Бесплатный фрагмент - Матрос

МАТРОС

Военкомат — страна чудес,

На час зашёл, на год исчез

***

Я, наверно, пропущу все моменты, связанные с военкоматом, медкомиссией, и прочей ненужной информацией. Начну с распределителя, где и начинается армия во всем ее проявлении. Распределитель — это духота в автобусе, звенящая тишина внутри, нарастающее напряжение. Сжимаю лямку рюкзака в правой руке. Никогда не забуду этих ощущений, когда в голове стоит шум, а с бритых висков стекают капли грязного пота. В этот момент я понял, что уезжаю из дома. Уезжаю надолго. Что меня ждёт дальше? Одному Богу известно.

Открываются тяжёлые ворота областного военкомата, и автобус въезжает на его территорию. Меня охватывает волнительное и не очень приятное ощущение- неизвестность. Ты не знаешь, к чему готовиться, как реагировать на те или иные моменты, даже примерно не представляешь, с чем или с кем придётся иметь дело. А ведь мы все ещё наслушались рассказов и страшных баек про армию, дедовщину, офицерщину, про унижение и изоляцию. (херня это или нет? Везде это или в конкретных частях — неизвестно)

Вернёмся к военкомату. Он же распределитель, он же обезьянник, он же выгребная яма. Первое, что вижу из окна автобуса — куча зелёных человечков, которые сидят на расставленных в центре длинных скамьях. Эти парни уже в форме, прижали пятые точки на скамейки и жарятся на солнце. Везде снуют офицеры с блестящими звёздами на погонах (звания я тогда ещё не различал). Наконец автобус останавливается, и мы выходим.

«Так, не разбегаемся, построились в шеренгу!» — кричит нам мужик в гражданском. Никто из нас спорить не стал, построились, стоим. Я разглядываю солдат, сидящих на скамьях. Видели бы они свои лица; на них же все боль и скорбь этого мира.

К нам подошёл парень в форме. Высокий, весь помятый, форма выцветшая, а на погонах три лычки.

«Так, на флюорографию все, вон вагончик! Тьфу, кузов! Короче, идём туда» — сказал парень и показал рукой направление, в котором мы должны идти. Забавный парень; говорит быстро, запинается, сам себя поправляет. Сейчас вспоминаю и понимаю, что выглядело это смешно, но в тот момент было не до смеха.

Уже тогда начали происходить непонятные вещи, которыми была наполнена вся армейская служба. Зачем флюорография? Я проходил ее уже дважды (кстати, за всю службу прошёл ее 5 раз), но здесь всем, похоже, на это плевать.

Встали в очередь перед вагончиком, оборудованным медицинской аппаратурой. Так получилось, что я оказался впереди остальных, поэтому махом прошел процедуру и уже через минуту стоял вне очереди, пялился на кучу рюкзаков, которые мы принесли с собой.

Почему-то в голове пронеслась мысль о том, как же много продуктов мы взяли с собой: консервы, дошираки, печенье, конфеты, пряники, рулетики, чай, сахар, хлеб, сыр, паштеты. Практически все это пойдет на выброс. Еще я смотрю на то, как только переодетые в зеленую форму бойцы скручивают свои бушлаты, чтобы закрепить их на вещмешках. Достаю «тапок», смотрю, кто звонил мне. Пропущенных нет. Родителям я сказал, чтобы не тарабанили особо, не ставили меня в неловкое положение. Если что-нибудь выясню, то сам наберу их. В пачке осталась всего пара сигарет. Быстро ищу глазами магазин, нахожу его около курилки. Магазином оказался маленький ларек для нужд военнослужащих.

— Так, теперь все направляемся внутрь на медкомиссию! — сказал мужик в форме, который, судя по всему, теперь нами руководит.

Идем внутрь здания. Очередная медкомиссия, каких было уже три. Меня успокоили, сказали, что это последняя перед отправкой. Внутри нам выдали на руки личные дела, сказали раздеться и идти на комиссию.

Снова бесконечные очереди в кабинеты, люди (в основном женщины средних лет) в белых халатах, одни и те же вопросы, типа: «Жалобы есть?» или «Травмы были?». Везде отвечаю коротко: «нет». Психолог смотрит внимательно, спрашивает всякую чушь, пытается запутать, задает один и тот же вопрос по несколько раз, каждый раз формулирует его по-разному.

— Если бы в нашей стране можно было бы употреблять наркотики легально, ты бы употреблял?

Даже боюсь представить, каким надо быть тупым человеком, чтобы ответить тут положительно.

— Нет, мне это неинтересно, — внешне я спокоен, но меня это раздражает.

Поглядываю на врача, сидящую рядом, она буравит меня глазами.

— Что, даже травку бы не курил? — психолог искренне удивлен.

— Ну не зря же ее запретили, значит, это вредно для здоровья, — говорю я.

— Ясно. Где, говоришь, наркотики покупаешь? — психолог опускает глаза в мое личное дело и задает этот вопрос как бы между делом.

— Я не употреблял никогда в жизни наркотики — отвечаю я, а про себя думаю: «Решила, что меня можно просто так подловить, ага, выкуси».

— Назови столицу Канады, — подала голос второй врач.

Первое, что приходит в голову — «Монреаль». Я вообще не знаю, что у них там в Канаде происходит. Она же не на слуху. Я там не был никогда, и вряд ли буду, поэтому не мудрено, что я о Канаде не думаю. У меня вообще полно в жизни проблем и мне просто некогда думать о стране, которая находится очень далеко. Как знание или незнание столицы Канады может повлиять на определение моего психического состояния?

— Оттава… Вроде бы, — неуверенно промямлил я.

Психолог кивнула, поставила печати о том, что здоров и отпустила меня. Кстати, забыл сказать, что была еще процедура снятия отпечатков пальцев: по ладоням проходят маленьким валиком, измазанным какой-то краской (черного цвета), затем кладут листы бумаги с твоей фамилией на стол, и нужно просто дотронуться до них, оставляя следы. Я, конечно же, пару листов испоганил (неправильно приложил пальцы), но со второй попытки все получилось. Мне дали салфетки и показали, где можно отмыть руки от краски. Минут десять отмывал. Все остальное по стандарту: невролог, хирург, окулист, дерматолог и т. д. Везде все прошел на «ура».

Захожу в большой кабинет, где стоит длинный стол. За ним сидят три женщины, во главе стола председатель медицинской комиссии.

— Ты женат? — спросила председатель, смотря в мой военный билет, а затем поднимает глаза на меня.

— Нет. Скажите, на флот ведь сегодня забирают? — ответил я вопросом на вопрос.

— Да ты что, родной, моряки уж давно все уехали, — улыбается женщина, а мне становится тошно.

Пока выходил на улицу, лихорадочно вспоминал, кто же там остался. Думал, что сейчас заберут к черту на куличики, в какие-нибудь ракетные войска на Дальнем Востоке.

Сидим на скамейках под открытым небом, жаримся на солнце, просто ждем. Периодически нас водят в курилку, где помимо прочего можно еще сходить в туалет, а также посетить магазинчик (чипок). В туалет очередь неимоверная, но деваться некуда. Пришлось ждать. Справил нужду, посетил чипок, где купил пачку сигарет, бутылку газированной воды и еще какую-то мелочь. Постояли, покурили, нервно посмеялись с парнями, как-то неуверенно друг друга подбадривали. В это время всех новеньких уже потихоньку начали забирать «покупатели». Те, которые уже были переодеты в «зеленку», распределились и ждали отправки. Сидим дальше, парней периодически забирают, уводят куда-то в недра военкомата, где с ними «беседуют» покупатели.

Меня как-то сразу начало накалять слово «покупатель». Оно казалось каким-то неуместным, мы же вроде солдаты, а не крепостные крестьяне и едем служить, а не продаемся в рабство. Позже я понял, что не прав, и слово это было абсолютно уместно.

Спустя несколько часов безделья и томительного ожидания, к нам вышел молодой сержант срочник, держа в руках список. Он зачитал семь фамилий, в том числе и мою, после чего сказал, что надо идти за ним.

И тут внутри все заколотилось. Что же это за войска, где нужно всего семь человек? Наверное, что-то очень секретное и серьезное. Сразу вспомнил, что в военкомате меня одна дама все рвалась записать в команду на Краснодарское училище связи, объясняя это тем, что туда берут только парней с высшим образованием и идеальным здоровьем. Туда меня, скорее всего, и хотели отправить сейчас. Мы зашли в здание. В конце длинного коридора за маленьким столиком сидел высокий мужчина в черной форме. На столе перед ним лежала красивая белая фуражка и тоненькая кипа личных дел.

«Что-то не похоже на связь, наверное, летчик», — думалось мне, сердце готово было выпрыгнуть из груди, ноги ослабли и уже не слушались, в горле пересохло. И тут я увидел его шевроны. В эту секунду время для меня остановилось.

На шевронах были изображены скрещенные якоря. Все-таки ВМФ.

Нас было всего семеро. Обычные ребята, ничем не примечательные, с бритыми головами, все среднего роста. Уж и не знаю, по какому принципу велся отбор, да и не хочу рассуждать на эту тему. Просто так сошлись звезды, судьба такая была. В жизни бывает, хоть и редко, но бывает. Офицер называет мою фамилию, я сажусь напротив него, он рассматривает мое личное дело:

— Поедешь в Питер, послужишь, — говорит офицер. По его лицу стекают капельки пота. В помещении душновато.

— Ага, — отвечаю я.

А что тут еще можно ответить.

— Сначала Питер, там учебка, потом на корабль. Срок службы -12 месяцев, — сказал офицер монотонно, без эмоций.

Для него это просто работа. Но для меня это был шок. Где я, а где морфлот? Я же моряков-то не видел в жизни, даже не представлял себе их никак, разве что в кино и на картинах. Тут я вспомнил Гришковца с его спектаклем, где он рассказывал про свою службу на флоте (хотя он служил три года, а это охренеть, как много) и так четко охарактеризовал моряков как высоких красивых мужчин со скрещенными на груди пулеметными лентами. Хорошее сравнение, так моряков представлял и я, пока сам им не стал. Реальные матросы не так эпичны, пулеметных лент они не носят (им вообще оружие не доверяют, только швабры). Да и иметь высокий рост на флоте — не практично. На кораблях потолки низкие, узкие коридорчики, замкнутое пространство, много трапов и люков. На корабле, чем ниже, тем лучше.

— Отъезжаем 3-го числа, — сказал офицер.

Потом заговорил о чем-то еще, но я уже запамятовал, все остальное было незначительно. Даже подняться со стула оказалось непросто, ноги тряслись, было волнительно. Все усложнялось тем, что еще и уезжали мы не сразу, а только через пару дней. Два дня сверху в этом гадюшнике. Вообще, достаточно распространенная история, когда призывники на распределителе проводят много времени, пока их не заберут. Официально это время не входит в счет службы.

Пока офицер говорил с остальными ребятами, я успел обзвонить всех, кого мог и похвастаться, что меня взяли в ВМФ. Конечно, перед тем, как попасть туда, я нарисовал себе всяких картин, уже видел моря, которые бороздил на больших кораблях, огромные волны и бушующие шторма, воображал, что мне предстояло преодолеть, и я такой весь красивый, в морской форме, стою на верхней палубе, опираясь на мачту. Все это, конечно, так, но реальность не настолько ярка. Естественно, есть там какая-никакая романтика, но всю ее перебивают тяготы и лишения военной службы.

После этого нас повели переодеваться, предстояло впервые надеть форму. Момент интересный и достаточно волнительный. В небольшой каптерке, заваленной от пола до потолка комплектами «зеленки» молодой сержантик внутренних войск по одному выдавал нам обновки. Парень был весел, много шутил.

— Тебе сколько служить-то еще? — спросил его один из рекрутов.

