Бесплатный фрагмент - Маленький цветок розы

Теофиль Готье

Амбиции

Поэт, в сердцах ты будишь эхо звучное,

Волнуешь толпу своими страстями,

Пишешь на меди надписи штучные,

Заставляешь сиять свое имя для тех, кого видишь друзьями.

Бежать в четырех шагах от зари,

Иметь народ тридцати стран земли,

Видеть землю в устремлениях безликих,

Быть Наполеоном — еще более великим!

Что знаю я? быть Шекспиром, быть Данте, быть Богом,

Когда б мы были во всем этом, всем этим, — добра немного.

Мир переполнен вами, пуста души берлога.

Но кто, однако, заполнит сердца твоего пропасть?

О победитель, что нам туда, поэт, бросить?

— Любовное слово, сорвавшееся с женских уст!

Поэт, в сердцах эхо пробуждаешь ты звучное,

Волнуешь толпу страстями,

Высекаешь в латуни деянья кипучие,

Заставляешь сиять свое имя речами!

Бежать в четырех шагах от зари,

Владеть народами тридцати стран земли,

Видеть, что земля безучастна к твоим амбициям,

Наполеоном быть двойником и рыцарем!

Что знаю я? быть Шекспиром, быть Данте, быть Богом,

Когда б мы были во всем этом, всем этим, — добра немного.

Мир полон вами, пусто в души берлоге.

Но кто, однако, заполнит сердца твоего пропасть?

О победитель-поэт, что туда нужно бросить?

С уст женских любовного слова шепот!

Газель

В ванной, на мозаике близ краба

Я люблю увидеть сабо,

У ног моих небрежных.

Серебряной и желтой кожи сабо,

Мне нравится, что Ночь,

Когда покину мою ванную огромного масштаба,

Кусает кость слоновую волос и темный плащ,

И течет вода розовая арабов

На грудь мою, и важно,

Как заря и роза,

Смешивает ароматы и жемчуга сагу.

Я люблю тонкий аромат не зря

Цветок Гурии беря,

На китайской тарелке —

Шербет серого янтаря,

Опиум, жидкое небо,

Нежный и коварный яд,

Кто заполнит пустую душу

Звездным счастьем наград,

А вода повторяет

Нежной музыки звукоряд,

Бежит шлюпка турецкая

Под созвездьем огней-ягнят.

Я люблю фесок алые балдахины,

Звенящие цехины,

Где сияние злата,

Где месяца переливы,

Цветущее дерево, где сидит

Птица близ розы стыдливой.

Фонтан, где вода объясняется торопливо, —

Все мне нравится счастливо.

Но на земле и на небе

Из всех сокровищ предпочитаю ревниво

Моего юного и прямого сердца

Любящего заливы!

Матросы

По воде глубокой и голубой

Путешествуем мы с тобой,

По окрестностям мира,

Серебряный след

Зондских островов зефиром.

От неба Индии сожжённого

Почти до полюса студёного.

Маленькие звёздочки

Указывают своим золотым пальцем,

В какую сторону

Направить должно парус;

Как птицы белые,

Крыльями парусов помахав небосводу,

Мы пробуем воду.

Мечтаем о земле,

Которой мы бежим,

О матери своей,

О молодой любви —

Но легкая волна

Вмешается в игру,

Смежит души хандру.

Терзает труженик

Земли скупой поля;

Раскроют воды

Шпоры корабля,

И море сотворит в пустотах

И жемчуг, и коралл

Без боли, без работы.

Высоты бытия!

Баюкают фрегат,

В пучинах жития —

Бессмертья виноград,

Реют воды потоком,

По голубой пустыне

Идем мы с Богом!

В поцелуях воды

В поцелуях воды на берегу

О ранах волны рассказ,

Чтобы утешить дикий цветок

На заре в дождях.

Вечером бриз скажет о нем

Древнему кипарису,

Горлице на дубе проговорит

Сожалений каприсы.

В спящих потоках,

Где все отдыхает

Вне страданий, вне ран,

Луна рассказывает о бледности.

Святая София, храм

Шепчет в голубом неба чертоге,

Мечтатель в вверенном ему небе

Снит сон о Боге.

Дерево иль гробница, голубь иль роза,

Скалы иль волны —

Все здесь может взмолиться,

Рассказом пролиться неровным.

Я одинок, и нет в этом мире

Мне эха в эфире.

Нет ничего, кроме голоса огромного

Геллеспонта темного.

Маленький цветок розы

Высоко в горах,

Близ Гвадаррамы,

Открываешь Испанию,

Как панораму.

Безграничный горизонт.

Эскуриал огромный.

Поднимается мрачный собор

Королевской скукой черной.

И видно в мягкости

Пушистого тумана,

Так далеко, что может обмануться взор,

Мадрида каменный узор.

Гора так высока

Что на гранитных склонах

Гостит только орел,

Гнездясь в скалы разломах.

Зима, сверкая, извлечёт

Блестящих пик богатства.

Природы зимней серебро,

Словно седые старцы.

Люблю их гребней чистоту

В любой другой сезон.

Гипюра хладного шитьем,

Связавших окоем.

