Бесплатный фрагмент - Лучшее

Обращение организаторов конкурса к читателям альманаха

Квазар — это галактический объект, далёкий, смертоносный, яркий. Мощность излучения квазара превосходит суммарную мощность звёзд нашей галактики. И в сердце квазара — чёрная дыра…

Так было до июня 2012 года, когда, общаясь в Сети, мы не решили создать рядом с «котлом смертоносного газа» новое литературное состязание.

Теперь «Квазар» — это ещё и конкурс фантастического рассказа. Это — непрекращающийся эксперимент с темами и форматами. Это — адекватная, качественная, удобная конкурсная площадка. Это, как мы надеемся, дружный клуб, в соревновательном духе которого учатся, совершенствуются и делятся опытом.

Это — конкурс для авторов, а не наоборот.

Мы, повзрослевшие дети сетевых конкурсов, хотим, чтобы у новых поколений тоже была своя ухоженная песочница. Мы действительно хотим способствовать росту и развитию молодых писателей. Хотим, чтобы у них была возможность принять участие в честном соревновании, вынести свои фантастические произведения на суд читателя. Хотим, чтобы на литературном небе зажигались новые звёзды.

Самым желанным итогом любого конкурса (смеем надеяться, что на собственном примере постигли такую тонкую материю, как душа человека пишущего) писатель видит бумажную публикацию — выход своего творения на новую орбиту, возможность поставить на книжную полку томик со своим творением.

Долго, но верно. По итогам конкурсов мы отбирали лучшие произведения, формируя альманах, который сейчас перед вами. Победители автоматически попадали в сборник, кого-то мы добирали, опираясь на свой вкус.

В младенчестве конкурса «Квазар» мы сказали, что, как только сборник набухнет от рассказов, приложим все силы, чтобы в воздухе запахло типографской краской.

Этот момент наступил.

Дмитрий Костюкевич

Алексей Жарков

Мэноимитатор

Бушмина Алена

Рассказ победил на конкурсе «Квазар» в июле 2012 года. Всего в конкурсе принимало участие 9 авторов с 21 рассказом.

Легкий осенний сплин стремительно увеличивался в размерах и накрывал темным одеялом, с головой. Как попугая в клетке на ночь, чтоб не болтал.

Пятью минутами «до» я выслушивала строгий монолог доктора:

— Женщина! (Почему все гинекологи называют своих пациенток женщинами? Перед ней карточка, в карточке есть имя. Когда-то меня это оскорбляло. А сейчас ничего, привыкла, за 15 лет активного общения). Вы понимаете, что в вашем возрасте….бла-бла-бла…. Ваш гормональный фон… бла-бла-бла… просто необходимо!!!

Насчет возраста — это она зря. Нормальный у меня возраст. Это только у нас в России в 25 лет совсем еще молодой женщине поперек обменной карты поставят красным — старородящая. За пределами моей несмотря ни на что горячо любимой родины — только в 40 и начинают рожать. Так что зря она насчет возраста. Но в остальном — да, я понимаю. Я понимаю, что необходимо. Я понимаю, что организм — биологическая единица, и ему плевать на твои аналитические выкладки и психологические нюансы. Ему — необходимо. А мне сейчас хочется забиться в норку и впасть в спячку. Ага, кто бы дал. Кто бы вводил мне глюкозу внутривенно. Кушать то хочется. Тоже, кстати, хочется — ему, организму. Вот так, вся жизнь на потребу своей биологической оболочки. Обидно. Ну хотя б души тогда не давали. Так бы и жили счастливо — ели, пили. Ан нет — нам еще духовной пищи подавай. Все, доигралась! Позорище какое! Не с кем-нибудь — со мной, умной-красивой-относительно молодой! Ладно, здоровье действительно дороже. Без здоровья никакая духовная пища не полезет.

Я сглотнула гаденький комок, ставший поперек горла от всех этих безрадостных размышлений, и пошагала по обозначавшемуся в рецепте адресу. К сожалению, шагать было не далеко, и уже минут через десять я входила в неприметный подъезд неприметного же дома. Все мои мысли были уже внутри здания: Интересно, они стоят? Или лежат штабелями? А может, они ходят по офису как девицы легкого поведения в доме своего непостоянного обитания?

— Добрый день!

Администраторша была приветлива как мадам в этом самом доме. Я протянула рецепт.

— МЭНОИМИТАТОР — прочитала она вслух.

Я чуть не расплакалась. Господи, она что, ожидала там увидеть что-то другое?!! Что?!! Аспирин? Валерьянку?!! Она хоть видела табличку над своим местом работы?!!

— Ну пойдемте, милочка…

Я выдохнула. «Милочка» — это даже хуже, чем «женщина».

В своих фантазиях я остановилась на полутемном небольшом помещении со штабелями туго упакованных… мммм… ну мне виделось что-то вроде манекенов.

Мы с Мадам прошли по длинному коридору и зашли в небольшой кабинетик, который мог бы быть весьма уютным, если бы не мое вздернутое состояние. Она грациозно махнула рукой в сторону ярко-красного диванчика, явно облеченного в столь вызывающий цвет для разжигания аппетита Милочек, и, покачивая бедрами, растворилась в коридоре. Тьфу ты… я мысленно смачно плюнула где-то в районе поросячей ножки срамного диванчика и попыталась скромно примоститься на самый его краешек. Однако контраст между моим пасторальным фисташковым платьем и ядовито-красным был столь очевиден, что мне показалось — я села на раскаленные угли, как тот факир из турецкой анимации. Как жеж мне хреново-то! Хотя, в конце концов, ну не я же виновата в том, что мужчин в два раза меньше чем женщин. А это значит, что две женщины претендуют на одного даже самого завалящего. А нам то не надо завалящих! Мы юные гордые девицы лучше будем голодать, чем что попало есть!!! Мы не опустимся! Мы будем ждать! Ну вот и дождалась, милочка, ПрЫнца своего, заводного. Государство позаботилось о нас, невостребованных принцессах. Соорудило Греев из того, что под рукой было, и теперь вот навяливает нам практически бесплатно — тока рецептик покажи, что тебе это действительно необходимо, потому как возраст-гормональный фон и т.д., а не так, побаловаться..

Я наконец набралась смелостью и обвела кабинетик взглядом, но штабелей нигде не заметила. Их что, заводить сюда будут? Всех разом или по одному?

Из коридора хлынул выдавленный бедрами Мадам воздух, а затем вплыла и она сама. Дальше как в сказке про кощееву смерть — из объемного бюста она вытащила конвертик, из конвертика — диск, а из диска, вставленного в DVD, полезли добры молодцы. Ладно, хоть отбор кандидатов оказался не столь болезненным, сколь это рисовалось моему воспаленному уму. Мужчины, совершенно разнообразных возрастов и мастей, дома-на работе-на отдыхе. Все это напоминало мне анкету с сайтов знакомств, благо облазила я их в неимоверном количестве. На втором десятке под давлением ожидающего взгляда Мадам я подумала, что неплохо было бы, наверное, хотя бы выработать ряд параметров, по которым я буду выбирать. Ну нравились же мне какие-то мужчины. Ну, наверное, пусть он будет темненький. Не мальчик, конечно. Как я буду с мальчиком смотреться? Как старушка, выгуливающая болонку? Ну чего там еще… чего еще такого у мужчин можно продифференцировать? Я тупо таращилась в экран.

И тут — бабах! Нет — БАБАХ!!! Как-будто саданули чем-то тяжелым по голове.

Стоп-стоп-стоп!!!! — я заорала, как резаная.

Мадам качнулась от меня в ужасе и грудь ее еще несколько секунд колыхала воздух в кабинетике, в котором вдруг стало так тесно и душно. Почему-то Мадам не усмехнулась саркастически, как я предполагала, а вздохнула с облегчением. Интересно, сколько там у них вообще кандидатов и сколько может продолжаться каторга Мадам в ожидании решения мятущихся девиц?

— Отличный выбор, милочка!

Мадам встала и понесла свой бюст к выходу.

— А что дальше?!

— Доставят на дом– пренебрежительно через плечо, и уже толкает воздух бедрами навстречу новым Милочкам.

Мокрый асфальт-остановка-троллейбус-подъезд-квартира-свет-телевизор-кофе-плед. Все на автомате. Еще немного, и все изменится, все будет не так, как раньше. Ну и пусть — не настоящий. Собственно — какая разница? Так даже лучше. Надоел — выключила, не хочешь — перепрограммируем-заставим.

Дребезжащий звонок в дверь настойчиво требовал выбраться из фантазий и пойти навстречу реальности. Навстречу счастью.

— Привет!

Он стоял на пороге, собственной персоной. И улыбался. Ну что ж, работа у него такая — улыбаться. А я то ожидала посыльного с туго спеленатым мешком под мышкой. Дааа… вот так вот с места в карьер. Ладно, будем разбираться.

Разобраться не успеваю, он уже берет нежно за мою вцепившуюся в дверь руку своей рукой — сухой и неожиданно теплой, и настойчиво отодвигает меня в сторону — чтобы пройти. Вещей нет — все понятно, придется покупать. Не будет же он ходить по дому неглиже, трясти своими винтиками-гаечками. Что там у меня с зарплатой? Нормально, потянем. Заставим стирать-гладить, в качестве компенсации.

Ага, дошел до входа в зал и показывает мне приветливо — проходи, мол. Это мой зал!! Прошла. Что дальше? А, теперь мы на диван приглашаем, в сторону дивана ручкой машет. Его что, в Китае штамповали? По-русски кроме «привета» не знает ничего? Или ему слова не нужны? Хорошо, дошли до дивана, сели. Взял за руку, в глазки заглядывает. А ведь хорош, черт! Не спешит, движения настойчиво-точны, отточены и не приемлют возражений.

— Как меня зовут?

Отличный вопрос! Первый раз с таким сталкиваюсь. Надеюсь — последний. Ну и как же его зовут? Господи, какие мерзкие ассоциации со всеми знакомыми мне мужскими именами. Ну может Раймон — моя первая любовь, моя абсолютная иллюзия — от начала до конца, он даже не посмотрел в мою сторону ни разу, а потому не опорочил ничем своего светлого имени. Ну и сам он был из Латвии, а это вроде как заграница, что добавляло романтики.

— Раймон!

— Как?

Раймон тебя зовут. Тебе нравится?

— Да, нормально. Спасибо, Алевтина.

Боже ты мой! Ну откуда он это выкопал?! А, понятно, из рецепта. Ненавижу свое имя, особенно в развернутом варианте.

— Аля. Просто Аля.

— Раймон и Аля. Отлично звучит, правда?

Похабно. Примерно как Эсмеральда Иванова, была одна такая на моей памяти.

— Конечно, отлично.

Лучше бы он молчал. В его глазах гораздо больше интеллекта, чем в его словах.

— Аля, хочешь, мы с тобой пойдем погуляем? Такая отличная погода!

Отличная, отличная. Господи, да дай ты мне привыкнуть к тому, что в моем доме завелся мужчина… пародия на мужчину. Какая улица, какая погода, у меня голова и так кругом идет!

— Не хочется. Давай чего-нибудь по телеку посмотрим… О, вот это например. Как интересно!

Смотрим. Бандерас и Сталлоне сцепились в схватке не на жизнь, а на смерть. Плевать я на них хотела. Ну хоть отдышусь, пока они там дерутся.

— Аля, а тебе кто больше нравится?

И этот вопрос он задает интеллигентной хотя бы с виду женщине?! Разве может интеллигентной женщине нравиться тупой качок? Конечно, мне нравится жгучий мачо.

— Бандерос

— А мне, Аля, нравится Сталлоне.

Это их так учили, имя каждые 5 секунд повторять?! Сталлоне ему нравится. Как железяке вообще может нравится что-то?!

Я просидела молча до конца фильма. Мне было хорошо рядом со свеженареченным Раймоном, мне было тепло и спокойно, и я никак не могла понять, кто же из нас настоящий, а кто — нет.

Побежали титры. Я поняла, что сейчас наши отношения будут стремительно развиваться, но вот кульминацию никак не могла представить

— Аля, мы будем здесь или пойдем спальню?

Тон деловой, взгляд тоже. Спасибо, Раймон! Избавил меня от мук смущения.

— Пойдем в спальню!

— Хорошо.

Он поцеловал меня длинно-длинно, и я улетела за облака, и я увидела ночное небо, и звезды острыми иглами пронзили меня и остались занозой в самом сердце. Мы остались в зале. Я ничего не помню. Я не могу разложить его действия на какие-то составляющие, я не могу рассказать, что именно и в какой момент он делал. Я не помню. Не было меня в тот момент на моем продавленном диванчике. Я распалась на молекулы и мои молекулы радостно воспользовались всеми своими степенями свободы, вибрировали и наслаждались свободным полетом. Далеким квазаром-маяком пульсировал мой разум, но дотянуться до него не было никакой возможности. А потом моя вселенная схлопнулась и я посмотрела растерянно внутрь себя. Привычной саднящей пустоты там больше не было. Мой сосуд наполнился до краев, и я ощутила свою законченность. И только тогда в мой мозг ворвался его запах, его вкус и тепло его кожи.

У меня такого никогда не было. Любой мужчина, когда-либо побывавший в моей жизни, спешил получить свою порцию тепла и удовольствия и свалить, пока не привязался, пока не привязали, пока жена его не хватилась…

— Ты насколько ко мне?

