Бесплатный фрагмент - Лефортовские записи

На обложке рисунок автора «Душа заключённого»

Отзывы и замечания просьба прислать по адресу:

krotovv@gmail.com

Предисловие

Гавриил Яковлевич Кротов был комсомольским активистом, художником и журналистом, садоводом и учителем, прошёл всю Великую отечественную войну, работал в послевоенных детдомах и в пионерских лагерях. Участвовал в составлении педагогического раздела Программы КПСС — и за это просидел восемнадцать с половиной лет в лагерях.

Перед выходом отец был переведён из мордовского лагеря в московский Лефортовский изолятор и некоторое время провёл там. В это время был сочинён основной раздел сборника, название которого взято как название всей этой книги. Вступлением к ней стало большое стихотворение, обращённое к жене и сыновьям. Оно датировано всем сроком его заключения.

Выйдя на свободу, все стихи автор хранил в голове. Только когда он поселился в деревне Бавыкино Калужской области, постепенно напечатал их на старенькой пишущей машинке. Машинописью он дорожил и не хотел, чтобы она попала в руки наблюдающего за ним Комитета государственной безопасности (и пропала бы в его недрах, как пропали многие его книги, которые он пытался переслать на свободу из мест своего заключения). После его смерти мы нашли её в сарае, под клеткой для кроликов.

Подробнее о жизни Гавриила Кротова можно прочитать в его книге «Три поколения», в книгах Марии Кротовой «Бавыкинский дневник» и «В послевоенных детдомах», в мемуарах Виктора Кротова «Навстречу своему лучу».

Несколько слов об основных мотивах сборника.

Это и нетерпеливое ожидание освобождения, и опасения, связанные с возвращением в обычную жизнь после долгих лет заключения, и воспоминания об узловых моментах прошлого. Но ещё — выразительное изложение собственных принципов жизни, основанные на них заветы сыновьям. Это его сердечная любовь к жене и сознание вины перед нею за неожиданный трагический разворот судьбы…

На литературных студиях, которые я веду много лет, у меня сформировалось убеждение, что любые искренние стихи — существенное средство самовыражения человека, которое многое рассказывает о нём такого, что не выразить прозой. В этом смысле технические качества стихосложения второстепенны. Хотя и они по-своему красноречивы. Поэтому при подготовке сборника к публикации я всячески избегал редактирования. Но изредка позволял себе незначительную правку на уровне одного-двух слов или знаков препинания с целью избежать непонимания смысла сказанного.

В наше время мало кто читает книги стихов не слишком известных авторов. Но я уверен, что редкий возможный читатель ни в коем случае не пожалеет, что познакомился с поэтически обострёнными переживаниями автора, прожившего свою жизнь на выкладку, в каких бы условиях он ни находился.

Виктор Кротов, старший сын

Раздел первый

Всем вместе
и каждому в отдельности

Нет, нет, не в назидание потомкам!

Не для взаимных болей и обид,

О сокровенном самом,

           О негромком

                 Сейчас мой стих

                        С тобой заговорит.

Без недомолвок, без кривых улыбок,

Без той игры, что к совести глуха.

Кто прожил жизнь, не делая ошибок?

Не сотворил хоть малого греха?

Кто?

      Одуванчик?

             Бабочка степная?

Иль человек, который вышел в путь?..

Его словам подвластна даль земная.

Он даже Бога может обмануть.

Взойдёт ли день, придёт ли вечер зыбкий,

Ты в жизни должен многое решить.

А я уже прошёл сквозь те ошибки,

Которые ты можешь совершить.

И если мне пришлось тебя обидеть, —

Не вспоминай, не вороши обид.

Ведь мне уже давно случалось видеть

То, что тебе увидеть предстоит.

Гаси, гаси сомнения свечу!

О жизни говорить с тобой хочу.

Она ещё тебе нисколько не знакома,

Земным твоим дорогам нет конца…

Не покидай родительского дома,

        Обидев мать

                или забыв отца!

Не оскверняй своей любви к родному.

Не покрывайся оспинками лжи.

Всегда храня святую верность дому,

Родительской любовью дорожи.

…Я сам нехорошо ушёл из дома,

        Обидел мать,

                Нарушил долг отца.

И тишина была страшнее грома

У нашего пустынного крыльца.

И до сих пор мне сердце жжёт слезами.

А впереди ещё так много лет…

А мать стоит опять перед глазами

И словно машет мне рукой вослед.

Нет-нет, я это не случайно сделал:

Её оставил и оставил вас,

Я должен был…

        Однако не сумел я

Всё рассмотреть и взвесить в нужный час.

Да и не мог…

        К чему теперь признанья,

Иль оправданья, трусости под стать.

Я в это утро сохранил сознанье —

Тогда ещё не мог другим я стать.

Я утонул в грязи…

        Но грязь была снаружи.

Внутри я был таким, каким и должен быть,

И оправданья вовсе мне не нужны,

Хоть ваше мнение хотел бы изменить.

Хотел бы…

         Только личные желанья

Я подчинил другому до конца.

И в исступленье своего незнанья

Не бросьте камень в грешного отца.

Пускай их бросит дедушка и люди,

И даже мать обиду сохранит,

Но вашего суда я признавать не буду,

Да и не вам меня судить.

