Бесплатный фрагмент - Малинур

Предисловие

Роман не претендует на историческую точность относительно описания восточного похода Искандера Малого. Однако опирается на известные научные факты, а художественный вымысел в нём всего лишь заполняет белые пятна истории. Что же касается эпохи позднего СССР, то, кроме общих событий, некоторых героев, а также декораций времени и места, — всё вымысел: никто Авесту никогда не искал…

Глава 1

9268 год от начала мира согласно Авесте.

5178 год от библейского Сотворения мира.

3911 год от начала египетской цивилизации.

330 год до Рождества Христова.

Начался снег. В месяц перетиособильные осадки были не редкостью в этой части некогда могучей, но теперь почти полностью покорённой Персии. Покорённой, потому что македонские педзейтары уже два месяца хозяйничали в захваченной ими столице Персеполе. А почти — так как великий царь Персии Дарий III успел бежать в свою северную сатрапию Мидию, где в Экботанах вроде бы пытается собрать новую армию взамен разгромленной при Гавгамелах. Четыре тысячи стадий до столицы бывшего Мидийского царства — немалое расстояние для любого войска, тем более в преддверии зимы. Посовещавшись со своими полководцами и отклонив предложение гиппархов нагнать потрёпанных «бессмертных» (личную гвардию) и тем самым покончить с Дарием, Александр III, царь македонский, решил не рисковать и отложил окончательный разгром персов на весну. Тем более доставшиеся в Персеполе трофеи превзошли все самые радужные ожидания победителей и требовали тщательного учёта, вывоза и, главное, изучения. Как раз последний аспект и заставил Александра в это ненастное утро попросить остаться у себя Таис и дождаться, когда Птолемей Лаг приведёт во дворец какого-то старца, местного священнослужителя, коих в греческих землях называли магами.

Почтенный служитель культа Зороастра согласился поведать царю содержание древних текстов, ранее случайно обнаруженных в «крепости писаний» Диз-и Нипишт близ города Истахра, что всего в 20 стадиях от дворца персидских шахов по дороге в Пасаргады. А Таис как нельзя лучше разбиралась в верованиях и религиях бесчисленных народов и племён разрастающейся Македонской империи.

Если честно, именно она по просьбе своего друга Птолемея ещё накануне вечером в беседе с Александром убедила его снизойти до позволения личной аудиенции персидскому жрецу.

— Александр, ты мудрый правитель и просвещённый эллин; позволь, тебе старик сам расскажет о смысле найденных писаний. Он утверждает, что это древняя Авеста — священный свод знаний персов и основа их религиозных взглядов, — стараясь не выдавать волнения, ответила девушка на просьбу потомка Зевса пояснить всю ценность нечаянной находки.

Александр с заходом солнца пригласил подругу, дабы посоветоваться, сто́ит ли найденная огромная куча выделанных и уже дурно пахнущих воловьих шкур, испещрённых никому не понятными письменами, того, чтобы вывезти её в метрополию. На самом деле решение сжечь древние артефакты Александр принял сразу, как только его архивариус и личный секретарь Эвмен сообщил о тайнике со священными текстами огнепоклонников. Однако Птолемей, верный друг и сводный брат царя, узнав о принятом решении, прислал уже двух гонцов, в письмах умоляя пока не делать этого, а дождаться его прибытия из соседней провинции, откуда недавно доставили беглого дастура. А вчера, вероятно чувствуя, что преданный Эвмен исполнит царскую волю раньше, в очередном послании попросил Александра принять Таис. Девушка успела побеседовать со старцем и была готова убедить правителя в важности манускриптов.

Царь не мог отказать своему верному единомышленнику и тем более Таис — прекрасной афинской гетере, что следовала за его войском и была истинным украшением придворных сисситий. Её упоминание взволновало заскучавшего правителя… Да и уверенности в том, что Эвмен не ошибся с находкой, у него не было тоже.

— Сотни обозов с лошадьми, — вслух размышлял Александр, — и под тысячу вьючных верблюдов бесконечным потоком уже второй месяц тянутся из Персеполя на запад, а вывезли пока олотые и серебряные изделия, часть нежнейших тканей и благоухающих специй. Для отправки странной находки потребуется как минимум десяток столь недостающих сейчас повозок. При всём этом её ценность окончательно сойдёт на нет уже к середине пути: древние и примитивно выделанные пергаменты хранились в постоянном холоде скального грота несколько столетий, и уже сейчас чернила сильно померкли. А извлечённые на свет и влажный воздух письмена окончательно утеряют контрастность, и тогда стоимость шкур будет определяться лишь количеством шатров верблюжьих погонщиков, которые ими возможно будет накрыть в непогоду. — Он взглянул на огонь в очаге, после чего резюмировал: — Хорошо, дождёмся утра и послушаем Птолемея с его магом… о каких таких знаниях говорится в полусгнивших пергаментах варваров.

Таис сидела рядом на маленькой скамейке, обитой красной парчовой тканью, и смотрела на царя снизу вверх. Молодой правитель полулежал на ковре, устилавшем помост с золотым троном шахиншаха, опершись на руку и подперев спину ворохом цветастых подушек. Огонь метался в застенках камина и, словно в отместку за свою несвободу, пленил взоры людей, замиряя в них мысли и эмоции.

В полумраке дворца Александр с трудом оторвал взгляд от языков пламени и с загадочной улыбкой посмотрел на противоположную стену.

— Таис, ты знаешь, что́ мне тогда в Египте поведал оракул Сивы?

— Только то, мой царь, что ты прилюдно огласил: имя твоего истинного прародителя, бога Амона-Ра. — Подруга с восхищением посмотрела на собеседника, почтительно чуть кивнув.

— Это не всё. Он предрёк, что мне предстоит выйти за пределы Ойкумены и покорить народы гор, чьи вершины столь высоки, что сам Олимп оттуда может показаться лишь жалкой скалой в Фессалии. — Александр громко рассмеялся и указал подбородком на стену, где его тело и подушки за спиной образовали тень, напоминающую могучий горный хребет. — Интересно, где такие горы… и зачем я их буду покорять.

— Не гневи богов Олимпа, мой царь, а то Зевс не посмотрит на родство с тобой и покажет всю мощь своей власти. — Девушка тоже рассмеялась.

— Лучше пусть он объяснит, как так получилось, что у меня столько божественных отцов. И он, и Амон-Ра, и странный Яхве иудеев, и уже Ахура-Мазда, чей жрец по твоему настоянию придёт завтра мне вещать об этом же. — Правитель рассмеялся пуще прежнего. — Ты действительно думаешь, что этот маг расскажет что-то стоящее? Их религия примитивна, как у косматых даков. А как рассказывал мне Аристотель, персидский бог Ахура-Мазда на самом деле — это наш Зевс Громовержец. Помню твою уморительно весёлую речь на пиру после перехода через Геллеспонт о том, что бог вынужден говорить глупым персам даже то, как правильно бороться с нечистотами, где нужно хранить выпавшие волосы и как быть с отрезанными ногтями. — Александр вовсе завалился на спину в приступе дикого гогота.

Таис снисходительно улыбалась, но смех Александра был столь заразительным, что она не выдержала и заливисто расхохоталась тоже:

— Да, у них столько странных ритуалов, что их священники-мобеды разных провинций могут и подраться друг с другом из-за того, чья чистота важнее: жертвенного камня, какой отмывают водой, или воды, что загрязняется при омывании жертвенника.

— Во! Ну и зачем мне слушать их жреца? — Успокоившись, Александр сел на ковре, по-восточному сложив ноги. — Да и что может быть записано на этих старых коровьих пергаментах? Уверен, маг сам не знает языка их текстов. Эвмен доложил сегодня, что один и тот же пергамент он показывал десятку мобедов. Кто почестнее, сразу признался в своём непонимании древнего письма, а большинство уверенно «читали»: один про странных дэвов и парий; другой уверял о записи какого-то магического обряда; третий, уверенно водя пальцем по строкам, «читал» заклинание на урожай кунжута. Вот увидишь, жрец, которого нашёл Птолемей, — такой же пройдоха, трясущийся за свою никчёмную жизнь, жаждущий найти себе место при новом сатрапе или заработать хотя бы жалкий динар. — Македонский царь лёг на другой бок; огонь опять ввёл его в созерцательный транс, и Александр лишь тихо вымолвил: — … зачем Птолемею эти шкуры… у Эвмена и без них скопились горы действительно интересных свитков…

Дворец засыпал. Слышались лишь потрескивание дров в камине, редкая перекличка караульных на улице и далёкий лай бродячих собак, лишившихся своих хозяев в ходе недавних бесчинств, творимых пришедшими с запада носителями великой эллинской культуры.

Таис понимала скепсис Александра. Она и сама считала верования народов, подвластных Ахеменидам, набором абсурдных ограничений и бессистемных взглядов на природу вещей. Но недавний разговор с найденным Птолемеем жрецом потряс её. Потряс так же, как встреча с иудейским коэном и содержание некоторых текстов Тонаха, что в прошлом году ей довелось изучить в Иудее. Тогда войско Александра, двигаясь для захвата Египта, покорило еврейские земли. Причём столица была взята совершенно бескровно. Более того, Александр предоставил иудеям льготы и права, коими ни до, ни после не одаривался ни один народ в его империи. Он добился лояльности иерусалимского первосвященника Шимона очень просто: увидев старца, сразу признал его бога — своим. Делов-то! Одним богом больше, одним меньше. Парменион, заслуженный полководец ещё отца Александра — Филиппа, еле сдержался от смеха, когда царь македонский, спрыгнув с коня, поклонился вышедшей навстречу процессии: «Старец, я видел тебя во сне, когда обдумывал, как мне покорить персов. Ты сказал: „Иди и не думай, все твои начинания будут удачны“». После такой лести и личного принесения македонцем храмовой жертвы первосвященник, конечно, расположился к молодому правителю, тем более его армия уже подошла к Иерусалиму. Иудеи признали безоговорочную власть Александра, но поставить свою статую в храме всё же не разрешили, обязавшись взамен всех рождённых в течение года мальчиков назвать Александрами. Воистину, царь македонцев — мудрый стратег!

Воспользовавшись плодами столь хитрого задабривания Авраамовых сынов, Таис с лёгкостью нашла общий язык с Шимоном, и один из дней они провели в неспешных беседах об единобожьей вере, её пророках и святых писаниях. Первосвященник, безусловно, был умён и мудр. Но все попытки Таис понять, как единственный Бог Яхве умудряется жить в сердце тысяч евреев одновременно, в конце концов сводились к объяснению строгости Закона, требований кашрута, перечислению колен Израилевых и последовательности бесчисленных ритуалов и празднеств. Ну а когда старец указал, что брит мила как раз и проводится по завету, чтобы Бог «видел своих» и не терял с ними связи, Таис окончательно устала: «В конце концов что Яхве, что Амон, что все обитатели Олимпа — всё одно: главное, не гневить их и регулярно задабривать жертвоприношениями». Она окинула взглядом огромный стеллаж в храмовом хранилище священных иудейских текстов, размышляя, стоит ли ей попросить первосвященника назначить служителя храма, знающего греческий язык, почитать ей хоть что-то из писаний. И, пересиливая сонливость, всё же обратилась с этой просьбой, оставив выбор текста за молодым священником по имени Аарон с необычайно ясными и по-девичьи красивыми глазами.

На следующий день, как только спа́ла необычная для весны жара и лучи солнца багряными косыми спицами пронзили заросли плетущегося виноградника, за оградой дома, где остановилась Таис, послышался противный крик хозяйского осла: пришёл кто-то, ему незнакомый. Аарон скромно стоял у калитки, не зная, как ему окликнуть сановитую гречанку, и, вероятно, надеясь на своего Бога, что посредством осла сообщит о прибытии гостя. Бог, естественно, помог, и Таис вышла во двор.

— Здравствуй, Аарон, служитель Яхве. — Девушка широко улыбнулась и откинула затвор скрипучей калитки.

Мужчина кинул на неё напряжённый, и Таис даже показалось — гневный взгляд. Она смутилась, но иудей, заметив это, уже мягко ответил:

— Я всего лишь Его верный раб, я просто коэн — священник храма; можешь так меня называть, госпожа. Мир дому твоему. — Мужчина, скромно потупив взор, перешагнул свежую навозную кучу на дороге, у самого входа, оставленную сегодняшним непарнокопытным «посредником», а потом, подняв глаза на язычницу, добавил: — Но если тебе угодно, можешь именовать меня Аароном. Только не упоминай больше имя Создателя. Оно свято и никогда не произносится просто так. — Коэн улыбнулся и почтительно поклонился приближённой особе нового завоевателя и царя Иудеи… сколько их было у этого народа, а сколько ещё будет.

Девушка провела священника в дом, где две служанки уже мельтешили вокруг стола, уставляя его блюдами с фруктами и пресными лепёшками.

— Заметь, Аарон, вчерашняя беседа не прошла даром. На столе лишь кошерные угощения, купленные в иудейской лавке и соответствующие вашим строгим требованиям нынешнего поста в честь праздника… — Она взяла лист папируса и прочла: — Песах! Верно я сказала? — Таис задорно улыбнулась.

Коэн снисходительно качнул головой и, улыбаясь, взглянул на служанку, чьи обнажённые смуглые бёдра выглядывали из разрезов шаровар. Хозяйка тотчас строго кивнула, показав подбородком на дверь. Служанка немедля исчезла, оставив за собой лишь лёгкий шлейф мускатного аромата.

Когда они остались одни, священник достал из холщовой сумы довольно большую книгу, на вид не очень древнюю, но потрёпанную изрядно.

— Госпожа, прошу прощения, что не явился поутру. Но вы, эллины, оказались очень любознательными. С утра по настоянию первосвященника я был почтён приёмом важного вельможи царя Александра; он, как и ты, жаждет изучить святой Тонах. А сам великий царь уж третий день проводит в беседах с самим Шимоном. Да будет здравствовать его душа!

— Вельможа? Ах да! Это славный Птолемей, он очень мудрый муж. Мы часто спорим с ним, но его интерес к вашей вере продиктован не только любознательностью, но и велением сердца… как и у меня.

Коэн внимательно посмотрел в глаза Таис, словно искал там подтверждения сказанных слов.

— Я был свидетелем твоей вчерашней беседы с первосвященником, и мне показалось, что ты не нашла ответов на свои вопросы, потому что их задавал не ум… а сердце? — Его большие красивые глаза заблестели, словно внутри зажёгся огонь, и этот свет, истекая наружу, чудесным образом преобразил его лик. — Это значит, ты в пути… — тихо сам себе ответил коэн, и загадочный свет заполнил всё вокруг.

Он положил перед собой книгу:

— Я решил, что именно этот текст сейчас важнее всех: для тебя там есть ответы. Первая книга пророка Шмуэля, и я прочту тебе её, вернее, две первых главы, а потом мы продолжим беседу. Здесь говорится о женщине, Ханне; ты готова услышать?

— Да, — покорно вымолвила Таис, поражённая таким преображением священника и его вопросом: не «слушать», а «услышать».

— Ну, слушай… всем сердцем…

«…Она же в скорби душевной молилась Господу и горько плакала. И дала обет, и сказала: „Господи! Если Ты снизойдёшь к страданию рабы Твоей, и вспомнишь обо мне, и не забудешь рабы Твоей, и дашь рабе Твоей дитя мужского пола, то я отдам его Господу на все дни жизни его, и бритва не коснётся головы его“. И вот, так как она долго молилась пред Господом, Эйли следил за устами её…» — Прочитав половину первой главы, Аарон оторвался от текста и взглянул на Таис. Она сидела неподвижно, широко открыв глаза и устремив взор свой в окно, где в сладкой истоме вечернего зноя остывающее солнце опускалось в Средиземное море.

Коэн продолжил:

«…Ханна же говорила в сердце своём, только губы её шевелились, голоса же её не было слышно; и Эйли счёл её пьяною. И сказал ей Эйли: „Доколе будешь ты пьянствовать? Вытрезвись от вина своего!“ И отвечала Ханна, и сказала: „Нет, господин мой, я жена, скорбящая духом, вина же и шэйхара не пила я, а изливаю душу мою пред Господом…“»

Таис по-прежнему сидела неподвижно, глядя в багровую полосу заката, а по щекам её текли слёзы.

— Господи, если Ты снизойдёшь… Господи… — еле слышно шептали губы девушки.

Аарон закрыл книгу, сложил руки на коленях и посмотрел на Таис, после чего его уста зашевелились в беззвучной молитве.

На улице осёл скрипучим криком опять напомнил о своём присутствии. Девушка вздохнула и повернулась к священнику. Тот с улыбкой и восхищением смотрел в её сияющие глаза. Из них истекал свет.

— Помоги мне, Аарон. — Слёзы по-прежнему капали с точёного подбородка Таис. — Какие слова мне говорить, чтобы молиться так же истово, как Ханна? — Она смотрела умоляющим взглядом, переполненным одновременно и глубочайшим страданием, и неведомой ей доселе радостью, что испытывает в пустыне изнурённый жаждой странник, только нашедший холодный родник и припавший к нему устами.

— Слова тебе подскажет Господь; важнее, откуда они проистекают. Теперь ты нашла ответ, в чём суть моей веры и как Господь умудряется быть одновременно в сердцах не всех, но многих иудеев?

Девушка, светясь от счастья, лишь кивнула и тихо вымолвила:

— Давай ещё помолчим… Хватит бесед.

За окном багрянец небосклона сменился фиолетовой гущей приближающийся ночи. Коэн беззвучно вышел. Калитка тихо скрипнула. Осёл промолчал. Таис молилась.

Александр и Таис смотрели на огонь в камине, и ей показалось, что молитва вот-вот опять польётся изнутри. Огонь, которому, как все считали, зороастрийцы поклоняются словно божеству, оказался всего лишь символом.

Вчера дастур снисходительно улыбнулся, когда собеседница назвала его огнепоклонником.

— Огонь — это символ Бога и извечного стремления человека от земли к небу, от Аримана к Ормузду, от несовершенства к цельности Адама, от греха к святости. В этом смысле все мы огнепоклонники, ведь души наши, ум и тела чают лишь одного: вернуться к своему изначальному единству, тем самым слиться с Богом и так прийти к истине. И уверяю тебя, прекраснейшая из виденных когда-либо мною дев, нет разницы, кем ты рождён: арием, иудеем, эллином или сересом, рабом или в господском доме; всё одно — чаяния рода человеческого едины для всех чад Его.

Таис опешила. Услышать столь глубокие мысли, а тем более знакомое слово «Адам», коим иудеи именовали первого человека, она явно не была готова. Да и термин «святость»… «При чём эти зороастрийцы и единобожие обитатели Израиля?»

— А кто тогда ваши боги? — недоумённо поинтересовалась она.

— Твой вопрос некорректен. Бог — Он для всех один. Имён у Него множество. От Него получил откровения наш пророк Заратустра, назвав Его именем Ахура-Мазда, и переводится это имя на ваш язык очень просто: «Господин Мудрости», или «Господь», — священник слегка поклонился при этих словах.

— Ну а как же тогда все эти демоны, духи, почитание огня, воды, земли?

— И воздуха… У тебя, дева, пытливый ум. — Он заглянул в лицо Таис.

В тот момент девушку словно облило ледяной водой: ей показалось, что дастур на миг превратился в Аарона.

