Бесплатный фрагмент - Кукухаев и Петрухаев

Предисловие

Уважаемые читатели!

Вашему вниманию предлагается 2-ая часть романа-сатиры. 1-ая часть («Страсти старухи Кефировой», 2015) уже была опубликована автором ранее. Это была лирическая повесть, в ироническом ключе.

Во 2-ой части у старухи Кефировой появляются новые знакомые — писатели Кукухаев и Петрухаев (фамилии вымышленные, образы собирательные). Здесь разбушевались страсти, описанные в гротесковом, сатирическом ключе.

Возможно, появится и 3-я часть. Вероятно, это опять будет лирика. Но не исключена и сатира.

Приключения трех графоманов, включая пенсионерку-учительницу, составляют пародийную основу 2-ой части романа.

Аллегории романа-сатиры перекликаются с известной басней И.А.Крылова «Кукушка и Петух». Присутствует и гоголевская ведьма Солоха, связанная с нечистью.

Событийная основа произведения фантазийна или смоделирована из реплик авторов в диалогах на одном из литературных порталов, с большой долей гротеска и литературного вымысла. Реплики персонажей спародированы.

Сюжет включает и детективную, и мистическую составляющие. Автор пробует себя и в жанре фэнтези.

Роман появился как ответ на выпады обиженных непризнанных «гениев», порой весьма далеких от соблюдения этических норм, болезненно переносящих малейшую критику.

К сожалению, есть и такие «ругательские» авторы, которые не стесняются хамить и оскорблять своих оппонентов. Сатира посвящена не их политическим взглядам и пристрастиям. Никакой «гениальностью» и никаким патриотизмом нельзя прикрыть и оправдать свое хамство!

Автор спокойно принимает обвинения в графомании со стороны данных гениев и предоставляет право читателям судить о меткости иронии и узнаваемости отдельных персонажей на литературном ристалище.

Если кто-то смеется, узнавая в персонажах себя или знакомых по литературному форуму — ну и прекрасно!

Сатира бьет в цель!

Без обид. Впрочем, как получится.

Главное — не надо оповещать весь читающий мир, что вы и есть объект сатиры! Не признавайтесь ни за что! Это дружеский совет, по доброте моей.

С уважением — автор

Гл.1. Знакомство

Прошло почти десять лет, как романтичная старуха Кефирова провела незабываемые летние каникулы у егеря Юрия на Погосте. Приключения, которые с ней тогда произошли, запечатлелись в ее сердце навсегда. Она написала об этом повесть, и когда ей хотелось вспомнить о своих любимцах: роковом петухе Ироде, глухонемом таежном Геологе и добродушном москвиче Виталии, которого вытащила из «Черной дыры» — она перечитывала свою книжечку, смеялась и плакала. И мечтала о собственном домике на благословенном Погосте, у реки, посреди грибного и ягодного леса. Но главное — ее беспокойному сердцу хотелось новых волнующих событий.

И они произошли. Городскую квартиру старуха оставила детям, которые купили ей небольшую избушку в три окна, но с верандой и огородом, на краю любимого Погоста. Деревушка постепенно заселялась дачниками, в основном пожилыми москвичами. Любаня наслаждалась первозданной природой и ее дарами, а егерь Юрий помогал ей с дровами и всячески оберегал. Окрестный народ знал, что бабка Любовь Никаноровна — старуха честная, заслуженная, и беспокоить ее не стоит. И она никого не беспокоила.

И тут жизнь подкинула ей новый сюжет, чтобы не скучно было.

…В тот день старуха Кефирова брела по своему Погосту с намереньем купить пачку сахарного песку в сельмаге. Дело было летом, захотелось сварить варенья малинового хоть банку. Брела она в глубокой задумчивости, и вдруг из чужого палисадника слышит:

— А Кефирова-то, и правда, мерзавка!

Старуха напряглась и повернула слегка тронутую хондрозом шею в сторону палисадника бабки Дьяконовой. Там под ее окном стоял рослый старик, с виду дачник, и видно, что-то у Дьяконовой покупал.

Дождавшись, пока он просунет свои длинные ноги в дыру в заборе, старуха Кефирова осмелилась и спросила:

— Дядя, а мы разве знакомы? Почто меня мерзавкой называешь? Что я тебе плохого сделала?

Старик не испугался и ответил зычным голосом, по которому старуха признала в нем бывалого служаку-отставника:

— Дьяконова врать не будет! А я у Дьяконовой всегда покупаю куриные яйца, еще с прошлого года. Ступай себе, не печалься, тут кругом мерзавцы. Все вышли из совка!

Кефирова передумала идти в сельмаг и понуро побрела домой. Там она включила компьютер и забрела в местную соцсеть. На самом виду красовался аватар дачника Кукухаева, летнего жителя Погоста, и под ним уже появились новые записи.

— Только что ко мне нагло обратилась бабка Кефирова, подслушав, о чем я говорил со старухой Дьяконовой. Совок совком! Так вот, повторяю, она, Кефирова, не только мерзавка, а и стерьва!

Да-да, так и было написано: не стерва, а стерьва.

Глаза вылезли на лоб у Кефировой из-за очков, и она нервно простучала по клавиатуре:

— Дяденька, почто стервой-то назвал? Чем я тебя обидела?

Через пару минут появился ответ.

— Да что она ко мне привязалась? Домогается! Ну так еще и шалава!

Опечаленная старуха Кефирова молча попила чаю и продолжила разбирательство.

— Дяденька, тебе уж восемьдесят лет, а мне скоро семьдесят. Не стыдно ли так старух-то охаивать?

