Бесплатный фрагмент - Мальчик и САЛОвей

Детская страшилка:

— Кто самый страшный?

— Мертвецы…

— Кто ещё?

— Привидения…

— А что будет, если привидение вселится в мертвеца?

— Человек…

Так вот, получится НЕ человек.

И это — не самое страшное.

Понедельник. Ночь

Молнии полыхают от горизонта до горизонта каждые пять секунд. Гром ревёт, изредка сбавляя накал перед особо мощными взрывами. Ночь рвётся на куски — и вновь сшивается извечными силами тьмы. Что ей молнии?

Весенний ливень льёт Всемирным Потопом. Лужи растекаются морями. Высоковольтные вышки высвечиваются огненными скелетами — и пропадают во мрак. На вершине опоры вспыхивает голубое пятно цвета молнии. Плавятся изоляторы. Искры лавиной летят навстречу отражению в лужах.

Высоковольтный провод, подобно колоссу, ниспадает туда же. Оголённый конец впивается в воду. Вверх бьёт вулкан — искры и пар. Вниз мчит поток электронов. В это же мгновение и в это же место шарашит молния толщиной в руку.

Почему молния бьёт в землю, когда вокруг полно высоких мест?

Прянули члены. Судорога взвихрила хребет. Затрещали, всасывая чуждую мощь, хрящи. Остатки мышц послушно слились в новые группы. Маленькие голубоватые разряды латали тело в единое и почти целое.

Корчи взрыхлили грунт. Нечто ползло навстречу стихиям. Вязкий глинистый субстрат оплетал, связывал, мешал. Но что тому, кто выпил молнию, какая-то почва?

Громы аплодировали очередному рождению.

Комья грязи летели во всех измерениях. Потоки воды сбивали их на лету.

Концерт окончен, овация не нужна. Взрывы в облаках реже. Гроза уходит.

Грядёт он.

Уши снова ловят шум. Глаза опять видят.

Жажда мести, неутолённая десятки тысяч лет, силовой волной стегает новое тело.

Шаг. Ещё. Трудно брести. Грязи почти по брюхо. Лапы вытягивать сложно…

Что!? Брюхо? Лапы?

«НЕЕЕЕТ!»

Эмоция, подобная визгу проклятой циркулярной пилы, которой сообщили, что жертвы закончились, сверхзвуковой волной метнулась вдаль. Трагедия заглушает всё вокруг кроме личной боли. Но если прислушаться…

Пять вспышек протеста плюс промежуток леденящей душу тишины нарушили покой города. Ненависть и месть толкали под ливень отнюдь не грибы. Ночь принимает, и не такое за миллиарды лет видела.

Стекло в окне детской комнаты затряслось от грома. Мальчик двенадцати лет сел. Кровать скрипнула, как на кошку наступили. Одеяло отлетело в сторону. Руки спросонок елозили по кровати. Пальцы чувствовали холод там, где должно быть тепло.

Свист… Нет. Это раньше Друг в кровать на свист прыгал. Тёплый, добрый, мягкий… живой… Теперь скакать некому. Умом ясно: старость, пёс прожил почти дюжину лет. Но несправедливо! И горько…

Мальчик лёг на правый бок, спиной к окну. Руки охватили колени. Тело тряслось от беззвучного плача и прохлады — окно открыто. Раньше он мечтал вырасти закалённым и сильным, как Суворов. И всех победить. Но смысл…

Глаза смотрели на фотографию справа от двери — единственную с Другом.

«Умоляю, любой, кто слышит и может помочь… Прошу, верните мне Друга — что угодно отдам, маму всю жизнь слушать буду… Я готов на всё…»

Дождь. Капли по стеклу — и по лицу.

Комната на шестнадцатом этаже. Голые стены, светлый потолок. Чёрное пятно люстры. За окном без занавесок пыхают молнии.

«Раскат… Теперь точно не заснуть. Если бы тихо, то покемарил бы… Вряд ли. Не гром — так петарда. Не петарда — так салют. Не салют — гудок, крик, лай… Вот и не спишь который месяц. Разве урывками, от случая к случаю».

Ортопедический матрас без усилий сносил движения хрупкого тела.

«В молодости как дашь хропака… Придавишь койку, наспишь мозоль… Но разве я сон ценил? Нет, не спал, учился. Если бы кутил! И что? Результат — без сна и смысла. Может, не сплю, чтобы невзначай, не решить не проснуться?»

Матрас снова без труда перенёс смещение хозяина.

«Снов не хватает. Как хочу опять увидеть! Бесплатно бы работал — за сны…»

Существо сидело под елью высотой в два этажа. Колючки давали условную защиту от ливня: разбивали потоки на мелкие капли. Светильники над дорогами освещали новое тело.

Тело собаки. Тьфу. Даже не собаки — собачки.

Осмотрим то, что видно — а собаке заглянуть туда, куда человек не дотянется — плёвое дело.

Степень свежести — далеко не первая. Способности — бегать трусцой максимум. Энергоёмкость никакая, энергопроводность — как у косточки. Заряда молнии хватит на неделю. Хочу подпитку. Лучше — подпитище. Благо, у собак полно зубов, и кровь добыть — раз плюнуть.

Что даст мощный заряд? Например, кровь призвавшего.

И где он живёт?

О, собачий нос ещё на что-то способен. Туда.

Существо скреблось когтями о подоконник из жести. Передние лапы зацепились за решётку. Створка приоткрыта — для свежего воздуха — и незваного гостя. Голова просунута сквозь прутья. Уличный светильник дал осмотреть жилище жертвы. В дальней стене дверь. Слева — стол у окна и шкаф с книгами у дальней стены. В правом дальнем углу закрытый шкаф, под окном — кровать, почти вплотную к столу. Над кроватью висит картина с чудищами.

Шаг. Ещё.

В постели жертва, спиной к окну. Спит — и не знает, что…

Сквозь окно — жёлтый свет фонаря помогает увидеть стул со спинкой. Пол скользкий, из гладкого дерева. Когти разъезжаются. И как эта собака при жизни здесь ходила? Ползком. Не иначе.

Существо передними лапами опёрлось о стул, задними скреблось по паркету. Стул скрипел, то застревал, то двигался. Существо ругалось шёпотом — слов не разобрать, но интонация однозначная.

Наконец спинка стула вклинена под дверной ручкой, ножки стула — в пол. За дело!

Стать на задние лапы. На коготки. Кто там у нас? Мальчик, даже во сне понурый и сутулый. Тёмные волосы, бледная кожа. Синяки под глазами. Ещё лет пять — и мощи с него бы в сто раз больше. Но сила нужна сейчас. Цель оправдывает средства.

Передние лапы на пол, тело сгруппировать — прыг.

Кровать скрипнула — добыча ворочается. О! Ням!

Ножка высунулась из-под тёплого, мягкого одеяла. Для глаз этого тела мишень похожа на тёмное пятно с отростками, но воспоминания добавляют то, что должно быть. Ветерок качнул штору. Пальчики сжались — прохладно, вот-вот исчезнут. Ищи потом в грудах белья… Вперёд!

Светлая грусть сна — как торжественный реквием: тягостная, щемящая печаль струилась сквозь мальчика.

Шквал багровой черноты смёл светлый сон. Друг под звуки «Du, du hast, du hast mich» оседлал хозяйскую ногу, нарушив строжайший запрет. И рывок, рывок, рывок…

Резкий выдох. Мальчик сел на кровати. На потолке тени сплелись в знакомый узор. Фух, сон. Но почему нога дёргается? Так делал Друг…

Неужели?

Да?!!!?

Мольбы исполнены?

Нога действительно дёргается, тёмные очертания на Друга похожи…

Надежда захлестнула, как цунами 2012. Мольбы звучали не зря! Он вернулся! Девятый вал радости сбил дыхание, на глаза навернулись слёзы… Что ж, по случаю встречи простим Другу дурное поведение. Вот счастье-то!

Но что за сосущий звук?..

Чёрный червяк сомнения устоял перед бурей чувств. Циничная личинка повторяла: «Возвращаются откуда-то».

Объятия распахнуты, мальчик предвкушал ощутить тепло товарища.

Под пальцами нечто мокрое. И ледяное. И с комками земли.

Внезапное озарение вспышкой сверхновой стёрло надежду и осветило комнату — и того, кто присосался к ноге в тщетных, но отчаянных попытках добиться своего.

Если ты сам вырыл могилу, которая приняла однозначно мёртвого пса, то как ожидать обратно живого? И зачем молиться, выпрашивая возвращение Друга? Нет, чтобы подумать — кто вернётся?

Теперь, раз обещал, слушаться маму всю жизнь!.. В обмен на тварь…

Но, для начала, УНИЧТОЖИТЬ ЭТО!

Визг всколыхнул шторы.

Литр адреналина выгнул тело дугой. Руки нашарили ночник справа. Кнопка щёлкнула, светильник в форме грибочка на круглой ножке озарил комнату. Свет, обычно тёплый, кроваво высветил нечто. Оно впилось в ногу!

Непотребные движения и звуки усилились. Следы разложения стёрли сходство с Другом окончательно. Это просто… Упырь!

От света тварь вздыбила остатки шерсти, рывок — и мальчик шлёпнулся на пол. Несмотря на маленькие размеры, выродок из могилы очень силён. То ли на полу приятнее есть, то ли в могилу добычу тащит…

Пятая точка заявила протест, но тихо — сейчас не до неё. Когти твари тщетно скользили по паркету, звук похож на цокот когтей Друга… Не время! Пока чудище замешкалось — атакуем!

Мальчик перехватил ночник. Рывок — осветительный инструмент стал ударным. Свет пропал, зато теперь мы — не обезьяны, мы используем орудия!

Ой! Больно! Себе зарядил! Ещё! Ещё!!!

Мальчик крушил все подряд. Возможно, досталось и врагу — нога освободилась.

За дверью сонные голоса вопрошали «кто кричал». Идея помощи извне напрочь прогнала страх: ты не один на один со страшной тварью из могилы. За дверью — мама!

Я молодец — подпёр дверь стулом. Эх, такой план провалился: молодая, почти сильная кровь. Заметка на будущее: проверять у нового тела зубы. Сейчас актуальна задача: как хлебнуть крови беззубому?

— Сдохни, упырь! — Боевой клич вслед активным беспорядочным махам ночником. Голоса за дверью определились, где кричат. Осталось выбить дверь.

УПЫРЬ. Неужели?..

Мальчик набрал воздух для нового боевого визга, как вдруг осёкся, а крик превратился в судорожный выдох. В центре головы маячили образы. Мальчик сморгнул, потряс головой. Образы чётче — чем-то похоже на сон наяву.

Под удары в дверь и адреналиновую тряску мальчик думал. Мама на подходе. Тварь затаилась. Тварь? Она? Ну, раз упыри из могил выбрались, то телепатия — вообще норма жизни, её даже по телевизору показывают.

Образы прояснились. В них повторялись мальчик (он?), собака (Друг? упырь?), взрослые (родители?) и ощущение потери.

«О чём тварь? Да, я потерял Друга… Но тут о будущем… Как связаны будущее, собака и потеря?»

Хрясь. Стул сломался. Ножки процарапали паркет.

Мальчик похолодел. «Если родители найдут у меня в комнате труп Друга, то фиг мне будет, а не новая собака, компьютер, карманные деньги и прочие радости».

— Ой…

Дверь слетела с петель.

Разъярённая мама отбросила тень в разгромленную детскую. Руки согнуты, пальцы сведены, колени пружинят — боевая стойка спецназа. Свет из коридора залил то, где в нём нуждались — но уже передумали.

По центру комнаты сидел сын. Левая нога вытянута, правая — поджата. В правой руке — разбитый вдребезги ночник. Левая опирается о пол. На полу валяются ошмётки абажура, стекла, щепки от выбитой двери. Бельё на кровати скрутилось в огромный ком.

Мальчик впопыхах сочинял, почему в комнате разгром и вопли среди ночи.

— Что такое!? — Ярость мамы, не найдя врагов, потрошащих сына, сменила цель. Мама вышла из стойки спецназа и приняла стойку злобной матери: руки в боки, ноги на ширине плеч.

— Э-э-э…

— Что значит «э»? — Жаль, что маме не досталось врагов.

— Дорогая, он в шоке… — Папа робко высунулся из-за двери — а вдруг злодеи ещё там? — и попытался сгладить скандал.

— Если он в шоке, то где я? Помолчи. — И снова поворот к сыну. — Так что?

Мамины кудри в свете из коридора двигались, как змеи на Горгоне. Полупрозрачная ночная рубашка добавляла объём и без того мускулистому телу.

Папа дал нужную секунду, ум мальчика состряпал нечто:

— Э… Мне приснился кошмар, как будто напало чудище, и я спросонок бил его…

Адреналин мамы спадал вслед за адреналином сына. Наблюдатель в тени шифоньера заметил признаки: лёгкую дрожь и особый запах.

Как быть? Древняя клятва… Нарушать сразу — дурной тон…

— Кошмар, да? — Руки скрещены под грудью, пальцы правой барабанили по левому плечу. — Убрать бардак. Завтра — к психокорректору. Твоя собака тебя с ума свела.

