Бесплатный фрагмент - МАШИНЫ ВРЕМЕНИ

Чтобы не стать эдаким вот музеем, в нужный момент лучше пойти ко дну.

Андрей Макаревич, «Старый корабль»

В преддверии юбилея самой известной отечественной рок-группы (днем рождения «Машины времени» ее основатели считают 27 мая 1969), культовый репортер 1980-х Евгений Ю. Додолев побеседовал с музыкантами (нынешними и бывшими) в студии своего авторского проекта «Правда-24» (ТВ-канал «Москва 24»). Журналист встречался с легендарными рокерами, их друзьями и соратниками. Эти беседы плюс воспоминания автора о богемной жизни перестроечной поры и легли в основу книги. Книга иллюстрирована фотографиями из личного архива и коллекций фигурантов; многие публикуются впервые.

Автор благодарит Александра Кубанского, Михаила Белоцерковского, Светлану Боброву, Владимира Веленгурина, Игоря Верещагина, Марианну Ефремову, Михаила Королева, Руслана Рощупкина, Антона Сабаева, Александра Сивцова («Москва 24»), Маргариту Шол за предоставленные фото.

ОТ АВТОРА

То, что здесь можно прочесть, не претендует на титул «мемуаров» или «истории группы Андрея Макаревича». Это «собрание откровений» родилось совершенно случайно — один за другим с небольшим интервалом в студии программы «Правда 34» меня посетили почти все участники легендарного коллектива «Машина времени». Со всеми я был так или иначе знаком в годы мятежной молодости, поэтому нам было, что вспомнить и о чем поговорить.

По большей части вопросы «машинистам» я задавал дежурные. Более того, ответы на некоторые из вопросов были мне ведомы. Но я хотел, чтобы на пленке были эксплицитно зафиксированы некоторые факты, которые раньше уже были обнародованы в газетных публикациях: потому что музыканты «МВ» (да и вообще почти все социально-значимые персоны) часто ропщут, что их слова газетчиками извращены, перевраны, вырваны из контекста, etc. А видео без монтажа дает возможность оценить сказанное адекватно, ибо там речь прямая как гитарный гриф.

У музыкантов «Машины», как и у многих других, отношения со СМИ сложились прохладные, причем рекордный градус неприязни в случае с «Машиной времени» не вполне мне ясен.

В конце концов, «связь» с журналистикой была почти у всех. Александр Кутиков пытался поступить на журфак («Был момент, когда у меня проснулся интерес к журналистике. Но это больше связано с влиянием личностей тех журналистов, с которыми я в то время общался»). А Максим «Макс» Капитановский, игравший в культовом коллективе еще в 1972 году, по роду своей деятельности был и журналистом тоже (даже руководил в течение трех лет газетой «СМАК», трудился музыкальным обозревателем «Вечерней Москвы»). И даже Евгений «Гуля» Маргулис несколько лет вел колонку музобзоров в журнале «Саквояж» (это издание делал мой коллега по Издательскому Дому Родионова).

А сам Андрей «Макар» Макаревич с профессиональными газетчиками дружил: в конце 1980-х и все 1990-е музыкант тесно общался с моим старинным товарищем Евгением Федоровым, который до своей ТВ-менеджерской карьеры служил в отделе информации «МК» и вел легендарную «Звуковую дорожку» вместе с Дмитрием Шавыриным. Между прочим, как раз дома у Федорова, в Матвеевском знаменитый рокер встретил будущую мать своего единственного сына Ивана (Алла Голубкина-Романова была давнишней нашей подругой, за которой еще в студенческие годы ухаживал Алексей Членов, самый близкий Федорову товарищ, у них совместное детство багдадское… но об этом позже). И тем не менее некая враждебность заслуженных «машинистов» по отношению к работникам «медийки» очевидна, поэтому и хотелось дать музыкантам слово «без купюр».

Это, конечно, повторю, не история самой знаменитой советской группы. Лишь попытка набросать портрет рок-эпохи, обрисовав тогдашний причудливый культурологический контекст. Подозреваю, что не все события, отмеченные на этих страницах, являются знаковыми с точки зрения самих музыкантов, с другой стороны, осмелюсь предположить, что о многом важном и существенном я не упомянул. Ну что же… Самый авторитетный наш киновед Кирилл Разлогов в одном из предисловий подметил, что мои сочинения напоминают ему коллажи: в полной мере сказанное можно отнести и к настоящему изданию. Именно изданию, но не «книге». Книги же, как таковые писали сами участники «МВ». Естественно, в первую очередь речь о многочисленных томах Андрея Макаревича, среди коих отмечу замечательные мемуары «Все очень просто» (1992), что названо «Евангелием от Макара». Отличная вещь «Все очень непросто» — своего рода «ответка» Макса Капитановского, хотя это в большей степени его личные впечатления, чем попытка полемики с шефом и/или беспристрастного анализа. Ну и безусловно яркая, хотя при этом запредельно эксгибиционистская вещь Петра Подгородецкого «„Машина“ с евреями», в которой слово «кокаин» встречается чаще, чем «саксофон».

Были, впрочем, и книги о «МВ», написанные профессиональными журналистами. Не могу не вспомнить оч взвешенную и грамотную работу Михаила Марголиса «Затяжной поворот: История группы „Машина времени“», увидевшую свет в 2009 году. Описывал рок-легенд и Владимир Марочкин в «Хроноскопе русского рока» (2005) и «Повседневной жизни российского рок-музыканта» (2003). Наконец, «Другой Андрей Макаревич. Темная сторона биографии знаменитого рок-музыканта» (2011) Федора Раззакова.

Все очень спорно, «в сказке обман» ©.

Итак. В данном издании высказались, увы, не все «машинисты». В 2008 году ушел в лучший из миров один из основателей «МВ» Сергей «Японец» Кавагоэ. В этом же году в Ивановской области убили Александра «Полковника» Зайцева. В 2012 году рак уничтожил тело Максима «Макса» Капитановского. Пусть пульсирующими будут их души, пусть «эта музыка будет вечной» (©). Лишь бы живые вовремя «меняли батарейки».

Беседы с музыкантами здесь расположены в алфавитном порядке, а не в порядке значимости. И не потому что последняя спорна (там как раз все очевидно), а потому лишь что мне так проще. Да, «все оч просто».

И да, конечно, помимо тех, кто персонифицирует «Машину времени», я расспрашивал про именитую команду других апостолов отечественного рок-движения. Само собой, ветеранов-мастодонтов той же МВ-волны, двух могучих Борисычей: Градского & Гребенщикова. Ну и тех, кто ворвался в пробитую ими брешь: белорусско-австралийский тандем Леву+Шуру («Би-2»), ленинградских «секретовцев» (Заблудовский/Максимов/Мурашов), «мгимошного» Александра Скляра, мякининского Гарика Сукачева (последний позиционировал Макаревича как «бога») и его экс-напарника Сергея Галанина, который в тандеме с Евгением Маргулисом вел в середине 1990-х «Музыкабельный телефон».

Все они были и остались мощными машинами, двигавшими эпоху. И слово «рок» здесь выбито в смысле «предопределения» прежде всего.

У всех у нас есть прошлое. И мы его помним. Но каждый свое. И только смикшировав воспоминания, можно попытаться воссоздать историю такой, какой она была. Поэтому предлагаемая читателям вещь — не более, чем попытка посмотреть на пройденный путь прежде всего глазами самих музыкантов «Машины времени».

РАЗДЕЛ ПРЯМОЙ. МАШИНИСТЫ О «МАШИНЕ»

Фактически эта часть повествования выстроена на прямой речи самих музыкантов. Я лишь задавал вопросы (вовсе не наводящие, как мне представляется, чтобы там не думал по этому поводу один из фигурантов), ну и позволил себе добавить блиц-ремарки, которые детализируют контекст разгона «Машины» для тех читателей, которые культурно-идеологический фон становления коллектива представляют себе более чем упрощенно.

АНДРЕЙ ДЕРЖАВИН, СТАЛКЕР-МАШИНИСТ

Сперва я хотел выстроить разговор с Андреем Державиным вокруг его корней + сольной карьеры, даже не вспоминая «Машину времени». Соригинальничать хотел. Хотел. Но не сумел. Первый же вопрос увел нас в сторону от намеченного мной русла беседы. ПОМЕРЯЛИСЬ «ЖЕЛЕЗОМ»

— Хотел спросить насчет твоего прихода в «Машину времени». Потому что случилось это как раз когда рок был уже мертв, а Гребенщиков еще нет. Ну, ты же помнишь, какой был рок в 1980-х в нашей стране, его значение? Это была, в общем, самая героическая музыка.

— Мы все выросли на этой музыке.

— К 2000 году это уже стало нишевой историей. Легендарная команда заняла свою нишу. А вот жанр, в котором ты работал, как раз достаточно легкий…

— Он в то время набирал…

— Вот именно. Он набирал, и он так набрал, что до сих пор является основным: попса доминирует на нашей эстраде. И вот, возвращаясь в год номер 2000: раз, вдруг Державин отказывается от сольной карьеры, бросает своих поклонниц многочисленных и оказывается за клавишами «Машины времени»?

— Я вообще не делю музыку на жанры. Но если ответить на твой вопрос, то я бы ответил на него так. В нашей стране любой человек, занимающийся музыкой, на вопрос «Хотели бы вы поиграть в „Машине времени“?» ответит утвердительно. Я думаю, что даже с восторгом ответит. Большинство — с восторгом. Поэтому я, как человек, который всю жизнь занимался музыкой, практически со школы, не раздумывал даже. Для меня это ужасно интересно было: прийти, поиграть в таком коллективе. Потом я неплохо знал каждого в отдельности, поскольку мы давно познакомились.

— Ну, ты познакомился, по-моему, сперва с Кутиковым?

— Да, мы познакомились и с Сашей, и с Андреем, и с Женей, и с Петей Подгородецким. И это все было еще в 1980-е годы.

— Это были какие-то гастрольные совместные истории? Где-то пересекались, в каких-то городах или на репетициях?

— Да, да, да. В первый раз мы пересеклись с «Машиной времени», когда они приехали на гастроли в Свердловск, а мы там жили со «Сталкером», в Свердловске.

Потому что у нас было много очень концертов. И мы в гостинице жили, по-моему, целый месяц. И когда мы увидели в буфете легендарных музыкантов, то наше восхищение границ не имело. Они так с любопытством на нас посмотрели, но потом сходили на наш концерт, послушали. А мы, конечно, сходили к ним на концерт. И они нам даже дали поиграть на своих инструментах.

— А у них лучше было «железо», чем у вас?

— Гораздо лучше. Тогда это было не «железо», тогда это были инструменты. Потому что это были и гитары, которых мы никогда не видели, и синтезаторы, которых… Ну, хотя синтезаторы мы видели.

Некоторые были у нас и не хуже, скажем так. Ну, все равно, понимаешь, это была группа, ну, скажем так, мирового масштаба для нас. А мы все-таки как-то из провинции, мы как-то немножко себя чувствовали неловко, мы стеснялись. Потом мы мало кому говорили, но, скажем, если синтезатор мы покупали где-то у фарцовщиков, то аппаратуру часто делали своими руками. Потому что не было денег, чтобы ее купить. Покупались динамики, а ящики уже сколачивались на всяких деревообрабатывающих комбинатах, а чаще просто в гараже.

— Кстати, Кутиков как-то рассказывал про «Машину» начала 1970-х: «У нас было много самодельной аппаратуры, изготовленной замечательными умельцами, которые творили чудеса и делали очень приличную аппаратуру почти из воздуха. Хотя границы были закрыты, и привозить „оттуда“ что-либо было сложно, тем не менее Андрюшкин папа привозил Макару усилители, гитары, шведские динамики, отец Сережки Кавагоэ заказывал в Японии гитары и клавиши, усилители, микрофоны». Вопрос про деньги — была принципиально большая разница между тем, что зарабатывал «Сталкер» и «Машина времени» в те времена?

— Я думаю, что принципиальной разницы не было. Потому что «Машина времени» работала в государственном учреждении. Росконцерт, если мне память не изменяет. А «Сталкер» работал тогда в филармонии, в Коми Республиканской филармонии. Это были концертные ставки. Они мало чем отличались. Они отличались сильно у народных артистов. Я там не помню точно градацию, но все равно разница несущественная.

— Меня недавно совершенно поразил Александр Борисович Градский. Сидя на твоем месте, он сказал: если мне (ну, ему, стало быть, Градскому) приносили бы каждый день вот такую пачку денег — ну, сколько он, собственно, и зарабатывает — он не стал бы ни писать музыку, ни выходить на сцену. Вообще бы занимался, не знаю, строительным бизнесом, например. Не занимался бы, короче, музыкой. Мне кажется, это он немножко кокетничает, потому что вы все начинали, в общем-то, по велению души. Ну, не могли просто не играть, не петь — верно?

