Бесплатный фрагмент - ЛоГГ. Спасти императора

Судьба ведёт наёмника сквозь тысячи дорог

На перекрестье городов и трасс.

Театр Последней Битвы пройден вдоль и поперёк,

И с нами Бог — так кто же против нас?!

Алькор. «Марш наёмников».

1. Пытка надеждой

Спрашивается, куда в определённый, один-единственный всего лишь момент девается интуиция и иже с ней прочие рефлексы да инстинкты? Ну почему когда надо, не срабатывает ничего, никакое, даже самое затюканное чувство опасности? А потом уже все сожаления и прочая бесполезны до смехотворности — только вот совсем не до смеха, мягко говоря. И тем более обидно, что тебя, дурака, предупреждали — но у меня же привычка предупреждения игнорировать, мол, не я послушал, а вы принудили, господа окружающие и соратники. Вот и доигрался, вот и доважничал — теперь абсолютно неважно, кто что подумает из каких-то абстрактных людей. А вот то, что до адской боли внутри понятно, кто будет сходить с ума от ужаса — вот тут у тебя, гордый ты наш император, крыть нечем, верно? Больно? Видать, это ещё бутончики… Что, позавидовал успехам Катерозе, что ли, раз так легкомысленно отнёсся к её совету поберечься до того, как она решит проблему со сбежавшими с глаз розентриттерами, решил, что тебя оно не касается, стало быть? Ну вот, явно оно сейчас тебя и касается, придурок — ишь, как от души закрутили жёсткие наручники, этак часов через пять руки дойдут хорошо, до некроза без проблем, а что ты будешь делать с изуродованными руками, даже если тебя оставят в живых? То, что пока оставили — вовсе не плюс, этак запросто может оказаться. Страшно ныло плечо, в которое угодила иголка парализатора. Дозу туда явно закатили, расщедрившись — никакие навыки юности Райнхард применить не смог и не успел, хотя пытался на автомате зажать мыщцами рану и рухнуть хотя бы вниз, к ручью — возможно, именно из-за этой попытки овладеть ситуацией яд подействовал ещё быстрее, и он хотя и сознавал, что застыл стоя, не в силах даже открыть рот, не то, что бы крикнуть — ничего уже сделать было нельзя. Убиваться от сознания того, как по-подлому и просто поступили с ним сразу же, накрыв голову мешком и грубо утащив куда-то, тоже не было ни желания, ни сил — сейчас тело само этим занималось, то и дело взрываясь простреливающими болями — понятно, яд начал бродить в мыщцах, да и после неизвестно сколько длившегося забытья где-то что-то затекло, и поскольку он не может толком шевелиться, надеяться на прекращение этой пытки не приходится. Да и думать о том, что ждёт в ближайшем будущем, сил тоже не было — тем более понятно уже, что ничего хорошего. Это вот как раз интуиция подсказывала весьма настойчиво, как и то, что вряд ли есть на что надеяться, вроде какого чудесного избавления — те, кто смог дождаться, когда он отвяжется настолько, что выйдет за цветами для Хильды совершенно один, никого не предупредив, явно хорошо знали, что делали. Райнхард непроизвольно попытался горько вздохнуть от мысли о Хильде, и это вызвало несколько новых волн боли, от которых впору было вовсе задохнуться. Нет, выжить. Выжить хотя бы ради неё — что бы не ждало впереди… Это слишком тяжёлая цена за всё — знать, что она страдает из-за меня, пусть уж отыграются на мне тогда, сколько смогут — а то на черта было всё это нужно, хоть победы, хоть корона. Что там пел этот самозваный орден, который возглавлял этот странный юноша, что проектировал храмы? «Стоила костра корона в Реймсе, лилии не стоили цены»? Вот ведь весёлая забава, за лилиями-то я нынче и полез, получается — тоже мне, букет с нейтральной полосы, стало быть, из последней строчки. Райнхард вдруг почувствовал, что может улыбнуться — и не без удовольствия шевельнул губами. Всё же, самая лучшая строчка в гимне словодельцев — обозвались ребята с явной претензией, с явной — вовсе не там, а как раз посредине — «если где мерещится свобода, вслед за ней появятся гробы». Что ж, с такой сменой не страшно даже умирать, если что… Господи, позаботься о Хильде, прошу только об этом. Сын поймёт, когда вырастет.

Он пытался всё же двигать мышцами, чтобы разогнать кровь. Боль накатывалась страшная, но ведь приходилось когда-то в лихорадке терпеть, потерпим и сейчас — хоть какое-то занятие, да и сознавать, что он не совсем погиб, было приятно. И не так позорно будет встречать то, что ждёт вскорости — а там явно что-нибудь мерзкое… Сколько же прошло уже времени? Есть хочется… Ещё и душновато — видать, его всё ещё куда-то везут, видать, это неблизко, конечно. Голова была ватной — точно траванули при захвате неслабо, и никак не улавливала никаких намёков на смену режимов — ну, хотя бы понятно, что старта с планеты не было, и он всё ещё на Одине. Если только… если только он не терял ни разу сознание — а вот за этот пункт поручиться нельзя, перед глазами темень такая, что ничего не разобрать. Людей он вовсе не чувствует — навыки, натренированные в пору слепоты, утрачены не были, однако ничьих эмоций поблизости, в нескольких метрах от себя Райнхард не ощущал, да и с более дальнего расстояния он не был объектом ничьего внимания. Так, а вот это уже подсказка… Катерозе, точно. Не Хильда — ей нельзя волноваться, пока он не выбрался. Катерозе, услышь меня. Услышь меня, пожалуйста. Я в беде, Катерозе, попытайся меня найти. Достань Кисслинга — он скажет тебе, где растут лилии, которые были на твоём свадебном платье, это не совсем они, но похожие. Там должны быть следы, где меня схватили — это уже зацепка. Да даже если и нет — ты можешь почувствовать оттуда, где я. Катерозе, помоги мне — мне очень плохо. Катерозе, ты слышишь меня?

От нового напряжения накатила крепкая волна дурноты, в ушах зазвенело, да ещё пришлось сделать неосторожное движение локтями, пытаясь шевельнуть скованными запястьями, и Райнхард отключился от боли, не успев понять, ушёл ли его мысленный крик в пространство. Он даже не успел представить перед собой лицо леди фон Кройцер, этой невозможной в своей бесшабашности флибустьерши удачи. Да и не знал бы он, обрадовало ли бы его знание одного небольшого события, что произошло через пятнадцать минут после его падения в небытие.

В кабинете Оберштайна раздался звонок по серой линии — по таким он отвечал только сам.

— Слушаю, — с извечной невозмутимостью проговорил он, не посчитав нужным поприветствовать собеседника — коли звонят так, то не до церемоний.

— Пауль, по ходу, у нас проблема, — столь же холодным тоном заявила рыжая бестия на том конце связи. — Оставайся на связи и дай мне Кисслинга, срочно. Немедленно.

— Что, нет времени пояснять? — с ледяным спокойствием ответил Оберштайн, нажимая нужные кнопки. — Пожалуйста, миледи.

— Не до шуток, Пауль, — фыркнула собеседница, и услышав нужный щелчок, рыкнула очень деловито, но грозно, — Кисслинг, срочно сообщите, как давно пропал император и где, чёрт возьми, растут белые лилии, а? Те, которые он мог отправиться рвать, думайте, Кисслинг, а не удивляйтесь!

Райнхард пришёл в себя от нового приступа острой боли и нехорошего ощущения, что с ним что-то делают. На глазах была очень плотная повязка — даже и надеяться нечего, что она сокользнёт или ещё что-то в этом роде. Руки в наручниках так и остались налитыми холодом и тупой болью, но за плечи явно кто-то держал, иначе бы он не смог стоять на коленях и грохнулся бы лицом вниз. Дышать было намного легче, и несло какой-то бредовой смесью пыли, шерстяной одежды, холодного металла и духов разных оттенков. Ужасно хотелось закашляться, но отчего-то Райнхард не спешил этого делать — сейчас он чуть ли не кожей ощущал множество людей вокруг, больше десятка точно, которые воспринимали его очень злобно, как минимум… Что-то подобное он ощущал и в юности, когда кайзер не скупился на титулы за победы, и каждый поход по ковровой красноте между стоящими навытяжку обычно злобными свидетелями его торжества был окутан такой тошнотворной ненавистью, что кто другой мог и споткнуться на ровном месте, а то и рухнуть на подкашивающихся ногах. Ни тогда, ни сейчас он не боялся — но молча выжидал и не торопился с телодвижениями. Но сейчас на шее под рубахой висел нательный крест, — и, как ни странно было это ощущать, он как будто сам шевельнулся и завибрировал секунды на три… Может быть, Кирхайс? Кулон, полученный от призрака основателя рейха, к счастью, остался в кабинете — но с тех пор ни того, ни другого Райнхард поблизости не ощущал. Разве что Катерозе перед свадьбой, так напугавшая его словами про своё сходство с Кирхайсом — тогда ему на секунду показалось, что он слышит смех погибшего друга… Опять на ум пришла озорная мысль — осведомиться, нет ли на горизонте грозы, ага… Кто ж вы такие, злобные тени, радующиеся тому, что получили наконец власть мучать меня? Обличье-то у вас точно людское, надо полагать… Но так жёстко жать за больное плечо, ах, этак через несколько минут я не смогу сдерживаться и закричу, несмотря на всю выдержку.

Но у него отчего-то хватило сил не закричать и даже не скривиться от боли в плече и руках, когда его сильно встряхнули и поволокли куда-то — судя по чётко различимому стуку каблуков, конвоиров было двое. Тащили недалеко, но нарочито грубо держали и так, чтоб оставался на коленях — явно с умыслом. Он не сопротивлялся, но и не помогал — и, вопреки ожиданиям присутствующих, как позже оказалось, молчал. Это порядком разозлило кого-то, и чей-то хриплый трескучий тенор с явным неудовольствием рявкнул едва ли не над ухом:

— Это что ли, знаменитый белобрысый сопляк, получается? А чего он не разговорчив-то?

Райнхард осторожно вздохнул, чтобы не дёрнуться всем телом — давно он не слышал этого старого оскорбления, но именно то, что он слышит его на Одине, уже хорошо объясняло, какого сорта тут командиры… Эх, предупреждала же его Катерозе, что старая аристократия однажды улучит момент для мести — а он только посмеялся. Самоуверенный мальчишка…

В ответ раздалось вполне приятное контральто:

— Да он же под парализатором ещё, по всей видимости. И потом, вы сами на месте этого красавца много бы говорили, а? — заливистый женский смех отзывался тихим, но заметным эхом где-то вдали, значит, помещение отнюдь не тесное…

— Вот уж на чьём месте я не хотел бы вовсе оказаться уже! — с мрачным торжеством расхохотался кто-то ещё, явно не старше самого Райнхарда. — Чистая работа, однако, и если он не хочет разговаривать — не беда, ему придётся кричать.

— Так что вы тут намерены делать-то с этим золотоволосым? — с нарочито праздным интересом прозвучал тот же женский голос. — Меня лично ведь не всякий метод устроит, вы же понимаете. Всё-таки это моя территория.

— Не вы ли, сударыня, желали встретиться с ним в аду, а? — игриво засмеялись ей в ответ. — Вот мы и намерены исполнить Ваше желание, несравненная Вы демоница. Наша корпорация слов на ветер не бросает, но и мы очень желаем откусить от такого симпатичного гостинца кусочек, так что не взыщите.

— Ладно, грубияны, развлекайтесь, но не вздумайте мне оставить щепки, понятно? Не то останетесь без приза, — по полу застучали каблучки, и повисла небольшая пауза, очевидно, остальные ждали, когда говорившая удалится совсем.

Раздался препаскуднейший хохот:

— Парни, нужен ли нам ещё какой-то приз, когда у нас уже есть вот этот? — по раненому плечу ударили так, что перед глазами вспыхнуло белое пламя, и резкий стон всё-таки вырвался из груди, но он потонул в общей какофонии злобного смеха вокруг.

Райнхард ещё почувствовал сильный толчок между лопаток — а потом ощутил, что падает куда-то вперёд, лицом вниз. Он инстинктивно смог повернуться чуть влево — и рухнул на бок, упредив удар головой об жёсткую, кажется, каменную поверхность. Но руки за спиной не ощутили никакой опоры — и спина завалилась дальше вниз, в пустоту, пришлось рисковать раненым плечом ради того, чтоб не удариться виском. Затем рвануло дикой болью в скованных руках — они приложились об твёрдую ступеньку, вот что это такое, но тело уже набрало инерцию и понеслось дальше… Сколько же тут ступенек, что за огромная лестница, этак здесь совсем недолго разбиться насмерть, интересно, если оно так случится, удастся ли испортить врагам праздник? Бесполезно. Боль страшная, но голова цела, а руки, как ни странно, хотя болят безотрывно, но слабее, чем раньше. Плечо… Он лежит на нём, на боку, нужно сдвинуться, так, осторожно… Белая вспышка, и чернота.

— А я говорю вам, это недалеко, даже полсотни километров не будет! — Катерозе выглядела так, будто совсем не разнервничалась, даже лилии вставляла в пышную копну волос совершенно спокойными руками, без намёка на нервную дрожь. — Это по банальной тупой логике конечно, пленника надо бы увезти подальше, лучше на планету на краю системы, якобы чтоб было надёжней, — она перетянула свою странную причёску с многочисленными белыми цветами узкой алой лентой, что пришлась ей через лоб, и надо, сказать, была в этом виде неотразима, это успел против воли заметить всякий присутствующий, тем более, что больше никого из дам не было. — Дайте мне планы окрестных районов, разного масштаба. Установите, кому что принадлежит — на деле, а не на бумаге. Надо искать поблизости — уйти далеко, тем более с планеты тихо стартовать, в их планы не входит — как хотите, но я права, — Катерозе вдруг совсем детским движением схватилась за виски. — Ай, — вскрикнула она, зажмурившись, — уже начали, сволочи. Всё, у нас совсем нет времени, но они-то не знают, что мы в курсе вообще. Они думают, что обогнали нас на шесть часов — пусть думают.

— Идём к авто, — как всегда, ледяным тоном произнёс Оберштайн. — Пробуй, пока у тебя не было осечек.

Катерозе не без труда открыла глаза и поспешила за ним, сжав кулаки.

— Молитесь все, чтоб сегодня тоже не случилось! — в лучах закатного солнца она выглядела и вовсе как ожившая валькирия — в своём излюбленном чёрном кожане, расклёпанным виньетками из платины, сапогах до колена и кожаных брюках. Тёмно-синий плащ, огромный синий плащ, который носил сам адмирал Ройенталь, и белые лилии в огненно-рыжих волосах — это было слишком прекрасно и слишком сурово для любого восхищённого наблюдателя. Кроме того, Сверхновая-из-Хайнессена никогда не церемонилась с этикетом и субординацией — когда Миттельмайер узнал, что она позволяет себе иной раз называть министра обороны просто по имени, он на полминуты лишился дара речи, как свидетельствовал адъютант. Он тоже был здесь — и хотя восторгался красотой леди фон Кройцер вполне искренне, и пожалуй, был единственным в этом отношении, тоже побаивался её в глубине души. Про неё ходили страшные легенды — будто если она просила сделать человека что-либо, никто не мог отказать ей, а потом сам не знал, отчего так произошло… Будто она на самом деле командовала эскадронами смерти у себя на планете… Будто она собственноручно умела водить все виды транспорта, и сама порой переодевалась мужчиной так, что в любой схватке с кем угодно выходила победительницей, потому что никто не мог смотреть ей в глаза. Будто она лично зарубила не то боевым топором, не то вовсе какой-то саблей нескольких полевых командиров из партизан, что шарахались по Новым землям под флагом с портретом Яна Вэньли. Ну, и прочие ужасы, за пять лет обросшие невиданными подробностями. Даже Кесслер глядел на неё с опаской и не особо старался это скрывать. Тем более, что леди фон Кройцер своими манерами командовать безапелляционным тоном хоть и порядком угнетала, но разумность её приказов была столь неоспорима, что подчинялись даже те, кто по логике должен был сильно возмутиться от самого факта, что она позволяет себе такое. Интересно, как бы они «поладили» с Ройенталем, будь он жив, подумалось вдруг Миттельмайеру. Однако всё говорило в пользу дамы, увы и ах. Кроме того, она то и дело совещалась с кем-то по своему внутреннему каналу, роняя столь непонятные кодовые фразы, что становилось не по себе. Она вроде бы была полностью поглощена какими-то внутренними ощущениями, но ничего не оставляла без внимания — так, стоило приблизиться к месту, с которого всем стало ясно, что непоправимое произошло на самом деле, как фон Кройцер прошипела:

— Не светитесь на местности — императрица может заметить вас из окон и понять, что у нас беда. Забыли, что мундиры видать далеко? — и тут же бодрым и беззаботным голосом наплела августейшей особе что-то про рабочее совещание по розенриттерам, на котором все застряли крепко и надолго. Как ни странно, Хильдегарда не попросила поговорить с мужем — все с суеверным страхом решили, что это чуть ли не колдовство…

Но Миттельмайер увидел-таки, что ничего демонического при внимательном взгляде на леди заметить не пришлось. Более того, она на деле сама боялась, как видно, и очень сильно, только вот вовсе не за себя, понятное дело. Иногда казалось, что она в следующий миг разрыдается, как маленькая девочка, разбившая коленку — особенно ощущение усиливалось каждый раз, как она вздрагивала вне всякой видимой причины или молча закусывала губу. Тем не менее, сомнений в природном хладнокровии миледи у Оберштайна — было у неё среди штабных и такое прозвище — не было, видимо, у всех остальных мужчин, глазевших на то, как она методично разглядывает листы с картами, которые вежливым жестом положил перед ней на капоте авто сам старый айсберг, министр обороны. Катерозе смотрела внимательно, потом проводила пальцами в воздушных золотых кольцах над изображением, молча откладывала в сторону лист и бралась за новый. Где-то на второй половине пачки она сделала резкое движение, схватив пальцами уголок схемы, и холодно спросила:

— Вот здесь, что это за унылые постройки и кому они принадлежали тринадцать лет назад?

— Ничего себе, унылые, — не сдержавшись, фыркнул кто-то из полицейских начальников, посмотрев на карту. — Это вполне себе фешенебельный старый особнячок, ему уже двести лет скоро будет, как ни больше, и это очень завидный кусок для любого желающего элитной недвижимости. Используется как загородная дача владельца, закрытое частное владение.

Катерозе слушала, молча прикрыв глаза, будто от сильной злости — во всяком случае, бледность на её лице окружающие были склонны интерпретировать именно так. Она кивнула в такт своим мыслям и холодно продолжила говорить, излучая в пространство чёткое ощущение натянутой до предела струны.

— Я же спросила не об убранстве, а о том, кому оно принадлежало тогда и сейчас, будьте добры уточнить. Я не видела ещё это частное владение, но оно мне уже не нравится — а это интересно.

Как ни странно, поспешил ответить сам Оберштайн, выглядевший в лучах заката мрачной скалой среди живописной зелени парковой аллеи, где происходило импровизированное совещание.

— Это осколок так называемой при династии Гольденбаумов земли Лихтенладе — он владел здесь огромной территорией, но именно эту часть не сочли нужным конфисковать, поскольку она оказалась в собственности человека, не служившего ни самому Лихтенладе, ни кому-то из аристократов-изменников, кроме того, владелец сам никогда к аристократии не принадлежал. Владелец ничем не знаменит и не примечателен.

— Но особнячок красивый, да? Поди, ещё и уютный? — усмехнулась Катерозе, не шевелясь.

Ответил тот же полицейский:

— Вполне приличный, леди, Вам бы там точно понравилось.

