оживлённо и весело болтая. Жили они, как я позднее выяснил, в одном доме в соседних подъездах. Проследив за ними, ваш друг узнал, что Ира пошла в гости к Марине. Тогда я отправился восвояси в направлении своего дома в полном неведении в отношении своей соседки по парте.

Глава 6

После праздников моя соседка пришла в класс какой-то озабоченной. Как я понял, её глубоко тронули либо мои стихи, либо то, о чём мне трудно было догадаться. Заняв привычное своё место рядом со мной, Ира в рассеянности достала тетрадь, учебник и глубоко задумалась. Интересно, какие мысли тогда крутились в её чудной головке?

Правда, когда начался урок, Ира успокоилась и вела себя так, словно ничего и не произошло. Тем более, Валентина Алексеевна (а это, как вы поняли, был урок химии) своей жизнерадостностью рассеяла грустные нотки не только у моей соседки, но и у меня тоже.

Я даже получил «пятёрку», когда вышел к доске и решил несколько уравнений реакции. Иру на уроке не спрашивали и я облегчённо вздохнул, так как боялся, что у неё всё могло вылететь из головы.

На последующих уроках Ира мало-помалу успокоилась и стала вновь такой оживлённой в беседе с Мариной. Мне стало казаться, что она разгадала автора посвящённого ей стихотворения и умышленно избегала встреч со мной в свободные часы. Мало того, даже её взгляд был направлен куда угодно, только не в мою сторону.

В последнее время тучи стали сгущаться над моей головой. Часто соседи, живущие над нами, забывали закрывать кран на кухне и, так как у них часто засорялась раковина по их бесхозяйственности, то через некоторое время на нас капала с потолка вода капля за каплей.

Обращения в ЖЭК ничего не давали, а потолок приходилось белить почти каждые полгода. Это обстоятельство так волновало мою маму, а жили мы вдвоём, что она стала искать обмен квартир. Нам совсем не хотелось покидать этот микрорайон, от которого до леса было рукой подать (за лесом жили мои дед и бабушка, про которых я упоминал в самом начале воспоминаний), но делать было нечего.

Второй причины, по которой я не хотел уезжать, мама так и не узнала. И только двенадцать с половиной лет спустя мне посчастливилось приехать в тот микрорайон и обойти своих одноклассников, которые ещё не разъехались по другим регионам. Многие к тому времени обзавелись семьями, детвора моих товарищей по классу пошла в ту самую школу, где учились и их родители. Этого нельзя сказать обо мне.

Незаметно подошло лето. Событий, сближающих меня с Сосиной Ириной, не произошло. Отчасти из-за отсутствия смелости, отчасти из-за того момента, что Ира пересела от меня к своей подруге. Теперь мне компанию составила Люда Дружко, но с ней у меня не было никакого интереса разговаривать. Стоило мне поглядеть в сторону Ирины, как я получал замечания от учителей: «Не вертись! Сядь, как следует!» Делать было нечего, и я втихомолку грустил над своей неудачей.

И вот, в начале июня наш класс всем составом пошёл в парк культуры и отдыха развеяться, сбросить груз знаний, которые давили на наши плечи на протяжении девяти месяцев. Тогда я не знал, что это будет последняя перед разлукой моя встреча с Ириной, и мы не увидимся с ней ещё долгих двенадцать лет. Как я мог об этом догадаться, когда все так весело шутили, играли в волейбол, в бадминтон и в другие, полезные для здоровья на хвойном воздухе, игры.

После этих игр мы все вместе пошли на аттракционы. Кто-то пошёл на «Чёртово колесо», кто-то — на карусель. Потом наш класс отправился в кафе-мороженое на улице Сони Кривой. Мы купили по два мороженого, по две чашечки кофе и по пирожку.

Так непринуждённо прошёл этот июньский день. В следующие дни наш класс буквально разъехался по Союзу. Кто-то уехал в Крым или в Сочи, кто-то — в Прибалтику; одни укатили на Украину, другие — в Среднюю Азию.

Ваш покорный слуга отправился в Вологду совершить плавание на теплоходе «Артём Коровин» по Волго-Балтийскому каналу. Это была моя первая и, к сожалению, последняя поездка на теплоходе. Я в то лето посетил старинные русские города Северного края. На обратном пути мы с мамой взглянули на белокаменную Москву, а также заскочили на мою родину — Пензу. Так пролетел целый месяц. Прибыв в середине июля в Челябинск, я узнал сногсшибательную новость. Оказывается, Ира уехала в пионерский лагерь вожатой, а так как и родители её отсутствовали в отпуске, то я не смог тогда найти Ирину. Об отъезде моей одноклассницы в лагерь мне сообщили соседи Иры по квартире.

А ещё через две недели последовал очередной удар, от которого я долго не мог оправиться. Новый «потоп» с верхнего этажа добил терпение моей матери, и она срочно нашла обмен, в результате которого мы с мамой переехали в Ленинский район. Оттуда не могло быть и речи ездить учиться в двенадцатую школу, так как эта поездка заняла бы не меньше полутора часов, а, тем более, учиться предстояло в первую смену.

Но ещё долго после происшедших событий того лета по ночам снилась Ира. Сны были такими, словно были и не сны, а настоящая явь. Оставшиеся дни августа я иногда посвящал поездкам в мой, милый сердцу, микрорайон на окраине Северо-Западного массива. Последний рейс в том направлении был 27 августа 1979 года. Ира по-прежнему находилась в одном из пионерлагерей в Каштаке. Об этом мне сообщили родители моей бывшей одноклассницы.

После этого начались школьные будни десятого класса в новой для меня школе №16, что находится в районе кинотеатра «Аврора». Учёба втянула меня в себя целиком и постепенно все мои переживания испарились, пробиваясь иногда в стихотворных строчках, посвящённых первой любви.

Глава 7

В десятом классе мне вновь «повезло» с партой. Я оказался на первой парте, правда, на сей раз около двери. Со мной очутился за партой блондин Лупин Толик. Учился, как я потом узнал, до седьмого класса на «четвёрки» и «пятёрки», а дальше учёба пошла у Толика по наклонной линии.

В десятом классе в дневнике у него стояли «тройки», на большее он редко рассчитывал. Может, тому виной был возраст, в котором мы в то время пребывали, когда учёба почти не шла в голову. Её вытесняли то любовь, то музыка, то ещё что-нибудь. Во всяком случае, я в это время занялся с увлечением статистикой по футболу и хоккею. Толик же в тот период жизни любил любовные похождения. Правда, спортивные таблицы он тоже составлял, но только постольку поскольку.

Чаще интересы Толика, как я сказал, занимали женщины, к чему он меня тоже пытался склонить. Однако я всё же решил завершить успешно учёбу, чтобы «не размениваться по мелочам». Даже вышел в первом полугодии в разряд примеров, чему способствовали учителя шестнадцатой школы.

Учебная «лихорадка» длилась до весны, потом и я «слетел с тормозов», оправдывая свой гороскоп. По гороскопу мне достался год Кота и к тому же ваш покорный слуга родился в марте, а этот факт что-то да значил.

Весной я даже пострадал от мимолётного знакомства. Как-то судьба меня свела с девушкой по имени Татьяна. Дошло до того, что я назначил ей свидание на остановке «Кинотеатр Аврора». Ваш покорный слуга пришёл заблаговременно. Свидание предстояло в семь часов. Но меня она здорово провела. Я прождал с половины седьмого до девяти. Потом, как следует наплевавшись, ваш автор отправился восвояси домой. Пройдя, таким образом, до первого двора, я наткнулся на двух спортивного сложения парней.

Двор был слабо освещён в тот момент, когда они предстали передо мной. Это обстоятельство оказалось столь неожиданным для меня, что я окаменел на месте. Этого оказалось достаточно для парней. Под банальный предлог «Нет ли закурить?» они нанесли мне серию ударов. Мои ноги подкосились, я оказался в снегу, который ещё не стаял. На календаре числилось 6 марта 1980 года. За год до этого дня я написал первые стихи и вот каким нелепым образом обернулась мне годовщина творчества.

После оказалось, что эти парни были дружками Татьяны и у меня пропала всякая охота ухаживать за ней. Придя домой, я узрел такие синяки, какие даже на телеэкране не видел. Естественно, огорчение моё не знало границ.

После этого случая, несмотря ни на какие уверения Татьяны, ваш покорный слуга выбросил её из головы.

Незаметно пришла пора выпускных экзаменов. Я, приходя домой после экзамена, тот час же начинал готовиться к следующему. А на экзаменах после подготовки ответов на вопросы ухитрялся набросать строчки стихов, возникавших порой в моей голове.

По истечении школьных экзаменов был устроен выпускной вечер.

Глава 8

27 июня наши два выпускных класса собрались в последний раз в школе, чтобы отметить наше расставание с учителями и встретить жизнь с её задачами и проблемами. Присутствовали в начале вечера и ряд родителей, в том числе, и моя мама. После торжественной речи директора мы получили аттестаты зрелости. Потом появились импровизированные столы, стулья в актовом зале сдвинулись по сторонам и появилась великолепная танцевальная площадка.

Староста нашего класса поздравил учителей с окончанием забот о нас, поблагодарил их от всех учеников нашего выпуска и поднял тост за здоровье преподавательского состава. По этому поводу мы выпили по фужеру «Советского Шампанского».

Застолье шло вперемежку с танцами почти до самого рассвета. Где-то к полуночи родители ушли по домам, после чего открылись тайнички в некоторых кабинетах школы. В них оказались спрятанными несколько бутылок водки, что заметно подогрело интерес парней нашего выпуска к дальнейшей части вечера.

Ряд одноклассников я даже потерял из виду. Правда, потом они нашлись. Кое-кто просто спал за партой в одном из дальних уголков школы, подальше от глаз учителей. Мы их разбудили и отправились всей гурьбой на площадь Революции встречать рассвет в три часа ночи.

Когда наш выпуск пришёл к памятнику Ленина, солнце только-только вставало из-за окрестных домов. По пути некоторых одноклассников, особо приложившихся, тошнило и они шли немного вялыми, но в целом всё же дружно. После наступления рассвета ребята и девчата расселись парами на плитах около постамента и повели долгие разговоры о прошедших школьных годах. У меня же в мечтах возник образ «моей» Ирины и я безнадежно надеялся, что и выпуск двенадцатой школы придёт на площадь Революции. Подходили всё новые группы молодёжи, но знакомых лиц я так и не увидел. Где-то даже заиграла музыка из магнитофона, образовались импровизированные танцплощадки. На моём сердце лежала глубокая грусть о прошлых днях.

Когда появились первые трамваи, наш класс поехал в свой район. Мы доехали до фотомастерской, размещавшейся за рестораном «Уральские самоцветы». Наш класс дождался открытия мастерской, после чего, расположившись в три ряда, мы на память сфотографировались, чтобы после, глядя на фото, вспоминать те далёкие дни, когда только отзвучал последний звонок в нашей школьной поре жизни.

Единственным, что меня поразило, было отсутствие Толика в фотомастерской. Оказывается, после вечера он ушёл к подруге в гости. Вот чего я никак не ожидал от него в тот день. Впрочем, это являлось его правом.

Глава 9

Прошёл ещё один месяц. Я начал готовиться к экзаменам в медицинский институт на педиатрический факультет, если это можно было назвать подготовкой.

Дело в том, что в это время в Москве шли Олимпийские Игры и целыми днями моё внимание приковывалось к голубому экрану. Я с удовольствием смотрел все соревнования. Когда Олимпиада окончилась, до первого экзамена оставалось три дня. Однако, поднажав, я одолел всю серию из четырёх экзекуций на одни «четвёрки», чего достаточно хватило.

Хочу добавить, что время Олимпиады было омрачено ушедшим на взлёте 25 июля 1980 года поэтом с большой буквы — Владимиром Семеновичем Высоцким. Его многие из простых граждан боготворили. У моего дяди Василия были многие его записи на катушках для магнитофона.

По окончании вступительных экзаменов мы, абитуриенты, отправились на уборку картофеля в Красноармейский район. Там мы поселились в двух бараках, где ночевали, порой мёрзли. Днём же вкалывали, как «папы Карло» на полях. В конце недели организовывались дискотеки, где мы вкладывали все оставшиеся после поля силы. Как-то у нас в гостях был «сам» Макаревич, которого студенческий коллектив поголовно уважал.

Так как я считался неким Дон Жуаном, то влечение к сверстницам меня не покидало никогда. Порой оно доходило до абсурда в полном смысле этого слова. Кому только в то время я не делал предложений, получая каждый раз вежливый отказ с лёгкой улыбкой на губах от той или иной особы нашей студенческой братии. Эти факты вызывали порой безобидные смешки со стороны моих новых друзей.

Ещё один феномен был в то время у меня. Во мне развилось умение перемножать трёхзначные числа в уме. Так что, я мог спокойно умножить 127 на 943 и получить в итоге 119761. Мои товарищи не успевали перемножать даже на бумаге, благодаря чему я выиграл много пари на эту тему.

Группа наша состояла из пяти парней и десяти девушек. Что было обычным явлением в медицинских вузах СССР. Я занимался подсчётом убранных соток и, может, благодаря этому факту наш коллектив опередил всех на три дня. На другой день после нашего отъезда с поля в Челябинск выпал первый снег и наша группа долго меня за это благодарила, чему я был несказанно рад.

По возвращении в областной центр я поехал в гости к Ирине узнать, как она сейчас живёт. К моему огорчению, Ира Мартынова поехала в другой город и поступила в торговый институт.

После полученного известия мною овладела полнейшая апатия безнадёжной жизни. Учёба пошла вкривь и вкось. Всё пришло к тому, что я оставил институт уже на первой сессии ввиду полнейшей неуспеваемости почти по всем предметам. Более всего меня доконала латынь с её падежами и склонениями, которые пыталась в меня вдолбить «наша» Алиса, учитель со строгим нравом.

Бросив учёбу, ваш покорный слуга пошёл работать в НИИОГР, институт геологических разработок угля и различных минералов. В то время я много шлифовал себе камней, в том числе и яшму, перетаскав их домой. Благодаря им, в один из дней у меня разбилась радиола, когда на неё свалился лабораторный булыжник.

В лаборатории у меня появился новый приятель Саша, который в то время заканчивал заочно в Свердловске (ныне — Екатеринбург) университет на философском факультете. Впоследствии он вёл семинары в ЧИМЭСХ, но об этом потом. Мы с ним играли в шахматы, слушали катушки с записями Высоцкого.

Толик в это время учился на первом курсе в ЧПИ (ныне — ЮурГУ) на вечернем отделении. Тогда несколько моих товарищей по школе учились в ЧПИ. Валера Кузьмичёв поступил в институт физкультуры. Ещё бы он туда не поступил со своими физическими данными.

В классе Валера считался сильнейшим во всех видах спорта: от баскетбола до гимнастики. Сначала в инфизкульт собирался и Толик, но не прошёл при сдаче спортивных норм в лёгкой атлетике, сказалось курение, да и мышцы подвели при беге (ногу свела судорога на дистанции 1000 м).

В ЧПИ пошёл и Володя Пономарёв, при этом они вдвоём учились на одном потоке. Со временем Володя женился на однокласснице Ирине Солдатовой и, в конце концов, забросил учёбу. На однокласснице Свете Соболевой женился и другой Валера по фамилии Романов; правда, он был хулиган, каких трудно отыскать. Однако семья, похоже, его исправила и у них сейчас двое детей.

Мы часто встречались с Толиком в кругу друзей, которыми он обзавёлся в институте. Вечерами местом встречи нашей компании была лаборатория в подвале лабораторного корпуса ЧПИ, которую ласково величали «биндюжка». Порой мы засиживались в ней до двух часов ночи и добирались после домой на такси. У нас всегда была готова канистра пива и кое-что покрепче.

Мы организовывали турниры по шахматам с часами, резались в карты («покер», «преферанс». «тыщу» и так далее, но без денежных ставок). Просто в случае проигрыша совершали «полёты на Марс». Это когда кого-то ставят в положение наклона, ноги на ширине плеч и по заднему месту шлёпают слегка табуреткой. Проигравший обыкновенно «пролетал» по комнате метра три. При этом все дружно смеялись, подтрунивая друг над другом.

Наши встречи происходили обычно по пятницам-субботам. Я приходил в «биндюжку» даже тогда, когда учился в ЧИМЭСХ, в который поступил летом 1981 года. В «биндюжке» работал Ринат Мулахметов, с которым я поддерживал отношения до последнего времени, также как и с Толиком.

Глава 10

В последний месяц лета 1981 года я подал документы в приёмную комиссию сельскохозяйственного института на факультет электрификации.

Серия вступительных прошла на удивление легко. Два экзамена даже сдал на «пять», остальные два — на «четыре».

Если в мединституте мы «отрабатывали» на картофельном поле, то на сей раз местом отработки стал цех производства шлакоблоков на заводе железобетонных конструкций около кинотеатра «Орлёнок» в Металлургическом районе. Там мы вкалывали в течение месяца то в первую смену, то — во вторую. После работы возвращался весь запыленный в душевую, там, как мог, приводил себя в порядок, после чего отправлялся через весь город к себе домой. Дорога занимала часа полтора-два.

Процесс работы заключался в следующем. Через верхний бункер бетономешалки поступал цемент, а из короба, стоявшего рядом, я вручную бросал песок лопатой в горловину машины. Потом эта смесь крутилась в мешалке. По ходу вращения вала машины я добавлял в раствор посредством вентиля необходимое для процесса количество воды. Спустя десять-пятнадцать минут полученная масса через нижний люк поступала через формообразователь на поддон, стоявший внизу. В течение смены поддоны не раз менялись. Иногда, впрочем, по неопытности получался у меня и брак. Для такого неопытного работника, как я, это сходило с рук, но не всегда. Мастер махал кулаком, смачно матерясь в мой адрес. Правда, постепенно отходил этот гнев и мы в перерыве спокойно курили, сидя где-нибудь на лавочке.

Самым трудным являлась сдача смены. Необходимо было вычищать бетономешалку. Приходилось кувалдой обстукивать стенки машины от остатков раствора. Первое время на очистку у меня уходило около часа. Однако к концу практики сдача смены составляла немногим более двадцати минут. Может, из меня и вышел бы хороший бетономешальщик, но об этом мне не судить. Я же готовил себя к профессии инженера-электрика, хотя впоследствии из меня вышел инженер-механик.

В конце сентября практика закончилась и мы, новоиспечённые студенты, получили двухнедельный отдых перед учёбой.

Я в эти дни пропадал у друзей в «биндюжке». «Биндюжники» были те же, к ним добавился Игорь Калинин. Пиво у нас по-прежнему «лилось» рекой. Иногда случались на этом деле шутки.

Однажды я и Ринат пошли согласно брошенного жребия с канистрой за пивом. Жребий вытягивали с помощью спичек. Кто вытягивал короткие, тот и шёл покупать. Деньги скидывали все вместе.

Так вот приехали мы на трамвае на площадь Павших революционеров. Там много стояло в ту пору пивных ларьков. Заняв очередь, мы отошли в сторонку и закурили.

Тут я заговорил:

— Слушай, Ринат. У меня созрела отличная идея. Давай купим канистру. Потом выпьем литра два. Далее, видишь колонка. Заливаем в канистру необходимое количество воды и возвращаемся обратно в «биндюжку».

— А если догадаются?

— Да ничего не будет. Откуда они узнают. Скажем, пиво было разбавленное, если спросят.

Через полтора часа мы вернулись в «биндюжку». К этому времени в лаборатории было человек пять. Канистра пошла по кругу. Тут Толик, пивший первым, заговорил:

— Мужики, мне кажется, что пиво водой отдаёт.

Я отвечаю, не моргнув глазом:

— И правда отдаёт. Мы по пути пробовали. Накололи черти. Давай, Толик, как-нибудь сходим туда, разберёмся с ларьком.

«Разбираться» мы, конечно, не пошли. Выручил один из «биндюжников» Игорь Калинин. Он куда-то вышел и спустя пять минут перед нами возникли, словно по мановению волшебной палочки, две бутылки белой. Далее я не помню. Видать «ёрш» подействовал, мы ведь с Ринатом настоящее свежее пиво выпили. Смекнул ли Толик, в чём дело, мы с Мулахметовым не узнали. Спустя семь лет я этот случай Толику рассказал, так он смеялся потом минут десять. Всё не мог поверить, что такое произошло на самом деле.

Вскоре начались учебные будни. В группе нашей была лишь одна девушка, остальные — парни. За учёбу взялись с умом многие, в том числе и я. У меня появились новые друзья. С ними сложились не менее приятельские отношения, чем с Толиком и Ринатом.

За одной скамьёй со мной сидел Сергей Вичужанин. С первых дней я его прозвал «Михеичем». Эта кличка потом к нему прилипла, как муха к мёду. Он приехал из села Уйское. По возрасту «Михеич» был моложе меня на год и три месяца. Парень с виду выглядел симпатично; тёмные волосы украшали своей короткой стрижкой лицо. «Растительности» над губами не было совсем, так как Сергей исправно брился утром и вечером. Ростом он не превышал метра шестидесяти четырёх сантиметров, что не портило его характер балагура и весельчака.

Другим товарищем мне являлся Сашка Кащеев, по прозвищу «Кащей», приехавший из Ларино, что рядом с Уйским. Фигурой он вышел коренаст, рост примерно, как у «Михеича», волосы на голове были русого цвета.

