Бесплатный фрагмент - Лучистая

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ВОРОБЕЙ

Воробей в лазаретной клетушке,

я безумно похож на тебя.

На стене моей, видишь ли — Пушкин,

в головёнке — простор Воробья.

Я — как ты — по вселенным летаю,

в допустимых, конечно, слоях,

и простецкие гнёзда сплетаю,

не завидуя снам Соловья.

Тот актёр, спору нет, посильнее,

да и селится ближе к земле,

веря снам о своей Дульсинее,

ну, а та доверяется мне.

«Вора бей!» — все кричат в магазине,

если чью-то перловку клюю,

и поэтому в жалкой низине

устремляться я должен к Рублю.

«Вора бей!» — голосит злопыхатель,

если Пушкина видит в строке,

и врагу совершенно некстати

блеск пера в моей лапе-руке.

Я — как ты — эти самые перья

вынимаю всегда из крыла,

так велела прабабка Лукерья,

что крылатой и щедрой была.

«Вора бей!» — между тем, экс-приятель

истерит на стишок для жены —

ничего, что на прозу плевать ей,

и друг другу они не нужны.

Я — как ты — ударяюсь о стены,

но пока ещё всё-таки жив,

промышляю по разным вселенным,

от незримых до самых больших!

Иногда я подавлен и сломлен,

и спасает от кошек меня

неприятный, казалось бы, гоблин.

…Так недавно спасал тебя я.

Оклемался ты, правильно дышишь:

«чай-прощай», «жив-дыши», «чуй-прощу».

Так что — чайник поставлю и с крыши

вновь на волю тебя отпущу…

Вряд ли буду я знать, где ты, друже,

с кем ты делишь крупу или сныть,

но в строке, что вселенской не уже,

мы продолжим похожими быть.

***

И белые, и бурые медведи

к Москве меня вели на этот раз —

под пение людей, дождя и меди,

с наказом выдать всё, на что горазд.

А я горазд упасть без вин, без водок,

и я могу быстрее трезвых встать,

не видя обтекаемых высоток,

но видя проницательную Мать.

Она меня, птенца, сюда возила,

я с ней по Красной площади гулял,

гулял и по музеям — тоже было.

Она была жива, а я был мал.

Нет Мамы рядом. Здесь бываю редко.

Случилось вот — и сразу на КП,

припомнив, где в метро какая ветка,

забыв купить веганских канапе.

На площади с утра — две китаянки,

служивые, рабочие… и я.

Гуляю. Надо двигаться к Таганке,

там снят в отеле номер на́ два дня.

В отеле так тепло, что я упал бы,

раскинул телеса по простыне

и спал бы, без одежд и мыслей спал бы,

но ждут меня в научной стороне.

На улице Вавилова — сэр Дарвин,

и Яблоков, и форум-юбилей!

Не в курсе Кен, совсем не в курсе Барби.

А я, дерёвня, знаю — от друзей.

Имею приглашение в программу

за подписью изящной: ДНК.

И снова вспоминаю, вижу Маму —

Пегас мой соскочил не с потолка.

(Вернее, вижу Бабушку и Маму)

На празднике народу много-много —

политики, учёные… и я.

Пойду читать стихи из мини-блога

о трендах невесёлых бытия.

Акустика взяла и пошутила:

не то расслышал, вышел невпопад.

Учёные, эпическая сила,

смягчите, что ли, взглядов камнепад!

Простили… Вышел вовремя, читаю,

осадком от оплошности давясь,

и в то же время — надо же — летаю…

А впрочем, не сдавался отродясь.

Остался для чего-то на фуршете,

читаю разъяснительный рассказ.

Веган — ведь это что-то типа йети.

Не выдать бы всё-всё, на что горазд.

Ко мне вдруг приближается фемина,

в глазах её — сияние… и я.

А также имя скромное — Полина.

И нужный драйвер найден для меня.

Пью воду на фуршете, возрождаюсь.

Не злюсь ни на себя, ни на людей.

Пора… Английский трюк. И возвращаюсь.

Я не прощаюсь, Дарвина музей!

Одобрен седовласым Журналистом,

обнят непревзойдённой ДНК,

таким же быть хочу — простым и чистым…

Жаль, всё-таки пора. Пока-пока!

Полина! Ей дарю альбом и книжку.

К метро идём, смеясь о том о сём.

Сам для себя подчёркиваю фишку:

к метро, смеясь о том о сём, идём.

В движении вся Жизнь, а в смехе Сила,

Природа — наш весьма чудесный дом!

«Полина, Вы спасли меня! Спасибо!»

Но Курская есть Курская при том.

Наутро мчу в район Строитель Стейшн —

оттачивать писательскую сталь,

гутарю с педагогом предобрейшим…

В руках — две новых книги и медаль.

И речь — не о больших заслугах йети,

звенящая медаль — ещё не джаз,

важнее то, что разные медведи

к Москве меня вели на этот раз…

***

То ли всё зашло в тупик,

то ли вышло на простор…

Там продай, а здесь купи.

Спрос, витрина, рынок, торг.

Там прими, а тут раздай.

Дар, улыбка, мир, добро.

То ли всё лишилось тайн,

то ли в печь подбросить дров.

Может, я не то сказал,

может, выгляжу не так…

Индикаторы в глазах:

ксива, бейджик, подпись, флаг.