Она резко открыла глаза, и от пламени, полыхавшего там, отшатнулся не только говоривший.

— Боюсь, придётся это проверить. Вы там бывали, стало быть? Дайте мне всё же изображения покрупнее.

Полицейский слегка замялся, чуть пожал плечами, в его чёрных глазах промелькнуло какое-то сомнение…

— Вы угадали, сударыня, я сам давно хочу приобрести это владение, но я бывал там уже давно, три года назад, потому что мне дали понять, что оно не продаётся.

— Вы приходили туда в форме? — поспешно произнесла Катерозе.

— Да, разумеется.

— Уже хорошо, — совсем тихо сказала она, будто снова обдумывая что-то, и вдруг резко развернулась всем корпусом в сторону Оберштайна, будто хотела атаковать. — Не ошибается тот, кто ничего не делает, а ничего не делать нам вредно, верно?

— Пробуй, я сказал, — сурово ответил тот, никак не отреагировав на её выпад. — Что ты хочешь сделать?

— Можно сделать некоторый финт — отключить энергоснабжение района на пяток минут, чтоб все заметили, но не успели занервничать?

Миттельмайер похолодел, да и остальные почувствовали себя так, будто конец этого мира приближается и наступит где-то через часок — Оберштайн улыбнулся в ответ этой рыжей валькирии! И молча кивнул! Катерозе же восприняла это совершенно спокойно, как должное — и продолжила быстро частить, совершенно невежливо походя указав пальцем на полицейского, с которым только что говорила.

— Если это стандартная старая дача, то планировка внешнего уровня мне понятна, но мы ничего не знаем, увы, про то, что не указывается в техпаспортах. Скоро стемнеет, и можно будет подобраться поближе — да хоть под видом заблудившихся туристов. Если она пуста, то это тоже может ничего не означать — а вот этого, который был внутри, но его явно не запомнили из-за формы, нарядим электриком и запустим внутрь после того, как поиграем с рубильником. У меня нет времени искать другого типа, ничего личного. Я бы даже оцепила местность, будь моя воля, но осторожно, без формы всем. Пока не село солнце, мне нужно также кое-куда позвонить, отвезите меня куда-нибудь, где закат виден хорошо, а машину будет незаметно. Машина мне нужна с прослушкой всего, что можно — и с функцией некоторых пиратских звонков по внешне не существующим номерам. Кроме того, следует позаботиться и об этой местности — уезжаем-то сейчас по делу, а к утру на этот замок могут совершить налёт.

— О последнем пункте позаботятся особо, — вдруг вставил Кесслер, угрюмо молчавший всё время до того. — У меня нет принципиальных возражений. Машину с техниками я предоставляю, леди фон Кройцер, можете взять её прямо сейчас.

Она величественно кивнула ему в ответ в знак благодарности, лилии на пышной причёске чуть вздрогнули. Затем сделала несколько шагов в сторону, оставляя мужчин перебрасываться нужными замечаниями, и остановилась у столетнего кедра, опираясь ладонью правой руки на ствол дерева. Миттельмайер воспользовался этим, чтоб подойти поближе со спины, и заметил, что другая ладонь девушки, с силой зажатая в кулак, едва заметно дрожит. Он отчего-то чувствовал необходимость подойти к ней совсем рядом, и ему удалось расслышать то, что не было слышно никому.

— Что они с тобой там делают? — лихорадочно шептала Катерозе, содрогаясь от беззвучного плача. — Держись, пожалуйста, Райнхард, ты сильный, ты сможешь. Дождись нас, ради Бога, Райнхард, бывает и хуже.

По лицу хлестнули чем-то вроде мокрого платка или полотенца, и хотя повязки уже не было, ничего было не видно, кроме слепящего потока света, от которого только и оставалось, что закрыть глаза. Райнхард почувствовал, что снова стоит на коленях, но руки сцепили уже другими наручниками, и не за спиной, а спереди, но они всё равно очень ощутимо болели там, где их накололи шипы. Спина упиралась во что-то очень твёрдое, а за волосы его держали слишком грубо — кабы не сильные ушибы, которые он наполучал, свалившись с лестницы, он пожелал бы вырваться или хотя бы дёрнуться в ответ на такое обращение. Но где-то внутри уже крепло понимание, что именно тем, что почти не реагирует, Райнхард очень злит довольно многочисленных врагов, не давая им толком посмеяться. Так оно и было на деле.

— А он вовсе не так прост, как мы думали в начале, — за напускным спокойствием неизвестного говорившего, видимо, это он накрутил волосы на свой кулак, вполне угадывалась неслабая ненависть. — Как видите, он сейчас в сознании, иначе бы стонал. Похоже, он просто не хочет разговаривать — а это лишние хлопоты, право.

— А мы никуда не спешим, — глумливо хихикнули в ответ. — Не вижу проблемы. Бросьте его на пол да поясним ему, кто он сейчас такой, все сразу — вот и захочет после общаться, я уверен.

— А я вот не уверен, что вы не стряхнёте ему башку раньше, — невозмутимо заметил первый голос, содержащий в себе что угодно, кроме искреннего беспокойства насчёт сказанного.

— Примем к сведению, да и всё, — беззаботно ответил веселившийся. — Не порти нам забаву.

— Ладно, играйтесь, но не калечить всерьёз и не бить на убой, а то отключится до утра, и что, будете с тоски в потолок шмолять? Человек, вообще-то, система хрупкая, не то, что вы, с вашими головами в лесу можно без топора обойтись, — недоверчиво проворчал ему в ответ начавший говорить. — И не долго, а то забьёте насмерть.

Райнхард едва не взвыл от боли, когда его рванули за волосы резким рывком и швырнули на пол с такой силой, что тело само грохнулось. Ничего предпринять он не успел — сверху посыпался град ударов куда попало, так что пришлось прикрывать лицо ладонями. Удары были страшными — каждый такой, что становилось странно, что он ещё в сознании. Он смутно понимал, что его валяют по полу ногами, но сколько было тех, кто этим занимался? Неужели не один десяток, а целая рота? До его слуха постоянно доносились взрывы глумливого хохота после каждого раза, когда тело пыталось выгнуться на рефлексе от сильной боли, но довольно быстро и эта реакция стала затихать, а молча дышать становилось всё труднее. Похоже, все предупреждения ворчуна пошли прахом — в какой-то момент Райнхард понял, что надеяться на прекращение казни не приходится, и развеселившаяся орава сама не заметит, как прикончит его. Он без сил остался лежать, не шевелясь и никак не реагируя на неутихающий ливень ударов. Катерозе, неужели ты так и не успеешь прийти на помощь? Как жаль…

Миттельмайер осторожно положил ладонь на плечо леди фон Кройцер. Против ожидания, она не сбросила её резким движением и не огрызнулась вслух. Только уставшим взглядом покосилась в его сторону и молча кивнула с тяжёлым вздохом.

— Что там? — тихо спросил он, сам не особо понимая, что говорит. — Что… — он осёкся и только вздохнул сам.

Катерозе посмотрела на него неподвижным взглядом, только сейчас было видно, что её огненные глаза блестят так, что ей впору только заплакать. Похоже, она решала, стоит ли разговаривать вообще. В этот момент зазвенел сигнал вызова, где-то в недрах не то её причёски, не то в складках слишком знакомого Миттельмайеру плаща, чтоб можно было считать это простым совпадением… «Мне говорят, что я непобедим, что я дерусь недопустимо жёстко, — затрещала на звенящий мотив автоматика, — да мне-то что, я против всех один, да защищаюсь знаком перекрёстка…» Катерозе опомнилась и, молча на миг прикрыв глаза в ответ Миттельмайеру, тронула свободной рукой что-то среди складок под плащом:

— Да, Йозеф, я на связи, слушаю.

— Мы прибыли на базу, — прошелестел тихий добрый голос. — У тебя есть новости? А то именно сегодня снялись с места радужные упыри, представляешь? Полчаса уже, как в пути, вся кодла в полном составе.

— Вы отслеживаете, куда они движутся? — встрепенулась миледи. — Я ещё не звонила розенриттерам, и место, куда утащили букет с нейтральной полосы, только в стадии разработки.

— Могу пока точно сказать, что движутся они точно в сторону вас, но ведь разброс может составить до двух десятков километров, — вежливо говорил неведомый собеседник, от его тихой уверенности в благоприятном исходе любого дела веяло чем-то необычайным. — Может, подскажешь мне ориентир, да я пойму, по курсу ли им оно сейчас.

— Посмотри, накрывают ли они в таком случае особняк Эрледижена, — очень быстро проговорила она, полностью замерев с остекленевшими от напряжения глазами.

— Та-ак, — деловито протянули на том конце связи, — проверим… — и уже совсем изменившимся от удивления тоном добавили. — Слушай, всё отлично совпадает, они туда и летят, вот спасибо за подсказку…

— Тебе спасибо, что сообщил, теперь мы всё должны успеть! — с чувством выпалила она.

— Так это, — радостно усмехнулись вдали, — миледи, слово и дело, а то ж как ещё! Ждём указаний.

— Слово и дело, — почти прошептала в ответ она, разговор оборвался.

Миттельмайер посмотрел на неё столь доброжелательно и умоляюще, что она сдалась.

— Ладно, Ураганный Волк, думаю, ты уже имеешь право это знать, — очень тихо сказала она. — У меня нерешённая проблема со сбежавшими чёрт знает куда розенриттерами, которые ненавидят императора, и орден белой лилии, что предан династии Лоэнграмма, но не афиширует свои предпочтения и рвётся в бой, понимаешь?

— Вполне, — он вежливо кивнул головой. — Но однажды некто Мюзель вытащил меня из плена, ты это понимаешь? А кто такие твои с белыми лилиями, я не знал и знакомиться уже некогда. А ещё ты можешь не знать ещё одну старую фамилию, которая сейчас обзывается Эрледижен, а двадцать лет назад звучала совсем иначе.

Катерозе почувствовала, что земля качнулась у неё под ногами слишком опасно…

— Верно, не знаю, говори, — вежливо попросила она, холодея от неведомого ужаса.

— Ипатьев, — холодно сказал он и успел аккуратно подхватить её под локоть. — Так что бери на борт, не отстану.

Всё-таки выдержка у леди фон Кройцер была железной — никакого резкого визга она не издала, хотя на лице сейчас было прекрасно видно всё, что она думает по поводу услышанного.

— Что ж, у меня будет не самый обычный напарник сегодня, — она старательно произносила слова холодным тоном, силясь поскорее отойти от потрясения, — но значит, так тому и быть. Только не лезь на рожон, ладно?

— Точнее, ты хотела сказать, чтоб не лез вперёд тебя, да? — он вежливо отпустил её и слегка поклонился. — Но тогда ответь, что там. Что с ним там? — при этих словах он посмотрел так, что Катерозе едва не разрыдалась сразу же и в голос.

— Ему больно, — едва слышно сказала она шёпотом. — Ему очень больно, но он ждёт, что мы успеем вмешаться. Ах, если бы он хотя бы носил нужные пуговицы, мы бы знали, где это, сразу же! А так остаётся молиться, чтоб моя провокация сработала.

Миттельмайер кивнул головой, молча пожал плечами и подал ей руку. Она вежливо приложила свою, и к остальным они вернулись уже вместе. Оберштайн взглянул на них как на совершенно обычное явление, остальные же, по-прежнему пребывая в шоке от случившейся беды, уже устали удивляться.

— Электрик отправился, у нас есть полчаса где-то, — будничным тоном заявил министр обороны. — Что, новости получены?

— Да, мы делаем всё верно, — заявил вдруг Миттельмайер. — Все сведения подтвердились.

Оберштайн молча кивнул.

— Едем звонить, — устало произнесла Катерозе. — По дороге надо будет сварить кофе покрепче, право.

Холодно. Наверное, вечер, раз на полу так холодно — да и в рубахе, без куртки, неудивительно. Интересно, увижу ли я солнце ещё раз? Хорошо бы. Сколько прошло времени? Наверняка не очень много, просто оно растягивается от безысходности. Что ж, остаётся только утешаться тем, что дали небольшую передышку, а вот было бы здорово дождаться и выжить. Хотя сам во всём виноват, конечно. Завоевал Вселенную, ага, чтоб вот так валяться сейчас, боясь пошевелиться от боли, какая грустная ирония. Впрочем, знай я об этом заранее, это ведь меня бы не остановило, верно? А вот слушать советы друзей никогда не мешало, вообще-то — жаль всех, с ума там явно сходят от горя. Особенно… нет, нельзя о ней сейчас думать, ещё почувствует что-нибудь не то. Хильда, увижу ли я её когда-нибудь? Господи, позаботься о ней, это всё, о чём прошу.

Райнхард совсем упустил из вида, что выдал себя — палачи уже поняли, что он пришёл в сознание, оттого что лежал молча. Однако они были чем-то отвлечены, слышались голоса, будто сквозь вату.

— Нет, ну что за безобразие, — кипятился кто-то, — сначала как по заказу забава портится от этого отключения энергии, а после ещё и этот дурень является мешаться!

— Да ладно, что такого-то? — спокойно отвечали ему. — Ну рвануло случайно где-то, починили же быстро, и потом, что странного — уважают, раз прислали техника с проверкой.

— Да ну, настроение уже не то как-то…

— Ты что, торопишься? В кои веки оно лишнее сегодня, выпей лучше…

Райнхард против воли насторожился. Отключение энергии? Да эта толпа не местные, здесь от веку такого не бывает, это же старая столица, всё-таки… Так вот почему избиение прекращено — только вот не верится, что всё это случайно. Впрочем, вроде не беспокоятся всерьёз, дураки, а зря — уж не рыжая ли чертовка даёт о себе знать такими намёками? Или ему в бреду голос Катерозе просто примерещился, когда от ударов уже хотелось умереть сразу? Ах, до чего же обидно быть таким беспомощным, ведь даже дышать толком тяжело.

Загрохотали чьи-то сапоги с набойками, приближаясь — кажется, трое или четверо. Впору взвыть от боли, позабыв про всё — Райнхард понял, что его опять рывком ставят на колени, но предпочёл уронить голову на грудь и не открывать глаза, чтоб никого не видеть. О том, что это воспримут как вызов с его стороны, он просто не подумал.

— Глядите-ка, до чего наш гость заносчив — так и не желает разговаривать, — с ненавистью прохрипел кто-то.

— Ну так мы же его не угостили, — с глумливым смехом отозвались над головой, — придержите-ка, чтоб не дёргался…

Райнхард даже почувствовал, что в нём ещё может закипать гнев — за волосы рванули слишком сильно, запрокинув голову вверх, а потом с такой силой разжали челюсти, что пришлось подчиниться от нехватки сил, и в горло хлынул жгучий поток какой-то пакости, похожей на слишком дешёвый портвейн. Он с неожиданной даже для себя силой мотнул головой так, что явно вырвал её из чужих пальцев, и с удовольствием плюнул вниз тем, что ещё не успело попасть внутрь. Рёв, в котором удивление преобладало над животной злобой, прокатился где-то по сторонам и вроде как ушёл вверх. Райнхард произнёс только одно слово, очень крепкое портовое ругательство, которым не пользовался с тех пор, как стал герцогом, но этот удар враги прочувствовали в полной мере, ответив нечленораздельным воем, полным ненависти. Тут же по щеке хлестнули так, что мало ему не показалось, но он лишь снова молча уронил голову на грудь и затих. Где-то вдалеке раздался рафинированный хохот и нарочито жеманные хлопки, будто кто-то аплодировал, издеваясь.

— Что, съели, рыцари розочки, этак он вас приложил-то? — проговорил некто развесёлый и манерный до тошноты. — Всё правильно, вы не умеете оказывать почести сообразно рангу, несчастные плебеи. Придётся показать, как это делается, — и обладатель этого слащавого голосочка громко щёлкнул пальцами несколько раз, явно отдавая кому-то какие-то указания.

Вокруг негромко, но зашумели и завозились — явно приближался ещё кто-то, кто не обрадовал своим появлением массовку. М-да, шуму, как от двух рот, не меньше, но всё равно же целая толпа сверлит взглядом лицо, ни за что не открою глаза, а то кабы не увидеть чего такого, от чего нервы сдадут раньше времени. Итак, засада, тут действительно и розенриттеры, и какие-то вырожденцы из старой аристократии — а значит, где бы всё это не творилось, шансов выбраться никаких… Погибать в космосе было не страшно — обожгёт мгновенно волна горячего взрыва, потеряешь сознание сразу, и уже труп. А тут фантазия у дегенератов и отморозков имеется, и времени у них хватит порезвиться. И даже думать страшно, что сделают с телом потом. Господи, если они тут намерены не торопясь разрывать меня на куски, сделай так, чтоб я сразу умер тогда, неохота служить развлечением подонкам. И позаботься о моих людях, я уже ничем им не могу помочь.

Райнхард не ошибся — тяжёлые шаги не спеша приближались, и те, кто держал его, ослабили хватку, а потом и вовсе отпустили и шагнули в сторону. Он аккуратно взялся контролировать ноги, пытаясь встать — сначала с правой, потом осторожно выпрямить левую… Ах, до чего больно, но ничего, выпрямляемся, так надо, иначе все решат, что я зря столько времени провёл на «Брунгильде»… Ага, шумят уже испуганно, хоть какая-то мелочь, ладно. А теперь не спеша придётся открыть глаза — да что я, смерти в лицо не смотрел, что ли, подумаешь, ещё одна в человеческом обличье…

Так. Ну и унылое же место — похоже, нижний этаж, изначально спроектированный под потайной в старом особняке и весь выложенный диким камнем, или же огромный погреб, где могли хранить запасы на дивизию — то-то сюда действительно около двух сотен ублюдков и набежало, а вон и каменная лестница, ага, странно, что я цел настолько, что смог встать. Стало быть, точно Один, и времени от силы на подзакатье и прошло. Ну и рожи у вас, флибустьеры позора, поди, сам отец Катерозе бы уже плевался бы от такого контента боевого подразделения. И гражданские тоже красавцы, ага, ещё хуже. Чего глядите-то так испуганно, я тут в оковах или вы? Это мне полагается бояться, наверное — вон какое погробище мне навстречу шелестит, я такое только видел, когда мы за Миттельмайером в тюрьму ходили по молодости. Да только нет у меня нынче ни Кирхайса, ни Ройенталя, да и не знает никто, где я сейчас, и Миттельмайер тоже, чего забоялись, что смотрю неласково? Ах ты чёрт, да это же, кажется, тот самый палач из той тюрьмы и есть, просто постаревший уже… Эге, я пропал — эти трусы ничего не забывают, да и сил моих хватает только стоять, на поединок меня не хватит, даже с самым скромным противником. Однако у него тоже страх в глазах проскочил, это приятно. Рискнём, всё равно ж погибать, так пусть не рады будут.

— Освободи мне руки, — ледяным тоном приказал Райнхард, когда чудовище приблизилось почти вплотную.

— Я не за этим пришёл, — ехидно ответил тот, остановившись.

— Тогда катись к чёрту, — равнодушно ответил император и отвернулся всем корпусом, сложив скованные руки на груди и уставившись куда-то вверх, в пустоту.

Ждать долго не пришлось, ждать вообще не пришлось — но такая действительность превзошла все возможные ожидания… Такой боли, как будто в тело впечатался кубометр расплавленного металла, Райнхард не испытывал никогда в жизни, и он с трудом смог понять, что падает на пол лицом вниз с жалобным криком: «Кирхайс!». Изуверы, да на сколько ж вы прикрутили режимы на электрохлысте, этак же сердце просто остановится разом, и останетесь без забавы, дурачьё. Ну всё, посмотрели раз на меня, и хватит — я бы если и хотел шевельнуться, да сейчас точно не смогу. Ах, какая волна жара внутри, этак лихорадка кажется уже чем-то комфортабельным. Катерозе, прости меня, простите меня все, я не выдержу этого, так я не могу.