Мама развернулась, халат хлопнул, как кнут.

— И убрал чтоб! — Донеслось, как контрольный выстрел.

— Да, хлама у тебя. — Папа помог встать и неловко пригладил волосы сына, вздыбленные схваткой.

— Помочь?

— Не, справлюсь. Извини.

— Бывает. Прорвёмся. — Улыбка одними губами — и папа убежал.

Вдруг внимание мамы отвлечёт. Игр на компе не лишат…

Ночник — на место, дверь прислонить к косяку. С чего начать уборку?..

«Помощь, союз. Победа. Торжество»

В уме вспыхнули чужие картинки. Мальчик огляделся — на шкафу, в тени, блестели глаза.

— Это ты со мной говоришь? — Странно мирно общаться с зомби, которого ты сбил торшером, чтобы не оказаться едой в могиле.

«Согласие. Образ собачки, образ мальчика. Чувство объединения и победы».

— Ты кто?

«Образ сильного, яркого, быстрого».

— Я не понимаю. Что ты хочешь?

Образы в уме сверкнули так ярко, что мальчик шлёпнулся на кровать. Картинки замелькали, как 3д-кино с эмоциями.

Лес. Поля. Горы. Туман. Зной. Дождь. И всюду клубится жажда мести. Враги нападают, они черные, коварные, уродливые, зубастые — хуже Чужих. Враги жгут, убивают, рушат. Он, яркий и праведный, несёт защиту, истину, убежище.

Они атакуют — он отступает. Он отбивает атаки, гонит их, уничтожает — а они за старое. Вечная борьба ради всеобщего счастья.

Враги воспряли. Желание остановить любой ценой. Нужна помощь. Кровь.

— Поэтому ты в ногу вцепился? Я прям надежда и опора для зомби. Ну а почему перестал?

«Мальчик стоит на вершине горы. На лбу — светящийся зигзаг. Рядом собака. Прут ряды врагов. Собака кивает. Мальчик поднимает ладонь. С пальцев срывается огненный шар, следом — поток смерти, как хвост кометы. Шар врезается в стену зла. Вспышка — и пламенеющие щупальца рвут врагов одного за другим. Мальчик вздымает руки — и молнии хлещут полчища злодеев. Мальчик взывает, и с неба снисходит дракон размером с поезд.

— Я взрываю врагов? Драконы? Молнии? Файерболы? Ты научишь меня магии? Да! Хочу! Давай!

Договор заключён. Хоть мальчик и не понимает. Как он мог распознать суть, если настолько неосведомлён? Фрагменты знания, наверное.

Давненько я без учеников. И без речи сложно… Но, глядишь, мальчик поможет. А выполню договор — тогда и восстановим справедливость…

Проблема: как выучить язык? Если здесь прятаться, то изучение займёт годы. Если на улицы выйти — то Враг выследит, у них всюду шпионы, как обычно. Хорошо, что здесь говорят на потомке родного языка, заметны знакомые корни и обороты даже в речи мальчика.

Мальчик порхал бабочкой, руки сами распихивали хлам по углам, а ум рисовал волшебные палочки, мётла, единорогов и прочие атрибуты магии. Пёс-зомби гнездился на шкафу. Занимающийся день вытеснял светом тревогу и освещал гостя.

Ну зомби, с первого взгляда ясно. Как дохлятину за Друга принял?.. Шерсти местами нет. Правое ухо сгнило на две трети. Хвост лысый. Труп — трупом.

Следы схватки замаскированы. Дверь чуток перекосилась, но висела. Ночник под кроватью — на подоконник его.

Окно приоткрыто. За ним — мокрый асфальт, шум машин и запах сирени.

«Упырь хотел крови — но для борьбы со Злом. И передумал. Хочу учиться магии! Когда уроки начнутся?»

Чёрт. Скоро. Начнутся, да не те.

Понедельник. Утро

Берег озера. Чахлый камыш, еле выживающий в городском смоге, шевелил листьями под струями дождя. Бетонная труба диаметром в два обхвата зарыта в мокрый песок, наружу выступает серое жерло. Дождевой поток лился из трубы ручьём. Вода тащила веточку. Хворостинка кувыркалась по изгибам турбулентностей потока. Вода несла листик, как гордый кораблик — прямо в безбрежный океан.

Вода несла кусок кожи с редкими волосками. Проплыл ещё один, лысый и со струпьями.

Поток воды превратился в тоненькую полоску бурой жижи с запахом клоаки. Через минуту поток набрал силу — за счёт грязи. Он не столько тёк, сколько переваливался волнами, как амёба ложноножками.

Воду запрудила туша — брякнулась на пузо посреди трубы. По сути, туша купалась — комья земли и ошмётки отгнившей плоти стремительно загрязняли и без того не слишком чистый водоём.

— Слыш, ты. Дай другим помыться.

— Точно, скоро вода сойдёт, нам не хватит.

Туша перевернулась на спину. Водопадики передали эстафетой порцию зловония и тлена. Из-под грязи проглянула окраска — там, где её не выжрали черви: чёрное тело с рыжим брюхом. Остроносая морда ответила:

— В твоём теле вода не страшна, нырни в озеро.

Ответ адресовался собеседнику, который пару месяцев назад выглядел бы как черепашка. Сейчас — почти голый панцирь и череп, а хвост — кусок хребта.

— Ты не путай черепаху водную и сухопутную. Я — сухопутная. Свали в сторону, дай смыть грязь.

Остромордый рыкнул, поднялся на лапы. Плотину прорвало — поток хлынул на свободу, вода очистилась — ненадолго. Теперь в ней плескался черепашка. Поток воды сносил тельце. Животное цеплялось за бетон когтями, водило головой из стороны в сторону — подставляло под струи воды.

Бывшая плотина оказалась телом поджарой собаки. Псина отряхнулась. Кусок кожи, отгнивший от мяса на боку, хлопнул о левые рёбра. Из-под него вылилось пол ведра воды вместе с горстью трупных червей. Обрубок чёрного хвоста гордо торчал к небу. Острые уши — если бы остались — торчали бы туда же. Нос принюхивался:

— И Миха здесь. Ну и громадное у тебя тело.

Да, размеры впечатляли — по пояс взрослому мужчине. Впечатление портилось отчётливой круглой дыркой в черепе — будто собаку застрелили и закопали. Причём недавно — рыже-белая шерсть даже вылазить не начала.

— Отлично, — Подытожил доберман-недавно-сдох. — Почти вся команда в сборе. Не хватает…

Ещё одно существо сохло на бетонной трубе. Длинные уши и короткий хвостик, мягкие лапки и нежно-серый цвет выдавали кролика. Бывшего кролика. Зверёк заметил:

— Миха, у тебя в пасти шевельнулось что-то мерзкое…

Пасть сенбернара-в-прошлом приоткрылась на палец.

— Фу, у тебя во рту дохлая мышь!!

— Фу!!

Вопли отвращения перекрыла леденящая душу тишина:

— Я ВАМ ДАМ МЫШЬ! Вы что, на СУТЬ не смотрите?

Брызжущая слизью пиранья топорщила остатки чешуи. Если бы не зубы, то существо действительно похоже на плод наркотического скрещивания тушканчика, селёдки и полевой мыши недельной давности.

— Беспрецедентно! Вы разучились ВИДЕТЬ, пока без тел сидели? А ну возьмите себя в… лапы! — Бушевал обладатель сверх-зубастой пасти.

Выбросы леденящей тишины усиливались эхом из бетонной трубы.

— Махцапдра… Ты это… Извини… Вырвалось… — Кролик съёжился, и походил размерами на дохлую крысу.

Черепашка втянул череп-голову в панцирь. Попытался и лапы — но они распухли от обилия бактерий и забавно торчали стороны, дрожа кончиками коготков.

Сенбернар покаянно накрыл голову лапами.

Доберман-только-из-могилки ёрзал, смущался, но хорохорился:

— Ты чьё тело взял?

— Акула! Гроза морей и океанов!

— Вернее, малёк акулы… — Пытался перетянуть одеяло на себя в-прошлом-бойцовский-пёс.

Хохму перебил истерический удар тишины, подобный бешенству учительницы, обнаружившей одновременно и поголовное списывание, и свою полную беспомощность:

— Кто сказал?????

— Ну, я. — Задняя лапа добермана, скрытая от глаз пираньи, тряслась в нервном тике. — И что ты сделаешь? Укусишь? Заколдуешь?

Молчание. Затем почти спокойно:

— Не забывайте, я знаю о враге больше вас.

Доберман склонил голову.

— Согласен, Маха. Но ты, правда, смешно выглядишь.

Дальнейший осмотр дал ещё больше повода для смеха — если вы наблюдатель со стороны. Команда потрясённо молчала. Миха, крупный бело-рыжий сенбернар с дыркой в голове. Кром — поджарый длинномордый наполовину освежёванный доберман. Фрея — кролик с непомерно раздутым… Ну, тем, чем кролики славятся. Тело черепахи занимал самый нелюдимый член команды. Он откликался на кличку Безымянный. Ну и, само собой, гроза морей и океанов.

Самое печальное: на всех — двадцать зубов. Да и те в одном рту. Который вещал:

— Что за чёрт! Почему не тела воинов? Царей? Людей, в конце концов?

— А где курганы, могильники, оружие и ценности для новой жизни?

— Как прикажете мстить?

— Не знаю, Маха. Видимо, сбой. — Фрея ощупывала новое тело с возрастающим интересом.

— Надеюсь, врагу досталось наравне с нами. — Главарь клацнул зубами, сверкнули глаза. — Продумаем План. Как победить Врага? Не то, что в прошлый раз, а наверняка?

Спустя полчаса Легион разбежался, расскакался, расползся и расплавался в разные стороны. Перед постройкой планов неплохо оценить, где вести боевые действия.

Прогулка каждый день. А что делать? Без неё — отсутствие прогулки изо дня в день. Никакой разницы. Унылые ступени подъезда ложились под ноги, как и год назад, и двадцать лет назад, и полсотни лет. Звуки шагов разносились по лестничным площадкам вверх и вниз.

Он принципиально не пользовался лифтом. Да, смотреть на некоторые пошарпанные двери под полусдёртым дермантином неприятно. Да, смердит от мусоропровода. Да, под ногами звенят банки от энергетиков, позвякивают осколки от водки, прокатываются окурки косяков, шуршит шелуха. Да, тучи навозных мух-бомбовозов роятся на подтёках из мусоропровода. Из перил торчат гвозди.

За окном лестничной клетки озеро. За озером — бывшая промзона, а теперь торговые и развлекательные центры в ассортименте.

Он не помнил себя маленьким. Детские воспоминания выпали — профессионал не лазит по закоулкам сознания, а строго дисциплинирует ум. Никаких действий, не разрешённых владельцем ума. Никаких произвольных образов. Образами думают идиоты и недоумки. Удел профессионала — чёткие, холодные слова. Подъём. Гигиена. Прогулка. Еда. Работа. Попытка заснуть.

Жаль, что холодные образы бессильны. Говорят, мысль материальна. Враки — без силы мысль не воплотить. Но силы нет. А была бы — зачем?

Мечты мечтами, а школу никто не отменял. Комната убрана. Школьная форма надета — синие брюки, белая рубашка, синий пиджак. На кухню бы зайти, в глаза родителям посмотреть. Вдруг сочувствие мелькнёт?

От недосыпа в глазах будто скрипит песок. Голова не хочет думать, а стоит — вместо родителей мальчик нашёл на столе записку:

«После уроков останься в школе, я зайду. Мать».

Чего она? Добром мамины идеи не кончаются. То кружок по жестокому карате — мама служила в армии вместе с тренером. Итог — подбитые глаза и больные рёбра после контакта о синий мат. После инцидента любой хлопок — дверью ли, ладонью — напоминал мальчику звук падения в спортзале, отдавался болью в рёбрах.

Экстремальное плавание — тренер учил маму в спецназе. Результат — дышал водой на фоне бледно-голубого кафеля. Потом родители месяц уговаривали в ванну залезть, хоть воды по щиколотку.

Мамины идеи выходили боком, а папины — арфа, пианино, балет — зарубались кое-кем на корню.

Робкие попытки намекнуть, что чёрная мебель и красные обои на кухне — не лучшая идея, опровергнуты обоими родителями. И папа, и мама попали под влияние «дизайнера». В результате мальчик жил в квартире вместе с самой странной кухней в городе. Тёмно красные стены. Зелёные шторы. Чёрная кухонная мебель, чёрная столешница под гранит.

Календарь на правой стене разбивал общее вампирское настроение. На нём — фотография церкви с подписью «Лавра». Мальчик недоумевал: странное название — как лавровый лист…

Мальчик скомкал записку — скатерть очищена. Красно-розовую абстракцию мальчик рассматривал с детства, когда нудно и часами сидел над супом, который обязательно съесть.