Регуляторы в сердцах:

норма, доля, грань, лимит.

Может, зол я слегонца,

может, нет во мне обид.

Знаешь, я тебя нашёл,

знаешь, я себя забыл,

спрятал в тёмный капюшон.

Скромен, тих, тактичен, мил.

Сбросил маски со стола.

Влага, купрум, плазма, ртуть.

Знаешь, ты не зря звала,

знаешь… ты… собою… будь.

Я к тебе со всей душой,

я к тебе со всеми «но».

Хочешь слушай, хочешь пой.

Звёзды, воздух, ряска, дно.

Хочешь всё наоборот:

дно, кувшинки, звёзды, и…

Я с букетом диких нот.

Я старался. Зацени!

***

Влюбиться без памяти —

это опасно и глупо,

ведь это фактический риск

обо всём позабыть —

к примеру, нетрезвым упасть

возле сельского клуба,

хотя зарекался не пить

(впрочем, правда не пить).

Соврать не дадут алкаши,

сомелье и поэты:

любовь, начиная с влюблённости —

крепче всех вин,

но ты это знаешь —

пока не забудешь об этом,

влюбился — считай, гонишь сэм

или мчишь в магазин.

И можно конкретно забыть

об идейном веганстве,

заев конкурентов живьём

прямо в кухне любви.

И кухня останется

в прежнем приличном убранстве,

всем будет нормально…

а ты потом с этим живи…

Живи и кури с воробьями

на пыльном балконе,

«кури» в данном случае значит —

«в сторонке смоли» —

при свете позорных созвездий

на смазанном фоне,

забыв про заслуженный орден

«Пират Сомали».

И можно забить, психануть,

пробежаться по лярвам,

но каждой продажной звезде —

лишь стихи почитать.

Поскольку стихи

не найдут себя в мире полярном —

так пусть проститутка найдёт

эту флэшку-тетрадь.

Жестоко давлю в себе чувства,

с лицом браконьера,

лавхантера хренова

с опытом в несколько лет.

На улице пьяно орёт

пост-продажная эра,

дымя коллективным безумством

людей-сигарет.

Валяюсь на первом снежке

(во дворе, не у клуба) —

далёк и от ласковых глаз,

и от сервиса ласк…

Влюбиться без памяти —

это опасно и глупо.

Смотрю в небеса, как Болконский.

А может, как Маск.

Нас много таких —

Илон видит меня и собратьев,

смеётся поди в монитор —

мол, пущай полежат!

Влюбиться без памяти —

стало быть, разум растратить,

но кто я такой,

чтобы этому смочь помешать?

***

Бежать, бежать, бежать! Бежать быстрее!

И можешь ведь… Но было бы куда.

Напрасно объявления пестрели —

о том, что «враг не дремлет никогда».

И снова ты на краешке обрыва,

и некого, как водится, винить,

а пропасть, как положено, красива —

сорвёшься, не сорвёшься, волчья сыть?

Но кто тебе внушил, что падать больно?

Не больно, ощутимо — лишь упасть,

что в целом, если хочешь, рок-н-ролльно.

Эпично! А у волка — только пасть.

Ну, кто тебе напел, что «враг опасен» —

он, кстати, сам по краешку бежит,

и вы недавно виделись в лабазе,

как в своде разных правил — падежи.

А пропасть, разумеется, красива:

таинственна, воздушна, глубока!

Замри уже на краешке обрыва,

любуйся, и с улыбкой жди «врага».

Любуйся — в этом истина и благо,

к тому же ты и сам на вид неплох…

Пойми, что не всегда права бумага.

Поверь, что никогда не дремлет Бог.

«Остановись на бегу, чтобы увидеть, как распускается ветка сакуры»

(Конфуций)

«Посмотри, как стало вокруг красиво»

(А. Васильев)

***

Есть желание лайкнуть все фотки твои,

все видосы с тобой репостнуть.

Но туда, где расставлены точки над i —

только лютый вандал держит путь.

В безрассудные годы я… был бы с тобой,

всю тебя — змейкой ласки обвив,

а сейчас предпочту — сам обвиться строкой

и остаться в своём Замке ИВ.

Здесь тепло. Здесь картины. Здесь много картин,

и портретов любви в том числе.

Вот поэтому я — сам латаю сатин,

вспоминая парады-алле.

Я из цирка свалил, из театра сбежал,

я когда-то ушёл из семьи,

мне в рок-баре бармен столько вин намешал,

что и нот стало больше семи.

Я про цирки забыл, про театры — пишу,

я когда-то вернулся в семью,

но в сюжете, где рядом раздрай и фэншуй —

так и строю обитель свою…

Слишком часто грешил, слишком редко молюсь,

чтобы небо просить о призах,

тем теплее лучи сквозь кирпичную грусть,

достаются и мне чудеса.

Непроглядную серость дождей ноября

ты смахнула — как с кофточки нить,

заодно календарик весёлый даря…

Я ВСЕГДА ЭТО БУДУ ЦЕНИТЬ!

ПоРа

Мы занимаемся одним и тем же делом,

и к общей цели от одних идём начал,

так пусть подскажут мне Пелевин или Зеланд —

как я тебя до сей поры не замечал?

Смешно сказать, но объясняется всё просто:

мы сконцентрированы оба на труде,

и по домам с работы едем ночью поздно —

ты на метро, а я сплавляюсь по воде.