Передышки ему не дали — и новая пучина ада обрушилась ему на спину, проникая везде… Райнхард почти не осознавал происходящего, а между тем присутствующие услышали чёткое и горестное: «Ройенталь!» — и этот крик, казалось, ушёл вовсе наверх, не желая эхом звучать здесь.

— Чёрт возьми, — сурово проворчал кто-то из розенриттеров, — он так и не желает с нами разговаривать, это же его погибшие друзья, — и демонстративно налил себе стакан и залпом выпил.

— Продолжай, — с сильным неудовольствием в голосе приказал палачу его начальник.

Райнхард не слышал ничего из этого — но новый удар вырвал у него из груди только громкий стон: «Фаренхайт!». Общее настроение уже и так не было весёлым, а сейчас и вовсе стало склоняться к унынию. Палач тупо продолжал, не особенно заботясь о том, что делает, Райнхард, похоже, был и вовсе не в себе, однако на каждый удар называл новое имя, будто звал погибших в свидетели — именно такое ощущение отчего-то стало проявляться у всех присутствующих. Наконец один из полевых командиров резко встал, крупными шагами приблизился к палачу и вырвал хлыст у него из рук. Тот не выказал сопротивления, лишь поклонился с подобострастной улыбкой, а новоиспечённый самодур демонстративно взялся рассматривать орудие пытки с видом заправского ценителя:

— Ничего личного, мужик, но регулятор у тебя сломан на максимуме — так нельзя по всем нормативам, — и он бесцеремонно вытащил из ручки батарею и забросил куда-то наверх. Она пролетела все ступеньки и шмякнулась наверху об пол, тоненько пискнув — вряд ли её можно было вскоре заставить работать.

— Джентльмены, — важным тоном сказал новый персонаж, — рекомендую мероприятие прервать, исключительно по техническим причинам. Иначе вы ничего не оставите от нашего гостя себе даже на закуску.

— Я протестую, — взвизгнул манерный начальник палача. — Если вы портите нам вечеринку, то должны предложить что-нибудь взамен.

Брутальный вояка картинным жестом сложил руки на груди и расхохотался — он явно подсознательно пытался копировать жесты легендарного в среде розенриттеров капитана Шёнкопфа.

— Я Вам не затейник, это не моя работа. А вечеринку портите вы своим криворуким удолбаном, который не умеет оружие в руках держать и сам не понимает, что делает. Вы что, сами не видите, что пауза нужна? Вот и заткнитесь, а лучше включите музычку, скучновато как-то стало, — он нарочито криво усмехнулся. — Шучу, жрать уже охота и выпить, или остальные против?

Тут же возникло очень бурное оживление и суета, и напыщенный сноб молча махнул рукой в знак согласия. В несколько минут развернулась довольно разнузданная пирушка, с хохотом, прибаутками и плясками. Однако всё это никак не проникало в залитое болью сознание пленника — он так и остался лежать на полу на боку, потому что спина сейчас была похожа на одну сплошную рану, а скованные руки мешали лечь вверх спиной. Где-то через четверть часа — однако время среди сплошной боли перестало вовсе существовать — Райнхард с трудом понял, что что-то происходит. Его приподнимал, и на этот раз очень осторожно, как раз тот самодовольный командир, что остановил экзекуцию — впрочем, хотя глаза Райнхарда и были уже открыты, но ничего не указывало тому на то, что эти глаза видят происходящее.

— Давай пей, — тихо, но внятно и без злобы произнёс незнакомец, — тебе полегчает, не бойся, — и осторожно поднёс к губам раненого стакан.

Тот отчего-то молча подчинился — и хотя действительно старое имперское вино фактически вернуло его к жизни, жить ему уже не хотелось. Розенриттер даже поймал себя на том, что вздрогнул от ничего не содержащего сейчас взгляда — и, быстро скинув с себя верхнюю куртку, осторожно уложил раненого на неё — но никакой реакции, кроме едва шевельнувшихся губ, не последовало. Он наклонился, чтоб услышать, и смог разобрать довольно ясно:

— Катерозе фон Кройцер, прости меня, я не могу больше держаться. Прости меня, Катерозе, — и глаза пленника медленно закрылись. Розенриттер поспешно тронул его за шею, проверяя пульс, не без явного облегчения вздохнул, встал и вернулся к пирующим.

— Так, и что там происходит? — холодно спрашивал Миттельмайер у недавнего собеседника. — Вполне себе обитаемый дом, стало быть? — он довольно крепко сжимал сейчас ладонью пальцы Катерозе — та, вопреки всему, вовсе не возражала, предпочтя вдруг говорить меньше, но слушать и только глаза её продолжали поблёскивать в полумраке салона спецавто, как будто внутри у них был автономный источник питания.

Полицейский сейчас был вовсе не похож на себя самого — действительно, увалень-простолюдин, который сам не рад таскаться вечером по чужим полям и поместьям с ящиком датчиков и инструментов.

— Там по словам той, что мне назвалась хозяйкой, идёт вечеринка. Сейчас обработается изображение, посмотрите, кто это. Тем не менее, музыки я не слышал и особо гостей не видел вовсе. Похоже, мероприятие у них проходит в цокольном этаже. Меня поторапливали, говоря, что ещё не все гости прибыли, мол, нечего тут… Но поставить жука я успел, правда, только самого универсального. Это не женщина, а чёрт в юбке, всё видит.

— Логичнее было бы закатить вечеринку на первом этаже с выходом на открытый воздух, всё же? — задумчиво обронил Миттельмайер, скорее для себя, чем для окружающих. — Мне уже тоже всё это шибко не нравится.

— Всё, заработала! — вскинул кулаки кто-то из техников, корпевших над автоматикой. — Всё, сейчас у розентриттеров будет звоночек с записью миледи. Ждём-с, — азартно добавил он, — чует моё сердце, что попадём туда, откуда теперь жук фонит.

— Следи уж, — мрачно ответил ему коллега, — а то как оборвут, не дослушав, так и не успеем зафиксировать.

— Они дослушают, — уставшим голосом произнесла Катерозе. — Я знала, что им говорю, дослушают. Ну, и что это за мымра, вообразившая себя пиковой дамой, знает кто-нибудь или нет? — она с ненавистью воззрилась на изображение, переданное разведчиком.

Миттельмайер застыл с открытым ртом, и в повисшей тишине вдруг раздалось очень неприличное ругательство — это прогремел на весь салон Оберштайн, доселе молчавший, как замшелая скала посреди дикого леса.

— Согласен с Вами, сударь, — поспешил вставить адмирал. — Других эпитетов для Эльфриды Кольрауш я тоже не применяю давно.

— Ах, так вот кто заварил всю эту кашу, — ехидно осклабилась Катерозе, вставая и выпрямляясь во весь рост. — Подождите, дайте мне понять, чего она хочет и как, похоже, она очень кстати окажется в этом раскладе, старый шулер Ройенталь отлично играл в карты, может, и мы не подкачаем… — она шагнула в экрану и накрыла пальцами правой руки место, где проявлялись глаза внучки покойного Лихтенладе. — Как раз и повстречаемся, змея, ну же, начинай уже ревновать — самое время!

Миттельмайер повернулся к Оберштайну и ошарашенно спросил:

— А им-то чего делить, а? Ройенталь давно мёртв…

— Позиции и территорию, — спокойно отозвался тот. — Одна хочет хорошо отыграться и уничтожить то, что ей несимпатично, другая загрызёт кого угодно за то, что ей дорого. К сожалению, интересы змеи и дикой кошки пересеклись, но это к счастью для нас всех.

Миттельмайер озадаченно покачал головой.

— Не больно-то приятно быть призом в чужой драке, но я ставлю на кошку.

— Я не столь категоричен, но это всё, что нам пока остаётся. Взгляните сами, тут штурмовать на деле нечего, но наличие заложника исключает проникновение кого бы то ни было с подобными целями, — Оберштайн говорил ровно и спокойно, но всё же безрадостные интонации были заметны. — Розенриттеры не дураки и не заглотят никакой наживки, не выдернув к себе сначала рыбака. Поэтому пусть миледи резвится — а ну как у неё получится то, что нам надо, но совсем иначе?

— Похоже, всё к тому идёт, — хмуро насупился Миттельмайер. — Во всяком случае, один раз я уже послушался совета одной леди, накануне Вермиллиона, и не жалею об этом.

Катерозе тем временем убрала руку с экрана, повернулась к нему спиной и схватилась ладонями за виски.

— Ах, какие же они гнусники там все… — едва слышно прошипела она себе под нос, чуть склонив голову вниз. — Я лично после всего напалмом выжгу эту помойку… Ну что там с пеленгом, разобрались, куда ушёл звонок? — добавила она уже громко, с апломбом повелительницы.

— Да, леди фон Кройцер, — вежливо ответили ей с места техников. — Как и ожидалось, звонок был принят в цокольном этаже особняка Эрледижен. Передача была прослушана полностью, не прерываясь ни разу.

— Уже неплохо, значит, слушали, гады, — злобно ухмыльнулась она, складывая руки на груди. — Что ж, они сами себя хоронят, пусть, пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, у нас есть дела поважнее. Ураганный Волк, проверь, пожалуйста, не поступало ли тебе лично каких звонков домой, или в рабочий кабинет, или твоим доверенным лицам с просьбой найти тебя, ну, и прочие варианты связи с тобой. Если нет — дай удобные тебе координаты, сейчас тебя будет разыскивать некий таинственный персонаж, а нам он нужен.

— Понял, — деловито ответил Миттельмайер. — Будет сделано.

Полыхнул экран экстренной связи, и появилось хмурое лицо Кесслера.

— У нас занятные передвижения вокруг замка императора, это раз. Просто сообщаю, ситуация под контролем. Второе поважнее — явился с повинной адъютант Меркатца и рассказывает детали похищения, сообщает имена и функции исполнителей.

— И всё? Негусто, — фыркнул Оберштайн презрительным тоном. — Чем он мотивирует свой поступок?

— Честолюбивое чистоплюйство, я бы сказал, — тем же тоном ответил Кесслер. — Дескать, его господин дрался с императором в честном бою, а то, что было сделано — отвратительно и безобразно.

— Ага, нервы сдали — побежал сдавать сообщников? — Оберштайн даже криво усмехнулся.

— Да он плетёт какую-то ерунду про то, что его обманули, чего-то не рассказали, ну, как всегда.

— Кесслер! — вдруг вскрикнула Катерозе, даже протянув руку в сторону экрана. — К чёрту перебежчика, срочно установите дополнительную охрану к дому адмирала Миттельмайера, а лучше и вовсе эвакуируйте всю семью по-тихому. Быстрее, прошу Вас!

— Слушаюсь, — ответил тот, подождал, пока Оберштайн кивнёт ему, и отключил связь.

Как грустно и как печально. Странно, стоило сломаться — и всё, оставили в покое. Да вот надолго ли, скорее всего, вовсе ненадолго, во всяком случае, восстановиться мне вряд ли удастся до этого момента. Да и не уверен я вообще, что мне вовсе теперь что-то удастся — размазали так, что можно делать со мной что угодно — даже мысли о том, чтоб сопротивляться, не появится. Какого чёрта я не умер во время этой пытки? Я себя даже в теле своём не чувствую толком, что со мной, не пойму. Больно, и всё. Больше ничего, только больно везде. Где я, по-прежнему там, где глумилась эта орава мерзких рож, или ещё где-то? Катерозе, что со мной? Где ты, рядом или снова где-то вдали? У меня нет сил, я боюсь, Катерозе, сделай что-нибудь. Помоги мне, я, похоже, погибаю.

Райнхард попытался тряхнуть головой, это удалось лишь отчасти, но привело его в чувство окончательно. Правда, пришлось об этом пожалеть почти сразу — мало того, что во всём теле отозвались мириады злых иголок, так ещё и в голову, где свободно разгуливала сильная мигрень, ворвался шум и гомон вражьей пирушки. Насколько хорошо то, что пока им не занимаются? Но всё же, именно сейчас стало понятно, что происходящее уже подпало под категорию «невыносимо». Хотелось закричать так, чтоб навсегда сорвался голос. Хотя бы. А то, тоже неплохо, получить смертельный удар каким-нибудь клинком. Только не лежать тут почти безжизненной тряпкой на потеху слизнякам в человеческом облике. Ну, или пусть сгорит к чертям всё вокруг, плевать, что вместе со мной. Стоп, император, это называется истерика. Ничего хорошего, конечно, но сам факт её наличия уже говорит о том, что пусть самые ничтожные, но силы ещё есть. А это не повод ими бросаться. Не можешь на деле ничего — лежи, возможность выиграть время всегда пригодится. Эх, до чего же сложно самому применять все эти советы на себе. Всё же до такой слабости ещё не доходило, не припомню. Всё же, хочется, чтоб случилось ну хоть что-нибудь. И желательно, хорошее. Или в этом аду надеяться на это глупо?

Шум затих по вполне себе уважительной причине — тренькнул сигнал вызова в блоке связи у розенриттеров — этот чемодан очень легкомысленно позабыли у стены ради стаканов и бутылок. Взревел разухабистый баритон самого вызова: «Запылился в кладовке парадный мундир, мышь сгрызает от розы погоны. Нам досталась судьба защищать этот мир — вне закона уже, вне закона!» Райнхард почувствовал, что заинтригован, и чуть открыл глаза — оказалось, что звук доносится как раз с той стороны, откуда ему было бы удобно, не шевелясь, увидеть изображение, кабы оно появилось.

— Что за чертовщина, — взвыл кто-то из солдат удачи, — это ж позывной самого Шёнкопфа!

Автоматика бесчувственно продолжала наяривать: «В этой нищей, забитой, пропащей стране, так похожей на общую зону, кто-то должен остаться в последней войне вне закона совсем, вне закона!»

— Да неужто сам с того света, с него сталось бы, братва! Хватай трубку! — раздались разные голоса.

Застучало несколько сапогов, и кто-то самый быстрый подскочил и нажал нужную кнопку. На пустой пол хлынул сначала резкий белый конус света — Райнхард с удовлетворением отметил про себя, что видит его полностью. Затем в конусе появилась фигура в лучах закатного солнца — как будто в чёрном мундире или что-то в этом роде, но в огромном плаще синего цвета, который не вызывал иных ассоциаций, кроме давно погибшего адмирала Ройенталя… Но фигура в чёрном была женской — а женщина огненно-рыжей, с мощной гривой роскошных волос, перетянутых алой лентой через лоб, и украшенной множеством белых лилий. По помещению прокатился общий вдох восторга. Женщина стояла, с вызовом сложив руки на груди, и чуть покачивалась на каблуках высоких сапог — от этого формировалось стойкое ощущение, что она намерена говорить как минимум очень серьёзно.

— Ну что, добрый вечер, якобы, дорогие вы наши розенриттеры, — довольно высокомерным тоном роняла слова леди фон Кройцер, а Райнхард чувствовал, что вне зависимости от того, что сказано, в его теле постепенно утихает боль. — Последний у вас нынче добрый вечер, к слову. Для тех уродов, кто не понял, с кем имеет честь, напоминаю — с вами говорит невестка Яна Вэньли, дочка капитана Шёнкопфа, леди фон Кройцер с Хайнессена, а также командор ордена Белой Лилии. Итак, вы сделали то, чего делать было не надо, и сами знаете об этом. Я также знаю об этом. А потому у вас проблемы. Не хи-хи, а проблемы — и не надо думать, что Галактика большая, а вы маленькие. Галактика — она женского рода, и сердце женщины побольше Галактики бывает, впрочем, многим из вас это неизвестно, потому что женщины вам не дают, дают разве что шлюхи, которые плевать на вас хотели. А иначе бы вы пену изо рта от зависти не пускали бы и не взялись за гиблое дело. Думаете, круче вас только горы, выше вас только звёзды? А то, что чем больше шкаф, тем резче падает, забыли, стало быть? И что сатана за службу черепками платит вместо золота, тоже запамятовали? Ладно, лирику о том, какие вы на деле неудачники да завистники пропустим, а суть дела в том, что с этой минуты у вас времени больше нет — ну, разве что если вы резко захотите всё исправить, ага. А у меня времени хватает, чтоб каждого достать после и разделать маникюрными щипцами кошкам на корм, да и с того света доставать таких, как вы, я тоже умею — уж лучше вам идти кошкам на корм, сразу уточняю. Потом не жалуйтесь, я предупредила, — Катерозе сделала поистине очаровательный приветственный жест ладонью с такой упоительной грацией, что становилось понятно, отчего все её слова по-прежнему звучат в тишине. — Сюзерен, улыбнись, скоро увидимся, — она улыбнулась так, что от этой улыбки померкло бы не только закатное солнце, но и полуденное, и изображение пропало.

На несколько долгих секунд повисла гробовая тишина. Райнхард поймал себя на том, что сам лучезарно улыбается. Он с неведомым только что вовсе наслаждением потянулся, отчего его оковы слабо звякнули, и произнёс с такой теплотой, что сам удивился своему голосу:

— Спасибо, Катерозе. Будь по-твоему, — и затих с закрытыми глазами, больше не шевелясь.

Со страшным грохотом — видимо, от души шарахнув бутылку об стену — вскочил недавний командир, повелевший пировать:

— Да что же это такое, а?! Тысяча чертей, хотел бы я в таком случае, чтоб у меня была такая красотка, чтоб позвал — и появилась!

Райнхард узнал голос приносившего вино, и спокойно ответил:

— Тебе такую найти никто не мешал, а я и не искал даже, это всего лишь сестрёнка самозваная.

— Какого чёрта?!!! — взвыл некто очень злобный. — Какого чёрта мы тут слюни пускаем, из-за какой-то самодовольной соплячки, что ли? В жизни такой наглости не видел, право!

— Эта соплячка в Изерлонском коридоре за один вылет полсотни истребителей сбивала не напрягаясь, помнится, когда ребёночком была, — ядовито ответил ему ещё кто-то. — А с топором она взвод таких, как ты, укладывает в гроб спокойно. Чёрт возьми, уж никак не предполагал, что она сунется в это дело, однако.

— Чёрт бы побрал все эти дамские капризы! — взревел нарушивший молчание первым. — Она что, намекает, чтоб мы ей отдали Золотоволосого, так что ли? Может быть, ещё и даром хочет? Не видал ещё таких амбиций покуда, не видал!

— Капитан Бергер, — прозвучал вдруг знакомый жеманный голосок. — Вас послушать, так Вы всерьёз намерены решать вопрос таким образом? Не слишком ли большое значение Вы придаёте весёлой шалости вздорной девчонки?

— Да заткнись ты, пока сам вместо девчонки у меня тут не стал — что-то мне подсказывает, что ты очень не против будешь, — рявкнули ему в ответ. — Вот я ещё тебе не отчитывался, что намерен решать и как, ага. Короче, парни, я недоволен — и пока за эту голову не проплачено полностью, запрещаю её трогать неаккуратно. Приобрести такого врага, как рыжая бестия, мне вообще не улыбается ни разу.

— Бергер, вы хам! — свистящим фальцетом завизжал жеманник. — Вы ещё и трус, если испугались угроз взбалмошной бабёнки! Я требую, хоть вы и простолюдин…

— Ребята, уберите ЭТО, пожалуйста, — негромко попросил кого-то Бергер.

Послышалась какая-то возня, сопровождаемая взвизгиваниями, и скоро затихла.

— Да ладно вам лютовать, — церемонно произнёс незнакомый холодный голос. — Если так опасаетесь, что вас кинут с оплатой, можете получить её уже через полчасика, а не утром. Желаете? Вот и славно. А пока есть смысл продолжить веселиться, к столу, джентльмены.

