Бесплатный фрагмент - Лоскутки Эверетта, или Заблудившиеся дети

1. В комнате мальчик лет пяти собирал из деталей конструктора танк. Из кухни через приоткрытую дверь до него доносились голоса матери и отца.

— Ой, как глаза щиплет! — вскрикнула его мать.

— Я же тебе говорил, что перед тем, как резать лук, намочи его в воде. Да нож в воду почаще окунай. Поняла? — долетел голос отца.

— А вот возьми и порежь сам по своей технологии, советчиков то советчиков что-то много развелось!

— Щас, только штаны подтяну! Тебе, понимаешь ли, как лучше хочешь сделать, а ты сразу наехать норовишь.

— «Тебе, тебе»! Для вас все стараюсь! А ты — «тебе»!

— Ну, ладно, ладно. Скажи лучше, какое сегодня число?

— А зачем тебе?

— Раз спрашиваю, значит надо.

— Раз надо, тогда и вспоминай сам.

— Ну, а день недели какой? Среда что ли? А?

— Ну, среда. А что?

— Да, так, просто думаю.

— Думаешь? Ну и думай.

— Ну и буду.

— Ну и думай. Думальщик. Мусор бы вынес.

— Да уж не тебе думать.

— Если все будут умные, как ты, некому метлой махать будет, и город утонет в дерьме.

— Вот именно.

— Ну, так что насчет мусора?

— Прямо схватил и побежал?! Яволь?!

— Да, прямо схватил и побежал!

— Все командиры! Все командуют! На одного раба — три прораба!

— Только один.

— Значит, ты — «прораб»?!

— А что, ты?!

— Нет, Вася-сосед!

Мальчику хотелось, чтобы родители так не разговаривали. Что

из-за ерунды ссориться? Он оторвался от своего занятия и пошел на кухню, чтобы взять и самому вынести мусор. Он хотел, чтобы это все прекратилось. Не надо так, зачем?

— А, ты очень кстати. Давай, хватай пакет и вперед к мусоропроводу, — сказал ему раздраженный отец.

И неожиданно для самого себя мальчик тихо ответил:

— Не пойду.

— Что-о-о?! — взвизгнул отец. — Не пойдешь?! Да я тебе сейчас знаешь, что сделаю?!

— А ну, не трожь ребенка! — грозно закричала мать.

— С вами авторитет хрен когда заработаешь!

— В другом месте зарабатывай!

— Да, пошли вы все!

— Сам пошел!

— Ты это мне?!

— Тебе, говнюк!

— Ах ты, коза драная! — замахнулся отец.

— Только попробуй! — Мать схватила длинный кухонный нож.

— Что, зарежешь?! — шагнул он к ней.

Она махнула ножом и слегка задела кончиком лезвия руку мужа. Показались первые капли крови, и одна из них упала на пол, превратившись в кляксу, похожую на взъерошенную, изогнувшуюся, готовую к броску кошку.

— Ну, сука! Ну, сука! — Отец присосался губами к запястью.

— Хва-а-а-тит!!! — закричал малыш. — Хватит! — и разрыдался.

— У, провокатор, — зашипел на сына отец. — Из-за тебя все!

— Не мог мусор спокойно вынести! Надо заняться твоим воспитанием! — накричала мать на мальчика и взяла за руку мужа, осматривая неглубокую рану. — Больно? Больно?

— Да, отстань ты.

— Бедненький… А ты — иди спать!

Мальчик пошел к себе, еще всхлипывая. Но он знал хорошо, что этой ночью диван будет долго скрипеть… А дня через два начнется все сначала…

2. Макс очнулся от беспокойного сна на островке среди болот, когда пять человек накинулись на него и намертво придавили к земле. Даже шевельнуться он не мог: четыреста килограммов живого веса — не шутка.

Он невольно закричал от продолжения кошмара наяву:

— Суки! Ну, убейте, убейте меня! Пусть вам станет легче! Для вас грохнуть человека ничего не стоит! Козлы вонючие!

Один из державших его отпустил связанные руки, приподнялся, взял автомат и замахнулся прикладом. Видимо, визг пленника, действительно похожий на поросячий, чертовски надоел ему, и он решил прекратить этот бесплатный, по-дилетантски сымпровизированный «концерт».

Макс непроизвольно зажмурился, напрягся — сейчас последует удар, и он «вырубится». По крайней мере, он надеялся на это. Кошмар прекратится хотя бы на время. На время. Ему хотелось этого.

Перед глазами вынырнуло лицо его первой учительницы Натальи Владимировны. Ухмыляясь, она говорила:

«Не ходите, дети в Африку гулять… В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы… Будут вас кусать, бить и обижать… Не ходите дети в Африку гулять…»

Он услышал все возрастающий смех чернокожих мужчин. Макс чуть приоткрыл один глаз. На корточках перед ним сидел человек в «хаки» и, улыбаясь, пристально смотрел на него. Заметив движение зрачка в щелочке приоткрытого века, он поднес длинный указательный палец к толстым большим губам и, почему-то, погладил пленника по голове. Голова Макса инстинктивно дернулась в сторону, но он не издал больше ни звука.

Чавкая по болоту, на островок выбрались еще двое. Они принесли толстую жердь, метра четыре длиной, с привязанным к ней подобием гамака. Сидевшего на корточках окликнули. Тот поднялся, уперев узкие ладони с длинными пальцами в колени. Посмотрел на принесенное приспособление и кивнул своим бойцам.

Макса бесцеремонно подхватили за плечи и ноги и бросили в импровизированный гамак. Четверо чернокожих — по двое с каждого конца — подняли жердь, положили ее себе на плечи. Макс, как рыба, пойманная в сеть, взметнулся и повис в воздухе. Все гуськом двинулись в неизвестном для пленника направлении.

А под хлюпанье грязи, обрывки скупых фраз и мерное покачивание из памяти вылезали события вчерашнего дня…

3. Мина разорвалась совсем близко. Брызги вонючей грязи малярийного болота падали на лежавших на редких кочках молодых парней в камуфляже.

— Бу-у-у! Бу-у-у! — раздалось еще два минометных взрыва.

Перед Максом шлепнулась в грязь чья-то оторванная кисть.

«Еще один. Прямое попадание, — мелькнуло у него. — Так нас и перешлепают до ночи. Скорей бы она наступила. Ирония судьбы — одной из первых пуль повредило рацию. Помощь придет… но будет поздно… Эти „совимбовцы“ опять прорвались, нарушили перемирие…»

Слева возникла фигура повстанца. Макс два раза нажал на спусковой крючок АКМа. Два одиночных резких хлопка. «Фигурка», схватившись за голову, упала в воду.

«Допрыгался. Скорей бы ночь. Часа два ждать точно.

Блин!.. Мы разминируем, они минируют. Ну на х… это?! Что я забыл в этой сраной Анголе?! Интернациональный долг. Социализм строить помогаем. У нас свой догнивает. А тут межплеменные разборки. Алмазы, нефть. И никакого порядка. Никакого. «Верхотура» грабит, а «пушечное мясо» дохнет, дохнет и дохнет. За что? За кого?»

— Саня! — позвал Макс. — Саня! — Он оглянулся и увидел безжизненно распластавшееся тело сослуживца с разорванным животом.

— Блядь! Блядь! Блядь! — забил кулаком по грязи в истерике Макс. — Ну, держитесь! — Он подскочил на ноги и ринулся в сторону, где засели повстанцы. — Вашу мать! — бежал, не разбирая дороги. — «Только не останавливаться! Только не останавливаться!» — кричало все в нем.

На его пути из кустов выскочил ошарашенный боевик. Макс сбил его с ног. Нет, просто снес всей массой своего тела, помноженной на скорость. Тот отлетел, ударился о дерево. Вскрикнул. Замолк. Где-то справа бумкнул миномет.

«За что?! Мы же с мирной миссией!»

Через две минуты он выскочил на островок.

— Ну, здорово! — окликнул Макс трех «совимбовцев», копошащихся у миномета, и, не раздумывая, полоснул по ним двумя длинными очередями. — Писец! — Он споткнулся и сходу налетел на корчащегося повстанца. Тот судорожно схватил его за ногу. — А ну! — Макс приставил к кисти дуло автомата и отстрелил ее.

Сзади и впереди слышались приближающиеся, шлепающие по воде шаги, а силы были на исходе.

Он успел отползти метров на тридцать и погрузился по уши в болото у двух деревьев, когда на островок выскочили двое, потом еще человек десять. Осмотрев трупы соплеменников и быстро посовещавшись, они разделились по двое. Внимательно осматривая все вокруг, начали медленно расходиться в разные стороны. Один прошел так близко, что Макс из-за корней, свешивающихся в воду, разглядел вырезанный на прикладе АКМа витиеватый орнамент.

Пошарив минут двадцать, повстанцы снова сошлись на островке, разобрали миномет, забрали трупы и медленно удалились. Вскоре все стихло.

4. Смеркалось. Сквозь одинокие деревья на небе просвечивали звезды. Они смотрели на вылезшего на уже известный островок грязного, мокрого, трясущегося от нервного перенапряжения и усталости молодого мужчину безучастно. За свои миллиарды лет существования они видели много чего, и судьба этой искорки жизни была похожа на массу других, ярко вспыхивающих и моментально гаснущих раньше времени.

«Нам что, места на Земле не хватает?» — подумал, почти засыпая, Макс. И вдруг всплыл диалог пленного казака и мальчишки из кинофильма «Чапаев»:

«Дядя, а за что люди убивают друг друга?» — спрашивал мальчик.

«За жизнь. Всем лучшей жизни хочется», — отвечал казак.

— Лучшая жизнь… Скотство…

5. Они шли часа два. Болото с одиноко стоящими деревьями сменилось густым лесом, лес через какое-то время поредел, и, наконец, невдалеке послышался шум работающего автомобильного мотора.

Немногочисленная группа вынырнула на открытую местность. Солнце ослепительно ударило Максу в глаза. Он на несколько секунд зажмурился, а когда открыл веки, его уже опустили на землю. Два бойца лихо подхватили под руки и поволокли к старенькому джипу, издававшему чахоточные звуки.

6. Спокойно кинув пленника назад, вся команда набилась в машину. Один из боевиков уселся прямо на Макса. Двигатель взревел, и джип с натугой тронулся с места по какой-то узкой, совершенно неровной так называемой дороге.

Это Макс почти сразу же ощутил на себе. Задок автомобиля, встречаясь с очередной ямой, ухал вниз. Тело Макса и тело сидящего на нем подлетали вверх, а потом следовал двойной удар — пленника о непокрытое ничем железное днище и чернокожего о пленника. Иногда два удара совпадали, и тогда «приятные» ощущения от такой езды учетверялись. Но это никого не интересовало. Компания лениво перекидывалась репликами.

7. Когда солнце начало клониться к закату, джип въехал в какой-то поселок. Макс услышал множество человеческих голосов, перекликавшимися с сидящими в машине. Пахнуло дымком, ноздри обжег запах жареного мяса и вареного риса.

Наконец они остановились. Бойцы покинули поднадоевшее транспортное средство. Первая звездочка подмигнула Максу. Вдруг на нее наползла черная туча — не туча, а чья-то голова. Показалась другая, третья, четвертая, пятая… Над ними еще и еще. Головы шумели. Несколько рук тыкали лежащее тело пальцами, видимо, так изучая объект.

Макс приподнял голову:

— Гав! Гав! Гав! — сорвался он и резко откинулся, сильно ударившись затылком о днище.

Раздался дружный смех, как реакция замещения от неожиданного испуга. Кто-то крикнул. Послышались шлепки десятков босых ног о землю. Четыре сильные руки подхватили Макса и резким рывком вытащили из джипа. Попытались поставить на ноги. Но тело так затекло, что он сразу начал валиться набок.

Поволокли. Носок ботинка больно ударился о какой-то выступ. Бум — искры из глаз. Еще раз бум.

8. Скрипнула дверь какого-то сарая. Макса развязали и закинули внутрь. Стало полегче. Нет, он ощутил почти блаженство. Как мало нужно человеку для счастья. Дверь захлопнулась. Скрипнул засов…

«Ну, как тебе новое жилище? Квартирка что надо, со всеми удобствами. Жаль, что казенная. Да и поселился ты здесь ненадолго — наверно до утра. Ночью все спать хотят. Какое тут шоу? А завтра при большом скоплении народа…

— Покупайте билетики! Услаждающие слух вопли белого! Выколотые глаза! Отрубленные руки! Море крови! Мольбы о пощаде!.. Присутствие беременных и детей приветствуется!..

Проходите, мэм. Вам, будущей матери, отведено место в первом ряду. Малыш, иди тоже в первый ряд, а то из-за дяденькиных голов тебе плохо будет видно. Дедушка, вы во второй — мы уважаем старость».

Макса эта картинка даже развеселила.

«Какой великий юморист погибает, блин!»

Внутри воцарялось необычное спокойствие. А откуда-то, будто из бездны, донеслось могучее:

«Все будет хорошо-о!..»

— Ну, это вряд ли, — ухмыльнулся Макс и свернулся калачиком.

9. Я поднимался на лифте один на четвертый этаж районной больницы, чтобы навестить своего хорошего знакомого.

Из его поджелудочной железы недавно удалили приличных размеров каменюку. И он успешно шел на поправку, клянясь уже в который раз соблюдать диету всю оставшуюся жизнь. В это слабо верилось, потому что люди устроены в большинстве своем так, что стоит миновать опасности, как они берутся за старое, мгновенно забыв или стараясь таким образом забыть прошедшие невзгоды.

Мой знакомый был чревоугодником до мозга костей. Еда, вкусная, разнообразная и в большом количестве была его страстью и вдохновением. Причем вдохновение его посещало именно в моменты наивысшего накала специфической страсти.

И что ж, идеи так и сыпались из него по мере того, как пустел стол. И вот когда он отправлял в желудок последний глоток пива (а он очень любил пиво), то иссякали и идеи.

Разочарую тех, кто уже представил себе портрет этакого чрезмерно упитанного или даже толстого, обрюзгшего, лысеющего мужчины средних лет, естественно с заплывшими поросячьими глазками и отдышкой. В смысле средних лет вы угадали, а в остальном все в точности до наоборот: высок, строен, жилист, с в меру развитой мускулатурой и очень подвижен — просто стайер со скоростью спринтера.

И вы уже видите волевой подбородок, два ряда сверкающих акульих зубов и искры, сыплющиеся из голубых глаз. Остановитесь и «не лезьте поперед батька в пекло». Размытая каревизна с зеленым оттенком и приторно-слащавое лицо, правда, на мощной шее — тут вы правы, во второй своей попытке.

Итак, я поднимался к нему. Двери лифта открылись. Я вышел, оглянулся, сделал два неуверенных шага, потому что почти сразу понял, что попал не на тот этаж. Да и огромная цифра «5» на стене у входа в лифт свидетельствовала об этом.

Я пожал плечами, усмехнулся и только хотел нажать на кнопку вызова, как у меня кто-то умыкнул лифт, причем прямо из-под носа. Рука с торчащим указательным пальцем так и замерла у пластмассового загоревшегося кружочка.

