Бесплатный фрагмент - Ленинградский трамвай

Анна Штумпф «Ленинградский трамвай».

Глава 1

Февральское утро. Прикрыв один глаз, я смотрю вторым — уже проснувшимся — на экран смартфона. Спать хочется безумно. Вокруг темно, накрапывает дождь. Нынешняя зима не холодная, вместо снега нас окропляет морось. На экране приложение «Транспорт СПб» — удобная штука, надо сказать. Я его поставил сразу же, как оно появилось. Удобство в том, что значок приближающегося трамвая отражается в режиме реального времени — вот он едет по Малому, вот поворачивает на Гаванскую. Ага, я могу выходить из дома и ждать его на остановке у «Василеостровской». Класс.

— Молодой человек! — первый глаз отзывается на оклик и тоже просыпается.

Ко мне обращается типичная питерская старушка — строгий лиловый берет, интеллигентное лицо в сеточке тончайших морщин, темное пальто, теплый серый шарф, аккуратные дамские ботиночки. Такие гуляют в парках вдоль прудов, сидят в задумчивости на скамеечках, поставив руку на палку, посещают с малочисленными подружками театры, сидят за самой недорогой чашкой кофе в «Севере» и шепчут, забираясь в транспорт, набитый болельщиками: «Революцию пережили, блокаду пережили, что ж мы — футбол не переживем». В общем, есть еще в Питере ленинградки…

— Что показывает ваш телефон? Выехала «шестерка»? — не будучи обладательницами смартфонов последнего поколения, мудрые питерские бабульки давно смекнули, что некоторая польза от этих плоских штучек есть.

— Не видно пока.

В воздухе висит дымка сырости. Руки мерзнут. Бросаю еще один взгляд на экран — автобус по Большому едет. Трамвая по Среднему не предвидится. Убираю телефон в карман вместе с продрогшими ладонями. Тут же раздается легкий призыв: «Дзынннь».

Старушка плотнее прижимает к себе видавшую виды черную сумку:

— Слава Богу!

Ну, ошибается приложение. Бывает. Планета вращается быстрее режима онлайн.

Садимся. Попутчица зашла в первую дверь, я по привычке — в последнюю, чтобы смотреть на городской пейзаж с любимой задней площадки. Сегодня показывают Моне или Марке — очертания домов размыты стекающими струйками усиливающегося дождя, трамвайные линии кривятся, небо затянуто безразличным серым полотном. Отворачиваюсь от окна, достаю смартфон. Руки чуть отогрелись, и хочется разобраться с приложением.

Что за черт… Интернета нет совсем. Ловлю на себе взгляд малыша, сидящего рядом с мужчиной в куртке и кепке. Едут в детский сад — ребенку на вид лет пять. Мальчик показывает на меня пальцем. Отец смущенно отводит его ручонку, но украдкой все же смотрит на меня. Гм. Быстро осматриваюсь — брюки застегнуты, следов крема для бритья на щеках нет, ботинки опрятны. Тут я понимаю, что именно привлекло внимание. Смартфон в моей руке. Черный, без футляра и надкушенного яблока. Самый обычный. Сигнал отсутствует. Странно — и значки связи тоже потухли. Бывает. Прячу гаджет в карман и сажусь напротив мальчика с папой — освободилось место у «Спортивной».

Мальчуган смотрит на меня с приоткрытым ротиком. Из-под шапочки, завязанной у подбородка, выбиваются светлые пряди. Глаза светло-серые, в тон сегодняшнему небу. Варежки на резинке болтаются у запястий.

