Бесплатный фрагмент - Лаптепанк

Хорошо в деревне летом? Многие классики утверждают, что хорошо. «Наше все» А. С. Пушкин, уверял, что и зимой в деревне неплохо, если есть кружка и кружка эта не пуста. А я могу Вас заверить, что даже с кружкой порой в деревне не очень. Особенно с кружкой… Трагедии, комедии, фарс, детективы, мистика, ужасы и повседневность — все это тесно переплелось на тесных пыльных деревенских улочках.

Ряд рассказов ранее публиковался в сборниках: «Тихая охота», «Непроданное», «Гнездовье котов», «Соскучились, диабетики?»

Тихая охота

Рассказ написан на конкурс фэнтези «Или оно» сайта «Квазар»

Ранее публиковался в сборнике «Тихая охота»

Я сидел, согнув ноги в коленях и утвердив задницу в теплом песке обочины, и смотрел на приближающуюся полицейскую машину. Испачканный приторно пахнущей липкой кровью мобильный телефон валялся рядом. Но кровь, залившая мои руки и одежду, покрывавшая меня липким коконом не хуже фирменного рабочего комбинезона, воняла сильнее. Разум требовал бежать, потому что они мне явно не поверят, но я оставался на месте и равнодушно смотрел на патрульную машину.

Мать последние годы я видел редко, от случая к случаю, раза два-три в год, если повезет — чуть чаще, приезжая в гости. Она жила в деревне, в гражданском браке. Похожий на молодого Вицина, Сергей Александрович, последовательно: бывший прапорщик военно-транспортной авиации, бывший строитель, бывший запойный алкоголик, нынешний пенсионер — заядлый рыбак, мужиком был неплохим и всегда искренне мне радовался. Ну а я радовался редкой возможности вырваться из городской пучины и погрузиться в деревенскую тишину. В этот раз приехать получилось только в самом конце жаркого августа, перед окончанием ежегодного отпуска. Жена приехать не смогла, оставшись в городе с больной матерью.

Мать и Александрович встретили меня с раннего поезда, угощали нехитрыми деревенскими разносолами, как дети ликовали, перебирая привезенные мною конфеты. Завтракали, пили с матерью самодельное сливовое вино, неспешно беседовали. Несколько лет назад закодировавшийся Александрович чокался с нами свойским яблочным соком.

— Ты на вино сильно не налегай, — сказал он мне, — вечером баньку потопим.

— Банька — это хорошо, — кивнул я.

— Мы за грибами хотели сегодня съездить, — сказала мать. — Поскучаешь часика три-четыре без нас?

— Можно я с вами?

— Да что ты будешь таскаться по лесу, ноги ломать?

— Поищу, сто лет грибы не собирал.

— Мы далеко ездим, в соседний район.

— И что? Не пешком же идти.

Мать и Александрович переглянулись. Подумав, мужчина едва заметно кивнул, встряхнув густой черной шевелюрой.

— Хорошо, поехали, — поджала губы мать, — если охота комаров кормить. Лучше бы с дороги отдохнул, полежал.

Но я уже загорелся идеей «тихой охоты». Тем более, на столе стояла миска соленых белых груздей с красным луком и чесноком, щедро сдобренных ароматным подсолнечным маслом. Когда-то, еще ребенком, я часто ходил по грибы с младшим братом… до того момента, как он потерялся и заблудился в лесу. Брата так и не нашли, и в лес меня больше не тянуло. Потом армия, институт, смерть отца. Мать продала хозяйство и перебралась в эту деревню, поближе к трассе и железной дороге, а я осел в городе. Насыщенная городская жизнь и тяжелая изнуряющая работа времени для похода за грибами не оставляли.

— Поеду, непременно поеду! В лес хочу.

— Ну и ладно: лучше с умным грибы потерять, чем с дураком найти.

После завтрака мне выдали старый камуфляж, переодеться. Складной нож и берцы у меня были свои. «Нива» Александровича весело летела по изогнутой асфальтовой ленте, петляющей меж полей и лиственных перелесков.

— Мы туда уже давно ездим, — рассказывал Александрович. — Там место хорошее: и подъехать можно и грибы есть.

— Что за грибы?

— Да всякие.

— Только сразу предупреждаю, — встряла сидевшая на заднем сидении мать, — валуев не бери.

— Почему? — удивился я. — Их если посолить, то вкусно. Особенно с вареной картошечкой.

— Да ну, возни с ними. Да и не вкусные они тут растут.

— Ты просто готовить их не умеешь.

— Будешь готовить сам, — обиженная мать отвернулась к окну.

— Я не успею, мне завтра уезжать.

— Вот тогда и не собирай мусор всякий, — заключила она.

Дорога вывела нас к райцентру. Проскочили по окраине. Возле детдома свернули влево. Я с удивлением увидел синий указатель «Карловка».

— Прикиньте, я в книжке про такую деревню читал, — поделился я.

— Сейчас чего только не напишут, — оживилась мать. — Пишут всякую ересь.

— Может быть, — я не стал спорить, чтобы не травмировать мать. — Перефразируя классика, можно сказать, что писатель — это машина, переводящая кофе в ересь.

— Хорошо сказано, — мать захлопала в ладоши.

«Нива» свернула вправо, покатившись вдоль поля с чахлой кукурузой.

— Какая-то заморенная тут кукуруза, — оценил я.

— Поздно посадили, наверное, на силос, — предположил Сергей Александрович.

Через пару километров «нива» еще раз свернула вправо, через пять минут еще раз, спрыгнув с асфальта на проселок и, словно бодрый «козлик» -УАЗ, поскакала вдоль все того же кукурузного поля.

— Тут вроде помощнее, — оценил я вид в окно. — Можно нарвать.

— И что с ней делать? — поморщилась мать.

— Сварим, можно законсервировать.

— Возиться еще с ней. Да и могут оштрафовать.

— Кто нас оштрафует? Нет же вокруг никого.

— Вдруг с дронов наблюдают?

— Со спутников, — усмехнулся я.

— У нас на озере мужиков с сетью с дрона засекли, — поделился Александрович. — На двести тысяч штрафа и сеть изъяли.

Машина затормозила на пожне перед стеной смешанного леса.

— Далеко не отходи, — вылезая, суетилась мать, — потеряешься.

— Чего я потеряюсь?.. — начал было я, но осекся.

— Того… — отвернулась, глядя на кукурузу, — … чего люди теряются…

Заливисто, будто ошалевшие от любви курские соловьи, застрекотали кузнечики в траве на опушке.

— Репеллентом намажьтесь, — подошел Сергей Александрович, — а то комары сожрут и мошка.

Намазавшись из тюбиков репеллентами, взяли из багажника большие белые пластмассовые ведра из-под шпаклевки после ремонта моей квартиры.

— Если что — кричите, — продолжала наставлять мать. — И держитесь в пределах прямой видимости, в чапыжник не лезьте. Смотри, не заблудись — это лес, тут без дорог ходят. Валуи не собирай, — напомнила персонально мне. — И сыроежки тоже не бери — они крошатся.

— Хорошо. А рыжиков тут нет?

— Рыжиков нет, — отрезала мать. — На кой тебе рыжики?

— Их можно прямо на костре жарить, на прутики насадив, — мечтательно сказал я. — Посыплешь солью и жарь себе на здоровье. Как соль закипит — вот тебе и грибной шашлык.

— Нечего дурью маяться: собирай грибы, как все люди, без всяких грибных шашлыков-машлыков.

Лес был сильно замусоренный, заваленный валежником и трухлявым сухостоем, заросшим и темным. Некоторые деревья не хуже лиан были густо оплетены вьюнком с большими фиолетовыми цветами. В застоявшемся воздухе витал едва уловимый запах гнили, похожий на липкий тошнотворно-сладковатый аромат разлагающегося трупа. О белых грибах, таящихся в шелковистой траве под березами; о желтых рыжиках под хвоей молодых елей тут можно было сразу забыть и больше не вспоминать. Заросших душистой малиной умытых солнцем вырубок и нежно-зеленых березняков тут и в помине не было.

— Что тут за грибы водятся?

— Ищи подосиновики, их здесь много. Семьями растут, — объяснила мать. — Дальше, вглубь, встречаются боровики. Если вдоль края идти, — показала рукой вдоль кукурузного поля, — по опушке, то там другой лес. В нем белых груздей полно. Мы туда попозже сходим. Ну, с Богом, — двинулась по лесу.

Я подобрал подходящую палку — раздвигать траву, палые листья и папоротник, чтобы не напороться на ядовитую змею и пошел вслед-правее. Минут за десять встретились только большой мухомор и иссушенная жизнью и жарой жалкая сыроежка. Вокруг вилась мошкара, но репеллент ее пока сдерживал. На разгоряченное лицо липли паутины.

— Вов!!! — раздался истошный крик матери. — Сюда!!!

Я, подумав, что что-то случилось, кинулся на крик, уворачиваясь от веток и перепрыгивая сухие стволы. Подбежал к стоящей столбом матери.

— Что стряслось?

— Смотри, — указала себе под ноги на семейку крепеньких молодых подосиновичков, — какие красивые. Фоткать будешь?

Мысленно чертыхнувшись, я поставил ведро, положил в него нож, на ведро палку, достал из сумочки мобильник, ввел пароль. Сфотографировал грибы с нескольких ракурсов.

— Красавцы какие, — хвалила мать. — Прямо загляденье. Сфотографировал?

— Так точно.

— Срезай.

Нехотя срезав грибы, все-таки не моя добыча, нехорошо как-то получается, подобрал палку и ведро и начал искать вокруг. Вскоре мне попался первый гриб, потом еще и еще. Под пронзительные крики матери радостные, будто давнего знакомого, приветствующей каждый найденный гриб, начал понемногу наполнять и свое ведро.

— Мужики, идите сюда, — не унималась мать. — Тут такие грибы! Как на выставке.

— Что ты орешь? — не выдержал я. — Все грибы распугаешь!

— Не распугаю, не боись.

Возгласы не утихали. Сергей Александрович тихо поругивался и курил душистый самосад. Его улов, как и мой, был гораздо скромнее материнского. Невольно у меня создавалось впечатление, что грибы выползают из заветных укрытий, а то и прямо из земли, привлеченные этими криками. Во всяком случае, пока что мать лидировала, обогнав нас обоих, вместе взятых. Странно, вроде сбор грибов называют «тихой охотой». И вообще, лес создаваемого человеком шума не любит.

И тут она замолкла, словно поперхнувшись. Я в недоумении поднял взгляд от срезаемого гриба. Внезапно обрушившись, тишина давила на уши и мозг, привыкшие к материнскому ликованию. А потом раздался берущий за душу вопль ужаса. Такой, что у вздыбились коротко стриженные волосы на голове. Бросив ведро и палку, я кинулся к ней. Подбегая к визжащей матери, краем глаза зацепил движение сбоку. Потом удар в лицо и потеря сознания.

Очнулся быстро, лежа на земле. Удар оказался не таким уж сильным. Мать стояла на полянке в позе витрувианского человека кисти Леонардо да Винчи: широко расставив ноги и подняв руки горизонтально по бокам, распятая канатами, сплетенными из тонких белесых нитей с утолщениями. Ноги зафиксированы путами, вырастающими прямо из земли; руки — подобными же путами, но переброшенными через толстые ветки деревьев. Напротив, лицом к ней, в такой же позе застыл плененный путами Сергей Александрович. Вокруг них, образуя треугольник, стояли белые ведра из-под шпатлевки. Вокруг полянки, образуя правильную окружность, стояли… Я сморгнул, потом потер глаза, благо меня никакие нити не держали, но картина не изменилась: вокруг стояли гигантские, с земли мне казалось, что не ниже роста Сергея Александровича, мухоморы.

Грибной круг плавно колыхнулся. В стройном ряду возник разрыв. В него скользящей походкой, будто на лыжах, не отрывая стоп от земли, прошел одетый в белые лохмотья с подвязанными листьями и веточками рослый парень лет тридцати пяти в странном широком сомбреро. Грибы-часовые сомкнулись за его спиной. Парень встал посередине между распятыми людьми и посмотрел на меня блеклыми глазками, будто гноем затянутыми чем-то, похожим на грибную мякоть.

— Здравствуй, братик, — губы парня не шевелились. Да и вряд ли они могли шевелиться, заклеенные бледно-зеленоватым мхом. Голос звучал прямо в моей голове. И не просто звучал. Голос сверлил мозг, будто перфоратор субботним утром в руках свихнувшегося на ремонте соседа этажом выше. От него было не укрыться. — Соскучился по мне?

— Сеня? — пролепетал я.

— Кому Сеня, а кому Грибной царь, — голос был холоден, словно вой стаи голодных волков, окруживших под Рождество одинокого спутника на заснеженной дороге.

Только теперь я понял, что на голове Сени не сомбреро, а корона в виде шляпки мухомора. А еще… а еще у него не было рук, словно кто-то просто обрезал брату, если это и правда был мой брат, а не морок, плечи, придав телу сходство с ножкой мухомора. И стоп у него не было, вместо стоп белело что-то вроде клубневидно-утолщенного основания, как у окружающих нас грибов.

— Что здесь происходит?! — закричал я.

— Воссоединение семьи, хи-хи-хи, — голос в голове мерзко захихикал, — возвращение блудной матери и брата. И заодно, суд над убийцами бессловесных братьев наших меньших, хи-хи-хи.

Напряжение проникало в каждую пору кожи, казалось, сгустившийся воздух жалит тысячами иголок. Я ущипнул себя, надеясь развеять кошмар, но кошмар, не взирая на боль в бедре, не желал развеиваться.