Я сама не ожидала от себя такого вопроса. Он каким то волшебным образом выплыл из глубин моего подсознания — так испугало меня это небывалое наслаждение.

— Я не знаю.

А кто знает?

Мадам явно не ожидала меня столь скоро. Левая бровь вопросительно качнулась, но вопросом она решила себя не утруждать.

Он насколько…. ко мне?

Я задыхалась — от непривычной пробежки, от страха, от смущения.

— Вы что имеете ввиду? Гарантию? Какие-то проблемы?

Что мне ей сказать? Что, получив его только вчера — сегодня я уже смертельно боюсь потерять его? Даже мне самой это напоминает побасенку про рыдающую жену, которая переживает по поводу того, что ее нерожденный еще сын полезет в погреб и поскользнется.

Вы извините. Я вчера забыла спросить. Мне ж надо как-то сориентироваться. Он на сколько?

— Я вас не понимаю, — Мадам обиженно надула губки. — Мы гарантию даем, он должен был вам передать. Гарантию. На год. А дальше если претензий не будет — пользуйтесь на здоровье. Ваша же вещь. От вас уже зависит, сколько он вам прослужит.

Вещь. А ты что хотела, милочка? Это вещь, да. Скажи спасибо, что хоть гарантию дают. Где ты видела гарантию на мужчину? А здесь если чего — приедут, подкрутят. Я поняла, что пугало меня больше всего. Конечность. У этих отношений не было будущего, да и самих отношений, в общем-то, не было. Связь. Такие узы связывают с любимой игрушкой, собакой, с компьютером. Они нужны, они важны, с ними совсем не хочется расставаться. Но они твои. Они подвластны тебе. И если отбросить все эмоциональные якорьки — ты сможешь сделать с ними все, что угодно. Выбросить, утопить, продать.

Так мой муж когда-то с легкостью ушел от меня. Вот так вот встал и ушел. Я у него тогда спросила, — почему ему так легко далось наше расставание?

Потому что я знал, что браки конечны, — ответил он

Я была его второй женой. Он был моим первым мужем. Мне казалось, что любовь — бесконечна, как вселенная. Но мой муж знал правду с самого начала. И он передал мне, как переходящее красное знамя, это знание о конечности всего — любви, брака. Всего в жизни. Да и самой жизни тоже.

Это ведь весьма распространенное явление — подобное притягивает подобное. Стоит отчаявшейся забеременеть женщине усыновить ребенка — и она беременеет. Если у тебя появился один мужчина, пусть даже и не совсем настоящий — тут-же начинают подтягиваться другие.

Они стояли у порога и молча глядели друг на друга. Несколько секунд, растянувшиеся в вечность, вялый скрип открытой двери. Мой бывший муж по ту сторону, мой настоящий мужчина… мой ненастоящий мужчина по эту, в моей квартире. Я смотрела на них. В визитах Санчо не было ничего удивительного. Он частенько ко мне заглядывал — все еще тянулись из нашей с ним короткой супружеской жизни какие-то дела, цепляли какие-то общие знакомые, связывали общие вещи. Мы расходились тихо и интеллигентно, и поэтому у нас не было повода не общаться. Он жил с девушкой, той самой, что стала поводом. И постоянно повторял, что будет несказанно рад, если и я наконец-то устрою свою личную жизнь. Но мужчину в моей квартире он застал впервые. И я вдруг с удивлением увидела, как непонимание в его глазах стало сменяться злостью. Когда-то это была его квартира, когда-то это была его женщина. Нет, ему казалось, что эта женщина оставалась до последнего его. Бесхозная вещь будет вечно принадлежать старому хозяину. Даже если он давно уже заменил ее на новую.

Раймон не отличался нерешительностью. Мне всегда хотелось сильного мужчину, и это тоже было учтено при прошивке моего дорого. И это был один из парадоксов этого приобретения — моя вещь была хозяином положения.

Входи, — он даже не овлянулся на мою реакцию. Я поняла, что даже спиной он чувствует меня. Санчо, выстроив вокруг себя броню цинизма, вошел. Скинул туфли, не наклоняясь.

Я молчала. Если они захотят поговорить — им будет о чем поговорить. Словарный запас Раймона состоял уже не из десятка предложений, как в начале. Все свободное время, а его было предостаточно, все ночи, которые не требовали от него сна, он сидел за столом, слабо подсвеченный синим мерцанием монитора и жадно вбирал в себя залежи Интернета — от порнушки до философских трактатов. Все, все могло ему пригодиться, чтобы сделать меня счастливее.

Детка, мне нужен мой Лукьяненко..

Мир сошел с ума. Санчо сошел с ума. Я — детка, а Лукьяненко — его. Эти два утверждения были абсурдны. Практически все наше недолгое супружество я была свиномамкой, а Лукьяненко достался мне после переезда моего коллеги. Правда, зачитывался им больше Санчо, когда сидел дома полгода безработным, мне было особо некогда читать. Да-да-да, сама дура, я знаю.

— Дарагой, какой Лукьяненко?! — подал наконец-то голос Раймон. Ух, и с каким акцентом! Разыгрался не на шутку…. — Какой Лукьяненко?! Здес нет никакого Лукьяненко! Здес толка мы с Алевтиночкой!! Да, Алевтиночка?!! — в последней фразе прозвучала угроза… какая-то… кавая-то… веселая угроза! Вроде как — а вот сейчас мы повеселимся!!!

Санчо пошел на Раймона молча и решительно. А я поняла, что не хочу драки только потому, что не знаю, за кого мне переживать больше — за моего бывшего, такого дурного, что жалко его, а жалость — она для женщины порой важнее любви… или за Раймона… да что с ним будет… железка!

Я кинулась между ними, схватила Санчо за локоть, поволокла к выходу. Он вырывался, так, для видимости, но кричал очень даже по-настоящему: «Я убью его, ты же знаешь, я могу! Я вот только ради тебя… не убиваю!!!». «Знаю, знаю…»_ отвечала я, представляя, как отлетает кулак Санчо от бронированной груди Раймона. Эти фантазии заставили меня улыбнуться с умилением… за моей спиной с таким же умилением улыбался нам Раймон и помахивал на прощанье растопыренной ладошкой.

Сильный мужчина… понятие весьма растяжимое. Мужчина силен своим потенциалом или способностью его раскрыть? Да, Раймон может убить Санчо, его не смутят никакие выпады в его адрес и он всегда абсолютно уверен в своей правоте. Но я не уверена, что мой собранный из болтиков, купленный мною и существующий благодаря мне Раймон сильнее моего старенького — издерганного, несовершенного, но он тянул наш быт, выстраивал отношения с моими родственниками и друзьями, он тянул меня, он был настоящим паравозиком, а не просто делал пых-пых, как мой новый друг. Выйти победителем из стычки — это не просто, да. Но ведь мы то живем не на войне. Жить жизнь — это даже сложнее, чем воевать.

Я засыпала с ощущением потери, но эта потеря была сладкой. Моя иллюзия о счастье с непогрешимым принцем растаяла в стычке Совершенного с Живым. Я поняла, что мне нужен живой мужчина, и что я готова мириться с его недостатками, главное — чтобы они были. И, может быть, у нас еще все наладится с Санчо. Я ведь видела сегодня, сколько эмоций было в его глазах. Конечно, наладится! Такая любовь — навсегда! И мы будем счастливы до конца наших дней!

Я — Раймон. Биотехнический организм… или техникобиологический механизм. Так или иначе — это ничего не меняет и абсолютно не важно. Вот человек — биологический организм, но разве именно это передает его сущность? Я личность. И это важнее состава, из которого сделаны мои конечности. Я бесконечно обучаем. Но и это не главное. Важнее то, что я многовариантен. В каждый конкретный момент времени я имею несколько вариантов своих дальнейших действий. И в каждый конкретный момент времени я выбираю дальнейшее свое действие, исходя из своих личность желаний. Я личность. Я сам вершу свою судьбу.

Да, у меня есть Миссия — служить Женщине. И я счастлив, что в отличие от человека мне нет необходимости добрую половину своего существования убить на метания и поиски своей Миссии. Я счастлив, что в отличие от Мужчины, я не стыжусь признать свою Миссию. Мужчины слабы, стыдятся своей сути. Я горжусь собой в своей роли. Я личность, цельная настолько, что немногие из людей могут сравниться со мной.

Вчера встречался с Братом. Все произошло случайно, но настолько вовремя, что эта случайность кажется мне предопределенной. Это был первый Брат, которого я встретил после Инкубатора. Я встретил его возле супермаркета. Также как и я, он спешил купить продуктов, чтобы приготовить достойный обед для своей Женщины. Я не встречал этого Брата в Инкубаторе, но его близость мое сердце почувствовало даже раньше, чем увидели его мои глаза. Разве мог какой-либо Мужчина сравниться с ним? Его осанка, его походка, все его существо выражало крайнюю степень уверенности и умиротворенности.

Тогда, в Инкубаторе, мы еще не знали, что ждет нас в Большом Мире, мы пребывали в радостном ожидании, мы жили стремлением выполнять нашу Миссию. Теперь я знаю и истинное наслаждения от выполнения Миссии, и истинную горечь от препятствий на пути ее выполнения. Я поделился с Братом своими размышлениями. О, как я был рад — мой Брат понял меня с полуслова. Более того — он разделил со мной мои переживания. Также, как и мне, моему Брату хотелось защитить свою Женщину от Мужчин, принесших ей так много бед и страданий.

Я рассказал Брату о вчерашнем происшествии и Брат подтвердил правильность моего поступка. Вчера к нам в Дом приходил Бывший Мужчина моей Женщины. Он сделал ей сначала неприятно, а потом больно. Я выпустил Бывшего Мужчину из Дома, я не хотел, чтобы наше противостояние еще больше испортило настроение моей Женщине. Через десять минут, сославшись на отсутствие продуктов в Доме, я вышел и, ориентируясь по малозаметным деталям, быстро догнал Бывшего Мужчину. Я незаметно следовал за ним, пока он не зашел в темную арку. Там я догнал его и безболезненно умертвил.

Теперь я думаю о том, что на работе, куда каждый день уходит моя Женщина, ей тоже делают неприятно.

О свободе с любовью

Александр Шорин

Рассказ победил на конкурсе «Любовь» в феврале 2013 года. Всего в конкурсе принимало участие 23 автора с 36 рассказами.

Этот рассказ был подвергнут цензуре и изменен автором в соответствии с требованиями Роскомнадзора. Оригинальную версию вы можете найти на сайте конкурса «Квазар» по адресу http://www.kvazar-fant.ru/story/125/text или по ссылкам с главной страницы.

Машинка была мерзкая, китайского производства. Да к тому же еще и б/у. Макс рассматривал ее с сомнением.

Продавец, типчик, вероятно посадивший горло еще в конце прошлого века, когда работал «золото-доллары», смотрел с не меньшим сомнением на покупателя: худой блондинчик с кадыком на длинной шее вызывал у него, судя по всему, какие-то не совсем приятные воспоминания…

Впрочем, Макс молчал, экономя силы.

— Точно будет работать? — в его голосе что-то хрустнуло и надломилось: он не хуже продавца знал, что лох, но это знание ему ничего, кроме досады на самого себя, не приносило.

— Бери или проваливай! — сипло прошипел продавец, терпение которого начинало подходить к концу.

Он знал, что продает кота в мешке.

Макс тоже знал это. Но он еще знал и то, что ему пришлось ради этого дрянного аппарата продать за бесценок почти все свои вещи и залезть в долги, из которых не выбраться вовек.

И оба они знали, что продажа этой машинки карается законом более строго, чем убийство, фальшивомонетничество или продажа тяжелых наркотиков.

— Беру, — выдавил Макс, и полез, наконец, в карман линялых джинсов за толстой пачкой купюр, перетянутых резинкой.

…Лера встретила Макса грустной улыбкой.

Он не снял обувь, даже не расстегнул плащ: просто устало рухнул в угол дивана, на котором она лежала. Лицо его с прикрытыми глазами выражало полную безнадежность.

Она несколько секунд вглядывалась в это лицо, стараясь усмотреть в нем хоть какой-то признак надежды. Не усмотрела, и хотела было уже бессильно откинуться обратно на подушку, как один из его глаз вдруг приоткрылся и глянул в ее сторону. Глаз был веселым и хмельным. Впервые за много дней он отливал перламутром.

Через мгновенье открылся другой глаз, и взгляд его словно высветил и изменил до неузнаваемости всю фигуру.

— Работает!!!

Макс с криком подпрыгнул и начал пританцовывать, выписывая по комнате хитрые пируэты.

— Заяц, она работает! Работает!!!

Лера покрутила у виска и сказала слабым голосом:

— Ты всегда был сумасшедшим.

— А ты как думала? Муж я или кто?!!

Она улыбнулась.

Впервые, с тех пор как врачи поставили ей безнадежный диагноз, на ее лице заиграла светлая улыбка, в которой угадывалась надежда.

…Виталик почесал волосатой рукой, усеянной феньками, немытую босую ступню и продолжал задумчивым голосом:

— В момент наступления смерти нужно нажать кнопочку «Start», и тогда сущность умершего тихо и мирно перетечет вот сюда, — он показал на пластиковый прозрачный корпус заветной машинки. — Если все сделать правильно, цвет жидкости должен измениться. Все просто!