Райнхард почувствовал себя совсем дурно — по всей видимости, последствия травм решили дать о себе знать. Он закусил губу, чтобы душный вал тошноты не накрыл его полностью — не то он всё же заработал сегодня сотрясение мозга, не то из-за ран на спине начала подниматься температура. Мышцы на руках и ногах вздумали дрожать от сильного озноба, он старался их унять, и это вызывало новые боли. Кроме того, свет отчего-то стал казаться глазам слишком ярким даже сквозь прикрытые веки, и появилось опасение, что из глаз вот-вот потекут слёзы. Пришлось отвернуться лицом к полу, но бороться с недомоганием почти не получалось. В ушах нехорошо зазвенело, и надвинулась нехорошая чернота. Сплошная.

— Вольф, что происходит, ты отдавал распоряжение эвакуироваться? — слегка встревоженный нежный голос фрау Миттельмайер звучал очень вежливо и негромко в полутьме салона спецавто. — Это из-за звонка той женщины, что назвалась мамой Феликса, да?

— Да, отдавал, придётся потерпеть неудобства, — спокойно и с нежностью говорил в ответ адмирал, однако всем слишком хорошо было понятно, чего стоит это спокойствие. — А как давно был этот звонок и что ты ответила?

— Да минут десять или меньше даже. Я дала ей тот номер, который ты обычно разрешаешь в подобных случаях.

— Эва, ты умница! — не сдержался Миттельмайер. — Скоро не ждите и лучше после отъезда ложитесь спать.

— Будет сделано, — промурлыкала его супруга и отключила связь.

Катерозе вскочила с места, снова уселась, истово сжимая и разжимая кулаки, мужчины вовсе не шевелились.

— Но отчего же она ещё не отзвонилась-то по номеру? — ожесточённо думала вслух леди фон Кройцер. — Значит, занята, что ли, раз доверилась сообщению жены? Аж думать не хочется, чем она занята, а надо, э-эх. Ну же, змея, выползай уже, второй возможности ухватить сразу двух у тебя не будет, а ты ведь жадная, — она вдруг снова схватилась ладонями за виски и тихонько всхлипнула. — Сколько ж можно, вот изуверы-то… Эй, Эльфрида, — прошипела она уже с каким-то мрачным азартом, — иди сюда, тебе же интереснее резвиться с ними двумя, верно, что за дурь время терять только на одного, им там и без тебя есть кому заняться… Иди, иди сюда за вторым, деточка, твой дедуля хочет видеть твои ручки с двумя головами, ай-яй, не упусти, не то уроните, опять уроните… Оставь его, оставь, иди за вторым, иди…

Катерозе была слишком занята своими вселяющими ужас в наблюдателей заклинаниями, чтоб заметить, что делается на лицах окружающих, застывших неподвижно в суеверном ужасе. Только Оберштайн картинным жестом тихо хлопнул себя по лбу ладонью, будто не то забыл, не то только что-то понял или нашёл решение головоломки, и ядовито не то улыбнулся, не то усмехнулся. Сигнал вызова под плащом Катерозе подействовал на всех, как удар хлыста, да и она не сразу пришла в себя и включила связь. «Когда в котле времён и перемен нас плавят как куски слепого воска, когда кому-то трудно стать с колен, я защищаюсь знаком перекрёстка» — протарахтела автоматика на весь салон.

— Йозеф, я в запарке. Что у вас? — деловито спросила она, прикрыв глаза.

— База расконсервирована, моя комната тоже готова, — от тёплого тихого голоса веяло несокрушимой надеждой на лучшее. — Когда орлам вставать на крыло?

— Йозеф, там Эльфрида Кольрауш, и она мне не звонит, до сих пор, понимаешь?! — с дико натянутыми нервами в голосе сообщила Катерозе, не открывая глаз. — Мы не можем из-за этого подобраться к букету, а они его уже рвут!

— Не порвут, не бойся, — со странной сильной уверенностью усмехнулся неведомый воин. — Кто столько лет держал корону сам, того теперь и она подержит, обожгутся, если схватятся. Так значит, семейка Лихтенладе всё никак не утихнет, всё к короне лезет? Ладно, тем хуже для них. Ураганный Волк там с тобой?

— Да, она уже знает его номер. Но не звонит.

— Ну ждите, скоро позвонит — она ж не успокоится, пока не грохнет всю обойму, а сейчас ей только двое из оставшихся в четвёрке и нужны, — невозмутимо проговорил собеседник тем же добрым баритоном. — Пиковая дама всегда бьётся козырной, не забывай, Ройенталь вот забыл и не положил её в рукав, дурак. Я тебе ещё вот что хотел сказать — тут на тот же курс люцифериты легли, видать, решили ухватить добычу у радужных упырей, так что я сам уже отдал приказ стать на крыло твоим именем. Убери имперцев с территории, застрелят ни за грош ведь, ещё я солдатами Лоэнграмма не бросался в такую свалку, ага.

— Постараюсь, — уже спокойнее ответила Катерозе. — Изольда готова?

— Обижаете, миледи, — бесшабашно рассмеялись в ответ совсем по-мальчишески. — А на кой тогда на подножку заскакивать в этом поезде, Катерозе? Розенриттеры смолчали?

— Спасибо, Йозеф, — она даже слабо улыбнулась и сразу нахмурилась. — Да, смолчали, козлы…

— Жаль, это был их последний шанс остаться людьми. А козлам место в скотомогильнике, — мрачно произнёс молодой мужчина. — Слово и дело, да поможет нам Господь!

— Слово и дело, Йозеф… — устало выдохнула Катерозе, застыв с приподнятой вверх головой и закрытыми глазами.

Повисла тишина. Мужчины переглядывались с выражением крайнего изумления на лице. Миттельмайер, которого некоторые темы из услышанных начали уже сильно интриговать, предпочёл глянуть на лицо Оберштайна и обомлел. Тот сидел, сложив руки в замок, и беззвучно смеялся, явно довольный происходящим! Потом заметил взгляд Миттельмайера и спокойно сказал, будто отвечал на его мысли или сам хотел что-то уточнить:

— Превращение из валета в короля ещё ни для кого не проходило спокойно. Особенно, когда в колоду вброшены новые валеты и прочая массовка, — и снова стал невозмутимым до мрачности.

Лихорадка. Лихорадка, чёрт бы её побрал, как она не вовремя… Когда она вовремя была, скажешь тоже, император. А вот ведь подлость, почему сознание не теряется надолго, если я уже так вымотан? Эх, если б только… Ну, хотя бы знать, что всё это не напрасно? Или я слишком многого хочу уже, обрадовавшись, что Катерозе меня услышала? Услышала, уверен — не то зачем бы те самые лилии сорвала. Кабы только не зря всё это — отдадут деньги этим отморозкам, а что дальше — даже думать не хочется. До чего обидно пропадать в километре от своих, да ещё так медленно. Так, а что это меня передышки угнетать стали, не я ли сам умолял их наступить недавно? До чего я беспокойная личность, оказывается, вечно недоволен. Катерозе, видать, там с ума сходит, голову ломает, как меня вытащить, а я тут капризничаю, о скорой смерти мечтаю, вот урод. Или я просто боюсь, что не выдержу, может в этом дело? Да, наверное, слишком боюсь потерять лицо. Ах, если бы только на всё это хватило сил, вот в чём я и не уверен. Чёртова лихорадка, чёртова лихорадка, что мне с ней делать, усиливается же… Дрожу, как проклятый.

— Тебе что, плохеет сильно? — Райнхард услышал над собой голос Бергера и не знал, как реагировать.

Того это молчание явно не смутило — должно быть, он расценил его как согласие, и осторожно, но настойчиво, приподнял пленника за плечи в положение полулёжа. Пришлось открыть глаза, но ведь смотреть на пришельца это не обязывает… А тот деловито потрогал его лоб тыльной стороной ладони и присвистнул:

— Ни черта себе, с таким жаром и такой бледный, и ещё молчит. Ты что, кончиться решил по-тихому, что ли?

— И чем это плохо? Боишься, что моя цена упадёт, если умру? — тихо процедил сквозь зубы Райнхард.

— Огрызаешься — значит, я прав, — с назидательной рассудительностью ответил Бергер. — Можешь ещё раз огрызнуться, например, послать меня, но разумнее будет всё же выпить вот это, давай-ка, залпом… — и поднёс к губам раненого стакан.

Запах крепкого пряного глинтвейна снёс всякие возможные попытки сопротивляться, и Райнхард подчинился. Внутри взорвалась ласковая молния, боль в голове и теле ослабла, и даже дышать стало легче. Он молча наслаждался этим чудом, прикрыв веки совершенно безотчётно, и позабыл про всё на краткий миг.

— Так-то лучше, теперь закуси, — вполне довольным тоном помешал ему Бергер.

Райнхард не стал возражать — да и кусок хорошего шоколада был тоже кстати. Розенриттер вежливо уложил его снова на свою куртку и тихо спросил:

— Ещё стакан будешь?

— Можно, — едва слышно разрешил Райнхард, не шевелясь.

— Лады, — негромко ответил собеседник и пошуршал прочь.

После второго стакана и вовсе можно было признаться, что ощутимо полегчало, даже дрожь в мышцах утихла. Но Райнхард решил выхватить инициативу, слишком странным показалось ему поведение солдата удачи — в искреннюю симпатию верят разве дети…

— Чего ты хочешь? — холодно спросил он, соизволив наконец упереть взгляд в лицо Бергера.

— Поболтать, мы же незнакомы были, — самоуверенно пожал плечами тот.

— О чём? — ещё жёстче сказал Райнхард, будто допрашивал собеседника.

Тот вовсе не смутился, а как будто даже обрадовался. Он с искренним добродушием, будто говорил с приятелем, более непринуждённо уселся рядом на полу и задушевно спросил:

— Слушай, ты же красиво отмазался для всех, я тебя не выдам, но скажи, эта рыжая, она же в постели, небось, кошка? — последнее слово он протянул и вовсе со сладострастным придыханием.

Райнхард с трудом сдержал сдавленный стон. Возможно, что и зря сдержал — тогда было бы хотя бы понятно, насколько противна ему эта тема, как будто на него дохнуло каким-то душным смрадом и зловонием. Уж лучше второй раз быть скинутым с лестницы, чем быть вынужденным говорить на такие темы с этаким типом.

— Об этом надо наводить справки у её мужа, — ледяным тоном проговорил он, с трудом сдерживаясь, чтоб не сказать всё, что он мог бы сказать в таком случае. — Я это знать никак не могу, как ни печально это для тебя. Это всё?

Бергер задумчиво покачал головой, помолчал, потом сделал одобрительный жест пальцами:

— Молодец. Круто. Завидую. Ладно, пошёл я покуда, — и исчез из поля зрения полностью бесшумно.

Довольно скоро гомон пирушки резко усилился. К счастью, теперь оно не стучало по голове, как раньше, и при желании можно было и прислушаться. Однако сначала появилось очень мерзкое ощущение, будто происходит что-то по-настоящему поганое, вроде неких скользких и холодных щупалец, которые настойчиво лезли к сердцу… Райнхард различил возгласы разных голосов: «деньги привезли!». Захолонуло где-то под сердцем — что-то будет прямо сейчас. Эх, а я даже не успел отдохнуть…

Происходило же следующее. По лестнице вальяжно спускался — хотя точнее стоило бы сказать, что кривлялся, спускаясь — не очень молодой человек подчёркнуто не очень мужской внешности, крикливо и разухабисто одетый, со множеством блестящих украшений не только на одежде, но также на пальцах, шее, в ушах и носу. На голове у него красовалась некая пародия на высокую шляпу, густо и ярко разукрашенная полосами разных цветов в последовательности семи цветов радуги. В руке он без устали вертел туда-сюда большой полотняный мешок, доверху чем-то набитый, и также разукрашенный в семь цветов спектра главной линии ртути. Гражданские сдержанно улыбались, наблюдая эту нелепую клоунаду, розентриттеры же кто застыли с потемневшими лицами, кто уже молча трясся на месте с искажённым от гнева лицом. Спустившись, пришелец сделал нарочито карикатурный поклон и громко прокричал фальцетом:

— Дорогие друзья! Наше вам с кисточкой и с радугой, ура! Ваше гонорарище тута, берите, не жалко.

Из группы гражданских выскочил манерный сноб, конфликтовавший с Бергером совсем недавно, быстро подбежал к гостю и, получив от него мешок, спросил:

— Ну, и как погодка нынче?

— Да просто пакость, — жеманно пропищал тот в ответ. — Такая противная гроза катится, что аж страшно, ай-яй! — и шебутным жестом погладил себя по щеке.

Райнхард, лежавший спиной к этому действу, понял из всего только одно слово: «гроза», да ещё слышал, как розентриттеры переговаривались между собой, роняя фразы: «радужные упыри», «содомитские деньги», «отдавать Золотоволосого ЭТИМ?». Ему хватило. Такого отчаяния он не испытывал ни разу в жизни. Катерозе не успеет, и уж лучше смерть, немедленно, чем попасть в лапы к новым гостям. Он хоть умрёт, оставшись человеком и мужчиной, неужели ему даже в этом уже отказало небо? Господи, забери меня отсюда, я этого не вынесу!

Тем временем уже не Бергер, а другой полевой командир, вскочив на стол, проревел так, что эхо гудело долго:

— Вы это что ж, всерьёз полагаете, что мы будем ТАКИЕ деньги в руки брать?! А не засунуть ли их вам в вашу аристократическую задницу все их сразу? Золотоволосый покуда ещё наша добыча, и в ваших интересах нас не злить, а то мы можем найти и другого покупателя, с чистыми деньгами!

Розенриттеры будто невзначай по одному стали оказываться вне группы аристократов, оттесняя их в сторону пришельца, и заслоняя своими спинами пространство, которое оставалось свободным, вздумай гость подойти к лежавшему пленнику. Однако тех это движение, судя по их ехидным лицам, это вовсе не смутило, и из их группы выделился высокий брюнет, чья стать сразу выдавала в нём кадрового военного. Он с холодной усмешкой картинно развёл руками и заговорил надменно и громко, сложив после руки на груди:

— Ну вы же сами хотели быстро, вот мы и решили занять на стороне. А иначе будете ждать, как договаривались ранее. Кроме того, вы же на нашей территории, так что пора бы и нам получить свою копеечку, так что всё по-честному.

— По-честному? — проговорил кто-то из розенриттеров, вне себя от гнева. — Вы что собираетесь тут делать с Золотоволосым, а?

— А вам-то что за печаль? — сухо поинтересовался лидер аристократов. — Вас наняли его сюда доставить, только и всего. Наши к нему счёты — это наше дело, и вас не касается.

— Да не касалось бы, кабы вы вели себя по-людски, — прошипел ещё кто-то из розентриттеров. — А то манера ваша вести дела нам уже сильно не нравится. И сами вы нам уже сильно не нравитесь, учтите.

— Братва, я не понял, мы что, подписывались Золотоволосого продать вон тем упырям? — пророкотал на всё собрание Бергер. — Чё-та я не помню такого пункта в соглашении, а вы?

Раздалось несколько голосов: «Да что ты, Хельмут, да ничего подобного, нет, не было такого!»

— Вот и я том же — нас пытаются надуть, всучить оплату, а потом говорить, что это мы его отдали в радужные лапы, — громко и уверенно продолжил Бергер. — Да я лучше сразу грохну Золотоволосого, чем это позволю. Кто со мной согласен?

В ответ раздался очень однозначный, резкий и чёткий рык в один слог. Лидер аристократов с неудовольствием скривился, но с самообладанием у него явно было всё в порядке. И тут раздался голосок гостя, смутившего спокойствие:

— Вы немного ошиблись, достойные воины, нам вовсе не нужен весь товар, мы просто предоставляем денежки, а покупатель у вас по-прежнему старый. Но коль скоро мы здесь, то просим всего лишь свою скромную малость. И не у вас.

— Чего это он несёт? — угрюмо поинтересовались в ответ у аристократа. — Трогать свою добычу мы не позволим, тем более ему. Нам и завалить тут всех недолго и нетрудно.

Тот, похоже, чуть развеселился, услышав такое.

— Ну да, вы ещё тут мне скажете, что дружно присягнёте на верность Золотоволосому и на руках понесёте его отсюда. Не шумите, я соблюдаю и ваши интересы и свои. И докажу вам, что ваше предположение — ошибка, но не забывайте, что вы меня сами к этому толкаете — доказывать. Расступитесь.

Раздался ещё чей-то голос, который и потушил в итоге разгоравшийся конфликт:

— Ладно, парни, пусть он докажет, а мы вольны поступить по схеме «две диких розы», если что.

Раздались весёлые смешки, и толпа розентриттеров расступилась перед аристократом. Он не торопясь, но и не особо не медля, двинулся к пленнику, заметно грохоча каблуками туфель. Этот стук тяжело пришёлся по порядком истрёпанным нервам Райнхарда — он признался себе в глубине души, что чувствует самый настоящий страх, а вовсе не досаду, да и ощущение с тянущимися щупальцами вернулось. Но пока получалось сохранять равнодушный вид, что уже неплохо. Шаги затихли почти над ухом. И тут произошло такое, что ни в каких ночных кошмарах не снилось и даже в голову ещё не приходило. Райнхард с ужасом ощутил, что его поднимают с пола за волосы, и почти сразу на горле с отвратительным лязгом защёлкнулся шипастый изнутри металлический ошейник, а затем резкая боль от захвата прекратилась, но из-за того, что где-то на уровне шеи волосы оказались просто срезаны, сразу. В глазах потемнело от слишком сильного страдания — но совсем не так, как перед потерей сознания, а из горла вырвалось тоскливое рыдание, которое хоть и удалось замаскировать под кашель, но ценой уже боли от шипов.

— Только и всего, — надменно прозвучало сверху, — в таком виде мы его оставим вам до прибытия денег утром. Можете даже запереть его вон там в чулане, чтоб не простудился окончательно. Вы довольны, бравые вояки? — каблуки застучали, удаляясь.

— Вполне, — прозвучал тот же голос, что разрешил демонстрацию доказательств. — Но если точно, мы скорее не возражаем. И требуем убрать эту радужную пакость отсюда.

— Она сейчас сама отсюда уберётся, — ехидно ухмыльнулся демонстратор, и, вытащив из кармана шёлковый мешок, упаковал в него пышную копну золотых волос. — И насовсем, — он швырнул эту ношу в руки так раздражавшему собрание гостю, тот подобострастно поклонился с премерзкой улыбочкой и засеменил вверх по лестнице. Вслед за ним двинулся слащавый сноб с мешком, в котором как будто были деньги, которых, впрочем, не видел никто из собравшихся. Поднявшись наверху в тишине — аристократы высокомерно усмехались, но молча, розенриттеры швыряли по сторонам хмурые взгляды — радужный пришелец обернулся, остановившись, и сделал какой-то издевательский жест ладонью, указывая куда-то вверх и в сторону одновременно:

— Да здравствует мировая революция, ура! Наше вам с кисточкой! За демократию! — проверещал он, будто пародируя неких ораторов.

Каждый из солдат удачи, как один, молча побелел от гнева после такого оскорбления. Однако тут же случилось нечто, что очень обескуражило развесёлого пародиста и заставило его не только испуганно заозираться по сторонам, но и вприпрыжку ретироваться прочь вместе со своим спутником, напугавшимся ничуть не меньше. Райнхард, пытаясь уцелеть после невиданного ещё унижения, непроизвольно отжался от пола на скованных руках, и крикнул столь громко и таким густым голосом, что эхо подхватило этот крик и сделало его на редкость зловещим:

— Революция — это смерть, и в первую очередь — твоя! — и засмеялся нехорошим смехом, снова рухнув на пол.