Костёр в камине чуть сбавил пыл, и оранжевые отблески уже не могли дотягиваться до стен огромного зала. Полумрак поглотил всё пространство дальше помоста с троном. Царь молчал, Таис тоже. Оба созерцали огонь, думая каждый о своём.

— А помнишь, в египетском походе ты общалась с иерусалимским первосвященником Шимоном? — внезапно вновь заговорил Александр, словно почувствовав мысли гостьи о её преображении в тот вечер встречи с коэном.

Таис вздрогнула от неожиданности и, пребывая в том же состоянии сознания, посмотрела на царя непонимающе. Тот замер, а потом встал и подошёл к девушке. Она поднялась. Какое-то время собеседники стояли друг против друга, неотрывно глядя в глаза.

— Что ты увидела там, Таис?

— Где? — еле слышно произнесла она.

Александр медленно наклонился к уху и шёпотом вымолвил:

— В огне.

— Себя… и тебя… — чуть дыша, ответила наипрекраснейшая из гетер Крита, Афин да и, пожалуй, всей необъятной Ойкумены.

Александр восхищённо посмотрел на подругу. Потом поднял её на руки и отнёс на своё ложе, где небесам сразу стало жарко, богу — стыдно, а дьяволу — завидно…

Любуясь в бликах пламени совершенными формами девушки, царь пил вино. Таис обнажённой лежала ближе к камину и, прищурив глаза, томно смотрела на молодого правителя, вернув себе контроль после любовного экстаза.

— Всем ты прекрасен, мой царь, но ласки твои не сравнятся даже с твоей доблестью. — Она хитро улыбнулась и как кошка подкралась к нему. Потом обвила руками шею и, слегка касаясь языком уха, промурлыкала: — У нас на Крите есть легенда, что твой предок Ахиллес был необузданно страстен. Сейчас я поняла, что это не легенда: ты превзошёл его во всём, мой царь. — Девушка отстранилась, взгляд был игрив и слегка надменен.

Костёр в камине, мерцая, освещал правую сторону её тела, и в этом призрачном свечении черты лица гречанки казались высеченными из розового мрамора. Длинные волосы, ниспадая с плеч, затеняли глаза, но пляшущее в зрачках пламя выдавало яростный пожар страсти, только-только начинающий угасать. Александр протянул руку и нежно перекинул волосы на левую сторону. Таис улыбнулась и, чуть склонив голову, приподняла подбородок, давая возможность насладиться своей безукоризненной красотой. Огонь будто ласкал её, высвечивая чёткий контур скулы, прямой нос, ярко-алые губы, приоткрытые в лёгкой улыбке. Глаза подруги горели, и Александр не мог оторваться от созерцания её пленительной женственности.

— А что сейчас увидел ты, мой царь? — спросила Таис, повернувшись анфас.

— Где? — тихо вымолвил он.

— Во мне… — почти шёпотом уточнила девушка.

— Богиню Афродиту, вселившуюся в Таис из Афин, — глубоко дыша и не отрывая взгляда ответил царь.

Таис звонко рассмеялась, развеяв тем самым невидимые чары, что так тонко выплетались огнём, их страстью и могущественной магией любви. Александр, скинув наваждение, заулыбался и достал из-под подушек книгу.

— Что-то Гомер в «Илиаде» про любовные похождения Ахилла не упоминает, — весело продолжил он льстивую игру, начатую ранее подругой.

— Так это же миф, ставший явью! — громко смеясь, подлила елея в беседу искушённая гетера.

Они ещё долго веселились, шутили, пили вино и наслаждались друг другом, пока не пришлось позвать слугу — огонь угасал и тоже требовал внимания.

— И всё же… несравненная Таис, мы увлеклись, а ты не ответила про Шимона. Что скажешь о нём? Ты проницательна и мудра, мне интересен развёрнутый ответ, — вернулся к заданному ранее вопросу Александр, когда слуга бесшумно удалился и любовники вновь осталась наедине.

Девушка, закусив губу, в этот момент смотрелась в зеркало и развязывала ленту, что утягивала её волосы. Услышав вопрос, она задумалась, продолжая изучать своё отражение, и лишь почувствовав настойчивый взгляд Александра, повернулась.

— Прошло больше года, но память о той беседе по-прежнему свежа и волнительна. Впрочем, сам первосвященник не произвёл на меня особого впечатления: как и другие жрецы твоей империи, он больше был озабочен сохранением своей власти и влияния на общину. Хотя нужно отдать должное: народ иудейский ревнив к своей религии, и священники у них в большом почёте. Чего только стоит память о предках и пророках, уходящая чуть ли не к началу времён. Коэны, чьё священнослужительство передаётся по наследству, знают своих отцов до самого Аарона, брата первого и главного иудейского пророка Моисея, что жил больше тысячелетия назад, а оттуда ещё на семь колен до Леви — одного из двенадцати прародителей иудеев. Представляешь, чего им стоило сохранить такую память? Поэтому и книг священных столько, что не прочесть, наверное, за всю жизнь. — Таис пристально посмотрела на царя, ожидая от него какой-нибудь реплики, ведь он тоже, со слов Аарона, три дня беседовал с первосвященником наедине.

Но Александр задумчиво молчал.

Таис продолжила:

— У них один Бог, и Он якобы живёт в сердце каждого иудея; хотя это ерунда, Он живёт в сердцах лишь немногих.

Царь удивлённо посмотрел на Таис:

— В сердцах? Шимон рассказывал мне, что Он живёт на небе и внимательно наблюдает за делами каждого. И если человек добродетелен, то Он посылает ему дары, а если нечестив, то не избежать ему кары небесной. А ещё Он воистину могущественен, Ему, как оракулу, ведомо всё наперёд. Мне показали книгу их мудреца Даниила, где написано, что эллинский царь повергнет царство Персидское. И я его поверг! Я поверг Дария, и Бог иудейский помог мне в этом!

Девушка снисходительно улыбнулась:

— Там было указано твоё имя?

— Там был указан мой титул, царя Греции! — Строгая мимика резко изменила выражение лица властителя, однако в глазах не было гнева. Скорее, смесь досады от понимания неубедительности довода в пользу своей богоизбранности и удивления от дерзости вопроса.

Таис отвернулась, чтобы Александр не видел её лица.

— В иерусалимском храмовом хранилище столько книг, свитков и отдельных текстов, что немудрено найти подобное пророчество на все случаи жизни. — Она повернулась и, глядя прямо в глаза, закончила: — Извини, мой царь, я умею сладко льстить, но очернять Александра Великого лестью глупой, а тем более ложью… Лучше убей меня, — и покорно склонила голову.

Всего мгновение длилась пауза, и тронный зал дворца персидского шахиншаха заполнил громкий хохот нового владельца — Александра Македонского.

— Как я люблю тебя, моя Таис, за этот острый язык, столь точно выражающий мои сомнения! — Он обнял девушку и впился поцелуем в её уста. — Прошу, останься до утра! Завтра в полдень Птолемей приведёт жреца, послушаем его вместе.

Раннее утро. Александр накинул тёплый персидский халат, расшитый золотыми павлинами, и вышел на дворцовый балкон. Снег успел густо припорошить каменный пол и мраморные перила. Молодой правитель улыбнулся: это был второй увиденный им в жизни снегопад и последний, которому он будет рад. Широкая парадная лестница внизу забелела, а каменные крылатые быки, охранявшие центральный вход, нарядились в девственно чистые рубахи седре, принятые у адептов местной веры.

Таис тоже вышла, решив полюбоваться редким для греков природным явлением, однако накидывать свой халат она не стала — шагнула на балкон абсолютно обнажённой.

— Хочу ещё немного побыть Афродитой, хотя бы в твоих глазах, мой царь. — Она встала на углу балкона, где снега было чуть больше, и на контрасте с серым камнем стен он вполне напоминал морскую пену. Девушка распустила волосы по плечам и лукаво улыбнулась: — У меня, правда, нет её волшебного пояса…

— Он тебе не нужен. Ты совершенней Киприды и покоряешь мужчин одним лишь взглядом! Позволь мне согреть тебя. — Царь распахнул халат и, обернув им подругу, обнял её. — Безумная Таис, — прошептал он на ухо, — ты же можешь заболеть.

— Лишения закаляют душу, математика — ум, а холод — тело, — так же прошептала девушка и выскользнула из объятий.

Словно по морскому прибою, отбежала в другой угол, где сгребла с пола снежок и, задорно хохотнув, кинула им в закутавшегося македонского царя. Тот вскрикнул от неожиданности, а Таис взяла полную охапку и, заливаясь смехом, начала растирать снегом руки, плечи и живот.

— Смотри, Александр, как делают скифы, будины и агрипеи, живущие далеко на севере, за Понтом, Гирканским морем и Ра! Я слышала, что они даже строят себе жилища из снега — так его там много! — Она взвизгнула, растирая грудь: — А теперь, мой царь, твоя очередь! — и, в три прыжка подскочив к потрясённому Александру, с криком засунула горсть снега между запахнутыми полами халата.

Великий царь заорал так, что часовые у центрального входа выскочили на парадную лестницу, в ужасе задрав головы, а караул из личной гвардии Македонского ворвался в зал, держа ксифосы в готовности к немедленному применению. За ними влетел секретарь Александра Эвмен, ожидающий приёма.

Увидев в проёме балконных дверей безудержно смеющегося правителя с разрумянившимся лицом и поняв по заливистому женскому смеху, что он не один, Эвмен зна́ком приказал охране удалиться. Дождавшись, пока царь посмотрит в его сторону, секретарь-архивариус произнёс:

— Александр, Птолемей уже прибыл, он привёл мага огнепоклонников. Когда прикажешь принять их?

Царь взглянул на свою подругу, всё так же обнажённую и раскрасневшуюся, с блестящими и сияющими глазами, что стояла на балконе, не смея показаться.

— Сейчас должна прийти Таис, и сразу пусть заходят. Скажи Птолемею, что я безумно рад брату, но пусть позволит мне привести себя в порядок, — и озорно посмотрел на гостью.

Та, еле сдерживая смех, лишь кивнула. Секретарь вышел. Девушка быстро оделась, стянула волосы лентой и покинула зал через чёрный ход. Спустя 15 минут она как ни в чём не бывало уже поднималась по широченной дворцовой лестнице в сопровождении охраны.

— Здравствуй, Птолемей! — Девушка смущённо склонила голову, войдя в малый зал, где находились прибывшие.

— Здравствуй, Таис. — Давно влюблённый в неё бесстрашный военачальник зарделся пурпуром, словно невинный юноша. — Твои щёки пылают огнём; ты не простыла?

— Нет, не волнуйся, слегка замёрзла лишь. А вот твоё лицо залилось краской, к чему бы это? — Девушка мило улыбнулась, прекрасно понимая, к чему. — Я убедила Александра принять дастура, но он скептичен в отношении находки. Мне показалось, что такой настрой неспроста. Старинные пергаменты словно жгут ему руки, и кроме презрения к их прежним владельцам им движет ещё что-то.

— Мне тоже неясна спешка с их уничтожением, поэтому пришлось бросить все дела и мчать почти триста стадий, не жалея лошадей. Но ты же говорила со священником Валтасаром? Он пояснил, какое сокровище хранят эти тексты? — Птолемей обращался уже не к своей тайной и по его мнению безответной возлюбленной, а к единомышленнику и помощнику, что разделял его природное стремление к знаниям и наукам. — Там кроме доктринальных основ религии ариев древние знания о строении человека, медицине, об устройстве земли и воздушных сфер, математические формулы расчёта движения небесных светил. Там описания стран и народов, живущих у края тверди, знания о природе и свойствах минералов и металлов, устройства чудесных механизмов. Тексты описывают иерархию сил, что управляют видимыми и невидимыми мирами… Их писали невероятно просвещённые мужи. Ни Греции, ни Египту, да вообще никому в Ойкумене ещё неведомы эти знания!

Птолемей был возбуждён и нетерпелив. Таис заворожённо смотрела в глаза молодому мужчине: «Как он прекрасен, когда, обуреваемый страстями, дрожит весь, словно боевой конь, что рвётся в атаку. Да, пожалуй, пусть пока его страсть изливается на поиск и собирание своей будущей великой библиотеки. Сейчас не время дарить ему уверенность в моих ответных чувствах… Чуть позже это станет наградой. Потерпи, мой милый Птолемей!»

Александр восседал на троне шахиншаха всё так же в богато украшенном халате, но уже подпоясавшись и с кописом у левого бедра. Увидев вошедших, он раскинул руки и направился к Птолемею. Друзья обнялись, искренне радуясь встрече. Некоторое время они беседовали наедине, отойдя ближе к камину.

Потом царь подошёл к остальным. Эвмена он проигнорировал — уже дважды с утра виделись, а вот Таис он широко улыбнулся, поприветствовав так, как это делают в Элладе:

— Радуйся, несравненная Таис!

— Радуйся, Великий Александр! — слегка кивнув, ответила девушка.

Он повернулся к старику. Тот замер в глубоком поклоне, не смея смотреть в сторону македонского царя.

— Радуйся, Валтасар, зороастрийский жрец!

— Будь весел, Великий Александр, царь Азии! — не меняя позы, в персидской манере приветствовал дастур властителя.

Хозяин, улыбаясь, обвёл взглядом присутствующих.

— Не прячь лица, жрец; достаточно поклона. У эллинов принято смотреть прямо, общаясь и с рабом, и с царём, чтобы ложь не овладела языком и тайные помыслы не укрылись в сладком мёде красноречия.

Дастур выпрямился. Морщинистое лицо, словно обожжённое солнцем, говорило о почтенном возрасте и диссонировало с глазами, невероятно ясными и живыми, как у отрока. И тут Таис вспомнила, что зороастрийцы верят в конец бытия, Страшный суд для всех живущих и последующую вечную жизнь, когда достойные мужи воскреснут и будет им всем по 40, а детям по 15 лет. Старец словно смотрел на них глазами такого юного мальчика.

— Ложь — самый страшный грех, она порождает все другие, — спокойно отреагировал священнослужитель на разрешение лицезреть царя.

Александр удивлённо приподнял брови, взглянул на Птолемея. Тот лишь мимикой выразил, что он не зря привёл сюда этого старца.

— Об этом пишется в древних текстах на коровьих шкурах? — саркастически поинтересовался властитель.

— И об этом тоже сказано в Авесте… Господь поведал Заратустре:

«А Я провозглашу! Ныне слушайте, ныне услышьте,

Вы, кто приходит изблизи и которые — издалека!

Ныне вы все уразумейте это, ибо ясно оно!

Да не разрушит мир вновь злой увещеватель

Лживый злым предпочтением, ограниченный своим языком».

Дастур процитировал Авесту на абсолютно чистом греческом, голосом столь благозвучно звонким, что, не видя источника, признать старика его хозяином было бы просто невозможно. Он продолжил:

— Ложь ограничена языком. За ней нет объективной реальности, значит, за ней нет ничего. Пустая форма, и только. Пустота ада. Форма — это вотчина Ангро-Маиньо, духовной энергии, что была создана Богом как добро, но по своей воле уклонилась ко злу. Её дух-близнец — Спента-Маиньо. Он также порождение Бога, и он чистое содержание, абсолютное добро. Человек, говорящий правду, опирается на реальность, соответствующую его словам. А за ложью лишь форма слов, лишённых содержания, и потому Бог говорит: «Не прельщайтесь формами, ищите содержание, ибо лучше вино в ветхом корыте, чем красивый кувшин без вина». — Старец замолчал, а потом, словно забыв, дополнил: — Это, и не только, — содержание священной Авесты, в которой ты, великий царь, пока видишь лишь форму плохо сохранившихся воловьих шкур.

Правитель выслушал старца, явно не ожидая от него подобной живости слова, ясности мысли и дерзости финальной фразы, а после того, как осмыслил сказанное, отреагировал:

— Ну а что прикажешь видеть в этих задубевших листах кожи, если ни один из семи найденных жрецов твоей веры не может прочесть их письмена? И кстати, про ложь… лишь трое из мобедов признались в неведении языка; другие, судя по всему, не то что никогда не слышали про самый страшный грех, а просто оказались лгунами, коих стоит ещё и поискать. — Царь громко рассмеялся, его смех поддержал и Эвмен. Остальные понимающе улыбнулись.

Старик глубоко вздохнул и слегка развёл руками. Потом спросил разрешения снять шерстяную накидку — во дворце было непривычно жарко натоплено. Тут же появился слуга, который принял одежду и так же мгновенно исчез. Александр предложил присесть к столу на низких ножках, лично указав гостю его подушку прямо напротив камина. Валтасар поблагодарил хозяина и, дождавшись, когда тот сам опустится на ковёр, ловко сел, подогнув и скрестив ноги, даже не коснувшись руками пола.

— Ты прав, царь, — печальным голосом продолжил дастур, — живая сила веры требует неустанного внимания, концентрации и духовных усилий… И это только для того, чтобы на кончиках пальцев, на самом краю своего внутреннего видения почувствовать присутствие Бога. Потом ещё сложнее, но свет огня уже не даёт покоя, и ты не можешь не идти к нему, потому что ты ведаешь, ты знаешь, где истина. — Старец смотрел на огонь. — Слово «Авеста» происходит от древнеарийского «Веда» — знание. Оно священно и открывается далеко не всем. Но не потому, что требует избранности, какой-то инициации или жертвы, а потому, что это знание духовное. Оно сокрыто за границами наших ума и личности. Далеко не все могут выйти за них. А передать их посредством глагола крайне сложно; нужен особый язык. Авеста написана древним авестийским языком. Он очень богат и поэтичен и поэтому спустя столетия в мирской суете упростился до нынешнего примитивного наречия… Кроме меня остались лишь двое, кто владеет священным языком Вед. Это мой ответ про первых трёх мобедов, что искренне признались в своём невежестве.

Александр, прищурив глаза, слушал и периодически поглядывал на Таис. Она опять, словно заколдованная, смотрела на огонь, широко распахнув глаза. Судя по неподвижной позе, тело её было напряжено, как плечи лука, стянутые тетивой.

— Откровения Заратустра, впрочем как и откровения иных пророков, — продолжил старец, — вначале озаряют людей и зажигают во многих огонь истинной веры. Потом вера облекается в форму религии и сразу тускнеет. С каждым поколением последователей вера теряет свежесть первого озарения, проходя через бесчисленные уста, книги, тексты. Святых становится всё меньше, и стадо Божие редеет… Веру начинают толковать. Потом вовсе подменяют формальными ритуалами, внешними атрибутами и суевериями. Моя вера не исключение: Заратустр предписывал чистоту в помышлениях, словах и поступках как непременное условие движения к Господу и защиты от влияния дэвов. Белая седрэ, — старик приложил руку к груди, указывая на рубаху, — символ этой чистоты. Но за столетия невежественные жрецы придали понятию о чистоте лишь внешнее значение, придумав казуистическую классификацию грехов, массу обычаев и формальных правил, обрядов и ритуалов, не имеющих никакого отношения к истинно живительной вере. Словно с их помощью можно сохранить или вернуть её, утеряв по неосмотрительности, а то и в угоду своим страстям и слабостям. К великому сожалению, спустя столетия вера в Ахура-Мазду для многих превратится из веры поклонения свету в религию рабской покорности букве закона, в служение Богу не сердцем, а устами. Вера как содержание уйдёт, останется лишь её форма — религия с храмами, лицемерно-лживыми священнослужителями и нравственно разложившимся народом. Персидское царство ждут катастрофы. — Дастур посмотрел на огонь и замолчал, будто ожидая, когда тот перевернёт пламенной рукой страницу книги, которую старик видит там и читает вслух. — … Это что касается других четырёх мобедов, упомянутых тобою, великий царь. До особой поры все истинные верования будут идти таким путём. Но Бог всемилостив и человек — любимое Его дитя. На протяжении последних шести тысяч лет Он посылает Свои откровения наиболее духовно готовым сынам — пророкам. Они, как ваш мифический Гермес, дарят людям священный огонь. Как только вера теряется в религии, приходит очередной святитель, возвращая истине первозданную чистоту.