— По поводу Градского… Ты знаешь, он сказал какую-то двоякую немножко вещь, на мой взгляд. Что под этим понимать? То есть он хочет сказать, что при таком раскладе он был бы, условно говоря, сыт, а сытый художник не может творить — наверное, что-то такое, да. С одной стороны, это так. А с другой стороны, за удовольствие выступать на сцене, за это счастье, я бы даже сказал, получается, что мы же сами и платили. Мы покупали, я не знаю, все, что можно. Даже в школе, я помню, копил деньги, чтобы купить какую-то педаль; ну, квакер, по-моему. На педаль, которая продавалась в магазине, у меня денег не хватало. Поэтому я попросил мастера, у нас был мастер такой — золотые руки, и он из каких-то коробочек смастерил квакер, который звучал лучше магазинного, а стоил дешевле.

БЕЗ КОКАИНА, НО С ФАНАТКАМИ

— Это ты про Ухту рассказываешь историю?

— Да.

— А ты, кстати, когда последний раз был в родном городе?

— Последний раз — несколько лет назад. Это был День города, я выступал на площади. Очень тепло принимали. У меня потрясающие остались воспоминания, ощущения. Я погулял по городу, как-то так оставаясь не замеченным.

Рано утром. Нужно раньше вставать.

— Я думал, что там мемориальная доска на школе висит: «Здесь учился Андрей Державин». И я хотел бы уточнить: в Ухту ты приехал в составе «Машины времени» на концерт или это твоя какая-то была сольная история?

— Это было мое сольное выступление.

— То есть Державин возвращается. В Ухту.

— Пять. Это пять. Жень, до этого еще никто не произносил этих слов.

— Скажи, а ведь у тебя тоже был школьный коллектив? Ты же как Макаревич: «Машину времени» еще школьником основал. Ты ведь тоже школьником начинал играть?

— Абсолютно правильно. И общаясь впоследствии со старшими товарищами, я узнал, что в то время практически каждый-каждый-каждый человек, которого тянуло к музыке, начинал свою творческую деятельность в школе. По-другому было невозможно. Ибо вот этот магический звук электрогитар, какого-то электрооргана, барабанов, он столько адреналина давал! И дальше ты уже идешь в эту коморку, откуда это доносится. Находишь ее по звуку. И там фонари висят какие-то цветные. И ребята что-то репетируют. Ну, и, конечно, толпы поклонниц.

— Кстати, о поклонницах. Тот же Градский говорит, что он пошел в шоу-бизнес для того, чтобы быть окруженным поклонницами.

— Ты знаешь, я недавно нашел фотографию школьную. Как раз того периода, когда мы выступаем на сцене. И я увидел там лица девчонок, которые стоят, смотрят на нас. У них такое недоумение на лицах. Видимо, мы играли так громко…

— Я помню, в 2000 году как раз все говорили, что «Машина времени» приобрела целую армию фанаток Державина, которые начали слушать эту команду.

— Вот только что ты ответил на свой собственный вопрос. Помнишь, первый вопрос? Ты спросил, зачем я перешел в «Машину» и почему оставил сольную карьеру. Цель была такая.

— Мне интересно просто: ты ведь явно не суеверный человек, раз ты сел за клавиши «Машины времени», учитывая, что произошло с предшественниками твоими. С Зайцевым, который был до Подгородецкого, трагическая история. И с Петром тоже. Мне все коллеги по «Машине» признаются, что расстались не самым лучшим образом. Там полный набор звучал упреков. Кокаин и прочее. Кстати, тяжелая история была с наркотиками и у Зайцева тоже.

— Абсолютно не думал об этом.

— Это не эксперимент был типа — вот я схожу, посмотрю, как это? Или это было вот такое стратегическое решение — я иду в «Машину времени»?

— Да, конечно, решение. Причем практически моментальное. Я ведь пришел, чтобы попробовать себя, поиграть вот эти замечательные песни, которые мне нравились.

— Но как композитор ты же стал меньше работать? Для «Машины времени» ты же меньше писал, чем до этого для себя.

— Ну, я бы не сказал, что стал меньше писать. Просто у меня появилась возможность заниматься немножко другим. Я стал сочинять музыку для кино, и для театра, для мультфильмов. И для «Машины времени». Я стал много времени проводить уже не за сочинительством, там, скажем, песен, а именно в работе с инструментами, искать звук. Мне было интересно попробовать, что еще можно, понимаешь? Я же с детства любил всякие интересные звуки.

Да, еще с момента появления в моей жизни первого синтезатора. И поэтому я обставился со всех сторон.

У меня там сразу было два… Ой, какое два! У меня сразу было три или четыре инструмента на сцене, и вот каждый по-своему хорош, и мне нравилось что-то находить, какие-то звуковые палитры интересные.

— У тебя же первая практика была музыкальная профессиональная — это рестораны, правильно я понимаю?

— Нет. Это были ансамбли, которые играли на танцплощадках. Танцплощадки, это тоже все было под эгидой отдела культуры. Там получали зарплату.

Это были штатные коллективы. То есть профессиональные коллективы.

Понятно, что они не дотягивали по уровню до филармонических, а уж тем более там, понимаешь…

Но тем не менее там был репертуар, были репетиции, и как минимум, там люди знали ноты.

Но там, по секрету тебе скажу, я играл еще школьником.

И страшно боялся, что родители узнают.

— Но это же были какие-то вечерние, наверное, истории? Ты что, говорил: «я пошел выпивать портвейн с товарищами», а на самом деле шел на сцену?

— Нет, я говорил, что пошел гулять, пошел к другу, к девушке…

— А зачем надо было скрывать от родителей, я не очень понимаю?

— Ну, видишь ли, вообще распространенное мнение было такое: если человек занимается музыкой, значит, у него в жизни не все будет хорошо.

До сих пор даже подходят люди и спрашивают: скажите, Андрей, вот вы поете, а работаете-то вы где?

Поэтому…

Мои родители — серьезные люди, инженеры, отличные геофизики.

Они хотели, чтобы сын что-то вроде этого выбрал.

Я поступил в институт на строительный факультет.

Но уже за много лет до того начал заниматься музыкой.

Как я уже сказал, я играл в самых разных коллективах и как-то старался скрывать это дело, чтобы не расстраивать родителей.

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ, НОВЫЕ ПЛАНЫ

— Ведь ты не доучился, по-моему, диплом не получил в вузе?

— Я учился там дважды. Уходил, приходил, но диплом так и не получил, правда, потому что время учебы в институте — это как раз «то время, когда мы создали группу „Сталкер“».

— Когда ты говоришь «мы», ты кого имеешь в виду, себя и?..

— Своих друзей.

— Ну, это Виталий Лихтенштейн в первую очередь?

— В первую очередь это, наверное, Сережа Костров.

— Автор текста, да?

— Да, Сергей, с которым мы попробовали что-то вообще сочинить. Он написал стихи, я написал музыку.

— Сперва стихи, потом музыка?

— Или наоборот, суть не в этом, я сейчас не помню точно. Скорее всего, сначала была музыка, не помню. Суть в том, что у нас было, на чем записывать. Поэтому была сочинена песня. Ну, кстати, если вспоминать, то, по-моему, я написал первую песню именно на стихи, да, на стихи.

— Потому что я знаю, что история с твоим мегахитом «Чужая свадьба» была такая: ты сперва написал музыку, а потом заказывал всем подряд тексты.

— Это было много позже, уже в Москве. Так вот, мы учились все в одном институте. И прогуливали занятия уже с определенной целью. Мы записывали свои первые опыты, музыкальные эксперименты какие-то. И потом так случилось, что эта пленка пошла в народ.

— Сама по себе пошла?

— Сама по себе. Людям понравилось. Ну, не без помощи, конечно, ресурса.

У нас был огромный ресурс в лице того же Сережи Кострова, который работал диджеем, и в лице Виталика Лихтенштейна, который работал в институтском баре диджеем. Тот был в городском, а этот — в институтском. И они поставили у себя наши песни на дискотеке, и народ взорвался. А дальше это как-то все разлетелось по дискотекам, по республике, потом по стране. И все, и началось. И мы уехали на гастроли практически сразу.

— По какому маршруту?

— Мы год поработали в нашем городе, нам отдали молодежный центр. И потом уехали на гастроли и в город уже не вернулись.

— То есть вот так вот: вы уехали на гастроли и осели уже в Москве?

— Мы уехали очень надолго.

— Ну, насколько долго?

— Сначала поехали от филармонии, год ездили, с кратковременными возвращениями домой. На второй год опять поехали от филармонии. Но за этот год успели филармонию как-то с картотеки, насколько я помню, вытащить и принести хорошие прибыли. А потом мы поехали работать второй год, и тут началось: познакомились с «Машиной времени», увидели, что такое настоящая жизнь, и нам захотелось так же. Нас стали вербовать другие организации.

— Вербовать как коллектив или по отдельности?

— Как коллектив. Ну, а когда прозвучало предложение от Саши Кутикова приехать в Москву, записать наш проект с человеческим звуком, то мы, конечно, ни секунды уже не раздумывали и назад не вернулись. Наверное, мы поступили не очень хорошо.

— Нехорошо по отношению к кому?

— К филармонии. Но, правда, нас известили телеграммой, что мы оттуда уволены. Так что как-то все само и сложилось.

— Скажи, вот ты сказал, что от родителей скрывал занятия музыкой. А сестра-то была в курсе, Наталья Владимировна?

— Сестра была в курсе многого.

— Но не заложила старшего брата? У вас же разница почти восемь лет, в возрасте. Совсем маленькая ведь была.

— Она не заложила, а как иначе. Сестре поручалось многое, начиная от мытья посуды и заканчивая тем, что путь в музыкальную школу она проделывала практически сама. Сейчас с ужасом вспоминаю, конечно. Но тогда время было спокойное. А нужно было ее водить за руку, и я помню, что я сестру выводил из дома, мы с ней доходили до определенного угла, я говорю: Так. Ну, я на репетицию. Она молча кивала. Спасибо тебе, моя дорогая.

— А чем она сейчас занимается?

— Она мать троих детей. Красавица, умница. Я вообще, на самом деле, горжусь сестрой.

— Думаю, что вся семья гордится Андреем, который стал известнейшей персоной под фамилией «Державин». Я помню, кстати, что приписывали отцовство Михаилу Державину, говорили, ну как же, Андрей Державин, это же сын того Державина, напарника Ширвиндта. Вы с ним не обсуждали никогда эту историю, кстати?

— Обсуждали не так давно.

— Андрей, а вот со «Сталкером», с этой командой ты ведь фактически расстался, когда перешел в «Машину времени»?

— Нас, скажем так, развела жизнь.

— Развела в профессиональном плане или в личном тоже?

— Нет, просто как людей разводит жизнь. Один из нас уехал в Америку.

— Это Лихтенштейн, да?

— Да, Виталий уехал в Америку.

— Куда именно?

— Ну, он поскитался по Америке, насколько я знаю, осел в Майями.

— Хорошо место выбрал.

— Он вообще неглупый парень.

— То есть по-прежнему в русском шоу-бизнесе? Майями — столица российского шоу-бизнеса.

— Он американский гражданин, занимается серьезным бизнесом, у него все в порядке, он всегда был умным мальчиком. А Саша Чувашев уехал на родину, мы с Сергеем Костровым остались в Москве и какое-то время писали песни, когда у меня уже был сольный проект после «Сталкера».

Вот все эти песни, которые известны — «Брат ты мне или не брат», «Катя-Катерина», «Журавли», «Чужая свадьба» — написаны в тот период. Ну, отношения, конечно, мы поддерживаем, дружим. Недавно ребята приезжали ко мне в гости на день рождения, очень тепло было…

— Ты имеешь в виду свой сентябрьский юбилей?

— Да. Мы так соскучились друг по другу. Мы встретились, обнимались, выпивали, вспоминали. И даже спели небольшой сет из наших песен для гостей.

— Ну, так все ведь давно говорят уже, что Державин готовит сольный проект. Эта история к тем слухам не имеет никакого отношения?

— Я поражаюсь твоей осведомленности. Настало время открыть завесу тайны. Это правда. Более того, проект уже готов, и сейчас готовятся гастрольные туры по городам нашей страны. Но я предлагаю поговорить об этом более подробно в наших следующих передачах.

— Приходи. Буду ждать.

PS. Честно говоря, я не верил в затею с возвращением Державина к сольной работе. Практика показывает, что сайд-проекты удаются только Макаревичу, другие «машинисты» с их экспериментами остаются недооцененными. Мне, допустим, всегда нравилось то, что делал и делает Кутиков, однако имя талантливого продюсера не стало таким брендом как «Макаревич»: это обычная история.