Ну что ж, мне не привыкать сбегать по лестнице на один этаж ниже своими ногами. И только я…

— Мужчина, отойдите в сторону.

Я отошел. Что-то очень громоздкое десяток пыхтящих людей поднимали по лестнице, загородив ее на всю ширину. Еле-еле.

— А на грузовом? — спросил я.

— А разбирать-собирать? — ответили мне. — Да наладь потом…

— А-а-а-а, — многозначительно протянул я, — оборудование…

— Знаете что? — несколько раздраженно сказал мне изрядно вспотевший мужчина в белом халате и очках. — Если не хотите ждать лифт, то спуститесь через боковой выход — прямо по коридору и направо.

— О’кей, — сказал я, — удаляюсь.

— И слава богу, — услышал я за спиной.

10. Я шел, а с левой стороны вместо стен и дверей в палаты шло сплошное стекло — от пояса и выше. За стеклом на специальных койках лежали люди, каждый с кучей трубок, шныряли медсестры, аппаратура мигала и что-то показывала.

— Реанимация, по-моему, — почему-то вслух произнес я, и в этот момент мой быстролетящий взгляд буквально натолкнулся на чьи-то открытые глаза, там, за стеклом, да так, что не смог сдвинуться дальше, словно приклеили. Нога, чуть не нарушившая равновесие тела, вернулась назад.

Эти глаза с мольбой смотрели на меня. Рука мужчины с трудом оторвалась от поверхности кровати и потянулась в мою сторону, а пальцы колыхнулись пару раз туда-сюда, будто приглашая меня подойти к нему. Я моргнул — а почему бы и нет, если просят. Может, действительно, что-то надо, и вообще… И пошел к двери, отодвинул створку…

— Вы к кому? — услышал я.

Передо мной выросла медсестра.

— А-а-а, простите, во-о-он к тому мужчине.

— Кто он вам?

— Э-э-э, друг, школьный, — соврал я. — Сема на месте! — помахал я ему рукой, продолжая игру.

— Ар-тем то-же на… на месте, — проскрипел он и улыбнулся, и закашлялся.

— Да тише вы, тише, — чуть ли не затыкая мне рот ладонью, прошипела медсестра. — И вообще, в каком вы виде? Почему не переоделись? У нас же… сами понимаете.

— Понимаю, понимаю, — многозначительно произнес я и сунул в ладонь девицы купюрочку, сжав ее пальцы. — Переоденусь, у вас, — подмигнул я ей.

— Ну, ладно, так уж и быть, пойдемте, подберем что-нибудь.

11. Мы зашли в ее кабинет, и я быстро облачился во все необходимое в таких случаях и набрал номер своего знакомого.

— Что ты так долго? — услышал я. — Шахматы расставлены. Я жду.

— У меня одно маленькое дельце. Я скоро буду. Не переживай, успеешь еще пару раз обставить меня.

— А ты где?

— Уже недалеко. Могу и забежать даже. Но тебя пару минут моего присутствия не устроят, я знаю. Так что…

— Хорошо, доделывай свое «дельце» делец, — хмыкнул он и отключился.

Медсестра подозрительно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

12. Мы вошли.

— Ну, здорово, Артем, — тихо сказал я, памятуя указания, и легко похлопал незнакомца по руке. — Держишь хвост пистолетом?

— Держу, — улыбнулся он. — Видишь, стоит на полдевятого.

— Это как? — опешил я. — Впервые слышу.

— Свисает со стороны задницы.

Я чуть не разоржался, но вовремя спохватился, прикрыв рот рукой.

— Юмор на месте, значит, все будет хорошо, выкарабкаешься.

— А зачем?

— Ну-у-у… — неопределенно описал я рукой круг.

— Семен, — обратился он ко мне, — ты слышал про теорию Хью Эверетта третьего?

«Естественно, только вчера слышал, черт побери! Именно Эверетта, и именно третьего, да еще и Хью. Второй Эверетт-то другую теорию придумал, а первый — третью!» — Честно говоря, я не совсем понимаю, о чем ты, Артем.

— Это английский физик такой был. Он еще в 1957 году выдвинул теорию, где говорится, что Вселенная каждый миг расщепляется на бесчисленные параллельные миры…

— Ну, и…

— В каждом из таких миров реализуется один из возможных сценариев развития событий во Вселенной.

Вот смотри, если, например, в одном мире серый волк съел Красную Шапочку, то в другом параллельном мире он ее не ел, а в третьем Красной Шапочки вообще не было, а была только сказка о ней.

— И… так далее, — махнул я рукой вдаль.

— Да, и так далее, — улыбнулся Артем. — Ты… понял.

— Хм… В общем, все ясно, посмотрел я на него видимо подозрительно.

Он заметил и улыбнулся.

— Ты не думай, я не гоню, просто…

— Я думал, что тебе что-то нужно… Ты так смотрел на меня…

— Нужно.

— Что? — оживился я.

— Чтобы ты выслушал меня… Мне скоро конец, а…

— Ну-ну-ну, перестань, зачем так мрачно. Лежишь, говоришь…

— Я знаю…

— Да никто не знает…

— А я знаю…

— Артем, ты что, исповедоваться мне хочешь?

— Вроде того. И не только…

— А почему мне?

— Потому что так должно быть…

— Почему?

И тут я вспомнил, как ошибся этажом, как угнали лифт, как перекрыли лестницу, как направили меня… как… Боже!.. Как будто какая-то сила толкнула меня к этому человеку.

— Ты понял, почему? — улыбнулся Артем.

— Не совсем, но… Хорошо, я посижу с тобой… Знаешь, у меня один знакомый этажом ниже. Я, собственно, его проведать пришел, а тут лифт, этажом ошибся — кнопки-то рядом, вот и…

— Лифт, все правильно…

— Что правильно?

— Все правильно. Ты сходи, а я подожду. Еще есть время…

— Ой, какой молодец, — вмешалась в разговор уже знакомая медсестра. — И пульс в норме, и температура, и давление ничего. Значит, не зря ваш друг пришел. Но переутомляться нельзя, а то… Завтра, завтра приходите, — почесала ладонь медсестра.

— Послушай, сестричка, мне надо. Он через часик снова придет. Проведает еще одного нашего коллегу и придет. На четвертом этаже.

— Мишу, — подсказал я.

— Да, Мишу…

— Не положено, — отрезала девушка. — Я и так… Сказала «завтра», значит, завтра. Все-все, скажите друг другу «до свидания» и пошли на выход.

Я развел руками:

— Ну, до завтра, брат. Держись.

— Значит, я ошибся. Опять ошибся, — услышал я. — Прощай.

— Завтра я приду, не расстраивайся. Обязательно.

— «Завтра» не будет, если не будет «сегодня».

— Пока, — сконфузился я.

Он молчал…

13. — А что с ним? — спросил я в кабинете медсестры, скидывая «одеяния».

— Что??? Вы не знаете??? Вы не знаете, что с ним?.. Мужчина?..

— Семен, — напомнил я.

— Кто вы такой, Семен?

— Мы только хотели поговорить об этом… А я не хотел его лишний раз…

— Вы не друг.

— И не враг, — попытался я перевести все в шутку.

— Вы совершенно посторонний человек. Вы что-то здесь вынюхиваете.

— Очень надо.

— Так, куда вы собирались? На четвертый этаж? Вот и идите на четвертый. Быстренько. И больше не появляйтесь. И бумажку свою… Ой, вы денежку обронили.

— Это не моя «денежка».

— И не моя. Значит, ваша, — зло сверкнув глазами, засунула она мне знакомую купюру в карман. — В следующий раз охрану позову.

— Так что с ним, скажите на прощанье?

— Разбился он…

14. — Вот такой вот странный случай, — сказал я и посмотрел на своего знакомого Михаила.

— Да-а-а… — растянул он. — Тебе «шах», а следующим ходом «мат», дорогой мой! — воскликнул Миша.

— Ты меня что, не слушал?

— Что?

— Не слушал, говорю?

— Почему? — разбился, значит… Щас бы курочку-гриль, а?

— Блин, кому что!

— Да, не кипятись ты на ровном месте, чего ты?.. Вообще, про этого Эверетта интересно, хоть он и третий. Если призадуматься, — мечтательно произнес Михаил, — то ты только представь, что все, все, все, что мы не осуществили в этом, так сказать, варианте жизни, осуществилось где-то там или еще где-нибудь. Какой же тогда я многогранный. А что, мне нравится. Тысячи, нет, миллионы, да что там говорить, бесконечное число меня…

— Ну, во-первых, не «многогранный», а «параллельный». Так что ты не тешь себя иллюзиями. Если и есть куча Михаилов, то это к тебе не относится. Параллельные вы все, параллельные. И живете параллельно, и умрете параллельно, то есть независимо друг от друга, не пересекаясь. Что тебе за дело до тех «сценариев».

— Это ты брось, «что тебе за дело». Это меня точно задело. Ты что, ничего не понимаешь?

— А что я тут должен понимать?

— Просто удивительно! Ну почему, почему нельзя допустить, что…

— Но миры-то параллельные, непересекающиеся…

— О-о-о.

— Что «о»?

— Охренеть, да и только с тебя можно. Усвоил Евклида и думаешь достаточно? Не пересека-а-аются, — передразнил он меня. — И идем так по жизни миллиардными толпами, и кричим: «Не пересекаются параллельные прямые! Не пересекаются!..» Тьфу! Что за каменный век в головах у людей?

— Я, вообще-то, гуманитарий…

— А школьную программу «гуманитарий» освоил или сразу вузовский диплом получил?

— Я ведь и обидеться могу…

— Вот так все. Нет, чтобы оторваться от своей персоны и обсудить вопрос отвлеченно. Скажи: не знаю, подзабыл — и делу конец.

— Ладно, извини, человеческий фактор сработал…

— Эт другое дело, — улыбнулся Михаил. — Теперь можно и потрепать языком.

— Можно, — согласился я и улыбнулся тоже.

— Я давно думаю о том, можно ли как-нибудь сдвигать стереотип представлений, мышления человека? Он же не просто стереотип, а динамический, то есть двигающийся, сдвигающийся.

— И каковы твои выводы на этот счет?

— Выводы? — плачевные.

— То есть?

— То есть движение отсутствует напрочь. Вся получаемая информация преломляется через определенный алгоритм поведения и служит не во благо, а только во вред.

— Почему?

— А потому, что «параллельные прямые не пересекаются» — и хоть кол на голове теши. Умный человек в связи с этим действует ниже уровня ребенка, да что там — скотины.

— Прие-ехали…

— Ты не обижайся, пожалуйста, — это к каждому в той или иной степени относится.

— И к тебе?

— А чем я хуже? — рассмеялся Михаил. — Отстранимся от наших личностей и пойдем дальше?

— Пойдем.

— Ах, сейчас бы по паре шашлычков с «сухеньким», м-м-м… Твои «параллельные», между прочим, навели на такие ассоциации.

Лежат они на мангале один к одному, дымок снизу их окутывает, жирок лениво так кап… кап, лучок золотистый, помидорчик, баклажанчик. Опахальцем фу-фу-фу, фу-фу-фу, винцом наполовину с уксусом побрызгиваешь. Шипение, легкое такое, что слух ласкает, аж слюнки текут в предвкушении благодати земной…

— Нагнал оскомину.

— Мы, литераторы, это умеем. На второй сигнальной системе паразитировать. А то ты не такой? Помнится у тебя…

— Ладно, ладно, — смущенно улыбнулся я. — Эксплуатирую и я образы жратвы в своих опусах.

— Не прибедняйся — это я насчет «опусов». Вот у Хайнлайна в его «Фрайди» если не завтрак, то обед с ланчем или ужин. Подсчитал — треть романа про что едят, как сервируют, как едят и как надо потреблять то или иное блюдо. И между делом так — о политике и кому шею надо свернуть, и с кем потрахаться.

— И не лень было считать-подсчитывать?

— Ну должен же я с кем-то себя сравнивать. Я ж не в вакууме нахожусь, а в информационном поле, лучше сказать, потоке.

— И куда несет нас «поток»?

— К параллельным мирам, брат, к ним.

— Лихо закрутил, в смысле, вернулся на исходную.

— Что могем, того даже медицина при всех ее стараниях не отнимет.

— Логично.

— Вот. Это и есть твой творческий подход к «писанине». Набросал схемку: он, она, оне –и вперед к счастию али трагедии.

А я, брат, как ты знаешь, сажусь за компьютер, кладу десять пальчиков своих на клавиатуру, а рядом столик накрыт, а в голове — тишина, жду… И, как известно, кое-что тоже выходит.

Встаю — все, нахер героев и героинь с персонажами вместе, весь этот вещный мир с психологизмами и тем, что к этому прилагается. И ни одной мысли до следующего сеанса. Пусть мои создания сами по себе «поварятся», параллельно, по-Евклидовски, а потом… Ты ж своих, небось, ни на минуту не отпускаешь? Все переживаешь за них, думаешь, следуешь, направляешь, увещеваешь. Как нянька. По ночам не снятся?

— Бывает.

— Смотри, так и до шизы недалече. Растворишься в образах — и привет, поминай, как звали. Был Семен, а стал — как там у тебя в последнем-то? — а, Виктория.

— Хватил, однако.

— А что, в жизни еще не то бывает. Что и представить невозможно, что в голову не укладывается.

— Вот поэтому ты «фэнтэзер», а я больше на реализм опираюсь.

— Евклидовский.

— Может тебе в критики податься?

— Боюсь, многие не поймут-с. Я, с точки зрения твоего читателя, для «долбанутых» стараюсь. Таких, судя по моим тиражам, тоже немало.

— Хорош, а то… Давай, чего я там подзабыл про Евклида?

— «Про Евклида» ты как раз ничего не забыл, а, наоборот, очень даже хорошо освоил его, намертво, так сказать. Забыл ты Лобачевского. Может, болел тогда или любовь какая приключилась, а потом все недосуг — пишется слитно, в конце «г».

В бытовухе оно, вроде, и не надо, но это как посмотреть. Она ж — эта «бытовуха» с поножовщиной — из этого Евклида и проистекает, будь он трижды неладен.

— Не томи, ближе к делу.

— К делу… — задумался Михаил. — К делу, так к делу.

Как ты знаешь, вся болтовня основывается на аксиомах, то есть на том, что принимается без доказательств. Черное — это черное, белое — это белое и так далее.

Тот самый Евклид применил метод аксиом для построения геометрии. Первичными у него были точка, прямая и плоскость. А потом аксиома о непересекающихся параллельных прямых. То есть аксиомы — это наша вера и не более того, что это так. Но почему мы верим в них? Что вселяет в нас веру в их истинность?

— Ну-у-у, не знаю… Видимо то, что практика подтверждает…

— Самоочевидность?

— Именно так.

— Человек верит не в аксиомы вообще, а в применимость конкретной аксиомы в конкретной ситуации.

— А я тебе что говорю?

— Забыл уже, как назывался художественный фильм — помню, что он был польским, — но суть не в этом. Так вот, в фильме мы видим семью крестьянина этак конца девятнадцатого века. Земля, лошадки, коровки, жена и куча деток. Один из сыновей получил образование, остальные так и остались неграмотными.

