Бесплатный фрагмент - Мегаполис

Предисловие

Книга «Мегаполис: построман» создавалась на протяжении нескольких лет (2015—2017). Без цели быть изданной, она ложилась на страницы дневника зарисовками из реальной жизни и описаниями снов. Помимо этого, художественный вымысел, безусловно присутствующий в книге, стал связующим звеном, объединяющим эти два «мира», в которых блуждают наши души.

Я не рекомендую эту книгу людям со слабой психикой и тем, чьи отношения дали трещину. Вы не найдете в ней ответов на вопросы — напротив, она состоит из лжи, ненависти и страха, подтачивающих веру в настоящую любовь и чувства. Ее фантомы будут преследовать вас по вечерам и, в конечном счете, она заставит открыть глаза на разлагающую реальность мегаполиса.

Хочу выразить благодарность тем, кто был со мной рядом на протяжении тех лет, что запечатлены на страницах этой книги. Каждый из вас дорог мне и навсегда останется в памяти, независимо от того, куда нас занесет жизнь.

P.S. Все персонажи книги — художественный вымысел автора, любое сходство с реальными людьми и ситуациями случайно.

11 февраля 2017 года, Макс.

1. Любовь, способная ненавидеть

Он впервые узнал, что такое любовь, способная ненавидеть самого близкого человека. Провоцирующая на измены и порождающая страшную месть. Любовь, тепло которой проливает тихие слезы и стучит одиноким сердцем в закрытое окно. Бросающая людей под колеса железнодорожных составов и толкающая на гибельные прыжки с высоток. Любовь, рисующая на асфальте имена. В белоснежном платье, покидающая отчий дом. Поломанная любовь.

Струйки дыма тянулись к стеклянным корпусам желтых ламп. Он курил, подражая своему отцу, стоявшему в тамбуре и смотревшему вдаль. Он думал о километрах, которые остались за их спинами. О черно-белых столбиках и насыпи, державшей железнодорожное полотно. Объехавший всю страну и не испугавшийся перемен. Кажется, он только сейчас начинал понимать его мужество, не сумевшее коснуться его в детстве. Или тот просто не хотел вмешиваться в его жизнь.

В квартире было холодно. Он лежал рядом с ней на незаправленной кровати. Ее спина касалась нежной кожей его плеча. В комнате царил полумрак, окутывающий откровенными желаниями его мысли. Он перевел взгляд с окна на ее ровно подстриженные черные волосы и подумал, что не сможет быть с ней. Прелюдия к совместной жизни уже давно начинала действовать ему на нервы. Он не хотел доводить их историю безумия до крайностей. До момента, когда возненавидит ее и ее привычки. Как она пьет из чашки или как складывает вещи в огромный шкаф, казавшийся ему квадратной бездной.

— Тебе нравится еще кто-то?

— Нет, меня все устраивает в ней.

— Даже шлюху снять не хочешь?

— Я бы попробовал азиатку или мулатку.

— Это не измена по-твоему?

— Это упущение, но и не измена!

— Только не забудь в этот раз взять меня.

— Я подумаю.

— Что значит «я подумаю»? Я тоже хочу «попробовать»!

— Хорошо, я возьму тебя с собой.

Они отлили у стены заброшенного туалета и направились к пруду. Сев на мокрую траву, они предались алкоголю и сигаретам, попеременно рассказывая о событиях, происходивших в их жизнях в недалеком прошлом. Ему казалось странным, что он допускает верность при возможности в любой момент раствориться в объятьях ночных борделей. Такой спокойный и расставивший приоритеты в угоду собственным желаниям. Пьющий каждый день и читающий по губам вину без вины осужденного. В тот вечер она звонила ему несколько раз и интересовалась дальнейшими планами. Он отвечал ей спокойным голосом, пытаясь не спровоцировать демонов ревности, но никогда не звонил ей сам.

— Может быть останешься еще на час?

— Нет, мне надо идти.

— Всего лишь час.

— Нет, не могу.

— Хорошо, так уж и быть.

— А ты?

— Еще посижу, подумаю.

— Прощай.

— До встречи.

Они направились к кованным прутьям ворот. Бары были для него всего лишь новой возможностью. Он искал женщин, которым мог подарить частичку своего внимания. Они не значили в его жизни ничего. Теперь его целью был флирт. И, если повезет, секс. Без жалости и сожаления о содеянном, он выбросил его на улицу. Голодного до правды, с ненавистью в глазах оставившего прощальный взгляд на прищуренных веках. Теперь он мог остаться один на один со страхами и переживаниями. Чтобы отдаться пучине страданий, заставлявших искать то, чего никогда не было в его жизни. В дверях незнакомых женщин, в словах ласки безвольных пленниц. Убитыми мечтами, в линзах счастья, в очередной раз открытой банке пива. Вырывавшейся наружу пеной, сладкой и горькой одновременно.

— Она словно кукла! Становишься сзади, вставляешь и начинаешь двигаться.

— Разве тебе они не интересны?

— Чем? Иногда возникает мысль, что им это совершенно не нравится.

— И в чем удовольствие?

— Просто фантазируешь, чтобы член не упал. Трахаешь и представляешь кого угодно.

— Ради чего?

— Чтобы кончить и получить удовольствие.

— И это не измена по-твоему?

— Нет, конечно же!

— Интересно.

Он считал, что каждая женщина — это искусство. С особенным ключом, доставляющим партнерам удовольствие. Они не теряли своей ценности даже среди множества свиней. Погружаясь в разврат и боль, в поиск самих себя через язык телодвижений и прикосновений. Они искали потерянную в детстве душу, маленького ребенка, брошенного в каменный колодец. Сколько бы раз они не кончали. Скольких бы женщин они не пытались забыть. Ради новой жизни и воплощения мечт. Облизывая очередной обмякший член.

— Когда пойдешь к ним в следующий раз?

— Пока мне это надоело.

— Почему?

— Хочу новых ощущений.

— Каких?

— Хочу снимать женщин в барах, чтобы делать с ними все что угодно.

— Но ты же обещал?

— Да, и я сдержу слово.

С женой или без, он выглядел в тот момент скованно и зажато. Он не хотел признаваться ей в слабостях. Не хотел бросать пить и отрываться так, как считал нужным. А считал он просто — он был уверен, что для него все кончено. Приговор уже успели вынести, прокричав что-то в суровый северный ветер.

Они вышли и закурили под мигающей неоновой вывеской. В его взгляде блестела сталь и жестокость. К тем, кто звонил по объявлениям в газетах, кто читал новостные сводки и смеялся ему в ответ. Он видел их всех, в одном окне, смотрящем в ночь. В тихую и безумную ночь вторника. Ничем не отличающуюся от других. Он привык жить на конвейере, уносящем чувства и эмоции. На вилах престарелых фермеров, на ножах скучающих поваров. В лицах молодых парочек под зонтами от солнца. Горячими, обжигающими губами. С мольбой, требовавших надежды и всепрощения. Губами купленного тела, ласкавшего золотое кольцо на безымянном пальце.

— Извини, что не отвечал так долго.

— Ничего, ты тоже меня извини.

— Она не разочаровалась во мне?

— Нет, напротив. У вас все может получиться.

— Что?

— Нет, говорю, она не разочаровалась.

— Ладно.

— Но ты бы хотел?

— Не понял, о чем ты?

— Ладно, забудь.

2. Лучи солнца

Он перевел взгляд с зеленой доски на лучи солнца, падавшие на его стол. Тетрадь была закрыта, в мыслях царила тишина и не было никакого желания идти домой. Она часто нарушала его покой, особенно когда давала повод изучать ее стройную осанку, влекущую переменами. Она внимательно слушала учителя и слегка покачивалась на стуле. Каряя россыпь волос замирала в медленном движении до тех пор, пока плавно не ложилась на ее плечи. Сегодня он обязательно пойдет домой вместе с ней. Если та, конечно же, захочет.

В коридоре прозвенел звонок. Ученики спешно собирали рюкзаки. Она кинула в темное ничто учебник, тетрадь и пластиковую подставку для книг. Он проводил ее взглядом, когда та вставала из-за стола. В сущности ничего особенного, только грусть и горькой привкус разочарования. Той весной он понял, что обычная жизнь — это не про него. И такие как она не ходят по уже проложенным дорожкам. Они пьют вдали от всех, пытаются забыть и утонуть в вихре мелодий сотен лепестков, раскрывающихся навстречу рассвету. Он безумно хотел ее, хотел ее тела и не прочь был бы полакомиться душой.

Пока ученики неспешно покидали класс, он планировал дорогу домой. На белоснежных сугробах школьного двора, по оставленным кем-то шагам на снегу. Блестками нового дня, в который все они входили через открытую школьную дверь. Ту, что скрипела по утрам ржавой пружиной и пыталась втолкнуть их вялые тела в холл. Он старался не замечать тонких коричневых реек, тянущихся вверх к стальному плафону ламы. Он даже не знал, когда ее включали. Мертвая лампа, скучающая под осенними дождями. Такой он запомнил ее, такой осталась она в его разорванном сердце.

Он подошел к окну и открыл ставни. Свежий воздух ворвался в его легкие и наполнил их свободой одиночества, которая пугала его не меньше той девушки, что исчезла в темноте зеленых стен. Через минуту он уже шел по тропинке, ведущей к набережной. Она привлекала его течением воды и мелькающим отражением города. Запахом и проносящимися мимо машинами, заглушающими его боль. В заброшенных кварталах, в линиях ограждения, мертвого от рождения. Холодного и ржавого, под проливными дождями. В тишине сердца, бьющего по осколкам серебряного дождя, драгоценного и умиротворяющего.

— Ты идешь домой?

— Да, домой.

— Пойдем вместе?

— Пойдем.

Она светилась улыбкой, говорившей на его языке. Мечтающей остаться наедине и прикоснуться к миру, свободному от кирпичных стен в белой штукатурке. От графиков и стандартов, от звонков и уговоров. Шаг за шагом, без пустых и глупых шуток. Они шли по улице, которую знали от самого рождения. С момента первых шагов по ее асфальту. Трескавшемуся на ветру и под подошвами людей, смотрящих на часы. В потоке спермы, определяющей ход сумасшедшего круговорота вещей. Готовая взять в рот и нежно слизать его возбуждение. Возможно, самая близкая. И, бесспорно, одна из самых красивых на свете девушек.

Он хорошо запомнил ее щеку, не похожую на мужские. Запомнил сердцебиение, возникавшее вместе с ней, когда они стояли друг перед другом и смотрели в бездны глаз. Утопающие в нежности и счастье. Поставленные перед минутами расставания. Через три, пять или десять минут. Он точно не знал.

— Мне нужно идти.

— Давай постоим еще.

— Хорошо, но не долго.

— Хорошо.

Они продолжали улыбаться и смотреть друг на друга. В мире без границ, украшая потрескавшиеся стены любовью. Чистой и прекрасной, без ненависти и сожаления. В мире свободном от криков родителей и обещаний, которым никогда не суждено было сбыться. Держа ее руку в своей. Касаясь нежно ее пальчиков, сносившей его голову. И оставшейся в памяти до последних дней — белоснежной улыбкой и счастьем, преображающим все вокруг.

Она ушла, а он остался. Остался наедине с самим собой, чтобы понять то, что с ним происходило. Чтобы просчитать заново шаги и взгляды, почувствовать ее, войти в нее. Он смотрел вдоль улицы и перед глазами мелькали сугробы, а время клонилось к вечеру. Он не понимал, что делал там и зачем снова переживал это событие. Перечеркнувшее вожделение и научившее чувствовать нечто большее, чем интерес к трусикам одноклассниц. К их соскам, иногда выступавшим на тонкой, поглаженной матерью, футболке. В стихах, что они писал на подоконниках и полу. Под музыку ангелов, рассекающих облака невежества и вседозволенности. В ее бесконечной улыбке без помады. Естественной и настоящей улыбке.

— Но у меня есть другая.

— И что?

— Ей это не понравится.

— Наверное, не знаю.

Он остановился у моста и задумался. Возможно, она говорила правду и тогда ему следовало пересмотреть некоторые принципы. Перестать исследовать, погружаясь в чужие судьбы и миры. В картинки прошлого и фотографии неизбежного. По шагам, оставшимся в истории, в историях, в множестве судеб. В очередной раз падая на асфальт и забывая выключить свет в коридоре. Возвращаясь домой и падая в кровать, укрывающую одеялом от жестокости и безнадежных наставлений.

Утро началось в двенадцать. С чашки кофе с молоком и бутербродов, к которым он даже не притронулся. Он сидел около часа в кровати и пытался прийти в сборки, погруженный в размышления о снах, аккуратно вписывающихся в практику пробуждения. Словно они — часть какого-то заговора, берущего верх над его разумом. Стучащих в окна и преследующих тенью по улицам, мощенным декоративными кирпичиками. Стремящиеся в один момент настигнуть его, застать врасплох и бросить в реку. С простреленной грудью, истекающего кровью и благодарностью за жизнь, что он успел мельком пролистать. Тихой, старой квартирой в центре безумного города, влекущего потерянные души с необъятных просторов страны. Потерянных шлюхи и наивных дурочек.

3. Невыносимая ложь

Ложь делала их жизнь невыносимой. Она была их наркотиком, привлекательным соблазном и источающим похоть ядом. Разноцветными лентами на деревьях, в звуках праздничного оркестра и шуме ярких фейерверков. Она развивалась сладкими объятиями чужих сердец, фокусируясь в отражениях их глаз. Теплом летнего вечера, оставляющего за собой запахи возбуждающих духов. Мягкой травкой подстриженных газонов, под пылью извилистых дорожек парка. Людьми, случайно входившими в их жизнь. Соглашаясь на чашечку кофе, открывающую горизонты страха и ненависти. Она была их сладкой болью, ошибкой операционной системы. Их, и ничьей больше.