Старикан бодро ответил:

— Не домогайся! А то стих напишу! И критическую рецензию на твои неумелые сочинения! А то ишь, печатает! Зловещие и застойные советские времена прославляет!

— Ну пиши, пиши. Я тебя случайно не изнасиловала возле дьяконовской избы? — ехидно переспросила Кефирова и успокоилась: поняла, с кем дело имеет.

— Ха-ха! — бодро ответил старикан. — Была бы ты молодой красоткой! А то всякие дряхлые старухи накинутся меня насиловать! Не дамся, учти!

И правда, через полчаса появился и его обещанный стих. В нем расписывались злые намерения Кефировой. Как она хочет проникнуть в спальню Кукухаева седой воркующей голубкой, но перед этим порвет себе юбку, расцарапает грудь, а дружки уже будут на подхвате, чтоб опорочить честного старика. И все они будут дружно повторять пароль: да здравствует КПСС!

Старуха Кефирова долго хохотала. Но зря. Видя, что бабка не реагирует на «шалаву» и не спорит про КПСС, автор отредактировал стих и заменил шалаву бомжихой. Поскольку Кефирова жила в уютном домике — и этот выпад был ей, как слону дробина. Плюнула, да и только. Подивилась, какие мерзкие старики есть среди дачников-отставников.

Однако не спалось.

— За что он меня так?

А вот старик-дачник спал крепко. Но нервно. Во все окна к нему лезли сталинистки с разодранными юбками и кричали:

— Слава КПСС!

А он по привычке отдавал честь и тоже орал:

— КПСС — ум, честь и совесть нашей эпохи! Слава товарищу Сталину!

Проснулся весь в поту. И давай опровержение писать. Сначала про Сталина. Потом про старух и стариков-сталинистов, как он вносит их в ЧС.

А Кефирова-то — бабка еще та! Это же неподражаемая Марго! Отвечает ему:

— Ой, как смешно стало на вашей странице, дяденька! То я одна вас хотела изнасиловать, а теперь целая групповуха намечается, весь партком пришел! Ха-ха-ха! Пишите дальше, наш юморист!

Так завязались непростые отношения самодеятельного поэта-отставника и старухи Кефировой.

Гл.2. Встреча на портале

И вот за все лето не пришлось Кефировой больше встречаться носом к носу со стариком Кукухаевым. Тот тоже был грибник, но далеко в тайгу не углублялся, и Кефирова ходила с корзинкой смело, да чаще всего вместе с Зиной, женой егеря. Зина слегка располнела к старости, но была еще шустрая. У Кефировой ноги стали болеть. Порой она и вовсе в лес не бегала.

А тут до нее дошли слухи, что дачник избушку больше не арендует. Отстроил собственную дачу где-то в других краях, на развалинах наследства, полученного женой.

Эта новость Кефирову порадовала: не понравился ей ругательный старик Кукухаев. Не произвел положительного впечатления.

Чем же занималась Любаня? У пожилой жительницы Погоста в последние годы появилось и окрепло увлечение интернетом. Надо сказать, в каждой избе уже был компьютер или хотя бы ноутбук. Прогресс!

Кефирова зарегистрировалась на краеведческом сайте, а также на двух литературных. Разместила там свои стихи, рассказы, да вот и притчи стала писать. Больше всего ее радовала дружба, возникшая с далекими стариками и старухами, в которых было что-то родственное ее душе.

Доброе слово и кошке приятно! А если есть за что человека похвалить, если хочется его приободрить — тут она не скупилась. Был старик из Сибири, который чутким сердцем мгновенно откликался на все, ею написанное. И когда он вдруг умолк, пропал, она молилась, чтобы был жив. Через три месяца отозвался: чуть не погиб! И счастье переполняло Кефирову: горячие молитвы всегда доходят до Всевышнего!

Вот и теплые письма обретенных друзей поддерживали старушку, в чем-то очень одинокую по жизни.

…До поры до времени литературная жизнь пенсионерки Кефировой текла спокойно и размеренно. И тут угораздило ее попасть в скандал.

Написала беззлобную притчу, прицепился военный пенсионер Хрипнович, стал ее всем представлять как очернителя России. Ясно было, что у старика уже ум за разум зашел. Немало нервов отняли у Кефировой споры с ним — никак не хотел отвязаться и бранился все горячее.

И тут получила она неожиданный удар от автора, с которым до этого шел добрый обмен рецензиями. Это был Петрухаев, бывший опер, ныне пенсионер, человек с литературными талантами, автор романов криминально-мистической направленности.

Поневоле пришлось прочесть побольше на его странице, в том числе рецензии и диалоги. Каково же было изумление старухи Кефировой, когда она увидела фотографию одного из рецензентов Петрухаева. Это был тот вредный отставник-дачник Кукухаев! Оказалось, он пишет и стихи, и рассказы.

Кукухаеву было восемьдесят лет, Петрухаеву пятьдесят.

Объединила их — дружба против старухи Кефировой!

Не без ехидства Кефирова прочла их диалоги. Она тут же вспомнила знаменитую басню любимого дедушки Крылова! Судите сами.

Петрухаев:

— Здравствуйте, уважаемый И.И.! Прочел вчера у Вас первую главу. Потрясен. Увлекательно пишете. Глубина мысли просто зашкаливает. Художественное мастерство невообразимое. Знаете, мои философские устремления близки вашим, вот в третьей главе у меня увидите сходство одного из моих персонажей с вашим главным героем. Продолжаю с интересом читать ваш роман!