— А каким должен стать цвет? — спросил Макс, прихлебывая пиво из банки.

— Не знаю точно, — ответил Виталик. — Обычно варьируется от бледно — голубого до багрового. Есть теория, что…

— Да погоди ты с теориями! — буркнул Макс. — Дальше-то что?

— Дальше? — голая ступня с хрустом описала в воздухе полукруг. — Дальше ничего.

— Как ничего?

— Аккуратно подзаряжать батареи и копить миллион евро на новое тело.

— А если батареи сядут?

— Значит сядут.

— И что тогда?

— Что тогда? Хм… что тогда…, — он в задумчивости потянулся к початой пачке «Голуаза». — Тогда все, чел, иди и заказывай панихиду.

Из пачки «Голуаза» была вынута не сигарета, как можно было бы ожидать, а папироса «Беломор», туго набитая зеленой смесью. В синем пламени зажигалки она загорелась малиновым, а затем пыхнула сладким тяжелым дымком. Виталик почти скрылся в этом дыму, и губы его почти беззвучно добавили:

— Так сказать за упокой души.

— …Сама я ее нажать не смогу ни при каких обстоятельствах, правильно? — Глаза Леры светились малюсенькими зелеными огоньками, отражаясь от копны черных волос, которые даже сейчас могли бы стать предметом зависти любой модницы.

— Твоя логика как всегда безупречна, заяц, — Макс сосредоточенно дососал сигарету и добавил в дикобраза пепельницы еще одну окурковую иглу. — То есть ты предлагаешь…

— Да, предлагаю. Или ты хочешь сидеть возле меня 24 часа в сутки?

— Но можно позвать Машу…

— Машу нельзя! И Галю нельзя! И даже Сашу!!! Я ревнива, ты забыл?

Он криво усмехнулся. Подумал: чувство юмора умирает последним.

— И?

— И ты убьешь меня!

— НЕТ! НИ-КОГ-ДА! — голос его был тверд.

… — Тогда остается только определить способ. Как там бишь, твоя курсовая называлась, милый? «Апология суицида»?

— «Апология самоубийства».

— Ну вот и тащи ее сюда. Выберем что-нибудь забавное.

Макс подумал: еще недавно с таким же рвением она требовала кулинарную книгу. Он давно не видел ее такой увлеченной.

— «Имейте в виду, если вы попросите друга, ему могут пришить убийство…». Понял, да? Пришьют тебе убийство!

— Угу, — хмыкнул Макс. — Я тебя придушу!

— Придушить? А что это? Любопытно! — она перелистнула несколько страниц. Ага… Вот! «С этого стопроцентного газа вы весело отъедете…». Писал человек с чувством юмора!

— Вот сейчас огрею чем-нибудь по голове! — Макс сделал зверское лицо. — И отъедешь… С чувством юмора!

…задумчивость с оттенком раздражения.

— Тебе все не то и все не это!

Он (бледный) продолжал гнуть свое:

— Ну, сама послушай: при смерти от удушья мучения могут длиться до десяти минут, при этом человек находится в сознании. Особенно часто это происходит при небольшом весе человека.

— Ладно, дальше.

— Так-так… Утопление. Тоже неблагородный вид смерти. Недаром на Руси считалось, что даже утонувший не по собственной воле в рай не попадет. Обычно такой покойник имеет синий цвет… Прыгнуть с высоты? Это нам вообще не походит… может харакири, а?

— Молчи, паскуда! Дальше ищи.

— Слушаюсь! Отравление… этот способ может считаться приемлемым для женщин… Каково, а? Но! Человек, серьезно желающий окончить свою жизнь, подобными способами не пользуется… Откачают!

— Меня не откачают! Ладно, отложим пока. Что там еще?

— Сильная доза вещества Н. Считается сладкой смертью.

— Уже лучше. Еще?

— Вскрытие вен. Поезд, электричка, автомобиль… Нет, это не годится… Вот еще. Бр-р-р! Далее: огнестрельное оружие. Здравствуй Хэм: голый палец ноги на курок длинностволки… И я собираю мозги по всей комнате. Годится?

— Дальше читай (Максу показалось, что у нее скрипнули зубы).

— Хм… Отравление газом. Было, да? Холодное оружие. Как там у классиков: «О, жадный Ромео…».

— Нож я тебе не дам — поранишься еще… Граната, взрывчатка. Змея (привет Клеопатре). Выпить сжиженный Ф… Электричество. Отказ от пищи, наконец…

Вдруг он, почти не делая паузы, зарыдал.

Потом завыл.

— Маленький, мы что… Это серьезно?

— Есть еще один способ, — отозвалась она, глаза ее были сухи и холодны. — Думаю, никто еще не умирал таким образом.

Он посмотрел на нее сквозь ливневую пелену.

— Я ложусь на кровать и ничего не делаю. Я просто хочу умереть, и смерть наступает.

…Самоубийца умер после третьего нажатия курка. Негромкий хлопок, и все застыло. Через долю секунды сидящий человек откинул голову набок и замер. Камера снимала уже мертвеца. Прошло секунд десять, и из раны в виске медленно вытек мозг. Он полился с хлюпанием, как компот из банки. Камера крутилась еще несколько десятков минут.

Лера нажала «Reset» и все повторилось. Потом еще раз.

Еще.

И еще.

— Прекрати! — голос Макса сорвался на визг.

От бессонницы его мутило.

…Бормочет:

— Олеандр. Принято считать, что один лист должен убивать взрослого человека. Это неправда.

Парацетамол. Тайленол. Ацетаминофен. Фатальны в конечном счете, но агония мучительной смерти от разрушения печени может продолжаться несколько дней или недель…

Антидепрессанты. Хм. Стали бы прописывать депрессующим личностям медикаменты, которые могли бы быть использованы для суицида?

Снотворное… Практически невозможно убить себя передозировкой таблеток, которые продаются свободно.

Резать вены… Очень неэффективно.

…Бормочет:

— Тошнота, рвота, бледность кожных покровов, цианоз, озноб, расширение зрачков, нечеткость зрения, тремор, судороги, затруднение дыхания, кома.

Тошнота, рвота, тенезмы, боль в животе, понос. В тяжелых случаях кровавый стул, гематурия, острая сердечно-сосудистая недостаточность.

Саливация, тошнота, рвота, боль в животе, озноб, сонливость, тремор, тонические судороги, кома, угнетение дыхания.

Шум в ушах, тошнота, рвота, общая слабость, снижение температуры, одышка, сердцебиение.

Резкая слабость, головокружение, сухость во рту, тошнота. Возможно появление судорог, потеря сознания. Коматозное состояние.

Цианоз губ, ушей, лица, конечностей вследствие острой метгемоглобинемии.

Сонливость, мышечная слабость, снижение температуры тела. Кома.

Сухость во рту и глотке, расстройство речи и глотания, нарушение ближнего видения, диплопия, светобоязнь, сердцебиение, одышка, головная боль…

Она не заметила, как он бледной тенью встал рядом.

Подняла глаза, гортанно крикнула:

— Изыди!

И захлебнулась истерикой.

…

— Лера, ты не видела мой трубочный табак?

… — Никотин. Психотропное (возбуждающее), нейротоксическое (холинолитическое, судорожное) действие. Токсическая концентрация в крови — 5мл/л, смертельная доза — 10 — 22 мг/л. Быстро всасывается слизистыми оболочками, в организме быстро метаболизируется…

… — Дави… свою… машинку.

Холодный пот побежал со лба вниз. Потом потекла ниточка слюны. Ее вырвало. Тело начало биться в судорогах.

Макс рванул к ней, положил на колени ее голову. Заглянул в глаза. Увидел суженные в острые иголочки зрачки.

— Нет. Не-е-е-т!!! Постой, маленький! Что ты делаешь?

…Опомнился. Рванул за машинкой, давя дрожащими пальцами на кнопку. Она оставалась мертва.

Впрочем, как и Лера.

— УУУУУУУУУУУУУУУУ!!!!!!!!

Продолжая выть, он с хрустом сжал мерзкую машинку в руке, и со всей мочи швырнул об шкаф.

Вдребезги.

…И не заметил, как бледно-голубая жидкость начала ме-е-е-дленно вытекать из пластикового корпуса адской машинки.

Как раз в эту минуту откуда-то снизу начали отчаянно колотить по батарее рассерженные соседи.

* * *

…В гробу я её поцеловал. В лоб. И испытал шок. И это всё решило, внутренне, до содрогания. Здесь, в гробу, её не было — то, что я поцеловал, к человеческому телу не имело ни малейшего отношения: словно я поцеловал камень. Или холодную землю. Нет, наверное, в них жизни больше.

И я испытал то же самое чувство конечности (или кончености?), о котором столько раз читал и слушал, как о пережитках прошлого тысячелетия.

Слёзы. Наш век превратил в гнуснейший фарс даже самое святое — её величество смерть.

Смерть. Мы с Лерой о ней частенько говорили часами. Наряду с Шопенгауэром, по которому нужно сдавать доклад. Наряду с новой войной на Балканах. Наряду с пришельцами и вчерашними снами.

Ещё бы — возможность реинкарнации, подаренная людям французскими биологами, на деле вызвала больше бед и волнений, чем это можно было себе представить. Деньги, и до этого значившие слишком много, стали мерилом всего, даже жизни. Прослойке богатых они теперь дарили вечную молодость и здоровье, а вместе с ними — вседозволенность и скуку. От безделья богачи порождали бесстрашных солдат и террористов-камикадзе, поклонников де Сада, убийц и самоубийц.

У бедных такое положение вещей порождало злобу и ненависть, у иных — стимул к необычному воплощению своих фантазий. И у всех нас — мерзкое чувство фальши на похоронах любимых.

И закрадывается в душу пакостное: лучше бы уж навсегда! Лучше бы конечно!

Как бы не так! Кому, как не мне, знать, что где-то сейчас в этом долбаном Париже, как водится — в офисе, что возле Эйфелевой башни (столько раз мы его видели в новостях!) тому, что ещё вчера на самом деле было моей девушкой, добросовестные служащие придают персональный код. И шлется запрос на реинкарнацию, и проверяются банковские счета. Да откуда им взяться у русской студентки? Или у её родственников? Впрочем, если бы у них и были — волчье правило: каждый за себя. Вот пролить слезы над гробом — другое дело!

Дальше процедура проста. То, что древние называли «душой», будет законсервировано. Ровно на три года. Потом — или отпускают «на небеса» или продают частным лицам.

Лера, господи! Можно ли законсервировать разлёт твоих чёрных волос? А твои губы? Твои сны? Твой доклад по Шопенгауэру? Старик Мэйсон бы в гробу перевернулся, если бы знал, что его могут подвергнуть такой консервации.

Что у тебя сейчас есть, Лера? И можно ли это «что-то» назвать жизнью?

Впрочем, у тебя есть я, в прошлом — вечный студент, а ныне неудачник.

Впрочем, об этом говорить не принято. Как закон: накопил нужную сумму — получи новую жизнь. Не накопил — значит, не повезло. О трёхгодовой консервации все молчат.

Говорят даже, что это лишь рекламный трюк. Ещё говорят — это для науки. На самом деле — деньги и тут всё решают. Мало ли какие случаи бывают: есть люди, вся ценность которых познаётся лишь после ухода из жизни. Мало ли благотворительных фондов?

А объявления типа «верните мне сына (брата, мужа)»? Может, кто и насобирал по нитке…

А нашумевший скандал о воскрешённых и проданных в рабство, о котором до сих пор спорят в судах? А преднамеренные убийства? А скидка на ошибку в реинкарнации, в конце-то концов!

Для нас всё это — где-то там. Кому мы нужны — и при жизни и после неё?

Кому ты нужна, Лерочка?

Кому?

Как кому? А МНЕ?

Чувствовать себя бедным — плохо. А подлецом — совсем никуда. Как жить?

* * *

— Ты идиот!

Мой друг Юрка всегда прагматичен и прямолинеен. Думаю, эти качества сделают его со временем большим учёным, как он и мечтает. Наверное, и реинкарнацию заслужит. Лет через пятьдесят. К его словесной порке я готов, даже получаю удовольствие — и он и я знаем, что поступлю я всё равно по-своему.

— Это фикция, понимаешь? Ты в свои двадцать с хвостиком не то что на квартиру, на приличные ботинки не смог заработать. Забудь и живи дальше. Много ты знаешь реинкарнированных?

Он прав. Прав настолько, что даже спорить не о чём. В среде наших знакомых реинкарнированных не больше, чем высаживавшихся на Марсе.

— Принимаю. Но должен же я попробовать хоть что-то сделать?

— Забудь. Нереально. Ты хоть знаешь, сколько это стоит?

— Знаю, конечно. Миллион евро. Это все знают.

— Вот именно. Один! Миллион! Евро!!!

— Юр, это всего лишь деньги.

— Ну да, а у тебя есть всего лишь жизнь. Ты что решил — банк ограбить?

— Да нет. Но ты не одобришь.

Про меня говорят, что в критические минуты я умею собраться. Сам я, правда, в этом не уверен, но всё же пустым слезам предпочитаю действия. Хоть какие-нибудь.

Умение подчинить все свои действия единой цели часто позволяло мне выкручиваться из самых плохих ситуаций. Даже тогда, когда у всех прочих опускались руки.