Помню, спрашивал у Роджера Тейлора: почему его сольные альбомы по рейтингам даже рядом не стояли с самыми неудачными работами Queen, будучи при этом (по мнению музыковедов) столь же качественным музыкальным материалом. Барабанщик ответил — инерция брендирования. И дело не в вокале Фредди Меркури, а в привычной «вывеске». Впрочем, эта «песня совсем не о том» ©.

АЛЕКСАНДР, СУПРУГ ЕКАТЕРИНЫ, КАТИН ПАПА

Эту беседу с Александром Викторовичем Кутиковым я записал весной 2013 года. В качестве эфирного реквизита задействована была кошка, хотя разговор начался не с моего стандартного блока «про животных».

ПРО МАРТЫШКУ + СОБАК

— Да, мы в эфире уже. Слушай, я перед нашей встречей готовился. Полез, конечно, сразу в Facebook твой. Заметил, что дочь твоя здесь представлена.

— Моя любимица.

— Совершенно итальянская девушка по внешности. Расскажи про эти итальянские корни.

— Дело в том, что у моей супруги очень богатая родословная. Там и турки, там и итальянцы, там и украинцы.

— При этом она — Катя?

— Да, и русские корни тоже, и все это перемешалось. И там дворянский герб.

— Итальянский?

— Есть итальянский, а есть российский. Ее пращур был одним из двенадцати гренадеров, которые возвели Елизавету на престол, непосредственно участвовали в перевороте. Семеновский полк. И тех, кто не был дворянином, Елизавета после того как ее короновали, одарила по-царски — сделала дворянами. И вот один из этих вновь обращенных офицеров-семеновцев — это вот пращур моей жены.

В нашей семье считают, что наши души когда-то принадлежали римским патрициям: мы чувствуем себя в Риме очень хорошо, как будто там родились. Я обожаю итальянское искусство, все, что имеет отношение к Ренессансу: живопись, архитектуру, музыку, и, конечно, классическую итальянскую оперу.

— А скажи, ты — папа как «Отец невесты» в исполнении Стива Мартина, который гоняет женихов, или наоборот ты папа, который хочет, чтобы внуки поскорее появились?

— Я папа, который считает, что все придет в свое время.

— Значит, первый типаж, я так понимаю.

— Все придет в свое время, да. И я никого не гоняю.

— Ну-ну, конечно, так я и поверил.

— Но я даю понять, что дочь для меня значит очень много. Поэтому обидеть дочь — это все равно, что обидеть меня. А меня обижать не надо!

— Да, это всем известно, не рекомендуется. Понятно. Она занимается фотографией с твоей подачи?

— Нет, это ее выбор. Но опять же дело в том, что у моей супруги отец — профессиональный кинооператор, работал долгое время на ЦСДФ, лауреат всяких-всяких премий. Вообще очень талантливый, замечательный в этой области человек.

— У вас в семье, говорят, даже кошки талантливые? Ты же кошатник известный.

— У меня два кота, кошка и две собаки.

— Фотографии есть с собой?

— Ну, я начну с кошки, потому что с девочки надо начинать. Вот здесь она просто замечательная. Ее зовут Мартышка.

— Это от Марты какой-нибудь?

— Совершенно верно. Потому что у нас кот один Август, другой Сенька, Сентябрь. А Марта, она же Мартышка.

— А кто так придумал называть животных?

— Жизнь. Жизнь так распорядилась. Август появился в августе.

— А что значит появился? Подарил кто-нибудь или нашли?

— Нет. Мы его купили.

— Это при том, что столько бездомных есть животных, вы — новые русские, старые евреи тратите деньги на животных. Я к чему вообще про кошек завел разговор. У нас такая фишка в программе — мы пристраиваем бездомных кошечек. Вот это Мия, знакомься.

— Чудесная кошка!

— Мы скажем, что она общалась непосредственно с легендарным Александром Кутиковым. И под это дело пристроим любителям всего хорошего, в том числе хорошей музыки.

— Я буду счастлив, если у такой замечательной кошки появятся хозяева.

Вообще я считаю, что в доме обязательно должны быть кошки. Они создают совершенно другую ауру в доме.

И вообще, по-моему, человек, у которого в доме живут кошки, становится добрее моментально.

— Нескромно сказал Кутиков, у которого дома кошек полным-полно.

— У нас кошки были всегда. Моя мама очень любила кошек.

— То есть у тебя в детстве были кошки, а не собаки?

— Нет, не собаки.

Ну, вот сейчас у нас еще две собаки. Одна уже взрослая такая, семнадцать лет.

— А как они уживаются с Мартышкой?

— Дело в том, что они все моложе кошек. И поскольку собака жила в доме, старшая собака — это кроличья такса — у нас длинношерстная кроличья такса — то он был главным, он воспитывал маленьких котят.

Поэтому они прекрасно друг с другом ладят, и все замечательно.

НОМЕР РАЗ & ГЛАВНЫЙ НОМЕР

— От старших снова возвращаюсь к младшим. И к Facebook’у. Я обратил внимание, что Екатерина Александровна Кутикова, которая супруга, не которая Екатерина Первая….

— Екатерина Вторая.

Из интервью 2008 года сайту Jewish.ru:

«Жену я называю Екатерина Первая. По специальности она художник-постановщик: окончила постановочный факультет Школы-студии МХАТ, работала в Вахтанговском театре, преподавала в Институте культуры. Потом, когда дочка подросла, решила еще подучиться. Поступила в Московский архитектурный институт на факультет ландшафтного дизайна, параллельно окончила японскую школу „Согэцу“. Там обучают икебане, флористике и фитодизайну. Сдала экзамен, получила японское имя мастера и теперь имеет право открывать школы „Согэцу“ по всему миру. Екатерина вообще удивительная женщина. Очень красивая, умная, талантливая. Но все эти слова — банальность по сравнению с тем, кто она есть на самом деле. Она из семьи с глубокими российскими корнями. Несмотря на все революции, ее семья пронесла и сохранила все символы своей дворянской принадлежности, включая грамоту и печать, подписанную императрицей Елизаветой и канцлером Паниным. Когда говорят о генах, я сразу вспоминаю жену и ее родственников. Интеллигентность — это то, что передается по наследству. И в первом поколении ее приобрести нельзя, как ни старайся… Мы познакомились в горах, на Домбае. В одной большой компании. Я увидел глаза, веснушки — и сразу влюбился. Но кто эта девушка, я не знал и потом еще неделю бегал по всему Домбаю и разыскивал ее. Сочетание в женщине ума и красоты приводит нормального мужчину в трепет. А расписались мы через год после знакомства. Причем за полгода до этого я, конечно, заручившись ее согласием, украл Катю у ее родителей. Она собрала вещи в сумку и ушла ко мне в съемную квартиру. Всего, что у нас сейчас есть, мы добились сами с нуля. И никогда не стремились получить все сразу. А ухаживать за ней я не перестаю до сих пор. Как раз по длительности ухаживания друг за другом, мне кажется, можно понять, есть в семье любовь или нет».

— А которая Екатерина Вторая очень правильную музыку слушает. У нее фейсбучные «лайки» стоят на The Killers и Muse, то есть там ни разу ни Джастин Бибер. Очень продвинутая девушка. А сам-то ты, что сейчас слушаешь?

— Я слушаю в том числе и то, что слушает дочь.

— Потому что она это слушает, или потому что тебе это действительно нравится?

— Я это слушаю потому, что мне это нравится. Мне вообще нравится держать нос по ветру.

Из интервью 2011 года харьковскому изданию «Настоящий дозор»:

«Если вы слышали в последние время какие-либо супер-хиты, от каких либо других групп или исполнителей, которые продержались более двух недель или одного месяца, то скажите мне, что это за хиты. Я вместе с вами улыбнусь по этому поводу. В «Машине времени» есть такое количество песен, которые более тридцати лет поет весь зал, что совсем не обязательно, чтобы на каждой новой пластинке был какой-то супер-хит. Во-первых, мы никогда не ставили себе целью писать хиты, мы просто писали песни, которые отражали наше состояние, наше видение жизни, наше представление о том, что нас окружает, о людях, о событиях. И какие-то песни становились хитами, какие-то не становились, но они для нас не были песнями-изгоями. Они были такими же любимыми…

Я считаю, что очень часто сольная деятельность музыкантов, работающих в известных группах, в данном случае не имею в виду «Машину времени», я имею в виду мировое музыкальное пространство. Так вот, эта сольная деятельность отнимает от имиджа группы, очень многое. И, их сольная деятельность, часто является причиной развала групп и супер-групп. Поэтому, я все время подчеркиваю, что моя принадлежность к «Машине времени» — это неотъемлемая часть моей жизни, в том числе творческой. Все, что я делаю сольно, — это возможность творческой дореализации».

— Всегда так было.

— Да, так было всегда. Поэтому, допустим, когда я услышал в первый раз, мне очень понравилась группа F.U.N.

— Да, да, да. Ну, у них один, на самом деле, хит есть. Мы про песню We Are Young говорим, да?

— Да. Но я говорю и про весь диск. Я обязан это был послушать. Если мне что-то понравилось, то я анализирую деятельность группы не по одной песне, а по всей работе. Ведь я рассматриваю это как продюсер. Мне понравился подход к звучанию, понравился микс, понравилось продюсирование. Потом мне очень понравилась группа Imagine Dragons.

Это альтернативный поп-рок. С элементами дабстепа. Очень интересно сделано. И очень неплохо, надо сказать, придумано с композиторской точки зрения. Это музыка, которая не всегда возглавляет какие-то хит-парады, но это очень искренняя и настоящая музыка.

ИСТОРИЯ ОДНОГО УБИЙСТВА

— Есть ли будущее у рок-музыки в России? Будет ли ренессанс того интереса, который ты не можешь не помнить, когда вы были, я имею в виду не только «Машину времени», а вы все, рок-музыканты — ключевыми фигурами на музыкальной сцене страны?

— Жень, знаешь, любой человек, который берет на себя как бы вот эту ответственность, прогнозируя будущее…

— Тебе же удавалось. Ты некоторые вещи предсказывал, и они, в общем, то, что касалось музыки, были абсолютно верными…

— То, что касалось музыки, да. Допустим, мне казалось, что вот эта группа перспективная, и она действительно подтверждала свою состоятельность через какое-то время. Ну, вот то, что будет происходить глобально в музыке, я не могу спрогнозировать. Однако то, что существуют новые группы, которые делают музыку современную, интересную, на очень высоком профессиональном и исполнительском уровне, это факт.

— У нас существуют?

— У нас — в меньшей степени. В мире, я имею в виду. Я в последнее время не так много слушаю российскую музыку, потому что от такого прямого продюсирования, которым я занимался на протяжении нескольких десятков лет, я отошел. В силу того, что, во-первых, у нас нет шоу-бизнеса.

— У нас нет шоу-бизнеса?

— Нет. То, что называется шоу-бизнесом, это шоу, а не бизнес. Бизнес убили в 1990-е годы.

— То есть в 1990-е у нас таки был шоу-бизнес?

— Нет, у нас начинался шоу-бизнес в 1990-е годы.

Из интервью 2008 года сайту Jewish.ru:

«Еще в 1989 году мы с друзьями организовали один из первых московских кооперативов. Работали в области звукозаписи, пытались создать альтернативу фирме „Мелодия“. Постепенно кооператив превратился в большую корпорацию „Синтез Корпорейшн“, которая стала заниматься нефтью, сахаром, лесом, трубами — всем, что разрешено законом. Я к тому времени, правда, уже отошел от дел. В 1991 году мои друзья сказали: вот тебе офис, вот тебе старый компьютер. Если хочешь и можешь, занимайся звукозаписью, создадим дочернюю фирму. И с тех пор я руковожу компанией „Синтез Рекордз“. Я генеральный директор, генеральный продюсер, главный звукорежиссер. В общем, все делаю сам».

— Та-а-ак, я заинтригован.

— Но он был убит, потому что уничтожили то, что питает настоящий шоу-бизнес — рыночную как бы базу. То количество пиратской музыки, которое было…

— А-а-а, вот почему.

— Да. И тот не сложившийся рынок, который по идее мог бы сложиться. Он не сложился, неоткуда деньги брать, чтобы питать всю эту историю.

— Хорошо, а разве гастроли не могут приносить нормальные деньги?

— Гастроли могут приносить нормальные заработки только тем, кто уже известен.

— Подняться нельзя?

— Тем, кто неизвестен вообще, нет. Это абсолютно точно.

— Знаешь, я в этой студии не так давно беседовал с небезызвестным господином Разиным — создателем проекта «Ласковый май».

— Ну, импозантная такая фигура.