Кукухаев:

— Здравствуйте, уважаемый А.А.! Благодарю вас за тонкое понимание сути моего произведения. Оценивать художественное мастерство будут потомки. Старался. Прочел три главы вашего романа… Удивительно, разные миры, разные времена, разные персонажи… но в чем-то сходство есть, конечно. Думаю, таких интересных писателей на сайте раз-два и обчелся, с которыми можно поговорить на языке современного литературоведения. Удачи вам, дружище!

Петрухаев:

— Добрый вечер, дорогой И.И.! Уже вторые сутки не могу оторваться от четвертой главы вашего романа! Психологизм! Глубина мысли! Живые краски в изображении природы! Знаете, у меня в восьмой главе тоже есть такое… Потрясен, насколько мы близки! С уважением — И. И.

Кукухаев:

— Доброе утро, дружище А.А.! Ну, всю ночь не спал, дочитал до девятой главы. Все вроде родное, свое, но у вас свежий взгляд, а какое знание архитектуры! Мучился терзаниями главного героя, но так пока и не разгадал ваш художественный замысел. Теперь буду неделю отдыхать, то есть уеду куда-нибудь, где нет света и интернета. Удачи, коллега!

Петрухаев:

— Ах, как жаль, дорогой И.И., что вы уезжаете. Мне как раз нужен совет опытного писателя. В двадцатой главе не вытанцовывается кульминация. То ли в мистику идти, фэнтези привлечь… Ну как соединить героев? Вот она, сладость писательских мучений!

Через пару дней.

Петрухаев:

— Досточтимый И. И., рад видеть, что вы опять со светом и с интернетом! Читал вашу рецензию одной даме. Дамы, конечно, не писатели, а графоманы, в основном дуры банальные, но порой их рецензии так согревают душу… А я читал ваш роман! Учился мастерству! И если осилите 32-ую главу моего романа, будете фантастически потрясены родством нашего с вами психологизма! Герой совершает подвиг. Он преодолевает себя. Вот у вас героя в конце награждают, а у меня — убивают… впрочем, не буду открывать интригу, за что и кто убил. Жду Вашего отклика по прочтении! Влюбленный в ваше творчество ваш друг И. И.

Кукухаев:

— А.А., это последняя глава? Читал все дни ваш роман. Надо перечитывать, чтобы лучше понять ваш гениальный замысел. К сожалению, отправляют в командировку, длительную. Буду писать, писать, и совсем мало читать. Мистику и фэнтези вообще не читаю, только ради вас и согрешил. Не мое. И честно говоря, в этом веке вас не поймут. Не доросли еще умом и чувствами не созрели. Желаю всяческих удач!

Петрухаев:

— Да, уважаемый И.И., я вас понимаю. Не доросли и не созрели читатели. Тут вообще одни графоманы, кроме нас с вами. Я так надеялся, что вы прочитаете и второй роман, там так все круто, просто бомбический сюжет. Конечно, мистика присутствует, я ее ясно вижу каждый день. Ну раз вы не любитель мистики, оставайтесь в своем реализме. Был рад познакомиться. Ваш образ тоже присутствует в моем втором романе, разгадаете ли? Словом, не прощаюсь. Я теперь вечный ваш друг и читатель.

Петрухаев:

— Дорогой друг И.И., что-то вы молчите. Я уж беспокоюсь, не обидел ли. Черкните хоть пару слов под какой-нибудь главой моего нового романа. Можете и не читать, если заняты. Напишите просто, типа «шедеврально, ярко, интересно». Я тоже напишу вам рецензию, обязательно.

Петрухаев:

— Ну вот, написал рецензию на ваше послесловие. Оценил всю вещь махом. Классика! Не прощаюсь! Заглядывайте! Я тоже сейчас редко заглядываю в чужие вещи, а то боюсь, стиль собью. Вот заразился вашим художественным мастерством, теперь трудно идут собственные диалоги. Ну ничего, доброе слово — и я окрылен. Пишите! Ваш А. А.

…Кефирова не удержалась и дополнила диалог: 
— Радуйтесь, наши гении, Кукушка и Петух! Кто вас не полюбил — тот графоман!
Читаю ваши арии друг другу и помираю со смеху! Пишите еще!

…Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!

Или это колокольчик весь зашёлся от рыданий,

Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Умоляю вас вскачь не лететь!

Но что-то кони мне попались привередливые…

Коль дожить не успел, так хотя бы — допеть!…

(В. Высоцкий)

***

Оказывается, сия умилительная сатира Кефировой задела больные чувства собственного достоинства у Кукухаева и Петрухаева. Дружной парой они пришли читать ее произведения, потом написали шедевры. Кукухаев разразился стихотворной сатирой про сгнившую ржаную солому, оттуда поднялась страшная вонь. Сатиру слабонервным лучше не читать, натуралистические подробности гнили и смрада изложены со знанием дела, садово-огородного, пенсионного.

Петрухаев тут же поддержал мэтра рецензией:

— Бурные аплодисменты, переходящие в овацию!!! А давайте ее уроним в навозную кучу! А то пишет тут пасквили, и даже грязные пасквили! Высмеяла наше достоинство и наше сотрудничество!

— Нет, нет, это не по моей части, я не криминальный авантюрист. Я буду бить ее рифмой! Стегать сатирой! Изнасилую своим тонким юмором! Поплачет еще у нас!

— Так и быть! За слова отвечаем, мамой клянусь. Всякие графоманы будут нас высмеивать! Ну, тупы-ы-е!

Друзья обнялись и поцеловались. Долго жали друг другу свои чистые руки на прощанье. На душе у каждого было светло и празднично!

А злостная графоманка Кефирова в ответ уже басню написала, про навозного жука. Так жуков тут — двое, надо еще одну басню.

Назревали грозные события! Ждите. Делайте ставки, господа.

