Бесплатный фрагмент - Лабиринты

Посвящается 2020-му году…

Мой храм — там, где я, —
Он невидим, но прочен.
Вся жизнь — путь к нему —

Ступени день за днем…

М. Пушкина. Мираж

Предисловие

События, что так внезапно ворвались в размеренную жизнь человечества. Да, впрочем, вероятно, как и любые другие угловатые события мира, они по своей природе уже изначально несут в себе какую-то тайную мощь всеобъемлющей лавины, которая так или иначе неизбежно обязана войти в жизни каждого человека. После чего и включаются какие-то новые порядки, начинаются какие-то всеобщие изменения, расставляются акценты, а также порождается новый рассеянный звон домыслов, помыслов, всевозможных правых-левых мнений, различных путаных версий и следствий. И наряду с этим всеобщим социальным головокружением на события 2020-го года также свой особенный взгляд имели некоторые отличные умы. Этот уж действительно непростой период жизни на планете представлялся им несколько иначе. А если быть точнее, эта неприятная событийная данность виделась им как некое отражение какого-то прошлого, а быть может, даже и будущего. Ведь в той теории нескончаемых игр времени в калейдоскопе мира там попросту нет места для линейной логики. И отражения те выглядели вовсе не как односложное отзеркаливание какого-нибудь там некогда случившегося исторического факта с предсказуемыми углами падения и отражения. А выглядело это все как нечто большее. Гораздо большее. Вся та система особого взгляда скорее походила на какой-то извилистый лабиринт со сплошь зеркальными путями, пред которыми то и дело падают ниц все доселе известные человечеству законы. Там меняются формы, лица, обстоятельства, там даже время имеет свой особенный ход. И вот он, миг, 2020-й год. Это тот миг, когда нутро лабиринта вновь ожило и низвергло нужный луч на нашу событийную поверхность, внося тем самым в текущую реальность какую-то смуту и оставляя, разумеется, таким образом, на очередном витке истории свою непоколебимую печать. По сути-то, любая былая увесистая оплеуха в персональной ли или же в общечеловеческой жизни — она рано или поздно возвращается, хотим мы этого или нет. Только вот весь курьез заключается в том, что внешний вид той былой пощечины, ее качества, цели и обстоятельства — увы, теперь они уж совершенно иные. А человечество, тем временем привыкшее жить и мыслить в рамках лишь трехмерного понимания мира, правители, люди — все они, поочередно упираясь крепким лбом в этот неожиданный тупик, они все как один начинают воспаленно сетовать: «Нет, ну мы, конечно же, знали, готовились, предвидели, но мы же ведь ожидали другую беду, события совершенно иного формата!..» И так вот, по сути, исторически и выходит, что любая беда по своему обыкновению циклична. Она сменяет маски, эпохи. Она трансформируется и мерно движется по тому хитрому лабиринту, в котором ничто и никогда не исчезает, а лишь ходит все по кругу каким-то асимметричным колесом, которое и порождает все события и обстоятельства в нашем стихийном мире.

Глава первая

Краски сгущались несказанно быстро. Народ толком даже ничего не успевал понять. А тем временем каждая страна одна за другой закрывали свои границы на ключ. Вновь обнаружился некий вирус, точнее даже сказать, группа вирусов, крепко сплоченных воедино по своей внутрифункциональной иерархии, где каждый из них четко и последовательно выполнял свою роль. Самые примитивные из них были ответственны за воздушно-капельную сферу. Они скоро распространялись, подкашивали иммунитет и повышали температуру тела. Чуть позднее уже другой спецназ становился причиной для сухого едкого кашля, а также для хаотичного беспокойства и расстройства внутренних органов, что порой приводило медиков к черте непонимания и откровенного помешательства. А чуть позднее расцветал еще один тайный элемент этой вирусной спайки. А вызывал он в организме человека нарушения углеводного обмена. Гипофиз кипел, рвалась к свободе поджелудочная, инсулин тек рекой, и, как следствие, у масс появлялось неутолимое чувство голода. И когда вирус уже выявили окончательно спустя несколько недель в режиме пока что легкого, но настороженного карантина, то единогласно сочли этот временный подъем жизненной энергии за финал и принялись повально вводить пациентам вакцины, которые опять же с легкостью изобрели ведущие специалисты страны. И все бы ничего, вроде бы как и недуг повержен, и грамоты, премии полетели вместе с торжественным лизоблюдством прямо в СМИ. Но, как говорится, ничто не вечно под Луной. Вскоре начали происходить странные вещи. Неразрешенных сомнений насчет данного вируса оставалось достаточно много, но показательная медицина на политической и экономической аренах давно уж в ссоре с истинами Авиценны и Гиппократа. В одной экспериментальной клинике, где впервые и была сделана инъекция вакцины, там-то и случился первый инцидент с летальным исходом.

— Слушай, Степаныч, это обычный случай. Пациент умер от недостаточности. Да, он был заражен этим вирусом, но, пойми, у него и без того там болезней целый букет был. Пойми! — негромко, но все же как-то напористо говорил главврач экспериментальной больницы Николай Николаевич главному ревизору — эпидемиологу, стоя посреди своего кабинета, который постепенно погружался в сумерки надвигающейся ночи.

— А ты меня пойми! Я просто обязан доложить наверх! Это тебе не ветрянка какая-нибудь! Комитет, знаешь, мне и так яйца сжимает каждый день, и я не хочу, чтобы это гребаное положение усугубилось! — вольно отвечал эпидемиолог своему другу и одногруппнику еще по институту.

Главврач устало и чуть ли не шоркая ногами прошел к своему столу, включил настольную лампу, тяжело вздохнул и рухнул в кресло.

— У меня весь персонал измучен уже. Они уставшие как черти! И вот когда почти настал тот момент, когда можно вновь начать работать всем по графику, с выходными, проходными, отсыпными, — протягивая, он акцентировал слабым голосом, — а тут ты берешь и требуешь, чтобы все сейчас снова взяли и оставались на своих рабочих местах до объявления результатов вскрытия и выводов лаборатории? Ты псих! — произнес он с дружеской иронией. Главврач ленно повернул к нему голову и, заприметив неподвижный его вполне серьезный томный взгляд и застывшую его фигуру посреди кабинета, он все же сдал оборону.

— Ладно. Садись уже, а то встал тут как буй посреди кабинета.

Николай Николаевич с недовольным лицом нехотя потянулся к телефону, но тут же сменил направление. Открыл дверцу и достал из шкафчика коньяк, пару рюмок и какие-то орешки.

— Давай уже — звони! Чего ты резину-то тянешь?

— Да сейчас наберу, налью и наберу. Нам долго тут еще с тобой гутарить. До утра как минимум. Пока морг там разродится, пока лаборатория раскачается. А все из-за твоей упертости! — по-дружески бурчал Николаич. Он разлил коньяк и молча поднес рюмку ко рту. Зазвонил телефон. Несколько секунд поколебавшись, про себя отчаянно ругая упрямый и назойливый источник, нарушающий вечернюю тишину, он все же сделал выбор явно не в пользу требующего его абонента.

— А вдруг что-то важное? — с ехидным интересом спросил его Степаныч, слегка откинувшийся на спинку кресла и едва ощутивший мягкое тепло хорошего коньяка, что неторопливо грел его нутро. — Может, случилось чего?

— Ага, накаркай мне еще тут! — шутливо ругнулся друг. — На, займись лучше делом! А я пока свой персонал обрадую.

Он достал из стола небольшой посеребренный поднос, взгромоздил на него будущую закуску и придвинул его к другу. Пока тот расправлялся с лимоном, с консервированным лососем, овощами, маслом, хлебом и сыром, Николай Николаевич тем временем безуспешно пытался дозвониться до врачей, до своих подчиненных, но никто не снимал трубку. Ни одно отделение ему не отвечало. Заочно ругая всех за канувшую в ночь дисциплину, он при этом между слов еще и успевал рассказывать Степанычу как-то безудержные, с невероятной иронией истории о своих фантазийных планах на тему рыбалки, отдыха и общения с близкими друзьями.