— Это не сон, — подтвердил голос, — совсем не сон. Тебе выпала честь стать орудием мести грибных богов. Встань и иди!

Тело перестало мне подчиняться: само собой встало, подошло к привязанным людям. Взяло из моего ведра мой нож, подошло к матери и начало медленно резать: сначала одежду; потом, когда одежда клоками свалилась к ногам матери, кожу, так же неспешно, нарезая ее лоскутами. В лишенные кожи кровавые оголенные участки тела тут же проникали тонкие нити грибницы из канатов, просачиваясь внутрь, укореняясь и разветвляясь. Вылезшие из орбит глаза матери истошно кричали о дикой боли, но сама она была безмолвна и неподвижна.

— Зрелище жалкое и печальное, — прокомментировал голос.

Когда мать оказалась вся с ног до головы покрыта шевелящимися белесо-кровавыми волосками, мое тело перешло к полностью поседевшему Сергею Александровичу, видевшему все, что я проделал с матерью и понимавшему, что ждет его самого, и принялось свежевать его. Казалось, время застыло, но всему приходит конец. Отойдя от облупленного несчастного мужчины, мое тело встало на колени перед Грибным царем.

— Боги даруют тебе жизнь, — величаво рокотал голос. — Иди, лес выведет тебя к дороге. Уезжай отсюда и помни о великодушии тех, кто создал вас, голые обезьяны!

Ко мне внезапно вернулся голос.

— Что будет с ними?

— Они станут частью великой Грибницы и будут ежегодно возрождаться в грибных телах, пока плоть их не будет съедена другими убийцами грибов. Незримые нити Великой Грибницы тянутся повсюду, все сущее пронизано ими, все подвластно ей. А ты уходи, твое время еще не пришло.

Тело снова жило своей жизнью: встало с колен и пошло.

— Почему вы их не убили раньше? — не в силах повернуться, отчаянно прокричал я, пройдя меж расступившихся гигантских мухоморов, выпускающих меня из ловушки. — Они же сюда давно ездят!

— Сочетание факторов, — объяснил голос, — жара, древний маис вдоль опушки, скука великих богов. А ты просто подвернулся им под руку, как у вас, обезьян, говорят.

Пока я безвольной сомнамбулой шагал сквозь подернутый смертной тоской зыбкого небытия тусклый лес к дороге, голос не отступал, рассказывая: о соме — древнеиндийском боге-наркотике, основой которого служил Amanita muscaria — мухомор красный; о том, как народы Сибири использовали сушеный или смешанный с оленьим молоком мухомор, как шаманское средство; о применении его с похожими целями в древней Центральной Америке. Замолчал он лишь тогда, когда я устало плюхнулся на обочину и, дрожащей рукой достав из кармана мобильник, вызвал полицию.

Волка ноги кормят

Ранее публиковался в сборнике «Тихая охота»

— А места у нас тут чудесные, — старик-хозяин снова щедро налил нам в стаканы настоянного на меду и каких-то травах янтарного крепкого самогона из «четверти», при этом не обделив и себя, — заповедные. Чего тут только нет. Это хорошо, что вы сюда забрели. Ну, за Природу! — провозгласил тост голосом генерала из «Особенностей национальной охоты» и поднял свой стакан.

Чокнувшись с ним, мы с Мариной выпили. Самогон был дюже крепкий — даже я слегка поплыл, пусть и самую малость, про жену и говорить нечего, а дед был как огурчик. Загорелый, крепкий — даже и не скажешь, сколько ему лет. Собирая с самого утра грибы под высокими развесистыми деревьями, мы заплутали в незнакомом лесу, порядком подустали, и наткнулись на обнесенный редким забором из штакета ладный дом в окружении хозяйственных построек, стоящий на пригорке на залитой солнцем поляне большой поляне, опушенной лиловой каймой высокого стройного иван-чая на краю соснового бора. Неподалеку спускался к реке берег. Хозяин, представившийся Петром Егоровичем, пригласил отдохнуть и пообедать. Ноги уже гудели, рюкзаки были тяжелы от грибов и мы с радостью приняли радушное приглашение, ставшее для нас светом в конце тоннеля. Под салат из свежих овощей, малосольные душистые огурчики, соленые грибки с пахучим маслицем и лучком, молодую вареную картошку и соленый окорок Петр Егорович достал четверть самогона. Окорок был вкусным, но я так и не понял, что это за мясо, а хозяин не ответил, рассказывая местные байки.

— Или вот еще случай был, — Петр Егорович отодвинул ложку и закурил самокрутку из пожелтевшей «Правды». — В аккурат при Брежневе. Я тогда еще мальчонкой, почитай, был. Председателем в Лутавиновке, она отсюда три версты, — махнул рукой, обозначая направление, — в колхозе «Путь Ильича», был Горьков Егор Александрович. Высокий, косая сажень в плечах, чуб русый, зубы белые, что твой рафинад. Хорошо жил, богато. Колхоз на пшенице да кукурузе, льне и животноводстве, миллионер, вот и председателю перепадало: дом большой кирпичный, с газом, водопроводом и ванной. По полям на белом коне ездил, но и белая «Волга» в колхозном гараже стояла и УАЗ для полевых поездок в распутицу. И деньги на сберкнижке тоже водились, не без этого. Короче, живи — не тужи, добра наживай.

Петр Егорович то ли из-за самогона, то ли из-за самосадного дыма слегка расплывался у меня перед глазами.

— Но тут, как гром среди ясного зимнего неба, жена взяла, да и сбежала с практикантом, студентом-агрономом. Она сама, вишь, городская была, по распределению после института попала, непривычно ей было в деревне. Горьков мужик был крепкий, ветеран, а не сдержался — запил горькую и сильно запил. Даже в райком на собрание пьяный явился. Короче, сняли его, в агрономы перевели. Какое-то время он поработал, вроде образумился, взялся за ум, уже даже опять собирались его вертать в председатели, как раскаявшегося и искупившего. Ребятишки по грибы ходили, вот вроде как вы. Шли, шли и видят, торчит в овраге из земли обглоданная мелким зверьем рука со скрюченными пальцами. Испугались, домой побежали, привели взрослых. Те и нашли трупы. Милиция приехала, разбираться стали. Студентик тот, практикант, и жена Горькова. Следователи стали дело шить, на Горькова решили, что из ревности порешил. Ан нет, оказалось, загрызены волком. С Горькова подозрение сняли, а осадок все-же остался: не волк же тела в землю закопал? Помурыжили Горькова для порядку, помурыжили, а затем и отстали. Скоро и председателем он обратно стал. Хотя, поговаривали люди, что и училку и студента долго насиловали перед смертью: у нее все спереди и сзади прямо разорвано было, и у него сзади, но мало ли чего расскажут? У страха глаза велики.

Петр Егорович замолчал, глядя в окно.

— А вы что думаете? — не выдержала Марина.

— Что тут думать? — дед посмотрел на нас и усмехнулся, блеснув неправдоподобно белыми зубами. — Он их это порешил, из ревности.

— Но как?

— Оборотень он был.

— Да ладно вам шутить, Петр Егорович, — улыбнулась Марина.

— Почему вы думаете, что я шучу? — дед по-птичьи наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то слышному только ему.

— Потому, что оборотней не бывает.

— Это кто сказал?

— Да все же знают, — жена посмотрела на меня, ожидая поддержки.

— Нет оборотней, — подтвердил я. — Только в глупых фильмах для девочек-подростков и женском фэнтези они бывают.

— Нет, так нет, — Петр Егорович встал из-за стола и прошелся по комнате. — Вы приляжьте пока здесь, в горнице, — указал на дверной проем, — отдохните. А к вечеру я вас до Лутавиновки и подкину. Как раз на электричку поспеете. Я пока делами займусь, — вышел во двор.

— Ты иди в комнату, — сказала Марина, — а я пока посуду помою.

— Тебе помочь?

— Не надо. Отдыхай, набирайся сил, — жена лукаво подмигнула.

Поженились мы недавно, и нас сильно тянуло друг к другу. Если радушный хозяин задержится во дворе, то мы имеем неплохие шансы немного пошалить…

Подхватил свою ветровку, висевшую на спинке стула, прошел в горницу, покосился на уютный диван с потертой кожей, с подушками и пледом. Подошел к окну, любуясь открывавшимся с пригорка роскошным берегом реки, окаймленным серовато-розовыми вербами. А неплохо тут устроился Петр Егорович. Вольно живет по-над рекой, сосновым озонированным воздухом дышит. Вполне себе загородный дом. Огород свой, пасека, банька. Рыбалка, грибы, ягоды. Еще и охота по зиме наверняка. Интересно, откуда у него на все это деньги?

По поляне мчался огромный волк. Я моргнул от удивления. Волк будто танк протаранил забор: только вспугнутыми воробьями брызнули по сторонам куски поломанных штакетин.

— Забористый у деда самогон, — пробормотал я.

А дальше волк мощным прыжком влетел в мое окно, разнося двойное стекло. Я едва успел выбросить вперед правую руку с накинутой ветровкой, вбивая предплечье в пышущую жаром пасть. Левой рукой вцепился в передние лапы волка, пытаясь не дать располосовать себе живот когтями.

— Марина!!! — дико закричал я, глядя в бешеные желтые глаза волка, пытающегося отгрызть мою руку. — Нож!!!

— Да подожди ты, — недовольно отозвалась жена.

— Нож, твою мать!!!

Сильная зверюга и здоровенная. Даже не знал, что такие большие волки бывают. Я силой не обижен, по гирям мастера спорта имею и по боксу КМС, но зверя сдерживал с трудом. С напряжением всех сил рванул волка вверх и, разворачиваясь, ударил его боком об открытую дверь. Послышался треск — надеюсь, что ребер, а не досок. Завизжала подошедшая Марина, но мне уже было не до нее: впившись взглядом в бешеные глаза волка, я убивал зверя, все глубже вгоняя руку в пасть и раз за разом бил волком об дверь и угол дверного проема. Все тело налилось свинцовой тяжестью, легкие хрипели не хуже старых кузнечных мехов, но постепенно взгляд зверя тускнел, а движения слабели. Пришедшая в себя Марина схватила со стола большой нож и ткала в волка. Зверь затих, обмякнув. Я уронил неподъемное тело на пол.

— Откуда он? — тяжело дыша, спросила Марина, глядя на валявшийся под ногами окровавленный меховой мешок, с белевшими осколками ребер, проткнувшими грязную шерсть. — Что это?

— Волк…

— Откуда он тут взялся?

— Вот… — я показал на разбитое окно, щетинившиеся острыми осколками стекла.

— Охренеть просто! Что же мы Петру Егоровичу ска… — осеклась и побледнела, показывая пальцем вниз… на труп голого Петра Егоровича, лежащего на месте волка. — Оборотень, — Марина неумело перекрестилась.

Я посмотрел на свое прокушенное предплечье. Интересно, как на самом деле передается эта напасть? И что делать с трупом? В историю с оборотнем явно никто не поверит, и светят нам с женой нехилые сроки за убитого Петра Егоровича. Мир наливался новыми красками и запахами. Запахами возбуждающими: поверженного врага и испуганной самки. Низ живота потяжелел налившимся в возбуждении членом. Налившимся так, что я испугался за целостность джинсов. Я рванул вниз бегунок молнии и плавки, вываливая наружу восставший член. Марина испуганно посмотрела вниз и было от чего: пенис был раза в три больше, чем обычно при эрекции.

— Ты что?.. — пискнула жена.

Ухватив ее за плечо, с силой развернул спиной к себе, толчком сгибая в позу. Наполнившимися небывалой силой руками разорвал на ней джинсы вместе с трусиками. «Значит, в попку она не давала? Исправим. Ничего, ее ждет много новых ощущений… перед смертью, — подумал я, направляя в нее член. Сначала наиграюсь, а потом на солонину. Петр Егорович же за обедом нас потчевал человеческим окороком. Теперь я знал это наверняка, как и многое другое. Даже вспомнил под жалобные стоны жены пословицу: «Волка ноги кормят» и улыбнулся внезапно открывшемуся смыслу.

Год спустя.

Я вышел на крыльцо и с наслаждением потянулся, принюхиваясь к лесу. Приближалась очередная пара грибников, будущее развлечение и пища. Уже недалеко, недолго осталось. Я улыбнулся солнышку и пошел в дом готовить обед.

В гостях у сказки

Рассказ написан на конкурс попаданческой фантастики в стиле хоррор (ужасы про попаданцев) «Твист» сайта «Квазар»

Ранее публиковался в сборнике «Соскучились, диабетики?»

Говорили же мне умные люди, что пить в бане — последнее дело. А я дурак… Ведь и человек я малопьющий, и бани не любитель, а вот случилось. Все проклятая самоизоляция, вызванная пандемией коронавируса COVID-19, виновата. Месяц я проторчал дома, а тут Димон, приятель-однокурсник, возьми да и пригласи на майские праздники. Он как-то, несмотря на режим самоизоляции, умудрился дачу прикупить, вот и позвал отметить это дело. Я был рад любому поводу вырваться из осточертевших четырех стен квартиры и с радостью согласился. Благо, приятель с помощью отца ФСБ-ешника обзаведшийся пропуском «участника штаба по ликвидации последствий пандемии» сам заехал за мной.