Скрипнула чёрная дверца под раковиной, в мусорку отправилась мятая бумага. О, удача: голубой мусорный пакет пуст и свеж. Мальчик, когда мусор выносить, ощущал иглы позора — а вдруг увидит кто и посмеётся?

Но сегодня — мусора нет, и мальчик один дома. Что мама оставила?

Забежал «пёсик». Когти цокали по тёмно-коричневой плитке кухни. Он осмотрел интерьер. От избытка чувств брови взлетели почти до ушей. Но без комментариев.

На стол под окном — разумеется, чёрный — отправилась тарелка с кашей и куриная нога. Предполагалось, что мальчик разогреет. Он считал: есть холодное — как обливаться холодной водой, только не снаружи, а внутрь.

— Кстати, как тебя кормить?

Мелькают образы, а в них общее: «Кровь».

— А колбаса, хлеб? — Поверх тетрадей в рюкзак улёгся здоровенный бутерброд. Пора приниматься за еду, а то в школу опоздаешь.

«Несогласие. Живая собачка — эмоция удовольствия. Скелет собачки — нет чувств»

— А, типа мёртвым бесполезна живая еда. А что в крови? — Мальчик с аппетитом уплетал рассыпающуюся холодную гречку.

«Сила».

— Я сотни раз лизал свою кровь. Никакой силы. — Мальчик обгрыз куриную лапу. — Сила в мясе.

«Мальчик живой прыгает от мяса. Скелет мальчика прыгает от крови».

— Что в крови? Мистическая тайная энергия? Меня научишь? Буду черпать силы из крови врагов! — Мальчик впился в кость и высасывал костный мозг, как кровь из беспомощного врага.

Зомби-пёс сидел на чёрном подоконнике под зелёной занавеской. Одно ухо — в окно, другое — на мальчика. Мальчик всхлипнул — взгрустнулось, так Друг сидел… Когда мама уходила, естественно.

— Как мне к тебе обращаться? Какое имя? Или на Вы? Или ритуалы соблюдать? На одной тренировке по боевым искусствам кланялись и говорили «Сенсею рэй!»

«Образ собаки. Вокруг — разные предметы, как будто она выбирает».

— А, ты имя ещё не выбрал. Я тоже хочу своё сменить. Так что про магию?

Мальчику не с кем поговорить. У него в уме бардак. Как он распознал сущность?.. Эх, если бы не это… Да если бы мне зубы… Я бы точно сейчас не думал, как ответить. Но клятва — это клятва. Пока играем по правилам.

За окном — повозки без лошадей. В окне — преграда прозрачная. Материал рамы неизвестен. Занавески — непонятной конструкции, из полосочек. Люди одеты странно. Да, мир изменился. Ни сари, ни саронгов, ни луков, ни стрел.

Не беда. Люди те же — значит, будет, как было, только лучше.

Вещи — перепаковать. Учитель просился в школу — мол, срочно учить язык. Пёс — на дно. Сверху — учебники и тетради. Сверху — бутерброд. В путь.

Тяжеленный рюкзак тянет вниз, как самосвал на привязи. Завтрак внутри, дом позади, шесть часов мучений впереди. Хоть физры нет.

До школы — полчаса, если пешком. Если подъехать — десять минут.

Вообще, правильно ходить вдоль дороги. Переходить по пешеходному переходу. Скучно, некрасиво, однообразно — и в толпе. Каждое утро на метро мчатся тысячи людей. Поток из тел скручивается — кто-то обгоняет, кто-то закуривает и создаёт пробку. Как назло, транспорт выгружал пассажиров, когда мальчик подходил к остановке.

Нет, куда приятнее дорога мимо озера. Мама не одобряла — нехорошо гулять там, где некого позвать на помощь. Но за годы на природе — никто и ни разу. А вот на людях…

Идём мимо пожарной части. Иногда у входа пожарные — накачанные дядьки — красуются в одних трусах перед девушками. Сейчас ни людей, ни суеты.

После пожарной части — переходим улочку и трамвайную колею.

Дальше — место, где мальчик похоронил Друга — прямо под опорой высоковольтного столба, рядом с десятком похожих могилок. Последние две недели мальчик обязательно проходил мимо могилки и грустил. Часто вырывал сорняки, подправлял камни оградки. Иногда приносил цветы, иногда — конфетку. К обеду, возвращаясь из школы, мальчик никогда не находил конфетки — и надеялся, что Друг принимал подношение.

Сегодня памятное место выглядело жутко — помесь грязи, болота, неопрятных комьев травы и глины, будто бушевали пьяные кроты. Но землю изрыли колёса грузовиков тёмно-зелёного цвета с белой надписью «ГорЭнерго». Суетятся люди — бегают, вязнут в грязи, ругаются. На двух вышках электрики машут руками, орут.

— Чего они? Ага, провод натягивают после обрыва.

Рюкзак зашебуршился, раздалось что-то похожее на «ити».

— Пора идти? Ты учишься говорить! А я думал, как мы магию выучим. Кстати, могилку Друга затоптали. Восстановлю потом — и крестик, и веночек…

— Ити! — Голос из сумки громче и похож на наждачку.

— Иду, иду.

Мальчик шёл вдоль берега по тропке среди двухметровых камышей. Их метёлки мельтешили на ветру, светло-бежевые листья звонко шуршали. Воды озера не видно, закрывала стена из стеблей. Тропинка повернула вверх по насыпи. Открылось озеро. Солнце показалось из-за верхушек деревьев. На воду ложились тёмные тени. Тихий ветер гнал небольшую рябь. Волны не давали отражаться голубому небу и белым облакам.

Тропинка дальше — вдоль озера. Нам — поворот к дороге. Школа — напротив. Опасно: перебегаем дорогу в неположенном месте. Помогает светофор вдали — движение остановилось, самое время промчаться к газону посреди трассы. Аккуратно ступаем, чтобы грязь не липла — и бегом через вторую часть дороги, пока машины разгоняются.

Родная школа.

Зелёный сетчатый забор, калитка, десять метров серой бетонной плитки и ступени входа. Над входом — надпись «Добро пожаловать», к которой в конце кто-то криво чёрным баллончиком пририсовал «ся».

Эх, шестичасовая каторга — обратно, опять и снова. Мальчик мечтал — в мечтах легче. Вот он узнаёт секреты магии. Приходит в школу. Нет, лучше прилетает. На коленях весь класс, хором извиняются. Нет, лучше все параллельные классы. Нет! Лучше и старшеклассники, которые проходу не дают! Он, такой мужественный…

— Эй, упырь!

Ох, забыл! Запамятовал, что в школу приходят украдкой!

— Ты чё, а ну стой!

Мальчик смирялся с разбоем и не чувствовал, как извивается рюкзак.

Не может быть! И эти распознали суть? Сквозь рюкзак! Теперь мне ещё и их учить? По сравнению с троицей мальчик — просто чудо и образец ученика магии. Низкие лбы. Глазёнки навыкате. Что-то жуют. Руки в карманах, таз вперёд — со стороны кажется, что им в зады упёрлось по ноге. Да, ухудшилась людская порода.

Главарь — длинный нос, подростковая «щетина» и разбитая губа — выперся вперёд:

— Давай завтрак.

— У меня нету сегодня… Мама…

— Гы-гы, — Заржал второй лоб, пошире в плечах, стрижка под отросший нолик и с руками в карманах, — Маменькин сынок!

Мальчик попятился:

— Да нету у меня…

— А если найду? — Главарь нависал.

Мальчик заметил в ноздре то, что хотел развидеть.

— Открывай торбу, мля.

— Не надо… — Мальчик не знал, что делать. Как и всегда, впрочем. Но сегодня-то, под бутербродами, внутри…

— Чё, зассал? Брехло!

— Не вру! — Спина упёрлась в третьего, пузатого молчуна, который гаденько улыбался и перекрыл путь к отступлению

В тёмных окнах школы замелькали светлые детские лица над белыми воротничками — со стороны смотреть интереснее.

Рывок — и рюкзак в руках крупного. Мальчик кинулся — рюкзак летит к главарю. Игра в собачку древнее любой другой игры.

— Ого, тяжёлый… Куча жрачки, да?

Щелчок застёжки, слабое «Нет» мальчика. Рука по локоть в утробе торбы.

— Фу! ЧТО! ЗА! ГАДОСТЬ!

Неприятно тыкнуть стеклянные глаза дохлой собаки вместо бутерброда.

Рюкзак брякнулся на пол. Главарь отшатнулся и с отвращением махал рукой. Подручные чесали в затылках. Мальчик тихо пояснил:

— Моя собака. Она умерла.

Толстый скривил губы, обнажив гнилой зуб.

— И ты её с собой таскаешь? Псих.

— Извращенец. — Второй тоже попятился.

Пацаны обошли мальчика, как ядовитый капкан под высоким напряжением.

— Идём от психа. Ну его. Долбанутый. Дибил. — Троица ускакала прогуливать за школу, а мальчик — за рюкзак и в класс.

Зрители в окнах попрятались, первый акт окончен.

День прошёл сносно. К доске не вызывали, перед классом не позорили. Рюкзак, правда, иногда шебуршился да порыгивал. Соседи оглядывались в поисках звука, а мальчик вздрагивал. Но, вроде, не раскусили.

Затишье перед бурей закончилось вместе с последним уроком.

— Рукослав! Рукосла-а-а-ав! — Мамин командный голос перекрыл и звонок, и шум идущих домой школьников, и рёв машин автострады, и сумрачные мысли мальчика.

— Гррр… Рукослав? — Рюкзак подрагивал, как будто там кто-то тихо ржал. Мальчик подумал, что пёс как-то быстровато язык учит.

— Вот и хочу сменить. — Мальчика древнее славянское имя не радовало.

Эмоция и смеха, и сочувствия.

Мальчик вздохнул и потрусил вниз. Тело привычно уворачивалось от встречного потока учеников. Чем скорее выйдешь, тем меньше мама будет позорить.

Высокая, широким плечам позавидует иной физрук. Стоит на школьном дворе, как на армейском плацу, на расстоянии пары шагов от калитки. На улице жарко — она выбрала тень дерева слева. Мамина одежда похожа на военную форму. Генеральскую — маме прочили высокие звания, но что-то не сложилось.

Квадратная челюсть пошла вниз, могучие лёгкие набрали воздух для крика, могущего заглушить вертолёт:

— Ру…

— Я здесь, ма.

Какой запал даром пропал! Мама сурово сдвинула густые брови, но не отчитала, а уведомила:

— Едем к психокорректору.

— Куда? — Мальчик понизил голос, надеясь, что мама тоже станет говорить тише.

— На психо-коррекцию! — Рявкнула мама, не учитывая последствия вести. На них оглядывались, и мальчик покорно двинул к выходу — зачем ещё больше огласки?

Дорога мелькнула быстро, мама пресекла попытку оспорить визит, и мальчик уныло думал думу. Раньше он хоть Другу мог пожаловаться. А теперь — сиди и тоскуй. Не плакаться же Учителю — ещё откажет магии учить…

А «Учитель» честно учил речь. Сложно собачье горло заставить говорить людские звуки. Но ещё сложнее разобраться в языке. Сейчас говорили на потомке древней речи. Приходилось сочетать то, что знал, с тем, что слышал. Благо, улавливались и сходные слова, и похожие интонации.

Взять, опять же, «упырь», древнее слово, которым обозначали таких, как он. Но сейчас в это слово вкладывают нечто иное. Не распознал отличия — вот и согласился с клятвой, не отменишь. Хорошо хоть, во второй раз не дал.

Куда мальца везут… Вроде говорил, что после уроков — домой. Проверяли бы новые познания в языках. Ага, похоже, приехали. Ну-ка, -ну-ка.

Офисное здание — стекло и металл — возвышалось на двадцать пять этажей, как нос супер-лайнера — одна из сторон выступала вперёд и, казалось, нависала над дорогой. Строгий вахтёр сурово махнул на лифт. Тринадцатый этаж. От лифта повернуть направо — и в самый конец коридора, вдоль однотипных дверей. Вход в офис 1366 — по левую руку, прямо перед огромным фикусом в деревянной бочке. Мальчик, пока шёл, смотрел на таблички на дверях: «ООО Пирамида», «ЗАО Андромеда», «ЮКПРНП: Юридическая компания по решению некрозооморфных проблем».

Фикус у окна, которое заменяло стену, так разросся, что перистые листья заслоняли вход в нужную дверь. Мама отклонила ветку, постучала. Мальчик разглядывал скромную золотистую табличку «Доктор, академик, профессор психокоррекции Петушанский В. В.»

— Мама, я буду хорошим…

Последняя попытка разбилась о крепкое спецназовское сердце: и не такие умоляли, и жалобнее бывало. Дверь открыта, сын с ускорением влетел внутрь. Мама зашла следом.

Голые серые стены окружили, как бетонный забор на стройке. Окно во всю стену отгорожено столом длиной в окно. На столешнице в ладонь толщиной высились башни исполинских книг. За ними, как за забором, восседал обладатель блестящей на солнце лысины.