Однако сказанное — мало что меняет,

пришла пора поверить снова мне в Инсайт!

Людей и правда временами осеняет,

себя приятно в яркий перечень вписать.

Ты подошла ко мне, ты мило улыбнулась,

ты попросила некий важный документ…

И наши годы друг без друга — блажь и глупость

на фоне будущих историй и легенд.

Откуда знать мне, что секундой позже будет?

Не предскажу я, что случится через век.

Но документик нужен стал моей Гертруде —

по воле всех надземных линий, лун и рек.

***

Просто я зачерствел, наверное,

как забытый, лежалый хлеб,

ну, а люди вокруг — трёхмерные,

но фейспалмит меж ними Кэп.

Соответственно, та Разумница,

что меня размягчит и съест —

для меня долгожданно сбудется,

как для Музыки — Дркин-фест.

А не съест — значит, скормит ослику,

на котором спешит Ходжа —

не к пустому греху, не к постригу,

но к прекрасной своей Гюльджан…

***

Я смущён. Я не знаю, что делать.

Это правда. Спасибочки Вам.

Предложение — голым побегать —

анонимно приходит в бедлам

головы моей, полной стихами,

и цветами, и «чем только не»…

Я смущён, очарован я Вами,

что логично, увы, не вполне.

Я женат. Вы замужняя дама.

Я селянин. А Вы из Москвы.

Да, мы встретились там, дело знамо,

но не ищет стрела тетивы,

находясь в своём хищном полёте,

позади — даже сам Купидон.

Вероятно, меня Вы поймёте,

и за это — смущённый поклон.

Нет, «смущение» — слабое слово,

если в сердце вошло остриё.

Это всё, ясен перец, не ново.

Но в груди — и стрела, и копьё.

Купидон без промашек стреляет,

да и Вы копьеносица — ух!

Слава богу, я крепкий селянин —

в бренном теле есть воля и дух.

Бегать голым, пожалуй, не буду.

А металл из груди удалю.

Уподоблюсь не Спаму, так Флуду —

чтобы память свели Вы к нулю.

Не приеду в Москву Ипполитом,

Вас не буду тащить «в номера».

Но беречь буду свято, закрыто —

и копьё, и… стрелу-бумеранг.

***

Я хотел бы с тобой… подурачиться —

на весеннем ли нежном лугу,

на пруду, где карасики прячутся,

или в городе М — на бегу.

Озорница ты — в этом уверен я,

так и мне — только волюшку дай!

Но могу оказаться и Берингом,

открывая дурашливый рай.

Я забавился с музами… разными…

жаль, что лодки чинить забывал.

Мы с любой из «моих» крепко связаны,

но при каждой — моряк-адмирал.

С кем забавишься ты? Не ревную я.

С лёгким чувством альбомы смотрю.

Активистка моя… Антифурия…

Не мешаю, и благо — дарю.

Но мечтаю с тобой подурачиться,

не сдаётся дурёха-мечта.

Распыляет препятствия начисто

путеводная швейка-звезда.

Зададим, что ли, жару, красавица?

Не задумаю зла, если — нет.

А судьба чудесами бросается,

или это подтаявший снег…

Снеговик получается топовый:

нос-морковка, глаза, все дела!

К нам летит Дед Мороз. Утро доброе.

Лодка спрятана. Значит — цела.

Сорока

Твой номер — №40 в стихопаблике моём.

Скажи мне — это мало или это дофига?

Здесь нет случайных лайков.

Здесь душа — дверной проём.

Здесь вряд ли кто приемлет лошадиные бега.

Приветики, Сорока-белобока ты моя!

На что же подписалась ты, вернее — на кого?

Прескверный я мальчишка,

друг больного воробья.

Среди зверей с рогатками — друзей ни одного.

Ценитель вольной Музыки, вселенской Красоты

и прочих непрятных золочёной массе сфер.

Любитель рифмоделия,

но больше — Доброты.

И вот уже недели две как твой — Володя Сквер.

Недавно мне сказали, что «элитный» я поэт,

я искренне смеялся —

вместе с тем, кто так сказал.

Но если присмотреться —

супермаркетов здесь нет

(хотя дорогу помню до сельмага и назад).

В подписчиках — рок-звёзды,

поэтессы высших проб…

И ты — оплот спасения заблудшего мирка.

Люблю тебя… и всех…

при том, что старый мизантроп —

я, кстати, не припомню своего здесь номерка.

Здесь мало земляков моих, здесь нет моей родни,

никто не отмечает впуск и выпуск новых книг.

Ты знаешь, допускаю, что и вовсе мы одни —

по крайней мере, в этот

виртуальный бложий миг.

Я счастлив, что с тобой

мы познакомились офлайн,

сие и правда много — для времён а ля эфир.

Ну, ладно… «Многа букаф» —

где должно быть больше тайн.

Спасибо за лазейку в настоящий Божий мир!

***

Совсем недавно — в первых числах сентября —

ко мне наведался дружбан по институту,

солидный дядя, голова не без царя,

любитель выпить — не любитель бить посуду.

Он рассказал мне о своих айти-делах,

я поделился — чем живут сейчас поэты…

А у ворот стояли «Порш» и «Кадиллак».

Шучу, немного побюджетнее кареты.