Эта вспышка далась ему тяжело, да и смех в итоге превратился чуть ли не в рыдания, но он хотя бы понимал, что ещё может наносить удары врагам. Во всём теле было ужасное ощущение — будто его насквозь проткнули копьём шириной в руку, да ещё наискось — но силы неподвижно лежать уже нашлись. Он даже смог состроить надменную мину, пользуясь снова манерой закрывать глаза.

— Чистая работа! — с восхищением проговорил первым пришедший в себя Бергер. — Эй ты, надутый индюк, дай-ка сюда ключики от чулана, а то заважничал ты, смотрю, уже, а деньги отчего-то не у тебя, хе-хе…

Судя по всему, ответа не последовало — а ключи просто полетели в сторону требовавшего, жалобно звякнув у того в ладони. На полсекунды — но вполне заметно для всех — мигнуло освещение. «Чёрт, гроза же, откуда она, закат ясным был», — негромко проговорил кто-то, причём не очень ясно, из какой группы людей. Райнхард услышал это — ему показалось, что на него дохнуло свежим, нежным ветерком. Возможно, в последний раз уже в этой жизни. Внутри что-то твёрдое мгновенно растаяло и исчезло. Хотя было по-прежнему муторно и тяжело, появилось желание подняться. Как ни странно, он смог почти сесть на полу, упираясь скованными руками, и поднять голову вверх. По лбу и вискам как будто ласково прошлась чья-то грубоватая ладонь, и Райнхард открыл глаза, уставившись вверх. Он не увидел ничего, кроме яркого луча белого света, но этот свет не резал глаза. И сам не понял, что и как сказал прежде, чем утонул в белом потоке, потеряв сознание.

— Кайзер Рудольф, папа, забери меня отсюда! — услышали присутствующие полувздох-полустон, перемешанный со слезами. — Я не против умереть за империю, но так не хочу, — и обмякшее тело очень медленно, как всем показалось, и уже совершенно беспомощно рухнуло на пол спиной. Голова пару раз вздрогнула от инерции падения, и взорам присутствующих стало хорошо видно, что вокруг глаз пленника разрослась нехорошая чернота, особенно хорошо было видно, как на взмокшем лбу прилипли рассыпавшиеся пряди от чёлки, и что порядком покусанные губы уже белее мела.

— Чёрт бы побрал все долбаные заморочки аристократов! — взревел диким зверем Бергер и кинулся к безжизненному телу. — Если он сейчас умрёт на месте, всех сам положу, лично! — презлобно добавил он, на ходу шаря в карманах своей куртки.

Но даже ему пришлось возиться не одну минуту, пытаясь применить все экстренные иголки на такой случай, а результат его усилий не спешил проявляться. Более того, раздался столь сильный и страшный удар грома, что мощнейшая вибрация не только проникла на этаж, но заставила затрястись всё, что можно. Это сильно напугало группу аристократов. Какой-то пожилой экземпляр, дабы отвлечься от тремора конечностей, рассудительно заметил:

— А что, если он и впрямь считает основателя рейха своим отцом, с родным-то ему не очень повезло…

— Очень на то похоже, — растерянно пробормотал кто-то ещё, вовсе не заметный. — Да и не больно-то и странно.

— Ладно, не рассусоливайте на пустом месте, — сурово оборвал их лидер. — Получим когда в своё распоряжение к утру, тогда и найдём способ разобраться в этом вопросе.

— А если он и правда умрёт? — растерянно поинтересовался всё же кто-то ещё. — Он скверно выглядит, совсем как мой брат, перед тем как…

— Заплатим за мёртвого, да и всё, — был невозмутимый ответ. — С телом можно тоже неплохо пофантазировать…

Тем временем к Бергеру подобрался ещё один его коллега, протягивая ещё одну упаковку из боекомплекта:

— Хельмут, попробуй сразу все кардиостимуляторы загнать — у него, кажется, мотор после электрохлыста сильно сдал, вот и вся проблема.

— Знаете что, ребята, — проворчал тот, резво занимаясь делом, — похоже, что эти благородные ублюдки хотят нас обдурить — сами, стало быть, довели нам его до края, а виноваты будем мы, потому что он пока наш. Отойдите, пока он не очухался, а потом есть идея их за это наказать.

Через пять минут, что показались воякам гораздо длиннее, чем они есть на самом деле, краска потихоньку начала возвращаться на лицо пленника, а ещё через почти столько же — он резко открыл глаза, и по недовольному огню внутри них стало понятно, что он в сознании. Бергер сделал роскошный торжествующий жест на публику и совершенно с искренней радостью улыбнулся во всё своё нахмуренное лицо:

— Зиг кайзер, что ли, а? — и расхохотался, услышав со стороны мощный рёв с соответствующим текстом. — Ты зачем нас так пугаешь, мстишь, да? А ну, скажи что-нибудь, что хочешь, можно!

Райнхард видел лицо Бергера как сквозь беловатую тонкую дымку, но не мог отделаться от желания не видеть ничего. В висках стучало от разгулявшейся крови, в теле блуждали нудные боли.

— Я разве тебя просил возиться, спасатель чёртов? — фыркнул он с презрением. — Чего радуешься?

— Во, мужской разговор! — откомментировал кто-то из розенриттеров. — Парни, наш кайзер в порядке, гуляем, наливай!

— Нет, это невыносимо!!! — взревел вдруг лидер аристократов, что есть мочи грохнув кулаком по столу и вставая. — С каких пор это он у вас кайзер, потрудитесь объяснить, пожалуйста!

В ответ к нему подошёл уже немолодой чересчур брутального вида розенриттер, на чьём лице под шрамами и старательно выбритой лысиной интеллект как-то не читался, и, подняв к потолку палец, со всей серьёзностью, коей у него было хоть отбавляй, проговорил, старательно разъясняя вопрос:

— У него папа кайзер, ты же слышал, да? Ну, значит, и сам он тоже кайзер, что непонятного-то?! Так вот. Всё.

В ответ спросивший только и смог, что с тяжёлым стоном грохнуться опять на своё место. Но против его ожиданий разговор не был окончен. Собеседник приблизился вплотную и навис над ним через стол, явно намереваясь продолжить, и это вовсе не выглядело симпатично. Тем временем смысл сказанного дошёл до затуманенного болями и страданием Райнхарда, и он воспользовался более крепкими словами, которые в целом передавали примерно такое содержание:

— Да пошли вы все! — и, закашлявшись, отвернулся, прикрыв глаза.

Вместо того, чтоб рассердиться, что, по его мнению, было вполне логично, розенриттеры бурно развеселились и дружно приблизились толпой, насколько это вообще было возможно.

— Во-во, заговорил, ура!

— Да как хорошо разговаривает, а?

— Правильно разговаривает, однако!

— Во, наш кайзер, факт!

— Да наливайте там уже, чего рты раззявили?

Нависший над столом персонаж, налюбовавшись молчаливым неудовольствием собеседника, весомо произнёс:

— Ну что, ваши благородия, проспорили вы бочку-то? А вам было сказано, что солдаты ему больше понравятся — с нами-то он заговорил, а аристократов так и не любит, ага, — и препаскудно ухмыльнулся, высунув язык.

Аристократ так и пошёл радужными пятнами, но овладел собой и надменно проговорил, погромче и приказным тоном:

— Эй, там, отдайте им бочку гольденбаумского, пусть подавятся!

— Да не дождётесь, сударь, а будете фыркать — напоим и вас, только вам оно и сплохеть может, учтите! — не торопясь выпрямился розенриттер и, проследив взглядом, как несколько его коллег уже понеслись за вожделенным предметом, рявкнул на всё собрание:

— Музыку давай, э! — и удалился, издевательски покачивая бёдрами по адресу собеседника.

Кто-то, кто оказался ближе других к блоку связи, быстренько нажал на нём, что следовало, и по помещению понеслись дешёвые аккорды вперемешку с разудалым плебейским пением: «Сад из роз, денег воз, звонкая гитара — всё пошло под откос, всё пропало даром!» Тем временем в тесном кружке, обступившем лежавшего пленника, началось какое-то очень интенсивное обсуждение, которое шло в основном жестами, но с довольно эмоциональными выражениями на лицах, преимущественно глумливо-весёлого толка. «Но не жаль ничего, пусть всё пропадает, сторонись — до утра шантрапа гуляет!» — напевал некий явно нетрезвый ухарь, а обсуждение вопроса уже шло к логическому завершению, и из всего бурного разговора Райнхард услышал только два слова: «рыжая» и «замётано». Впрочем, до другого лагеря и вовсе не дошло никакой, даже столь скромной информации. После чего Бергер громко потребовал расступиться, и, взвалив себе на плечо пленника, потащил его в чулан.

Райнхард, измучившись за последнее время посильнее, чем за всю военную кампанию против Яна Вэньли, уже изрядно заразился безразличием к окружающему, и не особенно интересовался тем, что Бергер довольно заботливо обращается с ним, укладывая на какие-то одеяла, и даже голову аккуратно пристраивает так, чтоб не жал ошейник. Он смутно понимал, что скорее рад возможности удалиться с этого сборища и остаться в одиночестве хоть не надолго, хоть подольше, да и завернуться в тёплый плед после валяний на холодном полу было кстати. Снова накатывалась дурнота, но уже совершенно сонного свойства.

— Тебе вина принести? — вежливо спросил тем временем Бергер. — Или, может, есть хочешь?

— Нет, — с трудом произнёс Райнхард без всяких эмоций. — Я не смогу сейчас, у меня голова с сотрясением явно.

— Точно дело в этом? — продолжил допытываться тот. — Или ты просто недоволен и брезгуешь?

Райнхард вздохнул и подтвердил «да» движением глаз. Ему захотелось, чтоб Бергер тоже исчез. Тот расценил это по-своему и озабоченно затараторил:

— Ты вот что, не грусти сильно, а лучше поспи, если можешь. Как только привезут деньги, так эта ерунда и закончится. Оно ненадолго, — и, увидев в ответ вполне красноречивый взгляд, стукнул себя по лбу. — А, ну да, ты ж не смотрел и не знаешь вообще, эх, — он приблизился совсем уж к самому лицу и сказал очень тихо. — Мы тебя им не выдаём. Мы тебя рыжей отдадим, думаю, тебе это понравится, разве нет?

— Там видно будет, — холодно ответил Райнхард. — Уходи.

— Чёрт меня побери совсем, — с бесшабашным восторгом пробормотал Бергер, удаляясь, — Никогда не видел ещё такого конкретного парня!

Даже сквозь хорошо прикрытую дверь донёсся рёв десяток глоток: «Зиг кайзер!!!». Райнхард поймал себя на том, что его душат слёзы обиды, и вдруг сам не заметил, как провалился в сон. Катерозе, увидимся ли мы?

Миледи фон Кройцер всё больше напоминала мраморную статую в драпировке. Миттельмайеру вдруг показалось, что ей становится плохо, и он поспешно схватил её за ладонь. Она молча кивнула, не открывая глаз, и он приблизился к самому её лицу. «Что? Что там?» — шепнул он ей в ухо так тихо, что кроме неё никто не слышал. Над лесом загрохотало снова, и она ответила ему на остатках раскатов, дабы остальным тоже не было слышно: «Он едва не умер, но обошлось. Пока тихо». Затрещал блок связи. «Промелькнуло перед глазами много жизней в короткий миг… Кто тут смелый — рискните сами раздавать не свои долги», — истошно протарахтела автоматика, прежде чем Катерозе успела выхватить листок с посланием. Одним махом прочитав текст, она застыла с недоумённым выражением лица и взялась снова думать вслух, что выдавало её напряжение.

— И как на это реагировать? Бергер, гад, твой почерк, но что ты хочешь-то, дитятко? Если просто спарринг, то катись к чёрту, а если выманиваешь меня, то что за польза тебе от этого? Или вы там так в штаны наделали уже, что на всё согласны, но в это я как-то меньше верю… Ладно, до шести ещё куча времени, мне нужно вовсе не это сейчас. Что за польза, если вы мне его полумёртвым вручите, мне он нужен сейчас и целым!!! Ааааа, я поседею сегодня, где звонок?

— Тише, Катрин!!! — прогрохотал Оберштайн и выхватил у неё лист, быстро пробежал глазами. — Уже подшить к делу можно, вообще-то, и не твоих ли глазок это результат работы? А ещё подумай об эффекте, если он видел. Прошло-то меньше получаса, а ты уже извелась.

— У меня нет выдержки, я женщина, — всхлипнула совсем по-детски Катерозе. — И гроза ещё фон портит, так там и не разобрать в схемах на инфрадиапазоне, как где чего нарыто и как пройти.

— Гроза… — задумчиво проговорил Миттельмайер. — Гроза тут, наверное, как раз вовсе не зря, — он чуть громче окликнул техников. — Куда там угодил самый мощный разряд?

— Как по заказу, прямо перед входом, по лестнице, скажи мне кто другой — в жизни бы не поверил! — ответил кто-то из них, радуясь про себя возможности поизумляться вслух. — Там трещина сейчас такая, что нам видно!

— Значит, нам ещё фартит, — тихо вздохнул Ураганный волк и снова пожал пальцы миледи. — Это кайзер Рудольф, Катерозе, а может, и Ройенталь тоже. Держимся.

— Ах, когда же… — попробовала она ответить и осеклась.

Прошло ещё семь резиновых минут, и ожил блок связи у Миттельмайера. Побледнев, тот выждал по хронометру шесть секунд, и включил обратную связь.

— Слушаю, — ледяным тоном проговорил он.

— Адмирал Миттельмайер? — прозвучало нежное контральто. — Это Вы?

— Нет, знаете ли, трактирщик Гершензон! — раздражённо-издевательским тоном рявкнул Ураганный Волк, успешно демонстрируя крайнюю степень недовольства. — Кому я понадобился среди ночи, что за шуточки, а?!

— Адмирал, это важно, — вкрадчиво произнесла женщина, не очень смутившись.

— Да уж пусть будет важно, не то я вас крепко разочарую! — продолжал якобы кипятиться Миттельмайер. — Кто говорит, чёрт возьми?

— Это… это мать Феликса, адмирал. Нам нужно встретиться, — тем же тоном продолжила дама.

— Вот ещё! Этого мне не хватало только, Вы что, не можете днём звонить, совсем сдурели, да? Или вы там с Оскаром день с ночью различать разучились, и теперь привычка у Вас о других не думать? К чёрту!

— Адмирал, это срочно, — и тут Катерозе уловила в этом голосе нотку раздражения и молча расцвела.

— Это Вам срочно, а я сегодня занят. Всё у Вас, надеюсь? — устало выпалил Миттельмайер, не выходя из образа.

— Адмирал Миттельмайер, чёрт Вас побери, Ваш друг в беде, а Вы что, не знаете об этом?! — закипятилась уже Эльфрида, а Оберштайн и миледи обменялись дьявольскими улыбками и одновременно подняли вверх сжатый кулак. На лице Катерозе сияло одно слово: «Попалась!»

— Не Ваше дело, что я знаю, а что не знаю! — прогрохотал адмирал, будто разозлившись. — Что Вы мне голову морочите? О ком речь? И о чём?

— Ваш золотоволосый друг, что обычно ходит в белом плаще, сейчас в опасности. И в Ваших интересах было бы ему помочь, — продолжала упрямо втолковывать собеседница уже чуть дрожащим голосом.

— Это меняет дело, — мрачно хмыкнул Миттельмайер. — Когда и где встречаемся? Надеюсь, это уютное кафе?

— Грубиян, — еле слышно донеслось издалека, затем женщина заговорила вновь сухо и спокойно. — Адмирал, это слишком срочно. Перекрёсток дельта на трассе девяносто, сектор Эрледиджен. Быстрее.

— Тысяча чертей и гроза в придачу! — с неудовольствием присвистнул адмирал и зевнул, как ленивый барин. — Ещё и машину брать придётся! Э-эх, милочка, если только Вы меня разочаруете своей мистификацией, я Вас… застрелюю, прямо там, аха-ха! — со сладострастным паскудством в голосе проговорил Миттельмайер. — Ладно, ждите, щас допью и поеду, — и отключил связь.

В салоне авто раздался общий тяжёлый выдох. Оберштайн подошёл и подал руку Миттельмайеру, тот, лихо улыбаясь, пожал её без всякого неудобства. Катерозе вскочила как пружина, в одной её руке мигом очутилась бутылка с игристым, другой она проворно вытащила три стеклянных бокала:

— На воздух! Идём за Императором, парни!

— Ну и повадочки, все такие знакомые, — ошалело пробормотал Миттельмайер, подчиняясь с явным удовольствием.

Он не ошибся. Даже жест, которым фон Кройцер разгрохала бокал после того, как вино было выпито, не оставлял сомнений, с кого он был скопирован. Ветер, сопровождавший грозу, трепал волосы людей совсем не злобно, скорее даже вежливо. Над спрятанной в роще леса машиной поблескивали отсветы молний, но они не освещали даже алый плащ адмирала, полностью поглощаясь тёмной в ночи одеждой. Даже белые лилии в причёске дамы не отсвечивали.

— Ещё пяток минут ждём, чтоб не учуяла змея, и едем, — прошептала та, глубоко дыша. — Пауль, наша тарахтелка блендированная или обычная? Я правда, боюсь, что назад полетим на Изольде…

— Достойная, — тихо улыбнулся Оберштайн и тронул её за плечо. — Катрин, доставь его и вернись сама, поняла?

— Я знаю, что тебе придётся остаться, это ещё сложнее, — вздохнула она. — Но не бойся, я не из тех дур, что закрывают собой свой объект, а потом рады умереть у него на руках. Мы вернёмся, все. Так надо.

— Идём, я усажу вас, — Оберштайн аккуратно взял под локти воинов и повёл их по тропе из чащи. — Вернитесь все трое, а потом сожжём к чертям этот домишко вместе со всеми козлами внутри — это можно сделать прямо отсюда уже, наш электрик тоже щедрый человек.

— Хорошая мысль, — задумчиво отозвалась Катерозе. — Мне нравится даже.

В ночном полумраке элегантный, но свирепый силуэт лимузина норовил слиться с тенями деревьев или же с серостью дорожного покрытия.

— Ураганный Волк, продолжай валяться на диване, ты хорошо в образе смотришься, — деловито протараторила Катерозе, забираясь за водительское место и с воодушевлением дикой кошки, учуявшей добычу, оглядывая приборные доски.

Тот беспомощно глянул на Оберштайна:

— Она всегда такая повелительница?

— Ей идёт, — с непривычной теплотой ответил тот. — Береги её, без неё мы бы все уже пропали.

— Я понял, — выдохнул Миттельмайер. — Её нам сам Господь послал. Как однажды — тебя… — и захлопнул дверь, чтобы не стесняться того, что сказал такое, чего никогда не посмел бы сказать в другое время.

— Ну, — снова взялась верховодить Катерозе, картинно положив руки в белых перчатках на руль, — Живый в помощи вышнего, в крове Бога Небесного да водворится… Райнхард, дождись! — и авто плавно рвануло с места.

Катерозе, где ты, мне плохо, слышишь, Катерозе? Я сдаю, сильно сдаю, мне больно, больно, больно. Этот туман, он злой, он жмёт, мне душно, Катерозе. Сделай что-нибудь, помоги. Да, волосы, волосы… погладь. Обними меня покрепче, Катерозе, мне плохо от лихорадки. Не так крепко. Отчего я не вижу твоё лицо, Катерозе?