Мальчик глянул на потолок — нет ли там солнечного зайчика, отразившегося от кумпола, и обомлел — от края до края потолок украшали знаки, фигуры, символы. Школьная геометрия пригодилась — он распознал зелёный шестиугольник и красную пятиконечную звезду внутри него.

Мальчик пялился с открытым ртом на узоры. Из-за стола выскочил тщедушный мужичонка ростом чуть ниже мальчика. Руки — в карманах серого, под цвет стен халата. Обуви не видно — халат ниспадает до пола.

— Здравствуйте! Добрый день!

Мальчик опустил голову в поисках источника звуков. Огромные, увеличенные раз в пять толстенными линзами очков глаза неясного цвета уставились на него снизу вверх. Мальчик отпрянул — если бы не мамина хватка, то удрал бы за дверь.

— Мы по записи… — Начала мама.

— И кто у нас такой хороший?

Мама сморщилась — неприятно командиру, хоть и бывшему, быть прерванным.

— Руко…

— А я не вас спрашиваю. Мальчик же не немой?

Мальчик наблюдал за увеличенными глазами под гигантскими очками. Странно — говорит доктор вроде и мягко, а взгляд… Пригвождающий.

Мальчик смотрел на очки. Ого стёкла — даже солидный нос под ними выглядит небольшим, а рот вообще еле виден. Окуляры увлекли, мальчик не слышал скрежета маминых зубов. Рывок за руку вернул внимание в сейчас.

— Доктор спрашивает тебя. — Голос мамы как лезвие японского меча, которым она под настроение размахивала.

— Рукослав. — При маме, гордящейся именем, он боялся прятаться за Славик.

— Я хочу тебе помочь…

Голос доктора тише, мальчик вслушивался, чтобы услышать окончание. И снова громко, уже маме:

— Подождите за дверью.

Костлявый трясущийся палец указывал на выход, пока за мамой не закрылась дверь. Глаза за толстенными линзами не отрывались от левого уха мальчика. Ребёнок подавлял желание оглянуться — нет ли сзади кого-то.

— Зови меня доктор. Я могу звать тебя Славиком?

Мальчик кивнул, польщённый пониманием ситуации.

— Смотри мне в глаза. — Профессор придвинулся к лицу мальчика. Его голова качалась из стороны в сторону. Линзы очков то отражали свет, пускали зайчика, то проявляли глаза.

— Хочу помочь. Расслабься. Всё хорошо. Доверяй мне. — Голос доктора просил поверить.

А почему нет? Доктор — один за всю жизнь, кто признал имя Славик. Пусть поможет — он понимающий, опытный взрослый.

— Ты нуждаешься в помощи.

Да! Не просто нужда, а космический всезасасывающий вакуум. Школа! Мама! Папа! Друг! Упырь!..

— Делай то, что я говорю, и всё станет отлично. Верь мне.

«Хочу верить! Жажду понимания!..»

— Ложись на кушетку.

«Что-то ноги не держат. Лечь что ли? Доктор помогает. Сделаю ответный шаг».

Кушетка ближе. Рука доктора мягко и властно ведёт к цели. Снять рюкзак, чтобы лечь. Рюкзак дёрнулся, мальчик потерял равновесие, шатнулся. Доктор восстановил контакт глазами, но доли секунды хватило.

Искра ужаса вспыхнула в уме мальчика, как ядерная бомба. Выжгло все желания кроме желания бежать и визжать. Доктор схватил за рубашку. Мальчик рванул к двери и пару метров протянул профессора за собой. Побег сопроводил вопль раненого дракона. Распахнулась дверь — второй раз за сутки мама спасает сына.

Сын, ускоряясь, юркнул в щель между мамой и дверью. Коридор, лестница, улица.

Мама смотрела на доктора. Доктор блеснул очками и изрёк:

— Запущенный случай. Надеюсь, вы привели сына не поздно. Столько страхов, комплексов… Полно работы. Секретарь назначит встречу.

И скрылся за книгами на столе.

— Но что с ним? — Мама — она мама, беспокоится за сына, хоть и непутёвого.

Лысина приподнялась над книгами чуть выше:

— Пока рано ставить диагноз. Но вы сами видели — коррекция жизненно важна.

Мама вздохнула, в уме умножая цену за визиты. И где сын теперь?

Сын бежал по улице. Ужас ещё толкал вперёд, но скорость замедлялась. Прохожие поглядывали на сорванца. Мальчик хечил, как будто марафон пробежал за час.

Скамья. Упасть и дышать, дышать.

Сердце выколачивалось из горла. Язык — до пупа. Пить!

Мёртвые, но оживлённые глаза выглянули из рюкзака. Мёртвая морда неподвижна, уши не шевелятся, нос не блестит. Но, как ни странно, от трупа — ощущение жизни. И похвала:

— Молодец.

Рот не двигался, горло и язык тоже. Как он говорит? Вопрос важнее:

— Что за дикий ужас у доктора?

Картинка очкастого доктора, от неё веет чёрное, колючее зло.

— Доктор — зло? Вроде он помочь хотел…

— Нет.

— Но он же сказал — хочу помочь. Разве нет?

Незадача. Всего десяток понятых слов. Как объяснить, что наше с ним общение — результат доверия и согласия? Что без согласия и родства душ такого обмена не бывает — хоть и согласен мальчик скорее с бывшей собакой?

Как пояснить согласие другого рода, навязанное? Что доктор — мастер в этом деле? Мальчик согласился с мелочью. Потом с тем, что нужна помощь. А потом почти впал в сон — то оружие, которым ловко орудуют Враги.

— Нет слов. Потом. Враг. Ты — молодец.

— В чем молодец? Я позорно бежал. Мама точно решит, что я — псих. И опять — туда! Что делать?

— Ты будешь готов.

— Как?

— Ищу слова.

На лавочку подсел отдохнуть дед. Монолог мальчика с рюкзаком оживил старца — тот вскочил и покинул опасное место. Но мальчику — не до деда. Скоро учиться! Ура! Не выдохся бы после бега — танцевал бы.

Суровая реальность бросила тень на скамью:

— Вот ты где! Мне гипер-стыдно за тебя! Марш домой! — Мама за шкирку поставила беглеца на ноги и придала ускорение в сторону остановки. — У доктора помимо тебя и другие клиенты. Придёшь на приём через 48 часов.

Если доктор — Зло, как научиться бороться за два дня?

В рюкзаке темно и неудобно.

Как научить?

Основа знания, ось — то, в чём человек уверен. На ось нанизывается остальное, как кирпичи на фундамент. Знания без стержня — как тигр без скелета.

Мои ученики — правители, воины, маги — уверенные, властные, амбициозные. На эту ось они нанизывали то, что я давал — истину, правду или ложь… Они или разгадывали, или ставали источником силы.

Здесь — абсолютный ноль. Не то что фундамента нет — зыбучие пески, куда миллион валунов закинуть, а до твёрдого основания и не дойти.

Скажу я: «Фундамент магии — твоя энергия». А он не знает, что такое энергия! Я сообщу: «Основа власти: то, что ты — не твоё тело». Так для него это пустой звук! Он уверен, что он — тело.

В его уме нет кнопок, чтобы вызвать отклик. Не на что нажать и создать резонанс. Обучать мыслеобразами не получится.

Раньше как: явился король и требует всевластья. У короля база: способы обмана, умение интриговать, навык планировать на будущее, способность думать наперёд, безжалостность… Сотни полезных качеств, стержень, стабильный и надёжный — как раз императором заделаться. Если выживет.

А мальчик — он не то что наперёд — он вообще не думает! Волнуется, что другие скажут, чтобы заранее расстроиться от мыслей. Своим безволием отдаёт власть другим… Ну-ка, стой-ка. А если так подойти?

Вторник

Вода из бетонной трубы почти не струилась — всё, что хотело, перетекло. Всё, что не хотело — осталось по ту сторону, хоть и нарушило законы физики. Но… Вы бы хотели омывать собой подгнившие тела упырей?

Раннее утро, солнце ещё не взошло. Шуршал камыш, звенели предпоследние комары. Пробовали голоса птицы — день будет жарким. Город спал — не считая водителей метро и водителей маршруток, которые подвозят водителей метро на работу.

Легион собрался на планёрку. С развед-рейда вернулись все, что радовало начальника. Но состав…

Нас — мало. Жалкие остатки былого величия.

Он разглядывал Легион и, если бы мог, рыдал.

Когда-то сильный и смелый Кром — в теле странной остроносой полуистлевшей собаки. Ложь врага дала результат: цель Легиона забыта, осталась жажда власти.

Дееспособные закончились!

Миха. Тело громадного лохматого пса. И кому досталось — недотёпе, случайно затесавшемуся в отряд! Миха даже телом плохо управляет! Без контроля сам он — безинициативное ничто.

У Фреи тело кролика. Она и раньше думала об этом постоянно. Теперь что будет, когда инструмент, так сказать, появился?

У верного Безымянного — тело черепашки.

И, о горе!

Он, великий и ужасный Махцапдра — и в теле РЫБЫ! ПОЗОР! Остальные тихонько ржут за глаза, при том, что зубы остались только у него.

Как добыть кровь? Как найти Врага? Этот злобный коварный гадёныш одной только подлостью уничтожил девять десятых Легиона Справедливости. Ни разу не вышел лицом к лицу. Иначе проиграл бы. А вот вылавливать по одному, со спины, внезапно… Да. Первый в схватке приказ:

«Держаться группой! Из виду друг друга не выпускать. А то помните конец?»

— Помним, Маха. Мог бы и не напоминать. Кстати: мерзкий у тебя голосок!

«Отставить комментарчики! Второй пункт плана: добыть кровь».

Снова прогулка. А что делать? Без неё — отсутствие прогулки, изо дня в день. Нет разницы. Серые ступени подъезда ложились под ноги, как и год назад, и двадцать лет назад, и полсотни лет. Звуки шагов скакали по этажам. Через мутные окна видно озеро. Солнце ещё не вышло из-за домов, вода темнела без подсветки. Грязь на стекле не позволяла рассмотреть детали, но он знал — сейчас лёгкий ветерок, зыбь на воде, шорох молодых листьев и шелест старого камыша.

Когда-то природа радовала. Сейчас — очередное одно и то же. Может, однообразие пора закончить — раз и навсегда? Встретиться с мраком и ничто?

Дневной свет заливал спальню. Сумерки сменились рассветом. Посветлел плакат группы Рамштайн над кроватью — причём слабонервным не захотелось бы различать детали.

Будильник на столе «в ногах» кровати показывал: до подъёма ещё пять минут. Мальчик потягивался, он привык просыпаться в 7 утра, тело дало команду на побудку. Но сон, яркий, неуловимый, ещё длился — и хотелось досмотреть.

Не вышло.

Мальчик вскочил в ужасе — кто-то яростно стонал.

Однажды он катался на детской карусели. Карусель заедала, еле крутилась. Пару кругов, с разгона, мальчик проехал. Потом — замедление и скорая остановка. Ноги пихали землю — ещё хоть кружочек. Пыль клубилась, чахлая травка вырывалась с корнем под мощными толчками.

Карусель застонала, будто у неё душа оперной певицы. Протяжно и тоскливо выли ноты под стать настроению — доживать деньки перед уходом на металлолом. Звук резонировал с чувствами мальчика — очередные нелады в школе. Он заставил карусель стонать полчаса, пока мамочки с колясками не прогнали — младенцы не спали и плакали.

Сейчас похожий стон. Звук тише, чем у карусели, но богаче и выразительнее. Чувствовалась и вселенская печаль, и скорый конец света, гибель родных и человечества.

Мальчик мигом нашёл источник звука.

— Что с тобой!?

«Источник» откликнулся:

— Песнь скорби. Заряд молнии кончается, усталость нарастает. Тоскливо мне — вот и напеваю. — Учитель лежал на шкафу, похожий на старую половую тряпку, которой сто лет мыли полы в кочегарке.

— Ха! «Напеваю»!

Мальчик спрыгнул с кровати, подошёл к шкафу. Смотреть снизу вверх неудобно, и он залез на стул. Головы учителя и ученика — наравне.

— Схватка с Врагом закончится, не начавшись. Но я не сдаюсь — делаю хоть что-то. Пою. — Учитель позы не сменил, даже не шевельнулся.

Мальчик спрыгнул. «Где в наше время кровь найти?»

Препирательства о способах добычи крови, своеобразный аналог мозгового штурма, выросли в нечто, что показалось приемлемым.

Время — рано утром.

Место — недалеко от бетонной трубы: пройти вдоль озера, перебраться через дорогу. За дорогой — ещё озеро. Над берегом, на насыпи — жилые дома. По верху насыпи — чёрный заборчик, а потом травянистый склон. Под насыпью, у самого берега — утоптанная тропа. Рядом с тропой редкие ивы и заросли камыша. На верхнем ярусе, у домов, десяток кустов сирени.

Форма: наименее попорченный червями легионер Миха лежит на дорожке и скулит — типа раненый, помогите. Легион таится в камышах или кустах.

