Бесплатный фрагмент - Маяк с янтарными крапинками

1

Никто не был рад, что я вернулась. Местные новости гремели, шептались за каждым углом. Все взвалили на меня завершение детектива бестселлера, где главный герой раскрывает все карты и занавес опускается. Но все что их ожидало — это разочарование. Почему вернулась именно она? Девочка, которая слушала на задней парте Бетховена и втайне читала по ночам романы. Не отличница с большими амбициями, не парень из спортивной команды по волейболу и не победитель городской олимпиады по математике. Моя жизнь резко обесценилась в сравнении с другими. Никто не давал мне право выживать. А что еще важнее, никто не разрешал мне молчать.

— Вы были в автобусе, — нервно повторяет следователь, упираясь руками в край стола. Замечаю на его лице выступившие красные пятна и думаю о том, как же сильно я его раздражаю.

— Да, — отвечаю я спокойно, откидываясь назад. В комнате стоит запах сырости, который полностью дополняет и без того абсурдную обстановку.

— Автобус шатнуло в сторону, он куда-то свернул. — Следователь опускает глаза и читает с лежавшего перед ним пожелтевшего блокнота. — Никто не обратил внимания на изменение маршрута.

— Я это уже говорила, — перебиваю я, пробегаясь большим пальцем по ярко-фиолетовой дорожке на запястье.

Мужчина поднимает на меня глаза и криво улыбается.

— Куда они вас отвезли?

Лишь на мгновенье я прикрываю свои до ужаса тяжелые веки — признак бессонных ночей — и устало вздыхаю.

— Вы ведь хорошо читаете, — киваю я на блокнот.

Громкий хлопок по столу не производит на меня ожидаемого эффекта, а лишь заставляет невольно повести плечами. Мужчина отходит к двери и сразу же возвращается.

— Не понимаю. Вы пробыли в этом подвале больше месяца. Как ты можешь ничего не помнить? В твоей крови не обнаружено никаких препаратов, сотрясение головы так и не подтвердилось. Месяц, возможно самый страшный месяц в твоей жизни, и ты его не запомнила? Родители места себе не находят. Ты бы хоть постаралась, — говорит следователь поспешно. Его слова звучат так быстро, что, кажется, он даже ни разу не переводит дыхание. Мужчина вскидывает поседевшие брови и ждет от меня ответа.

— Я не знаю, — отвечаю я, делая между каждым словом небольшую паузу. Я понимаю, что это злит следователя еще больше, но мне все равно. Не обязательно хлопать руками по столу, чтобы показать свою нежелательную вовлеченность. От этой обстановки я устала сильнее, чем он.

Следователь поднимает со стола блокнот и почти вылетает из помещения. Допрос окончен. Бесполезный и бесплодный допрос. И так уже третий раз.

Абсолютно все люди нашего города ждут, что в моей голове что-то переклинит, и я наконец расскажу о девяти пропавших. Все эти взгляды, которые я ловлю на каждом углу, требуют поделиться великой тайной. Но это как гнаться за призраком, мне даже жаль этих наивных людей.

Я скидываю в прихожей ботинки и пробираюсь в комнату. Папа выпрямляется в кресле, когда я прохожу мимо кухни.

— Когда они уже оставят тебя в покое? — произносит он, окидывая меня неодобрительным взглядом.

— Хороший вопрос, — выдыхаю я, по привычке убирая назад светлые пряди волос. Их пришлось значительно укоротить из-за последних событий. Меня привезли с запекшейся кровью на концах волос. И, кажется, она была не моя. — Давно пришел с работы?

— Нет, только что. Я пельмени сварил, поешь.

Я перевожу взгляд на плиту, залитую какой-то жидкостью. Красная кастрюлька стоит на самом краю, и, кажется, стоит только пройти мимо и она тут же опрокинется. Зара бы такое сразу пресекла.

— Я попозже. Вытащи их из воды.