Пошутковать мы с другом оба мастаки,

но я сказал ему в серьёзную минуту:

«Андрюх, мне жаловаться — как-то не с руки,

ведь я любви успешно вызнал амплитуду».

Была любовь, теоретическую часть

мне преподавшая — как есть, и между строчек.

Была «нормальная» любовь. Кипела страсть!

Пришла разумная любовь — важнее прочих.

И я об этом с умным видом говорил —

мол, всё, до пенсии дожил, и дзен постигнут.

…А помудрее мальчик, полный юных сил

кромсал в душе моей подсохшую мастику.

Как я забыл, что пацанята-лучники

поэтов держат днём и ночью на прицеле,

и потому не остывают очаги

ни в шалаше, ни в мезонете, ни в отеле?

Спустя два месяца я вызван был туда,

где всё решается легко, в природном стиле.

Недалеко от Воробьёвского пруда

мою любовную усталость… пристрелили.

Но мне запомнился иначе тот момент —

как я иду, шагов не слыша, по подвалу,

и вдруг святой Аполлинарии джаз-бенд

возносит жизнь мою в Божественную залу.

Я утоляю жажду ягодной водой,

приняв её — с могучей аурой светлейшей —

из рук самой Аполлинарии святой…

И возвращается в подвал совет старейшин.

Мораль стихии, мой читатель, такова:

любовь настигнет и зануду, и паяца.

Всегда диктует что-то сердцу голова,

и никогда не будет сердце подчиняться.

Нет, я разумную любовь не предаю,

и не предам — на то мы, верно, и разумны.

Но вот и ночь… Безумно любящий — в строю,

отряд безумных вновь натягивает струны.

S-n-S

Я ждал тебя, мой дофаминовый укол…

Не спал, не ел, не отвлекался на работу.

Мне помогала вера в Жизнь и Рок-н-Ролл,

хотя последний утопил в Шантарске ноту.

Кому и что за эту ноту предъявить?

В небесной тьме таких, как я — квадриллионы.

И есть для каждого спасительная нить.

Крышует нас, земных, Мадонна Карлеоне.

Но дверь открылась, и за ней стояла… ты.

Не Фрау Шприц, а в пиджачке прикольном Фея.

Я сразу понял — и тебе, и мне кранты.

Пришлось пойти через кранты, сперва — робея.

Мы друг для друга — обоюдно — всё и вся.

И нейромедиа, и сны, и надземелья.

Мы друг на друга смотрим, действия прося,

но как получишь это действие немедля?

Я человек… Ты человек… МЫ ЧЕЛОВЕК!

Словесный брак, однако действия — двойные.

МЫ ПОЛУЧАЕМСЯ! И нам не нужен чек.

Пускай несчастные решат, что мы — больные.

Мы пишем песню в жанре Sapio-n-Sex,

мы рвёмся в горы,

чтобы с них швырять банкноты,

и нам помогут снова Doors или T. Rex

прибраться в мире к наступлению субботы.

И нас таких — не то что мало… Мы одни:

ты эксклюзив от ноября, я — от апреля.

МЫ ПОЛУЧИЛИСЬ! Нас попробуй догони.

Мы дышим вечностью, любя и не робея.

***

Кто я в Космосе глаз —

неземных, озорных и манящих?

Кто я в Жизни твоей —

если стал вдруг Твоим?

Кем я был до Тебя —

и насколько я был настоящим?

Кем я стану с Тобой —

брошен ввысь… и храним?

***

Ты мне не отвечаешь целый день,

я целый день прожил без кислорода…

Всё правильно. Забудь и обесцень.

Моя недорогая позолота —

твоим рассветам вряд ли здесь нужна —

не просит совершенство добавлений,

как шуму не подруга — тишина,

от шума только стрессы и мигрени.

Ловлю себя на мысли вот о чём:

поэты вдоль «объектов» брешут часто,

и я во лжи бываю уличён,

по счастью — вне текущего «участка».

За несколько подаренных часов

ты столько сообщила мне энергий,

что каждый драгоценный эпизод —

вобрал и тишину, и фейерверки.

А праздники — твоей природы шум,

исполненный веселья и восторга,

чем, собственно, и я сейчас дышу…

Мой праздник, не суди меня ты строго.

Допустимая Грань

Допустимая Грань…

Остановка на линии Чуда.

Мне пора выходить —

был оплачен досюда билет.

Ну, а я крепко сплю.

«Забеги на неделе к врачу-то» —

Мать во сне говорит,

протянув горстку светлых монет.

«Не до этого, Мам, —

отвечаю с уверенным видом. —

Я, во-первых, здоров,

и всегда много дел — во-вторых».

«Сын, смотри тогда сам…

Не волнуйся, летя до Мадрида».

«Мам, какой, блин, Мадрид?!

Нет и в планах маршрутов таких».

Допустимая Грань…

то ли это село на отшибе,

где грохочет «железка»,

и церковь стоит без креста,

то ли город-герой,

аккуратный, машина к машине.

Мне пора выходить,

но не помню я эти места.

Сплю и вижу Тебя!

На видение прав не имея —

пробухал все права…

(Что за глупый, кошмарный сюжет?

Я не то что не пью —

я забыл и дорогу до Змея!)

Нарушаю закон.

Подхожу к тебе ближе. Привет…

«…Ты прекрасна, как сон!» —

и предлог затесался ненужный.