— Да. И он мне сказал, что в принципе, по сравнению с ним, с Разиным, и по сравнению с «Ласковым маем», все деятели шоу-бизнеса, включая Филиппа Киркорова и Пугачеву, вообще «нищие крысы». Что они (Разин и кампания) реально очень обеспеченные люди. И сделали они деньги именно на гастролях в те самые 1980-е годы. Как-то ты можешь прокомментировать?

— Ну, в принципе, я могу сказать, что «Ласковый май» — это одна из самых больших афер на музыкальном пространстве, скажем, периода конца Советского Союза и начала новой России.

— Так они и сейчас даже деньги зарабатывают, если верить Разину.

— Так это естественно. Они ж не пели никогда живьем. Но это понятно, работало по несколько составов, они косили деньги, а наши люди в силу недостаточного, скажем, своего образования культурного, приходили на эти шоу, думая, что это концерты. А я для себя это все называл дефиле. Потому что когда люди демонстрируют себя, демонстрируют одежду, демонстрируют свои движения и так далее и тому подобное, это не концерт. Это дефиле под фонограмму.

— Тогда у нас вообще половина эстрады у нас «не концерты». Сейчас Разин смотрит нас и думает, «Кутиков завидует тому, что я, Разин, богатый».

— Я никому не завидовал, слава Богу. Нет, я завидовал Моцарту, я завидовал Рахманинову, я завидовал «Битлз».

Но моя зависть была рождена восхищением талантом. А что мне завидовать, скажем, людям, которые, с моей точки зрения, использовали искусство для того, чтоб просто заработать денег?

— Но если мы говорим о шоу-бизнесе, бизнес-то подразумевает извлечение прибыли, поэтому там, где бизнес, там и заработки. Это же очевидно.

— Ну, безусловно.

Но я и говорю, что у нас, к сожалению, в 1990-е годы бизнес как таковой в сфере искусства, он не сложился.

У нас сложилось шоу.

БУДУЩЕГО НЕТ

— Хорошо, я понял это. То есть ты считаешь, что будущего у музыки, если мы говорим все-таки про рок-музыку или про рок-поп, в России нету, да?

— Нет, нет, нет, я так не считаю. Я вообще считаю, что будущее всегда и в любом деле связано с появлением новых талантливых людей. Если учесть, что Россия богата талантливыми людьми, была и будет, то я надеюсь, что появятся люди, наделенные талантом в этой области, которые принесут что-то новое и продолжат то, что было.

— Насчет талантов в стране хотел бы я уточнить. Я как-то прогуливался с Крисом Кельми по городку Ки-Вест во Флориде, и там играл на улице какой-то ансамбль. Я так в шутку (это еще в советские времена было), сказал, «ты сможешь в случае чего эмигрировать, профессия конвертируется». На что Крис грустно заметил: здесь на улице и в метро играют так, как у нас на сцене. Культура музицирования там, на Западе многократно выше, чем в России.

— Да, это так, это так, и ничего не изменилось.

Из интервью 2011 года харьковскому изданию «Настоящий дозор»:

«Вы знаете, я в последнее время очень мало слушаю русской музыки, в том числе музыки, рождаемой на постсоветском пространстве, и как продюсер, я в достаточно большой степени разочаровался в молодых исполнителях. Не в силу отсутствия таланта, а в силу их человеческих качеств. Потому что, очень часто люди, которым ты помогаешь стать известными, иногда даже известными и популярными, не просто забывают, кто им это принес на блюдечке с голубой каемочкой, а еще и позволяют себе, не всегда лицеприятные слова, в адрес людей, благодаря которым они стали известными и популярными. Я несколько раз обжигался, не буду говорить, с кем у меня подобные неприятности ассоциируются, но тем не менее я сделал вывод, что больше никому помогать не буду. Продюсирование, которым я занимался на протяжении тридцати лет, меня больше не интересует. Я продюсирую новые альбомы „Машины времени“, когда они возникают и достаточно успешно продюсирую свои новые альбомы».

— А из-за чего так, я не понимаю?

— Это очень просто. Ведь, скажем, на осинке не растут апельсинки, известная же поговорка. Что слушаешь, на чем воспитываешься, (не только с точки зрения музыки, но и с точки зрения общего культурного фона), то в итоге и получается.

— Извини, мы с тобой советские люди, мы помним советское телевидение. Мы слушали постоянно просто потому, что телевизор включали — того же Рахманинова, Чайковского, в общем-то, мы вынужденно потребляли все время субкультуру советской творческой интеллигенции, то есть классическую музыку.

— Да, абсолютно так.

— Так почему же не привилось?

— Эта музыка никаким образом не складывалась с блюзом, с джазом, с ритмом-блюзом, с рок-н-роллом, со свингом. То есть со всеми теми направлениями, которые существовали в этот период времени и даже раньше. То есть на протяжении всей жизни Советского Союза существовали во всем мире. В Советском Союзе они существовали только в очень узких идеологических рамках или вообще не существовали.

— Это была ошибка властей, ты считаешь, запрет на музыку, или это было чем-то закономерным?

— Я вообще считаю, что самая большая ошибка России произошла в 1917 году. А все остальное — уже следствие этой ошибки.

— Ну, ведь сейчас как бы, если мы говорим об идеологии, положение исправлено, у нас рыночная экономика, у нас капитализм, который был именно до 1917 года вроде как.

— Нет, у нас совершенно другая история, и ты прекрасно об этом знаешь, и я тоже об этом знаю очень хорошо. И, скажем, наш капитализм — это жалкий уродец. И, скажем, государственно-административная система, сложившаяся к сегодняшнему дню, она, на мой взгляд, чрезвычайно комична постольку, поскольку это все равно, что скрестить осла и козла. Вот приблизительно так же у нас это, скажем, происходит, когда скрещиваешь осла и козла.

— Про ослов и козлов ты мне напомнил кое-что, мы об этом поговорим в самом конце. Скажи, вот есть такое английское словечко belong — чувствовать принадлежность к кому-то или чему-то. То есть некоторые люди, ощущают, что они принадлежат этой стране или этой малой родине. А есть люди, которые действительно граждане мира. Ничего плохого в этом нет, по-моему. Ты вот, если я правильно понял, очень любишь Италию, чувствуешь, что в Италии — твое место.

— Нет, любовь и место, скажем, в котором ты обретаешь твою жизнь и работу. Это не всегда совпадает.

— Ну да, почти никогда не совпадает.

— Я очень люблю нашу страну, я люблю свою родину.

— Нет, нет, в этом нет сомнения. Но вот тебе комфортно именно в Италии, я так правильно понял?

— Ну, скажем, в Италии в каких-то вопросах значительно более комфортно.

Из интервью 2008 года сайту Jewish.ru:

«Мы живем в доме в районе Новогорска, это шесть километров от Москвы. Нам с женой и дочкой там очень хорошо. Но справедливости ради надо сказать, что вместе нам комфортно везде!.. Дом соответствует нашим желаниям и возможностям. Мы хотели построить маленькое шале в итальянском стиле, так как наша любимая страна — Италия. Мы стараемся каждый год заглядывать в Рим, а наша дочь знает этот город, пожалуй, лучше, чем Москву. Италия — это основа той культуры, той цивилизации, в которой мы все сейчас живем. Хотя мы самая настоящая еврейская семья. Отношения громко не выясняем, не ссоримся, только спорим иногда. Правда, бывает, что на слегка повышенных тонах… Тогда один из нас стучит по столу ладошкой и говорит: „Все, стоп!“ Хобби — это попытка усталых людей снять стресс каким-то иным, чем работа, способом. А я снимаю стресс в кругу семьи. Мне переключения от работы к семье вполне достаточно. Для того чтобы отдохнуть, мне не нужно покорять Эверест или нырять в Марианскую впадину. С удовольствием катаюсь на горных лыжах, но уже несколько лет, как я говорил, провожу отпуск в вечном городе — в Риме».

— В гастрономических?

— Ну, я винщик и откровенно являюсь поклонником ярым, открытым поклонником итальянской кухни. Я очень люблю хорошее вино, как часть жизни нормального интеллигента. Обычно в моем доме не менее шестидесяти бутылок вина, на которые я не просто смотрю, а периодически раз в месяц-два ротирую… Я считаю, что самая лучшая кухня в мире — итальянская. Не французская, а именно итальянская. Ну, я допускаю, что это мое заблуждение, но тем не менее это так.

Петр Подгородецкий, который в своей провокационной книге раздал «всем сестрам по серьгам», отмечал:

«Саша Кутиков всегда стремился к тому, чтобы пить культурно. Он даже иногда мог удивить эрудицией в области спиртных напитков, во всяком случае, названия «Ахашени», «Баракони», «Ахмета» и пр. не были для него пустыми звуками. Конечно, стремился он пить только хорошие напитки, но не всегда это получалось. Иногда приходилось пять что дают. Но как! В городе Альметьевске в начале девяностых годов мы были приглашены выступить на дне рождения местного авторитета, который держал весь город. Братки скинулись и подарили ему новенький 126-й «Мерседес» со всеми возможными «наворотами» и концерт «Машины времени», которую тот очень любил.

При этом в честь дня рождения «папы» мы отыграли два концерта для города (зрители приходили на них бесплатно) в большом легкоатлетическом манеже и один на дне рождения. Проходило это все в загородном пансионате. Играли мы при этом не в кабаке, а в зале, провозглашая время от времени здравицы в честь хозяина, ну а потом переместились вместе со всеми гостями за стол. Когда я увидел стол и тех, кто за ним сидел… Это было что-то! Там собрались «авторитетные ребята» со всей страны. Женщин не было вообще, зато бритоголовых, с наколками, с цепями и без таковых братков было предостаточно. И все они, как выяснилось, любили не какой-то там шансон, а «Машину времени». Я еще раз взглянул на стол и понял, что если вовремя под благовидным предлогом не соскочу, то живым не уйду точно. Через часок, уже основательно нагрузившись, я под предлогом «пойти отлить» тихонечко сбежал к себе в номер и не отвечал ни на стуки в дверь, ни на телефонные звонки.

А вот Кутиков этого не сделал и в отсутствие других артистов (они тоже свалили через какое-то время) исполнял роль главного. В общем, на следующий день, когда нужно было отправляться в аэропорт (ехать на машине по зимней дороге чуть ли не в Казань), Саша сидел у своей кровати, икал, изредка блевал, но сказать ничего не мог. Нами он был признан нетранспортабельным, но при предложении хозяев остаться — погостить еще пару дней — на его лице отразился такой ужас, что даже мы, закаленные в боях, попросили ребят как-то перебазировать его в машину. Четверо братков перекатили артиста на простыню, взяли ее за углы и бодро потащили к автомобилю. Затем впихнули Сашу на заднее сиденье. Как он провел дорогу — лучше не рассказывать. В аэропорту его все на той же простыне, правда уже не такой девственно чистой, занесли в самолет и усадили в кресло. Очень не повезло его соседям по полету, как впереди, так и сбоку, поскольку попасть в самолетный пакет, предназначенный для определенных целей, Кутиков, ввиду полной потери ориентации в пространстве, никак не мог.

Но на подлете к Москве он протрезвел настолько, что убоялся жены своей Екатерины и сказал: «Ребята, мне в таком виде домой нельзя, Катя убьет, если увидит. Увезите меня хоть куда-нибудь».

Так что его отправили на дачу к Савинову, где он три дня отмокал, отстирывал одежду, приходил в себя, а мы все скрывались от Катиных звонков — типа, задержались на гастролях и еще не вернулись. Покрывали друга и покрыли, в конце концов. Катя ни о чем не догадалась.

Говорят, что сегодня Саша Кутиков считает себя серьезным знатоком итальянских и испанских сухих вин и даже держит у себя небольшую коллекцию этих напитков. В обычное время он, кроме этих самых вин, ничего не пьет, но я уверен, что когда-нибудь наступит миг, и он «развяжет», выпьет своего любимого в прошлом коньяка «Юбилейный» (если найдет настоящий) или просто хорошей водки и отправится в дорогу на простынях под бдительным присмотром уголовников. А может быть, и нет».

— А сам ты, в отличие от Андрея Вадимовича Макаревича, не готовишь?

— Готовлю.

— А что ты готовишь?

— Я в первую очередь варю супы дома. И друзьям, которые приходят к нам в дом, нравится. А потом, если Андрей придет в гости, и вы с ним поговорите на эту тему, ты можешь ему задать вопрос, как я готовлю мясо.

— Ну, видимо, ответ такой, что…

— Опять же, моим друзьям очень нравится.

УЧАСТЬ РОК-ДРАКОНА

— Музыка каких композиторов больше всего повлияла на творчество?

— Моцарт и Рахманинов.