— Пять, — улыбнулся сержант. Он стоял с отодвинутой на затылок кепкой, держал руки в карманах, во рту зубочистка. Этакий дембельский стиль, поначалу выглядит забавно, но со временем понимаешь, как это удобно.

— Месяцев? — я так надеялся услышать «да», но его ответ меня просто уничтожил.

— Дней, — он светился от счастья, а у меня служба еще не началась, я даже представлять не хотел тот океан времени, что мне предстояло провести в армии. Подошла моя очередь, я назвал свои размеры одежды, обуви, головного убора и получил на руки: пахнущую складами и сыростью форму, новые берцы 43-го размера, бушлат, зимние штаны, кашне, две пары летних носков, две пары зимних носков, ложку, кружку, армейские тапочки (они вообще неубиваемые, как старая дубовая «нокия»), несколько белых платков, варежки, армейские трусы, тренчик. Вроде все назвал, может, еще там что-то было, уже и не помню. Нам сказали, чтобы мы одевались и пошустрее. Гражданскую одежду сложили в наши сумки, а все съестные запасы перекидали в вещмешки. Нас предупредили, что еду лучше всего съесть по пути в часть, потому что все это неуставное и, скорее всего, будет конфисковано. «Зеленка» хороша огромным количеством карманов, что в армии необходимо. Только на одних штанах уже есть четыре кармана, правда, как показала практика, они вечно набиты до отказа всяким ненужным хламом. На гимнастерке нагрудные, т.е. подарочные.

Подарочными их называют потому, что в них удобнее всего совать руки офицерам во время построения. Так они и делают: чуть что, сразу лезут в подарочный карман, посмотреть, нет ли там чего неуставного. Мы слишком долго телились со шмотками, и нас погнали в коридор, где стояла еще одна группа терпеливо ждущих новобранцев.

— Так, по одному на вход марш! — скомандовал им ефрейтор. Пацаны угрюмо поплелись переодеваться. Я возился со шнурками, берцы оказались тяжелыми, ну хорошо, что хотя бы без кирзовых сапог теперь служим, портянки я, кстати, тоже не видел.

— Куда вас? — спросил ефрейтор. Он сверлил нас глазами, видел, что мало нас, значит, какая-то особая команда.

— На флот едем, — ответил я.

Справившись со шнуровкой, я принялся за ремень.

— Повезло, этих вон запахов отправляют на дальний восток в танковые, целый год будут танки выкапывать, — кивнул ефрейтор в сторону ребят, которые переодевались.

Наверное, он был прав, не хотел я об этом думать, меня волновала только моя служба. Я полностью разобрался с формой, она все-таки была мне великовата, явно не попадала в плечах. Когда надеваешь форму, сразу меняются многие ощущения. Это вообще отдельная тема, на которую надо серьезно порассуждать. Во-первых, можно сразу забыть о комфорте, потому что гражданскую одежду мы подгоняем под себя (учитывая комплекцию, рост, вес, материал, погоду, настроение и т.д.). Армейская форма штопается по стандарту на всех, без учета индивидуальных пристрастий. Материал универсальный, прочный и жесткий. Берцы тяжелые, плотные, ноги все время не проветриваются, а с непривычки (у кого кожа понежнее) моментально покрываются мозолями. Все это дело перерастает в гнойники, и ноги гниют заживо, поэтому надо очень аккуратно, за ними необходимо тщательно следить. Во-вторых, сама по себе форма начинает «давить», ее грубый зеленый цвет уравнивает тебя с остальными, душит и подавляет весь позитив. В армии большую часть времени солдат ощущает неполный спектр эмоций, они варьируются лишь от полного нейтрального безразличия до жгучей ярости. Редко, когда проявляется истинная радость и, даже боюсь это слово произносить, «счастье». Скорее, такие моменты можно считать исключением.

Поймите правильно, я не жалуюсь и вовсе не пытаюсь опорочить патриотические чувства либо намеренно изгадить образ армии. Я говорю только то, что видел своими глазами, анализирую и пытаюсь дать объективную оценку. Пытаюсь, насколько это возможно, но возможно не всегда.

И вот я в форме, еще не флотской, в общевойсковой, но это уже можно считать точкой невозврата, отправным моментом. Надел форму и сниму ее теперь нескоро. Если уйти от метафор и аллюзий и вернуться на грешную землю, то давайте пробежимся по ощущениям, которые испытывает солдат. Теперь все только строем. Все передвижения, за исключением похода в туалет и по каким-либо поручениям, все производится в строю. Всегда и везде перед тобой затылок товарища, сзади, справа, слева, везде тоже одни сплошные товарищи. Серая масса, пардон, в данном случае зеленая. Встаем по росту, каланчи — в начало строя, карлики — замыкают. Ну а середнячки барахтаются посередине, как бревно в проруби. Я как раз середнячок, но ближе к концу всегда стоял, так удобнее, тебя никто не видит, никто тебя не трогает, стоишь себе, думаешь о своем. Вот и сейчас, пришло время обеда, идем в столовую.

Обед был неплох, во всяком случае, я ожидал похуже. Дали вполне наваристые щи, котлеты с макаронами, чуть сладкий чай. Я все съел и уже собирался было встать, но тут-то мне и пришлось освоить главное правило армейской службы: «инициатива еб** инициатора» или проще говоря — не высовывайся. Сержанты заметили, что я не ем, а чего-то тормошусь туда-сюда.

— Поел, воин? — спросил сержант.

Его я заметил не сразу, решил, что это он не мне сказал. Увидел я его, когда он навис надо мной.

— Да. То есть так точно! — не мог я еще привыкнуть к этому дебильному сленгу.

— Ну и замечательно, тогда останешься здесь, посуду убирать на кухню. Вопросы? — он поправил блестящую бляшку со звездой. Спорить не хотелось.

— Нет вопросов, — ответил я.

Какие уж тут вопросы. Все поели, вышли из-за столов и направились к выходу на построение. Я быстренько перетащил всю посуду на кухню, где поварихи меня сердечно поблагодарили, предлагали даже еще чайку или дополнительную порцию каши, тактично отказался. Мусор пришлось скидать в бачки. Затем я побежал на построение.

Ничего особенно примечательного больше не происходило, мы сидели на скамейках под открытым небом и ждали. Периодически нас выводили в курилку и в туалет, еще отпускали посетить местный чифан. Тогда я еще не знал, что немного позже поход в магазин станет для меня, как для Гагарина полет в космос. Я стоял, курил и разглядывал других. Каких только парней не встретишь в армии. Тут тебе и мускулистые, толстые, тощие, жилистые, быдловатые, туповатые, наивные, умные, дерзкие и многие другие. Собрали каждой твари по паре. Объединили нас всех, напялили форму и заставили плясать под дудку, диктуемую конституцией.

— Вот я так и знал, что все это будет такая хренотень, — вздыхает один парень, выбрасывая окурок в урну.

Его даже никто не спросил, что он имеет в виду, все итак все поняли. Человеку с гражданки вся эта армейская система кажется просто смешной и нелепой. Думаешь: «Как же так, ведь я учился (кто-то недоучился, кто-то закончил) и теперь я здесь, тупой дуболом, обреченный выполнять чужие приказы… Зачем?»

Пару раз заявлялся один из сержантиков, приказывал снять кепки, увидев поле бритых голов, он махал рукой и уходил восвояси.

— Че такие лысые все? Короче, если кому подстричься надо будет, подходите, — сказал сержант.

В его сторону даже никто не смотрел, практически все заранее постриглись. Солнце садилось, предстояла первая ночь на армейской шконке.

Следующий день был таким же, как и предыдущий. Мы сидели под открытым небом и ждали, пока разъедемся в войска. Нас кормили, выводили в курилку и туалет. Я звонил несколько раз домой, успокаивал родителей, говорил, что пока ничего не ясно. Такими моментами пропитана вся армия, никто ничего не объясняет, просто сиди и жди, пока скажут, что делать и куда идти. Все остается в полной неизвестности до самого последнего момента. И даже то, что наши дела взял офицер с флота еще не было гарантией, что мы именно на флот и попадем. Я, если откровенно, сомневался в этом даже тогда, когда меня уже сажали на поезд.

— Нужны четыре человека для уборки в роте, живее только, — сказал старшина.

Он был не в духе, с полминуты подождал, не дождался ответа (добровольцев не нашлось) и потом его порвало:

— Ах вы, суки, ну ладно, пойдешь ты и ты! — заорал старшина и показал на меня, — А еще вон те двое: жирный и мелкий!»

Все названные с кислыми рожами лениво подняли пятые точки и поплелись вслед за старшиной. Делать нечего, пришлось идти и мне. Мы поднялись в роту и начали убираться. Я принялся взбивать подушки и поправлять заправку кроватей. Другие бойцы подметали и мыли полы. На все про все у нас ушло около получаса, однако, временных рамок не дали, до ужина времени достаточно, можно пока и не возвращаться на улицу, а поторчать здесь.

Я присел на подоконник и уставился в окно, показывающее мне кусочек гражданской жизни, все прелести которой я начинал потихоньку оценивать.

— Духота какая, — подал голос один из бойцов, тот самый, которого старшина окрестил «мелким».

В казарме и правда было душновато, я приоткрыл окно, и в лицо ударил горячий воздух с улицы. Не вариант, лучше не открывать окна.

К вечеру пришел фотограф делать фотографии для родителей на память. Бойцов одевают в специальную безразмерную форму, накидывают берет и кепку, говорят, чтобы мы приняли героическую позу и делают фотографии, которые потом продают втридорога родителям. Растрогавшиеся взрослые, увидев свое чадо в форме на фотографии, конечно же, выкладывают денежки и после делают трогательные рамочки для этих фотографий, ставят дома и целый год вздыхают, смотря на них. Меня, как и прочих, посадили, тоже одели в эту дурацкую форму, нахлобучили на голову берет (хотя, мне никакой берет не положен) и сказали, чтобы сделал серьезное лицо. Я, конечно, много позже, видя эти фотографии, надрывал живот, так это смешно выглядело.

Дальше — построение на ужин. Второй день в армии подошел к концу, а служба официально даже не началась. Меня это немного начинало раздражать, но делать нечего, приходилось ждать, от тебя ничего не зависит.

На третий день нашу команду заставили таскать мешки с формой для новобранцев со складов в каптерку. Занятие нудноватое, но нам еще повезло, потому что других рекрутов муштровали на плацу. Поднимая левую ногу, ребята под палящим солнцем застывали на месте и учились тянуть носок. Занятие это очень неприятное, так что, мне показалось, что таскать мешки лучше. Чтобы продлить удовольствие, мы двигались медленнее, чем могли и попутно устраивали небольшие передышки, но так, чтобы не провоцировать сержантов. Ближе к обеду все занятия по строевой подготовке закончились, примерно в это же время мы дотаскали мешки. Вроде бы время строиться на обед, но тут офицер вызвал нашу команду.

— Короче, обедаем, затем быстро хватаем вещмешки, рыльно-мыльное и строимся здесь на плацу, будем проверять, что у вас есть, а чего нет, — сказал лейтенант. Вид у него был помятый, сразу видно, что его ночка прошла бурно, в отличие от нашей.

— Вопросы? — спросил он.

— Никак нет! — хором проголосили мы.

— Не обязательно было сейчас что-то кричать, ладно, короче, давайте бегом в столовую.

Приказ есть приказ. Вообще, я обратил внимание, что в современной армии очень тщательно относятся к солдатскому желудку, и самое страшное преступление со стороны офицеров — оставить солдата голодным. Мы пообедали, собрали пожитки и выстроились на плацу, где уже ждал лейтенант. Он достал список вещей, которые необходимо было иметь в вещмешке и начал их перечислять, а мы по команде доставали вещь за вещью, затем выкладывали все на асфальт. Лейтенант медленно осматривал содержимое наших вещмешков. Убедившись в наличии всего необходимого, приказал все собрать и рассаживаться на лавочки. Впереди ждали последние приготовления и, собственно, отбытие на место службы. За пару дней мы немного попривыкли к распределителю, уже знали, чего ожидать, как тут нам предстояло сменить обстановку. Ощущение перемен всегда заставляет нервничать, особенно в армии. Через минут пятнадцать к нам подошел сержант, одетый в полицейскую форму, в руках он держал наши бумаги.