— Ты лентяй! — обычно говорила Лера, прекрасно зная об этом моём качестве. — Ты начинаешь что-то делать только тогда, когда тебя припёрли к стенке! И думать ты тоже начинаешь только…

— Неправда, думаю я всегда! — отвечал я.

— Ну да! О том, в каком бы ещё месте заняться со мной сексом! Или о том, у какой из твоих однокурсниц красивее задница!

— Не только об этом!

В такие моменты я обычно сгребал её в охапку и пытался поцеловать, а она очень активно уворачивалась.

И нам было хорошо вместе: моего упорства, несмотря на склонность к лени, вполне хватало на то, чтобы оплачивать сначала отдельную комнату студенческого общежития, а потом и квартиру. А заработка — на еду, сигареты и нехитрые развлечения типа кинотеатров.

Конечно же — залез в Интернет. Первым делом меня заинтересовала формальная процедура. Она оказалась предельно проста: для реинкарнации нужно перечислить на счёт сумму-стандарт в любой свободно конвертируемой валюте плюс стандарт-анкета личности, которую требуется «оживить». Идентификация — за счёт фирмы. Как они её проводят — их личный секрет.

На всякий случай просмотрел бланк стандарт-анкеты. Ничего особенного — даже время смерти можно указывать приблизительно. Как они со всем этим разбираются? Будь у меня личный счёт с нужной суммой, я мог бы отправить такую анкету прямо сейчас.

Так что вопрос действительно упирался в деньги.

Потратив ещё несколько часов, я убедился, что возможностей не так уж и много.

Можно подать международную заявку о том, что данная личность является «значимой для человечества». Можно просить денег у всех и вся, по типу «люди добрые…». Можно… ну действительно попытаться банк ограбить — чистой воды самоубийство, если делать это без должной проработки.

Что ещё?

В поисках лазейки я бродил по «поисковикам» бесконечными лабиринтами час за часом. Когда из банки кофе были вытрясены последние граммы, а пепельница укоризненно ощерилась на меня окурками, мелькнул слабый отблеск надежды.

Франция — держава, у которой эксклюзивные права на реинкарнацию — предоставляла всем своим солдатам право на вторую жизнь, если было признано, что смерть наступала при несении военной службы. И тут же рядом — душещипательная история рядового Джонни Уэйна (солдата иностранного легиона, англичанина по рождению), который отказался от этого права в пользу безвременно ушедшей супруги.

Вот оно! Живут же люди! Помимо Франции армии всех стран мира делали «бессмертными» только лучшие, самые элитные отряды. А тут — рядовой. Вот что значит страна-монополист! Кажется, я нащупал шанс.

Ещё через несколько минут я уже читал русскую версию сайта французского Иностранного легиона. Прогребаясь сквозь века истории и девизов, я нашёл то, что нужно: легионер имеет право на «оживление», если погибает, находясь на службе, а через три года службы получает гражданство Франции и право на «однократное оживление», которое можно передать другому лицу. Такое право будет действовать, даже если легионер покинет службу.

Лихорадочно я пролистал требования к будущему легионеру: физическая подготовка на среднем уровне, психологическое и интеллектуальное тестирование. Возрастной ценз (до 35 лет включительно). Всё. Даже знание языка было необязательным.

Это всё решило…

* * *

— Макс — это ты, мне не мерещится?

— А что, не похож?

Он потеребил пальцами свою бородку, изрядно поседевшую.

— Да так… Слегка постарел… Объясни мне, что за хрень со мной происходит?

Видел я его странно, словно через видеокамеру.

— А сам не догадался? — улыбнулся тот. — Ты сейчас в системе компьютера, в тестовом режиме. Ладно, сделаем чуть удобнее.

Он протянул руку куда-то в сторону и навалилась тьма.

… — Так немного лучше? — Он улыбался, сидя на диване и прихлебывая что-то из кружки. — Извини, тебе не предлагаю.

Я не сразу понял, что со мной произошло. А когда до меня дошло, слов было много, но в основном матерные: вместо рук у меня были металлические трубы с щупами, а ног не было вообще: вместо них — колёсики.

Макс ждал, улыбаясь.

— Слушай, друг, — сказал я, всё ещё приходя в себя. — А не боишься, что я тебя вот этим щупом (я поднял свою так называемую руку вверх) тресну по башке за такие шуточки?

— Неа, не боюсь, — засмеялся он и щёлкнул пальцами.

Я почувствовал, что не могу пошевелиться.

— Всё просто, — продолжил он и вновь щёлкнул пальцами. — Ты совершенно безопасен. Собственно это даже не ты, это мой домашний робот, его зовут Кеша. Я просто отключил его ненадолго, чтоб нам удобнее было поговорить.

— Понятно, — буркнул я, хотя мне было ничего непонятно. И только сейчас заметил, что говорю не своим обычным голосом, а каким-то незнакомым баритоном. Но это уже были мелочи по сравнению со всем остальным…

— Ты не в курсе, но мы не виделись восемь лет, — сказал он медленно. — За это время кое-что поменялось. Ты теперь не человек, а флешка, точнее — биофлешка. Ну что, поговорим?

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда. Даже когда его нет, — ответил он наконец серьёзно.

…Я умер впервые в конце ХХV века, он — тридцатью годами позже, но в иностранном легионе, куда нас с ним занесла судьба, мы не просто сработались, мы подружились и не раз спасали друг другу жизни — если, конечно, можно считать ценностью жизнь, когда регулярно умираешь и так же регулярно получаешь новое тело, постепенно забывая, как же ты выглядел, когда был в своём первом и настоящем обличье. Мы оба были пионерами в освоении бессмертия, я — благодаря случайности, он — несчастной любви…

Мы учились умирать и оживать. Умирать, доверяя напарнику, и оставаться в живых, расставляя ловушки душ для других…

А потом времена изменились…

— Раньше всегда казалось, что можно уйти хотя бы с помощью самоубийства. — Макс всегда был склонен немного пофилософствовать. — Теперь этого выбора нет.

— Глобальные гиперловушки? — догадался я.

— Ага, — сказал он. — Наши старые добрые ловушки, которые мы носили у пояса, которые стали так популярными благодаря телешоу «Любовь к смерти», теперь вне закона.

Я поморщился. Новая эра человечества — эра бессмертия — началась, как и любая новая эра, с беспредела: сначала богачи развлекались убийствами, расплачиваясь с жертвами новыми телами в качестве компенсации, а потом смерть в прямом эфире взяли на вооружение телевизионщики…

— Но эти ловушки ещё в ходу? Я ведь здесь…

— Нет, они уже в прошлом. Им (он выразительно показал пальцем вверх) удалось запустить всемирную гиперловушку душ такой мощности, что все старые ловушки перестали работать. Так сказать, насильственный контроль всемирного государства…

— А как же…

— Как же ты здесь? — Он снова улыбнулся. — А это не ты, это биофлешка.

— Черт, да что это такое! Объясни.

— Новая технология. — Он порылся в кармане и достал небольшую пластину, действительно напоминающую по форме древнюю флешку. — Душа закачивается туда под большим давлением. Разово. Разрушить её можно, но смысла в этом нет: в этом случае ты вновь попадёшь в глобальную гиперловушку. И снова попадёшь в такую же биофлешку, только получишь другой номер — и всех делов…

— Так ты…

— Ага. Я просто тебя купил.

— Твою мать, — вырвалось у меня.

— Это новая политика по облагодетельствованию всего человечества, — Макс вновь улыбнулся, но на этот раз — невесело. Направленная на то, чтобы прекратить весь тот хаос, который начался с приходом Эры бессмертия.

— Не понял. Как эта политика может что-то изменить?

— Может. Когда ты был ещё жив в последнем из своих тел, какой был главный стимул жизни большинства людей?

— Понятно какой: «Накопи миллион евро и купи себе новую жизнь».

— Во-от! А теперь всё по-другому. Теперь политика такая: «Живи полной жизнью сегодня, на новую жизнь заработаешь завтра».

— Это… как?

— Да всё очень просто. Заявили о том, что на всех желающих не хватает биоматериала и резко подняли цены с миллиона евро сразу до 50 миллионов. А в качестве компенсации создали спецкомиссии по бесплатному оживлению «интеллектуальной элиты человечества» и ещё… разрешили работать мёртвым.

Если б у меня была челюсть, она б отвисла.

— Работать… мёртвым?

— Ага. Ты, например, можешь водить машину, если я подключу тебя к системе автовождения, можешь быть моим домашним роботом. Ну или самое популярное: можешь быть менеджером по продажам в Интернете. Компаниям это очень удобно: тебе не нужна квартира, еда, одежда… Тебе даже жена не нужна: идеальный работник, который нуждается только в перечислениях на его счёт.

— Но это же…

— Ага, правильно. Это рабство. Только это всех устраивает, потому что господа-то — все живые, а рабы — мёртвые, и за свои права постоять не могут.

— Но… подожди… А как же все те, что копили заветную сумму в миллион евро на новое тело? Они… разве они не возмущаются?

— Они (он снова указал пальцем вверх) решили и эту проблему: одно тело — бесплатно. Для всех сразу после смерти. Но только один раз. Второе — 50 миллионов. И думаю, цена будет расти. Против могут быть только мёртвые. Которые становятся рабами… Возвращаемся к тому, что протестовать они не могут.

— Гениально по-своему, — признал я. — Так я… Я — твой раб?

— Ага, — засмеялся он.

— Но тут же снова посерьёзнел и добавил:

— Формально — так. Но ещё ты мой друг. И мы оба знаем, что значит умирать и оживать. Поэтому я решил подарить тебе положенное мне по закону бесплатное тело. Имею право.

— И почему ты выбрал… Почему меня?

— Потому что ненавижу рабство.

… — И это решит проблему?

— Мы с тобой сами были… рабами. Всю жизнь… Вернее все наши жизни. Разве не так?

— Но что даст разрушение гиперловушки?

— Все умершие обретут свободу, они имеют на это право.

— Но… люди не перестанут умирать. А ловушку построят новую.

— Правильно, но те, кто сейчас не имеют выбора, получат свободу.

Я задумался над его словами. А потом до меня дошло, почему он это делает.

— Твоя… девушка… Лера…

— Моя жена, — поправил он.

— Твоя… жена. Её не оказалось в числе тех, кого ты мог… Мог купить, как меня? Так? А иначе я бы сейчас здесь не сидел, так?

— Угадал, — ответил он. — Она ушла. Ушла навсегда. И если я не сделаю то, что хочу сейчас сделать…

— То вы уже не встретитесь никогда. Там, далеко, где настоящая смерть, так?

— Так. Снова угадал. Бинго! Так ты со мной?

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда. Твой выбор или помочь мне… покончить с собой, либо стать рабом.

— Такой выбор — считай что его нет… Я тоже против рабства, так что по рукам.

Я протянул ему клешню, по которой он звонко ударил.

Идея Макса была бредовой, но что-то в ней было настоящее. Или даже не так — что-то стоящее. Что-то такое, за что мне, старику, стоило умереть. В конце концов не в первый раз…

Личная

Мария Анфилофьева

Рассказ занял третье место на конкурсе «Любовь»
в номинации «Самая интересная идея».

Что может быть хуже фанатика обыкновенного? Фанатик от писательства.

Почему? Ну-у-у.

Когда это начинаешь понимать? Когда на твои сто сорок квадратных метров уже переехала Чижова со всеми своими тараканами. Воешь потихоньку, только поздно.

Нет, я не придираюсь. Просто в чем дело… Обманутые ожидания, понимаете? Я думал — просто милая девочка, не дура, готовит вкусно. Красивая. Секс прекрасный. Со странностями, конечно, но кто без них. И съехаться-то предложил без задних мыслей. Если кидаться громкими словами… можно даже сказать, что люблю. Что-то вроде.

(Она меня, разумеется, нет. Но это временно.)

В общем, мне казалось там всего вот столечко чего-то не того, что придется терпеть. На самом деле я просто видел все в профиль.

Ты — спрашивал, — кем работаешь? Она юлила, выкручивалась, но в итоге сошлись на каких-то текстах и фрилансерстве. Я решил, что копирайтер и особенно не вдавался — никто же не любит про работу. Я, появляясь в конторе, пашу как проклятый, если кто-то вне офиса произносит «йогурт», то хочется убивать. Никогда не открывайте собственный бизнес, дети. Вышью на знамени, оставлю будущему сыну.

Это, как бы, первое. Она писатель. Нет, даже ОНА — ПИСАТЕЛЬ. Я считаю, что это не профессия, а что-то типа душевной болезни. У кого-то мания величия, кому-то так.

На вопрос «А что же ты пишешь?» неизменно следует один ответ: «Плохую фантастику». С просьбой дать почитать меня сразу отправляют в далекий пеший поход, а если я неприлично близко подхожу к столу, когда она двумя пальцами набирает свои тексты — то монитор чаще всего падает. Стася ведь кидается спасать его от меня, закрывает экран грудью, безумно верещит что-то про личное пространство. Удивляюсь, как еще не разбила.

Потом начинается: ты меня с мысли сбил, дурак! Не смей меня трогать! Терпеть не могу!

И опять к клавиатуре. Помучается, помечется с час, потом поймет, что несолидно играть в шарики, прикрываясь поиском вдохновения. Приходит мириться, блинчики какие-нибудь печет.

Вроде и ничего, да?