Из интервью 2008 года сайту Jewish.ru:

«Дочь просто очень хорошая девочка. Притом что Катя — очень современный человечек, по своему интеллекту, по своему отношению к жизни, умению видеть, любить, чувствовать она как будто не из нашего времени. У нее абсолютный музыкальный слух и фантастическая музыкальная память, она прекрасно рисует и фотографирует».

— Вернемся к началу беседы. К музыке у Екатерины Второй есть какая-то предрасположенность?

— Да.

— Она музицирует? Потому что ведь ты же с детства музицировал, ты, по-моему, в пионерлагере был трубачом.

— Это правда.

— Ты реально освоил все инструменты, кроме ударных?

Из интервью 1996 года «Музыкальной правде»:

«Я помню свое школьное музыкальное детство… Я очень активно учился играть на духовых инструментах. В частности, я учился в музыкальной школе по классу трубы. Я ее успешно не закончил. Мне было некогда, потому что я занимался спортом и вообще всем, чем может заниматься подросток на улице. Правда, когда я ездил в пионерский лагерь, я был очень хорошим горнистом и выигрывал конкурсы горнистов между лагерями. Горнист — человек известный в пионерском лагере, и у меня были всевозможные привилегии — типа попозже лечь, пораньше встать… Затем освоил гитару. Сначала обычную семиструнную гитару, потом шестиструнную. В дальнейшем перешел на ударные инструменты, а потом мне в руки попала бас-гитара».

— Да, ударные мне не давались просто. Я пробовал играть на ударных и в первой группе, которую там лет в пятнадцать-шестнадцать мы собрали.

— Как, разве «Машина времени» не была твоей первой группой?

— Нет, ты что. Я в «Машину времени» уже пришел таким…

— В девятнадцать лет ты пришел в «Машину времени». Ты до этого уже успел где-то помузицировать?

— Четыре года. На худграфе МГПИ имени Ленина. У нас была группа тоже, мы ее, помню, назвали «Бизанты». Ну, было много музыкальных приключений до того, как я пришел в «Машину времени».

Так что дочь обладает очень хорошим слухом, абсолютным. Я просто поражаюсь ее музыкальной памяти. Она очень неплохо играла на пианино, училась, но она очень хрупкое создание, у нее очень маленькая ручка, совсем маленькая.

— То есть растяжки нету, да?

— Нет. У меня маленькая рука, а у нее совершенно миниатюрная лапочка.

— Но она каким-то образом все-таки к шоу-бизнесу, которого по твоим словам нет, приобщилась, потому что оформляла одну из твоих пластинок.

— Это не потому, что она моя дочь! У меня нет привычки проталкивать своих родственников. Считаю, что любой талантливый человек способен реализоваться сам.

Главное чтобы у него был свой дом, где было бы хорошо и уютно. Я просто не знал, что Катя фотографирует. Я когда увидел ее фотографии, я сказал, что они совершенно точно попадают в то настроение, которое есть в музыке. «Ты мне разрешись, я возьму пару — тройку твоих фотографий на оформление?».

— То есть там просто использованы ее работы или она целиком делала…

— Нет-нет, я просто использовал ее работы.

— Потому что я прочитал, что она оформляла обложку, и подумал, что все-таки использование фотографий — это не одно и то же. Ну, последний вопрос, раз уж мы упоминали козлов, ослов и прочих животных. Нет-нет, это совершенно не про политику… Маша Голубкина сказала мне, что все мужчины делятся на козлов, собак, котов и свиней. Какое ты животное в трактовке Маши Голубкиной?

— Я дракон.

— А-а-а, ты по Зодиаку дракон, да?

— Да.

— Ну что ж, ладно. Тогда я думаю, что не без помощи дракона Кутикова мы пристроим кошку Мию.

— Обязательно. Чудесная кошка.

— Скажем, что она познакомилась с Драконом, даже пообщалась, немножко полиняла. Ничего, что я так загрузил тебя, все про семью, да про семью, а про «Машину времени» совсем ничего?

— Ну, я хочу сказать, что семья-то мне ближе, чем «Машина».

— Ну, «Машина времени» — это вторая семья.

— Нет, она даже больше там, чем для многих семья. Но все равно семья.

PS. Могу признаться, что я хотел поговорить с Кутиковым про его первую жену, поскольку меня просили поклонники прояснить кое-что; но… тема эта для музыканта непростая и я решил ограничиться пассажем про Голубкину. Все-таки дела семейные, чтобы Александр по этому поводу не говорил — не вполне про «МВ». Хотя ансамбль эстрадного танца «Сувенир» под руководством Тамары Головановой, с которым гастролировала «Машина» был, как сказали бы сейчас, аффилированным коллективом. На танцовщице «Сувенира» (и, как помню, племяннице Головановой) и был женат бас-гитарист Александр Кутиков. Его тезка Заборовский, МВ-художник по свету, тоже был женат на «сувенирной» девушке (он, кстати, шил для всех, включая Макаревича, штаны, специализировался на белых, мечте Остапа Бендера). С этим ансамблем «машинисты» гастролировали и кутили, танцовщицы были боевыми подругами музыкантов и поэтому им посвящались песни, в которых были зашифрованы послания пусть и не всегда романтические, но оч даже душевные. Но по сути, Кутиков прав. Жена у него одна. Екатерина Игоревна Бганцева — художник, ландшафтный дизайнер. Художник-постановщик: окончила постановочный факультет Школы-студии МХАТ, работала в Вахтанговском театре, преподавала в институте культуры. Потом, поступила в архитектурный на факультет ландшафтного дизайна, параллельно закончила японскую академию школы согэцу. Сдала экзамен, получила японское имя и теперь имеет право открывать школы по всему миру.

НЕЮБИЛЕЙНЫЙ НАСТРОЙ АНДРЕЯ МАКАРЕВИЧА

Накануне своего шестидесятилетия основатель «Машины времени» пришел в студию «Правды-24», где в тот момент хозяйничал бездомный котенок без имени (но, как выяснилось, с будущим).

ДЖУЛИЯ РОБЕРТС & ЕВА БРАУН ИЗ ПАВЛОВО

— Добрый вечер, Андрей.

— Привет.

— Вот у этого котенка имени нет. Поэтому я его тебе даже не представляю.

— Давай ему дадим имя. Ну-ка, посмотри мне в глаза, брат. Ну, однозначно, это Тимофей.

— Значит, Тимофею четыре месяца. И он обретет хозяина после этого эфира, как я надеюсь.

— Хорошо бы.

— У тебя ведь котов нет?

— У меня собаки.

— Странно. Потому что твоя старая квартира, в которой побывала вся столичная богема, на площади Гагарина, та, которая была проходным двором и ночным рестораном, вся, помню, была исписана кошками. Все стены в гостиной. Вот такими же котами, как этот, что на обложке твоей новой книжки «Живые истории», про которую мы сейчас поговорим.

Первый раз кошку Андрей изобразил на тыльной стороне конверта своей первой сольной пластинки «Песни под гитару» (1989). И нельзя тут, к слову, не вспомнить его забавную песенку «Кошка, которая гуляет сама по себе»

— Понимаешь, правда искусства и правда жизни — это «две большие разницы».

— Почему, почему именно кошки?

— Я не могу это объяснить. Наверное, через образ кошки легче передать какое-то состояние. Хотя это не утверждение, мне просто так кажется.

— Ну, а вот возникла идея разрисовывать стены?

— Это не из головы. Я, когда рисую, я голову отключаю вообще. Надо оставить руку. И рука сама решит, что ей делать.

— Ясно. Значит, мы собачники. А какие у нас собаки?

— Сегодня две «немки». Одна Джулия. Одна Ева. Джулия Робертс и Ева Браун.

— И еще ведь удав. Откуда он взялся?

— Удав у меня прожил полтора года. Ну, начать с того, что я в детстве мечтал быть герпетологом. Если знаешь, это человек, который ловит змей.

И я даже ездил в юности в экспедиции. И у меня жили всегда змеи, жили ужи, жили гадюки. Ну, все, что было доступно тогда.

В террариумах маленьких, да. Потом гадюка убежала. И родители меня вежливо попросили ядовитых змей больше не заводить. И тут я недавно своему товарищу Юре Дурову пожаловался, что очень по змеям скучаю. Он мне подарил удава, тигрового питона.

— Недавно? Когда именно?

— Это было около двух лет назад (беседа записана в декабре 2013 года — Е.Д.). Был детеныш. Я знал, что вырастет. Но я не предполагал, что будет расти с такой скоростью. Дело в том, что самцы растут не сильно, а самки вырастают до чудовищных размеров.

И когда она стала весить килограмм 70, вот такой толщины, я понял, что уже просто не поднимаю ее, а в большом террариуме ей тесно, пришлось отвести ей отдельную комнату в Павлово. Я ее подарил, теперь она в городе Воронеж, где один замечательный парень в подарок городу рядом с концертным залом построил (на свои деньги) огромный океанариум плюс террариум. И мы там выступали. Я увидел, что пустует здоровенная комната для змеи. Я ему позвонил. Они тут же приехали. Забрали. Сейчас, говорят, она пишет мне письма. Прекрасно себя чувствует. Продолжает расти.

— Откуда была такая тяга в детстве к рептилиям? С чем было связано? Какая-то книжка была прочитана?

— По-моему, она называлась «За ядовитыми змеями». Записки как раз вот такого охотника за змеями.

— Но это не из прошлых жизней?

— Не думаю.

— А ты веришь в реинкарнацию?

— Я верю, что в наших генах закодировано гораздо больше, чем мы предполагаем.

— Но это не имеет отношения к чему-то божественному, то есть просто шифр?

— Знаешь, в какой-то степени все, что нами не познано, так или иначе имеет отношение к божественному.

— Хорошо. А талант — это божественное?

— Безусловно. Потому что он иррационален и необъясним.

— Твои таланты тебе даны в генах или ты их развивал? Талант художника, талант музыканта, талант поэта? Талант, там, не знаю, повара.

— Если его не эксплуатировать, он зачахнет. Мне страшно повезло, в первую очередь — с родителями. В генном смысле. И в том, что с детских лет мама настаивала на том, чтобы я учился музыке, хотя у меня это не вызывало энтузиазма.

— Странно, будучи медиком, она, значит, не видела сына в белом халате.

— Еврейский мальчик должен обязательно играть на скрипочке. Ну а отец просто рисовал. Он работал дома.

— Да, но ты же изначально пошел по папиным стопам, в архитекторы?

— Знаешь, в 1970 году предположить, что когда-нибудь музыка, которой я хотел заниматься, станет в нашей стране профессиональной, было по меньшей мере смешно. Поэтому я пошел туда, где мне было ближе, из дозволенного тогда.

— А вот эта музыка, которой не дозволено было в советское время заниматься, рок-музыка?

— Ну, до этого джаз даже.

— Вот, что в ней главное? В этой музыке? Я объясню, откуда этот вопрос. У меня была полемика с твоим товарищем, Александром Борисовичем Градским. Что главное в музыке? То, что называется посланием, ну, месседжем. Или профессионализм, мелодия, тексты?

— Ты понимаешь, месседж может быть выше крыши. Но, если ты при этом не умеешь ни играть, ни петь, месседж твой не долетит. Он затеряется в эфире. Другое дело, что, когда эта музыка начиналась, было иначе; нам страшно повезло, потому что мы почти застали эту эпоху, да, все-таки, конец 1960-х. Самый расцвет. Она стала такой всенародной любимой в мире именно потому, что она была дилетантской. Она была народной. Масса людей начинали с нуля, как, там, The Rolling Stones, как The Beatles. В общем, не умея особенно ничего делать. Просто от бешеной любви к этому жанру. И у миллионов людей возникало ощущение, что они так тоже могут. Потому что это же не консерватория. От этого эту музыку полюбило человечество. Сейчас все очень изменилось. Сейчас все очень профессионально. И не мне тебе об этом рассказывать. И на студиях, и на концертах… Ну, это судьба любого жанра.

Не удержусь и воспроизведу то, что по этому поводу говорил мне Градский:

«Конечно, сейчас удобнее. Сейчас удобнее, интереснее, и возможностей гораздо больше. Но мне сложно об этом судить, потому что когда я учился это делать тогда, я был молодой, симпатичный, и девушки улыбались, и постоянно было весело и хорошо, и об этом счастливо вспоминать. А то, что происходит сейчас, это уже такая монстрообразная жизнь, когда я все знаю: куда пойти, что сказать, как посмотреть, где оценить. Это все, конечно, тоже интересно, но менее весело… Все, что сегодня есть, это все, что мы знали 5-10-15-20-25 лет тому назад. Да, это так. Я примерно знаю, почему это произошло. Примерно. Дело все в том, что ребята, которые начали играть в конце 1970-х, в середине 1970-х, в 1980-х годах сразу получили свою аудиторию: ту аудиторию, которая на сегодняшний день состарилась вместе с ними. И естественно, они их любят, это совершенно нормально».