— Значит так, ребят, — сказал сержант, — с этого дня начинается год вашей службы, это будет записано в военных билетах. Сейчас я выдам ваши карты, на которые вам будет начисляться заработная плата, положенная военнослужащему. Распишитесь здесь и здесь.

Он показал галочки, где нужны были подписи, и стал вызывать по одному.

— Надо же, даже деньги будут платить, — удивленно поднял брови один из нас.

— Да там не разгуляешься, хватит только на сигареты, носки, мыло да туалетную бумагу, — усмехнулся сержант и забрал подписанные бумажки, — теперь ждите, за вами придут.

Пришли минут через двадцать. Был даже момент высоких почестей: к нашей команде лично подошел майор и завел длительную речь о том, как нам повезло, что мы отправляемся на флот, о том, что это большая честь и очень немногие удостаиваются ее. Он сказал, что нас очень мало, и включать для в нашу честь парадный марш не будут, но вместо этого он лично пожмет каждому из нас руку.

— Нале — во! — скомандовал майор после рукопожатия, — в автобус по одному бегом марш!

Мы побежали к автобусу. За спиной я услышал ликование и свист других новобранцев. Этих парней ждала совершенно другая служба, но меня она не касалась. Итак, автобус едет на вокзал, я смотрю в окошко на знакомые до боли улицы. Теперь увижу их только через год.

— Ну понеслась, — выдохнул я.

Опустим все прощания на вокзале. Это момент хоть и очень трогательный, но личный, и к повествованию имеет мало отношения. Скажу только, что старался выглядеть серьезно и не подавать виду, что расстроен. Родители и еще несколько провожающих меня человек делали то же самое, но у них получалось хуже, чем у меня. Мама пришла в темных очках и не снимала их всю встречу, чтобы никто не видел ее вспухшие от слез глаза. Меня проводили до самого поезда, вручили в руки кучу авосек с вкусняшками и посидели со мной внутри вагона. Лица у мамы с папой были такие, как будто еду я на войну. Но родители есть родители, и, конечно, им очень больно отпускать своего сына. Подошло время прощаться. Отец крепко обнял меня, долго не хотел отпускать.

— Береги себя, — он держался стойко, но глаза все выдают.

— Я как приеду, сразу позвоню, будьте на связи, не расставайтесь с телефоном даже в туалете, потому что могу позвонить в любой момент, — сказал я. Говорил я быстро, а отец в ответ только кивал. Время вышло и пришлось нам расстаться. Родители еще долго стояли на перроне, смотря на меня через окно. Я видел эти лица, самые родные на всем свете. Я не мог их подвести, я не мог позволить им краснеть за меня. Я смотрел на них и молил Господа, чтобы этот момент не заканчивался никогда. Я хотел, чтобы у меня было еще немного времени, хоть чуток. И тут поезд тронулся.

«Нормально все будет! Я вернусь мама, слышишь!» — кричал я в окно, пока поезд набирал обороты. Все мои провожающие скрылись из моего поля зрения, с ними вместе ушла и моя гражданская сущность. Теперь все, я — матрос.

***

Места для всех бойцов были расположены в двух разных вагонах и, конечно, на боковушках (естественно, речь идет о плацкарте). Лейтенант назначил меня старшим над двумя другими матросами и оставил нас одних в вагоне.

— Чтоб без всякой фигни, к гражданским не пристаем, да? Если какие-то вопросы или проблемы, то сразу ко мне, сами ничего, вник? — сказал лейтенант, смотря мне прямо в глаза.

— Так точно, — ответил я.

— Красавчик, — довольный, лейтенант удалился в свой вагон.

Мы, расположившись поудобнее, забрав и расстелив белье на койки, принялись уничтожать все, что нам дали родные.

— Надо все съесть, пока едем, — говорит сослуживец, жуя пиццу, — брат сказал, что по приезде в часть все отбирают, оставляют только уставное: бритву, зубную пасту, щетку и все такое.

— Брат где служил? — поинтересовался другой парнишка. Он был высокий и тощий, но ел как конь.

— В ракетных, он даже на дизеле сидел полгода, с черными подрался.

Начались эти бесконечные байки о том какая жесть происходит в армии. Я старался не слушать. Пока сам не столкнешься, все эти рассказы ничего не значат. В реальной жизни впечатления совсем иные, но соглашусь с тем, что на нервы подобные эпосы хорошо действуют.

Весь день мы ели просто до отвала и все равно не опустошили наши сумки даже наполовину. Уже ближе к ночи я почувствовал недомогание, в горле запершило, но не понятно, как это случилось и все попытки вспомнить, где это я мог простыть не увенчались успехом. Потом стало понятно, что температура и першение в горле из-за того, что мне вдруг приспичило открыть форточку, потому что в вагоне казалось душновато. Я подумал, что со стороны это выглядело не очень хорошо, я же только что призвался, даже до части не доехал, а уже успел заболеть.

Наступило утро. Проблему с моим состоянием надо было решать как можно скорее, поэтому я решил пробежаться по вагону и поклянчить лекарства у людей. Сразу я не смекнул, что просить надо у бабушек или взрослых женщин, у них к солдатам особое отношение. У солдатских матерей нет чужих сыновей, их дети тоже служили, поэтому эти женщины с радостью помогли лысому мальчонке в форме. Я закидал себя таблетками, которые успел насобирать, надеясь, что молодой организм быстро придёт в себя.

Поезд подъезжал к Петербургу, и надо было готовиться к выходу. Я быстро скидал еду в вещмешок, но осталось несколько банок сгущенки, тушенка и пара шоколадок — все, что мои сослуживцы не смогли съесть из припасов, которые передала мне мама. Надо было избавиться от всего этого добра, ведь меня настращали, что все это отберут, когда приедем на место. Я не нашёл способа лучше, чем отдать еду проводнице поезда.

— Да зачем мне все это? — смущенно спросила она.

— У нас в части все отберут, жалко, поэтому заберите, продадите кому-нибудь, у вас же постоянно что-то покупают, — ответил я.

Отнекивалась она недолго, в конце концов согласилась и забрала продукты. Я сдал белье, оделся и вышел в тамбур, положил вещмешок на пол.

Стоя в тамбуре я ждал, когда поезд подъедет к вокзалу, и молился. Я не знал, что меня ждёт, но хорошо понимал, что это будет непросто. Я просил у Господа сил и терпения, чтобы пережить все это. И это были чертовски правильные молитвы; именно силы и терпение мне в армии очень пригодились.

***

Жаркое летнее утро, душно, на мне «зелёнка», которая на пару размеров больше, чем надо, идём строем по спальным районам Петербурга, в руках длинная коробка с сухпайком.

На нас глазеют гражданские, проходящие мимо. Смотрю на них, и настроение все хуже и хуже, но, с другой стороны, очень волнительно, и в голове крутится вопрос: что же будет, когда придём в часть? В голове уже всплывают картины из жутких видео, которыми интернет напичкан до отвала. Наверное, сейчас придём и нарвёмся на бритоголовых мордоворотов, которые сходу начнут нас бить табуретками по голове, прокачивать в упоре лёжа и творить прочую жесть. Думал я обо всем об этом, и становилось страшновато, ведь я входил в новый для себя мир, у которого была не очень хорошая репутация на гражданке, он окутан тайнами, жуткими байками и легендами. И мне предстояло провести в этом мире целый год. Подходим мы к огромному зданию, очень высокому, мрачному, из старого кирпича, который уже осыпается. Здание больше похоже на психиатрическую больницу из фильмов ужасов или тюрьму. Позже я узнал, что это бывшая женская колония, ныне переделанная под учебный центр ВМФ. Мы подходим к КПП, останавливаемся, через пару секунд открываются ворота, и выходит матрос, одетый в синюю форму с гюйсом, чёрной пилоткой на голове, на ногах какие-то черные ботинки, на боку у него висел зелёный подсумок. Он улыбается и гогочет, перекидывается парой приветственных фраз с нашим сопровождающим.

⁃ Последний наряд! — задорно сказал он, одновременно и обращаясь к нашему командиру, и хвастая перед нами. Видя его радость, мы поникли ещё больше.

⁃ Ты там на гражданке сильно не бухай! — крикнул ему наш командир.

Ах, как я бы сейчас набухался, кто бы знал!

Мы прошли через ворота и слева увидели высокую часовню, которая явно не вписывалась в местный антураж. Справа расположился выход на плац. Здание окружало его и образовывало такой закрытый двор, чтобы из любого окна просматривалась вся территория части. Мы подошли к одному из выходов и остановились.

— Становись, равняйсь, смирно! С правой колонны по одному на вход бегом марш! — прокричал лейтенант.

Бойцы один за другим побежали в открытую дверь, а дальше вверх по лестнице на четвёртый этаж.

— Заходим внутрь и становимся в строй справа у стены!

Когда очередь дошла до меня, я сиганул вслед за остальными сквозь лестничные пролеты наверх. На четвёртом этаже попал в вылизанное яркое помещение, слева на квадратной платформе стоял матрос (все с таким же зелёным подсумком на боку), возле него располагалась тумба с телефоном (старомодный такой, с крутящимся диском для набора номера). Когда мы начали заходить, матрос вытянулся и отдал воинское приветствие, мы проигнорировали его жест. Как и приказал наш начальник, выстроились справа у стены и стали ждать, пока лейтенант поднимется. Из роты доносились голоса и смех, шорканье тряпок и веников.

— ПХД, — пояснил стоящий на платформе матрос. Видя наши вопросительные взгляды, он добавил, — просто ху**** день.

Из роты вышел офицер низкого роста и встал перед нами:

⁃ Это ещё, бл***, че за стадо, ну-ка, привести себя в порядок! Подтянуться! Застегните все пуговицы, не на гражданке больше! — рявкнул офицер, чем нас изрядно обескуражил. Как-то вот не привык я еще к таким крикам, к скотскому обращению. Не сломалась еще во мне свобода, не уснула пока.

⁃ Откуда такие? — спросил он у нас.

В этот момент в роту вошёл наш сопровождающий.

⁃ Это мои, из Сибири, вот довёз до вас, получите, распишитесь, — сказал лейтенант. Затем он подал бумаги офицеру, тот мельком глянул на них и подписал.

⁃ Ну все, я в Кронштадт, хорошей службы, — последняя фраза уже была адресована нам.

Лейтенант кивнул и удалился, а мы остались наедине с этим нервным офицером. Он оглядел нас, наши документы, затем вздохнул и скомандовал:

— Нале-во! В расположение роты шагом марш!

Признаться честно, меня уже начинала немного раздражать вся эта военная фигня с командами и построениями. В расположении роты уже были матросы, они ходили вальяжно как на гражданке, в одних тельняшках и синих штанах, в руках они держали ведра и швабры. Некоторые двигали кровати, другие размазывали розовую пену по полу, третьи эту пену собирали скребками для мытья окон и совками. Вышел один из матросов, плотный крепкий парень невысокого роста.

— Так, построились вдоль стены, доставайте вещмешки, я буду называть содержимое, вы выкладываете по одному предмету, если чего-то нет, говорите, орать не надо, просто выставляем руку с предметом вперёд и все, — спокойно сказал лейтенант.

Я достал свой вещмешок, раскрыл его. Он был полон всякого армейского барахла, в том числе некоторых предметов, которые я взял с собой из дому. Например, там я обнаружил несколько упаковок «Дошираков», которые умудрился раздавить, из них высыпалось содержимое и в итоге все дно вещмешка испачкалось специями.