Кефирова была из крестьянского рода, который навидался всяких жуков навозных на своих пашнях и на скотном дворе. Поэтому она только усмехалась выкрутасам двух скарабеев, танцующих на шариках.

Они-то все по штабам, а я-то все на картошке, насмотрелась жуков навозных да колорадских, всяких-разных. Рожденные ползать да жрать картошку — на построение, шагом марш! И в банку! С керосином!

ПРОДОЛЖЕНИЕ — последовало! Жуки ищут третьего, но пока у них проблема…

Гл.3. Новый поворот

Очень грустно, что такие изнеженные сердца у наших признанных мастеров жгучей прозы и кислой сатиры.

Третью ночь не спят Кукухаев и Петрухаев, за рюмкой чая обсуждают, как извести злодейскую насмешницу Кефирову. Кукухаев ищет позитив в негативе:

— Ну и что, навозный жук — это скарабей, а я нашел в википедии, что это священное существо в Египте! Оно сулит нам возрождение в загробной жизни! А мне до загробной совсем чуть-чуть, вы-то помоложе. Но здоровье, слышал, хлипкое.

— О, как вы меня утешили, мой бесценный друг! — возликовал Петрухаев! — Мы жуки еще те! Скарабеи с винтами!

Помолчав, горестно добавил:

— А я ей, дуре банальной, сначала хорошие рецензии писал, когда она меня хвалила. Даже как-то сгоряча назвал мудрой. Хватился — все свои комплименты удалила. Подумаешь, на дуру обиделась.

— Дура — это что, — подхватил Кукухаев. — Я ее и мерзавкой, и шалавой, и стерьвой, бомжихой называл, помешалась на своем совке. Воспел ее как Змею. Теперь вот сатиру про навозную кучу написал. Что-то отзывов мало, никто, кроме вас, не поддержал. Трудно оценивать высокую классику.

Уже по десятой рюмке чая хлебнули, а успокоения все нет.

— Слушайте, — загорелся Петрухаев, который всем представлялся криминальным авантюристом, для рекламы романов. — Надо найти третьего! Тоже обиженного на Кефирову! Ух, и я знаю, кто это!

— Кто? — вяло спросил Кукухаев и отодвинул недопитую рюмку чая.

— Есть такой персонаж, Хрипнович. Ух, они и лаялись! Но на старуху и можно, верно вы сказали: стерьва. А вот как она на пожилого человека нападала! Я краснел, читая. Я затыкал уши жене, когда хохотал!

В это время Кукухаев как-то нахмурился.

— Да этот Хрипнович сволочь еще та! У меня тоже с ним были терки!

— А это неважно, — подмигнул Петрухаев. — Признаться, когда я еще дружил с Кефировой, получая от нее похвалы первым главам романа, она мне жаловалась на Хрипновича, и я предложил его прибить. Ну, в шутку так, проверить ее хотел.

— За чем же дело стало?

— Да она нервная какая-то, испугалась, взмолилась, чтоб мои пацаны его не трогали. И шавок, ему подгавкивающих, тоже пощадили. Ну а потом я с Хрипновичем-то и подружился, понравились вдруг его политические взгляды. А с Кефировой как раз поссорился, она не захотела читать 20-ую главу, из-за мистики. Мол, боится бесовщины. Словом, банальная графоманка оказалась.

— Значит, вы с Хрипновичем одних взглядов? Вот уж не ожидал! Пора расходиться, — Кукухаев побагровел и встал из-за стола.

— Да что вы, уважаемый Иваныч! Нету у меня никаких взглядов, которые могут понять современники! — и Петрухаев запел что-то бардовское, невнятное.

Кукухаев снова уселся.

— Давайте так. С Хрипновичем дружите хоть взасос, хоть взахлеб. Но я с ним целоваться не буду. Наплевать и на Кефирову, я ее обгадил и так, как мог. Столько дерьма вылил, нескоро очистится от навоза.

— Да, быдло и есть быдло, — подвел итог Петрухаев. — Плохо, что у нее на меня компромат имеется, в переписке. Я ведь предлагал Хрипновича посадить на кол, и чтоб не сразу помер, а помучился.

Кукухаев засмеялся.

— Вот за это я тебя и люблю, друг сердечный.

Петрухаев раскраснелся и прошептал:

— А знаете, какой диагноз я поставил старухе? Хронический недо.. Ну, вы поняли. Отсутствие личной жизни.

— Нет, дружище, наоборот, пере… Я ж ее шалавой назвал — значит, осенило меня не зря! Гении всегда слышат подсказки свыше!

Высокодуховные товарищи обнялись, расцеловались и уснули сладким сном, каждый в своей кроватке.

Снилась каждому родная навозная куча, по которой с песнями бегают скарабеи.

Гл.4. Два жука

Огорченные развитием событий на окололитературном фронте, Кукухаев и Петрухаев напрягли свои интеллектуальные способности для дальнейшей борьбы со старухой Кефировой.

Эта ехидная старуха в ответ на поэму Кукухаева о навозной куче назвала его навозным жуком. Тень упала и на Петрухаева, такого же гениального писателя форума.

Старик И. И. Кукухаев решил пожить неделю на даче, где легче сосредоточиться. Дача находилась в глухомани, и забредал туда только лесник, про прозвищу Леший. Ему Кукухаев приплачивал за охрану своей избушки и дровяного сарая. Иначе местные давно бы разобрали и новую избушку, и сарай на дрова. Народ был, как везде, вороватый, не стеснялся брать чужое, что плохо лежит. А Кукухаеву хотелось там летом возиться на грядках и хрустеть лучком да огурчиком.