Когда я возмущаюсь, Чижова мрачно отвечает: ну и что, я тоже в твою работу не вникаю. Да пожалуйста, заявляю я, приходи, копайся в бумагах, в телефоне, что мне скрывать ужасного! Тим, ну, я же не копаюсь, отвечает она.

И все. Непробиваемо. «Мама сказала — деньги в бидо-оне».

Деньги у нее, кстати, водятся.

В состоянии «пишется» она не замечает ничего. Уползает к себе в кабинет, отныне для нее на ближайшие сутки-двое все умерли. Уговаривать спать бесполезно, стоит иногда подсовывать что-нибудь съедобное, раз в день намекать про душ. Если она не гонит меня взашей сразу же, то последующее общение происходит по типичной схеме:

Стасечка.

Угу.

Сегодня выходной вообще-то.

Мммм.

Не хочешь сходить куда-нибудь?

Хммм.

Мы с тобой сто лет уже не выбирались.

Ага.

Может, хочешь на море слетать? Я отпуск возьму. С одной стороны, становится значительно проще и безопаснее говорить вообще о чем угодно, даже нелюбимых авторов обсуждает вполне спокойно («И „Ярмарка тщеславия“ исключительно хороша.» — «Угу» — «Правда, он гений?» — «Мммм»). С другой — для такой жизни можно было завести хомяка, в конце концов. Тоскливо.

После запойного нажимания кнопок она спит буквально пару часов, потом на нее находит раскаяние и режим электровеника. Что-то гладит, что-то стирает, балкон разобрала, там даже курить теперь возможно, переклеила обои в коридоре. Выползает из безразмерных футболок в платья, сооружает прически и красит ресницы.

Господи, — говорю я, — неужели ты внял моим молитвам и выделили мне настоящую женщину вместо той бездушной трески? Спасибо, господи!

Получаю подзатыльник и искренне радуюсь.

Первое, в общем, тем и плохо: она пишет. Там еще много чего, но это, хотя бы, можно объяснить.

Со вторым сложнее.

Казалось бы, если человек взаправду сочиняет что-то фантастическое, то он должен быть если не ярым скептиком, то хотя бы реалистом. Вроде как сложно при этом страдать суеверностью и прочими глупостями.

Не сложно.

И зачем это? — спросил я, впервые наступив на кухне в блюдце с молоком. Стася отмахнулась. На тот момент мы жили вместе уже больше месяца.

Нет, ну зачем? — не успокаивался я ближайшие четверть часа.

Ты не поймешь.

Чижова!

Хорошо. Хорошо, пообещай, что никуда его не переставишь.

Йогуртами клянусь.

Это для Мураша.

Сомнения закрадывались уже давно, причем разные.

Пожалуйста, скажи, что это твой любовник. — Попросил я.

Это домовой.

Я выругался.

Наверное, надо было начать всерьез что-то подозревать раньше. Например, когда она, только переехав, исписала все дверные косяки значками «на случай чего» (дизайнерские двери. были).

Что за деревенские глупости? Стась, что происходит?

Сам ты глупости.

Ладно, допустим, у меня тут действительно живет домовой. Почему я его раньше никогда не видел?

Потому что ты вообще невнимательный, Тимофей. Я вот покрасилась на днях, так даже не заметил.

Я всмотрелся в Стаськину копну. Вроде, как были черные кудряшки, так и остались.

Ну конечно заметил! Тебе, между прочим, очень идет.

Вот видишь. А я не красилась.

Иногда ее хочется задушить подушкой.

Милая, тебе же не двенадцать лет, может пора как-нибудь отодвинуть сказки подальше?

Может мне вообще съехать?

Я задумался.

В этом есть что-то здравое. И шампунь у меня останется один, как у нормальных людей. А домового этого ты с собой заберешь?

Она вышла из комнаты, не отвечая на глупые вопросы. Ну ты и скотина, Тихомиров, подумалось мне. Мало того, что постоянно мешаешь жить любимой женщине, так еще и издеваешься.

Пусть уж сказки, чем бы ни тешилась.

Блюдце осталось на том же месте.

Стася в приличном настроении периодически хуже Стаси в унынии.

Поймите меня правильно: я хочу, чтобы ей было хорошо, меня раздражают некоторые моменты, но я честно терплю.

Например, постель. Все прекрасно, все отлично. Только она буквально через десять минут опять начинает невзначай меня поглаживать и покусывать за ухо.

Нет, — мужественно отвечаю я.

Да-а-а, — тянет она. И начинает давить на всякие там «мой герой» и «неужели тебе не нравится». Героем-то, разумеется, выглядеть хочется.

Но еще через полчаса я уже непокобелим. Нет, не лезь, я устал, хватит, это ты можешь до полудня валяться, а мне вставать в семь. Нет, нет, я сказал! Ну что же ты делаешь-то, ох…

Слушай, может ты будешь энергию девать куда-нибудь в мирных целях, а? — почти традиционно спрашиваю я после.

Как скажешь, — послушно отвечает она, — Завтра же потолки перекрашу.

Никогда с этой женщиной не поймешь: шутит или всерьез. С нее ведь станется.

В паре всегда один маленький и глупый, а второй отвечает на вопросы. Это несправедливо. Мне хочется снисходительно разъяснять, а раз за разом совпадает наоборот.

Признайся, откуда у тебя свои деньги? Помимо того, что приношу я?

Ну… Меня же все-таки печатают.

Каждую неделю? Быть не может.

Тогда я спекулирую приворотным зельем, так лучше?

Правда? — наивно повелся я.

Она поманила меня в кухню, где что-то остывало на плите в кастрюльке. Я сунул нос — розоватая густая бурда, запах приторный такой…

Да ну, ты врешь. Это просто кисель.

Как скажешь. Помоги, пожалуйста, по пузырькам разлить, а то кастрюля тяжелая.

Я ухватился за ручки.

Приворотные зелья никто уже почти не делает, — продолжила она — трудоемко и срок действия короткий.

Отвечать явно было лишним.

К тому же, там после процедура глупая: и заговаривать надо, и волосы добавлять, потом еще размешать в кислом, чтобы не чувствовалось. Варварство какое-то.

Не то слово.

Заговор нашелся в интернете — тра-та-та, чтобы сердце твое горело, да в глазах тоска, все дороги ко мне, все пути к любви нежданной, что-то там еще.

Вот и все. — пробормотал я сам себе, разглядывая утащенную розоватую бутылочку. — Тимофей Сергеич, давно ли вы чувствовали себя идиотом? А сожительниц своих когда привораживали?

Через пару дней Стася отпихнула предлагаемый стакан с апельсиновым соком и жалостливо взглянула на меня.

Тим, это же был просто кисель. Тебе лет сколько, двенадцать?

Кажется, я ей уже не верю.

«Доктор, моя женщина от меня сбегает. Помогите.

Мало того, что она мне не доверяет, так теперь пытается еще и пропадать. Это у нее легко выходит — да, я погуляю просто вечером, ужин в холодильнике, а приходит в пять утра, улыбается, молчит. Я только к маме съезжу, говорит, а мама в ее отсутствие звонит и спрашивает, когда же мы приедем на новоселье.

Она умеет сбегать даже не сходя с места — достаточно отвлечься на пару минут, отвернуться в магазине или в ресторане отойти помыть руки — а ее уже нет. Смотрит стеклянными глазами куда-то вдаль, хмурится, думает. На все вопросы будет тоскливо кривиться и мечтать сбежать подальше. Иногда начинает косо выводить буквы на салфетке, явно жалея об отсутствии компьютера. Она говорит — это вдохновение, а я уверен, что клиника.

Понимаете? Вроде и рядом — а вроде и пустое место. Оболочка с грустным видом.

Вариант с чемоданами я бы еще пережил — а от таких уходов мне неуютно.

Что делать, доктор?»

Приписка:

«Позволить женщине думать в свое удовольствие, а еще убирать личные бумаги с кухонного стола.

Подпись: доктор».

Психанул еще через месяц. Потому что, ну сколько можно-то. Я не хочу столько оригинальности, не хочу, я, может, лучше фильм посмотрю с ней, дома, под одеялом, кофе попью, все как-нибудь тихо и по-домашнему. А она звонит и радостно сообщает, что находится в яме под люком на улице такой-то, хорошо, что не канализационной, очень надеется, что я ее заберу. Как ты туда свалилась? — в ужасе вздыхаю я. А я не свалилась, радостно заявляет ненаглядная, я туда специально спрыгнула. Проверяла, можно ли вылезти самостоятельно, в тексте надо было уточнить момент. Нельзя, в общем. Вытащишь меня?

Залила ненавистных соседей сверху, я не знаю как. Точно она, больше некому. Через этаж квартира пустая.

Предложила родить мне девочку, при условии, что назовем ее Маракуйей.

Хватит! — рявкнул я, — Это уже ни в какие ворота. Я… я требую от тебя чего-нибудь адекватного!

Ну, это только называется — рявкнул. На деле я еще до этого с полчаса рычал и перечислял все ее прегрешения.

Могу огуречного варенья сделать.

Или ты немедленно показываешь мне, что ты там пишешь, и рассказываешь, и вообще…

Тим. Да не кипятись ты. — Стася поерзала.

Чем ты зарабатываешь? Ну чем? Рабы? Наркотики? Транспортировка наркотиков в рабах?

Психологическими консультациями.

Я расхохотался от неожиданности.

Смейся, смейся, — продолжила Чижова, — Беседы удаленно, через день сеансы в офисе, редко больше двух. Я предпочитаю из дома.

И как мне этому верить?

Тебе решать.

А твои постоянные выбрыки?

Извини. В стрессовых ситуациях, считается, к человеку быстрее привязываешься и лучше относишься. Это своеобразное… ммм… «ты мне нравишься».

Вот как с такой?…

Рассказать было сложно, что ли? Фантастику она пишет, как же.

Она поморщилась.

Будем считать, у меня комплексы.

Что еще я о тебе не знаю? — вырвалось невзначай.

У меня другая фамилия и тюремное прошлое.

Правда?

Нет.

Я притянул к себе тощую Стаську, уткнулся носом куда-то в район шеи и неуверенно спросил:

Я тебе точно нравлюсь?

Точно.

И книжки ты не пишешь?

Не пишу.

И ты обещаешь себя вести хоть немного человечнее?

Может быть.

В принципе, можно было и удержаться от вопроса, но мы же не ищем легких путей.

Слушай… А вот зелья эти… и духи всякие… и домовой. Ты ведь этой фигней тоже… чтобы меня позлить?

Тишина простояла, наверное, секунд десять.

Придурок! — наконец откликнулась Стаська, скидывая меня с плеча. — Свинья эгоистичная! — хлопнула дверь кабинета.

Мне даже показалось, что я смог разобрать что-то про «личное пространство».

Благословение

Алекс Бор

Рассказ победил на конкурсе миниатюр «Секс» в апреле 2013 года. Всего в конкурсе принимало участие 24 автора с 45 рассказами.

Мороз кусал щеки, холодил легкие, но тревога царапала сердце совсем не из-за погоды.

— Как ты думаешь, всё будет хорошо? — спросила Пульша, прикрывая носик перчаткой. Я видел только её глаза. Голубые и чистые, как океан на Востоке.

— Надеюсь, — выдохнул я из легких стылый воздух, который выхолодил всё нутро.

— Фео, я боюсь, — призналась Пульша.

— Я тоже…

Узкий переулок закончился, открыв взору небольшую площадь, посреди которой высился белый храм.

Храм Единой Церкви Христовой.

Поднимаясь по мраморным ступеням, Пульша крепко держала меня под руку.

И я понимал, что совсем не из-за того, что боится оступиться на скользком камне.

В узкой комнате, похожей на монашескую келью, висел полумрак и пахло ладаном. У распятия горели свечи. Иисус смотрел на нас взглядом страстотерпца, и пальцы невольно складывались в щепотку, чтобы осенить себя крестным знамением.

— На всё воля Твоя, Господи, — прошептал я.

Пульша тоже истово крестилась, шепча молитвы.

Вдруг пламя свечей заметалось — словно ветерок пронесся через комнату, и перед распятием появилась проекция священника в белом праздничном облачении. Я сразу узнал его — это был отец Иеремей, духовник нашей семьи, который наставлял меня с самого рождения. Глаза и уши Бога. Человек, который знал обо мне больше, чем я сам. Ему ведомы были все мои грехи — даже те, о которых я не решался рассказывать на исповеди.

Отец Иеремей стоял у ног Спасителя и молча взирал на меня и Пульшу. Словно изучал. Его взгляд был тяжел, как камень, и мне хотелось потупить взор. Чего сейчас делать было нельзя. Как и первыми начинать разговор.

Наконец Иеремей, повернувшись лицом к распятию, величаво произнес, воздевая руки к Спасителю:

— Господи Иисусе! Благослови этих отроков!

Откуда-то слева на лик Иисуса упал луч света, и я вздрогнул, увидев измученный лик Спасителя и терновый венец на его челе. И глаза, что смотрели на меня, наполняя душу болью.

Болью всего мира, которая прошла через сердце Спасителя.

— Господи, благослови меня, грешного, — прошептал я, перекрестившись.

Рядом осеняла себя святым крестом Пульша.

Через мгновенье луч пропал, и лик Иисуса снова погрузился во мрак.

Отец Иеремей повернулся к нам лицом и сказал:

— Господь слышит вас, отроки!