Собрались небольшой тесной компанией, сугубо мужского пола, прорвались через заслон мобильных постов ГИБДД и начали обмывать покупку. Помимо ветхого деревянного дачного домика и сараюшки-развалюхи на участке оказалась и осевшая почерневшая банька. По словам новоиспеченного дачевладельца, гордо именующего себя то ранчеро, то фазендейро, баня была чуть ли не вековой давности постройкой, и если уж не Ленина, то Сталина помнила точно. Естественно, что подогретые алкоголем и пьянящим воздухом свободы, мы предложили испробовать баньку, чтобы, так сказать, оценить дачу в режиме «он инклюзив».

Пока истопили старушку, слегка протрезвели, но все равно в парной было тяжко. Я, отфыркиваясь от пара, выскочил в предбанник, где ждало пиво в переносном холодильнике, протер глаза и замер… Четверо угрюмого, если не сказать разбойного, вида распаренных мужиков разной степени одетости, прекратив разговор, уставились на меня.

— Здравствуйте, — само собой вырвалось у меня, пока ослабленный алкоголем и жаром мозг вяло переваривал визуальную информацию, поступившую от глаз. — А чего это вы тут делаете?..

Глупый вопрос, не спорю. А вы бы что спросили на моем месте? Алкоголь, парилка, чувство свободы после побега из самоизоляции… Естественно, мозги были слегка не на месте. Впрочем, мне их быстро вправили: один из мужиков с рябым угреватым лицом, одетый в застиранные полотняные кальсоны и нательную рубаху, схватил стоящую под рукой винтовку Мосина и впечатал приклад мне в лоб. Мир погас, будто пульт выключил телевизор. Наступила тьма…

Говорят и даже пишут, что обливаться ледяной водой очень полезно: это повышает тонус, укрепляет иммунитет, закаливает организм и даже продлевает жизнь. Не знаю, не знаю — лично мне не понравилось приходить в себя, будучи окаченным ледяной водой из ведра.

— Очухался, анчутка? — пролился на меня вслед за водой густой бас.

Я с трудом разлепил веки: лучше бы этого не делал. Я стоял, привязанный за вывернутые задранные руки к какому-то деревянному столбу. В рот была заткнута привязанная за концы круглая палка, больно распирающая челюсти и мешающая ответить. Дачный поселок куда-то пропал, как сквозь землю провалился. Был бревенчатый дом, серые дощатые постройки-сараюшки, захиревший сад, плетень и дремучий смешанный лес, сжимавший заросшую раскидистой крапивой, широкими лопухами и мощным чертополохом поляну со всем этим хозяйством.

— Погодь, Антип, — дискантом сказал тот, что вырубил меня, осматривая мои босые ноги. — Не анчутка он.

— Как же не анчутка? — начал горячиться басовитый Антип, по виду типичный кулак из старых советских фильмов: лет сорока, кряжистый громила поперек себя шире, лицо масляно лоснится, как у известного российского сыродела, обещающего накормить своим сыром полмиллиона отечественных гурманов, нечесаная бородища лопатой, одет в какую-то поддевку и картуз, за опояской — обрез. На ремне фляга и две здоровенные гранаты. — Самый он ни на есть банный анчутка. Я, когда маленьким был, — обернулся к двум другим, — перед свадьбой дяди Вани, как раз у нас в селе такого же анчутку поймали, в аккурат в байне. Он перед этим в Кольку-пастуха вселился и заставлял его визжать по-меринячьи, хохотать, кур и гусей еб… ь, плясать в полдень голым, насрету девкам голым с криком кидаться. И крик такой раздирающий у него был. Опосля, как пришибли чертеняку, все с Кольки как рукой сняло. Потом всему селу пришлось собак разводить, чтобы больше эта пакость не заводилась. Окаянный собачьего духу страсть как не переносит.

— Не анчутка он, — упорствовал второй спорщик, помоложе, по виду похожий на слегка уменьшенную исхудавшую копию Антипа. — Сам посмотри, у него пятки есть. И пальцы тоже.

— Обманка это, облик прилестный. Можа он без пят, а нам мнится с пятками?

Второй снова присел и ощупал мои ноги.

— Да есть у него пятки, не млится он, сам пощупай.

— Делать мне больше нечего! — сплюнул Антип. — Окаянного щупать!

— Банные анчутки — они мохнатые и лысые, а этот не такой.

— Хорош галдеть, — прервал русый чубатый высокий мужчина, — не бабы на ярмарке.

Чубатый у них явно за старшего: взгляд не такой дикий, но при этом пронизывающий, бороды нет, одет в пиджак, брюки и блестящие сапоги. Лицо худое, обветренное, загорелое до такой степени, будто не кожа, а коричневый ствол сосны. Странно они одеты — будто из кино про Гражданскую войну. Неужели Димон решил устроить розыгрыш? Пригласил актеров из самодеятельности и устроил «провал в прошлое», как в недавнем модном фильме. Или это квест «с полным погружением», как было модно до пандемии?

Будто штык воткнули в печень — чубатый без замаха резко вбил в меня левый кулак.

— Ты кто такой? — не отрываясь, смотрел в меня. — За белых аль за красных, соколик голый?

— Да черт он, Григорий Иванович, — не унимался Антип. — Если не анчутка, то значится, шуликун.

— Надо бы его сжечь, — подал голос четвертый: с длинными засаленными волосами, перехваченными грязной зеленой лентой, в очочках, в черной косоворотке и кожаной куртке, с деревянной кобурой на ремне. Ни дать, ни взять — анархист-махновец из Гуляй-поля. Возле ноги его стоял на сошках пулемет с диском сверху — как у товарища Сухова в «Белом солнце пустыни».

— Вместе с баней, — дополнил рябой. — Они, нечистики энти, страсть как чистого огня не любят.

— У нас-то, — посмотрел на него Антип, — когда анчутку то, слышь, Лукьян, поймали, то сначала в котле со святой водой сварили, а потом уж и сожгли на осиновых дровах, а пепел в отхожее место выбросили.

Я поежился: то ли от свежего майского ветерка, то ли от услужливо нарисованной воображением перспективы. Сказать бы им, что квест затянулся, и я хочу выйти из игры и вернуться обратно к пьющим приятелям, но… Но на глаза попался странный предмет, которому не во всяком квесте место. Метрах в 10—15 на яблоне висел самый настоящий раздувшийся покойник, с выклеванными глазами и истерзанным птицами лицом. И если глаза малодушно пытались убедить мозг, что это лишь талантливо сделанный натуралистический антуражный муляж, то нос, ловящий приносимые ветерком запахи, убеждал — самый настоящий труп, провисевший дней пять, а то и неделю. Господи, да что же такое здесь творится?! Куда я попал?!

— А у нас колдунов просто в неосвященной земле зарывали, как и удавленников-висельников иль опойцев, да пятки подрезали и наталкивали туда щепы осиновой либо щетины свиной, порезанной мелко, непременно с матерого борова. И кол осиновый, как положено, — продолжал «светский» разговор Лукьян.

— Так то просто колдунов, — заспорил Антип, — а то бес. Ты, Лукьян, сам понимай разницу. Колдун он хоть и проклятой, но человек, а энти, — с силой пнул меня сапогом по голени, едва не сломав ее, — совсем другое дело.

— С колдунами тоже не так все просто. У своячницы моей в селе колдуна ковды похоронили, так целый год еще потом ходил: людей пугал, хлеб воровал и на дерево поднимал. Черный, страшный, в той же одеже истлевшей, что похоронили.

— Чего же не забили? — живо спросил Антип.

— Так не оказалось его в могиле. Только пустое домовище.

— А, знаемо. Колдуна можно, знать, и из могилы в могилу переложить, чтобы не шлялся по ночам, коров не доил, скотину не бил, а с бесями строже надо.

— И с опойцами: ни в коем разе нельзя на освященной земле хоронить, иначе бездождие и градобитие будет.

— Да знаю я: еще засуха и вымерзание озими по весне тогда случается и мор на людей или скот. Да, Григорий Иванович? — обратился за поддержкой к авторитету главаря, все так же пристально следящего за выражением моего лица.

— Суевер ты, Антип, — Григорий Иванович отошел на пару шагов назад, вытащил серебряный портсигар, открыл, задумчиво помял в пальцах папироску, положил ее обратно и спрятал портсигар. — Может не нечистый он, а лазутчик. Может же такое быть?

— Как же он в баню мимо нас мог пролезть, паскудина? — удивился Антип. — Ход туда только мимо нас, спрятаться там негде. Не через дымник же пролез?

— Логично, — Григорий Иванович слегка покачал головой. — Ты что думаешь, Аркадий?

— Сухаревские предупреждали, что место тут нечистое, — оглянувшись по сторонам, блеснул очочками анархист.

— И в Борислове и в Семенкове, и в Свинокривце так балакают, — поддержал Лукьян. — Кажут, переход тут, леший бродит.

— Не лешакайся! — строго прикрикнул Антип. — Накликаешь окаянного!

— Зря мы сюда пришли.

— Разговорчики в строю! — прикрикнул вожак.

— Я лично, как атеист и нигилист, в чертей и леших и бога не верю. А если бога нет, то все позволено, как писал покойный Федор Михайлович.

При этих словах Антип и Лукьян перекрестились.

— Но он, — Аркадий показал на меня, — может каким-нибудь марсианином оказаться.

— Голым? — приподнял бровь Григорий Иванович.

— Так в бане же, — резонно ответил Аркадий. — В бане все голые.

— Даже бабы, — хохотнул Антип.

— Так что от греха подальше, Григорий Иванович, я бы неизвестного этого того… — Аркадий выразительно замолчал и сделал рукой движение, будто сворачивая курице шею. — И так тут полная неразбериха, не пойми, кто за кого воюет, только марсиан нам и не хватало. Да даже и простых шпионов не надо — не ко времени.

— Антип, — принял решение главарь, — ослабь веревки, пусть голос подаст, тварюга.

Амбал зашел за столб, скрывшись из моего поля зрения. Палка во рту слегка ослабила давление на челюсти. Помотав головой, я сумел ее выплюнуть. Повиснув на веревках, она болталась в районе шеи.

— Ребят, хватит! — выпалил я. — Поигрались и хватит!

Аркадий и Григорий Иванович переглянулись, Лукьян прицелился в меня из трехлинейки.

— Брешет, бес, — Антип вновь вплыл в поле зрения, — блазнит окаянный, чтобы сгубить души христианские, — широко перекрестился, из нижнего положения вбив кулак мне под ребра слева.

Хорошо бил, паскуда!

— Больно же!!! — заорал я.

— Ничо, ничо, — громила шумно выдохнул, обдав меня чесночно-сивушным перегаром, — нас не соблазнишь, чертеняка. Сожжем тебя, ко всей твоей сатане. Сгоришь в геенне огненной! — снова перекрестился и так же умело зарядил мне под ребра.

Я обмяк в путах.

— Погоди, Антип, — предостерегающе сказал Григорий Иванович, — а то опять забьешь раньше времени.

— Их, нечистых, — упрямо помотал головой Антип, — просто так не забьешь.

— Мясо отобьет, — вдруг хихикнул непонятно чему Аркадий, — нежнее будет.

Меня замутило: не знаю от побоев или от осознания, что грязноволосый вовсе не шутит — такое сладострастное вожделение пополам с голодом во взгляде не подделаешь. Даже мировым звездам кино такое не под силу.

— Я в Бога верую, — лицо Антипа вытянулось, — и черта есть не стану. В крайнем случае, завтра кого-нибудь поймаем…

— Прикажу, — голос Григория Ивановича похолодел, — не только черта, но и говно будешь есть.

— Да я… — вскинулся Антип.

— Головка от х…! — отрезал Григорий Иванович. — Помолчи, думать мешаешь. Так ты кто? — это уже мне.

— Я Вова Маковкин, — всхлипнул я. — Отпустите меня!

— Мне про вову бабка Степанида сказывала, — подал голос Лукьян. — У них в деревне было такое: покойник к ней привязался и во сне снился, пужал по всякому и охальности разные казал. Мужа ее и сына старшего прибрал, пока не сладили с нечистым.

— Я же и говорю, нечистая, — обрадовался Антип. — Кончать его надо, а то стемнеет скоро.

— Вова говоришь… — задумчиво протянул Григорий Иванович, — … кончать надо… Антип, отрежь ему палец.

— Какой? — уточнил облом.

— Мне без разницы какой.

— Буд сделано-с, — масляная рожа Антипа расплылась в похабной улыбке, и он шагнул мне за спину.

Я сжался в испуге, а потом закричал от боли, обжегшей левую ладонь. После потери пальца все сомнения исчезли — это явно не розыгрыш. Я провалился в прошлое…

Антип подошел к главарю, показав мой мизинец:

— Во, задергался, значит, бесовская сила. Нечистые железа не любят, особливо анчутки. Хорошо бы еще сольцой присыпать, но жаль переводить на эту погань соль.

— Аркадий, взгляни, — распорядился атаман.

Анархист взял мой мизинец, внимательно осмотрел, понюхал, лизнул кровь со среза.

— Вроде как человеческий, — вынес он вердикт.

— Уверен? — Григорий Иванович остро смотрел на меня.

— Не знаю… — Аркадий забросил палец в рот и задорно захрустел им, словно лошадь свежей морковкой.

Меня вырвало.

— Ишь как корежит демонюку-то поганого, — веселился Антип. — Чует, что скоро обратно в Ад вернется, шуликун.

— Человек он, только привкус странный, — резюмировал органолептический эксперимент доевший палец Аркадий, — будто химия какая в нем.

— Быват в войну германскими газами травленный? — встревожился Лукьян.

— Есть можно? — оценивающе спросил Григорий Иванович.