Теперь он привез и луку, и огурчиков маринованных, и другой провизии, да и пития прихватил. И только протопил печь и согрел избу, как на пороге уже стоял Петрухаев, которому старик по наивности дал в начале дружбы адресок.

Петрухаев прибыл с рюкзаком, в котором была его пижама, ноутбук да бутылка виски, еще и палка полукопченой колбасы. Словом, все для дела, все для творчества.

Освоившись, то есть преодолев первую оторопь от встречи, друзья выпили по стопарику и закусили чем Бог послал. Кукухаев с грустью отметил про себя, что Петрухаев мало ест луку, а колбасы много пожрал.

— Ну, что мы будем делать с этой пасквилянткой, старой мымрой Кефировой? — задал риторический вопрос Кукухаев.

— А что будем делать? Уничтожим с помощью ума и хитрости! — бодро ответил Петрухаев. — Не дадим ей разглагольствовать на форуме и срывать аплодисменты таких же жалких графоманов.

— Я уже кое-что предпринял, — сообщил торжественно Иваныч. — Ночью издал эссе о скарабеях, посрамил невежественную старуху. Она ведь даже не слыхала про Египет! Хотя сама как мумия, я уверен. Скарабеи — элита насекомых, божественные жуки! Это нам подходит.

Петрухаев вздохнул и уставился в ноутбук.

— А вот википедия обгаживает скарабеев, примитивисты. Читаю. «Навозные жуки — это жуки, которые питаются фекалиями. Некоторые виды навозных жуков могут за одну ночь закапывать навоз, в 250 раз превышающий их собственную массу».

— Ух, паразиты! Да там пишет всякий сброд, в этой википедии. Что еще?

— «Многие навозные жуки, известные как валики, скатывают навоз в круглые шарики, которые используются в качестве источника пищи или камер для размножения. Другие, известные как проходчики, закапывают навоз везде, где его находят. Третья группа, обитатели, не катаются и не роют нор: они просто живут в навозе… Навозным жукам необязательно есть или пить что-либо еще, потому что навоз обеспечивает их всеми необходимыми питательными веществами».

Кукухаев задумчиво жевал зеленый лук, занюхивая его горбушкой хлеба. Петрухаев продолжал:

— «Большинство навозных жуков ищут навоз, используя свое чувствительное обоняние… После сбора навоза навозный жук катит его по прямой, несмотря на все препятствия. Иногда навозные жуки пытаются украсть навозный шарик у другого жука…»

— Ну видишь, даже при таком уничижительном подходе нельзя не изумляться навозным жукам! — выдохнул Кукухаев. — Мать честная, какой богатырский этот навозник, я и не знал! То-то с огорода всегда выползал чуть живой.

Друзья снова выпили и закусили, потом расправили затекшие члены — один на диване, другой в кресле. Покурили. Жизнерадостный Петрухаев бодро сообщил:

— Друг мой, а я ведь придумал, как заткнуть Кефирову. Мы должны не только хвалить друг друга в рецензиях, а и критиковать! Слегка поругивать!

Кукухаев напрягся.

— Ну, покажи пример. Давай примерим это на себя. За что ты меня будешь критиковать?

— А за излишний натурализм. Вот у тебя змея сожрала лягушку, пока ты в яме лежал. Ты так натурально описал ужас лягушки, ее последний вопль, а потом торчащие из пасти змеи ее задние лапки… Бр-р.. мороз по коже! Меня чуть не вырвало.

— Да? — как-то ехидно переспросил Кукухаев. — Какое ты нежное создание! А еще якобы в полиции служил! Да там у вас такие жабы… убийцы, воры, проститутки, ты с ними одним воздухом дышал, и тебя не вырвало!

— Друг мой, я просто подобрал пример, иллюстрирующий критику. Ну, теперь давай ты меня критикни. Чтобы старуха отвязалась.

Кукухаев подумал, подумал и изрек:

— А я вот не верю в инфернальность твоего оборотня-участкового! Мистика, понимаешь… Это спьяну автору показалось!

— Ах ты сво… Как это не веришь? Мамой клянусь, было! Дугой изгибался и парил! Под потолком!

— Шурик, не забывайся! Ты у меня в гостях! А то выкину голой ж.. в сугроб!

— Сан Саныч я, и вам не Шурик. А то и вас буду звать дядей Ваней. Дело-то у нас хорошо пошло! Непримиримая, принципиальная, зубодробительная критика! Теперь нас не обвинишь в подхалимаже друг к другу, ради рецензий!

— Ладно, согласен. Давай дальше, руби правду-матку, — согласился Кукухаев.

— Очень много разврата. В каждой главе кто-то кого-то тискает, то Маньку, то Таньку. Скрип кровати раздражает, а ты его смакуешь, телеса расписываешь. Какая главная идея произведения? Никакой идеологической окраски. Белые и красные одинаково заняты блудом и жраньем. Все смешалось в доме Облонских!

Кукухаев расхохотался.

— Шурик, ты не обижайся, я тебе тоже один умный вещь скажу. У тебя кругом импотенция. Ну, затащил бродяга красотку в катакомбы, на могилу этого вампира, и там кроме поцелуя ничего не было. Не верю!!! Как Станиславский кричу: не верю!!! Дохляк твой опер, криминальный авантюрист! Женщина на все согласна, а у него принципы, девичью честь свою бережет! Не верю!

Петрухаев смахнул слезу. Воцарилось молчание. Кукухаев понял, что ударил ниже пояса. Чтобы загладить вину, он воскликнул:

— А что? Мордобой пошел серьезный! Кефирова облысеет от досады! Вот как сражаются настоящие писатели! Графоманы нервно курят в сторонке! Ну, добавь мне что-нибудь, для равновесия.