Она манила заблудившихся странников в свои объятья. Тянула к ним дрожащие от слабости руки. Просила их выслушать переживания одинокого сердца и оправдаться перед лицом общества пропавших. Принять дозу и расширенными зрачками схватить линии давно забытой эйфории. В надежде положить начало новому шедевру, неуверенно нанося краски на истерзанный холст. Она хотела идти до конца, наслаждаясь синтетическими мирами. Запираясь по вечерам на ключ в своей комнате и сбрасывая надоевшие маски. Во благо семьи и близких, уповая на чудо и случай. Она подходила к любимым и впивалась в их шеи. Она жаждала их поддержки и умоляла о воздаянии. Каждую ночь смотря в потолок и прислушиваясь, как один из них просыпался в сумраке кошмара. Как он выключал будильник и шел в ванну, смирившись с неизбежным.

— Мне пора.

— Удачного дня.

— Надеюсь.

Он закрыл за собой дверь и усмехнулся ее самообману. Каждое утро они практиковались в нем и если чего и достигли наконец, то это изящества в обмане окружающих. Словно в искусстве. В искусстве общения с другими людьми. В искусстве не слышать друг друга и отвечать молчанием на укоры. В искусстве быть разочарованными, но не признаваться в этом вымышленному семейному психоаналитику. Убитыми в один из вечеров, когда она нерешительно зашла в комнату. Минутными стрелками его слов, прямыми и острыми как иглы. Она была удивлена и решила поддержать разговор, но вскоре осознала ошибку и остановилась.

Напряжение нарастало и он понял, что нужно смириться. Отложить дневники в долгий ящик и пуститься по выбранному ей пути. Стать ее тенью, сделать вид, что ничего не произошло. Подписать приговор их отношениям и остаться верным самому себе. Произнести в телефон имена тех, кого он оставил за бортом семейной жизни. О ком не вспоминал уже столько лет — кто был в его кровати и сжимал свежие простыни ее запаха. В кровати с окровавленными оковами, в кровати с каплями менструальной крови и похоти. Вспоминая золотую россыпь волос той, что подарила ему счастье и надежду на будущее.

После того вечера он стал вспоминать их чаще. Думать о небе, что проплывало над ними изумрудами звезд. Птицами, с криками утреннего рассвета. Рассветом, пробивающимся сквозь утреннюю дымку блестящими лучами солнца на воде. Он вспоминал их дыхание, такое разное и загадочное. Вспомнил, как они ездили в одних и тех же поездах метрополитена, спускались в глубины станций на эскалаторах прожитых дней, мечтали снова увидеть друг друга в конце недели и обменивались ничего не значащими сообщениями.

Он мечтал обнять ее и попытаться начать все сначала. Снова ощутить желание близости с ней. Он захотел узнать какими мыслями она живет теперь и чего хочет от жизни. Узнать ту, которая обнимала его по ночам. Ту, чья подруга посоветовала разобраться с ней раз и навсегда. Выбросить из своей жизни или оставить как модный аксессуар. Аксессуар, с которым можно было готовить вкусную еду и проводить воскресные вечера на веранде за городом. Завтракать и мастурбировать в белоснежной постели. Ее, нашедшую свой уютный уголок на вершине Вавилона. Города, который подарил им наркотики и гранатовое вино. Вино нового утра, свободного от любимых и их любви.

4. Шаг в бездну

Старая покосившаяся дверь со скрипом ржавой пружины грохнула за его спиной. Он сделал первый шаг по направлению к бездне и начал радоваться тому, что витало в воздухе. Дыму дешевых сигарет и шелесту газетных строчек. Весне, раскрывающей бутоны алых цветов, и жужжащей большими надоедливыми шмелями вечности. На каменной набережной, утопая в голубой бездне, он мечтал о том, чтобы жестокость человеческих сердец пристрелили еще в утробе — на краю мира, обреченного на гибель от вводящих в заблуждение любви и жалости.

Он стоял и вдыхал аромат ванили, что оставила на его рубашке отравляющая свобода перемен. Она заставляла его забыть о проблемах и вызывала желание снова встретиться с ней. Ему хотелось думать, что это взаимно. Смотреть на секундную стрелку часов и не спеша перебирать списки дел до ее появления. Они работали как отлаженный механизм, они стучали по клавишам его сознания. Им не было дано права на ошибку. Дикие снежинки спящих гор, облизывающие лазурные берега далеких стран. Он видел такие на картинках, но никогда не бывал там. Одинокими вечерами, за чашкой горячего чая с кусочком кислого лимона. Мечтая отомстить за ложь и время, потраченное на поиски счастья. Ей, осмелившейся выйти из под контроля. Слизывающей со стола остатки амфетаминового утра. Сбрасывающей телефонный звонок на ледяных рельсах знойного снегопада. Девушке, препарирующей без анестезии.

Она присоединилась к нему поздно вечером, болтая ногами и не выражая никаких эмоций, кроме замешательства. Время от времени она наносила ему сладкие раны нежными поцелуями, на скамейке с потрескавшейся от времени зеленой краской. На надписях ее рук, говоривших языком юношеского протеста, срывающегося с карнизов дикими воплями чаек. В нежном возрасте согласия, в кружевах дорогого нижнего белья со странными ласками. Иногда она задевала носочком ботинка пыльный асфальт, рассказывая о скучных вечерах в кругу семьи. О кошке, которая не давала спать по ночам, и о подругах, обсуждавших парней из параллельных групп. А иногда просто смотрела по сторонам, скучая от однообразия их встреч.

Он с трудом представлял ее в постели. С ее молочной кожей и тонкими чертами лица. На фоне морского прибоя, не способного сравниться с красотой ее милых доводов. Буква за буквой, они переливались чернилами в клетках потускневшей кожи. С ее опасениями и желанием сгореть от стыда. Полагаясь на бренды и яркие таблоиды, взявшись за руки и упав в объятья друг друга. Очередными резкими движениями носочков по пыльному асфальту, забывая о том, что их могли заметить вместе. Под тенью деревьев, хватая нежными губами губы. Ставшие на еще один день ближе драгу к другу. Поколения, разорванные пропастью в десять лет.

Ей хотелось, чтобы за ними вели тайную охоту местные журналисты. Чтобы их блокноты были исписаны шокирующими фактами, завораживающими заголовками и нервирующими зарисовками с места событий. Чтобы они поглубже зарывались в ее нижнее белье, чтобы засыпали крепким детским сном в ее кровати у окна. Пристально рассматривали рисунки в дневнике и переписывали главы ее эротических фантазий. Чтобы их камеры вспыхивали молниями сенсаций и схватывали крупным планом ее декольте. С затвердевшими сосками и мороженным в руке. Чтобы они лезли в лицо, судорожно нажимая на красную кнопку диктофона, и возбуждали ее еще больше. Больше, чем могли дать толпе экзальтированные пасторы и проповедники новостных лент, послушные бредящей расправой толпе. В слезах маленькой девочки, желающей разобраться в головоломке залипшего на медитации мира. Отталкивающего ее в болото иллюзий, на котором вспыхивали фантомные огни внебрачных отношений, озаряя накладные улыбки продажной любви. Любви ублюдков с часами на руках. Мрачных парней с развалин разочарования. Тех, в кого она постоянно влюблялась и винила себя за это.

— Я бы хотел с тобой встречаться.

— Мне приятно это слышать.

— Но, когда тебе исполниться восемнадцать.

— Ты забудешь обо мне.

— Почему ты так думаешь?

— Не знаю, посмотрим.

— Я так не думаю.

— Посмотрим.

Их взгляды играли дикими лисицами у шоссе. Поцелуями на ночь, объятиями перед сном. Отправленными фотографиями, на которых были запечатлены их обнаженные тела. Утопая в прелестях перемен, возбуждающих уставшее сознание. Этого было достаточно, чтобы они забыли о ласках и теплых словах. О кушетке в кабинете психоаналитика и таблетках, которые она пила перед сном. В ярких красках которых он медленно открывал дверь ее комнаты и резкими ударами заканчивал свое дело. В волнах бесконечного времени, на останках мертвых войн. С привкусом спермы на губах, со вкусом сладкого йогурта перед сном. В ее золотых волосах, юных и таких привлекательных.

Иногда она слышала, как над водой собиралась гроза. Как за спиной проезжали автомобили и играло фантомное радио. В них сидели парни и целились в ее голову из дробовиков. В ярких майках, с военными медальонами на шее. Она слышала как их покрышки стирали асфальт. Как они о чем-то говорили и проклинали любовь, убивающую жизнь пустыми обещаниями. Другие, активные, с красивыми телами. Потерявшие себя на подиумах и за стойками баров. Отвергнутые обществом, бесперспективные кретины. Одинокие и не желавшие стать частью огромного механизма. Механизма преданности до смерти. До последнего глотка холодного пива. Вчитываясь в меню, они искали ее взглядом, провожая ухмылками парочек, уходящих слишком рано.

Он загонял ее в прейскуранты. Ставил ценник подержанного товара. И ей казалось, что он обязательно должен был что-то сделать для нее, как-то отблагодарить. Поднять задницу и отправиться в церковь, чтобы встать на колени перед алтарем. Тихо склонить голову и попросить прощения за то, что лишил ее девственности. За то, что снял с нее трусики и открыл двери в мир женского белья. За ночи без сна, за сны без цензуры. За вечера, когда она не находила себе места и смотрела на стол, отводя взгляд от отца. За очередной букет, который был слишком прозаичен. За то, что ей не хватало романтики, капелек воска на животе и холодного прикосновения кубиков льда к дрожащему животу.

— Зачем тебе это?

— Чтобы отключиться и забыть обо всем.

— Неужели тебе настолько страшно?

— Да, наверное.

— А мне не страшно.

— Уверена?

— Я хочу этого.

Перед его глазами пронеслись барные стойки, стеклянные кружки и пустые столы. Ее алый лак и свежесть волос ударили колокольчиком над дверью. Бармены неспеша разливали посетителям пиво. С кем-то они перекидывались незначительными фразами, кому-то дарили полноценные беседы. Тем, кому не везло, начинали по сотому разу рассказывать о своей личной жизни. Они снимали одежду и гордо расхаживали перед ними нагишом, пытаясь зацепить хоть какую-нибудь блядь, подслушивающую их проповедь. Они пели хвалы самым отчаянным из своих поступков и вдыхали дым из разверзшихся вулканов. Вступали в неравный бой на ночных переулках и дарили своим возлюбленным огромные букеты роз. Ароматом муската, приводившего сюда школьниц в коротких миниюбках и смазливых пареньков, зачесывающих приятные на ощупь волосы. Насильников и торговцев дурью. Сброд, занимавшийся сексом во имя свободы, равенства и братства.

Он смотрел не отводя взгляда на одну из них. Девочка держалась поодаль шумной компании, обхватывая руками теплую накидку. Убийственная тоска передалась и ему. Вечер явно не задался у обоих. Их души время от времени затягивались никотином, скапливая в легких омерзение к происходящему вокруг. Они вдыхали запахи перегара и мужского пота. Ноты уставших лиц работяг и грустные черты офисных работников. По их движениям можно было прочесть недовольство тысяч людей по всему миру, заканчивавших свой рабочий день после восьми. Возвращавшихся домой и достававших из холодильника бутылку пива. Забыв про душ, засыпавших в одиночестве панельных гигантов, под белый шум в сущности ненужного телевизора. Таким был ее отец, таким не хотел остановиться он.

За окном захлопнулась дверь грузовика. Ему захотелось выйти и разбить лицо тому, кто так обошелся с ней. С разорванными колготками и размазанной по лицу тушью. Как и с теми, кто судорожно пытался найти розетку для подзарядки севшего телефона. С теми, у кого в поисках счастья, ушла жена. Кто не думал о том, чтобы завести детей, пугаясь цен на недвижимость. Чьи жизни летели под откос смятого о пепельницу окурка. В телеэкранах новых надежд, в титрах к старому фильму. Серыми буднями и стаями птиц. Лицами тех, кого нужно было навещать до самой смерти. Кого он видел каждое утро в отражении зеркала. Поникших в бесперспективности людей. Опущенных и размазанных. Дешевых шлюх любимого государя.

Сначала она показалась ему молодой и наивной. С блестящими глазами, предлагающая кровавое наслаждение и сладкую боль. Он с подозрением отнесся к этим мыслям и сделал небольшой глоток. Он знал, что такие как она приходили сюда заручиться поддержкой местных богинь. Те с радостью ставили галочки напротив их кандидатур. Делали фальшивые бумаги и отпускали им грехи. Смех наполнял их легкие, раздирая сердца пилочками для ногтей. А он сидел напротив и пялился на нее. На ее тонкие губы, на белую кожу и неуверенное поведение. На обиженную кем-то девочку, переживающую распад атомов в канцелярии Вселенной. Он встал и резко подошел к ней, попытавшись с ходу обнять. Она перехватила его инициативу и отшатнулась, переведя взгляд на барную стойку за которой никого не было.

— Поговорим, может быть, для начала?

— Ладно, если хочешь, можно и поговорить.

— Не стоило этого делать, это было дико.

— Иначе быть и не могло.

— Я знаю.

Она не была шлюхой. Дорогие украшения и сверкающие камни в кольцах не имели для нее никакого значения. Свадебные платья и прощальные слезы на блузках секретарш ни о чем ей не говорили. Ее привлекало общение в дешевых кафе, флирт в переходах метрополитена и поцелуи в подворотнях наркопритонов. Она любила сидеть на телефонной линии, напившись сладкой газировки с водкой. Неся бред надломленного сознания и призывая демонов одиночества, чтобы догнаться до мертвого сна. Любила обнимать кота и иногда блевала в ванной радужными переживаниями. Она получала от этого удовольствие, выворачивавшее наружу душу с ее эротическими позывами.