— Алло. Э, кто это? — по третьему, а то ли пятому набранному номеру, наконец, кто-то ответил уже изрядно раздраженному начальнику. — А какого ты там делаешь? Где завотделением? Что ты там мычишь? У нас там то… это… ты мне внятно можешь хоть что-нибудь объяснить? Дурдом!

Он с психом бросил трубку и привычно начинал пыхтеть от негодования. Николая Николаевича вообще было легко вывести из себя, но надо отметить, что отходил он также быстро. Он молча выпил рюмку коньяка и даже еще не успел надкусить свой бутерброд, как в кабинет без стука влетела зав одного из отделений Елена Андреевна. И, опережая нецензурную брань руководства и даже не смотря по сторонам, она буквально в состоянии натянутой струны выпалила прямо на пороге:

— Еще один умер. Все точно так же, все симптомы те же: агония, затем паралич — и все. Только этот не старый, без хроники, молодой совсем.

— А вакцина? — спросил Степаныч заместо обмершего главврача.

И не успела та что-либо ответить, как в кабинет влетел еще один врач, но уже с другого отделения. И по виду его было явно заметно, что вести его из той же самой серии. Николай Николаевич тут же взорвался. Он начал рвать и метать, словно бы зверь в клетке. Топчась на месте подле стола, он привычно для всех импульсивно принялся то кричать и подергиваться, то грозить всем присутствующим своим напряженным кулаком. Врачи, естественно, зная его этот недолгосрочный эмоциональный выпад, молча и робко просто стояли у стены. Затем Николай Николаевич выдохнул и перешел к конструктивным действиям. Он окинул коллег взглядом и первый вышел из кабинета. А за ним тем же беглым шагом по вечерним коридорам экспериментальной больницы устремились и все врачи, такие же, как и он, уставшие, нервные и перепуганные. На каждом этаже направо и налево он яростным полукриком раздавал всем указания. В этот момент Николай Николаевич со стороны отчетливо напоминал одного всем известного нервного военачальника, такого же низкорослого и усатого. Но ситуация с каждой четвертью часа неистово накалялась все сильней, и было уже вовсе не до смеха. Вирус действительно начал стремительно набирать обороты. Достигнув пика, он по всему тайно мутировал и принялся резко поражать всех без разбора, распространяясь, как посчитал на ту минуту главврач, только в стенах его клиники. Количество пациентов с подобными симптомами все увеличивалось и увеличивалось, и весь персонал вскоре уже ясно понимал, что в ближайшие дни ни о каких выходных и уж тем более об отпусках речи быть не может. Будет много работы, будет много смертей.

Странное это дело — смерть. Как явление смерть страшит человека, но страшит она его лишь на расстоянии от самого места ее свершения. Наверняка это даже можно было бы как-то изобразить в цифрах и на графике, где имелись бы такие вводные, как расстояние, локация, эмоциональные колебания, страх, как пропасть подсознания и степень осознания этой неизбежности. Никто, естественно, на нашем веку этим заниматься не станет. А из жизненного опыта и так понятно, что, чем ближе человек к точке происшествия и чем обильнее в ней плодится смерть, тем ниже у человека порог того самого страха.

В течение последующих нескольких часов из стен той экспериментальной больницы по неведомой тропе отправились еще трое пациентов.

— Алло, третий пост. Слушаю. А, Анька. Ну, чего у вас там, как дела? — уставшим и явно недовольным голосом говорила медсестра со своей коллегой из другого отделения. — Ну, до поры до времени у вас тишина. Ага, ожидайте! У нас уже трое нулевых, блин! Ленка звонила, у них двое пока что того. Да чего-чего… того! Нас-то из-за этого на карантин закрыли, и мы, блин, теперь минимум пару недель здесь зависнем, хрен отсюда выйдем. А у меня дома сын, ему в школу надо и еще там… Ой… Тц! Ни белья, ни хрена же нет с собой! Уроды, блин, не могли до завтра потерпеть. Начали бы умирать завтра, в другую смену. Там, блин, все бездетные и незамужние. Ну, не говори! — она раздражалась, говорила, все говорила и одновременно с каким-то негодованием усиленно искала карту одного больного, которого санитары не так давно увезли в морг.

Спустя еще несколько времени аврала озадаченный и уже заметно поникший главврач Николай Николаевич вернулся в кабинет. Там примерно в той же самой позе по-прежнему сидел Степаныч, который и не собирался покидать кабинет друга и его уютный диванный уголок, подле которого на столике он разместил поднос и от скуки уже успел подъесть большую часть провизии.

— А ты все жрешь? — абсолютно без возмущения и какого-то раздражения произнес Николай Николаевич.

— Каждый должен заниматься своим делом, — привстал тот и налил другу полную рюмку коньяка.

— Ой, да знаю я твои дела… хомяк ты чиновничий, — совершенно лишенный сил главврач рухнул в кресло. — А главное, знаешь, что самое интересное? Они все, как под копирку, одновременно начали умирать. Все те, кому неделю назад ввели новую вакцину. Что опять такое? Все же хорошо было. Они же все выздоравливали уже. Фуф! Благо хоть то, что вакцину эту не успели утвердить в министерстве и только мы этого коснемся, а не вся система.

— Я тебя разочарую. Те умы, ну, которые там высоко сидят, они решили, что вакцина готова и незачем дожидаться окончания срока клинических испытаний. Ну чего там, пару дней же осталось, да и тем более все пациенты бодрячком! Вон все новостные ленты пестрят!

— И что?.. — немного погодя с опаской спросил главврач, опустивший голову вниз и мучительно объяв ее руками. — Они эту вакцину куда-то уже успели отправить?

— Две тысячи человек в срочном порядке получили эту вакцину! Гуманитарная помощь голодающим Европы!

— ептить… — с искрами передернулся Николаевич, — ну почему, почему там в кабинетах сидят одни бараны? Одни торгаши там сидят!

Николай Николаевич в каком-то совершенно дичайшем ужасе метался из стороны в сторону. Он находился в полной растерянности и попросту не знал, что делать. В сумбуре он все пытался то схватить трубку и срочно звонить куда-то, то панически бросался к шкафу, дабы что-то важное там отыскать. В итоге он остановился и, словно бы скулящий пес в капкане безысходности, внезапно поник и просто опустился в кресло. В его голове, в его безусловном сознании истинного врача, человека, который и днем и ночью искренне был предан своему делу, который выгорал и так часто жил лишь одним своим призванием, у него в голове все никак не мог наступить тот момент тишины, тот момент понимания и уж тем более момент принятия всей этой ситуации. Его изначальная этика и расстановка профессиональных, а также внутренних приоритетов все никак не могла и даже не хотела допускать до его основания тот первостепенный экономический, а тут еще и политический принцип. Ему как врачу всегда было абсолютно плевать, какого именно цвета паспорт у больного. Врач, здравоохранение — это, в принципе, про то, чтобы лечить людей, нуждающихся в этом. Таковы уж были его примитивные и непоколебимые устои.

— Ладно, хрен с ними! Давай к делу! — вновь он резко переключился в режим работы. — Знаешь, я там один любопытный момент заметил. Там у нескольких трупов, у них во рту то ли жидкость какая-то, то ли слизь с кровью, я так и не понял. Такое ощущение, что в самый пик агонии в их легких что-то лопнуло, скорее даже взорвалось, раз аж даже в ротовую полость выкинуло. На анализ-то, конечно, все взяли, но когда этот анализ будет готов, если его еще даже не начали делать? Когда, кстати, там твои прибудут?

— Не скоро, Коля, не скоро, — с несвойственным огорчением ответил ему Степаныч и достал из приоткрытого хозяйского сейфа новую бутылку коньяка.

— Ты можешь толком объяснить, почему не скоро? Они что, совсем идиоты?