Сначала они приходили каждую сотню лет, как искры разжигая вокруг себя пламя, и, уходя, передавали «факел» очередному праведнику. Большая их часть нам неизвестна. Однако некоторые были исключительно духовно преображёнными и личностно одарёнными. В силу разных обстоятельств, особенностей народов и земель порождённые ими религии оказались очень живучими и сохранились там по сей день. Но, как и любая форма, они затмили собой содержание, и истинной веры там осталось совсем немного. Таковы индийский Кришна, живший четыре тысячи лет назад; иудейский Моисей, тысячелетие назад получивший откровение от Бога, явившегося к нему в виде огня. — Валтасар повернулся к Таис, и та перевела свой взгляд с костра на рассказчика, удивлённо повторила:

— В виде огня…

— Иудеи не придали этому образу значения, в отличие от зороастрийцев. И теперь моя религия убила его исконный смысл, превратив для большинства адептов огонь в объект прямого поклонения. Огнепоклонничество — это всего лишь примитивное религиозное искажение веры в Единого Господа.

— Ты хочешь сказать, жрец, что иудейская религия и твой зороастризм суть одно и то же и твой Бог сидит на небе рядом с Яхве? Или Яхве — это и есть твой Ахура-Мазда? — не веря своим ушам, скептически воскликнул Александр.

— Конечно нет, эти религии абсолютно разные. Они же просто формы; их бесконечное количество во вселенной, — терпеливо пояснил дастур. — А вот вера и Бог, они едины. И не только их, но и вера от пророка, которому передал свой факел Заратустра на исходе своих земных дней, и эта вера уже облеклась в форму своей религии, которая тоже проживёт тысячелетия. В религии сонм богов может жить где угодно: хоть на небе, хоть в море, даже в камине, а если удобно — на горе Олимп. А в истинной вере Он живёт только в сердце.

Таис хотела спросить, о каком пророке идёт речь, но Александр с раздражением вскочил и начал гневно ворошить огонь в камине. Когда пламя в ужасе забилось в углы очага, не осмеливаясь разгораться, царь с грохотом бросил кочергу к стене. Но потом взял себя в руки.

— Ты говоришь словно оракул, что знает прошлое и видит грядущее. Так почему твоя религия оказалась столь сильным сорняком, совсем затмившим свет веры… как ты это называешь? И сколько она проживёт? Ты же дастур, верховный жрец; почему не спасаешь истину, коль знаешь о её забвении в своём народе?

Старец испугался столь быстрой смены настроения хозяина и с опаской посматривал на его ладонь, лежащую на рукояти кописа. Царь заметил взгляд; рука опустилась.

— Не бойся, жрец. Для меня людские верования важны. Я уважаю все религии и всех богов, если они признают мою власть. Отвечай смело, только избавь нас от метафизических размышлений. У нас к тебе много более земных вопросов.

Валтасар, сев на колени, поклонился властителю:

— Прости, царь, за неучтивость. — После вновь скрестил ноги и спокойно продолжил: — Авеста состоит из тысячи двухсот фрагардов, сведённых в двадцать один наск, записанных на двенадцати тысячах воловьих шкур под диктовку Заратустра в конце его земного пути, примерно двести тридцать лет назад. Первые пять насков — сокровенные духовные знания об истине, сотворении миров яви, нави и прави, формах их взаимодействия, сроках существования и этапах развития. Пять следующих описывают земную историю многих пророков, в том числе моего, и содержат их пророчества. Что касается религии, которую породил сам Заратустра, то она окажется недолговечной. Народы-арии и их невежественные правители быстро склонятся к мистицизму. Истинных учителей и магов, могучих духовными знаниями и интеллектом, подменят факиры, гадатели, нумерологи-обманщики, халдеи, астрологи-манипуляторы и жулики. Очарованных Ангро-Маиньо и подвластных дэвам, их уже не счесть в персидских городах… Истинная вера растворится и вновь станет доступной лишь немногим. Но она не умрёт! Уже скоро в небе вспыхнет звезда, что укажет путь к месту, где родится величайший из пророков. Потомки трёх дастуров, изгнанных из своих земель завоевателем с запада, — священник осторожно посмотрел на Александра, — три великих мага, пройдя огромный путь, найдут младенца и передадут ему факел божественной веры. Его религия затмит все предыдущие и тысячелетия будет приносить невероятные духовные плоды. Так будет спасена и преумножена истинная вера. Ну а я… я оказался бессилен… — Старец замолчал.

— А что Авеста говорит о великом заво… — Не успел Александр закончить фразу, как жрец перебил его, слегка повысив голос:

— Великий царь! Ты задаёшь вопросы человеку, не могущему лгать. Познавая грядущее, пожинаешь печаль…

— Как смеешь ты перечить так царю! — подскочил Эвмен, но властитель, положив руку ему на плечо, умерил пыл архиграмма.

Птолемей пожирал старца глазами, предвкушая, сколько невероятных знаний откроет ему зороастрийский маг. Таис в смятении пыталась вместить в свою картину мира только что услышанное. И лишь Александр был спокоен.

Он принял решение:

— Ты прав, Валтасар, не будем спешить с откровениями. О чём одиннадцать оставшихся насков?

— В них свод знаний о множестве наук и ремёсел, что издревле собирали жрецы прошлого.

Царь подошёл к Птолемею и, по-дружески приобняв его, отвёл подальше в сторону:

— Вот эти одиннадцать, брат, нужно в первую очередь перевести на греческий. Отбери особо интересные пергаменты, запри дастура и самых умелых писарей в крепости Истахр, и пусть работают не покладая рук. У тебя шестьдесят дней, друг. Что не успеют перевести, отправим тайно в Вавилон и там закончим. В месяц ксантихос, сразу после местного праздника Навруз, мы выступаем на Экботаны. Покончив с Дарием, перевернём их страницу истории на этих землях и начнём свою — эллинскую историю Азии. — Александр задумчиво посмотрел в сторону камина, где огонь уже нежно облизывал недогоревшие головешки, набираясь сил для своего воскрешения. — А если позволят боги, то и всего мира…

Неизвестно откуда взявшийся сквозняк пронёсся по ногам присутствующих, и огонь вспыхнул с новой силой. В дальних углах зала зашевелились мрачные тени, раздались жуткие низкие звуки и еле уловимое шуршание, словно во мраке очнулись невидимые свидетели, начавшие обсуждение услышанного. Никто не обратил на это особого внимания — огромный дворец жил свой жизнью. Лишь старец переменился в лице. Он сел на колени, развязал свой пояс кусти и, протянув его обоими руками к огню, начал беззвучно шевелить губами.

— Не сто́ит везти в Вавилон эту Авесту, — взглянув на полоумного жреца, почему-то тише продолжил царь. — Теперь мы будем первоисточником этих знаний, и для всех наши учёные мужи совершат великие научные открытия… А они, — Александр лёгким кивком указал на дастура, который, раскачиваясь, всё громче и громче читал свою молитву, — они пусть так и останутся для нынешних и будущих царств безграмотными варварами.

Птолемей слушал царя и смотрел на старика, чья фигура в белом качалась быстрее и быстрее. Он явно был в трансе и не владел собой. Таис в ужасе озиралась по сторонам; её взгляд был безумен, руки тряслись. Внезапно она соскочила с места и, подбежав, спряталась за спину Птолемея.

— Вы видите это?! — Перепуганная до полуобморочного состояния девушка, распахнув огромные глаза, озиралась по сторонам.

Соратник царя развернулся и обошёл Таис так, что она оказалась между обоими мужчинами. Они с улыбкой посмотрели на подругу.

— Там ничего нет, самая смелая из афинских женщин, — иронично произнёс царь.

— Не бойся, Таис, мы рядом. Это всего лишь ветер гуляет под потолком. С Тавровых гор приближается буря, — успокоил её второй мужчина, и оба обняли девушку, каждый со своей стороны: Александр — страстно и горячо, Птолемей — нежно и осторожно… Её голова сама склонилась к Птолемею, а лицо повернулось к царю.

Александр отпустил Таис, оставив девушку в объятиях друга.

— Эвмен, иди сюда, не мешай жрецу заканчивать свой ритуал. Огонь на него явно действует магически, — слегка хохотнул царь.

Архиграмм подошёл всё с тем же строгим выражением лица, что обычно имеют высшие чиновники, чья ответственная государственная работа связана с бюрократией и организацией деятельности канцелярии правителя. Царь положил руку ему на плечо:

— Последние одиннадцать насков оставь Птолемею, он займётся ими. А первые десять перевези сюда, во дворец. Пусть пока лежат в архиве шаха. Ты говорил, он забит доверху, но придумай что-нибудь, найди место. Позже решим, что с ними делать.

С последними словами в зале сразу стало совсем сумрачно — огонь всплеснул в отчаянии руками пламени и обречённо затух. В тишине раздались тяжёлый выдох и слабый стон; старик бессильно лёг на пол. Таис подскочила к нему, упала на колени, положила на них голову и наклонилась к его лицу:

— Что с тобой, Валтасар, тебе плохо?

— Дэвы… пришли дэвы, — еле прошептал старец, — за ним. — Он обессиленно посмотрел на Александра и потерял сознание.

— Быстро принесите воды! — закричала девушка.

Раздался топот ног, но первым успел Птолемей, который испугался, что единственный знаток древнеавестийского языка вот-вот предстанет перед своим Ахура-Маздой.

— Что он сказал, Таис? — спросил странно спокойный царь.

— Я не расслышала…

Глава 2

1983 год.

Гул двигателей стал тише, и транспортный самолёт, словно расслабившись, чуть провалился, нырнув в ватную зыбкость кучевой облачности. Желудок, удивившись изменению силы тяжести, заурчал в попытке удержать своё содержимое при себе. Уши болезненно заложило, дыхание спёрло. Необычные ощущения лёгкой невесомости наряду со скрипом грузового такелажа Ил-76 разбудили бойцов, которые, как и положено военнослужащим срочной службы, руководствовались старой армейской истинной: «Солдат спит, а служба идёт».

Ещё в подмосковном Жуковском, сев на борт последним, подполковник Кузнецов безошибочно определил, кто из летящих с ним одним рейсом пограничников старослужащий, а кто только закончил учебку, кто возвращается к месту службы, а кому лишь предстоит знакомство с южными задворками Советского Союза. Внешне абсолютно одинаково одетые в камуфлированную или песочного цвета форму; разницу вроде заметить сложно. Однако для опытного глаза она являлась очевидной.

Четверо были молодыми мужчинами с тёмными обветренными лицами, двое даже с усами. Сразу после взлёта парни, деловито расстелив свои бушлаты прямо на зелёных ящиках, которыми была занята грузовая кабина транспортника, завалились спать, укрывшись одним на всех куском брезента. Судя по выцветшим, бледно-серым «песчанкам», под которыми виднелись полосатые тельники, а также спокойному взгляду и густому загару, это «старики». Причём десантники, из состава десантно-штурмовой манёвренной группы, кои в 1983 году на границе с Афганистаном были в трёх пограничных отрядах. Они, вероятно, сопровождали какой-то груз и теперь возвращались в Таджикистан. Для них полетать явно не в диковинку, поэтому на места у четырёх иллюминаторов воздушного грузовика они даже и не претендовали.

Трое солдат сидели на откидных сиденьях у иллюминаторов. Это тоже деды: и места лучшие, да и держатся с достоинством, уверенно. А рядом с ними по три-четыре пацана, чьи детские лица ещё излучали смесь щенячьего любопытства и страха перед выпавшей им честью служить в Краснознамённом Среднеазиатском пограничном округе КГБ СССР. Они все летят военным бортом впервые и, судя по не очень смуглой коже, на афганской границе ещё не были.

Поначалу в ожидании взлёта эта группа новеньких тихо обсуждала содержимое длинных ящиков, тыча в непонятную маркировку и надписи чёрным шрифтом. Потом, уже после набора высоты, один из дедов, вероятно решившись последовать примеру бывалых солдат, тоже закинул бушлат на штабель, но, поговорив с ними, бушлатик свой вернул на плечи и боязливо отсел подальше, к аппарели. На вопрос товарищей: «Ну, что там?» он лишь показал пальцем на красный треугольный знак, что виднелся с торцов ящиков — внутри пиктограммы читалось: «Взрывоопасно!» — и громко крикнул из хвоста самолёта:

— Реактивные снаряды для вертолётов…

Одним словом, весь полёт эти бойцы пытались спать, сидя на пластмассовых откидных сидушках, посматривая то на безмятежно дрыхнущих бывалых десантников, то на ящики со смертоносным грузом, что они приспособили под свою лежанку.

Самолёт выровнялся. Подполковник взглянул в иллюминатор на молочную белизну. По трапу из пилотской кабины на грузовую палубу спустился борттехник.

— Товарищи офицеры, — обратился он к Кузнецову и ещё двум полковникам, что сидели в носовой части самолёта, на нескольких нормальных пассажирских креслах, — приступаем к снижению. Если кто хочет в туалет, идите сейчас — ведро через пять минут убираю. Потом не забудьте пристегнуться.

Проходя вдоль бортов, он проверил стропы, крепящие груз. Согнал с ящиков сонных бойцов. Послал одного молодого закрыть и привязать ведро, служившее на время полёта отхожим местом. Озабоченно осмотрел что-то в районе аппарели. После чего проконтролировал, чтобы солдаты пристегнулись, и вернулся в кабину.

Кузнецов поднял ворот кителя. Хоть грузовая кабина и отапливалась, но температура выше 17 не поднималась, и за четыре часа полёта он успел немного продрогнуть. Август. В Москву офицер полетел нормальным гражданским рейсом и, естественно, ни о каких тёплых вещах и не думал. А вот назад, ни в Ашхабад, ни в Душанбе, билеты достать не удалось даже через военного коменданта аэропорта. В последний момент его включили в полётный лист на пограничный транспортный борт, что внезапно спланировали для вывоза какого-то имущества. Благо летал он в командировку в Главное управление погранвойск и был в кителе. В одной рубахе он бы сейчас совсем замёрз.

Тяжёлый транспорт вышел из облаков, и солнце опять плеснуло в круглый иллюминатор ослепительной яркостью и теплом. Внизу отчётливо виднелись зелёные, жёлтые и серые прямоугольники бесчисленных полей и огородов Ферганской долины. Самолёт слегка довернул, завалившись на крыло, и прямо по курсу показались величественные Фанские горы — значит, почти прилетели: за ними уже прячется Душанбе. Четверо бывалых дедов пересели ближе к носу, на сидушки, сразу за офицерскими креслами, для приличия оставив субординационную дистанцию в две откидных скамьи. При этом, несмотря на холод, своих бушлатов они надевать не стали, в отличие от остальных солдат, закутавшихся в них целиком. Сергей Кузнецов улыбнулся бесхитростной смекалке опытных воинов, которые просто знают, что́ всех ждёт после посадки, и сейчас охлаждаются, так сказать, впрок. Потом где они найдут такую прохладу? «Наверное, с Пянджского отряда. Там равнина, жара даже ночью не спадает», — сделал дедуктивный вывод начальник разведывательного отдела 66-го Памирского пограничного отряда КГБ СССР, дислоцирующегося в городе Хороге, подполковник Сергей Васильевич Кузнецов.

В это же время остальные солдаты, как голодные котята к молочной миске, прилипли по трое-четверо к иллюминаторам. Какие тут ремни безопасности, когда там такие виды! Никто из них, вероятно, подобных красот ещё никогда не видел. Ничего, пара месяцев, и служебные нагрузки с дикой жарой или кислородным голоданием затмят собой весь эстетический эффект от созерцания прекрасного. Один молоденький долговязый боец метался между двумя группами сослуживцев, пытаясь тоже получить свою порцию зрелища. Когда товарищи в очередной раз оттолкнули беднягу, Сергей встретился с ним взглядом. «Ты, главное, не расплачься», — улыбнувшись, подумал офицер, глядя на юношу с обидчиво оттопыренной нижней губой и детскими глазами, полными отчаяния. Кузнецов махнул ему, показывая на иллюминатор возле себя. Солдат испуганно посмотрел на подполковника, подошёл и что-то там пробубнил. Вероятно, доложил по уставу, но его тонкий голосок заглушал гул турбин. Сергей просто взял его за руку и посадил рядом. Парень восхищённо прильнул к плексигласу, когда горы уже были под крылом снижающегося самолёта.

Четверо дедов, словно истинные старцы, равнодушно проводили салагу взглядом и, не обменявшись даже парой фраз, продолжили кемарить.

— Откуда призвался? — Кузнецов задал бойцу второй по распространённости в Советской армии вопрос, с которого начиналось любое знакомство в среде срочников.

Солдат перепуганным взглядом посмотрел на офицера.

— Весна восемьдесят третьего, — по привычке он ответил сначала на самый распространённый армейский вопрос. — Приморский край, Уссурийск.

— Фазан? Земеля, значит: я тоже там родился. С учебки только? — поинтересовался офицер, проявив своё знание солдатских традиций, согласно которым весенний призыв — это фазаны, а осенний — гуси.

Пограничник расцвёл в улыбке, встретив такого земляка.

— Школа сержантского состава, Камень-Рыболов. А вы, товарищ подполковник, с какого района города? Я на Сахзаводе живу… жил до армии.

Кузнецов только сейчас обратил внимание на две бледно-зелёные лычки на погонах младшего сержанта.

— С центра, с Советской. Постоянно с вашими дрались на Зелёнке, — подполковник улыбнулся.

— Ага! — молодой сержант, озорно хихикнув, мотнул головой.

Сергей отвернулся и закрыл глаза. Боец опять прилип к иллюминатору, не смея проявлять инициативу в разговоре со старшим по званию, хотя его доброе внимание так и подначивало повспоминать родной город, расспросить о том, куда они едут, что их ждёт там, на горячей афганской границе. Вроде перекинулись-то парой фраз, а как теплее на душе сразу стало! Тягостные мысли чуть отступили. Сначала были призыв, учебка, тоска по родным. Только привык к жёсткой дисциплине и суровости мужского коллектива, только-только нашёл себе друга, как учебка закончилась, и на тебе — служба в Таджикистане! Острое одиночество, новые сослуживцы, да ещё деды теперь появились… Очень тяжело.

— Товарищ подполковник, а вы давно были на родине? — не выдержал парень, заметив, что офицер открыл глаза и просто смотрит вперёд.

Кузнецов повернул голову, думая о чём-то своём.

— Почти год как…

— А я неделю назад всего! После сержантской школы за отличную учёбу дали три дня отпуска. Потом на поезд. Вчера приехали, и сразу в самолёт. Хотите, расскажу, какие в Уссурийске изменения произошли?

Офицер, понимая остроту переживания бойцом слома динамического стереотипа, устало улыбнулся и лишь мимикой показал: «Валяй».