Прямой противоположностью Кащееву Сашке являлся другой Сашка, Бесов. Он был довольно высокого роста, тёмноволосый, без усов, но также, как и «Кащей», широк в плечах. Бесов прибыл из соседней, Свердловской области, из Нижнего Тагила, хотя я, может, и ошибаюсь. «Бес» (так его звали) служил. Впрочем, этот факт тоже объединял обоих Сашек. Бесову шёл в ту пору двадцать пятый год, а Кащееву — двадцать третий.

Кстати, «Бес» был старостой нашей группы. «Михеич» обитал в общежитии за рестораном «Уральские пельмени», а Сашки жили в общежитии №4, находившемся на самом верху улицы Энгельса, на пересечении с улицей Курчатова. Притом «Бес» и «Кащей» спали в одной комнате. Третий их сосед по «номеру» приехал из Аргаяша. Звали его Женька Плаксин. Он был среднего роста, со слегка рыжеватыми по цвету волосами. Глаза его всегда много чего выражали. По силе он своим соседям не уступал, хотя и не служил в армии. В довершении всего эта троица любила устраивать дискотеки в общежитии, где сама и обитала. Туда приходили и мы с «Михеичем». Время на танцы обычно приходилось на субботу, на пять вечера. Веселье длилось до полуночи, после чего студенты разбредались по своим берлогам. Некоторые даже уходили парами. Мы с «Михеичем» обычно находили подруг с тем условием, чтобы нам было приготовлено «тёплое местечко» под бочком у кого-нибудь из этих «прекрасных половин человечества».

Глава 11

Дискотеки устраивались довольно простым образом. «Бес» выносил свой магнитофон «Маяк» и две колонки. Потом мы впятером устанавливали эту аппаратуру в фойе на четвёртом этаже. Так как, у нас не было цветомузыки, то некоторые лампочки в коридоре мы оставляли включенными. Это делалось для того, чтобы не споткнуться об какую-нибудь колонну и не пропустить кое-какую прелестницу мимо себя.

Сначала на танцплощадке находилось несколько человек, в том числе и наша компания. Мы тут же попивали пиво на подоконнике. Постепенно к шести часам приходили остальные завсегдатаи, состоявшие большей частью из девушек. Все они стреляли своими глазками по сторонам, присматривая партнеров на текущий вечер. Иногда чей-нибудь взор останавливался и на мне, а порой и на Толике, появлявшемся как всегда неожиданно в нашей группе парней.

Вскоре пропадала последняя скромность у танцоров и пары кружились по всему фойе, толкая подчас друг друга. Каждую дискотеку я подыскивал новую партнёршу на вечер, чтобы потом не отпустить её до утра. Правда, и она часто этого желала. Такое проведение субботнего вечера и последующей за ним ночи считалось само собой разумеющимся фактом. Редко кто оставался подневольным, к тому же в то время никакой угрозы СПИДа не существовало в отличие от нынешнего периода. Исключение составляли лишь те немногие лица, которые перебирали через край чего-нибудь крепкого и валились порой на танцах прямо на бетонный пол. Их легонько встряхивали, приподнимали и отводили в принадлежащие невыдержанным гулякам «апартаменты».

Со мной подобный казус случился однажды. Это произошло в конце 1982 года (извините, что забежал вперёд). Мы организовывали вечер в общежитии пединститута, чуть подальше от нашей «четвёртой». В этот вечер «Бес» и «Кащей» унесли магнитофон с колонками на место дискотеки часа в четыре. В их отсутствии я и «Михеич» пришли к ним в «номер», на месте был лишь Женька. Мы чинно расселись и ввиду того, чтобы быть немного смелее на танцах, пустили бутылку «Столичной» по кругу. Так как днём я уже выпил достаточно пива с Толиком, то после очередного, второго, вливания мне пришлось «окосеть». «Михеич» с Женькой, недолго думая, отвели меня в общежитие, где жил Вичужанин. Сейчас не помню, сколько я пролежал в апартаментах «Михеича». Когда же мне удалось очнуться, моему взору открылся полнейший мрак. Нащупав выключатель и включив свет, я поглядел на часы. Было одиннадцать, то есть самый разгар дискотеки. Я дёрнул дверь за ручку, она оказалась закрыта снаружи. Вспомнив, что сегодня танцы в общежитии пединститута, ваш покорный слуга собрался с мыслями, прежде всего. Так как «Михеич» занимался каратэ и качал мускулатуру полуторапудовой гирей, то можно было сделать вывод: чтобы попасть на вечер любой ценой, мне требуется поторопиться.

Вскоре мой взор упал на одну из гирь, выглядывавшую из-под кровати. Представляю, какой шум был в общежитии после моих ударов полуторапудовой гирей об дверь и, в частности, об замок. Последний долго не выдержал и с «мясом» вылетел в коридор. Путь мой был открыт.

Правда, явившийся Вася из нашей группы меня успокоил левым хуком, после которого я долго приходил в себя. Вася Ольховский работал дворником в свободное от учёбы время в этом общежитии №2. Фигурой своей он выделялся на занятиях физкультурой. В беге ему не было равных, я обычно приходил к финишу вторым. Сам Вася приехал из Кустанайской области Казахстана, хотя в его областном центре был свой сельскохозяйственный институт.

Когда я очухался во второй раз за вечер, мне в голову пришла интересная идея:

— Слушай, Вася! Давай заключим джентльменское соглашение. Я прикрою дверь, пойду и позову «Михеича» с танцев, а он пусть покараулит.

— Нет, что мне делать больше нечего, как эту комнату охранять?

— Да ладно, Вася. Я мигом обернусь. Десяти минут не пройдёт. Я знаю, где найти «Михеича».

Пока он рассуждал на эту тему сам с собой, я потихоньку улизнул на танцы, чтобы не получить второй хук. Первый раз было такое удивление в глазах «Михеича» за то время, которое мы провели вместе, при моменте моего появления в разгар веселья в половине двенадцатого вечера (если точнее выразиться, ночи). Он стоял с раскрытым ртом минут пять, пока, наконец, пришёл в себя. Даже «Бес» со своими соседями не понял, в чём дело, пока я им не объяснил способ своего бегства и появление моё на танцах.

Половину следующего дня ваш писатель посвятил ремонту дверей и установке замка, благо старый ничуть не сломался. Механизм вылетел из дверей из-за того, что она уже не новая и как раз в месте, где крепился замок, проходила глубокая трещина.

Часто мы вспоминала эту ситуацию со смехом. Тем более, я удивлялся тому факту, как мне удалось махать гирей, словно кувалдой. Дело в том, что мне никогда не удавалось до этого вечера поднять эту гирю выше колена. Недаром, наверное, говорят, что «пьяному море по колено».

Глава 12

Учёба моя ближе к зимней сессии на первом курсе шла ни шатко-ни валко. Зачёты я защитил лишь в то время, когда «Михеич» и кое-кто ещё из нашей группы сдали по два экзамена. Без сдачи же зачётов студенты на экзамены не допускались. И тут ваш покорный слуга установил рекорд. В течение пяти дней я сдал все предметы, правда, лишь один на «четыре». После чего за мной закрепилась кличка «автоматчик», прибавившись к прежней — «Золотухин». Говорят, что я смахивал слегка на его героя «Бумбараша» из одноимённого фильма.

Эти «рекорды» я повторял на всех сессиях во время учёбы на дневном отделении, что очень пригодилось впоследствии на заочном. За всё моё обучение в ЧИМЭСХ я «завалил» лишь дважды: первый раз на втором курсе высшую математику у несравненной Остер-Миллер, а вторая осечка у меня вышла на предпоследнем курсе с экономикой в лице Раисы Тихоновны. Та и другая преподавательницы были довольно строги требованиям к успеваемости. Повторная осечка не сулила ничего хорошего. Очередная сдача этих предметов потребовала от меня дополнительных умственных усилий, которые не пропали даром. Более таких случаев, крайне неприятных для студента, в моей практике не отмечалось. Отчасти этому помогали «шпаргалки», отчасти везение при вытягивании билетов.

После окончания первой сессии наша группа по приглашению студенток пединститута отправилась на неделю отдыхать на базу отдыха «Чайка» на берег озера Чебаркуль, что находилась неподалёку от станции Кисегач.

Всё случилось так неожиданно. Приходим мы на последний экзамен, а у входа в институт висит объявление следующего содержания:

«Дорогие студенты ЧИМЭСХ!

Вы приглашаетесь провести

свободное время на базе

отдыха «Чайка» на озере Чебаркуль.

списки желающих приносите

в каб. 215 главного корпуса

пединститута. Вас ждут

девушки нашего вуза,

чтобы отдохнуть от учёбы

и немного расслабиться».

Студентки ЧГПИ

После экзамена «Бес» составил список желающих из нашей группы. Предварительно «Кащей» сорвал объявление, чтобы не дай бог заявился ещё кто-нибудь. Согласились поехать человек десять.

Путёвки в то время были недорогие и мы их выкупили из расчёта 6 рублей в день. После обеда я и «Михеич» отправились в магазин за вином. Продавался только портвейн «Золотистый». Недолго думая, мы купили ящик вина и с ходу отправились на «электричку». В то время спиртное продавалось свободно и не было никаких очередей. Цены тоже были божеские: по два семьдесят за бутылку при стипендии 40 рублей в месяц на «рыло».

Электропоезд докатил нас до станции Кисегач за полтора часа, потом мы еще шли по лесу минут пятнадцать и только после этого изнурительного путешествия прибыли на место отдыха: базу отдыха пединститута «Чайка», где нас ожидали с большим нетерпением и с распростёртыми объятиями наши друзья и хозяйки «курорта».

База располагалась на берегу озера, с его западной стороны. На восточной стороне водоёма горели огни города Чебаркуль, а левее по берегу в семистах метрах от базы проглядывали сквозь темень контуры деревни Кисегач, мимо которой каждые пять минут пробегали поезда — как в западном, так и в восточном направлении. На часах было половина пятого.

Постучавшись в одно из помещений, мы спросили:

— Из сельхозинститута кто-нибудь приехал?

— Во-первых, здравствуйте, — ответили какая-то особа. — Во-вторых, у нас «сухой» закон. В-третьих, ваши коллеги давно вас заждались на втором этаже вон того домика (рука неизвестной особы махнула на соседнее здание).

— Гран-мерси! — ответил «Михеич» и мы с ним пошли к своим товарищам в домик, предоставленный нам с любезностью той особой, с которой только что произошёл «ласковый» разговор. Я на неё нисколько не обиделся, так как понимал её состояние. Ведь было ясно, что никакие эксцессы не нужны нашим ровесницам из пединститута, да и мы не хотели ничего такого. Зачем портить настроение тем, кто нас пригласил и, может, пригласит когда-нибудь ещё в другой раз.

В этот вечер было решено организовать дансинг в отапливаемом помещении базовой столовой. Места там вполне хватало для того количества молодёжи, которая собралась провести на базе пять дней. Из нашей компании сразу же выдвинулся на роль диск-жокея Бесов Александр. Увидев такого шоу-мэна, студентки пединститута в один голос воскликнули на всю столовую: «О-о-о!»

«Михеич» принёс сумку со спиртным, оставив предварительно в нашей спальне бутылок десять, которые пригодились бы нам потом.

Постепенно обстановка разряжалась, шло раскрепощение и вскоре мы уже чувствовали себя единой семьёй, коллективом единомышленников, связанным одной целью. Появилась «наша особа» в шикарной юбочке из джинсовой ткани, блузке «а-ля Зайцев» и туфлях на высоких каблучках. За протекшее время она завила свои кудри, припудрилась, прирумянилась и выглядела довольно симпатично. В росте девушка соперничала с «Михеичем» и именно он привлёк всё её внимание в тот момент, когда она зашла в зал.

Девушка подошла к нам и представилась:

— Извините меня за тот небольшой эпизод. У меня было испорчено настроение из-за моей подружки. Кстати, меня зовут Катей.

— Очень приятно, — сказал Сергей. — Меня величают, кстати, Сергеем, его — Игорем (он показал в мою сторону неопределённым жестом, говорящим недвусмысленно, что в этот вечер и эту ночь Катя принадлежит только «Михеичу»).

— Не стану спрашивать, где вы учитесь. Хотелось бы с вами поближе познакомиться.

— Охотно, тоже об этом мечтал. Вот сейчас заиграет музыка, мы и обсудим этот вариант, предложенный вами. О, кэй?

Словно по мановению палочки волшебного дирижёра заиграла нежная спокойная мелодия венского вальса. Интересно, где откопал её «Бес». И моментально закружились парочки. Так как помещение было слишком мало для такого танца, происходили иногда столкновения, сопровождающиеся смехом и улыбками обоих сторон.

После этого вальса без всякой паузы заиграла музыка в исполнении ансамбля «Бони М», что вызвало ещё один вздох восхищения женского общества. Энергия выплёскивала наружу из каждого танцора. Мы все работали, как перпетуум мобиле, безудержно и дико взмахивали руками и частично ногами.

Вся эта вакханалия длилась в течение добрых сорока минут, после чего диск-жокей выключил магнитофон и объявил всем собравшимся:

— Дамы и господа! Минуточку внимания! Сейчас мы пройдём в соседний зал, который расположен по другую сторону от кухни. Там накрыт «феноменальный» стол для нашей честной компании. «Михеич», трави пушнину на стол!

«Дамы и господа» дружно зааплодировали шоу-мэну за такое сообщение, а Сергей взял свою авоську с ёмкостями и отправился в соседнее помещение впереди всей честной компании. Этот зал был меньше того, где мы устроили дансинг, но выглядел вполне уютно и в современном стиле. Посредине его стояли четыре составленных вместе стола, на которых разместилась всевозможная снедь: от рыбных консервов и томатов в собственном соку до дымящихся пельменей. На десерт всех ждал торт «Птичье молоко».

Теперь же усилиями «Михеича» на столах появилась партия бутылок «Розового», а также необходимое количество стаканов и бокалов. После оказалось, что «Розовый» портвейн припасли девушки из пединститута, а наш «Золотистый» оставили на другие дни отдыха.

Сергей только успел украсить, как положено, столы, как в зал вошли первые посетители. «Бес» приволок с «электрички» ещё канистру пива «Колос» ёмкостью двадцать литров. Следовательно, всё стало в полном ажуре.

«Дамы» расселись вперемежку с «господами» и был поднят первый тост за очаровательных женщин этого гостеприимного стола. Затем последовал ещё целый ряд великолепных тостов, после чего диск-жокей выгнал всех на танцплощадку.

Оргия закончилась где-то в первом часу ночи, когда всё уже было съедено и выпито. Парочки постепенно исчезали, никого не предупреждая об этом. Мне во время вечера приглянулась одна подружка по имени Галя. В течение всей программы дансинга мы с ней о многом переговорили. И вот, когда пришло время расходиться, я ей предложил пойти куда-нибудь, хотя бы на берег озера.

Мы вышли и спустились к замерзшему водоёму. Огни Чебаркуля потухли. Стояла тихая звёздная ночь. Вначале я рассматривал Галю со стороны. Чёлка выбилась у неё из-под шапки и слегка растрепалась. Глаза собеседницы смотрели прямо перед собою на противоположный берег, пытаясь разглядеть что-нибудь вдали. Невдалеке простучал по рельсам очередной товарный состав. Молчание первым прервал я.

— Галя, позволь я поправлю у тебя волосы?

— Игорь, я тебе нравлюсь, если честно?

— Конечно. Впервые встретил такую красавицу, как ты.

— Ну и шутник же ты!

— Да нет, правда. До сих пор я не встречал никого, чтобы был кто-то похож на тебя.

— Неужели?

Я наклонился, так как Галя была мне чуть выше плеча, и сделал попытку поправить её русые волосы. Подружка неожиданно обвила мою шею своими ручками и прильнула своими губками к моим. Я слегка её отстранил и сказал:

— Пошли куда-нибудь: либо — ко мне, либо — к тебе.

— Пошли, но я не одна. У меня, наверное, подружка в комнате сидит.

— Сомневаюсь, что сидит. Наверняка к ней кто-то пришёл и она находится в горизонтальном положении. Так что, одно другому не помешает, поверь моему опыту в этих делах.

Закончив этот диалог, мы отправились вверх по склону к одному из домиков, где обитали девушки.

Галина открыла одну из дверей и повела меня через освещённый одной лишь луной коридор. Пройдя ощупью шагов десять, мы остановились. Галя шепнула мне, чтобы я подождал, а сама юркнула в одну из комнат. Спустя минуту девушка выглянула и поманила меня к себе рукой. Я не заставил её долго ждать и тихо прошмыгнул внутрь, осторожно притворив за собой дверь.

В комнате некоторые кровати пустовали, обитатели их где-то ходили, также как и мы перед приходом сюда. Галина подвинула ширмы и отгородила своё ложе от соседних, после чего зажгла ночник. Потом я достал оставшиеся полбутылки вина из шубы (вино я втихаря унёс из столовой) и разлил жидкость в стаканы.

— За тебя, радость моя.

— За тебя.

— Как у тебя здесь хорошо, словно в отдельном номере отеля «Англетер».

— Стараемся. Чем мы хуже других, милый?

После этих фраз Галя сняла покрывало с кровати и откинула одеяло. Я постепенно разделся, неторопливо потягивая при этом сигарету «Космос». Галя смотрела на мои движения, ни на секунду не отвлекаясь.

Когда процесс моего раздевания окончился, мы поменялись как бы ролями. Теперь я созерцал плавные движения моей подруги, продолжая затягиваться сигаретой. Галя посылала мне томные улыбки, полные нежности и любви.

Спустя десять минут мы уже лежали на одном ложе. Я слегка приподнялся на руках и прильнул губами к её лицу. Сначала мои губы целовали её лоб, затем глаза, нос, подбородок и, наконец, дошли до спелых пылающих губ. Галя тяжело задышала. В поцелуе наши языки касались своими кончиками друг друга, вызывая полнейший экстаз, как у меня, так и у Гали. Тяжёлое дыхание моей подруги было видно по её вздымающейся груди, совершающей частые движения вверх-вниз. Потом мы начали совершать плавные слитные движения своими телами. Заработал мой половой отросток. Её груди набухли и стали очень упругими. Глаза, полные наслаждения, были прикрыты, рот тяжело дышал. И вот наступила кульминация акта. Последний толчок и всё окончилось. Я нежно покрыл поцелуями лицо и всё тело Галины, шепча ласковые слова, известные всем влюбленным до нас, но каждый раз звучащие словно впервые. Подружка нежно гладила мои волосы и продолжала желать ласки до тех пор, пока не сомкнула глаз. Всё это время я её ублажал, как мог, за что она меня щедро благодарила, нежно и томно улыбаясь.

Постепенно ваш покорный слуга закрыл свои очи, но всю ночь даже во сне мы лежали, обнявшись, как пылкие любовники. Мы ими и были в эту волшебную лунную ночь начала февраля.

Глава 13

Наступил предпоследний день нашего отдыха на базе «Чайка». Утром мы, как всегда, пришли в столовую на завтрак, но в это утро наше внимание привлекло объявление:

«Сегодня в 19—00 в столовой

состоится заседание КВН.

Девушки из пединститута

бросают вызов парням из ЧИМЭСХ»

Позавтракав, ребята нашей группы взяли, как обычно, футбольный мяч со склада спортинвентаря, но игра в этот день не получилась. Голова у всех была занята тем, чтобы такое придумать для КВН. Все ребята выдвигали разнообразные предложения, но они одно за другим отметались «Бесом». Когда больше предложений не поступило, я вдруг спросил:

— Слушай, Бес. Что ты предлагаешь нам сам?

— У меня есть одна мысль. Не изобразить ли нам сценку на тему песни о пирате, что жил угрюмо в дебрях Амазонки и не верил в любовь?

— А что, пойдёт. А как насчёт другого номера? Говорят, что должно быть минимум два номера.

— Допустим, устроим сцену сдачи экзамена в институте. Как вы на это смотрите?

— Годится. Ну, ты, Бес, гений мысли. Мы бы сроду не додумались. Вопрос на засыпку: кто будет играть роль креола и креолки, а также назови-ка нам всем, Бес, кому достанется роль угрюмого пирата?

— А что, вот ты и сыграешь креола, а на роль креолки пригласи свою Галю. Насчёт экзамена, здесь достаточно двух персонажей: учителя и студента. Пиратом будет Женька.

— Точнее, не учителя, а профессора. Ну, например, Любимова.

— Пусть будет так. Профессором будет Женька, а ещё лучше Вася. Как, Вася, согласен? Если молчишь, то значит согласен. Студентом пусть станет Сашка Кащеев. Я буду капитаном команды КВН. Буду петь вместе с «Михеичем» песню «Раскрытые двери». О, кэй?

— Не совсем. Почему это я буду играть роль пирата и роль профессора? — сказал резко Женька.

— Ладно, роль пирата я возьму на себя.

С предложениями «Беса» все согласились и решили провести репетицию. Я ушёл за Галиной, остальные отправились на место будущего соревнования, то есть в столовую. Женьку оставили временно у дверей, чтобы не допускал команду-соперницу даже близко. Впрочем, никаких попыток приблизиться к нам со стороны девушек и не было. Дело в том, что команда соперниц подготовила свой номер ещё в городе и её участницы повторяли монологи и диалоги прямо в своих спальнях. Когда я пришёл за Галиной, то чуть не получил удар кулаком прямо в глаз за так называемые «шпионские действия», которые я и не думал предпринимать.

Правда, когда я объяснил суть своего прихода, все девчата успокоились. Галя сразу пошла мне навстречу. По пути в столовую я её предупредил, чтобы она никому не проболталась из своих подружек. В противном случае, наша команда откажется от участия в КВН, а я откажусь от неё самой раз и навсегда. Галина всё это поняла и согласилась с моим требованием.