— Нет, Коля, это мы с тобой идиоты. Поверь, нас еще с тобой козлами отпущения сделают, — равномерно и как-то уж совсем умиротворенно продолжал Степаныч, а действия его были подозрительно плавны. Какая-то внезапная апатия вселилась в него. — Не скоро… м-да.

— Я тебя не понимаю, что с тобой? Почему не скоро? Чего ты сидишь? Звони, буди!

— Коля, ты светило в медицине, ты прекрасный врач, лекарь, если позволишь, но в делах ты пень пнем. Уже объявлен жесткий карантин. Лаборатория, комиссия и все остальные приедут сюда только тогда, когда будут полностью экипированы. Вернее всего завтра, может быть…

— Ну а мы-то не экипированы тут, и нормально же все с нами? Ты же сам понимаешь, что каждый час сейчас на вес золота!

— Я-то? Я-то понимаю, а вот ты, врач-убийца, вообще ничего не понимаешь!

— С какого хрена я убийца? Чего ты несешь, придурок?

— Не знаю! В новостях потом посмотрим, что о тебе там придумывают.

— Чушь какая-то! Это же Минздрав, они же сами поторопились, не дождались всех результатов!

— Ты как ребенок, ей-богу. Они, ну те, кто приедет, — они герои, а мы с тобой, а особенно ты — халатный неуч и врач-убийца.

— И чего теперь делать? — растерянно спросил главврач, со скорбью озираясь по давно стемневшим углам и окнам своего кабинета.

— Что делать… Отдать распоряжения, успокоиться, и отпусти ты уже эту бутылку, вцепился в нее как клещ майский. Садись, будем ждать рассвета! Этот рассвет мы с тобой точно не забудем!

Глава вторая

С ощущением нежного, какого-то сакрального и немыслимо древнего начала утренние лучики Солнца настырно проникали в каждый уголок едва ли пробуждающегося города. Очень сложно взять в толк и просто представить, что этот ленный, плавный утренний миг выхода из одного состояния легковесных грез и входа в другой — стабильный и угловатый мир реальности на Земле, что он случается с человеком круглосуточно. Ведь непрерывно на нашей планете кто-то засыпает и кто-то просыпается. И где-то всегда обязательно случается рассвет. И там такие же люди. Точно так же радостно, быть может, капризно, счастливо или не очень они встречают новый день.

Вика, девушка лет двадцати пяти, в привычном раздражении, свойственном ей по утрам, торопливо шла по серому тротуару, ступая своими излюбленными яркими кедами по знакомому ей маршруту, ведущему ее к клинике, в которой она работала медсестрой. Ее красивые отчетливые черты лица, как и весьма привлекательная ее фигура, они никогда не оставались в стороне. Они не были лишены внимания, даже несмотря на ее повседневную, часто спортивную одежду, в которой она привычно и шла на работу тем ранним утром. Пациенты и прочие околобольные ухажеры ее, естественно, не привлекали. И если бы кто из ее поля зрения и мог бы соответствовать всем ее критериям, то он был бы попросту обязан найти ее после. Так считала Вика, хоть таких смельчаков и не находилось. А всевозможных ленивцев, скупердяев, пошляков и прочих инвалидов интеллекта она по своей природе вообще не выносила и уж тем более не расценивала их как мужчин. Характер ее — то ровная гладь, то внезапная волна, то затишье, а то бушующий тайфун. И все это внутри нее и часто одновременно. Но все это также могло и резко сойти на нет в час либо согласия с ней или же проявления к ее тонкой душевной организации искренних чувств нежности и любви. А мелкая рябь ее повседневности являлась для всех давно уже чем-то привычным, особенно в начале рабочего дня. Все прекрасно знали и учитывали этот ее утренний пик, стараясь лишний раз не задирать ее. Ведь у каждого есть какие-то свои пусть и пакостные, но все же особенности. Главное — правильно найти с ними общий язык. В любом большом коллективе и даже за его пределами всегда существовали и будут существовать всевозможные щупальцы классической формы: сплетни там же, новости, мнения, взгляды, подколы и приколы. Подобная составляющая коллектива — это неизменная, пожалуй, даже традиционная деталь, необходимость любого человеческого сообщества. И кто бы как ни упирался, кто бы как ни закрывался, все равно он — участник той нейронной сети общества. Пусть и пассивный, пусть даже и невольный, но все же участник.

И в такой вот новостной круг утреннего моциона, помимо, конечно, медперсонала, в него входила также и Валентина, продавец из небольшого магазинчика, что был расположен близ клиники. Вика тем утром привычно вошла в маркет, что-то купила и едва ли тронулась к выходу, как краем уха она случайно услышала разговор. После чего она застопорилась и начала уже предельно внимательно вслушиваться в тот отчаянный пересказ самых свежих и горячих новостей, вылетавший из уст треплющихся у кассы баб.

— Больницу на карантин закрыли! Это я вам точно говорю! Полтора десятка смертей случилось за ночь! Чем-то хреновым это все попахивает! — громко уточнила одна, после чего как-то по-лошадиному рассмеялась и снова перешла на секретный бабий полушепот. Далее из пояснений более адекватных участников той беседы, стоявших там же, у кассы, Вика в общих чертах поняла, в чем вся суть дела. Она, несмотря на свой порывистый характер, всегда умела вовремя замечать какие-то знаки и мелочи, которые так или иначе происходят где-то рядом с ней, в поле ее реальности.

— Так-так-та-а-ак… — мгновенно смекала она. Может, со стороны это было и не слишком заметно, но внутри нее, в ее голове, в ее пространстве — там вмиг все ожило и перевернулось. Несколько десятков штормов мгновенно пронеслись и рассыпались разными вариантами. — Так! Да ну ее на фиг, эту работу!

Она тут же умело перевоплотилась в тень, молча купив какую-то мелочевку, и спокойно вышла прочь из уже жужжащего на тот момент магазина и направилась за угол.

— Алло, але, Дима! Братец, ты в городе? На машине? — И, едва ли услышав на том конце провода его развязное согласие, она четко, резко, почти в приказном тоне продолжила: — Быстро забери меня отсюда! Умоляю! Я стою за углом магазинчика, который возле больницы. Срочно! — протараторила Вика.

— Что опять такое? — послышалось в ответ его легкое риторическое возмущение насчет ее вечной торопливости.

Неумолимо и ежеминутно крепли да наполнялись силой утренние лучи Солнца. Своей юной и немного даже дерзкой теплотой они питали и заставляли просыпаться абсолютно все закоулки той ранней весны, подначивая тем самым шумную регулярную ватагу о чем-то вечно спорящих воробьев. И вместе с ними залитая утренним солнцем подворотня также просыпалась, гудела и изредка выглядывала на проспект, находя там свои первые отражения веселых искр в небольших, едва ли оттаявших лужицах, заставляя то и дело прохожих кого-то ласково щурить, а кого и нервно жаться. Накинув капюшон и встав на солнце у стены, Вика пребывала где-то вне времени. Тот кошмар, что творился в ее голове, он попросту не позволял ей остановиться, пусть хотя бы даже на мгновение, и немного насладиться этими весенними ласками. Она молча стояла и не переставала о чем-то усердно думать. Вскоре подъехал старенький, по-хозяйски ухоженный «Мерседес» с извечно вибрирующими басами современной музыки.

— Наконец-то! Поехали быстрей отсюда!

— И тебе привет, сестренка! — с привычной долей иронии произнес Дима. — Я так понимаю, на работу ты сегодня не идешь?

— Какой ты догадливый! Поехали уже! Чего ты там возишься? — аккуратно озиралась она по сторонам.

— Так, не дергайся и меня не дергай! Села, сиди ровно! Сейчас я развернусь, включу нужный трек, и ты мне все спокойно, — плавно акцентировал он, — а главное, не торопясь, ты мне все расскажешь.