Папа замирает, но возражать не собирается. Он только слегка кивает и провожает меня взглядом, когда я направляюсь в спальню. Я замечаю это, потому что раньше папа так не делал. Раньше он очень уставал на работе, и мы почти не общались. Теперь же папа наблюдает за мной. Однажды в порыве злости он сказал, что меня «как подменили». Но тут не нужно проводить много анализов, чтобы понять: он прав, прежней я не буду никогда.

Вместо того чтобы скинуть с себя кофту, которая практически пропиталась запахом сырости, я заворачиваюсь в плед и размещаюсь в старом облезлом кресле. Я откидываю голову назад и лишь на мгновенье прикрываю глаза. Как ни странно, ничего не вижу. Только слышу щелчки. Они сидят в моей голове слишком глубоко.

На тумбочке вибрирует телефон и, похоже, не в первый раз. Я нарочно оставила его в комнате перед выходом. Дотягиваюсь до гаджета, и проверяю соцсети. Захожу в закрытую школьную группу и пробегаюсь по комментариям к последней новости в ленте. «Рьянова вернулась?». «Почему она молчит? Явно же что-то произошло». «Мне одной кажется, что тут что-то нечисто».

Пролистываю еще десяток подобных комментариев и открываю сообщения, логически завершая картину шквалом негатива в мой адрес. Среди сообщений нахожу одно от одноклассницы с вопросом по поводу посещения школы. Читаю и игнорирую его. На всякий случай делаю свою страницу полностью приватной, исключая любую активность извне. Включаю классическую музыку и слушаю ее до тех пор, пока телефон не отключается от нехватки заряда.

2

Перед тем как выйти из дома, я замазываю лицо тональным кремом. Делаю это не для того, чтобы скрыть недостатки, а чтобы замаскировать ссадины на лбу. Меньше всего я хочу, чтобы из-за этого обращали на меня внимание, которого сейчас мне хватает с излишком.

Волосы я убираю назад в низкий хвост, а поверх белой рубашки накидываю кофту с капюшоном, хотя и прекрасно понимаю, что от людей это меня не спрячет.

Папа уже на работе, поэтому забираю с полочки пятьдесят рублей и выхожу из дома. До школы, как обычно, доезжаю на старом автобусе. Пытаюсь максимально свести все к той же обстановке, что была до происшествия, хотя и понимаю, что это невозможно. Даже в транспорте есть люди, которые прожигают меня взглядами. Я не знаю, о чем они думают, но в этом явно нет ничего доброжелательного.

В школе, как я и думала, на меня обваливается безумный нездоровый интерес одноклассников и других школьников. Буквально все заинтересованы в этой истории. Все, кроме меня самой. А держаться отстраненно мне помогает только мысль о выпускном классе. Мне осталось здесь недолго.

— Это правда, что ты ничего не помнишь?

Я складываю в рюкзак тетради и мысленно делаю несколько глубоких вдохов. Не обращаю внимания на любопытную школьницу и собираюсь покинуть кабинет.

— Под дурочку косит, — выдыхает она вполголоса.

— Да не трогай ты ее. Рьянова ненормальная.

Я поднимаю карандаш с парты, но класть в карман не спешу. Переворачиваю его другой стороной и крепче сжимаю в руке. Девушка замечает этот жест, поэтому поспешно удаляется, начиная перешептываться с подругой, а я спокойно кладу карандаш на место и отправляюсь в другой кабинет.

Ненавижу любопытных людей. Они отравляют жизнь другим просто потому, что до страшного хотят удовлетворить свой интерес. Заполнить пробелы недосказанного, неизвестного.

«Как ты вернулась?». «Это правда, что вас держали взаперти?». «Они ведь не могли просто пропасть?». «Ты одна выжила? Что с остальными?».

Хуже этого только действия тех, кто в это вовлечен напрямую. Это я поняла, когда после четвертого урока меня зажал возле туалета брат пропавшей девочки и требовал объясниться.