Этот «образованный» приехал домой и за обеденным столом «ляпнул», что Земля имеет форму шара. Его отец сначала захохотал, а потом предложил всей семьей взобраться на высокий холм.

Пошли, поднялись. И глава семейства, озирая, так сказать, горизонт с высоты, спросил у сына-«всезнайки», мол, покажи, где она закругляется? И братья, и сестры с матерью дружно засмеялись.

И смеясь над «умником», как ты понимаешь, смеялись на самом деле они над собой, думая при этом, что прав отец… Яркий пример самоочевидности подкачал, но в рамках их хозяйства это нисколько не мешало им успешно крестьянствовать и дальше.

Так и с аксиомой Лобачевского о пересекающихся параллельных… Пока скорости маленькие, механика Ньютона работает неплохо. Но чем больше скорость, тем ближе мы к теории относительности. Относительности, понимаешь? Допуск. Динамика. Но нам так мил наш стереотип, так дорог, что мы готовы умереть за него, даже если чувствуем внутри себя ложь.

Вера, мой друг, любая, тоже должна быть динамична, иначе — «белка в колесе». Туринская плащаница, например. Радиоуглеродный анализ показал, что она моложе на тысячу лет, чем Христос? Показал. Дальше. У ткани савана, который нашли в Иерусалиме, переплетение нитей простое? Простое. А в плащанице — диагональное, которое появилось лишь во втором тысячелетии. И что, я спрашиваю? Верят! Верят уже вопреки, «евклидиане».

— Куда хватил.

— А ты думал. Я же «фэнтэзер». Так что если твоего Эверета «скрестить» с Лобачевским, то получается очень занятная вещь. Выходит, что Вселенная может не только расщепляться на параллельные миры, но эти миры еще и постоянно пересекаются друг с другом в дальнейшем. Про Красную Шапочку можно прочитать, но есть вероятность увидеть своими глазами процесс ее поедания Серым волком.

— Ну мы и зашизили тут с тобой, — засмеялся я.

— Я ж не призываю слепо верить, но ДОПУСТИТЬ можно вполне.

— Допуск — это удобная позиция для отступления.

— Вот, извини, балда. Когда ты что-то куда-то наливаешь, то одновременно и выливаешь откуда-то. «Наливание-выливание» — один процесс…

— Извините… Извините, Семен, — неожиданно выросла медсестра перед нами.

— А-а-а, это вы, — узнал я «реаниматоршу». — Что-нибудь случилось?

— Случилось. Пойдемте скорее наверх, к нам.

— То гоните, то снова зовете… Ничего не пойму.

— Пожалуйста… Артем…

— Что?

— Он умирает. Он просил, чтобы…

— Пойдемте, конечно пойдемте, — подскочил я с кресла и поддел коленями столешницу с шахматными фигурками, которые тут же разлетелись и запрыгали по полу.

— Скорее! — уже крикнула медсестра.

— Миша…

— Да, беги ты. Я соберу, интеллигент сраный.

Мы рванули вверх по лестнице.

15. В реаниматорской над Артемом склонились врачи.

— Ничего не помогает, — услышал я. — Пульс почти на нуле.

— В-вот, привела, — выдавила, задыхаясь, медсестра.

— Д-да, вот он я, — волнуясь, выпалил я.

К нам резко повернулся мужчина лет пятидесяти.

— Видимо, поздно, — развел руками он. — Он что-то вам хотел сказать, по-моему. Вы его брат?

— Нет, совсем нет.

— Странно, — кивнул головой врач.

— Друг детства он, — сказала медсестра.

— Друг так друг. Что ж… Готовьте «шокер»! — тут же отдал он распоряжение. — Хотя… — повернулся снова он к нам, — медицина, как говорится, здесь уже… — махнул рукой врач, не договорив.

— Мне можно к нему подойти? — спросил я.

— Подойдите, — скептически-устало произнес врач. — Да-с-с… Где «бахилы», зараза? — посмотрел он строго на медсестру, указывая на мои туфли.

— Щас, щас, я мигом, — сорвалась с места «сестричка».

— Все на мне, ну все… — поднял взгляд к потолку врач. — Боже, как я устал, — закрыл он руками лицо.

— Надевайте, — легко толкнула меня сзади медсестра.

— Никогда. Вы меня поняли? Никогда…

— Сдаюсь, — подняла руки женщина и захлопала ресницами.

— То-то же, — ухмыльнулся врач. — А вы подходите, не стесняйтесь, — подтолкнул он меня. — Все равно сейчас мы вас отсюда удалим.

Я подошел к лежащему без сознания Артему. Наклонился, взял за холодную руку. И тут едва пикающая синусоида на мониторе выровнялась в монотонный звук, превратясь в прямую.

— Артем? Артем, я пришел. Я пришел! — не выдержав, крикнул я. — Я здесь!

— Так, все, хватит. Вам надо уйти. Вы будете мешать. Сейчас наша работа, — похлопали меня по плечу.

Я оглянулся, все еще не выпуская руки Артема.

— Давайте, вас проводят.

— А-а… — заикнулся я.

— Все потом, по-о-то-о-ом, — нервно пропел врач.

И вдруг я ощутил, как шевельнулись пальцы Артема, а потом все услышали частое, вылетевшее из ниоткуда «пи», еще «пи», а дальше… «Пи-пи-пи-пи-пи-пи…» — зазвучала радостная музыка. В этот момент это была музыка, еще какая!.. Что там Моцарт, Бетховен, Стравинский…

И глубокий вздох. Веки задергались, лицо начало розоветь… Я невольно сжал руку Артема и… хлоп… его глаза, устремленные на меня и улыбка, сияющая, как у ребенка.

— Я… я… еще… здесь? — еле прошептал Артем. — Ты… пришел… С-спа-сибо. — И слеза, одна единственная я выкатилась и исчезла, упав со щеки.

— Еще одно чудо, — услышал я. — Вы, часом, не ангел? — наклонился ко мне врач.

— Нет, ну что вы, — смущенно ответил я.

— А вы, — обратился он к Артему, — батенька, очень напугали нас. Да-с-с… Больше так не шутите.

— Постараюсь, — прошептал тот. — Только пусть Семен рядом будет.

— Ага… — задумался врач, елозя пальцами по подбородку. — Побриться бы надо, — как бы между прочим заключил он. — Нет, ну что с вами поделаешь?.. Э-э-э, рекомендую. Болтать много не будете? Знаете ли…

— Мне надо, доктор…

— Во дела, — встрепенулся врач, глядя на показания приборов, — Все параметры организма в норме? Глазам не верю! Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

— Суеверны вы, доктор, однако.

— Да здесь… А-а-а, что там говорить… Но пару капельниц вам все же поставят… Да-а…

— Согласен, — вяло улыбнулся Артем. — Лишь бы…

— А этого вашего друга, не беспокойтесь, Артем, мы сейчас скотчем к стулу примотаем, на всякий случай, чтоб не сбежал, — пошутил врач.

— Вячеслав Георгиевич, срочно вниз, там…

— Бегу, бегу-у-у. Ну, не скучайте без меня. Пойду принимать пополнение. Черный юмор, — поднял указательный палец врач. — А вы болтайте пока, а дальше посмотрим, что с вами делать. Эх, жизнь, — потянулся он и быстрыми шагами удалился.

16. — Извини, что так вышло, — сказал Артем.

— Нет, это ты…

— Я знаю, что напрягаю тебя. Тебе это не нужно. У тебя своих проблем хватает, а тут еще я на голову свалился.

— Знаешь, — сказал я, — а давай откинем эти «ахи и вздохи» и просто познакомимся. А там видно будет.

— Скажи, ты связан как-то с журналистикой или…

— Какой ты прозорливый, Артем. У меня на лбу, наверно, это написано, да?

— В какой-то степени. Но, видишь ли, почему-то я не всегда верю своим чувствам, интуиции. И в последний раз не поверил… — криво ухмыльнулся он. И вот…

— Значит, ты…

— Скажем так, литератор в широком смысле этого слова. Если точнее, то работаю на полставки в одной газетке. У меня, слава богу, свободный график. А так, пишу романчики — «он, она, оне…», как охарактеризовал мое творчество коллега, что лежит этажом ниже — по одному в год. Пару пьесок сочинил. В кино подвизаюсь в качестве сценариста, точнее, в группе сценаристов. Веду по жизни, так сказать, какого-нибудь героя в сериалах. Узкая специализация.

В общем, ничего особенного. Жена, два взрослых сына, дочь. Собака есть, кошка Муська, шкодная такая…

— Как кошку зовут?

— Муся, а что?

— Я плохо расслышал.

— То, что ты делаешь, ты считаешь своим призванием?

— Наверное, да, Артем. Если честно, я и делать-то больше ничего не умею толком. Как говорится, если гвоздь надо будет забить, забью, но криво, и по пальцу обязательно попаду. Но, вроде как, никто из «моих» не жалуется на это.

— А если бы тебя не печатали, писал бы?

— Да, сложный вопрос ты задал мне…

Вот, Стивен Кинг — «король ужасов», как его называют, — писал бы он дальше свои романы, если бы его жена не нашла в мусорном баке рукопись первого романа, который он в тайне от всех накропал и посчитал его достойным только помойки? Слишком самокритично к себе подошел.

А жена взяла да и отнесла рукопись в редакцию издательства. А ее взяли да и опубликовали. А если бы наоборот, то не знаю. Догадываюсь, что Кинг был бы всю оставшуюся жизнь несчастным человеком. Спасибо жене, ему с ней повезло — хорошая баба попалась…

Кафка — да. Работал бухгалтером, кажется, болел, страдал, но писал. Где его произведения напечатали при жизни? Нигде. А он писал. И когда умирал в достаточно молодом возрасте… Извини…

— Все нормально.

— В общем, он попросил своего друга сжечь рукописи. А друг этого не исполнил, хоть и поклялся.

Бардак, конечно, в наследии был страшным. Видно, Кафка запутался сам — отдельные главы вперемежку. Но свежий взгляд со стороны помог упорядочить все это. И получилось гениально. Спасибо другу Кафки, что мы узнали Кафку.

Обстоятельства — они много значат… И люди в этих обстоятельствах. Сценарии про Красную Шапочку. Все если бы, если бы, если бы…

Но может ли человек переломить ситуацию, поступить по-другому — это вопрос вопросов. Сам же сказал, что интуиция интуицией, но мы к ней относимся с подозрением. Это же предчувствие будущего, которое еще не настало… Одни его планируют, другие плывут по течению. А выходит и в том, и в другом часто и неожиданно совсем по-другому. И интуиция, Артем, часто подводит.

— Значит, это не интуиция. А то, что спохватываемся, а бывает поздно — это да.

— Видишь, «три сосны», а мы уже заблудились.

— Потому что сами усложняем простые вещи.

— Как у вас дела? — прервала нашу беседу подошедшая медсестра. — Ой, как славненько. Если так дальше пойдет, то скоро переведем вас в палату для тяжелых… В обыкновенную, в смысле…

— А я в «необыкновенной»? — улыбнулся Артем.

— Оно-то так, но лучше у нас не задерживаться.

— А я и не задержусь.

— Хорошо, что вы так оптимистично настроены.

— Да, уже на полшестого.

— И «это» поправится.

— Если учесть, что пару часов назад было на полдевятого, то уже поправляется.

Медсестра напряглась, задумалась, даже немного склонила голову набок, видимо, что-то пытаясь представить. А мы сдержанно рассмеялись.

— Ну, ладно, юмористы, я пошла. — Она оглянулась. — Э-эх, — прищурив искрящиеся глаза, «погрозила» нам пальчиком. — Шалуны…

17. — Скажи, только честно, ты хочешь меня выслушать? Или это только одолжение с твоей стороны? — спросил Артем.

— Честно?.. Если честно, то сначала не очень. Все как-то неожиданно… А сейчас ты мне стал очень симпатичен и интересен, вдруг. И это я говорю совсем не потому, чтобы не сделать тебе больно.

— Я это чувствую… Тебя, кстати, дома не заждались?

— А вот мы сейчас и выясним, — достал я мобильник и набрал номер телефона.

— Рада тебя слышать, мой лев, — услышал я голос своей жены. — Я дома. А ты где?

— В больнице.

— У Мишки? Давно?

— Прилично.

— А домой не собираешься? Посмотрела, сегодня ты и строчки не написал, лентяй, — ласково пожурила она меня.

— Творческий застой.

— Я тебе подброшу сюжетец, не волнуйся, появился один. Так когда тебя ждать?

— Понимаешь, Ира…

— Ну что там еще? Ты же знаешь, папа, мама приезжают. Их встретить надо, а у меня ничего не готово. Сыновья в разъездах, у дочки важное мероприятие. На тебя одна надежда.

— Ира, я в реанимации.

— Что случилось?! Что с тобой?! Как ты туда попал?! Я немедленно выезжаю к тебе!

— Да успокойся ты. Со мной все нормально. Я жив и здоров. Один человек здесь лежит. В общем, это длинная история.

— Фуф, как ты меня напугал. Ну нельзя же так.

— Извини, я не хотел.

— Ладно, извиняю, любитель розыгрышей. А я знаю его?

— Кого?

— Ну, человека этого?

— Я его и сам толком не знаю.

— Имя у него есть, в конце концов?

— Есть, Артем.

— Интересно, интересно…

— Не могу я уйти сейчас, никак не могу. Я потом тебе все объясню. Так надо, клянусь.

— Дай мне трубку, пожалуйста, — услышал я голос Артема.

— Не понял? — посмотрел я на него. — Ты не волнуйся, я договорюсь.

— Я просто хотел услышать голос твоей жены.

— Ну, если хочешь… — протянул я мобильник.

— Здравствуйте, Ирочка. С вами говорит тот, кто удерживает вашего мужа и не дает ему покинуть это медицинское учреждение. Так вышло… Но, думаю, этот вопрос сейчас мы решим, и, как говорится, и волки будут сыты, и овцы целы. Семен скоро, очень скоро будет в вашем распоряжении, Ирина…

Что?.. Знакомый голос?.. Скорее всего, это только кажется… По манере говорить?.. И тембр?.. Бывают совпадения… Вам Семен все-все объяснит… У меня тут одна идейка появилась — ну, насчет «волков и овец»… Мне вашего Семена вполне может заменить диктофон… Да… А-а, у него он всегда с собой?.. Вот и отличненько… Тогда тем более… Ждите его, я выпровожу его буквально через пару минут… Да… Нет… Да… Да… Нет… Вряд ли… Проведать?.. Не стоит вам рассматривать перебинтованную развалину… Это ненадолго… Рад был тебе, то есть вас услышать… Да… До свидания… — Артем отключил связь. — Держи, — протянул он мне трубку.

— Я ничего не пойму… — развел я руками.

— Все хорошо. Дай мне свой диктофон, попользоваться, а завтра заберешь. И иди, тебя быстро ждут, — улыбнулся он.

— «Быстро ждут» — неплохо придумано.

— Нравится? Дарю… Чего так смотришь? Собирайся, собирайся, давай.