Младший сержант оказался прекрасным рассказчиком; замолчал, лишь когда заурчали приводы механизации крыла и двигатели тревожно уменьшили тягу. Самолёт ощутимо сбросил скорость и, чуть покачиваясь с крыла на крыло, вышел на посадочную глиссаду. Восходящие от земли потоки раскалённого воздуха на небольшой высоте создают множество локальных очагов с разной плотностью атмосферы, из-за чего транспортник начал слегка вибрировать и спотыкаться на воздушных ямах. А когда под ногами загрохотала и застучала гидравлика выпускаемых шасси, к общей картине предстоящего свидания с землёй прибавился ещё и шум набегавшего на них воздушного потока.

Бывалые так и дремали, синхронно встряхивая головами при очередном толчке, а в среде новичков началось броуновское движение.

Кузнецов наклонился к бойцу:

— Иди скажи, чтобы сели и пристегнулись.

Тот направился к своим. Судя по хмурому взгляду, кто-то из дедов послал его подальше. Однако младший сержант нашёл какой-то довод, и за несколько минут до приземления все смирно сидели на сидушках, пристёгнутые ремнями.

Перед самым касанием с землёй пилот, вероятно, ещё больше выпустил закрылки и совсем сбросил тягу. Ил-76 будто чуть завис и спустя секунду загремел всем своим нутром на стыках бетонных плит взлётно-посадочной полосы аэропорта столицы Таджикской ССР — города Душанбе. Почти сразу дико завыл переложенный реверс двигателей, и ускорение стало отрицательным, словно какой-то горный дэв схватил самолёт за хвост в попытке его остановить. Но через шесть секунд могущественный дух бросил эту затею, и транспортник побежал, стуча колёсами значительно реже и тише.

Встали на дальней аэродромной стоянке. Ещё в иллюминатор Кузнецов увидел на лётном поле часового из состава караула, выделенного для охраны борта с боеприпасами. Маленький таджик в солдатской панаме песочного цвета, с тёмно-коричневым лицом и такими же предплечьями двумя руками держался за лямку автомата с пристёгнутым штык-ножом. Дождавшись остановки турбин и как только техник кинул под колёса шасси тормозные башмаки, он быстрым шагом направился под крыло, в тень.

— Плюс сорок шесть сегодня, — сказал вышедший борттехник, направляясь в хвост, чтобы открыть аппарель.

Несмотря на прохладу внутри, от этих слов Сергей тут же покрылся испариной. Сразу снял китель и галстук, расстегнул две верхние пуговицы рубахи. Четверо десантников, как по команде, закатали рукава своих выцветших «песчанок» и растянули вороты чуть ли не до пупа. После чего, смирившись с неизбежным, загодя прищурились и уставились в хвост самолёта. Двое полковников из Главного штаба погранвойск неодобрительно взглянули на Кузнецова, посмевшего не по-уставному освободиться от галстука при ношении рубахи с длинным рукавом, однако, разумом понимая, что температура за бортом близка к адовой, кителя всё-таки сняли и пошли в хвост. Там уже толпились в нетерпении новенькие. Кое-кто из них снял бушлат: вероятно, догадались, что деды-десантники не зря так не по форме расхлестались и сидят смирно в носу. Но большинство, увидев рядом двух полковников, наоборот, застегнуло даже верхние пуговки ватных курток.

Аппарель клацнула замками, и полоса яркого света хлестнула по глазам. Сходня замерла, словно давая людям привыкнуть к ослепительному аду, и спустя две секунды почти бесшумно опустилась на бетон. Чрево самолёта разверзлось, открыв своё содержимое жару преисподней…

— Бл… Ни хрена себе, — донеслось недружное из хвоста, после того как в лицо ожидающим ударила волна раскалённого воздуха.

Кузнецов посмотрел в иллюминатор: машины на поле ещё не было. Десантники с немым вопросом взглянули на него. Он махнул головой, и бойцы спокойно остались сидеть в том месте, куда жара доберётся в самую последнюю очередь. А новенькие с московскими проверяющими несмело затопали по сходням аппарели, ослеплённые беспощадным солнцем и почти нокаутированные тяжелейшим перепадом температуры.

Через пять минут открылась дверь пилотской кабины, на грузовую палубу спустились командир и второй пилот. Увидев пятерых пассажиров, не спешащих покидать ещё не выжженное жаром нутро самолёта, лётчик понимающе улыбнулся.

— Господа, полёт окончен, командир и экипаж прощаются с вами и просят покинуть борт. Машины уже на КПП, сейчас подъедут, — и, поравнявшись с четырьмя дедами, иронично продолжил: — Что, десантура, понравилось ящики грузить? Ща оставлю ещё и на разгрузку. Давай на выход. Нельзя находиться здесь — опасный груз.

— Лететь с ним неопасно, а машину в прохладе дождаться охренеть как опасно… — пробурчал один из дедов, и бойцы, лениво собрав свои пожитки, поплелись в хвост.

Экипаж прыгнул в прибывший уазик, машина лихо умчалась вдаль.

Пять минут на раскалённой до 80 градусов бетонке лётного поля для непривычного к жаре сибиряка или дальневосточника — это шок похлеще нырка в ледяную прорубь. Новенькие, построенные сержантом из старослужащих под крылом самолёта, смотрели теперь на сходящих с борта бывалых военных со страдальческими лицами и глазами, в которых читался один вопрос: «Неужели здесь можно выжить?»

Машин всё ещё не было. Часовой подошёл к двум полковникам, что прятались в тени хвостового оперения.

— Та полкани. Ходить туда от парель. Нэлза здэс. Граница поста тэпэрь. — Чёрный лицом маленький солдат, ростом почти как его автомат с пристёгнутым штык-ножом, показал рукой на другую тень — под крылом, и поставил в 10 метрах напротив открытой аппарели табличку: «Стой! Граница поста».

Полковники, сморщившись от жары как урюк, молча перешли к группе построенных бойцов. Те вытянулись. Деды-десантники даже не шелохнулись. Они сидели на бушлатах возле шасси, ожидая, когда колёса остынут после посадочного торможения и на них можно будет облокотиться. Хотя в душе́ бойцы, конечно, надеялись, что лётчик не обманул и машины приедут значительно раньше.

— Охренеть пекло, — произнёс один из полковников, обращаясь к Сергею. — И что, здесь так всё лето?

— Ну… не всё, но частенько — да. Бетон ещё. Вы бы свой дипломат убрали в тень.

Полковник подошёл к чемоданчику и переставил его ближе к фюзеляжу. На белом покрытии остались четыре тёмных следа от расплавленных пластиковых ножек поклажи. Полковники рассмеялись, изучая первые повреждения, полученные в командировке, и притрагиваясь к расклеенной чёрной поверхности дипломата.

— Ты смотри, а то сейчас коньячок твой закипит, — пошутил один из них. — Где там эти чёртовы встречающие?! И покурить нельзя… — очень быстро его шутливый тон сменился раздражением.

Прошло уже 10 минут. Солнце поднималось в зенит. Тень смещалась, и люди, как муравьи, передвигались за ней.

Кузнецов посмотрел на измученных уже новеньких. Подошёл к ним:

— Сержант, что ты выстроил их, как на строевом смотре? Пусть сидят, а то ещё пара минут — и посыплются, аки листики с банного веника. Здесь разрешено ношение формы с расстёгнутой верхней пуговицей и закатанными рукавами. Распорядись.

Солдаты с облегчением упали на свои бушлаты, посмотрев на подполковника как на библейского спасителя.

Вдалеке показались уазик и пузатый автобус ПАЗ. Ожидающие оживились. Уже направляясь к машине, Кузнецов подошёл к молодым солдатам.

— Давай, зёма, — протянул он ладонь долговязому младшему сержанту. — Служи нормально и слушай командиров. Не лезь никуда. Тебя как зовут, кстати?

— Ярослав… младший сержант Пономарёв… Ярослав Юльевич, — сбиваясь от волнения, произнёс парень.

— Удачи, Ярослав Юльевич, — улыбнулся подполковник и поспешил в ожидающий автомобиль.

Бойцы с удивлением и некоторым уважением посмотрели на товарища, уже успевшего закорефаниться с каким-то по́дполом.

— Блатной, что ли, капрал-то у нас! — послышалось сзади.

— Ярослав Юльевич! Ни хрена себе… — и дружный гогот покатился по раскалённому лётному полю.

Машина въехала во внутренний двор оперативно-войскового отдела в Душанбе. Сам штаб Среднеазиатского погранокруга дислоцировался в Ашхабаде, а отдел руководил деятельностью отрядов на территории Таджикистана. Кузнецов сразу направился к заму по разведке. Тот, увидев подчинённого, удивился:

— Серёга, а какого хрена ты здесь? Абдусаламов лично тебя ждёт в Ашхабаде с докладом о результатах заслушивания на совещании.

Подполковник попросил разрешения выпить воды. Налил из графина полный стакан и, громко сглатывая, с удовольствием залил его в себя одним махом, ни разу не поперхнувшись. Удовлетворённо икнул и, секунду подумав, повторил тот же самый процесс ещё раз. После чего молча поставил на стол бутылку «Столичной», что лежала до этого в дипломате, и сел за стол.

— Это полковник Мулоянов передал, однокашник ваш. — И уже после паузы ответил на вопрос: — Борт должен был идти на Ашхабад, но что-то переиграли вчера, и с утра оказалось, что летим в Душанбе. Что мне, в Москве оставаться было, ждать рейса в Туркестанщину? Билетов нет вообще на две недели вперёд. Через комитетских решить пытались — бесполезно, всё выкуплено. Только на подсадку. Три самолёта улетело — ни одного отказника или опоздавшего.

Начальник, даже не поблагодарив, убрал бутылку в стол и сразу схватился за телефонную трубку. Доложил замкомандующего округа по разведке генерал-майору Абдусаламову о том, что начальник разведки Хорогского отряда прилетел в Душанбе и, соответственно, лично прибыть с докладом сегодня не сможет.

Секунд пятнадцать даже на другом конце кабинета слышалась несусветная брань генерала. Что-то пролепетав в ответ, хозяин протянул трубку гостю:

— На. Сам объясняйся.

— Подполковник Кузнецов, товарищ генерал-майор… — спокойно представился Сергей.

— Что, Кузнецов, целый начальник разведки отряда, подполковник КГБ СССР, не может билетов достать на самолёт? Вы получили команду прибыть ко мне с докладом сразу из Москвы?! Что за детский лепет про билеты?! Или мне вам их приобрести надо было? Так сейчас решу. Но только на хрен вы мне сдались на своей должности после этого?!

Сергей, сморщившись, отодвинул трубку от уха. Он не ожидал подобной грубости на, в общем-то, рядовую ситуацию. Конец лета 1983 года ничем не отличался от других за последние лет сорок: улететь из Москвы на Дальний Восток и в Среднюю Азию, если не приобрёл билетов загодя, почти нереально. Но ещё больше его возмутила сама манера высказывания Абдусаламовым недовольства, граничащая с хамством и восточным байством. Генерал и раньше не отличался сдержанностью, но никогда не позволял себе отчитывать замкомандиров частей таким образом. Тем более Кузнецов был одним из опытнейших разведчиков на всей афганской границе. На совещание в разведуправление он вызывался как раз для заслушивания доклада об успешном проведении операции его агентурно-боевой группой. Хотя и оказалось, что совещание было лишь поводом, генерал этого ещё не знал, и поэтому его эмоции явно выходили за границы принятого у разведчиков уважительного отношения к коллегам.

Тем не менее Кузнецов не стал отвечать на гневную тираду замкомандующего. Тот, в принципе, и не рассчитывал услышать ответ, но дабы избежать, мягко говоря, избыточно-импульсивной реакции боевого офицера, сразу понизил тон:

— Сергей Васильевич, что было на совещании? Какое решение принято по группе Ассасина?

— На совещании нормально, даже похвалили. Командующий лично присутствовал, всё слышал. А по группе… Сказали, что пришлют шифротелеграмму с распоряжением в округ, там и будет всё расписано.

— В том-то и дело, что шифровка уже лежит у меня на столе! — опять сорвался Абдусаламов. — И я узнаю́ о результатах вашей поездки последним! — На том конце трубки послышалось шумное дыхание грузного человека, злоупотребляющего табаком и страдающего одышкой. — В ней указано, что Ассасин переведён в категорию особо ценного агента и нам с вами надлежит принять исчерпывающие меры как для его безопасности, так и для безопасности всех членов его группы. К первому сентября в этих целях, а также для оперативности своего применения группа должна быть размещена на загранобъекте Куфаб, с применением исключительных мер конспирации. Для обеспечения её работы за кордоном приказано выделить трёх наиболее опытных офицеров. План охраны места дислокации в Куфабе, легенду прикрытия группы и предложения по материально-финансовому обеспечению необходимо доложить к двадцать восьмому августа, то есть через пять дней. Впредь агентурно-боевую группу Ассасина разрешено использовать только с санкции председателя КГБ… Вы понимаете, что это значит?

Кроме того, что его работе дана очень высокая оценка в Москве, Кузнецов ничего в таком решении не видел, однако сделал вид, что понимает.

— Понимаю, — так прямо и ответил, надеясь услышать от генерала эти самые скрытые от глупого подполковника последствия.

— Да ни хрена ты не понимаешь! Потому что телеграмма подписана самим генералом армии Чебриковым. Ты это понимаешь? Председателем КГБ СССР! — Абдусаламов замолчал, вероятно в очередной раз задыхаясь от волнения, испытываемого при произношении фамилии человека, сменившего на этом посту нынешнего генерального секретаря ЦК КПСС товарища Андропова.

Кузнецов тоже молчал, теперь догадываясь, куда клонит замкомандующего округом по разведке. Своим бесконечным «понимаешь» старый номенклатурщик намекал на конъюнктурные неудобства, кои влечёт за собой столь пристальное внимание к его вотчине со стороны высшего государственного руководства. Подпись подобного уровня под указанием однозначно свидетельствовала, что теперь в любой момент могут нагрянуть внезапная проверка или комиссия. И порешать с ними выявленные пролёты и недостатки «восточным гостеприимством» явно не получится. А вопросов возникнуть могла уйма, и далеко не всё теперь можно будет сгладить богатыми дастарханами, дорогими подарками или просто списать на войну.

Чуть успокоившись, генерал Абдусаламов приказал через два дня ждать его самого в Хороге, отдал ещё ряд распоряжений и, примирительно попрощавшись, положил трубку.

— Чего это он так разорался? Ты что, в Москве натворил что-то? — недоумевал хозяин кабинета.

— Вроде нет, — задумчиво вымолвил Сергей. — Переживает, что Ассасина под свою опеку Москва хочет взять, а это всегда, сам знаешь, лишнее внимание.

— Ну да, наш Абдусалам этого не любит. Что, кстати, по агенту сказали?

— Да ничего особо. Расспросили о его связях, возможностях, подготовке. Телеграмму пришлют с ценными указаниями, как нам дальше с ним работать.

Кузнецов не имел права вдаваться в подробности, что в Москве его агентурно-боевой группой заинтересовалось ПГУ — Первое главное управление КГБ СССР, осуществляющее внешнюю разведку. Он уже знал, что теперь задачи для группы будут прилетать из Центра напрямую в его адрес, а округ и душанбинский отдел ограничат лишь распоряжениями об обеспечении работы агентов-боевиков по плану Москвы. С одной стороны, это тешило амбиции молодого начальника разведотдела; с другой, его работа под прямым руководством Центра ставила офицера в неудобное положение перед непосредственным начальством. Ладно войсковые командиры, они и так не очень вникали в суть работы разведки — лишь бы давала результат и отсутствовали происшествия. Но вот Абдусаламов… «Действительно, чего это он на меня так взъелся?»

Глава 3

1983 год.

За неделю до неприятного телефонного разговора с генералом Кузнецова неожиданно вызвали в Москву. А ещё раньше Разведупр погранвойск запросило материалы на завербованного им агента-боевика под псевдонимом Ассасин и двух агентов, включённых в состав одноимённой боевой группы. Поводом послужила неожиданно успешная акция возмездия, проведённая Хорогским разведотделом в отношении лидера бандформирования, действовавшего в Ваханском коридоре и базировавшемся в пакистанском приграничье. Банда некоего Вахида не имела какой-то политико-идеологической или религиозно-моджахедской мотивации, состояла в основном из пуштунов и занималась тривиальным грабежом, не брезгуя, впрочем, за американские деньги нападать на советские подразделения, после чего быстро уходить в Пакистан, где, собственно, и находилось её логово.

С началом войны в Афганистане погранвойска были вынуждены тайно выставить свои загрангарнизоны в глубине сопредельного государства, на удалении до ста километров от границы. Решение далось нелегко, но иначе оказалось невозможным обеспечить надёжную охрану южных рубежей: территория СССР подвергалась постоянным обстрелам, местное население регулярно страдало от душманских налётов и грабежей, гибли пограничники. Несмотря на важность решаемой задачи, официально подразделений КГБ СССР в Афганистане не было, так как политическое руководство считало оглашение подобной информации нежелательным. Поэтому, уходя на ту сторону, военнослужащие снимали знаки отличия, сдавали все свои документы и лишались возможности получать почту из Союза. А своё присутствие легендировали под деятельность Советских вооружённых сил.

Упомянутый Ваханский коридор представляет собой узкую полоску территории Афганистана, длиной 257 и шириной не более 60 километров. С севера — советский Таджикистан, с юга — Пакистан, а с востока — Индия и Китай. Уникальное место, где раньше проходил Великий шёлковый путь, а сейчас с заоблачных пиков одновременно просматриваются горные вершины сразу пяти стран, политически оформили и передали Афганистану в XIX веке как буфер между двумя империями: Российской, с её Туркестаном, и Британской, с её индийской колонией. Учитывая небольшую ширину коридора, несколько загранобъектов советских погранвойск встали прямо у афганско-пакистанской границы, через которую шёл поток оружия для бандформирований, и, по сути, взяли этот участок под охрану.

В апреле и мае 1983 года как раз на один из таких гарнизонов Хорогского погранотряда и совершила двойное нападение вышеуказанная банда отморозков… Район горный, зимы суровые, поэтому данный эпитет к ним вполне подходит. Сначала на душманском фугасе подорвалась разведпоисковая группа; погибли трое пограничников. Причём одного, нелюди, ещё раненным пытались унести с собой в Пакистан, но, отрываясь от преследования, просто порубили руки и ноги басмаческой шашкой, бросив умирать на тропе. А через месяц при посадке на пост обстреляли и повредили вертолёт, тяжело ранив лётчика. И опять в ходе скоротечного боя бандиты успели укрыться на территории Пакистана. Как правило, в подобных ситуациях командованием принималось однозначное решение о проведении операции возмездия. Разведка вычисляла инициаторов и исполнителей нападений, после чего наступало время страшной мести: авиацией и десантно-штурмовыми группами уничтожались десятки причастных и, к сожалению, зачастую непричастных афганцев. Но всегда операция сопровождалась активной спецпропагандой о недопустимости нападения на пограничников или советскую территорию. В большинстве случаев любой местный чётко понимал, почему конкретно это ущелье выжжено зажигательными баками и за что этот дом в родовом кишлаке лидера племенного формирования моджахедов стёрт с лица земли бомбово-штурмовым ударом.

Однако на этот раз душманы укрывались в соседней стране. Установить участников банды не получалось; известен был лишь её командир, некий Вахид, да и он сидел за кордоном, где достать гада не было никакой возможности — послать вертолёты в Пакистан не решался даже генсек Андропов.