— Диана. Она училась в десятом классе. Призер по математике.

— Зачем ты мне это говоришь? — почти шепотом произношу я, впиваясь в его руку, перекрывшую мне дыхание.

— Если ее найдут мертвой, ты первая об этом пожалеешь.

Кроме этого случая были еще попытки. И каждый раз они высасывали из меня остатки жизни. Я так эмоционально истощена, что не могу даже нормально реагировать на такие вещи. И щелчки в голове повторяются все чаще, а ночи становятся длиннее.

Я хожу к психотерапевту, но это плохо мне помогает. Каждый раз, когда я вижу этого человека, не могу произнести ни слова и думаю лишь о том, как «эффектно» уходят отцовские сбережения. Тем временем психотерапевт изредка покачивает ногами, на которых красуются очищенные до блеска туфли, и теребит в руке золотую ручку.

— Можем попробовать воспроизвести картину от начала до конца? — говорит он мягко и развязно. Его губы иногда дрожат в улыбке, как и сам его образ, пропитанный лицемерием и ложью.

Я отвожу взгляд к окну и думаю лишь о том, как сильно мне хочется сыграть роль, которая введет псевдопсихолога в заблуждение. Возможно, позже он напишет об этом диссертацию, выставив меня как «тяжелый случай», и успешно ее защитит. Но это слишком выигрышно для него, поэтому я безэмоционально повторяю историю в сотый раз и обещаю себе, что это последний сеанс.

Иногда мне кажется, что обстановка утихает. Медленно и приглушенно. Но стоит кому-то сделать хоть малейшее телодвижение, и раны оголяются, как только полученные и свежие. Стоит признать — это никогда не уляжется. До тех пор, пока школьники считаются пропавшими без вести. А в местных газетах не исчезнут заголовки: «Загадка массового исчезновения».

Предположим, я стою на краю обрыва. Льет сильный дождь, и я промокла. Мне холодно. Мне страшно. Не знаю, что из этого сильнее. А потом меня резко хватают за руку и откидывают на траву. Она пахнет весенним дождиком, а капельки приятно охлаждают мою кожу. Обрыв не исчез, дождь тоже. Но мир я теперь вижу иначе. Меня крепко держат в объятьях, и я уже почти не чувствую холода. Так я ощутила себя в тот момент, когда встретила маяк, спасший меня от темноты. Наверное, Бог дает только те испытания, которые мы можем вынести. А когда становится совсем невозможно, дает нам новый взгляд. Он хочет, чтоб мы жили в этом мире, и делает все для этого возможное.

— Это место забронировано? Хотя это и не важно, я и так могу оккупировать.

Я никак не реагирую на слова и продолжаю конспектировать. Жду, когда начнутся расспросы, мелкие издевки или что-то изобретательное в виде злых шуток. Но ничего подобного не происходит. Проходит урок, а парень по соседству и не думает менять локацию. Бледная кожа, плюс-минус метр восемьдесят и аккуратная прическа. Определенно что-то не так, и я жду подвох. Я осознаю, что не видела его раньше, и, когда слышу где-то неподалеку перешептывания о новоиспеченном ученике в классе, пазл складывается в картинку. Марк.

Пару раз он переспрашивает у меня материал, а в конце уроков поворачивается ко мне и наблюдает за каждым движением. Я пытаюсь никак не реагировать, медленно собираю вещи.

— Я пока ничего здесь не знаю. Не поможешь? — наконец произносит он.

Я собираюсь коротко отказать, но поднимаю глаза и сталкиваюсь с янтарными крапинками в море токсичного океана. И лишь сейчас понимаю. Он не знает. Ничего обо мне. Обрыв вдруг оказывается за моей спиной. Я чувствую запах травы. Он резкий, но приятный.

— На какой мне нужно сесть, чтобы уехать в центр? — спрашивает Марк, кивая на остановку.

— Ты, наверное, не в курсе. Это маленький городок. Эта школа и есть центр.