— А вон они, по ходу, уже приехали! Сейчас сюда со всех сторон все слетятся, — говорила она вслух, глядя на несколько новеньких специализированных микроавтобусов, нагло припарковавшихся около главного входа. — Ой, что там сейчас творится…

— Не, ну сейчас-то оно все понятно! Это же они! И они там, а не тут! Гениально! — подковыривал брат.

— Короче, — внезапно включилась Вика, — тот вирус, который медицина якобы победила. Помнишь, по новостям объявили, типа изобрели специальную вакцину и типа она уже успешно прошла все клинические испытания? Помнишь? Так вот, на последнем этапе, короче, все как обычно. Что-то пошло не так, и сегодня ночью внезапно умерло до хрена народу. Больницу со всем персоналом закрыли на карантин, никого не выпускают. Как же хорошо, что я в магазин зашла перед работой! — все более и более эмоционально она осознавала всю серьезность ситуации.

— И чего теперь, типа надо в масках всем ходить, да?

— Вот тебе точно она не помешает, — вновь сестра резко переключилась на другой регистр. — От тебя перегар жуткий! Где ты опять шлялся?

— Ой, сестренка, когда же ты замуж уж невтерпеж выйдешь? — шутил и вздыхал брат. — Мужу своему мозг будешь поедать, хоть от меня отстанешь. Когда уж?

— Не дождешься! В смысле — я вас обоих строить буду!

— А с перегаром сегодня случай уже был забавный. Короче, тормозит меня мент. У них там, наверное, точно в заднице датчик какой-то спрятан. Они же своей пятой точкой все всегда чувствуют, кого надо тормознуть, а кого бесполезно. Так вот, тормозит и начинает меня лечить. Жует мне все, жует какие-то нотации. Я ему говорю, мол, ну чего? Давай уже будем что-то решать! Или договариваться будем, или оформляться! Один черт у нас на любом этапе до суда можно разрешить проблему. Расценки просто разные. Сестренка, слушай дальше. Значит, я сижу жду, меня прет еще, хоть со стороны я и в адеквате. А ты знаешь, как я могу в ухо вцепиться. В общем, тема пошла и оказалось, что мы родом с ним с одного района. Этот рыжий капитан даже в той же самой школе учился, что и мы с тобой, только немного постарше. В итоге через полчаса мы договорились, что я к обеду привезу ему сумму, ведь у меня ни копейки с собой. Он верит, отдает мне все документы, и я тут же срываюсь с места.

— Ну, ты даешь!

— Это же надо было так мента развести! Я талант! — блистал своим тщеславием Дима.

— Лучше бы ты отдал деньги. Слышишь? Твой же косяк!

— Викуся, вот ну не лезь. Вот не надо, пожалуйста, я сам разберусь.

— Ладно, как знаешь. Завези меня к Ленке в йога-студию, я потом сама доберусь.

— Есть, мой командир!

— Ну чего ты ерничаешь? Чего ты вечно как шут?

— С тебя сегодня как минимум обильный, калорийный и домашний обед! Ой, когда же ты уже найдешь себе мужа с хатой и оставишь меня жить одного? Когда же это уже произойдет? Нет, конечно, я буду плакать, буду рыдать, я буду давиться чипсами и пельменями, буду горько страдать, но дышать хоть буду нормально!

— С чего это вдруг я должна тебе? Да еще и в такой интонации? И в таких объемах? А?

— Просто планы все мои сегодня коту под хвост! Одна очень милая девушка обещала мне сегодня приготовить настоящие равиоли! Эх, — с сожалением вздохнул Дима, заглядываясь на приветливую блондинку из соседнего авто.

— Да знаю я твои планы, опять какая-то там… Кстати, — вмиг слегка закипела Вика, — если я еще хоть раз обнаружу у нас в квартире чужое женское белье, то в следующий раз будешь с телками в машине своей поскрипывать! Понял? Ладно, я пошла. Спасибо тебе. Да будет, будет тебе обед, не смотри так! Давай, пока!

Не сказать, что Дима являлся каким-то большим бездельником, но и трудягой его назвать было нельзя. То ли был он менеджером в какой-то компании, то ли IT-консультантом. Короче, истины толком так никто и не знал. Но главное его качество заключалось в другом: он был отменным болтуном, и окружение все об этом его таланте, естественно, знало. И знало не понаслышке, нередко испытывая на себе эти говорливые пытки, иногда даже вплоть до наступления изжоги. При желании он наверняка с легкостью бы смог уговорить абсолютно любого незнакомого ему человека, причем человека даже в хорошем костюме, купить мешок, ну, скажем, органических удобрений, если бы вдруг перед ним встала такая задача. Но он был ленив, и дисциплины в нем было столько же, сколько было в баяне струн. Но, как правило, никто не акцентировал своего внимания на его разнузданности, ведь такими качествами словесной условной свободы обладали редкие единицы. Высокий рост в среднем весе, всегда одет со вкусом, в качественно подобранную одежду. Естественно, он в меру смазлив лицом, которое так, несомненно, вызывало доверие и симпатию у многих не только окружающих его людей. Свои достоинства он охотно использовал не только в рабочих целях, но и в целях своей беспрестанно вращающейся карусели личной жизни, приключений. Кого или что он искал, никто не задавался этим вопросом. Мужчины, вероятно, от какой-то зависти, а девушки, само собой, от неприятия подобного образа отношений. Может быть, это была всего лишь его игра внутренних комплексов. Какая-то тревога несоответствия будоражила его. Он часто думал об этом, погружаясь в себя. Но стоило ему только появиться в той или иной компании, как магическим образом он тут же всех располагал к себе. С Викой они жили вместе на одной квартире, которая им досталась в наследство от почившей их бабули. Родителей они толком не помнили, то ли случилось с ними что-то, то ли… А впрочем, неважно. Они росли в изобилии бабушкиной любви, заботы и волчих законов улицы.

Приехав к подруге, Вика расположилась в светлом холле с бело-синими широкими жалюзи. Она сидела на диванчике и задумчиво изучала брошюры, лежащие там же, на журнальном столике. Так она пыталась немного отвлечься. За дверью еще шли занятия утренней группы «ежиков», как в шутку Вика их называла, и поэтому ей ничего не оставалось, кроме как просто сидеть, думать и размышлять. На ее месте голова любого другого человека наверняка бы давно уже взорвалась от количества таких острых, многозадачных и совершенно отличных друг от друга информационных потоков. Но именно таковой и была ее природа — все вместе и все сразу. И если вдруг Вика попадала в общество какой-то иной, односложной формы мышления, там, где редкие мыслишки ленно кочуют, словно бы в тумане, то там мгновенно ее и женская, и интеллектуальная суть просто начинали бы чахнуть, как тот цветок небывалой красоты без воды и Солнца. Кстати, таких голов было две. Не зря говорят: два сапога — пара. Подруга Лена — мастер йоги и она же тренер некоторых восточных единоборств. Она имела примерно такой же заряд прыти, что и ее давняя подруга. Только вот уже как несколько лет подряд между ними была принципиальная разница. Разница в способе проявления этой самой внутренней энергии. Однажды Лена, в момент своего очередного крутого виража по треку жизни, внезапно что-то поняла. А так как жизнь ее была связана, как ни странно, именно с автогонками, то она рефлекторно в тот момент взяла и все кардинально повернула. Она занялась духовными практиками, изучением восточной философии, а также йогой и некоторыми видами боевых искусств, которые, несомненно, помогали ей правильно гармонизировать все свои внутренние и внешние порывы. Вика первое время смеялась над ней, совершенно не понимая таких ее решений. Ведь они столько лет, они со школы вместе, на одной волне, что называется. А тут такое… И кстати, ту сокрушительную волну этого тандема, судя по рассказам очевидцев, опасались не только ровесники Лены и Вики, но и сами преподаватели, включая директора школы. Какие только экстренные службы не приезжали в те стены учебного заведения: и пожарные, и медики, и, разумеется, полиция, а также эпидемиологи и ловцы змей. Как правило, подобные громкие инциденты устраивают подростки парни. Но как выяснилось, тем парням до этих дьяволиц было еще очень далеко.