— Но я же сам видел, как…

— А-а, это?.. Обещаю, с твоей «игрушкой» и у меня все будет хорошо.

— Может…

— Иди, иди… Так будет даже лучше. Я точно тебе говорю. Завтра…

— Может, тебе мобильник тоже свой оставить, на всякий случай?

— Номер, только номер. Мой у медсестры.

— Ну, ну, ладно… Точно?

— Мы что, маленькие дети, чтоб двадцать раз один и тот же вопрос задавать?

— Нет, но… — Я посмотрел ему в глаза. — Вот тебе «флэшка» еще, если памяти не хватит…

— Это другое дело. Тебя жду-ут…

— Я завтра обязательно, прямо с утра…

— Не заморачивайся. Как получится. Я и так тебя сегодня сильно напряг, ни с того, ни с сего… Сам бы обалдел уже от такого. Все…

— Ну, я пошел? — неуверенно сказал я.

— Ты еще здесь? — шутливо-удивленно посмотрел на меня Артем. — Шагом марш к жене. Тестя с тещей прозеваешь.

— Иду, — пожал я ему руку, и меня будто легко кольнуло током. — Не скучай, — поднялся я со стула.

— Не придется, — ответил он мне, показывая диктофон.

Я, молча, махнул ему рукой и пошел к выходу.

— Семен, — услышал я.

— Что? — обернулся.

— Девичья фамилия твоей жены как звучит?

— Добровольская, а что?

— Просто спросил. Иди…

18. Я зашел по пути к Михаилу попрощаться.

— Да на тебе лица нет, — уставился на меня он. — Что, дуба дал?

— Жив… Живой. Выжил…

— Ну, слава богу, а то и я разволновался, — поднял он подушку, показывая спрятанные остатки запрещенного съестного на дне пакета. — Что теперь?

— Домой надо. Быстро ждут.

— «Быстро ждут»? Неплохо сказано. Подари выраженьице.

— Я пошел, — развернулся я.

— Ну, а это…

— Завтра поговорим… Извини…

— Не задерживаю. Понял. Все, пока…

19. Я вышел на улицу, глубоко вдохнул и закашлялся. Потом оглянулся по сторонам. Все было так и не так как было. Мне показалось, что что-то изменилось за это время, пока я находился в больнице.

Я задрал голову вверх. Небо тоже стало неуловимо другим. Те же серые облака, медленно плывущие куда-то на юг, тот же светлый солнечный круг, едва различимый в толще подвешенного третьего состояния воды, бледно мигающий время от времени, но… А в голове вертелись образы сегодняшнего дня. И мой разум бродил в них, заблудший.

«Три сосны», — вспомнил я. — «Три сосны…»

Позвонил жене.

— Ира, поезд когда?

— Через три часа. Забыл?

— Ясно. Тогда я сразу на вокзал.

— Рано еще. Что, и домой не заедешь?

— А что мотаться туда-сюда? Еще в пробку попаду.

— Голос…

— Что?

— Голос у тебя неважный. У того Артема и то был бодрее.

— Я взбодрюсь по дороге.

— Раз время есть, то «взбодрись» в супермаркете. Надо кое-что докупить.

— Это я завсегда готов. Диктуй.

— Так, значит, надо… — И Ира выдала список из пары десятков наименований. — Слушай, — сказала она в конце, — ты не ощутил чего-то… ну… чего-то этакого? У меня как-то… И явно связано с этим… с Артемом. Поговорила с ним немного и… До этого ничего, а после…

— Давай обсудим это потом?

— Да, да, конечно… Потом… А ты где сейчас?

— Стою у нашего «Вольво».

— Ты повнимательней будь, пожалуйста…

— Хорошо, — ухмыльнулся я. — Встречу, отзвонюсь.

— Целую, целую, много раз целую, миллион, вот. Побежала готовить. Жду… — Связь прервалась.

«Целую, целую, много раз целую…» — это что-то новенькое, — отметил сразу я. — Сильно импульсивное какое-то. И знакомое, и не очень, как-будто где-то в стороне, далеко. Не помню. Не могу вспомнить. Может, не замечал, пропускал мимо ушей?

Ладно, ехать…» — Где у нас тут поблизости супермаркет? — произнес я вслух, садясь за руль.

20. — Что-то ты, Семен немного, как бы это выразиться, не того… Да и Ирка странная какая-то. Вы, часом.. У вас… э-э-э…

— Папа, у нас все замечательно, — улыбнулась моя жена. — Не обращай внимания.

— Ну я ж так тоже не могу. Я же вижу. Может нам с матерью не рады?

— Александр Даниилович, второе — это уже слишком. По-моему, ни разу такого не наблюдалось, — засмеялся я.

— И я так подумал, но в жизни все бывает.

— Прям, папа, все, все, все?

— Думаю, что да. Просто, если это зараза какая, то от нее лучше сразу избавиться. Озвучить надо, а то из-за всякой ерунды такое можно наворотить, что, действительно, ни в сказке сказать, ни пером, как ты, Семен, описать. Что пишешь сейчас, кстати?

— У него застой, — ухмыльнулась Ира, — творческий.

— А-а-а, ну это не страшно. А то я, было, подумал, что…

— Да-да, опусти планку разговора ниже пояса, кинула реплику теща, Кира Захаровна.

— У кого что болит, тот о том и…

— Дома поговорим о наших «болезнях».

— Вот за что я люблю свою Киру, так это за ее целомудренность.

— Недавно обратное говорил.

— Ну, это ж по обстоятельствам, — ухмыльнулся тесть и поскоблил пальцем переносицу. — И то, и другое — правда.

— И то, и другое? Ты бы что-нибудь уж выбрал, наконец, пенсионер.

— Не буду я выбирать. Не хочу. Пусть парадоксом уживается внутри, так веселей. И «да» и «нет» — а все верно и одновременно.

— Вы как-будто дома, в Архангельске не наговорились, — засмеялась Ирина.

— Правильное замечание, принимается. Внучка-то скоро придет?

— Успеешь еще на нее налюбоваться.

— Вы с ней не очень?

— Выполняем все твои инструкции.

— Все, сразу скажу, не надо. Себя не надо забывать в этом возрасте, тогда поймете, что к чему. Ей вашего возраста не понять, а вам нашего, как ни старайтесь, а нам…

— …Тех, кто на том свете, — съязвила теща.

— Ничего, придет время, поймем, за нами не заржавеет. А, дочь?

— Пап, ну это-то к чему?

— А что, вечные мы что ли? Эликсирчик когда свой сварганишь? Помнится, ты обещала, лет двадцать назад, — пошутил Даниилыч.

— Кое-что новенькое у меня припасено для вас. Возьмете?

— Ты же знаешь, как я к этому отношусь? Лампочка, что светит нам над столом, как ведет себя, а? Рассчитана на двести двадцать и горит, сколько ей положено.

— Месяц-два, а раньше сносу не было, — добавила Кира Захаровна.

— Раньше… Раньше и деревья были выше, особенно в детстве, и трава зеленее… Но это особый разговор. Я к чему, собственно?.. А подай на нее триста восемьдесят — и все, каплык в секунды. А почему? Не рассчитана.

— Любишь, папа, ты свое электричество, — сказала Ира.

— Люблю. Вся моя жизнь трудовая ему посвящена.

— Скучаешь по работе?

— Есть немного. Но жизнь-то не только в ней. Много еще чего интересного имеется на свете. Но это я отвлекся. Дай о «лампочке» договорить.

— Молчу, — прикрыла ладонью рот Ира и весело стрельнула глазами.

— Такая ты мне нравишься, дочь. От такого озорного взгляда и у меня тонус поднимается.

— Так ты ж способствуешь этому, папа.

— Продолжим «о лампочке»… Есть, как известно, параллельное подсоединение этих штук, — указал Александр Даниилович указательным пальцем на люстру, — а есть последовательное. Жена, помнишь такое?

— Я — педагог, биолог.

— А, следовательно, все, что не касается биологии, тебе до лампочки?

— Только не в переносном смысле, а в прямом. У меня ты есть.

— Тоже верно, — довольно хмыкнул Даниилович. — А ты, дочь?

— Не-а. Я — в маму, па. Узкая специализация.

— Вот у Семена тоже узкая специализация сейчас, однако, как лампочку вкрутить, он знает, и не только. Помнишь, Семен, как мы ЛЭПы ставили? Снег по пояс, мороз под тридцать, ветер в лицо, а мы вышку поднимаем.

— Было дело, — вспомнил я. — Было.

— Только лампочки в доме Юлька меняет, — засмеялась Ира.

— Мои гены передались, значит. А что? Не зря она в «технари» подалась…

Так вот, если пару ламп подсоединить последовательно, связать их, так сказать, то гореть они будут не месяц-два, а пару лет точно. И триста восемьдесят им не страшны, потому что пополам будет сто девяносто. А если три, четыре, так вообще и сам черт не страшен.

— Зато в полнакала будут гореть, — заметил я.

— Вот-вот. А я имею в виду под напряжением, особенно в триста восемьдесят, разные стрессы, а под лампочкой человека.

— Это мы поняли, — сказала теща. — Как это в литературе называется, Сема?

— Притча.

— Но есть и другие варианты, — продолжил Даниилыч, — но об этом потом, а то жидкость высокоградусная закипит скоро в рюмках. Собственно, это и был мой тост — за «последовательное соединение» нас и всех, всех, всех… Только со звоном хрусталя чтоб. Семен… Ира… Давай, Кира моя ненаглядная.

— Не нагляделся еще. Ладно, пей, и я выпью… Быть добру… — смутилась почему-то теща.

— Всем как следует закусить, — отдала «команду» Ира, — а то следующей не налью.

— Подчиняемся, — подмигнул мне тесть, накалывая вилкой кружочек маринованного огурчика. — А на голодный желудок, да стакан сразу. Помнишь, как на ЛЭПах? — дернул головой тесть.

— Здесь не лес и не мороз под тридцать, — отрезала Ира.

— Поэтому и не прошу, — развел руками Даниилыч.

— Открывай рот, — «скомандовала» теща.

— Раз «транспортер» готов, то и «приемный пункт» тоже…

— Эх, всегда вспоминаю, Семен, твой первый рассказ, про сосну, — заговорил тесть, закусив.

— Он так и называется — «Сосна», — напомнил я.

— Помучился ты тогда с ним. А как он мне понравился. Ну, думаю, талант у парня. А его в этом «Юном натуралисте» — раз и забраковали. Мол, то да се, поучиться тебе еще надо.

Если б ты знал, как мне обидно стало тогда. Парень душу свою вложил, что называется, до копейки. Меня так прошибло этим рассказом, что я потом лишнее дерево зацепить боялся. Оно ж — живое. И ты это хорошо показал. Но просеки прорубать надо, никуда не денешься.

— А я тогда скис, — вспомнил я. — Ох, и навалились вы все тогда на меня — пиши, учись и пиши, докажи, что можешь. На самолюбии сыграли.

— Полюбили мы тебя, каждый по-своему. И что, получилось? Получилось. Напечатали? Напечатали.

— Так полгода потратил, — покраснел я. — Жирно больно для одного рассказа.

— А ты не красней. Молодец, скажу я тебе. Сразу редко кому что-либо удается.

Я к чему? Условия нужны, как той сосне, а можно и… Понять человека нужно. А поймешь, значит, и примешь, как родного. У каждого есть искра в сердце. И нужно ее пробудить. А, как говорят, свиньей называй, так любой рано или поздно захрюкает.

— Любишь ты, Саша, поговорить, — улыбнулась теща.

— Я люблю взаимопонимание. А оно не от одного зависит, сама знаешь. Помнишь, как мы с тобой в молодости?

— Да, ну тебя.

— А я расскажу. Никогда не рассказывал, а сейчас расскажу. Просто наших пронесло мимо такого. И хорошо. Они сразу ухватили суть. Я это тогда еще понял. И сейчас вижу, хоть жизнь и не простая штука, но и не сильно сложная.

— Это ты насчет «ну и что»? — спросила Кира Захаровна.

— Угадала.

— А чего тут гадать, если после этого все наши ссоры пятиминутными были. Давай, вытаскивай нашего «скелета из шкафа». Он, по-моему, уже давно там в труху превратился.

— Значит, «пропылесосим шкаф»…

21. Эта история, детки, произошла на заре… на заре становления наших семейных отношений.

Как-то, когда моя Кирочка рассказывала про что-то там –уже и не упомню про что — я ее внимательно слушал. Но вдруг она замолчала и надулась.

Мне была непонятна такая перемена в настроении, и я спросил, в чем причина. Кира сказала, что мне неинтересно слушать. Зачем тогда рассказывать?

Я постарался разубедить ее в этом, и через несколько минут она продолжила свой рассказ. Но не прошло и минуты, как она снова замолчала и снова надулась. Только на этот раз еще и всплакнула. Ну что ты будешь делать? И теперь никакие уговоры не помогли. Она замкнулась и все.

Помолчали мы денек. Утром вроде разговорились, и стало как раньше.

Этак через недельку все повторилось опять. А потом пошло и поехало — чем дальше, тем чаще и накаленнее. В общем, все сводилось к тому, что мне плевать на то, о чем говорит моя жена. А главное, неважно, что говорит.

Я ничего не мог понять. И чем больше предпринимал попыток выяснить причину, тем становились хуже наши взаимоотношения. В конце концов, разозлился и я. Через полгода такой катавасии я собрался и уехал, что называется, в дремучие леса. Я и так туда ездил, но возвращался, а тут — нет.

22. Те, кто работал со мной, естественно заметили эти перемены. Все-то отбыли вахту — и домой, а я не еду, остаюсь.

И вот однажды, наш сторож, старый политкаторжанин, психиатр, между прочим, по образованию, подошел сам ко мне, когда вечером сидел на крыльце и курил — до этого не курил, а начал. И расспросил про житье-бытье, правда, перед этим сам о себе многое рассказал.

Расслабил он меня, и я выложил все как есть. А он выслушал меня внимательно и сказал, что это дело поправимое, и напросился в гости, мол, со стороны бывает виднее.

Я долго думал над его предложением, а потом, когда извелся весь, решил — будь, что будет. И поехали мы вдвоем к моей Кире.

23. Она, на удивление мне, встретила нас приветливо, даже обрадовалась. Тоже ведь соскучилась.

Сидим, значит, мы за столом, общаемся оживленно. Все хорошо. Сам про себя думаю: и зачем я Тиграныча притащил, когда само собой утряслось. Только я об этом подумал, как бах-трах…

Кира весело щебетала, а потом резко замолчала, будто споткнулась. А Тиграныч ей говорит: а дальше, мне очень интересно, что же вы остановились?

Она, уже нехотя, но все же продолжила. Я из кожи лез, чтобы быть внимательным слушателем. И все равно через минуту-две Кира резко подскочила и сказала, что ей срочно надо на кухню, а потом она забыла, что ей еще бежать к одной подруге за чем-то, и вышла.

Я развел руками. Тиграныч ухмыльнулся, сказал мне, чтоб я сидел на месте, а сам вышел следом за Кирой.

