Бесплатный фрагмент - Литературное ассорти

Не хлебом единым жив человек

Из Библии

К счастью, к счастью…

Он сидел напротив, через столик от меня. Попроси кто-нибудь описать его, я ограничилась бы фразой: Марчелло Мастроянни. Однако законы жанра требуют слов, и не каких попало, а метких, бьющих не в бровь, а в глаз. Описать большого ребёнка и гениального актёра… Сводившего с ума главных женщин эпохи… Этого задушевного позёра и робкого эгоиста, которого любила вся Италия… Великого и несносного Марчелло…

Сидевший напротив всем своим видом приглашал посетителей насладиться обществом легенды кинематографа в его обличии. О том, что он отождествлял себя с актёром, было видно за версту. Помимо внешних данных, — почти один в один со знаменитостью, — коими наградила его природа: манеры, поза, фактура фигуры и даже стиль одежды — в нём присутствовала какая-то чертовщинка, роднящая с итальянцем. Умение перевоплощаться — свойство организма, дарованное единицам. За те полчаса, что мне выпало изучить его, я убедилась в его даре. Каким образом один и тот же человек в такое короткое время мог внушить мне, что он и несчастлив, и счастлив одновременно?! Драма, превращённая в фарс, и её зеркальная противоположность посредством игры глаз, мимики гипнотизировала меня настолько, что невозможно было отвести взгляда от его лица, боясь пропустить малейший штрих…

Он играл и тайно наблюдал мою реакцию на свою игру. Делал это изысканно. Время от времени его взгляд, блуждающий по уютному кафе, насытившись лёгкой музыкой и гастрономическими ароматами, витающими в воздухе, возвращался к моему лицу и на мгновение останавливался на нём. Пронзив очередной печалью или мимолётной радостью, взгляд упорхал в недра помещения с пролонгированной эмоцией, оставляя шлейф от неё и поселяя во мне волнующие нотки от быстротечности момента ускользающего очарования.

Известны ли ему слова самого Марчелло: «Актёр — это существо, человек, которому, наверное, тесно в своей оболочке или, как говорится, в собственной шкуре… Актёр — это гениальный клоун, шут… Это загадочное животное, обладающее странной способностью менять цвет, как хамелеон…»? Скорее всего, да. Сидя за кофейным столиком, он каждым своим движением, взглядом, вздохом, взмахом руки и поворотом головы обнажал своё внутреннее «я», которое нуждалось в достойной, для выхода его нутра в свет, аудитории.

Так ли он удачлив с женщинами, как покинувший этот мир его знаменитый двойник, оригинал, с которого он лепит копию? подумалось мне. Понятно, что рядом с ним не могли быть ни такая, как Флора Корабелла — первая жена Марчелло, которая родила дочь Барбару, ни американская актриса Фэй Дануэй, ни француженка Катрин Денёв, от любви к которой он сходил с ума и которая родила ему дочь Кьяру… Да и кого только ему не приписывали?! Донжуанский список — Брижит Бардо, Жаклин Биссет, Моника Витти, Клаудия Кардинале, Настасья Кински, Ширли Маклейн и сама Софи Лорен, которая отрицала слухи об их связи. Ну нет, моему визави такое и не снилось…

Как и те великие мэтры кино, сыгравшие не менее интересную роль в жизни актёра, чем сыгранные им в их фильмах. Федерико Феллини, Лукино Висконти, Микеланжело Антониони, Карло Понти, Витторио де Сика, Никита Михалков… Какие имена и какие фильмы… Каждый на вес золота… «Белые ночи», «Частная жизнь», «Восемь с половиной», «Развод по-итальянски», «Рим», «Брак по-итальянски», «Вчера, сегодня, завтра», «Подсолнухи», «Очи чёрные». Наверное, знает их наизусть. Что не фильм — это шедевр, думала я, задумчиво помешивая ложечкой ароматный кофе.

Ускользающая эпоха Марчелло и… неожиданно появившийся передо мной господин в его облике.