— Нет, ну, а как же, есть же люди, вот рэп сейчас читают. Это же люди, которые, могут не уметь петь, не знать нот.

— Зато они обладают таким чувством ритма, таким чувством полиритмии, они такие сложнейшие закладывают ритмические конструкции, что это, это только со стороны кажется — сейчас выйду и прочту.

— А долго будет существовать рэп? Когда перестанут фанатеть от этого?

— Мы не знаем. Все кончается.

— Есть шанс у рок-музыки в нашей стране снова стать мейнстримом, снова стать основной?

— Почему в нашей стране, в мире?

В радио-интервью 2011 года Макаревич говорил:

«Последние два года все столпы мировые, от которых мы всегда ждали новых песен, записывают исключительно каверы, исключительно ремейки. Никто новых песен не пишет. То, что рок-н-ролльный артист свою миссионерскую функцию потерял, уже давно это всем понятно. Вот завтра будет что-то новое наверняка. Может быть, сейчас мы находимся в этой фазе, когда одно уехало, второе зарождается. Я, во всяком случае, вижу огромное количество молодых людей, которые вчера был джем-сейшн в том же „Ритм энд Блюзе“, кстати, было команд, наверное, двадцать или тридцать. То есть молодых ребят. Я знаю далеко не всех. И общий уровень игры блюза, скажем так, был фантастический. Такого не было. Это представить себе было невозможно еще недавно. Появилось огромное количество джазовых ребят молодых, которые знают традицию, знаю авангард, знают боб. Знают все. Появились клубы джазовые. Так что нет худа без добра».

— Ну, все-таки мне кажется, социальный рок и вообще рок-музыка, в конце 1980-х у нас играла гораздо большую роль, нежели в глобальном масштабе. Или я ошибаюсь?

— Ну, вообще это во многом наша выдумка, что рок обязательно должен быть социальный. Что, Led Zeppelin были социальные?

— Ну, у них была Immigrant Song какая-то…

— Я умоляю, они, может быть, были революционерами в том, что потрясали основы музыкальной своей составляющей. Они были совсем не как все. Как марсиане какие-то. А что касается текстов, да нет. Любовная лирика, слегка сюрная. Элвис Пресли, может быть, был какой-то социальный с его рок-н-роллом? Конечно, нет. Это все наша история. Наши ребята всегда очень плохо пели и играли. В силу вполне объективных причин. Но зато вот мы во всем видим борцов, понимаешь.

— Ну, дело в том, что ведь в твоих текстах 1970-х, ну, я вот и про «Марионетки» говорю, и прочие, очень многие видели то, чего там, возможно, и не было.

Кукол дергают за нитки,

На лице у них улыбки,

И играет клоун на трубе.

И в процессе представленья

Создается впечатленье,

Что куклы пляшут сами по себе.

— Нет, возможно, там это и было. Потому что вообще я писал и пишу о том, что мне нравится, что мне не нравится. Знаешь, гораздо интереснее писать о том, что тебе не нравится. Может быть, это легче, кстати. И это само получается. Это не значит, ну-ка, я сейчас напишу про наше плохое правительство. Да упаси господь. Просто рядом с тобой происходит какая-то история, которая тебя, как нормального человека, бесит. И это реакция на нее. Вот и все.

ПОЧТИ ПО АННЕ АХМАТОВОЙ

— Ну, понятно, что в 1970-е в том, что делала «Машина времени», не было никакой конъюнктуры. А сейчас?

— И сейчас нет.

— А ты вообще в блогосферу заходишь, ты читаешь, что пишут, допустим?

— Практически нет. Я иногда отвечаю на вопросы фанов, на моем сайте. Но это, как ты понимаешь, довольно ориентированная история. Хотя там идиотов тоже хватает… Если помнишь, Анна Ахматова сказала, что у любого писателя читатели бывают разные — умные, глупые. Но письма автору пишут только самые глупые.

— Я этого не знал. Но это абсолютно, абсолютно точно. Ты, помимо того, что пишешь музыку, стихи, рисуешь, ты ведь огромной аудитории еще известен, как мастер приготовить вкусное.

— Вот не надо меня демонизировать как повара. Я в этом смысле от тебя ничем не отличаюсь.

Абсолютно.

— Нет, ну, я вообще не способен приготовить твоего фирменного поросенка фаршированного…

— Это тебе так кажется. Просто еще родина не приказывала ни разу это сделать. Может быть, я об этом просто умею рассказывать хорошо. А руки, это у любого нормального мужика…

— Хорошо. Но ты еще, допустим, известен, как дайвер. То есть ты самый знаменитый ныряльщик Российской Федерации.

— Возможно. Потому что на протяжении двух лет я регулярно про это делал фильмы. И их видело по ТВ огромное количество людей. И у меня была хорошая команда. У меня были очень хорошие операторы. И у нас была возможность оказываться в самых интересных местах планеты. Поэтому я сейчас эти фильмы пересматриваю. В общем, не стыдно совсем.

— Спокойное отношение к подобным выпадам, потому что уже шестьдесят? Или у тебя всегда так было?

— Нет, я раньше переживал, бросался в спор. Я думаю, что меня интернетная среда закалила. Понимаешь? Потому что такого количества хамства и дурости нигде больше не встретишь. И я сначала психовал, а потом один мой товарищ сказал, «да успокойся ты, что ты с ума сошел».

— А какой товарищ?

— Саша Туркот. «Ну, что ты с троллями бодаешься? Ну, это их жизнь, понимаешь. А ты-то живешь другим совершенно»

— Кончено, ты же троллей «кормишь». Просто, когда ты вступаешь с ними в коммуникацию, ты даешь им топлива. Ну… Про эту книжку. Это юбилейная история? То есть она выпущена к юбилею?

— Опять. Вот я так не люблю слово «юбилей».

— Ну а куда деваться-то? Есть такое слово.

— Так совпало.

— И «Не волшебные сказки». Название мне нравится.

— Эта книжка — предмет моей гордости. Просто я совершенно неожиданно для себя написал несколько сказок.

— Не детских, я перебью. Или детских?

— Андерсен — это детские сказки или нет?

— Ой, да у него там такой треш.

— Вот и здесь тоже, в общем, все сложно. Так, для нормальных людей сказки. Мне очень хотелось, чтобы книгу можно было и рассматривать, не просто читать. Мне все советовали самому нарисовать картинки.

Я сел, и первый раз уперся лбом в стену. Я потратил силы и время и понял, что получается масляное масло. Нужен совершенно другой иллюстратор. Понимаешь, у меня сказка про сардинок, да, но я и рисую сардинок. Это неинтересно. Я позвал Володю Цеслера, гениальный художник. А у него другая голова. Когда я рисую сардинку, он сразу рисует консервный нож. У него вот так голова устроена. Поэтому я его считаю соавтором этой книги. И он гениальный изобретатель, дизайнер просто.

Я ему присылал сказки. Цеслер присылал свои уже какие-то предложения. А потом я приехал к нему в Минск. Мы сели у компьютера и за двое суток мы ее всю собрали. И здесь, в основном коллажи такие. Здесь рисунка-то и нет. Он работает таким образом.

NO COMEBACK ДЛЯ «ГУЛИ»

— Насчет Маргулиса Жени. Он будет приглашен?

— В качестве гостя, в зал? На сцену? Не думаю. Зачем? Мы с ним замечательно отыграли много лет. Расстались друзьями. Он свою песню в «Машине времени» спел. На его месте играет фантастический музыкант Игорь Хомич, прекрасно себя чувствует.

— Ладно, хорошо. Я считаю, что ты ответил сразу на несколько вопросов. Еще одна книга — «Живые истории».

— Это в основном рассказики, которые я писал для разных журналов. Это такая серия цветных книжечек. Это уже пятая в этой серии книжка.

— Вот, когда ты такого кота рисуешь, у тебя образ какого-то человека в голове, или это просто движение руки?

— Я иногда с изумлением замечаю, что этот образ получается сам по себе. Но это не значит, что я так планирую.

— А что ты планируешь по жизни?

— У меня довольно много планов.

— Вот чем ты можешь поделиться сейчас?

— А я стараюсь не делиться.

Потому что, как меня научил мудрый Алешковский. Ангелы слышат мысли. А бесы слышат слова. Ты знаешь, почему стучим по дереву, когда вот не сглазить? Заглушить наши слова, чтобы бес не услышал. Бес не слышит мыслей. Поэтому не надо трендеть. Вот расскажешь о хороших планах, он подслушает и все испортит.

— Кстати, Алешковский ведь к какой-то из этих трех книг отношение имеет?

— Я «Сказки» ему посвятил. Потому что они начались с того, что он приехал в Москву, мы сидели, выпивали. Со стола упала вилка. И я стал импровизировать. Просто историю про вилку, которая мечтала весь день об этом вечере. И вдруг она упала. И он на меня смотрит, говорит, это что такое? Я говорю, да это я вот гоню с ходу. Юз говорит, идиот, записывай, немедленно записывай. У тебя дар к этим делам. Я удивился. Но послушал старого товарища. И получились сказки.

— Вот Алешковский, он так же, как (уже третий раз за наш сегодняшний разговор упомянутый) Градский, считается асом ненормативной лексики. Как ты относишься к тому, что обсценная лексика стала у нынешней молодежи очень-очень немодной? Это вот совсем не айс. А в наше время это было как раз cool.

— Я не слежу за тем, что модно. Обычно то, что становится общедозволенным, перестает быть модным.

PS. Пропиаренную Макаревичем кошку кто-то из зрителей забрал сразу после эфира. Уверен, что ТВ-пиар книжек тоже был «в кассу».

ПЯТЬ ЛУЧШИХ КОНЦЕРТОВ. ВЕРСИЯ Е.Ш.М.

Это первая из бесед с Евгением МАРГУЛИСОМ в студии проекта «ПРАВДА-24», которое зрители канала «Москва-24» могли видеть в прямом эфире.

ЛЯГУШКИ КАК И ЖАБЫ — РАЗНЫЕ БЫВАЮТ

— Евгений Маргулис — легенда отечественной музыки. Я мог бы сказать, что он легенда советского рока, но на самом деле масштаб Евгения гораздо больше, чем советский рок-н-ролл.

— Тогда здравствуй, Женя.

— Привет, Жень.

— Сегодня редкая история, вся студия может загадать желание: между двумя Евгениями. Я думаю, что редкая.

— Мы потом потихонечку всех и пропустим, а начнем с «лягушки в кустах», что, согласись, звучит гораздо более естественно, чем «рояль в кустах». У меня в кустах лягушка вот такая, потому что ты коллекционируешь этих рептилий. Я вот раздобыл тебе такую вещь. Такой у тебя точно нет.

— Точно нет. Это откуда?

— С каких-то островов. Расскажи, как получилось, что ты начал собирать лягушек. Сколько их у тебя сейчас?

— Сколько сейчас я, честно говоря, не знаю, но больше шестисот, наверное. А началось на каком-то из моих дней рождений. Не сговариваясь, Андрюша Макаревич и Саша Кутиков подарили мне по лягушке.

— Это мистика просто. Сам-то Кутиков ложки собирал во время ваших гастролей по Союзу… И вдруг — рептилия.

— Это было очень много лет назад, и меня, кстати, они ужасно прикололи. Я начал собирать лягушек, но из тех мест, где я бываю.

— Чем коллеги мотивировали выбор? Ведь и знака Зодиака нет такого — Лягушка. Вообще откуда это взялось?

— Ты знаешь, не понимаю. Макар мне подарил старую нецке, и мы были в тот момент в Нью-Йорке, и он обходил какие-то антикварные магазины. И запал на жабу просто со страшной силой. И она действительно такая красивая, пузатая, костяная пуговица — нецке. И она мне перепала. Он уговаривал, по-моему, продавца неделю, чтобы сбить цену со ста долларов до тринадцати, потому что время было дикое. А Сашка Кутиков приволок мне такую здоровую деревянную лягушку. И они мне всучили ее на день рождение, и я был страшно рад.

— Какое-то очередное мистическое совпадение, которых очень много было.

— Это знак денег, на самом деле. Но денег почему-то не прибавляется. Ты видел, наверное, либо драконов, либо лягушек, сидящих на монетках. Они вроде как приносят достаток.

— Я помню, у телекомпании «ВИD» была морда с какой-то жабой на голове.

— Вот я не помню. Морду помню, тебя помню, а лягушку и всего остального…

— Лягушачьи лапки ты ешь?

— Нет. Я вообще французскую кухню не ем. Раньше ел. Тогда это было в новинку, а сейчас уже столько соблазна вокруг.

— А что ты сейчас ешь?