Чувствуя ее тепло, из темных углов на них смотрели мрачные фигуры, мысленно массируя нежные плечи и что-то нашептывая ей на ушко. Они часто звонили ей по вечерам, а она сидела и крутила тонкими пальцами телефонных проводов, не подозревая, что ее раздевают взглядом и насилуют в зассанных подъездах. Кто-то в сером пальто, стряхивая пепел, самодовольно улыбнувшись на его мимолетный взгляд. Звонок явно заводил его, в особенности розовая помада ее губ. Ему показалось, что тот был не против оттрахать телефонную трубку и отхлестать ее плеткой, лишь бы она громче орала, разрывая и без того слабый динамик на другом конце линии.

Она хотела напиться и положить конец наивности. Без алкоголя она не хотела рассказывать ему о своих чувствах. В такие моменты мир казался ей скучным, а люди не представляли никакой ценности. Словно прогулка по супермаркету без наличных. Даже ее парень не подозревал о фантазиях, что каждую ночь заставляли ее покидать уютную квартиру на берегу канала, выходящего окнами снов в бескрайнее море. Его смутные черты и далекий голос поражали ее воображение. И чем больше она пила, тем сладостней ей было слушать ложь. Такую привычную и знакомую, как серые высотки, отражающиеся в бликах черной воды. Из глубин ее подсознания, состоящего из книг, кинолент и дешевых сериалов. Она заставляла его подниматься на восьмой этаж. Аккуратно открывала дверь и провожала в темную комнату. Затем привязывала к кровати и садилась напротив в прозрачной блузке, погружаясь в чтение. Она хотела, чтобы он стал ее альтерэго, которому можно было признаться в эгоистичной любви к самой себе. К маленькой девочке, которую заставляли посещать кабинет психоаналитика. К той, которую считали больной. В нем она видела своего лечащего врача, строгого отца и не родившегося брата. Она хотела жаждать его губы и лежать на его груди нежными поцелуями. В красках картины, написанной молчанием. В алых цветах роз на подоконнике выкуренных сигарет, но каждый раз оставаясь верной самой себе.

— Она даже подарила мне картину.

— Да ну?

— Она написала ее маслом на холсте.

— Думаю, это навсегда.

— Да, хорошее прощание.

— Она сумасшедшая.

— Почему?

— Она измазала меня краской.

— Да, она умеет делать такие штуки.

— Это было необычно.

— Тебе повезло.

По утрам, стоя перед зеркалом, он пытался найти ответы на мучившие ее вопросы. В ее золотых волосах и гладкой коже. Чужое, странное лицо, которое день ото дня становилось все старше и старше. Она пыталась заговорить с ним, но он упорно молчал. Как-то она даже прильнула к собственным губам, оставив на запотевшем стекле отпечаток помады. Грустная и свободная, пытающаяся зацепиться за ниточку, уносящую их в облака на воздушном шаре. Ее рука, мертвая и холодная, коснулась живота — она почувствовала одиночество. Он не знал, что она увлекалась живописью. И ничто в ней не выдавало этот интерес.

В университете парни кидали в ее сторону брезгливые взгляды, а по вечерам лайнеры освещали ей дорогу прожекторами. Недоступность ее тела отталкивала их. Гнев переполнял бортовые журналы самописцев. Не боясь быть разорванной стаей диких собак, она кричала в объективы камер, смеясь над пустынными улицам и ржавыми переулками. Она не шла на компромиссы, с безразличием смотря в лица непонимания — она собирала сумочку и молча уходила. Чтобы вернуться в темную комнату, где на комоде стояла фотография ее сдохшей собачки. Туда, где дверь балкона была всегда открытой. Где теплый шарф удавкой обвивал шею, чтобы стоя в дверях смотреть на часы, ожидая полдня его поцелуя. И, закурив кремовую сигарету на прощание, раствориться в сладком дыму. В отчаянии и замешательстве.

5. В ожидании тепла

Сначала к ним подошли рабочие, занимающиеся недалеко от озера ремонтом дороги. Их оранжевые жилетки сверкали в лучах солнца, непривычно выделяясь на прибрежной линии. Затем подошли сборщики мусора, с улыбками смотря в сторону белоснежных птиц. Ребята на минивене принялись делать фотографии, остановившись прямо посреди дороги. Дверца открылась и стройные ножки выпрыгнули на асфальт. Девушка достала расческу и принялась за длинные, развивающиеся на ветру волосы. Объектив ловил линию ее груди, облизывая шею и плечи. Взволнованные птицы за ее спиной били кончиками крыльев по ледяной воде и, чуть оторвавшись от нее, начинали скользить по воздуху.

Он попытался дозвониться до нее, но она не брала трубку. Теряя очередной шанс, он допил третью бутылку пива под одинокий шум волн. Разочарование сменилось поиском ответов на вопросы. Иногда он даже не понимал их смысла. В эксгумации тел и в кровавых расправах над преступниками; в затхлых моргах, забирающих молодых и старых; в безразличии людей друг к другу, самых близких и дорогих. Он пил холодное, с привкусом лжи, пиво. Они опустошали свои души ложью и беспечными надеждами. В следах, оставленных кем-то на песке. В страхе перед таинственной красотой, заставляющей смотреть на киноленту окружающего мира. Мира, требовавшего отдавать долги ненависти и любви. Дикими воплями и публичными расстрелами. Он выкинул бутылку в кусты и перевел взгляд на небо. Оно начало затягиваться облаками.

Его пугало бессмысленное существование, которое казалось ему сродни самоубийству. Некоторым из таких людей, потерявшим веру в человечество, время от времени он жал руку. Не имея определенных планов на жизнь, они с легкостью пускались под ножи вселенской мясорубки. Они не нуждались в чьей-либо помощи и это было их главным оружием в борьбе со здравым смыслом. У них не было дома, не было комнаты или уголка под небом. Бегущие по лезвию несбыточных мечт. Смотрящие с жадностью до жизни. Те, кто оставил тесную квартиру и все, что связывало их с привычным миром вещей в душных городах. Свобода принимала их такими, какими они были на самом деле — с ранами на ногах, с обломанными ногтями и синяками под глазами. Она давала им немного воды и одобрительно хлопала по плечу. Иногда они сожалели о рождении, смерти и перерождениях. Некоторые из них соглашались уйти по своей воле. Другие еще как-то держались на плаву. Делали неуверенные шаги, пытаясь выжить в теплых колодцах теплотрасс. Они, словно пилигримы, обитали на краю мироздания. Безбилетные, зацепившиеся за вагон уходящего товарняка. Под стук колес, пытающиеся найти свой уголок на полустанках, брошенные дети.

Задавая глупые вопросы и не отвечая на поставленные, она пыталась сбежать от самой себя. Она уходила на кухню и ставила чайник на плиту, чтобы приготовить ароматный порошок, моментально растворявшийся в кипятке. Она стирала грязное белье и снова бросалась в объятья цифровых миров, чтобы почувствовать мокрые трусики, облегающие ее вагину. В распахнутом окне, говорившем на языке затянувшейся тоски. За бетонными стенами, ограждающими ее от ненавистного мира. Улицами, врывающимися ураганом хаоса, брызгами луж и спешащими пешеходами. С ними было что-то не так — они сошли с ума, смотря сквозь пальцы на насилие. Сквозь объективы и тела других людей, рассматривая собственные судьбы. Содрогаясь от любви, большой и огромной любви.

Она передала деньги за проезд. Ладонь кондуктора показалась ей грубой, неспособной к любви и ласкам. Через пару остановок она вышла на уже проснувшейся улице. В магазине она взяла сигареты. Зажигалка осветила ее лицо и крем медленно покрыл волосы ароматом жадных вечеров. Он лег на ее щеки тонким слоем макияжа и проник в легкие ударами уставшего сердца. Одиночество шло за ней по пятам, оно было ей к лицу — модный аксессуар, пропуск в мир занятых и образованных людей. В мир ценностей меняющегося курса, эгоизма и вредных привычек. Он хотел стать точно таким же, но последней сволочью ему стать так и не удавалось.

К тому же, целующиеся парочки раздражали ее. Она считала, что секс им противопоказан. За оградами парка, вдоль зеленых аллей и освежающих фонтанов. За столикам кафе и в дорогих ресторанах. Снимая замшевые перчатки и нежно отпивая из чашечки. С загадочными взглядами и изящными движениями. Ради ночи без сна, которая обнажит их тела и сделает беззащитными друг перед другом. Она затянулась свежестью утра и убрала черную зажигалку в карман пальто. То ли набивая себе цену, то ли изысканно нервничая.

В ее жизни снова не происходило ничего интересного. Дым белой струйкой уносился в небо. Ветер раздувал золотистые волосы. На мгновение ей показалось, что не все так уж и плохо во всей этой бессмысленной истории. Она смутно представляла их отношения, точнее она не представляла их вообще. Они просто заходили в кафе, обменивались приветствиями и чего-то ждали друг от друга.

— Что же ты до сих пор делаешь тут?

— Я просто хочу быть с тобой.

— А я боюсь тебя.

— Почему?

— Потому что понял, что не знаю о тебе ничего.

Единственное, что держало его рядом с ней — доступный секс. Иногда — возможность выпить в компании, согревающей пустыми разговорами. Он вспомнил, как она протянула ему монетку и попросила сохранить. Та выпала и затерялась между камнями. В тот вечер он уже не мог стоять на ногах, и постоянно искал за что можно было бы зацепиться. Наверху началась ссора и один парень из их компании решил уйти, кинув на прощание что-то грубое. Она тоже начала собиралась домой. Под раскаты грома и черные тучи, принесшие с собой мелкий дождик. Это была привычная для города непогода. Внутри него разгорался протест — он не хотел отпускать ее так рано. Когда им еще так много предстояло сказать друг другу. Он хотел остаться и заснуть на камнях, но его потащили с собой. Разочарованного и подавленного.

— Вставай, ты не будешь здесь спать.

— Но тут тепло и я мог бы до утра остаться здесь.

— Нет, вставай.

— Я просто лягу на куртку и засну.

— Нет, ты пойдешь с нами.

Он кое-как встал и поднялся по крутому каменистому склону. Наверху он увидел приятеля, героически курившего и смотревшего куда-то вдаль. Дома расплывались и ходили так, словно произошло крупное землетрясение. Поднявшись вслед за ним, она, ничего не сказав на прощание, ушла. Сюрреализм переходил черту всякого терпения — и ее наигранный уход порядком разозлил его. Он было хотел остановить ее и сказать, что между ними все кончено, но уже успел потерять ее из виду. Ничего не говоря, они отправились в сторону железнодорожного вокзала. Вечер подходил к концу.

6. Удобный момент

Они любили собираться, чтобы делиться впечатлениями друг с другом. Ожидая удобного момента, они набрасывались на жертву, стремясь превратить игру в бурю эмоций. Она искала чувства, но находила лишь инстинкты. Они тянули к ней свои руки, забывая о манерах и приличиях. Забывая о своих возлюбленных и данных им обещаниях. Кайф одиночества сводил их с ума, когда ее взгляд падал на одного из них. Цепляясь из последних сил за рассудок, они поправляли свои галстуки и застегивали верхние пуговицы на рубашках. Что-то звало их в ее бездну и уносило потоками диссонансов, стирая воспоминания. Он смотрел на нее и пытался понять тишину молодого сердца, молящую о прощении. Вскоре он начал подозревать, что она была перед кем-то виновата, но говорить вслух об этом не хотела. Их спутник свел брови, словно задумался о чем-то важном, и достал сигарету. Она стояла поодаль, но, казалось, пропасть разверзлась между ними пламенем ада.

— Я знаю одного парня, он играл на гитаре и все думали, что его ждет карьера музыканта.

— А он решил порвать с прошлым?

— Он никому не говорил и закончил школу пилотов, и теперь летает на самолете.

— Бывает, жизнь не предскажешь.

— Никто не знал! Понимаешь?

— Действительно, подарок.

— Вот, и никто не знал. Не догадывался даже!

Рядом с ними прошла молодая женщина с коляской. Другая вела ребенка за руку. Он подумал, что это знак — он больше никогда не увидит старого доброго приятеля, которому он позволял трепать свои волосы. Одним предстояло умирать, другие уже входили во вкус, пробуя грехи и сладкие пороки. А они — стояли и курили на улице, вспоминая дни, которые уже было невозможно вернуть.

Еще пару женщин прошли мимо, не обратив на них никакого внимания. Возможно, дело было в баре, напротив которого они стояли. Или же в их отношении к миру, изменившемуся после рождения детей. Теперь они были привязаны к семье. Они были собственностью мужей, удовлетворяющие их члены. Безразличные к другим, они думали о чем-то своем. Наверное, они свернули за угол, по направлению к теплу очага и домашнему уюту, к маленьким слабостям и шалостям детей. Покидая свои гнезда, они одевались так, словно хотели показать всем вокруг, что у них есть достаток и семейное благополучие. Каждый раз, когда он смотрел на эти измученные счастьем лица, ему становилось больно. Он вспоминал собственное детство, крики родителей и разбитую о стену посуду. Она была точно такой же, хотя пыталась оправдывать свое поведение необходимостью. В такие моменты улыбка играла с ним злую шутку и ему приходилось отводить взгляд, переключаясь на больные фантазии. Лишь бы не думать о том, что жизнь может пойти иным путем, отличным от того, который преподали ему ненавистью детства.