— С голодухи что угодно сожрешь, — философски ответил Аркадий. — Я когда в Париже учился, так там французы лягушек едят.

— Тьфу ты, пакость какая, — сплюнул Лукьян. — Я бы лягуху жрать не стал ни с какой голодухи. Вдруг это банник-чертеняка? Русалка тож может лягушкой оборотиться.

— В русалок я тоже не верю — отрезал Аркадий.

— Я бы тоже лягухой не оскоромился, — согласился Антип, — или ящеркой или змеей или иным каким гадом. Но и черта есть не стану. Кругом живых людишек полно, чтобы такой пакостью душу грязнить. Я жду суда Божьего и поганить душу свою не дам.

— Твое дело, — словно все для себя решив, отвернулся Григорий Иванович. — Нам больше достанется. Помоги Лукьяну с костром, а то и правда стемнеет скоро.

— Почему не в печи? — поинтересовался Аркадий. — В доме наверняка есть русская печь, в ней и запекли бы. Заодно бы переночевали.

— В пустой хоромине то ли черт, то ли сыч, то ли сам сатана, — перекрестился Лукьян. — Нехорошо в брошенном доме ночевать — домовой осердиться может, бед потом не оберешься. Да и правда, знать нечистое тута место, — показал стволом на висящего в петле. — Еще и удавленник тут рядом весне. Лучше не ночевать тамече, — он шмыгнул носом.

— Короче, — подбил итог Григорий Иванович, — быстро жарим этого. Едим, кто хочет, — выделил голосом, посмотрев на Антипа, — и выступаем.

— Вы что, совсем еб… сь?! — обрел я дар речи. — Вы совсем на голову больные?! Вы…

— Пасть ему заткни, — брезгливо велел главарь.

Антип, сильно размахнувшись, от души зарядил мне под дых, вышибив воздух из легких и вернув палку на место, с силой затянул удерживающую ее веревку.

— А зачем костер, Григорий Иванович? — Антип повернулся к главарю. — Байна натоплена, можно на калиннице его поджарить. Так быстрее будет.

— А ведь и правда, Григорий Иванович, — поддержал Лукьян. — Чего лишнее то делать? На каменке пожарим, в котле часть сварить можно. Что не съедим, с собой в дорогу возьмем. Кто знает, как там повернется? Можа и не поймаем никого в ближние дни.

— Хорошо, — после некоторого раздумья согласился атаман. — Волоките его обратно в баню и там забивайте. Антип, помоги ему.

— Я забить помогу, — с готовностью согласился Антип, — но есть его не стану. И вам не советую.

— Сами разберемся, — Григорий Иванович махнул Аркадию, и они вместе пошли к лесу.

Странная у этого Аркадия походка… — невольно подумал я. — Будто «голубой» идет…

— Опять? — посмотрев им вслед, брезгливо сплюнул Лукьян.

— Ничего ты не понимаешь, — с некоторым превосходством в голосе сказал Антип. — Мне Григорий Иванович сказывал, что это древний обычай: еще в Греции тамошние лучшие герои и богатыри так делали. И в Писании, — перекрестился, — про то же писано.

— Содом он и есть Содом, — покривился Лукьян.

— Темный ты, Лукьян, неуч. Сейчас все грамотные так делают: мужики с мужиками спят, бабы кофий пьють и раком дают.

— Я бы уж лучше с конем, чем с мужиком.

— Был у нас черемис один, так он с лощадями. Раз лошадь назад сдала и нутря ему подавила и кости помяла, — показал себе на живот и таз. — Дохтур ноги ему отчекрыжил по самое не балуй.

— Бог наказал, — сплюнул Лукьян.

— Знамо, неча хорошую кобылу зря портить. — Зевнул Антип. — Лучше нет молодой свежей девки. Еще некоторые вдовы-молодки хороши. После германской их полно в самом соку по деревне было. Нагнешь ее и…

— Хорош похабщину нести, зря время терять. Оглуши его слегка, чтобы не брыкался, да отвязывай.

Кулак здоровяка врезался мне в переносицу, наполовину выбив сознание. Меня отвязали, закинули мои руки себе на плечи, и потащили к недалекой бане.

— Погодь-ка, — замер перед порогом бани Антип, — а что ежели он баенник?

— Думаешь? — Лукьян с сомнением оглядел меня. — Вроде не похож…

— Была бы байна, а черти найдутся. Банник разный вид принять может. Хоть голого старика, хоть кабана, хоть собаки, лягушки, даже белого зайца. Я перед революцией, помню один раз пошел в байну мыться и не попросился. Помылся и смотрю: из-за печки кыха черная на меня глядит, и глазища, глазища здоровенные, что твои блюдца, зеленые. Испужался я, перекрестился, а он на полок и вскочил. Товды я задом попятился. Крещусь и пячусь. Так и вышел из парной, не кинулся он на меня, уберег Господь. Пришлось домой голым идти.

— То и обдериха могла быть, — задумчиво сказал Лукьян.

— Могла…

Они нерешительно стояли перед дверью.

— Мужики, отпустите, — всхлипнул я. — Я же свой, крещеный.

— Креста на тебе нет, — уличил Лукьян, — брэшешь ты.

— Что ты слушаешь нечистого? — Антип умело ткнул меня по почке. — Он тебе и не такого наплетет.

— Я в баню мыться просто крест снял, — ухватился я за призрачную надежду. — Я перекреститься могу…

Разбойники прислонили меня к бревенчатой стене бани и, отпустив, отошли на пару шагов, озадаченно рассматривая. Для страховки при этом держали меня под прицелом винтовки и обреза.

— Черт перекреститься не могёть, — озадаченно сказал Антип. — Так?

— Бачимо, — согласился Лукьян.

— Ежели он перекрестится, то он человек? Так?

— Знамо дело, — кивнул Лукьян.

— Крестись, паскуда! — щелкнул предохранителем. — А то стрельну!

Я перекрестился дрожащей рукой. Потом еще и еще. Бандиты не стреляли, и это крепило мою робкую надежду.

— Знать, впрямь крещеный, — обрадовался Антип.

— Да крещеный я, крещеный, — с облегчением выдохнул я.

— Это хорошо, — масляная рожа громилы просияла, — значит, тебя есть можно.

— Зачем? — обреченно спросил я. Надежда, кратко пискнув, умерла.

— Война войной, а обед по расписанию, — амбал степенно погладил живот. — Ладно на ночь горячего пожевать — кишки погреть. Стреляй его, Лукьян.

— Сам чего не стреляешь?

— Картечь потом выковыривать? Стреляй.

— Патрона жалко, — пожал плечами Лукьян. Щелкнул предохранителем, закинул винтовку на плечо. Вытащил из поясных ножен зверского вида нож. — Давай прирежем.

Я сжался, готовясь подороже продать свою жизнь. Скрипнула дверь бани, медленно отворяясь. Обрез и мигом сорванная с плеча винтовка жадно уставились в темнеющий дверной проем. Из бани вышла одетая в черное пыльное платье высокая сгорбленная женщина с каким-то угловато-перекошено-перекрученным лицом — будто оно побывало в сильном пламени, сморщившись как целлулоидная маска, и косящим левым глазом. Длинные черные косы, закинутые за плечи, касались пола. Женщина провела по побледневшим как мел бандитам ленивым взглядом, повернув голову, посмотрела на меня. В правом глазу ее плавали сразу два ярко-светящихся зрачка: зеленый и желтый. Я судорожно сглотнул. Задержавшись на мне, взгляд вернулся к испуганным мужикам.

— Накликали! — ахнул Лукьян. — Обдериха, — прошептал он.

— Ячична, — тихо возразил Антип и попятился.

Лукьян попятился следом. Женщина молча наблюдала за ними, покачивая в руке решето, оплетенное лебедой и крапивой.

— Стреляй, — посиневшими губами шептал Антип.

— Сам стреляй…

— Пулемет надоть…

Бандиты, не сводя со странной женщины глаз, пятились к пулемету. Я начал медленно смещаться влево вдоль стенки — подальше от входа в баню и то ли обдерихи, то ли ячичны. Заодно уходя из зоны поражения, если кто-то из бандитов все-таки начнет стрелять из пулемета. Там и до угла бани недалеко, а дальше… бежать, куда глаза глядят. Есть же тут где-то нормальные люди, которые не едят других людей. Не важно, красные или белые, лишь бы были людьми.

Из леса донесся дикий крик, а потом звук выстрела. Антип, уронив обрез, подхватил с земли пулемет, вскинул, давая очередь в женщину. Пули вышибли пунктир в бревнах левее женщины. Женщина небрежно взмахнула решетом, выплескивая жидкость… Антип страшно закричал, тая под каплями неведомой жидкости, будто снеговик под струей кипятка. Пулемет выпал из истаявшей руки, крик прервался, уцелевшая изъязвлённая половина громилы обрушилась грязной грудой на землю. Лукьян дергал затвором, выбрасывая давший осечку патрон.

Ноги мои сковало диким, первобытным ужасом и я застыл возле угла бани, в шаге от такой близкой и такой недосягаемой свободы. Лукьян бессильно задергал рукой, будто пытался перекреститься, но не мог.

— Пощади, хозяйка! — обоссавшийся Лукьян хлопнулся на колени. — Не убивай.

— Служить мне станешь? — надменно спросила женщина.

— Стану, стану, — закивал Лукьян.

С хрустом из зарослей проломился на поляну путающийся в спущенных штанах Аркадий, визжащий как поросенок, которого кастрируют. Над головой его виднелось сидящее на его плечах какое-то растрепанное, дико улюлюкающее существо, крепко вцепившееся острыми когтями в грязные волосы анархиста. Сделав пару шагов, Аркадий упал. Существо, напоминавшее покрытую длинной спутанной шерстью горбатую обезьяну с большим брюхом и торчащим не меньше чем на полметра похожим на мощный дубовый сук членом, увенчанным на конце изогнутым крючком, принялось сноровисто насиловать лежащего, разрывая ему задний проход. Анархист истошно закричал. Такого страшного крика мне не приходилось слышать даже в фильмах ужасов. Остро и резко запахло калом. Насилующее Аркадия существо засунуло руку ему в рот и вырвало язык, прекратив крики. Вытащило язык, помахало им как красной тряпкой и с аппетитом сожрало. Аркадий обмяк или потеряв сознание или умерев от болевого шока (или от внутреннего кровоизлияния, учитывая размер пениса чудовищного насильника).

Из-за деревьев метнулся язык пламени, сухо щелкнул выстрел. Насильник задергался и обмяк на Аркадии, уронив на анархиста простреленную голову. От леса, бережно придерживая рукой разорванный левый бок, помятый исцарапанный, с закушенной до крови губой, ковылял Григорий Иванович с наганом в руке. Наган плясал в дрожащей руке, но целился в женщину.

— Убей его, — буднично велела Лукьяну женщина, указав на приближающегося главаря.

Лукьян затравленно оглянулся, потом посмотрел на бесполезную винтовку. Вскочив, стремительно кинулся к валяющемуся на земле обрезу Антипа. Щелкнул выстрел, Лукьян нелепо взмахнув руками, рухнул на землю. Григорий Иванович, все так же переваливаясь и кренясь набок, неотвратимо подходил к нам. Женщина уронила решето, захохотала, хлопнула в ладоши и взмахнула странно удлинившимися руками, превратившимися в полете в толстых пестрых змей. Змеи, извиваясь, начали с хрустом и скрежетом грызть Григория Ивановича. Во все стороны полетели ошметки окровавленной плоти и костяная пыль, будто заработали две циркулярные пилы. Мужчина пошатнулся и тяжело оседая, влепил пулю прямо в приоткрытый что-то шепчущий рот женщины. С громким грохотом женщина-монстр опрокинулась на спину, скрывшись в содрогнувшейся бане. Наружу торчали только увенчанные похожими на конские копытами ноги. Змеи еще вяло шевелились, конвульсивно подергиваясь, но им уже было не до Григория Ивановича. Он лежал, истекая кровью, судорожно дыша, смотрел в вечернее майское небо. На разорванном боку вспухало и опадало окровавленное легкое, из истерзанного тела хлестала кровь.

Я, осторожно огибая змеи-экс-руки, приблизился к нему.

— Победил ты, черт, — прошептал Григорий Иванович.

На губах его возник кровавый пузырь и бандит умер.

— Не черт я… — обреченно оглядываясь, прошептал я.

Реальность обнажалась, ненужные пласты отваливались, будто с черепа под ударами лопаты. Наступала ночь, неизвестно какие еще ужасы таящая. А я был совершенно наг и беззащитен перед ней. Даже если одежду и обувь сниму с мертвецов и заберу оружие, то что я могу сделать в чужом времени, залитом кровавым заревом Гражданской войны? Это только в дурацких книжках попаданец из будущего всегда удачно устраивается в прошлом, а в жизни все гораздо страшнее. Оказался не в Тридевятом царстве, как мой мультипликационный тезка, а в гостях у сказки. Причем в натуральной сказке, цензуре не подвергшейся. Так вот с какой нечистью наши предки встречались в жизни. Да и люди тут местами не лучше нечисти…

Пахло бойней, мочой и говном. Вот оно какое, настоящее прошлое… Я поднял выпавший из ослабевшей ладони мертвеца наган. За спиной послышался какой-то шум. Я медленно обернулся. Удавленник, слепо пялясь в меня выклеванными глазами, начинал выбираться из петли…

Зеленый четверг

Рассказ написан на конкурс фэнтези «Или оно» сайта «Квазар»

Ранее публиковался в сборнике «Соскучились, диабетики?»