— Когда за границей, японскую кухню, потому что здесь чего-то боюсь. Итальянскую, испанскую.

— Ну, а здесь-то ты все-таки бываешь, не так ли?

— Ты знаешь, здесь бываю, но, в основном, итальянскую ем, потому что к ней доверия больше, и я хожу в те места, которые знаю и в которые хожу уже лет 15.

— Понятно. А пьешь, нет?

— Умеренно. Выпиваю.

КАК МАРГУЛИС МАКАРЕВИЧА СПАС

— Мне кажется, всегда так было. Аню Рождественскую ты помнишь?

— Конечно.

— Она рассказывала такую историю: вы где-то выпивали вместе, и все «машинисты», естественно, за рулем, и ты, именно потому что за рулем, не пил. А Макаревич пил, хотя тоже был за рулем, потому что он — Макаревич. И жили вы тогда рядом на Ржевском.

— Нет, нет, нет. Макар жил в Подушкино, а я в Крылатском.

— Ну да, в общем, вам было как-то по пути ехать. Ты поехал раньше, а…

— …Макар поехал позже. Меня, естественно, остановили, потому что…

— Там был рейд, и Андрей Вадимович подъезжает, видит, что там менты, лаборатория полевая и думает: «Все! Попал!». А они его увидели и говорят: «А-а, это вот только что Маргулис проехал, мы его проверили, он трезвый, сказал, что Макаревич следом».

— Да, я его спас. За рулем я вообще никогда не пью, потому что считаю это совершенно невыносимым для себя. А так, когда руля нет и когда хорошая компания, почему бы и нет? Но сильно уже, как в детстве, такого пьянства и разврата уже нет. Очень хорошо сказал Лешка Романов, мой товарищ, он сказал, что «какой смысл напиваться, когда про похмелье знаю уже все?». Поэтому я как бы следую его законам.

— А как Алексей Романов относится к тому, что тебя называют основателем группы «Воскресение»? Все-таки она ассоциируется в значительной степени с самим Романовым, правда?

— Основателем — это громко сказано. Один из основателей. Мы придумали это вместе с Сережей Кавагоэ, царство ему небесное. С Кавой, когда мы в 1979 году покинули первый раз вокально-инструментальный ансамбль…

— «Машина времени»?

— Да. Он меня и выдернул на создание нового проекта. Лешка Романов был бесхозный в тот момент, мы его подцепили, потому что он единственный из нас мог писать слова и придумывал песни. Мы это не делали. Мы были хорошими такими организаторами процесса.

— Ты еще в тот момент не занимался сочинительством?

— Занимался, но так, вяло. Когда, знаешь: есть на кого свалить. Когда за правым плечом стоит Макар, а за левым Лешка Романов, то легко сказать: пускай они делают то, что делают лучше. Это я потом научился… И мы сделали команду сначала из двух человек, а потом уже к нам присоединился Леша Романов, Лешка Макаревич (двоюродный брат Андрея), Андрюша Сапунов. И так появилось «Воскресение».

— А Леша Макаревич — это тот, который потом «Лицей» продюсировал?

— Да.

— Я, кстати, не знал, что они родственники. Думал, однофамильцы. Скажи, пожалуйста, я до эфира разговаривал не с музыкантом, а с музыковедом. Он спросил: «Вот как ты считаешь, место Маргулиса — оно адекватно его талантам?»

— Ты понимаешь, во-первых, я занимаюсь той музыкой, которая никогда бывает популярной на весь мир.

— В 1970-е это была мэйнстримовская вполне история.

— В 1970-е это было совершенно другое. В 1970 году все в текстах песен искали двойной смысл. И безобидная песня про что-нибудь превращала автора в других глазах, знаешь, в борца с режимом и прочее, прочее. Я, честно говоря, даже не знаю. Я как бы очень ироничный человек и всегда смешливо отношусь к тому, что делаю. Я не упираюсь рогами, но всегда был сам по себе.

То есть я никогда не напрашивался в группы. Как-то так исторически получалось, что меня приглашали, знаешь, на спасение коллектива. Когда в группе случался кризис, то меня вызывали, чтобы я что-то там разруливал. Я разруливал, а когда мне уже стала надоедать такая история, я уходил. Когда терял интерес к тому, что делаю или мы делаем, не знаю.

TOP-FIVE КОНЦЕРТОВ Е.М.

— Понятно. Вот мне здесь подготовили вопросы.

— У тебя чистый лист бумаги!

— Ну вот, тебя не проведешь… Нет, вопросы здесь, в голове, а на чистый лист бумаги я буду писать ответы.

— Зачем?

— Чтобы документ остался. Документ, чтобы все было по-честному. Так вот. Назови пять самых крутейших концертов твоей жизни.

— Первый концерт в Архитектурном институте. Это мой первый выход с «Машиной времени», мне было девятнадцать лет. Сейчас мне пятьдесят шесть… минус девятнадцать. Сколько это?

— 1975 год. В МАРХИ 1975-й год. Пишу. Это первый концерт из top-five Евгения Маргулиса.

— Это был страшный концерт. Страшный, потому что я вышел играть на большую аудиторию и напрочь забыл, что должен играть. Просто забыл. Но так как аппаратура была несовершенная, а я все-таки весьма не глупый юноша…

— Импровизировал?

— Нет, я на бас-гитаре выключил все высокие частоты, оставил один низкий гул и, знаешь, что тут ты берешь, что здесь ты берешь — один черт.

— Хорошо. Второй в top-five?

— Второй концерт, это когда мы поехали в 1976 году на фестиваль в Таллин. Там была масса разных историй. Я познакомился с Боречкой Гребенщиковым, но там уже был размах совершенно другой, и, скажем так, все прибалтийские артисты были абсолютнейшими западниками, потому что у них принималась Финляндия.

— То есть им было что послушать и посмотреть по финскому ТВ.

— Да. У нас этого не было. Нет, ну, в принципе, было у некоторых. Я, скажем, учился в одной весьма неплохой школе… В 150-й, это здесь, напротив «Аэровокзала». Это была базовая школа министерства обороны, вследствие чего некоторые дети, как я, уезжали в пионерский лагерь «Снегири», а некоторые дети уезжали по своим заграницам, и 1 сентября они притаскивали пластинки. Так что информации у меня всегда было навалом.

— Ну, и этот концерт 1976-го года в Таллине, почему он входит в топ-five?

— А потому что такое количество зарубежных людей в одном месте. То есть мы попали практически за границу.

— Второй концерт в топ-five Маргулиса — практически заграница. Таллин, Эстония. Концерт №3?

— Первый концерт с группой «Аракс» в конце 1979 года, по-моему, в Самаре, Дворец спорта. Конец 1979 года, и мы играли по четыре концерта в день.

— И зарабатывали при этом сколько в день?

— 20 рублей на рыло.

— 80 рублей за день. Кстати, это нормально по тем временам.

— Я вернулся миллионером, мы там были пять дней. Я себе купил новые джинсы, которые стоили 180 рублей.

— Ну, с одной стороны джинсы стоили сто восемьдесят, с другой стороны Гребенщиков в те годы пел «Я инженер на сотню рублей, и больше я не получу». Такие были зарплаты, а стипендия вообще сорок рублей была. И обед в «Пекине» рубля три-четыре. Так что нет, это неплохо, неплохо. Так, четвертый?

— Четвертый концерт — это 1984 год с Юрием Антоновым в Праге.

— Это «Аэробус» его? «Аэробус» — это команда, которая аккомпанировала Юрию Антонову? Круто! То есть Антонов чесал по Восточной Европе?

— По Восточной Европе и по нашим войскам, что раньше там стояли, это было можно.

— А, там же были наши гарнизоны. Это был твой первый выезд за границу?

— Ну, конечно. В 1984 году.

— А на Антонова чехи местные ходили или только наши?

— Ходили, ходили. Он собирал там большие залы. Мы, кстати, на этих гастролях были 18 дней.

— А ведь за границу раньше… это же надо было там всякие проходить инстанции. Тебе еврейская тема не мешала никогда?

— Ты знаешь, мне много чего мешало, поэтому я даже и не рыпался. А Юрий Михайлович Антонов как-то все это устроил. Мы даже не проходили собеседование.

— Ну, не может быть.

— Клянусь тебе, клянусь тебе. Мы не проходили собеседование.

— Я вот не далее как позавчера у Градского был в гостях, он рассказывал, что ему первый выезд в Штаты делал Генрих Боровик. Просто пробивал визу через комитетских. Я думаю, что в вашем случае тоже, наверное, кто-то там…

— Да. И Чехословакия меня поразила. Вспомнил очень смешную шутку, услышанную мною там, что такое «Гимн Моравии»? Это пауза между чешским и словацким гимном.

— Это смешно. Ну, так, и наконец, пятый, чтобы мы top-five составили.

— Ты знаешь, наверное, в той же самой Самаре, когда на этом поле, где мы играли, присутствовало триста пятьдесят тысяч человек.

— Это ты в составе предыдущего «оркестра»? «Машины времени»?

— Предыдущего места моей службы, да.

— Хорошо. Давай перейдем к нынешнему оркестру. расскажи о своем сегодняшнем проекте.

— Это команда, с которой я играю уже, наверное, лет пятнадцать.

— Еще со времен «Шанхая»?

— Ну, это такой уже трансформировавшийся «Шанхай». Я никогда не бросал блюз.

— То есть то, что Сережа Воронов делает?

— Ну, примерно. Только я пою на русском языке.

— Вот мне кажется, что это как-то не честно. Мне кажется, блюз на русском языке…

— Ты знаешь, здесь честно, там нет. Если я выезжаю туда, у меня, кстати, много приглашений, работы там…

— И ты поешь на русском там?

— Я еще этого не делал, потому что мне неохота переводить тексты.

ГЛУПЫЕ ТЕКСТЫ «QUEEN»

— Ты работал над русской версией мюзикла «We Will Rock You»?

— Да, было такое дело. Ты знаешь, это был такой шарлатанский проект…

— Что ты имеешь в виду?

— А я тебе могу сказать. Я людям, которые этим занимались, сразу сказал, что проект этот не пойдет, потому что у нас нет культуры подобного плана мюзиклов. То, что понятно всему миру…

— Секундочку. Хм, «подобного плана мюзиклов»! У нас вообще есть культура каких-либо других мюзиклов?

— Сейчас да. Это был, по-моему, 2004 год. И для того, чтобы у нас это пошло, я бы пел по-английски все. А либретто, может быть, даже адаптировал. Потому что, скажем, я смотрел в Лондоне оригинал этого мюзикла, там идет какая-то фраза типа «Help, I need somebody» и зал начинает подпевать, а у нас «Help, I need somebody» — никто ничего не поймет. И они решили делать русскую версию, вводя туда знаковые на тот момент имена — Катю Лель и прочих.

— Катя Лель была знаковой?

— Ну, знаковой в те времена. Что-то там Алла Борисовна по какому-то тексту, чтобы народу было понятно. И потом они решили перевести тексты на русский язык.

— И ты этим занимался?

— Ну, я в начальной стадии этим занимался, а потом понял, что мне это страшно не нравится, потому что тексты достаточно глупые. И, опять же, адаптировать для наших — нужен понятный какой-то такой текст. И в результате музыка Queen, вроде поют похоже, а песни дрянь. И поэтому эта постановка и накрылась.

Накрылась, кстати, она значительно быстрее, чем я ожидал. Я думал, что она протянет год, а она всего полгода просуществовала.

— То есть музыка не могла все вытянуть?

— Нет.

— На самом деле, это очень интересно. Ведь существует феномен социального российского рока, когда-то рок был главной музыкой.

— Ну, 1980-е годы.

— Конец 1970-х, начало 1980-х. В основном, все тянулось за текстом, потому что, как ты правильно заметил, всегда искали какой-то второй смысл… И всегда его находили, даже там, где его не было. А какие-то проекты типа «Мальчика Бананана», которые были заведомо…

— Очень прикольный, обожаю этот проект.

— То, что Матецкий как-то пролетел мимо вашего вот этого рок-движения…

— Ты знаешь, он пролетел мимо народа. А я вот присутствовал при записи этих шедевров. Мне дико нравилось, дико нравилось.