Иногда он срывался и обвинял всех вокруг, иногда просыпался по ночам, пытаясь вырваться из объятий кошмаров. По вечерам его преследовали картины боли и одиночества, заставлявшие бежать из дома в холодную ночь. Даже когда, казалось бы, все было в полном порядке, он все равно уходил прочь, чтобы лишний раз не рисковать. Ночные дороги научили его думать, ценить верность и разбираться в людях. Многие не засиживались рядом с ним в ожидании откровений и, с удивлением смотря в глаза, спешили покинуть неприятную компанию. Он понимал, что им была нужна всего лишь точка отсчета в этом сумасшедшем от рождения мире и, лишая их этой важной координаты, он переступал грань дозволенного, вторгаясь в пространство темной стихии, дремлющей во всех без исключения людях. Ему, как наркоману со стажем, было необходимо подсадить на иглу кого-нибудь еще. Но он предпочитал изнасилование по обоюдному согласию. И, забывая поставить фильм на паузу, он утягивал их в свои объятья. Он давал все, что им было нужно на тот момент — реальность сказочных миров, в которую они с охотой погружались, пока не наступали конвульсии оргазма. Беспомощные и в отчаянии, они бросали трусики в сумочки, и уходили к себе домой, сожалея о содеянном. Мечтая по дороге о мести, способной исправить это досадное недоразумение.

— Я бы поехал до Испании.

— Мы физически за месяц не успеем.

— Откуда такие сомнения?

— Пойдем в бар, я закажу еще одно пиво.

— Хорошо, пойдем.

— Но мы не доедем.

— Не знаю, не знаю.

Он на минуту замолчал, прикидывая расстояние и время, которое потребуется на преодоление пути. Какое-то сомнение прокралось в его взгляд. Он начал сильнее затягиваться, стряхивая пепел на асфальт. Ему не терпелось вернуться за столик и продолжить неспешно опустошать бокал за бокалом. Точно так же, как когда-то они сидели на гранитной набережной и распивали одну бутылку на двоих. Когда их разговоры были легки, словно перышки, а будущее казалось светлым и непринужденным. Но спустя несколько лет, он стал подвергать сомнению тот мир, который строил на протяжении десятилетий. Для него уже не существовало личного пространства. Интим приобрел пошлый оттенок. Она сожрала его всего, запрещая сношаться с истошными воплями. Белая скатерть показалась ему черной меткой и он захотел покинуть бар. Компромисс так и не был найден. Им подали счет.

— К тому же, мне не нравится Париж.

— Почему?

— Там была моя девушка.

— Разве Париж ей не понравился?

— Не знаю, я не спрашивал.

— А мне хочется в Париж.

— Что ж, без меня.

За окном пронесся ревущий автомобиль. Он посмотрел на него и увидел в его глазах ревность. Она сыграла с ним в ничью. Легкий прищур и процеженные сквозь зубы слова давали понять, что им никогда не суждено пуститься в далекое путешествие вдвоем. Как будто он заранее ненавидел их союз — с собором, с улицами и языком. Даже когда он лежал рядом с ней, в его голове проносились ненавистные красные огни Парижа и старинные здания, посягнувшие на их верность. Он ненавидел ее, время от времени покидавшую его снова и снова. Он ненавидел всех вокруг. За счастье, за радость и беспечность. Опустошая бутылку за бутылкой, он начинал ненавидеть самого себя.

— Она хорошего телосложения.

— Я не отрицаю.

— Но она стесняется своего тела.

— Почему?

— Считает, что недостаточно хорошо.

— Не знаю, не доводилось видеть ее обнаженной.

— Поверь.

— Верю.

Он любил вспоминать о ее рвотном рефлексе, который не давал насладиться минетом. Его так же волновал ее интерес к подругам и бисексуальность ее друга тревожила его не меньше. Она была их проводником и убийцей, захватившая в заложники любовь. Он падал к ее ногам раненым зверем, слизывал кровь жалости и презрения с ее пальцев. С рук изгнанной королевы, правящей мертвыми воинами, ел куски вырванного сердца. С губ молчащего правосудия и садистского воздержания. Набирая очередной номер, чтобы скрыться за дверьми грязной комнаты борделя, он убивал свою веру в однополую любовь.

Молодая официантка унесла чаевые в коричневом конверте. Его спутник сделал замечание насчет этого, посчитав проделанное искусством. Действительно, она была приветлива до самого конца и не посмотрела на их вид, явно не соответствующий уровню заведения. В очередной раз он понял, что любит этого парня за искренность — ему было все равно, что думали о нем другие. Бедность — не порок, — так он часто повторял в детстве. Рожденный в царстве свободы и взаимного уважения, которыми делился с окружающими его людьми. Цвета солнца, золотого и ясного.

Застегнувшись, он пододвинул стул к столу. Он знал его как человека, который всегда был открыт новым впечатлениями, в то же время не забывавший о простых радостях жизни. Некогда они специально остановились у автомастерской, чтобы сидя на бетонных блоках, насладиться последними минутами заходящего солнца. Красный диск медленно опускался за деревья на другом берегу. Он сжирал их листья и неумолимо следовал ходу времен. Он резко допил остатки темного пива и они вернулись на пыльную дорогу. Начало холодать.

7. Цвета стали ярче

Цвета стали ярче.

Мистические вспышки время от времени освещали все вокруг. Мир разделился на плоскости и начал танцевать дикое танго. В ее изящных линиях и кружевах. В белоснежных ленточках ночной рубашки и свежести постельного белья. Каждое движение воплощалось в сотнях объектов, преследуя иллюзорную точку, за которой двигалось его сознание. Первое, на что ему захотелось взглянуть, были руки. Сначала он даже не понял, что руки — его. Эти чужие конечности подчинялись странным законам, существуя в мире абстрактных математических формул. Легкие, не ведающие силы притяжения, куски плоти. Он дошел до кухни и налил стакан воды. Вода показалась ему обычной, но поразительно чистой. Она была прозрачным веществом, сохраняемой формой стакана. Почти желе, если замедлить секундную стрелку.

В лицах сошедших на полустанках, чтобы раствориться в дыме последней сигареты. В кафе осенней жизни на тропинках покрытых желтой листвой. Под ветвями деревьев, под сводами голубого неба. В утреннем тумане сновидений и в надежде на будущее. Он знал, что они пытались радоваться наперекор судьбе. Их мучила жажда, они дышали воспаленным воздухом. Удар за ударом, их сердца выдавали барабанную дробь на расчлененных лицах безумцев. Словно в последний раз, пожимая руку усталых объятий.

В его окнах проносились огромные облака. Самые большие и быстрые затмевали своей красотой его расширенные зрачки. Ему показалось, что они могли снести крыши домов, если бы плыли немного ниже. Как огромные глыбы льда, обрушивающиеся в ледяную воду. Они бы разбили тротуары, а потом растаяли в лучах восходящего солнца. Он смотрел на них, на беспечные сгустки испарившейся воды, которые влекли за собой к горизонту вечности. Они задевали струны его души, заставляя молниеносно перебирать проносящиеся в голове мысли. Быстро, не зацикливая внимания ни на одной из них.

Ручка двери поддалась щелкнувшим замком. Он вышел и открыл дрожащей рукой окно. Ему казалось, что эта бетонная конструкция вот-вот рухнет вниз, еще до того, как он взглянет в объятья бездны. Он подошел ближе. Его взору предстала едва знакомая картина. Мир сплющивался в перспективе падения, пытаясь ухватиться за его воротник в надежде забрать его с собой. В глубину потока, подземными водами разбивающего скалы. Ломающего железобетонные перекрытия станций метрополитена и топящего убежища криминальных семей. Ему захотелось прыгнуть туда, отдавшись в руки судьбе. Разбить витрину силы притяжения и больше ни о чем не думать. Грудная клетка начала вздыматься сильнее и новые соки адреналина ударили в его сосуды, словно в гонги древних народов.

Их реальность уже давно стала иной. Она дарила алмазы деталей и четкие линии карнизов. Зеленеющие листья и потрескавшийся асфальт на тротуаре. С возрастом они перестали замечать красоту мелочей. Тех, что могли подарить новые впечатления в таком знакомом и скучном мире. Тех, на которые раньше они не обращали внимания. Словно маленький ребенок, он снова начал открывать мистическую природу вещей. Что-то было полезно и желанно, а что-то вызывало у него опасение. Немного погодя он решил принять все с ним происходящее как данность. Он стал пассивным наблюдателем. Пацифистом-разведчиком реальности, что вертелась вокруг него на серебряном шесте, словно ненормальная стриптизерша. Опрокинув очередную порцию виски, он попытался ухватиться за ее трусики в надежде содрать последнее, что отделяло его от тайны. Но мир продолжал играть с его воображением злую шутку. Он пробирался к ней словно рысь, осторожно перемещая мягкие подушечки. Постоянно оборачиваясь в поисках странных источников шума, доносящихся со всех сторон.

Он испугался, что ему уже было не суждено вернуться обратно. Испугался того, что зашел слишком далеко. Туда, где зашифрованный радиосигнал стал белым шумом смерти. Испугался, что к некоторым вещам нужно будет снова привыкать. Привыкать ставить чайник, поднимать вилку и стакан, читать и мыслить, держа в сознании сразу несколько вещей. Он не мог сфокусировать внимание на собственных действиях. Его мозг анализировал лишь фрагменты, необходимые в каждый следующий момент. Он направился на кухню за чаем, но остановился как вкопанный перед столом, не понимая зачем пришел. В белых простынях сигаретного дыма, обволакивающего его ноги. Медленно спадающего на кафель и растекающегося по углам. Стуком секундной стрелки. Ударом за ударом, в страхе забыть самого себя.

Стремление жить время от времени теряло для него всякий смысл. Он искал его в разумных доводах, в чтении на ночь и в отражениях зеркал. Он пытался найти смысл жизни и обезопасить близких от расходов на похороны. Анализировал собственное поведение и хотел стать лучше. Шаг за шагом, переступая бетонный порожек пола, чтобы закурить очередную сигарету, не предвещавшую ничего нового. Каждый шаг давался ему с трудом. По ходу движения мир вокруг него превращался то в огромную газетную полосу, то в набор деталей из острых заголовков новостей. В дотошную газету, в которую рано или поздно превращаются все издания, когда редакции надоедает работать в пыльном офисе.

Пробираясь сквозь остекление, он упирался в желтые страницы серых букв. Из тех, что намазывают на протухший бутерброд мыслей, событий и отголосков вчерашнего дня. Текущих по мундирам полицейских спермой, отбивающихся от озлобленных негров, крушащих и поджигающих все на своем пути. Из-за неразделенных чувств, произвола и насилия со стороны служащих. По вине убийц, терзавших невинных людей на площадях, заполненных правозащитниками. В жерле проснувшегося вулкана, который выбросил в небо огромный столб пепла. Пепла разнузданной жизни, окунающей его рожей в дерьмо. Он читал о том, что где-то снова шли ожесточенные бои. Президенты жали друг другу руки, а население сводило концы с концами кинолентой врезанных картинок, ненужными словами и аналитикой. Объединенными в несуществующие партии и требования. И тут он почувствовал, что шел вместе с ними. По пыльным улицам и магистралям, исчезая в помехах радиосигналов. Повернувшись к окну и облизав фильтр глубокого одиночества, объединявшего людей в цивилизации.

Он порядком от нее устал — экзистенциальная смерть настигала его каждый вечер. Он падал на кровать и закрывал глаза, засыпая в момент, когда еще летел на нее. Он чувствовал как пружины поглощали энергию тела, частично принимая его форму. Они успокаивали его разум провалом в черное ничто. Там не было холодно и жара не беспокоила прохладным душем. В комнате становилось тихо и убитый мозг переставал обрабатывать сомнительные сигналы, давая волю беспечным игрокам в покер. Он засыпал еще до того, как вечное молчание окончательно опускалось на пляж. В тот самый момент, когда смерть, о которой думают одинокие люди, заходила в его просторную комнату. Но он уже мирно спал.

8. Новая жизнь

Его тело выбросило из сна. Он взвел курок револьвера и открыл глаза. Чтобы начать новую жизнь, надо было основательно подготовиться. В супермаркете он чуть было не свалился от голода, ожидая своей очереди в кассе. На конвейере продуктовой ленты, облапанный женщиной с бейджиком на груди, что дала ему сдачу и посмотрела в глаза, словно искала ответы на пугающие по ночам вопросы. Ему показалось, что пора сбавлять обороты. Он начал размышлять о часах, проведенных под кайфом. Засекал секундомер и просил, чтобы его наконец отпустило. Он хотел снова стать самим собой, вернуться к привычному образу жизни. Не обращать внимания на мелочи и детали, забыть о невидимых душах окружавших его предметов. Восхищение обратной стороной мира начало приводить его в ужас. Красота билась в уродливых конвульсиях подступающего к ногам страха. Ему снова хотелось быть поглощенным сложными конструкциями чувств и эмоций, движениями инстинктов, срывающим куш в рулетке жизни. Он хотел забыть самого себя, стать аватаром среди серых фигурок общества. Делать проверенные временем вещи. Следовать слепым инструкциям и не задумываться о последствиях. Быть как все — равным среди равных. Пустым, ничтожным и никому в сущности не нужным.

Впиваясь когтями в микросхемы и блоки питания. Пробуя на вкус яркие диоды, ослепляющие широко открытые глаза. Он перекусывал красные и синие проводки, обволакивающие его тело паутиной ненужных советов. Подойдя к столу, он начал бороться с последними словами в его жизни. Его рука тряслась, но он старался изо всех сил. Карандаш выводил на белом листе странные линии, никак не желавшие становиться чем-то осмысленным. Настроение скакало словно пульс, не желая занимать чью-либо сторону. Агрессия сменялась эйфорией и жизнь снова казалась завершенной, не имеющей смысла, влекущей смертью и неоплаченными счетами за квартиру. Через пару минут аттракциона его накрыла настоящая депрессия. Вязкая, словно смола, и тяжелая. Он отбросил карандаш в сторону и смял измученный листок.