Я кивнула, приглашая незнакомца за свой столик. Ничего не боясь и ничем не рискуя, мне пришла в голову мысль сделать ему предложение. Он встал и, знакомой по фильмам походкой — и её отточил, наглец! — двинулся ко мне, не отводя от моего лица заинтригованного повлажневшего взгляда. Глаза посетителей кафе с интересом и неприкрытым любопытством сопровождали короткий, но не лишённый для них загадочности путь. Что бы он значил? читалось на их лицах…

Он остановился у стола и, слегка наклонившись, поприветствовал меня. Жестом, который со стороны мог показаться чарующим, я указала на стул напротив моего. Он сел.

— Молодой человек, — начала я, — вот уже около часа Вы пытаетесь соблазнить меня. Не перебивайте, — остановила я его на попытку возразить, — я дама зрелая и опытная, и все Ваши знаки внимания ко мне утаить или как-то иначе интерпретировать Вам не удастся. Ваши взгляды так однозначны, что я решила вызвать Вас на разговор. Чего Вы хотите?

Мой прямой вопрос не застал его врасплох. Он улыбнулся улыбкой Мастроянни, перед которой не устояла бы ни одна женщина любого возраста.

— Что ж, прямой вопрос требует прямого ответа. Вы мне понравились. В вас есть стиль и женский шик. Я был бы счастлив познакомиться и продолжить отношения. — Его баритон способен был растопить не только лёд, но и неприступное женское сердце.

— Молодой человек, — усмехнулась я, — всё, что Вы можете предложить, я прошла в своей жизни. Всему своё время. Но мы можем продолжить наши отношения, — я многозначительно посмотрела в его карие глаза. — Взгляните! Он с интересом вгляделся в фотографию, которую я достала из сумочки и положила перед ним.

— Кто это? Мужчина а ля Мастроянни поднял лицо. Бархатные глаза его осветились искорками.

— Моя дочь. Вы с ней познакомитесь, но обо мне ни слова. Всё должно произойти естественным образом. Ей нравится Ваш тип, а мы продолжим наши отношения… Вы получите меня в качестве матери Вашей подруги или, что не исключено, будущей тёщи.

Я смотрела на него испытующим взглядом. Он взял мою руку и поднёс её к своим губам.

— Согласен…

Неожиданный грохот раздался в глубине кафе, словно с полок слетела вся посуда.

Я вскочила с кровати и спросонья воззрилась на портрет, висевший на противоположной стене моей спальни. Скромное обаяние Марчелло обворожительной улыбкой окутало меня теплом и в это очередное утро.

Спустя неделю моя дочь, находясь в своей комнате, прокричала мне: — «Знаешь мам, на днях я познакомилась с одним человеком, он так похож на твоего кумира, ну вот того, что у тебя на стене»…

Из моих рук выскользнула цветочная ваза и устремилась вниз. Грохот разлетевшихся осколков был сродни взрыву атомной бомбы. На пороге появилась испуганная дочь. Перед её глазами предстала сюрреалистическая картина: стоя на осколках, сложив ладони в мольбу, со счастливым лицом я взирала на портрет Марчелло и повторяла одно слово: «к счастью», «к счастью».

В осколках хрусталя радужными переливами появлялась и исчезала блуждающая улыбка гениального лицедея…

Что делать?

Посмеиваясь над собой, Ева перепрыгивала через лужи. Забытый девчачий азарт, прорвавшийся из детства. Сорок пять уже… Сорок пять — баба ягодка опять, прикусив нижнюю губу, она разбежалась, преодолев очередное озерцо с мутными разводами.