Пальцы Пульши на миг коснулись моих — и тут же отдернулись, словно она обожглась. Девушка боялась, и пыталась найти у меня защиту — но сейчас я ничем не мог помочь ей. И не только потому, что боялся сам…

— Представьтесь, отроки! — нараспев произнес отец Иеремей.

Мой духовник, который теперь наверняка станет и Отцом для моей Пульши, конечно же, всё о нас знал, но сейчас мы держали ответ не перед ним, а перед самим Господом.

И благословит нас сам Господь.

Если, конечно, посчитает нас достойными благословения…

— Феоклит Рамджив, — назвался я.

— Пульхерия Хусаинова, — вторила мне моя избранница.

Снова темноту пронзил луч света, озарив лик Иисуса.

— Отроки Феоклит и Пульхерия! — услышали мы глас отца Иеремея. — Вы твердо решили просить благословения на Божественную близость у Господа Нашего Иисуса Христа?

— Да, — без колебаний ответил я.

— Да, — спустя несколько показавшихся мне очень долгими секунд услышал я тихий голосок Пульши.

Луч света сместился с лика Иисуса на лицо Иеремея.

— Не согрешили ли вы, отроки, перед Господом нашим, прелюбодеянием?

— Нет, — быстро ответили мы разом.

Да, мы были чисты и невинны перед нашими духовниками и Господом. Прелюбодеяние, то есть соитие без благословения, было страшным грехом. Гораздо страшнее, чем грех смертоубийства и грех воровства. Если воров и убийц сажали в холодный каземат на хлеб и воду, то прелюбодеев в наказание могли заточить в монастырь и наложить епитимью — молиться Спасителю несколько дней без еды и отдыха. Очень суровое наказание… Поэтому лучше не грешить даже в мыслях. А если такие мысли приходят, немедленно каяться своему духовнику и смиренно принимать наложенные им посты и молитвы.

Я и Пульша были знакомы почти год — работали вместе. Сразу как-то смогли найти общий язык, понравились друг другу — но должны были понять, что нас связывает: желание соединиться во Христе, или просто дружба. И когда поняли, что это желание соединиться, три месяца назад попросили благословения у наших духовников на поцелуй. Благословение было дано — на один братский поцелуй в лоб и один такой же братский в щеку. Всего один раз в неделю.

А два месяца назад нас благословили на прикосновения. Мы могли касаться друг друга пальцами рук. И даже недолго — всего на минуту — браться за руки. Но только тогда, когда этого никто не видел. И это было такая счастье — взять на одну короткую минуту ладошку Пульши в свою… Да, эта девушка-синеглазка мне очень нравилась, и я готов был просить благословения связать с нею всю жизнь, а она — рожать мне детей… Пора уже — нам обоим скоро исполнится двадцать девять…

— Отроки мои во Христе! — провозгласил Иеремей, и луч света снова озарил чело Спасителя. — Волею Божией, данной мне нашей Матерью Единой Церковью Христовой, благословляю вас на Божественную близость друг к другу. Вы можете быть близки ровно три раза в неделю по пять минут. И помните, что единение мужского и женского начала угодно Господу только для рождения новой жизни. Вступая в Божественную близость, вы должны молить Господа о потомстве. Да поможет вам Господь! Аминь!

После этих слов проекция Иеремея исчезла, оставив нас в полной темноте наедине со Спасителем, который сурово взирал на нас с распятья.

— Господи, благослови нас! — прошептал я.

Морозный воздух опять холодил нутро, но на душе было тепло и радостно. Нас благословили на Божественную близость! И теперь я и Пульша можем стать по-настоящему близкими людьми! Не ради забавы, как это было в темные времена, когда люди забыли Бога, а во имя рождения новой жизни!

И во имя Господа Нашего Иисуса Христа.

Это ли не настоящее счастье?

— Мы теперь всегда будем вместе, правда, Фео? — Пульша, опять закрывая от мороза нос перчаткой, радостно смотрела на меня. И её голубые глаза были как океаны… Теперь, получив благословение, я три раза в неделю мог без опаски быть обвиненным в грехе целовать эти глаза. Теперь мы могли уединяться на целых пять минут три раза в неделю! Теперь мы могли открыто говорить о нашей любви, не опасаясь попасть в отделение полиции нравов. Потому что мы получили благословение!

— Правда, — ответил я, подавляя желание обнять Пульшу прямо посреди улицы. Благословение благословением, а приличия еще никто не отменял.

Мы прибавили шагу — и не потому, что мороз кусал щёки, просто хотелось поскорее остаться вдвоём…

Хотя наш духовник наверняка не одобрил бы такой поспешности.

Трудности перелёта

Алексей Жарков

Рассказ занял второе место на конкурсе «Секс».

Перед входом он сомневался, но сзади навалились и протащили Ивана через зал к единственному окну.

— Регистратура, — вслух перевёл Иван с межгалактического.

Отступать было некуда. «Жуть», — подумал он, оказавшись перед существом, одетым в яркий желтый костюм. Над его бесформенным телом сверкала лысая голова, а в лоснящихся складках лица отливали розовым и белым сочные прыщи. «Неужели гуманоид?»

Целый год Иван сопровождал какой-то груз, следовавший из одного края галактики в другой. Целый год он был один, наедине с автоматикой, выполнявшей всю работу. «Зачем здесь человек, — недоумевал Иван, — даже в посадочный док оно само заруливает». Но хозяин — барин, раз платят — значит надо.

В бортовом компьютере было много всего: фото, видео… но всё это он однажды удалил. Решительно и безвозвратно. В странном порыве брезгливости к самому себе. После очередной «безудержной вечеринки», затронувшей все отсеки и поверхности корабля. Затем пришло похмелье… накатило волной, ударило в висках, сгустило мрак перед глазами, и вместе с изжогой застряло в теле отчаяние.

Память и воображение выручили на какое-то время, но за многие последующие месяцы и эти ресурсы иссякли. Образы померкли, желание ослабло. Проверив личные вещи, Иван не нашел ничего, что хоть отдалённо напоминало бы то, чего он сам себя лишил.

Единственное изображение нечаянно нашлось в «Популярной Механике» — старом, затесавшемся среди корабельного хлама журнале. Одна на весь номер девушка улыбалась из громоздкого скафандра. Внимательно проанализировав очертания, Иван пришел к выводу, что скафандр «женский». Этого оказалось достаточно — воображение мгновенно взорвало пыльные оковы фантазии и ускакало вместе с ним в такие извращенные дали, что Иван едва удержался на ногах.

Этой девушки хватило еще на какое-то время.

Затем он долго и методично уничтожал личный запас алкоголя. Прячась от многочисленных датчиков и сенсоров, забивался в глухие отсеки, и пил. Пока не простудился и едва не отморозил конечности.

— Согласно физиологическим особенностям вашего вида, вам также подходят самки мимона…

На экране возникло изображение фиолетового существа с четырьмя ногами и глазами чуть выше теоретической талии. За спиной кто-то одобрительно хрюкнул и засопел — не терпелось. Иван обернулся на похожее создание — серый костюм грузчика, протёртый на всех четырёх коленях.

— А что это вообще…?

— Кхм…, — изображение моргнуло и сменилось, — может эта девушка вас заинтересует, она тоже подходит, и кроме того…

— Боже, нет конечно…

— … весьма молода. Жаль. Тогда может быть вас заинтересует Мимоль?

Экран заполнился пульсирующим клубком щупалец и три огромных красных отверстия призывно вспыхнули в самом центре.

— Да нет же, вы на меня то посмотрите, вот я разве похож на это, на этот, клубок каких-то мерзких червей.

Очередь за спиной зашумела, кто-то толкнул Ивана в спину, он оглянулся и увидел своё отражение в огромном зеркальном шаре, за которым, как змеи вокруг Горгоны, угрожающе зашелестели рукавами скафандра многочисленные щупальца.

— Извините, никак не хотел обидеть, — Иван отшатнулся, — совершенно не это имел ввиду, извините.

Шар победоносно укатился, а прыщавые складки в окне регистратуры снова пришли в движение:

— Даже и не знаю, что вам предложить…

Иван потёр затылок:

— Ну как же так? Вы же общегалактический сетевой бордель, вот и на рекламе написано «Тёлочки со всей-превсей галактики», или я ошибаюсь?

Складки зашевелились.

— Ну а как же так, неужели никого нельзя подобрать? Может хоть этого, ну тоесть эту! Зелёную с плаката! По мне сейчас так и она выглядит, знаете ли… весьма аппетитно.

— Это пыпорь.

— И что? Пыпорь-шмыпорь, есть же у неё… это, ну то самое… ну вы понимаете…

— Есть. Разумеется. Однако, её, как вы позволили себе выразится «то самое», совершенно вам не подходит. Если только вы не собираетесь провести остаток дней отдельно от своего… «того самого». Она, кстати…

— Нет же нет, конечно не собираюсь. Ну как же так? Это не справедливо, вы нарушаете закон о рекламе!

Глаза регистраторши раздвинули складки и сверкнули каким-то подозрительно знакомым блеском.

— Извините, еще раз извините… ни в коем случае не хотел, но вы войдите в моё положение… год! Год же целый… и ни одной женщины на сотни чертовых парсек.

— Увы, — кривая ухмылка исказила лицо, — похоже, что в этом краю космоса, мы с вами единственные представители своего вида, люди сюда обычно…

Лицо Ивана побелело, холодок прошел по щекам, спустился по шее, пощекотал мурашками спину и потеплел в глубине живота.

— Не может быть?! Так вы…

— Да! Я — тоже человек.

Иван улыбнулся, щеки загорелись.

— Так может я могу вас…, — он осёкся, — эм… ну… это… вы понимаете.

Неожиданно, Иван обнаружил в уродливых жировых складках знакомые, милые сердцу очертания. Пожар охватил тело, голова закружилась. «Ну конечно! Тут всё на месте: глаза, нос, рот, каскад грудей, — просто жизнь в провинции и неправильное питание наложили такой гнусный отпечаток».

— Нет, — последовал ответ, — я не такая.

«Я не такая» — отозвалось эхо в голове космического дальнобойщика, — «я не такая, я жду трамвая, черт же побери, как можно?, в такой глуши?, работая в публичном доме?! Я НЕ ТАКАЯ?!» Иван потёр лоб, за спиной неодобрительно загудели инопланетные самцы.

— Может… я могу пригласить вас… в ресторан? — сбивчивым голосом просипел Иван.

Лицо наморщилось и с укором посмотрело на посетителя. Иван попытался снова разглядеть в тёмных складках человеческие глаза, но не смог. Покорился чьей-то красной клешне, отодвинувшей его от окошка, и поплёлся на выход.

За дверью, за многими другими дверьми, где-то в сырой глубине парковочного дока, в корабле, в мусорной корзине рядом с железной кроватью валялась скомканная «Популярная Механика». С единственной на всю чертовски-бесконечную вселенную девушкой. В белом, удивительно-сексуальном скафандре.

Про настоящее мачо

Камелия Санрин

Рассказ занял первое место в номинации «Лучшая форма» на конкурсе «Секс» в апреле 2013 года.

СООБЩАЮЩИЕСЯ СОСУДЫ

У меня в соседней квартире живёт амёба с жёлтыми волосиками на пузике. Так я вам скажу: они бесцветные. А вы уж никому не передавайте. Они ей страшно нравятся. Как только лето началось — она с балкона не выползает. Загар пытается приобрести и форму, а то в тапочки уже не влазит. С таким пузиком никто бы не был рад, если бы влазила. Пузико миленькое, честно сказать, даже очень миленькое. А положа руку на пульс — так и вообще огого. Это на мой скромный вкус. Я самец амёбы, начтоящий мачо, уж я в этом знаю толк.

Так вот: нафига ей эти жёлтые волосики на пузике сдались? Я ж итак из тапочек готов выпрыгнуть, как её вижу. Но они бесцветные, я вам клянусь. А с этим новым кремом «под загар» — они ещё в два раза бесцветнее. Я ей говорю:

— Инфузория Андревна, вот честное слово, прямо вам говорю, положа руку на…

А она перебивает и не даёт досказать:

— А вот не надо мне ваших честных слов! Вы бы мне лучше бульончику в бутылочке, да и крем для загара заканчивается.

Конечно, заканчивается, с таким-то пузиком. Но мачо — это не только тапочки и интерес к даме. Мачо — это ещё и умение держать дистанцию на минимуме. Одна ложноножка здесь — другая там.

— Пжалте, вот ваш крем за ради загара, а вот и бутылочка. И кстати, с двумя соломинками, если вы не против.

Как же — против? С таким-то мачо. Поздно, милочка. Теперь мы — сообщающиеся сосуды через соломинку.

Я — необычное мачо. У меня есть вкус. Не только к крепким напиткам или, допустим, к соседкам. (Какая соседка? Стенку-то снесли.) У меня есть вкус к прекрасному. Так вот, таких волосиков, как у Инфузории Андреевны на пузике, в природе больше не сыщешь.

А она на солнышке жмурится, так бы и залапал всю и съел бы. Да куда уж больше? Сижу, любуюсь, смотрю как на пузичке у неё волосики золотятся.