Вечером он решил больше двигаться. Он начал ходить из угла в угол и вспоминал, как некогда лежал в темной комнате на холодном полу. Разница была лишь в том, что теперь ему было безразлично. Просто за окном стучали капли, стекая ровными полосками по стеклу. Он всматривался в них и пытался разгадать тайну будущего. По разные стороны баррикад, прикуривая от раскаленного ствола автомата. В джунглях, затягиваясь крепким табаком. Там, где ходили слухи и кипела кровь новой жизни. В очередном провале в сон, где ему оставалось лишь мечтать о пощаде и молить о помощи. Его, сотворившего вечную комедию человеческих ошибок. Жалкую пародию на доброту и милосердие. Смеющегося в серых тучах и заставляющего плакать от безысходности.

— Третьего шанса тебе не получить!

9. Ясность сознания

На следующий день он почувствовал, что ясность сознания начинает возвращаться к нему. Он уже стоял твердыми ногами на земле и движение электропоездов под ней начало раздражать его нервы. Они, словно гусеницы, сжирали сочные листья, скрепя колесами по яркой стали рельс. Их движения помогали ему ориентироваться, обретая долгожданную резкость, обрисовывавшую некогда враждебный мир. Он решил пройти в одиночестве пару кварталов, вдыхая свежий ветер, поднимающий пыль высоко в небо. Она оседала на бетонных стенах высоток, оставляя соленый привкус на губах. Привкус выходного дня в котором люди прятались по домам от обыденности. Той, что настигала их в звуках будильника по утрам. Он жаждал общения, набирая номера снова и снова, но никто не отвечал.

— Давайте! Чего ждете? Убейте меня, разрежьте на куски и зажарьте на вертеле!

Он хотел видеть их удивленные лица. Смотреть в испуганные глаза и молча скалиться в ответ. В лица тоски и разочарования. Читать по губам потерянные мечты и детские страхи. Брать их за руки и кружить в хороводе безумного танца. Так, чтобы они захотели вырваться и сбежать. Чтобы они пятились назад и исчезали в шелестящих листвой кустах. Он хотел вывести их на чистую воду, связать руки за спиной и опустить их головы в ледяную воду. До того момента, пока они не расколются окончательно. Пока не признаются, что совершали свои грязные дела в тайне ото всех. Он задавал им прямые вопросы, припирал прикладом к стене и плевался в лицо грубыми словами. Он видел, как в их зрачках отражались его желтые зубы оскала, продолжая яростно дышать и испытывать безумное влечение к их плоти.

Он перевел взгляд на шею. Туда, где его пальцы жадно впивались костяшками в теплую плоть. Зеваки начали подходить ближе, рассматривая вздувшиеся от напора вены. Кто-то из них засмеялся острой улыбкой в приступе дикого испуга. Словно животные, окружившие беспомощного зверя. Они крутили барабан по кругу, подогревая интерес к опасной игре.

Они распускали руки и нещадно били ими в живот. Кто-то с разворота ударил в пах и перевел взгляд на тех, кто стоял рядом. Они ждали момента, когда у кого-нибудь сдадут нервы, чтобы пустить ее по кругу. Как запутавшуюся в кустах дворовую шлюху. Историю их кошмара и разочарования. Чтобы свалить ее ударом в кровать и раздвинуть с позором напряженные ягодицы. Среди других мужчин и детей, пришедших на пир. Попирающий право быть самим собой.

Они были в надежде узнать ее самые сокровенные тайны. Он почувствовал, как жертва начала сдаваться под напором десятков извращенцев. Кульминация подходила к концу. Толпа начала кричать сильнее, сливаясь в бессвязном марше победы. Они были готовы разорвать ее плоть на части, чтобы устроить воскресную расправу очередного трудного дня на земле. Чтобы было о чем вспоминать по ночам, заглядывая в жестокое зеркало судьбы.

Он толкнул ее на землю. В пыль и мусор пятничного веселья. Он сделал для нее все, что было в его силах. Но спасти от несостоятельных догадок уже не мог. Каждый из них по очереди снимал маску, обнажая грубые чувства перед сомкнувшейся в круг толпой. Светловолосый парень подошел к ней сзади и расстегнул пуговицу брюк. Ее губы легли на плечо и он почувствовал, как она провела рукой по его шее. Он захотел услышать ее голос, взглянуть в глаза. В странном желании чуда, которому не суждено было никогда сбыться.

Измазанные красками, они пытались содрать с себя стереотипы, вбитые кольями неведения в основание их душ. Три человека, встретившиеся чтобы сорваться в черную воду с моста разочарования. Практически ничего не знающие друг о друге, безмятежно вскрывающие раны и мастурбирующие по вечерам в душе. Интеллектуалы. Практикующие отвращение, перерастающее в искренние чувства.

В тот вечер он понял, что ничего не знает о них, бывших с ним рядом все это время. О каждом из них, кто в тайне желал предаться распутству детской наивности. Он не знал никого, даже самых близких и, казалось бы, самых искренних людей. Кончая на фотографии их лиц, целуя их изображения и вспоминая запах пота струящегося ароматом ночи.

Культура загнала их в рамки, сделала рабами ярких образов. Приручила, как домашний скот, научив лгать всегда и везде. Обманывать и становиться одинокими, одинокими на протяжении всей жизни. Научила бояться открывать сердце любимым и идти навстречу эмоциям. Ради того, чтобы инкубатор человечества мог существовать дальше, невзирая на личные предпочтения каждого из них.

— Продолжай, только на этот раз жестче.

— Хорошо, но мне нужно подумать.

— Давай, не думай, задавай вопрос.

— Я не могу, это трудно для меня.

— Тем лучше для нас.

— Ну же!

Тот, что рассказывал про набитую недавно татуировку, как оказалось, в тайне желал изнасиловать мать. Он смотрел в их глаза расширенными зрачками и говорил о чувствах, которые испытывает к ней. К ее телу и соскам, возбуждающим в нем мужчину. Они слушали его исповедь молча, иногда отводя взгляды в сторону. Теперь он не казался ему таким уж безобидным. Спокойный и ранимый, он был готов на все ради нее и прекрасно отдавал себе отчет в эротических желаниях

Они медленно продолжали пробираться по джунглям собственных душ без помощи психоаналитиков и иных диггеров безмолвных фантазий. Не долго думая, он спросил их об этом же, сотрясая откровением статичность массовой культуры. Картинки и киноленты, сказки и истории на ночь. Взрослые игры латентных битников, творческих натур на нудистском пляже. Получившие право сделать выбор в психозе хронической усталости. Те, чьи герои спасали красавиц, трахали матерей и насиловали племянниц. Герои, уходившие искать приключения и сворачивавшие в первый попавшийся бордель. Бордель, где вступившие в совершеннолетие трахались с «родителями». Где молодожены изменяли своим возлюбленным в туалетах кафе и ресторанов. Где дикие крики оргий малолетних извращенцев возбуждали престарелых дам, мастурбирующих в душевых кабинках и на балконах. В гаремах юных онанистов, кончающих на груди матерей. Девочек, отсасывающих огромные потрепанные члены отцов. В домах, где громко играла музыка под аккомпанемент криков, разрывающих анусы своим чадам наставников. В желаниях тех, кто мстил любвеобильным предкам, хлестая ремнем их задницы и смеясь широко открытыми ртами с измазанными спермой губами.

На некоторое время воцарилось мертвое молчание. Один из собеседников удивился, но признался, что тоже хотел отлизать дочери-блондинке. Третий продолжил разговор фантазией о половой связи с мачехой. К тому же, он знал, что друзья были не против трахнуть ее, как и многие родственники, лившие мед слов в общении с ней. Он сделал несколько больших глотков пива и начал придумывать новый вопрос.

Ему показалось, что если бы не расстояние, то все закончилось бы оргией с привлечением объектов их желания. Они были возбуждены и могли окончательно потерять контроль над ситуацией. Последний вопрос стал решающим. Он произнес его в тумане трипа, без тени смущения и сожаления о содеянном. На следующее утро он даже не помнил, о чем именно спросил. Но отлично запомнил ответ, заставивший его покоситься на стол в чувстве разочарования. Мир рухнул в одночасье и превратился в огромную машину лжи. Его снова окунули в холодную воду, заставив слизать кровь с разбитой губы. Последняя надежда унеслась бумажным фантиком в грозовые облака скомканного доверия. Приятель по ту сторону экрана слишком поздно сообразил, что совершил ошибку. Сдавать назад было поздно. Шансов выйти из ситуации сухим не оставалось. Он посмотрел на табло счета, потом перевел взгляд на рефери. В правилах игры лжи не значилось.

— Нет, я не спал с матерью.

— А я спал и она позволила мне кончить ей в рот.

Он попытался сказать нечто в свое оправдание, но получил жесткий отпор со стороны участников столкновения. Они кинули на него презрительные взгляды и попытались уйти в собственные переживания. По всему было видно, что он начинал сожалеть, что ввязался в эту чертову игру. Последний свисток и мяч резким ударом влетел в ворота противника. Вопрос добил его, повергнув лицом на зеленую траву.

— А с кем?

— Не важно с кем, это не имеет значения.

— Кажется, я догадываюсь.

— Возможно, но я не скажу.

— Хорошо, не будем об этом.

Он вспомнил его поцелуй с ней в баре. В ту ночь они, как всегда, много пили. Он смотрел на ее изящную шею и не понимал, как можно отвергать это тело. Ему требовался душ и хороший одеколон. Даже недоделанная татуировка не могла спасти ситуацию. Спустя года, он понял, что их поцелуй не был примером юношеского эксперимента. Он стал для них чем-то большим, чем вызовом той ночи. Инициацией.

Его пот стекал по волосатой груди, пока губы работали над ее душой. В ней он видел мать, бесследно исчезнувшую в далеком ничто. Мачеху, читающую бессмысленные нотации. Крестную, уходящую на кухню, чтобы скурить очередную ментоловую сигарету. Их инцест дополнился откровенными картинами побоев. Родственные связи стали казаться им неприемлемыми. Линиями между рождающими и рожденными. Они укладывались в постели с желанием войти в старую плоть. С мыслями о потерянной невинности и сперме на руках. О воплощениях фаллоса и вагины. В пороках и страстях сексуального влечения. Формулой инстинкта продолжения рода. Древним заклинанием, открывающим границы дозволенного.

Он смотрел на их лица и видел в них животных, отличавшихся степенью возбудимости и разнообразием желания поиметь чужую плоть. Он смотрел в их глаза и не мог поверить, что они не могли рассказать этого раньше. В души тех, кто боялся подробностей и сокровенных тайн. В его голове мелькнула садистская мысль. Он захотел окончательно поставить ее в тупик. Завершить мысли точкой эксперимента, унизив в лице других, никогда не совершавших ничего подобного. Ворваться в чужое сознание, разбив вдребезги входную дверь. Распять на кресте древних традиций и общественного порицания. Кинуть в тюрьму, поджарить на электрическом стуле. Исповедать перед всеми, заставив еще раз покаяться прилюдно. С привкусом пива на губах, с солью на прозрачной стопке и разбитым о надежду найти понимание сердцем.

Они верили в своих богинь. В гермафродитов и многоликих божеств, сплетающихся в объятьях чувств и шоке безумного оргазма. Тех, что звонили по вечерам, предлагая провести вечер в кафе. В женщин, становящихся воплощением снов и мечт. В небо и землю, в выходные дни и перерывы на обед. В старые писания, пылившиеся на полках университетских шкафов. Обретающие новые значения в образах героев и в лучах солнца ясных глаз возлюбленных. Голубых и девственных, целующих реликвии в храмах воздержания. На губах тех, кто отпускал им грехи, в надежде на примирение. В тех, кто становился их врачами, позволяющими присутствовать при оплодотворении. Похотливыми священниками, собирающими вокруг себя безвольное стадо. Теми, кто мог позволить себе искушение. Кто открывал для себя новый мир, свободный от иллюзий и запретов.

Их месса подошла к концу. Он аккуратно сложил саван на подоконник и посмотрел в окно. Они остановились слишком рано, испугавшись раскрыть драгоценную книгу начал. С благоговением положив ее на престол, они последовали его примеру — отправились снимать облачения, залитые алмазами семени и рубинами слез. Их алиби состояло из одной большой тайны. Их желания были запретным плодом. Алкоголь подходил к концу, а смертельная усталость звала под теплое одеяло. Они получили от нее все, что хотели и совершенно поникли в растерянности.

— Мне нужно поспать.

— Я тоже думаю, что надо заканчивать.

— Это был интересный опыт.

— Да, надо бы повторить.

— Согласен.

— До связи.

— Пока.

Все еще пребывая в ступоре, он свалился на кровать, чтобы погрузиться в объятья кошмаров, преследовавших его до самого утра. Там были змеи, кровожадные лесные хищники и какие-то люди, рассказывающие ему о них. Он был в офисе небоскреба и шел по многолюдным улицам. Смотрел со стороны на картины эпохи и мечтал, чтобы это был сон. Сюжет за сюжетом, он шагал по мирам фантазии, словно персонаж с массовки, которому предстояло незамеченным раствориться в титрах. Персонаж, о котором если и вспомнят, то только в самую последнюю очередь. Серым и неприметным, воплощением грехов в их жутком разнообразии. Мгновением в истории, стеклышком яркого витража в чужих воспоминаниях.

10. Витрина дорогого бутика

Иногда она считал его полным кретином. Не уважающим границы, которые предлагали другие люди. Словно они были витринами дорогого бутика. А его занимало потерявшее смысл слово любовь. Он высчитывал его физические и психологические рамки, через которые пропускают информацию и тонкие презервативы. В сущности, сложный запрет на удовольствие. Как чашечка утреннего кофе или чтение про себя в метро. Как дружеское рукопожатие и улыбка на лице. Привычка, выработанная временем. Желание зайти в магазин вечером после работы или съездить на машине в гипермаркет на выходных. Он играл с ним почти каждый день, взвешивая и измеряя с особой тщательностью.