Весь день, кроме обеда, ушёл у нас на подготовку. «Бес» никого не щадил и к началу конкурса все вроде подготовились. Только после этого наш капитан дал нам полчаса отдыха, хотя какой там к чертям отдых. Мы и так понимали, что нужно выступить с блеском и не ударить в грязь лицом.

И вот наступил тот час, которого мы целый день ждали с одной стороны, а с другой желали, чтобы он дольше не приходил. Как положено, две команды выстроились друг против друга. Далее капитаны обоих команд поприветствовали зрителей и соперников. Словом, все были готовы к соревнованию. По жребию первыми должны были выступить девушки.

Их номер состоял из следующей миниатюры. В ателье пришла заказчица с целью сшить себе платье. Во время всей сцены посетительница делала примёрку, пытаясь указать, где что подогнать. При этом она натурально раздевалась и одевалась, оставаясь порой в одной комбинации. Портниха всеми средствами мешала ей в этом деле. В итоге они «разругались» и заказчица ушла ни с чем.

Пришла наша очередь показать сцену экзамена. Она заключалась в следующем. «Студент» Кащеев приходит в «кабинет» и тянет билет на столе «профессора» Ольховского Василия. Потом «студент» -незнайка пытается запутать «профессора», всем видом показывая своё старание, но, с другой стороны, полное отсутствие знаний. «Профессор делает вид, что будто соглашается с ответами «студента». Правда, ставит с улыбкой «неуд» в своей ведомости и приглашает оппонента на пересдачу как-нибудь в другой раз. Бедный «студент» выходит из «кабинета» и посылает «профессора» ко всем чертям.

Другой номер заключался в музыкальном исполнении какой-нибудь песни, но с юмористическим содержанием. Соперницы спели частушки на деревенскую тему. Одна из них надела кожаную кепку с цветочком, рубаху-косоворотку и «хромовые» сапоги, изображая ухаря-молодца. Мы аплодировали этому номеру минут пять.

Как только наступила тишина, запели «Бес» и «Михеич» под аккомпанемент Серегиной гитары:

Раскрытые двери на «пи-пополам»,

В дверях интегралы стояли,

Студент не сумел производную взять,

За что ему строго сказали:

«Сумей доказать теорему Коши,

Декан ведь тобой недоволен.

А если не сможешь её доказать,

Из вуза ты будешь уволен».

Дрожащей рукой потянул он билет,

В глазах у него помутилось.

На миг он увидел икс, игрек и зет.

Упал… Сердце больше не билось.

К нему подбежали с холодной водой,

Друзья его рядом застыли.

Декан обещал три стипендии дать,

Но поздно… Уж пятки остыли.

Всю ночь в деканате покойник лежал,

В штаны Пифагора одетый.

В зубах он зачётную книжку держал,

Единственной тройкой согретый.

Напрасно старушка ждёт сына домой,

Наука без жертв не бывает,

А синуса график волна за волной

По оси абсцисс убегает.

Марксизм-ленинизм своё слово сказал:

«Материя не исчезает».

Загнётся студент, на могиле его

Огромный лопух вырастает.

Вопли восхищения стояли минут пятнадцать. Девушки наперебой просили переписать слова песни. «Бес» не знал, с кого начать, так как у него глаза по сторонам «разбегались». Со всех сторон его осаждали девчата.

Выручил Сашку ведущий вечера, местный заведующий складом Пётр Фомич. Он объявил последний номер девчат «Домашнюю заготовку». Сейчас не помню, что у них было за выступление, но одно мне не забыть: оно нам, парням, очень понравилось.

Завершало заседание КВН наша «коронка» про пирата. Всё прошло замечательно и особенно тот момент, когда креол приходит к креолке. Я обнимаю Галину, целую её, но тут появился пират «Бес» и «пистолетом» убивает нас обоих. Валюсь на пол с грохотом сначала я, а затем на меня падает Галина. Мы с ней замираем, а «Бес» -пират направляет «дуло пистолета» себе в грудь, «стреляет» и шлёпается на пол с таким же шумом, как и ваш покорный слуга. Визг в зале после этого номера чуть меня не оглушил и я долго не мог встать на ноги. Гале пришлось приложить немало усилий, чтобы меня поднять.

Дальше вечер проходил, как обычно. После ужина на скорую руку мы сдвинули столы и устроили заключительный дансинг. На ночь парочки разошлись ещё быстрее, чем в день приезда. Нам было неизвестно, будет ли следующая поездка на базу «Чайка» или нет. Поэтому мы решили насладиться последними перед отъездом часами, проведя их в состоянии бурной испепеляющей страсти.

Галя одарила меня всевозможными ласками эротического содержания, которых я долго после этой ночи не встречал ни с одной из будущих моих подруг, за исключением последних лет перед написанием второй части данного повествования.

Утром, в десять часов, мы все вместе отправились на станцию и спустя два с половиной часа приехали в Челябинск. Ребята, как и следовало, проводили девушек по общежитиям, после чего приступили к своим личным делам. Я отправился домой, чтобы слегка отоспаться, да к тому же и Толика я давно не видел.

Глава 14

В июне наш поток сдал сессию и студенты разъехались на практику. Я, «Михеич» и «Бес» поехали в учхоз нашего сельхозинститута, кое-кто уехал в свои хозяйства, в том числе и Женька с «Кащеем». Вася остался в городе работать в студенческом совете общежития №2.

В учхозе меня направили на работу в научный центр. Задача моя состояла в том, что я занимался подсчётом урожайности зерновых на опытном поле, а также в определении массы сорной растительности на один квадратный метр или кубометр (теперь не помню). Кроме того, я с Колькой Фёдоровым копал по очереди небольшие ямы до метра глубиной в поисках корней осота, которые мы должны были собирать для каких-то научных целей. Притом каждый день нужно было нам выкапывать до одного килограмма этих корней. Колька приехал учиться в Челябинск аж из Якутии. Фамилии почти у всех якутов наши русские, благодаря вековому сотрудничеству народов. Колька был типичный якут, правда по-русски он говорил без ошибок и акцента, чего не скажешь о правописании. Напарник мой обладал хорошей силой, поэтому мы справлялись с заданием почти ежедневно, за исключением тех дней, когда стояла дождливая погода. Правда, лето выпало довольно сухим, что тоже оказалось не подарком для нас. Но лучше уж загорать, чем мокнуть под дождём.

Практика длилась семь недель, в которые уместилось мало заметных событий моей жизни. Расскажу всё же об одном из них.

Однажды сидим мы в общежитии учхоза и обедаем. Кащеев, приехавший к нам как-то в гости, принёс из шкафа банку с водой и включил кипятильник. Мы стали играть в «покер» в ожидании чая. И вот случилось то, что оправдывает меня в глазах окружающих в качестве магнита для различных приключений и хохм. Играем мы — играем, как вдруг я сам того не замечая свесил пальцы левой руки через край кровати, расположенной, как правило у стены. Кстати, на ней половина игроков и сидело в тот миг. Дело в том, что розетка была разбита и вот ваш покорный слуга неожиданно подсоединил два пальца к выходившим из стены проводам. А так как левая рука задевала ещё и кровать, то я, сидевший на ней вместе с «Михеичем» и «Бесом», подбросил своих соседей с насиженных мест. После этого мне также легко удалось отсоединить свои пальцы от источника питания и ваш писатель преспокойно стал ждать, что будет дальше.

«Михеич» и «Бес» поднялись с пола и уставились на кровать, не понимая, что произошло. Тут закипел «чайник», Кащеев засыпал заварку, а я говорю:

— Михеич! Садись, дальше станем играть.

— Спасибо, Игорь. Что-то не хочется.

— А что это ты, Михеич, упал на пол?

— Да вот не могу понять, что нас подбросило. Ты же гляжу: как сидел, так и сидишь. Расскажи, что ты снова сотворил. Может, покажешь свой фокус?

— Пожалуйста.

После моего рассказа у моих соседей по кровати желания повторить мой «трюк» почему-то не возникло. Наверно, тому виной стало то, что заварился чай, да и обед подошёл к концу. Нужно было идти на свои рабочие места.

Были в учхозе ещё некоторые события, но они не заслуживают особого внимания, поэтому я их опустил.

По возвращении в город мне нужно было чем-нибудь заняться. Я решил сходить в гости к своим троюродным братьям Олегу и Сергею Пашниным. Дома мне делать нечего, так как Толик умахнул на юг, в Сочи.

Сергей отметил в этом году восемнадцатилетие, Олег был на два года моложе брата. Оба они уступали мне в росте, в остальном же между ними существовало некоторое сходство. Исключение составляли лишь физиономии каждого из нас, так как сходство абсолютным может быть лишь у близнецов. И ещё они отличались друг от друга характером.

В детстве мы обычно играли в футбол, хоккей, баскетбол, катались на велосипедах. Когда я пришёл к ним, то увидел их новое увлечение. Это занятие мне было не очень знакомо, разве лишь по телевидению. С той поры я полюбил эту игру под названием «настольный теннис» и часто стал приходить в гости к своим троюродным братьям осваивать новую для себя игру.

Сергей играл лучше Олега и, тем более, меня, делавшего лишь первые шаги в новой для себя игре. Стол у нас был нестандартный: длиной около метра, шириной сантиметров пятьдесят. Нужна была повышенная ловкость, чтобы играть за таким столом. Сергей играл, как самый настоящий ас, и мне его так и не удалось переиграть в тот год. Олег иногда мне уступал, правда, в упорной борьбе. А ещё мы проводили время за шахматами, в которые я играл с таким вдохновением с Олегом и Сергеем, что они даже не оказывали малейшего сопротивления. Вообще, у нас были примерно равные силы, если сплюсовать результаты тенниса и шахмат. Тогда всё решал третий вид спорта: так называемый позже армрестлинг. Но в то время такого названия не было у этого спорта, заключавшегося в том, кто кого поборет на руках. Руки ставили на локти, скрещивали свои пальцы с пальцами соперника и каждый пытался своей рукой повалить на стол руку противника. Здесь сильнее оказывался Сергей, становившийся абсолютным чемпионом в нашем троеборье.

После состязаний я уходил домой, где уже стоял ужин на столе и дожидался меня. В то время мы жили с мамой вдвоём в однокомнатной квартире. Отец мой умер за восемнадцать лет до описываемых событий, а отчимом мама ещё тогда не познакомилась.

В дни, когда я всё же оставался дома, мне в голову приходили поэтические замыслы. Правда, ничего связного в тот год мне не удалось сочинить и, забросив это бессмысленное занятие, ваш покорный слуга убегал во двор «забивать козла» с мужиками нашей округи. Иногда мы засиживались часов до одиннадцати за столом, откуда загнать меня домой было чрезвычайно трудно. Случалось, происходили и драки, в которых я не участвовал, а был лишь свидетелем и сторонним наблюдателем. Начиналось всё с какого-нибудь пустяка. Из-за неправильно поставленной костяшки домино шло разбирательство посредством мата в три этажа. Если же какая-нибудь сторона была под градусом, следовало уже использование верхних и нижних конечностей, как говорят анатомы. Однако далеко события не заходили, так как соседи по столу вскакивали и останавливали разгорячившихся не в меру товарищей, отправляя их по домам. Больше в этот вечер «бузотёры» к столу не подпускались, несмотря ни на какие уловки. Я считался одним из лучших игроков своего возраста и даже признанные мастера брали меня в пару для игры в эту народную игру.

Глава 15

В ноябре Сергей получил повестку в военкомат на прохождение медицинской комиссии. Он летом учился по военной специальности: «оператор радиолокационной станции (РЛС)». День призыва его в армию совпал с Днём милиции. Однако, несмотря на праздник, весь день по телевидению и радио играла траурная музыка. Я ещё пошутил:

— Сергей, по твоей службе заупокойную справляют. Может, тебе не стоит идти служить?

— Игорь, пошёл ты к чёрту. Какой ещё траур? Наверно, программа такая сегодня «праздничная».

— Хорош праздник, не так ли?

Тут вдруг объявляют по радио, что умер наш «горячо любимый Леонид Ильич», многократно награжденный орденами и медалями почти всех стран нашей планеты. Мы слегка опешили от такого сообщения, а потом я и говорю:

— Какой всё-таки у тебя, Сергей, знаменательный день. Вот призвали тебя в армию, а в это время «орденоносец» ноги протянул.

— Не говори.

После сказанных слов мы опрокинули по последней, оделись и я пошёл провожать Сергея в военкомат. Олег немного позже пришёл из училища к месту отправки, куда вскоре подошла и мать моих братовьёв. Трагедия вождя нас совсем не коснулась, и мы спокойно расстались с Сергеем, с которым я не виделся после этого дня в течение трёх с половиной лет. На будущий год мне предстояла тоже армия со своими законами и уставами, а ещё через полтора года после меня ушёл служить и Олег. Обо всём, однако, в своё время.

Гибель, или точнее смерть, «вождя» мы собрались отметить у Рината в доме. Его родители уехали в те дни на базу отдыха в Карагайский бор. И вот приходит ко мне Толик и говорит:

— Игорёха, пошли со мной. Ринат в гости зовёт, неудобно одному идти.

— Подожди полчаса, только соберусь и оденусь.

Я по-быстрому оделся, предварительно побрившись. Сегодня мы не учились по случаю траура, поэтому в это утро я спал до одиннадцати. Как только мне удалось открыть глаза, тут друг и объявился собственной персоной.

Спустя полчаса Толик звонил в дверь Ринатовой квартиры, которая почти сразу открылась. У Мулахметова по телевизору в этот час показывали похороны Леонида Ильича, означавшие конец застойного времени, как после объявили во всеуслышание. Когда мы прошли в комнату, на телеэкране мелькнуло то мгновение, во время которого гроб Генсека соскользнул с верёвок и упал в могилу. Я и Толик стали обсуждать этот интересный эпизод.

— Толяй, как ты думаешь, что будет с теми, кто не удержал гроб покойника Брежнева?

— Посадят, наверно. Всё-таки на всю страну и мир показывали этот момент.

— Да, казус мирового масштаба. А, может, верёвки гнилые были? Давай выпьем за упокой Леонида Ильича.

— О, кэй!

Мы залпом опрокинули втроём свои рюмки, потом закусили огурчиками и помидорками.

— А ничего посол, Ринат.

— Сам солил, у меня ещё банок пятнадцать стоит в гараже. Всё ассорти: помидоры с огурцами.

— Ну, давай наливай ещё по одной. Выпьем за то, чтобы этим солдатикам ничего не было за сегодняшний случай.

— Поехали.

Опять три рюмки вылили своё содержимое в наши лужёные глотки, куда следом пошли, кроме вышеупомянутых солений, рыбные консервы, жареная картошка, а также ещё и курица. Стол в то время был ещё богатый не только у Рината, но и у меня, у Толика, да и почти в каждой среднестатистической советской семье. Душа ничего не требовала, так как существовало определённое изобилие в продуктах, промтоварах. Жизнь наша шла своей чередой, никто не задумывался о будущем, в котором нам предстояло жить. Тогда в 1982 году в стране, называемой СССР, не возникало классовых, национальных разногласий, не было борьбы различных партий за влияние на массы (существовала одна лишь Коммунистическая Партия Советского Союза). Мы бы тогда здорово ужаснулись, скажи кто-нибудь нам, что будет в 1992 году. В том году Соединенные Штаты Америки и их президент Рональд Рейган считались врагом №1 для всего социализма, теперь мы развиваем с заокеанскими партнёрами совместные политические инициативы. США оказывают нам вкупе с другими странами Запада гуманитарную помощь продовольствием, медикаментами и другими товарами широкого спроса. Ей-богу, это всё раньше казалось бы фантастическим сном на фоне безмерной гонки вооружений с пресловутой программой СОИ.

Однако я слишком увлёкся политикой и забыл, о чём собственно идёт речь в моей повести. Просидев часа три за столом, мы собрались пойти в гости к девчатам, в общежитие «Уралочка», находившееся около КБС. КБС расшифровывали по-разному, я же помню лишь один из вариантов: «Край Белого Света».

В общем, наша компания подкатила к общежитию часов в пять. По пути мы купили ещё пару бутылок «белоголовой», чтобы не испытывать дополнительных трудностей в общении.

Когда наша группа пришла на нужный этаж (на вахте я оставил паспорт), Толик сильно удивился, встретив своего товарища Балалаева. Кстати, тоже Толика. Тот уже был под хорошим хмельком и постоянно совершал непредсказуемые действия. Сидим мы все за столом. Вдруг Толик Балалаев вскакивает, хватает нож и начинает бегать по комнате, размахивая холодным оружием. Потом он, заметив меня, направляет все усилия, чтобы пронзить мою грудь этим ножом. Насилу общими усилиями мы привели его в чувство, после чего Толик Балалаев ещё вскакивал, но уже не с таким намерением, как в первый раз. Это оказывала влияние «белочка», или по-научному белая горячка. Самое удивительное, протрезвев, он не помнил, что происходило вечером на нашей попойке. Мы с ним, несмотря ни на что, поддерживали дружеские отношения до той поры, как он неожиданно для всех скончался, или погиб. Да что только не бывает по пьяной лавочке, если примерещится «зелёный змий».

В те же примерно дни я с Толиком Лукиным собрался на хоккей, на матч: «Трактор» — ЦСКА, который должен был состояться в одно из воскресений. Уральские хоккеисты в предыдущем сезоне завоевали четвёртое место, посему на матчи с участием «Трактора» приходило много болельщиков (стоял настоящий ажиотаж), а тем более на игры с московскими командами. «С рук» билеты стоили до десяти рублей, что считалось в тот год очень дорогой ценой в отличие от сегодняшнего дня, когда я пишу эти строки в 1992 году.

Толик Лукин пришёл ко мне в весёлом настроении. Когда же он достал поллитра водки, то этот настрой передался и мне. Толик, как сейчас помню, говорит:

— Игорь, пошли завтра на хоккей. Мне обещают билеты достать, тем более завтра — воскресный день.

— Ну что, пошли.

— Давай собирайся, поедем в «Уралочку».

— Спасибо. С меня того раза хватит.

— Да не будет Толяя, он в армию ушёл. Я его в среду проводил.

— Тогда ладно.

Через полчаса мы приехали в общежитие. Вахтёру пришлось оставить свой студенческий билет, иначе дежурная бы нас не пропустила. Мы поднялись на нужный этаж, однако подруг наших в комнате не было. Сплюнув, Толик сказал:

— Поехали, Игорь, в город. Зайдём к Римусу насчёт билетов.

Не прошло и часа, а мы уже оказались в гостях у Римуса. Это был такой парень среднего роста, с русыми волосами, в очках. Лицо у него было немного бледного оттенка, который подчёркивал красоту его физиономии. Он очень обрадовался нашему приходу и достал из холодильника банку пива.

Я поглядел на часы. Было девять часов вечера. Слово за слово мы докончили банку, Толик предложил водки. Римус отказался, я тоже. Потом мы поиграли в шахматы в двухкруговом турнире. Толик являлся среди друзей сильнейшим игроком. Он опять победил во всех четырёх партиях, а мы с Римусом поделили места, сыграв между собой вничью 1:1.

Так прошло два с половиной часа. Толик договорился о том, что мы завтра приходим к Римусу часам к девяти утра. От него, по мнению Лукина, наша группа собиралась идти за билетами. Благо жил этот друг наискосок от Дворца Спорта «Юность», где в то время проходили хоккейные баталии.

Мы с Толиком вышли и отправились к пединституту на троллейбус. Однако чтобы не тащить с собой спиртное, мы решили его выпить. Зашли под арку около гастронома, расположенного напротив магазина «Ткани», раздобыв по дороге стакан в автомате «Газвода». Из закуски в кармане лежала горбушка хлеба. Я предложил подняться на десятый этаж близлежащей четырнадцатиэтажки на лифте, а затем пройти на чёрную лестницу. Через пять минут с бутылкой нашей было покончено. Мы закурили. Тут я предложил:

— Толяй, пошли к «Михеичу», у него переночуем, а утром от него отправимся к Римусу.

— Согласен, тем более пилить через весь город в таком состоянии небезопасно. Ещё отправят в «трезвяк».

— Твоя правда, пошли.

Мы пришли к общежитию. Входная дверь оказалась заперта. Я постучал, на стук вышла старушка и спросила, кто мы такие. Недолго думая, мы ей объяснили, что наш автобус сломался и поэтому столь очевидно позднее время возвращения нас в общежитие. Сказав фамилии моих одногруппников и номера их комнат в ответ на вопрос, заданный в самом начале вахтёром, я и Толик проникли внутрь здания. Спустя несколько минут мы уже располагались на ночлег в комнате «Михеича», благо были свободны две кровати. Единственный аргумент, который я выдвинул при вступлении в комнату, заключался в позднем времени и невозможности добраться до дома, на что «Михеич» махнул рукой и, повернувшись на левый бок, зычно захрапел.

Утром мы встали довольно поздновато. Мои часы показывали четверть одиннадцатого. Толик расстроено пожал плечами и, промолвив: «На то воля божья», — отправился умываться. О хоккее не могло уже быть и речи, так как билеты в этот час покупать было бесполезно. «Ранние птахи « приходят обычно к кассам к шести утра, а те, кто пришёл к открытию, остаются с «носом» и расходятся по квартирам, чтобы посмотреть матч по телевизору. Мы в этот день относились к подобной категории населения.

«Трактор» проиграл ЦСКА в этом матче с крупным счётом и мы не были свидетелями разгрома. Тем более, с армейцами из Москвы наши парни часто проигрывали и проигрывают до сих пор. За все прошедшие игры в советское время «Трактор» держал верх лишь в девяти играх, а вничью сыграл и того меньше — 7 раз.