— О! Привет! Ты же на работе должна быть сегодня. Сама же вчера вечером говорила, мол, хватит на больничном валяться и завтра ты идешь на работу.

— Там такое… Блин, — не желая непременно лопнуть от эмоций, Вика еле-еле сдерживала себя от мата, с недовольством поглядывая на выходящих из зала людей и особенно на нескольких вперившихся в нее приторно-сладких лиц модных парней, — что это такое? Ленка! Что это за зоопарк у тебя тут?

— Что есть, то есть! — недовольно выдохнула она, ставя на столик две цветастые кружки с чаем и усаживаясь рядом. — Знаешь, вот с кем действительно интересно и приятно работать? С теми, у кого денег нет. И не оттого приятно, что они фанатики или они там отказываются от материального мира, — гримасничала Лена, — нет. Я про тех, у кого их действительно нет. Они работают с телом, они работают с энергиями, они впитывают знания. Но при всем при этом они знают, что такое жизнь! Настоящая, суровая жизнь! И вот они потихоньку-помаленьку начинают все осознавать, что как работает, и начинают опять-таки применять все это в своей обычной жизни. А эти, — учтиво кивнула она вслед ушедшей группе, — они просто хотят этим заниматься. Ну и пусть занимаются!

— Ну да… Так вот, добралась я до работы. И не поверишь, первый раз в жизни бабские сплетни сыграли в моей жизни далеко-о не последнюю роль! Услышала я, значит, остановилась и решила: да ну их на фиг! Поболею-ка я еще недельку.

— Я тебе точно когда-нибудь телевизор подарю! Причем без пульта, с одним новостным каналом, чтобы ты хоть иногда знала, что в мире творится.

— Ой, да что там может нового твориться?

Лена демонстративно включила новости и ткнула пальцем, направляя ее внимание на висящий на стене экран.

«Новый вирус еще пока до конца не изучен. Он образовался в результате некачественно прошедших клинических испытаний новой вакцины. Как выяснилось, над ней работали и впоследствии дали добро на распространение — это главврач экспериментальной клиники Казаков Николай Николаевич и главный врач-эпидемиолог Остапенко Павел Степанович. Именно эта вакцина и послужила тем стремительным толчком для старого вируса, таким вот образом дав старт новому, еще пока не изученному, а теперь еще и смертельному вирусу. Весь мир, откровенно говоря, пребывает в страхе. Из-за скорости распространения вируса повсеместно введены карантины, закрываются границы и вступают в силу прочие новые ограничительные меры. Виновных до решения суда водворили в специальный изолятор. Сейчас выясняется, в какие регионы и в какие именно страны были отправлены ампулы с этой псевдовакциной. Как поведет себя новый вирус — пока остается загадкой. Известно одно: он имеет стремительную скорость распространения воздушно-капельным путем. Мы с нетерпением будем ожидать новых известий и последних комментариев от высших чинов здравоохранения. Будьте с нами каждый час». («Вести на Седьмом»).

В репортаже урывками показывали вновь прибывших на место врачей из главного центра, а также чиновников, одетых в медицинское спецобмундирование, больше походившее на какой-то костюм космонавта или глубинного водолаза. Мелькнули и знакомые Вике лица коллег в привычной всем медицинской форме без излишеств, ведь они все были уже автоматически зараженными. Также мельком показали до ужаса подавленного главврача.

— Теперь ты поняла? — выключила звук и отложила пульт Лена. Вика обмерла и сидела, вообще не шевелясь, словно бы восковая фигура. — Я как увидела утром первые новости, давай сразу тебе звонить. А ты, как всегда, недоступна. Потом начала рассматривать другие новостные ленты в надежде хоть где-то найти списки зараженных медиков, дабы удостовериться, что тебя там точно нет. Ничего нет! И брату твоему я не дозвонилась, он все сбрасывал и сбрасывал. И где мне тебя было искать?

— Вот ведь уроды! Нашли кого сделать крайним!

— Ты о чем?

— Да так, ладно, проехали. Хорошо, что так все вышло. И хорошо, что я здесь, а не там. Слушай, я тут пока сидела, читала этого, как его… «Школа insight Центр Практической Эзотерики». Я прямо прониклась, погрузилась даже. Он у тебя тут что, занятия проводит, этот Петр?

— Да иногда проводит для узкого круга, так сказать. В основном практики какие-либо показывает. Он не здесь живет, так, наездами бывает. Там у него не только же медитации есть, и лекции, семинары различные. Короче, все, с чем человечество соприкасается: от личных и житейских проблем до небесных вопросов. Он все простыми, доступными словами объясняет. Я с ним давно сотрудничаю.

— Блин, а чего ты раньше молчала, ничего не говорила об этом? — Лена аж засмеялась от такой ее реакции. — Надо сходить! Я прям заинтриговалась!

— Ой, давай потом, — протяжно начала Лена.

— Не поняла. Чего потом-то? В кои-то веки меня что-то зацепило, а она потом! — воинственно возмутилась та. — Давай-давай — выкладывай!

— Тема, в общем, серьезная. Давай я как-нибудь к тебе забегу, и мы обо всем поговорим. Давай?

— Ну ладно, — по-дружески обиделась Вика, но согласилась. — Сегодня, кстати, я стряпню какую-нибудь должна братцу своему сварганить. Обещала. Так что милости просим! — ухмыльнулась она, игриво эмоционируя. — И да, на всякий случай захвати активированный уголь. Ты же знаешь, как я люблю готовить!

Глава третья

Самая обычная белая комната с прямыми углами и островатыми гранями находилась где-то в середине самого обыкновенного многоэтажного дома. Просто отдельная комната, не имеющая ни внятного интерьера, ни каких-либо броских деталей. Наташа находилась где-то вовне. Она одновременно (как бы со стороны) смотрела и на эти стены, и на эту как будто бы рисованную пустоту какой-то неодушевленной темени, как-то странно существующей отдельно от той белой комнаты, о которой знает только она.

«За единственной в комнате дверью наверняка скрывается какая-то магическая тайна», — подумала Наташа и потянула на себя слегка дрожащую ручку двери. Она отворила дверь, шагнула в плотный сумрак и тут же очутилась в полете свободного падения. Летела она то ли вверх, то ли вниз, то ли в пропасть, а то ли вообще куда-то за грань понимания. От волнения Наташе не хватало воздуха. Ее страхи и тревоги были весьма далеки от нее. А любопытство, жажда приключений и знаний, как всегда, брали над ней верх и были неугомонны. Но все же какое-то незнакомое чувство пронизывало ее нутро. Полет продолжался, и воспринимался он уже как самое простое обыкновение. Вскоре рядом с ней, на расстоянии вытянутой руки появился прообраз вечного двигателя Исаака Ньютона, а именно — поочередно бьющие шарики то с одной, то с другой стороны. Наташа начала вглядываться в этот единственный и, вероятно, отнюдь не случайный предмет, что явился ей посреди какой-то сплошной туманной вечности. Там заместо шариков были маленькие светящиеся золотые пирамидки, которые с каждым ударом щедро осыпались искрами энергии. От этого процесса пространство вокруг стало немного посветлее. По крайней мере, появилась какая-то ясность, что ее куда-то ведут, что ее целенаправленно несет какая-то неведомая сила. Кроме пирамидок, ничего более видно-то и не было. Зато внутри присутствовала четкая уверенность серьезности намерений данного трипа. В какой-то момент Наташа неожиданно для себя заметила, что она уже не летит, а слепо шагает по незримому пространству. С каждым шагом идти становилось все труднее, буквально каждый новый шаг давался ей с невероятным усилием. Казалось, будто бы плотность данного пространства с каждой секундой сгущалась и начинала походить не на какую-то туманно-воздушную массу, а скорее даже на какой-то плотный, вязкий кисель. Только вот по ощущениям он был больше похож на некую склизкую болотную жижу. Пирамидки ускорялись. Они колотили как сумасшедшие, несмотря ни на что, пытаясь с каждым своим ударом отчеканивать как можно больше драгоценных искр, которые здорово очищали пространство и озаряли Наташе путь. Послышался какой-то гул. Усиливаясь своей вибрацией, он поглощал и пронизывал все насквозь. Предел наступил очень быстро, и этот раздирающий фон заставил Наташу остановиться. Пирамидки также остановились. Они поднялись вверх и принялись кружить над ее головой. Золотые нити пирамид, на которых они и были подвешены, уходили куда-то в неизвестность и напоминали некое подобие люстры. Сквозь густую тьму под ногами начала проступать какая-то явь. Наташа увидела стремительно приближающиеся очертания континента, а немного после и очертания страны, так знакомые всем из детства, со школьных уроков географии. Это была Италия. «Сапог» стремительно увеличивался. Уже не было ощущений ни полета, ни падения, ни трудных шагов по болоту. Будто бы кто-то просто взял и отменил все законы притяжения. Остановившись в нужный момент и пребывая на том расстоянии, на котором можно было подробно рассмотреть города, улицы, переполненные этажи больниц, Наташа натурально слышала все те хрипы и стоны зараженных людей. Ее чувства обострились в сотню раз, и ей хотелось неистово выть вместе с ними. Ее сердце разрывалось от боли, а снующие повсюду и собирающиеся над городами серые грязные облака негатива лишь усугубляли положение, сгущая еще сильнее и без того пронизанный страхом смерти воздух. Города, селения, сотни тысяч людей. Наташе показывали все подробно и в деталях, не обращая никакого внимание на ее желание орать и скулить. Ведь ей пришлось концентрированно ощущать и каждого в отдельности, и одновременно всю ситуацию целиком. Ситуацию, которая была доведена уже до края пропасти.