Знал только я, какой я шёл дорогой.

И гнал я жизнь — строптивого коня.

Но ты мои пути, пожалуйста, не пробуй

И не бери за образец меня.

Мой милый друг, когда зовёт дорога, —

Желанья своего не торопи.

Остановись!

        Подумай у порога!

Потом уже его переступи.

Но вот ты вышел утренней порою

В открытый мир…

        Куда тебе идти?

Где, за какой диковинной горою

Таится то, что должен ты найти?

И под какой неведомой горою

Зарыт твой клад, лежит твоя судьба?

Гора грозиться будет:

— Не открою!

А ты — открой!

         Да здравствует борьба!

Да выпадет тебе большая драка

Ещё в начале твоего пути.

Долины света, коридоры мрака —

Всё должен ты увидеть и пройти.

Иди всегда с товарищами вместе,

Один ты не пройдёшь в такую даль.

И пуще смерти бойся всякой лести:

Льстецу весь мир отдать тебе не жаль!

А попроси его, когда придётся,

Помочь тебе — он льда зимой не даст,

И тут же снова в чувствах поклянётся,

А через пять минут тебя продаст.

Нет, нужен друг заветный, настоящий,

Такой, что за горою видит цель,

Как тот на корабле, вперёдсмотрящий,

Чтоб кораблю не угрожала мель…

Любовь моя!

        Когда смотрю в те годы…

Ты научила зоркости меня.

Я все свои закаты и восходы

У твоего заимствовал огня.

Как много раз любовь меня спасала,

Чтоб я в себе души не запятнал,

От слабодушья, от свиного сала,

Которым я порою зарастал.

Она меня великому учила.

Прошла со мной почти весь белый свет,

По морю шла — и ног не замочила,

Шла по огню — не почернела, нет!

Она была то радостью, то болью,

То маленькой бывала, то большой,

То раны мне солила ржавой солью,

То всё прощала с лёгкою душой.

Любовь! Любовь!

        А что это такое —

Любовь?

        Но только правду мне ответь,

Чего в ней больше: слёз или покоя?

И что с ней делать: плакать или петь?

Я иногда любовью шёл, как лесом.

То в эту гнулся сторону, то в ту.

А сколько раз бывал я Ахиллесом,

Безжалостно ужаленным в пяту.

А мне тогда казалось, что вот это

И есть любовь.

        Единственная.

                                 Та.

Но осыпались листья пустоцвета,

И оставалась в сердце пустота.

А где-то за морями, за горами,

В какой-то неизвестной стороне

Звала меня, ждала меня годами

Та женщина, что счастьем стала мне.

Она пришла, чтобы нам не расставаться,

Моею стала, чтоб родились вы.

Но даже здесь не стал я разжижаться,

Хотелось прыгнуть выше головы.

Я гнал себя,

Любовь свою

        И ласку

Давил своею собственной рукой.

Я торопился строить в мире сказку,

И из неё я исключил покой.

И мне хотелось солнцем стать и песней,

Рекой весенней, деревом в саду.

Чтоб только жить бы ярче и чудесней,

Обид не знать и не встречать беду.

А мне бы надо быть с ней всюду рядом.

Всё ей отдать, всё с ней перенести.

Её защитой стать, её оградой,

Любую боль от сердца отвести…

И если бы сейчас меня спросили:

— На свете много умерших огней,

Твою любовь года не погасили?

— Нет, — я б сказал, — она ещё сильней!

Друг друга в поиск вечный увлекая,

Идут по жизни рядышком сердца.

Какое это счастье — жизнь такая,

Любовь такая греет до конца.

Нас не подкупишь лишним граммом блага,

Мы за похлёбку честь не продадим.

Любовь и труд — не мрамор и бумага,

И мы за них стояли и стоим.

Не терпит лжи, не признаёт обмана,

В благонамеренном мы узнаём врага.

И эта сила — волны океана,

Которые шатают берега.

Один поэт, стихи слагавший броско,

Пропахший зеленью и козьим молоком,

Писал, что Родина — пригорок да берёзка,

Да поле, где он бегал босиком…

Нет, нет, неправда!

Я люблю другую:

Простор бескрайний, тёмные леса,

Зимой — в сугробах, осенью — нагую.

Немерянную,

Сердцу дорогую.

Всех русских рощ и речек голоса.

Люблю толпу берёз над перевозом.

Закат, что в ноги кланяется им.

Я сам готов им кланяться — берёзам,

Рязанским, тульским, пензенским, псковским.

Мне эта ширь, мне эта даль без края

Родней родного, светлого светлей.

Не надо мне малюсенького рая.

Цветы цветут, бегут ко мне с полей.

Я звал их сам. Цветы моей России!

Не здесь ли их Алёнушка рвала?

Самой России в косы золотые

Она ромашки белые вплела.

И до любой кровинки, до слезинки

Вошли в меня навеки, как судьба,

Вот эти остробровые травинки

И эти необъятные хлеба.

Всё здесь моё — могучее, большое.

И я готов слезинку уронить,

И раскрасивую тебя своей душою

Я к лучшему хотел бы изменить.

Убрать тебя, как…