Так, чёрт подери, это ещё что такое? Эти духи мне вовсе не нравятся, и что за лапа на талии, женская, ясное дело. Стоп-стоп, не открываем глаза и стонем, будто не проснулся, а то поймёт. Сдурей я сильнее, подумал бы, что щупальца ожили, но нет, баба, и шибко сладострастно прижимается, противно прямо. Как бы её ухватить покрепче, чтоб не вырвалась, а то руки неудобно лежат, могла бы, дура, и за голову мне их закинуть, сонный же был. Ноги у меня как, отдохнули? Не понятно, увы. Ладно, ждём чуток, и вперёд, а пока стонем пожалобней. Чёрт, ни за что, этого я не потерплю никогда, да и губы вовсе невкусные, всё, это было её ошибкой окончательно!

Райнхард резко ударил гостью руками в живот, припечатав её спиной на ногу, согнутую в колене, и ещё успел цепко укусить за губы. Рассмотреть, кто такая, ему удалось уже после, но хотя она и быстро среагировала, ещё раз получить от скованных рук она успела. Женщина откатилась прочь, резко вскочила на ноги, но Райнхард уже был готов, полулёжа на локте и приготовившись в случае нападения бить ногами.

— Что, ножик забыла, или я понежнее Ройенталя буду? — язвительно ухмыльнулся пленник. — Не думай, что я тебе его спущу, да и в цене после его смерти ты сильно упала. Не для меня.

Эльфрида не столь быстро всё же пришла в себя, видать, и вправду хотела, безжалостно оценил Райнхард.

— Ты, ты… вы оба… вы вообще не должны были взяться в Галактике! — она ещё тяжело дышала.

— Какая жалость, а ведь появились, — ядовито протянул он. — А главная наша вина — что не падаем к твоим ногам, умоляя снизойти, так ведь? А по другому ты общаться не умеешь и не хочешь, так может, дело в тебе тогда? Пошла вон, дура, я не настолько боюсь смерти, чтоб размениваться на шлюх, и в твоих услугах не нуждаюсь.

Она отряхнула растерянность и постаралась приобрести надменный вид, хотя было заметно, что слова её сильно задели.

— Ты нелогичен. Коль скоро тебя не интересуют сладкие удовольствия, мог бы и учесть, что от меня здесь тоже кое-что зависит.

— Это ты всё меряешь по себе, потому такая неудачница. У тебя нет ничего, что может меня интересовать, так что убирайся по-тихому, пока тебя тут эта солдатня не застукала и на смех не подняла. Или ещё кое на что, — добавил он, отвратительно усмехаясь и хитро подмигнув. — Или тебя это, возможно, вполне устроит? Они парни простые, не то, что я, капризник, уж потешат тебя на славу!

Эльфрида сделала глубокий вдох, медленно приглаживая волосы.

— Идиот, они что, тебе все мозги отбили? Я пришла тебе сделку предложить, чего ядом исходишь?

Райнхард молча одарил её взглядом покупателя на невольничьем рынке, а затем начал весело смеяться. Сначала тихо, потом всё громче. Заразительно и радостно. Эльфрида в ужасе прикрыла лицо ладонью:

— Перестань, перестань сейчас же, выслушай, это в твоих интересах!

Он прекратил смех не сразу, потом лучезарно улыбнулся и хитро прищурился, ожидая, что услышит ещё.

— Я могу передать тебя Миттельмайеру. Ты помилуешь меня, если я это сделаю?

Райнхард мгновенно надел на лицо ледяную маску и стал полностью непроницаем — ему показалось, что от упоминания имени его друга вокруг того сгустилась опасность. Чтобы замаскировать, сколь быстро это произошло, он неторопливо вздохнул и ответил уже ледяным тоном:

— Лучше всё же Оберштайну, я ему на той неделе в карты проигрался.

Эльфрида восприняла это, как новое издевательство с его стороны, и вспыхнула:

— Ты же не играешь в карты!

Но Райнхард холодной усмешкой дал ей понять, что оно как раз впереди, и презрительно бросил:

— А тебе слабо показаться на глаза Оберштайну. Всё.

— Ну ты и негодяй, — прошипела она, не в силах справиться с этим ударом. — Я серьёзно говорила.

— Да, негодяй, и ещё какой, — зевнув, ответил он. — Что за беда, ты же любишь очень как раз негодяев?

— Так ты не согласен? — с грустью спросила она.

— Я этого не говорил, — бесцветно отозвался Райнхард.

— Так что же? — она сильно поблекла, хоть и пыталась это скрыть.

— Как карта ляжет, с чего бы я стал тебе доверять, а? — снова зевнул он.

— А если я действительно сделаю это?

— Посмотрим, — совершенно безразличным тоном ответил император и прикрыл веки.

Эльфрида с ненавистью скривила губы и быстро выпорхнула прочь, как и не было её здесь. Райнхард взялся укладываться поудобнее. Прежде, чем совсем затихнуть, он тихо обронил вслух:

— Ройенталь, я сделал, что смог. И не жалею об этом.

На перекрёстке гроза бушевала уже яростно. Женская фигура в тёмном плаще с капюшоном заметно вздрагивала от каждого шквала — а их был целый каскад за те треть минуты, что лимузин неторопливо подкатывался к ней. Да и дождище тут хлестал солидный. «Ройенталь разлютовался, — улыбнулся про себя Миттельмайер. — Его можно понять, я сам еле держусь от гнева, честно говоря». Он вальяжным жестом приоткрыл дверцу и барским тоном проворчал:

— Полезайте сюда, несчастная! И побыстрее. Что за погодка, а? Сдуреть вообще…

Женщина выполнила указание столь поспешно, сколько позволяло ей её длинное платье. Миттельмайер резким движением включил над ней подсветку и рухнул спиной вглубь салона, оставшись в полутьме. Щёлкнули замки всех дверей. Но гостья спокойно и аккуратно сняла с головы капюшон и даже сдержанно улыбнулась. Она нисколько не изменилась за все пять с лишним лет, будто законсервированная, да и крупная тёмного бордо роза в волосах усиливала это впечатление.

— Как видите, это я, адмирал, — вежливо произнесла Эльфрида. — Благодарю Вас, Вы почти не заставили ждать.

— Да ладно, давайте о деле сразу, — недовольным тоном фыркнул Миттельмайер. — Что там за сообщение у Вас?

— Вот оно, — чуть ли не похоронным голосом проговорила гостья, вынимая ридикюль. — Взгляните сами, — она плавным движением открыла застёжку, запустила пальцы внутрь и чётким движением извлекла оттуда прядь золотых волос. — Теперь Вы понимаете, почему я обратилась к Вам?

Миттельмайеру вовсе не понадобилось притворяться, чтоб издать поистине волчий рёв и молниеносным движением выхватить из пальцев всю прядь полностью.

— Где он и что с ним?! Говорите, или убью!

Эльфрида против воли вздрогнула, но овладела собой и продолжила в том же духе:

— Он ранен при похищении и пока лежит взаперти. Но я могу провести Вас к нему по потайному ходу, вот и всё.

— Где это находится?! — проревел он чуть тише, но не намного.

— Мы в пятидесяти метрах от входа, да там внутри идти чуть побольше. Проблема в том, что его нужно нести, а ход очень узкий, и я одна не могу поднять мужчину его комплекции. Вот и всё.

— Охрана? — голос Миттельмайера напоминал сейчас удары хлыста, причём металлического.

— Она вся пьянствует вне камеры, где он лежит, а мы зайдём изнутри.

— А почему я должен верить, что эти сведения верны? Может, он уже и мёртв, например?

Эльфрида заметно смутилась и не сразу нашлась, что ответить.

— Адмирал, я… мне нет смысла… и потом, он очень плох, поймите это!

— Во-от как, — протянул он из темноты салона таким тоном, что абсолютно было непонятно, что за ним стоит. — Вы ставите меня в неудобное положение, сударыня. Вообще-то я склонен Вам не верить и послать с Вами доверенное лицо, но… если Вы вдруг отчего-то не солгали, то прославлюсь не я, и толку не будет. А проверить Ваши сведения мне полагается по должностной инструкции, и придётся из этих соображений этим заняться. Чёрт бы побрал это всё, право…

— Адмирал, Вы же его друг! — вспыхнула гостья, и Ураганный Волк увидел на её губах следы укусов. — Как Вы можете…

— Ага, — не меняя интонации ответил он. — И только поэтому сейчас говорю вообще об этом деле, хе-хе. Охохо…

— Адмирал, пожалуйста, — её голос стал умоляющим и совсем тихим.

Миттельмайер вдруг резко метнулся к ней из темноты и крепко схватил её за горло, а затем уставился в её глаза своими, совершенно бешеными в этот момент:

— Что, на помилование наскребаешь себе, кошка драная?!!! Это все твои резоны, ведь так? — злобно прорычал он.

— Ай, да почему вы все такие? — в ужасе пролепетала та. — Идём, я не лгу!

— Ещё и юбками перед ним крутила, да?!!! — ещё злее прошипел он, чуть сильнее сжав пальцы. — Отчего не попробовала тогда передо мной? Чем плохо — ублажить тебя в обмен на волосы моего друга, а?! Забыла, что ли? Или ножик в спешке забыла? А могла бы и что пожёстче взять, логично? — он выхватил другой рукой у неё ридикюль и бросил вглубь салона, затем бесцеремонно пошарился у неё под плащом.

— Адмирал, прошу Вас, идёмте, — совсем убитым голосом взмолилась Эльфрида. — Ради императора…

— Надо же, сразу научилась вежливо отзываться, а то всё избегала назвать правильно, — совсем холодно произнёс Миттельмайер, медленно разжимая пальцы. — Похоже, он жив и ты его видела, а не локон украла. Ладно, веди, посмотрим, что ты нам ещё припасла, — проговорил он вовсе неторопливо. — Откройте двери, пожалуйста.

Снаружи, как ни странно, гроза почти перестала злиться — резко ослаб и дождь, и ветер, который почти утих. Катерозе молчала, как истукан, и весь путь до подземного хода шла рядом с напарником по редколесью, но как только их новая знакомая наконец открыла дверной проём, что был чуть ниже его роста, скользнула перед ним, сразу за спиной Эльфриды. Внутри было и впрямь тесновато да темно, и у проводницы в руке появился фонарик. Катерозе успела заметить, что та взяла его с полочки над входом, и решила не вынимать свой. Она шла внешне спокойно, стараясь ровно дышать, чтобы её настоящие чувства никак не были заметны, изо всех пытаясь спрятать их, словно экипировку под плащом. Возможно, ей это удавалось, а скорее дело было в том, что Миттельмайер так сильно напугал Эльфриду, что та шла сама не своя от пережитого, и не особо обратила внимание на одинокое сопровождающее лицо, ещё и сидевшее за рулём в авто. Три алых точки на экране инфрасканера неторопливо двигались, и на них смотрел, застыв одном положении, Оберштайн, оставшийся в салоне спецавто. В одной из комнат старого дворца Гольденбаумов на пышной кровати, помнившей ещё семилетнего мальчишку-императора, сидел восемнадцатилетний красавец-юноша, чьи черты смутно напоминали кого-то с портретов, в изобилии висевших в коридорах, в мундире лётчика старого образца, с гербом орла, с планшеткой, развернувшей изображение на всю огромную простыню, и напряжённо смотрел на синюю точку, приближающуюся к изображению плана особняка Эрледижен. Рядом было ещё семеро юношей в таких же старых мундирах, но с изображением белой лилии, нашитого поверх чёрного орла в короне. Они застыли, прижав ладонь правой руки горизонтально на уровень сердца, и каждый шептал молитву, беззвучно шевеля губами. А неподалёку от самого особняка, на лужайках, где под прикрытием темноты разместилось множество лёгких двухместных кораблей для гражданских, разукрашенных в широкие полосы радуги, и владельцы которых лениво переговаривались между собой по внутренней связи, проклиная писклявыми интонациями ужасную грозу, постепенно из ночного сумрака стали выныривать похожие машины, но затонированные бархатно-чёрными оттенками и резко утяжелённые различным вооружением ближнего боя, и тихо приземляться позади уже стоящих, радужных. В цокольном этаже особняка Эрледижен шла бурная пирушка розенриттеров под мрачными взглядами группы аристократов, резавшихся за отдельным столом в карты. Райнхард сжался в комок на боку, молча проклиная дурноту и боли во всём теле, не дававшие толком заснуть, и ужасно страдал от шипов, то и дело коловших шею, и желания разрыдаться. Над Одином сгустилась полночь, не обещавшая никому покоя. Полночь на праздник Преображения, что во второй половине августа. Вдали, ближе к горизонту, виднелись пышные гроздья созвездий. На них смотрела императрица, шептавшая совсем тихо своему внушительному животу: «Вот видишь, малышка, какие красивые? Твой отец тоже очень любит смотреть на них. Ждём его к утру, ты только сильно не толкайся сегодня».

2. Когти ада

Если принять за рабочую гипотезу поговорку про бомбу, что дважды в одну и ту же воронку не падает, то придётся признать тезис о том, что случайность — это непроявленная закономерность, и стало быть, повтор события должен сразу насторожить. Итак, первый раз, когда мы с Хильдой ждали сына, меня чуть было не сожгли — и мне тогда было столь плохо от лихорадки, что было плевать, выживу или нет. Биттенфельд тогда всё сделал правильно, даже то, что наорал на меня, начхав на всю субординацию и правила приличия. Нынче мы ждём дочь — у меня лихорадка плюс оковы, раны и неизвестность, выживу ли. И такое же безразличие ко всему вырабатывается. Интересно, если выживу, будем делать третьего ребёнка? Не могу понять, рассмешил себя или нет. Стоп, а я ведь ещё не учёл тот фактор, что прежде чем Александру захотелось выбраться на свет, на Хильду напали и едва не убили их обоих. А если и нынче… Райнхард взметнулся с пола всем телом, но не смог удержаться даже сидя и снова рухнул, уже не сдерживая стонов. Бледная пластина жёлтого света в потолке, лениво и слабо озарявшая чулан, из-за этого движения пролила на воспалённые глаза чуть больше света, ну, может, раза в два с половиной, и они снова предательски заслезились. Если так дальше пойдёт, то это будет совсем грустно — видать, голова очень сильно ударена, и этак к шести утра от меня останется сопливый идиот. Похоже, я уже и так не пригодная ни для чего туша — ну, разве что под капельницами валяться в нейротравматологии. Хотел же ещё стены прошарить — впрочем, наверняка и тут осечки наша старая аристократия не допустила, кабы она опять не обхитрила этих весёлых балбесов, что нажираются там дорогим вином из её запасов. Например, могут запросто в нужную бочку насовать предварительно шприцов с нужной дозой нужных препаратов — и гуляйте, ребята, отпелись. Республиканцы, помнится, забыли у Ренненкампфа верёвку — ну, эти дисциплинированные, ничего не оставят подходящего. И потом, нет у меня права такого, как у Ренненкампфа, самоубийцей заделываться — что скажут-то все? Катерозе меня проклянёт за такое поведение и будет права. Что у нас там ещё по теме есть? Ян Вэньли, едва не застреленный в камере… Ну, он-то был вполне себе здоров, не то что я сейчас, никчемная развалина, заторможенная неизвестно насколько. А спать не могу, вот подлость. Так, и зачем я такие весёлые вещи всё время вспоминаю? А, у нас в репертуаре как раз отсутствует застрел или ещё чего как раз в камере, вот. Если что, к тому и надо приготовиться. Да ну, достало всё. И сюрпризы, и ожидания. Ну не корабли же считать в космосе, а? Ага, в Изерлонском коридоре… да-да, когда Вэньли нас с Кирхайсом первый раз обдурил и ушёл себе. В Союзе десятикратную разницу в потерях, что была не в их пользу, объявили победой — что за манера… «Чем кровавей родина, тем надрывней слава, чем бездарней маршалы, тем пышней парад. Выползла из логова ржавая держава, вызверилась бельмами крашеных наград», — это уже от Катерозе песенка, помнится. — «Плещутся над площадью тухлые знамёна, нищий ищет в ящике плесневелый хлеб, ложью лупят рупоры: «Вспомним поимённо!», склеен-склёпан с кляпами всенародный склеп». Бр-ррр, нашёл-таки тему помрачнее, чем своё теперешнее состояние, да вот только обрадоваться не смог. Кирхайс, я выживу или нет? Или всё зря? Чего ты молчишь столько времени, неужели мне действительно так вредно что-то знать об этом. Не могу я отдохнуть, не отдыхается, только хуже и хуже становится. «Те холодные туманы нас к утру подстерегли, вы таскали мне бананы, где достать-то их смогли, эх, да убийцы злая тупость оборвёт любую быль, кто ж сказал такую глупость, что вы — баловень судьбы?» Это всё про тебя, Кирхайс. А про меня, видать, последняя часть, да. «Под таким недобрым небом нам цена невелика, вы ушли в такую небыль, что могилы не сыскать, мир украшен новой фальшью, только б цену позабыть, и все решат, совсем как раньше, что вы — баловень судьбы». Точно я угадал, да? Тишина, только голова болит нудно и мерзко. «Ну, кто сказал, и все решат — а может, правда, а?» — этот мурлыкающий припев захотелось даже пропеть вслух. Идея, вообще-то, но вот губы уже ни к чёрту, искусал все, пока пытали, петь будет больно. Дышать толком и то больно — уж не покрошили ли рёбра, а? Запросто могли, я ж отключался. Ройенталь, тебе так же было, когда ты в своём кабинете умирал, или того круче? «Можно всё объяснить словами, только прока нет в тех словах, пусть осудят все те, кто сами вечно совестью не в ладах, — а это уже про тебя, вообще-то. — «Ты бы мог поступить иначе, не сжигая последний мост под ногами своей удачи, затерявшейся между звезд» — ишь ты, чем побитая голова бывает наполнена, а, Ройенталь, ты ж меня звал тогда из кабинета, я знаю это, учти. Эх, было нас четверо, видать, пришла пора третьего… Бедняга Миттельмайер, неужели ему и меня хоронить придётся, да ещё второй раз, врагу пожелать такой участи, а не другу. Ну где вы там все, никого не чувствую — или я тупой, или вы меня бросили. Уж или заберите, или вырубите меня, чтоб ничего не чувствовал вовсе — рехнуться от этой боли можно, такая тупая и мерзкая. Корабли в Изерлонском коридоре, да не наши, и не вражьи — тогда чьи? Сколько их, опять не вижу ни черта толком, как тогда же, когда упал на флагмане, ааа, это ж просто уже бред начинается. Катерозе, помоги, я не знаю, что со мной, Катерозе…

Райнхард пытался отделаться от навязчивой картинки с кораблями, и даже приподнялся на локте для этого, но голова решила стать свинцовой и уныло клонилась на грудь. Из желания повредничать он взялся поднимать её, как вдруг услышал шорох. Довольно громко, не показалось, ближе к двери, но чуть дальше места, куда достают сапоги. Шорох не прекращался, и он насторожился в положении полулёжа, внимательно глядя в ту сторону, но зрение начало подводить — при попытке приглядеться начинало сильно рябить в глазах, а иначе мелкие детали расплывались. По всей видимости, этот звук на деле вовсе не силён, просто на полу ему лучше слышно. Но это уже отдаёт сильным беспокойством, а сейчас он чувствует себя гораздо хуже, чем во время визита Эльфриды, и собственная беззащитность очень сильно угнетала. Но недоразумение разрешилось довольно быстро — зрения вполне хватило, чтоб увидеть, что там, откуда, слышался шорох, в стене просто открывается потайная дверь, достаточная, чтоб пройти одному человеку. Эльфрида, опять, и с кем-то ещё, полностью задрапированным в тёмный плащ, ну, это вряд ли к хорошему, ну да ничего не поделать. Ай, зачем вы фонарь к потолку, он же по моим глазам сейчас как нож пройдётся…

— Я же говорила вам, что и как, — тихо произносит Эльфрида, — убеждайтесь, адмирал.