Событие: жертва подходит узнать, в чём дело, наклоняется проверить пульс у раненого, искусственное дыхание сделать. Тут-то на него бросаются остальные. Пока внимание жертвы отвлечено Легионом, Махцапдра выбирается изо рта Михи, кусает жертву. Жертва в панике, её фиксируют на земле. Все слизывают кровь.

Идеально!

Мальчик в школу бежал. Камыш, отдалённый шум машин, блики солнца, трели птиц пролетели мимо внимания, так как мальчик мечтал.

На душе сияло Счастье. Полночи с-грехом-пополам-общения дали плоды — надежду и первое настоящее Задание на пути к магии и власти! Ха-ха-ха!

Перед ним, на бетонных плитах школьного двора, простёрлись ниц школьники. Ряды детей согнуты в поклонах. Младшеклассники не нужны. Мах рукой — и они летят учиться. Вдруг умнее станут.

Взмах — и в воздух взмывают ученицы. Ветер треплет юбки, выглядывают…

Чёрт, быстрее, а то опоздание в дневник запишут. В общем, тренируемся — и обретаем власть!

Дул прохладный ветерок, будто убегал из города, где грядёт жара. По дорожкам петляли первые за-здоровый-образ-жизни объекты. На лавках под подъездами дремали бомжи, шуршали на ветру укрывавшие их газеты.

Кусты затрещали. Взрыв из сиреневых лепестков. На дорожку выскочил Миха. Жертва — парень и девушка, в спортивных сине-красных шмотках и белых кроссовках. Одни наушники на двоих, гармония и резонанс — бегут в ногу, плечо к плечу.

Миха захрипел, ляпнулся на спину. Лапы дёргались, язык вывалился до асфальта. В глотке тихо ругается Махцапдра — сила тяжести и тряска «конвульсий» того и гляди в пищевод затрясут. Миха понял матюки, замер. «Акула» приготовился.

Парочка увидела, как огромная лохматая псина на полном скаку рухнула посреди дорожки. Сучат лапы, из горла раздаётся жутковатая тишина. Гармония у парочки на высоте: оба завизжали на одной ноте, синхронно развернулись и дали дёру. Провод наушников из кармана парня развевался позади, как знамя. Фейл.

Миха лежал, выслушивал инструкции.

Бегом на нижний уровень, прямо к воде. Камыши дружелюбно хрустели, обнимая бывшего сенбернара. Через минуту дополнительное шуршание ознаменовало воссоединение Легиона.

Если бы один из бомжей открыл глаза, то увидел: за сенбернаром в кусты шмыгнул дохлый кролик и дохлый доберман. Бомж снова украл бы тот же клей, которым радовался накануне.

Миха бело-рыжей грудой шерсти вывалился перед пышной дамой в облегающих чёрных лосинах и мини-топике чёрного цвета. Падение рассчитали так, что дама должна споткнуться о преграду и упасть.

Дама взвизгнула и с перепугу взвилась на добрый метр в воздух. Судьи смело зачли бы новый мировой рекорд по набору скорости.

Миха вскочил. Мощные лапы, подгоняемые живящим электричеством, понесли к скоплению народа. Народ увидел сенбернара без ошейника и поводка, и от контакта решительно отказался — путём галопа люди разбегались кто куда. Эпик фейл.

Махцапдра запаниковал — ещё чуть-чуть, и люди пожалуются властям. Даже в начале времён диким собакам не давали безнаказанно пугать людей. Здесь, с колёсными самодвижущимися повозками, нравы строже. Последняя попытка — на верхнем ярусе, из-под сирени.

Фейерверк сиреневых лепестков (уф, еле успел), и под ноги старичку в чёрном спортивном костюме обрушилась скулящая громадная псина. Огромные очки пустили блик, когда лысый дед склонился над собакой.

— Как-то странно, пёсик мой, вы скулите. Не умеют собаки так скулить — горло не рассчитано. А я-то знаю, скольких вскрыл в своё время.

Шаблоны поведения Михи разбиты вдребезги. Единственная идея — встать. Здоровущая башка оказались в дециметре от присевшего на корточки старичка.

— Что там в ротике? — Дедуля поправил очки — снова мелькнул блик. Скрипнула резина — на правую руку надета резиновая перчатка.

— Фи! У вас в пасти дохлая мышь!

Голова сенбернара задёргалась, будто во рту кто-то яростно бил хвостом. Махцапдра высунулся между клыков, зацепился последними плавниками за язык:

«Я не мышь, а твоя гибель!»

Жёлтые треугольные зубы щёлкали с частотой современного процессора. Если бы создатель Чужих увидел этот образ, то от досады — так не доработать! — уничтожил бы копии всех отснятых фильмов. Чтобы не позориться.

— Во рту сенбернара — странная пиранья, — старик поднялся, поправил чёрные штаны. — Ну да некогда мне. Живой — и ладно. А то бы молодость вспомнил, скальпелем помахал…

Приятные воспоминания о вскрытиях прервал Легион. Видя полный провал плана, стая бросилась снимать хоть шерсти клок.

Если бы упомянутый бомж открыл почти растворённые клеем мозги навстречу новому дню именно в этот момент, то украл в пять раз больше того самого клея.

На тротуаре шатался лысый дед. Его за комбинезон тянули в разные стороны доберман и кролик — оба будто только из склепа. Вокруг скакал сенбернар, из пасти которого раз за разом раздавались леденящая душу тишина.

Пара случайных бабок с авоськами обошли балаган стороной, вплотную к чёрному заборчику на краю насыпи.

— Бедные вы мои! У вас зубок нет! Айяйяй… У кролика рёбра торчат. Буквально, из-под кожи. У вас, доберман, крайняя степень загнивания левой части головы. Шкура слева не держится и хлопает. И хвост отвалился. Вы как упыри какие-то.

Кром застыл, задрав две задние лапы, шлёпнулся на асфальт, так и не разжав пасти. Кролик прижал уши и закрыл глаза — но продолжил висеть на рукаве куртки. Миха ляпнулся на бок. Как он догадался? Прошло столько лет… Да и в тела животных они никогда не воплощались. Неужели он — святой отшельник, который видит суть?

— Ого, да я угадал. И вы, наверное, крови хотите, зверушки мои. А зубок нетушки… Давайте обмен. Я вам — зубы. А вы со мной делитесь секретами упырей. Идёт?

Животные отпустили костюм. Доберман взял в пасть отпавший хвост — вдруг приделать удастся. Голова сенбернара дёрнулась, будто в ней кто-то дал пинка.

— Эй, где вы все! Крови оставьте! — Сирень осыпала лепестками отставшего участника.

«Гады. Убрались уже. Ищи их теперь…» Да, тяжела жизнь упыря-черепашки.

Школа встретила отстранённостью. Обычно ученики излучали злобу, нервозность, придирки, реже — нейтральную незаинтересованность.

Мальчик вертел вжатой в плечи головой посреди школьного холла. Где они, палачи? Жертва вышла на охоту. Сумрак холла, тёмный пол, серые колонны, светлый потолок с рёбрами ламп «дневного» света. Вокруг сновали дети. Мальчик — как остров посреди лавы.

И так весь день. Вчерашняя троица не попалась вообще. Учителя не спрашивали. Ученики сторонились. Идеал! Если бы не противоречие Заданию.

Мальчик стоял у окна на первом этаже, рядом с дверью в класс по биологии. Он опёрся задом на батарею, спиной — о белый подоконник. Рюкзак, не снимая — туда же.

Свет из окна делал мрачные стены чуть терпимее. Занавеска, когда-то белая, подпалена в трёх местах. Директор будет зверски искать. Пойти и признаться? Вот тренировка будет, ведь Задание требовало конфликтов, столкновений, споров…

Основа магии — присутствовать в настоящем времени. Просто быть, но не в мыслях и мечтах, а здесь и сейчас — в настоящем. Четыре часа напротив пса (вместо уроков, естественно) пролетели мигом. Потом, за ужином, перед родителями. Мама ругалась с папой, так что ноль проблем — присутствуешь, да и всё. Пора тренировать навык в реальной жизни. Но не с кем!

Мальчик уселся за столик в столовой. Потенциальные соседки встали — и пока.

Сосед за партой — пересел. Хулиганы исчезли. К доске не зовут, домашку не хотят. Шептание с рюкзаком дало результат: если противостояния нет, то его создают.

Для начала — вызываться к доске. Благо ещё два урока.

Тянуть руку для мальчика — то же, что предать идеалы. С первого класса он твёрдо решил: не проявлять инициативу. Как мама про армию рассказывала: «Кто умеет водить машину? Отлично, вы неделю чистите унитазы».

Придётся присутствовать и перед людьми в настоящем времени, и перед прошлым. Рюкзак хихикал на грани слышимости — отличная тренировка.

Но мальчик… Тело безвольное, мягкое. Поднять руку — сил уходит, как убедить маму не ругаться с учителем после двойки в дневнике. В уме — сумятица: картинки прошлых походов к доске, позоров, двоек и прочих прелестей обычного школьника.

Учитель игнорировал робко вытянутую руку, так что мальчик учился быть лицом к лицу только с прошлым. В конце урока мальчик сиял — удалось! К доске захотелось!

После учёбы — снова уроки. Мальчик терпеть не мог обращаться к прохожим, чтобы узнать время. Учитель настаивал — первый объект, грузный лысый дядька в чёрном свитере и серых штанах, ждал сигнала светофора. Дядька верил в чудо и жал кнопку ускорения переключения на зелёный свет.

— Дядя, скажите, который час?

— Отвали, мальчик. Не до тебя.

Фу, неприятно.

Что у них попросить? Дадут ли? По логике, за такую помощь — должны. Или у них иное мнение? Чего я хочу больше всего?

Неужели…

Неужто они могут научить, как спать? Они — пережитки древних эпох. Они должны знать, как заснуть. Я жажду снов!

Решено. Спрашиваю.

Человек перестал топтать гостиную, где стены без украшений, а окна — без занавесок. Очки блеснули в угасающем свете дня. Он резко выдохнул, собрался. Путь лежал в спальню, откуда доносились звуки перебранки на непонятном языке плюс паузы леденящей душу тишины.

— Хорошо. — Учитель доволен успехами ученика, хвостом виляет на шкафу.

Мальчик своими успехами тоже доволен — весь вечер делал то, что не делал никогда. Под конец понравилось беседу начинать. Мальчик взбодрился и придумал, как помочь учителю.

Рюкзак валялся под столом — зачем учить уроки, если магия почти в руках?

— Пора на ужин. Ты кроме крови что-то ешь?

В ответ — образы крови. Фонтанами.

— Да, запросы у тебя, — мальчик хмурился, — Но я решительно против.

Недоумение.

— Я не хочу, чтобы ты пил кровь у кого-либо.

«Дохлая собачка».

— Что-нибудь придумаем. Никаких попыток хлебнуть крови у людей. Согласен?

«Согласие».

Да, быстро мальчик учится. Ещё вчера он бы ни за что решительно не сказал бы. Подыграю, ободрю. И это только пара часов практики!

Ужин и поход за хлебом и сюрпризом — позади.

Учитель валялся на шкафу. Он свернул нечто вроде гнезда из старой тряпки.

Мальчик сидел в кровати по-турецки. Одеяло в пододеяльнике цвета палой листвы комкалось под окном. Он опёрся о мягкую кучу и думал — глаза в потолок, подбородок опирается на руку. Губы то шепчут что-то. Наконец, мальчик решился — приосанился, напыщенно вопросил:

— Слушай, ты что, дьявол?

Пёс свесил голову со шкафа. Правое ухо вниз, как старая спагетти. Левое торчит вверх — прислушивается. Вид выражает внимание.

«Недоумение».

— Не то, чтобы я против… ну так как? Кровь пьёшь, из могилы вылазишь. Я кучу фильмов видел. Верные признаки сатаны.

Мальчик ожидал злобной расправы, льстивых попыток искусить, непонимания. Предложения продать душу, в конце концов. Пара молоденьких ведьм и шабаш — тоже неплохо.

Истерических хохот сбил с толку — и умственно, и физически. Сложно смеяться в теле полуразложившейся собаки, но псу удалось. Ощущение, как будто по стеклу мобилки гвоздём матюки пишешь. И звука вроде нет, и премерзко.

— Чего ржёш? Изыди, ацкий сотона!

Мальчику полу-вспомнилась одна из фраз, которой изгоняли нечисть.

Пёс шмякнулся вниз и катался по полу, хохот усиливался. Мальчик угнездился на кровати, ноги обхвачены руками, мысли клубятся о несовершенности жизни. Да и зрелище катающегося по полу полутрупа неприглядное. Что ж, если это и сатана, то душу в обмен пока не предлагает. Да и не убил пока ни стеклом, ни штырём падающим.

Пёс подуспокоился, и под периодическое взвизгивание-смех в уме мальчика родился фильм: в обратном порядке отматывались казни еретиков, костры, демоны, пытки. Потом фильм прекратился. Темнота длилась и длилась. Когда мальчик собрался спросить, вспыхнула картинка гор.

Пауза. Мёртвые глаза смотрят в живые. Мысли лениво крутятся, быстро сообразить не выходит. Но ум делает дело, и догадка:

— Типа дьявол и инквизиция намного позже, чем ты жил?