— Пошел ты… У тебя нет высоконравственных страданий героев! Духовности мало! О Боге вопишь, только когда в яму рухнул! «Помоги, Господи, лукавому рабу твоему!». Вот у меня нравственные искания на каждом шагу, и православные каноны блюду. Воспитываю читателя. А ты только за грибами по лесу шастаешь да в ямы пропаливаешься. Мелко. Не Толстой.

— А ты-то… Пушкин! Только и знаешь: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»… Да еще про курилку стишок. Помолчали.

— Иваныч, прошу тебя, убери свой стих про навозную кучу! Ну, не Пушкин же!

— Нет! На это я пойтить не могу! Мы, скарабеи, должны забросать своими шариками ржаных, пшеничных и их подпевал!

И вот друзья резво защелками клавишами, набирая тексты, пока слова и мысли не забыли. Натурализм… духовность… скрепы… скарабеи-ратоборцы… искренние молитвы… гневные проклятия кефировым и ржаным. Готово!

Расставаться не хотелось. Но пришлось. За Петрухаевым наутро приехали сани с лошадкой — местное такси. Кукухаев остался на пару дней прибраться и отдохнуть от Петрухаева.

Жизнь налаживалась. На портале было все спокойно. Уловка удалась. Никто не придумал таких обвинений, которые друзья предъявили друг другу. Таланты!

Гл.5. Петрухаев

Когда А. А. Петрухаев, утомленный деловым свиданием с И.И.Кукухаевым, наконец выспался дома, он трезво оценил, чего добился этой поездкой. Старуху Кефирову не завалили и не огорчили, хохочет себе, кошачья морда — ударилась в японскую поэзию, рифмоплетка. А вот с Кукухаевым чуть не поссорились.

Петрухаев был обидчив и злопамятен. Настоящий опер ничего не забывает! Он помнил каждое ехидное слово Кукухаева, каждую его ухмылку. Критика полоснула его ножом по сердцу.

— Гению всегда трудно, — думал он, вздыхая так, что аж болела грудь. — Неужели Кукухаев пишет лучше меня? Да ни хрена он лучше меня не пишет! И я замечал у него стилистические ошибки. Даже грамматические. А стихи у него — вообще отстой! Бредятина!

Петрухаев быстро оделся и сел за компьютер. Ему хотелось найти все постыдные ляпы и ошибки Кукухаева. Зачем? А затем, чтобы ткнуть его мордой в стол! Чтоб не выпендривался! А то ишь, импотенцию приплел! Не понял душевной красоты и нравственной чистоты его героя, не заляпанного ничьими поцелуями, кроме жены!

Ну вот, так и есть. Первая грубая ошибка в диалогах. «Будучи на службе, на Севере приходилось бывать…» Масло масляное, т.е. тавтология, да еще деепричастный оборот присоединен к безличному предложению. За ней вторая: «Тусовка вампиров и упырей, в начале ноября, раскрыта не стандартно, жутко и интересно». «Нестандартно», Иваныч, грамотей! А уж с запятыми — вообще частый пропуск в нужном месте.

Э-э, да ты, батенька, на своем заочном факультете явно грамотностью не блистал! Пробрался по карьерной лестнице, удачно женившись, подумал криминальный авантюрист и бывалый опер Петрухаев. Он знал, как делаются эти дела. Там прислужил, тут отличился… Начальству угодил. Вот и карьера.

Когда-то Петрухаеву довелось поучаствовать в боевых действиях, и таких паркетчиков он просто презирал. Давняя контузия привела к тому, что во всем он теперь винил Ленина и Троцкого, да еще недолюбливал Чубайса. Насчет остальных сильных мира сего он не спорил, считая, что их Бог дал народу в наказание, во искупление грехов за цареубийство, ГУЛАГ и голодомор. Тут явно вмешались потусторонние силы, а он уважал мистику и черпал в ней вдохновение.

— Вот пень замшелый, в инфернальность он не верит! — воскликнул в сердцах Петрухаев. — А ты на себя в зеркало посмотри.

Потом Петухаев читал стоматологические поэмы старика Иваныча, в которых подробно было описано, как он открывал перед стройной молодой докторшей рот, давился трубкой отсоса, терпел звон и визг бормашины, млея от удовольствия.

Старик-то кипуч, с ухмылкой догадывался моложавый авантюрист. Но стихи дрянные. Особенно про кочергу, про навоз и про бесовскую породу.

И полегчало гению, нашел блох у сотоварища. Опустил его по рангу, сделал полуграмотным писакой. Зря комплименты отвешивал — себя ронял. Вот тебе и лягуха в пасти змеи! Бр-р… Теперь он будет осторожнее в рецензиях.

Петрухаев с грустью вспомнил, как на безрыбье писал отзывы какой-то похвалившей его училке. Еле выжал из себя пару льстивых строк — от ее занудной повести, сборника сплетен, у него скулы свело… Но баллы были нужны, для рейтинга.

Наконец Петрухаев спохватился, что так и застопорилось у него дело с новой главой криминально-мистического романа. На этой мысли он остановился, сделал перерыв. Ночью ему должно присниться его высокодуховное произведение — куда там кривая вывезет главного героя, и как закрутится сюжет. Зря он написал уже Кукухаеву, что следующая глава имеет шедевральный замысел и произведет потрясающий эффект, удовольствие читателям-интеллектуалам обеспечено.

«Наделала синица шуму», — промелькнуло в тяжелой голове гения, и он уснул.