— Эта что ли? — ухмыляется парень, оборачиваясь назад. Руки он возвращает в карманы брюк. Его рубашка кажется белее, чем у всех учеников вместе взятых. Это очень подходит его белоснежной коже. — Негусто.

— Все не так плохо. Если прийти сюда вечером, можно познакомиться с компанией наркоманов.

Марк издает смешок, оценивая мой сарказм, и незаметно косится на меня.

— Был такой опыт?

— Нет. Но мог бы быть.

— Я не эксперт, но думаю это плохая идея.

— Не хуже, чем перебраться сюда из большого города.

Парень снова коротко смеется и делает паузу перед тем, как ответить.

— С чего взяла, что я с большого города? Это так заметно? Я скоро вольюсь и не буду так выбиваться.

— Вот это действительно плохая идея.

3

Я занимаю свое прежнее место, и мне ужасно интересно, буду ли я сегодня сидеть одна. Я совершенно не умею врать себе. Мне хочется снова с ним поговорить. Поговорить как с человеком, совершенно не вовлеченным в последние события. Но я все еще жду подвох. Рано или поздно все всплывет, и тогда ситуация изменится.

— Раньше приходишь? — парень садится и придвигает ко мне учебник. — Давай их пополам носить. Ненавижу таскать много книг.

— Не лучшую ты выбрал компанию, — доносится с глубины кабинета.

— Смотри, а то тоже пропадешь без вести.

Смех. Вероятно, весы в жизни имеют место быть.

Парень игнорирует высказывания, но у него явно возникают вопросы. Затрагивать их он не решается, поэтому переводит тему на домашнее задание по физике.

Но кульминация все-таки достигает своего пика. Когда мы перебираемся в другой кабинет, мне в лицо прилетает плевок. Я не знаю точно, кто это сделал, потому что смотрю на Марка, который оттачивает какие-то шутки про учителя. Я вытираю рукавом слюну со своей щеки и отвожу взгляд вперед. Мне не стыдно за это. Недавно я поняла, на что способны люди, дай им только повод. Жестокость — это тоже своего рода забава.

— У тебя точно все в порядке? — выпаливает парень вдогонку школьнику.

— Странно, что ты все еще не знаешь, — ухмыляюсь на это я.

— Не знаю чего?

Я убираю остатки влаги с лица и поворачиваюсь к парню.

— Что в этом городе никто не против это сделать.

— Что за чушь. — Марк издает смешок и показывает средний палец ребятам, которые начинают смеяться в стороне. — Никто этого не заслужил.

Я располагаюсь в любимом кресле и даже оставляю без внимания телевизор, который обычно включаю для шума. Так я чувствую себя менее одинокой. На улице дождь. Но он приятный. Я слушаю, как капли тарабанят по подоконнику, на котором стоит давно увядший цветок. Я уверяла Зару, что не смогу ухаживать за растениями, но делала это для нее. Чтоб умереть, цветку хватило месяца, Заре — пять дней. Не могу его выбросить. Как и Зару из воспоминаний.

— Мы здесь умрем.

— Просто сделайте уже что-нибудь!

— Замолчи!

Щелчок. Я распахиваю глаза. Голоса исчезают. По щеке текут слезы. Дождь льет сильнее, в комнате темно. Нет, это не слезы. Старые крыши, пятый этаж. Протекает.

Поднимаю глаза наверх, и не могу разглядеть дыру. Капля падает мне на лицо и быстро скатывается вниз по холодным щекам. Я дотягиваюсь до тумбочки, высыпаю из стакана карандаши и придвигаю тумбу к себе. Оставляю стакан, но замечаю, что капли падают на пару сантиметров мимо. Придвигаю стакан на нужное место.

Папа сидит на кухне под бледной желтой лампой. Он делает пометки в старой книге.

— Потолок течет.

Папа почти вздрагивает. Он поднимает глаза и слегка прищуривается, пытается рассмотреть меня в темноте.