— Кружка! — закричал лейтенант.

Все достали алюминиевые кружки и выставили перед собой.

— Алюминиевая ложка!

Кружки положили на пол и вытащили ложки.

— Мыло!

Ту же процедуру повторили с мылом. За ним последовали зеленое кашне, пара носков, пара зимних носков, насессер, зимний бушлат и зимние штаны. Платок (две штуки), кусок мыла «звездочка» (не «Duru», конечно, но все же), кальсоны осенние, кальсоны с начесом. Баталер (так на флоте называется каптерщик) проверил все по списку, у всех всего хватало.

⁃ Так, вроде ничего не забыл, — сказал баталер, почесав репу.

⁃ Да там и нет больше ничего, — добавил один из матросов в тельняшках.

⁃ Да хрен его разберёт, у всех разные вещи, и все время чего-то не хватает, я удивлён, что у этих все на месте. Так, вещмешки переверните и потрясите, покажите, что пустые! — потребовал баталер.

Все перевернули вещмешки, и я нехотя сделал то же самое. «Доширак» вместе с рассыпанными остатками, естественно, покинул вещмешок и рухнул прямо на отполированный пол.

Я скривился в лице, ожидая удара с любой стороны, но лишь услышал:

— Ну мать твою, только помыли все!

Когда я раскрыл глаза, вокруг стояли несколько матросов, качали головами и причитали, глядя на рассыпанный по полу доширак.

— Напра-во! По одному в баталерку заходите и сдавайте ваши вещи, форму получите на днях. Нормальную, а не эту зеленью

Мы повернулись и встали в очередь сдавать вещмешки. И вот тут, наконец, появилась возможность все осмотреть. Казарма, как я её себе и представлял, смотрелась достаточно уныло: длинное помещение с кроватями в два ряда, тот ряд, что ближе к окнам, состоял из двухъярусных кроватей, а перед ним одноярусные. Все койки аккуратно заправлены синими одеялами и стояли ровно в одну линию. Позже я узнал, что они равняются по ниточке. У каждой кровати стояла табуретка, у двухъярусных, соответственно, две. На флоте их странно и ласково называют «баночками». Причём весь этот сленг упорно вливается в «синюю» массу и игнорируются какие-либо другие слова. В конце казармы пара розеток, видимо, для зарядки телефонов, у которых постоянно толкутся пара тройка бойцов, поглядывая в оба, рискуют ради пары лишних минут «заряда». Вообще, сотовые телефоны — отдельная тема в армии, которой можно уделить целую главу.

Приблизилась моя очередь сдавать вещи. Я зашёл в баталерку, положил свой вещмешок среди кучи других, видимо, тут я с ним расстаюсь навеки, ну или нет, неизвестно. Мы стояли еще минут пятнадцать, ждали остальных. Это занятие быстро надоело, и мы решили присесть на баночки. Я облокотился на спинку кровати и прикрыл глаза.

Когда же я наконец получу доступ к телефону, надо позвонить родителям, сказать, что добрался. Они, наверное, переживают. Обстановка на удивление вовсе не была враждебной по отношению к нам, скорее, суматошной. Не покидало ощущение, что придётся много ждать в начале. Вообще, самое главное испытание в армии — это испытание терпения. Значительную часть времени приходится стоять, строиться, ожидать чего-то, я никогда не думал, что мне придётся столько стоять на одном месте и не шевелиться. В воздухе витает атмосфера беспрекословного подчинения и несвободы и то, что ты теперь сам себе не принадлежишь, а на все действия приходится просить разрешения, очень сильно угнетает, особенно поначалу. Ощущение клетки чувствуется в армии очень остро, и буквально в первый же день я подумал о том, как же здорово было на гражданке. И за каким чертом я вообще сюда пошёл? Ведь сам пошёл, никто меня не принуждал. Помнится, ещё на пятом курсе, где-то в апреле месяце, я зашел в военкомат и сказал, что я студент, заканчиваю вуз и хочу в армию. Женщина, что там работала, посмотрела на меня как на Блаженного, пошла искать моё дело в огромном шкафу, до отказа набитого папками с фамилиями несчастных. Нашла она его минут через десять. Все запылённое, чуть ли не в паутине (тут я приукрасил, конечно, для красного словца). Женщина открыла мое дело и говорит: «Ты в военкомате последний раз был пять лет назад! Ну и что теперь? Служить собрался?» Я ответил, что да, собрался, ведь на работу без военника не берут. После этого меня направили на медкомиссию.

Мои размышления прервал громкий голос капитана 3 ранга (майора), который как-то так незаметно для нас появился в казарме и увидел, что мы никак не реагируем на его приход. После крика мы резко подорвались и встали по стойке смирно, он прошел мимо нас и зло оглядел каждого.

— Я не понял, воины! Почему не встаём?! Жопы тяжелые?! Ну-ка, встать быстро! Ещё мамкины пирожки высрать не успели, а уже охреневать начали! Все! Кончилась гражданка! Теперь вы в армии!

Гражданка закончилась физически, но не морально, тяжело вот так сразу привыкнуть к такой жизни. Что есть свобода? В первую очередь — это возможность управлять своими действиями. Есть еще, конечно другая свобода, духовная, она глубоко внутри. Эта свобода не зависит от того, в каких условиях ты находишься. Такую свободу можно почувствовать, сидя при этом в клетке, и никто не может ее отнять. Можно запереть тело, но не душу.

Я думал о высоком, а офицер тем временем разорялся:

— Запомните, что надо вставать, когда офицер заходит в расположение роты! Кто у этих недоносков командир?!, — вопрос был адресован к матросам, которые, видимо, находились здесь уже давно.

Они стояли молча, переминаясь с ноги на ногу, жали плечами:

— Не знаем, товарищ капитан третьего ранга, только привезли их, они вещмешки только сдали баталеру, — подал голос тощий смуглый парнишка невысокого роста.

— Вот ты и будешь, Птица, принимай новобранцев, увижу, что они у тебя сидят тут как в баре, будешь дючки (туалеты) зубной щеткой своей полировать, — отчеканил капитан и ушел в сторону канцелярии. Мы остались наедине с «птицей». Он вздохнул, усмехнулся и обратился к нам:

— Ну, стало быть, я ваш начальник теперь, какой вы взвод?

Мы переглянулись, непонимающими глазами уставились на птицу.

— Ясно, ну тогда седьмой взвод, шестой есть, пятый тоже, будем по возрастающей.

Внезапно прозвучали громкие звонки, а за ними последовал истошный крик дневального:

— Рота, стройся в центральном проходе для перехода на камбуз!

Все резко стали строиться, кругом в роте началась беготня, наш новоиспеченный командир принялся подгонять нас руками, мол, чего встали, бегом на построение. В первый раз это все было как-то глупо, немного нелепо, по-детски, напоминало какой-то детский лагерь, мы встали и просто стали ждать. Я смотрел по сторонам в лица парней, которые стояли вокруг, их было так много и все такие разные, но в то же время одинаковые. Лица такие молодые, некоторые почти совсем дети. Почему так? Почему, когда я смотрел кино, где играли тридцатилетние актеры, мне казалось, что солдат должен быть взрослым дядькой, но никак не таким сопливым вчерашним школьником. Какие из них солдаты? А из меня? Что я здесь вообще делаю? Вроде институт закончил, но все равно оказался здесь наравне с ними.

— Сейчас поедим, потом на плац, сделаем вид, что маршируем, я вас в курилку свожу, там и позвонить можно, здесь телефоны не светите, если офицеры спалят, то хана, у них любимая забава — мобилы в окно выкидывать или гвоздями приколачивать к асфальту — сказал «Птица тихо, но при этом очень четко. Мне этот парень определенно начинал нравиться. Интересно, почему его называли «птицей»? Из-за фамилии, наверно.

Роты располагались согласно этажам: первый этаж — первая рота, второй, соответственно — вторая и так далее. У нас четвертый этаж, стало быть мы четвёртая рота, и едим самые последние, что определенно накладывало отпечаток на рацион. Остальные — банально сметали всю еду, и нам мало, что оставалось. Потом еще и выяснилось, что, раз мы приехали сегодня, то не успели еще встать на довольствие, а, значит, и ужин нам не положен. Естественно, такой вариант был заранее продуман, поэтому мы и таскали за собой сухпайки, однако, Птица оказался на редкость шустрым парнем и умудрился договориться сперва с офицерами, а затем и с поварами, чтобы нас все же накормили. Пусть это и будут и остатки пищи, но все же они лучше, чем сухпайки.

Моя первая трапеза в армии меня никак не впечатлила: суп был абсолютно безвкусным и не соленым, просто жижа, в которой плавали два кусочка колбаски и одна картошина. Был там какой-то салат из свеклы и картошка с рыбой, еще стакан чая, ну и, конечно, легендарные 30 гр. масла. Вообще, в армии я съел масла больше, чем за всю жизнь.

⁃ Левой, левой, раз, два, три! — командовал Птица как можно громче, чтобы проходящие мимо стармосы и старшины не привязались. Мы несколько раз прошли по плацу и плавненько свернули к курилке. За огороженным забором стояло много матросов, половина из них говорила по телефону, остальные смеялись, переговаривались. Я достал телефон и позвонил домой. Какую же я ощутил радость, когда в трубке услышал мамин голос, она была взволнована, расспрашивала, как я себя чувствую, где я, как кормят и т. д. Я вкратце описал ей обстановку, сказал, что пока ничего не понимаю, что ещё ничего не известно.

⁃ Как только станет что-то проясняться, сразу звони, держи нас в курсе, — сказала мама.

Мама есть мама, переживает.

⁃ Мам, да я даже не знаю, когда в следующий раз получится поговорить снова. Здесь телефоны нельзя с собой носить, если офицеры увидят, сразу отберут, а потом ищи-свищи этот телефон, — ответил я.

⁃ А ты там теперь и останешься или ещё куда-то повезут? — спросила мама.

А мне и самому был интересен ответ на этот вопрос. В армии кругом неопределённость, ты не знаешь, что может быть через час, куда тебя забросят, что с тобой будет, и никто ничего не объясняет.

⁃ Не знаю, мам, позвоню, как будет возможность.

Я ещё поговорил чуть-чуть, спросил, как здоровье, какие планы и потом отключился. Не особо хотелось травить себе душу этими звонками, хотелось абстрагироваться от мира гражданки, чтобы лучше понять этот мир и в нем себя утвердить. Пока все чуждо, странно и больше напоминало кино, чем реальную жизнь. Точно, мы все тут в костюмированной массовке играем в кино про военно- морской флот, но мы не моряки, нет, это не реальная служба.

⁃ Окончить перекур! Выходи строиться для перехода в помещение роты! — крикнул матрос с парой лычек на крохотных погонах. Отличало его то, что он, в отличие от остальных, на голове носил белую бескозырку, а не пилотку, да и штаны у него были черные, а не синие, и фланка (верхняя форма одежды) была более нарядная. Бескозырку он сдвинул на затылок и ходил вальяжно, засунув руки в карманы. Ботинки у него блестели, как у кота яйца.

⁃ Бегом, рыбы! — командовал он.

В помещении роты нам дали, наконец, перевести дух, сходить в туалет и т. д. Птица предупредил, что нам надо держать ухо востро, чтобы не пропустить приближающихся офицеров.

⁃ Тут главное подорвать жопы, когда они зайдут, а пока их нет, можете хоть на руках бегать, — сказал Птица.

Он воспринимал все с позитивом, постоянно шутил, смеялся, рассказывал, как тут обстоят дела. В беседе выяснилось, что служит он всего две недели (а уже такой прочуханный) и Птицей его зовут из-за огромной наколотой совы во всю спину.

⁃ Ребят, — говорил он нам, — вам ещё повезло.