Гл.6. Кукухаев

В то время, как Петрухаев насмехался над стоматологическими поэмами Кукухаева, старик Кукухаев отплеваться не мог от очередной главы романа криминального авантюриста Петрухаева. Того заносило в мистику и инфернальность все шибче и шибче, а натурал и реалист Кукухаев просто не переваривал разговоров про всякую нежить. Когда привидения вставали из могил и когда бродяги жили по четыреста лет, вся православная натура Кукухаева вопила: не верю! свят, свят, свят! чур меня!

Он уже и не рад был дружескому союзу с гениальным в своем роде Петрухаевым, подбросившим ему немало сладких комплиментов, для затравки интереса к своему творчеству. Заманил, авантюрист. Развел, как лоха.

Будучи опытным литератором, Кукухаев навел бы порядок в фантазиях контуженного на войне опера. Вымарал бы всю чертовщину, оставил бы только описания природы, холмов, монастырей, да застолья и разборки с паханами и прочей криминальной шелупонью. Тут еще можно было бы слепить детектив. А так, когда инфернальный трехсотлетний бродяга душил попа, бывшего участника боевых действий, владевшего автоматом и положившего гранатами не один взвод противника — тут для Кукухаева все было ясно: белая горячка, посттравматический синдром.

Но вот уж какой гадости не могла вытерпеть душа Кукухаева, так это многостраничных разговоров с котишкой. Кот был мудрец и философ, мог фору дать и участковому, и православному священнику!

Чувствуется, опер был сентиментальный котолюб.

И мрак инфернальности и котофилия окончательно отвратили Кукухаева от Петрухаева.

Но признаваться в этом было нельзя. Союзниками в литературной борьбе не разбрасываются! А то ржаные-кефировы совсем обнаглеют!

Сейчас вот нас, навозных скарабеев, только два плечом к плечу, думал, вздыхая, старик Иваныч. Правда, шарик пока один, а скарабеи этого не любят. Надо найти навоз у Кефировой и слепить еще один шарик. Что она там новое написала, все совок восхваляет? А-а, тут я найду навозу сколько хочешь, злорадно подумал Кукухаев.

А пока он сел выдавливать из себя рецензию Петрухаеву. Написал, как трогательно было узнать про любовь Петрухаева к братьям и сестрам нашим меньшим. Как плакал над откровениями кота. Какое высокое художественное мастерство проявилось в описании упыря, и как все это вписывается в нравственные поиски опера, просветленного попа-автоматчика и начинавших очеловечиваться окрестных бандитов.

Наконец, Кукухаев допил и доел то, что осталось от недавнего скарабейского сабантуя, собрал рюкзачок, проверил все запоры и замки и отбыл в столицу. Там его ждали новые ратные подвиги.

Гл.7. Страсти — мордасти

Весело поглядывая в окно электрички, старик Кукухаев обдумывал план дальнейших действий. Дома он будет один — супругу накануне уложил в клинику, ведомственную. По блату, а как же. Мест-то нет, все занято инвалидами да ранеными. Ну подумаешь, одного инвалида запихнут куда-нибудь еще. Старуха довольна, а он вообще рад. Надоела она ему за полвека совместной жизни, а куда же ее спровадишь.

Кукухаев не любил старух, которых в простоте часто называл «вонючими кучками». Правда, супруга, стирая его панталоны, употребляла выражения и покрепче. Он старался это не слышать — не самому же заниматься стиркой.

Он любил молодых красоток — пылко, пламенно, со всем сладостным безумством старческих затей и фантазий. Уже давно это была платоническая любовь, без иллюзий и похождений. Лишь на страницах своих сочинений старик давал волю эротике, по его меркам, вполне сдержанной. А вот Петухаев так не умеет! Зелен еще в пятьдесят!

В последнее время объектом страсти и воздыханий была двадцатипятилетняя красотка-стоматолог. Она отбелила ему пожелтевшие от курения зубы, а когда ставила протезы, исправила и многолетний неправильный прикус. За это он, прощаясь, поцеловал ей запястье, а она погладила другой рукой в голубой резиновой перчатке его темя с плешинкой.

— Приходите еще! — улыбнулась под марлевой маской.

Он бы и пришел — денег на красоту и здоровье никогда не жалел. Но коронки еще не сносились, а Кукухаев был практичен. Тем более он видел, как за стоматологом приезжал ее крепкий муж на вольво.

Ну что ж, не беда. «Печаль моя светла», — мурлыкал себе под нос Кукухаев. Главное, женщины его обожали! Бесплатно! Они писали ему такие нежные рецензии! Восхищались! Балдели от его фотографии в мундире!

Лишь одна Кефирова не балдела, а считала, что улыбка на фото у старика Кукухаева похотливая и неискренняя. Но что такое Кефирова? Пусть она на пятнадцать лет моложе, а тоже уже не айс. И Кукухаев смело писал ей замаскированные гадости, типа «вонючей кучки» и «шалавы». Попробуй она, найди его в столице!

У писателя была тьма поклонниц, но попробуй отгадай, им нужна взаимность в баллах, или искренне полюбили старика, знойного мужчину восьмидесяти лет.

Сердце его лежало к одной чернобровой красавице, которая поддерживала в нем боевой дух, представляясь майором, и рассказывала о героической истории белогвардейцев.

Какие сладостные воспоминания пробуждала она о молодых годах Кукухаева. Командировки… командировки… сопровождение… банкеты… награждения…

Нет, реалисту невозможно фантазировать, и мечтать о чистой любви становилось все труднее восьмидесятилетнему старику.

Грустно стало Кукухаеву. Но всю жизнь его окружали только такие женщины — хитрые и продажные. А непродажные были только жены у некоторых его сослуживцев. Но сослуживцы такое рассказывали о своих похождениях… И Кукухаев завидовал им и по возможности гадил на службе.