Ситуация изменилась в июле, когда разведчики Кузнецова дознались о конкретных пакистанском кишлаке и доме, где отсиживается главарь, а также получили подробное описание его внешности. Одновременно на участке комендатуры отряда в селе Ишкашим, что охраняет советско-афганскую границу, как раз на входе в Ваханский коридор был задержан гражданин СССР. Двадцативосьмилетний ваханец уже на той стороне напоролся на «секрет», что выставили с другого загрангарнизона. Он зачем-то шёл в Афганистан, переправившись через чуть обмелевший летом Пяндж. Откровенно говоря, пересекать горную реку на колёсной камере от грузовика — та ещё затея! Но, как ни странно, нарушитель потом лично показал, где он это сделал, и, главное, в ходе следственного эксперимента продемонстрировал свой трюк повторно. Да так, что даже опытные разведчики уже не сомневались в его безбашенной смелости и недюжинном самообладании, при этом подспудно понимая, что такие навыки просто так не появляются и для парнишки данная ходка за речку явно не первая. Вместе с тем как ни бился с ним дознаватель, как ни крутили его опера, нарушитель хитрил, извивался, менял показания, но о цели своего незаконного перехода границы молчал. И вообще был крайне немногословен. На угрозу пришить ему пособничество душманам или, того страшнее, измену Родине в виде бегства за границу он лишь отвечал: «Иншаллах», то бишь по-русски: «На всё воля Аллаха».

Все сроки дознания по уголовному делу истекали, а мотив преступления так и не прояснился. В воскресенье, когда Кузнецов заступил ответственным по отряду, дознаватель уже прямо высказался об угрозе получить всем по башке за нарушение социалистической законности, если к четвергу не передать материалов в следствие или не выяснить до этого цели нарушения границы.

Вопрос серьёзный. Кузнецов вытащил на службу в выходной капитана Колесникова, что работал с нарушителем, и вместе с дознавателем начал разбираться в деталях уголовного дела. Примерно сформировав для себя общую картину, он решил лично допросить задержанного, нутром понимая, что парень непростой и мотив перехода границы для него был действительно жизненно важным. При этом говорить о цели прорыва ваханец отказывался точно не из-за страха. Складывалось впечатление, что им двигали иные, нежели меркантильные, интересы контрабандиста или идеология душманского пособника.

Привели задержанного. Нарушителем оказался необычно рослый для высокогорных жителей мужчина. Когда с его головы сняли мешок, то опытный разведчик тут же уловил важную деталь: парень был светловолосым и зеленоглазым. Где-то в европейской части России его бы вполне приняли за русского, причём в конкурсе «русскости» он спокойно бы победил среди десятка среднестатистических жителей Брянщины или Вологодчины. В центре Средней Азии, где чернявость — неотъемлемый признак почти всего населения, располагаются Горно-Бадахшанская автономная область Таджикистана и её столица — город Хорог. И в этом вот эпицентре брюнетов и смуглых лиц с тёмными глазами подобный типаж, как ни странно, встречается довольно часто. Высокогорный Бадахшан и прилегающие к нему районы Афганистана в этом плане представляют вообще уникальную территорию. Каких этнических групп здесь только не проживает! Причём некоторые насчитывают всего по нескольку сотен человек, но имеют свой диалект, непонятный другим, и чётко позиционируют себя отдельным этносом. О причинах подобного разнообразия есть множество версий, начиная от долгого изолированного проживания отдельных крупных кланов в горах и закачивая экспансией эллинской крови, обильно разнообразившей местный генофонд в период прохода здесь армии Александра Македонского; хотя близкое соседство сразу пяти государств само по себе порождает кровосмешение. Поэтому Кузнецов никогда не удивлялся, встречая среди памирцев и кудрявых китайцев, и рыжих пуштунов, и голубоглазых белуджей.

— Салам аллейкам! — поздоровался Сергей.

— Аллейкам ассалам, командон джан, — ответил задержанный испуганно, поклонившись большому начальнику.

Кузнецов прекрасно знал фарси и его родственный диалект дари, ввиду чего спокойно общался с узбеками, таджиками, киргизами и подавляющим числом представителей иных местных этнических групп. В Высшей Краснознамённой школе КГБ давали неплохие основы языка, а многолетняя практика отточила навык почти до уровня носителя.

Поинтересовавшись здоровьем, жалобами на содержание и возможными просьбами, Кузнецов внезапно замолчал и пристально посмотрел собеседнику в глаза. Тот взгляда не отводил, но длинные ресницы на левом веке слегка подрагивали, выдавая то ли волнение, то ли страх. По крайней мере той самоуверенности, которую Сергей ожидал встретить в выражении лица ваханца, сейчас не было точно.

Пауза затягивалась, а разведчик продолжал просто молча смотреть… И лишь когда парень заёрзал на стуле, офицер неожиданно на русском языке спросил:

— Али, а зачем ты на допросе солгал, что по вере являешься суннитом?

Зрачки у собеседника расширились, что было хорошо видно на фоне зелёной роговицы глаз. Левое веко дёрнулось, и волнение собеседника стало очевидным: «Точно понял!»

— И что по-русски не говоришь, тоже соврал. Зачем? Ты же шиит. Имя Али типично шиитское. Да и в камере ты молился лишь дважды в день, до рассвета и после заката, а не пять раз, как принято у мусульман-суннитов. Я не говорю уже, что свою молитву читал то лицом к двери, то к решётке на окне. Значит, ты не просто шиит, а исмаилит, для которого Бог везде и неважно направление на Каабу. — Сергей опять пристально посмотрел ваханцу в глаза, оценивая его реакцию. Тот не моргая уставился на офицера, а Кузнецов продолжил: — Шиитский имам Хасан Аскари сказал: «Вся мерзость, гнусность и порок заточены в комнату, ключом от которой является ложь». Даже я, иноверец, согласен с этим полностью. А ты нет? — Офицер встал со стула и отвернулся к окну. — Али, согласен или нет? — повторил он, специально не глядя на собеседника, чтобы не задевать его самолюбия уличением в очевидной лжи.

— Да… — тихо и по-русски вымолвил Али. — Согласен, но я не обманывал… это была такийя.

Сергей повернулся, налил в пиалы чай и скептически покачал головой:

— Такийя? Благоразумное сокрытие веры? От кого, от русских? — Он поставил пиалу перед собеседником. — Зачем? Я хоть и коммунист, но исмаилиты для нас ничем не хуже и не лучше любых иных конфессий и традиционных течений, по крайней мере сейчас. — Видя, что ваханец, возможно, не настолько хорошо владеет русским, чтобы понимать сложные речевые обороты, Сергей решил перемежать родной язык с дари. — Вроде немалая часть памирцев — исмаилиты, и никто при русских не практикует такийю. Ну да ладно, скрывал свою веру, а с незнанием русского зачем обманывал? Сколько знаком с исмаилитами, честнее их среди правоверных не встречал. — Кузнецов изобразил на лице гримасу искреннего разочарования. — Твои единоверцы ещё столетие назад вынуждены были прятаться из-за религиозных гонений. В четыреста восемьдесят третьем году после переселения пророка Мухамада в Медину, великий имам Хасан ибн Сабах (да благословит обоих Аллах) создал свой тайный орден убийц-хашашинов. Так даже эти фанатики после приведения в исполнение приговора своей жертве имели право скрыться с места тайной казни, только когда появятся свидетели того, что именно хашашаин великого имама зарезал врага исмаилитов. Каким честным нужно быть, чтобы, будучи одному, остаться верным этому принципу, несмотря на неминуемую гибель? И они были честны: восемь из десяти хашашинов погибали прямо на месте казни или принимали мученическую смерть, будучи схваченными.

Али перепуганно-удивлённым взглядом уставился на офицера, так и не притронувшись к пиале. Сергей, в свою очередь, сделал вид, словно он сам был свидетелем этих историй тысячелетней давности, и абсолютно невозмутимо шумно отхлебнул горячий напиток.

— Пей, очень хороший чай. Вот молоко, — он подвинул маленький графинчик, — если любишь по-памирски. Но я бы посоветовал сначала попробовать «без ничего». Такого зелёного чая в магазинах не сыскать — китайский, настоящий улун.

Собеседник двумя руками взял пиалу.

— Фидаин… только принятый в орден неофит должен был так поступать. А если удавалось оставаться живым после нескольких исполнений, то он становился рафиком. И тогда ему уже позволялось оставить на месте казни лишь свой клинок, с той же целью.

Теперь пришло время удивляться Кузнецову — и самими познаниями Али, и почти чистому русскому произношению ваханца. Впрочем, свою реакцию разведчик умудрился скрыть, по-прежнему равнодушно отхлёбывая чай.

— Рафик? Это же по-русски — «товарищ». Имам Хасан вроде, когда отменил для исмаилитов законы шариата, всех людей назвал рафиками. Как Иисус всех назвал братьями.

— И это верно тоже. Но среди хашашаинов рафиком называли второго по иерархии члена тайного ордена. — Али сделал маленький глоток.

Сергей улыбнулся, почуяв, что собеседник уже проникся к нему симпатией и готов к дальнейшим откровениям.

— Ты знаком с историей своей веры? Уважаю людей думающих, а не слепо исполняющих букву закона и следующих проповедям мул, имамов, попов или раввинов. Хотя исмаилиты наряду с суфиями всегда были интеллектуальной основой мусульманской теологии… да и вообще, просвещённым меньшинством. — Он уже тихо, культурно отпил из пиалы глоток чая. — Тем не менее откуда такие познания о хашашинах — курителях гашиша?

Впервые с начала разговора Али улыбнулся.

— Ты, командон джан, наверно, очень хорошо учился в своей школе КГБ. Но твои учителя по философии или по истории мировых религий тоже не смогли избежать европейских мифов и легенд о тайных наёмных убийцах, коих крестоносцы боялись пуще дьявола. — Ваханец хитро прищурился, уже сам наблюдая за реакцией офицера.

Тот не стал скрывать интереса к такому повороту беседы и вопросительно приподнял брови.

— Меня зовут Сергей. — Он, улыбнувшись, протянул руку. — Ну, Али, просвети, в чём мои учителя заблуждались.

— Я знаю твоё имя, но позволь называть тебя командоном. Ты большой начальник и уважаемый человек; мне, сыну простого дехканина, негоже обращаться по имени к такому достойному чиновнику.

— Да без проблем! Как будет удобней, — засмеялся Сергей, сам всё больше подпадая под обаяние необычного памирца и одновременно напрягаясь от проявляемых им способностей, знаний и качеств: «Кто ты такой, Али? Откуда такие наблюдательность и языковые навыки у обычного горского пастуха? Сука, грохну своих! Как они его проверяли? Хотя ещё не все материалы пришли… Но всё же понять, что он прекрасно владеет русским, можно же было?! Расхерачу дознавателя с Колесниковым!»

— Курителями гашиша хашашины, или ассасины, как их назвал Марко Поло, никогда не были. Слово «хашишийя» означает «нищий», а европейцам слышалось «гашиш». Вот они и пеняли на наркотики, в ужасе не находя объяснения фанатическому самопожертвованию ассасинов, кои не имели вообще никакого имущества и привязанностей. В некоторых обрядах, конечно, использовались одурманивающие средства, но тогда это повсеместно был маковый опий. Невозможно быть под кайфом и неделями, а то и месяцами выстраивать сложнейшие комбинации по проникновению в окружение визирей, царей или влиятельных вельмож, чтобы в нужный момент воткнуть в сердце жертвы фирменный кинжал. — Али поставил пиалу на стол. — Очень хороший чай, никогда такого не пил. Имеет сам по себе привкус молока. Благодарю за угощение, командон. — Он приложил руку к сердцу и качнулся в лёгком поклоне. — Что касается этих знаний, то я приобрёл их в Душанбе, в Таджикском госуниверситете. Факультет философии. Там же овладел и русским. Правда, прошло уже четыре года, и навыки не те: в кишлаке не с кем говорить на языке Достоевского.

«Сука Колесников, точно прибью! Тёмный, неграмотный дехканин, блин…» — подумал Кузнецов, но вслух спросил:

— Ничего себе. А почему вернулся в кишлак?

Али помрачнел, вероятно погрузившись в тягостные воспоминания, но после непродолжительной паузы пояснил:

— Умерла моя мама. Отец тоже болен. У него онкология, радоновые источники — причина. Раньше не знали, что горячие воды, бьющие из скал, при частом омовении могут быть опасны, а он лечил ими экзему. Хорошо помогало, но, видать, Аллах послал болезнь не для скорого выздоровления. Ему тяжело справляться с хозяйством, но уезжать в город нельзя. Родился и всю жизнь прожил в родном кишлаке Зонг, около трёх тысяч метров над уровнем моря. Сейчас ниже двух с половиной тысяч метров спускается — сразу давление скачет, кровотечения открываются. А я, единственный сын, обязан жить в родительском доме. Две сестрёнки тоже на мне. А сестра с третьей сестрёнкой… — Он замолчал и неожиданно уткнулся лицом в ладони.

Сначала Кузнецов не понял, в чём дело, но потом сообразил, что парень прячет глаза. В местных наречиях старшие и младшие братья и сёстры по-разному называются, поэтому на вопрос о количестве братьев и сестёр вам могут ответить: трое, а на вопрос о составе семьи можно услышать: десять человек. Просто сестра — это старшая, а сестрёнка — младшая. Так же с братом и братиком.

— Али, что с твоими сёстрами? Они тоже больны? — Сергей учтиво налил ещё чаю и подвинул пиалу собеседнику.

— Их убили. — Он поднял голову. Слёз не было, но глаза покраснели, а нижняя губа еле заметно подрагивала. — Повесили… вместе с мужьями.

У Сергея по спине побежали мурашки. Для мусульманина повешение — самая страшная и позорная смерть, потому что оно закрывает душе вход в рай. Так казнят за вероотступничество или иные тяжкие преступления против веры. Он никогда не слышал, чтобы в советском Таджикистане случались подобные факты. А тут сразу четырёх человек.

— Где и когда это случилось? — Офицер явно недоумевал и, естественно, отнёсся к информации профессионально-скептически, но эмоции собеседника были столь выразительны, что не поверить в его слова оказалось сложно.

Али молчал. На лице явно читались сомнение и нерешительность. Он взял пиалу, и стал заметен тремор рук: то ли от волнения, то ли от страха. Потом поставил чашку на место, так и не пригубив её.

— Моих сестёр убили полтора месяца назад, в Лангаре.

Кузнецов задумался, вспоминая топоним, но кроме афганского кишлака в 10 километрах от границы ничего на ум не приходило. Поэтому, уточнив, что за место собеседник имеет в виду, окончательно опешил от ответа:

— Афганский Лангар? А чего они там потеряли? И вообще, они наши, советские?

— Да, советские. — Ваханец опять замолчал, уставившись отрешённо в окно.

— Али, давай уже рассказывай! Начал, так заканчивай. Не бойся, мы без протокола общаемся. Даю слово офицера, против тебя это использовано не будет. Говори. — У Сергея в голове уже начали проступать очертания одной из версий незаконного перехода границы.

— Они вышли замуж. Там живут наши дальние родственники, и сёстры были сосватаны ещё в детстве, когда была жива мать. — Али вдруг переменился в лице и решительно насупился. — Командон, я тебе расскажу всё, но ты обязан поклясться своим Богом, что не навредишь этим ни мне, ни моей семье, ни моему племяннику.

Кузнецов заулыбался:

— Я коммунист и атеист и не верю в бога.

— Человек без веры — пустой. А ты веришь, я чувствую, пока в коммунизм и своего бога — Ленина. Но это ненадолго, так как страждущий и умный всегда найдёт путь к истинной вере… если успеет. Поэтому клянись своим нынешним богом.

Если бы не этот собеседник, контекст беседы, её место и обстоятельства, то Сергей бы сейчас расхохотался до слёз. Однако ваханец выглядел таким убеждённым в святости подобной клятвы, что офицер чуть было с ходу не поклялся. Но вовремя остановился.

— Ленин давно уже умер, зачем им клясться? — Он улыбнулся. — Я дал тебе слово офицера, оно вернее клятвы любому богу.

— Ничего страшного. Православные русские дорожат мощами и образами своих святых. Вон висит икона твоего нынешнего святого. — Али сначала посмотрел на бюст Дзержинского на столе. Потом передумал и указал на портрет Ленина, который со знаменитым прищуром наблюдал со стены за странным спором. — Поклянись им.

— Ну хорошо, — ухмыльнулся коммунист Кузнецов, — клянусь перед ликом вождя мирового пролетариата, что всё услышанное сейчас не использую против тебя и твоих близких. — Как ни старался подполковник, но улыбки не сдержал, хотя успел её спрятать, отвернувшись к портрету Ильича: «Завтра же понедельник, партсобрание как раз. Может, там сразу и покаяться? Как думаете, Владимир Ильич?»

Но рассказ ваханца быстро затмил комичность эпизода, и даже вождь теперь смотрел не хитро, а вроде как с тревогой и укором.

Со слов задержанного, его старшая сестра была уже лет десять как замужем за афганцем. Полтора года назад Али лично переправил на ту сторону и младшую сестру, после того как в родном кишлаке сыграли свадьбу, на которую жених, также незаконно, прибыл из Афгана. А потом ещё дважды ходил к ним в гости: на афганскую свадьбу и на рождение племянника. Всё так же через речку и мимо пограничников. Крайний, четвёртый, раз он был там месяц назад, уже после смерти сестёр и их мужей, когда забрал племянника и привёз его в свой кишлак, сюда, в Союз.

Али рассказывал, а Кузнецов тихо «прорастал» от услышанного, понимая, сколько дыр этот ваханец пробил в государственной границе и каковы будут последствия, узнай об этом наверху. Он как начальник разведки отряда вместе с самим начальником однозначно слетят с должностей, и это будет ещё не худший исход. В кабинете было жарко, но по спине Сергея покатились капли холодного пота. Он зачем-то взглянул на портрет Ленина. Тот с гневным укором смотрел прямо в глаза: «Ну что, товарищ чекист?! Теперь вас, голубчик, надобно отдать под революционный трибунал!» «Расстрелять к чёртовой матери, без суда и следствия!» — вторил свирепо бюст Железного Феликса на столе.

Али по-своему интерпретировал это залипание взгляда офицера на иконе своего «святого»:

— Командон, ты поклялся…

Кузнецов вышел из лёгкого ступора и глотнул чаю, стремясь снять нервный спазм в горле: «Дело нельзя передавать в следствие. Если там его поколют, то этот проходной двор на границе нам не простят. А нарушитель вроде не врёт. И не факт, что прорывов было не больше… Вот это задница!» Сергей молча наполнил обе пиалы и задумчиво посмотрел на собеседника.

— Не переживай. Он, — разведчик кивнул на образ вождя, — не прощает клятвоотступников. А теперь рассказывай, кто и почему столь жестоко расправился с сёстрами и зачем ты в очередной раз полез за кордон. Да, ещё… мне по-прежнему неясно, почему ты всё же сообщил о приверженности суннитскому исламу и скрывал владение русским языком.

Али помрачнел ещё больше.

— Я знаю лишь то, что их мужей и ещё троих мужчин с кишлака хотели забрать в свой отряд моджахеды. Сперва удалось откупиться, но через некоторое время требование вступить в бандформирование повторилось. Они отказались, а выкуп им назначили непосильный. Тогда «в назидание» застрелили одного из мужчин. Остальные успели скрыться, но мужей моих сестёр поймали. Поняв, что все они исмаилиты, а их жёны ещё и шурави, всех объявили кафирами, то есть предателями Аллаха, и повесили.