Больше в ту осень никаких запоминающихся событий не произошло. Поэтому я делаю отступление во времени до лета будущего, 1983-го, года.

Глава 16

К концу второго курса ваш покорный слуга «нахватал хвостов» по нескольким предметам. Маячила перспектива или отчисления, или нужно брать академический отпуск на год, чтобы ликвидировать задолженность по учёбе. В обоих случаях грозила служба в армии.

Правда, мне в голову пришла идея: «В армию меня всё равно призовут, на стипендию не проживёшь. Лучше я пойду учиться на заочном факультете. Матери будет легче, не тянуть же мне всё время с неё деньги».

Придумано-сделано. В июле я забрал документы с факультета электрификации и подал их в заочный на отделение механизации сельского хозяйства. Всё это мной было сделано умышленно, так как в электричестве я не разбирался, а механизация всё-таки казалась более доходчивой вещью.

Летом преподавателей в вузе не было, многие уехали в отпуск, сдавать «хвосты» решил я осенью. А на оставшееся время, то есть август, ваш покорный слуга отправился в гости к своей тётке, которая жила в Пензе.

Билет я купил на поезд Челябинск-Симферополь. Вагон, в котором мне довелось ехать, был почти весь мой путь пустым, за исключением пяти-шести пассажиров вроде меня. Это казалось очень удивительным, так как шли лишь первые дни августа, а в Крыму в это время — бархатный сезон.

В течение поездки я познакомился с проводницей нашего вагона Наташей Саломатиной, которая в тот период работала в студенческом отряде, обслуживающем поезд, в котором мне довелось путешествовать. Наташа училась в Магнитогорском горном институте. К моменту нашей встречи она закончила первый курс. Я привлёк её внимание тем, что сочинял в поезде стихи, которые писал прямо в «чистовой» тетради. Эти стихи сразу можно заметить по почерку. В момент толчков моя ручка выводила самые замысловатые каракули. Стихи я писал во время остановок поезда и мне трудно было предсказать, в какое мгновение наш состав тронется с места. Вот некоторые строчки из этих стихотворений:

Стучат вагонные колёса,

Уносят меня вдаль.

Я еду и глядит вслед косо

Огнём зелёным придорожный фонарь.

Колёса мчат меня на запад,

Тебя умчали на восток.

Когда теперь смогу услышать

Твой несравненный голосок?

Вновь поезд держит семафор

И навлекает истому.

Я на восток устремляю взор

И чувствую тепло родного дома.

Родной очаг, куда ты делся?

Укрылся за хребтами гор.

Огонь любви вновь разгорелся,

Как разгорелся красный семафор.

Или вот:

Красивым стать не суждено,

Всё время я таким пребуду.

С тобою буду ходить в кино

И о любви я не забуду.

Вас со своими познакомлю,

О счастье буду говорить.

И стану жить с большой любовью,

Которую век буду хранить…

Мечтать, конечно, можно всем,

Меня не надо к ним равнять.

Других в голове нет тем:

Я не хочу тебя терять.

Уйдут года в тиши ночной,

Умчатся в море реки.

Но ты, любимая, не бойся:

Любовь моя — навеки!

Когда поезд прошёл Златоуст, Наташа принесла чай с баранками, после чего попросила прочесть ей стихи. Я вначале отнекивался, но потом согласился по её многочисленным просьбам. Стихи ей немножко понравились тем, что навеяли на её душу грусть. Она даже прикрыла глаза минут на пять, посидела, не шелохнувшись, как бы переваривая суть моих стихов.

Потом Наташа встала и говорит:

— Я после подойду к тебе. Хочу, чтобы ты потом ещё почитал. А пока пойду, налью ещё чая пассажирам.

— Хорошо.

Тем временем я повернулся к окну и стал глазеть на мелькающие за окном пейзажи гор, покрытых лесами. Чудный край Урал! Сколько по нему не путешествуй, он никогда не теряет своей древней прелести. Каждую минуту всё меняется за окном и ничего не повторяется в отличие от степей Оренбуржья, которые начинаются где-то за Уфой. За эти изменения, чередующиеся перед моим взором, я и люблю его, батюшку, кладезь несметных богатств. Недаром об Урале много писали Бажов и Мамин-Сибиряк. Он был, есть и будет «опорным краем державы, её добытчиком и кузнецом», как выгравировано на высеченной статуе на привокзальной площади Челябинска.

Спустя какое-то время подошла Наташа, с которой мы завели близкое знакомство. Она рассказала о себе, про институт, про поездки в Крым. Я сообщил ей о себе, о своих мечтах, почитал свои стихи.

Дорога в разговорах оказалась слишком короткой, на другое утро поезд остановился в Пензе. Я её слегка приобнял, узнал адрес её местожительства, к моему сожалению, оказавшийся неверным. Это я понял позднее, когда написал ей.

Моё сумасбродство дошло до следующего. Узнав, когда этот поезд пойдёт обратно в Челябинск, ваш покорный слуга встал в то утро ни свет, ни заря (если точнее, в четыре утра) и побежал через ночной город с сеткой яблок на вокзал. Расстояние в три километра было покрыто за двадцать минут. Когда я пришёл на вокзал, до прибытия поезда оставалось полчаса.

Однако мне не удалось её увидеть, так как она спала в это время. Напрасно я стучал в дверь купе. Моя подружка всё равно не открыла. Пришлось отдать яблоки дежурной проводнице с условием, чтобы она передала Наташе наилучшие пожелания и сердечный привет и, кроме того, небольшое стихотворение:

Дорогая, мне родная,

Дорогая Натали!

Где мы встретимся? Не знаю.

Знаю только: ты вдали.

Ехал в поезде я в Пензу —

Город родины моей.

Как увидел вас в вагоне,

Стало сердцу моему милей.

Ты умчалася в Магнитку,

Что стоит на Урал-реке.

Ощущаю в душе пытку,

Раз находишься ты вдалеке.

Но покамест, я терзаюсь,

Думу думаю свою.

Я, поверь мне, дожидаюсь,

Чтоб сказать тебе: «Люблю!»

В последние дни августа я написал ещё несколько стихотворений, которые оказались последними перед службой в армии. В эти дни мне удалось хорошо отдохнуть. Тем более, я собирался ликвидировать долги по учёбе, что мне не удалось сделать. Пересдачу трёх экзаменов пришлось перенести на два года.

Первого сентября я завёл трудовую книжку и стал работать в проектной организации «Южуралгипросельхозстрой» корректором. Там работал машинисткой в машбюро моя мама. Мне давали чертежи в одном экземпляре. Все изменения в этом архивном документе я переносил в остальные шесть экземпляров. Руководителем у меня был Сан Саныч Бормотов, с которым мы сразу завели хорошие доброжелательские отношения. Вскоре у моего руководителя был юбилей — полвека жизненного пути, который мы отлично отметили.

Спустя неделю по приёме на работу я получил повестку в военкомат на прохождение комиссии. Меня не прельщала перспектива службы в армии. Тем более, когда шла война в Афганистане, куда я не собирался ни под каким предлогом. Я всё надеялся, что не пройду комиссию, но меня всё же призвали в части МВД и назначили дату отправки — 29 октября 1983 года. Комиссия же состоялась 30 сентября. Следовательно, пришлось целый месяц ходить на работу в нервном состоянии. Впрочем, мне удалось успокоиться. Я получил расчёт и благословение своего трудового коллектива на успешную службу. Кстати, «амурные похождения» у меня были и на этой работе, только они ни к чему не привели. На все мои письма объект очередной любви ничего не ответил и я вскоре о ней забыл в своих армейских буднях.

Глава 17

Что обычно делается в таких случаях, когда призывают в ряды Советской Армии, я представлял. Во-первых, мне пришлось пригласить к себе домой компанию из института в составе: «Беса», «Кащея», Плаксина и, конечно, «Михеича». Во-вторых, в рядах приглашённых были Олег, Толик Лукин и Ринат. Притом, я пригласил их всех к семи часам вечера, но они почему-то пришли в различное время. Сначала заявились друзья из института и Олег. Мы сели за стол, произносили красивые речи, слушали магнитофон, который мне подарила моя тётушка из Пензы. У него достоинства имелись: три скорости, возможность подключения дистанционного управления и мощное звучание без всяких «колонок».

Выпили мы хорошо, почти по бутылке на каждого. У меня дома на стене висела гитара и я попросил «Михеича» сыграть какие-нибудь блатные песни. По моей просьбе он исполнил «Таганку», «У павильона», «По бугоркам» и ряд других. После концерта я попрощался с моими бывшими одногруппниками, пообещав вести с ними переписку. Они также решили мне писать в свободное от учёбы время. Писал, правда, ко мне в часть лишь «Михеич».

Около десяти вечера пришёл Толик и сказал, что Рината не будет. Он якобы заболел. Мы с Олегом ничуть не обиделись. Я предложил прогуляться по улице, так как завтра утром меня уже забирают. Мы взяли гитару и пошли по улице Гончаренко. Выйдя на улицу, я предложил спеть песни из репертуара «Машины времени».

Сначала мы спели «Синюю птицу», после неё «Скворца», «Снег» и, наконец, «За тех, кто в море». Прочистив горло, Олег посоветовал его промочить. Мы пришли ко мне. Толик достал бутылку спирта из сумки. Глотнув по пятьдесят грамм, мы изрядно повеселели, затем вышли покурить в подъезд. Никто долго не мог сказать слова. Наконец мой друг Толик произнёс:

— Игорь, пошли сходим к Сане (Саня жил в соседнем подъезде).

— Ладно, пошли.

Мы пришли к Сане, разбудили его и долго убеждали, что завтра мне уходить в Советскую Армию. Саня был еврейской национальности, но никогда не вёл себя скрягой. Мы часто ходили в рестораны, особенно после моего возвращения из армии. Роста он был примерно среднего, окраска волос носила ярко выраженный тёмный цвет. В то время, когда я уходил служить, Саня поступил в политехнический, на дневное отделение. Судя по его стремлениям к учёбе, заложенным в генах, из него со временем будет специалист высокого класса.

Допив у Сани бутылку, мы втроём пошли ко мне. Часы показывали, между тем, час ночи. Я сказал друзьям:

— Давайте отдыхать. Кому-то завтра в поход, а перед походом нужно выспаться.

Мы легли с Толиком на матрас, постеленный на полу. Олег лёг на раскладушку. Голова с непривычки чесалась о подушку, так как была совершенно лысая. Правда, мама смазала её одеколоном, что мало помогало.

Будильник зазвонил в шесть. Я встал убитый, во-первых, от того, что через два часа меня отправляют на сборный пункт, в Южный, от Дворца ЗСО (Завода им. Серго Орджоникидзе), а, во-вторых, от того факта, что страшно болела голова с перепоя. Мы еле-еле собрались и вышли из дома около семи часов. Толик нёс мой саквояж. Олег шёл со мной по правую руку, мама — по левую. Спустя двадцать минут мы прибыли к месту отправки, там ваш покорный слуга отметился около стола, где помечались призывники с фамилиями, начинающимися с букв «А, Б, В, Г». Толик, оставив сак Олегу на хранение, пошёл в гастроном и купил пива в бутылках. Мы им слегка подлечились, как вдруг раздалась команда: «По автобусам!». У мамы на глазах появились слёзы, она меня крепки три раза поцеловала. Потом я простился с Олегом и Толиком, заручившись тем, что они мне напишут в армию. Естественно, когда мне представится возможность сообщить адрес своей полевой почты. Я ещё раз поцеловал маму, схватил саквояж и вскочил в уже собиравшийся отъехать автобус. Как и везде, мне объявили замечание с угрозой наряда вне очереди. Ровно в восемь наш автобус двинулся в путь в направление Южного.

Я оказался в компании таких же, как я, призывников на действительную военную службу. За окном остался позади Челябинск, теперь автобус шёл через перелески. Деревья давно стояли голыми, снег природа пока не отпустила на землю. Поэтому всё вокруг казалось чёрным, даже грустновато-пасмурным. Свистал ветер различных направлений, от которого было не укрыться на открытой местности.

Спустя час мы прибыли на сборный пункт. Он состоял из ряда зданий, в которых были и столовая, и казармы для ночлега, и спортзал. Однако мы время проводили большей частью на свежем октябрьском воздухе и ветер нас безжалостно трепал. Когда мы приехали, то подверглись моментально «шмону» со стороны офицеров на предмет водки или вина. Было изъято около ящика спиртного; слава богу, Толик мне ничего не подсунул в саквояж. После «шмона» мы своей группой сфотографировались, снимки на другой день были готовы.

Ночлег проведён нами в крайне жёстких условиях, так как железные кровати почти все были без матрасов и спать пришлось прямо на сетках. Промучившись до утра, мы встали в разбитом состоянии, построились и пошли на прогулку. После разминки закусили кто чем из своих запасников. Тут вдруг нас вызывают на плац. Наша группа не спеша вышла, за что нас отправили бегом вокруг городка. Обежав территорию, мы остановились на плацу. Остальные группы над нами потешались, а больше всего смех разбирал офицерский состав сборного пункта.

К нашей группе подошёл капитан милиции и спросил:

— Кто желает служить в батальоне милиции в Перми, сделать два шага вперёд.

Вышло человек двадцать, и я в том числе, так как мне казалось, что это наиболее подходящая для меня служба. Ребята вышли довольно крепкие, слаженные, как Геркулесы, чего не скажешь обо мне. Делать нечего, и меня тоже записали в общий список. Капитан Иванюк, а это был он, сообщил, чтобы мы были готовы к отправке к восьми вечера. Я и мои товарищи облегчённо вздохнули, так как вторую ночь в подобных условиях было тяжело перенести.

Вскоре мы перезнакомились друг с другом. Одни работали в селе, другие — в городе. Вот Олег Абрамович, поляк по национальности, крепкий, как дубок, темноволосый, темноглазый, среднего роста. Учился он в радиотехникуме, с которого ушёл в армию. Единственный, кого пришлось стричь на сборном пункте. Вот Алексей Брюхов, работавший перед службой, да и после неё, реставратором культурных реликвий края. Фигура у него была слегка хрупковатой относительно Олега. Это Сергей Марьин, копейчанин, работал где-то на заводе. Сергей Агапов жил в закрытой «сороковке», о профессии своей он ничего не сообщил, по секретным соображениям. По телосложению они были немногим крепче меня и немногим слабее Алексея Брюхова. Остальные ребята имели такое же телосложение, как и Олег Абрамович. То, что он не постригся, объяснилось тем, что его подняли прямо с постели, ещё не отошедшего от проводов.

В основном, все мои товарищи по службе жили и работали в областном центре. Кроме названных, к числу моих сослуживцев относились Владимир Потеряев (Вовчик), Эдик Суханов, Александр Ермошин, Иван Классен, Владимир Медведков, Алексей Смирнов, Сергей Тепляков (Тёплый), Сергей Штрек, Юрий Гросс, Юрий Третьяков и другие. Мы сдружились по ходу поездки в направлении нашей службы. В целом, все они стали хорошими солдатами и отличными товарищами. Кроме челябинцев, в составе пополнения батальона были и свердловчане, и удмурты, и пермяки. В основном, представлена была славянская часть населения: русские, украинцы, белорусы. Впрочем, имелись исключения в лице немцев, поляков и татар.

Глава 18

Наше путешествие в Пермь началось с небольшого приключения, произошедшего на железнодорожном вокзале в Челябинске. Дело в том, что с Южного в областной центр ходит электропоезд (ходил в то время). В этот вечер «электричка» шла на удивление медленно. Со сборного пункта мы отправились в половине десятого и расстояние в двенадцать километров по идее электропоезд должен покрыть в полчаса с небольшими остановками по пути: Чурилово и Тракторстрой. Однако не тут-то было. Проходя триста метров или чуть более, «электричка» останавливалась и стояла минут по десять. Не удивительно, что это сравнительно небольшое расстояние нами было пройдено чуть меньше, чем за два с половиной часа.

Когда электропоезд прибыл на четвёртую платформу, на второй набирал пары поезд до Свердловска (теперь — Екатеринбург), на котором мы должны были отправиться к месту дислокации нашей части. Капитан Иванюк сразу побежал к нашему составу и в последний момент успел дёрнуть «Стоп-кран» на себя. Поезд, собиравшийся отправиться в путь, стал на месте. Так как некоторые из нас тащили уйму продуктов, то пришлось останавливать поезд еще два раза. Наконец мы расселись по местам. Капитан назначил дневальных, которые должны сменяться через два часа. Всего их было четверо. К ним относились Абрамович, Марьин, Агапов и Смирнов. Я же, проворочавшись на полке, уснул часа через два. Утро выдалось для меня таким же, как для некоторых стрельцов в памятный день в Москве. Я не чувствовал под собой ног, а спина болела по-страшному, словно мне пришлось спать, как индийскому йогу, на гвоздях.

Свердловск нас встретил моросящим дождём с туманом. Привычным маршрутом наш капитан привёз группу новоиспечённых солдат в какую-то часть, в которой мы провели целый день. Разрешалось отлучаться только в туалет. Обедали мы, использовав домашние припасы. Выставлялся около комнаты, где было наше расположение, и пост дневального. Капитан весь день провёл в городе, разъезжая по магазинам. Также, судя по всему, он побывал в местном батальоне милиции, а также на местном сборном пункте. Вечером капитан привёз ещё двух «бойцов» из Свердловска Романенко Сергея и Федю Гросса (теперь у нас стало два Гросса), четырех удмуртов и двух пермяков, которые прибыли в местную часть, но не приглянулись свердловским офицерам. Наш Юрий Гросс был высоким, как и подобает его фамилии, а вот Федя ростом не вышел (слегка дотягивал до среднего). Романенко фигурой походил на Абрамовича, но показывал себя чрезвычайно наглым образом. Удмурты и пермяки чувствовали свою забитость и никак не могли скрыть этого факта от окружающих. Не мудрено, что они не задержались в милицейском батальоне, а попали во внутренние войска. Я, правда, тоже недолго служил в милиции и угодил в другую часть, которая охраняла исправительно-трудовую колонию. Однако, обо всём по порядку.

День в Свердловске показался таким же длинным, как и тот, что мы провели в Южном. Приезд капитана нас очень оживил, если не сказать, обрадовал. Он принёс воинские проездные билеты до Перми на всю нашу группу. Мы стали его расспрашивать:

— Товарищ капитан! Как там служба? Она не очень ужасная? Чем там кормят на завтрак, обед и ужин? Когда подъём, отбой?

— Спокойно, товарищи бойцы. Скоро всё сами увидите. Завтра утром вы прибудете в часть. Если будете хорошо служить, то вас поощрят отпуском. Увольнительные тоже дают, но только в том случае, если вы будете усиленно заниматься, не ходить в «самоволку», выполнять все требования устава строевой службы.

— Что такое «самоволка»?

— Это вам расскажут ваши сержанты, у кого вы станете находиться в подчинении.

— А они здорово придираются к новичкам?

— Это от вас зависит. Как вы себя поведёте, так и они будут к вам относиться. Да ещё вот что. По приезде в часть вы можете отправить ненужные вещи обратно домой. Может, что-то из этих вещей пригодится вам потом.

— Спасибо за информацию. Больше вопросов нет.

— Вот и отлично.

В шесть вечера капитан Иванюк зашёл к нам и сообщил, что сейчас отправляемся на вокзал. Мы недолго собирались и через пять минут были готовы. Нас провожали к вокзалу вечерние огни столицы Урала, оживлённые улицы и масса людей на них. В автобусе, на котором мы ехали, на нас смотрели больше всего сочувственно, жалели, как своих родных детей, и кто-то даже смахнул слезу.

На сей раз отправка прошла спокойно, без волнений и в восемь сорок поезд тихо тронулся с места и повёз нашу группу в сторону Перми.

В этот раз я попал в число дневальных с часа до трёх часов пополуночи. До дежурства мне уснуть не удалось и само дежурство в сон совершенно не клонило. На душе стояла грусть от расставания со школьными и институтскими товарищами, с девчонками, которых любил, и, конечно, с Челябинском. В мои обязанности входило следующее: я должен следить за тем, чтобы никто не выходил мимо меня в тамбур, за исключением разве лишь капитана Иванюка и проводницы вагона. Кроме того, мне запрещалось пускать в вагон посторонних лиц. Запрещалось также курить и не разрешать это делать другим своим товарищам.

Поезд шёл с частыми остановками на различных станциях и полустанках. Казалось, что не будет этому конца. После того, как меня сменили, я неожиданно быстро уснул, опрокинув голову на руки, лежащие на столе. Когда меня разбудили, поезд въезжал в пригород Перми, Бахаревку. Все оживлённо заговорили, пересыпая свою речь шутками и анекдотами на солдатскую тему.

Через полчаса поезд остановился на станции Пермь-II и капитан дал команду: «Выйти из вагона и построиться на перроне!» У выхода с вокзала нас поджидал зелёного цвета автобус. Как оказалось, он принадлежал милицейскому батальону. По поступившей команде мы расселись в автобусе и отправились в последнее путешествие до части, которую рисовали в своих мыслях всю дорогу. Нас встречала трудовая Пермь и её жители, рядом с которыми пришлось служить в течение долгих двух лет. Город Пермь был большим экономическим центром с миллионным населением. В городе насчитывалось семь районов. Располагался город по берегам Камы, которая где-то впадала в Волгу. По Каме ходили теплоходы, баржи, лесовозы. Грузовые суда обслуживал речной порт, а теплоходы и «ракеты» — речной вокзал. Столица Западного Урала была основана в 1781 году. Пермь выделялась своей стариной более чем Челябинск, хотя последний был старше первого на 45 лет. Но город на Каме развился быстрее Челябинска, причём ещё до революции. Челябинск же обязан своим развитием строительству заводов в годы первых пятилеток и во время Великой Отечественной войны. До революции в центре Южного Урала проживало не более 40—50 тысяч человек. Вот такие некоторые исторические факты о Перми и Челябинске.