Большие облака

Похожи на тюрбан,

Напяленный горой

И в дождь, и в ураган.

И сосны, чьим корням

Подобен рук захват,

Взрывают водостоки,

Выстроившись в ряд.

И бриллианты вод,

Что под травой бегут,

Вращают камней водопад,

Бормочут Имя тут.

Но, прежде всех вещей,

Люблю в душе скалы

Малюсенький цветок

Найти внутри горы.

Роза

Я знаю все оттенки розы:

Пурпурной, красной, цвета киновари и карминной

Я знаю тон румяный бабочкиных крыльев.

Все краски, что являют скромность розы.

В Гренаде, где течет Ксенил,

Я на Муласене парчой, фольгой белил

Увидел снег, красневший под лучами,

Как поцелуй, звездой закатною открытый пред очами.

И видел я зарю, что отражением пурпурным

К Венере вознеслась, откинув плат лазурный,

И удивлялся в рощах свежего румянца холодку.

А роза, что на лбу жемчужном с краю,

Воспетая в коротком мадригале,

Чей аромат вкушают тут прилежно,

Полна оттенков свежих, самых нежных.

Юной итальянке

Февраль дрожит белой изморозью и снегом;

Дождь бьется по углам крыш, словно о край ковчега;

И ты говоришь: «О, ангелы-братья,

Когда же смогу лесных фиалок собрать я?»

Небо наше плачущее, и весна во Франции

Зябка, словно зима у тлеющего камина;

Париж в грязи, когда Флоренция в прекраснейший из сезонов

Перебирает сокровища под эмалью газонов.

Вижу деревья с контурами черных тог;

Твоя душа обманута их нежным пылом:

Лазурны только фиалки глаз твоих милых,

И весну смешит цвет твоих щёк!

На трех пейзажистов

(Салон 1839 года)

Для нас везенье, критиков и журналистов,

Словно античный раб, с воротничком почище,

Без передышки и без срока,

В банальной круговерти рока

Бездумно крутим мельницу журнала,

Живем, исчезнув в гипсовой пустыне залов,

Мы люстры вместо солнца ценим свет,

Едва великий пейзажист, восторженный поэт,

Богатую листву, лазоревое небо

Прорвет лучом ночным, наполнив душу негой,

Так создается на картине красоты алмаз,

Хотим живописать его, но он далек от нас,

Хотя журналы есть, и красоты намек — всё то,

Чем человек в суровой книге Бога пренебрег,

Вода, и воздух, и деревья, и пространство,

Лугов велюровых и звезд апрельских царства,

Серебряные блёстки, искры золотые,

О дети без картин и без наследствия! Пустые,

Мы позабыли б нашу мать Природу,

Оглушены жужжаньем славы модной,

Что создается прессой и на свет влияет,

Тлеть в сердце мелким ссорам позволяет;

Теряем сокровенную любовь к божественным предметам,

Не слушая античности заветов

В складках плаща, что сброшен был на мир,

Как девы робкой мягкая туника,

Стыдливо спрятавшая наготы кумир.

Спасибо всем вам, дорогие мастера!

Любовники дубов зеленых, почвы красной,

Которых видит Рим под сумраком своих дерев,

Рисующими куст и профили окрестных гор и рек,

Тех, что о жизни и о солнце заявляют,

В холстах своих нас алым светом согревают,

Не выходя из дома, совершаем мы турне,

Проходим по Парижу множеством пейзажей,

Лазури неизменною овеяны плюмажем,

Картины ваши словно раздвигают стены,

Распахнутые окна — им родня,

Откуда смотрим на великие зеленые поля,

На золотую жатву осени и леса мезонины,

На горизонт без края и лазурь небесной нивы.

Таким мы видим одиночество художника,

В душе смятение, страданье уничтожившего,

Пещерой Червара, чей образ кистью точной

Бертон[1] упрямый высек мощно.

Мы видим вас на покрасневших скалах,

На пастбищах, где коз живет немало,

Склоняют главы козы, в знойном солнце тонут,

Грызут скалу, не находя бутона.

Их путь исполнен света столь,

Что лентой меловой сияет каменная соль,

И очень редко здесь ступает вдруг наш человеческий каблук,

Теряясь в глубине средь римских штук.

Деревьев стройных ряд с умеренной листвой,

Едва чернеют их стволы в тени совсем скупой,

Подъяты, как флагштоки, купаются их лбы,

В безоблачной прозрачности небесной глубины,

И будто бы презрев все удовольствия земли,

Желая спрятать нимфу, тайну выдали они:

Фильтруют воздух дня их ветки слишком мощно,

Исследуют желания и все мечты на прочность,

Под градом веток их худой анахорет

Укрытье может выбрать, одиночества обет.

Ни травы, ни цветок не сгладят ту суровость,

И ясность тона не сокроет желтой краски новость,

Уступы скал подобны тут гадюкам,

Покинувшим ползучих тел приюты,

Чьих нитей бледных ядовитые пружины,

На солнце разомлев, обнимут скал вершины.

И жаждущая птица выпьет только горсть

Сочащихся по горным сводам слёз;

Но той пустыни сдержанной подарен властный дар,