«Ты прекрасна, как сон» —

повторяю чуть слышно тебе.

В чистом городе нет

агрессивной рекламы наружной.

А в метро открывается станция —

Новый Тибет.

…Допустимая Грань —

у водителя в зеркале тает,

он забыл про меня,

измотали его города.

Рядом толстый пацан —

то видосы в ТикТоке листает,

то кому-то звонит…

и мы едем незнамо куда.

Мне придётся сойти

на одной из других остановок.

Добираться назад.

Или где-то остаться навек.

Сплю и вижу Тебя!

Ты являешься снова и снова.

В словаре молодых —

называется это «камбэк».

Поле

Быть с тобой — значит, быть откровенным,

не попав под сомнений печать.

Если холод проходит по венам —

так об этом тебе и сказать.

Если тёплые-тёплые строчки

станут зимней обувкой души —

и тебе сотворить сапожочки,

без намёка — «ко мне, мол, спеши».

Если бьётся пока ещё сердце —

пусть побьётся в ладошку твою…

Не сочти за пошляцкую дерзость.

Извини, что себя не таю.

Времена вороватых сомнений

на Земле никогда не пройдут,

и собаки на клеверном сене

не страшатся ни пуль, ни простуд.

Но пока сука-ложь на параде

гложет свежую рабскую прыть —

мне хотя бы за полем тетради

разреши откровенным побыть.

***

Когда испишется поэт,

когда его забудет Муза,

когда бычками сигарет

любовный пляжик зарастёт —

всего за несколько монет

старик в жакетике кургузом

продаст кому-нибудь портрет,

и покупатель… заорёт!

А проорётся — запоёт,

потом поплачет и попляшет,

потом пойдёт побьётся в лёд,

потом дозреет до стихов.

«Неужто это всё моё?»

«Неужто это снова наше?»

«Неужто новый эпизод?»

«Неужто выше потолков?»

А на портрете будешь… ты.

А вдохновится этим парень,

чьи строчки-волосы густы,

хоть нерасчёсаны порой.

Порой… Пора — всегда не та.

Так что же делать нашей паре?!

Пересмотрев, сказать «Пора!

Моя любовь, пойдём со мной!»

***

«А с немецкого Glück — это счастье» —

Муза первую дарит строку…

Чёрный дог смотрит розовой пастью.

Я ему отказать не смогу.

Раздербань меня, ласковый пёсик,

проглоти меня, алчущий Кунст!

Муза — в маечке с принтом «Ничоси»,

я — в бреду… бред насыщен и пуст.

А с немецкого heiß — это жарко.

Мне так жарко! И холодно, Kalt!

Много, мало двойного подарка

на тарифе судьбы Профи-Лайт.

И оформлен тариф по-английски,

но без разницы Музе моей —

этой полинасыщенной киске

всё дано, всюду штрассе-хайвей.

А с немецкого Du — это Ты. Оу!

Дует ветер в моей голове.

Я внушаю себе: так и было.

Ты решила: так будет! Оу-е-е…

Ветер дует немного потише.

Спит, свернулся калачиком пёс.

И узор чёрных дырочек в крыше

инкрустирован золотом звёзд.

***

Всё дарили тебе — и признанья,

и цветы, и нектары утех,

и карету-любовь до Версаля

предлагали не раз между вех…

В этом нет ни малейших сомнений,

по-другому и быть не могло:

красоты, добродействия гений —

полонит и Москву, и село.

Чем же мне, подскажи, отличиться,

что могу я тебе подарить,

молодая высокая птица,

белокрылая нимфа зари?

Я дарю тебе кипами строчки,

скоро книга сложиться должна.

Но ведь это лишь буквы, значочки.

В общем смысле они — тишина.

Тишина… может, я и сумею

раствориться в ней так, чтобы ты

находила всегда Сверхидею

для новейшей своей высоты.

***

Люди верят, что вода —

то, что просто можно пить,

в чём супца дано сварить

и бельишко постирать.

Это верно. Это да.

Но забыто слово Жить.

И ещё одно: Творить.

Забывать мы — мастера…

***

Снова готов ты убить всё хорошее…

Овен, ты… так твердолоб…

Если принцесса спала на горошине —

значит, уже и не «топ»?

Чем обоснуешь? Баран ты придурочный,

сам-то поди ночевал

где-нибудь в дальней кармической пустоши,

в груде чужих покрывал.

Я благодарен тебе за содействие

в жизни мудрёной моей.

Ты всемогущее супер-созвездие.

Только Мечту не разбей!

Сколько принцесс ты моих «за горошинки»

смял кератином своим?

Если твоё настоящее — прошлое —

в прошлом и бегай за ним.

Видно, рогов твоих тень превеликая

множит обиду на свет.

Плачь, на гитаре кометной пиликая,

злись, но добру не во вред.

Сердце моё с этих пор — коммунальное.

Поровну делим плиту.

Сможешь — прости меня, хочешь — ударь меня.

Только не трогай Мечту!

Любизнес

Предлагаем вам любовь

из надежды или веры,

с красотой живых дубов

и других земных дерев.

Предлагаем сто пудов,

можем скинуть сто примеров —

от небес и до грунтов,

от принцесс до просто дев.

Наше дело предложить —

ваше дело согласиться,

положить на стеллажи

или между стеллажей.