— Неплохой дом, — Федя довольно потер руки, — можно сказать, выгодное приобретение за сущие копейки.

— Есть такое, — согласился я, начиная собирать вычищенный карабин. — Надо только забор будет вокруг сада сделать.

— Наймем бригаду гастеров, и все дела. — Младший брат прямо лучился энтузиазмом. — Можно хоть прямо сейчас, — он наклонился к ноуту и задорно затрещал по клавишам. — Сейчас, с этим кризисом, полно желающих буквально за еду работать.

Федя с ноутом был мозгами, я, с отцовским ружьем и карабином, — мускулами.

— Особо светиться не стоит, — слегка осадил я, — не надо привлекать внимание. Мало ли как местные жители отреагируют?

Федя пожал плечами: на местных ему было ровным счетом плевать. Мы для того и решили перебраться в деревню в пригороде, чтобы меньше париться из-за назойливых любопытных соседей. В городе они уже начали что-то подозревать. Хорошо хоть с карантином и самоизоляцией соседям, родственникам и друзьям семьи было некоторое время не до нас. Зато как только летнее солнце остановило пандемию COVID-19, мы взяли ноги в руки, собрали имущество в охапку (точнее в автомобильный контейнер) и свалили из города. Благо, оформление сделок купли-продажи и свидетельства о собственности в электронном виде позволили все провернуть без шума и пыли. Федя, оформив на папашу ЭЦП, ловко продал квартиру и купил дом в деревне.

Дом был хорош: большой щитовой, обложенный кирпичом, с большим огородом, кучей разных хозяйственных построек, огромным, похожим на бомбоубежище, погребом и даже с баней. Еще и мебель с посудой остались. Да и стояло все это великолепие в огромном яблоневом саду, правда, его принадлежность к дому была спорной. Обошлось все хозяйство и правда в сущие по нынешним временам гроши. А все из-за весомого снижающего цену фактора — самоубийства прежнего хозяина дома. Наследники были рады избавиться от дома с нехорошей славой. Впрочем, нас с братом такие мелочи не смущали — у нас своих «скелетов в шкафу» хватало и приведение висельника нас не пугало.

— И главное, — не унимался Федор, — какие перспективы: тут нас никто не знает, докучать не будет.

— Сельские обычно любопытны, — возразил я.

— В крайнем случае, пустим слух, что болеем коронавирусом.

— Опасно, народ темный — могут и сжечь.

— Могут… — почесал затылок Федя.

— Пошли посмотрим, где закопать сподручнее, — пряча вычищенное и заряженное оружие в чехлы из-под спиннингов, предложил я.

Сад был довольно запущенным, с густыми кустами, росшими меж посаженных ровными рядами яблонь, и высокой травой, местами едва ли не выше нас.

— Здравствуйте, — из-за густых кустов, окружающих сзади наш туалет, вышел паренек, примерно помоложе Федькиного возраста, в перемотанных синей изолентой очках с толстыми линзами, клетчатой кепке с накладными желтыми кудрями, похожими на львиную гриву и в надетом на шею хомуте. Держа перед лицом небольшую борону, он смотрел сквозь нее на нас. Покачав бороной перед лицом, прислонил ее к стене туалета.

— Я Пашка, — протянул руку. — Мы вон там живем, — показал в сторону дороги, — следующий дом за Кобаном.

— Кабаном? — уточнил Федя.

— Сосед ваш, Колька Кобан.

— Кабан?

— Нет, Кобан, через О. Фамилия такая.

— А я Федя, — представился брат, пожимая ладонь Пашки.

— Я — Володя, — в свою очередь пожал я руку странному пареньку.

— Вы же теперь тут живете?

— Ну мы, — согласился Федя.

— Вот, — он достал из висящей на широком ремне через плечо полотняной сумки хлеб и сало, — принес.

— Нам? — удивился я.

— Нет, дяде Васе.

— Кто такой дядя Вася? — спросил Федя.

— Тот, кто до вас здесь жил. Он повесился.

— Зачем ему хлеб и сало, если он повесился? — Федя помотал головой.

— Треба неупокоенному покойнику еды принести, вроде как поминки по нему справить. Вы на стол положите, скажите, что от меня, и на ночь оставьте. Он разберется.

— До того как повесился, дядя Вася кем был? — решил на всякий случай выяснить я.

— Он раньше в городе был начальником. А потом тут дом построил, хотя ему советовали не строить тут.

— Почему?

— Потому, что на пожарище плохо строить. Тут лет десять назад дом директора сгорел. Ну и в целом место нечистое.

— Почему? — спросил Федя.

— Тут раньше жили, Романины. Батя, Виктор Владимирович, директором был, а Вася и Димка — дети. Батя умом тронулся и тетю Таню зарезал с Димкой, а Вася Виктора Владимировича застрелил. У них ружье было.

— Посадили его? — спросил я.

— Нет, он застрелился сам потом, — местный закусил губу.

— Зачем? — попятился Федя.

— Он тоже с ума сошел, когда увидел, что батя тронулся. А потом другая семья, другого директора. Они все и сгорели.

— А дядя Вася тут при чем?

— Вроде как он дальний родственник им был и все унаследовал. Сгорел только дом, а все постройки остались нетронутыми. Не знаю точно, короче, но дом он точно такой же построил, как у Романиных был, и жил в нем три года. А потом, ну… — махнул рукой, — вы знаете. Вы это, только не забудьте сказать, что это от меня, а то мало ли…

— Не забудем, — обнадежил странного паренька Федя. — Не переживай.

— Я просто удавленников боюсь, — Пашка шмыгнул носом. — Меня ими еще в детстве бабушка Дуня пугала. Мертвецами этими заложными…

— В смысле? — не понял я.

— Мертвяки такие заложные. Ну, в лесу там заблудившиеся или родителями проклятые или те, кого черти украли или кто некрещеным помер. Или вот еще бывает, что маленького мамка во сне случайно задавит. Вот они все после смерти и живут с чертями вместе, служат им.

— Это где они живут? — уточнил я.

— Под землей, в пещерах, или в стоячей воде: омутах, бучилах, прудах, озерах — если вода застоится. Еще в болотах, оврагах, трясинах, глубоких логах, в чащобах и буреломах.

— А бучило — это что такое?

— Это когда луг весной заливает в пойме, а потом вода уходит, а в глубоких ямах остается. Вот это бучило и есть.

— А как они чертям служат? — продолжал я расспросы.

— В основном, черти на них ездят, как пастухи на лошадях, потому что заложные после смерти бегают очень быстро, бывает быстрее даже чем машина. Но бывает, что и пакостят живым, особенно родным и знакомым, по указке чертей. А еще бывает, что клады охраняют. Но… но у нас нет в округе кладов. Но… Семик сегодня. Вы осторожнее.

— Чего? — не понял Федя. — Что сегодня?

— Семик, Зеленый четверг. Он еще и с Русальной пасхой совпал в этот год.

— И что? — спросил я.

— Русалки могут напасть.

— Чего?! — Федя от удивления выпучил глаза. — Какие к черту русалки?

— Видимо местный обычай, — вслух рассуждал я. — Традиционный обряд какой-нибудь.

— Это если женщины заложные, то становятся русалками. Сверху они как люди, снизу — рыбы. Бегают по лесу голые, еще и на ветках деревьев сидят и качаются, особенно березовых. Еще, когда рожь цветет, они по ней гуляют большими шайками, смотрят, чтобы никто колосья не ломал. Они могут в лесу поймать на Русальную неделю и, если кто сдуру к ним подойдет и попадется, до смерти защекотать.

— А в саду могут? — спросил Федя.

— В таком как ваш, — Пашка оглянулся, — могут… И кого защекочут до смерти, тот сам станет русалкой.

— Как я могу стать русалкой? — нахмурился Федя. — Я же мужчина.

— Станешь водяным, — не растерялся Пашка. — А вот из потерчат другие русалки выходят: мавки или еще навки их называют. Но это совсем другое дело…

— Почему так? — спросил я.

— Они когда маленькие, то кричат мау, вроде как кошки, — поправил на переносице очки. — А ночью кричат: гу! гу! Сзади, на спине, у них кожи нет и будто прозрачные они: уся нутрянка видна.

— Если русалки снизу как рыбы, то как же они по лесу ходят? — спросил я, вспомнив сказку Андерсона.

— На Русальную неделю у них ноги делаются, — серьезно объяснил Пашка, — и они сигают, как лоси. А еще хвост не у всяких русалок бывает, а в основном у фараонок, что из преследователей Моисея сделались, в Червном море утонув. Они в хорошую погоду выскакивают из реки и кричат: «Царь Фараон в воде утонул». По осени фараонки в лягушек оборачиваются, поэтому лягушек бить нельзя. А у обычных русалок чаще ноги, как ноги, вполне человеческие. От них надо с собой полынь и любисток носить.

— Зачем?

— Она у тебя спросит: «Полынь или петрушка?». Если ответишь «полынь», то будешь живой.

— А если «петрушка»? — уточнил Федя.

— То хана тебе, налетят всем скопом и защекочут насмерть! Тут уж утекай со всех ног! Еще хорошо водку на полыни настоять и пить по утрам натощак грамм по пятьдесят.

— А что такое Русальная неделя?

— Это когда у русалок Пасха. А мавки могут и голову отрезать. Еще могут глаза тебе назад переставить и голову перевернуть.

— Это как?

— Вот так, — Пашка надулся и страшно выпучил глаза, — только в обратку. Если вы мне не верите, то я так скажу: у бабки Храмченковой в прошлом году гуси остались на озере ночевать на плаву. Так русалки им так крыло на крыло завернули, что те сами крылья не могли расправить. Про то все в округе знают и любой вам подтвердит, кого не спроси.

— Спросим, — с непонятной интонацией пообещал Федя. — Будь спокоен.

— А я и так спокоен. И вот еще что… Родителям не говорите, могут не разрешить.

Мы с братом посмотрели на дом.

— Не волнуйся, — тихо сказал Федя, — разрешат.

— А хомут тебе зачем? — спросил я.

— От огненной, — непонятно ответил Пашка.

— Что такое огненная? — не понял я.

— Огненная — это лихорадка, когда человек горит весь от огня внутреннего, вот и прозвали огненной.

Мы с братом переглянулись.

— Лихорадка лошадей боится, — видя наше недоумение, начал объяснять Пашка.

— Так это же хомут, а не лошадь, — уличил Федя.

— Все конские принадлежности к коню приравниваются. Как больной лихорадкой лошадь или хомут увидит, так его сразу начинает корчить и ломать.

— Мы здоровы, — нахмурился Федя.

— Вижу, — серьезно кивнул Пашка. — Но профилактика еще никому не повредила. Мою тетку, Лену, как позапрошлый год лихорадка прихватила, так ей конскую голову клали под подушку и за три дня все как рукой сняло. С тех пор не болеет.

— У меня бы тоже сняло, — согласился Федя, — если бы мне такую пакость под подушку впихнули. А где вы ее, голову, взяли?

— У лошади, — Пашка взмахнул рукой. — Где же еще?

— Действительно, — подмигнул мне Федя. — Где же еще?

— Еще можно вещи лихорадочного отнести не вербу, повесить. Еще можно восковые шарики из свечки, что на Страстной четверг освящена, носить, навроде бус на шее. Или ежиное сало, но брать нужно ежа со свиной, а не собачьей, мордой. И лягушками лечат, потому что у них кровь холодная, лихорадку вытаскивает из больного. Еще от лихорадки можно куриный помет настаивать и пить. Он и от пьяного буйства хорошо помогает, вот только вонючий без меры, не всякий без привычки пить сможет.

— Ясное дело.

— А когда выпьет, из него болезнь в виде черного дыма вылетает.

— Откуда вылетает? — переспросил Федя.

— Известно откуда, — поджал губы Пашка. — Откуда надо, оттуда и вылетает. Еще от лихорадки хорошо на ольховый пень сесть, но только чтобы свежий был, от недавно срубленной ольхи.

— Нам лихорадка не грозит, — беспечно отмахнулся Федя.

— Не говори так! — испугался Пашка. — Лихорадки у порога каждого дома живут и у вашего дома тоже.

— А борона тоже от лихорадки? — решил я сменить тему.

— Что нечистая сила боится бороны — общеизвестный факт, — будто повторяя чьи-то слова, важно сказал Пашка, тряхнув накладными кудрями. — Между прочим, ежели надо без последствий подсмотреть за действиями ведьмы или домового или лешего, то надо смотреть сквозь борону: видно отлично, но без ущерба, вроде как солнечное затмение через закопченное стеклышко наблюдаешь.

— Продуман ты, — уважительно сказал Федя.

— Вот, возьмите, — Пашка достал из сумки и протянул нам крашеное в желтый цвет яйцо.

— Зачем? — Федя не спешил брать непонятный предмет.

— Тоже повесившемуся передать? — я тоже не спешил брать яйцо: кто их, деревенских, знает?

— Нет, — потеребил очки на переносице. — Это вам. На всякий пожарный случай. Положено в Семик яйца в желтый цвет красить.

— Есть его хоть можно? — Федя всегда был голоден. Весь в папашу.

— Лучше не надо, — покачал головой Пашка. — Берите, пока сгодится, а я вам позже полынь и любисток принесу.

— И борону, — нехотя взяв яйцо, усмехнулся Федя.

— Бороны у вас свои есть. Посмотрите в огороде под окнами.

— Что они там делают? — удивился я.

Насколько я разбирался в сельском хозяйстве, боронам под окнами делать было нечего.