— Кто эти касапы, ты знаешь? — Сергей напрягся, опасаясь услышать подтверждение ранее полученной информации о расправе над несколькими афганскими семьями, якобы совершенное договорной бандой Наби Фаруха.

Договорными называли формирования, которые обязывались не нападать на советских пограничников и воспрещали использование подконтрольной территории для враждебных целей другими душманами. Кузнецов лично встречался с Наби. Он, конечно, был тот ещё урод, но тонна соляры в месяц в довесок к лояльности русских считалась невысокой платой за тишину вдоль 40 километров границы. Главарь слово держал, при этом шурави ненавидел точно, хотя и боялся их не меньше. Сергей в этом не сомневался, однако достигнутый статус-кво ценился намного выше справедливой пули в башке головореза. Поэтому иезуитская практика пограничной разведки хранилась в строжайшей тайне, а творимый порой такими бандами в своей вотчине беспредел сливался местной службе безопасности ХАД — пусть сами разбираются, это их страна, их нравы.

— Пока лишь знаю, что они пуштуны, а значит — сунниты. Бандформирование привержено афганской партии «Парчам». Для выяснения имени убийцы я и шёл туда. А когда был задержан… Твой майор-дознаватель тоже суннит. Мне бы не выбраться тогда, если б признался ему, что исмаилит.

— Поэтому ты и прибегнул к такийе и вообще закосил под неграмотного дурачка?

— Да. — Али виновато посмотрел в глаза.

Кузнецов чуть улыбнулся:

— Дорогой мой, дознаватель — он таджик и, конечно, соблюдает культурные обычаи мусульман. Но в первую очередь он советский человек, коммунист и офицер. Для него не важны твои вера, племя или род. Он беспристрастно расследует совершённое преступление. И всё!

— Тогда зачем он выспрашивал о той ветви ислама, которую я исповедую? Разве это важно для выяснения обстоятельств моего дела? Когда я убедил его, он так и сказал: «Хорошо, что ты не исмаилит». До сих пор эта враждебность к нам сохраняется в исламском мире. Многие невежественные мусульмане каждую пятницу посещают свои мечети, исполняют массу ритуалов и обрядов, будучи дальше от Аллаха, чем… ты — коммунист и христианин. И дознаватель твой — он лишь сверху коммунист, а внутри он мусульманин. Какой он коммунист, я не знаю, но мусульманин он — пустой: вместо Аллаха в своей душе держит страх перед кем-то, кого сам не знает. А ты, командон, христианин. В твоём сердце уже поселились сомнения. Пусти внутрь Христа. Тебе проще именно Ему довериться, чем принять истину от Магомеда, Будды, Зардушта или Моисея. Хотя, по сути, неважно, кто наполнит сердце, лишь бы истиной…

Сергей задумчиво покачал головой:

— Я подумаю о твоих словах, Али. Спасибо за совет. Но давай закончим сначала мирскую часть нашей беседы. Итак, узнал бы ты имя убийцы, и что потом?

Собеседник посмотрел в потолок.

— Когда пришла весть о смерти сестёр, то я спросил совета у халифа: «Что делать с новостью, что сегодня принесли в мой дом?» — Ваханец опустил голову и спокойно посмотрел на офицера. — Глава исмаилитской общины ещё не ведал о нашем горе. Он долго читал священную книгу Ихтиорат, по-русски это книга «Выбор», где расписано, чему благоприятствует каждый день в году. Потом что-то долго вычислял и дал мне ответ: «Новость требует от тебя отмщения. И благоволить ему будет любой понедельник до момента осеннего равноденствия». Через несколько дней отец поведал халифу о страшном событии, и они вместе принялись отговаривать меня. Халиф говорил, что Ихтиорат может ошибаться и вообще многое в древней книге сейчас уже сложно понять… — Али опять замолчал, уставившись в окно.

— Ну а ты? — разведчик лихорадочно пытался облечь в мыслительную форму то ощущение, которое, наверное, испытывает хищник, почуявший добычу.

— Я исполню волю Ихтиората, даже если не успею до истечения благоприятного срока.

Кузнецов молча подошёл к двери и позвал выводных, что приконвоировали задержанного из изолятора временного содержания. В кабинет зашли два вооружённых солдата.

— Али, посиди здесь. Я через пятнадцать минут вернусь. — Офицер зна́ком показал, чтобы конвойный надел нарушителю наручники, а сам вышел в коридор.

Глава 4

1983 год.

Кузнецов почти ворвался в кабинет к капитану Колесникову:

— Макс, вызови подполковника Галлямова, срочно! И мигом найди зама ишкашимского коменданта по разведке. Жду в кабинете его звонка, прямо сейчас. Три минуты тебе, и с материалами проверки по задержанному сразу ко мне. Да, и Джафара тоже. Уголовку пусть не забудет. Давай быстро только, нет времени! — Дверь с грохотом хлопнула, начальник отдела поспешил по коридору в свой кабинет.

Навстречу выводные вели Али. Конвойный, увидев подполковника, не дожидаясь вопроса, сообщил:

— В туалет попросился.

Сергей пропустил их и, схватив за рукав второго конвойного, тихо поинтересовался, как задержанный высказал свою просьбу. Ефрейтор улыбнулся:

— Да так и сказал: «Брат, своди в туалет».

— По-русски?

— Ну да. Хотя начкараула предупредил, что он ни бум-бум.

— Осторожно с ним. Наручники не снимать — пусть ссыт прям так, стоишь сзади.

Телефон в кабинете начальника загудел сразу, как только хозяин закрыл двери и успел раздвинуть шторки, закрывающие карту на стене.

— Товарищ полковник! Замкоменданта по разведке капитан Мухробов, — представился подчинённый из комендатуры в Ишкашиме.

— Мураджон, ты когда в Зонге был последний раз? Здорово.

Капитан сразу напрягся. В отделе его все называли на русский манер — Мишей, а Мураджоном иногда именовал только начальник. Такое «уважение» означало какой-то косяк с его стороны, и, значит, разговор будет явно не про успехи на ниве оперативной работы.

— День добрый, Сергей Васильевич. Неделе две назад… И вот завтра собираюсь ехать, — мгновенно сориентировался опытный оперативный офицер, каким-то чутьём ощущая, что именно недовольство работой в кишлаке — причина воскресного звонка.

Миша был рушанцем. Тоже памирский этнос, представителей которого в местном фольклоре нарекли самыми хитрыми прохиндеями во всём Таджикистане. Почему именно их, Сергей не знал, но подчинённый на все сто процентов оправдывал народную молву.

— Мураджон Ниязович, то, что ты чуешь недобрый настрой начальника, это очень здорово. Только тебе это не поможет; не в этот раз, по крайней мере. Ты в Зонг не завтра поедешь, а сейчас, сразу после нашего разговора. И к двадцати двум ноль-ноль жду от тебя доклад, прямо с места. Там есть телефон?

— У старейшины, если не сломался… — Миша понял, что накосячил где-то серьёзно, коль начотдела назвал его не просто по имени, а ещё и с отчеством. Поэтому спрашивать, о чём доклад, не стал, дабы не переводить раздражённое недовольство начальства в разрушительный гнев.

— Ты задержанного нашего пробивал по окружению? Его семья, чем в кишлаке занимался, друзья, родственники, где учился, служба в армии? Колесникову передал информацию? У тебя там вообще какие позиции? Что за агентура?

Капитан перевёл дух и тяжело задышал.

— Да, всё передал. В армии он служил. Колесников отправил запрос в военкомат республиканский. В областном, в Хороге, сказали, что он в центральном на учёте стоит. Семья… мать умерла, остался отец в кишлаке и две сестры. Не женат. По работе… он два года как приехал за отцом ухаживать. Работа какая в кишлаке — только чабаном или так, по хозяйству. Всё вроде. А друзей вроде нет особо. Да там и молодёжи-то осталось человек пять — семь, остальные — старики да пожилые.

— Это всё? А откуда приехал и чем занимался до этого — выяснил? Образование?

В этот момент в дверь постучали, и в кабинет вошли капитан Колесников и майор-дознаватель. Кузнецов жестом указал на стулья.

Замкоменданта что-то невнятно промычал про конспирацию, но, как истинный рушанец, мигом сообразил самоубийственность такого ответа.

— Я, Сергей Васильевич, в прошлую командировку поставил агентуре задачу подсветить по всем этим вопросам. И как раз завтра намеревался ехать встречаться с ними.

— Кто у тебя там?

— Два источника — агент Борз и Каюм. — Капитан уже взял себя в руки и наперёд просчитал свои дальнейшие ответы. — Справки по прошлым встречам готовы…

«Но в делах их ещё нет, потому что в отряде он не был как раз две недели», — иронично подумал Кузнецов, прекрасно понимая ход мысли своего нерадивого подчинённого.

— Сразу после Зонга планировал привезти их в отряд и отписаться по результатам выполнения агентами задания, — закончил доклад капитан Мухробов, но Кузнецов его уже не слушал.

Он спокойно просматривал куцую справочку капитана, что тот передал Колесникову по результатам отработки окружения Али.

— Вы, Мураджон Ниязович, стали предсказуемо неинтересны в оправдании своей профессиональной импотенции. Но к этому мы вернёмся позже, а сейчас записывайте вопросы, ответы на которые я жду сегодня к двадцати двум ноль-ноль. Готовы?

— Так точно, — по-уставному еле вымолвил капитан, впервые узнав, что импотенция бывает не только сексуальной.

— Когда и откуда Али приехал в кишлак? Полный состав его семьи, место нахождения всех сестёр… и сестрёнок! — Последнее слово Кузнецов рявкнул так резко, что Колесников аж вздрогнул. — Это я вам говорю, чтобы потом не выслушивать бред, что выяснили только про старших сестёр, так как про младших я не просил. — Начальник тут же взял себя в руки. — Далее. Кто конкретно сейчас с ним живёт вместе, особенно дети? Когда и за кого вышли замуж его сёстры, где они и их мужья в данный момент? — Сергей замолчал, глядя на дознавателя, и спустя несколько секунд продолжил: — С собой возьми обязательно пару надёжных бойцов. В доме Али проведёшь обыск. Тебе перезвонит через десять минут дознаватель, скажет, что искать, продиктует поручение. Не забудь про понятых и по результатам протокол составь нормальный! Всё понял?

— Так точно…

— Отца только не пугай. Поговори аккуратно про сына, что да как; может, он сам расскажет что интересное. С Зонга вернёшься — сразу в отряд. Меры безопасности в дороге! Движение только посветлу. Тридцать километров от Ишкашима, но всё равно возьми с собой КВ-радиостанцию. Через дежурного по комендатуре быть на связи. Вперёд. Жду результата.

В кабинете словно запахло дымом от напряжения и начальственного гнева.

— Макс, ты вызвал Галлямова? Где он?

— Да, уже идёт. Сказал, десять минут.

— Значит, тебе. Звони в отдел в Душанбе, начальнику отделения контрразведки. Кровь из носа завтра до вечера нужно получить копию учётной карточки из республиканского военкомата. Где это задержанный служил и почему стоит на закрытом воинском учёте? В республике вроде мобрезерв только старших офицеров ведётся и зарезервированных запа́сников по линии ГРУ. Кроме того, пусть завтра сгоняют в Таджикский госуниверситет. Али учился там, несколько лет как закончил факультет философии. Нужна копия личного дела студента. Ещё лучше пообщаться с деканом или преподами: как охарактеризуют его, может, что интересное вспомнят. И третье. Проверки из КГБ так и не пришли. Попроси, чтобы прозвонили и поторопили — у нас срок дознания истекает через несколько дней. Всё, иди.

Колесников встал и только подошёл к двери, как она открылась: прибыл заместитель Кузнецова подполковник Галлямов.

— Привет, Тимур, присаживайся. Дело срочное, сейчас обсудим. Макс, подожди ещё секунду. Прикрой дверь.

Капитан закрыл дверь и повернулся к начальнику.

— Макс, тебе скидка лишь потому, что ты всего два месяца как из академии. Пока нет времени всё рассусоливать, но ты уже понял, да?

Колесников покраснел и виновато потупил взор:

— Да. Только… он сказал, зачем шёл в Афган?

Сергей сделал вид, что вопроса не услышал.

— Али говорит по-русски, как мы с тобой, а ты за десять дней работы с ним так этого и не выявил. Запомни, здесь Памир. Он, как лоскутное одеяло, состоит из десятков этносов, религиозных течений, племён, родов и хрен ещё знает чего. Забудь, чему тебя учили на занятиях по оперативной психологии и разведдеятельности. Проникнуть в среду большинства этих сообществ и групп почти нереально, поэтому классических агентов у нас практически нет. Какова бы ни была основа вербовки, этнопсихологические и религиозные особенности играют решающую роль. Агент-пуштун с радостью сольёт тебе туркмена, но хрен что сообщит про своего соплеменника, даже живущего в другом кишлаке. Так же и остальные. Я не говорю уже о межконфессиональных противоречиях, когда своих единоверцев выгораживают, а соседа, исповедующего ислам иного толка или вообще иную веру, могут запросто оговорить. Родоплеменные связи и религиозная самоидентификация — вот что ты должен выяснить о своём собеседнике в первую очередь. Не выяснив этого и не зная нюансов его мировоззрения, невозможно понять мотивы поступков и тем более спрогнозировать действия. О моделировании поведения я уже даже и не говорю… Али — красноречивый тому пример. Он исмаилит. Одно из самых закрытых религиозных сообществ. Ты, надеюсь, знаешь, что, выживая во враждебном окружении, им веками приходилось оттачивать и конспирацию, и навыки выживания, и способность приспосабливаться к обстоятельствам? Для тебя это профессия, а для них это жизнь! Миша сегодня поедет пытать своих агентов в кишлаке Зонг, там как раз в основном все исмаилиты. Есть несколько семей просто мусульман шиитского толка, и вроде две семьи зороастрийцев. Так вот, они наговорят ему с три короба обо всём: кто у кого украл курицу, где кого видели в округе, у кого ружьё незаконно хранится и где выращивают мак. Но! Если только это не будет касаться их единоверцев. Здесь живут прекрасные люди, однако такая раздробленность заставляет их сжиматься в своих группах и оберегать себя от чужого пристрастия. Поэтому бери книги и читай, читай, читай! Ты не сможешь эффективно работать как разведчик, тем более как вербовщик, пока не станешь мусульманином больше, чем они, таджиком больше, чем таджик, и так далее… Ты понял меня, Макс?

— Да я и так уже почти не сплю, Коран конспектирую… — Офицер вытер пот со лба.

— Молодец. Только подойди к подполковнику Галлямову — у него много полезных книг, он тебе посоветует, что выбрать. А то, глядишь, так и потеряем будущего гения оперативного сыска — ненароком обрезание сделаешь, и мне из-за этого строгача по партийной линии влепят.

Все рассмеялись. Обстановка чуть разрядилась, и Колесников ушёл выполнять поручение.

— А теперь ты, Джафар, — строго обратился Кузнецов к дознавателю. — Блин, я, конечно, рад, что ты суннит, но какого хрена ты это с Али обсуждал?! Решил теологический диспут провести? Ты же опытный опер, тебе уже под сраку лет! Вон седой, как старый мерин! Мне что, и с тобой политзанятия проводить о свободе совести в Советском Союзе? Или, может, сразу на парткомиссии это обсудим, а? Он из-за тебя закрылся. Он исмаилит! Ты что, сразу не понял этого? И вообще, что за хрень религиозная из тебя попёрла?

Майор покраснел так, что его смуглая морщинистая кожа приняла оттенок перегретой печки-буржуйки. Богатые усы распушились, а губы задрожали.

— Васильич, да не обсуждал я ничего такого с ним! Спросил национальность, он ответил, что ваханец. Я ему и сказал, что нет такой национальности, это просто этническая группа, а национальность: таджик, узбек и так далее. «Значит, таджик», — говорю. Записал в протокол. Он спросил: суннит или шиит? Я говорю: суннит… просто чтобы контакт наладить. Он и ответил, что тоже суннит. Ну и всё.

— Суннит, шиит, ваххабит… Как вы задолбали уже! Скорее бы перевестись куда-нибудь в Мурманск, где из людей одни белые медведи. Ладно, проехали. Испугал ты его, короче. Но сейчас важно другое. Хорошо подумай, и через пару часов нужны предложения, по каким основаниям мы можем уголовное дело прекратить. Естественно — законным, и чтобы прокурору не стыдно было в них поверить. Разговор с ним я беру на себя. Подкидываю пока одну подсказку. У Али фактически на иждивении находятся два человека: отец, больной раком, и пятилетний племянник — сын старшей сестры. Все живут в Зонге. Правда, относительно мальчишки нужно проверить, но, думаю, Мухробов с этим справится. Вот такая вводная… И да! Пацан, вероятно, до сих пор без советских документов.

Галлямов и дознаватель недоумённо переглянулись.

— Джафар, пока иди кубатурь над проблемой. Потом всё объясню. И прекращай свои эти «Чё почём, откуда призвался?» с религиозным оттенком.

— Командир, да я… да я от тебя лишь узнал, что наш Навруз на самом деле языческий праздник огнепоклонников-зороастрийцев. Какие религиозности, ты чего?

Офицеры по-дружески рассмеялись.

— Всё, иди. И сразу позвони Мухробову, проинструктируй его относительно обыска. Не приведи Аллах, если в кишлаке про шмон узнают. С отцом чтобы уважителен был и объяснил старику: сам не растреплется — о следственном мероприятии никто и не узнает. Джафар! Миша накосячит — отвечать будешь ты. Понял?

Майор молча встал и направился к двери.

— Стой! — опять у самого выхода остановил начальник подчинённого.

— Да понял я, Васильич! Заинструктирую, как душару на учебке перед стрельбами.

— Скажи ему, пусть возьмёт на комендатуре канистру керосина, муки, сколько не жалко, и ящик сгущёнки. Всё отдаст отцу задержанного, там как минимум один ребёнок. И спички ещё пусть не забудет. Если комендант бухтеть начнёт, на мой приказ разрешаю сослаться.

Дознаватель ушёл.

Кузнецов быстро рассказал своему заму суть откровений ваханца. Тот тоже пошёл пятнами, почуяв, в какую задницу его показания могут завести. Решили, что заместитель срочно выйдет на следующей неделе для проверки на комендатуру и проведёт там контрольные встречи с прикордонной агентурой, состоящей на связи с Мухробовым. А по самому замкоменданта необходимо что-то делать. Не дай бог каналы нелегальной переправы — не результат его разгильдяйства, а… Об этом думать даже не хотелось.

Касаясь истории с якобы погибшими женщинами, Галлямов подтвердил, что пару недель назад один из загранисточников действительно сообщил об убийстве именно в Лангаре нескольких местных. Кровь несчастных на руках этого козла — Наби Фаруха.

— Точно! И к партии «Парчам» он примкнул недавно. Сто процентов, казнь сестёр Али — его работа. Неймётся уроду. Но пока он держит участок ишкашимской комендатуры в тишине, убирать его нельзя — у нас хотя бы левый фланг отряда «обеззаражен». Свято место пусто не бывает. Уйдёт Наби, кто придёт? Сможем договориться? Информация по Вахиду, кстати, тоже от него; обещал помочь разобраться с упырём, если тот появится на его территории.