Всё это, конечно, хорошо — балкон, бульон, соломинки. Но чего-то не хватает. Интиму. Поманил её в спальню. Не идёт. Передвинул бутылочку — не идёт. Начал шептать страстные гадости — отмахнулась, как от мухи. Пришлось ползти в магазин за новым монитором. Ну там уж я ей показал свою коллекцию аниме. И на интернет подсадил. Теперь вот играем с ней. Не всё же только вирусам. Она в монитор, а я — то на монитор, а то на неё. Хороша, зараза! И волосики у неё на пузике не жёлтые, а золотистые прямо какие-то при свете монитора…

Кто сказал «бесцветные»? Я сказал? А в рыло не хочешь?!

ДУХОВНАЯ ПИЩА

Если вы думаете, что мачо — значит дурак, то я вам скажу: «Ха!» Мы с вами живём в разных измерениях и мыслим разными категориями.

Хотя, может, и встречаются дураки. Мне выяснять некогда. Как увижу, кто на Инфузории Андревны пузико заглядывается — сразу в лоб. А коэффициент интеллекта при сотрясении не принято спрашивать.

Кстати о тапочках. Не знаю, зачем их изобрели, но это не оружие. Точно вам говорю. То, что в тапочках прячется — может быть оружием, но сами тапочки — розовые пушистые и с бантиками — летят в меня один за другим и радуют душу.

— В доме нет ни крошки духовной пищи! Идите в библиотеку немедленно!

А я что? Не знаю, как пройти в библиотеку, что ли? Одна ложноножка здесь — другая там! Подвиг во имя прекрасной дамы? — да запросто. Взял у охранника рупор и рявкнул на всю библиотеку:

— А сейчас! Только в нашей библиотеке! Ради всей бесконечности любовного чувства, меня переполняющего! Подвиг во имя прекрасной дамы! — Для вас, о моя несравненнейшая Инфузория Андревна! За Ваши золотистые волосики!

Упал и отжался два раза.

А? Каково?

Книжки в меня так и полетели. Только успевай собирать. Набрал две корзины духовной пищи, принёс:

— Кушайте, обожаемая!

Да и сам через соломинку приобщился.

ЧЕГО-ТО ЖДЁМ

Я — мачо. Меня хлебом не корми — дай мяса. Без мяса у меня теряется объём и взор тускнеет. Покушал, гляжу блестящим взором. Инфузория Андревна — холодная дама, я вам скажу. С такой не стоит ждать у моря погоды, нужно действовать. Закрыл форточку. Включил отопление. Отогрелась. Зачирикала:

— Вы будете выполнять супружеский долг или не будете выполнять супружеский долг? Где билеты в театр?

А я что? Не знаю, где у меня билеты в театр? Настоящий мачо всегда знает, где у него билеты в театр. Под книжками в корзинке, на нижней полочке холодильника.

Пришли на автобусную остановку. Сели. Сидим. Десять минут сидим — секса нет. Я спрашиваю:

— А… мы чего-нибудь ждём?

Оказывается, автобуса.

Подошёл автобус. Залезли. Сидим. Десять минут сидим. Смотрю на неё, голова кружится. Хороша.

— Мы чего-нибудь ждём?

Оказывается, ещё не приехали.

Приехали. Раздевалка. Раздеваюсь. Останавливает. Заставляет надеть обратно. Заходим. Чувствую, вроде опять похолодела. Она такая: чуть разденется — сразу остывает. Но кругом дышут, отогрелась. Десять минут сидим. Руки так и чешутся. Спрашиваю:

— Мы чего-нибудь ждём?

Оказывается, спектакль. Надо отвернуться и смотреть мимо.

Настоящий мачо не жалуется. Выжил — да и ладно. Зато дома — бегом в ванну. У неё реснички так и запорхали от моей непредсказуемости. А я что? Она у меня на чистоту падкая. Вымылся, пришёл и сел рядом. И вкусно пахну.

Истинное искусство стоит жертв.

— Ах, Инфузория Андревна…

С ГОЛЫМ РАЙ В ШАЛАШЕ

Жара такая, что места себе не нахожу. Навёл ванночку с солькой, остыть. Выскочил, как огурчик солёный.

Решил спать голым. Настоящий мачо ничего не боится! Инфузория Андревна радуется: с голым рай в шалаше! Радуется, а сама из тапочек не вылазит.

Лежу, болтаю всякие гадости. Смеётся, но от монитора не отворачивается, читает психологию. Назвала дураком. Понимает.

А не опоить ли её?

— Не желаете бульончику с греночкой? — желает.

Перебазировал их с монитором в кухню, пока бульончик поспевает. Да мне любые перестановки — плёвое дело. Я какой-никакой, а мачо. Притом, очень скромный. Вообще, все лучшие вещи я называю «какой-никакой».

— А вот и бульончик поспел. И греночки какие-никакие.

— А вы?

— А мне греночки нельзя лишний раз. У меня от них внутренний голос.

Жмурится от вкуснятинки.

— А классно, что вы моя стали! Я теперь хоть счастливый стал. Я вас так люблю! Хотите, отдамся?

Китайцы

Александр Шорин

Рассказ принимал участие в конкурсе «Секс» и занял 6-ое место.

Не я один — мы все волновались. Ещё бы: за триста лет нашего отсутствия на Земле могло произойти всё, что угодно: от атомной войны до нового ледникового периода. Конечно, открытие нами кислородной планеты, пригодной для жизни, делало нас героями почти при любом раскладе. Но всё-таки…

Я сидел в своей капитанской каюте и нервно курил сигарету: чёрт их знает, может на Земле эта вот сигарета сейчас уже считается опасным наркотиком?

Вызвал штурмана. Спросил:

— Удалось связаться с Байконуром?

— Все ок, капитан. Ждут не дождутся. Чего сам-то на связь не выйдешь?

— Веришь-нет, волнуюсь, Виталька.

— Верю, но ты это дело брось.

— Слушаюсь! — ответил я с улыбкой. — Давай сеанс связи.

Нас встречала огромная толпа с букетами цветов. Вокруг роями летали какие-то насекомые.

— Это видеокамеры, — шепнул мне штурман, — так что сделай лицо попроще.

— Ты откуда знаешь? — спросил я.

— Подключился к информационному полю, поползал там немного. Третьей мировой не было.

— Утешил, — буркнул я.

И спросил:

— А почему одни китайцы кругом?

Тот внимательно посмотрел на окружавшую нас толпу, только что заметив то же, что и я: в ней явно преобладали представители этой расы.

— Н-не знаю.

— Вот и выясни. А мне сейчас придется общаться с Президентом.

Президент оказался пожилым желтолицым человечком с характерным разрезом глаз. Выслушивая поздравления, я мрачнел с каждой минутой. Мне представлялось, как орды китайцев штурмуют границы и вырезают мирное население окрестных стран. Я явственно видел, как сгоняются в концлагеря русские, евреи, немцы… Негры снова становятся рабами на плантациях… Меня мутило от дурных предчувствий.

Не выдержал и заявил одному из сопровождающих, вившихся вокруг:

— Извините, устал. Нельзя ли отдохнуть в гостинице?

Тот о чем-то пошептался с другими и милостиво разрешил, напомнив, что завтра у меня две пресс-конференции и визиты в пять стран. Я только вздохнул: подобное внимание для космических путешественников хуже метеоритного дождя.

В номере я первым делом вызвал штурмана.

— Ну что, Виталя? Узнал?

Лицо его в видеофоне было слегка искажённым. А может он просто морщился?

— Жди, кэп. Через десять минут всё объясню. С глазу на глаз.

Эти минуты показались мне вечностью, несмотря на виски и сигареты, которые мне были разрешены как почетному гостю.

Штурман выглядел немного смущённым. Начал издалека:

— Скрывают информацию, гады! Еле допёр, что к чему.

— Выкладывай, чёрт побери! — не сдержался я.

Он, кажется, понял, что я на взводе, но тон не сменил. По-прежнему смущенно спросил:

— Ты помнишь, перед нашим отлетом рекламировали китайских киборгов? Ну это: «Лучший слуга — электронный китаец» по всем каналам?

— Ну и?

— Вот те и «ну»! Оказалось, что они для экономии вместо электронных киборгов продавали настоящих китайцев. Решили там у себя это на государственном уровне и потом провернули аферу мирового масштаба.

— И она не вскрылась?

— Вскрылась. Но к тому времени они продали уже полмиллиарда.

— А потом?

— А потом они начали размножаться.

Вечером мы сидели с Виталькой в баре пьяные почти до бесчувствия, уже с трудом ворочая непослушными языками.

— Слышь, друган, — говорил я ему. — Надо это… Создать русскую диаспору.

— Н-не выйдет, кэп, — мотал тот с сожалением головой. — У них тут… это… законы против национализма. Посодють!

— Тогда это… Детей делать нашим бабам. Это-то ведь не запрещено? Официант! Ещё водки!

Подбежал расторопный молодой китаец, вытащил из ведёрка со льдом запотевшую бутылку. Улыбнулся и вновь убежал.

Я провожал его взглядом до тех пор, пока он не скрылся за стойкой. И тут мой взгляд упёрся в китайского старца, потягивающего что-то из большой пиалы.

— Будем детей делать нашим бабам! — сказал я ему громко.

Виталя дёрнул меня за рукав, но было уже поздно: тот прекрасно слышал, что я сказал. Он поднял своё морщинистое лицо и, спокойно посмотрев на нас, сказал с презрением:

— Вы не уметь делать детей. Мы уметь!

И отвернулся.

Икар бы нам позавидовал!..

Артур Шмиллер

Рассказ занял третье место в номинации «Лучшая форма» на конкурсе «Полёт на Солнце», состоявшемся в июле 2013 года.

— Итак, это случилось! Здравствуйте, дорогие земляне, здравствуйте, мои уважаемые сопланетники! Нечасто в жизни человеческой выпадают минуты, когда весь обитаемый мир в едином порыве приникает к экранам мониторов, невероятно редки звёздные миги человечества, когда гордое звание «человек» сплачивает всех воедино, расправляет наши могучие плечи. Сегодня именно такой день! Десятилетия отделяют нас от того, теперь уже кажущегося почти доисторическим времени, когда первый гражданин Земли сделал робкий шаг за пределы нашей планеты. За прошедшие годы в полной мере оправдались слова основоположника ракетной космической мысли Константина Эдуардовича Циолковского, предрекавшего неизбежный выход человечества за пределы своей колыбели. Все мыслимые бастионы Солнечной системы: планеты, спутники, астероиды, кометы, — уже пали под мощью человеческого разума и воли. И единственное — сердце этой системы, наше Солнце, — до настоящего момента оставалось вне досягаемости для исследователей.

Сегодня этот бастион будет взят!

Мы ведём наш репортаж со смотровой площадки главного планетарного телескопа. Как вы видите, здесь установлены специальные экраны, на которых мы в режиме реального времени будем отслеживать то, чему прецедента в истории нашей цивилизации никогда не было.

Совсем немного времени остаётся до того момента, когда космическая ракета «Солярис» с экипажем на борту, стартовавшая вчера с окололунной орбиты, коснётся поверхности родоначальницы нашей планетной системы. Коснётся — мягко сказано! Солнце — один из самых разреженных космических объектов, представляющий собой, по сути, гигантский по масштабам, но всего лишь обыкновенный сгусток плазмы, помещённый в центр нашего мироздания, костёр, у которого мы все греемся. И приземлиться на него в обычном, космическом, понимании этого слова, припланетиться, так сказать, присолнциться, простите мне эти нелепые восторженные эпитеты, видите, даже язык у меня заплетается от избытка чувств, проще говоря, сесть на Солнце — никак уж нельзя, потому что не может такого явления существовать в принципе! Летать по околосолнечной орбите, как это бывало в своё время с другими космическими телами, тоже невозможно. Не просто невозможно, но абсурдно: мы все только и делаем, что летаем по околосолнечным орбитам. Зато — учёные это с самого начала знали — призрачное тело, состоящее из плазмы, можно пересечь. Как пустыню, как океан, как атмосферу. Войти в него — и выйти с другой стороны. Диаметр Солнца составляет всего порядка миллиона километров, это меньше, чем две лунные орбиты. При наших современных скоростях такое расстояние, даже с учётом сопротивления плазмы, можно одолеть менее чем за час. Именно это и будет сегодня сделано! И когда наши космонавты, войдя в один бок Солнца, как пулей навылет пересекут наше светило и менее чем через час вынырнут из другого его бока, думаю, человечество встретит овацией их первый доклад на Землю из новой, транссолнечной эры нашей цивилизации!

Миллионы и миллионы лет это косматое чудовище, этот неадекватный сморчок, простите, дорогие зрители, мне мою излишнюю эмоциональность, подобно гигантскому мифологическому дракону, посылало на нашу Землю испепеляющие цунами магнитных бурь, нещадно сжигало, превращая в пустыни, цветущие садами пространства, а потом, охладев, безжалостно швыряло в объятия ледяного панциря нашу многострадальную планету.

Не посчитайте меня высокопарным, но теперь уже можно так говорить: пройдёт по историческим меркам совсем немного времени, и мы не только сумеем укротить дикие мустанги магнитных бурь, но научимся регулировать яркость и температуру нашего своевольного светила. И я бы даже сказал, что вскоре мы смело сможем называть его просто и любовно: нашим милым светильником!

Великими человеческими руками испепеляющая огненная стихия будет обуздана и превращена в кроткий благодатный огонь, несущий нашей планете жизнь и процветание. Так говорят наши благородные учёные мужи, и я полностью солидарен с ними в этом и с радостью присоединяю к хору их голосов собственный восхищённый голос!