ЧТО? Да это же… ловушка это, Миттельмайер, ты псих, зачем ты здесь??? Я же чувствую, смерть совсем рядом, ты зачем к ней в пасть припёрся, дались тебе мои наручники… Ну что ты смотришь на меня, как на икону, вижу я тебя, вижу, вот, убедись. И ещё кое-что вижу, за твоей спиной, но крикнуть уже не могу и не успею, хотя бы ты это по глазам пойми и кинься в сторону, уцелей!!! Аааах, не достала в сантиметр, небось — ну и реакция у человека в плаще, да и силища покрепче меня, здорового — так выкрутить Эльфриде руку со стилетом, да этот хруст… сломана! А почему она не кричит, не понял? Понял, плазменный парализатор. Уже интересно, кто так чисто работает — можно познакомиться? Эльфрида оседает себе спиной на эти дурацкие мешки, а двери в залу с врагами уже изнутри неслабо заблокированы — да, ломать этот пластиковый пластырь бесполезно, только проплавлять — да не всякий бластер выдержит нагрузку. Миттельмайер, дай мне посмотреть, кто это, потом с ошейником разберёшься. Ладно, вижу, со спины застёжка, кажется. Что-то плащ у твоего спасителя, друг, сильно мне кое-какой напоминает, и покроем, и цветом особенно, да и большеват он этому владельцу… Эльфрида тоже глядит на этот плащ — ну, понятно, воспринимать-то происходящее она вполне может, шевелиться и кричать вот — никак. Ну, наконец-то, увижу сейчас — гость поворачивается к ней лицом, но я ещё не вижу его… ого, сколько ужаса в глазах, этак я ещё пожалею её против своей воли, но в чём причина?

— А ты права, это его плащ, и я сегодня за Ройенталя тут, — какой грозный и низкий голос, но вроде знакомый, — да и за Кирхайса тоже! — капюшон долой, он не пристёгнут был, оказывается, рыжая грива с белыми лилиями в волосах, ах, это логично, но всё равно удивительно, и очень… — Так что бита твоя карта, пики против червей никак, да и валеты нынче короли уже, нечего тебе ловить, как и твоему деду! — ну, теперь я понимаю, отчего розентриттеры испугались этой дамы… — Ох, и дура же ты, ох и дура — чего тебе не жилось-то нормально с твоим объектом? Этакое счастье тебе привалило, а ты пробросалась — там-то вы уже не встретитесь, не надейся! — это что, иголка вроде той, что меня свалила, или просто аналог контрольного выстрела? М-да…

— Я рад тебя видеть, Катерозе, — что у меня с голосом вдруг? эх, я совсем развалина…

Леди фон Кройцер обернулась не очень быстро — или так показалось Райнхарду, только что ужаснувшемуся смерти за спиной друга — но от взгляда на её лицо ему стало странно, скажем так… Левый глаз у неё был небесно-голубым, как у Ройенталя, а правый остался тёмно-карим, как у него же… Тут и парализатора не надо — весело подумал император, сообразив, в чём дело, и от души забавляясь над собственным испугом. Она в тревоге метнулась к нему — понятно, перенервничала сама, но, увидев этот радостный огонёк в его глазах, успела даже улыбнуться в ответ.

Ах, как приятно, когда моих волос касаются эти руки, и эти губы на моём лбу…

— Не дрожи так, Катерозе, а то я сам разрыдаюсь.

— Угу, с такими травмами не только рыдать, но и орать не стыдно, — довольно деловито сообщила она, уже чуть отодвинувшись и что-то вышаривая у себя под плащом. — Держись, сюзерен, сейчас самое трудное — вытаскивать тебя отсюда. Волк, помогай, — она развернула в руках свежую рубаху, — без этого его раны сделают подлость, и труднее будет потом собирать его в целости.

— Катерозе, что у тебя с глазами? — тихим шёпотом поинтересовался Миттельмайер, пока они осторожно надевали на раненого рубаху, а тот старался не стонать при друзьях. — Когда ты успела сделать такую шалость и как?

— Линза, — ответила она без всяких эмоций. — Пока ты рычал на Эльфриду в салоне, а что?

— Хоть бы предупредила, — грустно вздохнул адмирал. — Вот потому тебя дьявольицей и считают порой.

— Я не против, тем более, что скоро я в неё превращусь сознательно — тронули моего сюзерена, хуже они ничего не могли придумать. В моей системе ценностей, безопасней гораздо трогать моих детей, — вполне себе рассудительно пояснила миледи.

— Как так?! — Миттельмайер был так поражён, что сказал это поневоле, не сообразив, что говорит.

— Детей я ещё нарожаю, а сюзерен единственный, чего непонятного? — недоумённо фыркнула она по-прежнему без эмоций. — Щас понесёшь его через плечо, видать, слишком тесно в этом коридоре и подозрительно. Я не сомневаюсь, что мы дойдём, но вот как — не гарантирую ничего особо. Война наверху может вспыхнуть в любую секунду и как угодно.

Райнхард по привычке от сообщения про опасность почувствовал себя лучше. Он нашёл в себе силы поднять руки и крепко взяться за плечи друзей.

— Я очень рад, что вы пришли, спасибо вам, — голос у него сел до тихого шёпота, но было заметно, что в эти слова он вложил всё, что чувствовал. — Давайте сегодня без субординации, по именам. Я больше не хочу умирать и не буду, пока вы со мной.

— А ты молодец, что дождался, — с какой-то хозяйской назидательностью сказала Катерозе. — Ну-ка, раскуси, — она протянула к его губам ладонь с горкой чего-то, напоминавшего сласти.

Оно и на вкус сласти напоминало, но после этого боли ослабли очень ощутимо. В этот момент очень тихо, но вполне себе слышно из-за близости, запел вызов под плащом леди фон Кройцер. «Когда судьбы оборванная нить бьёт по сердцу неумолимо жёстко, когда меня пытаются убить — я защищаюсь знаком перекрёстка» — почти неслышно, но достаточно.

— Ай, регулятор съехал, — проворчала Катерозе и поправила под плащом нужное. — Йозеф, у тебя что, нервы сдают или новости дрянь?

— Первое, — очень тихо прошелестел вежливый голос. — Он цел?

— Да, но ранен, — со вздохом ответила она. — Отмечусь, когда выйдем наверх.

— Обязательно, а то придётся мне вас выводить — люцифериты крошат упырей в клочки, но те им дают сдачи, там сейчас опасно, — голос был очень спокойным, но чуть с напряжением.

— Угу. Слово и дело, — тихо уронила командор ордена.

— Слово и дело! — отчеканили вдали и отключились.

— Кто это? — с апломбом воина поинтересовался Райнхард.

— Козырной валет, — спокойно пояснила Катерозе, но отчего-то после этого лишние вопросы задавать уже не хотелось. Она встала и взялась за фонарь на потолке, Миттельмайер, обменявшись красноречивым взглядом с другом, молча и очень осторожно устроил его тело у себя на плече. Он даже дверь успел захлопнуть свободной рукой, когда они выбрались в коридор. Катерозе шла впереди — у неё было странное чувство, что впереди что-то хлопотное…

Корабли в Изерлонском коридоре, полная звезда, хороший флот. Что им надо, Ройенталь, чьи они? Ну, о чём ты говоришь, какой ещё рапорт о гибели Лютца, я же просил его остаться живым — ты разве не знаешь об этом? Ты же помнишь, он тоже жив, мы тогда думали, что шастаем по Вальхалле, а её нету вообще… Кстати, Ройенталь, за тебя нынче здорово отомстили — ты в курсе уже, нет? Откуда я знаю, зачем ей это — говорит, что благодарна тебе, что ты её отца уделал, но не убил. Жаль, что ты её при жизни не встретил — остался бы жив, и здоров даже. А я тебе говорю, была бы тебе отличная пара, да. Мы с тобой столько всего упустили, Ройенталь, оба на своём месте — кабы не эта республиканская отрава, наша колода бы тебя не потеряла. Что это там за корабли, всё же? Белая лилия? Разве они есть в космосе? Когда? Ох, как хорошо идут, ничем не хуже наших… Как — наши? Нет, не понял — моя ударенная голова соображает плохо. Так это не Изерлонский коридор? А где я? Ройенталь, подожди, объясни мне ещё…

Холодный ночной воздух, наконец-то! Райнхард вдыхал его с наслаждением, и признался себе, что боялся больше никогда этой радости не дождаться.

— Поставь меня на колени, пожалуйста, — тихо попросил он Миттельмайера, — я хочу поднять голову.

Пришлось держаться руками за плечи друга, но маневр удался. Сырость после утихшей грозы очень приятно охлаждала пылающие жаром щёки и лоб. Опять голая шея, как в юности, но сейчас мысль об этом уже не жгёт внутри калёным железом — и надо признать, даже легче от такого обстоятельства, хотя уколы от шипов ноют. Слёзы, слёзы из глаз — как всегда, не вовремя, но чёрт с ними, кончатся же когда-нибудь. Райнхард упрямо мотнул головой и уставился на небо. Чёрные кроны сосен и чего-то ещё, белесая дымка, по которой полыхают отсветы лазерного огня — видать, бой у особняка идёт не шуточный вовсе… Слышно, как Катерозе шепчется по связи со своим валетом — уточняет, где это они выбрались, оказывается, вовсе не там, откуда Эльфрида привела её и Миттельмайера… Райнхард не беспокоился об этом — тот факт, что они больше не в чулане, отчего-то вселил в него уверенность, что теперь они не пропадут.

Ага, звёзды, они сегодня есть! Точнее, есть сейчас, но этого достаточно… Райнхард медленно, борясь со слабостью, протянул правую ладонь к ним, и прошептал, не особо заботясь, что друзья его слышат:

— Я хочу жить теперь, ради тех, кто со мной и ждёт меня! — и мысленно крикнул это вверх, очень далеко, так же, как в юности, с тем же не очень ясным ощущением, что попал, куда следует. — Помоги им!

Звёзды на секунду резко усилили свой блеск и тут же замаскировали это, хотя возможно, что это было просто из-за того, что слезы ненадолго перестали течь. Миттельмайер ничего не сказал, но было слышно, что в груди его застучало довольно громко. Успокойся, друг, ничего страшного. Райнхард тихонько похлопал ладонью его там, куда легла рука, где-то за шеей, ближе к спине. Тем временем Катерозе, завершив совещание, сказала чуть громче, запрокинув голову и прикрыв глаза:

— Изольда, лапочка, иди уже к маме. Домой пора.

— Как будто собаку зовёт, — сказал Райнхард только для Миттельмайера, ему хотелось показать, что больше не полутруп.

Даже в темноте было видно, как тот улыбнулся вполне радостно.

— О, я могу догадываться, что это за собака! — так же тихо сказал он в ответ.

Райнхард ещё не мог улыбаться полностью, губы немилосердно тянуло, но лицо его заметно посветлело:

— Учитывая, что флагман Ройенталя звался «Тристан», да?

— Вот-вот, — с весёлым энтузиазмом подтвердил Миттельмайер. — В кои веки от нас ничего почти не зависит, непривычное ощущение. Оберштайн ей дал полный карт-бланш, можешь себе представить?

— Судя по тому, что ты цел, вовсе не зря он это сделал, — Райнхард смог даже усмехнуться, хотя дышать ему приходилось гораздо чаще, чем тогда, когда он вынужден был молчать. — Зачем ты полез в эту ловушку, я чуть не рехнулся от страха, что тебе конец.

— Чтобы знать, что мы доберёмся до тебя точно. У меня там нынче шкура потолще, чем всегда, — тот улыбнулся и подмигнул. — Это был план Катерозе — заставить её клюнуть на меня, чтоб Эльфрида захотела сделать то, что пыталась.

— М-да, — задумчиво проронил Райнхард, помолчав. — Не знаток я женской психологии… И в картах тоже плох.

— Козырной валет — это командующий силами ордена Белой Лилии, — Миттельмайер говорил крайне тихо, над ухом, явно не желая быть услышанным напарницей, — я не знаю толком, кто это и что это, но они вместе вычислили, где тебя искать.

— Это же жёстко христианская публика, — озадаченно пробормотал император. — Я-то думал, дело строительством храмов ограничилось, а они вот как отмечаются… Боюсь, это ещё не все сюрпризы тогда.

— Изольда! — тихонько вскрикнула Катерозе. — Наконец-то!

Над кронами деревьев появилось нечто в четверть неба над головой, гладкое и белое, и начало плавно оседать к земле, с ужасным хрустом ломая ветки. Разумеется, поближе оно оказалось вещью попроще — но на ней было бы не стыдно летать и будущей императрице, модификация та же, которой пользовалась Хильда, торопясь от Вермиллиона до Миттельмайера жизнь назад. Собака под стать хозяйке, усмехнулся про себя Райнхард. Всё-таки умение пользоваться обычными вещами дорогого стоит, приятно смотреть на хорошую смену. Чего это я, постарел за эту ночь, что ли? Хотя… вообще-то это называется посадить на головы, высший класс по беспилотке — до аппарели всего ничего, метров двадцать. Ай-да командор ордена, а, Кирхайс? У тебя она училась, что ли — да ну нет, ты ушел слишком рано, сейчас она тоже старше тебя.

У самой аппарели Райнхард запротестовал:

— Нет, поставьте меня на ноги, а я возьмусь за ваши плечи — иначе меня стошнит головой вниз, надоело бредить.

— Рановато ещё совсем на ноги, затащим тогда просто в этом положении, — деловито отозвалась Катерозе, проворно ныряя под левую руку. — Ничего-ничего, довезём аккуратно, вот увидишь сам.

Так, император, ты, стало быть, мальчишка до сих пор, раз посадка в корабль на тебя поныне действует, как запах дичи на охотничью собаку. С другой стороны, кто сказал, что тридцать — это много, а? Ну и дела, такого интерьера видать на кораблях не приходилось — это ж будуар какой-то, честно скажем…

— Помедлите, — попросил он сорвавшимся голосом, и упорно поставил сначала левую, потом правую ногу, выпрямился, держась руками за их плечи.

Шаг, второй, третий… нет, с пятого срыв, жаль. Очень жаль…

— Вот так ничего себе, — откомментировала это Катерозе тоном разгневанной мамочки, — прекрати эту самодеятельность! — она даже умудрилась подхватить его за талию при этом. — Райнхард! — это прозвучало уже не сердито, но уже совсем по-приятельски, и он медленно, но смог повернуть к ней голову. — Раз так, то добро пожаловать на «Изольду», этот борт всегда к твоим услугам, что бы ни случилось. Но не командуй пока, хорошо? Тебе отлежаться нужно, а у меня тут не особо комфортно.

— Я рад погостить у тебя, — кажется, получилось улыбнуться даже.

— Жаль, что приходится при таких обстоятельствах, — с грустью ответила она. — А теперь поторопимся…

Да, спать на мостике — это сурово, хоть тут и такие пышные ковры, но… Что за чертовщина, такое кресло — она что, без команды путешествует??? Катерозе водит такой корабль одна? Кошмар. Конечно, это в принципе возможно, но… тогда понятно, почему она такая недостижимая ни для кого — особенно для террористов. Как можно достать команду и доверенных, когда их просто нет — ай-да леди фон Кройцер, чего ещё я о тебе не знаю, получается? Какие хитрые подушки, мне даже уже нравится лежать на этом боку, тот я уже отжал на полу там, под землёй. А эти браслеты тут зачем, а, догадался, всё. Но я же умирать не буду, сказал ведь. Для порядка? Ладно, порядки тут — мне и не снились даже такие, но так хорошо, что даже голова уже не болит, а плывёт. Потом расскажешь мне, что у тебя в этой фляжке такое. Нет, от этих уколов не больно, возможно, я уже не чувствую многого. Как уютно у тебя пахнет цветами, Катерозе. Да, лилии, конечно, я понял. Да, очень удобно, и… хорошо… Нет, я уже ничего больше не боюсь, спасибо, Катерозе, спасибо. Мне очень хорошо здесь, правда…

Райнхард затих, не заметив, как его глаза сами закрылись. Он уже не чувствовал, как миледи осторожно и внимательно трогает губами его лоб и виски, а затем аккуратно поправляет волосы.

— Спит, выдохся сильно, — деловито сообщила она Миттельмайеру. — А это даже и неплохо, вдруг придётся делать виражи, я уже ни за что тут не ручаюсь сегодня. Тоже отхлебни, и двинем, — она совершенно мальчишеским жестом протянула ему фляжку со своим гербом. — Твоё кресло вон там, разберёшься, вдруг ещё стрелять придётся по люциферитам.

— Кто это такие, чёрт возьми? — не выдержал тот. — Анархисты, что ли?

— Хуже гораздо, — скривившись, проворчала Катерозе, — тоже мне, государственные деятели, а кто такие сатанисты по сути и как обзываются, не знаете, — она проворно застегнула какой-то проклепанный ремешок на лбу у своего венценосного гостя. — Они за его кровью пришли, и драка там явно из-за его волос идёт вовсю уже — а я боюсь при его состоянии дёрнуть в петлю Нестерова, неизвестно, что будет с его головой.

— Это что, вариации на тему культа Земли? — расстроившись, пробормотал Миттельмайер — он только что от души заценил напиток, которым пользовалась хозяйка.

— Культ Земли — это довольно безобидно даже было, — грустно усмехнувшись, сообщила Катерозе, вставая и направляясь к своему креслу, больше напоминавшему плотный кокон с множеством цветных ремней. — Он слишком заметен по сравнению с другими изобретениями той же конторы, чей начальник — сатана. Ладно, проскочим как-нибудь, — совсем буднично продолжала она, устраиваясь на своём месте и не спеша застёгивая на себе разные секции. — Архистратиг пусть скажет за тобой — один клинок на сотню небожителей, — задорно пропела она вдруг, будто дежурную фразу или кодовые слова, — я не вступаю в безнадёжный бой, я собираюсь выйти победителем, — и ушла в себя, приникнув ко всем датчикам и приборам.

Миттельмайер метнулся к своему месту пребывания — и, быстро просмотрев систему ведения огня, остался ею вполне удовлетворён. «Кабы нам с Ройенталем в капитанскую пору приходилось работать на этом, побыстрее бы мы выслужились, — не без удовольствия подумал он, устраиваясь. — Ах, да, миледи — с детства пилот истребителя, поэтому у неё всё подогнано под руку и поменьше за счёт того, что она летает одна, гонять кого-то по коридорам и наблюдать за дисциплиной ей вовсе не нужно… Но всё же, на редкость удобная система — раздвигается на двух пилотов, как ножницы, легко».

— Волк, тебе там удобно? — буднично, но заботливо осведомилась Катерозе, не отрываясь от работы.

— Вполне! — деловитым и довольным одновременно тоном ответил Миттельмайер. — К полёту готов!

— Ты знаешь, эта магнитная буря тут весьма некстати, мне кажется, — задумчиво произнесла она. — Не эфир, а помойка, да и чревато подсветкой фюзеляжа — ночью такое счастье врагу пожелать. Я скверно различаю кто где, а потому двинем-ка на самое видное место — вот там точно никто не увидит, и до утра отсидимся нормально, а то оперировать надо бы сейчас уже.

— Пробуй, — подражая интонациям Оберштайна, ответил напарник. — Нынче ты капитан.

— Да-да, конечно, — тихо и бессодержательно ответила она, а затем густым и низким голосом протянула несколько слов, будто поднимая вверх меч перед спаррингом. — Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и бегут прочь от лица Его все ненавидящие Его! — руки в белых перчатках запорхали над приборной панелью, и вскоре «Изольда» отозвалась лёгкой дрожью встающей на след охотничьей собаки. — Ну, шеф, подмогай уже, не за себя просим… — это она прошептала и вовсе едва слышно.