Она, едва ли живая, минула все те пики. И в полуосознанном состоянии совершенно измученная Наташа возвращалась обратно. А возвращалась она не одна, если можно так выразиться. Не заметить его было просто невозможно — огромный золотой столб энергии, шедший откуда-то сверху и сопровождавший ее. Он был огромен и проходил сквозь нее, полностью заполняя все своим светом. Также, проходя сквозь расстояния, он был прицельно направлен на отдаляющуюся и уже теряющуюся вдали Италию.

— Мама, мама, проснись! Что с тобой? Ты что кричишь? — теребил Наташу перепуганный сын Саша.

— Саня… Привет… — она тяжело дышала и с видом, будто бы она только что прилетела с Альфа Центавры, пыталась произнести что-то адекватное. — Я уснула, да? Кошмар приснился. Все хорошо, мой дорогой. А где братик твой? Где Рома? — немного испуганно спросила Наташа.

— Мам, ты чего? Ты же сама его на своей машине отцу на все выходные отвезла!

— Да? А, ну да, да, точно…

— С тобой все в порядке? — уже подшучивал Саня.

— Да-да… А что там у тебя с уроками?

— Мам, какие уроки? Карантин ввели! Никто не учится! — торжествовал Санька.

— Точно! Карантин! Я вспомнила! — вновь на каком-то своем языке заговорила Наташа.

— Ты какая-то странная сегодня, мам. Я поем у себя в комнате, можно?

— Да-да, сынок, конечно.

— Точно странная. Надо пользоваться моментом!

— Карантин, точно! Италия!

Пытаясь хоть как-то разместить в своей голове эти две реальности: ту, где она была только что, и ту, что, собственно, и есть ее привычный мир, Наташа по-творчески погрузилась в размышления, привычно вооружившись блокнотом и несколькими карандашами. Ее крайне сильно встревожил давешний полет. И даже несмотря на то, что она уже много лет была причастна к миру магии и эзотерики, что она являлась астрологом, космо- и биоэнергетом, все равно ее не покидало чувство, что этот полет нес в себе нечто особенное. Она регулярно изучала законы Вселенной, всевозможные лабиринты отражения бесконечности, которые одновременно присутствовали и где-то там, и внутри каждого человека. Она очень часто погружалась в различные измерения и тонкие материи, но все же подобного с ней еще не случалось. С одной стороны, — размышляла Наташа, тщательно проанализировав это недавнее ее путешествие, ей открываются новые возможности, знания и опыт. А с другой стороны, это был некий призыв сверху, некая вынужденная миссия, некая задача. Конечно же, она без единого колебания, без какого-либо потайного сомнения была уже наготове искренне включиться в работу. Но вначале ей было необходимо составить план и собрать команду.

Глава четвертая

Совершенно бесполезной кажется та армада вопросов, что нетленно присутствует в сознании почти каждого человека. Вероятно, они там бытуют еще с тех времен, которые, в принципе, невозможно хоть как-то даже обозначить. Сколько-то там тысячелетий, эпох, лет до наших дней человек всегда размышлял о небе, о Земле, о стихиях, о жизни и о смерти. Во всякие тяжелые, сложные периоды жизни мысль о смерти почему-то никогда не покидает внутренние пространства человека. И ведь совершенно неважно, какого уровня и в каком статусе находится тот человек. Эти размышления или, скорее, даже фантазии, они то и дело всплывают на горизонте сознания в какие-то острые ассоциативные моменты жизни. А немного после, когда накал уже проходит мимо, не затронув его, эти незыблемые мысли вновь затихают и опускаются на донышко подсознания. И находятся они там до поры до времени, до первого, очередного зова, и неважно до какого: параноидального ли, осмысленного ли или же так, промежуточного требования. Да, смерть как момент — она неизбежна, и любой разумный представитель в той или иной степени об этом факте задумывается. Но вот если бы человеку, скажем, ему известна была бы примерная дата его финальной черты, о чем бы он задумывался тогда? Свалился бы на него, к примеру, внезапно поставленный диагноз или вот волна эпидемии застала бы его врасплох. И вот он стоит с этой охапкой снега за шиворотом. О чем он в этот момент думает? Наверное, все зависит от его качества восприятия жизни. Одни ринутся в последний вояж, с головой окунаясь во все тяжкие. Другие, не имевшие при былой жизни сил, чтобы быть личностью, эти начнут пускать реки слез, охотно принимая от всех сочувствия и ища в этом спасение. А кто-то и вовсе замкнется в себе или, напротив, в срочном порядке ринется завершать какие-то дела, обещания и давно поставленные, но отложенные на неопределенный срок задачи. Особо сложно тупиковые испытания приходятся на тех, кто, имея заболевание, сам, будучи в шкуре теперь уж бесполезного врача, начинает отчетливо понимать и осознавать все происходящие и грядущие стадии развития этого финального трамплина.

Больничный изолятор был смежный: общая дверь, небольшой тамбур и два отдельных лазарета с разделяющей их стеной, в которой имелось окно, отчего замкнутое пространство казалось немного больше. Главврач Николай Николаевич и его друг эпидемиолог Павел Степанович находились вроде бы как под арестом, но карантин допускал несколько иное к ним отношение. Дело никуда не двигалось. Просто шли дни.

— Николаич, а чего ты не бреешься-то? Как папуас ходишь. А?

— Не нравится — не смотри! Я вообще давно уж думал к усам бороду отпустить, да все как-то не до этого было. Хоть перед смертью увлечение.

— Да брось ты, перед какой еще смертью? — потягиваясь на кровати, возмущенно зевал Степаныч.

— А то ты сам не знаешь! — отрезал главврач, раздраженно переключая очередной новостной канал на висевшем под потолком телевизоре. — Какая разница, что обычный суд, что Высший — тамошний суд?

— Ты же врач, мать твою! Ты же сам прекрасно знаешь и понимаешь, что нет там ничего! — в очередной раз за столько лет он вновь пытался оспаривать эту тему. Единственным и кардинальным отличием в этом диалоге было лишь то, что на этот раз их разговор просто не мог закончиться так, как он заканчивался во все предыдущие разы, по одной простой причине. В те разы любое их тупиковое развитие противоположных мнений сглаживалось посредством алкоголя и, соответственно, весь диспут заканчивался пьяными объятиями. Но не в этот раз. И тем не менее Пал Степаныч продолжал подначивать друга:

— Любая наука, любая нормальная философия тебе это в раз докажет! Нет там ничего, никакого суда! И быть не может!