Ах, если бы сейчас могли ожить мириады невежественных пигмеев древних поколений, все эти бесчисленные вожди и колдуны, астрологи и солнцепоклонники, эти Икары на восковых крыльях! Сколько тысячелетий с ужасом и благоговением они смиренно молились бездушному механическому плазменному блину, считали его всемогущим божеством, определяющим судьбы человечества?! Если бы могли они в этот торжественный миг присутствовать здесь, рядом с нами, если бы оказались в состоянии осмыслить всё величие поистине колоссальных возможностей нашего времени, о, как, как бы они нам позавидовали!..

Но, давайте, дорогие мои, обратим внимание на первый экран. Голографическое изображение с внутренней камеры спускаемого аппарата позволит нам в течение ближайших часов отслеживать на нём каждый жест, каждое мимическое движение, каждое даже шёпотом сказанное слово наших героев, наших выдающихся гелионавтов. Впрочем, слов едва ли мы услышим много: такие люди не бросают слов на ветер, даже если это ветер солнечный! Посмотрите на их лица! Как они суровы и как одухотворённы: именно такие, какими должны быть лица людей, осуществляющих, вероятно, самую важную миссию из тех, что за всю нашу великую историю вершились человеком разумным! Каждый жест выверен, команды отрывисты, блики солнечной короны, верхних слоёв которой уже достиг корабль, ложатся на их лица сквозь постепенно затемняющиеся иллюминаторы, и они напоминают нам героев прошлых времён, дни и ночи у мартеновских печей совершавших свой беспримерный трудовой подвиг во имя жизни на Земле! Они верят в себя, они верят в непогрешимость техники, созданной руками мыслителей, умельцев, мастеров!

Вот, как раз, я вижу, мимо нас сейчас спешит человек, и по выражению крайней озабоченности на его лице можно безошибочно определить, что принадлежит он именно к тому самому узкому кругу посвящённых, чьим титаническим разумом и вершится чудо этих минут! Давайте, я пригашу фонтан собственного красноречия и предоставлю слово одному из главных героев дня.

Товарищ учёный, товарищ учёный, пожалуйста, на одну секунду подойдите к нам! Скажите несколько слов нашим зрителям, которые, затаив дыхание, изо всех уголков Солнечной системы следят за грандиозным таинством торжества науки, разворачивающимся на наших глазах!

— Вы мне предлагаете сказать несколько слов? Так я скажу, обязательно скажу! Невежественные люди, возомнившие себя потомками богов, упиваются собственным непомерным самомнением и гадят, гадят, гадят, уже по всем палатам Солнечной системы. Но им ведь и этого показалось мало! Теперь они совсем обезумели: летят, чтобы распотрошить наше единственное светило, не имея даже приблизительного представления о том, что оно на самом деле из себя представляет! Мерзавцы! Почему им до сих пор никто не скрутил руки!.. Где санитары, куда они опять запропастились?!

— Извините, пожалуйста, что перебиваю вас. Для меня это как-то даже немного неожиданно… Ваше мнение настолько категорически идёт вразрез со всем, что мы слышим ежедневно… Вероятно, вы в самом деле знаете нечто такое, чего не знают другие. Как же выглядит реальное положение дел?

— А разве это великий секрет? Кто хотел знать, давно уже всё знают. Планеты — это кавайные богомолы, адгезирующие всякие паразитические сущности макро и микрокосмоса; кометы — трансагрегатные факелы Кельвина-Оппенгеймера и одновременно почтовые голуби вселенской ноотропии; чёрные дыры — это и без меня уже всем известно — отхожие ямы тёмной материи отработанной магии параллельных миров Хогвартса; а Солнце — это коацерватная капля субэмитентного континуума регулирующая взаимодействие инертной массы с остальными восьмидесятью девятью свёрнутыми измерениями астральной лигатурной решётки Дирака!..

— Господи, я, кажется, онемел!.. Вот именно в такие моменты осознаёшь всю меру своей ничтожности пред ликом разума великих учёных мужей! Простите меня, но то, что вы говорите, — это поистине гениально, бесподобно, никогда такого не слышал! Я, как и миллиарды наших зрителей по всему свету, восхищён глубиной вашей мысли, широтой эрудиции и высотой вашего интеллекта! Но, боюсь, кто-то, как и я, может, по причине, как бы поделикатнее это назвать, не столь выдающейся образованности, не до конца сумеет разобраться в хитросплетениях терминологии, которой вы, в силу вашей учёности, столь виртуозно оперируете! Скажите чуть попроще, что сейчас на наших глазах происходит?

— Так я же о чём и говорю — куда уж проще: нам всем пришёл конец! В этот раз демиурги нашего вольера забыли запереть дверцу, и эта плесень дотянулась-таки до процедурного кабинета локальной энергетической подстанции! Как только занесённый над пышущей жаром ягодицей Солнца космический шприц вонзится в его девственную плоть, мир утратит стабильность и погрузится в необратимый хаос, сравнимый разве что с состоянием человека находящегося в наркотическом психозе!..

— Ах, вон оно в чём дело!.. Так бы сразу и сказали! А то «кавайные богомолы» и, как его там… «субэмитентный континуум»!.. Благодарю вас нижайше, спасибо огромное!… Вот теперь, похоже, нам всё понятно. До свиданья… М-да, дорогие зрители… Думаю сейчас и вас тоже, как меня, посетило предательское подозрение, что в ближайшей лечебнице местные демиурги в самом деле забыли запереть двери, и кое-кто разбрёлся по окрестностям и заблудился… Лирик он, физик или шизик — сразу и не угадаешь по человеку…

Конечно же, мы не вчера родились и знаем, что у каждого выдающегося проекта времени всегда находились противники из разряда невменяемых скептиков, злопыхателей-ретроградов, подобных этому, с позволения сказать, учёному, с которым мы только что имели неудовольствие общаться. И тем более надо преклонить колени перед великим подвигом конструкторов, реализовавших этот немыслимый проект, который, не будет ошибкой сказать, может претендовать на звание проекта столетия, если не проекта тысячелетия!

Однако, дорогие мои — дорогие мои! — вернёмся к реальности! Вот, вот! Вот — оно! Вот и наступает самый главный момент, которого все мы с таким нетерпением ожидаем! Смотрите, смотрите на третий экран, на который сейчас выводится картинка с меркурианского орбитального телескопа в максимальном увеличении. Два космических тела, ещё вчера разделённые пропастью в сто пятьдесят миллионов километров, стремительно сближаются. Крохотный рукотворный комарик космического корабля уверенно прокладывает себе путь сквозь колышущиеся оранжевые заросли протуберанцев нашего косматого знойного друга. Ничтожный сперматозоид, порождённый человеческим гением, оспаривает пальму первенства у гигантской огненной яйцеклетки, сотворённой Вселенной для того, чтобы во веки вечные управлять жизнью и свободой человека. Да что там оспаривает — одолевает, скручивает её в бараний рог, берёт власть над ней в свои, волевые, могучие руки, закладывает собственную генетическую программу в её рыхлое раздутое тело!

Стрела космолёта рванулась с небес!.. И вздрогнул… Ох, я даже запел от чувства восхищения, думаю, вы разделяете весь мой восторг и не будете очень строги ко мне! Надо ли объяснять что-либо, когда всё настолько прекрасно видно, как будто мы с вами — изумлённые подростки, всего каких-то полвека назад сидящие в байконурской степи, где в наших исполненных восторга глазах, как блики от костра, отражается пламя из ревущих дюз взлетающего корабля! Осталось несколько секунд до проникновения нашего великолепного «Соляриса» в бушующий океан Солнца! Уже идёт обратный отсчёт, слышите: «Десять, девять, восемь…»? Давайте зажмём кулачки и помолчим, помолчим, помолчим… «Три, два один…» Есть, есть, есть, есть!!! Ура-а-а-а-а-а!!! Есть вхождение, есть!!! Как камень, брошенный божественной рукой нашей суперцивилизации, космический корабль бултыхнулся в кипящую поверхность плазмы, вонзился в неё и устремился вглубь! Как всё просто в мире устроено, как всё невообразимо просто! Будто камень бросили в воду — и она поглотила его: рябь концентрических колец замутила раскалённую поверхность хромосферы, высокий выплеск плазмы вырос в месте, куда вонзилось наше, земное, рукотворное чудо, и — смотрите, смотрите, что это?! — как замерцали, переливаясь всеми цветами радуги, морщинами понеслись, помчались, рассыпались по всей поверхности нашего светила солнечные арки электромагнитных возмущений!

Восхитительно! Грандиозно! Бесподобно! Мог ли кто-то когда-то вообще представить себе, что такое на свете возможно!

На одно мгновение переведём наши взгляды на второй экран и вновь возвратимся к третьему. На втором смотреть теперь уже нечего: в течение почти целого часа он будет всего лишь равномерно освещён, поскольку, как мы прекрасно понимаем, дорогие мои, ожидать с борта солнечного корабля виды сказочных городов на внутренней поверхности Солнца, населённых невиданными представителями чужого разума, истопниками, так сказать, пламенного котла, могли только наши очень далёкие, средневековые предки, а ожидать наличия тяжёлого плотного ядра в центре нашего светила было уделом наивных учёных времён начала великих астрономических открытий. Сейчас там будет только белый океан внутрисолнечного света.

Зато на третьем дисплее есть на что посмотреть! Смотрите, любуйтесь! Плазменный выплеск на наших глазах превращается в гигантский протуберанец, вытянувшийся уже на половину экрана орбитального телескопа! Сейчас Солнце представляет собой яичный желток на сковородке, с одной стороны немного надорванный. Незабываемое, поразительное зрелище! Когда-нибудь мы эти фотографии покажем нашим потомкам, и они не поверят, что такая красота, которую нам воочию посчастливилось лицезреть, могла существовать на самом деле!

В связи с этим, уж простите меня, не могу удержаться от небольшого экскурса в наше общее недавнее прошлое. Этот величественный протуберанец, не будет ошибкой сказать: протуберанец-король! — заставил меня вспомнить недавние олимпийские игры, где я, как вы, наверное, помните, вёл репортажи с самых главных стартов четырёхлетия. До сих пор у меня стоит перед глазами тот немыслимый столб воды, поднявшийся после прыжка выдающегося японского спортсмена Сумогири Ямахиро! Много уже говорено о том, что до его легендарного прыжка спортивные физики категорически утверждали, что пределом возможной высоты выброса воды при прыжках со штангой с пятидесятиметрового трамплина является цифра 42,7 метра, выше — не позволяют законы физики. А для обычного человека норма ещё ниже: 36,6 — 36,7. И вот смотрите, как ошиблись физики! Уже за свои эти недосягаемые 44,6 метра, напомнившие столб воды, вздымающийся при подводном взрыве ядерного заряда, великому пятисотсемидесятикилограммовому атлету надо было, безусловно, не только золотую медаль вручить, но и бюст из палладия на родине установить! Но, мы ведь помним, что он тогда умудрился, выполняя двадцативосьмерное сальто прогнувшись, сделать в полёте ещё и пять результативных подходов к штанге: три рывка и два толчка! Да что там говорить, гениальный, истинно гениальный спортсмен!

Но давайте вернёмся, давайте вернёмся в наше восхитительное настоящее! Протуберанец продолжает увеличиваться, посмотрите, он достигает в длину, пожалуй, нескольких десятков тысяч километров и — вот это да, вот это зрелище! — у основания становится всё толще и толще! Он занял уже весь третий экран, так что мы теперь смотрим и любуемся его изображением на четвёртом экране, где транслируется картинка с земного телескопа, стоя на фоне которого, как вы видите, я и веду свой репортаж.

Вот как раз мимо меня пробегает давешний учёный, который так нелестно отозвался о реализуемом в эти секунды великом проекте по пересечению Солнца. Посмотрим, что теперь, после ослепительного успеха, разворачивающегося на наших глазах, скажет этот прожжённый скептик!

Товарищ ученый, товарищ учёный, на секундочку, пожалуйста, подойдите сюда ещё раз. Скажите, допускала ли ваша теория возможность такого поистине торжественного фейерверка, устроенного Солнцем в честь нашего его покорения? Или вы всё же не ожидали подобного приятного сюрприза?

— Парень, ты совсем с головой не дружишь? Глаза у тебя есть? Ты не видишь, что случилось: эти идиоты проткнули Солнце, из него плазма вытекает!

— Да, вы так считаете? Знаете, я всё-таки вынужден сказать, что у вас, мягко говоря, довольно странные представления о строении космических тел. Гм, гм… Ладно. И к чему подобное развитие событий, по вашему мнению, может привести?

— А ты не догадываешься, что бывает, когда протыкают воздушный шарик?!

— Так вы что, вы всерьёз хотите сказать, что наше светило… может лопнуть?

— Недоумок, открой глаза, Солнце уже взорвалось! Только в отличие от воздушного шарика в космических масштабах это происходит медленнее.

— А-а, я, кажется, понял вас! Это такая наивная сказочка, как в «Союзе пяти» у Алексея Толстого, для, дурачков, да: через несколько миллионов лет Солнце может сдуться. Я правильно вас понял? Теперь у вас такая версия происходящих событий?

— Медленно — это неполных восемь с половиной минут, тупица! Беги, если успеешь, в бункер! Выгорит только поверхность Земли, на триста-четыреста метров вглубь. Так что у тебя, словоблуда, пока ещё есть шанс выжить!