— Подставь ведро.

— Оно сломано.

— Тогда кастрюлю.

Я возвращаюсь в комнату. Взгляд падает на растение на подоконнике. Возможно это лучшая мысль в моей жизни.

Подставляю цветок вместо стакана и наблюдаю за тем, как неспешно у него появляется второй шанс на жизнь.

— Может, нам стоит выехать куда-то в палатках?

— Давайте уйдем в горы с ночевкой?

— А я в горы не хочу.

Чувствую, как меня жалит оса за локоть. Только боль сразу исчезает. И кроме янтарей больше ничего не обнаруживаю. Марк снова щепает за руку и подмигивает.

— Предложи что-нибудь.

Я закатываю глаза и возвращаюсь к вырисовыванию фигурок на полях тетради.

— Мне не интересно.

— Хочешь сказать, что не поедешь?

— Нет. Если не заметил, меня тут не сильно жалуют.

— А со мной?

Я замираю и останавливаюсь рисовать.

— Ты не понимаешь.

Парень явно напрягается, а я откладываю карандаш и делаю вид, что слушаю учителя.

— Так объясни мне.

Сначала я не реагирую на его упрек, но потом придвигаю к Марку учебник и раскрываю его на последней странице.

«Лицемерка». «Верни их нам». «Хватит молчать». «Исчезни из этого мира».

— Это что?

Я откидываюсь назад на стуле и поворачиваюсь к парню. Смотрю ему прямо в глаза и многозначительно ухмыляюсь.

Я делаю упор на ноги и набираю скорость. Закрываю глаза. Ветер раздувает волосы вперед-назад. Слышу скрип. Пытаюсь сопоставить его со щелчками в голове, но это плохо получается — звуки разнородные и диссонируют друг с другом. Перед глазами возникает худой парень, забившийся в углу. Его волосы слиплись от пота, он смотрит на меня в упор и пытается дышать.

Я резко торможу ногами качели и открываю глаза. Слышу, как кто-то окликает меня по фамилии. Возможно, не в первый раз.

Поворачиваю голову в сторону звука и вижу перед собой женщину. Она ухватывается за тонкий шифоновый шарф на шее, словно он перекрывает ей дыхание, и набирает воздух в легкие, готовясь что-то произнести. На её глазах моментально наворачиваются слезы.

— Когда ты уже все расскажешь? Неужели совершенно совести нет? Моего мальчика уже как два месяца нет рядом.

Я крепче цепляюсь за прутья качели так, что костяшки пальцев белеют. Вспоминая, как эта женщина бросается на меня в участке, я собираюсь игнорировать каждое её слово.

Чувствую резкий запах табака и вспоминаю о присутствии Марка. Он тушит сигарету ногой и развязно выходит из-за моей спины, наблюдая за тем, как женщина пускает слезы и поспешно направляется в сторону подъезда.

— Кажется, ты её напугал, — говорю я, медленно покачиваясь на качели.

Парень садится на соседнее место и открыто начинает за мной наблюдать.

— Задавай вопрос. Знаю же, что интересно.

— А ты ответишь?

Я приподнимаю ноги и жду, когда качели остановятся сами по себе. В груди что-то неприятно сдавливает, но мне все равно. Не хочу придавать этому особое значение.

— Когда-то я писала романы. Но жизнь так сильно от них отличается. Я больше таким не занимаюсь.

— Тебе разбили сердце?

Я заправляю выбившуюся прядь волос за ухо и поднимаю глаза к первым звездам.

— Можно и так сказать. Только это не связанно с любовью.

— Это как? — ухмыляется Марк.

— Как будто ты больше не способен на чувства. Пытаешься жить как раньше, но ничего не выходит.

— Говоришь загадками.

Я поворачиваюсь к Марку. Он стряхивает пыль с дорогих брюк и сталкивается со мной взглядом.