Из вежливости отвожу взгляд и снова вынимаю смартфон. Странно. Как будто еду в скоростном поезде или туннеле. Ни мобильной связи, ни интернета. Смотрю в окно через проход от меня. Замечаю взгляды остальных пассажиров. Невольно ощущаю себя инопланетным чудом. Украдкой рассматриваю попутчиков. Меня осеняет: а ведь смартфон доставал только я… Люди сидят очень спокойно, словно прекрасно знают об этом вакууме на Петроградке, где не ловит интернет. Ну, я дурак…

Трамвай выезжает на Кронверкский. Сквозь ползущие по стеклу капли вижу очертания ИТМО, напротив — раскинулся «Балтийский дом». Импрессионистский дождь набрасывает силуэты машин, щупающих фарами темноту утра.

На остановке входят двое мужчин. Один в очках и при усах, высок ростом, другой пониже и какого-то немного диссидентского вида, насколько я вообще представляю себе диссидентов. Возбужденно спорят. Речь идет о книгах. Высокий усач говорит чуть в нос, стирая платком капли дождя с очков:

— Ты пойми… Речь идет о влиянии всех этих рекламных стратегий, назовем их так, на нашу русскую ментальность! Это раз!

«Диссидент» невозмутимо поправляет рюкзак и уточняет:

— Я бы выделил еще явную анти-утопичность и, возможно, мысль о том, что рекламные стратегии, как ты их именуешь, начинают завоевывать мир.

— Саша, не просто завоевывать! Они управляют миром. Управляют человеческим сознанием!

Тут я замечаю в его руках книгу. Ловлю кусочек названия через прижимающие ее к куртке пальцы — что-то вроде «neration» — остальное не разглядеть.

В разговор неожиданно вступает женщина лет тридцати, возле которой спорщики держатся за поручень:

— Простите, ради Бога! Это новое что-то? Я случайно прочитала имя автора на обложке. Он что-то свежее написал?

— Совершенно верно. Вышла в прошлом году, — усач демонстрирует книгу барышне. Та шевелит губами:

— Надо же… Куплю.

Куплю… Не скачаю, а куплю, сказала. Хм. Есть еще любители бумажных книг?

У метро «Горьковская» я даже пытаюсь протереть стекло, исчерченное зигзагами капель, желая убедиться, что вижу не мираж. Округлость вестибюля закрывает галерея каких-то построек. Ларьки?! Всматриваюсь изо всех сил. Да, это киоски. Ничего не понимаю. Я проезжал здесь не далее, чем два дня назад. Когда успели их поставить?!

Когда-то в самом конце прошлого и начале нынешнего века возле многих станций метро возникали такие «галереи» — желто-серые, грязные, узкие, теснились они среди табачного дыма, а зимой пространство между этими ларьками выстилали помостами, чтобы граждане не тонули в луже талого снега. Торговали в них всякой всячиной — сигаретами, косметикой, газетами, игрушками… Странно… Опять разрешили их возводить? Вглядываюсь пристальнее.

Сидящие напротив отец с мальчиком встают. Я отвлекаюсь на то, чтобы потесниться и дать им выйти. Мальчик притягивает голову отца и что-то спрашивает, показывая на меня. Мужчина пожимает плечами, затем кивает. В руках у него черный пакет-майка. Трамвай начинает тормозить. Мальчуган быстро заглядывает в пакет и после короткого раздумья вынимает и кладет мне в руку крохотный пластмассовый автомобильчик. Я с недоумением смотрю на него:

— Делжи. У тебя нет иглушки, — они с отцом покидают салон. — У меня еще много! — успевает прокричать вслед.

Я ошарашенно разглядываю красный грузовичок. Трамвай трогается с места, затем резко тормозит на перекрестке. На колени мне прилетает книга, которой возбужденно размахивает усач в очках. Я подаю ее владельцу. Куйбышева! Вскакиваю и еле успеваю выбежать на своей остановке. Перевожу дух и направляюсь в сторону больницы. У витрины книжного магазина я замираю, как вкопанный.

***

Снегодождь прекращается. Можно снова достать смартфон. Сосредоточенно и быстро ввожу слова. Т9 я не пользуюсь — не люблю его дурацкие подсказки.