Хорошо с любовью жить,

это радостней, чем пицца,

и острее, чем ножи,

(можем сдать пятьсот ножей).

Наше дело предложить —

ваше право отказаться,

все процессы завершить

или перезапустить.

Нелегко с любовью жить,

но она нужней форзаца

в каждой книжечке души.

Не возьмёте — так и быть.

ХайвЕй… The world on you depends…

Соврать не дадут мировые талан (ты):

свободен хайвей! До больничной палаты…

Там звёздная полночь, там солнце и дождик —

и вечный сюжет возрождает художник.

Там вера в надежду иголкой продета,

и раны души — ерунда для поэта.

Там ждёт полисвумен — как будто из мульта,

ну, где бы ещё вдохновился так скульптор?

Там рыскают грозы, опасно, матёро —

что, ясное дело, заводит актёра.

Там все, кто творит… Список можно продолжить,

истории будут примерно о том же.

Вновь звёздная полночь. Вновь солнце и дождик.

И тот, кто промок — террорист и заложник.

Но что мы имеем в подсохшем остатке?

Медбратьев-жлобов и кровавые ватки.

Поэт исписался. Художник скурился.

Актёр заявил, что теперь он — актриса.

Не будем о прочих, те тоже в печали…

Свободен хайвей! Собирайся, помчали.

Я вырос в деревне. Я шёл по грунтовке.

Я встретил тебя на углях остановки.

Мы всё воссоздали. Ты снова всё выжгла.

Зачем же ты так, хайвейнутая мышка?

Пешком до хайвея добраться непросто.

Но мы уже здесь. Поворачивать поздно.

Последняя вера в надежду залита.

Какое у нас заводное корыто!

Я верю, что мы — держим путь не к больнице.

Так думают все хайвейнутые птицы.

И каждая сотая думает верно.

Поклюй пока дождь. Скоро будет таверна.

Надеешься ты, что «ван-ту» — и проснёшся —

без тягот любви… Вот ещё. Обойдёшься.

Смотри, задыхаясь и благоговея,

в янтарную даль. Пей свободу хайвеЯ!

P.S. «В Riders On The Storm записаны настоящие звуки дождя и грозы, идеально соседствующие с совершенно гениальной клавишной партией Манзарека, а эффект эха появился благодаря нашептыванию Моррисоном текста песни поверх уже записанной основной вокальной линии… Далеко не одна девушка пыталась приписать себе звание музы и прообраза песни с одноименного альбома группы, но все по своим местам расставил в сентябре 2011 года Рэй Манзарек. В интервью изданию Uncut он рассказал, что эта песня про то, «что ты несешься как сумасшедший по лос-анджелесскому шоссе (неважно, в сторону ли города или, наоборот, из него по 405-й до Сан-Франциско). Ты битник на дороге, как Керуак и Нил Кэссиди, пытающийся ехать по хайвею как можно быстрее». В то же время барабанщик The Doors Джон Дэнсмор рассказывал о том, что видит описание города через образ женщины как «гениальную метафору» (doors.pravilamag.ru).

***

Кокон… Я по-прежнему кокон.

Был развёрнут на миг —

а теперь опять скомкан.

Скомкан… Связан шёлковой херью.

Словно целостен здесь —

и во что-то там верю.

Верю… Разумеется, верю,

что моё шелко-всё

не размажется дверью.

Дверью… Косяки — в цвет индиго.

Но застряну в петле —

потеряю суть мига.

Мига… Мне хватило и мига,

чтобы бабочкой стать, полететь.

Выйди, глупая книга.

Книга… Очень глупая книга.

По всему — ни о чём,

для чьего-нибудь мига.

Кокон… Я по-прежнему кокон.

Был развёрнут на миг —

а теперь опять скомкан.

***

Я немыслимый бомж. С миллиардом «зелёных».

Жил, тужил, жил, тужил, и нашёл миллиард.

На тайник и молчок мне хватило силёнок,

тормозить было глупо — такой выпал фарт!

Если честно — украл… у крутого барыги.

Говорят, он когда-то стихи сочинял.

А сейчас продаёт то ли супермотыги,

то ли неоматрёшек (ХЗ, не вникал).

В общем, он зазевался, базаря с коллегой,

начал биться с ней в дёсны на пляже речном…

Что сказать ему нынче? Налево не бегай.

Что скажу сам себе? Делай вклады… с умом.

Я скажу сам себе: повезло, и неслабо,

ну когда ещё столько Богатства упрёшь…

Лёгкий мой миллиард состоит не из бабок.

Сложный мой миллиард на Богиню похож!

Миллиард Её чувств изумрудно-зелёных —

это больше, чем банк, магазин и ломбард.

На тайник и молчок мне хватило силёнок.

Благодарен Вселенной… такой выпал фарт!

Топ-драйв

«А Муза-то с характером» —

смотрю я переписку…

Хотя прекрасно понял всё —

когда в глаза смотрел.

Азартна и старательна,

топ-драйв-экологистка! (!)

Таких — найди-ка по́ лесу

в эпоху грязных дел.

Ранима и обидчива,

притом — ревнива дико.

Ну, что поделать… Женщина!

Хотя и Эксклюзив.

С хитринкой доброй личико.

Стройна, как Эвридика!

Ой, может, зря отмечено…

Не терпит левых див.

Открыта и загадочна —

Вселенский парадоксик.