Изольда взмыла над лесом и тихо пошла по неизвестному Миттельмайеру курсу. В эфире сразу же началась дикая шумиха — по всей видимости, миледи из тех пилотов, что предпочитают слышать всё — опять-таки привычка истребителя… Но если до того там просто царил абсолютно дикий гам, ругань и невнятная околесица, то почти сразу большая часть орущих притихла, и несколько голосов произнесли почти одновременно что-то вроде: «Смотрите, это же… Он Сам уходит… всё зря». Раздалось несколько звериных воплей — таких, что было трудно поверить, что их издают людские глотки, затем кто-то командирским воем отдал приказ «стрелять на поражение, любой ценой!!!». Леди фон Кройцер улыбалась ледяной улыбкой, шепча себе «ча-ча-ча, без кольца и шоссе». «Изольда» чуть качнулась, будто желая пригласить кого-то за собой, и Миттельмайер услышал голос её капитана у себя возле виска:

— Волк, веером, по всем ракетам пли.

Миттельмайер спокойно выжал гашетки — должно быть, красивое со стороны-то зрелище было, успел он подумать. Да и стреляют враги как-то недостаточно чётко, этак через такие залпы можно идти особо не напрягаясь. Что миледи успешно и делала, даже не давая себе труда подпрыгивать — с земли-то оно и вовсе сурово и солидно выглядит, неужто вправду боятся, хотя вроде визжать ещё истошней начали? Он успел дать ещё два залпа, спокойно отбивая чужие атаки, как тут впереди по курсу обозначился чей-то борт похожих габаритов, и он явно намекал, что не собирается их пропускать…

— Ага, самый вредный из всей толпы козлищ вылез, то-то он в кустах ждал всё время, — процедила сквозь зубы Катерозе, — ну, вот мы и встретились, подстилка Бафомета, без тумаков ему — как без пряников.

Миттельмайер забеспокоился — таран ему вовсе не нравился, но тут из эфира раздалось нечто очень злобное рычащим тенором и явно в ответ на её слова:

— Рыжая, не смей, он наш! Отдай по-хорошему!!!

— А по-хорошему с вами я не общаюсь, недомерки, — холодно усмехнулась Катерозе, не спуская с лица той же ледяной улыбки. — С дороги, криволапые, импотентами сделаю навечно.

«Изольда» чуть приподнялась, не меняя скорости, и Ураганный Волк уже подумывал о том, чтоб вмешаться, как вдруг увидел, что по помехе кто-то открыл огонь справа, смеясь добродушным баритоном в ответ на яростный недоумённый рёв.

— Сначала со мной пообщайся, облезлый, это ж моя земля-то! — с мальчишеской бесшабашностью проговорил кто-то новенький, и эти интонации очень напомнили ему голос его императора, когда они развлекались в битве при Мар-Адетта… — Потом будешь мечтать, чтоб разговаривать с моим сеньором! — и стало видно, как под ними чужой корабль просто унесло в сторону от атаки неизвестного флагмана, за которым ринулись ещё какие-то мелкие посудины, очень напоминавшие собой как раз корабли исчезнувшего Союза…

— Что за чёрт, — ошарашенно молвил кто-то в эфире, — имперец во главе строя мятежников! Откуда они тут вообще и кто это???

— Ах ты резвая псина, — с тёплыми нотками в голосе похвалила атакующего Катерозе, — успел-таки и сюда уже…

— Спасибо, милая, я скоро за тобой, — совсем спокойно пропел новый голос, очень напоминавший тот, который был нынче весь вечер на связи, — ты даже не успеешь и соскучиться. Я не вступаю в безнадёжный бой…

— Ты просто в — бой, а дальше — как получится, — подхватила тем же тоном миледи. — Быть по сему, прикончи их.

— Слушаюсь, командор! — задорно прогремело в ответ. — Белая лилия, вперёд, отутюжим ублюдков, что служат отцу лжи!

Внизу началась натуральная свалка — с земли взмывало то и дело некоторое количество чёрных кораблей, пытаясь атаковать пришельцев, те же явно получили разрешение не жалеть боекомлект… «Изольда» плавно уходила прочь, в темноту ночи, проходя насквозь редкие облака. Довольно скоро в эфире остался только треск помех и редкое шуршание возмущенной ионосферы планеты. Сонный Один под ней даже не особо мерцал огнями, будто потерял интерес к одинокой рукотворной ночной птице. А та вдруг осторожно, но крепко взяла кривую огромного радиуса, и пошла по ней, неторопливо держась, чтоб не завалиться в сторону.

— Что это ты делаешь? — не удержался от недоумённого вопроса Миттельмайер.

— Я не хочу пройти под зоной, где течёт девяноста мегаампер, — спокойно ответила Катерозе. — Нам с тобой ничего, выпьем пару кружек кофе потемнее, и баста, а вот у кого голова болит, тот может микроинсульт заработать спокойно. Или ещё какую пакость, вроде остановки сердца. А взлетать выше её — ловить лишнюю радиацию над плоскостью пачки магнитосферных суббурь, к чёрту такое удовольствие.

— Прости, — только и нашёлся он, что сказать.

— Да ладно, твоя фамилия ведь не Акасофу, — добродушно фыркнула леди фон Кройцер, — ты не обязан это помнить.

Через несколько вполне себе тихих минут Катерозе почти неслышно щёлкнула блоком связи:

— Пауль, что там делается без нас?

— Мастер-класс твои парни показывают, любуемся все, — тут же отозвался Оберштайн вполне себе невозмутимым тоном. — Им хватает работы — ощущение, что сюда свалилась вся мразь с целого сектора центральных систем, за месяц они собирались незаметно, что ли.

— А я говорила, что это возможно, — не сдержалась она. — Ладно, тогда я ухожу вовсе на нейтральную полосу с букетом, как и планировалось поначалу. Появитесь, когда отмечусь сама, не доверяю я местным коновалам.

— Что, совсем скверно?! — не сдержался уже Оберштайн. — Отмечайся чаще в таком случае!

— Не совсем, но мне нужно поработать, — деловым и медлительным тоном ответила Катерозе. — Не нервничай понапрасну.

— Хорошо, — бесцветно бросил тот и отключился, но Миттельмайеру показалось, что собеседник был рад услышанному.

«А разве я был бы не рад? — подумал Ураганный Волк. — Он прав, без миледи мы бы уже все пропали тут, ни черта толком не успев». Катерозе едва-едва, но различить всё же было можно, напевала себе под нос, полностью увлечённая работой:

— На клинке меж адом или раем, как канатоходец на краю, что пою — давно не выбираю, выбираю то, что не пою, — потом, поле паузы в несколько секунд. — Начерно тасуется колода, крапленые карты у судьбы, если где мерещится свобода — вслед за ней появятся гробы. Ага. Помещаемся… Хорошо, — заметила она самой себе.

«Изольда» плавно, но по-деловому неумолимо пошла вниз, куда-то к ночным аллеям и лужайкам, в темноту. Ещё через несколько минут она совершенно ровно встала, едва заметно дрогнув. Оставив включенным сканер, что показывал обстановку в этом месте, её капитан едва ли не мгновенно выскочила из оплёток кресла и метнулась к спящему гостю. Снова проверив губами его лоб и виски, она вздохнула с некоторым облегчением.

— Спит крепко, хуже ему не стало, это главное, — усталым тоном сообщила она Миттельмайеру, тоже подоспевшему со своего места. — Но предстоит муторная возня, и надо торопиться, иначе не соберём Райнхарда в прежнем виде, — она проворно достала откуда-то из-под ковров внушительного объёма походную сумку, а затем подошла просмотреть данные сканера. — Порядок, — задумчиво помолчав, подвела она итог. — Сейчас выдвинемся, снимай свой плащ, понесём его на нём вместе. Так будет быстрее и логичнее.

Они вдвоём очень осторожно уложили спящего на алый плащ адмирала, вместе со всей подушечно-ременной экипировкой, которую Катерозе возвела вокруг раненого. Райнхард пару раз тихо стонал во время этих приготовлений, но на измученном лице вполне себе заметно поселилась улыбка. Кровавые ссадины на шее и порванные губы уже взялись затягиваться от впитавшегося в ткани геля, но оттого были даже более заметны своей чернотой. А сам император выглядел сейчас совершенно беззащитным, хоть и по-прежнему величественным. Катерозе, будучи под этим как раз впечатлением, скинула с себя плащ Ройенталя и аккуратно накрыла им спящего, как будто от возможной простуды от ночной свежести — возможно, она сама так и думала в этот момент. Они молча переглянулись с Миттельмайером, и взялись за это подобие носилок — она спиной к раненому, со стороны его головы, он — лицом, со стороны ног, чтоб в случае чего удобнее было принять тело полностью на себя.

Оказывается, миледи действительно обладала недюжинной физической силой для дамы её комплекции — ничего не указывало на то, что она прижата серьёзной нагрузкой, и двигалась она чуть ли не бегом по аппарели и дальше, по мощёной дорожке, ведущей к какому-то масштабному сооружению, не особо видному в ночной темноте, а светляки в цветах по окраинам дорожки были кстати только, чтоб не споткнуться. В воздухе разило ночными фиалками, чем-то ещё почти пряным, и всё тонуло в дымке ещё только зарождающегося тумана, пропитанной запахом белых лилий. Ступени какого-то парадного крыльца, это не совсем помеха, конечно, но рассмотреть, что это за особняк — или даже что-то покруче явно, с такой-то высотой потолков, присущей разве что дворцу, не было никакой возможности. Массивные старинные двери, явно вычурная спесь высшей гольденбаумской знати, открылись едва ли не сами — на самом деле, от помощи сапог Катерозе, но Миттельмайера уже стала интриговать обстановка, показавшаяся ему странно знакомой, даже очень знакомой. Безлюдный спящий старый дворец — что за поместье, судя по всему, почти или совсем нетронутое, с убранством старой гольденбаумской эпохи, в полутьме коридоров усыпано цветами белых лилий — как будто нарочно приглашало идти куда-то, но при этом света внутри почти не было, только несколько слабых светлячков скупо лило слабый свет у дверных проёмов. А вся обстановка тонула в ночном сумраке, но, однако, окна тут были такие, что впору балы устраивать самого крупного масштаба. И лилии, в избытке валявшиеся прямо на полу по обе стороны их пути, явно нарочно кем-то уложенные здесь — однако никакого намёка на присутствие этого кого-то пока не проявлялось совсем. Они прошли уже приличное расстояние внутри, но людей не ощущалось вовсе — здесь явно было пусто, если кто и был, то совсем недавно удалился отсюда. И всё же Миттельмайер не мог отделаться от ощущения, что он уже бывал здесь, и не раз, когда-то давно. Но когда, зачем? Об этом можно было гадать, да ещё спросить миледи, но она явно торопилась и вряд ли желала разговаривать — а может, это само убранство интерьера не располагало к какому-либо обмену словами? Наконец они свернули в какое-то помещение, прошествовав перед этим, кажется, ещё через огромную залу с высоченными сводами — пару раз стукнув по полу каблуками случайно, по звуку можно было определить, что пространство было более чем солидно.

А место прибытия оказалось вполне себе готовой к обитанию спальней — и даже кровать была расстелена до белых вышитых простыней. Здесь действительно была старая, по старой гольденбаумской моде выдержанная, обстановка, даже с какими-то явно антикварными и дорогими подсвечниками. Кровать была с вычурным балдахином, расшитым ещё гербами с орлом в короне — и самое любопытное, что по углам её кто-то заботливо наставил букетов в старых же вазонах — от лилий сегодня можно свихнуться, решил про себя Миттельмайер, помогая Катерозе укладывать их ношу на эту кровать. Здесь ощущение знакомого чего-то пропало — видимо, именно в этой комнате ему бывать не доводилось. Кроме того, спальня-то спальней, а кто-то совсем недавно пользовался её частью в качестве кабинета — и несколько уютных кресел, и стол у стены с подмигивающей сигнальной подсветкой планшеткой, явно для серьёзных выкладок, и даже что-то под огромной салфеткой на другом столе, явно съедобное, раз бутылка высовывается. Интересно, что за намёки, что гостей ждали, и с почтением? Катерозе первым делом отправила на кресла оба их плаща, затем подтащила к кровати низкий столик, на который взялась вытаскивать содержимое сумки, что прихватила на «Изольде». Первым делом оттуда появился хирургический халат, который она расположила на себе поверх кожанки, отчего-то не желая её снять. Потом разные ящики с нужными инструментами, салфетки и прочая…

— Ступай туда, — Катерозе указала напарнику на дверь в ванную, — на тебе пыль могла остаться, освежись и отряхнись, да там ещё халат должен быть, надень. И будешь помогать, а пока я свет ставлю.

Миттельмайер постарался, чтоб его ждать не пришлось, но прежде чем вернуться в странную спальню, которую миледи успешно превращала сейчас частично в операционную, глянул-таки в зеркало. На него смотрело его лицо, но измождённое, как в пору возвращения от погибшего Ройенталя, не иначе… Оказывается, юность когда-то куда-то исчезла, никого не поставив об этом в известность, и сейчас отражению было даже не сорок, хотя это было бы логично, пара лет за два часа сгорела где-то, а ещё дважды по два с лишним года намотали эти ужасные получасы неизвестности. Сколько же лет сгорело одной вспышкой у императора в этом аду? И что за нервы у миледи, если она чувствовала его боль, как свою, и вместо истерики сейчас надевает перчатки хирурга — шить на живую у Ройенталя, предположим, у него бы получилось, но прикасаться с этим к Императору… А если ещё и резать, эх, постарел я, постарел, с такими страхами, видать, перенервничал слишком, да и не заметил ещё. Или миледи права — чем доверять кому-то, лучше взять дело на себя? Пожалуй, выбора точно нет, соглашусь. Пусть командует — раз я только ассистент, что, себя в руки не возьму, хоть ценой ещё пары лет? Помнится, когда они пять лет назад сидели всем штабом в тоске и ужасе, ожидая смерти Императора, кто-то в истерике даже выдвинул идею поменяться оставшимися годами жизни — скинувшись все вместе, могли бы одолжить сюзерену на жизнь, кабы можно было это осуществить… А ещё Мюллер как-то рассказал, как Император на Урваши приказал им всем спрятаться за его спину, и сам вышел к убийцам, дабы поинтересоваться, кто самый смелый и выстрелит первым — выстрелил какой-то капрал, да только очередью, да по своим же подельникам… Но то — беготня под выстрелами, к которым все они привыкли, а тут — пытки… Да, бежать и мстить врагам гораздо проще — вот, видать, отчего сейчас этим заняты какие-то явно совсем молодые ребята, а у нас и пострашнее дело при внешней-то его простоте. Всё, хватит бояться, Волк, не то Ройенталь рассердится и будет прав. Император страдал ради нас всех, уж точно мог бы договориться с врагом, чтоб облегчить свою участь — да не в его это характере, тебе ничего этого не досталось, двигай уже…

Катерозе успела вполне со всеми приспособлениями, нужными для хирурга, но сейчас стояла у края кровати на коленях, закрыв глаза и сложив ладони в молчаливой молитве. Балдахин у неё вполне сгодился в качестве крепления для света, и сейчас безжалостное белое сияние лилось на неподвижную фигуру императора, лежавшего на боку. Он словно пытался улыбнуться во сне, но не смог, и рассыпавшиеся по подушке пряди его золотых волос стали почти пепельными, будто поседевшие, от мысли об этом в горле мгновенно возник ужасный твёрдый комок. Страшное впечатление, что сейчас дела мало отличаются от кошмара, что был пять лет назад, усиливал ещё проклепанный ремешок, что остался сейчас на голове, перетягивая лоб, и то, что волосы были отрезаны хоть и не выше затылка, но явно указывали, что не самым аккуратным способом. И уж явно не самым приятным, настойчиво думалось себе внутри. Рубаха, которую они надели на раненого в плену, уже успешно покрылась широкими кровавыми пятнами на спине, да ещё зияли колотые раны на запястьях — слишком глубокие, чтоб их мог быстро взять заживляющий гель, уже припухшие — вполне достаточно для бессонницы, например. И ещё эта чернота под глазами, которую уже не спишешь на случайные тени. Миттельмайер почувствовал острый дефицит самообладания и отвернулся, якобы затем, чтоб надеть перчатки и маску. У него одновременно засаднило, застучало и заухало где-то в том районе, где располагалось сердце. Катерозе, видимо, закончила молитву и вскочила на ноги. Она внимательно посмотрела на Миттельмайера, тому показалось, что поняла всё, что он чувствует. Её белый убор на волосах и маска на лице полностью преобразил её, и хотя она вовсе не излучала сейчас уверенность, какое-то тепло, совершенно неуловимое, появлялось от неё сейчас внутри.

— Не бойся, мы справимся, а он сильный, поможет нам, — тихо сказала она ему, — подходи ближе.

Миттельмайер выдохнул и послушался. Как хорошо, что миледи убрала линзу — и сейчас её глаза были бездонными, но не пугали. Она тихо взяла его ладони в свои — в перчатках это смотрелось вполне логично:

— Не бойся, всё получится хорошо, — она произнесла этого как-то даже буднично, но от этих слов стало спокойно, просто спокойно, и всё. — Это ненадолго, как мимо чёрной дыры проскочить — потом на автомате уже выносит. Или вы на флагманах уже подзабыли, как оно? — она даже слегка улыбнулась, чуть склонив голову.

— Так пять лет уже не воевали толком, — не осознав, что улыбается в ответ, проговорил Миттельмайер, — из-за тебя же и тишина, слава Богу. Но это не значит, что забыли, — он даже хитро подмигнул, тоже не осознавая этого.

— И здесь тоже навык не забывается, — спокойно ответила миледи. — Пока отвернись, если тебе тяжело. Это нормально, не каждый мужчина сразу берётся за резку на живую.

Катерозе отвернулась сама и осторожно взялась укладывать спящего вверх спиной. Райнхард тихо застонал, не открывая глаз и не шевелясь, но не сопротивлялся.

— Больно, Катерозе, больно, — совсем тихо и вымученно произнесли почти полностью почерневшие губы. — Прости, Катерозе.

— Сейчас полегчает, Райнхард, — ласково и уверенно сказала миледи, роняя слова негромко, но очень чётко. — Ты не волнуйся, сейчас ты уснёшь крепче, и раны мы зашьём, слышишь? Не бойся, мы рядом и всё в порядке, тебя надо починить. Спи. Спи, Райнхард, всё в порядке, потом увидишь сам, — она аккуратно закатала рубашку на спине и взялась за нужные шприцы с ампулами.

Миттельмайер не удержался и посмотрел сразу. Его швырнуло в дикий жар, тут же. Раны были такой глубины, что помещалась едва ли не вся ширина ладони — и так во всю спину, вдоль, не иначе, как фирменный стиль профессионального умельца кромсать тело в клочки…

— Почему же он ещё мог быть в сознании столько времени? — с ужасом пробормотал адмирал вслух.

— Нас ждал, — спокойно пояснила Катерозе, занятая уколами. — Другой бы просто умер себе спокойно уже.

— И неудивительно, — почти прошептал Миттельмайер.

Эти полчаса сошли ещё лет за пять, должно быть, но миледи оказалась права — хотя ни о чём другом думать было невозможно, выполнить работу у них получилось хорошо. Катерозе вполне могла соперничать с лучшими хирургами, которых доводилось встречать адмиралу — и наложила нужные швы едва ли не лучше самого маститого из них. Потом они осторожно возились с повязками — но раненый уже никак не реагировал на это. Он тихо и ровно дышал, но миледи то и дело трогала губами его лоб, каждый раз ровно кивая — но, видимо, вовсе не уверенная, что придётся снова ровно кивнуть. Наконец они закончили, осторожно уложив тело грудью на подушки и стащив сапоги, завернули его в лёгкое одеяло, а Катерозе прицепила к запястью небольшой датчик неизвестной адмиралу модели.