— Да.

— Ты что, бессмертный?

— Не знаю. Мало слов.

— Ты уж постарайся. Хочу знать, кому помогаю — Сатане или нет.

— Пробую. Говорю как знаю. Мне — правда. А тебе… Тебе решать.

Племя людей насчитывало пару тысяч особей, выживших после катаклизм. На всех один язык, одни обычаи, одна вера. Люди убивали, воровали, собирали, размножались — обычная тяжёлая жизнь.

Первых людей беспокоили вопросы. Что принесёт завтра? Мороз, зной? Атака? Голод? Удача на охоте? Извержения, цунами, ураганы… Хищники, враги…

Самый непредсказуемый элемент — свои. Соплеменники. Соседи.

Что они думают? Что хотят? Что говорят? Что сделают?

Бросят? Предадут? Помогут? Обманут? Выручат?

Одни и те же люди то вредят, то спасают, то помогают, то предают, то поддерживают, то игнорируют, то орут, то подлизываются. Как знать о будущем?

Где найти ответы? Как узнать, что они правильны? Как выбрать соратников, которые помогут, и не выбрать гадов, которые кинут в самый сложный момент?

Первые люди не знали, как знать, что принесёт время.

Люди разделились. Одни искали знание о том, как знать. Другие пошли по пути силы — как сильнее стукнуть, чтобы создать будущее.

— О, моя мама на пути силы — любит надавить! А я не люблю силу. — Такой сказки на ночь мальчик никогда не слышал.

— Быть может…

Проходили века. Люди расселялись, захватывали новые земли, убивали коренное население, придумывали новых богов. Сбивались с пути и те, и другие. Одни забредали от настоящего знания в гадания и суеверия, от истины к слепой вере. Другие решили: раз сильны, то и думать незачем. Проигрывали все. Разворачивалась история — племена воевали и мирились, армии уходили и возвращались, мастеровые делились находками и утаивали изобретения. Росла цивилизация.

Те, кто хотел знаний о том, как знать, искали. Некоторые сбивались с дороги, терялись, гибли. А некоторые… Нашли.

Их главная находка: жизнь не умирает. Умирают тела. А жизнь, то, что называет себя «я», продолжает жить. После смерти старого тела она берёт новое.

— Я слышал песню «Что мы, отдав концы, не умираем насовсем».

— Да, истории живут в песнях.

Картинки замелькали вновь.

У древних Знатоков проблема: как сохранить память при смене тела? Младенец быстро забывает, если и помнил. Нашли другой способ — занять мёртвое тело. Чтобы сменить тело и сохранить память, важны условия:

Страстное желание возродить.

Мёртвое тело относительно цело.

Знания.

Огромное количество силы в долю мгновения. Молния.

— О, как Франкенштейн, да?

— Кто это? — Пёс заинтересовался — неужели кто-то кроме них узнал тайну?

— Ну, кино про монстра, оживлённого молнией… Сказка.

— Сказка. Знания последними стираются из сказок…

Те, кто умел сохранять знания при смене тела, могли учить. Знатоки помнили то, о чём люди забыли. Ценному знанию хотели учиться. Те, кто жаждал возвращения учителей, не переводились. Ученики помогали Знатокам найти новые тела. Знатоки помогали ученикам знаниями, в частности, о том, как чаще и надёжнее оживлять Знатоков.

Молнии склонны попадать в возвышенные места. Тела для воплощения помещались под курганы.

— Ага! В курган била молния! И люди жили вечно! Хочу!

— Подожди.

Некоторые Знатоки нарушали договоры, терроризировали и врали. Королевства попадали под их чары.

Против террора выступили те, кто знал о будущем чуть больше. Но опоздали.

Злые использовали простых людей. Люди, приходившие за советом, встречали не испытания и знания, а подавление и роль пешки в навязанной игре.

Кому нравится быть дохлой обманутой пешкой?

Обе партии Знатоков не учли, что ушедших по пути силы больше. То, что Силачи не нашли знания, не делало их ни слабее, ни глупее.

Козырный ход в войне: забрать возможность возродиться. Люди портили трупы — подрезали сухожилия, отрезали куски. Самое верное — мёртвых просто сжигали.

— О, я знаю — в Индии тела до сих пор сжигают! Я в фильме видел.

— Интересные штуки, ваши фильмы. А где Индия?

— Ээээ… Где-то на Востоке. Там у них ещё касты — воины, жрецы…

— Тогда знаю. Там центр войны. Как их зацепило — помнят ещё…

— У нас не любят живых мертвецов — в сказках они злобные и страшные. — Мальчик навскидку вспомнил десяток фильмов о зомби, вампирах, демонах, — Поэтому «упырь» — ругательное слово.

— Да знаю уже.

— Что в конце? — У мальчика голова шла кругом: и спать, и знать.

Политика сжигания тел и опорочивания Знатоков сработала. Знатоки исчезли — почти все. Есть я — и есть Враги. Но не ожидали мы, что тел не останется. Прошли тысячелетия с прошлого воплощения.

— А! Обрыв линии проводов! Я похоронил Друга там, где провод оборвался — ударила искусственная молния! А я жаждал возвращения Друга… Всё совпало? Да! Там ещё могилы! Их хозяева наверняка мечтали о возвращении питомцев! — Мальчик сиял от распирающих озарений.

— Скорее всего.

— А что они вытворят? И что сделаем мы?

— Ты будешь спать. А я подумаю.

Враги рядом. Помощник, без которого он в чужом мире, как без рук — тряпка. Клятву предать — не впервой. Но слишком много времени с последней битвы прошло, самому не осилить.

Почему долго не удавалось воплотиться?

Плюс ещё проблема. Завтра у мальчика — визит к доктору. Помощник вот-вот станет овощем. Он способный — но не против мастера. Эх, как он — сходу, без дурмана, на одном согласии…

Успех противостояния мальчика и доктора зависит от того, доступны ли данные о присутствии, которое тренирует мальчик. Если да — его проглотят, не жуя. Один шанс — если знания о присутствии забыты.

Задача важнее: где логово врага? Сколько воплотилось? Силы на исходе, вот бы крови… Да нечем. Как выиграть без сил?

Сон! Наконец-то! Они действительно умеют! Дело не в «мышцы расслабляются» или «ноги наливаются тёплой тяжестью», или овец считать. Магия! Они хором взвыли. Через секунду он ощутил пульсацию ритма. Через две секунды он поразился, насколько ритм эстетичен. Через четыре секунды спал глубоким сном — впервые за четверть века.

— Фрея, помнишь лучшего ученика, который едва тебя не убил и не овладел твоей силой?

Фрея вздрогнула:

— Помню, конечно. Но не хочу вспоминать без нужды.

Кром продолжил, не давая пояснений в ответ на вопросительно подогнутые уши трупо-крольчихи:

— А помнишь своего худшего ученика?

— Это который… Сейчас… Сжёг своё село? Маму принёс в жертву?.. Или нет, тот, кто по ошибке вместо головы врага отрубил себе руку, в которой держал меч?.. Да, наверное, это худший экземпляр.

Кром вспомнил:

— А! Тот самый, который ещё по твоему «совету» трупных червей ел?

— Ага. Идиот. И на что людишки не идут ради власти!

— О, в точку. А хоть один из твоих учеников просил себя усыпить?

Фрея посмотрела на спящее рядом тело и пощупала языком новые зубы.

— Ни разу.

— И мои — ни разу. — Кром глянул на громаду Михи в углу. — Эй, а твои ученики просили тебя усыпить?

Тот, кто занимал тело дохлого сенбернара, помотал головой. Слюни пополам с гноем разлетелись по стенам и потолку.

— Я — о том же.

Существа смотрели на спящего.

— Неужели он не понимает, что сон — противоположность власти? Чем больше человек спит, тем меньше осознаёт, тем хуже управляет! Недаром мы в мёртвых телах — нам сон не нужен.

— Похоже, не понимает. И не жаждет власти.

— Отличненько!

Фрея запрыгнула на кровать, принюхалась к локтю дядьки. В открытой пасти блеснули иглы новеньких зубов. Кром солидарно осклабился, показал свой арсенал — в собачий рот поместится раз в пять гвоздей больше, чем в ротик кролика.

Мелькнула крупная тень. Кром от толчка отлетел под батарею. Фрея пыталась подпрыгнуть, но мах кудлатой головы подбросил её и впечатал в книжную полку.

Миха опёрся лапами о кровать и рычал.

— Ладно, ладно. — Кром не хотел собачиться с противником крупнее себя, когда запасов энергии меньше, чем у моли.

— Я просто пошутила, — Фрея отделилась от книг и ляпнулась на пол, — Не собиралась клятву нарушать. Просто шутила.

Миха рычал и с места не сходил.

Человек спал — и не знал, что над ним столкнулись верность слову и жажда крови.

Среда

Раннее утро. На востоке сияла Венера. Чёрное небо постепенно зеленело. С озера тянуло прохладой и сыростью.

Партия комарих вылетела на поиски жертв. Естественно, обитатели бетонной трубы их не интересовали — ни крови живой, ни запаха приятного. Существо в теле дохлого кролика провожало комаров взглядом — а вдруг один будет возвращаться с кровью, и его удастся перехватить? Какой-никакой, а заряд.

Шлёп — щёлкнула пасть, кролик ляпнулся на песок в метре от трубы. В глубине глаз мелькнула багровая искорка. План сработал! Только выхлоп мизерный… Зато она сильнее. А где сила — там и власть. Фрея заявила:

— Надо что-то делать.

— Фрея, ты, как всегда, права. — Кром расселся на разворошенном пакете с мусором. — Маха, какова команда после «держаться вместе»?

Махцапдра буравил взглядом Крома (в рыбьем теле сложно — глаза по разные стороны головы). Претендует на место главаря. Подначивает, смуту готовит. Фиг ему.

— У меня план, как добыть кровь. — Безымянный приподнял передний конец панциря на лапах — он считал, что так выглядит важнее.

Махцапдра внутренне озверел — сегодня все будто сговорились его главенство оспорить. Но вместе Легион непобедим, поэтому он вежливо промолчал:

Как же?

— Наш временный помощник сообщил, что кусать — только низы общества.

— Помним, помним. — Кром поднялся на лапы, выражал готовность бежать.

— Я нашёл отличный образец. Вечерком предлагаю наведаться. — Черепашьим клювом тяжело зловеще улыбаться, но Безымянный смог.

Учитель выл громче и душевнее. Соседка сверху, старая бабка, источник редких конфет, услышала сквозь перекрытие и залилась слезами, вспомнила упокоившегося муженька. Собачка метила куст сирени за окном — и заскулила в унисон. Похоже «подпевал» Рамштайну Друг. Окно на третьем этаже распахнулось, на собачку вылилась кастрюля воды и неласковое пожелание быстрее покинуть земную юдоль.

Мальчик уже знал, что за шум. Он потянулся, глянул на часы. 6.30. Сегодня учитель запел раньше — видимо, очень тоскливо. Но не зря он вечером в аптеку забежал!

— Доброе утро!

— Утро без крови добрым не бывает, — раздалось со шкафа.

— Думаю, поправимо. Съешь!

В руке мальчика лежал тёмно-коричневый предмет.

— Не еда, — пёс скривился, а когда труп кривится — странно, — Кровь.

— Да не бойся. Я ломаю на крошки. Глотай. Эксперимент. — Мач протянул кусочек.

Если вы когда-нибудь кормили учтивого перекормленного кота, то видели, как он нехотя берёт подачку, обсасывает и «незмаетно» выплёвывает. Так и тут — подобное выражение на дохлой морде.

Мелькнул неожиданно длинный язык, кусочек исчез с ладони. А через секунду…

Пёс кувыркнулся. Замер, жуёт. Глаза…

Мальчик шлёпнулся на кровать. Захотелось спрятаться под одеяло.

Глаза, тусклые и мёртвые, изменились. Изумрудный свет струился из глазниц. Тельце собаки трясло. Куски облезшей и отваливающейся шкуры затягивались. Под лоскутами кожи и меха метались красноватые тени и зеленоватые искры, будто изнутри латает чёрная цыганская игла.

Свет гас, дрожь замедлялась. Пёс в восторге — голос громче, звучнее:

— Ш-и-и-и-карно… Почти как-к-к кровь. У вас делают еду для уп-п-ырей?

— Неа! — Мальчик откинулся на кровать, а комната привыкала к смеху, которого не звучало больше месяца. — Гематогенка. Она — на основе крови.

— Отличная находка, ученик! К занятиям!

Гематогенки надолго не хватит. Хоть её, вроде как, полным полно. Даже настоящая кровь не даст длительного результата в таком теле. Что делать?

В школу. Походка мальчика быстрее, чем день назад. Плечи расправлены. Взгляд — на верхушки деревьев на «горизонте». Он — не жалкое гонимое следствие, а настоящий Ученик. По плану сегодня — полдня провокаций. А после школы — час икс.