Самой большой жизненной удачей и даже подвигом он считал, как довел до инфаркта во время своего расследования начальника какого-то завода, скрывшего нехватку деталей. Умолял его начальник не докладывать наверх, обещал недостающие детали найти, кровь из носу — нет, не пощадил его Кукухаев. За что и получил награду Родины, повышение по службе. А проштрафившийся был отправлен на пенсию без всякой выслуги, с инфарктом. Нет, жалость была неведома Кукухаеву. Он знал: ты не стукнешь — на тебя стукнут.

Жаль, какой-то негодяй, старый авиамеханик, недавно раскопал эту историю в интернете и стал язвительно порочить Кукухаева, за что тут же был отправлен далеко, а потом и в ЧС, и все выпады тут же стер, но свалил это тайное деяние на вредную старуху, «навозную кучку».

Разглядывая фотографию этой старухи, сделанную сорок лет назад и выставленную для аватара, Кукухаев не находил в ней ничего привлекательного. Какое-то простое лицо, никакой игривости и сексапильности. Нет, такие лица его не возбуждали. Тем более, что сейчас эта карга наверняка подурнела.

И Кукухаев вспомнил, как в ответ на поэму о навозе она назвала его навозным жуком. Сел и отщелкал по клавиатуре гневный, иронический, достаточно ядовитый спич.

— Некая вздорная, самодельная «поэтесса» (поэтка, как она себя называет!), без уважения, пошло и нелепо высказалась о навозных… мухах? Нет, о жуках скарабеях. Особых, на самом деле, жуках! Священных! Называемых высокой литературой золотыми подобиями солнца! Хотя, что для мадам-поэтки Священный жук! Да она безбожница, в бессмертие души не верит! Оппонентов называет скарабеями!

«Вздорная бабка» хихикнула, поняв, что писатель не знает введенного в литературный оборот известной поэтессой Юнной Мориц слова «поэтка», а слова о ее безбожности доказали, что Кукухаев далек от православных заповедей.

— Да сам ты был в КПСС,

С умильной мордочкою — бес! — тут же парировала она выпад.

И неправда, не всех оппонентов она называет скарабеями, а только двух навозных жуков, которые воспевают навозные кучи! Стишки-то так и не исчезли со страниц портала!

Однако Иван Иваныч Кукухаев имел тонкую, чувствительную душу. Когда дотошная оппонентка обличила его в неправде и вилянии на форуме, он написал так: остервенело набросилась! остервенело! вонючая кучка!

А в резюме у него были такие строки:

— Отклики с грубостью и хамством удаляю!

Так что никакой грубости! Никакого хамства!

И довольный собой, Кукухаев вернулся к любимому стишку, про то, как роятся мухи над навозной кучей. Это была его острейшая сатира! Окунул так окунул!

И Скарабей покатил свой шарик дальше.

Гл.8. Неопровержимые улики

Надо ли рассказывать, какую душевную боль и досаду причиняла неумолчная, настырная старуха Кефирова двум литературным гениям, Кукухаеву и Петрухаеву. Никакие внутренние терки между ними не способствовали их разобщению на поле сражения со старухой-критиканшей, усомнившейся в их гениальности.

Кукухаев насмешливо считал сотоварища психом и эзотериком, Петрухаев считал старика Иваныча неглубоким и недалеким старпером, не способным понять инфернальность и мистику ни в политике, ни в личной жизни. Духовные устремления у Кукухаева были самые плотские, а у Петрухаева — возвышенные. И поэтому, ясное дело, моложавый Петрухаев был намного гениальнее и уникальнее, чем полудохлый сластолюбец Кукухаев.

Однако Кефирова была им одинаково ненавистна, и ради того, чтоб загасить ее, графоманку, оба писателя решили сплотиться и поискать ее речах и рецензиях компромат.

Ведь были же у нее враги!

И тут им повезло!

Ранним утром раздался звонок мобильного в квартире Кукухаева.

— Иваныч! Ты проснулся? Беги скорей на горшок, я тебя порадую так, что уписаться можно!

Кукухаев пошел, умылся и вернулся в спальню уже не такой злой, как спросонья. Что там еще случилось?

Через пять минут снова позвонил Петрухаев.

— Представляешь, мы ее посадим!

— Да ты шутишь, Шурик! За что? За скарабеев? Нет, на оскорбление не тянет…

— Иваныч, это не телефонный разговор. Давай я к тебе подъеду.

Кукухаев напрягся. Зачем ему давать адрес Петрухаеву, криминальному авантюристу?

— Лучше я к тебе приеду. Или пойдем, в парке погуляем.

— Ну, в парке сейчас холодно, все скамейки в снегу. А чего ты боишься? У меня дома жена и дети, да еще кошка окотилась, ее нельзя пугать.

— Ладно, валяй, прикатывай.

И Кукухаев все-таки дал адрес незваному гостю, в связи с чем в душе поселился червь неудовольствия. Но на засыпанной снегом скамейке сидеть не хотелось, даже в памперсе.

Петрухаев появился бодрый, раскрасневшийся, и тут же вынул из саквояжа бутылку «Старого Кенигсберга», четыре звезды. В холодильнике у Кукухаева лежала копченая курица, вот ее он и поставил на стол. Приняв на грудь, мужики приступили к делу.

— Ты помнишь, кто главный оппонент у старухи?

— Кто?

— Да Хрипнович же. Которого я хотел посадить на кол.

— Он мне не друг, — мрачно ответил Иваныч.

— Да и мне он не друг, старый маразматик. Но вот у него я и нашел то, что нам надо!

Кукухаев налил еще по стопке. Это надо отметить!

— Рассказывай, не томи.