— О-о-о, ты еще Канта вспомни!

— И вспомню! И даже процитирую, если понадобится! — не на шутку заводился Степаныч, изредка болезненно откашливаясь.

— Твоя ошибка, знаешь, в чем заключается? Степаныч! Знаешь? — еще больше раздражал собеседника своей умиротворенностью главврач, явно получая удовольствие от беспокойства оппонента. Он, развалившись, сидел за стеклом напротив и мирно поглаживал отросшую щетину, вероятно, воображая, что у него уже есть симпатичная бородка.

— И в чем же моя ошибка?

— В том, что ты если и смотришь вглубь, то все равно видишь там только поверхность. Только гладь, которая охотно отражает привычную всем материальную реальность. И ты все никак не можешь выйти за эти рамки. Ты вроде оперируешь большим объемом знаний, но все равно перекладываешь их на материю, на осязаемые вещи. Что не всегда есть правильно, мой друг Горацио! Хи-хи…

— А на что мне их еще проецировать, скажи мне на милость? На ту мутную чушь, которую пропагандирует церковь? В которой все так зыбко и неясно, где одно прикрывает другое? Это просто какая-то круговая порука под чьим-то, уверен, весьма выгодным покрывалом! И не более!

— Да я про религию и слова не сказал! Ты сам первый обмолвился, — с намеком на бесполезность разговора нехотя продолжал Николаевич. — Религия — это система, она работает. И нам незачем туда соваться. А тебе, дураку, тот же самый Кант русским языком по-немецки однажды сказал, что Бог находится далеко за гранью нашего понимания! И что не нужно по отношению к этим высоким материям применять свою ущербную человеческую логику. Не нужно!

— Хорошо, умник. Объясни мне тогда, почему существуют войны, убийцы разные, вся эта грязь, которая у нас повсюду, куда ни плюнь? Объясни! — часто мелькая перед окном и отрывисто жестикулируя, Степаныч распалялся до предела.

— Опять двадцать пять! Как до тебя не дойдет, что простая подмена вопроса искажает твою тугодумную картину мира! Не, почему? Не, за что мне такое? А для чего?! Для чего мне это надо?! Элементарно, Степаныч! И тогда вся грязь заставляет мозг иначе работать, если он есть, конечно, хи-хи… Все, абсолютно все придумано высшим разумом, чтобы нам тут нескучно жилось, — вновь главврач хихикнул, тем самым показывая, что он уже устал от этого трезвого разговора. — И деньги твои любимые, и эпидемию эту тоже дали нам для чего-то. Хотя, чисто с профессиональной точки зрения, я никак не могу понять, почему вакцина себя так повела? Такого просто не должно было случиться! Да еще такой эффект — паралич, легкие… Не могу понять. Ну, вероятно, уже и не надо, раз так!

— Да потому, что я это сделал! Я добавил в нее еще один компонент, в этот, сука, коктейль Молотова! — с криком взорвался Павел Степанович. — Когда она после согласования находилась у нас в лаборатории в эпидемиологии! Мне предложили, я согласился!

— Кто тебе предложил? Кто тебе вообще мог такое предложить? Ты чего несешь, придурок? — слегка на повышенных тонах недоумевая, выдал главврач.

— А ты сам не догадываешься кто? Я не спрашивал, для чего, для кого все это понадобилось! Просто выбрал из двух зол то, в котором и вознаграждение есть нехилое, и карьера! А вакцину против того, что у нас сейчас, с тобой мы уже получили! Скоро выйдем отсюда здоровые, — смягчившись, словно вышедший на волю фурункул, Степаныч горделиво растекался, наивно предвкушая пополнения запасов своего тщеславия. — Прости, ну не мог я тебе раньше этого рассказать. Ну не мог, пойми.

— Хрен мы отсюда выйдем, — тяжело проговорил Николай Николаевич, крепко обхватив голову обеими руками. Он потерянно и беспорядочно водил ладонями по лицу, по волосам, и при этом неразборчиво он все что-то бормотал: — Ты… Ты скажи… Тебе сколько лет? Двадцать? Ты что, пацан зеленый?

— Чего ты взъелся? Я знаю, что ты не перевариваешь власть в любом ее проявлении, в любых ее погонах, поэтому и не стал заранее тебе ничего говорить. Я же знаю тебя.

— Нет, ты не проститутка! — огненной лавой взорвался Николаич. Он с грохотом ринулся к стеклу, словно бы хищник в клетке. Да так, что его собеседник тут же отскочил. — Ты урод! Ты конченый урод! Ты сам понимаешь, что ты сделал?

— Чего ты орешь? Все нормально будет! — сквозь кашель пытался вставить тот.

— В крематории нам нормально будет! Какая, на хрен, вакцина? Кто там о тебе, сука, вспомнит? Я теперь понял! Я! Теперь я все понял! Теперь все пазлы сошлись! — непрекращаемым потоком дико выдавал Николай. — Посмотри, ублюдок, эту вакцину, которую по официальной версии я утвердил, в которую ты, тварина, положил гос., сука, заказ… Посмотри, она уехала в страны Европы как гуманитарная помощь! Прежний, изначальный вирус… Да черт бы с ним! Его можно было одолеть! И я это сделал! И ты это знаешь! Ты понимаешь, что все это сейчас значит? Ты взгляни, взгляни на Европу, посмотри! Откуда у них там столько больных взялось, причем внезапно? Они теперь там пачками умирают! А симптомы все идентичны нашим с тобой! Не знаешь, откуда это все взялось? Не заметил, нет? Они у нас с тобой один в один! Если бы ты хоть каплю разбирался в медицине, не в твоих вонючих бумажонках, а в настоящей практике, то ты бы давно понял, что тебя использовали как презерватив и там же бросили, где-то в подворотне. — Весь красный, вспотевший от волнения главврач стремительно терял силы. Он, тяжело дыша, опустился на одно колено, пытаясь хоть как-то собраться.

— Не гони волну! Это вполне может быть совпадение! Они гарантию дали, что не оставят нас, и, знаешь, я им верю!

— Тебя что, опыт коммунизма ничему не научил? Там тоже все искренне верили в светлое будущее. И что? — уже хрипя, он продолжал выходить из себя. Почти в беспамятстве Николай Николаевич кричал и без разбора ударял о стену руками. — Нет, ты не проститутка, ты — Иуда! Погнался за монетой! По трупам пошел за гребаной копейкой!

Главврач, опираясь на стену, урывками близился к полу, задыхаясь и корчась то ли от начала активной фазы вируса, то ли от полного нервного истощения. Он слабел и менялся буквально на глазах. Степаныч смотрел на него каким-то растерянным детским взглядом, в котором легко можно было прочесть искренность, привязанность к другу и одновременно полное непонимание всего того масштаба, что начинал их неизбежно сдавливать. Да, в сердце, во взгляде его еще теплилась любовь. Она, вероятно, там была всегда. Но вот связь с головой, с его реальностью она давно уж потеряла. Поэтому он стоял и продолжал просто не понимать всей серьезности слов, сказанных о нем. Он не понимал положения дел и не понимал даже того, что скоро наступит конец.

Глава пятая

Эпидемия росла и была неумолима. Она, подобно острой сплетне, стремилась во все стороны сразу, расширяла границы и поголовно отправляла всех на жесткий карантин. Но несмотря ни на что, многие социально дезориентированные группы людей принимались напоказ или даже наперегонки игнорировать многие серьезные предупреждения, воспринимая всю ситуацию в целом не более чем словоохотный марафон, подливая, таким образом, горючее масло во всеобщий огонь нарастающей катастрофы.