Осень началась вялыми короткими дождями, наследившими то тут, то там. И остановилась. Взяла паузу, словно хотела предупредить: готовьтесь, скоро залью весь город. А ей нипочём… Зальёт-не зальёт, какая разница. Удивительное дело, — думала женщина, стряхивая с юбки капельки грязной воды, брызнувшие из-под туфель, — куда уходит возраст, когда сердце поёт… Не ощущала она сейчас ни свои сорок пять, ни того, что она баба, хоть и ягодка. Любима! И любит как девчонка…

Позади те мрачные времена, когда она осталась одна с тремя детьми на руках. Будто не с ней было. И вспоминать не хочется что она испытала. Но шлейф воспоминаний тянется, вьётся не спросясь, — то мимолётной неназойливой тенью, то глубокой, мучительной, опутывающей с ног до головы болью, затягивая удушающий узелок на горле. Первую любовь не вычеркнуть. Влюбилась в Андрея в восемнадцать так, что голову снесло, сердце раскрыло навстречу… и на встречи сумасшедшие с ним.

В двадцать родила Оленьку, и началась их сказочная семейная жизнь. Десять лет пролетели как миг. Ни работа, ни бытовые трудности, ни уход за ребёнком не вызывали в них усталости, протеста или раздражения. Любили. Дарили друг другу солнце, восторг и ласки. И так им было хорошо, что решились на увеличение семьи. На излёте тридцати пяти Ева родила близняшек, двух девчушек. А через два года случилась трагедия.

Андрей отправился в очередной рейс, и этот полёт его оказался последним. Больше Ева мужа не видела. Оборвалось, исчезло, испарилось её счастье. Израненная и опустошённая, она и не жила вовсе. Работала, готовила, убирала, растила детей — просто дышала. Как рыба, которая должна дышать, чтобы плавать. Чтобы выполнять свои функции. Функции робота: бесчувственные, безулыбчивые, безрадостные…

Однажды, после долгого хождения вокруг да около, Оля вдруг сказала: «Мама, я записалась на передачу, готовься, как только позвонят, отправимся на телевидение».

К этому времени дочь училась в институте. Ева решила, что передача как-то связана с её учёбой, и дочь, жалея мать, решила разнообразить её жизнь, развлечь и взять с собой. Она стала отнекиваться:

— Иди сама, дочь, что мне делать на телевидении. Посмотри, на кого я стала похожа.

— Мам, мы должны обе пойти, иначе меня не пустят.

Ева не стала перечить дочери, пожала плечами, продолжая глажку. С тех пор как Андрей ушёл из жизни, Ева очень изменилась.
Женщина цветёт, когда любима. Трагедия застыла холодом и безразличием в её некогда сияющих глазах; поселилась скорбью в уголках губ, когда-то любимых и целованных до пурпура; оцепенела в ссутулившихся плечах, потерявших изящество контуров, некогда приводящих Андрея в сексуальное исступление… Какая внешность, смешно. Да и кому это нужно… Главное в её жизни — дети. Остальное не для неё.

Примерно так рассуждала Ева все эти годы и ни о каких мероприятиях, тем более о развлечениях не помышляла. Поэтому на предложение Оли не реагировала и снисходительно усмехнулась, мол куда мне… Передача… не до передач ей…

Однако Оля ждала назначенного дня с нетерпением. В этот день с утра она предупредила Еву, что заедет за ней после трёх часов. Еве всё равно, пусть дочь сама решает. Сопротивляться — только терять оставшиеся крупицы сил, необходимые для движения. Ей девчушек бы поднять. Оля взрослая, уже и жених появился, однокурсник её. А обе малышки нуждаются в ней. И Ева обречённо вздыхала.

Оля приехала на такси, усадила мать рядом и поехали они в какой-то магазин. Это оказался фирменный бутик одежды «Bosko», в котором Оля стала подбирать матери платья, свитера, брючки, шарфики. Она вертела Еву, как неодушевлённую куклу, примеряя на ней вещи и не интересуясь её мнением. На слабые протесты матери отвечала, посмеиваясь: «Мам, подожди, тебя ждёт сюрприз…»

Ева бросала взгляды в зеркало и иногда, как ей казалось, она видела в нём свою прежнюю улыбку и даже, страшно подумать, забытое очарование женственности. На лице появился румянец то ли от беспрестанного верчения перед зеркалом, то ли в ней пробудился интерес к нарядам, но она стала советовать Оле, что с чем лучше сочетать. Оля благодарно ей кивала и говорила: «Подожди, всё впереди». Спустя два часа, с ворохом покупок, они подъехали к зданию с вывеской «Студия». Вдруг Ева вспомнила:

— Оль, а в магазине кто это фотографировал? Зачем?

