Бесплатный фрагмент - Людям очень нужны стихи

О стихах

***

«Людям очень нужны стихи, —

Старый Бог говорил у пристани. —

Оттого ль Вавилон погиб,

Оттого ль древний Рим не выстоял?

А я клялся им, говорил,

Что в стихах и любовь, и искренность.

Оттого ль прекратился мир?

Оттого ли Гаврило выстрелил?

И когда не хватало сил:

Ни любви, ни добра, ни Бога,

Я прислушаться их просил.

Я им Пушкина слал пророком.

И, закончив едва с игрушками,

В истоках своих путей,

Не люди учили Пушкина.

А Пушкин учил людей.

Людям очень нужны стихи.

Больше хлеба, вина и имиджа.

Под давленьем любых стихий

Можно телом упасть, но выдержать.

Когда время ломает правила,

Люди жаждут духовной помощи.

Маяковский — исчадие дьявола.

Только промысел все же Божий он.

И порой нет совсем толку

Ни в кресте, ни в моем имени.

Но зато помогал Теркин.

И учил очень ждать Симонов.

А когда мир тонул в лихих,

Цой им раны прикрыл ладонями.

Людям очень нужны стихи.

Очень жаль, что они не поняли».

***

Одни говорят: будь проще. Другие — пиши сложнее.

Одни говорят: короче. Другим — лишь бы подлиннее.

А мне бы писать и только. Ловить из вселенной нити.

Творить, обращаясь в Польку. И коль что не так, простите.

Простите, что где-то зыбко. А где-то метафор мало.

Что стих не родил улыбку, сердца не сковал металлом.

Что где-то ушло от темы. А где-то не вышло ритма.

Что где-то уж слишком смело и тянется, как молитва.

Простите, хотите коли. А коль не хотите — просто

Идите в другое поле. Поверьте, там чище воздух!

Там бабочки да деревья. Там люди и их улыбки.

А я убиваю время: в цитаты ловлю ошибки.

А я нахожусь в покое меж трех и шести по утру.

Воюю сама с собою — проигрывая как будто.

В ловушке своих аллюзий свое обретаю место.

Сгораю в огне иллюзий. Бросаюсь с разбегу в бездну.

Я не нахожу покою с шести и до трех по ночи.

За маской своих героев, лицо раздирая в клочья,

Теряю себя как личность, в своем растворяясь вечном.

А я не могу публично! А я не толкаю речи.

Я не призываю к битвам. И не создаю каноны.

Не режу сознанье бритвой. В стихах не творю иконы.

Живу — как умею — просто. Не жду ни похвал, ни жестов.

И как выдыхают воздух, порой выдыхаю тексты.

Маэстро

Маэстро, хотите чаю? Пирог со слоеным тестом?

А коли судить по чести, то вот она, суть вещей.

Маэстро, я выживаю. Под этим гранитным прессом

Мне все еще интересно по маскам читать людей.

Пусть руки мои неточно рояльную гладь лелеют

И в профиль я будто тлею, хотя и горю в анфас.

Пусть давят на позвоночник привычные «не умею».

Но в сердце моем теплее, когда я играю вальс.

А вы отточили навык, как точат ножи убийцы.

И тянется вереница знакомых до боли нот.

Средь всех этих серых галок вы светите. Вы — жар-птица.

Для вас небеса — граница. Но вам не знаком полет.

Маэстро, хотите чаю? Пирог со слоеным тестом?

И коль говорить по чести, то вот вам прямой ответ.

Маэстро, я выживаю. Под этим гранитным прессом

Мне все еще интересно. А вам, к сожаленью, нет.

Муза

Я пыталась поймать руками —

утекала водой сквозь пальцы.

Я на сладкое зазывала —

не желала со мной остаться.

Я кричала, что буду строгой, —

убегала, поджавши хвостик.

Притворилась бы недотрогой.

Да вот только, наверно, поздно…

Мол, другие теперь милее.

«Там теплее и нет скандалов.

В старых замках летают феи,

веет ветер в старинных залах.