— Еще при Романиных их клали зубьями вверх. От нечистой силы. Жена Романина.

— Странная какая-то… — задумчиво сказал брат.

— Она еще и старую обувь в курятнике ставила.

— Зачем? — удивился я. — Чтобы куры лучше неслись?

— Причем здесь куры? — нахмурился Пашка.

— Зачем тогда ставила? — поддержал меня Федя.

— От происков домового.

— У вас еще и домовые тут есть? — присвистнул Федя.

— Не свисти, денег не будет. У нас все есть, но про домового расскажу в другой раз.

— Не деревня, а «заповедник гоблинов».

— Гоблинов тут отродясь покамест не водилось. Если только вы привезли… — нехорошо посмотрел на нас.

— А зачем у вас в деревне старые лапти на столбах заборов висят? — спросил Федя.

— Отопки? Это чтобы дом и подворье от сглаза уберечь, скотину неизуроченной сохранить.

— Почему лапти? — удивился я.

— Так еще старики учили: как кто увидит лапти да подивится, зачем они висят, так уже и сглазить ничего, значится, не сможет. Ладно, мне пора.

Он подхватил борону и развернулся.

— Погоди, — окликнул брат.

— Что? — обернулся Пашка.

— А это у тебя что? — Федя показал на привязанную к перекинутой через шею бечёвке непонятную кость, болтавшуюся на груди паренька.

— Это челюсть первой пойманной щуки — для защиты от бесов и всякого зла. Еще чтобы змея не укусила. Вам такую же надо над входом в дом повесить…

— Мы подумаем, — прервал я.

— Подумайте. — Он ушел.

— Псих, — сделал вывод Федя. — Пришел посмотреть, где что плохо лежит. Ночью нагрянет с кражей. Собаку что ли завести? — задумчиво посмотрел на меня.

— Где мы собаку возьмем? Местную брать нет смысла — она на своих лаять не будет. А ехать за собакой в город — лишний раз светиться.

— Это да, — согласился Федя. — Лишний раз светиться нам не к чему.

Мы обернулись и посмотрели на дом.

— Сейчас опасно, — решил я. — Вдруг он где-то поблизости спотыкается?

— До темноты ждем?

— Да.

— Может проще в огороде?

— Не надо. Решили в саду, так в саду.

— Ок.

Яму выкопали ближе к вечеру.

— Давай перед тем, как их притащим, по саду пройдемся, посмотрим, чтобы никто не шнырял, — предложил я.

— Давай, — согласился Федя, ставя лопату и поднимая прислоненный к жерди ограды чехол.

Мы не спеша шли вдоль ограды, оглядываясь по сторонам. Федя шальными глазами посмотрел мне за спину. Я оглянулся и наткнулся еще на один взгляд — мутный. На столб ограды была насажена голова Пашки. Мутные глаза слепо смотрели сквозь залитые кровью очки в нашу сторону. Под столбом валялась погнутая борона с отломанными зубьями. Я вспомнил недавний разговор с мертвецом и почувствовал, как волосы встают дыбом.

— Голова, — наконец сказал Федя. — Может, это русалки его?..

— Когда щекочут, то голову не отрывают… — возразил я.

— Ну… это да… А если мавки? Он же говорил…

— Ну… не знаю…

— Он слишком много болтал, — раздался сзади приятный женский голос.

Мы с братом едва не подпрыгнули от неожиданности и резко развернулись. Перед нами стояла очень красивая молодая бледная женщина в светлом полотняном платье, с длинной перекинутой через плечо русой косой, вокруг которой громоздилась копна распущенных волос, вся обвешанная венками из ржи, веток и васильков. Руки, по локоть открытые короткими рукавами платья, были испачканы кровью.

— Это вы его? — подчеркнуто вежливо спросил Федя.

— Я, — смущенно улыбнулась женщина, показав красные зубы, и слизнула с левой ладони кровь Пашки. — Долго он от меня бегал, паршивец. Добегался.

— Понятно, — кивнул брат. — А, собственно говоря, за что?

— Я же сказала: болтал много.

— Тоже ясно, — опять кивнул Федя. — Длинный язык еще никого до добра не доводил. Скажи, Володя.

— Есть такое, — согласился я, слегка приоткрывая чехол.

— А вы что, — удивилась женщина, широко распахнув ярко-васильковые глаза с двойными желто-зелеными узкими зрачками. В глазах ее плясали наши с братом перевернутые вверх ногами отражения, — меня разве не боитесь?

Мы с Федей переглянулись.

— Совсем не боитесь? — улыбка женщины выцвела. — Нас положено бояться. — Теперь на месте улыбки проступил злобный оскал.

— Мы люди приезжие, — дипломатично выставил ладони вперед брат, — в ваши дела и разборки не лезем.

— Не боитесь?

— Мы сами по себе, — пожал я плечами. — Вам не мешаем.

— Я мавка!!! — взревела женщина. — Вы должны трепетать передо мной, черви!!!

— Тяжелый случай, — с сожалением вздохнул брат, тоже приоткрывая чехол.

— Можно сказать — клинический, — поддакнул я.

— Да я вас!!! — мавка сорвалась на визг и, угрожающе растопырив руки, медленно пошла на нас.

Я вырвал из спиннингового чехла карабин, Федя — ружье. Выстрелили мы практически одновременно. Картечь смачно шлепнулась в грудь, пуля карабина звонко вошла в череп. Мавка рухнула навзничь. Я, подойдя поближе, влепил контрольную пулю в голову сбоку, повыше уха, подыхающему мифологическому персонажу.

— Вот же дура, — Федя подобрал гильзы моего карабина. — Теперь из-за нее еще одну могилу копать придется.

— Бросим ее вместе с родителями и все дела, — предложил я.

— Думаешь?..

— А что тебя смущает?

— Вроде как они нам родные, а она чужая, — Федя задумчиво почесал затылок. — И вообще, она не человек… Хотя, — махнул рукой, — оно и ладно. Вместе закопаем. А с этим что будем делать? — показал на голову на столбе. — Тоже с ними закопаем?

— Нет, — я покачал головой. — Его же будут искать. Так?

— По идее — да.

— Значит, выкинем голову куда-нибудь подальше, чтобы на нас не подумали, и все дела.

— Ок, давай только сразу закапывать, — брат озабоченно посмотрел на темнеющее небо, — а то к вечеру сильный дождь обещали.

— Дождь — это хорошо, — пряча карабин в чехол, сказал я, — лишние следы смоет.

Брат присел возле убитой и вытащил из кармана нож, открыл его.

— Ты что задумал?

— Платье будем резать.

— Зачем?

— Проверим… — Федя легким движением распустил платье вдоль позвоночника. — Смотри, не соврал дурачок: правда все внутри видно…

— Хорош развлекаться, нам ее еще убирать. Пошли.

Возвращение

Рассказ написан на конкурс фантастики «Квазар» сайта «Квазар»

Витек задумчиво созерцал крупные дождевые капли, неспешно сползающие по экрану оконного стекла. На улице лениво шел дождь, на душе было тоскливо после вчерашнего. Вчера Витек с Михалычем совершили вылазку за восемь километров — в Крюково — на центральную усадьбу и удачно нарезали у местного фермера Евтеича два мешка ядреной, тяжеловесной, как литые гири в ротном спортуголке, капусты. Такая капуста была только у Евтеича.

— Квазар, — объяснял любопытным фермер, — это в космосе штука такая, маленькая и плотная. А у меня капуста плотная и тяжелая, что твой квазар. Сорт такой. Говорят, ее сам Вавилов вместе с Чижевским вывели, но это скорее всего слухи сплетни.

— Так ты не агроном, — смеялся Михалыч, — а астроном.

— Отчасти, — улыбался Евтеич.

Капусту «Квазар» друзья-приятели сбыли бабке Марье, известной на всю округу своей склочностью и умением квасить капусту. Говорят, в прежние, союзные еще времена, аж из самой Москвы белокаменной на черных «волгах» гонцы приезжали, покупали квашеную капусту для членов Политбюро. За то и была назначена бабке Марье персональная пенсия и вручено звание «Ветеран труда». Даже и в нынешние времена ее не забывали, не зарастала к ней народная тропа: в деревне некоторые старухи судачили, что когда снимали фильм «Ширли-Мырли», то капусту купили у Марьи. Но это скорее всего точно были слухи сплетни.

Бабка Марья, хоть и склочня известная, однако же за капусту приятелей отблагодарила, не поскупилась: выставила две бутылки капустного самогон, чистого, как слеза зеленоглазой комсомолки, и на закуску пожертвовала глубокую глиняную миску, полную своей прошлогодней квашеной капустой.

Вот Витек с Михалычем и погуляли чуток с щедрот бабкиных. А так он малый хороший, малопьющий и в характеристике положительно прописан. В армии даже заместителем «комода» был. Просто тоскливо в деревне: из развлечений лишь телевизор, вторую неделю ничего не показывающий (балакали, что это то ли из-за озоновых дыр, то ли из-за санкций, а то ли из-за цифрового телевидения), да субботние танцы в Крюково, с практически непременной незлой дракой с местными. Сегодня как раз суббота, но шлепать восемь кэ-мэ по вонючей липкой грязи желания не было. Глядя на эту грязь сразу становилось понятно, почему в ней в войну застревали и тонули немецкие танки — она их просто жадно и ненасытно пожирала. А трактор гонять — не те нынче времена. Это при Союзе, старики говорят, солярки и прочего ГСМ было хоть залейся, а теперь рынок, и те, кто в него не вписался, вынуждены топливо экономить. Да тут еще и кризис очередной, будь он неладен.

Короче, субботний день, который согласно золотым словам районного батюшки отца Пахома, предназначен для отдыха от трудов праведных, был безнадежно испорчен. Временами Витек жалел, что после срочки не остался в армии на контракт, как старший друган Леха. Тот хоть и потерял в одной из «горячих точек» руку, зато теперь получал пенсию, позволяющую по местным меркам чувствовать себя кумом королю и сватом министру. Вот только и Леха укатил в ветеранский санаторий по бесплатной путевке. Тоска… Летом еще дачники приезжают, городские — купили восемь брошенных изб и живут. При них хоть какое-то развлечение: помочь, где что, послушать рассказы о городской суете, чайку аль кофе неспешно попить. А нынче, осенью…

Дверь деликатно приоткрылась, в горницу проскользнул Михалыч: юркий и говорливый жилистый мужичонка, умеющий и руки применить на любое дело и язык имеющий хорошо подвешенный.

— Здорово, Витек, — Михалыч бесшумно плюхнулся на старый деревянный стул с гнутоклееной спинкой.

Бабушка Праксинья говорила, что стул еще из разграбленной барской усадьбы, но ей мало кто верил.

— Привет, Михалыч.

— Скучаешь?

— Ну так…

— Муторно? — Михалыч был смышлен и догадлив.

— Есть такое, — кивнул Витек.

— На танцы не пойдем? Дождь вроде затих.

Тащиться на танцы, вырывая из цепких объятий грязи усталые ноги и рискуя остаться без резиновых сапог, не улыбалось.

— Да ну их. По такой погоде будем мокрыми, как утки.

— У селезней потенция хорошая, — подмигнул Михалыч. — Как раз придем к крюковским утицам.

— И придем грязными, как свиньи.

— Хорошо, убедил. Тогда есть другое предложение — сходить к бабке Марье за капустной.

— Денег нет, а так не нальет, — вздохнул Витек.

— Нальет, — горячо заговорил Михалыч, — мы же не просто так, а авансом. Сегодня она нам нальет, а завтра мы еще капусты притащим.

— А если не притащим?

— Притащим, у Евтеича еще много «квазара». Ты и сам видел.

— Ладно, — подумав, решил Витек, — телевизор все равно не показывает, пошли к бабке.

Бабка Марья жила в некотором отдалении от деревни, в березовой роще, и хотя небо слегка прояснилось, Витек успел несколько раскаяться в своей скоропалительности, с ног до головы окаченный потоком дождевой воды с неосторожно задетых березок. Хитрый Михалыч предусмотрительно шел вторым и пострадал меньше.

— Говорят, Марья ведьма? — спросил Витек без всякой задней мысли, просто чтобы что-то спросить.

— Еще какая. Еще какая. Вот помню… — Михалыч замолчал и остановился.

— Ты чего? — оглянулся на него Витек.

— Там… — Михалыч тыкал пальцем в небо.

Витек опять оглянулся и попятился: по небу летели ступы!

— Шабаш! — парень аж присел. — К бабке Марье ведьмы слетаются!

— Какие ведьмы? — Михалыч быстро пришел в себя.

— В ступах…

— Это не ступы, это бочки. Эти, как их? Вспомнил! Пепелацы!

— Так что получается? Братья по разуму прилетели?

— Ну, — Михалыч закурил самокрутку, — получается.

— А чего не в Белый дом? — обычно не курящий на трезвую голову Витек протянул руку.

— Так в Америке же этот, кризис, Обама с Трампом устроили. Вот и прилетели инопланетники к нам, — Михалыч охотно поделился самокруткой и дал спички.

— Почему же тогда не в Кремль?

— Видать, бабки Марьи капуста и у инопланетян ценится. Все ж таки, братья по разуму.

Приятели переглянулись, чувствуя небывалый прилив гордости за малую родину и способную односельчанку.

— Вот оно как, вишь, решили поддержать отечественного производителя.

Витек закашлялся и вместе с дымом, проникшим в легкие, в мысли его проник червячок сомнения.

— Слышь, Михалыч, а если это вторжение?