— Мам, так надо… Потом всё поймёшь…

В одной из комнаток Ева попала в руки двух милых девушек, которые попросили её надеть выбранные вещи. Она исполнила, заинтригованная происходящим. И вдруг оказалась в большой зале, залитой светом и заполненной людьми.

Слева от неё сидела знаменитая Бабкина и обворожительно улыбаясь, попросила пройтись по дорожке. Ошеломлённая Ева механически выполнила её просьбу, и, после приветственных слов очень знакомого ей голоса, она поняла, что с ней говорит известный на всю страну мэтр моды Васильев, и она находится на передаче «Модный приговор». На женщину напал ступор. Ведущие о чём-то говорили, но Ева ни слова не слышала. В ушах, в висках пульсировало; лихорадочный стук сердца заглушал голоса, она вся сжалась.

Изредка она смотрела эту передачу по телеку. Но оказаться на ней… ей и не снилось.

Её попросили переодеться. Она бросилась в уборную и расплакалась. Обе девушки успокоили женщину быстро, дав ей стакан воды и команду переодеться. Она опять-таки машинально, чтобы не подводить их, дочь и передачу, поменяла платье и вышла на подиум, собрав волю в кулак. Ей и в голову не пришло отказаться, стыдно ведь, люди ждут. Внутренне удивляясь двойственному ощущению в себе, — покорности и интересу, — почувствовала уверенность. Прошлась, улыбнулась, ответила что-то Хромченко и скрылась в той же комнатке. На этот раз всё делали стилисты. Молодёжь крутилась вокруг неё, словно Ева какая-то знатная особа. Шутя и смеясь, они стригли её, красили, наводили марафет на лице… Потом снова переодевание, но уже в их одежду, специально подобранную к её фигурке. Оказалось, что женщина не только не утратила стройные очертания тела, напротив стала более женственной, о чём не подозревала все эти годы.

Одежда преобразила её. Плечи расправились, как только она встала на каблучки, грудь под корсетом приобрела упругость, бёдра плавными линиями переходили в стройные ноги, а коленки стыдливо прятались под французской длиной кашемирового платья. Дымчато-фиолетовое, оно выгодно оттеняло её василькового цвета глаза, сочетаясь с горжеткой из лисицы, небрежно накинутой на плечи. Зал взорвался аплодисментами. Сердце Евы воспряло. Она пружинистыми шагами, подражая моделям, прошлась по подиуму. Тело, словно заигрывая со зрителями, ответило на вызов — оно вытянулось, кокетливо обозначая соблазнительные изгибы.

Съёмки длились два дня. Процесс, никогда не испытанный ею, неожиданно внёс в серые будни Евы краски, о которых она забыла: желание выглядеть красиво и нравиться. Столько народу вокруг!.. Внимание к её персоне кружило голову. И в этом кружении появилось одно пятно, которое по мере спада пелены с её глаз очертило фигуру фотографа Бориса. Молодой человек чем-то заинтересовал Еву. И как ей показалось, проявлял повышенный интерес к ней. Впоследствии выяснилось — это её отрешённость вначале, постепенно сменяющаяся оживлением и всё возрастающим интересом к происходящему, привлекли его внимание к даме не первой молодости. Его поразила чистота восприятия, которую не всегда увидишь в молоденьких девочках, искушённых, а порой, испорченных современными реалиями.