Она с трудом открыла дверь. Потянула за ручку так, словно оттягивала кожу на члене здоровенного негра. Та поддалась и она вошла внутрь. Одна из причин, по которой она все еще был жива, заключалась в свободе. Никто не мог помешать ей делать то, что она хочет. Они послушно смотрели на нее из-за мониторов и пытались уловить тонкий запах духов. Она была для них одеждой и голосом, телом и стуком каблучков. Желанием работать и приходить каждое утро в назначенное время. Отчитываться перед начальником и завязывать галстук поутру. Все, что они знали о ней — ее любовь к себе и своим необдуманным, пугающим поступкам.

Она любила лежать в ванной и читать книги. Смотреть в окно и пить остывший глинтвейн. Перелистывать телевизионные каналы с выключенным звуком и вспоминать нежные поцелуи сходивших по ней с ума молодых людей. Дети любили ее сладкий голос, подростки тащились по необычным вещем в ее сумочке, старики — хотели забыться в любви с ее телом, а она не предавала любви слишком большого значения. Она считала, что от нее распадаются браки, совершаются глупые поступки и, что самое страшное, пренебрегают собой. Таких она любила больше всего — людей несчастных, плачущих по ночам и считающих дни до возвращения любимых. Это все, что они могли знать о ней с ее позволения. И бег по кругу продолжался каждый раз, когда кто-то приносил ей цветы или звонил, чтобы назначить встречу.

— И как это называется?

— Не знаю, но для меня любовь в данном случае обоснована.

— Этакий персональный Иисус.

— Ха, ну да.

— Спасибо, но я сегодня занята.

— Жаль.

— Но не мне.

— Ну, конечно же.

Он был из числа тех, кто смог привлечь ее любопытство. И, когда она была готова к встрече, отказался, сославшись на дела. Это по-настоящему задело ее, положив начало новой игре на стороне. Игре с жестким выпадом в сторону отношений, которыми он пока еще дорожил. Впрочем, она не интересовала его как личность. Обычная девушка, с привычными для женщин желаниями и целями. Искавшая послушного молодого человека, готового идти на компромиссы и целовать ее ноги.

Никакой мистики и благородных позывов — он просто хотел войти в нее, чтобы потом кинуть, словно дикую суку. Он играл с ее чувствами, сохраняя безопасную дистанцию. Иногда она присылала ему откровенные фотографии, а иногда позволяла целовать в губы. Но большую часть времени он оставался безразличен — сидел сложа руки и придумывал дела, которые займут ближайшие часы его жизни.

Он знал, что сумел вызвать у нее интерес. Она мечтала зацепиться за поручень последнего вагона и спокойно добраться до конечной. А он, как мог, мешал ей, пытаясь разжать хватку на хромированной трубе. Под ними проносились километры стальных ударов. По ее рукам и щекам, в слезах отчаяния и с бокалом вина в руке. Он подозревал, что один за другим, они бросали ее, ссылаясь на остывшие чувства. Звонили и устраивали истерику. Писали короткие сообщения и не выходили на связь. Заводили разговоры в кафе, брали в долг и исчезали в истории записной книжки. Чувствующие опасность быть привязанными к сексу. К ее обнаженному телу и сладким губам, размазывающим алую помаду по груди.

— Ты правда считаешь меня такой?

— Думай, что хочешь.

11. На краю бездны

Он проснулся стоя в воде. Смутные чувства возвращали его к жизни, открывая взору горизонт бескрайнего моря. Он повернулся и увидел берег острова с золотой россыпью песка. Словно открытое декольте со сверкающими камнями, которое ласкали тихие волны прозрачных слез. Не в силах сдвинуться с места, он ощутил на себе чей-то взгляд. Приближалась ночь.

Пытаясь разгадать тайну фантома, он искал молчаливого собеседника. Мысленно звал его и пытался выведать его сущность. Но тот не отвечал. Он был уверен, что призрак обязательно выдаст себя — в дымке или холодном дыхании ветра. В шелесте листвы или звуке треснувшей ветки. Прозрачной фигурой, пугающей птиц. Один, ничего не подозревающий и не знающий, что делать дальше.

— Иди вперед!

Шум прибоя усилил подкатившее комом к горлу волнение. Словно к его шее приставили тупое лезвие ножа, готовое разорвать мягкие ткани в считанные секунды. Он сделал пару шагов и несмело покосился на рябь на поверхности воды. Удивляясь самому себе, он не испытывал страха и спокойно принял кровавые глаза, смотревшие на него из темноты прибрежных кустов.

Странный шелест заставил его перевести взгляд. Словно старые кожаные ремни, большие и маленькие змеи устилали собой весь берег. Они выстраивались в линии и куда-то ползли, подчиняясь неведомым силам природы. Он остановился как вкопанный и осмотрелся вокруг, пытаясь найти безопасный выход на берег. Идти дальше не возникало никакого желания, волнение преградило дорогу невидимой стеной.

По его спине прокатилась волна холодного пота. Фантом снова дал знать о своем присутствии и мысленно призвал сделать шаг вперед. Ему не хотелось переступать через шипящих гадов, но и оставаться в воде не возникало никакого желания. Тревога нарастала и он с еще больше силой ощутил, что нужно во что бы то ни стало добраться до травы и переждать ночь под одной из пальм.

— Иди к тем деревьям, не стой.

Вечер уничтожал яркие краски острова. Стоять в воде становилось холодно, но такой же неприятной ему показалась идея о предстоящей ночи в лесу. Первый шаг дался с трудом. Он вырвался из засасывающего песка и молниеносно пересек песчаный берег, перешагнув через бесчувственных созданий, способных лишить его жизни одним болезненным укусом.

Он обернулся и посмотрел на миновавшую опасность. Змеи продолжали совершать свой хладнокровный ритуал, не обращая на него никакого внимания. Идти стало легче, ноги больше не увязали в холодном песке. Он продолжал смотреть в зеленые глаза тварей, в которых блестела дикая целеустремленность, граничащая с умалишенностью. Ему захотелось перерубить их мачете и посмотреть будут ли они продолжать ползти, несмотря на то, что скоро сдохнут. И сдохнут ли вообще. Упертость и отсутствие эмоций в их глазах пугали его. Словно они были в каком-то гипнотическом сне. Падающие на лезвия, истекающие жизнью существа. Мерзкие и вызывающие отвращение.

Пожелав им провалиться сквозь землю, он ускорил шаг по направлению к широко раскинувшим зеленые листья пальмам. Подойдя ближе, он услышал шелест на вершине дерева и остановился, переводя дыхание. Фантом исчез или просто не хотел подавать вида, что все еще находится рядом. В трафике полуденного жара. На подошвах горячего асфальта в надежде не пропустить запаздывающий автобус. Снова вручавший ему билет, оказывающийся на деле фикцией рая.

Они бы могли сдружиться и вечерами пить пиво, развалившись в креслах на берегу моря. Он, костлявый или невидимый, отложивший регалии смерти и травящий черные анекдоты, и еще живой, но такой апатичный и безразличный к событиям внешнего мира, путник по дороге в никуда. Они бы мирно сидели и тянули вишневое пиво из соломинок. Сзади бы ползли змеи, а впереди плескалась голубая бездна, обрушивающаяся в вечную тьму космоса.

— Как там дела?

— Да как всегда, ничего нового. Один размазал по асфальту другого. Третий выстрелил в голову первому встречному. Выборы, телевидение, съедающее мозги поколению. Интернет, разлагающий способность думать и мечтать. Каждый выбирает свой наркотик, боясь прикоснуться к самому настоящему — жизни.

— Да, ничего нового.

Вдали от смерти и бездыханных тел. Где поколения сменяют поколения, продолжая жадно вгрызаться в золотые слитки и камни дорожающей недвижимости. Там, где революции трахают мозг политикам и журналистам, переворачивая системы ценностей, развязывающих кровопролития и войны. Вдали от корчащихся в агонии пыток людей, добивающих себя алкоголем и взрывающим мозг близким. От тех, кто идет заваривать кофе по утрам и тихо ненавидит любимых.

Он знал, что им были нужны постоянные встряски. Всплеск эмоций был их наркотиком. Тем, кто курил и оставлял на дне жестяных банок подгоревшие фильтры. В привкусе дешевого табака и в сладких взглядах толкающих на измены женщин. Опасаясь расстаться с комфортом и спокойствием, реанимируя разлагающиеся в работе чувства. Забывая об однообразных отпусках и тех, кого можно было всегда без труда прочесть, словно утреннюю газету.

Скидывая на белую тарелку несколько пилюль, они включали синий экран и замирали перед ночными кошмарами нимфоманок. Перед открытыми дверцами их шкафчиков, из которых торчали розовые трусики и накрахмаленные футболочки. В светской порнографии, изысканной и недосягаемой в изяществе, кружащей им головы минутными романами на фоне утренних бутербродов. В тишине кухонного сумрака, потягивая черную гущу презервативов с ребрышками. Лаская прозрачную смазку и мечтая о той, что набивала каждый день однообразные фразы, ложащиеся на дубовые столы дрожащими от холода спинами. Каждый из них убивал свой разум на особый лад, утвержденный в циркулярах и направленный на вечную доработку в канцелярии и отделы. Под шум мощных лопастей и пулеметные очереди во тьму приграничных сирен.

— Я всегда боялся смерти.

— Брось, это не так страшно.

— Боялся раствориться в ничто.

— Самое страшное, что может приключиться в этой истории — боль.

— А что потом?

— Потом ты можешь быть, а можешь отключиться, затем снова быть — вечность.

— Смерть — как зеркало жизни.

— Никто не знает, поверь.

— Даже ты?

— И я в том числе.

Они подняли бокалы и сделали по глотку. На деревьях, что были позади, какие-то животные устроили драку. Они гонялись друг за другом по стволу, изрыгая проклятия. Их выпученные глаза были налиты кровью и грозились лопнуть при первом соприкосновении с кончиком иглы. Шерсть встала дыбом, когда одно из них полоснуло оппонента до крови. Мясо обнажилось в разрезе сухой кожи. Животное резко остановилось и вцепилось в глотку обидчика. Третье прыгало вокруг и пыталось ранить дерущихся. Кто-то должен был выжить. Тот, кому будет принадлежать дерево. Они орали, словно их травят собаками, и по всему было видно, что исход утонет в горячей крови.

Один уже успел выбыть из игры, оставив трястись в зубах свой оголившийся череп. Его остатки были молниеносно поглощены кайфующим от зверства существом, смотревшим в пустоту удовлетворенными глазами. В это время третий смертельный игрок продолжал разрывать его шкуру острыми когтями, с криками прыгая по раскачивающимся веткам. Он спускал по коре остатки жизни соперника, хлеставшие теплой жижей из тела замутненного сознания. Ждать оставалось недолго, его мышцы немели и зверь мяк на глазах. Взгляд остановился на парализованном сознании и клыки обагрились последней кровью отчаяния.

— Зачем они это делают?

— Никто не знает.

— Странные существа.

— И тебя убили бы — им безразлично.

— Ну уж нет, я к ним не сунусь!

— Хорошее решение.

В глазах этих странных существ он узнавал людей, которые поступали с ним как животные. Тех, чьи жизни держались на плаву за счет других. Тех, кто впадал в безумство и не жалел близких, кидая в кипящие котлы новорожденных детей, утопающих в боли отторжения родной плоти. Им было не важно с кем делить дорогу, они не знали своих целей и не имели понятия о том, куда держат путь. Безвольные создания, потерянные для общества, но еще не понимающие ужаса ситуации в которой оказались благодаря собственному безрассудству.

Они мечтали сделать нечто великое для тех, кто был рядом, но предпочитали бездумно скитаться, ожидая последнего часа. Каждый вечер они засыпали в наркотическом угаре, и тянулись к будильнику по утрам. Они не хотели жить как все. У них не было визитов к гинекологу, а их телефон постоянно молчал. Они — ничто и не хотели являться чем-то, поглощая обессилевшие надежды на золотых слитках лучей весеннего солнца. Он не знал среди них никого, кто бы с ужасом и восхищением всматривался в собственные черты лица, скрывающиеся за пылью времен. Вечно увлекаемые неизвестностью, уставшие бежать от теней, преследующих их по ночам.

Им оставалось только сидеть и смотреть на то, как с костей осыпается черствая плоть. Вздыхать и плести какую-то чушь, ожидая последней секунды. Иногда они пытались молиться, но судьба благосклонно закрывала глаза на их просьбы. Они взывали к небу, но небо не отвечало им. Ждали молний и яростных раскатов грома, но в открытые окна их домов никто не заглядывал. Ночью они грезили порывами ветра, срывающими стальные листы с крыш. Переводили взгляд с часов на потолок и укрывались с головой под одеяло. Во сне они становились детьми, гоняющимися за бабочками по огромному полю. Взрослые сестры целовали их в губы и укладывали рядом с собой, смотря прямо в глаза. Их испуг и удивление перерождались в благоухающие цветы, распускающиеся под холодными лучами заходящего солнца. В объятьях любви и желании соединяться с ними вновь и вновь.

— Тебе пора.

— Что ж, прощай.

— Мы еще встретимся.

— Мне будет нахватать тебя.

— Я знаю.

Бьющий из окна свет упал на его кровать. Он сорвал с себя одеяло и дал теплу коснуться обнаженного тела. Далекого и такого желанного, свободного от ненависти и лжи. Вот, они здесь и больше им не нужно ничего — он уже давно так не засыпал, окутанный свободой одиночества. Лаская пальцы и нежно проводя языком по ее щеке. Далекой женщины, поспешившей открыть дверь в новую жизнь. Без домашнего очага любящего мужчины. Для новых впечатлений, открытий и лжи.