Неплохая штука, нынешний мир. Раньше такое невозможно. А сейчас… Он назвал это зубными протезами. В обмен попросил сон. Мог требовать знаний, исполнения желаний. Захотел сон. Забавные, они, люди. И в прошлом странные, и сейчас. Будто не понимают, что на самом деле важно.

Легиону важно найти кровь — заряда меньше, тела слабее. Ещё чуть, и даже кожу не прокусить. Плюс, оказывается, смерти расследуются, нападающих ищут. Раньше внимания не обращали — одним меньше, одним больше. Иногда сами жертвовали. Сейчас — «тихонько, легонько, ночью, на отбросах общества…» Да кто посмеет остановить Легион?

Махцапдра скомандовал:

«Третий пункт плана: на разведку. Ищем отбросы общества в глухих местах».

Школа. Сегодня мальчик заходил слева, со стороны стадиона. Хотелось подольше погулять, ведь тепло — и, главное, какие перспективы!

«Ученицы. Одноклассницы и не только. О, когда наступит время, вы пожалеете, что обзывали „отродьем“, „уродом“, „выродком“, „дегенератом“ и другими кличками. Вы пожалеете, что игнорировали и презирали. К вам со всей душой — а вы туда не то что харкнули, а блеванули, испражнились и кулёк с дохлыми котятами кинули».

Металлическая сетка школьного забора, когда-то зелёная. Бетонные плиты ведут вдоль сетки. Забор поворачивает налево, и вход в школу. Если перелезть и под окнами пройтись, то быстрее — но зачем торопиться на каторгу?

«Да, одноклассницы. Уродливых — фтопку. А вот с красотками поговорим. Допустим, применим заклинание повиновения. Затем — заклинание обожания. Да, послушание и обожание научит их уму-разуму».

У забора прогнута рама. Порвана сетка. Выломана целая секция. Ученики!

«В отношении одежды хороши японские школьницы. Но сначала, конечно, магией овладеть. Издевательства терпим, силой не хвастаемся. А потом…»

Поворот налево. До калитки в школьный двор каких-то двадцать метров. Забор целее — фронтон школы, как-никак. Но красоты особой не прибавилось.

Неопрятные, как забор, появились мысли. Кого первым спровоцировать? На ком тренироваться? А на втором? Уйти домой?

Среди разомлевших мыслей-тюленей юркнул маленький, но очень холодный и голодный морской лев. Первый… Первый… Что-то напоминает…

Блин! Первый урок — алгебра, и опоздать на него — как пройти все уровни игры, а потом проиграть боссу, ни разу не сохранившись. Математичка снижала оценку вдвое для всего класса. Следовательно, после урока гарантирована уйма провокаций — одноклассники не простят. Не хотелось — не в таком количестве и не так сразу.

Мальчик побежал.

«Образ недоумённой собаки».

Чего это Учитель? Ах да, бег с препятствиями — через забор и по клумбам, вот в рюкзаке и трясёт. Не опоздать бы! Всего пара минут до звонка.

«Образ стоящего мальчика».

Нет уж, дудки.

«Очень яркий образ стоящего мальчика. С лёгкой ноткой угрозы».

— Я не готов!.. — Сквозь одышку речь невнятна. — …Ругаться с ЭТОЙ училкой!

Звонок застал мальчика за три метра до двери класса.

Впереди — уровень босс по чит-коду. Нет чтобы на уровнях потренироваться, зелий да лекарств накопить.

Дверь класса притворялась, что она — стена: имитировала её больничную окраску. Ручка холодила ладонь. Ледяной пот морозил спину. Скрип.

Камера смерти, она же класс. Серо-зелёные стены, белёсый потолок. Потёртый линолеум пятнисто-коричневого цвета, с царапинами, трещинами и обёртками от сникерсов. Пятнадцать парт забиты. Позади — шкафы, наглухо закрытые. По легенде там коллекция мумий особо мерзких учеников.

Светлые тюлевые занавески на окнах шевелились — через открытое заднее окно залетал весенний ветер свободы. Из окна, если в хорошем настроении, открывался вид на озеро — но сегодня не до пейзажей.

Шестьдесят глаз уставились на него. Мальчик ожидал презрение и угрозу, но заметил только внимание. Ученики затихли — ни скрипа, ни шороха, ни шарканья. Даже ручка ни у кого не упала.

«Эмоция ободрения».

Пёс ободряет и напоминает. Что? Ах, Да. Цель на сегодня — не пугаться того, что кажется. Цель — видеть то, что есть. Видеть то, чего нет.

АААА! Мало тренировок!

Ладно. Наблюдаем. Ученики. Рядом с партами, у кого — на крючках, у кого — на полу, портфели, сумки и пакеты. Очкарик на передней парте в среднем ряду вообще с дипломатом советским таскается — вот урод. Но статус очкарика выше статуса мальчика — особенно сейчас.

Так. Этого нет. Это домыслы. Наблюдаем. Слева — плакаты с формулами…

Наблюдения грубо прерваны:

— Рукослав! Вы не у ПСИХОкорректора? — Старушка «божий чёртов одуванчик» смотрела на ученика из-под густой копны торчащих седых волос — как семена одуванчика, но серые и без парашутиков.

Что есть? Одежда учительницы — чёрное платье до пола. Из-под платья вылазят серые рукава и высокое горло джемпера. На шее — золотая цепочка, на которую скидывался весь класс — якобы подарок на день рождения, а на деле — прямой подкуп. Но он помог — двоек явно меньше.

Чего нет? Угрожающего ропота типа «ну ты получишь, козёл». Тишина в классе, никто не хихикал над «психо». Ученики молчали, как замирают трибуны перед схваткой гладиаторов, один из которых — хлюпик-новичок, а другой — матёрый, опытный, здоровенный рубака. Схватка у Зелёной Доски.

Пауза и стук показки указали: требуется ответ.

Мальчика душили чувства: пять лет указка, как отключение света посреди сложного момента в компьютерной игре, пугала и ужасала. Её стук предвещал Зло. Мелькнула мысль, что зло похлеще противников учителя.

«Присутствуй именно здесь», — и чувство ободрения.

Ах да. Присутствовать здесь, не в мыслях — иначе сместят, а ты не заметишь.

Наблюдаем, что есть: причёска алгебраички, как всегда, как оду… Нет, нельзя как всегда. Как сейчас.

Торчат. Волосы. В стороны. Просто жёлто-землистое лицо с кучей морщин — на лбу петли, усугублённые нахмуренными бровями. От уголков носа и рта — настоящие борозды вниз к подбородку. Щёки обвисают. Глаза гнусно вперились… Нет, «гнусно» — чувство, а не наблюдение. Глаза… Не зырят, а просто смотрят куда-то в область лба.

То, что есть: женщина. Пожилая. Рост — чуть выше мальчика. В руке — палка. Женщина. Женщина?

Да! Просто тётка! Здесь нет монстров! Нет убийц! Нет! Что, так просто работает? Мальчик расправил сжатые плечи. Скрюченные пальцы расслабились. Наблюдать и присутствовать.

— Ну? Или психокорректор гипнозом голос отнял? — Училка махнула указкой — класс должен смеяться, как в недо-сериале включают смех, иначе шутки не заметно.

Трибуны молча взирали: грозный гладиатор бросает сеть и вздымает трезубец.

— Нет.

— Значит, ты просто опоздал? Помнишь наказание? Всем?

Гладиатор опутал сетью и для затравки покалывал трезубцем. Но толпа не ревёт и пальцами вниз не тычет.

— Да.

— Ты сознательно всех подвёл? — Губы улыбались, а глаза угрожали. — Поняли его отношение к вам?

И крик в сторону мальчика, да так, что дверь позади приоткрылась:

— Дневник на стол!

Присутствие сгорело вспышкой магния. Сверху рухнула тонна страха. Тело колотит. Испарина. Зубы стучали. А колени вообще как желе.

«Ободрение, ободрение, спокойствие»

Мальчик ощущал сигнал, но как объяснить? Замечание в дневнике — фарс, грозит новой тренировкой — с мамой. Не то! Алгебраичка на отмазку «забыл дома» проверяет рюкзак! И если находит, то ещё и вызывает родителей.

Но дневник взаправду забыт. А вместо него — труп собаки!

— Что, якобы забыл? Давай рюкзак. Сама достану! — Процедура хаотичного рытья в рюкзаках особо радовала училку — комментируй содержимое да потешайся.

Скрипнул стул. Прогнулся коричневый линолеум. Она идёт. АААА! Что делать!!!

«Ободрение. Уверенность. Сила. Местоположение».

Тренировки помогли. Мальчика трясло, руки тянули рюкзак, а он, крохотная искорка в мешанине фобий, наблюдал, что есть и чего нет, а не то, что кажется. Есть алгебраичка… Нет, это её роль. Есть женщина…

Вдруг, как молния, как фейерверк — догадка: она — просто человек! Она — человек, который неприятно управляет классом.

«Но тогда я… Я тоже человек! И сейчас я не управляю, хотя должен. Я огласился: она — учитель алгебры, всегда так делает. Но „всегда“ — этого нет. Один человек хочет заглянуть в рюкзак. У другого задание — наблюдать, что есть, и чего нет. Наблюдаем!»

В целом хреново: тело как трясло, так и трясёт. Мысли как вихрились вокруг последствий, так и вихрятся. Но мальчик понял: в первую очередь он — наблюдатель. Он способен смотреть со стороны и на класс, и на свои мысли.

Руки дёрнуло. Рюкзак перекочевал на досмотр. Указка, поднятая для пущего устрашения, шмякнулась на стол. Журнал отодвинут, змейка взвизгнула. Алгебраичка в предвкушении закатала серые облегающие рукава. Рюкзак перевёрнут, на столе — книги, тетради, пара ручек, развернувшийся бутерброд.

Класс шуршал. Дети привстали. Многие рты пораскрывали. Чего они? Если собрать весь детский интерес к алгебраичке за всю её карьеру, сейчас порция внимания раза в два превысила прежнее количество.

Мальчик подобрался. Цвета стали ярче. Дыхание участилось. Идея! Гопники видели труп собаки в рюкзаке и всей школе рассказали! Мама раструбила о психокорректоре. Теперь он не просто чокнутый, а Опасный Реальный Псих с трупом пёсика в рюкзаке. Поэтому вчера шарахались. А сейчас класс ожидал…

— ЧТО ЗА ПРЕМЕРЗКАЯ ОТВРАТИТЕЛЬНЕЙШАЯ ГАДОСТЯРА!!!

На столе вверх лапами, слегка присыпанный тетрадями, лежал пёс. Пасть приоткрыта, глаза не мигают. Поперёк рта, как палка-бросалка, лежит линейка. На животе нет куска кожи и видны кишки. Или это черви копошатся?

Учительница окоченела. Такого бледного лица, таких широко распахнутых глаз не видел, наверное, даже повидавший виды Чужой. Волосы, казалось, шевелились, как черви в кишках у собаки. Выдав описание пса на полной громкости, училка излучала недоумённый писк.

Вдруг бледность сменилась зеленоватым цветом, учительница дёрнулась, и двери чуть не рухнули, когда она вылетела в туалет.

Кабинет директора.

Тёмное помещение на первом этаже. Мальчик помнил кабинет светлым и просторным, но новый директор распорядился поставить на окно решётку, а стекло покрыть непробиваемой плёнкой. Свет решительно избегал заглядывать в такое окно. Кактус, доставшийся вместе с кабинетом, от такого освещения зачах и засох, и сейчас взгляд посетителя «радовал» его скелет.

В кабинете мальчику нравилась картина инфузории. Не схема, не фотография, как на плакатах по биологии, а именно картина. Кто-то талантливый нарисовал портрет инфузории туфельки — с ресничками, ротовым аппаратом, вакуолями и прочими обязательными атрибутами. Вроде и просто — а эмоция умиротворения от картины однозначная.

Мальчик сидел напротив директорского стола. Под ним постепенно нагревалась металлическая табуретка — посетителей директор не привечал. Слева не пропускало свет окно. Стена справа завешана наградами, дипломами, кубками и прочими достижениями школы — 99% которых не относилось ко времени правления данного директора. С полок безалаберно торчали бумаги, папки, файлы и прочее канцелярское месиво. Стол чист — кроме ноутбука и собачьего трупа.

Директор старательно НЕ разглядывал пса.

Труп возлежал на газетке посреди стола. Как он здесь оказался? На шумное ликование класса заглянул директор. Отсутствие учительницы и наличие инородного тела объяснило ситуацию без слов.

В кабинете директор уселся на своё кожаное кресло и бодро приказал:

— Труп на стол!

Потом, спохватился:

— Подожди, газету подстелю.

Спохватываться поздно: труп «благоухает» прямо перед носом, а отступать перед учеником — позор. Директор рылся в телефоне. Мальчик — а что делать? — продолжал тренировку по прямому наблюдению. Что есть? Взгляд директора нет, да возвращается к обитателю стола — как притягивают отвратительные новости по телику.

Директор стоял перед столом, спиной к псу. Вопрос сквозь зубы:

— Рукослав, ты сделал из своей собаки чучело?

Мальчик едва не бросил наблюдать — это не мысль, это идея!