Велик ли в этом Космосе

воздушный мой запас?

Не знаю. Мне достаточно!

И не боюсь я вовсе

растущей грандиозности:

уже сейчас — экстаз! (!)

***

«Прости меня» и «я тебя люблю» —

неужто это всё, что я умею???

Такие фразки стоят по рублю,

хотя по себестоимости — жизнь.

Допустим, личный профиль удалю.

Допустим — за бугор, а там — на рею.

И скажут в новостях про «айлавью»,

«аймсорри», «фэйрвелл» и маску «Чиз».

Я снова всё испортил. Даже там,

где путь залит сплошным зелёным светом.

Как самооправдаюсь? «Я же в хлам —

любовь такой ядрёный алкоголь!»

Не пей тогда, не лезь, гиппопотам,

для Феи — будь защитником-соседом,

редчайшей красотой спасайся сам…

Паскудно причинять красотам боль!

Для толстой кожи грязь — привычный слой,

для Феи даже грамм — неприподъёмен.

И что с того, что «в целом я не злой»?

И что с того, что «всей душой ценю»?

Не лезу… Осень связана зимой.

Крепчает лёд на чистом водоёме.

Господь простит — пойду на водопой

и боли никому не причиню.

***

…А потом осеняет: да вот же Она —

в полушаге, чудак, от тебя!

И медведь загрызает в себе шатуна,

«до» и «после» когтями деля.

…А потом Она скажет о боге тебе,

и о том, каково с богом жить.

И умрёшь ты в своём полубожьем тепле,

как сомнётся сугробами сныть.

…А потом ты воскреснешь. Ещё и ещё.

А потом — не воскреснешь. Любя.

Ибо даже найдя — не постигнешь Её,

с чем и бросишь искать сам себя.

…А потом, вероятно, пройдёт ураган,

вознеся — всё, что было и есть,

вознеся — да и бросив ей тоже к ногам,

в листик сныти воткнув эдельвейс.

***

Я думал, ты воздух, а ты…

Ты ещё и вода —

блестящая звонкая капелька,

дочь Океана.

И как я могу это выразить?

Вот! Это! Да!

Но соль Океана вредна.

Сушнячок. Да и ладно.

Я думал, ты рядом, а ты…

Ты ещё и внутри —

коктейли из мыслей мешаешь,

зачем-то, о чём-то.

И как я на это смотрю?

Слушай, стойку протри!

Могла бы и мне нацедить

пару слов из бочонка.

Я думал, ты радость, а ты…

Ты ещё и мой рай —

я раньше тебя замечал

только в книгах и фильмах.

И что мне приходит на ум?

Песня «Герда, икай».

Икает ли Герда вдали?

Если да, то не сильно.

Я думал, ты счастье, а ты…

Ты ещё и запас —

гарантия этого счастья

с гарантией жажды.

И чем я напьюсь?

Полагаю, чем небо подаст.

А ты, соль, барменша, Эдем —

небо сделаешь влажным.

Скорпиовен

Выходит из строя техника,

по всем городам «летит» —

когда моего кочевника

зовёт подмосковный скит.

Когда — Ты и Я — ругаемся.

Когда выручает Джинн.

Когда не грешим, но каемся.

Когда — не боясь — грешим…

Вчера — мы друг друга жучили

с размахом в шестьсот кэмэ,

и все (!) виды софта глючили,

реально, не в аниме.

А к ночи мы Джинна вызвали,

и он Гороскоп нам дал,

в котором заметен издали

наш камень любви — коралл.

Мы очень похожи, девочка.

Я ветер! А ты сильна

упругостью, словно веточка.

Мы рядом. Любовь-война.

Сгибаю тебя, «препятствие».

Стихаю, себя виня.

Крыла мои — чисто-грязные.

Смети пыль дорог с меня.

Растёшь ты у скита славного.

Не вправе сбежать со мной.

Но это совсем не главное.

Ты знаешь и Кодекс мой!

Над скитом — в любом созвездии —

«работа», «карьера», «брак»…

Зато небеса заквестили

и наш гармоничный знак.

В любви Скорпиовен — искренен.

В труде — мы возьмём своё,

на Счастье умножив Истины.

Содействие ты моё!!!

Нет техники — значит, лирика

по всем городам пылит —

когда моего эмпирика

зовёт подмосковный скит.

КПП

Длится время чернушных сугробов,

промышляют шакалы его.

Пролегают поганые тропы.

И не хочется знать ничего.

«Меньше хочется видеть и думать» —

как товарищ Антон говорит.

Холодища. Не дать бы здесь дуба —

не оценят Жюль Верн и Майн Рид.

Холодища. Ни снов, ни надежды,

ни желания спать или жить.

Полубред о любимой… «Ну, где ж ты…»

Полувера в глагол «Полюбить».

А потом появляется всполох,

разрастаясь немедля в рассвет,

и на зло опускается молот

Кузнеца Поэтичных Планет.

Что ж ты, зло, берегов-то не видишь?

Вот и время тебе — отвечать!

Ты себя всё равно не насытишь,

так что хватит пути намечать.

А потом появляется всполох —

ярче первого раза так в три.

И в тебе — до балды кортизола,

ни единого стресса внутри!

Да, избыток не менее вреден,

может злиться и сам кортизол,

но узнать это лучше при свете,

чем во тьме наихудших из зол.