Глава 19

Проехав через центральную часть города, наш автобус вырулил на улицу героев Хасана и помчался мимо заводов, расположенных по правой стороне от маршрута следования. Около завода имени Октябрьской революции наш транспорт повернул налево и вскоре, проделав ещё ряд зигзагов, остановился у ворот войсковой части 5437. Ворота почти моментально раскрылись благодаря дежурному по батальону и автобус, вкатив на территорию, остановился около штабного здания.

Капитан Иванюк скомандовал:

— К машине! В две шеренги становись!

Мы выскочили быстро, по нашему мнению. Однако, судя по выражению лица офицера, выполнение приказа слишком затянулось. Он глубоко вздохнул и выпалил:

— Направо! Шагом марш!

Наша группа вразнобой двинулась в направлении казармы. Дежурный тем временем доложил обстановку капитану, который всё внимательно выслушал и после доклада отпустил старшину заниматься служебными вопросами.

Вначале нас провели в помещение столовой, где мы достали свои продукты и слегка подкрепились домашними припасами. Потом дежурный, старшина Тонков, проводил нас в ту часть казармы, которая предназначалась для нашей группы молодых бойцов. Здесь мы должны были пройти курс обучения, подготовиться к принятию присяги и, в конце концов, стать настоящими защитниками правопорядка в Перми.

Казарма, где мы расположились, почти полностью была занята двухярусными кроватями. Рядом с казармой находилась ленинская комната, в которой мы занимались политической подготовкой. Основная часть казармы, где располагался батальон, была отделена от нас дверью, заколоченной досками в целях предохранения наших вещей от «шмона» со стороны «дембельского состава» войсковой части. Выход из нашей половины на улицу был автономным, независимым от основной части казармы.

Возле выхода размещалась солдатская чайная, где покупали табак, сладости, мыло, зубную пасту и прочие необходимые принадлежности. Также здесь производилась закупка материала для подворотничков гимнастёрки, которые мы должны были менять ежедневно. Довольствие выдавалось в размере 7 рублей на одного рядового солдата в месяц.

Напротив чайной находилась беседка, в которой мы курили в редкие часы отдыха. Пониже беседки располагался штаб части. Командиром батальона у нас был подполковник Лапшин. Он почти всё время в течение дня разъезжал по маршруту «часть-райотделы-часть», но в 17—00 неизменно, кроме выходных, присутствовал на разводе.

Развод на службу происходил на плацу, расположенном за зданием штаба. Плац каждый день приводился в порядок: летом — подметался, зимой — очищался от снега и льда.

Ещё дальше, на противоположном краю территории части, располагались складские помещения. В них хранились продукты, обмундирование, оружие и так далее. Левее от плаца находился автомобильный парк, состоявший из грузовых автомашин, автобуса и «Уазиков». На последних выезжали на дежурство офицеры и старшины (прапорщики).

Вот такое краткое описание войсковой части, в которую я прибыл для прохождения службы.

В первый же день капитан Иванюк представил нам непосредственного начальника в лице лейтенанта Головченко. Лейтенант только-только окончил высшую школу милиции и прибыл в Пермь по направлению. Он назначил командиров отделений из сержантов, которым оставалось служить всего полгода. Отделения состояли из семи человек и, таким образом, набралось четыре отделения, которые составили взвод.

Лейтенант принёс старые простыни и объявил, что можно отправить домашние вещи из одежды, обуви домой на случай их дальнейшего использования после окончания службы. Он показал, как из простыней сделать посылки и бандероли. Многие из нас сразу начали укладывать гражданскую одежду и готовить почтовые отправления домой.

Тем временем, командир взвода (как себя именовал с первого дня лейтенант Головченко) познакомил нашу группу со своим заместителем, старшим сержантом Куприяновым Сергеем. А последний распределил нас по отделениям. Я попал во второе отделение. Моим командиром отделения стал сержант Гоголев Юрий. Он считался в батальоне самым последним сержантом. Однако в будущем Юрий сыграл немалую роль в моей личной жизни, а также, в личных делах моего троюродного брата Олега, который пожинает теперь плоды моего знакомства с сержантом Гоголевым.

Из земляков в моём отделении оказались ещё двое — Агапов и Тепляков. Также в строю отделения при построении стояли удмурты Поликарпов Володя и Сундуков Женька, свердловчанин Романенко. Седьмым был сержант Гоголев. Другие отделения были, в основном, челябинские. Четыре человека отсеялись по прибытии в часть уже в первый же день ввиду слишком слабого здоровья и их направили служить в лесные края, на север Пермской области (теперь — Пермского края).

В этот же день батальонный старшина проводил нас в каптёрку, где мы получили военную форму. Форма была различного вида: от парадно-выходной до так называемого «х/б». К этому «х/б» мы и пришивали каждый день подворотнички. Два дня мы занимались только тем, что пришивали погоны, петлицы, шевроны, пуговицы и так далее. Притом всё должно было пришиваться строго по установленным размерам. Особенно сложно было то обстоятельство, что мы до армии не представляли себе, как всё это делается. Кто-то до службы вообще не знал, как вдеть нитку в иголку. Чрезвычайно трудным делом являлось и наматывание портянок на ногу. Если это сделать неправильно, то вскоре можно было натереть кровяные мозоли. Чтобы этого избежать, требовалось длительное время тренировок. Мы отрабатывали эти занятия до автоматизма.

Быстрее всех из нас к этой жизни перешли Агапов и Романенко. У остальных процесс перехода от гражданской жизни к военной растягивался от нескольких дней до месяца.

Трудно было привыкнуть и к тому факту, когда тобой кто-то командует изо дня в день. Это обстоятельство в первые дни нагоняло грусть и тоску по прошлым беззаботным дням.

Ещё более трудным был подъём в шесть утра, когда нужно было вскакивать, одеваться и становиться в строй в течение сорока пяти секунд. Как говорил старший сержант: «Пока горит спичка, каждый боец должен успеть стать в строй в полном обмундировании». Первое время почти никто не укладывался в данный интервал, но постепенно мы все этому научились и делали невероятные успехи. Особенно, отличался в подъёме Юрий Гросс. Благо его кровать была в нижнем ярусе, да ещё в переднем ряду. Ваш покорный слуга должен был соскочить со второго яруса, одеться в брюки и бежать прямо по табуреткам, на ходу застёгивая китель и нацепляя ремень и пилотку, либо фуражку впоследствии, когда служил непосредственно в самом батальоне.

Поупражнявшись несколько раз в подъёме-отбое, мы, наконец, более-менее укладывались во времени и замкомвзвода давал команду: «Заправиться!» Отбой давался в том случае, если кто-то из нас не успевал уложиться во времени при подъёме. На отбой давались те же 45 секунд. При этом опоздавших наказывали дружным негодованием с выражением возгласа: «У-у, сука!» Я не знаю, кому было приятным это слышать. Посему ваш покорный слуга старался как ошалелый, порою отталкивая тех, кто мешал мне добраться до строя в отведённое время.

Каждую ночь выставлялся пост дневального, как впрочем, и в дневное время. Одну неделю в наряд шло одно отделение, другую неделю — другое и так далее. Три человека шли в наряд на пост дневального, сержант отделения назначался дежурным по взводу, трое оставшихся чистили картошку на кухне, выносили отходы после завтраков, обедов и ужинов. Все шестеро бойцов подчинялись дежурному, как впрочем, и взводному, и замкомвзвода. Я обычно попадал на «тумбочку», то есть пост дневального. Пост состоял из подставки, на которой стоял солдат, рядом находилась тумбочка с телефоном внутренней связи. На ремне у солдата висел штык-нож. При входе в расположение взвода какого-либо офицера или прапорщика дневальный в дневное время суток отдавал честь, прислоняя правую руку вытянутыми пальцами сбоку ко лбу, и давал громкую команду: «Дежурный — на выход!» Если входил кто-то из штабного начальства, то давалась команда: «Смирно! Дежурный — на выход!» Последний по вызову дневального докладывал обстановку во взводе.

Каждый день приходилось чистить сапоги, притом по несколько раз. Сержанты учили нас чистить обувь так, чтобы в ней отражались солнечные зайчики. Короче, свободное время было крайне ограниченным. В течение редких минут отдыха мы писали письма домой, я, кроме того, находил время сочинять стихи своим любимым подружкам с той стороны Урала. Вот одно из моих стихотворений, написанных в те дни ноября 1983 года:

Сколько раз с тобой встречался —

Не могу точно сказать.

И как в подъезде целовался,

Ставя точки над «ять».

Прошу тебя: пиши мне письма,

Мне очень скучно без тебя.

Пройдут этих дней числа,

Живи без меня, любя.

Пиши, как ты по мне скучаешь.

Пиши, как праздники встречаешь.

Тревожусь за тебя я очень,

Твои передо мною очи.

Скорей пришёл бы этот час,

Когда пойду с тобою в ЗАГС.

Ты жди меня и я вернусь

Развеять твоих мыслей грусть.

Распорядок дня во взводе был примерно таков:

6—00 — 6—05 — подъём

6—05 — 6—30 — зарядка

6—30 — 6—40 — водные процедуры

6—40 — 7—00 — завтрак

7—00 — 7—50 — наведение порядка

7—50 — 8—00 — развод на занятия

8—00 — 12—00 — занятия

12—00 — 14—00 — уборка территории

14—00 — 14—15 — обед

14—15 — 15—00 — личное время

15—00 — 18—00 — занятия

18—00 — 19—00 — личное время

19—00 — 19—15 — ужин

19—15 — 21—00 — просмотр телепередач

21—00 — 21—30 — вечерняя прогулка

21—30 — 21—55 — личное время: подшивка подворотничков, других предметов обмундирования, глажение формы, чистка бляхи ремня и т. п.

21—55 — 22—00 — отбой

Так что, читатель теперь в курсе тех событий, которые происходили со мной и моими друзьями повседневно до принятия присяги и перехода к непосредственной службе в рядах батальона милиции. О службе в батальоне мечтал каждый из нас на протяжении всех этих полутора месяцев КМБ — курса молодого бойца. В конце концов, у многих эта мечта сбылась. Правда, часть нашей группы была отправлена ещё до присяги во внутренние войска, расположенные по всей области. К числу неудачников отошли и несколько челябинцев, о которых я с тех пор и не слышал. Абрамович Олег был после присяги направлен в дивизию имени Дзержинского учиться на сержанта. Правда. Из него командира отделения не вышло и он вернулся в конце мая рядовым, порядком измученный в этой особой дивизии, расположенной недалеко от Москвы. К тому же там Олег сильно «закосил», да это и понятно. Не каждому дано быть командиром. Вот из него сержанта-то и не вышло, чему отчасти Олег оказался и рад. Уехали также в «учебку» Медведков и Юрий Гросс. Не знаю, какие из них вышли сержанты. Этого мне не довелось увидеть. В декабре, в первых числах Юрий Гросс ездил домой на свою свадьбу, от которой он не мог отвертеться, так как в своё время погулял и нагулял дитё, которое должно было вскоре появиться на свет. Комбат получил письмо от родителей невесты и был вынужден отпустить Гросса домой на неделю. По возвращению из Челябинска Юрий попал в число тех, кто должен был отправиться в «учебку», несмотря на серьёзный проступок в личной жизни. Но так как Гросс был исполнительным и дисциплинированным бойцом, его всё же отправили в дивизию, в Подмосковье.

Глава 20

С первых дней службы начались занятия по политподготовке, тактике, физподготовке, строевой подготовке и стрельбе на стрельбищах. На стрельбы мы ездили лишь однажды. Моим любимым занятием была политподготовка. На ней мы проходили устав, изучали внешнюю политику СССР на современном этапе. Моим коньком была география. Я называл без всякой запинки шестнадцать стран блока НАТО и семь государств организации Варшавского Договора. Меня в этом отношении ставил в пример командир взвода. Слабым местом для меня были тактика и физподготовка, особенно последний предмет. Строевая тоже слегка «хромала» у меня, но этот предмет всё же потихоньку мной осваивался. О стрельбе трудно сказать по одному разу, ведь сначала не у всех имеется опыт обращения с автоматом Калашникова — АКМ или АКМС, а также с пистолетом Макарова — ПМ.

Разборка и сборка АКМ у меня в первые дни учёбы тоже барахлила. Я не укладывался в те секунды, которые отводились для процесса разборки-сборки, но постепенно это занятие доводилось мной до автоматизма и я мог разбирать и собирать оружие даже с завязанными глазами.

День принятия присяги был назначен на 16 декабря и большая часть всей нашей учёбы заключалась в том, чтобы выучить текст присяги в часы политподготовки, посему другие занятия приходились нам постольку-поскольку. Приходилось рассказывать присягу чуть ли не ежедневно, выходя перед всей группой курса молодого бойца. Одновременно упор делался на строевую подготовку: умение тянуть носок сапога как можно дальше вверх и вперёд, умение держать равнение в строю, правильно выходить из строя и при этом нести автомат так нежно, как родного ребёнка.

«Зубрёжка» присяги шла даже тогда, когда ты её уже прекрасно знаешь. Несмотря ни на что, лейтенант Головченко требовал от нас беззапиночно пересказывать присягу.

Комбат пригласил родителей всей нашей группы на принятие присяги, чему мы несказанно обрадовались. Это ведь сулило увольнение в город, о котором мы тоже мечтали.

Вот, наконец, и пришёл тот памятный день — 16 декабря 1983 года. Всю ночь мы готовились к присяге, гладили парадную форму, начищали бляхи ремней и чистили до изнеможения сапоги и ботинки. Спали я и мои товарищи часа три-четыре, не больше.

Мать моя смогла прибыть на присягу, направившись прямо с трапа самолёта в часть. Гостиницу мама не заказывала и я проводил её вечером до аэропорта, правда, не дождавшись отлёта лайнера ввиду ограниченности во времени увольнения.

В 11—00 мы построились на плацу и комбат начал объявлять фамилии тех бойцов, которые должны были принять присягу. Мои товарищи назывались в алфавитном порядке. Они выходили из строя, читали наизусть текст клятвы и становились обратно на своё место в строю. Их фотографировали в момент чтения присяги и молодые войны делали серьёзный вид, понимая, что этот момент запечатлится в истории части, да и в личной жизни тоже. Вот прочли присягу Абрамович, Агапов и Брюхов. Подошла и моя очередь. Я внутренне собрался и настроился.

Подполковник Лапшин поглядел в список и объявил:

— Стрелок Бухтин!

Я сделал серьёзное выражение на лице и ответил:

— Я!

— Выйти из строя!

— Есть!

Я выполнил четыре шага вперёд, сделал «Кругом!» и замер. Передо мной стоял батальон.

— Клятву зачитать!

— Есть!

Я успокоил внутренне себя и стал чётко и по-своему громко начал:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил СССР, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, соблюдать Конституцию СССР и советские законы, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству.

Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил СССР, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского народа, всеобщая ненависть и презрение советского народа.

— Встать в строй!

— Есть!

Я, чётко чеканя шаг, вступил в строй, сделал «Кругом!» и снова замер. Волнение меня не покидало до тех пор, пока комбат не поздравил всех нас с принятием в ряды Вооружённых Сил СССР и мы не прокричали троекратно «Ура!» Потом подполковник Лапшин скомандовал «Вольно!» Мы все, как один, вздохнули.

Прошло десять минут. Нас поздравили родители в лице отца Брюхова Алексея. Ответно выступил с торжественной речью Потеряев Володя.

Прозвучала команда «Смирно!», после чего был дан приказ «Торжественным маршем» и мы, молодое пополнение, прошли строем по плацу, держа равнение направо.

В два часа закончилась торжественная часть и мы расселись в столовой вместе с родителями. Перед нами была прекрасная сервировка на столах, способствующая приподнятому настроению у нас и наших родных.

По окончании обеда комбат объявил нам всем увольнения до 21 часа, чем мы с удовольствием воспользовались. Я с мамой поехал осматривать город. Мы пошли на автобусную остановку и сели на пятнадцатый маршрут. Автобус подвёз нас до Комсомольской площади, мимо которой я и мои товарищи ехали в часть 1 ноября.

Я с мамой пошли по магазинам, несмотря на лёгкий морозец. Дойдя до кинотеатра «Кристалл»; мы подошли к нему и купили билеты на сеанс в 16—00. Шёл какой-то индийский фильм, название которого я не помню. Правда, у них все фильмы однотипны, посему название роли не играло.

После кино я дошёл с мамой до Центрального рынка. Там мы сели на автобус-«экспресс», которым доехали до аэропорта. Когда я и мама прибыли в «Б. Савино» (так назывался аэровокзал Перми в то время), часы показывали 19—40. Посему мы попрощались, пожелав друг другу всего доброго и обещаний писать.

Далее я сел на тот же «экспресс» и поехал в город. У рынка ваш слуга пересел на автобус №15. В войсковую часть я прибыл без десяти девять и с грустным выражением на лице вошёл в казарму. Все мои товарищи закончили этот день в том же настроении, что и автор этих строк. Служба, похоже, никому не улыбалась, да ещё в течение двух лет.

Глава 21

Первые дни после принятия присяги наше пополнение занималось различной подготовкой: мы учились применять боевые силовые приёмы, отрабатывали выносливость при беге в полной боевой амуниции. Эта амуниции включала в себя следующее. Начну с головы. На голове «сидит» металлическая каска. Под ней шапка-ушанка. Одежда состоит из «х/б», поверх которого находится в зимнее время либо шинель, либо полушубок. На ремне висит подсумок с двумя магазинами, сапёрная лопатка и подсумок для гранат. Через плечо свисает сумка с противогазом, через другое плечо — автомат Калашникова. На ногах обуты или сапоги, или валенки. Приходилось проходить пешим ходом, а также пробегать в отдельные дни до двадцати километров. В эти дни мы совершали марш-бросок на стрельбище, в посёлок Голый Мыс, находившийся за пределами города.

Стрельбище представляло собой довольно рельефную местность, перемежавшуюся то перелеском, то холмами. Холмы были, в основном, искусственного происхождения. Непосредственно стрельбы проходили на относительно ровном участке длиной до километра, шириной метров триста. Имелось три линии огня, расположенные друг от друга на расстоянии пятидесяти-ста метров. Одна линия располагалась относительно соседней метра на три выше. Рядом с самой дальней из них находился стол, где после окончания стрельб мы чистили автоматы. На стрельбище был свой плац, где выстраивался наш батальон. Рядом с плацем возвышалось двухэтажное строение, на верхнем этаже которого размещался наблюдательный пункт. С этого пункта дежурный офицер наблюдал за стрельбой и объявлял результаты стреляющих.

На нижнем этаже в зимнее время шла чистка оружия. А летом мы чистили его на том столе, о котором я уже здесь упоминал. Если не чистить автомат сразу после стрельбы, то потом это будет делать куда сложнее. Протиралась буквально каждая деталька, ствол АКМ очищался с помощью шомпола, который служил также одной из важнейших деталей оружия.

Около стрельбища рос лесок, состоявший в большой части из сосен. Во время стрельбы в него направлялись четверо солдат, чтобы они предупреждали случайных лиц от попадания в зону огня. Правда, очень редко это происходило ввиду того, что в окрестных деревнях люди прекрасно знали о назначении полигона.

По другую сторону от леска находилось поле, где проходили тактические занятия. Это поле состояло сплошь и рядом из различных рытвин, выбоин, траншей и к тому же перемежалось местами колючей проволокой. Мы часами носились по этому участку, загоняя себя до состояния взмыленной лошади, особенно в летнее время. Зимой поле было покрыто сплошным глубоким снегом, по которому двигаться не составляло никакой возможности. Поэтому в дни обильных снегопадов наша часть почти не ходила на Голый Мыс.

Во время передвижения порой давалась команда: «Воздух!» Мы должны были разбегаться в разные стороны и падать куда попало. Естественно, старались упасть туда, где было чуть-чуть почище, чтобы после учения меньше тратить времени на чистку одежды и оружия. Если звучала команда «Газы!», мы расстёгивали сумку, висевшую через плечо, доставали противогаз и натягивали его на голову. По ходу снимали каску и ушанку, одевая противогаз. Необходимо всё это проделывать за считанные секунды, дабы не отравиться, если будет настоящая, неучебная тревога. Ещё были команды «Вспышка справа», «Вспышка слева» и так далее. В данном случае нужно развернуться лицом в противоположную сторону и падать, закрывая после падения лицо и открытые части кожи. Лицо пряталось под каской, а руки под туловищем. Вот таковы некоторые команды, отдававшиеся в наш адрес боевыми офицерами нашего батальона.

При походе на стрельбище или во время прохождения строем по плацу мы исполняли песни. Кто-то из офицеров отдавал приказ: «Песню запевай!» Батальонный запевала начинал песню, а остальные подхватывали. Чаще всего звучала «Вот кто-то с горочки спустился», прекрасно всем известная. Также мы пели «У солдата выходной» и пели про город, который оберегали от беспорядка:

Мы славим город.

Наш Пермь трудовой.

С тобою связаны

Общей судьбой… и т. д.