Борис пригласил её в кафе, и под напором Оли, она приняла его приглашение. Их общение было лёгким и чуть-чуть волнующим. Приглашение вскоре повторилось — Ева не отказала. Они обсудили фильм, в котором героиней была Ева. Началось её исцеление. Она так благодарна Борису. Даже если б не было продолжения… Но отношения развивались стремительно. Он хорош собой, современен, удачлив в профессии, она скромна и обаятельна, без завышенных претензий…

Оля же, устав от беготни по кафешкам со своим молодым человеком, решила вступить с ним в брак. Они поженились, и новоиспечённый зять вселился к ним. Спустя полгода Борис предложил Еве перебраться с двумя девочками к нему, так как молодожёны ждали пополнения.

У женщины, не ожидавшей такого поворота судьбы, началась новая жизнь. Ева ожила. Борис превзошёл все её ожидания. Он старался не только заполнить жизнь жены вниманием и заботой, но и украсить её. За пять лет совместного проживания она видела и пережила то, чего не видела до этого. Теперь со знаком плюс. Они были за границей несколько раз, посещали выставки и театры, общались с друзьями, живя полнокровной насыщенной жизнью. Девочки росли под их неусыпным оком, окружённые любовью двух взрослых.

Вот только у Оли не ладилось. Они с мужем, будучи одногодками, вместе окончили институт. Муж Оли работал, она занималась ребёнком. Денег катастрофически не хватало. На этой почве ссоры возникали часто. Дочь уже жалела, что скоропалительно выскочила замуж за парня, который не в состоянии обеспечить семью. Ева как могла помогала.

Накануне она получила гонорар за перевод книги и сейчас, перепрыгивая через лужи, спешила к дочери. Как хорошо на воздухе! Да и вообще, как хорошо, что она пошла на эту передачу… И всё благодаря Оле. Вот уже пять лет купается в счастье. А фильм какой получился замечательный… Он словно провёл черту между прежней её жизнью и настоящей. Разве могла предположить, насколько изменится она… С человеком моложе её… Ах, какое значение всё это имеет… Главное, что из себя представляет этот человек!

Ева открыла дверь дочери своим ключом. Так было заведено. Она приходила, уходила даже в отсутствие ребят. Часто без предупреждения, как и сейчас.

Представляя, как обрадуется Оля непредвиденным деньгам, женщина тихо затворила дверь. В прихожей на глаза ей попался пуховик мужа. Сама подарила Борису в прошлом году. Наверно, срочное дело привело его… Прошла в глубь квартиры и остановилась.

Из спальни доносились недвусмысленные звуки. Ева, ничего не понимая, стремительно сделала два шага вперёд и увидела, увидела… голых — дочь и своего молодого мужа, самозабвенно занимающихся любовью.

Её пригвоздило. Намертво. Она не могла шевельнуться, словно никогда не умела ходить, двигаться. Судорожно открыв рот, взмахнула руками… Так, как если бы хотела зачеркнуть этих двоих… И выбежала из квартиры.

Она бежала по двору, погружая ноги в грязь луж, и брызги залепляли лицо, глаза. Но ей казалось, что в этой жиже полоскалось и ещё стенало почти убитое сердце.

Мир рассыпался на осколки. Хотелось умереть. Дочь… Оленька… Борис, зачем вы так… Два самых любимых человека…

Она внезапно остановилась, подняла глаза к небу, крикнула — ч т о д е л а т ь?!

— Что мне делать? И сжав кулачки, подкошенная, упала на землю…

Моя Роми Шнайдер

Мои больные ноги, распухшие от ревматизма, ковыляя, с трудом доставили меня в чужой двор. Усадили на лавочку напротив её окна… За те годы, что я встречал её, глаз не единожды успел засечь, как она выходила из дворовой арки на шумную улицу. Мы жили с ней в совершенно противоположных концах одной и той же длинной, с утра до вечера оживлённой улицы.