12. Ее ноги

Он посмотрел на ее ноги и захотел узнать о ее жизни больше. Эта мысль занимала его давно и теперь, когда она превратилась в сформировавшуюся девушку, которая не знала стыда, возродилась снова. Она не знала его в силу отсутствия опыта и моральных норм, навязанных со стороны пуританского окружения ее семьи. Казалось, она даже не заметила его взгляда, но не остановилась, продолжая медленно подниматься по лестнице. Мысленно он раздевал ее и пытался вообразить подробности того, что скрывалось за короткой юбкой и черными колготками. Следуя за ней во власти желания, диктовавшего извращенный интерес и неподдельное желание секса, он сглатывал слюну, мечтая прикоснуться к ее губам. Диким и беспощадным зверем, уличенным в интересе к форме недавно сформировавшейся груди. К дыханию и голосу, звавшему за собой. К ледяному взгляду и нерешительным движениям.

Ожидание съедало его время. Что-то мешало ей сделать первый шаг. Ему показалось, что это был страх перемен. Сомнения начинали вкрадываться черными пауками в его мысли. Где-то в глубине души он понимал, что перешагнув за черту дозволенного. И она бы не отстала от него, не испив до дна. Он мог стать ее домашним котенком, мило урчащим по вечерам. Щенком, просящимся на улицу в дождливое утро. Игрушкой, терпящей побои и зализывающей с трудом заживающие раны. Тем, кто отдастся ей до последнего. И, понимая странные позывы, ему не оставалось ничего, кроме как ждать и наблюдать за ее поведением. В яркой коробочке конфет в разноцветной глазури. Доступной напрокат за небольшое вознаграждение. Взрослеющей и пробующей на вкус сладкую пенку с его груди.

Прошлое напоминало ему холодный душ освобождения. Мыльную пену и горячие прикосновения за деревянной дверью. В разбитом стекле и мыслях, водивших хоровод чудных картин, обрывающихся горизонтом сорванных колготок. Она была его недотраханным критиком, который жаждал очередного юнца, не познавшего боль настоящего вожделения. Парня с соседней лестницы, в тайне употребляющего героин. С тех самых пор, как она перестала верить в добро и зло. Потерявшая для него всякий смысл и выбившего на ее сердце первую рану.

Она повернулась к нему и обнажила звериный оскал. Он посмотрел в ее глаза — в них он увидел прошлое, обернутое в надежды и переживания. Он начал сочувствовать ей, отсасывающей так, словно это была первая и последняя любовь на планете. В галактике и иных мирах, еще не открытых физиками, где совокуплялись народы, рождая новые поколения фантазий инцеста. В свисающих грудях склонившейся над столиком девственницы, слегка приподнявшей юбку и закрывшей от наслаждения глаза. Плавными движениями, доводящими ее до оргазма. На часах короткого времени, в порыве страха и тайны.

Она была полицейским, рыщущим среди кирпичей, оставшихся после авиаударов в квартале величественных зданий. По треснувшим колоннам застывшими псами разврата, терзавшими каждого, кто осмеливался заглянуть в ее чертог. По его телу проходил ток, когда она снова и снова влекла его, наклоняясь над столом. К следившей за секундной стрелкой, замиравшей в ее глазах на двенадцати, не желая продолжать свой ход. Впиваясь губами в капли ее пота, пронизывающие упругое тело механикой любви. Схемами, подводящими к диодам оргазма. В форме латекса, забрызганного горячей спермой. Кровью на губах, превращающейся в мед, падающей струйкой на ее колени.

Иногда она специально мучила его неразрешившимся желанием, терзая грудь красными ногтями. Била острым каблуком прямо в сердце и долбила до тех пор, пока не находила нужным совокупиться на холодных плитах экстаза, запятнанного временем. В тот вечер ее губы молчали — говорил ее взгляд. Повелевающий и бросающий в дрожь, заставляющий обмякнуть в унынии и сплюнуть на пыльный асфальт. Он налил ей еще вина и продолжил играть в холодного старика, перебирающего на скрипке простые мелодии самообмана. Легкого и не менее желанного. В лице старой потаскухи, захотевшей отведать свежей плоти еще не распустившегося мужчины. Между цветами сада, в блядском блеске меланхоличных весенних песен.

Она зашла в его комнату на высоких каблуках. Таких, которые сводили его с ума облегающей кожей ног. И не переводя взгляда на него, она предложила последовать в кабинет, чтобы ввести в курс дел, происходящих внутри. Внутри стен, за которыми умирали и ждали смерти. Под белыми покрывалами, пропахшими мочой. В душных палатах, под несгибаемым наблюдением заснувших медсестер. За стуком ее каблучков по кафелю, за задницей выделывающей изящные па. Он шел за ней как щенок, остановившись как вкопанный, когда она обернулась и открыла дверь в кабинет.

— Хочешь войти?

— Да.

Она взяла стеклянный шприц и медленно протерла носик колбочки о грудь. Потом принялась за острое лезвие и провела им по стеклу, резким движением надломав носик. Шприц жадно всасывал содержимое, наполняя механику внутренностей неизвестным раствором. Она стряхнула лишние капли и начала искать вену на его руке. Он почувствовал, как по ее пальцам побежали удары. Затем она потянула его к своей груди. Ее взгляд медленно поднялся и они сошлись в точке нежного поцелуя, означавшего полную капитуляцию. Шприц упал на пол и закатился под кушетку, кончив содержимым на кафель.

— Мне нравятся молодые.

— Мне нечего сказать на это.

— Я уже давно хотела остаться с тобой наедине.

— Это постоянно витало в воздухе.

— Думаю, теперь мы будем знакомы ближе.

— Я не против.

Он с жадностью поцеловал ее тонкие губы, попробовав на вкус блеск алой помады. Зараженный неизлечимой болезнью, вкусивший один из самых страшных наркотиков современности. Обманувший надежды по венам безразличия к словам и чувствам. Медленно распространявшийся по телу и препятствовавший нормальной работе мозга. Словно вирус, поражающий внутренние органы один за другим. С каждым новым прикосновением, на волне ее уверенного голоса. Шаг за шагом, удаляясь от двери в преступный сумрак белоснежной ширмы.

Утро быстро сменилось душным днем. Он все еще оставался ее мальчиком, обученным манерам и изысканным правилам поведения. Им было безразлично о чем говорят утренние газетные заголовки и кто продолжал колотить в дверь, извергая проклятия, грозно напирая на нее. Иногда они отставали от толпы и он раздвигал ее ноги. Затем он несколькими движениями кончал внутрь, даря на прощание сладкий поцелуй и улыбку. Она приходила к нему каждый раз, когда ее муж возвращался домой уставший и немного выпивший. Он любил ее холодные глаза и аккуратно подстриженные волосы. Стройное тело и тонки пальцы. А она получала от него все, что хотела, наслаждаясь ролью женщины-кошки, мечтающей о собственном сыне, вылизывающем ее гениталии. Идеальный симбиоз, отмеченный галочкой в журнале. Подписанный на рецепте, с синей от холода печатью.

Словно собаки, они не могли прекратить этих кровавых встреч. Ее манила нежная плоть, его — новые эмоции. Каждый раз они начинали все сначала, стоило ключу войти в замочную скважину и щелкнуть тишиной подвального помещения. Наркотический туман обволакивал их сердца покалывающими словами. Она ввела иглу в собственную вену и поставила ему штамп полноценности. В комнату ворвались люди в военной форме и вышвырнули его в коридор. Вентиляторы жадно всасывали горячий воздух, наполняя легкие прохладой цокольного этажа. Не в силах позвать на помощь и вырваться из цепких рук женской сексуальности, он бросил взгляд на парковку. На прощание она поцеловала его в губы и громко рассмеялась. Приклад вытолкнул его на улицу. Мотор резко взревел и колеса впились в асфальт, оставляя на нем черные следы резины.

— Пусть парень повеселится!

— Да, пусть наконец оторвется.

— Он такой милый.

— Не твоего возраста мужчина.

— Ну и что?

— Вечно ты морочишь мне голову.

— Прекрати, это всего лишь игра.

Он повернулся на голос и увидел у окна престарелого человека, курившего трубку. Она подошла сзади и начала нежно массировать его шею. Удаляясь от них, он мечтал вернуться обновленным, с новыми эмоциями и необычными желаниями. Свежий воздух сводил его с ума. Он мечтал, чтобы она достала черную плеть и отхлестала старика, как нерадивого щенка. Свет замигал и внезапно стало темно. Пленка оборвала киноленту. Зал неодобрительно загудел. Из тьмы послышался свист.

Во всем были виноваты проклятые энергетики. Электричество отключили, когда они ехали на полпути домой. К тому же, вражеская засада обломала весь кайф. Отступать не имело смысла — их бы сразу стерли в порошок, не дав передать сигнал о помощи по рации. Блеск снайперских прицелов отбил последнее желание брать оружие в руки. Они молча сидели и ждали отмашки, как им показалось, главного. Тот сравнивал возможности решительных действий, капитуляции и примирения. Нужно было выбирать единственно верное решение, способное сохранить им жизнь в тылу врага, обреченным на медленные муки совести и всеобщего унижения. К ним подошел инспектор и заглянул в салон. Он явно что-то заподозрил, прочитав испуг и надежду на случай в их глазах.

— Даже не думай.

— О чем?

— Ты знаешь.

— Не думаю.

— Вылезай.

Он попытался что-то сказать в свое оправдание, но его придавили кончиком лезвия к протоколу. Нужно было ломать комедию, не иначе. До конца, во что бы то ни стало. Сердце бешено заколотилось и попыталось вырваться из груди. Так бывает, когда надежда оставляет своих героев подыхать в оврагах смерти. Он посмотрел в голубое небо в поисках спасательного вертолета, но удар в челюсть вернул его в реальность. Инспектор приказал выйти и проследовать на досмотр. В его глазах не было ничего, кроме усталости и желания завалиться на кровать. Он застегнул верхнюю пуговицу и поправил берет. Достал документы и приготовился отвечать на вопросы. Допрос длился около получаса. Курок трижды был на взводе, обещая расплату за дезертирство, но приговор постоянно откладывали.

— Вы в ловушке.

— Да, закон военного времени.

— Ну и что нам с вами делать?

— Я не знаю.

Лицо офицера было озадачено, он крутил дулом у виска и перелистывал бумаги. Время тянулось, как ириска, не желавшая отлипать от зубов. Он смотрел на приборную панель, на огоньки рации и средства для отслеживания движения на прилегающей территории. Ему хотелось курить и поскорее покинуть место допроса подозреваемого во всех зверствах мира. Он угрожал ему статьями и пытался прикрепить их к его личному делу. Чтобы тому ничего не оставалось, кроме как держаться на высоте и не выдавать своего замешательства, лишь бы не провоцировать их, жаждущих разоблачать шпионов и прочий сброд, мешающий работать по ночам. Под желтым светом фонаря. Вблизи какой-то станции и железнодорожного перехода.

Без сомнения, они влипли. Мимо них иногда проходил часовой, играя с затвором автомата. Взгляд офицера бродил по бланкам и документам, иногда падая на зажатого в тиски случая подсудимого. На его лице читались мысленные усилия, граничащие с апатией. В какой-то момент ему показалось, что тот не хочет крови. Возможно, его ждала дома семья или у него были иные веские причины не чинить расправу над молодыми псами. В итоге он решил отпустить их, ничем не мотивируя свое действие. Просто всучил ему документы и с каким-то странным вздохом разблокировал двери.

— Уезжайте за тот поворот и гасите огни.

— Хорошо.

— Только тихо!

— Не сомневайтесь.

Дверь открылась и шокированный, еще в полной мере не понимающий своего счастья, он направился в сторону обочины. Медленно сев в автомобиль, он натянул ремень и выключил систему навигации, чтобы стереть себя с лица радаров. Затем посмотрел в сторону удаляющихся красных огней и глубоко вздохнул. Он не мог ничего придумать, что бы сказать на вопрошающее молчание спутника. Им, бесспорно, повезло и пассажир не понимал причину столь доброго расставания с патрулем. Они должны были пришить их, как это делают с теми, кто решает переступить через закон. Пристрелить как взбесившихся животных, осмелившихся кидаться на хозяев. Они были их пушечным мясом и мальчиками для битья. Но самого страшного так и не произошло.

— Просто молчи.

— Мне и сказать-то нечего.

— Мы едем на стоянку.

— Но мне нужно домой.

— Нет, пару часов проведем там.

На небе кляксой светила холодная луна. Дорога была совершенно пуста и девственна. Он свернул в темный переулок и выключил огни. Его спутник дрожал — его нервно трясло от произошедшего. Он даже не хотел курить. Немного погодя они вышли и направились в дикую ночь, чтобы отдышаться. Справа гудела огромными генераторами электростанция, слева — давили на глаза гудронные окна потрескавшихся стен.

— Едем, нам нельзя больше здесь оставаться.

— Да, это шанс.

— Карта говорит, что дальше будет блокпост.

— Мы свернем до него.

— Нам повезет, обязательно повезет.

— Не сомневаюсь.

Он снова завел мотор и они помчались по дороге, развернувшись в неположенном месте. Рабочие, менявшие дорожные знаки, с подозрением покосились на них. Это заставило его вдавить педаль газа в пол. Они свернули на шоссе и понеслись вдоль стального отбойника, обгоняя время, решившее преподнести им сюрприз.

13. Побег из города

Он стоял на вымощенной камнем площади. Внизу, до самого горизонта, растянулся фонтан. По масштабным лестницам ходили туристы. Городок был окружен лесом, к которому вела единственная дорога, сливающаяся за поворотом с трассой. Ехать было недолго, но он порядком подустал. Ночь за рулем обернулась желанием хорошенько выспаться на мягкой кровати. Незнакомые лица и язык лишь усиливали желание отключиться и проснуться в новом мире, жаждущем утреннего кофе и холодных бутербродов.