«Хочется осмыслить произошедшее утром. Возникло необъяснимое чувство дежавю. Тому причиной ряд странностей. Странности я именно ощутил — кожей, нервами. Сейчас пробую выразить словами. Итак… Первое. На меня странно смотрели. Не на меня, это не я вызвал подозрение. Оценивали мой телефон. Телефон самый обычный, к слову».

А вот и «шестерка». Я заполняю страничку электронного дневника — нет, не школьного — скорее, блокнота для заметок. Смартфон тем и дорог мне, что заменяет все. И дневник для размышлений, и ненужные вопросы к попутчикам на остановке — есть транспортное приложение. И необходимость заходить в места общепита или толкаться в очередях в кассу (одну из шести) тоже отпала сама собой — заказываю доставку на дом по пути с работы и нередко сталкиваюсь с курьером прямо у подъезда. И общение с друзьями — можно не тратить время на встречи и пустые разговоры. Перекидываюсь короткими — живой? И я живой. И лады.

Вскакиваю в трамвай. Прячусь в углубление на задней площадке и продолжаю набирать фразы.

«Второе. О чем подумал утром возле „Буквоеда“. Пелевинская книженция „Generation П“ перестала будоражить умы лет десять назад. Наскучила. А вышла-то сама книга в 1999… Почему тогда преподавательского вида мужички взахлеб обсуждали ее как новинку? А почему преподавательского? Да потому что такими умными предложениями не иначе как филологи изъясняются. Хм. Да и женщина совсем уж странно сказала — куплю, говорит, книгу. Ну, ладно. Допустим, любителей подышать свежими бумажными страничками и сейчас хватает. Скажем, приятель мой. Написал и издал книгу. Роман. Так штук двадцать его книг разошлись сразу в бумажном виде. Желающие купить знакомые застенчиво признавались — любят шуршать страницами, загибать их, украдкой вдыхать запах краски. Ладно. Я у него купил электронную версию. Дешевле и удобнее. Мой мир — у меня в кармане».

Трамвай шатает, меня прижимает к поручню, и становится больно плечу. Вглядываюсь в темноту за окнами. «Лексусы», «Ауди», «Тойоты», «Ниссаны» ползут вдоль трамвайных путей, тычут друг в друга фарами, недовольно сигналят и огрызаются стоп-сигналами.

Метро. Сейчас люди войдут. Точно. У «Горьковской» вваливается толпа. Женщины с пакетами из магазинов. Бабушки с внуками из садов. Я потому и спешу занять нишу возле задней двери, где меня никто не станет дергать с просьбой «Приложите, пожалуйста!» и пинать острыми углами сумок. Да и в телефоне можно спокойно писать — никто не толкнет.

«Третье. Совсем уж необъяснимое. Ларьки у метро. Жуткий привет концу девяностых. Губернатор дал разрешение торговать в этих жестяных коробках?! С трудом верится. Самострой?»

Наконец все занимают места согласно возрасту и степени усталости. Трамвай трогается. Я не верю своим глазам. Летающая тарелка «Горьковской» коричневеет в светодиодных отблесках. И только. Никакого ржавого признака начала двухтысячных. Площадка перед вестибюлем занята редкими мужчинами с цветами и чаще — прохожими, которые сразу сворачивают из метро налево — спешат в театр. Ни одного киоска!

Я возвращаюсь к электронному ежедневнику. «Как это все объяснить, дружище?! Привет из прошлого. Люди, книги, ощущения, ларьки эти… Как это может быть?!» Поясню сразу — не привлекался, не замечен, не употребляю. «И предпосылок для фантазий о прошлых годах нет никаких. Не читал, не смотрел на тему двухтысячного года ровным счетом ничего. Да и мысленно не возвращался туда, в прошлое».

«Шестерка» выруливает на Тучков.