Минут десять их не было. Я уже сильно нервничал. И вот они появились. Расселись снова. Тиграныч сказал, что Кира освободилась на кухне, к подруге еще рано, и поэтому все же стоит дослушать, чем заканчивается прерванная история.

Я весь сжался в комок, слушал в четыре уха и только чуть расслабился, как Клара вдруг заплакала и выпалила: Видите, видите?! — Вижу, — сказал Тиграныч, — теперь все вижу и понимаю, и хочу, чтобы вы поняли, в чем причина недоразумения. На мой взгляд, все дело в запятой. — В запятой? — хором спросили мы. — В запятой, в ней заразе, — повторил психиатр. Мы удивленно уставились на него. — Точнее, в смысле, который каждый из вас вкладывает в то или другое выражение, — уточнил он. Ведь люди по-разному могут воспринимать сказанное.

И выяснилось, что по мере повышения моего интереса к тому, что говорила Кира, я, когда она чуть приостанавливалась, видимо, собиралась с мыслями, как бы старался стимулировать жену на продолжение рассказа, и говорил ей: «Ну и что…» Я имел в виду «ну, и что дальше?», а она понимала это как «ну и что, мол, подумаешь, фигня какая». Из-за недоговоренности и вышла вся свистопляска.

А ведь это чепуха могла и разводом закончиться.

24. — Могла, Кира?

— Не могла, мой дорогой. Любила я тебя сильно и сейчас люблю. Нашли бы выход и без Тиграныча твоего.

— А вот я сомневаюсь.

— Ты бы подал на развод?

— Ну что ты. Я? — никогда.

— И я нет. Все равно бы поняли рано или поздно, где собака зарыта. Но в данном случае Тиграныч вовремя подвернулся.

— Еще бы. Помнишь, как я взял отпуск на пару месяцев и… и… и… и…

— Папа, ты что-то заикаться стал, — пошутила Ира.

— Вот после «и» ты и появилась на свет.

— Ясно, — засмеялась моя жена.

— Только не углубляйся в эти «и», пожалуйста, — улыбнулась теща. — А то еще по инерции расскажешь обо всех советах Тиграныча…

— Целомудрие на страже нравов, — стрельнул глазами Александр Даниилович в свою жену. — Но, как-нибудь… Все, закрыл рот… А ты, Семен, что там черкаешь на салфетке?

— Сюжет неплохой, Даниилыч, вот и фиксирую в виде тезисов, чтоб разработать его потом, с вашего, конечно, разрешения.

— А что, пиши себе на здоровье. Войдем в мировую литературу, мать?

— Я — не против.

— А я — «за»…

— Через годик, — сказал я.

— Годик — не десять лет. Подождем, — согласился тесть.

— Извините, я отлучусь на несколько минут, — поднялся я из-за стола. Мне в больницу надо.

— В больницу? Вот я и приметил сразу, что что-то не так. Кто в больнице-то? Что, очень плохо? — поднял брови Даниилыч.

— Не знаю, как и ответить, — пожал я плечами.

— Ладно, иди, звони, нам Ирина ответит.

25. Я вышел в другую комнату, достал трубку, набрал номер. Гудок. Второй. Третий.

— Реанимация. Я вас слушаю.

— Это Семен вас беспокоит. Ну, тот, который сегодня к Артему приходил.

— Фамилия какая?

— У кого?

— У Артема, естественно.

— Я… я… не знаю…

— Эх, вы, а еще школьный друг называется. — Раздался смешок.

— А, это вы…

— Да, это я. Пришлось вот остаться в ночь дежурить.

— Тихо у вас сейчас, наверно?

— Да какой там? Разве у нас бывает тихо, в смысле спокойно? Реанимация, сами понимаете.

— Понимаю… Так я насчет…

— Все нормально — бубнит ваш друг.

— Не понял?

— Не спит, говорю, но Вячеслав Георгиевич разрешил. И тихонечко «беседует» с вашим диктофоном. Увлекся.

— Вы его видите?

— А как же, он передо мной, как на ладони.

— А не могли бы вы ему на минутку трубку передать?

— И это можно сделать.

— Нет, подождите. Постойте.

— Что?

— Знаете, передумал я, не надо, а то вдруг помешаю ему.

— Как хотите.

— Спасибо вам, я утром лучше зайду.

— Меня уже не будет.

— Как?

— «Как?» — должна же я когда-то отдыхать.

— А-а-а…

— Мы ведь не из железа и тоже люди. А здесь, если б вы знали, так чувства атрофируются.

— Представляю…

— Вряд ли. Для этого в нашей шкуре побывать надо хотя бы с годик.

— Согласен. Ну, извините за беспокойство. Не буду больше вам мешать. До свидания.

— Пока…

Послышались гудки. Мне стало немного спокойней.

26. «Теперь надо позвонить дочке, а то заблудилась где-то», — подумал я. — Алло, Юля, ну, где ты? Мы тебя ждем, ждем…

— Па, спокойно, — услышал я ответ, — я уже перед дверью стою и жду, когда откроют. Ты что, звонка не слышал?

— Нет, — вышел из комнаты в зал. — Вижу, вижу мама в двух шагах от двери.

— Так что зря беспокоился, но все равно спасибо.

— Не за что, — ответил я и увидел свою дочь в дверном проеме с трубкой возле уха, весело смотрящую на меня.

Ира, увидев отца и дочь, говорящих друг с другом по телефону на расстоянии двух метров, прыснула от смеха. Засмеялись и мы, и вышедшие в прихожую тесть с тещей.

27. — Ну что, так и будем стоять? — спросил Даниилыч.

— Ой, бабуля, дедуля!!! — кинулась обнимать и целовать их внучка.

— Удлинила ты нас на этот раз, Юлечка, но приятно, — радостно сказала Кира Захаровна.

— Да? — удивилась Юля. — Вроде всегда так.

«И первый раз слышу, — отметил я про себя. — Раньше было «дед» да «ба».

— Я это… — запнулась Юля и выглянула за дверь. — Вень, ты иди, а…

— Что это за манеры? — возмутилась Ира. — Кто там? — и тоже выглянула за дверь. — Нет, нет, нет, молодой человек. Куда это вы так навострились бежать?

— Домой, — услышал я.

— До двери довела и «прощай»? — с легкой укоризной посмотрела мать на дочь. — Вениамин, зайдите на минутку хоть. Чаю выпьете, согреетесь.

— Я и не замерз совсем.

— Все равно зайдите.

Вошел высокий парень и замялся.

— Юля, давай, поухаживай, а то стесняется человек.

— Мама, папа, дедуля, бабуля, — выпалила неожиданно Юля, — это мой муж!

— От так-так, — только и сказал Даниилыч.

Повисло молчание. Шок.

— И… и… давно? — чуть придя в себя, спросила Ира.

— Два дня, — ответила Юля.

— Да, два дня, — тихо произнес Вениамин. — Я могу паспорт показать, — оживился он.

— Ну, причем здесь паспорт?! — схватилась за голову Ира.

— Спокойно, — сказал Даниилыч. — Спокойно, разберемся.

— Я же не так хотела. Я же… — открыла глаза Ира.

— Твое хотение… — начала Кира Захаровна. — Кто замуж выходит?

— Вышла, — вдруг поправил я.

— Тем более, — сказал Даниилыч.

— А еще… еще… у нас ребеночек будет! — выпалила снова Юля.

— Свершилось! — воскликнул мой тесть.

— Это точно, — брякнул я. — Если вспомнить себя, как Даниилыч советует, то… проходи Вениамин. Ты ведь зять теперь мне.

— А мне кто? — всхлипнула Ира.

— Это уж от тебя зависит, дочка, — сказал Ире отец.

— А я в разряд прабабок перехожу что ли? — вскинула руки Кира Захаровна. — Неужели дожила?

— Ну, а свадьба? — спохватилась Ира.

— Да ну ее, свадьбу эту, мам, — махнула рукой Юля. — Чего формализмом заниматься?

— Как?..

28. — Давайте эти вопросы на потом оставим, — предложил Даниилыч. — Сядем вот сейчас дружно за стол и…

— Мы, вроде, чай собирались пить, — косо посмотрела на мужа Кира Захаровна.

— И чай будем. А как же? Парню стресс надо снять.

— А тебе?

— И мне. Всем. Налетели, понимаешь. Венька, садись со мной рядом. Я тебя в обиду никому не дам.

— Я люблю тебя, дедуля, — чмокнула в щеку деда Юля.

— Без суеты давайте. Первые такие минуты ой, как важны, — сказал Даниилыч. — А ты что молчишь, Семен?

— Перевариваю.

— Ну-ну…

В общем, засиделись мы не просто за полночь, а почти дождались утра. А потом еще укладывались…

Вениамин, конечно, остался. Ира как-то стеснительно устроила его с Юлькой в отдельной комнате. Разобрались, короче говоря. А разобравшись, забылись крепким богатырским сном — благо, воскресенье настало, и некуда спешить, и устали очень. Сами понимаете, столько событий в один день.

Но, что сделано, то сделано — обратно не вернешь. Обскакала Юлька старших братьев. Что ж…

«Бабуля, дедуля» — откуда это у нее?» — было последней мыслью перед тем, как я погрузился в сон…

29. Когда я проснулся, то долго не мог понять, что же было вчера. В голове роилась куча звучащих картинок с примесью еще не совсем ушедшего сна. Бывает же такое — ничего, ничего, а потом все сразу в один день.

Я повернулся к окну. Шторы были плотно задернуты. Что сейчас: утро, полдень, вечер? По привычке протянул руку к будильнику, чтобы узнать который час. Будильника на месте не оказалось. И тут только я осознал, что нахожусь в своем кабинете.

Приподнялся, оглянулся. Никого. Опустил ноги на пол. Бр-р-р. Стряхнул остатки сна, где я летел-не летел, а падал куда-то вниз. Куда? Откуда?

Встал. Подошел к окну, раздвинул шторы. В глаза ударил яркий свет до зажмурения.

«Юлька беременная. Замуж вышла. Тихо-то как. Где все? Неужели все спят?» — проплыло в голове.

30. Я приоткрыл дверь в зал и увидел, как «мои» сидят за столом и разговаривают шепотом. Вениамин тоже сидел, но молчал. Открыл дверь шире.

— А чего так тихо разговариваете? — негромко спросил я, высунув голову.

Все обернулись разом в мою сторону, а потом… загоготали.

— Отец, ты бы как-то… а то… — сказала мне Ирина, продолжая смеяться.

— А-а, ну, да, — опомнился я и прикрыл за собой дверь.

Голоса стали громче и оживленнее. Минут пять приводил себя в порядок. Вышел в зал.

— Который час? — спросил я.

— Четыре, в смысле, шестнадцать ноль-ноль, — подмигнула мне дочь.

— Вот это я оттянулся, — усмехнулся я.

— Мы вот тоже завтрак с обедом совмещаем, — кивнул мне Даниилыч, приглашая к столу.

— Я сейчас, только в ванную сбегаю.

— Думаю, не помешает. Только быстренько, как снежком когда-то, помнишь?

31. Я елозил зубной щеткой и смотрел на свое отражение в зеркале с полным ртом белой пены. И тут как шандарахнет:

— Артем! — стукнул я себя по лбу. — Я же утром должен был заехать к нему. Тьфу ты, черт!..

Быстро закончил «обеденный» туалет. Вышел и, подходя к свободному стулу, достаточно непринужденно так:

— И когда я буду дедом, Юля?

Она посмотрела на меня, улыбнулась.

— Вообще-то, мы еще не решили. Но не в ближайший год или два — это точно. Подожди, успеешь «состариться», — ответила дочь.

Я посмотрел на нее удивленно. Потом на Вениамина. Потом на остальных.

— Что? — спросила моя жена.

— Юля, вы с Вениамином в загсе расписывались?

— Расписывались, па.

— Так. А когда ты в прихожей…

— Да, в прихожей я и объявила об этом, — согласилась дочь.

— Вот. А сразу после этого ты сказа-а-ала…

— Я и не упомню уже, па. Честно.

— Ты разве не ждешь ребенка?

— Откуда ты взял? Я ж не такая дура, чтоб сразу залетать.

— Моя школа, — хмыкнул Даниилыч.

— Твоя, твоя… — подтвердила моя теща.

— Странно, а мне показалось, что…

— Может, приснилось? — спросила Ирина.

— Ладно… Я отлучусь на часа три?

— Куда это? Вроде не горит ничего.

— Ты что, не помнишь? В больницу мне надо.

— К Мишке что ли? Так ты у него вчера только был.

— Да не к Мишке, а к Артему. Ты же с ним по телефону еще говорила.

— Я?

— Вчера.

— Ты ничего не путаешь? Именно вчера?

— Стоп. Мы сейчас в трех соснах заблудимся. Ну вот, я же эту фразу…

— Эту фразу ты очень часто употребляешь, — заверила моя жена.

— По дороге прикупишь кое-чего?

— Куда ж денешься? — развел я руками. — Я быстро… постараюсь… На метро поеду.

— Машина под боком почти.

— На метро будет быстрее.

— А сумки с продуктами дотянешь?

— Дотяну.

— Ты не заболел, Семен? — спросила теща.

— А давайте за продуктами я с Венькой сбегаю? — предложила Юля.

— Вот, помощь вовремя подоспела, — обрадовался я. — А налегке я мигом обернусь. Все, полетел.

— Мишке «привет» передай от всей нашей команды.

— Передам…

— И бананов по дороге прихвати. Мишка бананы очень любит.

— Кто, Мишка? Он шашлыки любит, курочек-гриль и…

— Так Мишка же вегетарианец, — удивилась Ира.

— Даже я об этом знаю, да-а, — сказал мой тесть.

— Слушай, может тебе не ехать, а? Ты как-то… Ты какой-то не такой…

— Успокойтесь, мобильник при мне, — улыбнулся я. — А с остальным, я думаю, разберусь. «Бананы», говорите?.. Пока.

32. «Что за путаница в голове? — вопрошал я себя, спускаясь по эскалатору. — И метро другим кажется. Хотя, когда я последний раз в метро ездил? Года два назад?.. Больше…»

Когда я сел в поезд, и он тронулся, то как-то сразу из глубин памяти всплыло давнее ощущение юности, когда Ира и я вечерком мчались по подземному лабиринту сквозь толщу болотистой тверди навстречу киношным героям.

33. Несмотря на то, что добрая половина мест в вагоне была свободна, мы стояли в углу, прижавшись друг к другу.

Я не знаю почему, но слова — те, что звучат — нам были совсем не нужны. Но мы говорили, говорили на другом языке, находясь в другой системе координат, говорили молча, не слыша и не видя ничего вокруг, существуя в этот момент параллельно. Единое и неделимое «мы» и все остальное. Такое несущественное, такое незначительное, почти неосязаемое, похожее на выдумку, нашу выдумку.

Сильный толчок в плечо. Я с трудом выныриваю в слепящий искусственный свет шелестящего и повизгивающего вагона.

Поворачиваюсь. Черное вытянутое пятно передо мной снизу довер… нет, светлая с рыжинкой округлость и… черный кусок разъединенности, болтающийся, раскачивающийся над пятном. Шапка. Ну да, шапка. Зимняя шапка. Мужская. Военная. Морская.