Почему-то в армии, и я ещё не раз с этим столкнусь, все говорят, что нынешнему призыву повезло намного больше, чем предыдущему. Прошлые всегда страдали больше и у них были самые злые дембеля, самые лютые офицеры и, вообще, они пережили муки ада, а вот вы, духи (новички в армии), вообще прохлаждаетесь.

⁃ Когда меня привезли, здесь были стармосы из Выборга, и вот они нас прокачивали конкретно. Мы могли гуськом ходить по плацу, приседали по пятьсот раз, отжимались до седьмого пота, — говорил Птица.

⁃ А что там, в Выборге? — спросили мы.

Птица посмотрел с удивлением, мол, вы че, как можно не знать о Выборге!

⁃ Там учебка ВМФ, настоящая армия, очень жестко там, — ответил он.

Выходит, здесь еще не настоящая армия, а так, подготовка. То же самое я слышал на распределителе у себя в городе.

⁃ И мы можем туда попасть? — прозвучал испуганный голос одного из новобранцев.

⁃ Ну я вроде как слышал, что Выборг расформировывают, но все может быть. Обычно отсюда отправляют либо в Кронштадт, либо в Ломоносов, ну или здесь оставляют.

⁃ А корабли-то мы увидим? — спросил другой матрос.

⁃ Да вас ещё тошнить будет от этих ржавых консервных банок, не торопитесь вы туда.

Птица так уверенно говорил о службе, флоте, кораблях. Казалось, парень служит уже не один год, хотя ему-то откуда было знать обо всем этом, такой же карась как и мы. Но надо же было произвести на нас впечатление.

Первый день подходил к концу. Птица снова вывел нас на плац и показал как, по его мнению, правильно надо маршировать.

⁃ Во всяком случае, так учили стармосы из Выборга, — говорил он, вытягивая левую ногу вперёд, а руку назад, — удар должен быть четким, хлестким.

Ботинок Птицы звонко приземлился на асфальт. Мы чеканили шаг минут пятнадцать, запевая бессмертную «Катюшу», маршировали вокруг плаца как и другие взводы, которые делали ровно то же самое, только песня у них была другая. Стоял такой гул из множества хоров, каждый поёт своё и в результате ничего не понятно, все сбиваются. Со стороны эта вакханалия смотрелась очень дико. Продолжалось все минут пятнадцать, затем птица нас отвёл в курилку.

Вечерняя поверка проходила на плацу, где выстроили весь батальон. Каждая из четырех рот заняла свой участок. Один из матросов спустил флаг «гюйс». Вышел дежурный офицер с журналом личного состава и стал зачитывать длинный список фамилий. Услышавший свою фамилию должен был бежать в помещение роты и приступать к вечернему туалету. Я ждал свою фамилию минут десять и когда, наконец, дождался, то рванул в расположение. Там я занял нижнюю койку во втором ряду, расстелил её и принялся раздеваться, укладывать аккуратно форму на баночку. В первый раз все получается наперекосяк. В идеале форма должна выглядеть аккуратно сложенным квадратным свертком, но у меня, конечно же, сверток получился далеко не квадратный. Сделал, как получилось, надеюсь, что не обратят внимание. Хватаю мыльно-рыльное и бегу в гальюн.

Тут та же картина, что и на распределительном пункте. Десять умывальников на сто человек, в итоге куча матросов толпятся над одним, умываются, чистят зубы, кто-то бреется с ночи, чтобы наутро не тратить на это время. Вода льётся только холодная, о горячей можно даже и не мечтать.

— Первая шеренга шаг вперед! — громко скомандовал дежурный офицер.

Рота, растянувшаяся на всю казарму, разъединилась и уместилась в две шеренги. Я стоял в первой.

— Первая шеренга, кру-гом! — выкрикнул офицер.

Приказ был четко выполнен, матросы синхронно повернулись ко второй шеренге лицом.

— Вытянуть руки!

Все выставили руки вперед. Вдоль образовавшегося живого коридора медленно шли два матроса из лазарета. Внимательно осматривали каждого моряка, требовали показать руки, поднять их, затем повернуться и снова встать в исходное положение. Один врач осматривал, другой каждому намазывал на палец какую-то мазь и говорил промазать ей полость носа.

— Вот, держи, — врач выдавил немного белой густой субстанции мне на мизинец, — нос промажь, это от инфекций, чтобы вы тут не слегли все.

Болезни в армии — явление нормальное и частое, особенно поначалу. Огромное количество людей из разных городов России, привыкшие к своему местному климату, здесь моментально заболевали, а еще представьте себе количество бактерий в помещении, где находится больше сотни парней. Акклиматизация всегда грозит вспышками инфекций, что приводит к целым эпидемиям и карантинам, поэтому вновь прибывших так тщательно осматривают. Так же, конечно, осмотр ведется на предмет телесных повреждений и синяков.

— Первая шеренга, шаг вперед, — скомандовал достаточно спокойным голосом дежурный офицер.

Когда врачи окончили осмотр, мы вернулись на свои места и развернулись.

— Рота, отбой!

Все побежали к своим койкам, попрыгали на них и через несколько секунд в казарме наступила тишина. Дежурный офицер выключил свет и вышел из роты.

Ну вот он, мой первый день в части и на флоте. В принципе, ничего такого уж страшного, даже как-то все размеренно получилось. Я лежал и вспоминал родной дом, а еще думал, что служба моя фактически еще даже не началась, и впереди долгих 363 дня (без учета суток, проведенных в поезде). Правильно говорят, что в начале вообще не стоит думать о том, сколько тебе служить. Это бессмысленно, потому что цифры слишком уж фантастические. Сейчас надо просто отбросить все мысли о доме и потихоньку вливаться в армейские будни, начинать познавать местные истины.

Я поймал себя на мысли, что никогда раньше не задумывался над тем, какую обувь носят моряки. Ведь из старых фильмов про великую отечественную прочно сложилось мнение, что все военные носят кирзовые сапоги. Но это далекое прошлое, современный солдат носит берцы, а матрос что носит? И вот здесь для меня откровением стало то, что моряки носят черные ботинки без шнурков на резинках, которые, в общем-то, похожи на обычные черные ботинки с плотной высокой подошвой, и называют их «прогары» или «гады». Мне потом сказали, что «гады» раньше были на шнурках, но для удобства их убрали (за что отдельное спасибо). Кроме этих ботинок у моряков есть парадные с острым носом, которые называются «лодочки». Они намного легче и удобнее прогар, но не такие мощные и долговечные (хотя, все относительно, зависит от их хозяина и от того, как за ними ухаживают). С мыслями о морской обуви я и не заметил как заснул.

***

⁃ Рота подъем!

Я услышал громкий противный крик сквозь сон, и в следующую секунду матросы начали спрыгивать со своих коек, как будто и не спали вовсе, а всю ночь ждали эту команду и готовились к ней. Я подорвался вместе со всеми и, продирая сонные глаза, начал шарить ногами по полу в поисках своих тапочек. Солдаты делали то же самое, творилась полная неразбериха: на все помещение стоял топот матросов, сквозь который разносились крики неумолимого дежурного по роте:

⁃ Бегом! Встали, построились в центральном проходе! Че телитесь! Быстро давайте! — орал он так, будто всю ночь копил в себе голос, настраивался.

Мы выбежали в центральный проход и кое-как построились. На распределителе нас будили так же, поэтому нельзя сказать, что это был мой первый такой армейский подъем, но здесь он ощущался как-то по-особенному. На распределке я ещё не воспринимал армию всерьёз, все-таки там мы даже толком ещё не служили, а здесь все реально походило на службу. Как же тяжело вот так вставать в первый раз.

⁃ Форма одежды — роба без гюйсов, прогары. Все на выход, строиться на плацу! — сказал дежурный по роте.

Он был таким бодрым, как будто гнал по венам крепкий кофе.

Форма на мне ещё не морская, а общевойсковая, быстро напяливаю её на себя и бегу на плац. На улице душно, солнечно, все роты построились на своих местах. От каждой из них выбирается матрос, который будет проводить зарядку. У нас — это наш баталер (тот самый крепыш, который вчера проверял наши вещмешки)

⁃ Сперва пробежимся 10 кругов, огибая часовню, затем вокруг плаца, спортплощадки и снова к часовне, — сказал баталер.

Сколько?! Да ты что, офонарел, что ли? Смерти моей хочешь? Я забыл, когда бегал в последний раз. Впоследствии выяснилось, что баталер с его десятью кругами вокруг часовни не входил ни в какое сравнение со старшинами с наших кораблей, которые гоняли нас до седьмого пота в любую погоду, но на второй день службы даже такая зарядка показалась нам чем-то совсем уж изуверским.

Кстати, «баталером» на флоте называют каптерщика, то есть матроса, отвечающего за имущество роты. Ну это так, лирическое отступление. Кажется, я уже говорил об этом.

А тем временем нас ждал утренний марафон. Это кошмар, скажу я вам. Баталер, видимо, был парнем спортивным и бегать очень любил, чего не сказать об остальных, в особенности, обо мне. После второго круга у меня начало покалывать в боку, и перебило дыхание.

Ещё через круг потемнело в глазах, и я потихоньку мысленно начал прощаться с мамой. В эту секунду я сильно пожалел о своём решении пойти в армию. Чего ради я все это затеял? Сидел бы себе спокойно дома, сейчас бы уже работал, зарабатывал бабки. Нет же, потянуло меня на приключения. Говорил мне папа: «Давай купим военник, сына, зачем тебе год жизни терять?» Это и стоило бы не таких уж больших денег, как может показаться. Да я бы даже сам их заработал. Эх, сейчас бы все отдал, чтобы вернуться обратно. Пятый круг, тут должны быть уже церберы, или что там было у Данте, хотя, там про Ад говорилось. Ну и что, здесь тоже Ад. Шестой круг, Господи, дай мне сил это вытерпеть.

Ноги окаменели и не слушались, кровь кипела в жилах, но я продолжал бежать. Мы замедлили шаг как раз в тот момент, когда я уже увидел ангелов. И в этот момент мне показалось, что ещё чуть-чуть, и я рухну на землю без сил. Но этого не случилось, мы просто закончили бег и плавно перешли на шаг, сбавляя скорость. Тут я понял, что никакие это были не ангелы, а всего лишь блики от утреннего солнца. Конечно же, бег — это просто разминка, и нас ещё ожидали упражнения. В принципе, здесь уже было полегче, простая школьная зарядка: повороты головы, круговые вращения кистями, приседания. В армии хватает садистов, известных своими изощренными приемами доведения личного состава до изнеможения, но обычно все вписывается в рамки простых, но крайне утомительных приседаний и отжиманий. Много же пришлось мне и моим сослуживцам постоять в позе «полтора в упоре лёжа». Более изнурительной пытки и не представить, а ведь речь идёт всего-навсего о согнутых руках в локте.

Итак, первая зарядка выстрадана, отлично, осталось не так много, ещё 362. Фигня вообще, раз плюнуть, подумаешь, блин, это для меня вообще не задача.

Завтрак был получше, чем вчерашний ужин. Каша и хлеб с маслом зашли как надо, даже кофе дали, ну это, конечно, был не латте с карамелькой, а суровый русиано, который варят в огромных пятидесяти литровых кастрюлях и разливают поварешкой по советским граненым стаканам. И да, все это делают здоровенные бабищи в возрасте, прямо как в садике.