— Вахид… — Сергей задумался, услышав имя главаря бандформирования, виновного в гибели уже трёх пограничников. — Действительно, в Афганистане много секретов, но нет ничего тайного. Тимур, ну-ка неси материалы по нему.

Чутьё не подвело Кузнецова. Вечером следующего дня пришла телеграмма из Душанбе, где указывалось, что в 1979–1981 годах задержанный проходил срочную службу в городе Чирчике Туркменской ССР, в/ч 35651. Призван был после окончания Таджикского госуниверситета. Колесников прозвонил коллегам в Ашхабад, и те, немного удивившись, сразу сообщили, что данная воинская часть является «15-й ОбрСпН». Капитан впервые слышал подобную аббревиатуру и, когда доложил Кузнецову, предположил, что это отдельный строительный батальон. Начальник мог бы пошутить, однако в Советском Союзе мало кто знал её расшифровку.

— Ну да. Отдельный точно, только не батальон, а бригада. И не строительная, а специального назначения… ГРУ. Позвони в караулку, скажи, пусть задержанного приведут. Нужно ещё раз его допросить.

Али на вопрос о службе в армии ответил кратко, что был командиром отделения и демобилизовался сержантом. Понимая, что парень под подпиской о неразглашении, Сергей сразу сообщил о своей осведомлённости об его приписке к частям военной разведки:

— Я офицер КГБ, мне можно рассказывать такие вещи, потому что расписку о неразглашении у тебя отбирал тоже офицер госбезопасности.

Довод был так себе, но он подействовал, и оказалось, что парень служил в составе 156-го отдельного отряда спецназначения, который участвовал в 1979 году в штурме дворца тогдашнего президента Афганистана Хафизуллы Амина.

— Нашу часть называли «мусульманский батальон», потому что личный состав был из таджиков, узбеков и туркмен, а под Кабулом действовали в афганской форме. Все знали языки, набраны в отряд из частей спецназа и ВДВ по всему Союзу. Но многих, как меня, сразу призвали в пятнадцатую бригаду. Я был в сборной университета по лёгкой атлетике, кандидат в мастера спорта, да и учился хорошо. — Он испытующе посмотрел на офицера. — Командон, ты поклялся!

— Не переживай, Али, всё только между нами. И у меня есть новость про убийцу твоих сестёр… — Теперь уже Сергей сверлил собеседника немигающим взглядом.

Тот переменился в лице: смуглая кожа словно ещё больше потемнела, зелёные глаза вспыхнули дьявольским огнём, губы напряглись в каком-то яростном оскале.

— Ты скажешь мне его имя?

— Да. Его зовут Вахид. Более того, я скажу, где найти шайтана, и помогу тебе до него добраться, потому что кроме твоих сестёр он убил и троих пограничников. Ребята все русские, поэтому возмездие за них осуществить должно государство, но мы бессильны пока сделать это. И если ты сможешь отомстить за своих родственников, то утешишь и родителей погибших солдат…

— Говори, я согласен, — резко прервал Али Сергея, не дослушав его до конца.

Кузнецов внимательно наблюдал за мимикой и жестами ваханца, пытаясь по невербальным сигналам и неосознанным движениям прочесть в них ответ на главный вопрос: «Не подведёшь ли ты меня, Али?» Собеседник весь словно напружинился, корпус подал вперёд и в нетерпении даже привстал со стула. Разведчик медленно переместил взгляд с его лица на сжатые кулаки с побелевшими от напряжения костяшками пальцев. Тот проследил направление внимания офицера, после чего шумно выдохнул и, распрямив ладони, растёр их, будто смывая с рук невидимое напряжение.

— Ты можешь положиться на меня, командон, не подведу — я не кафир и вешать собак не буду. Зачем душе, проданной шайтану, скитаться по земле рядом с душами моих несчастных сестёр? Аллах всемилостив и, может, за моё великодушие к отродью Ибиса… да простит Всевышний за осквернение языка именем дьявола… примет невинно убиенных Бахору, Зевар и их мужей… Аллах, Азза ва Джаль! — Ваханец молитвенно провёл по лицу ладонями. — Я сделаю это так, как делали мои предки — ритуальным кинжалом ассасинов. Он умрёт, а его род пусть будет в ужасе.

Сергей внутри даже улыбнулся сам себе, заметив, что Али чутко уловил его сомнения в правильности помощи в столь неоднозначном деле, как месть. Но ещё больше его удивило то, что сам он не был уверен в практической осуществимости акции, а исмаилит решил, что собеседника-атеиста могут беспокоить «посмертные мытарства чёрной души нечестивца».

— Это твой акинак? — Сергей вытащил из ящика и положил перед Али старинный кинжал в потемневших серебряных ножнах. — Нам важно, чтобы банда касапа исчезла вместе с главарём, а что будет с его душой, пусть действительно решает Аллах. Извини, вчера провели обыск в твоём доме, изъяли холодное оружие. Таков порядок. Но соседи ничего не знают, поэтому честь семьи не посрамлена. Отцу привезли керосин, продукты и сладости для племянника. Ты же не думал, что я сразу поверю твоим словам?

Невероятная гамма эмоций промелькнула в мимике парня, окончившись гримасой ужаса.

— Надеюсь, никто не прикасался к клинку? — тихо спросил Али. — Его нельзя трогать.

— Я точно нет. Ещё даже не видел, — спокойно ответил Сергей и извлёк акинак из ножен.

— Не хватай только лезвия пальцами, а то… умрёшь! Никто не знает, сколько ему лет. Известно лишь, что ко времени создания тысячелетие назад империи Сельджуков им уже убили десятки врагов-исмаилитов, а уж сколько крови он пролил во времена хашашинов…

Деревянная рукоять без гарды потемнела от времени, однако заклёпки явно были свеже́е, чем металл самого клинка. Вероятно, накладки уже меняли, возможно не раз. Кузнецов медленно повертел оружие, разглядывая его со всех сторон, обратил внимание на разную толщину тёмно-серебристого клинка и его плавающую ширину. Местами виднелись мелкие каверны, однако режущая кромка оказалась неожиданно острой — Сергей даже не заметил, как порезал соскользнувший палец, лишь слегка прикоснувшись к лезвию. Судя по всему, кинжал действительно помнил многое, коль металл так истончился, а поверхность обглодало время.

— Какой острый! Хорошо сохранился, если ему действительно столько лет. А что это за крылышки отчеканены у основания? Да ну! Немецкий орёл, что ли? Так это фашистский штык, наверно; какая тысяча лет?! — Офицер снисходительно улыбнулся, показывая собеседнику увиденное клеймо.

Али даже не взглянул:

— Там знак благого духа фраваши, о котором в своём откровении говорил пророк Зардушт. Ты знаешь, кто это? Посмотри внимательно: клеймо сильно истёрлось. И будь аккуратней, акинак уже сделал тебе предупреждение.

Кузнецов осторожно переложил кинжал в левую руку, слизнул алую каплю с подушечки пальца.

— Слышал… — протяжно ответил он и, прищурив глаза, поднёс чеканку к свету настольной лампы: — Действительно, как интересно выполнено. Когда-то бороздки, наверно, были залиты золотом — с края в глубине виден ещё блеск. Да, это не свастика; в центре просто круг, а сверху, похоже, человеческий профиль. Любопытная вещичка. Откуда он у тебя? — Офицер спрятал акинак в ножны и положил его ровно посредине между собой и собеседником.

— Кинжал передаётся по наследству. Год назад, будучи при смерти, отец завещал его мне. А на следующий день он резко пошёл на поправку. Отец сказал: это была воля Всевышнего, потому что акинак просто так не попадает в руки никому. И к тебе, кстати, тоже. Любой, кто хоть раз сжал рукоять кинжала, становится его слугой. Кому он доверился, тому уготованы священная миссия защитника и помощника или смерть. Не спрашивай только, защитника кого. Никто не знает, кроме самого акинака; он выбирает достойных. И пока человек не докажет своей богоизбранности делами, ему нельзя прикасаться к лезвию.

Повисла пауза. Оба смотрели на лежащий между ними артефакт.

Первым заговорил Кузнецов:

— Какими делами?

Али просто пожал плечами и, посмотрев в потолок, поднял кверху ладони.

— Не знаю. Всевышний ведает. Аллах, Бог, Дхарма, Ахура-Мазда, Яхве, Брахман… может, твой Ленин. Выбирай, кто больше нравится, и слушай. Если он истинный, то всё тебе скажет.

Сергей, сам того не замечая, украдкой взглянул на портрет Ленина.

— А если не скажет?

— Если он истинный, а ты умеешь слушать — обязательно скажет. Если не умеешь, то обязан научиться, вернее, прийти к этому состоянию слушания. Кинжал готов ждать. Иначе ты становишься ему не нужен здесь, на земле…

Рука офицера невольно потянулась к ножнам. Он крепко обхватил рукоять, не поднимая оружия со стола.

Али продолжил:

— Самый древний владелец, о коем известно моей семье, — это предок по мужской линии в тринадцатом колене. Он первый мусульманин в нашем роду, а его отец — последний зардушит. Пришедшие полчища Тамерлана вырезали огнепоклонников. В четырнадцатом веке прапрадед принял ислам шиитского толка и сразу подвизался к общине исмаилитов, где вскоре стал пиром — главой общины. До прихода советской власти все мои деды были пирами, хотя всегда и вера зардушитов, и наша подвергалась гонениям. Этот пост наследовался, а с ним передавался акинак. Потом светская власть разрушила религиозные структуры, и пиров перестали избирать. Остались халифы — местные главы небольших общин. До болезни таковым был и мой отец.

Кузнецов разжал пальцы, посмотрел на порез — крови уже не было — и широко улыбнулся:

— За столько лет никто так и не понял, кому должны помогать эти избранники и кого защищать? Да уж! Сначала ты заставил меня поклясться перед портретом товарища Ленина, а теперь говоришь, что надлежит узнать у него имя моего тайного подзащитного. Интересно, как? Не в мавзолей же идти. — Сергей снисходительно засмеялся. — Ладно, давай закончим то, с чего начали разговор. Только прежде теперь ты должен поклясться мне в трёх вещах. Готов?

— Говори.

— Первое. Содержание нашего разговора не подлежит оглашению. Второе. Ближайший год для всех родственников и знакомых ты будешь в тюрьме, поэтому ни видеться, ни общаться ты с ними не сможешь. Мы вдвоём съездим в Зонг, ты сам объяснишь это отцу, попрощаешься и на год исчезнешь. Обязуюсь проследить, чтобы семья не бедствовала. Поможем и дровами, и всем остальным. Не волнуйся, без тебя не пропадут. И третье. Я решу твою проблему с уголовным делом, помогу покарать убийцу сестёр, но ты поможешь Родине в борьбе с душманскими бандами. Как? Расскажу позже. Уверен, ты сможешь. И ещё. Впредь без моего разрешения ты никогда не появишься на территории Ваханского коридора и тем более в афганском кишлаке, где жили твои сёстры, — в Лангаре. Если готов, вот новый протокол твоих показаний по уголовному делу, чтобы прокурор мог прекратить его. А здесь, — он положил перед собеседником чистый лист и ручку, — запечатлеешь свою клятву; содержание помогу изложить.

Кузнецов подвинул кинжал к Али, откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на ваханца. Тот взял акинак за рукоять и медленно извлёк его из ножен.

— Теперь мы оба слуги этого господина… Поскорее узнай у своего Бога, зачем кинжал выбрал тебя, — и, вернув его опять на середину стола, придвинул белый лист: — Диктуй, что писать.

Глава 5

1983 год.

Москва в течение пяти дней согласовала замысел проведения агентурно-боевой операции по уничтожению бандформирования Вахида и, собственно, ликвидации её главаря. Такая сговорчивость Центра обуславливалась тем, что на территорию Пакистана направлялись агенты и, соответственно, в случае их пленения предъявить СССР будет всё равно нечего — кровная месть, ничего не поделаешь: «Советский Союз не имеет никакого отношения к иностранным гражданам, задержанным на территории Пакистана». Да и сдаваться в плен Али точно был не намерен, свято веря в незавидную участь, какую в таком случае ему уготовит мистический акинак.

Для работы вместе с ваханцем, или агентом Ассасином, как он теперь числился в негласном аппарате КГБ СССР, Кузнецов отобрал надёжного конфидента из числа пуштунов в нейтральной бандгруппе другого полевого командира. Данное формирование как раз действовало на приграничной с Пакистаном территории. Оно остро враждовало как с моджахедами Наби Фаруха, так и с беспринципной бандой Вахида, который уводил скот и грабил родовые кишлаки обоих душманских группировок. Формирование считалось нейтральным, потому что советским гарнизонам препятствий не чинило, но и на контакт с «неверными» шурави главарь не шёл.

Молодого пуштуна год назад завербовал офицер разведотдела, прикомандированный к полевой оперативной группе загрангарнизона Бондар-пост, что дислоцировался рядом с Пакистаном. Дерзкий парень, будущий агент, похитил в родовом кишлаке Наби Фаруха девушку, дочь одного из полевых командиров главаря. Естественно, сделал это с благими намерениями — жениться. Однако родители невесты и родственники, мягко говоря, оказались категорически против, потребовав вернуть дочь. Жених отказался. Мнения невесты в этом споре, конечно, никто не спрашивал, хотя она выразила своё желание выйти замуж. Согласно пуштунскому кодексу чести пуштунвали, такое поведение иноплеменника считается тяжким оскорблением родителям, и на совете старейшин пылкому юноше был объявлен бадал, или месть за оскорбление. В таком случае кодекс предписывает компенсацию от обидчика и его племени, вплоть до убийства. Главарь нейтральной банды, хоть и враждовал с Наби Фарухом, усугублять конфликт ещё и межплеменной кровной местью не желал. Поэтому он, как говорится, «с темы съехал» и приказал парню вернуть дочь родителям, а вместо этого купить себе белую ишачку или, если позволяют средства, завести бачу-бази. Однако юноша богатством ещё не разжился да и любимую ишачку уже имел, правда, обычную — серую. Но, как известно, даже последнему дивону ни животное, ни мальчик для сексуальных утех бача-бази родить наследника не могут, поэтому бедняга впал в «пуштунскую депрессию», то есть накурился гашиша и ночью случайно забрёл на минное поле вокруг советского загрангарнизона. Цепанув растяжку, чудом получил всего два осколка в ногу. От боли дурь его отпустила, и, переждав в траве пулемётную реакцию сторожевого охранения русских, он благоразумно остался лежать до самого рассвета.

Утром афганского Отелло нашли, оказали медпомощь и отдали разведчику. Тот сразу понял, что перед ним не простой дехканин, а душман из местного бандформирования. Офицер велел принести с кухни котелок ароматнейшего плова, налил в прозрачный графин холодной воды и всё это поставил на виду у бедолаги. Так радушно, но дозированно утоляя его наркотический сушняк и голодняк, разведчик и выведал у боевика всю вышеописанную историю.

— Делов-то! — в конце сказал он. — Вон стоит на краю хибара, видишь? — Офицер показал на саманную постройку за окопом, на краю минного поля. — Разрешаю спрятать там свою Гюльчатай на пару месяцев. Пусть поживёт, никто ничего не узнает. Поставлю её на довольствие у нас. А ты, пока решаешь возникшую проблему, будешь тайно навещать невесту и заодно приносить мне информацию о происходящем в твоём бандформировании.

Парень задумался, и чтобы этот процесс не затягивался, разведчик добавил:

— Ну, или сажаю тебя на БТР и отвожу в кишлак к своим, а там уже сам объясняй, где ты был и что делал у шурави, за что они тебя подлечили и с таким почётом домой вернули.

Убедительность довода была железобетонной даже для человека с наркотическим абстинентным синдромом, и, попросив ещё плова, юноша согласился на всё. Для надёжности разведчик пообещал, что если парень обманет, он сообщит Наби Фаруху, в каком кишлаке сейчас дочь его командира. Юноша поклялся на Коране, а разведчик в качестве свидетелей этого притащил в дом ещё двоих солдат-мусульман, дабы не соблазнять вновь завербованного агента ересью, что клятва, данная «неверному», силы не имеет.

За пару месяцев парень вымолил у родственников невесты согласие на свадьбу, преподнеся им в качестве калыма исправный русский грузовик ГАЗ-66, что он лихо отбил или угнал у шурави в ходе ожесточённого боя. Естественно, идущую под списание машину подшаманили для приличия и передали боевику его новые советские друзья. Еженедельно работая в хибаре над будущим наследником, агент параллельно предоставил такую информацию, которая уже не оставляла ему обратной дороги.

Через некоторое время оба племени — жениха и невесты — хорошо погуляли на их свадьбе, ну и… привычно продолжили враждовать. То ли из-за очерёдности полива своих полей водой единственного в округе скудного ручья, то ли ещё из-за чего. Как говорится, был бы кодекс у чести, а уязвить её повод найдётся. Но разведку это уже не интересовало, главное — агент надёжно от неё зависим, в относительной безопасности, заинтересован в работе и делает её качественно. Более того, парень проявил себя отчаянным моджахедом и постепенно заслужил уважение у главаря бандформирования. Тот хотел его назначить одним из своих помощников, но воин попросил дать возможность пожить обычной жизнью с молодой женой. Главарь разрешил, при условии, что боец всё же будет привлекаться для сложных дел. Таким образом агент получил определённую свободу действий и по-прежнему владел всей обстановкой в районе и в своём бандформировании.

За два дня до вывода Ассасина на афганскую сторону и его знакомства с напарником Кузнецов, как и обещал, повёз ваханца домой. Выехали рано утром, так как предстояло осилить больше 130 километров горной дороги вдоль реки Пяндж.

Сколько раз ни ездил Сергей этим и другими памирскими маршрутами, никогда не мог не то что задремать, а просто оторвать глаз от окна. И дело не в инструкциях и приказах, написанных кровью военных, погибших в засадах, и запрещавших отвлекаться от наблюдения за своими секторами. И не в убитых дорогах и сложностях трасс, когда от скорости реакции зависит твоя жизнь: успеешь или нет открыть дверцу и выпрыгнуть из срывающегося в пропасть авто. И даже не в камнепадах и селях, предупреждающих лишь за несколько секунд своим грохотом: «Тормози!» или, наоборот, «Газуй!».

Нет. Дело в пейзажах, каждый раз завораживающих своей величественной красотой и грандиозностью замысла их творца. Вечность, застывшая в недоступных горных пиках, до которой, кажется, можно дотронуться рукой. Бесконечность, взрывающаяся на выходе из ущелья ослепительным солнцем и небом, готовым лопнуть от распирающей его синевы. Необузданная мощь в теснинах, выворачивающая наизнанку реку, до этого лениво текущую по долине. Девственная чистота, белой фатой лежащая на вершинах хребтов и на кронах цветущих по весне садов. Древность, повсеместно выступающая руинами крепостей, о защитниках которых порой не осталось даже легенд. И ничтожество твоей собственной персоны на фоне этих масштабов, размеров, эпох.