Первые дни после перехода в батальон большая часть нашей группы ходила в наряд: кто — на кухню, кто — дневальным на «тумбочке», кто часовым на складе, кто — «пожарником» и т. д. «Пожарник» дежурил ночью, обходил территорию, наблюдая, нет ли где открытого огня. Дежурный по батальону заставлял порой «пожарника» чистить снег на плацу, чтобы тот не отлынивал от службы, «гасясь» в наряде. Смена часовых проходила через каждые два часа.

Самым трудным являлся наряд на кухне. В этот наряд входило три солдата. Один из них убирал зал, другой помогал повару, а третий мыл посуду в так называемом трюме. Мойка посуды называлась по-другому «дискотекой». Самая тяжёлая работа приходилась на долю помощника повара. Он отдыхал всего три часа в сутки и то, когда спал. В остальное время помповара драил кухню, таскал бачки, ходил с поваром за продуктами на дальний склад, откуда катил тележку, гружённую доверху крупами, картошкой и прочими видами пищи.

Развод в наряд производился в одно время с разводом на службу. Старшина строил солдат в одну шеренгу и после того, как основная часть батальона уезжала на дежурство в город, направлял оставшихся по своему усмотрению и настроению. Список идущих в наряд составляли командиры взводов. Вот как это примерно происходило.

Старшина, проводив взглядом уходивших на дежурство, объявлял:

— Смирно! Равнение направо!

После чего старшина чётким шагом подходил к подполковнику Лапшину и докладывал, что наряд построен. Комбат давал «добро» и разрешал развести наряд. После этого подполковник отпускал старшину, а сам направлялся к своему «уазику», чтобы возглавить выезд батальона в город. Прапорщик Федин, старшина батальона, возвращался к своим «баранам», как он любил выражаться.

— Наряд! Слушая мою команду! Приказываю вам заступить в наряд. Рядовой Агапов, рядовой Смирнов, рядовой Поликарпов — дневальные. Рядовой Романенко, рядовой Тепляков — склад. Рядовой Симухин — КПП. Младший сержант Ушал — КПП. Ефрейтор Щепёткин — «пожарник». Рядовой Бухтин — «дискотека». Рядовой Третьяков — зал. Рядовой Сундуков — помповара. Вопросы есть? Вопросов нет. Налево! Шагом марш!

Спустя полчаса я принял «трюм» и стал готовить всё к тому, чтобы на ужин на столе были чистые тарелки, кружки, ложки, вилки. Необходимым являлось то, чтобы бачки для приготовления блюд поддерживались в постоянной чистоте и порядке. Первое время мне попадало от сержантов и «дембелей» за недостаточную чистоту тарелок и прочей утвари. Приходилось сначала счищать остатки пищи, потом промывать всю посуду с содой, после чего полоскать и аккуратно укладывать на полках все предметы. «Дискотека» проходила три раза в сутки. По окончании мойки посуды требовалось промыть пол в «трюме», а потом наступала некоторая передышка, в течение которой можно было совершить путешествие в чайную, в беседку для курения, переброситься разговором с товарищами, оставшимися в части. Таким образом, протекали сутки, по истечении которых я занимался учёбой со взводом, если это был выходной от дежурства день, или занимался своей формой, или чистил картошку в овощном отделении наряду с другими, свободными от наряда и службы, солдатами преимущественно моего призыва. В овощном мы рассказывали между дулом анекдоты. Каждый день требовалось вручную чистить до трёх бачков картошки, чтобы обеспечить ей и первое блюдо, и второе. Пюре с рыбой мы получали на ужин. Три раза в неделю по утрам давалась моя любимая гречневая каша с маслом. Норма масла сливочного у нас составляла двадцать грамм в день. В месяц, в среднем, пайка составляла 600 грамм масла и 1,8 кг сахара (по 60 г в день).

Сидя в своём кругу, мы вспоминали родной дом, девушек, друзей. Пели любимые песни, я писал и рассказывал стихи. Даже были заказы старослужащих в мой адрес на мотив творчества для «дембельских альбомов». Особенно просил меня что-нибудь чиркнуть Гоголев Юра, ходивший часто помощником дежурного по наряду. Дежурным обычно был офицер батальона, какой-нибудь взводный согласно очередности.

Забыл вам сообщить, что некоторые ребята были направлены в «учебку» на подготовку из них водителей батальона. Из земляков туда попали Сергей Штрек, Иван Классен. Таким образом, пять моих земляков убыли временно из батальона для повышения квалификации.

Так как домой уходили последние солдаты призыва 1981 года, требовалось восполнять их число тем, что направлять пять раз в неделю на дежурство и молодое пополнение в качестве стажёров. В конце концов, почти все «новички» отстажировались в течение недели и их стали ставить уже в паре или с сержантом или со «стариками». Многие из них показали со временем себя с лучшей стороны и стали примерами для других солдат.

Глава 22

Числа 25-го или 24-го декабря меня вызвал из строя во время построения на завтрак лейтенант Головченко:

— Рядовой Бухтин!

— Я!

— Выйти из строя!

— Есть!

Я вышел чеканно из строя и повернулся лицом к своему взводу. Затем взводный объявил, что сегодня рядовой Бухтин заступает на дежурство вместе с сержантом Гоголевым. Я удивился. Обычно мои товарищи ходили с двумя опытными солдатами, меня же назначили к сержанту, находившемся на том ещё счету у штабных. Правда, глазом не моргнув, я ответил:

— Есть!

— Встать в строй!

После того, как мы позавтракали, командир отделения сержант Беланов начал меня стажировать, готовя к службе. Порой, видя мою полную неосведомленность в предстоящем, он выдавал мне по «фанере». Характер у него был злой. Впрочем, у ефрейтора Щепёткина аргументы выражались посильнее. Порой он заставлял меня отжиматься от полу до сотни раз, после чего я падал на пол в полном изнеможении, получая ногой под дых.

«Фанерой» называлась в армии грудина, кость, на которой крепятся рёбра. После первых дней службы от ударов сержанта и прочих «стариков» кожа на груди посинела. Пуговицы на кителе приходилось часто перешивать. Порой доставалось и бляхой по седалищу, а также сапогами пониже колена. До сих пор остались следы от тех сапог. Что ж поделать, такова служба в армии у нового пополнения.

И вот, в пять часов дня я со своими сослуживцами стоял в строю на плацу и слушал речь комбата. Подполковник Лапшин объявил, что первый взвод отправляется в Ленинский район, второй — в Мотовилихинский, третий — в Индустриальный, а взвод, где я служил, четвёртый — в Свердловский. Как я уже сообщил вам, по распределению мне достался четвёртый взвод, к чему добавляю: отделение, в которое я попал было третьим во взводе. Сержант Гоголев возглавлял второе отделение взвода. Он получил маршрутную карту, по которой мы с ним должны были ориентироваться во время движения на дежурстве. Впрочем, Юра за полтора года изучил все маршруты в городе. Кроме вышеназванных районов, в городе ещё были Орджоникидзевский, Дзержинский и Кировский.

Наш взвод, в основном, дежурил или в Ленинском, или в Свердловском районах. Иногда, впрочем, мы попадали и в Индустриальный район.

В 17—00 мы, значит, построились на развод, а спустя полчаса наш взвод выехал из части и направился в Свердловский райотдел внутренних дел, где нам зачитали текущую обстановку, так называемую ориентировку.

И, наконец, в половине седьмого мы с сержантом попали на свой маршрут. Он включал в себя сад имени Горького и округу, что ни на есть центр города. Мы ходили нарядом от кинотеатра «Октябрь» до стадиона юных пионеров, от дома пионеров до кафе, расположенного на углу наискосок от «Октября», по Комсомольскому проспекту. Основное внимание мы, естественно, уделяли криминогенной части маршрута — самому саду.

Из рассказов, которые мне поведал Юра, я узнал, что он родом из Свердловска, хотя последние годы перед службой жил в Кустанайской области, в посёлке Комсомолец. Как и я, он был любителем хоккея и футбола и за часы дежурства мы обменивались с ним различными воспоминаниями на эту тему. Правда, мне не удалось запомнить то, о чём он рассказывал, но за себя лично и за свои повествования я ручаюсь.

Как-то, в сезоне 1981—1982 годов, мы с Толиком Лукиным ходили на матч по хоккею: «Трактор» — «Химик». В то время часто можно было видеть нас на трибунах ДС «Юность», когда по ледяной коробке гоняли шайбу наши «трактористы», ведя борьбу с соперниками. В том сезоне «Трактор» занял высокое для него 6-е место и мы его поддерживали, приходя на игры с его участием.

На ту памятную игру ваш покорный слуга вначале и не собирался, но вдруг часов в пять или в половине шестого раздался звонок в дверь и показалось перед моим взором в момент открытия двери лицо Анатолия. Я слегка удивился. Однако спустя минуту мой друг открыл рот и произнёс:

— Игорёха! Пошли на хоккей, сегодня «Химик» приезжает. Мы должны победить. Для этого требуется поддержка таких болельщиков, как мы с тобой.

— Я не против, а успеем?

— Одевайся, побежим.

— Проходи, сейчас соберусь.

Тем временем ваш покорный слуга сказал своему будущему отчиму Василию Ивановичу Нечаеву, что пойдёт на хоккей и пусть он передаст матери, чтобы она не волновалась. Василий Иванович работал в сельхозинституте на кафедре физики. Он был старше мамы почти на 15 лет. Со своей прежней женой он не жил и ушёл от неё за год до этого случая. У него был сын Сергей, который «обгонял» меня в возрасте лет на десять. Работал Сергей Васильевич в политехническом, на кафедре электроники. Он являлся специалистом по компьютерной технике, к чему впрочем, я не особенно в ту пору стремился, если не сказать меньше. Сергей был женат, но с женой у него случались размолвки и в итоге они даже разошлись в скором времени. Он отставал от меня в росте, но опережал в мышлении. В частности, в аналитике. Вот такие некоторые подробности о моём отчиме и его сыне. Большей частью на создание противоречий между Сергеем и его женой влияла мать моего будущего сводного брата. Она добилась расторжения брака, как между ними, так и со своим мужем, Василием Ивановичем. Возможно, такая семейная неурядица выбила из колеи моего будущего отчима и частенько он прикладывался к горлышку, вследствие чего однажды Василий Иванович «отдал концы», получив инсульт.

Спустя десять минут после прихода Толика мы выходили из подъезда и направлялись в направлении вокзала. Быстрым шагом я и мой товарищ дошли до трамвайного кольца на привокзальной площади и сели в первый попавшийся трамвай.

На игру мы успели буквально перед свистком и заняли свои места на первом ряду в левом секторе. Матч шёл с натугой, как и большинство игр против «Химика» из Воскресенска. Счёт открыли наши хоккеисты в первом периоде, второй гол пришлось ждать больше получаса. За этот промежуток времени произошло событие, запомнившееся до сих пор. Как сейчас помню, сидим с Толиком. Вдруг у борта с нашей стороны завязалась стычка. В момент столкновения шайба взлетела высоко вверх и полетела к нам под скамейку. Так как скорость у неё была небольшая, мы не увернулись, а стали ловить резиновый диск. Однако шайба пролетела между моих рук и плюхнулась под скамейку. Тут же сверху и с боков потянулись руки в направлении этого диска. Всё же к моему облегчению «сувенир» оказался в руке у Толика и он с радостью поднял её вверх. Потом этот эпизод мы увидели на телеэкране спустя два часа. Игра дальше пошла по-прежнему тягуча и закончилась, к нашей радости, со счётом 2:1 в пользу «Трактора». Видать, на то воля божья, что мы пошли на хоккей и «заработали сувенир». Если бы я не согласился, то неизвестно, смогли бы мы когда-либо прийти после хоккейного матча с «подарком» в виде шайбы.

После этого сержанту я рассказал, как ходил с Толиком на футбол в течение сезона 1981 года. В тот год челябинский «Локомотив» был на голову выше своих соперников по группе. Однако он не смог пробиться через финальную пульку в первую лигу. Ему помешал кемеровский «Кузбасс», победивший в пульке, и карагандинский «Шахтёр», показавший шахтёрскую солидарность с сибиряками. За предварительные игры «Локомотив» получил на своём поле лишь одну «баранку», от «Уралмаша» (теперь — «Урал») в последней игре. В остальных матчах земляки забивали не меньше трёх мячей своим соперникам за игру. Были даже такие результаты, как 6:0, 5:0, 7:1 и так далее. Такие показатели на табло нас чрезвычайно радовали и мы с Толиком неизменно шли домой с гордо поднятыми за свой клуб головами.

За этими разговорами незаметно прошло первое моё дежурство в городе Перми, которое мне прекрасно запомнилось ещё и тем, что мы задержали четырёх «алкашей», замерзавших от мороза на лавочке в саду имени Горького. Я и Юра отправили их без зазрения совести в опорный пункт милиции, располагавшийся с правой стороны сада, если идти от Комсомольского проспекта в сторону улицы Карла Маркса. Чуть поодаль находился стадион юных пионеров, на котором летом бегали легкоатлеты, а зимой отмеряли километры конькобежцы.

Глава 23

Прошло три недели после моего первого дежурства. С того вечера я ходил на службу лишь два раза и последние дни был занят, в основном, в нарядах или на чистке овощей и картошки. Меня это очень огорчало и мне пришла в голову отличная, на мой взгляд, мысль. И ваш покорный слуга стал искать момент для осуществления своих замыслов. Дело в том, что раз меня не берут в дежурство, значит — не доверяют. Поэтому я решил наказать своего взводного. Наконец, создалась такая благоприятная ситуация, какую я чрезвычайно умело использовал в своих интересах.

Было 14 января. На разводе старшина назначил меня в наряд «пожарником». Дежурным был прапорщик Селезнёв, «помдежем» — мой командир отделения сержант Беланов. Кстати, забыл сказать, что у нас в батальоне были братья Белановы (другой был сержантом в третьем взводе) и братья Куприяновы (оба являлись замкомвзводами в третьем и четвёртом взводах). Притом Белановых братьев звали: Алексей и Сергей, а Куприяновых — Сергей и Игорь. Белановы являлись по характеру прямой противоположностью Куприяновым. Если вторые были мягкими по своему складу характера, то первые — откровенные грубияны. Моим отделенным командиром являлся Сергей Беланов, настоящий «деспот», как я его называл в своих мыслях после каждого общения с ним. Он делал из себя некоего «царька». Впоследствии Сергей Беланов поднялся до должности замкомвзвода и звания «старший сержант», а может, и «старшина», но этого ваш слуга не узнал по известным далее причинам.

Ещё один случай произошёл в батальоне, который мне также запомнился. Дело случилось в Новый Год. Старший сержант Куприянов Сергей из третьего взвода отметил праздник и был кем-то заложен. Слух дошёл до комбата и тот, недолго думая, срезал у того лычку, разжаловав в рядовые. Пострадал ещё один «замок» (так мы звали замкомвзодов) из первого взвода. Он отошёл от испуга, слетев до младшего сержанта. Этот урок им запомнился надолго, лишь под самый «дембель» Игорь Куприянов уговорил комбата вернуть Сергея в звании. Сам Игорь ушёл домой старшиной, впрочем «замок» из первого тоже восстановился в прежнем звании.

Что-то я заговорился о посторонних вещах, но без них рассказ мой не имел бы должного направления и хронологии действий. В тот вечер, 14-го января выпал хороший снег, сантиметров тридцать. И вот «помдеж» мне говорит:

— Чем ходить по территории, Бухтин, бери лучше скребок и займись плацем. Ясно, товарищ солдат?

— Так точно, — хмуро ответил я и пошёл на плац.

Мне сия работа по уборке такого количества снега не светила и я начал убирать плац без всякого энтузиазма. Прошло около часа и ваш автор решил малость отдохнуть. Мне пришла в голову одна вещь и я, исполняя эту мысль, забрался в один из «уазиков», чтобы подремать до прибытия батальона со службы. Не успел ваш слуга закрыть глаза, как появился сержант Беланов. К моему сожалению, он меня быстро нашёл и снова направил на плац, пригрозив нарядами вне очереди. Нехотя мне пришлось снова взяться за скребок и заняться опостылевшей работой. Сержант, постояв около меня минут пять, ушёл в казарму гонять других членов наряда. Я заметил, что каждые два часа «помдеж» водит смену на пост у склада. Подгадав такой момент, я стал ждать удобного момента. Ждать пришлось до трёх ночи. К этому времени батальон отошёл ко сну и в окнах казармы, за исключением столовой и радиорубки, потух свет. Я ходил по территории и вот около трёх часов открылась входная дверь. Из казармы вышли сержант Беланов и рядовой Поликарпов. Они направились на склад и, так как их путь проходил мимо плаца, то я сделал такой вид, будто только что потерял сознание. Сержант Беланов, не увидев меня, посчитал сначала, что я снова спрятался. Он отвёл солдата на пост и, возвращаясь обратно с ефрейтором Щепёткиным, который дежурил только что у склада, начал вдвоём меня искать совместными усилиями. Ефрейтор начал поиски с гаража, а сержант — с КПП. Не найдя меня нигде, они направились на плац. Наконец, сержант обнаружил вашего покорного слугу, лежащего около скребка. Он подозвал ефрейтора и посветил мне в лицо фонариком. Я лежал с открытыми глазами, но нисколько не реагировал. У меня не моргнули даже глаза, правда лампочка горела в направлении лица лишь секунды. Тут сержант наклонился. Я задержал дыхание и «помдеж» подумал, что я не дышу.

— Ефрейтор! Подымаем его и повели в казарму, пусть отсыпается. Взводному я доложу завтра. Утром пригласим доктора. Пусть она посмотрит и скажет своё решение.

— Есть, товарищ сержант.

Они меня подняли и повели в здание. Сержант снял с моих ног сапоги, галифе, затем освободил моё тело от кителя и уложил, в конце концов, на кровать. Вот так я провёл своего командира отделения.

Утром ко мне подходили товарищи с моего призыва, кроме них меня посетили почти все сержанты и ефрейтора и, наконец, подошёл взводный. Всем без исключения мне пришлось рассказывать одну и ту же байку про то, как я упал в обморок и очнулся уже на кровати. Я не ожидал, но все поверили в правдоподобность моего изложения. Часов в одиннадцать подошла ко мне доктор нашей части. Назовём её Нина Степановна. К сожалению, настоящего имени врача я не помню. Она меня осмотрела, измерила давление, прослушала и сказала, что меня нужно поместить в медицинский изолятор для обследования. Вскоре пришёл медбрат Вася, которому оставалось служить полгода, и проводил меня в «санбат». Так началась моя больничная Одиссея.

Медбрат Вася на другой день принёс мне альбом и дал указание в течение моего пребывания в «санбате» оформлять его альбом. В нём наш санитар собирался наклеить фотографии. Он показал мне, как делать «уголки» из фольги и наклеивать их на нужное место. Рисунки на фольге я выполнял с помощью иглы, потом наклеивал полученную форму на альбомный лист с помощью клея «Момент» и разглаживал «уголок» до тех пор, пока тот не принимал более плоской формы. Рисунок же хорошо сохранялся и держался навеки в таком виде оправы, как фольга.

За две с половиной недели я научился довольно квалифицированно выполнять эту работу. Вдруг положение моё изменилось и ваш покорный слуга отбыл в госпиталь Управления Внутренних Дел, который располагался на улице имени Героев Хасана. Рядом с госпиталем была головная бригада войсковой части 6658, в одном из батальонов которой я оказался через каких-то полгода.

Палата, в которую попал автор этих строк, находилась на втором этаже. От палаты направо наискосок была столовая, налево — через дверь располагался пост дежурной медсестры. Рядом с постом коридор делал поворот и приводил всех пациентов мимо различных ординаторских, перевязочных, операционных прямо в комнату отдыха, где мы глядели телевизор. Мне повезло за время пребывания в госпитале увидеть зимнюю Олимпиаду в Сараево, в особенности, хоккейные баталии. Эти матчи я не надеялся увидеть, когда уходил служить в армию. Так что, нет худа без добра, как говорят в народе.

Единственной неприятностью в госпитале было для меня то обстоятельство, что каждый день моя задница получала солидную порцию уколов. А один раз у вашего писателя брали пункцию из спинного мозга. Согнули мне туловище колесом и воткнули в позвоночник иголку. Взяв пробу, отвезли меня на каталке в палату, сказав, чтобы ни в коем случае не вставал с постели целые сутки. Эти сутки тянулись для вашего покорного слуги целую вечность. Ещё меня снабжали целыми горстями таблеток. Правда, я их сплёвывал под кровать за ненадобностью, ибо был совершенно здоров для себя.

День рождения я встретил в госпитале. Получилось так, что это был первый мой день рождения, проведённый в армии и к тому же, в санбате. Этот день ничем не отличался от других дней в госпитале. Поэтому он не оставил никакого следа в моей памяти.

На другой день меня выписали и отправили в часть, где Нина Степановна снова поместила вашего писателя в изолятор на три недели. В конце марта я попал опять в свой взвод и армейские будни продолжились своей мрачной чередой длиной в два года.

Глава 24

В середине апреля ваш покорный слуга снова стал ходить на службу по улицам столицы Западного Урала. Это давало какую-то передышку моим мыслям. Я отдыхал в некотором роде от казарменной атмосферы, царившей в пределах части. В городе же этого не чувствовалось. При движении на службу в машине запевалась песня, за ней — другая и так всю дорогу до отдела, где получались ориентировки на вечер.