В один из таких карантинных вечеров Вика привычно расхаживала по тесным, до боли знакомым квадратным метрам комнатушки своей подруги, в которой преобладали не совсем привычные для женского обихода детали интерьера. Даже у самых близких и частых ее гостей такой дизайн, а особенно некоторые его элементы могли вызвать неподдельный интерес или даже какой-то внутренний страх, переплетающийся с бурьяном восторга. Лена, будучи мастером некоторых восточных боевых искусств, естественно, тяготела к различному холодному оружию, ко всевозможной амуниции и к прочим попутным изящным предметам. Одну из стен ее квартиры украшала небольшая коллекция, в которой были: пара японских катан, три кинжала, кривая турецкая сабля и массивный скандинавский меч с весьма непростым узором и набором камней на рукояти. По бокам красовались чьи-то латы, искусно расписанные мастерской рукой, а также бросалась в глаза большая черная картина, на которой бархатные красные розы символично олицетворяли собой неразлучность, нежность, любовь и смерть. Со стороны, конечно, это все могло показаться, будто бы Лена в культуре всех этих боевых и медитативных искусств, в философии поединков, что там она намеренно ищет избавление от одиночества, от излишней агрессии, от озлобленности и от прочей нерадивой энергии. Но ей было абсолютно все равно то, как ее видят в обществе. Она просто занималась тем, что ей нравилось, и находилась она там, где ощущала себя на своем месте. И, учитывая ее шальной характер, она никому ничего не собиралась объяснять и уж тем более кому-то что-то доказывать. Порой из-за этого на нее обижались родные и близкие люди. После того как в ее жизни случился тяжелый развод, она изменилась и уже более ни с кем не делилась откровениями. Она уверенной рукой продолжала категорично отвергать любую теплую жилетку всеобщего сочувствия. Может быть, эту жесткую специфику ее характера в свое время еще и старательно приумножил муж, который, как впоследствии выяснилось, однажды заблудился в рутинном тумане, где, пристрастившись к гиблым видам релакса, и ударил по вене. Тогда-то и закончилась вся ее былая искренность.

— Ой, Ленка, какая ты предсказуемая! Ведь тебе даже подарок нормальный не подаришь. Сюрприза не получится! — Вика, пройдя мимо оружейной коллекции, развязно плюхнулась на диван и принялась один за одним переключать каналы телевизора.

— Нет, оружие и все остальное — это, бесспорно, подарки первой очереди! Но, знаешь ли, подруга, есть же еще и другие мои житейские, весьма излюбленные потребности! — натягивая домашний мягкий топ аляпистой раскраски, она говорила, как водится, уже в пустоту. Вика, едва ли сказав, часто могла тут же переключаться на что-то другое. — Хотя, знаешь, ты, наверное, все-таки права! Фантазии вообще ноль! Вот только ты отличаешься подарками! Пошли чай пить.

— Чего-чего там я? — нехотя отрывалась от какой-то гипнотической чуши по телевизору она, как всегда, импульсивно и игриво реагировала на все.

— Я говорю: только ты можешь такую безделицу подарить, которую больше мне никто и никогда в жизни не подарит! Ведь ни для быта, ни для личного никуда не годится! И это даже не еда! Но, зараза, так в душу западет, что захочешь — не забудешь! На мои двадцать пять, помнишь, что ты мне подарила? Колокол, блин! С капитанского, твою мать, мостика! И ведь где-то ты его отрыла! А главное, только тебе могло прийти такое в голову!

— Это да-а-а… А где взяла — это секрет! Где взяла, там больше нет! — Вика, как всегда, была игрива. Она задумчиво и немного выбражая встала с кружкой чая у окна и улыбалась. Она продолжила что-то бормотать, при этом не переставая активно подгрызать козинаки. Ведь в такой теплой, раскрепощенной атмосфере, где совершенно не нужна наружная маска, где максимально предельно можно быть самой собой, она бывала не так часто. И с каждым годом ей все тяжелее и тяжелее удавалось посещать это состояние. Каждодневные волны воспаленного общества с их липкими проблемами накладывали на ее повседневность свой довольно-таки тяжелый отпечаток. Поэтому подруги, каждый раз встречаясь, всегда как-то по-своему шутили: «Вот когда уж совсем потом, когда на пенсии будем с тобой сидеть на веранде, чай с ромом пить, на море глядеть, тогда-то вот, может, и расскажу про колокол-то с капитанского мостика».

— Ладно-ладно, пойду заранее закажу нам два кресла-качалки, — рассмеялась Лена. — Так, ну что, морячка, половина девятого. Ты все? Поела, попила? А то я твое шило знаю! У меня-то встреча еще сегодня, семинар через полчаса начнется. Я сама толком не знаю, кто там будет и что всем нам Наташа будет говорить. Ты точно хочешь этого? Там, в космо-, астронауке знать надо будет побольше, чем в твоем меде. Слышишь меня? — на всякий случай провоцировала ее Лена, глядя на подругу, которая словно бы зависла, уставившись в темное окно.

— Ленка, отстань! Я же тебе сказала, я хочу все на фиг поменять! Тем более я читаю, делаю и понимаю все, что ты мне даешь.

— Я помню, не ори! — улыбнулась та. — Давай, короче, допивай пока свой чай, а я быстренько в душ.

Вика по инерции буркнула что-то невнятное ей в ответ и продолжила вглядываться в тайные закрома позднего вечера. Ее взгляд почему-то уже несколько раз намеренно натыкался на одно и то же окно дома, что стоял торцом. И с каждой минутой ей было все сложнее равнодушно увести куда-то свой взор. И вскоре он был уже четко и прямо устремлен именно в то окно. Будто бы ее насильно кто-то заставлял туда пялиться, причем до неприличия пристально пялиться. За окном пролегал еще пока что оживленный тротуар, чуть дальше был перекресток, за ним — красивый торговый центр, а еще дальше тянулся целый ряд весьма примечательных, по-вечернему освещенных объектов, на которые вполне логично и, может, даже интересно было бы обратить внимание. Но нет же. Вика так ни разу даже и не шелохнулась. Словно бы поглощенная гипнозом, она продолжала стоять у окна, вглядываясь в серые мутноватые глаза, что незатейливо прожигали ее насквозь каким-то странным холодком. Незнакомый мужчина просто стоял в едва ли освещенной комнате и как-то мертво смотрел на нее в ответ. Наверное, почти всегда можно примерно узнать, почувствовать и понять посыл вперившегося в тебя человека по выражению его лица, по эмоциональной, мимической или еще по какой-нибудь невидимой глазу составляющей. Но не в этот раз. У мужчины, что напротив, был какой-то неприятный, то ли пустой, то ли какой-то сквозной взгляд. Или же просто впечатлительная Вика попусту страшилась и так воспринимала этот затянувшийся, леденящий ее нутро миг. Она ощущала нечто большее, но при этом ничего не понимала, хотя накручивать себя и запускать в свою открытую дверь домыслы и страхи у нее получалось частенько. В то же первое мгновение, как она неосторожно наткнулась на этот монумент в окне, у нее возникла ассоциация, некое воспоминание одного фрагмента из кино — те очертания и действия героя из детства… Они тогда здорово навели на нее ужас. И те его бездонные глаза с нездоровым огоньком… Ей они даже некоторое время регулярно мерещились где-то в углах детского подсознания. А тут на тебе — снова они! Словно бы погружение в тот детский сон, тот же маньяк и те же ощущения. Как будто с годами они никуда и не сбежали из ее головы, а просто куда-то ушли в дальнюю комнатку и, притаившись, тихонько ожидали там подходящего момента. Легкий озноб крал ее реальное осязание. Она, может, и была готова заглянуть своему страху еще глубже в глаза, чтобы раз и навсегда преодолеть его, но до ее плеча кто-то дотронулся.

— А-а-а… Это ты, — инстинктивно дернулась Вика.

— А кто еще? Ты чего дергаешься? Все нормально?

— Да-да… Прости, зависла.