Утреннее построение с поднятием флага. Дежурный по части и комбат, отдавая воинское приветствие, маршируют друг другу навстречу. Это выглядит забавно. Ведь ладно, когда маршируют солдатики, это как-то мило, даже трогательно, но взрослые мужики при этом выглядят странно. Но ко всему привыкаешь и к этому тоже, через месяц другой это, как и все остальное в армии, кажется нормальным. Матросик поднимает флаг гюйс, играет гимн, и, конечно же, нам предстояло его петь, причём целиком. Что интересно, текст знали далеко не все, я бы даже сказал, что полностью им владели очень немногие. Я был из их числа. Не сказать, что я патриот, но текст гимна, как и молитву Отче наш, знал наизусть, причём никогда целенаправленно не учил ни то, ни другое. Такие вещи как-то вот въедаются в тебя, впитываются вместе с молоком матери, они в тебе, что называется, установлены по «умолчанию». Когда поешь гимн, то волей-неволей закрадывается то самое светлое патриотическое чувство. На секунду я даже загордился, что служу, что не откосил, правда, это из меня моментально улетучилось, и осталась лишь ненависть ко всему живому. Но момент был и он был приятный.

***

⁃ Кто хочет колы? В соседнем корпусе стоит автомат, там всякие шоколадки и прочее, — сказал стармос, зайдя в курилку.

Он был высоко роста, держал в руках блокнот и карандаш.

Я в этот момент уже докуривал сигарету. Старшого сразу обступила матросня, выкрикивая заказы. Тут же зашуршали купюры. Тогда я впервые узнал, что в армии можно ещё и зарабатывать. Схема была достаточно банальна: в офицерском корпусе стоял автомат со всякого рода сладостями, но доступ туда был только у офицеров, мичманов и нескольких стармосов. Они собирали с молодняка деньги за шоколадки и газировку (естественно, больше, чем реальная цена всего вышеперечисленного) и шли покупали товар, ну а разницу клали себе в карман. С одной такой ходки матрос зарабатывал в среднем тысячу.

⁃ Запиши-ка и меня, хочу бутылку колы и Сникерс, — сказал я стармосу.

Я не против малого бизнеса, да и сладкого хочется.

В курилке бегали огромные крысы, которые совершенно не боялись людей. Они шныряли туда-сюда в поисках еды. Крысы теперь у меня прочно ассоциируются с армией, и, в частности, с флотом. Они преследуют матроса всю службу, грызуны не боятся людей, они заботятся о выживании. Кстати, неплохая аналогия с людьми, почему так иногда называют людей? Крысы — это те, кто не готов жертвовать, кто не хочет терпеть лишения. Такие люди (хотя, я бы даже не назвал их людьми) хотят личного комфорта и думают только о своём благополучии, поэтому они залезают даже в самые мерзкие места, где нормальному человеку не позволит быть его совесть.

Я в армии меньше недели, но кажется, что я очень давно здесь, такое ощущение, что все это было, дайте чего-то нового. Подъем, зарядка, завтрак, подъем флага, строевая, курилка, обед, строевая, курилка, ужин, прогулка, вечерняя поверка, отбой. Неужели это ждёт меня всю службу? Господи, за что?

***

Утром после всех мероприятий нас строят и приказывают пройти в подвал здания. Я спускаюсь по старой бетонной лестнице и думаю о революционных подвалах, где проходили расстрелы.

⁃ Построились, бл***! — мичман орал так, что штукатурка отлетала от стен, — подходим по одному, говорим громко и чётко свой размер! Не мямлить, как бабы! И быстро! Кто будет телиться, получит в лоб!

Казалось, этот старый потертый мужик не умеет тихо говорить, он просто разговаривает криком, он так привык, это у него такой голос. И маты, которые сыпались на нас из его рта, вовсе не воспринимались таковыми, они настолько искусно вплетались в речь мичмана, что даже придавали ей какой-то шарм. Армейский язык — это язык матов. Он не может существовать без них, ведь теряется весь смысл, не воспринимается всерьёз. Как-никак между «построились» и «построились бл***!» есть колоссальная разница, я бы даже сказал, пропасть. И если первое не производит должного впечатления, то второе заставляет ноги двигаться. Это словно заклинание, мантра.

Как вы уже поняли, нас привели переодеваться из общевойсковой формы в военно-морскую. Эта форма одежды номер два или просто двойка. Синяя роба, синие штаны, уставной гюйс, тельняшка, прогары, портупея и чёрная пилотка, на которой красуется кокарда. Свою «зеленку» мы сняли, упаковали и отдали на склад. И слава Богу, потому что она мне не особо-то и нравилась. Синяя форма теперь — моя вторая кожа, и с ней я не расстанусь целый год.

Первые минуты в новой форме вызывают гордость. Чувствую себя моряком, правда, пока без моря.

***

Утро нового дня не сулит ничего хорошего, главное — держаться, ведь другого выхода все равно нет.

— Рота, подъем! — заорал дневальный, что есть мочи, как будто от этого крика зависит его жизнь.

А мы в своём репертуаре: вскакиваем с коек, одеваемся так быстро, как только можем. Рядом шконка, со второго яруса которой свисают две ноги с окровавленными мозолями на сухожилиях. Бедный матрос, ещё недели не служит, а ноги уже сгнили к чертям собачьим. Обувь неудобная, ещё и новая, жесткая. Это вам не фирменные итальянские ботинки, которые идеально облегают ваши ножки, а говнодавы, способные стереть до основания все, на что они надеты.

— Что-то совсем плохо себя чувствую, — говорит охрипшим голосом один из парней, с которым я приехал.

— Сходи в медпункт, а то вообще сляжешь, — ответил я ему. Признаться честно, мне было совершенно до фонаря на проблемы сослуживца. Наоборот, то, что он начал жаловаться, меня несколько раздражало. Че ты тогда пошёл сюда, знал же, что здесь будет нелегко.

Я попытался быстрее от него отвязаться под предлогом того, что мне надо умываться. Мало мне, что ли, своих проблем, ещё чужие переваривать. В армии, несмотря на то, что вокруг тебя все время люди, чувствуешь одиночество, как никогда.

Где-то в середине дня привезли ещё партию новобранцев. Я поймал себя на мысли, что чувствую некое превосходство над этими запуганными щенками (как будто я уже не такой щенок). Баталеры приказывают им, чтобы те складывали в кучу все еду, которую привезли с собой. Минуты через три гора всякой жратвы выросла на глазах от пола до пояса. И чем только не нагрузили заботливые мамы своих сынулек.

— Сигареты есть? — спрашиваю я полушепотом, подбегая к одному из «зеленых».

— Не, все скурили, ты че, тут сигу достать даже нельзя, сразу чайки налетают.

И то верно, в армии пачка сигарет — это девятнадцать «спасибо» и одно «покурим».

Новобранцев выстроили в коридоре залитой солнечным светом казармы, и так же как и нас, заставили вытряхивать свои вещмешки. Нас же посадили в ленинской комнате за парты и на каждую парту положили устав РФ, мол, изучайте обязанности солдата/матроса. Чтиво, скажу я вам, так себе, это вам не остросюжетный детектив, минуты через полторы начнёте засыпать.

— У кого высшее образование? — спросил старший лейтенант, вошедший в комнату.

Все подскочили как ненормальные.

— У меня, — выпалил я, но через секунду пожалел.

Совет по выживанию в армии №1

Инициатива еб** инициатора.

Никогда не высовывайся, если не хочешь огрести, можешь нарваться очень жестко. Лучше вообще себя вести тише воды, ниже травы.

Тем не менее я почему-то как-то не задумался о последствиях (а зря) и решил вставить свои пять копеек. К счастью, мне повезло, ничего страшного со мной не случилось. Оказывается, старшему лейтенанту нужны были писари. Дело в том, что огромное количество новобранцев — это ещё и огромное количество документов, которые надо заполнять. С этими бесполезными тушами пришли ещё и их бесполезные военники. Да-да, та самая заветная красная книжулька, ради которой в большинстве своём мы все и приперлись сюда. Каждый призыв льется этот поток бумажной писанины, и офицерам приходится его разгребать, а делать они это страшно не любят (они вообще ничего не любят делать, тем более работать), поэтому, зачем заполнять документы самому, ведь куда проще найти пару образованных карасей, у которых красивый почерк, и заставить их перелопачивать сотни военников. Теперь у меня было занятие. Я сидел и заполнял военные билеты новобранцев. Они были новые, пахли типографской краской и издавали характерный треск при открытии. Моей задачей было заполнить строчки с номером военной части, в которую прибыл новобранец. Ничего сложного, но сделать это надо было аккуратно, за помарки старший лейтенант обещал отправить нас на дючки, поэтому мы сидели и выводили часами одни и те же письмена. В этой рутине пролетело два дня с перерывами на сон, зарядку, все построения и еду.

***

Поначалу я с интересом разглядывал военники и фотографии матросов в них, имена и фамилии, отмечал наиболее причудливые. Русская земля богата на забавные, порой несуразные фамилии. С именами вот все четко: это всегда Андреи, Саши, Ильи, Вовы, Миши, Юры, все как всегда.

Пока я был занят, в ленкомнату приходили и уходили разные офицеры, что заставляло меня автоматически бросать работу и вставать по стойке смирно. При этом офицеры так по-отечески показывали мне жестом, мол, садись, и добавляли «занимайся». Это слово в армии используют повсеместно, то ли оно входит в какой-то обязательный армейский сленг, то ли уставом прописано, но я слышал его на протяжении всей службы во всех частях и кораблях, на которых мне довелось побывать. Услышав это слово, я спокойно садился и продолжал работу. Офицеры всем видом показывали, что можно было и не вставать, но…

Правило выживания в армии №2

Попробуй только не встать по стойке смирно, когда в комнату входит офицер. Это надо делать всегда, вне зависимости от его настроения.

Если у офицера оно хорошее, встав, ты его не испортишь.

Ну а если оно плохое, встав, ты спасёшь свою жизнь.

Вообще, в армии все эти правила вначале могут показаться немного абсурдными и какими-то даже неуместными. Ведь если задуматься: зачем постоянно вставать, итак ведь понятно, что ты уважаешь офицера, но нет же, подпрыгиваешь как ненормальный. Потом до тебя со временем доходит, что армия таким образом муштрует и тренирует в тебе полное повиновение. Примерно так же, как натаскивают собак на команды. Собака знает: если выполнит команду, то не получит по щам. С солдатом, в общем-то, то же самое. Сперва в нем возникает недоумение, и этакий дух бунтарства берет своё, солдат чувствует некую несправедливость происходящего, и сформированная гражданкой гордость не даёт военному войти в это состояние полного подчинения. А если задуматься, то только полное подчинение может сформировать того самого воина, который без раздумья кинется с гранатой под танк. Это же не может сделать здравомыслящий человек, верно? Он же не дурачок, инстинкт самосохранения это не позволит сделать. Поэтому первоначальная задача армии — уничтожить личность, сделать ее винтиком огромного механизма. Это такая метаморфоза, превращающая человека в патрон в обойме. Может, звучит жутко, но на самом деле логично — солдат не должен думать, он должен выполнять приказы.

Ещё в армии здорово обнажается человеческая натура, все самые низменные качества, потому что приходится столкнуться с огромным количеством людей всех социальных слоёв. Если угодно, то армия представляется этаким срезом общества, иллюстрацией поколения, в котором ты существуешь в настоящий момент времени.

Как сказал отец одного из моих друзей, тоже прошедший ещё ту, советскую службу: «В армии ты встретишь тысячу еб**** характеров и к каждому из них придётся искать подход». Тут я, черт возьми, подпишусь под каждым словом. В армии за одним столом с тобой будут сидеть как интеллигентные ребята из хороших семей, так и откровенные гопники, которых ты на гражданке предпочитаешь обходить стороной. В армии человек может получить реальную власть над людьми. И это место, как никакое другое, очень быстро выявляет лидерские качества человека. Причём именно здесь понимаешь, что такое быть лидером и какие лишения придётся из-за этого нести. Офицерам всегда нужны два типа людей, и первое, что офицеры делают, когда пополняется личный состав, выявляют эти типы. О ком идёт речь? Конечно же, это стукачи и быдланы. Совсем идеально, когда эти качества соединены в одном конкретном солдате — такой просто на вес золота. Ему обеспечены и звания, и привилегированное положение на службе. Но такие бывают крайне редко.