— Да!.. — Тихо и покорно — как сам не догадался представить учителя чучелом?

Директор поднял глаза к потолку, смотрел на лампы дневного света, а видел далёкое прошлое:

— Если бы я мог, в своё время сделал то же. Но… Нельзя войти в одну и ту же реку дважды. И нельзя приносить чучело в школу. Храни дома. Ясно?

Мальчик раскаянно потупив очи, кивал.

— Я направил бы тебя к психокорректору, если бы тебя уже туда не направили. В школу ты вернёшься, если будет справка от врача о здоровье. Пока у тебя каникулы начались раньше. Благо класс не выпускной. Понял?

— Понял…

— Отлично. Свободен. Забери это.

Дверь захлопнулась. Директор улыбнулся. Одно дело мечтать вернуть Друга, а другое — носить с собой его чучело. Не сделал — и молодец!

Мальчик улыбался. Директор не вызвал маму. Она не знает, что сына попёрли из школы. И не узнает, если будет справка. Проблема: как получить справку?

— Может, психокорректору не сопротивляться? Он помочь хочет, гипноз опять же. Слышал, это круто. — Мальчик ждал маму под «своим» деревом», слева от школьной калитки, уселся на клочок травы среди серой сухой земли.

Месяц назад, на трудах, он белил это дерево. Дождь и школьники удалили почти всю побелку с шершавого ствола тополя. Прислоняйся на здоровье — не побелеешь. Вот мальчик и прислонялся. Сначала нагрелся на солнце — приятно, но жарко. Затем пересел в тень. Прохладно, ветер ледяной — скоро на солнце выползать.

Закончилась перемена, ученики отбегали своё по плитам двора — и назад, в классы. Ждать ещё один урок. Раз нечего делать — побеседуем с учителем. Пусть меня научат.

— Гипноз? Что? — Учителю это слово ещё не попадалось.

Позади, на трассе, шуршали и сигналили машины. Мальчик думал, как объяснить тому, кто знает сотню слов, что такое гипноз. Самому бы разобраться…

— Ну, когда в транс вводят, команду дают, а человек выполняет.

— Транс? Команда?

Мальчика укололо раздражение. Почему учитель настолько туп!

— Транс — это… Ну, музыка такая: ууу-ууу-ууу тууу, — мальчик, как мог, попытался изобразить трансовую музыку. Учителя демонстрация не впечатлила.

— Транс? Что? — Он повторил и для убедительности высунул нос из рюкзака.

Раздражение не просто кольнуло, а долбануло копьём в грудь. Захотелось заорать: «Да ты чего, не понимаешь?» Мальчик воздух в лёгкие набрал — но опомнился. Не стоит орать на учителя-зомби. Просто не стоит.

— Ладно, пример. Делают гипноз. После внушают: монета горячая. А на руку кладут холодную монету. И что? Ожог!

Рюкзак шевельнулся, пёс молчал. Мальчик мечтательно продолжил:

— Но ещё круче наоборот: внушили, что монета холодная, а положили раскалённую. И ожога не было!

Пёс шевельнулся. Что-то зашуршало — по бутербродам топчется. Мальчик вежливо сунул руку под учителя, выудил пакет с обедом — самое время подкрепиться.

Позади затих шум машин — то ли светофор, то ли ещё что. Косяком пошли прохожие. Мальчик оглянулся на шум шагов — кто там бродит? Обычные люди — дядьки, тётки, врагов нет. Мальчик вернулся к мечтам — глаза в небо, махи руками, озвучка в лицах:

— Итак, понял, да? Ещё пример вспомнил, мама рассказывала. Мужика загипнотизировали и внушили, что когда гипнотизёр будет касаться воротника рубашки, то мужик должен раскрыть зонтик. То да сё, время прошло. Гипнотизёр касается воротника — мужик идёт и раскрывает зонтик. Понял, да? Мужик вдруг, ни с того, ни с сего, открыл зонтик. Ему говорят: «Ты чего?», а он «Ну, проверяю, не дырявый ли». Спустя время гипнотизёр снова касается воротника — мужик опять зонтик открывает. И не поймёт причины веселья зрителей.

Рюкзак молчал. Учитель спит? Мальчик приоткрыл горловину… Нет, вон мертвенные глаза зеленоватым поблёскивают — гематогенку слопал.

— Ну, понял, да? Гипноз — когда внушили, и человек настолько… в общем… Как я хочу: попрошу у психокорректора супер-силу. И супер-мозг. Он загипнотизировал, внушил. Я — в школу. Училка: «Реши задачу…» — а я раз, два, три — десяток в минуту. Или на физре: «Отожмись двадцать раз» — а я им хоп сотню, и не хечу. Эй, как идея?

Рюкзак осел. Из горловины, как из норы в потусторонний мир, показалась голова:

— Идея хорошо. Но не бывает.

— Как не бывает? Я ведь слышал!

— Скольких ты знаешь, кого сделал умнее или сильнее твой гипноз?

— Не мой он. Но ведь логично! — Мальчик возмущённо повысил голос — неприятно, когда мечту топчут.

— Логично. Но… Сейчас расскажу. Кажется, я понял, что за гипноз. Это основа магии.

Мимо калитки бродили люди. Проскакали пятиклассники — раньше с урока, отпустили. Или, наоборот, они подзадержались и домой не пошли. Чего мальчик не понимал — почему дети остаются в школе после уроков. Зачем в тюрьме сидеть, когда выпустили?

Шумели ветви, выли машины. Где-то жгли мусор — особый запах листьев и дымок. Мальчик не видел и не слышал. В уме мелькали образы под скупую трактовку словами:

Дело в согласии.

Согласие — когда оба ощущают одно и то же. Два человека видят, слышат проезжающую машину. Они согласны — машина едет. Они могут спорить о цвете машины, о возрасте водителя. Но оба согласны — машина едет. Если подсядет третий и заявит, что проехала не машина, а танк, то его посчитают психом. Нет согласия.

— Точно! Как-то мальчик в соседнем классе назвал синий цвет жёлтым. Оказалось, он не различает цвета. Его вся школа гнобила, пока не перевёлся в другую.

— Да, это пример несогласия. Причём не самый страшный.

— Бывает страшнее?

— Да. Например, мальчик мог заставить всех согласиться с собой.

— Как, уговорами?

— Обычно силой. Помнишь рассказ о двух путях — поиске силы и знания? Сейчас большинство добивается согласия силой.

Мальчик с палкой караулил каждого активно несогласного ученика после школы. Он бил каждую ночь по пять человек. Спустя год он запугал всех. Ему не перечили, с ним согласились — и при нём синий называли жёлтым. Ещё больше силы — и люди согласились бы взаправду — и радовались бы, встретив единомышленников.

— Как-то не реалистично. Палки. Побои. Его бы самого словили и отлупили!

— Точно.

Исподтишка — «несчастные случаи», гибнут члены семьи, страх мести, угроза жизням родных и близких. Чёрные машины, обыски и задержания.

— Вспоминаю — что-то по истории рассказывали. Инквизиция, костры, ведьмы… Да, было такое.

— И было, и есть.

— Есть?

— Вспомни учительницу. Как она управляла?

— Запугивала…

— Какое согласие она навязывала?

— Что она права… Нельзя сопротивляться. Ого! Никто не смел подумать о бунте…

Так вот почему класс среагировал так. Разрушено мощное подавляющее согласие. Да он просто молодец! Борец со злом! Магия работает!

— Но это не самое страшное.

— Что ещё хуже? — Замечтавшийся мальчик вернулся к лекции.

— Натравить одну группу на другую. Другую — на четвёртую. Третью — на остальные. Добавить лжи. Люди отвлекаются и дерутся. Ты убеждаешь, что синий — это жёлтый. Пока все отвлечены, легче добиваться согласия — меньше силы тратить.

— Ужас. Не говори, что бывает хуже.

— Бывает. Когда люди от чистого сердца верят в то, что им навязали. Помнишь?

— Не помню!

— Хе… Вспомни троих в первый день, они еду требовали.

— Да! И я был против!

— Ну… Не о тебе речь. А о них. Они ведь поверили.

— Во что?

— Что допустимо безнаказанно грабить. Как думаешь, они от чистого сердца?

— Да уж, от души. Они согласились с кем-то?

— Да. И заметь, навязывали это согласие как истину другим.

— А училка моя?

— О, наблюдаешь. Да, она согласилась, что иначе управлять невозможно.

— Вон как…

— И ты согласен с кучей ерунды. Поверил. Хотя это портит твою жизнь.

— Эй, например!? — Мерзко, когда со злобной училкой равняют или с гопниками.

— Что гипноз помогает. Хотя фактов нет.

— Ну, говорят…

— Точно! Говорят.

Гипноз — самый страшный способ добиться согласия. Человек САМ разрешает, чтобы его сделали неспособнее. Добровольно отдаёт своё внимание, свою силу другому.

— Да ладно! А горячее на руку — и нет ожога?

— Да.

Загипнотизированный не управляет вниманием. Управляет тот, кто вводит в транс. Он вытесняет самого человека. Оглушает, заставляет спать, отвлечься. Заменяет хозяина. И, главное: со всеми своими ошибками, тараканами. Синий вместо жёлтого.

— Э… Но если кто-то умный будет мной управлять…

— Ты робот. Не больно от ожога только когда активно внушение.

— А если я буду лучше бегать, думать?

— Не ты. Он. Тебя не будет. Кстати, он должен внушить ещё и КАК лучше думать. Снова синий вместо жёлтого. И опять: управляешь мышлением не ты.

— А если он внушит, что я управляю тем, что сам придумываю, как быстрее думать?

— Определи сам, как быстрее думать и научись.

— Но… Я не знаю, как…

— И он не знает.

— Почему?

— Он сам научился бы думать быстрее. Не пришлось бы гипнотизировать.

— Как?

— Обучение — тренировки на основе теории. Как ты сам, когда учился присутствовать. Если он использует гипноз, то не знает, как научить.

— Но…

— Ещё главнее. Гипноз — заставить согласиться со всем, что говорит он. Сначала — маленькое согласие. Например, не называть тебя полным именем. Потом больше…

— Что я бедный, несчастный и мне некому помочь?

— Точно. Потом человек будто засыпает и согласен со всей ерундой, что внушают. Он не управляет ничем. Да ещё и радуется. Учительницу помнишь?

— Алгебраичка… Но она не говорила спи… спи… Твои веки опускаются…

— А зачем? Она говорила «согласись, соглашайся, верь мне, не думай». Вы и согласились — почти до ручки. Она сделала вас способнее?

— Нет. Но, если кто-то, кто не хочет навредить, а хочет помочь?

— Тогда он не будет навязывать согласие. Не будет гипноза.

— Да почему?!?

— Там, где есть гипноз, ты теряешь способность решать. Поэтому гипноз уменьшает способности. Он крадёт внимание. Он запечатывает силы. Он создаёт области застывшего «согласия», которое очень, очень сложно пересмотреть: работаешь не ты, а машина. Вспомни того, с зонтиком. Он сопротивлялся внушению? Или до смерти зонтик открывал, когда кто-то чесал шею?

— Не знаю… Но… У хорошего человека… Которому доверяешь…

— Да, корректор твой пытался создать доверие. Но даже если так — способным будешь не ты, а представление доктора о том, что правильно, а что нет. Хочешь, твоя мама сделает тебя способным? Согласишься со ВСЕМ, что она говорит?

Мальчик вздрогнул — на такое он не согласен!

— Вот именно. Думаешь, психокорректор лучше твоей мамы, которая хотя бы желает добра?

Мальчик опустил глаза. Мамины желания добра — это нечто. Один поход к однокласснице за «забытым» домашним заданием чего стоит.

— А если после гипноза взять управление на себя?

— Найти согласие и разорвать. Сложно.

— Но можно! — Мальчик не хотел отказываться от шары.

— Гипноз основан на согласии. Нет согласия — нет внушённой «способности». Холодная монетка снова холодная, а от горячей — ожог. Внимание — не твоё, ты под полным контролем — но нет ожога от горячей монеты. Ты вернул внимание, что само по себе сложно, не согласился, сам решаешь. Победа! Ты управляешь собой. Ты проснулся. И внушение потеряло силу. Горячая монета оставляет ожог.

— Да чёрт с ней, с монетой. Вот гипнотизёр говорит: думай быстрее, так-то и так-то. При этом не усыпляет внимание. Я сам обдумаю и соглашусь. Я научусь думать быстрее?

— Да. Если натренируешься.

— Ура!

— Это не гипноз, а обычное обучение. Вдобавок…

Что-то зашуршало.

Мальчик вздрогнул от внезапного подозрения. Он в тщетной надежде поднял голову… Таки да, стоит мама. И кто знает, сколько наблюдает разговор сына с рюкзаком.

— Рукослав, готов?

— Да…

— Как школа?

— Нормально…

— Уроков много?

— Не, каникулы скоро.

— Ну ладно, давай к корректору. И без фокусов.

— Ага…

Мама протянула руку к рюкзаку, но мальчик отмахнулся, мол сам.