— Ты чего? Какое еще вторжение? Кому надо в нашу глушь вторгаться?

— А если они уже всех захватили, а до нас только теперь добрались?

— Не знаю, — Михалыч задумчиво прикурил следующую самокрутку, — сомнительно как-то. Если бы было вторжение, то была бы паника, пожары там… — замолчал, глядя в сторону Крюкова.

Виталий посмотрел туда — в небо поднимались черные дымные столбы.

— Крюково горит?

— По ходу, да, — Михалыч затушил окурок о березовый ствол. — горит… Значит, — он решительно посмотрел на Витька, — вторжение. Что будем делать?

— Ты беги назад, народ поднимай, а я поближе подползу, рекогносцировку проведу.

Михалыч растворился в жухнущих березовых листьях, а Витек, вспомнив пригодившиеся армейские навыки, начал осторожно красться вперед. Двор бабки Марьи стоял на поляне, где обычно паслась вредная коза Машка. Сейчас поляна была заставлена бочками. Когда пепелацы висели в воздухе, размер был непонятен — не с чем прикинуть масштаб, но сейчас Витек оценил размер — самые натуральные бочки, только большие. Не утерпев, подкрался к крайней и колупнул — деревянная клепка. Может, бабка выставила под дождь? Может, ничего страшного? Но как она в одиночку такие громадины ворочала?

— Чего шаришься, примат? — грубо прошелестело сверху.

Витек резко задрал голову и замер. На бочке сидел крупный кочан и смотрел на человека злыми зелеными глазками. Помимо глазок говорящий кочан имел тонкие ручки и заложенные одна на другую ножки в ботиночках. По диагонали его пересекала на манер перевязи золотая лента из какой-то ткани. Витек сглотнул, почему-то вспомнив Шалтая-Болтая из книжки про Алису.

— Чего пялишься, обезьяна?

— Это вы мне? — прохрипел пересохшим горлом парень.

— Тут есть другие обезьяны, кроме тебя?

— Э-э-э…

— Чего мекаешь, баран?

Витек на барана обиделся, но решил пока виду не подавать.

— Это вы того?.. — обвел рукой бочки. — К нам в гости прилетели?

— Мы прилетели к себе домой, а вас, квартирантов теплокровных, козлов безрогих, загоним обратно в стойла. Загадили тут все за тысячи лет.

— Ты это, насчет стойла, — в Витьке начала закипать злость, — базар фильтруй. А то… — договорить он не успел.

Правая рука сама собой врезалась в лицо, в кровь разбив губы и нос.

— Сам фильтруй, обезьяна!

Из-за бочек юркими колобками выкатились еще несколько кочанов.

— Шовинист неполноценный, — охарактеризовал одноплеменникам Витька Шалтай-Болтай и вальяжно махнул ножкой, — тупиковая ветвь эволюции. Надо тебя разделать как проклятую старуху.

Ноги против воли понесли Витька к дому. Парень замер перед крыльцом, вдыхая кровоточащим носом резкий запах бойни, не в силах отвести взгляд или закрыть глаза от страшной картины: распятого на деревянных ступенях крыльца искромсанного в лохмотья тела бабки Марьи. Рядом лежало изломанное тело козы.

— За что? — оказывается, язык Витьку еще подчинялся.

— Она заплатила за свои преступления против нашего народа, — Шалтай-Болтай повис в воздухе на уровне лица Витька.

— А коза?! — закричал парень.

— Она пожирала части тел наших собратьев! И заплатила за это! И вы, вы все заплатите!!!

— Какие преступления?!

— Старая тварь убивала и квасила наших собратьев, потерявших на Земле способность к речи и движению. Но они все! Все чувствовали!

— Так все капусту едят, — прогундосил Витек и сразу же поплатился, крепко отвесив сам себе плюху.

— За тысячи лет вы, наши рабы, взбунтовались! Вы, обезьяны, превратили капустный Рай на Земле в капустный Ад, загнав наших собратьев в резервации — огороды и устроив геноцид! Массовое пожирание! Вы забыли, кто дал вам разум! Неблагодарные теплокровные твари!!!

— Вы дали нам разум?! — казалось, после говорящего кочана Витька уже ничем не удивить, но оказалось, что еще можно.

— А ты что же думал, обезьяна облысевшая, что вы сами поумнели? — пафосный кочан верещал, будто заживо затягиваемая в мясорубку крыса.

— А как эта… эволюция? — Витек напрягся, вспоминая школьные уроки. — Дарвин?.. естественный отбор… все дела?..

Вот и пригодились нежданно-негаданно школьные уроки.

— Эволюция, Дарвин, естественный отбор, все дела! — передразнил Витька противный кочан, напомнив парню любимого бабкой Витька юмориста Юрия Гальцева. — Какая эволюция?!! Какой естественный отбор?!! Ты себя в зеркале видел?! Какая эволюция тебя может разумным сделать?!! О мой лист! Да скорее бы произошла эволюция палки-копалки! Мы, все это мы! Мы привезли вас, козлов безрогих, на эту планету! Мы, мы, пустили вас пастись в этот благословенный огород! Даже в ваших сказках наш мудрый образ остался под видом Колобка. Без нас бы вы до сих пор скакали по джунглям. И как вы нам отплатили? Во что вы выродили наши похоронные церемонии? В квашение с последующим пожиранием тел!!! А священный ритуал гол-у-бэц извратили в мерзкие голубцы!!!

— Мы же не знали, — ноги предательски подломились, и Витек оказался позорно стоящим перед наглым овощем на коленях.

Настолько убедительно звучали слова кочана, будто тяжелыми кирпичами падая в оголенный и беззащитный перед пришельцем (или Хозяином) мозг Витька, что казалось, как ни противно, что кочан прав.

— Незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение! — гремел кочан-обличитель. — Теперь мы вас самих заквасим!!!

Кочан разорвало в клочья, из рощи запоздало прилетел звук ружейного выстрела. Путы чужой воли исчезли и Витек, подхватив скользкий от крови бабки Марьи старый источенный нож, торчащий из ступеньки, вскочил на ноги и, не рассуждая, воткнул его в ближайший кочан. Дальше закружилась свистопляска: гремели выстрелы, картечь рвала капусту, сверкали ножи и топоры в крепких мозолистых руках, мычали очумелые коровы. Витек рубил направо и налево, кроша инопланетную капусту «в капусту». Хлопнуло и полыхнуло, чадно занялась от импровизированного «коктейля Молотова» одна из летающих бочек, за ней другая. Растерявшие спесь кочаны в панике метались вокруг, крутились под ногами, попадая под тяжелые от налипшей грязи сапоги. Потом в голову Витька с хрустом прилетело литое капустное ядро и парень потерял сознание, опрокинувшись на грязную землю.

В себя пришел от вылитой на лицо жидкости. Даже застывшая в носу кровь не помешала унюхать тонкий аромат «капустной». Витек открыл глаза — алыми углями тлели в ранних сумерках пепелацы пришельцев, пахло горелой капустой, сгоревшей солярой и свежей кровью.

— Живой? — Михалыч протянул руку, помогая Витьку подняться.

— Вроде, — парень встал и огляделся. — Победили мы?

— Да, — Михалыч надолго приложился к горлышку зажатой в левой руке бутылке зеленого стекла. Отнял ото рта. — Хлебни, помяни бабку Марью и козу Машку.

Витек послушно приложился к горлышку. Полегчало.

— Тимофеича и Оксанку Косую тоже убили, — буднично рассказывал Михалыч, — а Кольку Чуркина его же мамка на вилы и подняла.

— Они, капусты эти, могли человеком управлять. Меня тоже заставили всю рожу себе расквасить.

— Иди ты? — вяло удивился Михалыч и забрал у Витька бутылку.

— Честное слово, — Витек неожиданно перекрестился.

— Надо же, — Михалыч поскреб затылок и отхлебнул капустной, — кто бы мог подумать…

— И что теперь?

— А не знаю я. В Крюково звонили — Евтеича это хозяйство горело. Все сгорело дотла, вместе с ним и семьей, с детишками… — отхлебнул. — Земля им пухом.

— А вторжение? — Витек забрал бутылку и тоже хлебнул за упокой души Евтеича и его домочадцев.

— Никто ни про какое вторжение не знает, — Михалыч пожал плечами, — никто. Короче, мы тут меж собой посудачили и решили: наших похороним, а эту пакость сожжем. И будем жить дальше.

— А как же контакт? Инопланетяне? Межзвездные перелеты? Мы же не одни во Вселенной!

— Едрена кочерена! В гнилую кадушку таких инопланетян!!! Даром нам такие братья по разуму не нужны!!! Кочерыжки проклятые!!! Да и нам все равно никто не поверит, сгоряча всех порубали, не осталось никого.

— А бочки эти? Пепелацы?

— А что бочки? Горели как обычные.

Подошел облепленный рваными капустными листьями дед Поликарп, с бензопилой «Дружба» в руках:

— Ну что, сынки, победила «Дружба»? — он поставил пилу на землю, забрал бутылку, приложился и одним глотком допил.

— Победила, — в один голос сказали Витек и Михалыч.

— Вот и ладненько. Пошли по домам, мужики. Завтра день тяжелый, наших хоронить будем.

Жизнь покатилась дальше, будто и не было вторжения, будто все это привиделось от чрезмерного употребления капустной. Долгими зимними вечерами Михалыч и Витек, допивая оставшиеся от бабки Марьи запасы, судачили о проблемах внеземной жизни, вспоминая погибших односельчан. Капусту в деревне никто больше не сажал…

Мотылек

Рассказ написан на XXV Осенний Пролёт Фантазии

Ранее публиковался в сборнике «Соскучились, диабетики?»

Проклятый мотылек надоедливо и натужно бился о засиженный мухами молочный плафон тусклой сороковатной лампочки. Где-то далеко лениво, будто утомившиеся на богатой свадьбе гости, орали лягушки. А тут было тихо, как в свежевырытой могиле. И пахло похоже. Я, не отрываясь, смотрел в огромные холодные глаза гигантской змеи, чья голова торчала над забором, слабо покачиваясь, словно висящий на веревке носок под свежим майским ветерком. Рука, сжимающая пистолет, уже подрагивала от напряжения, но стрелять я не решался. Знал, что пресмыкающиеся живучие твари и страшно было представить, что сделает со мной эта жуткая тварь, если я не сумею ее прикончить сразу. Толщиной с бревно — даже если попаду в мозг, умрет не сразу. А такая туша, даже просто бьющаяся в конвульсиях, бед может натворить немалых. Хлипкие деревянные столбики крыльца сокрушит на раз. Да и не факт, что в темноте двора не скрывается ее подружка. Стоящая за воротами машина казалась недосягаемой, как пустыня Калахари.

Змея атаковать не спешила, томно поводя по мне немигающим взглядом. Было очевидно, что спешить ей некуда. До рассвета еще далеко, и не факт, что этот ужас исчезнет на рассвете, растаяв под первыми солнечными лучами. Что-то скреблось снизу-сзади. Я, насколько мог, скосил глаза. Живучий, черт! Хозяин негостепримного дома, так и не приютившего меня этой ночью, неспешно полз, выбрасывая вперед руки, вцепляясь пальцами в половицы и подтягивая тело. Половину тела: ноги перерубленный хозяйским топором позвоночник потерял где-то по пути. Из обрубка туловища лилась кровь, оставляя широкий след, но верзила полз, неудержимо, как сходящая с горной вершины снежная лавина.

Твою мать! Я думал, что отрубив полтуловища, прикончил его. Живучие они тут, в глуши. Лесовики. Гвозди бы делать из этих людей… Глаза ползуна сверкнули густым желтым светом. Человек ли он? Змея качнулась сильнее, задав новый ритм своему метрономному качанию. Какого черта я не взял из машины второй ствол? Или хотя бы тайзер — крайне полезная штука при ловле неплательщиков или беглецов из частных тюрем. Хотя внедрение автоматических алгоритмов, прозванных «роботоколлекторами», снизило число должников, без работы я все равно не оставался: хватало отчаянных, а чаще, откровенно глупых людей, надеющихся, как в старые времена, не отдать кредит или отделаться процедурой банкротства.

Проклятье! Рано или поздно, кто-то из них до меня доберется, а одним стволом я не могу сразу два объекта держать. Что делать? Занесла же нелегкая в западню. Сам виноват: не зря бабушка Ульяна, мир ее праху, учила не делать добра, чтобы не схлопотать по всей морде благодарностью в ответ. Поддался минутной слабости, решил помочь ближнему и вот: ожидаемый результат. Размазали мои благие намерения по всей роже.

Я с силой врезал каблуком в зубы подобравшемуся хозяину и с удовлетворением услышал хруст. Добавил еще разок, контрольный, чувствуя, как лопаются кости лица. Ополовиненный верзила затих. Надолго ли? Змея качнулась вперед, и я кинул к пистолету вторую руку, поддерживая. Не знаю, что было в мозгу у пресмыкающегося, но пистолет ее пока сдерживал.

Занесла нелегкая. Я ехал в эту глушь проверить сообщение о незаконной золотодобыче. Предприимчивые индивидуумы выращивают кукурузу и с ее помощью извлекают из почвы золото. А так как золото нерастворимо в воде, почву опрыскивают слабым раствором синильной кислоты. Кислота переводит золото в цианиды калия и натрия, впитываемые корнями. Кукурузу скашивают и сжигают в специальных печах, а из золы извлекают золото. Выгодный такой контрактик от давнего приятеля из ЦБ. Им разрешили подобные услуги на аутсорсинг отдавать и он, за долю малую, помог мне выиграть в тендере. Во всяком случае, компьютерный анализ спутниковых снимков указал на аномальные посадки кукурузы. Не знаю, были ли здесь черные старатели, но в любом случае, получить суточные и командировочные было делом не лишним. В городе конкуренция дикая, а тут можно за счет ЦБ съездить на природу, развеяться и подышать свежем воздухом. Может, заодно и грибов наберу. Грибы сейчас хорошую цену имели, а здесь, судя по инфе, грибной патруль территорию не контролировал, так что надежда была.