Однажды, когда мы ходили с Юрой Гоголевым, к моему начальнику по патрульной службе (а это был, как вы поняли, Юрий) подошли две девушки. Из разговора я узнал, что одну звали Люба, а другую — Лариса. Люба была среднего роста, чрезвычайно тонкого телосложения. Когда она двигалась, то все её движения исполнялись по-кошачьи. Позднее я узнал, что Люба любит животных, в особенности кошек. Можно было подумать, что в прошлой жизни она была никем иным, как кошкой. Волосы у неё были тёмного цвета, если не сказать чёрного. Когда Юра что-нибудь говорил, Люба постоянна смеялась.

Лариса, или Лора, была повыше Любы, пополнее. Двигалась она, как океанский лайнер, спокойно и уверенно, с чувством собственного достоинства. Волосы у ней были прекрасного золотистого цвета, как у небезызвестной Анжелики де Монтелу. Мы сразу приотстали с ней шага на два и двигались за Юрой с Любой, не упуская, однако, окружающую нас городскую обстановку из поля зрения. Мало ли, что случиться может на маршруте. Тем более, мы ходили в микрорайоне Крохалевка, где в последние дни была неспокойная обстановка. К тому же, частенько к нам подъезжали проверяющие, дежурные на «Уазах», ставившие в наших листах пометки о проверке несения боевой службы. На эти минуты мы отпускали наших подруг от себя.

У меня были мечты. После армии, думал я, увезу Лору в Челябинск и заживём семейной жизнью, но не так размышлял Бог. Хотя и Лора меня, возможно, полюбила, как я её в те дни, наши встречи вскоре прекратились. Однажды мне удалось пригласить её на КПП, но в последний момент я попал на чистку овощей, а часовой на КПП, «дембель» не соизволил пригласить меня на свидание с моей девушкой. Тут на меня навалились наряды и я долго не ходил на службу в город.

На дворе стояла весна. Я страдал, сочинял в свободное время стихи и пенял на судьбу-злодейку. За окном пели птички, но меня это нисколько не задевало. Я проклинал того «дембеля», который испортил мою дальнейшую судьбу. Впоследствии мне удалось узнать, что Лора хотела за меня выйти замуж, если бы я только сделал намёк, но для этого у меня не было никакой возможности. Когда же я встретил на службе в конце мая Любу, она мне сообщила, что Лора в отъезде, на юге. А ещё через год до меня дошло известие, что Лариса вышла замуж и уехала в далёкую Читу со своим мужем-военным.

Примерно в начале июня мы с Юрием задержали с поличным двух женщин-воровок. Незадолго до встречи с нами они стянули кошелёк из коляски одной мамаши. Молодая мать взяла ребёнка и понесла его домой, в подъезд. Кошелёк же бросила в коляску. Когда же она вышла, его уже на месте не было. Благо, рядом находились мы. Одна женщина, сидевшая у соседнего подъезда, описала нам внешность подозреваемых и направление, куда они направились. Мы пошли по следу и через двадцать минут увидели преступниц. Те обогнули строящийся дом и шли к остановке. Мы побежали и успели вовремя. Воровки уже были на остановке, к которой вот-вот должен был подойти автобус. Вначале они отнекивались, но потом наша логика взяла верх. Однако кошелька у них не обнаружилось. Мы решили провести «следственный эксперимент», попросив показать маршрут их движения после совершения кражи. Они пытались нас запутать, но милицию так просто не проведёшь. Улика была найдена на стройке около забора. Потом мы привели их к мамаше, которая сидела в грустной задумчивости у подъезда. В коляске лежал её малыш, которому она меняла в момент кражи пелёнки. Молодая мать узнала свой кошелёк и получила назад свои кровные. Мы составили протокол и вскоре отправили обеих воровок в райотдел.

Также в ту весну мы несли службу, дежуря на стадионе во время футбольных матчей с участием местной «Звезды». Там совмещалось приятное с полезным, а тем более, когда футбол — твоя страсть и любовь. Мы следили за порядком на трибунах, чтобы не было распития зелья, драк и нецензурной брани у болельщиков. После матчей мы уходили в город и продолжали дежурство обычно до половины двенадцатого.

Глава 25

Как я писал выше, мне недолго пришлось служить в милиции. Мне припомнили моё слабое здоровье, ссылаясь на госпиталь, леность в занятиях. Особенно, по физподготовке, от которых у меня остался след на запястье левой руки. Подъём переворотом я так и не смог выполнить ни разу, находясь в «ментбате». А, впрочем, и в другой части у меня этот гимнастический номер не вышел. Единственным моим достижением в физподготовке стал тот факт, что я научился подтягиваться на перекладине одним из способов (руками на себя), до десяти раз. Да и то это произошло не в милицейском батальоне, а во внутренних войсках, в которых я продолжал своё исполнение воинского долга.

И вот, третьего июля, комбат Лапшин построил часть на плацу и зачитал приказ:

— Ввиду прибытия в часть молодого пополнения, приказываю: провести отбор в свои взвода солдат командирам взводов из числа тех, кто прошёл курс молодого бойца. Сержантам и старшинам оказать в этом поддержку офицерскому составу.

Так в кратких словах звучал приказ. На другой день лейтенант Головченко объявил меня, так сказать «персоной нон грата» для взвода. Таких нежелательных для батальона элементов оказалось человек десять. Кроме меня в этот список попали Абрамович, Агапов, Смирнов, Сундуков, Поликарпов и ряд других. Перечисленные мной по фамилии товарищи попали в ту же часть, что и я. В этом отношении хоть повезло, как ещё и в том, что данная часть находилась в микрорайоне «Балмошная». Этот микрорайон располагался на самом краю города, в Мотовилихинском районе. Недалеко текла величавая Кама, по которой в навигацию ходили грузовые суда и «ракеты». Рядом с частью проходила железная дорога, по которой шли поезда на север области, в Соликамск и Березники.

Войсковая часть, наш второй батальон, располагалась в низине. Слева от части проходил Соликамский тракт. Напротив казармы находилась остановка, где останавливался автобус №16, шедший от площади Дружбы по тракту до нашей части, поворачивая затем направо и двигаясь потом непосредственно в микрорайон, где жила основная часть жителей этого края Мотовилихи. Справа и позади расположения батальона размещалась жилая зона исправительно-трудовой колонии усиленного режима — ИТК-29. Чуть правее от жилой зоны и через дорогу находилась промзона ИТК, куда осужденные ходили на работу. На работе они делали паяльники, надевали на обода велосипедных колёс камеры с шинами. Десятка три-четыре занимались стройкой и отделкой жилых домов, так называемых объектов: «Дом №1» и «Дом №2». В этих домах потом жили наши прапорщики и офицеры.

За жилой зоной находилась деревня «Чапайка», как называли её мои товарищи по службе и, конечно, начальство. Правее деревни на холмах рос лесной массив, где мы совершенствовали свою подготовку в военном деле. Иногда наш батальон добирался на машинах и на Голый Мыс. Как говорил старшина, раньше туда приходилось передвигаться пешим строем, но это потом мешало нормально нести службу в караулах. Расстояние было немалым — 25 км. Единственным походом был для нас поход в баню на помывку. До бани мы добирались минут сорок. Она находилась в пяти километрах от части, около площади Восстания. В банный день мы вставали в пять, чтобы помыться до прихода гражданского населения, которое шло в баню к семи часам.

Письма, приходившие в часть, получались на почте, которая находилась в жилом микрорайоне. До неё можно было добраться пешком, поднимаясь в гору или автобусом, проехав две остановки. Там же ротный почтальон забирал посылки, которые в казарме равномерно или неравномерно делились среди узкого круга солдат. «Кто успел, тот и схватил» — таков был девиз при получении гостинцев.

Территория части, вернее второго батальона, была небольшой. Остальные батальоны, а их в части существовало восемь, располагались в разных уголках области: от Соликамска до Кунгура. В нашем батальоне числилось две роты — третья и четвёртая. Обе роты размещались совместно, но в 4-й роте были лишь прапорщики и «сверхсрочники». Те и другие несли службу на зоне, которую мы охраняли. В Перми был ещё один батальон, который располагался там же, где и головная бригада, то есть около госпиталя УВД.

Казарма лицевой стороной обращалась на коровник, где мы держали скот, и жилую зону. Противоположная сторона глядела на остановку, про которую я говорил выше. С правой стороны, если смотреть с улицы, на первом этаже был санбат, а над ним — Ленинская комната. Посреди первого этажа находилась столовая, над ней располагалась казарменная часть, где мы отдыхали. С левой стороны было помещение четвёртой роты. Остальные комнаты занимала наша третья рота. Напротив фасада существовал небольшой плац, который постепенно расширялся ввиду первоначально небольших размеров. Левее казармы со стороны остановки можно было заметить стройку века. Эта стройка являлась местным долгостроем. Планировалось здание для четвёртой роты, которое строилось до нашего прибытия в часть и продолжалось даже спустя два года после моего «дембеля», насколько мне известно.

Ворота на территорию части располагались около санбата. При въезде на КПП мы видим санбат слева, справа же находился гараж, над ним, на втором этаже, имелось помещение с гимнастическими снарядами. Прямо за воротами виднелся туалет. От туалета начинался плац, на котором мы строились перед занятиями, приёмом пищи и отбоем. Старшина роты, старший прапорщик Пищальников, любил гонять роту по плацу строевым шагом порой до получаса. Правда, в ту пору, когда мы прибыли в часть, он был ещё прапорщиком. Старшего прапорщика Пищальников получил зимой, спустя полгода. Те из солдат, которые больше всего получали нарядов от старшины, обещали припомнить ему все обиды на «дембеле». За спиной они называли его «пинчом». Звали старшину Григорий Павлович, и то только начальство роты. Я с ним подружился спустя несколько месяцев после прибытия в часть. Ещё больше мы сблизились тогда, когда ваш автор перешёл на радиостанцию.

Первые дни пребывания моего в роте были заняты сплошными нарядами, которые я получал от своего «замка», старшего сержанта Вакилова. Короче, на «замков» мне не везло в течение всего первого года службы. Ещё ко мне любил придираться старший сержант Юсупов. Я попал в первый взвод вместе с Агаповым. Абрамович, или «Абрам», оказался в третьем. Смирнов, Сундуков и Поликарпов — в четвёртом. В роте нашей было много нацмэнов. Кроме русских, украинцев и белорусов, можно назвать следующих представителей своих наций: чеченцы, армяне, грузины, узбеки, таджики, казахи, азербайджанцы и ряд других. Вышеупомянутые «замки» были узбеками. Один повар являлся представителем Армении, другой — Узбекистана.

Занятия здесь были более изнурительными, чем в милицейском батальоне. Но куда мне было деться, и я смирился со своей участью. Мало-помалу ваш покорный слуга втягивался в жизнь роты и продолжал писать стихи. Первое время мало кто знал о моём увлечении поэзией, но к осени почти половина роты просила меня что-нибудь прочесть. Широкой известности я достиг после поездки на поле, где мы собирали картофель. В стихотворении, посвящённом этому событию, мной были упомянуты фамилии новоиспечённых «дембелей». Этот стих приведён в другом месте, а здесь ваш автор упомянул лишь несколько строк:

На машине едут

На уборку в поле

«Молодые», «деды» —

Почти рота в сборе.

Крылюк жмёт на газ,

Старшина в кабине.

Если сбавишь скорость,

Вдарит по хребтине…

«Закончим поскорей», —

Говорят Бахадыр и Фарид, —

«А то падёт на землю снег

И урожай весь погорит».

Немало пота уж пролито,

Но силы ещё есть у нас.

Подбадривает Ромка Околита,

Когда подходит к каждому из нас.

20.09.1984 г.

Бахадыр Юсупов и Фарид Вакилов запомнились мне надолго, благодаря тому, что я от них получал ежедневно до десятка-другого замечаний по форме и существу. Спал ваш покорный слуга первые полгода в третьей роте на втором ярусе, как и все мои товарищи и весенний призыв 1984 года.

На службу в караул я первый раз заступил в середине августа. Ставили меня на простые посты, широко заметные со стороны роты и в то же время со стороны пульта, расположенного при въезде в жилую зону. Именно, на эту зону я и смотрел со своего поста №5.

Глава 26

Что из себя представлял караул? Караул состоял из восемнадцати-двадцати человек. На пост заступало до трёх солдат и ефрейторов. Постов было пять на жилой зоне и столько же — на промзоне. Помимо этих людей двое заступало на пропуск машин из зоны и в зону. Восемнадцатым являлся заместитель начальника караула. Прапорщиков из четвёртой роты, бывших «начкарами» я в расчёт не беру. Служба в карауле шла суточная: с 18—00 до 18—00. Таким образом, на посту каждый часовой стоял 8 часов (четыре раза по два часа) в сутки. В наряд на службу или по части заступали обычно на сутки через сутки.

Зона с поста №5, на котором я обычно стоял, выглядела следующим образом. Прямо передо мной жилая зона делилась на две примерно равные части. Левая половина была производственной, в ней размещалось СРП-6 (специализированное ремонтное предприятие), на котором трудились квалифицированные мастера из числа осужденных. Они ремонтировали большей частью машины военного назначения.

Правая сторона жилой зоны напоминала военный городок. Посреди городка располагался плац, рядом с которым находились строения, приспособленные для ночлега осужденных. Около поста в жилой зоне размещалась столовая с кухней. В зоне имелись мастерские, где ремонтировалось всё, что угодно. Однажды мы туда относили ротный цветной телевизор. Сделали «телик» всего за два дня.

Территория обеих зон была ограждена тремя рядами ограждений, по проволоке шёл сигнал, если кто-либо задевал её, даже если это была птица. Поэтому мы часто в первое время вздрагивали от звучавшего сигнала, но вскоре к нему попривыкли. Он стал таким же обыденным, как и всё прочее.

Промзона состояла сплошь из цеховых помещений. То, что в них производилось я отчасти сообщил вам. Кроме того, за чай, который мы перебрасывали в зону, осужденные делали «кнопари», зеркала, цепочки и прочую бижутерию.

Так как я — парень весёлый иногда, то, стоя на посту, чтобы не скучать, исполнял песни из гражданской жизни. Вскоре об этом узнали «начкар», с которым я часто ходил в караул, и, естественно, товарищи. Поэтому, когда я замолкал, они просили спеть ещё что-нибудь. Порой мне в голову приходили стихи и тут же, раскрыв записную книжку, ваш автор писал их, не сходя с поста.

Из части четыре раза в сутки мы получали пищу. Завтрак, обед и ужин были, как в роте. А в полночь нам привозили молоко, надоенное в нашем коровнике. Молоко мы ждали с большим удовольствием. Оно служило нам деликатесом, напоминанием некоторым из нас о «гражданке».

Посты были ограждены большей частью решёткой, а дверца закрывалась изнутри. Правда, зимой мы выходили порой из будки, так как решётка покрывалась инеем и из-за этого ничего не было видно. Нам это предписывалось командиром роты, капитаном Нефёдовым, и замполитом, старшим лейтенантом Дубягой. Теперь немного расскажу об офицерах третьей роты нашего батальона.

Командир третьей роты, капитан Нефёдов, был невысокого роста, но зато имел мощный накаченный торс. Голова у капитана напоминала футбольный мяч, хотя и слегка сплюснутый. Характер у него был. Прямо сказать, не «сахар». Однако. В смысле замашек комроты уступал заместителю по политической части. Старший лейтенант Дубяга больше всех любил поиздеваться над нами, солдатами и сержантами третьей роты. Особенно ему нравилось поднимать нас в ночное время, в своё дежурство. Он заходил в казарму и подавал команду: «Р-о-о-о-та — в ружьё!» Далее Дубяга выгонял всю роту на плац, а потом в полной боевой мы бегали по округе, в микрорайоне на горе. Порой замполит заставлял одевать противогазы. Погоняв так нас, он делал отбой и вся рота спала, как убитая, до утра.

Командиром первого взвода, в котором я служил, был старший лейтенант Осипов. Он был высокого роста, около двух метров. Дубяга уступал ему сантиметров десять. Фигурой взводный вышел, словно штангист. Можно было подумать, что в свободное время он толкал штангу. Пришёл Осипов к нам из головной части неизвестно по какой причине.

Все эти офицеры были недалёкого мышления. Старший лейтенант Осипов вообще напоминал типичного уставника, у которого в голове гуляли только команды. Всё-таки все они старались сдержать «дедовщину» в роте, чересчур активных «дедов» отправляли на гауптвахту. «Губа» (так мы называли гауптвахту) находилась в центре города, в «красных казармах». В этих казармах, покрашенных в красный цвет, я один раз побывал, попавшись за самовольный уход из части среди белого дня. Об этом позже. Однако. По словам Вакилова, раньше «деды» были более свободными в смысле «распускания рук». Правда, тогда и офицеры смотрели на «дедов» сквозь пальцы. Недаром за год до моего прихода старшина роты был избит «дембелями» и долго-долго не показывался в части. Но к моему приходу, по словам «замка», «деды» почти все измельчали и нисколько не похожи на «ДМБ-83». Однако, от этих слов и действий Вакилова по отношению ко мне, вашему автору было нисколько не легче. От Вакилова нельзя было увильнуть ни в роте, ни в карауле, так как он ходил помощником «начкара». Единственно, где он не мог до меня докопаться, так это лишь на посту или в наряде ввиду того, что в наряд Бахадыр Юсупов и Фарид Вакилов почти никогда не ходили, за исключением праздников. В такие дни в карауле «начкаром» являлся ротный, а помощником шёл прапорщик из 4-й роты.

Правда, осенью Вакилов ушёл на «дембель», а его место занял сержант Степан Войтыховский, с которым я более-менее находил общий язык, так как по призыву он был всего на полгода старше. Место Юсупова заполнил сержант Антонов. Тот вообще был нашего призыва, так как новоиспечённый «дед» Павлятенко, по мнению всего ротного офицерского и старшинского состава не годился на этот пост.

В момент, когда один призыв уходил, а новый приходил, мне довелось ходить в караул на строительство жилых домов, называвшихся условно «Дом №1» и «Дом №2». Расскажу немного об этом эпизоде моей службы.

«Дом №1» строился, вернее, заканчивал строиться в микрорайоне. Когда я попал в тот караул, осужденные завершали седьмой этаж. Дом же планировался девятиэтажным. Территория стройки ограничивалась двумя линиями заборов двухметровой высоты с колючей проволокой поверху. Осужденные работали с девяти утра до шести вечера. Всего было три поста по углам и один — при въезде на строительство.

«Зэков» везли на объект в бронированной машине с решёткой, которая закрывалась тогда, когда последний из рабочих заходил внутрь клетки. Около решётки рассаживался караул, состоявший из девяти человек. То есть, по два человека на угловые посты, «начкар», его помощник и сержант СРС (СРС — служебно-розыскная служба), ходивший с собакой порой по периметру охраняемого объекта и, естественно, осматривавший въезжающие и выезжающие автомобили. На машинах привозились материалы для строительства. В целях безопасности нужно было осматривать автомобили на предмет: мало ли что или кого могут вывезти и завезти водители автотранспорта на объект или с объекта. Аналогичная картина представлена была и на «доме №2». Разве только стройка находилась там в разгаре и дом предполагался в пять этажей.

Обязанность моя на посту заключалась следующем. Я должен был внимательно смотреть за своим участком, чтобы никто не мог подойти к забору по ту сторону зоны. Труднее всего становилось в ночное время, когда при свете фонарей осматривать свой участок приходилось неусыпно, несмотря на то, что клонит в сон. К тому же при смене часовых необходимо было всматриваться в тропу наряда и, увидев тень, движущуюся за двести метров от поста, нужно подать громкую команду: «Стой! Кто идёт?» Если ответа нет, следовал сигнал: «Стой! Стрелять буду!» Естественно, «помначкара» или сам «начкар» подавал ответный сигнал: «Начальник караула (помощник начальника караула) со сменой!» В противном случае, я имел право дать предупредительный выстрел вверх. Правда, до последнего не доходило. Ну вот, пожалуй, и всё о караульной службе.

Глава 27

Дни, между тем, шли. Подошёл второй Новый год, встречавшийся мной в армии. Этот Новый год я, в отличие от первого, провёл в казарме. Предыдущий ваш покорный слуга встречал в саду имени М. Горького, когда служил в «ментбате».

Вот чем мне запомнился второй Новый год в рядах ВВ. Незадолго до полуночи начальник штаба батальона майор Керимов построил батальон внутри казармы и, поздравив третью роту с праздником, объявил:

— Желающие посмотреть «Голубой огонёк», выйти из строя! С условием, чтобы никто не спал в ленинской комнате. Если кто заснёт, вся рота отправится спать. Подъём завтра в восемь часов.

Желающих оказалось человек двадцать и замполит роты, с разрешения майора Керимова, провёл нас в ленинскую комнату. В числе тех, кто пошёл смотреть телевизор, был и я. Через два часа заснул Мирошников Сашка, «любимец Дубяги». Дубяга любил над ним поиздеваться больше, чем над кем-нибудь другим. Естественно, замполит отправил, несмотря на наши протесты, всех нас в постель, а сам остался смотреть концерт дальше.

Перед Новым годом мне дали задание написать ряд стихов в праздничную стенгазету, что я и сделал. Мои поэтические строчки появились в тот же день, когда получил задание. Вот одно из этих стихотворений:

Вот вышка… От земли

На три метра возвышается.

На ней стоит часовой

И на ветру шатается.

В лицо упрямый снег летит,

Просвета нету никакого.

Стрелка к двенадцати бежит

На наручных часах часового.

После того, как вывесили стенгазету, около неё собрались солдаты и сержанты роты. Естественно, все узнали почерк, хотя стихи и не были подписаны.

Прошло недели две после праздника и вдруг меня вызвал майор Керимов. Я, значит, захожу к нему:

— Товарищ майор! Разрешите войти?