— Представь, что ты глубоко под водой. Ты почти уверен, что шансов выжить нет. А потом видишь лучи солнца и все-таки выплываешь. Но только никто этому не рад. Они ожидали другого. Не тебя. — Я убираю руки с прутьев качели и жду, когда парень начнет говорить, чтоб перебить его. — Думаю, яснее ситуацию не описать. Здесь нет загадок, Марк. Просто неприятная правда.

Я спрыгиваю с качели и оставляю парня одного.

4

— Что если нас найдут?! — судорожно кричит в трубку мужчина. Он теребит в руках четки и нервно ходит по едва освещаемому помещению. — Придется повременить с выкупом. Почему?! Их было десять! Десять! Считать умеешь?

Он поворачивается и практически смотрит мне в глаза. Я приседаю на корточки возле двери. Боюсь быть замеченной. Сырость наполняет комнату страхом. Тим нервно перешептывается с парнем в синей рубашке. Блондинка истерит, перебивая остальных. Я их не слушаю. Щелчок. Становится страшно. Сердце так быстро колотится, что вот-вот выпрыгнет из груди. Снова щелчок. Потом еще раз.

Открываю глаза. В комнате темно. Я вся в поту. Сажусь в кровати. Голова идет кругом, а перед глазами пелена. Слышу шорох, поворачиваюсь на звук. Содрогаюсь всем телом, когда обнаруживаю в дверях силуэт.

— Кошмар? — отец делает шаг. Его лицо освещает круглая луна. Он замечает мое состояние и молча выходит из комнаты. Тут же возвращается с градусником в руках.

Папа встряхивает его пару раз и протягивает мне. Приказывает занять горизонтальное положение.

— Воды… может? — растерянно спрашивает он.

— Все нормально. — Я засовываю градусник в подмышку и укрываюсь одеялом.

— Не знаю, что там обычно Зара давала при температуре. Может, чай с лимоном? — Отец мнется у кровати и пытается сгладить неловкие паузы.

— Не надо, — создаю я нежеланное молчание.

Через какое-то время возвращаю градусник. Папа крутит его в руках, пытаясь поймать свет луны на шкале. Потом неодобрительно качает головой.

— Не критично. Я позвоню утром классному. Завтра отлежишься. Станет хуже, зови.

— Хорошо, — соглашаюсь я, натягивая одеяло до подбородка.

Спать не удается. Только периодически дремать. Когда начинает светать и первые лучи солнца падают мне на лицо, становится невыносимо жарко. Я поднимаюсь с постели.

Отца уже нет. Умываюсь. Делаю это несколько раз, хорошо ополаскивая лицо. В кухне нахожу бутерброды с колбасой. Нет аппетита. Заглядываю в навесной шкаф и достаю упаковку овсяных печений. Думаю, им не меньше года. Кладу обратно. Аккуратно закрываю дверцы шкафа, чтоб они окончательно не отвалились, и ищу хоть один пакетик чая. Нахожу немного заварного и ставлю чайник. Опускаюсь на стул и кладу ноги на подоконник, откидываясь немного назад.

Зара делала мне чай с ромашкой. Говорила: «Чтоб успокоить нервы». Глупая. Наверное, она не знала, что с ней мне и так было спокойно. Даже когда она ругалась из-за того, что я называла ее «бабулей». Непозволительно. Она ведь еще молода. Была.

Чайник свистит, но не могу заставить себя подняться. Тело как будто парализовало. Как во сне. Ты так сильно хочешь поднять и протянуть руки к ярко-оранжевому небу, но не можешь, потому что тело не принадлежит тебе. В который раз сопоставляю звук с щелчками, но из-за этого щеки моментально загораются, а ноги подкашиваются. Стул резко опускается на пол. Я выключаю чайник и заливаю кипяток в чашку.

Это не ромашковый чай, но тоже ничего. Со вкусом детства. Не знаю, откуда у нас дома так много такого чая, но ощущение, что я пила его всю жизнь. Только обычно его заваривали в фарфоровом чайничке с сердечком на ручке.