Офицеров совершенно не интересуют и даже раздражают принципиальные засранцы, которые не хотят стучать на своих товарищей, радеющие за коллектив и прикрывающие сослуживцев в разных ситуациях. Иными словами, чем ты говнистее по натуре своей, тем лучше из тебя получится лидер. Сами посудите: ведь офицер, чтобы эффективно управлять своим личным составом, должен быть в курсе всего, что происходит у него в роте в любое время. Для этого ему нужен свой засланный «казачок» в рядах солдат, иначе офицер просто не сможет никого ничем ни запугать, ни занять. Тяжело контролировать, не зная ситуации.

Удивительные вещи творятся с человеком, когда он получает даже самую маленькую капельку власти.

Все то время, пока я сидел в ленинской комнате и заполнял военные билеты, я был не в одиночестве. Туда же приводили партии матросов, которых было нечем занять, и давали им читать устав. Они, естественно, ни черта не читали, только делали вид, и то под присмотром. Пока не было офицеров, солдаты устраивали балаган, шумели, галдели и смеялись.

Внезапно в ленкомнату заходит здоровый парень в одной тельняшке, штанах и тапочках, руки в карманах, походка вразвалочку, всем своим видом он показывает, кто тут папа.

⁃ Встать! — рыкнул он на матросов, и все, как один, подскочили, я тоже, по инерции.

⁃ Сесть! — крикнул он снова.

Парень был опасный, тестостерон переливался через край. Матросы не стали спорить с ним и сели.

Зашедший матрос повторил эту операцию несколько раз, затем сел рядом со мной.

⁃ Ты можешь не вставать, работай, — обратился он ко мне.

Я кивнул и продолжил заполнять военные билеты. В течение следующих минут 20-ти, если этот парень слышал, как матросы шушукаются, он кричал на них и заставлял садиться и вставать десятки раз, пока те не замолкали. В конечном счете матросы сидели тихо, потому что любому надоест такая глупая физкультура. Когда пришёл офицер и увёл всех обедать, я повернулся к этому «начальнику» в тельняшке и спросил:

⁃ А вы сколько служите уже?

⁃ Неделю, — усмехнулся он.

Вот те раз, я-то думал, что это либо какой-то прожженный дед, либо сержант, или хотя бы старший матрос. А он оказался обычным новобранцем, как и мы все, просто со стороны начальства ему были разрешены некоторые шалости, и у парня снесло крышу.

Должен сказать, жизнь канцеляра имеет свои преимущества: пока все маршируют и занимаются прочей солдатской ерундой, ты тихонько себе сидишь и заполняешь какие-нибудь бумажонки, особенно, я думаю, это актуально зимой. Эта должность дает много плюсов: например, можно выйти в туалет, когда захочешь, сходить с такими же «неприкасаемыми», как и ты, отдельно покурить. У канцеляров обычно хранятся все телефоны, так что при желании можно позвонить, пока не видят, и никто не будет шмонать. Заполняя бумаги, ты приобретаешь особый статус, дневальные обращаются к тебе «товарищ канцеляр», а не просто «эй ты, как тебя там!»

Простые солдаты начинают чувствовать твоё влияние и испытывают к тебе уважение и зависть. Можно пойти в запретный для смертных блок и достать в автомате банку газировки. Я понимаю, что, может, это прозвучит немного смешно, но чего уж тут говорить, в месте, где нельзя даже сходить в туалет без разрешения, все эти мелочи кажутся какой-то нереальной свободой. И я с первых дней в армии стал пересматривать свои взгляды на многие, казалось бы, очевидные вещи.

Например, оказывается, можно кайфовать от того, что ты просто вышел покурить не в строю, ведь 90% времени солдат видит бритый затылок стоящего спереди и ничего больше.

Но, как и во всем, в такой службе есть и недостатки. Самый серьезный среди них — дикие объемы работы. Макулатуры так много, что за день просто физически не успеваешь всю ее перелопатить. Приходится задерживаться после отбоя. Пока все солдаты спят, ты сидишь ночью в ленкомнате или отдельном кабинете и пишешь, пишешь, пишешь… А ведь подъем-то у тебя будет как у всех, для канцелярских крыс нет поблажек в виде пары лишних часов сна.

И тут неизвестно, кем быть лучше: простым солдатом, который живет по распорядку дня и вовремя отбивается, или блатным, который имеет кучу поблажек, но нормального сна ему не видать. Конечно, не все так однобоко, и далеко не каждый день много работы, нередки случаи, когда и писари ложатся вовремя, но служба так себе.

Спустя почти четыре дня такой босяцкой жизни я к ней попривык и уже стал думать, что все у меня так дальше и пойдёт, что просижу я весь год за бумажками. Меня такая перспектива, в принципе, устраивала. Ребята, которые работали со мной, красочно описывали, что, мол, будут часто отпускать в увалы, будем по вечерам сидеть в баталерке и бухать, что жизнь будет райской. В какой-то момент я подумал, что мне повезло, ещё армия толком не началась, а уже такая малина. Я успокоился, а зря…

Тогда я ещё не знал, что служить мне в этой части останется всего один день.

Совет по выживанию в армии №3

Никогда не строй планов в армии и не думай о будущем.

Потому что здесь все может измениться в любую минуту, и ты никак и ни на что не сможешь повлиять. У любого начальника, наобещающего с три короба, обязательно есть другой начальник, который все одним словом может поменять. Поэтому в таких закрытых экосистемах как армия и флот нужно быть готовым ко всему и, что называется, «сидеть на чемоданах», тут уж как Родина прикажет, так и будем действовать.

Утром нас построили в центральном проходе и стали по одному заводить в кабинет. Я пытался сказать, что у меня куча работы в канцелярии. Дежурный по роте ответил, что ему было приказано построить здесь всех новеньких. Когда до меня дошла очередь, я вошёл в кабинет, в котором за двумя разными столами сидели офицеры, самый младший среди них — капитан третьего ранга.

⁃ Фамилия? — жестко и сухо спросил меня один из них, не отрывая глаз от своих бумаг.

Я назвал фамилию, офицер покопался в разных стопках с документами и нашёл мое личное дело.

⁃ Образование? — таким же тоном спросил другой.

⁃ Экономист, — ответил я.

Офицеры оторвались от бумаг и подняли на меня глаза, затем переглянулись, усмехнулись.

⁃ Экономист, говоришь, нахрен ты тут сдался. 477, свободен, — выпалил капитан второго ранга и отложил мое дело в сторону.

Я вышел из кабинета немного озадаченный: что это за магические такие цифры мне сказали, надо срочно узнать.

⁃ 477- это Кронштадт, поедешь туда сегодня, — сказал мне с некоторым сожалением один из писарей, — жаль, мы к тебе тут уже привыкли.

⁃ А что там, в Кронштадте? — мой интерес не угасал.

⁃ Учебка, такая же, как и эта, их всего три: Питер, Кронштадт, Ломоносово. Был ещё Выборг, но его расформировали, — ответил писарь.

Вот так, только я себе представил интересную службу, как меня куда-то переводят, причём прямо сегодня ночью. Надо было заканчивать писательские дела, готовить вещмешок. Я попрощался с писарями, стрельнул у них пару сигарет и отправился в расположение роты готовить свои вещи.

Вечером после ужина нас выстроили на плацу, началась муторная процедура проверки вещмешков на наличие прописанных уставом «принадлежностей солдата». Особое положение в этой вещевой иерархии занимал насессер, так называемая «косметичка солдата». Он представлял собой небольшую сумку с принадлежностями для личной гигиены. Качество их было так себе, как и все в армии, да и офицеры требовали от нас, чтобы мы не вздумали распечатывать эти сумки. Их выдавали в основном для галочки, чтобы до конца службы такая «косметичка» хранилась у бойца не распечатанной, а после окончания отдавалась другому бойцу. Этакий талисман, чушь, короче. Нас выстроили в две шеренги. Вдоль них ходил офицер и зачитывал по списку вещи, которые должны быть в вещмешках. Весь этот процесс я описывал подробно ранее, так что не будем тормозить здесь. Все это заняло около получаса, затем нас погрузили в зеленые военные автобусы и отправили в Кронштадт.

Автобус рассекал ночные улицы Петербурга, словно корабль морские волны. Я смотрел на залитые тусклым светом фонарей улицы и думал о том, что меня ждёт дальше. В эту минуту я вспомнил, как перед самым перроном, когда трясся в поезде, я стоял один в тамбуре в зеленой форме и тихо молился. Просил, чтобы Господь дал мне сил и терпения пережить службу и сделать это достойно, не потеряв себя.

Сейчас уже, конечно могу сказать, что зря я так переживал, не так страшен черт, как его малюют, но вот уже после службы, если мне приходится видеть на гражданке молодых ребят, которые нервничают и переживают по поводу армии, я их понимаю. Понимаю весь страх этой неизвестности, того, что с тобой будет. Этот страх испытывал и я, когда ехал в автобусе в Кронштадт.

***

Мы подъехали к части, когда у меня уже стало темнеть в глазах от огромной толкучки в автобусе (а вы думали, что нам там всем хватило сидячих мест?). Хотелось покинуть автобус немедленно, уже не было ни страха, ни волнения, я просто устал и хотел спать. Из автобусов мы вывалились, словно кочаны капусты из овощного грузовика.

⁃ Не разбегаться! Все в строй! — кричал офицер.

Ну, естественно, в строй, куда же ещё. Через пару минут мы организованной походной колонной зашли через большие металлические ворота внутрь части. Это место мне нравилось больше: само здание казарм, конечно, было, как всегда, обшарпано и явно построено не вчера, но вид перед зданием впечатлял: небольшой водоем возле казармы проходил параллельно территории всей части. В первую ночь я всю эту красоту не оценил, было темно. Позже я проникся местными пейзажами.

Нас построили напротив входа в казарму, и через некоторое время вышел подозрительно знакомый высокий мужчина, бритый наголо. При этом одет он был совсем не по уставу. С голым торсом, в шортах и тапочках. Мужчина вышел на улицу, оглядел всех, почесал бритый затылок и стал делить нас по группам. Я долго всматривался, пытаясь вспомнить, где его видел, но, когда он заговорил, я сразу его узнал. Это ж лейтенант, который вез меня сюда.

⁃ Короче, я хочу спать, поэтому шевелимся, нахрен, быстро! Забегаем в казарму и каждый занимает шконяру, которая ему по душе, кладём на неё вещмешок и сразу строимся на центральной палубе! С правой колонны на вход по одному бегом марш! — сказал лейтенант громко, четко и очень раздраженно.

Похоже, его только что разбудили.

Матросы выполнили приказ, забегая по одному и образуя бесконечную синюю змею, которая шумно извиваясь, преодолевала лестничные пролёты. Лейтенант отделял нас по ротам. В здании было четыре этажа, соответственно, четыре роты. Я попал во вторую.

Забежал в расположение роты. Первый, кого я увидел, был сонный дневальный, который отдавал нам воинское приветствие с мешками под глазами. Я пробежал вглубь расположения казармы, занял первую попавшуюся шконку, положил на неё вещмешок и пулей встал в центральном проходе. Все, как приказал лейтенант.

Совет по выживанию в армии №4

Делай все настолько быстро, насколько это позволяют законы физики.

Матросы выстроились в центральном проходе по всей его длине. Места для них не хватило, кому-то пришлось стоять под носом у дневального. Вышел дежурный офицер.

⁃ Сейчас раздеваемся, делаем аккуратненькую укладку и кладём ее на баночки! — сказал он.

Краем уха я услышал шёпот одного из матросов:

⁃ Че это ещё за баночки?

⁃ Табуретки епт, ты че? — прошипел кто-то из строя.