— Входите. Знаете, зачем я вас вызвал к себе?

— Никак нет!

— Так, я решил дать распоряжение, чтобы капитан Нефёдов перевёл вас из первого взвода в хозяйственное отделение. Вы будете стажироваться на радиостанции. Согласны, товарищ солдат, нести службу там, куда я вас направляю?

— Так точно, — сказал я, немного подумав.

— Ну, вот и ладно. Вы свободны, можете идти.

— Есть!

Я вышел от начальника штаба и тут же попал в окружение своих товарищей. Все были заинтересованы моим вызовом к Керимову, так как обычно доброго от этого никто не ждал. Тем более, это был мой первый визит к начальнику штаба. То, что я сообщил, мгновенно ошарашило всех моих друзей.

Через день я впервые очутился в радиорубке. Для меня там всё было внове. Меня ждали, в том числе и майор Керимов. Начштаба из себя представлял крепкосложенного мужчину, лет сорока, цветущего здоровьем. Он встретил меня хитрой улыбкой, которая в любой момент могла перейти в гнев и этот гнев всегда мог вернуться к прежней усмешке. Роста он был небольшого, около метра шестидесяти, но, как и все представители Кавказа был горяч не в меру, если его выводили из себя подчиненные. Майор взял с меня обещание никого не пускать на станцию, кроме тех лиц, которые имели право доступа. После чего, пожелав мне успехов в дальнейшей службе, покинул радиорубку.

Далее я познакомился поближе с начальником радиостанции и радистом-механиком, которые должны были меня стажировать на должность. Начальник радиостанции, сержант Мухаметов, башкир по национальности, был довольно щуплого телосложения и вдобавок невысок. Кличка в роте у него была «Муха», но он не обижался. Прозвище вполне подходило к его фигуре. Родом Олег Мухаметов происходил из Учалов, что рядом с посёлком Уйское, находящимся в нашей Челябинской области.

Другой радист, Сергей Большаков, был тоже щуплый, но ростом он превосходил меня почти на голову, что тоже оправдывало его фамилию. Призван Сергей на службу был из Полазны, что около Перми. В увольнение он часто ездил домой. В заключение, они оба уходили весной, а смены ещё не присылали и я должен, стало быть, у них перенять опыт работы на радиостанции.

Моя стажировка началась в первый же день. Сержант Мухаметов мне задание выучить различные коды, обозначающие населённые пункты, должности, звания и так далее. Короче, всё, что составляло секретную информацию. Мне, естественно, трудно было запомнить эти кодовые обозначения, но спустя какое-то время эта трудность преодолелась.

После этого оба «деда» стали обучать меня работе на радиостанции. Слава богу, что не надо было учить морзянку, я бы её никогда не одолел. Это обучение прошло довольно быстро, так как особых трудностей не вызывало. Вскоре я смог самостоятельно работать на станции. Дежурство моё на станции шло вместе с радистом Большаковым. График дежурства был простым. Вначале я дежурил от завтрака до обеда, потом после обеда мы с Большаковым отдыхали. Далее в ночь мы заступали после ужина. Так как я был стажёром, то спал первое время, как обычно, с ротой. Это длилось до апреля. В начале апреля Сергей ушёл на «дембель» и я стал работать поочерёдно с «Мухой».

В моё дежурство, если оно выпадало на ночь, ко мне приходили товарищи. Правда, я их пускал, когда начальник штаба и комбат уезжали домой и дежурил старшина. В роте, кроме моих земляков, из друзей были ещё несколько человек. Это, в первую очередь, «новоиспечённый дед» Остроумов Игорь из Ижевска, мои сопризывники Рябоконь Виктор из Днепропетровска и Григорян, наш повар, из Армении, а также писаря Бондарев Сергей и Лелюхов Виктор (первый был пермяк, а второй родом из Кунгура), пастух нашей роты Миша (фамилию его, к сожалению, не помню), бравый «комбатовский» шофёр Мальков Андрей. Последние два из мною перечисленных прибыли в часть из тюменских краёв. Все эти мои друзья посещали меня часто, но всё же старшина, застававший их на станции, выгонял всё это сборище антенной, которую он снимал из походной рации. Так как антенна гнулась, то Григорий Павлович использовал её в качестве кнута. Мои товарищи, увидев «пинча», мгновенно исчезали, застревая порой в дверях. Задние получали свою порцию хлыста и долго после этого не показывались у меня в рубке. С другой стороны, старшина роты любил проводить время в моей компании.

Немного о друзьях. Игорь Остроумов родился 5 июня, то есть в тот же день, что и моя мама. Он был довольно крепким парнем и умел за себя постоять, за что часто отправлялся в наряд на кухню. Так что, некоторые сержанты его уважали за смелость. На кухне Игорь обычно убирал зал и спать уходил в одно время с ротой. С ним в компании почти всегда был аварец по прозвищу «Гульбала». Кавказец этот являл из себя типичного «чмо», как мы его часто называли. На службе он почти не был, да и не любил туда ходить. Его любимым нарядом служила «дискотека». Самое замечательное в его щуплой внешности было то, что один глаз у «Гульбалы» имел белую бровь. Эта примета делала из него какого-то альбиноса. На службе всё же он успел отличиться тем, что на пост его ставили около будки с собакой. «Гульбала» умудрился заснуть или сделал такой вид и старший сержант из второго взвода, в котором аварец нёс службу, нашёл его в спящем виде и запинал тут же до полусмерти. После этого события «Гульбала» не вылезал из нарядов по кухне. В нашей роте был ещё один аварец, та у того вся голова была покрыта сплошь белыми волосами, как у старика. Хотя все остальные представители Кавказа имели тёмные, как смола, волосы.

Рябоконь Виктор, или Витёк, прибыл в роту из головной части, в которой был музыкантом. Немудрено, что до службы и после неё он работал в театре, где пел песни. Своим характером он веселил всю роту и офицерский состав, благодаря этому дару Виктор находился всегда в лучшем положении относительно многих солдат подразделения. Мы с ним ушли домой в один день, вместе с нами ушёл и мой земляк Олег Абрамович.

Григорян приехал из «учебки», где учился на повара. Впрочем, мне кажется, что это его призвание — кухня. В ночную смену я часто приходил к нему на кухню, где меня ждали жареная картошка, чай, белый хлеб и масло. Взамен этого он мог звонить от меня своим знакомым женщинам из Перми.

Писаря допускались мной по той простой причине, что они снабжали меня письмами от любимой, а также делились со мной посылками. Лелюхов жил до армии в Кунгуре и посылки он получал чуть ли не ежедневно. Бондарев Сергей вообще в увольнение уезжал домой, в Индустриальный район. И каждое воскресенье у меня на станции был пир, конечно, в отсутствие начальства. Сергей звонил от меня своей подружке Дарьяне чуть ли не каждый вечер. Правда, им в совместной жизни после армии не повезло. Они разошлись. Звонить вместе с Сергеем приходил и Витёк. Писаря уходили домой через полгода после меня, впрочем, как и пастух Миша с шофёром Мальковым, или «Мальком».

Относительно последних, так Миша снабжал вашего покорного слугу в ночь молоком, а «Малёк» возил меня в баню на своём Уазе на пару со старшиной.

Постепенно пролетели три месяца 1985 года. Вот, когда я совсем отчаялся в том факте, что мне не суждено сходить в увольнение, а тем более в отпуск, меня командир роты капитан Нефёдов отпустил в город на целый день. Началась новая эра в моей жизни, полной удач и разочарований, любви и разлуки, находок и потерь. Я встретил ту, которую, казалось мне, долго искал и не мог до сей поры найти. Чтоб судить об этом, поразмышляйте над моими успехами и ошибками, которые чередовались очень часто в моей трудной непредсказуемой судьбе. Тогда вы, может, меня поймёте правильно и не станете надо мной смеяться, увидев впервые в своей жизни такого человека, как я.

Январь-Апрель 1992 г.

Челябинск

Часть вторая

Глава 1

Однажды, 25 марта, меня вызвал утром к себе командир роты и, как вы прочитали выше, изъявил своей прихотью желание мне оказать милость. Произнеся глубоко напыщенную речь, полную красноречия, он вынес следующее резюме:

— Товарищ Бухтин! Вот тебе увольнительная до 20 часов. Сейчас семь утра, в вашем распоряжении двадцать минут привести себя в порядок. Потом подойдёте к старшине и он вас отпустит в город. Я дам ему распоряжение. Вы свободны!

— Разрешите идти?

— Идите, боец.

Я выскочил от капитана Нефёдова с таким настроением, словно выиграл по лотерейному билету миллион. После этого мой маршрут был построен в направлении умывальника, где ваш автор умылся, побрился, почистил зубы. Далее я поднялся к себе на станцию, доложил «Мухе» о приказе ротного, начистил бляху и сапоги, подшил свежий подворотничок и пошёл искать «пинча». Григорий Павлович мне встретился около поста дневального. Оглядев мой внешний вид, старшина дал «добро» и отпустил меня на «волю».

Я рысью выскочил из части и побежал к остановке. Автобус не заставил себя ждать и вскоре рядовой Бухтин ехал по Перми в переполненном рабочими автобусе. Мой путь лежал в направлении «Юбилейного», где по моему разумению проживала Лариса Мокрушина, или «Мокруша» (так её звали подружки). В каких-то сорок минут, сменив три автобуса, ваш друг доехал до желанного микрорайона. Однако, прибыв по адресу, я получил ещё один удар от судьбы. Дверь мне открыла мать Лоры и сразу объявила, что моя бывшая подруга вышла замуж за офицера и уехала с ним в Читу по направлению. Мне ничего не оставалось и я пошёл к Любе Гнездиловой. Та жила около остановки, на которой ваш покорный слуга сошёл с автобуса. Квартира её размещалась на первом этаже окнами во двор и на остановку. Семьё же у них была большая: отец, мать, брат и сестра, помимо Любы. Но сестра Светлана вышла замуж и в момент моего увольнения находилась у мужа на родине, в городке Вентспилс, что расположен на латвийском берегу Балтики. У этой четы родился сын Арнис, правда, ещё не сделавший к тому дню ни одного шага. Мужа Светы звали Эрнестом. Он приезжал на заработки в Пермскую область. Тут-то они и познакомились, полюбили друг друга и уехали в Латвию вести семейную жизнь. Правда, каждое лето, а также конец весны и начало осени Эрнест трудился в уральских краях. Любимого брата звали Данила, он заканчивал училище и уже работал на практике на заводе имени Калинина, где и его отец, Иван Данилович Гнездилов. Данила по характеру был мало разговорчив и стеснялся женского общества, несмотря на свои семнадцать с «хвостиком». Иван Данилович выглядел уставшим от постоянных трудов на заводе, где он выматывался благодаря советской системе производства, не щадящей человека, ставившей его в положение раба. Жена Ивана Даниловича, Тамара Александровна давно уже не работала, а занималась, насколько ей позволяла полнота, домашними делами и заботами. Глава же семьи страдал сердцем, которое часто давало о себе знать не только из-за тяжкого труда в горячем цехе, но и от никотина вперемежку с алкоголем. Квартира у Гнездиловых была трёхкомнатная, наполовину современной планировки, в нашем понимании этого термина.

И вот, так как мне нечего было уже делать в течение дня, я отправился в гости к Любе. И с этого дня началась моя новая жизнь, закончившаяся через каких-то пять лет крахом. Ваш автор поднялся на первый этаж, пройдя шесть ступенек, и позвонил в дверь квартиры №1. Спустя минуту выглянула мать Любы и спросила, кто я и зачем пришёл. Я попросил вызвать Любу. Ждать пришлось недолго, та появилась в своём халатике, прижимая к груди кошку. После я узнал, что эту чёрную кошку кличут Муркой и этот зверёк — любимое животное Любы.

Она меня вначале не узнала в моей новой форме, но когда всмотрелась, то сразу провела к себе в комнату и посадила на диван. Далее, поглаживая Мурку, Люба спросила:

— Как ты попал во внутренние войска и где сейчас ты служишь? Что с Юрой? Куда он уехал, есть ли у тебя его адрес?

Я, еле отдышавшись, начал бегло отвечать на поставленные Любой вопросы:

— Попал я во внутренние войска за своё поведение в июле прошлого года. Сейчас служу на Балмошной, что в Мотовилихе, охраняем зону. В данный момент я в увольнении. Ночью дежурил на радиостанции, а утром ротный отпустил меня в город. Что касается Юры, он уехал домой ещё летом и адрес, к сожалению, не оставил. У меня же к тебе свой вопрос: как получилось, что Лора вышла замуж?

Настала очередь Любы и она задумалась, прежде чем ответить на мой безмолвный взгляд. Я ждал того, что она скажет. Это время показалось мне тогда целой вечностью. Но вот, наконец, Люба ответила, слегка вздохнув:

— Игорь! Помнишь, ты пригласил Лору на КПП. Мы тогда пришли, но ты так и не вышел к нам на встречу.

— Но меня никто не вызывал к воротам. Я ждал целый вечер.

— Вскоре после того дня Лора мне призналась, что если бы Игорь признался в любви, то она бы ему не отказала. А ты даже ей не написал из войсковой части, куда отправился служить после «ментовки». Она так ждала от тебя вестей.

— Да я думал, что она меня разыграла и не пришла ко мне. Позже я подумал и о Юре. Однажды, когда он дежурил по батальону, а ваш друг и приятель Лоры убирал зал в столовой, Юра мне выложил: пошли, мол, со мной в гости к Любе. Там ждёт варенье, будет и Лора. Я же был в то время сознательным «зелёным» солдафоном и в «самоход» не пошёл.

— Вот, а мы с Лорой ждали вас с Юрой. Пришёл же только он один. Спустя три или четыре месяца Лариса оставила свои мечты и надежды на тебя, встретив одного курсанта — пятикурсника. Тот ей запудрил мозги и, в конце концов, они поженились и укатили в далёкую Читу, куда она зовёт и меня в гости. Да всё никак не найду возможности съездить. Вот, пожалуй, и всё.

— Нет повести печальнее, чем эта… Хорошо, Люба, пошли куда-нибудь сходим. Я свободен до вечера. Можно в кино, можно ещё куда. Веди, показывай свои любимые места.

— Подожди минут двадцать. Я Мурку покормлю и приоденусь.

Люба взяла кошку и унесла её на кухню. Там она налила её молока и вернулась в комнату, чтобы взять платье. После Люба вновь выпорхнула и, где-то пошуршав минут десять, заглянула ко мне и сказала, что готова.

Спустя некоторое время мы докатили на «тридцатке» до Комсомольской площади, где вышли и пошли неторопливо по Компросу в сторону Камы. Проспект был мне хорошо знаком со времени службы в милиции. Слева остался «Кристалл» с индийским фильмом на афише, справа гостиница «Восточная», где однажды я останавливался во второй приезд матери ко мне в гости, но уже на Балмошную. В тот приезд мамы у меня не было времени выбраться к Лоре в гости, тогда оказывается я бы успел её увидеть и жизнь пошла бы по-другому. Так медленным шагом мы дошли, наконец, до сада имени Горького и остановились у кинотеатра «Октябрь».

— Какой сегодня солнечный день, Люба! Так и тянет к природе. Пошли, сядем вон там, на лавочке под деревьями.

— Пошли, если ты так хочешь.

Мы обогнули кинотеатр и скрылись от лишних глаз в саду. То тут, то там слонялись молоденькие парочки, а поодаль около летней эстрады стучали старики костяшками, забивая давно забытого мной «козла». Это сразу вызвало улыбку на моём лице, которая не укрылась от Любы.

— Чему ты радуешься, интересно?

— Да вот «гражданку» свою вспомнил, двор, соседей по дому, друзей и так далее. Кажется, что сто лет прошло уже с того дня, как начал я служить. А на самом деле лишь год и пять месяцев.

— Мне же больше нравятся парни в форме, особенно сержанты и курсанты.

— А я, к примеру, чем хуже?

— Насчёт тебя я не говорила.

— Спасибо на этом.

Закончив разговор, я предложил мороженого и вскоре принёс две порции пломбира. Откушав холодного угощения, Люба сказала, что у неё дела в доме быта «Алмаз» и, к сожалению, сегодня она не сможет уделить мне больше времени. Я вызвался её проводить до «Алмаза», но она отказалась наотрез. Тогда ваш писатель оставил ей адрес моей части и, пожелав скорой встречи, отправился в свою роту. Настроение было в тот момент у меня неопределённое. Я не знал, что мне с собой поделать, но возникло в душе какое-то волнение, необъяснимое чувство тоски и грусти, бывающее разве лишь в роковые минуту у лириков прошлого и начала нашего века.

Ротный и старшина удивились моему раннему возвращению. Было лишь два часа дня. На вопросы друзей я махнул рукой, а после обеда пошёл отдыхать к пастуху в коровник, где и провёл время до построения на ужин.

Глава 2

Спустя какое-то время я решил-таки написать письмо Любе с выражением признательности и нежности. Дело в том, что не проходило и дня без того, чтобы ваш автор время от времени вспоминал об этой своей привязанности и мечтал о новой встрече с ней. В голове рождались самые смелые, и, казалось бы, несбыточные желания и мечты. Вскоре всё это воплощалось в стихотворные строчки, заполнявшие записную книжку в левом кармане моего «х/б». В итоге я стал думать: «Не любовь ли это моё чувство?» С каждым днём ваш покорный слуга всё меньше в ответе на этот вопрос мучился догадками, переходившими впоследствии в твёрдую уверенность в том, что это чувство есть любовь. Объектом её являлась тоже Любовь. Вот ведь как всё может быть!

В увольнение я с того дня долго не ходил и единственной ниточкой, связывающей меня с Любой, были письма, которые писал, в основном, ваш друг. С каждым посланием моим выливалось всё больше и больше любви. Настал период, когда мои письма стали ежедневным занятием, как завтрак, обед и ужин.

Первый ответ я получил спустя месяц после нашей встречи, да и то, когда мной были направлены стихи в адрес Любы. Она умоляла меня в письме меньше изъясняться в любви, «ведь, мол, я любил Лору и не надо перескакивать с одного на другое». Она мне сообщила о том, чем занималась в последние дни, куда ходила. О своих чувствах Люба предпочла умолчать, на что я нисколько не обиделся. Дело в том, что желать много сразу чересчур невозможно. Требовалось определённое время и место для осуществления своих чувств. Казарма давала мало возможностей для осуществления моих замыслов.

Следующая наша встреча произошла в начале июня. В тот день меня ждало необычное. Сижу я на станции, вдруг зазвенел телефон. Как положено, ваш друг взял трубку и привычно ответил: «22—77». Наш телефон на станции был следующим: 36-22-77. Вот отсюда и мой отзыв. В ответ прозвучало:

— Здравствуйте! Пригласите Бухтина.

— Это я, слушаю. А Люба? Привет.

— Привет. Мы сейчас к тебе подъедем на автобусе. Как к тебе доехать?

Я объяснил и приготовился ждать, встречая за окном каждый автобус. Они прибыли спустя час. Если Любу я сразу узнал, то её спутницу увидел впервые. Они выпорхнули из автобуса, а я — из радиостанции. Минуты мне хватило добежать до КПП, чтобы встретить мою подружку.

— Привет, Игорь!

— Привет! Как я рад нашей встрече. Вы так долго добирались, что я даже подумал, что вы не приедете сегодня ко мне. Кто эта юная леди с тобой?

— Это Светка, моя знакомая. Я просила её меня сопроводить. Дело в том, что скоро мы едем в отпуск, в Крым. Я тебе оттуда сообщу свой адрес, пиши.

— Хорошо, с одной стороны, что будешь писать. Грустно, с другой, что долго тебя не увижу и не услышу.

— Ничего, месяц быстро пролетит. Тогда мы чаще будем видеться. Мой самолёт вылетает 20 июня.

— Постараюсь тебя увидеть до этого дня ещё раз.

Внезапно меня охватило желание обнять Любу и в порыве нежности поцеловать. Однако Люба предвидела эту ситуацию и оттолкнулась от меня.

— Бухтин! Не надо, вон солдат смотрит.

— Да это мой друг. Слушай, Сундук, отвернись и исчезни.

— Ну, мы пошли. Адрес сообщу в письме.

— Постой, я мигом.

— Нет, Бухтин, у нас со Светкой ещё много дел сегодня.

— Очень жаль. Я постараюсь приехать к тебе до двадцатого. Жди меня.

— Не надо, Бухтин. Зачем всё это?

— Потому что я тебя люблю.

Люба со Светой огляделись и неожиданно быстро отправились на автобусную остановку. Я стоял, оторопев от неожиданности. Впрочем, в той же позе находился и Сундук. Очнувшись, я проводил взглядом своих «гостей» до тех пор, пока те не сели в автобус. Потом стал распекать «хрюкавшего от удовольствия» рядового Сундукова. Этот полновесный «колобок» был любителем по части издёвок над товарищами, но вскоре всё моё зло на него иссякло и, махнув на Сундука рукой, я отправился к себе в рубку исполнять прерванные на время обязанности по службе.

Прошло две недели. Увольнения мне добиться не удалось и я решил впервые в своей службе в армии уйти в «самоход», выбрав не самое лучшее время для этого мероприятия. Дело в том, что лучшим периодом времени считались часы, когда в части остаётся лишь дежурный. Но моё чувство было так сильно, что я отправился в гости прямо среди белого дня. В этот день после обеда рота пошла в кино на двухсерийный фильм. Кинотеатр «Горн» располагался на площади Восстания поблизости от бани, куда мы ходили на помывку. Заметив, что мои товарищи пошли в кино, я незаметно ушёл следом.