Владимир Леонардович Матецкий родился 14 мая 1952 года в Москве, композитор, продюсер, радиоведущий, член Российского Авторского Общества. На первом, основном этаже его замысловатой известности давно уже обитает София Ротару. Фанаты «крымской певицы союзного масштаба» наверняка знают, что почти все могучие хиты для Ротару написаны именно московским сочинителем Матецким. Как минимум две из этих песен — «Луна, луна» и «Цветы, цветы» (шутка) — вошли в Золотой фонд отечественной эстрады. А некоторые вещички из репертуара Сони Ротару даже возглавили хит-парады скандинавских стран. Кстати, в финской рок-энциклопедии Матецкий представлен всего одной строкой: как автор супер-боевика «Лаванда». Да-да, трогательная «Лаванда», этот сладкий гимн усталых домохозяек — тоже творение экс-рокера Матецкого. Задумана эта милая композиция была в уютной квартире другого музыканта — Андрея Вадимовича Макаревича при просмотре западных видеоклипов (секрет). Тут, между прочим, лестница на другой этаж Володиной известности. Потому что Матецкого многие помнят как тусовщика и музыканта первой, самой монументальной волны советского рок-н-ролла. Все 70-е он играл в знаменитой команде под кокетливым названием «Удачное приобретение». Работал он и вместе с поп-легендой Юрием Антоновым, с удачливейшим менеджером от соврока Стасом Наминым. Однако самый крутой композиторский удар Владимира Матецкого — это написанная в соавторстве с Чернавским супер-песенка «Здравствуй, мальчик Бананан», ставшая главным музыкальным событием 1983 года и позднее украсившая титры малоизвестной ленты Сергея Соловьева «Асса».

— Мне тоже нравилось, но это как-то мимо времени. Вот тогда это не было востребовано.

— Это останется, остальное уже давно умерло. А это останется.

— А ты считаешь, в принципе, в какой-то другой стране, музыка, которая на текстах основана, могла стать мейнстримовской?

— Скажем, Боб Дилан всегда славился текстами и не очень такой нормальной музыкой.

— Ты знаешь, кого лично я в этом смысле ценю? Леонарда Коэна.

— Леонард Коэн — обожаю. Он на самом-то деле все эти годы поет одну длинную песню, но так трогательно. Я был на его концерте в Москве, после чего поставил себе галочку и сказал, что больше в Кремлевский зал ходить никогда не буду на концерты.

— Почему?

— Ну, во-первых, все плохо: с проходом плохо, звучит плохо. Поэтому лучше за те деньги, которые стоит билет, купить…

— Несколько пластинок?

— Нет. Я лучше куда-нибудь слетаю, схожу на концерт и буду знать, что это значительно дешевле. На концерте Пола Маккартни в славном городе Торонто я потратил сто двадцать шесть канадских долларов и сидел в десятом ряду. А у нас на подобные концерты билеты нормальные начинаются там тысяч от пятнадцати. Вот тебе и разница.

ЖЕНЯ ИЗ THE ROLLING STONES

Это наша вторая беседа в студии канала «Москва 24». Год спустя, осенью 2013 года. Первый раз мы с Маргулисом начали с лягушек, но теперь я решил спровоцировать хозяина мопса и несостоявшегося медика бездомной кошкой, ставшей ТВ-реквизитом проекта «Правда-24».

БАБУШКИНА СВОЛОЧЬ

— Вот это животное, я не знаю, как его зовут. Я хочу, чтобы ты придумал ей имя. Я знаю, что ты кошек не очень любишь.

— Не то, что не люблю, но как-то я с прохладой к ним отношусь.

— Почему? Предыстория какая-нибудь?

— Да, нет. У моей бабушки была кошка-сволочь. Гадина редкая была. Я как-то с детства к ним не очень хорошо отношусь.

— А бабушка — это на «Динамо», да? Где ты родился?

— Это даже не «Динамо», это «Войковская» еще.

— Бабушка по какой линии, по маминой или папиной?

— По отцовской.

— А у тебя не было животных домашних никогда?

— Нет, у меня собаки.

— Ты — собачник, так же, как и Макаревич. Но видишь, ты в отличие от меня знал, что трехцветных котов не бывает. И сразу определил, что это именно кошка.

— Я закончил институт кошковедения, знаешь.

— Ты не закончил медицинский институт. К концу эфира придумай ей имя какое-нибудь. Я надеюсь, отдельное будет имя от тебя ей.

— Но давай, послушай, чтобы далеко не заходить, давай назовем ее Женя.

— А? Кстати, да. Кошка Женя. Евгения — это же имя унисекс.

— Конечно, конечно.

— Хорошо. Значит, она между двумя Женями может загадывать все, что угодно. Я думаю, она загадывает сейчас, чтобы ей нашли хозяина. Отличный ход.

— Конечно. Знаешь, я пока еще головой не тронулся…

— А вот с музыкантами этого не бывает, кстати. Нет ни одного музыканта, у которого был Альцгеймер, допустим. Ты знаешь, видимо за счет того, что вы так включаете какие-то там особые участки коры головного мозга при сочинительстве и исполнении, совершенно по-другому все это у музыкантов происходит.

— Ты знаешь, я, честно говоря, не отслеживал. Я знаю, что идиотов среди нас очень много, вот.

— Это как водится.

— Хотя нет, наверное, кто-то потихоньку с ума сходит.

— Но я думаю, что медные трубы не все проходят.

— Думаю, да. Я тебе об этом скажу лет через пятнадцать.

ПАТОЛОГОАНАТОМ С ТОЛСТЫМ САКВОЯЖЕМ АЙБОЛИТА

— Ты не доучился в медицинском. А если бы доучился, какая у тебя специализация была?

— Ты знаешь, я думаю, что я пошел бы по стопам всех своих однокурсников и людей, с которыми когда-то учился. Бросил бы в конце концов медицину и стал музыкантом.

— Ну, а специализация-то какая?

— Может быть, стал бы патологоанатомом. Потому что клиенты поспокойнее. Потому что с живыми работать — сам знаешь как.

— Мне кто-то рассказывал из твоих друзей той поры, что ты помогал лечить кожно-венерологические заболевания товарищам, которые попадали в щекотливые ситуации.

— Да, у меня был специальный портфель — такой, знаешь, саквояж Айболита. И туда входил такой набор бухарского еврея, то есть пенициллин и все, что связано с этой ерундой. Я выезжал, как доктор Айболит. Ну, это давно было, очень давно.

— Ну ладно, что значит, давно? Это смотря что мы берем за шкалу. Всего лишь в прошлом веке.

— В прошлом веке, да. Но это где-то середина 1970-х.

— Середина 1970-х — это же золотое время. Не блюза, а рок-музыки.

— Да, да.

— А сейчас какое время в рок-музыке? Это время чего? Это время застоя? Это время забытья? Это время каких-то новых форм, которые все-таки появляются? Или не появляются новые формы?

— Нет, ты знаешь, появляются. Появляются. И появляются какие-то совершенно замечательные команды. Есть достойные команды. Я смотрю с удовольствием. Я вчера посмотрел Arctic Monkeys, посмотрел концерт Леди Гага. Мне понравилось.

— Тебе понравилось шоу? Или это все-таки музыка?

— Ты знаешь, она здорово поет на самом-то деле. Это немножко не мое, как ты понимаешь. Потому что я люблю музыку попрозрачнее.

— Вот насчет «поет». Ты меня озадачил. Вообще мне странно, что ты перечислял свои любимые команды в каком-то интервью, я не помню. И меня поразило, что люди, которых ты назвал — это все вот, по мне, ну, не самые сильные вокалисты. Ну, The Beatles, допустим, ты там назвал.

— Очень сильные. Ведь большого труда стоило спеть, как The Beatles, хочу сказать.

— А мне казалось…

— Нет, нет, нет. Там все по-взрослому. Ты знаешь, я слушал The Beatles на пленках вот, я слушал их без инструментов, работу над музыкой Love.

Love — награжденный премией «Grammy» альбом ремикшированной музыки, записанной группой The Beatles, выпущен в 2006 году. Содержимое альбома представляет собой саундтрек к одноименному представлению цирковой труппы «Cirque du Soleil», скомпилированный и смикшированный без добавления каких-либо «новых» звуков, только из записей, сделанных участниками The Beatles в годы существования группы (записей в студии: в этом случае либо отдельных треков, либо миксов, не вошедших в официальную дискографию группы; записей с концертов; демозаписей, сделанных как в студии, так и дома).

— А, очень прикольная вещь, да-да.

— И мы в тот момент были там. И я послушал вот так вот, знаешь, в оригинале как это звучит. Не единой лажи. Вот идеально все.

— Мы с тобой до эфира вспоминали разных общих знакомых. Про Александра Борисовича Градского. У Саши любимый певец Стинг, который опять же, как мне кажется, ну так себе певец…

— Ты знаешь, у него узнаваемый голос.

— Слабенький очень.

— Да нет, я бы не сказал. Я, кстати, его творчеством интересовался еще с периода группы The Police. И, конечно, он молодец. Молодец. И здорово играющий, здорово придумывающий. Я, к сожалению, не попал в 2007 году на концерт The Police. Они же объединились и ездили в турне. Я не смог купить билет. Потому что было все продано просто раз и навсегда.

СОВЕТСКОЕ = ХОРОШЕЕ?

— А бывает, что тебе публика не нравится? У тебя же свои постоянные, лояльные, что называется слушатели, которые ходят на все твои концерты.

— Я бы не сказал. Нет, неопределенная какая-то.

— У тебя есть какой-то корпус, которому все равно, что там «Гуля» будет исполнять. Они приходят просто, потому что тебя любят. Они приводят с собой новых, рекрутируют. Молодежь бывает?

— Бывает, как это не странно.

— Почему «странно»?

— Но ты знаешь, я думаю, что я уже настолько устарел. Оказалось — нет. Молодняк ходит. То есть такой, знаешь, возрастной ценз, от семи лет до восьмидесяти двух.

— Прямо с семи лет? То есть приходят с детьми?

— Да пошутить-то можно?

— Понятно.

Когда я о «Машине» разговаривал с Градским, Александр Борисович отметил:

«Все, что сегодня есть, это то, что мы знали 5-10-15-20-25 лет тому назад. Да, это так. Я примерно знаю, почему это произошло. Примерно. Дело все в том, что ребята, которые начали играть в конце 1970-х, в середине 1970-х, в 1980-х годах сразу получили свою аудиторию: ту аудиторию, которая теперь состарилась вместе с ними. И естественно, они их любят, это совершенно нормально. Или то, что произошло с Майком Науменко или с Цоем, когда люди рано ушли из жизни, и этот флер чисто русский… Правда, Джим Моррисон — то же самое, та же история. Он создал то, что мы называем легендой, легендой вокруг имени человека. А если он, к радости начальства, ушел в двадцать семь — двадцать восемь лет, так это уже совсем хорошо для начальства. Одновременно, получается, хорошо и для фанов, потому что человек остается Forever Young, он остается навсегда молодым — красивым, привлекательным, эмоциональным, талантливым, великим. О чем говорить… Это то, что касается людей, которых нет с нами, к сожалению. Те же, кто остались, они имели уже эту аудиторию, они практически и сформировали ее. И эта аудитория, еще раз повторюсь, старится вместе с ними, присоединяя иногда, по ходу пьесы, своих детей или даже внуков. Ребята, которые начали свою деятельность в то время, особо не парились на то, чтобы как-то развить себя музыкально, не хватало времени на это. Все происходило весьма и весьма спонтанно. Конечно, они стали намного лучше играть, намного лучше выступать на сцене, намного лучше петь, но кардинально музыка их почти не изменилась. Кто-то делает какие-то интересные новые программы — тот же Макаревич, который работает с „Креольским танго“. Иногда у него песни просто под гитару, в бардовской манере, иногда он продолжает с группой что-то делать. То есть Андрей пытается каким-то образом себя модифицировать по-разному. Кто-то этого не делает. Кто-то вообще забросил музыку, перестал играть. Вот так».

— Нет, серьезно, молодежь есть, много. Нет преобладания пожилых людей. Таких, как я.

— Ой, ой. Как мы кокетничаем.

— Как ты, как я. Ходят, нормально все.

— А у нас есть молодежь талантливая на сцене? Я сейчас имею в виду уже не глобальную индустрию. Я знаю, что ты любишь только западную музыку слушать.

— Почему, нет. Нет. Когда я писал музыкальные рецензии в журнал «СВ» (я это делал четыре года), то отслушивал очень много наших артистов. То есть брал, естественно, какие-то фирменные альбомы. И обязательно один какой-нибудь российский. И слушал много, попадалось хорошее. Куда это все делось? Понимаешь, проблема в том, что очень много появилось англоязычных команд. Команд, которые ориентированы уже на западную индустрию. И когда начинаешь слушать наши команды, то представляешь, откуда растут ноги. То есть на кой хрен мне — я извиняюсь за слово «на кой» — слушать какой-нибудь Radiohead из города, ну, я не знаю, Курган, когда есть Radiohead оригинальный, английский.

— Вы начинали в «Машине времени». Ну, я думаю, можно считать, что ты тоже начинал, хотя и не был в первом составе. Но у истоков стоял. Разве это все-таки не были заимствования какие-то? Заимствования западных традиций? Была разве аутентичная музыка, своя?

— Конечно.