Заприметил её несколько лет назад. Было весеннее ясное утро. Я направлялся на встречу с начальником строящегося объекта, который обещал взять меня на работу охранником. Это была единственная работа, за которую можно было зацепиться и не пропасть с голоду в мои стариковские годы. Ни на что другое я рассчитывать не мог; возраст и беспросветное экономическое состояние страны не оставляли никаких шансов на что-то приличное. Худо-бедно перезимовав благодаря скудным запасам, я понял, что без подработки к убогонькой пенсии впредь мне придётся или рыться в мусорках и побираться, или свести с жизнью счёты. Ни первое, ни второе меня не устраивало до тех пор, пока руки и ноги способны двигаться.

Девственно-чистый воздух, пропитываясь теплом солнечных лучей, звенел в вышине и разливался вокруг живительной силой. Набухшие почки деревьев, окаймляющих стройными рядами пешеходную часть улицы с двух сторон, под натиском бурно вторгшейся весенней атмосферы, лопались, выпуская молодые побеги на волю. День-другой и они, оформившись в зелёные листочки, зашелестят, затрепещут, вызывая умильные улыбки на лицах прохожих.

Я вдыхал упоительное начало дня, и моё сердце медленно наполнялось надеждой. Издали навстречу стремительными и лёгкими шагами шла молодая женщина.

Расстояние между нами сокращалось; и в миг пересечения я с удивлением обнаружил, что вблизи она не так молода, как показалось. Обдав меня дуновением утренней свежести, она промчалась мимо, вызвав во мне некоторое смятение тем, что лицо её оказалось мне хорошо знакомым. Хорошо знакомым не личным контактом, а неким отдалённым во времени и пространстве восприятием. То, что я её никогда вживую не видел, было очевидным. Но кого она напоминает?

На работу меня приняли. Даже в самое тяжёлое время находятся добрые люди… С учётом возраста и состояния здоровья график установили щадящий, чему я был рад и доволен — через день с утра до вечера, а в ночную смену охранять объект заступал молодой, крепкий мужчина.

Дама, напоминающая мне кого-то, стала попадаться на моём пути довольно часто, и, в основном, мимолётно. Определить её возраст я затруднялся. Она была стройной, подтянутой, ухоженной. Всегда на каблучках, со стремительной походкой… Язык не поворачивался назвать её бабушкой, но и с молодостью она распрощалась не вчера. Ей можно было дать и сорок пять, и за шестьдесят, в зависимости от одежды, настроения и угла света, под которым она летела в очередной раз.

Однажды я обнаружил её словно прогуливающейся. Не спеша, она шла по улице среди зелени деревьев, придающей её точёной фигурке такую первозданную естественность, что понять, что или кто потерял бы в случае отсутствия одной из них природное очарование — зеленая рамка или женщина? — представлялось невозможным. Они дополняли друг друга.

Она медленно шла, подставив лицо солнцу, как если бы принимала солнечную ванну, ни на кого не обращая внимания. Меня она и в упор не видела. Ни моего восхищённого взгляда, ни того, что остановился невдалеке и наблюдал за ней. Ловя лицом солнце, она повернулась в мою сторону, и я… замер.

Надо сказать, что во мне жила одна удивительная особенность, оставшаяся от занятий музыкой в детстве. Какое-либо событие или случай, запоминались в моей подкорке быстрее и лучше, если ассоциировались со звучанием некогда понравившейся мелодии, исполненной кем бы то ни было; и всё, что связано было с определённым событием — даты, люди, одежда — выносились на поверхность сознания музыкой раньше, чем визуальной памятью.

И сейчас я услышал сначала ноты, извлекаемые смычком в руках мальчика, а затем самого мальчика и прекрасное лицо дамы, сидевшей напротив него за столиком в ресторане. Это было лицо Эльзы Винер, приёмной матери мальчика, играющего на скрипке. Вслед за музыкой ассоциативной памятью выстрелил в мозг последний фильм Роми Шнайдер «Прохожая из Сан-Суси».