Там в межзвездных мирах герои

рвутся в бой и рискуют жизнью.

Ну а ты тут сама с собою.

Все шумишь в бытовухе мышью…»

И какое ей, верно, дело,

этой рыжей и бессердечной,

Что я ночь без нее ревела,

обнимая себя за плечи.

Было страшно одной остаться

и представить себя без музы.

***

Утекала водой сквозь пальцы,

растворялась в потоке музык.

***

А однажды вернулась пьяной,

на диване уселась с краю,

Начинала слегка жеманно.

И ревела, и хохотала.

«Я пустилась, — твердит, — по свету,

только крылья взяла и узел.

В мире много других поэтов.

И у каждого есть по музе.

У кого-то их гостьи редки,

кто-то спит с ними, как с шалавой.

Кто-то держит в железной клетке

(и таких, черт возьми, немало!).

Кто-то ловит у конкурентов,

кто-то продал на барахолке.

Кто-то выменял на агентов,

чтоб поставить себя на полки.

В мире много других поэтов,

и добрее, и много лучше.

Но с тобою атласной лентой

повязал нас навеки случай.

Мы не лучшая, знать, команда.

Но другой породнил нас фактор.

Мы воюем пером за правду:

стерва-муза и мямля-автор.

Штрих по вечности будет тонким,

но останется острым следом.

И, возможно, среди потомков

вспомнят музу с ее поэтом.

Повязали навеки души

белоснежной атласной лентой.

А не вспомнят — так им же хуже.

Мы бы стали смешной легендой».

О чувствах

***

Привет тебе, тот, кто его никогда не прочтет.

Пишу тебе это письмо пересохшей гуашью.

Рисую в нем реки, леса, голубой небосвод,

И пашню… представь, бесконечную желтую пашню.

В ее лабиринтах высокой и высохшей ржи

Мы ищем друг друга, должно быть, шестое столетье.

Шестое столетье, где нет ни единой души.

Лишь ветер… представь, бесконечно гуляющий ветер.

Ты слышишь: мы слушаем пение крошечных птиц

И любим друг друга, забыв о прошедшем и прочем.

Ты помнишь росу на изгибах мохнатых ресниц?

А ночи… ты помнишь? Бескрайние темные ночи.

Пишу тебе, тот, кто его никогда не прочтет.

Слезами мочу поврежденные временем краски.

Рисую в нем реки, леса, голубой небосвод,

Напрасно.

Представь, совершенно, до боли

напрасно.

***

И если я постарею телом,

Люби меня до скончания дней.

Порой неловкой, порой несмелой.

Такой же точно. Иной — не смей.

И если я не смогу подняться,

Гуляй по паркам за нас двоих:

Снимай с цветов потускневший глянец,

Носи мне маки. Всегда носи.

Носи мне чай на цветастом блюдце,

Тверди об этих прекрасных днях.

И если я не смогу проснуться,

Навек меня сохрани во снах.

Когда морщины разрежут кожу,

Когда покроет глаза туман.

Люби нарочно, люби такой же,

Люби всецело.

И я воздам.

***

Я смотрю в отраженье этих зеленых глаз

И не вижу там Землю, пробки, парад машин.

Там лишь чистое небо, космос и ренессанс.

Там старинные замки смотрят на нас с вершин.

Там старинные духи пляшут под «Роллинг Стоунз»,

А потом переходят плавно на «Твист энд Шат».

Там весь мир необычный, красочный и простой.

Там легко веселиться, плакаться

и прощать.

Там есть я, разодетая в платье из тополей.

И есть он, догорающий в небе большой свечой.

И когда он себя потеряет в святом огне,

То воротится птицею феникс на плечо.

Я смотрю в отраженье этих зеленых глаз

И читаю в них целый новый волшебный мир.

Там есть чистое небо, космос и ренессанс.

И есть я,

навсегда оставшаяся лишь с ним.

***

Расскажи мне о тех местах, где блуждают цветные тени,

Где на злате лежит дракон, охлаждая тугой живот.