«Станьте обладателем главного приза — поездки в Париж», — всплывает навязчивый баннер. Привычным жестом смахиваю его пальцем с главного экрана. А ведь утром даже интернета не было…

Выхожу у «Василеостровской», перехожу Средний. Открываю «Транспорт СПб». Тут же замечаю значок отъезжающей от остановки «шестерки» и символ автобуса, который как раз поворачивает на Средний с Восьмой. Утром не было интернета, вот приложение и глючило. Вот вам и объяснение.

Но ларьки-то? Ларьки-то у метро — были…

Глава 2

Мартовское раннее темное утро. Осторожно скольжу по ледяной глазури пешеходной Седьмой линии. Впереди так же аккуратно переступает сапожками девушка. Невольно засматриваюсь. Изящная стройная фигура в светлой шубке и на каблучках. По моему наблюдению, женщины сейчас одеваются либо подчеркнуто удобно — брюки, низкий каблуки, какие-то кофты на бесформенных бодипозитивных фигурах — либо напротив слишком вызывающе. Тщательный яркий макияж вкупе с излишней женственностью на высоких шпильках в любой обстановке в стиле «я- королева». Брр. И то, и другое меня отталкивает. Судя по моим глубоко женатым друзьям, вторая категория девушек спустя время после свадьбы превращается в первую. Может быть, в этом причина моей робости. Хотя, как говорит мой приятель Руслан: ты, Сашка, просто не влюблялся! Хм…

Девушка в шубке производит иное впечатление. Конечно, не видя ее лица, судить в полной мере не берусь, но что-то меня притягивает. Возможно, необычная деталь — шляпа. Широкополая шляпа, из-под которой на плечи и спину спускается волна темных волос. Да. Все дело в шляпе. Это первое, на что я обратил в ней внимание.

В ожидании трамвая рассматриваю здание физико-математического лицея напротив «Василеостровской». Школьники туда сегодня не придут. В темноте светится мой смартфон. В слабом свете экрана я вижу лицо женщины на остановке. Стрельнула глазами. Забавно, но в преддверии Восьмого марта женщины как-то расправляют крылья, что ли. Походки становятся легче, стрелки на веках длиннее, взгляды кокетливее. Наверное, предчувствие весны и ожидание цветов в праздник придает им сил, уверенности в собственной неотразимости и заставляет забыть о комплексах, разочарованиях. Не знаю точно. Но канун праздника перестает быть полноценно рабочим днем, это верно. Дамы снуют по коридорам, перешептываются, переходят друг к другу с какими-то секретами, тайнами… М-да.

Вздрагиваю от «дзыннь». Моя «шестерка». «Транспорт СПб», ты забыл показать подъезжающий трамвай. Экран приложения девственно чист, одни лишь прямоугольнички линий и проспектов В. О. Или не забыл… Ощущение колет иголочками предчувствия.

Однако стоит мне оказаться в любимом уголке задней площадки, как я отмахиваюсь от любых ощущений. Я хочу спать. Теперь я постоянно хочу спать. Эпидемия в самом разгаре. Пик заболеваемости пришелся на начало марта. Мы дежурим по двое суток, затем сдаем тест и отправляемся на передышку домой — поспать. Я прислоняюсь к поручню и тут же шепотом браню себя — ты не имеешь права ничего касаться. Ты же врач. Учусь спать стоя, прислонившись спиной. Засыпаю сразу, сказывается непомерная усталость и суровый график. Ничего, приеду в больницу, появятся бодрость и энергичность. Так всегда с нами бывает. А пока даже смартфон доставать не хочется. Новости узнаю на работе.

Меня будит резкий толчок, я ударяюсь виском о поручень. Добролюбова, остановка. Но отчего так резко? Авария? Спросонья оглядываюсь и замечаю людей в трамвае. Лица какие-то — вот, честное слово — врубелевские. Воспаленный недосыпом мозг отмечает большие глаза, бледность щек и какие-то тени вокруг глаз. Господи… Что стряслось, пока я дремал?