Блистательная, неподражаемая, любимая всеми Роми Шнайдер, умерла внезапно в сорок четыре года через несколько недель после премьеры фильма… Вот кого напоминала мне незнакомка. Актрису, равной которой не найти ни по красоте, ни по количеству сыгранных ролей, ни по глубине страданий, которые она перенесла за свою короткую жизнь. А моя незнакомка была так похожа на неё…

Промучившись несколько дней, я решил подойти к ней, что оказалось не таким уж простым делом. Она ни на кого не смотрела, шла погружённая в свои мысли и в свою таинственную, скрытую от посторонних, жизнь. Но я подошёл. Она вынуждена была остановиться, чтобы не сбить с ног непрезентабельно одетого, почти бомжеватой внешности, мужчину. Метнула на меня настороженный взгляд…

— Простите, ради бога! — пробормотал я, — Вы очень похожи на Роми Шнайдер…

— Благодарю Вас, — смягчившись, вежливо произнесла она, — мне приятно это слышать… Сейчас мало кто говорит…

— А говорили?

— В молодости… часто. Все, кто видел фильмы с её участием. А сейчас… Кто же помнит… Она сделала шаг, чтобы уйти.

Я осмелел и решил задать следующий вопрос:

— Простите за любопытство, как Вас зовут? Она мягко улыбнулась, посмотрела на верхушки деревьев, на меня и произнесла неожиданно озорно, махнув рукой:

— Запомните меня как Роми Шнайдер… Прощайте. И пошла своей молодой, лёгкой, летящей походкой.

Больше я к ней не приближался, издали раскланивался, но она не замечала или не хотела замечать ни моих приветствий, ни меня самого.

Жизнь моя наладилась; я работал, и в свободное время в течение последних лет просмотрел все девяносто девять фильмов с участием незабываемой Роми.

А на днях, когда я наконец вышел из дома после недельного лечения своих подагрических ног, я случайно узнал, что моей второй Роми Шнайдер уже нет. Она умерла в то же самое время суток и при таких же непонятных обстоятельствах, как и её знаменитый архетип. Думаю, здесь лишне говорить о том, какую боль и потерю я испытал от непредвиденной смерти женщины, вдохнувшей в меня столько положительных эмоций…

Я приковылял в её двор попрощаться. Мне самому осталось немного… Да и что может держать на этом свете человека, вобравшего в себя красоту отношений и силу чувств, подаренных одной из величайших актрис прошлого, и имеющего счастье пережить это дважды, ибо обе женщины, одна в молодости, другая в старости погрузили меня в лучшее, что могло случиться с мужчиной на излёте лет — насладиться полнотой жизни, хоть и чужой, но до зависти содержательной, чего мне так не хватало. В этом мы с Роми схожи.

Вторая женщина, очень похожая на первую, сама того не ведая, продлила моё счастливое существование тем, что оказалась восхитительным флаконом, квинтэссенцией внешности, чарующих манер и волнений, даря светлые мгновения, щедро посланные миру знаменитостью, своим появлением в моей неустроенной жизни, полной незаслуженных унижений и жестоких лишений.

Я понимаю, что уже заговариваюсь, и что всё рассказанное, может казаться фантазией, бредом или расстроенным старческим туманным сознанием, но меня и в самом деле уже ничто не держит на земле.

Бросив прощальный взгляд на тёмное окно, я поднялся и медленным шагом пошёл прочь… Выйдя из арки, я двинулся вдоль по сиротливо опустевшей, не представляющей для меня более никакого внешнего интереса, улице. Всё приятное, что мне выпало прочувствовать на ней, я уносил с собой… Навеки.

РО

Я всегда пытался понять, что происходит с человеком, когда рушится привычный мир. Особенно в старости. Когда нет сил. И времени впереди…

Закат. Не тот, который ждёт Европу и соответственно отдельно взятого европейца и требует от него навстречу смерти открытых объятий и безропотного служения цивилизации, как полагал философ, а молниеносный и сокрушительный, побуждаемый человеческой жестокостью.