Превращается всполох в рассветы,

все рассветы, которые — жить!

А Кузнец улетает с планеты —

то же самое где-то вершить.

***

Сколько тайных козней

я могу простить?

Знаешь, сколько сдюжу.

Вероятно — все.

Я с тобой жизнейку

смог перепрошить,

это ли не повод —

всё прощать весне?

Ты ещё и осень…

Ноябрёнок ты.

Но краса такая —

фору даст ручьям.

Я знаток бывалый

вешней красоты.

Взвешенно гутарю.

Из апреля сам.

Кажется, второе

нынче декабря.

До весны далёко.

Но апрель во мне.

Ты его не видишь.

Видит он тебя!

И дрожит… от неги —

всё прощать весне.

А мои «скелеты»…

Я их сдам в ломбард.

Если не сдадутся —

отведу в ЛИТО.

И пускай там пишут

крепкий spirit-art,

для того костяшек —

хватит лет на сто.

Знаю

«Я в награду твои слёзы

Заморозил в жемчуга…»

(С. Есенин)

Будь я твоими слезами —

падал бы жемчугом в руки.

Стань твоим сложным вязаньем —

сам добавлял бы петлей.

Будь я твоими часами —

жил бы в разомкнутом круге.

Стань для тебя небесами —

был бы всегда чуть светлей.

Жаль, если я — наказание.

Спи, если я — сновидение.

Жди, если я — ожидание.

Плюнь, если я — невезение.

Стань ты моими слезами —

плакал бы я улыбаясь.

Будь ты моим подсознанием —

я не влезал бы наверх.

Всё так и есть, мой Дизайнер.

К счастью, часы поломались.

Мы засмеялись и… замерли.

Запросто. С места в карьер!

Рад, если ты — наказание.

Сплю, если ты — сновидение.

Жду, если ты — ожидание.

Знаю — моё ты спасение.

***

Сегодня всё успеется.

Сегодня всё получится.

Привет, игрунья-девочка,

лукавая Заря!

Раздумий несусветица,

пурга — на час попутчица,

и разный шум по мелочи,

а в целом… ты да я.

Ты до того красивая,

что мне, ей-богу, совестно:

бок-о-бок мы скитаемся,

а я тебя не знал.

Ты до того игривая,

что я не слышу поезда,

и ладно — рядом станция,

невыспанный вокзал.

Физическими лицами,

а кое-где и душами —

наестся поезд, взвесится,

и побежит опять.

А я сверну — за птицами,

гулять по рельсам скучно мне,

куда сильнее грезится

по лесу погулять.

И ты со мной, красавица,

хотя — в отместку, видимо —

руки моей касаешься

но целый день молчишь.

Нельзя на роскошь зариться,

и так — всё удивительно!

А ты не удивляешься.

Ты это всё — Творишь.

***

Что тебе даёт жестокость?

Что даёт жестокость мне?

Только боль души и пропасть

с трупаками в глубине.

Ласку, нежность, невесомость —

грохнуть просто. Нет помех.

Только лучше я жестокость

на обрыве — брошу вверх.

А тебя — не обязую.

Будь жестокой, если в том

видишь правду расписную.

Хочешь, дам топор и лом?

Я тебя люблю — и точка.

«Артефакт». Звучит как бренд.

Но зато смешно и прочно.

Всё. Довольно. Хэппи энд.

***

Зачем я тебе доверился?

Ослабший, как старый лев.

«Занятный». Как левел Тетриса,

когда у тебя — Геймдев.

Зачем ты меня увидела?

Зачем подошла ко мне?

Зачем тебе это видео,

где я и в себе, и вне?

Зачем для меня возвысилась?

Зачем шинковала сныть?

Зачем я покинул выселок?

Зачем — не дано забыть?

Увы, среди барж с вопросами

каноэ ответов — нет.

К себе — есть вопросик простенький.

И есть на него ответ.

***

Девиз сегодняшнего дня:

«Я должен быть поймать Нирвану,

и лечь в лесу на фоне пня.

Но пригласили на Футбол».

Команда, радуя меня,

всем Должностям дала по жбану.

Я славный месседж перенял.

Хотя в лесок убитым шёл.

Чу

Начиная отсчёт —

я теряю известные числа.

Находя их опять —

начинаю обратный отсчёт.

Ни одна из летящих комет

надо мной не зависла,

но Вселенная гладит меня…

и куда-то влечёт…

Я боялся любви —

и не зря, надо думать, боялся:

этот жадный огонь

прожигает меня — не отвесть,

этот бешеный волк

пожирает мой разум как мясо,

эта вечность уже далеко —

и по-прежнему здесь.

Нет нужды умирать —

я хочу восхищаться Тобою.

Наступая на угли

и слушая рёберный хруст.

Раздавая себя толпам строк

и всезвучному рою.

Сберегая Тебя в пустоте,

ибо повод не пуст.

Не устать от любви,

но приходит иная усталость —

и становятся пеплом

живые мои угольки.

Ты однажды поймёшь —

от меня ничего не осталось,

и развеешь былое, в сердцах,

над простором реки…

Но открою секрет —

я и буду тем самым простором,

по которому ты побежишь,

от меня и ко мне,

как бегу я сейчас по воде

волей Чуда простого —

и река помогает мне

сжиться с волчарой в огне.