Где поют королям в ночи морем свергнутые сирены,

А в чащобе лесной колдун с золотой бородой живет.

Расскажи мне о тех местах, где нет зоны вайфай.

И роуминг

Не мешает читать стихи переплатами по часам.

Расскажи мне о тех местах, что, наверно, не каждый

помнит.

Потому что, я вижу, в ночь ты все время блуждаешь там.

Там тебе открывает дверь королева в нарядном платье.

И лицо ее — не мое. А красивее в сотни раз.

И она, вопреки всему, заключает тебя в объятья.

На лопатке блестит луна…

И, наверно, уж в сотый раз

Ты лежишь на моем плече и спокойно и ровно дышишь.

В тесной комнате три на пять в свете люминесцентных

ламп.

А в твоей голове ветра воют марши в траве камышной.

Королева и светлый двор. И меня не бывает там.

Расскажи мне о тех местах, куда ты не даешь мне визу,

Про темницу, где ты ее прячешь только себе во сласть.

Расскажи мне в последний раз и прости за мои капризы.

Просто страшно, что есть места, куда мне не дано попасть.

Мне бы…

Мне летать бы с тобой во снах — до скончания дней.

Мне ловить бы твои слова на крючок ушей.

Да за плечи тебя держать до чужой весны

И в церквях утопать опять, чтобы Бог простил.

Мне б увидеть твою печать сквозь оковы лет,

Мне б коросты с ресниц содрать, отправляясь в свет.

И поглаживать чуть рукой твой тончайший шелк.

Мне бы вечность прожить с тобой. А потом еще.

Мне бы жить! Да дышать! Да петь! Да все ждать тебя.

Не бояться старуху-смерть, как теперь дождя.

Мне бы в прошлом оставить след и душевный хлам.

Убежать бы с тобой в рассвет. И остаться там.

Мне бы много бы от тебя — да совсем чуть-чуть.

Лишь бы дымом от табака да сквозь ребра в грудь.

Кораблем по волнам души да слезой со щек.

Мне бы вечность с тобой прожить. А потом еще.

Рогоза

Рогоза не растет на святой земле,

Привлекает ее лишь болота гниль.

В эту ночь он опять приходил ко мне

И опять о печалях своих твердил.

Он твердил, что готов обрести причал

И расставить по полкам своих чертей.

Он кричал, задыхался и вновь кричал.

В моем доме ночуя, он был ничей.

Он дарил мне букеты из рогозы,

Презирая азалий тщеславный род.

До крови зажимая клыком язык,

Он твердил, задыхаясь, что все пройдет.

А потом засыпал, прижимаясь лбом

К еле теплой печи. И ресниц крыла

Под стрекочущим, еле живым огнем

Чуть дрожали, как старая рогоза.

Я смотрела, как тает его печаль.

И, казалось, я будто смогла помочь

Обрести ему смысл и найти причал…

А потом он опять убирался прочь.

Он был вором, убийцей и подлецом,

Осужденным навеки блуждать впотьмах.

Только что-то скрывало его лицо,

И раскаянье тлело в стальных глазах.

Я лечила ранения рогозой

После стрел правосудия в животе.

Я хотела отправить его домой,

А потом осознала, что он ничей.

«Почему ты верна остаешься мне?» —

Поутру он однажды меня спросил.

«Рогоза не растет на святой земле.

Привлекает ее лишь болота гниль».

***

Ты смотришь на мир совершенно иначе,

Пуская его сквозь замерзшие пальцы.

Как мокрый комочек, кошаче-незрячий,

О помощи молишь прохожих скитальцев.

Мяучишь. Так жалобно. В самое сердце.

И тычешься носом в холодные души.

Ты ждешь одного: чтобы дали согреться

На чьей-то груди, самой искренне-лучшей.

Ты смотришь на мир совершенно иначе:

Наивно. Без стекол печально-тревожных.

Мне так тебя жаль. Ты такой настоящий.

А значит, навек

обречен прослыть

ложным.

Я постараюсь медленно

Мы с декадансом ныне на брудершафт.

Все, что осталось, — этот последний шаг.