Туман, лениво, будто сытый пес, глодавший деревья, разошелся. Перед машиной что-то мелькнуло и я едва успел затормозить. Хорошо, что тормоза усиленные, да и бортовой комп проапгрейден по самое не могу и сумел погасить занос, не дав машине пойти юзом. Я даже вздрогнул: в свете фар стояла женщина. Неожиданно. Выключил Спиллейна и расстегнул подмышечную кобуру. Ночью на лесной дороге может всякое случиться. Тем более, где-то тут потенциальные незаконные золотодобытчики окопались. А за незаконную добычу золота по нынешнему кодексу пожизненное дают на особом режиме. Так что терять этим ребятам, если что, нечего. За убийство частного охотника за головами от силы десятку прокурор попросит. Выгодный размен.

Женщина все так же стояла, будто заяц, пойманный непреодолимыми стенами включенных фар. Странно. Я достал АПС, щелкнул предохранителем и, держа в опущенной правой руке, открыл дверцу. Поставил ноги на асфальт, выбираясь из верной колымаги с корпусом, сделанным из аэрогеля, называемого «твердым дымом». Чудной материал: невероятно легкий и при этом неожиданно прочный. Я купил ее по дешевке: ветеран ЧВК привез трофейную американскую «тачку» из Венесуэлы. Правда, за легализацию пришлось отстегнуть кое-кому, но это уже другая история. Все равно, покупка оказалась выгодной, даже с учетом «откупных».

— У вас все в порядке?

Женщина молчала. Вид у нее какой-то растрепанный. Я огляделся по сторонам, прислушиваясь, не хрустнет ли где-нибудь в лесу ветка под неосторожной ногой. Вроде все спокойно, но не поручусь. Ребят, умеющих ходить по ночному лесу бесшумно, все еще хватает в стране. Внутренний голос тоже молчал.

— У вас все в порядке? — повторил я, приближаясь к ней.

— Вы можете увезти меня отсюда?

— Отсюда? Отсюда могу. А куда?

— Куда угодно, только подальше.

— Садитесь, — после некоторого размышления сказал я.

Выйдя из ловушки света, она села в машину. Я, спрятав пистолет, вернулся на свое место.

— Так куда вам? — посмотрел на непрошенную пассажирку, оказавшуюся гораздо моложе, чем показалось вначале.

Возникла идея проверить ее ДНК-сканером: не в розыске ли, но я пока придержал ее при себе. Да и для проверки нужна была связь с центральным сервером, а коммуникатор почему-то не находил станции с тех пор, как я въехал в лес.

— Мы долго будем стоять?

— Нет, — я тронул машину с места, — уже нет. Так что вы тут делали ночью? — искоса поглядел на нее.

— Я… заблудилась…

— Грибы собирали? — спросил небрежно.

— Грибы? Да… нет… — она вдруг повернулась ко мне и ее словно прорвало: — Они гнались за мной!

— Кто?

— Я… я не знаю… Моя машина поломалась, а потом… Я бежала через лес, а они гнались за мной…

— Кто?

— Я… я не знаю… Они похожи на… инопланетян. Головы большие, руки и ноги тонкие, а глаза, глаза как у сов… И жуткие члены, торчащие…

— Мутанты? — задумался я, прикидывая, какие уродства могли возникнуть у детей местных, отравленных цианидами. Похоже, версия с кукурузной золотодобычей не так уж нелепа.

— Я не знаю, — было такое ощущение, что она едва сдерживается, чтобы не заплакать. — Я не специалист в вопросе мутаций. Я ехала в центр ассимиляции, учить русскому языку, а потом…

Понятно: наплыв трудовых мигрантов сначала из Средней Азии, а потом из Китая, с последующими вспышками ксенофобии, привел к тому, что власть в конце концов построила ассимиляционные центры, в которых новых граждан учили не справлять нужду в парках и скверах, не насиловать девушек и женщин в коротких юбках и брюках и голосовать на выборах за того, за кого следует. Поначалу от желающих учить в таких центрах не было отбоя, но после нескольких случаев, стыдливо названных официальной пропагандой «несчастными», со смертельным исходом, поток учителей поувял. Платили там хорошо, но и риск был велик. А такая молодая девушка могла пойти в учителя мигрантов только либо от полной бесшабашности, либо… либо от отчаяния. Вновь мелькнула мысль просканировать попутчицу. Мало ли что за ней числится?

Справа мелькнул асфальтовый отнорок к широким воротам.

— Вот! — закричала девушка, тыча в стекло.

— Что там?

— Моя машина!

— Однако, — я затормозил, потом сдал назад. Возле ворот двухэтажного кирпичного дама красовалась старенькая «лада». Вот она, поддержка отечественного автопрома. Бюджетникам «лады» совали едва ли не силком. — Точно ваша?

— Да.

— И что она тут делает?

— Не знаю.

Либо она была великой актрисой, как в старом кино, либо и правда растерялась.

— Таких машин миллионы. Если вы уверены, что это ваша, то…

— Номер, — перебила девушка.

Я почувствовал себя полным дебилом. Действительно, номер в свете моих фар был виден четко.

— Тогда надо пойти и спросить хозяина дома.

— Я боюсь! — вцепилась в дверную ручку. — Что, если он заодно с теми мутантами?

— Логично, — кивнул я. — Подождите меня в машине.

— Не ходите туда! — она вдруг схватила меня за руку. — Давайте вызовем полицию!

— Пока что вызывать не за что, — я аккуратно, палец за пальцем, отцепил ее руку. — А за ложный вызов штраф большой. Вы подождите в машине, а я схожу на разведку. Меня же они не знают.

— А если они там?

— Не бойтесь, — откинул куртку, показывая кобуру, — у меня есть вот это.

Вылез из машины и зашагал к воротам из профлиста, крашенного шаровой краской. Почтовый ящик с торчащим номером «Воскресного демагога». Роскошь: подписную газету на бумаге, доставляемую роботом-квадрокоптером, нынче мало кто мог себе позволить. Многие даже в электронном виде от подписки отказывались, довольствуясь обязательными бесплатными «Имперским величием, «Особым путем» и «Духовным скрепером». Под бесстрастным взглядом стеклянного зрачка камеры нажал кнопку домофона. Запищал замок, я потянул ручку калитки и вошел во двор. Засыпанная щебнем дорожка, подсвеченная ЖК-лентой бордюра, привела к крыльцу. Щелкнул очередной электрозамок и я вошел в холл. Так я и залез в этот капкан.

— Здравствуйте.

— Здоровее видали, — буркнул стоящий посреди холла одетый в оранжевый комбинезон верзила, поигрывая топором. Топор был хороший: кованный, с длинной дубовой рукоятью — не дешевая штука. — Что надо?

Наглец, но что поделаешь? «В чужой монастырь со своим уставом не ходят», — как говорила бабушка.

— У вас перед воротами стоит машина…

— Это загадка? — перебил он.

— В смысле? — слегка растерялся я. Может быть, парень не в своем уме? Или обкурился слегка?

— В смысле, перед воротами твоя машина и я должен угадать, какое барахло ты продаешь?

— Нет, вы не поняли, — я достал пластиковое удостоверение, заигравшее объемной голограммой служебного значка. — Я охотник за головами.

— А я всадник без головы, ха-ха-ха.

Незатейливый сельский юмор начал меня слегка напрягать.

— Катись отсюда, пока без головы не остался, охотник, — сплюнул мне на ботинок.

Не попал, я успел убрать обувь из-под плевка.

— Вы может быть, не в курсе, но у меня есть определенные полномочия, и…

— И ты можешь свои полномочия засунуть себе в задницу.

Если он думал испугать своим топором, то он сильно ошибался. Я сунул удостоверение обратно в карман и быстро сделал пару шагов, сокращая дистанцию.

— Слышишь, олух деревенский. У тебя перед воротами чужая машина. Откуда она тут?

— Машина? — блеклые глазки так и вцепились в меня. — Это машина одной шмары, она ее за долги отдала.

— Ключи где?

— От квартиры, где деньги лежат?

Он, оказывается, не чужд старинных комедий.

— Ключи где?

— Ты что, сутенер ее? Долг решил отдать?

— Ключи сюда давай. — Я протянул руку, делая еще шаг вперед, чутко сторожа его движения.

И не ошибся: взметнувшись над головой в широком замахе, топор камнем рухнул вниз, метя мне в голову. Я шагнул вперед-влево, скользящим движением ловя вертикальным правым предплечьем топорище. Поворачивая предплечье в вертикальной плоскости по часовой стрелке, проводил топор вниз. Врезал правым локтем в челюсть нападающему. Оппонент шлепнулся на задницу, очумело крутя головой. Я едва успел подхватить выпавший из ослабевших рук топор.

— Ключи где? — толкнул носком ботинка под челюсть, укладывая его на пол и наступил на грудь.

— В Катманде.

— Ты не в том положении, чтобы шутить, — я надавил ногой сильнее.

— Если решил за нее заступиться, так может и заменишь ее? Нашим гномам без разницы, кого по кругу пускать. Сыграют с тобой в Белоснежку.

— Последний раз спрашиваю…

Он внезапно схватил обеими руками меня за ногу и вцепился в нее зубами, как ошалевший питбультерьер.

— Тварь! — Пелена заволокла глаза.

Руки сами собой опустили топор. И снова и снова. Нервы с этой работой стали ни к черту. Отбросил топор. Хорошо, что принимая определенные, снятые с производства, транквилизаторы, я сумел избавиться от отпечатков пальцев, обратив редкий побочный эффект на пользу, но все равно, придется все сжечь, к черту, для скрытия следов. Еще и записи с камеры забрать не забыть. Интересно, у моей пассажирки был на ключах брелок, отзывающийся на голос? Сейчас многие их использовали: стоят копейки, а экономия большая — при всем желании не потеряешь. С такими мыслями я и вышел на крыльцо.

Хозяин или кто он там был, снова начал шебуршиться и я опять впечатал в него каблук. Когда же он уже сдохнет? Или он генетически улучшен, с мышцами и сухожилиями из гидрогеля, а то и вовсе киборг? В среде профессиональных военных и сотрудников спецслужб такие вещи встречались. Даже некоторые полицейские спецподразделения уже стали улучшать своих бойцов. Обрубок очнулся и мощно рванул вперед, вцепился остатками зубов в мою левую икру. Надеюсь, он не бешеный. Рискнув, быстро присел на корточки, на миг увел руку с пистолетом назад. Ткнул наощупь ствол в ухо и спустил курок. Запахло сгоревшим порохом, звякнула об пол вылетевшая гильза, а сунувшаяся вперед змеиная морда получила остаток обоймы, почти в два десятка оболочечных шестиграммовых пуль со стальными сердечниками. Хорошо пошло! Я с корточек кувыркнулся влево, уходя от хлесткого удара: набравшую инерцию змею было не остановить. Откатившись, вскочил, вырывая из кармана запасной магазин. Хорошо, что ствол достался мне в штатной комплектации, с четырьмя запасными магазинами. Об пол ударился пустой, я вбил полный в рукоятку и прицелился в конвульсивно извивающееся бревно.

Змее я уже был не интересен. Верзиле, со снесенным слева черепом, тоже. Оставалось дождаться, пока хладнокровная тварь издохнет и выбраться из дома. Надеюсь, пассажирка не сбежала, услышав стрельбу. Взять в машине канистру с самодельным напалмом, которую в нарушение закона возил с собой на всякий случай, поджечь этот гадюшник и убраться подальше отсюда. Змея затихла. На всякий случай выпустил в нее еще пулю. Как мертвому припарки — даже не дернулась. Значит, можно выходить. Перепрыгнул через змею, проскрипел гравием дорожки, настороженно водя по сторонам стволом. Все спокойно, тишина, и даже мертвые с косами нигде не стоят. Взялся за урчку калитки и… потерял сознание от удара током.

— Звали, Женька, тебя голубком, — монотонно бубнил бесцветный голос где-то вверху, — в Искафане тебя не искали.

Я открыл глаза, сфокусировавшись на расплывчатом бледном пятне. Лучше бы я этого не делал. Урод, в самом деле, похожий то ли на инопланетянина, то ли на сову, а скорее на инопланетную сову, заметил мой интерес и дружелюбно ткнул в ребро. Вилкой! Я зашипел от боли.

— Доброе утро, — он улыбнулся, уставившись на меня огромными черными глазами.

Я почувствовал тошноту.

— Проснулся, проезжий? Как спалось?

— Спасибо, так себе, — я попытался встать.

Не тут-то было: кто-то хорошо постарался, приматывая меня к больничной каталке скотчем. Я повернул голову: на столе, рядом с тусклой лампой под пыльным зеленым абажуром, стоял старинный проводной телефон. Где они его только откопали?

— Всегда на здоровье, — с оттяжкой щелкнул меня по уху.

Его улыбка вызывала единственное желание: взять кирпич и со всего размаха засветить в зубы. Я с тоской вспомнил отброшенный в холле топор.

— Тебе здоровья много понадобится, приезжий…