Начинаю вглядываться. «Светлая округлость» превращается в улыбку. Глаза и растянутые, обнажающие зубы губы. И… все равно…

— Семчик! — слышу я как-будто бы знакомый голос. — Сема!

И только в этот миг медленное распознание заканчивается молниеносным узнаванием. Черное пятно, улыбка и зимняя шапка собираются в образ курсанта военно-морского училища.

— Степа! Обалдеть! — кричу я на весь вагон. — Вот это номер!

— Да, номер…

— Две тысячи километров, четыре миллиона жителей, метро, вечер и такая встреча. Невероятно!

— А если учесть, что мне два месяца увольнительную не давали…

— А если добавить к этому, что я сегодня не думал вообще вылезать из общаги.

Вот, она во всем виновата, — повернулся я к Ире, и шутливо указывая на нее пальцем, ничего не понимающую и хлопающую часто-часто длинными ресницами. — Она.

Это мой однокашник Степан, — представляю я ей высокого курсанта.

— Ира, однокурсница, — ухмыляется она. — Значит, «встреча на Эльбе»?

— Если ее переименовали в Неву, — шутит Степа.

Мы смеемся.

34. Пузырьки шампанского щиплют нос. Тепло в кафе. И мороженое в вазочках.

— Интересный рецепт — шампанское напополам с апельсиновым соком, — говорит Степа.

— В фильме «Чествование» подглядели, — признается Ира, — по-моему, «Двадцатый век Фокс». А вприкуску с мороженым — вообще, обалдеть.

— Спасибо «Фоксу», — улыбается Степан. — Ты, Сема, хочешь спросить, как я оказался в училище, несмотря на… то, что…

— Вообще-то…

— Желаете сохранить в тайне сведения, которые являются изъянами?

Ира, дело в том, что я — дальтоник. Да-да. И ничего не вижу в этом странного. Сочувствовать не надо.

— Первый раз вижу живого дальтоника, — удивляется Ира.

— Разочарую, Ира, тебя сразу — я не различаю только оттенки. А с цветами все в порядке. Но это стало препятствием к осуществлению моей мечты. Когда на медкомиссии в военкомате узнали, куда я хочу поступать после школы, то сразу же отсоветовали, мол, все равно «забракуют». Помнишь, Сема, как я переживал?

— Помню.

— Но, однако, безо всяких афер мне удалось попасть туда, куда я хотел. А оттенки эти оказались не так уж и важны. И вообще, цвета в природе не существует.

— Как это? — удивляюсь я.

— Цвет, — говорит Степа, — это лишь наше мнение. Нечто, условно принятое за реальность. А на самом деле всего лишь иллюзия. Но не буду морочить вам головы разными научными изысканиями в этой области, а то наша неожиданная встреча может превратиться в лекцию или того хуже — в диспут.

— А насчет «иллюзии» ты прав, Степа. Долго ты не «проявлялся» в моем сознании — там, в метро. Как заело что-то в мозгу, а?

— Мнение врачей было и для меня поначалу непреодолимым барьером. Но когда я понял, что мнение — это только мнение, а не окончательный приговор, то… и вот… Авторитет хорош тогда, когда понимаешь его относительность, а не абсолютность…

35. Моя спина подалась вперед. Сзади протиснулось чье-то массивное тело с отдышкой. Поезд вынырнул на станцию со своим привычным тормозяще-грубеющим «у-у-у-у-у»…

Я снова вернул свой взгляд на то место, где только что стояла юная парочка. Мимо мелькнуло черное пятно. Парня и девушки не было.

— Осторожно, двери закрываются, — услышал я. — Следующая станция… — И стало понятно, что я проезжаю свою остановку. — «А был ли мальчик? — подумалось мне. — Или все эти ощущения — результат толчка в спину? И все они довольно плотно уместились в тот миг, когда мое тело качнулось вперед?.. И девочка тоже?..»

36. — Мужчина, у вас скоро все из пакета вывалится, — подергала меня за рукав женщина, стоящая на эскалаторе двумя ступеньками ниже.

— Что?

— Переложите пакет в другую руку, а то держитесь за поручень и сумка ваша с… с… трется о борт.

— Какой «аборт»? Вы о чем, собственно?

— Вон и банан из дырки показался.

Да, действительно, на большом пальце моей руки, лежащей на поручне, висел пакет, шелестя по панели и «спотыкаясь» об алюминиевые вертикальные планки.

— Спасибо, — поблагодарил я. — «Откуда эти бананы? Не помню. Может, купил их на «автопилоте»? Так ведь тоже бывает.

Миша — вегетарианец, — усмехнулся я. — Посмотрим, какое он «травоядное», — последняя мысль перед зубьями, под которые уходили разложившиеся в ленту ступеньки.

37. Войдя в больницу, я, первым делом, поднялся в реанимацию к Артему. Мишка может и подождать. Подошел к незнакомой медсестре. Представился.

— Мне бы к Артему, проведать, — обратился я к ней.

— Ар-те-му, — растянула она, открывая журнал. — Фамилия какая у него?

— Извините, не знаю…

— Идете проведывать и не знаете? — посмотрела на меня медсестра.

— Ну у вас же не сто Артемов? Он во-он там лежит, — указал я рукой. — Меня еще Вячеслав Георгиевич вчера оставил здесь посидеть с Артемом, подежурить что ли, поддержать.

— А вы что?

— А я ушел.

— Так-так…

— В смысле, отправил меня Артем, отпустил, понимаете?

— Может, просто не очень рад был вас видеть?

— Это долгая история. Я вместо себя диктофон ему оставил, чтобы… Боже, как вам все это объяснить?

— А вы не нервничайте, не надо. У нас тут тишина и покой должны соблюдаться. Тишина и покой, — повторила медсестра.

— Я понял. Просто…

— Знаете, что?

— ???

— Я сейчас позову Вячеслава Георгиевича, пусть он решает. Вы мне что-то не внушаете доверия. Бананы для Артема принесли?

— Нет, для Миши.

— А Миша ваш где?

— Этажом ниже.

— Странный вы какой-то. Сейчас, одну минуточку… — Медсестра набрала номер. — Вячеслав Георгиевич?.. Мария, да… Подойдите, если возможно. Здесь один посетитель… э-э-э… да… про диктофон какой-то рассказывает и Артема проведать хочет, а фамилии не знает… Да, жду… — повесила трубку. — Идет, — многозначительно зажмурила глаза.

38. Через пару минут своей быстрой походкой подошел врач.

— А-а-а, стары-ый знако-омый, — пропел он. — Семен, если не ошибаюсь?

— Да, он самый, Вячеслав Георгиевич. Вот, заминочка вышла…

— Зами-иночка, — повторил он, ощупывая свой подбородок. — Побриться бы надо… Да, так?.. — Он посмотрел мне в глаза.

— К Артему я…

— К Арте-е-ему… Понятно… Видите ли, Семен, как бы вам это объяснить…

— Что? С ним что-то случилась?

— Вы не волнуйтесь, пожалуйста… Артема — того, кого вы ищете здесь — у нас нет.

— Как нет? А где же он?

— Его не было вообще, понимаете?

— Как это?

— Позвольте вас спросить: вы на учете в психиатрическом диспансере не состоите? Только честно.

— Нет, конечно.

— И не состояли?

— А почему вы задаете этот странный вопрос?

— Я, конечно, не психиатр, но…

— Послушайте, может, вернемся к Артему. Мне очень надо его увидеть.

— Мы и пытаемся к нему возвратиться.

— А причем здесь психиатрия?

— Я надеюсь, вы, Семен — разумный человек, и мне не придется вызывать охрану.

— Вот и объясните мне в чем дело, а то я уже совсем запутался.

— Тогда слушайте. Только спокойно.

— Хорошо.

— Это ваш диктофон? — Врач вынул из своего кармана мою вещь.

— Да, мой, наверное…

— Вы вчера действительно были в нашем отделении дважды. Первый раз просто прошли по коридору, остановились на некоторое время у стекла, а потом, когда вас окликнула медсестра, то пошли дальше и спустились вниз через запасной выход.

— На этаж я спустился, один…

— Не перебивайте… Второй раз вы появились у нас через часа полтора. Зашли без разрешения в палату, подошли к женщине, которая находилась в коме, взяли ее за руку и назвали Артемом. К вам подошла медсестра, а потом я. Вы вложили в руку нашей больной свой диктофон и ушли. Это, если вкратце.

— Странно.

— Вот и мне странно. Я послушал немного ваши записи. В них и правда от имени Артема ведется занимательный рассказ. Насколько я понимаю, вы — писатель.

— Скорее, литератор.

— Это тонкости профессии… Да… Тридцать часов записей.

— Тридцать?

— Для творческих людей, да и не только, свойственно… э-э-э… влезать время от времени в чужую шкуру, вживаться в образы. И тогда вы — вроде и не вы, а совсем другой человек.

— Вячеслав Георгиевич, вы на шизофрению намекаете?

— Вижу, поняли вы меня. Вторая сигнальная система, к сожалению, дает нам не только радости бытия, а и раздвоение личности. Это и меня касается, и всех, всех, всех.

Но бывают случаи, когда человек уже не может выйти по своему желанию из примерянного образа. И тогда, несомненно, необходима помощь со стороны, медицинская.

Я бы посоветовал вам, по-дружески, обратиться к соответствующему специалисту, так, на всякий случай. Возможно я ошибаюсь, но…

— К психиатру, значит?

— Это только мой совет.

— Скажите, вы говорили такие слова медсестре, когда я зашел в палату: «Где „бахилы“, зараза?»

— Не отказываюсь, сорвался. И что?

— А-а…

— Если честно, то у меня мало времени, практически нет. Поэтому думаю, что нам следовало бы расстаться… по-хорошему… Заберите свой диктофон и…

— Хорошо, хорошо. Но я могу хоть глянуть туда, где…

— И уйдете?

— И уйду.

— Чтобы вы лучше осознали, что с вами, я продемонстрирую еще и список находящихся у нас в реанимации. — Врач нажал несколько клавиш. Смотрите сами… Ни одного Артема за последние десять суток.

— Да-а-а…

— Теперь пойдемте к тому месту, где предположительно должен лежать ваш Артем.

Мы сделали несколько шагов. Я увидел, что койка, та самая койка была пуста. Я недоуменно посмотрел на врача.

— Да, да, да, — развел он руками. — Мы все, увы, смертны. Эта женщина умерла.

— Когда?

— Около десяти часов утра, если не ошибаюсь… Кстати, может имя Татьяна Польшакова вам о чем-нибудь говорит.

— Совершенно ничего. С такой фамилией у меня ни одной знакомой.

— Тогда давайте закругляться. Вы к кому шли с бананами?

— К Мише.

— Вот и идите к Мише, а после я бы все же рекомендовал обратиться…

— Спасибо, извините за беспокойство, — только и вымолвил я и направился к лестнице.

— Чуть не забыл, — окликнул меня Вячеслав Георгиевич, — «флешку» тоже заберите — ваша…

39. Спустившись на этаж, я обнаружил в фойе жизнерадостного Михаила, который «трепался» с медсестрой.

— И не говорите, — услышал я Мишкин голос. — Да разве нынешняя молодежь умеет так любить, как наше поколение? — Он взял женщину за руку. — Вот, вы, к примеру… — Тут он увидел меня и осекся. — А-а, Семен пожаловал! — воскликнул Михаил, и медсестра вытянула из рук моего знакомого ладошку.

— Так что вы уж, пожалуйста… — выдала она ничего незначащую фразу.

— Всенепременно, — улыбнулся ей Михаил и подморгнул. — Попозже э-э-э…

— Да, — ответила медсестра и, глянув на меня, пошла «по своим делам».

— Ты, как всегда, вовремя, — развернулся в мою сторону коллега.

— Кобелишь помаленьку, старый развратник?

— Взял за руку женщину — так уже и развратник. А насчет «старого» и «помаленьку» я не согласен. До старости мне далеко, и еще есть «порох в пороховницах», будь здоров. И, свободный от брачных уз, могу себе позволить осчастливить пару-тройку дюжин противоположного пола. Закон, кстати, этого не запрещает…

Что-то ты ко мне зачастил, однако. Вкусненькое мне принес, — указал он на пакет.

— Пару кило бананов — ты ж вегетарианец.

— Что? Что ты сказал?

— Вегетарианец, говорю, бананов принес от чистого сердца.

— Это что, прикол?

— Почему? Про твои воззрения на этот счет и жена моя знает, и даже тесть.

— Даниилыч?

— Другого у меня пока нет.

— А мы проверим мигом. — Михаил достал мобильник. — Так… Так… Ага, вот и номерочек Ирочки дорогой…

— С каких пор «дорогой»?

— Не мешай… Нажимаем… Звоним…

Ирочка?.. Миша беспокоит… Замечательно… Да… Дня через три дома буду долечиваться… Рядом твой благоверный… Ты понимаешь, бананов мне принес… Полезно?.. Но я даже запах их не переношу — из палаты выбегаю, когда кто-нибудь грызет эту гадость, похожую… Не буду… Ладно, и не грызет, а, легко надавив, откусывает, тьфу, почти отса… Молчу… Ну что поделаешь, пошляк… Да… Постараюсь исправиться… Впрочем, горбатый я, и могила меня исправит… Смеешься?.. Мне приятно, что смог развеселить… На пару десятков минут дольше проживешь… А ты и не торопишься?.. Чудесно!..

Я что, собственно, хочу выяснить: Сема утверждает, что я — вегетарианец, и, по его словам, ты тоже в курсе и родитель твой Даниилыч — огромный привет ему от меня — даже… Опять смеешься?.. Еще полчаса жизни дополнительной накапало…

— Ира же сама мне про бананы сказала, — вмешался я.

— Слышала?.. Не говорила?.. Отлично!.. Даниилыч на шашлычок приглашает?.. Заеду, если не слиняют старик со старухой к своему Белому морю. Корыту-то каково без них? Скучает, поди, там одно, в Архангельске?.. Ох, врачи запрещают жареное — только пареное… Бананов поесть пока?.. Да не буду я их есть. Пусть лучше расстреляют… Не кусать, а на кружочки порезать? Меленько?.. Это как на пятаки порубать… Остановился… Не буду… Тревожишься за него?.. Поговорить с ним хочешь?.. Дома еще наговоришься… Я пригляжу за ним… Да… Обещаю… Все, платонически целую прямо… в щечку. А ты что подумала?.. Исключено, сейчас моя очередь… Обязательно… Как только, так сразу, договорились… Пока…

— Ну-с, молодой человек, — ехидно произнес Михаил, пряча мобильник в карман, — что ты там насчет моего вегетарианства плел?

Так меня обозвать. Это ж на всю жизнь оскорбление, да еще какое! Лет сто пятьдесят-двести назад за такие вещи на дуэль, понимаешь, вызывали. Но я тебе прощаю. Скажи честно, решил приколоться, да?

— Да, нет.

— «Да» или «нет»?

— Ну как тебе объяснить, Миша? Я-то как раз знал и знаю, что ты — отъявленный мясоед. Но Ира и Даниилыч…

— Опять ты за свое. Даниилыч, тесть твой, на шашлыки меня пригласил. На шаш-лы-ки со свининки-и…

— Значит, они меня разыграли.