А ещё Сергея поражало, как меняется восприятие здешнего ландшафта и природы в зависимости от сезона и даже времени суток. Конечно, самый живописный вид — это весной и до середины лета, когда резкий контраст цветовой гаммы просто сносит голову. Если вершины гор одеты в белоснежные папахи, то чуть ниже начинается пояс каменных изваяний, окрашенных в серо-коричневые тона. Его изредка разрезают тёмные трещины в скалах, серебристые паутинки горных ручьёв, белёсые мазки пенных водопадов или чёрные языки уже высохших водяных потоков. Ещё ниже уже еле видны мелкий кустарник и кривые деревца, чудом уцепившиеся за каменные россыпи и робко дребезжащие зелёными листиками. А ещё ниже они постепенно переходят в изумрудные пятна и полосы рощ, подножия которых устилает яркий травянисто-цветочный ковёр, словно нарисованный ребёнком, впервые получившим в подарок акварельный набор: каких цветов там только нет! И весь этот ансамбль играет оттенками и светотенями под управлением великого дирижёра — солнца. В утренних лучах снежные шапки сияют словно Фаворским огнём, а голые каменные склоны и россыпи под ними на минуту стыдливо окрашиваются нежно-розовым румянцем, будто стесняясь своей обнажённости. И если в этот момент ты находишься в горном ущелье, то, взглянув в небо, сможешь увидеть потрясающую картину затухающих звёзд, чей свет неохотно растворяется лазурью. Ну а на закате солнце разыгрывает цветовую феерию в багряных тонах. Нити горных ручьёв вспыхивают серебристым блеском отражённых косых лучей, седые пики подсвечиваются алым, изумрудно-бирюзовое буйство становится насыщенно нефритовым, переходящим в тёмно-фиолетовый цвет аметиста.

Сейчас был конец июля, и коричнево-серая краска поглотила всю остальную цветную палитру, позволив зелени сохраниться лишь в долине, где протекал Пяндж. Уазик не спеша ехал по грунтовке, изредка прижимаясь к её краю, пропуская встречные машины, наездников, гужевые повозки и мелкие отары. Когда проезд сужался критически, водитель вовсе останавливался. Но каждый раз и он, и пассажиры брались за дверную ручку, а дважды Кузнецов даже приоткрывал дверцу — в полуметре справа, на глубине тридцатиметрового ущелья, злобно ворчала река, оловянно-белая от пены.

По мере движения заезжали на пограничные заставы — отметиться и связаться с отрядом. На комендатуре в Ишкашиме пообедали, после чего Сергей выслушал доклад капитана Мухробова. Тот в своей уклончивой и многословной манере расписал сложность оперативной обстановки и то, насколько скупые результаты его усилий сродни подвигу легендарных нелегалов прошлого. В частности, по агентурным данным разведчика, у фигуранта уголовного дела четыре сестры. Две проживают в Зонге, а две куда-то уехали; куда, источники не знают. Самое интересное, что оба агента присутствовали на свадьбе сестры Али, что сыграли полтора года назад, а один даже был свидетелем со стороны жениха.

Сергей выслушал подчинённого, но вопрос о том, что агенты умолчали о гражданстве жениха и вообще сокрыли от сотрудника массу «мелких деталей», поднимать не стал. Решение о переводе капитана уже было принято.

— Миша, — обратился Кузнецов к подчинённому уже перед самым отъездом, — я дальше по участку поехал. Предупреди тринадцатую заставу — возможно, ночевать у них останемся. И напомни, как зовут твоих агентов в Зонге. Условия связи по паролю те же остались? Для задержанного нужно кое-какие вещи забрать, поэтому навещу его отца и заодно, может, штыков проверю.

Капитан ответил, протянул набранную флягу воды, и Сергей только сейчас заметил, что левая ладонь у парня забинтована.

— Что с рукой?

— Да, ерунда. Порезался, когда обыск проводил.

— Не изъятым кинжалом, надеюсь?

— Им, — удивился капитан прозорливости начальника. — Острый как бритва оказался.

Кузнецов пристально взглянул в глаза подчинённому.

— Плохая примета — хвататься за клинок чужого ножа… Ладно, пора ехать.

Дом Али находился на самом краю кишлака, подпирая своей стеной горный склон. Уазик подъехал к дувалу, и со двора выбежали двое любопытных мальчишек. Али заулыбался и, не дожидаясь, пока осядет пыль, выскочил из машины. Пацаны бросились к нему, один тут же оказался на руках у парня. На шум из дома вышли две девушки, одетые в национальные цветастые платья. Одна, что помладше, увидев машину с посторонними мужчинами, тут же исчезла и спустя мгновение появилась уже в платке. Вторая, вспыхнув улыбкой, сразу кинулась Али на шею.

Сергей, прежде чем выйти, обратился к водиле:

— Сань, посиди пока в машине. Автомат здесь оставляю. Двери закрой на замок, а то не заметишь, как местная пацанва растащит всё по винтикам. Сейчас определюсь, что да как, покажу, где туалет и так далее. В любом случае оружия не показывай, закрывай в машине. Кстати, как туалетом пользоваться, помнишь? С какой стороны камни брать, с левой или правой? — Он улыбнулся.

Водитель засмеялся, вспомнив, как, впервые оказавшись в горном кишлаке, поначалу так и не сообразил, зачем у ямы лежат две небольшие кучки круглых речных камней. Такое, конечно, было редкостью, но тем не менее в отсутствие воды и тем более бумаги — встречалось, и тот урок солдат запомнил на всю жизнь.

— С левой, товарищ подполковник.

— Молодец. Запомнить просто: левая рука нечистая, ею ничего подавать нельзя, а то обидишь. Так что берёшь чистый камень слева, а использовав его, кладёшь в правую кучу.

Кузнецов подошёл к Али, и одновременно из калитки вышел старик, одетый в тёмно-синий чапан, тюбетейку и традиционную местную обувь — калоши. Увидев сына, он всплеснул руками и засеменил навстречу. Обнялись. Старик заплакал, что-то неразборчиво причитая и качая головой. Сын с улыбкой отвечал, успокаивая отца. Потом повернулся к офицеру:

— Это моя семья, командон джан. — Он по-прежнему держал на одной руке племянника, другой обнимал старика, а две сестры стояли по бокам, прильнув к нему.

— Давайте лучше войдём во двор, — предложил Кузнецов, не желая привлекать внимание соседей.

Старик сразу же засуетился, взял офицера под локоть и провёл через калитку:

— Да, конечно, уважаемый, проходи! Аиша, Гульнара, ну чего стоите? Видите, гости приехали, накрывайте дастархан. Быстро, быстро!

Младшая дочь тут же помчалась в дом, а старшая продолжила держать брата за руку. Сергей лишь мельком взглянул ей в глаза, не смея задерживать взгляд. Он что-то пошутил на дари, и отец засмеялся, удивившись знанию языка русским офицером. А Кузнецова тем временем словно разрывало на части желание повернуться к девушке, сдерживаемое волевым запретом смотреть на местных женщин. При этом он всем телом ощущал на себе взгляд сестры Али.

— Меня зовут Сергей, — представился офицер и протянул руку старику.

— Очень приятно, Сергей джан, — улыбнулся старик, уважительно разглядывая две звезды на камуфлированном погоне подполковника. — Моё имя Карим. — Он двумя руками пожал ладонь. — А это моя дочь Аиша и внук Алишер.

Кузнецов повернулся к девушке, их взгляды встретились; она открыто улыбнулась и не опустила глаз, что вовсе смутило офицера: такое поведение было не принято в мусульманской среде. Более того, участие незамужней девушки в мужском разговоре вообще выглядело весьма вольным, даже в кругу просвещённых и во многом либеральных исмаилитов. Как ни пытался Сергей казаться равнодушным, однако улыбка предательски вылезла сама собой; «Лишь бы отец с Али не заметили!»

Так же, как и брат, Аиша была тёмно-русой и поразительно зеленоглазой. Косынка цвета морской волны, подвязанная сзади под волосами, лишь слегка покрывала голову, и непослушно выбившиеся локоны обрамляли лицо. Солнце светило ей в глаза, отчего на фоне необычно светлой кожи они пылали малахитовым огнём.

— Приятно познакомиться, Карим… — Сергей сложил на груди ладони и чуть качнулся в сторону отца семейства, но тут же повернулся к Али: — … Как звали твоего деда?

— Мельхиор, — улыбнулся счастливый ваханец и переменился в лице. — Ой, Сирадж, — тут же поправился он и непринуждённо засмеялся.

— Рад знакомству, Карим Сираджович. — Офицер сделал вид, что не заметил странной оговорки ваханца, и ещё раз почтительно качнул головой старику. После чего помимо своей воли всё же повернулся в сторону Аиши.

Девушка укоризненно смотрела на брата, но, заметив внимание к себе русского офицера, вновь вспыхнула яркой улыбкой и опять глаз не отвела, но ничего и не произнесла. На этот раз мужчины однозначно заметили смущение Сергея. Они оба переглянулись и кинули короткий взгляд на родственницу, но не осуждающий, а, наоборот, какой-то снисходительно-понимающий.

Кузнецов взял себя в руки и, демонстративно повернувшись к Аише спиной, обратился к старику:

— Привёз вам сына, правда, ненадолго… Ну, он всё сам расскажет. Наворотил делов, конечно…

Отец вновь по-стариковски запричитал и, хватаясь за голову, принялся ругать нерадивого наследника. Пока здоровенный детина терпеливо выслушивал родительское негодование, Кузнецов с водителем выгрузили из багажника мешок с крупой, несколько коробок консервов и огромный кулёк конфет. Племянник Али со своим другом тут же набили сладостями карманы и с визгом умчались куда-то со двора. Аиша продолжала стоять рядом с братом. Сергей спиной чувствовал на себе её изучающий взгляд. Всё это было крайне необычным. Где-то в Душанбе или Хороге, где нравы не столь строги, такое поведение ещё можно было встретить. Но здесь, в глухом горном кишлаке, тем более в присутствии иноверца… Кузнецов чувствовал себя крайне неловко. Молодая девушка, мягко говоря очень привлекательная, не стесняясь присутствует в мужской компании, и никто из близких не делает ей замечаний. Сестра лет пятнадцати от роду исчезла со двора сразу, а эта явно постарше… хотя незамужняя вроде, да и молчит, не вмешивается. Безусловно, на Памире положение женщин не столь подвластно шариату и традиционным исламским строгостям. А у исмаилитов и вовсе женщина равна мужчине, участвует активно в светской жизни, зачастую имеет неплохое образование и, естественно, не закрывает лица. Одним словом, поведение Аиши смутило Сергея, и он всё же решил вести себя, как положено в традиционном исламе, подчёркнуто нейтрально, словно не замечая девушки.

Двор был обширный. Справа стоял топчан, оплетённый виноградником, и младшая дочь успела раза четыре промелькнуть туда-сюда с посудой и блюдами, пока трое взрослых стояли у входа на веранду.

— Проходи в дом, командон джан. Сейчас сёстры накроют, и будем кушать, — Али учтиво пропустил офицера вперёд.

Сергей снял обувь перед небольшой ступенькой, отделяющей так называемый нижний пол от верхнего. Большой зал имел два окна во двор и традиционное для местных исмаилитов маленькое окошко в потолке. Со стороны горы саманная стена была глухой, чтобы возможный камнепад или осыпь не попали внутрь. Окно сверху, собственно, тоже предполагалось как потенциальный спасательный выход на случай разрушительного землетрясения. Потолок подпирали четыре колонны, а в центре стоял царь-столб. Все пять опор, помимо выполнения практической функции, ещё и символизировали святых Мухаммеда, Фатиму, Али, Хосана и Хусейна.

— Салам аллейкам, — произнёс Сергей и прикоснулся к центральному столбу: — Будь непоколебим!

Кузнецов не видел, но старик сзади одобрительно качнул головой, польщённый таким уважением русского к местным обычаям.

Али провёл гостя по дому, показал всё, кроме комнаты сестёр. Но дверь была открыта, и Кузнецов с удивлением заметил, что стены помещения заняты полками с книгами.

— Сколько книг! Твои? — поинтересовался Сергей.

— Некоторые. В основном уже Аиши. Сестрёнка очень любит читать. — Парень улыбнулся, но как-то невесело.

— Как интересно. И что предпочитает твоя сестра? Извини за вопрос, но впервые встречаю здесь девушку, увлечённую книжками.

В этот момент с улицы вошла Аиша. Брат окликнул её, спросил по-русски, какую она читает книгу. В сумрачной комнате словно посветлело — девушка лучезарно улыбнулась и чуть ли не бегом проскользнула мимо мужчин в свою комнату. Там подняла с пола книгу, потом обернулась и взяла с полки ещё один том. Подошла к брату, опять улыбнулась и почему-то протянула вторую книгу Сергею, будто слышала, что именно он проявил интерес к её увлечению.

— Грин. «Алые паруса»? — Кузнецов округлил глаза, уже не в силах скрыть удивление.

Девушка качнула головой, не произнеся ни звука. Али взял книгу из рук офицера. Прочёл название и тоже улыбнулся.

— Ты же недавно начала читать «Шахнаме» Фирдоуси. Уже закончила, что ли?

Она озорно улыбнулась, отрицательно махнула головой и протянула ему вторую книгу с поэмой. Потом всплеснула рукой и, показав какой-то жест, вышла во двор.

Сергей вопросительно посмотрел на ваханца. Тот открыл книгу на закладке и ухмыльнулся:

— Половину прочла. Сказала, что потом дочитает, — и, переведя взгляд на собеседника, закончил: — Аиша тоже знает русский, всё слышит и понимает, но… нема.

***

За сутки до начала операции в районе перехода афганско-пакистанской границы скрытно выставили две мощные засады. Часть мотоманевренной группы и миномётную батарею разместили на склонах ущелья, по которому планировалось возвращение Али из Пакистана. Выход из ущелья назад к границе закупорили минами с дистанционным управлением. На площадке подскока в Ишкашиме стояло в ожидании приказа звено вертолётов.

В пять утра первые предвестники рассвета только-только начали расползаться фиолетовыми пятнами по каменистым россыпям. В палатке подполковник Кузнецов включил фонарик и осветил карту.

— Давайте ещё раз повторим. Ты, — он обратился к напарнику Али, — знаешь местность и едешь впереди. До границы отсюда по руслу ручья — километр. Там ещё шесть до кишлака Вахида. Твоя задача — довести Али туда и обеспечить ему прикрытие. Сегодня пятница, поэтому к полудню все соберутся в мечети на обязательном джума-намазе и шарахаться по округе никто не будет. Вам надлежит успеть к этому времени добраться до кишлака. Ещё час будет возможность провести доразведку подходов к дому Вахида, путей отхода назад, ну и так — осмотреться на месте. А там, Али, — он взглянул на ваханца, — уже работай по результатам оценки обстановки. Не знаю, насколько Ихтиорат прав… — Сергей осёкся, вспомнив, что для напарника Али тоже суннит. Посмотрел на пуштуна, но тот никак не отреагировал, так как никогда не слышал об этой исмаилитской книге. Поэтому офицер продолжил: — …насчёт понедельника, но у русских говорят: «На Ихтиорат надейся, но сам не плошай». Ввиду чего постарайся всё сделать сегодня, пока бандиты собраны в кишлаке и вы гарантированно не напоретесь на них при отходе. Выходить назад будете через это ущелье, — офицер ткнул в карту. — Оно чуть дальше, но зато хорошо просматривается. Если с самим Вахидом всё пройдёт гладко и его головорезы не всполошатся, нужно с безопасной дистанции обозначить себя стрельбой, и галопом к ущелью. Они обязательно бросятся в погоню. В этой точке дашь сигнальную ракету. В ущелье выставлена наша засада; по ракете мы опознаем вас, отсечём преследователей и покрошим их в мясо миномётами.

Обсудив ещё пару вопросов и уточнив сигналы взаимодействия в группе, они вышли на улицу. Вокруг ландшафт стал мертвенно синим, и низкие деревья уже не казались детской аппликацией из чёрной бумаги, наклеенной на пустоту. Природа замерла в ожидании скорого восхода солнца. В горах он происходит очень быстро, словно кто-то просто щёлкает клавишу и включает яркий свет.

— Пора, — произнёс Али, ослабив уздечку.

Его напарник закинул за спину старый китайский калашников и, почти не касаясь стремени, ловко влетел в седло.

— Жду вас обоих в ущелье пять суток. На всякий случай здесь тоже будет группа прикрытия. И да поможет вам Аллах! — Сергей слегка хлопнул лошадь напарника.

— Аллаху Акбар! — ответил пуштун, и его конь, фыркнув, пошагал в сине-фиолетовую гущу предрассветных сумерек.

— Аллах, Азза ва Джаль, — тихо вторил исмаилит, ожидая, пока напарник чуть отъедет. После чего тоже направил коня вперёд, слегка поддав ему шенкелями.

Сделав несколько шагов, он внезапно остановился и обернулся:

— Сергей?

Кузнецов подошёл к всаднику и снизу вверх посмотрел в тёмное лицо:

— Да, Али.

Ваханец впервые назвал его по имени, и Кузнецов напрягся, сразу поняв, что сейчас произойдёт что-то важное.

— Последняя просьба. Поклянись, что именно Вахид убил моих сестёр. Только… поклянись сыном твоего Бога, Иисусом. Чувствую, в Ленина ты уже точно не веришь.

Сергей замер от неожиданности, не зная, как поступить в такой ситуации. Помолчав несколько секунд, он выдохнул и ответил:

— Я же атеист, Али, ты забыл? Ну, для тебя сделаю это. Клянусь Иисусом, что твоих сестёр убил… — И тут случилось что-то совсем странное. Вместо имени Вахида из его уст вырвался лишь хрип. Он кашлянул, но горло словно сжали, и кроме хрипа опять ничего не раздалось. Сергей кашлянул ещё раз и наконец-то закончил: — Простывать, что ли, начинаю… их убил Вахид. — Кузнецова пробил озноб, сердце бешено заколотилось.

Али, не сказав ни слова, повернулся, отпустил поводья и растворился в сумерках.

К обеду пятницы Кузнецов окончательно понял, что действительно заболел. Горло першило, появились осиплость и хрипота, а к вечеру температура подскочила так, что надежда списать головную боль и тошноту на горную болезнь отпала сама собой. Он лежал в палатке, раздавленный плитой недомогания и ощущением раскалённого металла в глотке. Поначалу адреналин от ожидания возвращения Али ещё держал офицера в тонусе, но с наступлением темноты организм сдался, и Сергей провалился в состояние полусна-полубреда. Врач вколол ему литический раствор и, видя симптомы острого воспаления, сразу же вколол и антибиотик. В условиях высокогорья любые заболевания дыхательных путей и лёгких чреваты быстрым развитием серьёзных осложнений, поэтому доктор решил не рисковать.

Начальник оперативной группы округа полковник Смирнов, назначенный старшим для проведения оперативно-боевой операции, в очередной раз зашёл в палатку.

— Ну как? — спросил он у врача.

Тот рассказал.

— Хреново… — Полковник посмотрел на двух офицеров разведотдела, что отвечали за вывод агентурной группы и её возвращение назад. — Пойдёмте покалякаем.

Вышли на улицу, под сень звёздного покрывала.

— Ну что у вас, есть новости? — обратился Смирнов к капитану Колесникову.

— Пока тишина. Техническая разведка тоже молчит. Эфир пустой. Дежурная трепня у погранохраны, ну и пара перехватов по местной полиции. До вторника ещё есть время. Ждём.

— Кузнецов совсем плохой, как бы эвакуировать не пришлось. Ладно, завтра посмотрим. Если температура не спадёт, будем вытаскивать. В ущелье тоже тихо, как на погосте: ни козлов, ни волков, ни духов. Ждём.

Двое суток Кузнецов держался на уколах и вроде бы начал выздоравливать, однако голос пропал вчистую. Любая попытка напрячь голосовые связки отзывалась жуткой болью в горле.