В здании супермаркета его ждала приветливая продавщица. Этого было достаточно, чтобы продолжить путь на пятый этаж, заручившись гармонией и счастьем. В дверях показалась какая-то девочка, исчезнувшая на кухне даже не взглянув на него. В комнате справа стоял балаган — словно приехавшая недавно группа туристов еще не успела обустроиться в крошечном хостеле. Он отметил взглядом пару симпатичных девиц, не вызывавших особенного желания вступать с ними в диалог и зашел в уборную. Она показалась ему слегка странной и непривычно большой. Он поднялся по нескольким ступенькам и спустил штаны. В этот момент дверь открыла молодая особа и молчаливо уставилась на него.

— Закрой, пожалуйста.

Она закрыла дверь, предварительно переведя взгляд на его член, и убежала. Он поежился и, выйдя, снова отправился на улицу. Находиться в одном помещении со столькими людьми у него не было никакого желания. Перед ним снова расстелилась дорога и он уже было начал думать о том, как бы поскорее вернуться и заснуть в непривычной, но наверняка уютной кровати. Пошатавшись некоторое время по улицам, он совершенно привык к незнакомому месту и начал улыбаться прохожим, как всегда куда-то спешащим.

Вспоминая лицо девушки, открывшей дверь и заглянувшей в туалет, он проникся странным, смешанным чувством. С одной стороны, он хотел ее трахнуть, с другой — ему она была совершенно безразлична. Зачастую со многими так и бывает: люди трахаются с теми, до кого им нет в сущности никакого дела, а любят других, уважаемых и оберегаемых. Таких, с которыми невозможно думать об анальном сексе или свинг-вечеринке. Это какая-то безумная традиция, скрепленная в узах брака и семьи. Самодовольная ухмылка тюремщика, понимающего бесцельность своего существования и находящего каждый раз новый смысл в эхе шагов, разбивающих сырую тьму влажного коридора.

Он вспоминал их лица каждый вечер. Тех, что смотрели на него с усталостью обреченных мотать срок и внимать таинственному шуму. Они различали среди прочих звуков шаги по холодному камню и даже слышали шум от крошащегося под каблуками песка. По ним можно было сверять часы и угадывать настроение. Модные тренды и направления пригородных поездов на карте разноцветных линий. Ему показалась странной мысль о сексе в вагоне метро, и он не хотел секса в лифте. Даже в этом городе шлюх, где он неосмотрительно забыл закрыть дверь туалета. Утро сдавливало его неопределенностью. Он захотел напиться и забыться во сне.

Виски вернуло его к жизни. Вокруг него проносились люди, которые были явно чем-то заняты, они работали и имели на шее семьи. Они учились и читали умные книги, запивали транквилизаторы соком и поправляли у зеркал милые юбочки. Некоторые из них совсем не употребляли алкоголь и не дышали дурью, дроча на фотографии киногероев любовных драм. Секс был для них чужд, как будто мамы в детстве насиловали их палками для теста, прививая добропорядочность и снобизм. Все, что было им интересно — не выходило за рамки привычных желаний, очерчивая уютный круг дозволенного непреклонной моралью. Сигареты представляли для них особенную опасность. Доступные в любом магазине, они напоминали им интимную связь, призывающую вылезти из скорлупы нравственности. В отражениях фотографий и паспортов. Готовые насиловать в парках своих юных жертв. Живущие местью, пропитанные ядом запрета.

— Присоединяйся к нам?

— Нет, я не думаю, что это хорошая идея.

— Почему же?

— Вы меня изнасилуете.

— Как ты могла такое подумать?

— Поверь, я многое повидала в жизни.

— Что-то случилось?

— Нет, я не хочу.

Его глаза стали стеклянными от того, что он услышал. Девушка, которую он знал с самого детства и с которой они занимались сексом еще в прошлом году, слетела с катушек. Даже если бы он снова захотел ее положить животом на кровать, он бы выбрал совершенно другой путь к ее страстям и желаниям. Но она продолжала говорить о каком-то просветлении и взывать к богам нирваны. Она хотела, чтобы он ощутил спокойствие и затаившуюся в глубине души агрессию, заставляющую отвечать отказом на безобидное предложение. Она не хотела возвращаться в прошлое. Его член ее больше не интересовал.

— К слову, у меня есть парень.

— Это же чудесно!

— И у нас с ним все очень серьезно, поэтому я не хочу.

— А как это может повлиять на ваши отношения?

— Не хочу об этом говорить, я слишком много видела в этой жизни.

Он подумал, что ее мог изнасиловать приезжавший в город турок. Или бросил очередной парень, пообещавший воздушные замки на облаках. Его терзали смутные сомнения на этот счет, но напускной пафос наводил на мысли о намеренном введение в заблуждение. Все, что она могла видеть — это эрегированные члены, некоторое время пользовавшиеся ее красивым, подтянутым телом. И тех, кому доставался сладкий кусочек ее упругих грудей с огромными твердыми сосками на выходных. Она была той девочкой, на которую смотрели как на номер один в линейке шлюх, с кем хотелось бы обменяться жидкостями. Она достигла своей цели — стала сексуальна и желанна, но желание секса куда-то испарилось. Печальная история, повторяющаяся с ней год от года. Он повесил трубку и закурил.

Неуверенность в себе и отсутствие идеальной фигуры когда-то толкнули ее на умалишенные действия, на беспорядочный секс и общение с первыми встречными. Она стремилась понять всех и каждого, прийти на помощь, открыть свою душу в ответ, помочь советом. Яркая и домашняя, она совсем не была шлюхой, хотя и любила секс. Некогда один парень продиктовал ему ее номер, заметив, что она сосет у каждого, даже в подворотне. Что скрывалось за этой формулировкой, ему было не очень понятно, но они все же встретились.

Ему понравились ее попка и плоский живот. Настоящий женский мускулистый живот, которых он видел не так много на своем веку. Скорее она напоминала подростка, что только добавляло жару, когда он долбил ее на своей кровати, забывшую о любимом парне. Она считала, что перед тем, как они поженятся, ей можно было погулять. Конечно же, они так и не поженились. Мысль о трахе с замужней стала великолепной приправой к готовому блюду канувшего в историю вечера. К тому же, она не врала, как не обманывала и в другие бесчисленные разы. Но почему теперь ее перестал интересовать секс — оставалось загадкой, решать которую ему не хотелось. Работа, дом, самосовершенствование и нирвана. На большее она пока была не способна, приводя в порядок мозги и личную жизнь, кинутая очередным мужчиной своей мечты.

Возраст постепенно убивал раковыми клетками их души, растерзанные мнениями со стороны. Это была месть за безрассудное поведение. За отсутствие образа и самоуважения. Упивающиеся, словно наркотиками, своими привычками и слабостями. Они хотели от партнеров слишком многого и требовали невозможного. Обычно они бросали в них прощальным взглядом и шли в ближайший магазин, чтобы купить немного алкоголя. Лучшего антидепрессанта и средства для похудения. Чтобы быть ближе к небесами и познать оргазм самоуничижения и депрессии, обязательно посещающей пустые квартиры. В порядке очереди, на конвейере брачных договоров.

Он сдвинул ее кофточку и посмотрел на бюстгальтер. Чашечка слегка отступала и он мог отчетливо видеть розовый сосок. Теперь он уже не мог упустить ее. Мысли о предстоящей ночи ударили в голову безумным возбуждением. Он хотел слить в нее накопившиеся за время общения чувства. Им было необходимо пить и пить много. Он подносил к ее губам холодный напиток и нежно целовал в шею. Назад пути уже не было — сначала он подумал о туалете, но прозрачная дверь наверняка бы насторожила охрану. К тому же в нем было не очень-то и уютно. Оставалось вытащить ее из клубного ада и направиться прямиком домой, чтобы успеть насладиться ее телом до рассвета.

В их романе был инцест. Прекрасные теплые чувства, доступные самым близким на земле людям. Они были братом и сестрой, изменниками и неистово полюбившими свободу суицидниками. Она дарила ему секс, почти из жалости — словно психологическую помощь, фактически предаваясь в объятья изнасилования. Он открыл дверь и они зашли внутрь. Он помог ей снять пальто и повесил его в прихожей. Минутой позже она легла в кровать, ожидая активных действий с его стороны.

— Я не люблю трахаться при свете.

— Хорошо, я выключу весь свет.

Перед тем как щелкнуть выключателем, он обратил внимание на розовые стринги и тонкую ночную блузку. Все карты были раскрыты. Он кончил в нее после ласк и нехитрых движений. Как оказалось, ее привели к нему одиночество и уже долгое время отсутствовавший секс. Теперь же она хотела уйти, подарив на прощание частичку себя тому, кто не побоялся раскрыться в откровенных разговорах пьяной ночи. На обратном пути она говорила, что на самом деле влюблена в другого, с которым хочет связать свою жизнь. Потом рассказывала про мужчину. Старше нее на десять лет. Они были ее сексуальными партнерами и каждый из них удовлетворял ее представлениям о ебле. Если бы это было возможным, она не отказалась бы жить с двоими возлюбленными сразу.

— Завтра я встречусь с ним и мы сделаем друг другу приятно.

— А тот учитель, ты думаешь, что он тебе подходит?

— Да, он хороший человек, но я решила прекратить отношения с парнями.

Такие разговоры обычно вели в никуда и не обещали развлечений в будущем. Он уже был готов испугаться за их ночь, но она не сворачивала и снова шла к нему, настаивая на том, что полигамна до мозга костей и не хочет больше переживать за мужчин — неверных и жрущих на диване пиво. По дороге они взяли бутылку вина и отправились валяться на диване под порно. Затем он включил на фон радио и они начали медленно сходить с ума.

Сумасшествие накрыло их еще в клубе. Они решили не останавливаться, чтобы дать посетителям немного расслабиться, и пощекотать нервы самым примерным из них. Каждый из них мог накинуться на нее, положить на стоявший неподалеку бильярдный стол и раздвинуть ноги. Он догадывался, что в тайне ей хотелось поучаствовать в такой расправе — только бы их губы не отрывались друг от друга ни на секунду. Десятки членов кончали бы в нее, терлись о ее груди и ноги, стонали и орали в порыве оргазма. Возможно, она мечтала об этом еще в школе. В тот самый миг, когда юбка задралась и класс засвистел мальчишескими издевками. В тот самый миг, когда он захотел получить ее сзади, посасывая язык в предвкушении сжатого влагалища, обхватывающего твердый член в ненасытной хватке.

Он знал, что они обязательно встретятся когда-нибудь снова. На краю земли, с новыми ориентирами и смыслами жизни. В расцвете сил и с такими же целеустремленными взглядами. Он бы медленно шел по пустынной местности к зеленому оазису, моля небеса о глотке холодной воды. Теплый ветер обдувал бы его иссохшие конечности, а под палящим солнцем, в режущей тишине, свистел бы орел. Примерно так он встречал ее в своих фантазиях, исполненную океана спокойствия и жаждущую подарить свет и любовь всем, кто обратится к ней с надеждой на спасение. Она бы открыла дверь и поклонилась господину, который решил посетить их монастырь. Покорно проводила бы его в комнату и подала кувшин с водой оставив отдыхать до утра. Чтобы вернуться к нему ночью, когда остальные сомкнут глаза в мертвом сне.

14. Потерявшие контроль

Их мирки представляли собой сложную систему клеточного организма. Они соединялись парой каналов в огромное информационное пространство. Клетки делились и размножались, болели и умирали. На их место приходили новые, возникая из ниоткуда. Организм жил своей жизнью и не думал умирать, поражая все большие пространства на земле. Не обязательно было становиться интеллектуалом, чтобы воспроизводить подобные себе организмы — достаточно было захотеть и найти объект, желающий войти в половую связь с бесконечностью.

В эту сложную структуру иногда попадали агенты, вызывающие рост неблагоприятных клеток. Они надолго оседали в зараженном теле и ждали часа, пока увидят свет последнего дня. И никто из них не мог спрогнозировать последствия, вызванные инородными телами внутри огромного мира, порожденного бездной вожделения и страсти.

Его организм был постоянно подвержен воздействию извне. Он находился под напряжением и эти волны можно было искусственно учащать на высоте в сотню миль. Некто контролировал их, впрочем были и те, кто управлял этими сложными рычагами не взирая на сторонних агентов. Находясь в ячейке, их не должно было беспокоить то, что происходило снаружи, потому что от них зависела целостность структуры. Клеточное сознание на уровне распада. Завершающая цикл органика психологического исследования. Единое, что могло быть уничтожено разумом. Одиночное, подверженное замене и коррозии во времени. Универсальный механизм, живущий по правилам и законам большинства, не терпящего споров и неожиданностей. Разрушающий сетку невозможного — ту, что могла стать образом выживания в строгих линиях пространства. Она давала жизнь и поддерживала его в минуты сна. Давала тепло и обеспечивала всем необходимым. В поцелуях и пульсации вен на его члене. Трущаяся о насилие и падающая в поцелуи забвения.

Они снова утратили контроль. Их способности мыслить вне ячеек пришел конец. Он вколол ей в руку немного свободы, чтобы позволить вольностям совершаться в котле безумных огней. Это было похоже на болезнь. Усиливающуюся лихорадку, подогнанный под клиента костюм. Он проникал в цепи и шестеренки, колеблющие живое полотно. Ее ячейки начали обретать способность передвигаться на большие расстояние, выведенные из строя контрацептивами со смазкой. Они купили их в магазине на углу двух улиц, чтобы простые движения превращались в искры высоковольтных проводов. Они раскачивались на ветру и трещали под холодным дождем скрежетом сжатых в агонии зубов. Он прикусил ей губу и агенты крови полоснули в ответ. Она спешно привела его в чувства, слизывая горечь раны, полученной в награду за доверие.

— Ты не должен думать о ней.

— Но что, если я хочу этого.

— Тогда я буду вынуждена изолировать тебя.

— Даже за то, что я так думаю?

— Ты вправе только молчать.