— Интересно, как ты себе это представляешь, если еще вчера ты своими глазами видел, как я жевал шаурму?

— Так вот именно!

— Все, завязали с кипячением. Хорошо?

— Ладно, — согласился я.

— Теперь скажи, что ты вчера здесь отчубучил?

— А что?

— Пришел, понимаешь, наплел про Эверета третьего, Артема из реанимации, к которому попал случайно, Красную Шапочку, потом вдруг подскочил, опрокинул шахматы, что-то промямлил в виде диалога и сквозанул наверх с приличной скоростью. А через минут пятнадцать появился вновь. Трали-вали — и пошел с глазами один зеленый, другой на север.

Я, между прочим, всю ночь кувыркался — не мог уснуть. А утречком, дай, думаю, разузнаю про твоего Артема.

— И…

— И, парень… переутомился, похоже, ты. Что-то не так с тобой. Ты не обижайся только, но нервишки стоило бы проверить, ей-богу.

— И ты туда же!

— Куда же?

— Шизоида из меня хотите сделать! Все хотите!

— Ну почему сразу «шизоида»? Переутомление, простое переутомление. Сам же говорил про творческий застой. Вот и…

— А Эверетт откуда?

— Ну я-то почем знаю?

— Да я о нем и не слышал никогда, пока вчера к… к нему… к тебе не пришел.

— Все говорят, что не было никакого Артема, а ты говоришь — был.

Я достал диктофон.

— Видишь, врач-реаниматолог мне передал. Вчера он был пустой, а сейчас заполнен записями до упора — тридцать часов. Я его вчера, можешь смеяться надо мной, Артему дал, когда он попросил.

— А ну, включи-ка, послушаем, — предложил Михаил.

— Да, пожалуйста, — нажал я на «play».

«Даже не знаю, с чего начать, — услышали мы. — Ведь в эту штуку надо постараться вместить быстро убегающую от меня жизнь, которая…»

— Стоп, стоп, стоп! — воскликнул Михаил.

Я остановил воспроизведение.

— Так это твой голос, Сема.

— Мой?

— Немного измененный, но твой.

— Когда? Когда я успел наболтать тридцать часов?! Вчера — пусто, а сегодня — на тебе!

— Допустим. Пусть будет по-твоему. Но тогда ответь на один единственный вопрос: когда твой Артем настрочил столько, если ты ушел отсюда… — Михаил посмотрел на часы, — двадцать часов назад?

— Не знаю, — признался я.

— Вот и я не знаю. Но голос-то твой. Готов на рельсы лечь, как Анна Каренина, — поверь мне. Это безо всякой экспертизы очевидно.

— «Очевидно», как у того польского крестьянина, про которого ты мне вчера рассказывал?

— Нет, все ошибаются, один ты прав.

— А что, разве так не бывает?

— Бывает по-всякому, но…

— А где твои «допуски»? Что ты так уперся в эту долбаную очевидность, в которой еще надо основательно разобраться?

— Правильно, «разобраться». И поэтому, давай, Сема, пойдем по пути наименьшего сопротивления?

— А именно?

— А именно, позвоним к нашему общему знакомому Льву Измайловичу. Может тебе всего-то надо недельку валерьянки какой-нибудь поглотать, чтобы в норму прийти. И если он скажет, что все «ОК», я буду первым, кто поверит в эту…

— «Чушь» ты хотел сказать? Так?

— Совсем не это я хотел сказать. Сема, я тебе как друг…

— Да пошел ты! — сорвался я. — На, жуй свои бананы, вегетарианец! — кинул я ему и быстро пошел, побежал прочь.

— От вегетарианца слышу! — врезалось мне в спину. — Психопат!.. Ему как… — Я свернул за угол и понесся по лестнице вниз к выходу.

40. Мне стало не хватать воздуха. Я задыхался… Задыхался, будто мои легкие заполнились ледяной водой, будто я сам провалился в сковывающую, перехватывающую дух холоднющую H2O.

— Беги! Быстро беги! — явственно услышал я, и ноги мои начали двигаться скорее.

Какая-то сила вытолкнула меня наверх. Я закашлялся, поперхнулся, и в следующий миг изо рта хлынул поток.

— Нажрался, — долетело до меня откуда-то издалека.

— Может человеку плохо, а вы… Мужчина, что с вами? — Кто-то поддержал меня под руку.

— Со… со мной… — открыл я глаза, и новый толчок изнутри вызвал вторую, более мощную струю прозрачной жидкости. — О-о-ох, — простонал я и сделал, наконец, глубокий вдох.

Зрение стало проясняться, и я увидел молодую женщину, поддерживающую меня за руку.

— До лавочки дотянете?

— Спасибо, мне уже лучше, — ответил я ей и сделал несколько шагов.

— Сидите, а я врачей позову.

— А вот этого не надо.

— Почему?

— Долго объяснять. Минутку посижу и поеду домой… Да не смотрите на меня так…

— Давайте тогда я вам такси вызову?

— Ну, если вам не трудно… — согласился я. — Честно, лучше, — скорчил улыбку, больше походящую, видимо, на гримасу.

— У меня такое впечатление, что вы залили в пустой желудок литра три воды.

— У меня тоже… Только в… — осекся я.

41. Когда я вышел из машины у своего дома, то уже был в норме, вроде бы, физически. А в голове чавкала даже не каша — настоящий кисель. За сутки, за какие-то сутки все так перемешалось, что я действительно ощущал себя заблудившимся в «трех соснах».

Казалось, что мои родные и близкие, коллега Мишка, врач-реаниматолог, медсестры и, естественно Артем устроили мне какую-то мистификацию, жестоко разыграли меня. Но в сумме это не укладывалось ни в какие логические объяснения. Ошибся-то этажом я. К тому же многие задействованные лица не знали друг друга. А Артем просто испарился. И запись на диктофоне, моим голосом, по заверению Михаила.

Выходило, что история замыкается на мне… Или начинается с меня… Или… И если каким-то непонятным образом я «нащебетал» тридцать часов на диктофон… Но когда?! Неужели я схожу с ума. Ведь тот, у кого «поехала крыша», не замечает этого, не отдает себе отчета, что, мол, вот, до, скажем, пятнадцати тридцати я был абсолютно нормальным человеком, а в пятнадцать тридцать одну — принимайте «неадеквата» в «палату номер шесть».

И если со мной это произошло, то когда?.. Неужели когда вчера поднимался в больничном лифте? Ну, может чуточку раньше… Ладно Артем, но родная дочь… И раз я все это осознаю и даже, хрен с ним, допускаю, что я зашизил, то вряд ли сошел с ума я. А если со мной все в порядке, то…

Нет, этого не может быть, чтобы столько людей одновременно… И почему, собственно, «белое» или «черное», «да» или «нет»? Бывает, что и парадоксально складываются обстоятельства, не имея однозначного ответа, — и «да», и «нет», и… беременна, и не беременна… Это, конечно, загнул…

Так, спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон, который живет на крыше. Начать осторожно разматывать клубок, с первого взгляда, противоречий. И не поддаваться на провокации. Ничему не удивляться и ничего никому не доказывать. Плоская Земля? — пусть будет плоской. Хоть квадратной… хоть круглоугольной, блин…

И не торопиться. Прояснится, не сейчас, так потом. Просто пока зацепиться не за что, точнее, эмоции мешают и… да, дурацкие аксиомы, вдолбленные в детстве — «не пересека-аются»…

Я сделал три глубоких вдоха-выдоха и направился в подъезд. Преспокойно поднялся на лифте, вышел, достал ключи от квартиры и… ни один не пролез в замочные скважины — за-ме-ча-тель-но-о!!! Зашибись!!! Но стало интересно. По-настоящему, черт побери!

И чего я тыкал ключами, когда все дома? Вот, олух! Я улыбнулся и нажал на кнопку звонка.

42. — Ой, ну наконец-то! — воскликнула моя жена, открыв дверь. — Мы так волновались. Что так долго? Я тебе звонила, а ты не отвечал.

— Е-мое! — воскликнул уже я и стал хлопать себя по карманам. — Точно. Сразу видно, что давно в метро не ездил. Стибрили, наверное, мобильник.

— Как же так?

— Бывает, — ответил я, хорошо зная, что «аппаратик» преспокойненько лежит себе во внутреннем кармане вместе с диктофоном. — «Отключить надо, чтоб не проколоться на пустяке. И спрятать понадежнее. Выкинуть…»

— И правда, чего по пустякам расстраиваться?

— Проголодался я, однако. Съел бы чего-нибудь…

— Это мы мигом устроим. Тебя ждали, не садились еще ужинать.

— Вот и славненько, — потер я ладошку о ладошку.

— Только руки как следует вымыть.

— Могу даже искупаться для пущей стерильности, — пошутил я.

— А-а, зятек дорогой вернулся, — выглянул Даниилыч.

— Куда ж я от вас денусь.

— Да и от нас не так легко избавиться, — хмыкнул тесть. — Кира, да оторвись ты от телевизора. На стол пора чего-то поставить.

— А?..

— Ага…

— «Ага» хватит тебе.

— Я ж в гостях и на пенсии, Кирочка. Ира, ты слышишь, что мать твоя говорит?

— На ваше поведение посмотрим, — ответила моя жена.

— А чего на него смотреть?.. Мишка твой звонил, — заговорщически тихо бросил мне тесть, оказавшись рядом. — Вы что, поссорились?

— Это ему так показалось, наверное.

— Так ты ж ему, плотоядному, бананов принес, да еще и на меня с Иркой сослался, будто мы его знаем, как закоренелого вегетарианца.

— Уж и пошутить нельзя, — подморгнул я тестю.

— А-а, так… Слышали?!

— Ничего никто не слышал, — сказала Ира. — Ты еще руки не вымыл.

— Момент, — исчез я в ванной. — «Куда б тебя запихнуть? — подумал я, нащупывая мобильник и оглядывая ограниченное пространство. — Сюда… Нет… Во-от твое временное убежище, дружок… А sim-карту мы из тебя вытащим, на всякий случай…»

43. Не успел выйти из ванной, как услышал звонок в квартиру…

— Здравствуйте, здравствуйте, мои милые друзья, — услышал я. — Решил зайти мимоходом. Извините, что без приглашения, но я ненадолго.

— Лев Измайлович, мы всегда рады вас видеть. Вообще-то вы не так часто балуете нас своими визитами, — голос жены.

— Ирочка, это минус или плюс?

— Скорее, минус, чем плюс.

— Уклоняетесь, уклоняетесь…

Потом какое-то быстрое шушуканье.

«Ясно», — улыбнулся я и открыл дверь.

— Семен! — театрально выкинул руки в мою сторону психиатр.

— Лев Измайлович! — в том же духе ответил я.

— Я тебя вот таким помню.

— А я вас нет.

— Это почему же?

— Никак не получается преодолеть разницу в двадцать пять лет.

— Логично.

— Не хами, — тихо одернула меня жена. — Проходите, мы как раз ужинать собирались.

— Значит, я вовремя… Саша, Кирочка… И Юлечка здесь… Как славно…

44. Мы сидели за столом, и я невольно ощущал, что так или иначе, хотя неумело-скрытно, все внимание было сосредоточено на мне.

«Игра началась, — отметил я про себя. — Ну, что ж… Главное — ничему не удивляться».

— Юлечка, кто-нибудь уже занял место в твоем сердце? — спросил Лев Измайлович.

— Пока ничего серьезного, — улыбнулась моя дочь.

— А у меня есть один кандидат на примете. Могу познакомить. Папа, думаю, будет не против. А, Семен?

— Папа с удовольствием переложил бы этот вопрос на плечи самой Юли, — ответил я. — Как-то не очень мне нравится совать свой нос в такие деликатные вещи. Если бы я вдруг узнал, что моя дочь вышла, не оповестив меня, замуж или ждет ребенка, то принял бы это как должное.

— Обалдеть, — комментарий моей жены.

— Моя школа, — гордо заявил тесть.

— Твоя, — несколько скептически подтвердила теща.

И все дружно засмеялись.

— Кстати, как поживает твой друг Михаил? — спросил психиатр.

— Давно я его знаю, но он в моих списках числится до сих пор в разряде хороших знакомых, — ответил я.

— Ну, и… — подтолкнул меня Лев Измайлович.

— Извините, пусть Ира расскажет, а мне на минуточку надо выйти. Она в курсе. А я после дополню, если что. — И я встал из-за стола и вышел, заметив скрыто-растерянные взгляды.

45. В ванной комнате я «покашлял» от души так, что у меня по-настоящему запершило в горле.

— Все нормально? — спросила Ира, когда я снова вернулся за стол.

— Что-то не туда попало, хм… хм… — ответил я. — Итак, про Мишку, — напомнил тему.

— Да, да… Ирочка немного уже…

— А сам Михаил? — пристально посмотрел я в глаза психиатру.

— От тебя, Семен, разве что-нибудь скроешь, — развел руками Лев Измайлович. — Но это, наверное, и к лучшему — не будем ходить вокруг, да около, а попытаемся прояснить некоторые моменты, связанные… э-э-э… с неким Артемом. Если ты не против, конечно? И отнесись к этому, если можешь, как к…

— Профилактическому осмотру, — подсказал я.

— К дружеской беседе, но пусть будет по-твоему.

— А что, есть симптомы? — покрутил я пальцем у виска.

— Есть некоторое беспокойство родных людей, Семен. И чтобы его развеять…

— Навскидку, Лев Измайлович, какой бы вы дали предварительный диагноз моего состояния?

— Я… я…

— Не стесняйтесь, прошу вас.

— Семен, ну пожалуйста, — попросила меня Ира.

— Ладно… Так о ком-о чем конкретно вы хотели меня спросить?

— О… об Артеме и… и диктофоне, если можно.

— Это все?

— И о бананах, пожалуй…

Я обвел взглядом присутствующих, сосредоточенно глядящих на меня, и не выдержал — рассмеялся. Сначала тихо, как бы покашливая, а потом все больше и больше расходясь и самозаводясь.

Через минуту я уже лежал на полу, скорчившись от безудержного хохота.

— У него истерика, — слышал я голос психиатра, и новый прилив веселья подкатывал к горлу.

— Может, «скорую»? — волновалась Кира Захаровна, а я взрывался ржанием.

— Папочка, — обращалась ко мне дочь, а я бил по полу кулаком.

— Прекрати спектакль! — взвыла жена, и я, наконец, перевернулся на спину и вдруг замолчал, продолжая улыбаться.

— Давай руку, — наклонился ко мне Даниилыч, протягивая свою. — Не укусишь? — подмигнул он мне.

— Глотку перегрызу тебе, папаша! — схватил я его за руку и подскочил на ноги. — А-а-а!

— Тесть шарахнулся назад, натолкнулся на тещу, и оба повалились на так кстати стоящий в нужном месте диван.

— Се-ме-о-о-он, — как-то почти проблеял психиатр и не по годам резво скрылся в моем кабинете, захлопнув за собой дверь.

Ира и Юля будто застыли на месте. Остановился и я.