⁃ Пи***** убили!! Я дважды повторять не буду! — рявкнул офицер.

Видимо, тоже услышал, как матросы шепчутся. Мгновенно воцарилась тишина, даже ночные сверчки за окном с испугу затихли, а офицер продолжил:

— Раздеваемся и отправляемся умываться, на все про все 20 минут, затем умытые, в тапочках и трусах становимся в коридоре главной палубы! Приступить!

Все как по нотам: один умывальник на десятерых, солдаты скачут прыгают, бегают, надо все успеть. Ты чистишь зубы, кто-то справа суёт ногу в раковину, чтобы помыть свою грязную лапу, слева моют подмышки, стоит шум, гам, все гогочут, скользят на мокром кафеле, в туалете дикая очередь. Это армия, сынок, это хардкор.

Я отстрелялся где-то в середине отведённого времени и встал на своё место, теперь можно не дергаться, а просто подождать. После умывальни нас построили снова в центральном проходе, первая шеренга сделала шаг вперёд и развернулась лицом ко второй. Появился доктор, он шёл вдоль нас и проверял солдат на наличие всевозможных болезней: грибка, сыпи, синяков. Следом за ним шёл ещё один фельдшер и выдавливал каждому на палец какую-то мазь. Тот, кто мазь получил, должен был намазать слизистую носа. Это была какая-то антибактериальная хрень и пахла она не очень.

⁃ Твою мать! — вскрикнул фельдшер, встав напротив одного из матросов, — ты че, мужик?!

Вначале я не понял, в чем дело, визуально парень выглядел нормально. Но опустив глаза на его ноги, я разделил негодование фельдшера. Ступни у матроса вздулись, словно испорченный пакет с молоком. Теперь они напоминали двух сиренево-розовых поросят.

⁃ Я не чувствую ничего, товарищ фельдшер, — спокойно сказал боец.

⁃ Бегом в калечку! — прокричал фельдшер.

Второй врач увёл бойца в госпиталь, и осмотр вскоре закончился. Дежурный офицер приказал нам отбиться, и через пару секунд все оказались на своих шконках. Я так вымотался за целый день, что стоило моей голове оказаться на подушке, как я моментально провалился в сон.

***

Первое утро в Кронштадте выдалось солнечным. После подъема нам приказали выстроиться на плацу, раздетыми по пояс. Из одежды были только штаны и прогары. Проводить зарядку назначили самого мускулистого и рельефного матроса. Он вышел бодренький и встал перед нами, выкатив свою мощную грудь вперёд.

⁃ Побежали за мной! — весело крикнул он.

И тут началось, опять эта беготня бесконечная. Только теперь не вокруг церкви, а через небольшой мостик, который пересекал водоём, в миру названный «амазонкой». После водоема побежали в спорт городок, который представлял из себя заброшенное и поросшее сорняками футбольное поле со спортивными снарядами на нем. Со снарядов из-за балтийской влажности осыпалась штукатурка. Матрос гонял нас кругами по этому стадиону, но вскоре убавил свой спортивный пыл, когда увидел сто озлобленных пар глаз, готовых его испепелить.

⁃ Закончили бег, встали в две шеренги, выполняем упражнения.

Ну упражнения делать одно удовольствие. Подвигались, размялись и побежали обратно в казарму.

Пока мы умывались и заправляли кровати, дежурный по роте расхаживал вдоль кубарей и подгонял всех бодрыми криками:

⁃ Быстрее! Малую приборку наводим! Ровняем баночки по нитке! И кровати тоже!

Дневальный подаёт звонки, затем орет, что есть мочи:

⁃ Рота, стройся в центральном проходе для перехода на завтрак! Форма одежды номер два!

Завтрак здесь получше, чем в предыдущей части, было даже какое-то изобилие: несколько разных каш, кофе, пряник и маленькую картонную коробочку с молоком.

Далее последовал неизменный ритуал подъема российского флага. Проводится это событие на плацу, который окружен желтыми обшарпанными стенами казарменных корпусов. Участвует весь личный состав части, кроме тех, кто в наряде.

⁃ Батальоооон! Равняяяйсь! Смирно!!! — стальным басом горланит командир батальона.

Матрос поднимает российский флаг, из динамиков начинает играть гимн. В понедельник и воскресенье гимн поётся целиком, в остальные дни — первый куплет и припев. Смотрю по сторонам и понимаю, что добрая половина матросов не знает гимн России и просто беззвучно открывает рот. Многие и вовсе не поют, потому что не хотят. Я пел, правда, не всегда, по настроению.

Первые дни в Кронштадте проходили, в общем-то, спокойно. После всех утренних ритуалов нас отправляли в казармы, садили всех в центральном проходе, затем офицеры выбирали одного матроса, «умеющего» нормально читать, вручали ему в руки Устав ВС РФ и заставляли читать вслух громко и чётко.

Матрос вначале довольно бодренько начинал глаголить об обязанностях солдата/матроса, но вскоре и сам уставал от этой мутотени и переходил на усыпляющий тон. Все это занятие я могу точно назвать первой жестокой пыткой в армии.

Минут через десять я клевал носом, веки стали тяжелыми, и я уже не мог держаться. Рядом стояла кровать, над которой я склонился. Понимаю теперь армейскую поговорку: «солдату лишь бы найти точку опоры и можно уснуть».

Прикрыл глаза всего на секунду. Я не спать, ребят, просто позалипаю чуток, совсем чуток. Сам внимания не обратил, как провалился в блаженную темноту. Мне ничего не снилось, просто выключился и хотел остаться в этом состоянии. Внезапно сквозь темноту я услышал громкий шлепок, сразу за которым последовала яркая вспышка, взорвавшая мою темноту. Я резко проснулся и подскочил, не понимая, что случилось.

Секунды мне хватило, чтобы оценить ситуацию и сделать вывод: рядом со мной стояли старшина роты (контрактник) и замкомвзвода. Оба были не русские. Они стояли молча, смотрели на меня пару секунд и убедившись, что я не сплю, ушли куда-то по своим делам.

Сердце колотилось, я почувствовал боль в шее и понял, что эти хлопок и вспышка — метод пробуждения старшины. Это он меня как следует шлепнул ладонью по шее.

⁃ Легко отделался, — сказал сидящий рядом матрос, смотревший, как я растираю покрасневшую от удара шею.

⁃ Спать охота просто, — улыбнулся я.

⁃ Всем охота.

Совет по выживанию в армии №5

Никогда не бодрствуй, если можно поспать.

Сон в армии — это чуть ли не самый главный ритуал. Про него солдата придумано огромное количество анекдотов и смешных историй. Именно сон приближает солдата к самому главному событию службы — к дембелю.

Не зря же говорят: «Солдат спит — служба идёт»

В году всего 365 дней. Это 8760 часов, 525 600 минут или 31 536 000 сек. Но из всего этого океана времени примерно 2920 часов уходит на сон! А это, на минуточку, 121,5 день! То есть чистой службы остаётся всего 243,5 дня.

Понимаете теперь, почему сон имеет такое значение в армии? Половина службы — это СОН!

Вопреки всему, что было сказано, написано, спето, придумано, снято и нарисовано, с глубины советского времени и по сей день главное испытание в армии — это вовсе не дедовщина, это не офицеры и уставы, это не наряды и строевые и даже не учебные тревоги. Самое тяжёлое испытание в армии — это время, неумолимый организм, который плюет на все и вся, живет только по своим, неведомым человеку законам. На него нельзя повлиять, его нельзя поторопить или приостановить. Ты должен прожить каждое мгновение службы, каждую секунду, минуту, час, день, неделю, месяц, пока все это плавно не перетечет в год. Казалось бы, что такое год на гражданке? Да ерунда, два семестра, четыре сезона, глазом не успел моргнуть, и он пролетел. А в армии год — это целая жизнь, которую нужно прожить от ее рождения, когда на тебя надевают форму, до завершения, когда эта же самая форма, потрепанная, мятая, стертая, выцветшая, выбрасывается на склады.

Совет по выживанию в армии №6

По возможности не думайте о времени.

Когда отключаешь навязчивое желание считать месяцы, дни, недели, служить становится намного легче. Ты как бы абстрагируешься, просто живешь в потоке армейских событий, которые иначе как рутиной не назовешь. Подъем, наряд, тревога, зарядка, подъем флага и все по кругу, каждый день. Если считаешь время, оно начинает работать против тебя, движется еще медленнее. В идеале просто забудьте, что есть гражданка, что там есть какие-то дела, что вас кто-то ждет. Просто смиритесь с тем, что вы солдат. Представьте, что родились в погонах и умрете в них, это навсегда, и форма — ваша вторая кожа. Вы — солдат, дитя войны, и это ваше призвание, ваш крест и вам его нести, сгибаясь под его тяжестью. Смиритесь с этим, и станет легче, гарантирую.

Хотя, кого я обманываю, знаю же, что будете считать. Все считают, и я считал.

***

⁃ Рота, подъем! — слышу знакомый крик и вскакиваю со шконки. На зарядке в этот раз было полегче, ее вёл не особо спортивный мичман, поэтому ограничились несколькими кругами бега, остальное время — ОФП. Утренний прохладный ветерок дует с залива, тело покрывается гусиной кожей.

После малой приборки мы берём свои уставные одеяла и выходим на плац. Рота делится на две шеренги, в которых мы поворачиваемся друг к другу лицом. Матросы одной шеренги зажимают одеяла между ног, передают его солдатам из другой шеренги, после чего и те и другие начинают трясти белье. В воздух летят клубы пыли, и через минуту все начинают кашлять (ну ладно, не все, надо ж приукрасить). Вся процедура занимает минут пять-семь.

Этот ритуал мы проделывали каждую субботу. Суббота — это день ПХД — легендарный Просто Ху**** День (хотя, вообще-то, парково-хозяйственный). Описания этого дня так много во всех произведениях, песнях и прочем фольклоре про службу, что у меня нет никакого желания присоединяться к этой армии графоманов и цитировать то же самое в сотый раз. Скажу только одно: все эти ребята не врали. ПХД — это реально ху**** день. Рота разделяется на две части: матросы первой части идут мыть казарму, матросы второй, вооружившись мётлами, совками и вениками (пардон, голяками, мы ж на флоте), остаются вылизывать внешнюю территорию.

Мне всегда нравилось оставаться в казарме, потому что там можно было раздеться и ходить в одной тельняшке, штанах и тапочках. Офицеры даже не препятствовали включению телевизора, правда, только одного канала муз-тв. Учитывая то, что это было лето 2014-го года, то хитами того времени были песни «Санта Лючия» и «Любить больше нечем» Савичевой и Джигана. Их я слушал каждый ПХД и выучил наизусть. Ах, как же я мог забыть про Егора Крида с его «О, Боже, мама». Единственная нормальная его песня.

Во время ПХД все кровати и тумбы переносятся в центральный проход. Кто-то на себя берет роль «мыльного маньяка», иногда им был я. В ведро горячей воды ножом режут несколько кусков мыла, затем мыльную воду взбивают с помощью веника, и образуется огромное количество пены обычно двух цветов: либо белый, либо розовый. Все это наносят веником или ещё чем-нибудь на поверхность пола по всему периметру, а затем собирают совками либо скребком для мытья окон. В конце пол замывают обычной машкой (большой тряпкой).

После того, как процедура проделана, кровати возвращают на свои места, ровняют по ниточке. Затем замывают основной проход, и, в общем-то, где-то недалеко уже маячит обед. Бывало, справлялись быстро, и потом некоторое время можно было просто посидеть и ничего не делать, кто-то утыкался в телевизор.

После обеда в субботу обычно отправляли добивать остатки уборки, особенно этим занимались на улице или там, где решат офицеры. Работы всегда хватало, до самого конца дня мы что-то подметали, таскали, грузили, временами нас водили покурить.