Чей это голос? Он разносится над замершим проспектом Добролюбова. Он летит над Невой на Васильевский остров. Он огибает Ростральные колонны, отталкивается от Биржи и несется дальше — на Дворцовую, на Невский… Он вливается в наш трамвай в открытое кем-то окно. Говорит репродуктор:

«… перестало биться сердце…»

Сжимаю голову руками. Что происходит? Почему чернота проступает на людских лицах, почему сжаты губы и нахмурены лбы? Неужели…

— Сталин… Сталин… Сталин умер… — цепочкой потекло от передней площадки до моей задней.

— Уммееер! — взвизгивает в истеричном вопле деревенского вида баба в платке и тулупе и заходится в немом рыдании. Ее некрасиво распяленный рот неприятно царапает меня.

— Так, спокойно, спокойно, товарищи! — поправляет пенсне хилый брюнет с портфелем. — Надо звонить! Надо составить коллективную телеграмму!

— Так хотелось, чтобы он сказал — состояние улучшилось, — спокойно-размеренно как бы про себя бормочет женщина в черном. Бледное лицо, впалые щеки и отрешенный взгляд. Крестится, шепчет что-то. Женщину никто не останавливает. Монашка?

К лицу подносит руки совсем молодая девушка. Смотрит в пол:

— Вся жизнь при нем… Товарищи, меня ж назвали в честь его дочери — Светланой! Засыпаешь — товарищ Сталин есть. Просыпаешься — он есть. Как же это? — обводит растерянным взглядом нас. Огромные от слез глаза обведены чернотой, темные волосы уложены в узел на затылке, лицо белее бумаги. Комсомолка…

Всхлипывает баба в тулупе, закрывает рот:

— Ойёй… что же это будет-то…

— Спокойнее, товарищи! — обладатель портфеля снимает пенсне и щурится беззащитными глазами. — Партия не допустит беспорядка! Мы должны сплотиться перед нашим общим горем!

— Ойёй… горе-то какое…

С рук матери слезает и подходит к бабе маленькая девочка в длинном до валенок тулупчике. Протягивает беленький платок:

— Не плачь, пожалуйста. Не плачь.

Замечаю, что на ребенка пристально смотрит остроносый паренек. По виду школьник. Пухлый рот, упрямая челюсть, мрачность Гамлета в глазах. Наверное, стихи пишет. Паренек беззвучно шевелит губами. Шапку держит в руке, надо лбом — густая темная шевелюра. К нему подходит девочка с платком:

— И ты не плачь!

— Я… — замолкает и опускает глаза. Все же смотрит на ребенка. — Меня зовут Иосиф.

— Как товарища Сталина! — ахает плачущая женщина.

— Запомните этот день, Иосиф, — медленно говорит доселе молчавший человек в углу средней площадки. — Вам жить в новую эпоху. А наша эпоха закончилась…

— Что же будет, что же будет… — раскачивается взад-вперед «комсомолка».

Вклинивается звонкий детский голосок. У девочки с платком, оказывается, есть брат:

— Мама! Мама, будет война?

Вихрастого парнишку в валенках и синем пальтишке прижимает к себе мать — полноватая женщина в пуховом светлом платке, сползшем на затылок — будто сошедшая с плакатов. Красивые славянские черты лица, уложенные вокруг головы косы, прямой аккуратный нос, большие серьезные глаза. Наверное, за таких шли из окопов на врага. О таких вспоминали короткими вечерами-передышками, целуя их карточки и пряча затем в карман гимнастерки. Да, за них шли умирать и за таких вот детей — бесхитростных, добросердечных утешителей в валенках и с платочком в руке.

— Ванечка, что ты, — она крепче притягивает к себе сына и зажмуривается. — Леночка, иди сюда!

Девочка послушно возвращается к матери, оставив платок плачущей попутчице.