— А теперь успокойтесь — вы, — заявил я непринужденным тоном. — Шизофрения и психопатия отменяются. И Льва Измайловича остановите, пока не поздно, а то он созовет сейчас в нашем доме консилиум со смирительными рубашками. Лев Измайлович! — крикнул я. — Выходите, Сема неожиданно выздоровел!.. Не бойтесь!

Дверь в мой кабинет слегка приоткрылась.

— И… и что это было? — часто хлопая ресницами, осторожно спросила Ира.

— Маленький розыгрыш, — объявил я. — Не раскусили вы меня. И конец творческому застою. Все, сажусь за работу. Только вот… Но, впрочем, это мелочи.

— Убью! — с кулаками бросилась на меня жена, а я подхватил ее и закружил по комнате.

— Ну ты даешь, папа! — рассмеялась и заплакала одновременно Юля.

— Нет, писатели все же того, — поднимаясь с дивана, прокряхтел тесть.

— Но весело получилось, — хохотнула теща. — Давно я так…

— А Артем откуда взялся? — услышал я вопрос из приоткрытой двери.

— Придумал я его, Лев Измайлович!

— А на диктофоне чьи записи?

— Мои, а чьи же еще?!

— А-а-а…

— Да, да и еще раз да! Сюжет отменный! Настоящая правда жизни! Фуф, устал, — сказал я, остановился и опустил Иру на пол.

— Какой прокол. Старый я дурак, — вышел наконец в зал психиатр. — Вот не знаю, обидеться мне или… Тут, конечно, и Сухомлинский ваш не сказал бы свое знаменитое «Не верю!»

Но за науку спасибо. Если бы ты сам попытался, я бы тебя сразу раскусил, Семен. Но ты стольких людей подключил, хитрец. Столько свидетельств…

— Может, субъективных мнений?

— Ты прав — субъективных. И непрофессиональных.

— Всех опросить успели?

— Пришлось. Ради тебя, актер, старался. Теперь, если что, и случится, не поверю. Да…

Чаю-то хоть нальете на дорожку?.. Пиши теперь, а мы почитаем потом. Только мои имя и фамилию не склоняй, а то, ей-богу, в суд на тебя подам.

— Обещаю изменить, — улыбнулся я.

— А ну-ка посмотри мне на переносицу… Теперь на палец… Так… Сюда… Может, валерьяночки попьешь маленько?.. Я всем советую…

— А может по коньячку вместо чая?

— Пожалуй, это более правильное решение, — наконец разулыбался Лев Измайлович…

46. Утро нераннее, часов десять. Середина ноября. Морозец, но снега еще нет. Я прогуливаюсь с Васей.

— Пойдем, сходим на пруд, — предлагает он.

— А там что? — спрашиваю я.

— Там лед, — отвечает Вася. — Перейдем по нему на другую сторону к лесополосе и насобираем желудей.

Заманчиво.

— Пойдем, — соглашаюсь я. — Только чтоб никто не увидел.

— А мы по нашему огороду спустимся.

Я захожу в калитку за Васей. Проходим мимо его дома, минуем двор и сарай и быстро исчезаем в кустарнике, где нас, конечно, неплохо видно. Но основное внимание тех людей, что остались в домах, приковано больше к улице и разным бытовым мелочам.

Минут пять — и мы уже на берегу. Действительно, пруд покрылся льдом. Вася пробует его ногой на прочность.

— Уже нормально, — говорит он. — А позавчера ломался. Ну что, пошли? — С этими словами Вася стал на лед и заскользил по нему.

Тонкая твердая пленка издавала легкий треск, даже видно было, как она прогибается, но больше ничего. А Вася уже входил во вкус катания — мелкими быстрыми шажками разгонялся и-и-и… проезжал на подошвах метров семь, а то и все десять.

— Спускайся! — крикнул он мне чуть ли не с середины пруда. — Догоняй!

Я помялся на берегу, будто что-то удерживало меня. Но запретный плод, как говорится, сладок. И я шагнул вперед. А через пару минут забыл уже обо всем — до того приворожило это быстрое скольжение по гладкому льду.

Разгоряченные, мы очень скоро оказались на противоположном берегу. А там почти сразу начиналась довольно широкая лесополоса, где я с родной теткой в начале осени собирал грибы-поддубники.

Желудей было немало. И мы за каких-то минут пятнадцать заполнили ими все карманы. Изготовим из них всякой всячины, как вернемся!

— А теперь наперегонки! — крикнул Вася и устремился к пруду.

Я за ним. Мне уже не хотелось отставать — дух соперничества пробудился. Но догнать его никак не удавалось. Навыки разгона-скольжения у Васи были явно лучше моих.

Метров за тридцать до берега я упал и больно ушиб коленку. А мой «соперник», пока я с трудом поднимался, достиг «финиша».

Я стоял. Мне было больно и обидно. Слезы застилали глаза, но я не хотел их показывать Васе и вытирать не хотел, а просто стоял и мутно смотрел в никуда, и не заметил то, что заметил Вася — лед подо мной, эластично растягиваясь, начал медленно опускаться, и вода из трещин засочилась по ногам.

— Беги! Быстро беги!!! — с надрывом закричал Вася, и ноги, «очнувшись» первыми, за несколько секунд доставили мое тело к берегу, у которого я «удачно» провалился по пояс. Обжигающий холод молнией сверкнул по позвоночнику и ударил в мозг. Сердце б

будто на миг остановилось, и перехватило дыхание.

47. Я широко открыл глаза и… увидел над собой гладкий, под мрамор потолок.

— Фуф, — выдохнул я и повернул голову. Люда была рядом, спала. — «Ведь сколько лет прошло с тех пор, а мне это снится. В двух вариантах. Но этот лучший, — улыбнулся я, — хотя просыпаюсь в обоих случаях».

48. Закрыл глаза и вспомнил, как шестилетний Вася помог мне выкарабкаться, как мы бежали вприпрыжку к нему домой греться и сушиться. Благо его родители были в это время на работе.

Он в печку дров подкинул, чтоб жарче было, самостоятельный такой. А я боялся, что если мои дед с бабкой узнают, то гулять больше не пустят, и придется сидеть с родным братом Славиком, который говорит только три слова и недавно начал ходить, и обписывается.

И каким мне тогда показался вкусным хлеб с вишневым вареньем, которым меня угостил Вася. И мы его запивали горячей водой.

Из вишневых косточек я любил «строить дороги» на столе, но это у себя. Мне все ягоды из компота в банках отдавали, потому что не любили их, а любили «юшку». Когда я вырос, то тоже «юшку» полюбил, а ягоды разонравились.

49. Из соседней комнаты донесся голос.

«Бабушка!»

Подскочил с дивана.

— Что? — спросонья приподняла голову Люда.

— Сейчас узнаю, — ответил я и пошел.

— Вот… — со слезами на глазах сказала моя бабушка, лежащая на кровати.

— Все хорошо, — подмигнул я ей. — С каждым бывает. Сейчас поменяем.

— Так это в раннем детстве, — конфузливо улыбнулась она.

— Значит, молодеем.

— Это точно.

— Люда! — позвал я.

— Я всегда была самостоятельной, а теперь… — с горечью сказала бабушка. — Проклятая болезнь, проклятая старость. Сережа с Ноной скоро придут?

— Скоро. Заняты они пока. А цветочки твои уже зацвели.

— Посмотреть бы на них.

— Поправляйся и увидишь. Если хочешь, хоть сегодня тебя к ним свожу.

— Не надо. А вдруг опозорюсь. Потом как-нибудь.

— Значит, за тобой — хороший настрой.

— Да, конечно, настрой.

— А на эти мелочи не будем обращать внимание.

— Не будем.

— Лопаты, грабли, тяпки — ох, как соскучились по тебе.

— Доброе утро, бабулечка, — вошла Люда. — Только никакой хандры.

— Ни-ка-кой, дорогая моя. Через месяц, обещаю, буду как скаковая лошадь.

— Принимается. А сейчас займемся водными процедурами.

Я помог подняться и взял на руки сильно похудевшую бабушку и понес в ванную.

— Так дед твой меня на руках носил, — прильнула она ко мне головой. — Как будто вчера это было. А моему сыну уже пятьдесят. Таким же, как я, видно, и… Да-а-а… — вздохнула. — Один день…

50. — А мне Вася желудей дал — вот сколько! — воскликнул я, войдя в дом и пытаясь замаскировать свой «провал».

— У тебя, по-моему, и своих немало осталось. Зачем тебе столько? — спросила бабушка Марфа. — Замерз?

— Не-а. Я у Васи был дома. — И тут я заметил в углу у стены сидящего с моим братом на руках незнакомого, но все же очень знакомого мужчину, который смотрел на меня и улыбался. — Здрасьте, — сказал я ему и замолчал, приглядываясь.

— Ты что, родного отца не узнал? — засмеялся дед Афоня.

— Иди ко мне, сынок, — позвал папа.

А я застыл на месте, засмущался — слишком давно его не видел, и матери тоже. Забыл почти. И привык к сельской раздольной жизни, к деду с палочкой, бабке с раскосыми глазами, прабабке — вылитой татарке, тетке, которая доучивалась в вечерней школе и работала почтальоном, разъезжая по селу на велосипеде. Она меня часто катала на багажнике. И мне казалось тогда, что лучшей работы нет на свете. А что, катайся себе…

И я хотел стать почтальоном, когда подрасту. Но «рослось» не очень. Мне тогда было неизвестно, что если ждешь, то время будто ждет вместе с тобой, не идет почти, а переминается, как и ты, с ноги на ногу, продвигаясь вперед незаметными шажками.

— Подойди, чего ты, — легко подтолкнула бабушка Марфа. — Отвык…

Я подошел. Отец подхватил меня и посадил на другое колено.

— Я по вам так соскучился, — сказал он, прижимая меня к себе. — И мама, и бабушка с дедушкой… А ты скучал?

Что я мог ответить? Поначалу, может, и да, только не помню, а вообще — нет.

— Так скучал? — повторил вопрос папа и чуть встряхнул меня.

— Не знаю, — ответил я.

— Скоро домой поедем, — сообщил мне отец. — На самолете полетим.

— А я разве не дома?

— Ну-у-у… Это другой дом, понимаешь?

— А Вася и Наташа?

— Это друзья его, — подсказала бабушка Марфа.

— Вася и Наташа здесь останутся. Мы же не можем их взять с собой?

— А почему?

— Потому что маленькие дети со своими мамами и папами должны быть. Васины и Наташины родители в этом селе живут, а мы — в городе. Далеко-далеко отсюда.

— А почему я и Славик здесь живем? Вера — мама Славика к тому же.

— Как, мама? — удивился отец.

— Он ее так называет, а мне она просто Вера, но я ее очень люблю.

— Да-а-а… Ты раздевайся пока, — сказал мне дед Афоня. — И папу надо накормить. Голодный он с дороги… И устал…

— А можно мне остаться? — взглянул я на бабушку Марфу, у которой — я заметил — навернулась слеза.

— Нет, надо ехать, внучек, — ответила она. — Пойдем раздеваться, пойдем.

— Но почему?

— Съездишь к маме, а потом снова приедешь к нам, когда тепло будет.

Отец, видно ошарашенный услышанным, выпустил меня…

Повисло молчание, которое процарапывалось частыми вздохами всех.

— Эх, жизнь, — услышал я слова деда Афони из другой комнаты. — Нонка, Нонка…

51. Я сижу на горшке, том самом, и передвигаюсь, раскачиваясь, по углу комнаты. Между письменным столом и диваном, у окна, узкое пространство — узенькое. И там сохранились несколько засохших, черных, плоских, прилипших к паркету сгустков крови.

Когда я вспоминаю о них, то осторожно, чтоб никто не заметил, ненадолго приближаюсь туда и ногтем отковыриваю от краев пятен маленькие кусочки. Они твердые, но при сильном нажатии трескаются и ломаются. Я каждый день отламываю, но они не заканчиваются.

Меня позвала мама, отвлекла. Я откликнулся.

— Вот ты куда добрался, путешественник. Пора и меру знать, а то кишки вывалятся… Поможешь пеленки гладить?

— Помогу.

— А потом мы пойдем, погуляем.

52. Зима. Мы вдвоем «хрустим» по снегу.

— Мы скоро уедем, — говорит мама, — далеко-далеко.

— На море?

— Нет, там моря нет, но есть много прудов.

— Все вместе?

— Без папы, дедушки и бабушки…

— Надолго?

— Не знаю.

— А в садик я не буду тогда ходить?

— Нет, конечно.

— Ура-а-а!

— Почему «ура»? — улыбается мама.

— Потому что я не люблю ходить в садик.

— А что ты любишь?

— Когда с бабушкой идем туда и обратно. А еще, когда мы с ней в войну играем.

— Там, куда мы поедем, есть другие бабушка и дедушка. Ты их помнишь?

— Нет.

— Они сюда приезжали. А мы к ним тоже. Это мои папа и мама… Ну, ничего, вспомнишь, узнаешь.

— А мои друзья?

— Там другие будут.

— А…

— Так надо. Только никому про это не говори. Ни-ко-му. Это будет наш секрет от всех-от всех…

— Не расскажешь?

— Нет…

53. Но вечером я верчусь вокруг бабушки. Она разложила большую карту, на которой нарисованы много разных животных. Бабушка готовится к лекции по зоогеографии.

— Бабушка, а мы где живем? — спрашиваю я.

— Вот здесь, — тыкает она пальцем в бумагу. — Видишь зубра? Узнал?

— В музее он страшный, а здесь нарисованный…

А где другие бабушка и дедушка мои живут?

— Другие… Другие вот здесь, — показала она. — Там тоже зубр есть, только выше. И если от него вниз провести пальцем…

— А наш зубр к маминому в гости приходит?

— Нет.

— А почему? Тут же совсем близко. Смотри. — Я сгибаю пальцы и «прыгаю» по карте. — Тыг-дык, тыг-дык, тыг-дык… Здравствуйте.

— Здравствуйте, — улыбается бабушка. — Зачем пришли?

— Соскучился я.

— А-а, тогда прошу в гости. Я угощу вас сладкой травкой с альпийских лугов. Там, где вы живете, такой ни за что не найдете.

— А у нас много прудов есть.

— А у нас горы, чистые и быстрые реки.

— А у нас… Бабушка, вот это же недалеко?

— Вообще-то, далековато — на трамвае не доедешь.

— А на автобусе?

— Если дня два без остановки, то можно.

— Значит, ты ко мне в гости не придешь.

— Прискачу — тыг-дык, тыг-дык, тыг-дык… Здравствуйте, я принесла вам целый мешок подарков. Устала, пока к вам добралась…

— Нет, по правде?

— А по правде — готовь пистолеты. Я через полчаса освобожусь и тогда-а… Бабушка никому не отдаст своего внучика.

— Но меня же могут украсть?

— Я хороший часовой.

— А если мама?

— Маме-то зачем? Ты ж ее сынок родной.

— Она не у себя, а у тебя украдет и у дедушки, и папы.

— Новость, — посмотрела на меня поверх очков.

— И Славика тоже… Только ты никому не говори.